апретного желания: как было бы здорово, если бы найти лодку означало бы тоже самое, что и найти Ивешку. Опасная мысль, тут же подумал он. Опасная до ужаса. Он не должен посылать никаких желаний и на некоторое время замкнуть все свои интересы на Хозяюшке, пока он находился достаточно близко от Черневога. Он так глубоко и досконально проникся мыслями лошади, что от этого у него начала кружиться голова, и он на минуту прикрыл глаза и приклонился к ее шее, представив ей возможность хоть немного самостоятельно продолжить путь в сторону доносившихся до них скрипящих звуков. Хозяюшка была уверена, что как раз там-то их и поджидают страшные, похожие на призраков существа. Они всегда намеревались выпрыгнуть из той самой точки между ее глазами, которой она никогда не видела... Вот впереди мелькнуло что-то белое. Огромное белое и хлопающее на ветру появилось перед ней из той самой точки. Ее сердце тяжело застучало, а ноги сделали непроизвольный рывок. Но ее хозяин сказал, что это совсем безопасно, что это всего-навсего холст, установленный на огромном сооружении, построенном из досок, которое одна милая особа привела сюда из того места, которое ему было хорошо известно. Однако она не была уверена относительно суждений своего хозяина. Белое полотно хлопало и издавало пугающие звуки, и Хозяюшка приближалась к нему очень осторожно, потому что чувствовала очень подозрительный запах. Лодка видимо с большой скоростью врезалась в берег, заросший ивами, и те звуки, которые доносились до них, были просто удары обломанных веток об ее борта. Она напоминала привидение даже для его глаз: парус был все еще поднят, но прикрыт, будто занавесом, ивовыми ветвями и по форме походил на поднимавшуюся из-за деревьев дугу. Было ясно, что только колдовские силы могли загнать лодку в этот заросший берег, развернув против течения, и только те же самые силы могли удерживать ее там. - Малыш, - как можно мягче произнес Саша, слез с лошади и отвязав поводья, обмотал их вокруг руки. Он сделал так на всякий случай, если Хозяюшка захочет пойти в лес, хотя он и пожелал ей оставаться на месте. Она чуть вздрогнула, запрокинула голову, из всех сил показывая, что надеется на то, что хозяин не собирается оставлять ее здесь одну и надолго. - Я сейчас же вернусь, - сказал он и похлопал ее по шее, желая чтобы Малыш позаботился о ней. Затем он пошел вперед, раздвигая занавес из ивовых ветвей, который занимал все пространство между огромными старыми деревьями и, разумеется, живыми: этот берег не подвергся опустошению, устроенному Черневогом. Но сейчас об этом нельзя было даже вспоминать. Саша слышал, как лошадь издала короткое беспокойное ржанье, но подумал, что ее вполне мог напугать шум от ударов веток о лодку или хлопанье застрявшего среди кустов паруса. Он еще раз пожелал, чтобы Малыш покараулил ее, а сам тем временем влез на ивовый куст и по нему, сквозь темную завесу листьев, добрался до деревянного поручня лодки. Он спрыгнул на палубу, и грохот от его приземления показался слишком сильным для его собственных ушей. Он прошел мимо мачты прямо к маленькой кладовке, остановился и посмотрел по сторонам, прислушиваясь к хлопанью паруса и ударам веток о корпус лодки. Ему хотелось узнать, по собственной ли воле покинула Ивешка лодку, что означало само по себе, что она все-таки смогла пожелать себе безопасности. И еще он рассчитывал, что на лодке могли оставаться хоть какие-то запасы: они хранили здесь самое разное, даже яблоки, и вряд ли Ивешка одна смогла истратить все это, не говоря уже о том, чтобы унести с собой. Поэтому кладовая была первым местом, которое следовало осмотреть, хотя это и не означало, что он явился сюда только чтобы посетить это приятное местечко и начать упаковывать вещи прямо в темноте, хотя ему казалось пустой тратой времени пытаться ждать наступления рассвета, в то время, когда где-то по-прежнему происходили непонятные пугающие события. - Малыш? - прошептал Саша, думая, как было бы хорошо, если бы Хозяюшка, с божьей помощью, смогла бы хоть несколько минут позаботиться о себе сама, а Малыш появился бы здесь, рядом с ним, на палубе. Тогда Саша чувствовал бы себя намного лучше, открывая дверь в кладовку. Но Малыш не появился на лодке, хотя Саша и догадался, что тот по крайней мере слышал его. С этим он откинул деревянную задвижку и резким ударом распахнул дверь, надеясь, что если там что-то и пряталось, то сейчас оно должно было наверняка произвести хоть какой-то звук. Но кроме хлопков паруса над его головой да постукивания веток о лодку никаких других звуков до него не доносилось. Он присел, так чтобы в отраженном свете звезд можно было разглядеть открывшуюся перед ним темноту, и осторожно продвинулся вперед, чтобы вытащить хранившиеся там корзины. Тут он услышал как за его спиной зарычал Малыш. Саша надеялся, что это был именно он, и повернулся, опершись на колено. Он услышал звук стекающей воды и, взглянув в этом направлении, увидел в свете звезд, как что-то скользкое и темное поднималось все выше, а на уровне перил разглядел усмехающиеся челюсти с рядами острых зубов. - Так, так, - сказал водяной, - молодой колдун. А я частенько вспоминал тебя. Саша полез было в карман за мешочком с солью, который он всегда держал там, и пожелал... Но, нет. Он не смог пожелать всего, что собирался, а пожелал лишь, чтобы водяной держался от него на расстоянии. Затем, очень медленно поднимаясь на ноги, он задал встречный вопрос: - Гвиур, а что ты думаешь о своем собственном времяпрепровождении здесь? - Я поджидаю, - немедленно признался тот. - Разумеется, поджидаю. И вот ты здесь... Но где же твой приятель, м-м-м? - Стой на месте! - М-м-м-м. О, зато здесь есть лошадь, чудесная толстая лошадь. Пожалуй, с нее я и начну. - Стой, где стоишь! - Стой, где стоишь... м-м-м-м... Сейчас я нахожусь в реке, и это моя река, молодой колдун. В то время как ты просто-напросто нарушил границы и вторгся на мою территорию, причем сделал это в полном одиночестве. Я верно рассуждаю, молодой колдун? Дворовик не имеет никакой силы на воде, хотя ты можешь пожелать, чтобы он попытался что-то сделать. Это была очень скверная мысль. И этот факт лишь доказывал, что это существо принадлежало к компании Черневога и, следовательно, теперь Черневог мог доподлинно знать, где находился Саша. Если только Гвиур был все еще на службе именно у Черневога. 23 Гвиур качнулся в сторону и заговорил очень вкрадчиво и тихо: - Ты оказался прямо-таки в незавидном положении, молодой колдун, в очень незавидном. - Лучше скажи мне, где Ивешка? - прямо спросил его Саша и тут же захотел, чтобы тот ответил ему. Гвиур медленно наклонился в другую сторону и зашипел. - Ах, так нам нужны эти прелестные косточки? Она отправилась погулять. - Куда? Теперь Гвиур качнулся вперед, понемногу приближаясь к нему. - Отойди назад! - прикрикнул Саша, замахиваясь на него рукой. Гвиур с шипеньем отдалился. - Как грубо, как невежливо, молодой колдун. Ты просишь у меня помощи, а сам прогоняешь меня. Разве это разумно? - С тобой - несомненно! Лучше последи за своим поведением. Расскажи мне, куда она пошла. Скажи мне, где она! - По крайней мере, она в безопасности, - раздался за его спиной голос Черневога. В тот же миг, без лишних раздумий, Саша бросился к двери в кладовку, буквально вкатившись внутрь тесного помещения, захлопнул за собой дверь. В этот момент лодка сильно качнулась, и затрещали поручни. При падении он уперся плечами прямо в корзины, стоявшие около стены, и теперь ему ничего не оставалось, как упереться ногами в дверь. Он изо всех сил желал, чтобы дверь все время оставалась закрытой, а Хозяюшка уносила отсюда ноги, и как можно быстрее... Он слышал чьи-то шаги на палубе, слышал явно голос Черневога, совсем рядом с дверью в кладовку: - Это совершенно бесполезно. Саша даже задрожал, лежа здесь, в полной темноте, на потрескивающих, вот-вот готовых развалиться корзинах, упирающихся в стену кладовки, и чувствуя, как покачивается дверь под ступнями ног, когда по ней наносят очередной удар. Господи, он желал, он был готов бросить против этого все силы волшебства... Он слышал скольжение тяжелого тела, чувствовал, как раскачивалась лодка, и даже мог разобрать шепот Гвиура, который доносился к нему откуда-то сверху: - Ну, ну, молодой колдун. Ты еще пожалеешь, что был так неучтив со мной. А затем он услышал голос Петра: - Саша? В какой-то момент он был готов поверить, что это и на самом деле Петр. Но затем, вспомнив, где именно он оставил Петра, и осознавая, что желания Черневога, если бы он на самом деле находился вот здесь, рядом с ним, были бы во много раз сильнее, чем они чувствовались сейчас, он решил, что нет, вряд ли Черневог смог так быстро отыскать его, и Черневог не должен был бы во второй раз иметь дело с водяным... - Саша? - вновь раздался голос, похожий на голос Петра. - Саша, я попал в беду. Я действительно попал в ужасную беду. Неужели и здесь я не получу никакой помощи? Саша зажмурил глаза и еще сильнее уперся ногами в дверь. Он подумал, прислушиваясь к тому, как скрипели доски под весом змеи: "Все это сплошная ложь, все, что я слышу оттуда, ложь, от начала и до конца. Невероятно, чтобы Петр мог оказаться здесь. Это всего лишь оборотень, вот и все. А оборотни не могут рассуждать и думать сами по себе, они лишь заимствуют чужие мысли, так же как и свой облик... Все это еще Ууламетс рассказывал о них..." - Саша! Саша, ради Бога, прошу тебя! И больше ничего, кроме далекого эха. Да, он и не знает, что еще следует сказать, и он не опасен до тех пор, пока кто-то не начнет управлять им... - Саша! Боже мой, Саша! "Петр никогда бы не стал упрашивать меня открыть дверь, и Петр никогда бы не стал вызывать меня отсюда, если бы снаружи на самом деле была бы хоть какая-то опасность. Это всего лишь чертовски неуклюжий трюк... Но оборотень не обладает рассудком, чтобы понять это. По своим собственным представлениям, оборотень не чувствует ни своего облика, ни своего разума..." - Саша! - На этот раз он услышал, как кто-то пробежал по палубе, и услышал, как Гвиур тяжело скользнул по доскам. После этого все стихло. "Может быть, все-таки это Петр?" - подумал он, раздосадованный, что ничем не может помочь происходящему за дверью. "Вот, черт возьми! Петр надеялся получить помощь, отправляясь на эту лодку, а оказался прямо в ловушке..." Однако он быстро справился с этими ощущениями. Он попытался, чтобы то, что он принимал за Петра, начало думать, но ничего не добился, оказавшись в полном замешательстве. "Наверняка сам-то Петр сейчас где-то спит", - успокаивал себя Саша, "и слава Богу, если это просто сон". Он вновь услышал возню Гвиура и крики Петра: - Саша, черт побери, сделай хоть что-нибудь, помоги мне! Он продолжал упираться в дверь, в то время как маленькая кладовка трещала со всех сторон под тяжестью водяного, не говоря уже о корзинах, к которым он прижимался плечами... Корзины... Господи, как же он забыл про них. Он потянулся рукой назад и начал рыться в темноте, напоминая сам себе: "Вот дурак, ну и дурак! Сейчас нужны соль и сера..." Но в ближайшей корзине ему попалась лишь одежда. Он проверил следующую, выгнув спину и напрягая ноги. В ней он нащупал заткнутые горшки. Он вытащил их и начал открывать один за одним. Майоран. Петрушка. Чабрец... - Ради Бога! Саша! Розмарин... - Саша! На него высыпалась мука... Он отбросил горшок и потянулся за следующим... открыл пробку... - Саша! Соль... Он осторожно подтянул ноги, повернулся, и не выпуская горшок из рук, проскользнул к открывшейся двери и выбрался на палубу прямо под нависшую над ним пасть Гвиура. Саша проломил пошире дырку в глиняной пробке на горшке и швырнул раскидистое соляное облако в морду змеи. Соль рассыпалась и вокруг того места, где стоял Петр с выражением страха на лице. Гвиур зашипел и бросился назад в воду, едва не перевернув лодку, увлекая за собой обломки поручня. А то, что совсем недавно было Петром, уже стекало мелкими лужами по палубе прямо к борту, будто разлитые чернила. Саша тяжело опустился на палубу прямо там, где стоял, не выпуская из рук полупустой горшок. Вокруг него белела рассыпанная по палубе соль, медленно исчезающая в лужах воды, которую оставил на палубе водяной. Саша трясло: он был не в силах ни унять дрожь в коленях, ни сжать постукивающие зубы. "Ну вот, все и закончилось", - уговаривал он себя, - "наконец-то закончилось". Он надеялся, что с Хозяюшкой ничего не случилось, и Малыш по-прежнему был рядом с ней. А больше всего он надеялся, что Петр был жив и невредим. Но сейчас он не мог заставить себя думать о нем. Но тут же вспомнил о том, как он только что пытался отыскать его в окружавшем мраке, и подумал, что до сих пор оборотни принимали облик лишь умерших людей, а не живых. Петр же не отвечал ему, как он ни старался услышать его. Зубы его продолжали постукивать. Он продолжал уговаривать себя, что оборотни появляются из мира волшебства и могут принимать любой облик, какой захотят, и делают это совершенно случайно. Гораздо большая опасность состояла в непосредственном соприкосновении с чем-то подобным. Он постарался освободиться от этих мыслей и заняться лошадью. Она была достаточно далеко от лодки, стоя по колено в воде. Он успокоил ее, уговаривая, что рядом с ним ей будет безопасней. Он хотел, чтобы она наконец вернулась назад, поскольку все страшное было уже позади, и хотел, чтобы Малыш помог ему убедить ее в этом. Но вместо этого Малыш совершенно неожиданно появился на палубе. На этот раз он был ужасно огромный и страшно разгневанный. - Иди, поищи Хозяюшку, - пробормотал ему Саша. - Сейчас все спокойно: водяной наконец-то убрался отсюда. Однако Малыш никуда не отправился по первому зову. Он проследовал прямо к тому месту, где был выломан поручень, хотя Саша и хотел остановить его. - Иди, поищи ее, - повторил он в очередной раз, подкрепив свои слова достаточно сильным желанием, и только после этого Малыш отправился за лошадью, даже не взглянув в сторону борта. Саша поднялся, все еще прижимая к себе горшок с солью. Он был очень слаб, его колени подгибались, и, все еще продолжая думать про оборотней и их трюки, он прислонился к стене кладовки. Ветер поднимал с палубы рассыпанную соль и швырял ее на склоненные ивы. Ему хотелось знать, в здравом ли уме находился Петр, но сейчас его собственное сердце не давало ему собраться с силами, оно всякий раз мешало ему, каким бы извилистым путем он не подступал к размышлениям о случившемся. Он отбросил эти мысли и вновь стал думать о том, что та бесконечная темная пустота, которую он получал в ответ всякий раз, как только хотел услышать Петра, не была похожа на то, что бывало в случае чьей-либо смерти. Ему приходилось ощущать подобную пустоту много раз в своей жизни, когда он хотел подслушать спящих. Иногда таким образом можно подслушать чужие сны, а иногда может быть вот такая пустота, но в любом случае, призраки умерших откликаются совсем иначе... Он вновь вздрогнул, почувствовав собственным затылком, как сзади неожиданно пахнуло холодом. Он бросил взгляд через крышу кладовки в сторону кормы, со страхом ожидая увидеть там голову Гвиура, поднимающуюся из воды. Но ничего особенного, кроме этого холода, он не обнаружил. Было похоже на то, будто ветер пробегал по его плечам, легкими порывами задевая лицо. Он дул и дул, образуя вокруг него слабый вихрь, обдавая его холодом. "Петр?" - подумал было он, чувствуя, как холодеет сердце. "Нет, на самом деле это не может быть он". В следующее мгновенье он почувствовал, будто леденящая точка движется внутри него. "Нет, слава Богу, это не Петр". Он вновь почувствовал слабость в коленях и одышку, так что ему стало трудно удерживать даже горшок с солью. И он спросил у этой холодной пустоты: - Кто ты? Затем некоторое время ждал хоть какого-нибудь отклика из ночной тьмы. Никто не откликался. Так он и стоял, вглядываясь в темноту, не вполне уверенный, что на самом деле хочет услышать хоть что-нибудь, чувствуя лишь давящее беспокойство. - Учитель Ууламетс? - спросил он это странное нечто. - Ведь это вы, я угадал? Мисай велел отыскать вас. Он почувствовал, как его тряхнуло в очередной раз, и почувствовал себя гораздо хуже, чем при встрече с обычным призраком. Теперь он был почти уверен в том, что именно это было, если так реагировало на собственное имя. Он чувствовал направленное в его сторону раздражение, и не мог отделаться от ощущений, что на самом деле испытывал радость от того, что этот призрак был мертв, в то время как Петр был жив. - Мне очень жаль, - сказал он в темноту, как можно осторожнее подбирая слова. Ведь было гораздо легче следить за произносимыми словами, когда они совпадали с твоими мыслями. - Это не значит, что я радуюсь твоей смерти. Пойми меня, я никогда не радовался этому, не радуюсь и сейчас. Но трудно было соврать призраку, и теперь Саша перепугался от того, что так неожиданно нашел его. Этот призрак знал, за что ухватиться и о чем спросить. Этот призрак, некогда одолживший ему все частицы своего прошлого, мог потребовать сейчас все это назад, и от этого требования нельзя было отмахнуться, в то время как и он, и Петр отчаянно нуждались в них, и к тому же этот призрак вообще не любил Петра. Раздался звук, будто лодка негромко застонала. Это вода плеснулась о борт. Саше очень хотелось, чтобы призрак показался ему и простил ему эти рассуждения о почтении к живым и мертвым. Хотя Ууламетс никогда особенно и не поощрял правду. Он чаще поступал как раз наоборот. Саша в это время помнил лишь об одном: он собирался вынести все корзины из кладовки на палубу. Все, и прямо сейчас. Он не думал, что это достаточно умное решение, но тем не менее, он распахнул дверь в кладовку и принялся за работу. Когда же наконец он вытащил третью... то обнаружил в ней книгу Ивешки. Теперь ему понадобился свет. Он перерыл всю кладовку в поисках светильника, который они всегда держали там, и после многих бесплодных попыток, сопровождаемых отчаянными желаниями, все-таки отыскал его и зажег. Все это время волны леденящего холода, кружащиеся словно в водовороте, периодически окатывали его и изнутри и снаружи. Расположив трепещущий на ветру огонек прямо на полу кладовки, он уселся, разложив раскрытую книгу на коленях и поворачивая ее к огню, пока не нашел последние исписанные страницы и прочитал первую попавшуюся на глаза строчку: "Я даже и не знаю, что пожелать в отношении ребенка. Папа сказал бы, что уничтожить можно все, кроме прошлого..." Драга бросила в огонь сухие травы, и вверх взметнулись искры, звездным облаком исчезая в дымоходе. Глядя в огонь, Драга сказала: - Многие вещи, могут переходить через границу собственного пространства, но не все они при этом изменяются. Дерево, вода и железо, попадая в тот же самый огонь, ведут себя по-разному. Огонь пугает тебя? - Нет, - сказала Ивешка. - Ты можешь прикоснуться к нему рукой? - Когда-то могла. Драга сунула руку в огонь и выхватила горящий уголь. Ивешка подумала, что это тоже самое, что и прикосновение к огню. При этом только нужно пожелать, чтобы тепло так же быстро уходило, как оно и пришло. Затем Драга так плотно сжала ладонь, что теплу было некуда деваться. "Интересно, куда же оно уходит?" - заинтересовалась Ивешка. "Может быть, она пожелала при этом, чтобы оно уходило обратно в огонь?" - Я не желала ничего подобного, - сказала Драга и разжала ладонь. Там была лишь черная зола и окалина, которая все еще тлела. - Вот очень простая разница между твоим колдовством и моим. Твое желание в этом примере было бы очень простым, но чрезмерно возбудимым, и если бы кто-то вдруг случайно произнес твое имя, то ты наверняка обожгла бы руку. Разве не могло так быть? Это происходит от того, что ты теряешь силу заклинаний при первой же боли и уже не можешь восстановить ее. Но настоящее волшебство не утруждает себя тем, чтобы вычислять всю последовательность действий по удержанию огня. Оно отвергает естественный ход вещей. Уголь вновь начал светиться и вдруг вспыхнул огнем прямо в руке у Драги. - Вот, - сказала она, - это и есть волшебство. - Солома делает это с таким же успехом, - сказала Ивешка, совершенно неожиданно проявляя тот упрямый прагматизм, который был так свойственен Петру. Ведь как раз сейчас ее мать подталкивала Ивешку к тому, чтобы она отказалась от собственного понимания волшебства, и солома для нее сейчас была лучше не только потому, что она не оставляла места для соблазнов направлять свои желанья совершенно беззаботно. - Как раз в этом случае точность желания не играет никакой роли. Вот это и есть то самое волшебство, радость моя, когда тебе не нужно заботиться о всей последовательности действий. Если же ты и сделаешь ошибку, то всегда сможешь исправить ее. - Не нужно подслушивать мои мысли, мама! - Разве ты не хочешь, чтобы я знала кое-что о тебе? - Я не твое эхо, мама, и меня вполне устраивает мой собственный внутренний мир, который я не хотела бы раскрывать перед кем бы то ни было. Благодарю покорно. И кроме того: что произойдет, если ты сделаешь ошибку? Что произойдет, если ты не поймешь, что собственно ты пожелала? - А эта сторона остается прежней. Последствия, действительно, есть. Но только лишь некоторая их часть происходит здесь, в естественном мире. - А может ли волшебство обнаружить их заранее? И насколько достоверно? - Некоторые - да. - Тогда это очень глупо, мама, делать подобные вещи. - Тише. Ты готова поднять бурю. Разве ты можешь знать о падении каждого листа. Есть только закон, по которому листья должны падать. А знать, какой именно лист упадет в какую минуту, совершенно бессмысленно. - Но мой муж - это не лист, мама! - Разумеется. И ребенок тоже. - Я не знаю, хочу ли я ребенка! Я не знаю, хочу ли я его вообще! - Тот, которого ты действительно не хочешь, дорогая, это тот который мог бы быть у вас с Кави. Или тот, которого вы могли бы завести с Сашей. Этот же будет вполне послушным. Хотя, если принять во внимание твоих врагов, его не следует воспитывать таким же образом, как твой отец воспитывал тебя. - Драга стряхнула с руки все, что осталось от угля. - Разве имеет хоть малейшее значение для волшебного мира вот этот сгоревший кусочек дерева? Нет. Его значение будет важным только в том случае, если ты сможешь это значение оценить как чрезвычайно важное следствие в каждом из этих миров, хотя на первый взгляд причины, по которой этот кусок дерева может иметь значение, просто нет. Но она может появиться. - Но ведь значение заключено не в самом дереве, - упрямо продолжала Ивешка, - уж во всяком случае дым не может быть ответом на этот вопрос. - Так говорила Маленка, ты знаешь об этом? Она частенько говорила об этом. А Ивешка слышала эти слова от отца. Она думала, что большая часть из того, что говорил ее отец, принадлежала только лишь ему. Драга сказала: - Значение любого куска дерева, радость моя, всегда определяет сам волшебник. Это самое главное. Ты можешь сама установить значение для любой вещи... если захочешь воспользоваться для этого колдовством. Ты можешь управлять значениями вещей или сделать их постоянными. Неожиданно огонь погас. В доме стало темно. И также неожиданно он вспыхнул вновь, как будто бы ничего не случилось. - Это вовсе не трюк и не обман, - сказала Драга. - Это произошло на самом деле. Ты веришь мне? - Но если ты могла сделать это, то так же легко ты можешь заставить меня поверить тебе, разве не так? В этом нет никакой разницы. Я могу допустить, что это сделала ты. Но зачем ты это сделала? - Иногда я слышу в тебе твоего отца. Я сделала это потому, что так хотела. Наконец потому, что я могу это сделать. - Ну, хорошо. Только зачем же тратить столько усилий на огонь? Пожелай быть царицей в Киеве. Пожелай дюжину молодых красавцев, ожидающих твоих приказаний, пожелай, наконец, золотых колец на каждом пальце. - Я вполне могла бы сделать и это. - Я же предпочитаю собственного мужа. - Спасибо, однажды я уже была замужем. - Драга похлопала руками, чтобы стряхнуть остатки золы, и вытерла полотенцем остатки копоти. - Но в остальном ты права. Ничего просто так не дается. Этот пример с огнем был очень эффектным, хотя иметь дело с соломой на самом деле гораздо лучше, потому что для этого достаточно самых слабых желаний, и, может быть, приятно иметь десяток красивых слуг, но... я всегда имею возможность получить любую помощь, как только захочу... - Чью помощь? - От него или от нее, в зависимости от желания. - Ты имеешь в виду оборотня? - испуганно спросила Ивешка. - Радость моя, занимаясь волшебством, ты никогда не согласишься иметь подле себя дворовика или лешего. Они не терпят, когда желания могут быть обращены в их сторону. Оборотни же самые безобидные существа, с которыми можно иметь дело, если проявлять определенную осторожность. Но при этом ты не должна забывать, что есть далеко не безобидные существа. Поэтому пользоваться колдовством следует очень осторожно, радость моя. В очень серьезную беду может попасть именно тот колдун, который, пользуясь колдовством, не интересуется, откуда и от кого именно он заимствует силы. Я это говорю к тому, что большая часть твоих глупых, скорее детских заклинаний на самом деле извлекает силы за пределами мира естества. Уж кто-кто, а русалка прежде всех должна понимать это. Поэтому Ивешка прикусила губу, сжала руки и постаралась не вспоминать те прежние ощущения, когда поток жизни проникает внутрь, вытесняя смерть... - Так поступает ребенок-колдун, и всегда находятся существа, готовые помочь ему и даже управлять им, подчиняя его себе. - Но я знаю такого, которым никто не управляет! Он не обращается ни за чьей помощью. И он не волшебник. - В этом смысле Саша очень необычен. Хотя и сжег своих родителей. Ты знаешь об этом? - Да, он рассказывал мне. - Вот видишь, он допустил ошибку, и она вообще отпугнула его от волшебства. Во всяком случае до тех пор, пока он не попал в руки к твоему отцу. Он почти безвреден. Его желания никогда не приносят вреда, а ведь эти его качества применительно к волшебству подобны силе ребенка: очень наивной и бесконечно опасной. - Откуда ты знаешь столько всего о нем? - У меня есть свои источники. Я знаю даже больше: я знаю, какие силы хотят подчинить его. Они все еще действуют. Разумеется, он поступит очень глупо, если вступит с ними в сделку. Хотя очень трудно ожидать от ребенка, родившегося в обычных условиях, разумных поступков. Обычно этого не происходит, и эти дети совершают самые ужасные вещи, причем многие из них оказываются внутри волшебного мира, где превращаются Бог знает во что. И если на такого ребенка кто-то нападет... - Тут Драга взяла ее руки в свои и сжала их едва ли не до хруста в костях, и Ивешка открыла было рот, чтобы закричать, защищаясь от боли, но мать продолжала, не обращая на нее внимания: - ...так же, как напали на тебя, дорогая. Кави хотел, чтобы ты умерла, а ты не хотела умирать. Ты боролась за жизнь так яростно, как только может это делать колдун, и ты победила его своей жаждой жизни, столь сильной... столь сильной... что ты хваталась за все, что попадалось тебе на глаза, как делает утопающий... - Так ведь я и на самом деле утонула, мама! - Боль уже не беспокоила ее. Теперь ее пугали лишь воспоминания о прошлом... - Ты можешь утонуть в волшебстве, но можешь собрать силы и выплыть, дорогая, но при этом не сможешь ничего получить из естественного мира. Но тем не менее, это возможно, и только в одном случае, если пользоваться советами твоего отца. Его наука в конце концов и превратила тебя в убийцу. Ты не желала делать ничего разумного, нет, ты лишь следовала за своим отцом и кончила тем, что превратившись в одно из созданий Кави. Ты делала только то, что хотел он. Ведь его желанья действовали даже когда он спал, и он будет продолжать использовать тебя даже против всего того, что ты хочешь сохранить для себя, если ты не прислушаешься к советам других. Слушать чьи-то советы было для нее не менее страшно. Ведь кругом было так много лжи. - А сейчас Кави держит в своих руках твоего мужа, - сказала Драга и еще сильнее стиснула ее руку, когда Ивешку охватила паника. - Только не пытайся ничего желать! Послушай! Саша сбежал от него и стал полностью недосягаем. Он ничем не может помочь твоему мужу, он сам находится в опасности, но очень мала вероятность, что он выпутается из нее, если только не обратится к волшебству: представь себе, как он сейчас одинок, да еще отягощен уроками твоего отца, которые только лишь дополнительно парализуют его. Я могу добраться до него. И у тебя тоже есть такая возможность, но для этого ты должна послушать меня, дочка, ты должна поверить хоть раз в жизни, что кто-то говорит тебе правду. Что-то произошло, о чем Петр догадался лишь потому, что они вновь ехали верхом, в полной темноте. Он припомнил только, как открыл глаза и увидел себя лежащим у костра, а Черневог дергал его за руку и приговаривал: - Вставай, вставай и собирайся. Быстрее, черт бы тебя побрал! Он все еще чувствовал себя слабым и опустошенным после этого пробуждения и уж конечно он не мог понять причину страха на лице Черневога, как не мог знать который сейчас час. Буквально перед этим пробуждением ему показалось, что Саша в глубоком отчаянии произнес его имя, но сон так и не дал ему разобраться, что это было на самом деле. И он очень сомневался, что Черневог скажет ему хоть что-нибудь кроме очередной лжи. Но тем не менее, тот сказал, когда они уже ехали на лошади: - Либо твой друг отыскал нечто, либо это нечто наконец-то отыскало его. Петр очень хотел знать это поподробней, черт возьми, но он ничем не мог помочь своему любопытству. А Черневог тем временем продолжал, придерживаясь за него: - Сейчас оно от нас вверх по течению. Он возвращался назад к дому и дважды поворачивал на восток и на север, петляя вместе с извилинами реки. Он ищет Ивешку, я уверен в этом. Какие надежды он возлагает на эти поиски, я не могу понять, так же как и то, насколько он сам осознает свои собственные поступки. Да, это был вопрос. Подобно призраку, пугающему людей в темноте, он проник в него, сея сомнения. Петр до боли прикусил губу и попытался убедить себя в том, что он не чувствовал никаких желаний со стороны Саши, что вообще ничего страшного не произошло, а то, что Черневог был испуган, должно быть просто самой замечательной новостью в мире, и если Черневог хотел заставить его угадывать поступки и намерения другого колдуна, то это означало лишь одно: Черневог находился в безнадежном положении. - Ведь ты чувствуешь это, - сказал он. - Ты знаешь, что он попал в беду. - Я ничего не знаю об этом, - возражал Петр, - но если ты попал в нее, то я буду только рад, Змей. Затем Черневог заговорил про оборотней, и мысли Петра переметнулись к тому созданью, так похожему на Ууламетса, которое пыталось завести его в лесную чащу... - И куда же это оно тебя вело? - ...на восток. К реке. - Так, так. А ведь это был мой старый слуга, - заметил Черневог. - Но он очень ненадежен, просто чертовски ненадежен. Петр припомнил, как Саша говорил о том, что это водяной подкупал Черневога, а не наоборот. - Подкупал? Он подкупал меня? - вдруг спросил Черневог и чуть не съехал с лошади, словно на самом деле пораженный этой мыслью. - Подкупал меня? Да нет же, Господи, нет! А Петр подумал про себя: "А ты сам, Змей, разве не пробовал этого?" Некоторое время Черневог молчал и лишь положил руки на плечи Петра, слишком по-приятельски, если учесть, как тот к этому относился. И еще какое-то время присутствие Черневога было едва заметным, но вполне достаточным, чтобы человек мог ощутить его собственной кожей. Наконец он сказал: - Успокойся. - Черта с два тут будешь спокойным. - Петр сделал яростное движение плечами, и вспомнил по каким-то непонятным причинам Воджвод, вспомнил Ивешку, вспомнил реку, и Сашу, и Малыша, вспомнил сад, и вспомнил все так быстро, что этого не могло произойти без чьего-то вмешательства. Его тревога все возрастала, подкрепляя его представления о том, что раз его мысли движутся подобным образом, то это могла быть только сашина забота о его безопасности, которая, возможно, и помогла удержать его от готовности сотрудничать с Черневогом. Он тут же подумал, что это был еще один очередной обман, но так и не смог полностью убедить себя в этом. А если это все-таки было правдой... Но тут вновь заговорил Черневог: - Если Саша думает, что водяной может подкупить меня, то он ошибается по поводу того, с чем вообще имеет дело. Он очень сильно ошибается, и эта ошибка очень опасна. То же самое могло произойти и с Ивешкой. Никогда не следует иметь дело с такими созданьями, как Гвиур. Не следует, запомни это. Петр ничего не понял, пожалуй только кроме того, что никто, находясь в здравом уме, не стал бы ни при каких условиях верить водяному. "И, разумеется", - подумал он. "Саша был далеко не дурак". - Конечно, Саша не последний дурак. Но Гвиур очень большой лжец. Он попытается, прежде всего, запугать тебя. А если ты при этом собираешься заняться волшебством, Петр Ильич, то ты не должен подпускать к себе никого, похожего на него. - Он опустил одну руку на спину Петра и сказал очень тихо, стараясь завладеть его вниманием: - Забудь об этом моем подкупе. Он вообще не имеет никакого значения. Я же хочу, чтобы Саша мог услышать тебя прямо сейчас, и ты можешь сказать ему все, что захочешь. Я не обманываю, Петр Ильич. Петр воспринял это как очередную ловушку, без которой никак не могло обойтись. Но тут же ему начало казаться, что Саша хочет получить подтверждений от него. И он немедленно захотел сообщить ему, чтобы он не только не верил водяному, но и не вступал ни в какие другие сделки... "Нет!" - решил Петр, все еще сомневаясь в том, что кто-то может слушать его... Хотя он и знал, что Саша беспокоился о нем, а Черневог беспокоился о том, что не может найти Сашу, который был очень нужен ему. Черневог должен был найти его прежде, чем Саша успеет вступить с кем-то в сделку. Петр опасался, что Ивешка может попасть в такую же опасную ситуацию, которая вынудит ее совершить что-то такое... Он не мог думать об этом. Он даже не мог представить себе, как это может произойти, рассчитывая, что Ивешка все-таки не сделает этого... Затем, все так же без всяких ощутимых причин, что само по себе очень испугало его, он подумал о том, что Ивешка на самом деле ждала ребенка, и о том что этот ребенок был его, и что при подобных обстоятельствах нельзя быть ни в чем уверенным, и нельзя ни на что полагаться. Когда это могло произойти? Почему она не сказала ему? Он был очень задет этим обстоятельством, и опасался, что она сбежала от него, но тут же решил, что она не поступила бы так, поскольку была очень привязана к нему... Она так же хотела удержать его рядом с собой, как Драга хотела удержать Черневога, и уж никак не для его собственного блага. Опять-таки, это было неверно. Абсолютно не так. И неожиданно Петр понял, что Саша хотел привлечь его внимание, чтобы оторвать от Черневога, сидящего прямо сзади него. Иначе говоря, в какой-то момент можно было представить, как будто Саша и Черневог стояли лицом друг к другу, и Саша произносил слова так тихо, что Петр едва мог разобрать их. "Петр, слушай только меня, не слушай его, запомни: очень опасно слушать его". А в самой глубине своего сердца он хранил смертельный страх за свой рассудок: Саша постоянно говорил ему о том, чтобы он был как можно осторожней, в то время как рука Черневога все время удерживала повод в его руках, а он сам прислонялся к нему, чувствуя тепло и покой, и уговаривал себя, что все это было сплошной ложью. Черневог продолжал рассуждать вслух: - Твой молодой друг явно не хочет, чтобы мы отыскали его. Но он побаивается твоей жены, он все-таки побаивается ее, а также побаивается и призрака старика, которого, как я думаю, он все-таки нашел. Он очень боится за твою жену, Петр Ильич, по крайней мере потому, что она попала в такую ловушку, из которой он не в силах вытащить ее. Пожалуй, этого не смогу сделать и я. И он очень обеспокоен тем, что ты переживаешь за нее, и хочет, чтобы я поберег тебя и удержал от встречи с ней. - Все это ложь, Змей. - Он собирается разузнать, с чем ему пришлось столкнуться. Я искренне надеюсь, что он останется при этом жив. Я действительно хочу этого, потому что мне интересно знать, с чем именно он столкнулся. Не может быть и речи о том, что мы должны пытаться оказать какую-то помощь твоей жене, не говоря уже о том, чтобы пожертвовать чем-то. - Иди ты к черту, - сказал Петр. Он отказывался верить, что Саша мог сказать что-то подобное, даже если в нем и содержалась хоть какая-то логика, даже если бы это выглядело так, будто Саша и на самом деле отправился помогать Ивешке, оставив своего друга в полном неведении об этом, даже в этом случае не было никаких причин верить Черневогу настолько, чтобы сообщать ему о своих намерениях. Разумеется, Черневог старался использовать его, чтобы отыскать Сашу, как раз это самое он только что и сделал. Черневог постоянно врал ему, и Петр только молил Бога, что он не причинил Саше большей беды, чем та, в которой он уже оказался. - Едва ли это возможно, - заметил Черневог. - Но беда исходит не от меня. Она исходит даже не от твоей жены, если это хоть как-то успокоит и облегчит тебя. Петр почувствовал значительное облегчение и покой от того, что он только что услышал. Он ненавидел Черневога за то, что тот сказал ему это, он думал только о том, как снести ему голову, если для этого он мог бы двинуть хотя бы пальцем. Черневог же сказал: - Сова не умела сожалеть о чем-либо. Она никогда не понимала моего нежного отношения к ней, а любила только мышей. Это странное ощущение пришло к нему совершенно неожиданно, пока он читал. Он даже не почувствовал никакого предупреждения и не проявил настороженности. Просто он вдруг ощутил присутствие Петра... Саша, не моргнув глазом, тут же подумал о том, что без помощи волшебства Петр никогда бы не смог привлечь его внимания, а волшебство никак не могло участвовать здесь без посторонней помощи. Это означало, если он мог хоть как-то предвидеть события, что это Черневог интересуется им. Он оперся локтями на книгу, раздумывая над тем, что он успел раскрыть Черневогу слишком много всего, что прочитал, и особенно ту часть, где говорилось о ребенке. Он подумал об этой новости так, будто рассуждал с Петром, и не задумывался над тем, что все могло быть иначе. Оказалось, что все это время он беседовал с Черневогом, и теперь спрашивал самого себя, что же все-таки он сделал и на какие соглашения мог теперь пойти. "Если ты хочешь заключить сделку", - сказал ему Черневог, - "то прежде всего пытайся не принимать то, что может предложить водяной: он большой мастер лишь подсылать оборотней, но есть вещи более серьезные и недоступные для него". "Они не будут попусту тратить время", - продолжал Черневог, - "а просто проглотят его, чтобы добраться до тебя. И если ты собираешься прибегнуть к волшебству, мой молодой друг, то отбрось всякую скромность и имей дело только с реальной силой... например, со мной". После этого Черневог добавил слишком самодовольно и слишком лукаво, так, что можно было бы увидеть его улыбку: "В конце концов, если ты думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?" "Присоединяйся ко мне, или присоединяйся к тем, кто против меня, только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один общий интерес. Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел бы обсудить с тобой и это". И он ответил ему, возможно достаточно глупо: "Помоги мне, но только на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то ни было. Береги Петра, слышишь? И не позволяй ему отправиться следом за мной". Он говорил так, зная без всяких сомнений, что Петр при первой же возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и беспокоился о ней... "Не связывайся с Гвиуром", - продолжал Черневог. "Он на самом деле не мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой интерес, но как далеко этот его интерес распространяется и может ли он включать кого-то еще... Прими от меня урок, юный друг: никогда не проси помощи у прислуги". Вдруг Саша почувствовал, как что-то прикоснулось к его плечу. Он повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он очень испугался, решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий в темноте его мысли. Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он ненавидел и Петра, с которым постоянно враждовал. Холод пронзил его словно зимняя метель, а память словно разлетелась на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая то воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного, то кучу грязных костей и лужу, покрытую сорной травой, сквозь которую проступала лишь тьма, бесконечно глубокая тьма, где лишь безумными голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу, а стены кладовки ускользают из-под его рук. Он ощущал себя на лодке, плавающей то взад то вперед поперек реки, а вокруг было множество странствующих людей, среди которых он норовил затеряться и сбежать от того, что преследовало его на реке... Было слишком много обрывочных воспоминаний, которые теснили друг друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел лишь найти себя, только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги и зажав руками уши, ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым, едва-едва осознающим, откуда и куда он попал, а самое главное, почему. Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него потока раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что... Черневог был прав, когда говорил, что сделка должна заключаться лишь с тем, кто владеет настоящей силой, имея в виду себя. Но он хотел выйти из этого состояния. Он хотел, чтобы призрак, посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так, как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки... Но завывающий вихрь, круживший возле него, мгновенно нарушал этот порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в разные стороны, вызывая у него лишь новые приступы страха... И он закричал, прямо в этот нестихавший ветер: - Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы не хотите помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать? Он почувствовал, как если бы вдруг Ууламетс схватил его и сильно ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары. Саша почувствовал холод и подступавшую с каждым ударом слабость. Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он делал тот же самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая силы у деревьев, тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь из своих жертв. Он пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали стучать, а пламя светильника отбрасывало на палубу дико мечущиеся под завывавшим ветром тени. - Нет, - бормотал он, - учитель Ууламетс, остановите... остановите это! Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под порывами ветра. Он хотел, чтобы Саша взглянул на них. Саша едва удерживал ее в ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно наклоняя к свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее пламя рассыпало вокруг легкие быстрые тени. И тогда Саша прочитал: "Я не вполне уверена, что приняла нужное решение, но вокруг постоянно что-то происходит ужасное. Мне все время снится вода. Я все время вижу воду и чувствую, что меня кто-то зовет. Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна за Петра, который пока находится в безопасности. Но время, когда беда коснется его, так близко, что для меня остается единственный выход: я должна пойти и остановить это сама..." Холод становился невыносимым. Страницы книги выскальзывали из его рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал книгу замерзающими пальцами, и первое слово, на котором в этот момент остановились его глаза было: "Драга". 24 Волк, должно быть, был изможден до крайности и еле передвигал ногами, проделав такой путь с двумя седоками на спине через это проклятое болото. Так думал Петр, коль скоро он вообще мог думать, но Волк, однако, не показывал даже признаков усталости, и эта совершенно неестественная выносливость начинала пугать Петра. Он делал попытки, черт побери, он действительно делал попытки шевелиться, хотя бы только затем, чтобы доставить лишнее беспокойство Черневогу, но всякий раз, как только он начинал двигаться, то тут же засыпал в его объятиях. А Волк тем временем продолжал свой путь и, насколько знал Петр, лишь медленно убивал этим сам себя. Но это очень мало заботило Черневога. Все-таки в конце концов он сказал: - Нет, нет, я не причиню ему никакого вреда, ни ему, ни кому другому из нас: это действуют самые черные заклинания, которыми воспользовался бы старый Ууламетс, или волшебство, в данном случае разницы нет. - Но лошадь не может идти бесконечно! - едва не закричал Петр. - Пока я буду желать этого, она сможет, и, обещаю тебе, что с ней не произойдет ничего страшного. Он раздумывал над этим некоторое время, пытаясь преодолеть туман, обволакивающий его мысли, но они разбегались, ненадолго останавливаясь на разном: то он беспокоился о том, куда они направлялись и где именно сейчас был Саша, и о том, действительно ли, Саша и Хозяюшка все еще оставались впереди них... - Ведь они нужны и мне тоже, - сказал Черневог. - Вспомнил? Но он сейчас не помнил ничего. Он только думал о том, что это могло быть очередной проклятой ловушкой. Он вновь чувствовал себя за игральным столом. - Все, что от него требуется, - продолжал Черневог, - это быть благоразумным и честно поступать со мной. Запомни это и ты. А Петр тем временем пытался думать, ощущая полную путаницу в голове: "Как это возможно: иметь все, что ты хочешь, тут же, по первому желанию? Так жестоко обходиться с Сашей, с Ивешкой... и Бог свидетель, как несчастны и мы с Волком в эту минуту". Он чувствовал, что силы вновь оставляют его, чувствовал резкое головокружение, и, казалось, вот-вот упадет. - Нет, - слабым голосом произнес он, сопротивляясь этому, но облегчение, однако, не приходило. Возможно, он заснул, а возможно это было сразу после того, как Волк остановился, и Черневог сказал, подталкивая его: - Теперь ты можешь слезть вниз. Сквозь деревья виднелось что-то большое и белое. Его глаза не сразу восприняли это, пока он не понял, что это был болтавшийся на ветру лодочный парус. Черневог хотел, чтобы он разведал, что было на лодке. Петру не нужно было дожидаться этого приказа. Он быстро перебросил ногу через шею коня и спрыгнул на землю, которая была достаточно сухой и твердой, бросил свободно болтающиеся поводья, полагая, что Черневог все равно взял бы их, даже если бы Петр и не слезал с лошади. Петр сам был готов подняться на борт старой лодки в надежде... на избавленье, если Саша все еще был там и думал о нем. Но в то же время он и опасался Бог знает какого поджидавшего его ужасного открытия. Но об этом сейчас он старался не думать. А Черневог продолжал, не торопясь покидать лошадь: - Парень очень увертлив, если не сказать больше. Его чертовски трудно проследить, и я не думаю, что он все еще будет здесь. Лови! Черневог бросил ему меч. Петр поймал его, к удивлению, прямо за рукоятку, так что у него возникло мимолетное жестокое желанье выхватить его из ножен и броситься на Черневога. Неожиданно его дыханье стало прерывистым и коротким. Черневог же только сказал: - Отправляйся, не следует тратить на это целую ночь. - Будь ты проклят, - пробормотал Петр, продолжая сжимать меч в руках, затем повернулся и направился прямо к лодке, куда и послал его Черневог. Ярость душила его, в то время как та самая темная и холодная пустота внутри него вдруг всколыхнулась, напоминая о себе, будто настойчиво требовала его повышенного внимания ко всему, что касалось их общей безопасности. На земле, около самой воды, виднелись многочисленные следы недавнего пребывания лошади: он был уверен, что это была Хозяюшка. Саша уже давно покинул это место, как и предполагал Черневог, но Петр некоторое время стоял и звал его, хотя с лодки не доносилось ни звука. Он разглядел место, где можно было забраться на палубу, подтянувшись, ухватил несколько свисавших ивовых веток и запрыгнул на борт. Шум от его прыжка мог разбудить любого спящего, так же как и его громкий голос. Он увидел, что дверь в маленькую кладовку была распахнута, а немного дальше разглядел и поломанный поручень, значительная часть которого просто исчезла. Эта картина никак не радовала его. - Саша? - в очередной раз позвал он, и под влиянием слабо тлеющей внутри него надежды, добавил: - Ивешка? Парус хлопал на ветру, палуба поскрипывала, вода плескалась о борта, но нигде не было ни единого признака присутствия живого существа. Он бросил рассеянный взгляд в открытую дверь кладовки, но увидев, как и ожидал, лишь знакомые корзины, завернул на корму и обратил внимание на прочную веревочную петлю, затянутую на рукоятке, что управляла рулем: это был обнадеживающий факт. По крайней мере, рука, которая последней удерживала руль, оставила ее в полном порядке. И при этом было совершенно неважно, что обломанное носовое крепление могло в любой момент свалиться, а ослабленные опоры и плохо закрепленная мачта могли раскачать и освободить лодку: чувствовалось, что она прочно села на мель и теперь лишь покачивалась на воде, лишенная возможности свободно плыть. Можно было лишь надеяться... Господи, только надеяться, что этот расколотый поручень и само положение лодки никак не означали, что Ивешка покинула лодку прежде, чем все это произошло. Расколотая часть поручня была почти в два раза длиннее, чем подпруга Волка. Он опустился на корточки, провел пальцем по кромке борта и лизнул его: вкус соли, смешанной с пылью, чувствовался совершенно отчетливо. Значит меры безопасности были приняты. Черневог ждал его на берегу, Черневог хотел ответов на вопросы. Теперь Петр убедился, что на лодке, даже случайно, никто не прятался, а тот факт, что лошади нигде не было видно, означал, что Саша давным-давно отправился вдоль берега реки. Черневог желал, чтобы Петр как можно лучше убедился в этом. Поэтому он подошел к сломанным поручням и заглянул за борт. Там он увидел лишь водяную рябь и случайные всплески, которые, возможно, могли быть от случайно взметнувшейся рыбы. А возможно, и нет. На корпусе лодки не было никаких царапин и сколов, которые подтверждали бы, что она врезалась в берег прямо бортом. Он очень внимательно вглядывался в окружавшее его пространство, чувствуя, как Черневог настойчиво поторапливает его, скорее с беспокойством, нежели с принуждением. Только бы сохранить здравый рассудок, думал он. Если Саша попал в беду, и беду именно такого рода, что она закончилась сломанными поручнями, то он готов следовать за ним. Задержавшись на этой мысли, Петр пересек палубу, ухватился все за те же ивовые ветки и спрыгнул на топкую землю, где его поджидали Черневог и Волк. - Может быть, ты знаешь, куда он отправился? - спросил он Черневога. - Я знаю лишь направление, в котором он движется. Да и то, я уверен в этом лишь относительно. Возможно, что Петр уже окончательно потерял остатки рассудка, возможно, что он даже и помыслить не мог о поисках Саши, когда тот явно не хотел, чтобы его нашли, а возможно, то, что он думал, о власти Черневога над Сашей, было всего лишь навеяно мыслями самого колдуна, который обманывал его. Но так или иначе, он протянул свой меч Черневогу, будто таково было его собственное желание, и сказал: - Если ты сможешь, Змей, то используй его, а если нет... - Оставь его у себя, если ты воздержишься от того, чтобы воспользоваться им против меня. Договорились? - Я хочу отыскать его. Мне не понравилось то, что я там увидел. - Он взялся за поводья и оглядел на Черневога, пытаясь не задумываться над тем, что происходило с Ивешкой... И.. А есть ли у нее хоть какая-то надежда, или лишь была, и достаточно ли он любил ее, пока на это было время? Он думал и о том, что он сделал или не сделал, чтобы они все попали в такую ситуацию. Это были не те секреты, в которые он мог позволить себе посвящать Черневога. Он не решился бы обсуждать их даже с Сашей. И теперь у него не было никакой уверенности, что посетившие его сомнения в таких сокровенных делах, исходят из его собственного сердца, а не вызваны усилиями Черневога. Оказывается, она ждала ребенка? Все, что он мог испытывать при этой мысли, был страх. - Ты прав, - сказал Черневог. - Ты абсолютно прав. Я не мог даже предположить, как это могло случиться, но теперь я понял... Ты полностью уверен, что это не сашин ребенок? Теперь темная пустота целиком обволокла его сердце. Он и на самом деле полагал, что это возможно, он на самом деле допускал это, и в один из мрачных моментов своей жизни со страхом понял, что не был бы ни удивлен, ни расстроен этим обстоятельством, а скорее просто затаил бы обиду. Он должен был бы понять это, учитывая, что мальчик рос, превращаясь в молодого красивого мужчину, а Ивешка частенько ссорилась со своим мужем, который явно не был (и все жители Воджвода были бы согласны с мнением Ильи Ууламетса) ей ровней. А Черневог продолжал: - И если этот ребенок его... Черневог заставлял его что-то понять, и все это только пугало его. Черневог сказал очень осторожно: - Если это так, Петр Ильич, то есть вполне объяснимая причина тому, что он избегает нас. - Это не так, черт побери, ты просто не знаешь его! - Если же это так, то никто из нас не захочет, чтобы этот ребенок вырос. Вот в чем заключается правда, Петр Ильич. Очень часто я, само собой разумеется, просто врал, но на этот раз я говорю сущую правду. Я убил Ивешку потому, что сам оказался в ловушке, потому что если не я, то тогда она убила бы меня. - Ивешка никогда никого не убивала... за всю свою жизнь, - начал было говорить он, как последний дурак. Ведь это была та самая Ивешка, которая спасала полевых мышей. Когда же она была мертва, она убивала, Бог тому свидетель. - Меня послала ее мать, - продолжал Черневог. - Такой ребенок, как она, имевший наследственность с обеих сторон, мог стать... очень сильным, со временем. Драга хотела, чтобы она умерла, после того, как не смогла забрать ее у отца. Драга пыталась убить ее еще вскоре после рождения. Я пытался удержать ее сердце, я пытался оградить ее от влияния отца, и ты знаешь, что случилось потом. И вот теперь мы здесь, в поисках ее, а она вынашивает ребенка, который, я чертовски надеюсь на это, все-таки твой. - Но почему? - воскликнул Петр. - Чем может быть опасен ребенок? Но тут он вспомнил о том, что говорил Саша: "Мать Ивешки была колдунья, ее отец тоже колдун, и она наследовала этот дар с обеих сторон..." Саша говорил, что даже Черневог опасался ее... Но сейчас он оставил вопрос Петра без ответа. Вместо этого Черневог хотел, чтобы Петр поскорее садился на лошадь, Черневог хотел, чтобы они отправлялись без лишних споров и промедлений. Петр закинул поводья на шею Волка и с болью подумал о том, что если Черневог лгал, то Петр был просто не состоянии проследить весь лабиринт движения его мыслей. Если Черневог лгал, эта ложь пугала Петра тем, что в конечном счете он и сам пропадет, как та сова, до которой Черневогу, по сути, не было никакого дела. Бог знает, чем все это кончится, если Ивешка на самом деле намеревалась бороться с Черневогом, а он так и оставался с ним с тех самых пор, как Саша бросил его, и теперь надеялся лишь на божью милость. Он помог Черневогу устроиться сзади себя, и тут же почувствовал, словно лишился желудка, как только тот положил руку ему на плечо, используя его в качестве опоры: Петр так съехал набок, что даже Волк был вынужден качнуться и переставить ноги. Не сдержавшись, Петр сказал сквозь зубы: - Сделай милость, отодвинься назад, убери руки и не посылай ко мне своих желаний. - Все, в чем я нуждаюсь, это всего лишь твоя помощь. - Черт побери, прекрати это! - закричал он, выравнивая дыханье, и напомнил самому себе о том, как он был вынужден в первый раз учить Сашу умению постоять за себя. Он ощутил боль точно так же, как тогда, когда меч старика-боярина прошел сквозь него: в первый момент был только шок, и вид укорачивающегося клинка, исчезавшего в его собственном теле. Он не мог даже сообразить, что именно ударило его этой ночью, но чувствовал себя точно так же. Когда он получил тот удар, то боль появилась значительно позже, чем меч вошел в него. Возможно, так вышло потому, что он был обычным человеком, таким же бесчувственным, как пустая порода. Он похлопал Волка по шее, и сказал, когда тот тронулся с места: - Извини, приятель. И тут до него вновь дошел голос Черневога: - Уверяю тебя, что с лошадью ничего не случиться. Я не причиню ей никакого вреда. - А что ты скажешь насчет моей жены? - спросил Петр сквозь зубы. - И что ты скажешь по поводу Саши, черт побери? Черневог ответил так же коротко: - Все дело только во времени. Все, черт возьми, заключается только в нем! Итак, Волк и все остальное, с чем бы не имел дело Черневог, все было подвластно ему. Самому же себе Черневог сказал, что... волшебство все еще сопротивлялось ему. 25 "Позабудь про все желания, дорогая", - пыталась внушить ей Драга, "и не пытайся что-либо желать... Что бы ты ни делала, радость моя, старайся быть подальновидней, не принимай ни одного решения, пока не поймешь, каковы его настоящие границы. Отгони прочь случайные мысли, отгони прочь все лишнее. Это будет самым простым желанием, которое ты хоть когда-нибудь посылала. Оно должно быть простейшим". - Иначе не будет будущего, дорогая. Ничего не будет, если ты будешь вот так сидеть до бесконечности. Ивешка продолжала сидеть, опустив подбородок на поднятые колени, с отчаянием глядя в огонь, который Драга обычно оставляла на всю ночь. Не желай ничего, пока не обретешь уверенность. Но папа говорил... и эта мысль продолжала кружиться в ее голове. Папа говорил: "Только последний дурак может пожелать волшебства больше, чем ему было отпущено от рожденья..." Папа был с ней на лодке, она искренне верила, что это был именно он, а не оборотень. Она думала и думала об этом, пока не запуталась в сомнениях. Папа не смог удержать ее от посещения этого места, папа умер, и его присутствие в этом мире было очень условным, но он все время ее путешествия оставался с ней и, изменившись после смерти, стал вновь тем самым человеком, которого она помнила в своем раннем детстве, все так же переживал за нее, следил за ней на реке, желал... Желал, чтобы она побольше спала. Но почему? Почему он делал это? Чтобы пожелать счастья ей и ее ребенку, о котором она еще не знала? Чтобы пожелать что-то против ее матери? - Твой отец мертв, - сказала Драга, подбрасывая в огонь новые сучья, а вместе с ними и горсть сушеных трав, которые искрами взметнулись вверх, подхваченные тягой, уносясь в темноту вместе с красноватым дымом. - А мертвые редко говорят правду. Твой отец не хотел выпускать тебя из собственных рук. Тебе не следует иметь с ним никакого дела. Он может лишь использовать тебя как возможность вновь вернуться в этот мир. А может быть, он хочет использовать для этой цели твоего ребенка. Не думай о нем, забудь. Мертвых следует забыть. Поговорим лучше о более насущных делах. Ивешка подумала о Петре, но тут же ее мысли переметнулись к Черневогу, у которого Петр был пленником, и не известно, какие злобные и ненавистные вещи тот мог проделать над ним. А ее мать, почувствовав это, быстро остановила ее: "Не смей так делать! Думай о цветах, только о цветах, радость моя, о голубых и белых..." ...Заклинания медленно охватывали ее, подступая шаг за шагом, притупляя память, отпугивая призраков. Они шаг за шагом уводили ее из темноты, опутывая ее то голубой, то зеленой нитью... Мертвые могли помнить эти цвета, но уже никогда не могли увидеть. Все, что было в этой тьме, должно быть мертвым, а она больше не хотела умирать, как не хотела и того, чтобы умирало все, что она любила... - Цветы! - произнесла вслух Драга. - Будь осторожна, дочка! Тогда она подумала о доме, где остался ее сад с ровными рядами грядок, вспомнила про высокое крыльцо, про вечера около горящей печки, когда они, все трое, чувствовали себя тепло и уютно в этом доме... - Саша приближается прямо сюда, - пробормотала мать, вороша угли. Дым был насыщен запахом мака и конопли, и чувствовалось присутствие еще каких-то, столь же ароматных и опасных трав, отчего ее нос постоянно щипало, глаза слезились и грудь горела изнутри. - Я знаю, что ему нужно. Он хочет получить помощь, но ведь он до этого был с Кави и тем самым скомпрометировал себя. Мне это тоже известно. - Я не знаю ничего об этом! - воспротивилась Ивешка, и на какое-то мгновенье ее мысли начали разбегаться как попало. - Он имел дело с ним только потому, что был вынужден. - Кави всегда требует очень многого. Твой молодой друг позволил Кави найти в нем поддержку, а это все, что тому было нужно. Я не знаю этого молодца, в отличие от тебя. Но эту же ошибку совершали более старые и более умудренные колдуны, разве не так? Иметь дело с Кави, когда на карту поставлена жизнь твоего мужа? Кави всегда старается быть очень благоразумным, когда хочет получить свое. На самом деле он не причинит вреда твоему мужу, нет, нет. И хотя едва ли не весь свет считает Кави сущим злодеем, это лишь кажется. Забудь о том, что он убил тебя: тогда он был молод. Он не причинит вреда Петру, и не потому, что поместил к нему свое сердце... - Ах, Боже мой! - Это на самом деле так, - сказала Драга. - Это правда, дорогая, и мне очень жаль сообщать тебе об этом. Сова мертва. Она налетела на меч, который держал Петр. - Драга тут же пожелала, чтобы Ивешка успокоилась и продолжала слушать, не отвлекаясь на эмоции. - Кави провел твоего молодого друга, нашел момент, чтобы остаться с твоим мужем наедине внутри границ, где действовало его волшебство... вот и все, что ему было нужно. - Откуда ты знаешь все это? - воскликнула Ивешка. - Помолчи и успокойся, дорогая, успокойся. Я просто знаю это, и все. Это как раз то самое, что может позволить волшебство. Я знаю обо всем, и до сих пор мое волшебство позволяло хранить мои дела в тайне. Но твой юный друг собирается пробиться сквозь этот занавес, и он вот-вот сделает это. Он направляется сюда из-за одной лишь уверенности в том, что он недосягаем для Кави, и кроме того, он рассчитывает на твою помощь. А чем ты можешь помочь ему? - Почему же тогда, он, черт возьми, сам не сказал мне об этом? Что еще ты скрываешь от меня? - Дорогая, ты не поверила мне... - Все еще нет! - ...а я не хотела ничего, что могло бы хоть как-то повредить происходящему. Теперь, по крайней мере, ты имеешь собственное представление об всем, так используй, наконец, свой разум! Твой приятель делает ошибки. Сейчас он не в состоянии освободить твоего мужа, но его побег - это не проявление трусости, ты очень хорошо знаешь, как Кави любит почитателей. Ивешка чувствовала, что вся дрожит. Она вспомнила дом... затем Петра, попавшего в руки Кави... - Но это был не единственный выбор, который мог сделать молодой Саша. Он мог бы сразиться с Кави, вместо того, чтобы мчаться к тебе за помощью. Он вспоминает о волшебстве только для того, чтобы добраться сюда, но ему одному не справиться с этим. Твой приятель делает одну за другой самые опасные ошибки. Он молод, у него нет опыта даже для того, чтобы как следует использовать то, чем он владеет. Теперь он хочет получить твой совет, а тем временем подвергает твоего мужа большой опасности... - Останови все это, мама! - Но он идет сюда, уверяю тебя в этом, и он может что-нибудь выкинуть. Кави преследует его по пятам, Кави вместе с твоим мужем, ты понимаешь меня, Ивешка? Ты должна понимать, что Кави собирается использовать его, чтобы привлечь твое внимание. Она взглянула в глаза матери, голубые, блестящие будто стекло, при свете огня. - Поверь мне, - сказала Драга. - Не делай этого, мама! - Лучше бы ты поверила хоть во что-нибудь, дочка. Сомнения - это твой враг, сомнения и страх. Любовь может наказать и тебя и твоего мужа... и очень жестоко. Ты не сможешь прожить всю жизнь с одними лишь "если-бы-я-верила". В один прекрасный день все прояснится, как под солнечным светом, и тогда тебе придется думать собственным умом. И о чем же ты будешь думать Ивешка? Только о сожалениях? - Только не подталкивай меня, мама! Я не могу думать, когда ты торопишь меня! - Я прощу тебя, радость моя, но время... оно может не простить. Пора думать собственным умом. Или ты хочешь, чтобы я помогла тебе? Я готова. Ее мать даже не моргнула при этом. Она была абсолютно уверена. "Я готова", - эти слова она произнесла с внутренней силой, будто посылала свое заветное желание. Ее мать хотела направлять ее поступки, ее мать хотела, чтобы она не повторила сашиных ошибок. - Ивешка, да слышишь ли ты меня? Кави использует этого мальчика. Он послал его сюда, чтобы открыть дверь. И он будет следовать его желаниям, и ты знаешь, что ждет затем твоего мужа. Что ты теперь собираешься делать, Ивешка? - Я не могу думать, мама, пожалуйста замолчи! - Ты так и не оставишь свои сомненья? Сомненья вредят, они одновременно и враги волшебства... и его друзья. Сомненья удерживают наше волшебство, не позволяя ему бесконтрольно распространяться, они удерживают бесполезные желанья и не дают им прорваться через границы нашего разума, ограничивая наше... жизненное пространство для наших мыслей. Но ты не можешь позволить, чтобы сомненья управляли всей твоей жизнью. Следуй за мной. Это совсем нетрудно, совсем близко, стоит сделать лишь шаг. Но она не хотела. У нее кружилась голова и поочередно пропадали то слух, то зрение. - Это совсем близко, - повторила Драга. - Все, что ты должна сделать, это захотеть обладать силой, но только захотеть этого на самом деле. - Но я не могу сделать это! - Ивешка, только следуй за мной. Одно отчетливое желание, единственное желание того, что ты действительно хочешь. Разве это так трудно? Твой муж, твой дом, в конце концов, твой юный друг, разве это не то, что ты выбираешь во всем окружающем мире? - Нет! - закричала она, и тут же прижала ладони к губам, будто ужаснувшись того, что может вырваться из нее, но когда она попыталась пожелать лишь Петра, то сомненья целым потоком хлынули на нее, они заставили ее задуматься, а любит ли она его, или все-таки больше она любит себя... и так продолжалось до боли в сердце, пока она не почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. А мать сказала, заглядывая ей в глаза: - Ведь ты любишь своего мужа, не правда ли? - Да! - Больше всего на свете? Это самое главное для тебя, Ивешка? Ты это точно знаешь? И что ты будешь делать, если решишься на это? Все в окружающем мире наталкивало ее на сомненья. Ивешка сжала ладони между коленей и попыталась ответить на это. "Спасти Петра", была ее первая мысль. Но тут же она подумала о том, что отец непременно сказал бы: "Дура!" - Когда ты пытаешься обратить свое желание в волшебство, - продолжала мать голосом, едва ли более громким, чем потрескивание горящего дерева, - ты должна быть уверена, что требуешь вполне достаточно, иначе это будет похоже на сделку. Потому что в царстве волшебства ты навечно будешь стоять на той ступени, которую выберешь сейчас. И именно сейчас ты должна решить, какую часть от мира естества ты сможешь удержать, и ты уже никогда не сможешь получить больше, чем выберешь. - Ты пугаешь меня. - Да, именно так, дорогая. Это смертельно опасный вопрос: знать, что ты хочешь. Решай же, сколь многого ты хочешь. И для чего. Хочешь ли любви? Или ты хочешь волшебства? - Я не знаю, мама, я не знаю! - Или ты хочешь лишь своего мужа? А может быть, ты хочешь получить свободу? "Свободу?" - подумала она. "Но ведь есть еще этот проклятый ребенок..." "Господи, что означает это для нее? А для Петра?" - Это означает, что ты хочешь ребенка, - сказала мать. - Но Кави определенно не хочет, чтобы он родился, если не сможет прибрать его к своим рукам. Так ты на самом деле хочешь ребенка? Вот в чем вопрос. Ты действительно хочешь вернуть своего мужа? Именно мужа ты хочешь вернуть прежде всего, или получить полную свободу от своего отца? Это у тебя теперь есть. Что ты будешь решать? - Дай мне подумать! - закричала она, с ожесточением отбрасывая волосы, которые падали ей на лицо. Она не могла освободиться ни от собственного беспокойства, ни от дурных предчувствий, и охватившие ее сомнения были все те же самые, как и всегда не позволявшие ей решиться на что-то. "Господи, да я не знаю сама, хочу ли я этого ребенка". - Защити его, - сказала Драга. - Или освободись от него, если это не так важно для твоих желаний. - Но ведь он принадлежит и моему мужу... - Тогда защити, если ты хочешь и того и другого. Я могу спрятать его, вот и все. Все это время, все эти долгие годы я ждала тебя. Мы вдвоем, дорогая, должны справиться с ним. - Что это значит, мама? - закричала она. - Оборотни и тому подобное? - Они совершенно безвредны, если ими управлять. - Но это гнусность! - Ничего нет более гнусного, чем беспомощность. Ты до сих пор держишь при себе свое сердце, и я надеюсь, ты хорошо подумала об этом. Но я надеюсь, что это не было просто непродуманным решением. Может быть, ты хочешь, чтобы я позаботилась о нем? Я могу это сделать. - Нет! - коротко ответила одна. - Или Бродячий может подержать у себя два, если только это поможет твоим раздумьям. Дорогая, пойми, что мы не можем сидеть здесь и ждать, когда мир изменится в лучшую сторону. Нужно принимать жизнь такой, как она есть. - Нет! - вновь воскликнула она. - Тогда что же ты хочешь? - Мама, только дай мне подумать, дай мне подумать! - Она опустила голову на руки и попыталась придать хоть какую-то форму своему желанию, но даже думая о Петре, она не могла обрести уверенности. Ее глаза блестели от слез, а в носу неприятно щипало. Она привела лицо в порядок и захотела... Она захотела чего-то бесформенного, недостижимого и злого, что лишь на какой-то миг мелькнуло на хвосте убегающей мысли, на самой границе изнуряющих ее навеваемых удушливым дымом видений. Захотела... Господи! Ее сердце подскочило, голова дернулась вверх, и она обнаружила, что смотрит прямо в желтые глаза, отчетливо выделяющиеся на бурой морде. Ужас сковал ее будто зимний холод. Она смотрела в глаза медведя, раздумывая: "Где он был? Откуда появился здесь?" - Он все время был здесь, - успокоила ее мать, чуть коснувшись ее руки, стараясь привлечь ее внимание. - Он все время был здесь, и не нужно бояться. Кави только этого и хочет. Но ты не должна этого делать. Но все-таки что-то еще было за дверью. Она знала, что там что-то есть, не могло не быть. Бродячий был здесь, и он был совершенно спокоен. Ведь он не допустил бы, чтобы что-то постороннее было около ее матери. - Тебе ничто не угрожает, - уговаривала Драга. - С тобой все хорошо, радость моя. Она искоса взглянула на дверь, прислушиваясь к тому, что говорила мать о ее безопасности, и вновь почувствовала, что там что-то есть. Она была уверена в этом, потому что ощущения постороннего присутствия были абсолютными и пугающими. За дверью было то, что она сама только что призвала, то, о чем говорила ей Драга, и теперь она была убеждена, что должна проверить это... - Дочка? - окликнула ее Драга. Она должна встать, подойти к двери, независимо от того, сколь ужасен мог быть ответ, все-таки это был ответ, ее ответ, раз и навсегда. Она положила руку на задвижку, подняла ее и распахнула дверь... Волки встретили ее на пороге. Целая стая их бросилась к ней. Они не нападали, нет, они не пытались кусать ее... они принимали ее, они вихрем кружились вокруг нее, осторожно дергая ее за подол платья, и лизали ей руки. Их мысли были такими же быстрыми, как их движенья: они заполонили все пространство вокруг нее и постоянно перемещались с места на место, как только Драга отступила к печке, а Бродячий отпрянул назад и ощетинился, угрожая огромной пастью... Теперь она больше не боялась. Волки со всех сторон обступили ее, они заняли все пространство двери, прижимаясь к ее ногам, и куда бы она ни посмотрела, везде были волки, но в то же время это были и не волки: это был сплошной хаос из листьев, поднятых бурей. Никто и ничто не могло поймать их. Не было такого желания, которое могло бы удержать их, ни одно желание не могло собрать их всех вместе, или направить в одно русло их мечущиеся как стрелы мысли. Она взглянула на Драгу и поняла: нечего и сомневаться в полном и самом неподходящем способе предательства со стороны ее матери. Но стоило матери произнести единственное слово: - Маленка, - как ее мысли тут же закружились и завертелись, подталкиваемые воспоминаниями об этом имени. Драга хотела того, что Ивешку вообще не интересовало. Ивешку же интересовал лишь собственный путь, который она должна наконец-то обрести в этой жизни. Главным образом она хотела того, что принадлежало ей. Она припомнила, разумеется, она никогда и не забывала об этом, что хотела Сашу. Саша должен был только подчиняться приказаниям, он должен присоединиться к ней и перестать думать, что он знает все на свете. Вероятно, где-то вдали послышался гром, услышав который, волки насторожили уши, хотя она так ничего и не смогла расслышать. Глядя на их поведение, она подумала: "Это Кави. Он хочет, чтобы Саша проник сюда и все привел в замешательство. Кави пользуется всяким, кто только хоть раз прислушается к нему". Она хотела, чтобы все, что ее окружало, принадлежало ей, все, что только попадало ей на глаза, все, что она любила. Она хотела удержать все это в одном месте, чтобы ничто и никогда вновь не причинило ей боль утраты. Вот чего она хотела сейчас. И она не потерпит никакой глупости, ни от Саши, ни от Петра. Они будут делать только то, что она скажет им, она же будет заботиться о них, и они будут счастливы. А что касается Кави, который угрожал всему, что было дорого ей... Гнев переполнял ее, он быстро разбегался сотнями лап и смотрел через сотни глаз, просто гнев, без всяких границ и без угрызений совести. Драга смотрела на нее в этот момент с чувством удовлетворения и страха, она не хотела от нее поступков, которые были не нужны самой Ивешке, но Драга надеялась, что в конце концов ей удастся заставить ее выделить из всего окружения то, что имело преимущественное значение для нее самой. Драга хотела подчинить ее себе, заставить услышать и понять собственную мать, но теперь ее голос был всего лишь составной частью общего шума, он больше не мог привлечь ни ее внимания, ни получить ее согласия, ни повлиять на ее намерения и цели, у которых теперь было множество ног и множество направлений. Она сама хотела поступков от Драги, теперь уже в своих собственных интересах, и Драга должна была все исполнить: Драга не один раз пыталась сбежать, но она в сущности являлась всего лишь одним из фрагментов в веере ее желаний, фрагментом, никак не большим, чем окружавшие ее волки, может быть лишь более конкретным, чем остальные, и, возможно, способным верно выдерживать направление. Иначе совпадения отдельных фрагментов происходящего были бы лишь простой случайностью, не давая нужного результата. В присутствии же Драги все происходило вполне согласованно. Поэтому она лишь сказала: - Продолжай. Она была уверена, что Драга знает, что делать, потому что теперь она и Драга пришли к согласию по поводу главного, а остальное ее абсолютно не интересовало. 26 Дождь моросил сквозь полог леса и в тусклом свете пасмурного дня поблескивал на зеленых листьях: так подкрадывалось сквозь заросли деревьев мрачное и сырое утро, без единого радостного проблеска солнечных лучей. Саша шел пешком, потому что Хозяюшка была очень испуганной и уставшей, зато Малыш отдыхал среди узлов, которые тащила на себе лошадь: маленький черный шар с грустными настороженными глазами. В таком виде Малыш весил очень мало, а Хозяюшке нравилось его присутствие: она знала, что дворовик всегда находится около конюшни, поэтому лошади, находящиеся вне своего постоянного места, остаются без присмотра, а этот сторож всегда остается с ней, расчесывает ей гриву и греет спину. Саша очень хорошо знал все это, читая ее мысли, и периодически хватаясь за ее гриву, чтобы удержать равновесие, потому что было не просто управлять сразу двумя своими и четырьмя ее ногами, не говоря уже о том, что она тратила массу времени на раздумья о том, что находила под ногами и вокруг себя, о том, что ее ноги болели, а живот был абсолютно пуст, если, разумеется, не считать яблоки и немного зерна: все, что она съела некоторое время назад. Хозяюшка была очень несчастна и обеспокоена, пробираясь сквозь эту густую чащу, где под любым кустом могло спрятаться что угодно. Саша тоже был обеспокоен их положением, но совсем по другим причинам, и поэтому не старался подолгу прислушиваться к переживаниям лошади, потому что очень опасался совсем других вещей, которые, сколько бы она ни старалась, никак не смогла бы заметить. Пожалуй, что только Малыш мог бы их распознать. И поэтому, когда он неожиданно зарычал и поднял голову, только что лежавшую на лапах, Саша тут же пожелал, чтобы лошадь остановилась и тихонько постояла. Он поднял руку, чтобы успокоить Малыша. Но тот зашипел, подскочил и ощетинился, и прежде, чем Саша смог погладить его по спине, Малыш лязгнул зубами и растворился в прозрачном воздухе. Нельзя сказать, что Малыш никогда не шипел на него раньше, он шипел всегда и на всех своих друзей, но он никогда не делал этого с такой злостью. И никогда не пытался укусить. Господи! - Малыш? - позвал его Саша, испуганный сейчас гораздо больше, чем в тот момент, когда спасал свою руку. - Малыш, что случилось? Как будто, подумал он, все выглядело так, что Малыш должен был рычать именно на него, как будто Малыш неожиданно не смог узнать его или не смог узнать в нем своего друга. Теперь Саша не мог и припомнить, о чем он только что думал и не сделал ли он чего-нибудь такого, что могло обидеть Малыша. Или тому не понравилось что-то в происходящем: возможно, что какой-то сашин проступок Малыш так и не смог простить, например, тот факт, что Саша оставил Петра. Господи, нет, он не должен думать об этом, не должен, ради Петра, ради себя, ради Ивешки. - Пошли, - сказал он. - Хозяюшка, держись, девочка, нам надо продолжать путь. Но лошадь так устала, так устала, что заставлять ее идти дальше было просто нечестно. Она с большим удовольствием осталась бы стоять здесь и отдыхать, пока они подзывали Малыша. Она не видела никакой опасности вокруг и хотела получить яблоко. Где оно? - Позже, - пообещал он. - Сейчас у нас нет на это времени. - С этим он потянул поводья и повел ее, обещая ей яблоки, обещая позаботиться о ней, если она будет пока продолжать идти и следить за своими ногами... - Ну, пожалуйста, Хозяюшка. Она любила его. И ему это было очень приятно. Ни тот, ни другой ничего не чувствовали, кроме боли. Он все-таки покормил Хозяюшку, собрав для этого все, что мог, и, разумеется, не забыл про соль, пересыпав ее в свой мешок, который перекинул через плечо. Черт побери, он очень хотел, чтобы Малыш вернулся назад. Он не хотел и думать о присутствии водяного, хотя сегодняшнюю погоду никак нельзя было назвать сухой. Но вот проклятье! Ему очень не нравилось не оставлявшее его ощущение, как будто что-то преследовало его, и еще что-то было впереди... Как раз впереди было место, которое не подходило, было не под стать остальному лесу. Он еще не мог решить, чем оно отличалось: оно воспринималось как лес, или почти как лес, но оно двигалось, и двигалось прямо к нему, будто край облака скользил по земле. Однако оно было почти невидимым: скорее это было похоже на звук, на ощущение прохлады или ощущение, возникающее от прикосновения к земле. У него хватило времени лишь на то, чтобы подумать: "Мне очень не нравится это...", подхватить лошадь за узду и пожелать им обоим добра, прежде чем подступавшая волна накроет их, вызывая внезапное головокружение и одышку... - О, Боже! - воскликнул он, стараясь изо всех сил сопротивляться, но несмотря на его желанья, накатывающаяся волна расширялась, заметала их с головой и неслась дальше через оставшийся за их спиной лес, прежде чем где-то вдалеке остановилась и задержалась. Он хотел дышать, он хотел уберечь и себя и лошадь от этого кошмара, но когда он попытался выяснить причины случившегося, чтобы принять меры, то прежде всего даже не смог понять, кто бы мог сделать такое... Ивешка хотела его, прямо сейчас, Ивешка должна стоять за всем этим... Ее призыв он ощущал как многоголосое эхо, как будто Ивешка говорила с ним со дна колодца, и из-за этого он не мог понять, что именно она говорила, а ее присутствие и ее желания вызывали у него точно такое же ощущение, как орда призраков. Хозяюшка начала опускаться на землю: ноги едва держали ее. - Нет, нет, - напрягая всю свою волю желал он, из последних сил тянул ее за узду, дергал и останавливался после каждого неуверенного шага. - Идем, девочка, идем, нам нельзя останавливаться. Ивешка поступает просто глупо, мы не хотим разговаривать с ней. Злобное эхо обволакивало его, по меньшей мере вызывая перемену в ощущении окружающего. Голова кружилась, сердце билось с перебоями, и он никак не мог понять, чего же хочет Ивешка. Но вот впереди замелькала лесная опушка. Он еще сильнее натянул повод, заставляя лошадь идти еще быстрее. Быстрее, быстрее, черт побери! Он не хотел оставлять ее в опасности и не собирался бросать ее здесь умирающей. Он чувствовал близость той границы, где заканчивалось волшебство. Он был изможден, а кружившее вокруг них невидимое облако предлагало им все ответы на происходящее вокруг них, предлагало вернуть утраченные силы, стоило ему лишь принять это предложение и покориться... Все силы, которые он потерял в этом столкновении, будут возвращены, таково было обещание. - Идем! - продолжал он упорствовать, подгоняя Хозяюшку, упрашивая ее быть всего лишь послушной лошадью, вызывая в ее памяти былые картины, вспоминая вместе с ней город, знакомый холм и хозяина, который звал ее. Он рассчитывал хотя бы таким образом заставить ее идти вперед. И она шла, из последних сил переставляя ноги, раз за разом преодолевая повисшую над ними тяжесть и самый крутой из всех встречавшихся в ее жизни холмов... Наконец она все-таки опустилась, но не на твердую землю, а прямо в мягкую грязь, замотала головой и попыталась вновь подняться. Саша не разрешил ей, уговаривая ее, что она в полной безопасности, опустился на колени и прислонился к ее плечу, чувствуя как все окружающее кружится вокруг него в затихающем хороводе. Его не собирались убивать. Об этом он был извещен. Сила, остановившая его, хотела лишь его молчания, его согласия и его сердца. "Нет", - сказал он в ответ, без всякой уверенности в том, что последует за этим. Но никаких изменений не произошло. Голоса, похожие на журчанье, зазвучали вновь, а он прижался к лошади и пытался лишь придерживаться за нее и не слушать их, пока они бормотали о том, что он должен прислушаться к ним, о том, что им нужен Петр, что им нужен он, о том, что оба они получат убежище, где Черневог не доберется до них, а он лишь должен пойти навстречу: сделать своими руками то, что не удается сделать с помощью ее волшебства. То, как с ним разговаривали, без всяких сомнений напоминало ему Ивешку, по крайней мере это был ее голос: "Я могу остановить Кави, но лишь тогда, когда он больше не сможет использовать против меня Петра. Вырви Петра из его рук, сделай хоть раз что-нибудь без ошибки. Будь проклято твое тупое высокомерие! Сделай это, и я прощу все, что ты делал до сих пор". Затем последовало продолжение: "Ты ничто, ты не более чем орудие желаний моего отца, Саша. Ты его последнее желание в этом мире, и ты повторяешь все его ошибки. Так не смей убивать Петра ради него. Ты слышишь меня? И не показывайся здесь, пока не приведешь его". Дождь колотил по листьям, с которых вниз падали тяжелые холодные капли. Они ощущались как сильные удары, на месте которых оставалась онемелость. Он по-прежнему прижимался к лошадиному плечу и, закрыв глаза, сдерживал внутри себя болезненный клубок и продолжал думать... Главным образом он думал о том, чтобы не сойти с ума, но мысли путались, и он вдруг неожиданно вспомнил, как тетка Иленка частенько причитала: "Я знаю, кто в нашем доме приносит несчастье..." Затем он вспомнил треснувшую чашку, которая все еще сохранялась, скрепленная желаниями... Лошадь заворчала и двинула ногой, раз, затем еще. Видимо, ее мучили судороги. Она вся промокла, да еще лежала на холодной земле. Она ведь не понимала, почему находилась здесь, а только лишь тяжело дышала и чувствовала себя явно неуютно. Саша понимал, что дальше они иди просто не смогут, потому что лошадь нуждалась в помощи. Он встал, распутал повод, снял поклажу с ее спины и толкнул ее несколько раз сзади, пытаясь заставить встать на ноги. Она встала, покачиваясь из стороны в сторону, встряхивая головой, разбрызгивая вокруг себя грязную воду. Саша обнял ее за шею, приговаривая: - Славная девочка, - и похлопал по плечу. Дождь тем временем не кончался. В горле у него теперь так и стоял ком, перекочевавший туда из груди. От этого слезились глаза, а боль во всем теле отвлекала его внимание, что было очень плохо, особенно при таком дожде и окружавших его голосах, из-за которых он и так едва не потерял рассудок. Его беспокоило и сердце, но к его болям он привык, и старался не обращать на них внимания, хотя иногда и подумывал о том, чтобы переложить эти заботы на Хозяюшку, но всегда успокаивал себя тем, что это еще успеется. Он покопался в мешке с яблоками и пару из них отдал лошади. Затем завернулся в парусину, прихватив горсть сушеных ягод, и пожевал их, убеждая себя в том, что хотя его тело и достаточно истощило себя, он все-таки не будет вытягивать силы из окружающего леса. То, с чем он столкнулся, было новостью для него: он никогда не встречал ничего подобного, обладавшего столь изрядной силой. Он раздумывал над тем, как действовала эта сила. Она не походила полностью на колдовство, но тем не менее по манере общения очень напоминала ему Ивешку. Он понимал, что Ивешка могла злиться на него, и в этом не могло быть никаких сомнений. Но если это была Ивешка, то ее поступок был явно не из лучших. То же самое сказал бы об этом и Петр. Она поступала не лучшим образом... Она назвала его "последним желанием". А желанье, насколько ему было известно, было связано прежде всего с русалкой. Русалка, вот где было самое сильное, самое ужасное желание. Она сама являла его, она сама была своим собственным желаньем, и некоторым образом являлась желаньем ее собственного отца, который хотел видеть ее живой. Она старалась подчеркнуть, что Ууламетс и сам не знал, что делал, однако лешие никогда не считали так. Лешие сказали ему: "Отведи Черневога к Ууламетсу..." А разве он сделал это? Все пошло не так, как следовало, и так продолжается до сих пор. Из всех существ, принадлежащих к волшебному миру, он должен был верить только лешим и Малышу. В то время как Малыш, именно сейчас, перестал ему верить. Почему? Тогда он подумал о том, что забыл, где находится. Ведь сейчас он был в лесу, которым владеют лешие. Может быть в этом и заключалось все дело. Возможно, они ушли, возможно, они не могут оказать ему помощь, но все-таки этот лес был по-прежнему их, и глупо было забывать об этом. И если сейчас Саша не чувствовал ответственности ни перед кем, то он должен чувствовать ее перед Мисаем. Если же и тот мертв, если все лешие мертвы, то скорее всего он и есть их последнее желание. Неожиданно он почувствовал волнение в лесу. Он даже смог ощутить его центр, как смог ощутить и то, что присутствующих здесь было несколько, и тут же одна единственная мысль ударила его: "Драга...", - подумал он. Ууламетс частенько повторял: "Драга". Происходящее теряло всякий смысл: то долгий путь верхом через лес под моросящей водяной пылью, то очередное пробуждение под проливным дождем, верхом, вдвоем на одной лошади, стоящей очень тихо, вновь ощущение на себе руки Черневога и звуки его вкрадчивого голоса: - Твой приятель попал в беду. Он действительно попал в большую беду. - Где? - спросил Петр, не обращая внимания ни на дождь, ни на боль в ребрах, там где Черневог держался за него. Он хотел без промедления ехать туда, и уже натянул поводья Волка. Но Черневог тут же сказал, предупреждая его движения: - Послушай меня, но только не спорь. Послушай. Я хочу, чтобы ты отправился к нему, он совсем недалеко от нас. Я хочу, чтобы он вернулся сюда, и не хочу никакой ссоры. Ты будешь той жертвой, которую я приношу в знак доверия. Ты понял меня? - Нет. - Он на самом деле ничего не понял и продолжал тихо сидеть, не делая ни единого движения, только сказал: - Это проклятая ловушка! - Я хочу, чтобы ты сделал это, - настаивал Черневог, - но хочу предупредить: если что-то будет не так, то хочу, чтобы ты вернулся сюда, и немедленно. Однако Петр не имел таких намерений. Если бы что-то пошло не так, он-то знал, где собирался быть, но старался не думать об этом, иначе Черневог ни за что бы не отпустил его. Он должен поступить так, как ему было сказано. В точности. Черневог же и здесь предупредил его. Он еще сильнее обхватил его своими руками: - Мой дорогой друг, ты чертовски плохой лжец. Я хочу, чтобы ты вернулся вместе со своим другом. Вы мне нужны здесь оба, моя дорогая Сова. - Будь ты проклят, - сказал Петр. - Лучше попытайся сделать, то что я сказал. - С этими словами Черневог отпустил Петра и соскочил с лошади, прихватив с собой и багаж. - Я желаю, чтобы ты отыскал его. Следуй своим самым малым, самым туманным намекам - и будь уверен: они всегда будут моими. Он молча взглянул на Черневога и подобрал поводья. Черневог же в ответ одарил его все той же проклятой леденящей улыбкой. Единственным проводником в пути ему теперь служила та холодная щемящая пустота, которую Черневог оставил в его сердце и которая, как он надеялся, должна вернуться к нему обратно вместе с ним. Поэтому Петр знал, куда пролегал его путь. Он развернул Волка в этом направлении, и тот быстро набрал скорость: то ли это была просто склонность Волка к быстрому ходу, когда ноша на его спине уменьшилась вдвое, то ли это было колдовское желание, Петр не знал. Господи, да он не мог сказать даже сам себе, почему он делает это и кому принадлежит он сам. Дождь ослабел. Тяжелые капли, шлепавшиеся в лужи, падали теперь лишь с деревьев. Саша прислушался. Хозяюшка, которая понемногу приходила в себя, подкрепившись порцией зерна и остатками приправленной медом каши, чувствовала себя чуть лучше и уже не так беспокоилась в спокойном и тихом лесу. Теперь ей можно было и поразмыслить о своих делах, когда молодой колдун расположился на самом опасном участке лесной границы. У него было немного еды, чтобы хоть чуть-чуть наполнить пустой желудок, и парусина, в которую он завернулся, и которая спасала его от прохлады, спустившейся после дождя. Сейчас он просто отдыхал, прислушиваясь к лесу. Он читал, чтобы удержать свои мысли от ненужных блужданий. Он читал единственную оставшуюся у него книгу. "Когда я была совсем маленькой девочкой, я обычно сидела и наблюдала за проходящими мимо меня людьми. Я вовсе не намеревалась разговаривать с ними, наоборот, предполагалось, что я должна наблюдать за ними из укрытия. Но на самом деле я не пряталась. Они дарили мне разные безделушки, а я желала им добра. Я носила венки из цветов и лент, которые они дарили мне, а безделушки прятала от папы... Папа злился на меня за это, когда узнавал, и пугал меня тем, что пожелает, чтобы дорога стала непроходимой..." И он перелистывал страницы, чтобы отыскать более последние записи: "Петр на самом деле ничего не понимает ни в огороде, ни в саду. Например, он сажает горох так глубоко, что мне кажется, он не прорастет даже с помощью желаний... Сегодня Саша очень расстроил меня. В этой книге едва ли будут записаны какие-то желания: просто лишь пересказы случившегося. Я даже и не могу пожелать ни о каком счастье. Наследник моего отца, он не говорит прямо, что я дура. Я же хочу, чтобы он перестал подозревать меня всякий раз, когда что-то происходит тем или иным образом. Вот мое желание. Оно может быть даже опасным, но я не жалею..." Он еще раз вдумался в слова: "Оно может быть даже опасным..." Да это уже, опасно. Слепо верить ей, вот в чем главная опасность... Почему она не поговорила со мной? Почему она не рассказала мне, что чувствует? Может быть, она пыталась. Может быть, это я не стал ее слушать. В этом деле я не без ошибок, видит Бог, нет. Я должен был бы разглядеть, я должен был бы попытаться, но она была так чертовски скрытна по поводу своего волшебства... "Сны так и не оставляют меня в покое. Я так напугана ими... и я не могу захотеть, чтобы они прекратились: это может быть очень опасно. Я хотела сказать об этом Саше, но я уже слышала однажды его совет: "Папа сказал бы, что перед тем, как делать что-то, хорошенько пойми, что именно ты собираешься делать". Но я не могу знать последствий, Господи, я не могу их знать, потому что я не знаю, что я являю собой, что собственно я есть. Я сомневаюсь в своей собственной жизни, я сомневаюсь в своем собственном существе, и я хочу знать, что же все-таки лежит в той самой пещере под ивовым деревом, и в то же время я боюсь узнать это, я боюсь отправиться туда одна. Я не могу попросить об этом Сашу, потому что он не может держать секреты от Петра, а больше всего я не хочу, чтобы Петр отправился туда и обнаружил, что я все еще нахожусь в этой могиле. Я не думаю, что он озабочен этим до сих пор, но после этого как он сможет забыть? Когда я вернулась в эту жизнь, куда делись кости из той пещеры? Откуда появилось мое тело? Из чего же я создана в таком случае? Только лишь из одних желаний моего отца? Я иногда задумываюсь над тем, какие ужасы должно быть снятся Петру... и что и откуда я все время краду, чтобы поддерживать жизнь, которую имею... Мы только что закончили строить баню. Я пыталась ничего не желать по этому поводу, и слава Богу, ничего не случилось..." Хозяюшка оторвалась от поисков остатков зерна и подняла голову. Ее уши насторожились. Саша пожелал, чтобы она стояла как можно тише, и она застыла неподвижно, чуть подергивая передней ногой, прислушиваясь и принюхиваясь. Она учуяла: это был Волк, а вместе с ним еще одно знакомое лицо. Она была рада. А Саша на этот раз не разделял ее радости. Он закрыл книгу и поднялся на ноги, думая про оборотней и про водяного, и молил Бога, чтобы Малыш появился прямо сейчас... То, что он увидел, действительно выглядело так, как будто сквозь деревья к ним приближался Петр. И лошадь под ним выглядела как Волк. Но с первого взгляда бывает трудно отличить оборотня, потому что эти существа очень точно вписываются в знакомый облик и даже принимают соответствующий образ украденных мыслей. Петр подъехал прямо к Хозяюшке, спрыгнул на землю и направился в его сторону. Саша пожелал, чтобы он не делал этого, и Петр тут же остановился, сделав по направлению к нему слабое беспомощное движение. Это было больно видеть. - Он послал меня сюда, - сказал Петр. - Он сейчас не так далеко отсюда. Он хочет, чтобы ты вернулся туда... - Что ты сказал? - Не знаю, - неуверенно сказал тот. - Не знаю. Он был, для Змея, достаточно убедителен. - При этом он дотронулся до своего сердца. - Ведь это все еще со мной, ты знаешь. Он подслушивает почти все время... Он не хотел, чтобы Петр испытывал эту боль, но он и не хотел идти назад, к Черневогу, он хотел лишь одного: чтобы Петр был свободен, черт побери! - Ехать до него совсем недалеко, - сказал Петр и тронул поводья Волка. - Он хочет, чтобы я вернулся назад, а тебе просил передать, чтобы ты не спорил с ним. Сам же я никак не пойму, что происходит. - Не вздумай шутить с ним. - Он говорит, что у него есть вопрос, - Петр слегка передернул плечом и, забросив поводья на голову Волка, оглянулся назад. - Саша, все в порядке. Не делай ничего, что покажется тебе глупым. Я подумал, что у тебя есть своя голова на плечах, и поэтому не стал спорить. Я должен был сделать для него эту работу. - Подожди! - Саша сорвал с себя парусину и начал скатывать ее, пока Петр стоял и в нерешительности держался за гриву Волка. - Черт побери, Хозяюшка не сможет выдержать меня, она и так достаточно устала. - Он говорит... говорит, что она сможет. - Петр оставил Волка, подошел и поднял самый тяжелый мешок, на минуту остановился, глядя на Сашу, будто хотел возразить что-то, но почувствовал вдруг такие сомнения в самом себе, в том, что они делали, и в том, куда собирались отправиться. Саша подслушал эти мысли, послал Черневога к черту и сказал, обращаясь к Петру, как мог более жестко и грубо: - Ивешка попала в беду. Ее мать оказывается жива. Он тут же почувствовал, как запаниковал Черневог. Он почувствовал, как будто Петра ударили ножом в сердце, и сказал все так же резко, подхватывая остатки вещей: - Оставь их. Я сам скажу Черневогу. Если она направляет свои желания на тебя, чтобы заставить тебя повернуться в ее направлении, то это может нам помочь. - Он схватил Петра за руку, заставляя его взглянуть ему в лицо. - Петр. Мы намерены воспользоваться этим. Он должен делать то же самое. Саша пристроил свои вещи на спину Хозяюшке, с помощью Петра забрался на нее, всякий раз вздрагивая при мысли что их в л