алось. Ведь он был новичок, несмотря на возраст, он не принадлежал к тем, кто может задавать вопросы и отвечать регулам, и все же он стоял между Эдданом и Пасевой - старейшими Келами. Может, дело касается лично его? Или его родственника? И внезапно он понял, что на башне Сенов в эдуне уже приняли какое-то сообщение, что-то произошло, а он все пропустил, в одиночестве сидя на камне и тщетно ожидая прибытия Медая. С кем-то из мри произошло нечто ужасное - визит регулов не случаен. Вереница машин медленно приближалась. Уже слышен был шум моторов. Кроваво-красные лучи солнца пронзали воздух. В долине взметнулась вверх струя гейзера: Элу, один из наиболее опасных, поведение которого было невозможно предсказать. Фонтан взвился в небо на десять ростов мри и рассыпался на мелкие брызги. По фонтану можно было легко распознать гейзер. Ньюн знал, что если проснулся Элу, то скоро ударит и Учан. Вскоре машины можно было отчетливо рассмотреть. Одна... две... три... четыре... пять... шесть. Шесть машин. Никогда к эдуну не подъезжало больше двух машин за раз. Но Ньюн сдержал свои чувства. Возле него неподвижно, словно каменные изваяния, стояли келы. Ветер рвал их черные мантии. Правые руки кел'ейнов замерли у поясов, где в ножнах покоились ас'сеи. Пальцы всунуты за пояс. Это был призыв к бдительности, предупреждение для остальных келов. Регулы, как и большинство ци'мри, не знали, что это - предупреждение. Но это был и церемониальный жест, означающий, что мри не желают видеть чужаков. Машины повернули в последний раз и в облаке пыли остановились у входа в эдун, перед строем келов. Двигатели умолкли, наступила тишина. Двери открылись и из машин появились десять молодых регулов - угрюмых, хмурых; на их лицах даже не было обычного надменного выражения. Один из них был Хада Сураг-ги, охранник из Нома: Ньюн узнал его по медалям и одежде - это был лучший способ узнавать регулов. Было похоже, что и Хада узнал Ньюна, но узнал именно по отсутствию наград, с горечью отметил про себя юноша. Но Хада ничем не показал, что знает Ньюна. Он прошел прямо к Эддану. Глаза Хады были широко раскрыты - ни следа презрения. Хада Сураг-ги вдохнул воздух и поклонился - по этикету регулов это означало, что он пришел с добрыми намерениями. Теперь по обычаю мри должны были сделать ответный жест. Эддан остался неподвижен, и ни один мри не шелохнулся. Руки замерли у ножен с ас'сеями. - Мы принесли печальные вести, - сказал Хада. - Мы готовы выслушать ваши слова, - ответил Эддан. - Наши старшие уже сообщили вам... - Вы привезли Медая? - хрипло спросил Эддан. Хада повернулся, пожалуй, слишком резко для регула. Он хлопнул в ладоши, что означало приказ его помощникам исполнять свои обязанности. Они зашаркали ногами ко второму автомобилю и, открыв багажник, достали оттуда носилки из белого пластика. Они аккуратно поставили носилки у ног Хада Сураг-ги перед Келами. - Мы привезли останки Медая, - сказал Хада. С первых слов Хады Ньюн уже все понял. Он не двинулся с места, даже не приподнял вуаль. Его неподвижность могла быть принята келами за самообладание. Но он просто остолбенел. Он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он слышал, что происходит вокруг него, чувствовал движение, но его не покидало чувство, будто он смотрит на все это со стороны, как будто Ньюн с'Интель покинул свое тело, и оно осталось здесь, как и тело Медая с'Интель, бесчувственное и ко всему безучастное. - Значит, земляне уже здесь? - спросил Эддан, - ведь по обычаю келов, погибших на войне, отдавали холодному космосу или сжигали в пламени солнца - родины Народа. Никогда тела келов не привозились на планету с войны. Если бы они могли выбирать, то никогда бы не согласились на погребение в земле. И было очень страшно, что регулы, знающие обычаи мри, совершили такую оплошность, привезя сюда, в эдун, тело мертвого мри. Молодые регулы всем своим видом показывали, что выполняют крайне неприятную для себя миссию. Виновны, - с горечью подумал Ньюн, глядя на регулов. Он уже овладел собой, и глаза его пристально смотрели в глаза Хада Сураг-ги. Он очень хотел встретиться с ним взглядом. На мгновение это ему удалось, но Хада отвел взгляд. Виновны и всячески стараются скрыть еще что-то, известное им. Ньюн дрожал от ярости. Дышать стало трудно. Келы не двигались. Они стояли абсолютно неподвижно. Они составляли единое целое с Эдданом, одного слова которого было достаточно, чтобы они сделали свое дело. Хада Сураг-ги переступил на полусогнутых ногах и немного отодвинулся от трупа, лежащего между ними. - Кел'ант Эддан, - сказал Хада. - Будь благоразумен. Этот кел'ен сам нанес себе рану и отказался от нашей медицинской помощи, хотя мы могли бы спасти его. Мы очень сожалеем об этом, но мы всегда старались чтить ваши обычаи. Сам бай Хулаг, которому верой и правдой служил этот кел'ен, скорбит вместе с вами. Бай Хулаг очень сожалеет, что его встреча с Народом омрачена таким грустным событием. Он посылает свои самые глубокие соболезнования по поводу этого происшествия и... - Бай Хулаг - новый правитель этой зоны? А что с Солгах? Где Хольн? - Их нет, - ответ был коротким и резким. - И бай желает заверить вас... - Я полагаю, что Медай умер недавно, - сказал Эддан. - Да, - сказал Хада, который никак не мог закончить приготовленную речь. Губы его шевелились, подыскивая слова. - Самоубийство. - Эддан воспользовался вульгарным словом регулов, хотя регулы знали слово мри ик'аль, которое означало ритуальную смерть кел'ена. - Мы протестуем... - не в силах отвести взгляд от кел'анта, молодой регул, казалось, потерял нить разговора, - нечто невероятное для ничего не забывающих регулов. - Мы решительно протестуем, кел'ант: смерть этого кел'ена никоим образом не зависит от перехода власти к баю Хулагу и свержению Хольнов. Кажется, у вас сложилось неправильное впечатление. Если вы предполагаете... - Я ничего не говорил о моем впечатлении, - сказал Эддан. - Или ты считаешь, что для подобных предположений есть основания? Регул, которого непрерывно обрывали нелогичными аргументами, сконфузился и постарался взять себя в руки. Он быстро заморгал глазами, что означало крайнюю степень замешательства. - Кел'ант, будьте благоразумным. Мы утверждаем лишь, что Медай в приступе меланхолии сам заперся в своей каюте, отказываясь от всех наших попыток помочь ему. Это не имеет никакого отношения к назначению бая Хулага. Подобные допущения просто неразумны. Бай Хулаг нанял этого кел'ена, и этот кел'ен много раз помогал баю, чем и заслужил уважение бая. Здесь нет ничего враждебного вам. После того, как было объявлено о заключении мира, кел Медай просто не находил себе места... - Ты из Нома, - прервал его Ньюн, не в силах больше терпеть. Хада Сураг-ги посмотрел на него. Черные глаза расширились и от изумления стали совсем светлыми. - Как ты можешь судить о состоянии рассудка кел'ена, который был на корабле очень далеко от тебя? Он не имел права говорить здесь. Со стороны молодого кел'ена, да еще перед чужими - это недопустимое поведение. Но кел стоял твердо, и распахнутый рот Хада Сураг-ги стянулся в тонкую линию. - Старший... - протестующе обратился он к Эддану. - Может, посланник бая ответить на вопрос? - спросил Эддан. Это было прощение Ньюна, и эти слова вызвали в Ньюне теплую волну благодарности. - Разумеется, - сказал Хада. - Я все это знаю, потому что получил информацию от самого бая. Мы и понятия не имели, что кел'ен решится на такое. Его действия ничем не были спровоцированы. - И все же совершенно ясно, - сказал Эддан, - что у кела Медая имелись достаточно серьезные причины оставить службу, причем настолько серьезные, что он решил прибегнуть к ик'аль, чтобы избавиться от вас. - Несомненно, причиной было окончание войны, которого кел'ен не хотел. - Очень любопытно, - продолжал Эддан, - что он прибегнул к ик'аль, хотя знал, что возвращается домой. - У него был упадок духа, - ляпнул Хада Сураг-ги, хотя регулы не знали, что такое нелогичность. - Он был просто не в себе. - Ты говоришь перед его родственником, - резко сказал Эддан. - Он был кел'еном, не дусом, не сумасшедшим. Его ждали на родной планете. Всего, о чем ты рассказал, не могло быть, если, конечно, бай не оскорбил его честь. Может, так оно и было? Регулы под гипнозом повелительного голоса Эддана начали пятиться. - Мы не удовлетворены ответами, - сказал Эддан, взглядом приказывая Хаде Сураг-ги остановиться. - Скажи, где и когда умер Медай. Регул не хотел отвечать на этот вопрос. Он вздохнул и сменил окраску. - Он умер вчера на корабле бая. - На корабле бая Хулага. - Кел'ант, бай протестует... - Были ли споры между баем и кел'еном? - Будьте благоразумным. Кел'ен был не в себе. Конец войны... - Бай довел его до этого, - сказал Эддан, бесцеремонно обрывая регула. - Бай, - забормотал Хада, часто дыша; ноздри его расширялись и сжимались, - бай попросил этого мри остаться на корабле и продолжить службу. Кел'ен отказался, желая покинуть корабль тотчас же, чего бай не мог позволить никому. Впереди были важные дела. Возможно... - кожа регула становилась все бледнее, по мере того, как он говорил. - Кел'ант, я понимаю, вы можете счесть это за оскорбление, но мы не можем понять поступка кел'ена. Бай приказал ему задержаться. И кел'ен решил, что теперь ему следует покончить с собой. Мы не знаем, почему. Мы заверяем вас, что глубоко опечалены этим трагическим событием. Кесрит переживает плохие времена, и этот кел'ен служил баю и, конечно же, вам. Бай высоко ценил службу кела Медая. Мы снова заявляем, что не понимаем причины его поступка. - Может, вы не хотели понять или выслушать его, - сказал Эддан. - Будьте благоразумным. Кесрит передан землянам. Сейчас идет эвакуация всех живущих на планете. Сделаны распоряжения относительно эвакуации мри. Бай хотел, чтобы его корабль находился в постоянной готовности и чтобы вся команда, само собой... - регул беспокойно заерзал, глядя на неподвижно стоящего Эддана. - Есть вещи, которые не поддаются нашему контролю. Если бы кел'ен сообщил баю, что непременно хочет покинуть корабль... - Кел Медай предпочел оставить службу у вас, - сказал Эддан. - Он все сделал как надо. Больше мы не хотим обсуждать этот вопрос с молодыми регулами. Идите прочь. Тон, которым это было сказано, не предвещал ничего хорошего, и регулы, вначале потихоньку пятясь, по мере приближения к машинам бросились бежать. Хада бежал в середине, пытаясь хоть как-то сохранить достоинство. Двери захлопнулись, моторы взревели, машины развернулись, поднимая пыль, и понеслись вниз по склону. Никто не пошевелился. Как будто все вокруг замерло после того, как регулы исчезли, оставив их наедине с мертвым. И вдруг на пороге порыв ветра подхватил золотые и белую мантии - появились сен'ант и Мелеин, и сама госпожа. - Медай мертв, - сказал Эддан. - И наша планета скоро перейдет к землянам, как мы и предполагали. - Он воздел укутанные мантией руки, чтобы оградить госпожу от ужасного зрелища. Мелеин сделала шаг вперед, всего один шаг: больше она не имела права. Она закрыла лицо и отвернулась, склонив голову. Госпожа и сен'ант тоже опустили вуали, чего они никогда не делали при живых. Но здесь был мертвый. Они удалились в эдун. Смерть была уделом келов; они несли ее, они оплакивали мертвых, им предстояло совершить ритуал погребения. И сделать это должен был родственник убитого Кела. Ньюн знал, чего ждут от него, и видел, что все готовы помочь ему. И он раскинул руки, позволив всем помочь. Он только слышал о ритуале и не хотел позорить себя или Медая своим незнанием. Они собрались у носилок - он и те, кто мог найти место, чтобы взяться за них. Они пошли к двери эдуна и направились в Пана'дрин, Святилище, туда, куда Медай должен был бы явиться в первую очередь, вернись он домой живым. Руки Ньюна ощущали теплый металл носилок. Он смотрел на то, что было когда-то его кузеном, и постепенно шок, сковывавший его, начал вытесняться другими чувствами: юношу охватывал глубокий и беспомощный гнев. То, что произошло, было неправильно. Если это случилось, значит, справедливости не существует. Он почти дрожал от гнева, он был в ярости, и в этом состоянии мог бы убить, если бы здесь был кто-нибудь, на кого он мог направить свой гнев. Но здесь не было никого. Он попытался отключить свои чувства. Это было легче, чем искать выход ярости, клокотавшей в нем. Он жил надеждой, но теперь надо было заставить себя забыть ее. Мир сошел с ума, и Медай пал жертвой этого сумасшествия. "Мой последний сын", - назвала Ньюна как-то госпожа. Теперь это стало правдой. 7 В Святилище Эдуна Народа стоял металлический экран, украшенный драгоценными камнями и покрытый древними символами. Этот экран был невообразимо стар. Он стоял в каждом Святилище всех эдунов, которые когда-либо существовали. И рядом с ним висели бронзовые лампы, такие же старые, как и экран. Это была граница, разделяющая Келов и Сенов, граница, которую не мог переступить ни один кел, даже после смерти. Перед самым экраном они положили тело Медая, завернутое в белую ткань. Медай с'Интель Сов-Нелан лежал рядом с той границей, которую не мог перейти кел'ен. По обе стороны экрана стояли курильницы, источая густой ароматный дым. Он заполнял помещение и скапливался вверху, превращая потолок в какой-то нереальный зыбкий полог. Этот запах вернул Ньюна в те времена, когда он был еще в касте Катов и смотрел на церемонии из соседней комнаты, не имея права войти в комнату воинов, комнату Келов. Тогда он был еще ребенком, как и Медай, и Мелеин, и многие другие, которых уже не было, которые погибли. Из соседней комнаты помещение Келов казалось торжественным, загадочным, сверхъестественным. Ньюн вспомнил, как они втроем в черных мантиях впервые стояли здесь, среди келов, и от Пана, Священных предметов, их отделял только этот экран. А еще позже они уже молились, провожая в дальний путь Медая, который покидал эдун для почетной службы. Ньюн тогда чуть не умер от зависти и горечи. Его молитвы были не искренни, в них жила ненависть. И эти молитвы снова возвращались к нему сегодня, словно жуткие призраки. Сейчас он ощущал то же самое. Мед снова ушел от них, оставив Ньюна в жутком одиночестве на Кесрит. Медаю не пришлось испытать того, что испытал Ньюн, оставаясь здесь, на Кесрит, последним защитником Дома, слугой для всех. Медай теперь считался великим кел'еном за то, что он совершил. В невидимом пространстве за экраном слышался шорох одежды. Там Сены охраняли Священные предметы. Там были Мелеин и Сатель. Снова трое малышей-катов, что когда-то давным-давно подсматривали из соседней комнаты, собрались через много лет, вознося свои молитвы. Ньюн в Святилище Келов, оставшийся ни с чем; Медай, который вкусил всю славу великого воина и находился на пути в вечный Мрак; и Мелеин, которая покинула Святилище Келов и теперь находилась там, за запретной чертой, около священных Тайн. Ньюн склонил голову, страдая от гнева и бессилия. Он глубоко дышал, пытаясь взять себя в руки. Чья-то рука коснулась его плеча. Мелькнула темная мантия, и рядом с ним опустился Эддан. - Ньюн, - мягко сказал он. - Госпожа зовет тебя. Она не хочет, чтобы ты сидел тут. Она сказала, что этой ночью желает видеть тебя рядом с собой. Она не хочет, чтобы ты присутствовал на похоронах. Ньюну понадобилось некоторое время, чтобы овладеть собой. - Неужели она хочет лишить меня даже этого? - спросил он. - Что она сказала? Она что-нибудь объяснила? - Она хочет, чтобы ты сейчас явился к ней. Он был поражен таким решением госпожи. Они с Медаем не любили друг друга. И госпожа это хорошо знала. Но совсем ни к чему было подчеркивать это публично. - Нет, - сказал он. - Я не пойду к ней. Пальцы стиснули его плечо. Он ожидал сурового выговора. Но старик открыл лицо, на котором не было гнева. - Я так и думал, - сказал Эддан. Это были чудовищные слова. Ньюн не верил своим ушам, как не мог поверить в то, что он сам сказал. Но старик хорошо знал его. - Делай то, что ты считаешь верным, - продолжал он. - Оставайся. Я не запрещаю тебе. И старик поднялся, отдавая распоряжения остальным, которые принялись готовиться к церемонии очищения. Один из них принес священные ритуалы, сосуды, которые следовало при погребении положить в ноги Медаю. Пасева принесла воду, Дахача - полотенца, Палази наполнил маслом лампады для бдения, а Дебас тихим свистом подозвал дусов и вывел их из башни Келов, чтобы они не нарушали торжественности церемонии. И посреди этой суеты сидел Ньюн. Он наконец понял, что во время быстрого торопливого бега порвал мантию, а руки запачканы грязью. Ноги его дрожали. Подошел Сайрен, полуслепой Сайрен, и принес ему смоченное полотенце. Ньюн откинул вуаль и протер лицо, очень благодарный старику. Затем он снова опустил вуаль. Лирен принес ему новую чистую мантию, и Ньюн тут же переоделся, так как в Святилище не подобало находиться в пыльной рваной сайг. Он снова сел, пытаясь сосредоточиться на благочестивых мыслях и успокоиться. По приказу Эддана остальные начали разматывать белую ткань с тела Медая. Терпеливо чуткие пальцы снимали плотно смятую белую паутину, которая, словно кокон, опутывала тело. Она плохо поддавалась их усилиям, и Пасева поднесла к паутине раскаленный прут. Странный материал мгновенно вспыхнул и сгорел без остатка, распространяя вокруг себя своеобразный запах, смешавшийся с густым ароматом ладана. Все молчаливо согласились с тем, что невозможно хоронить кел'ена завернутым в саван регулов, и они осторожно освободили тело Медая от остатков нитей. Обнажилось такое знакомое лицо - спокойное и бледное, на котором голубели ритуальные сет'ал. Тело было совсем худым и казалось совсем невесомым, хотя Медай при жизни отличался немалой силой. На ремнях висели награды, полученные им за службу. Он был очень красив, Медай с'Интель. Он всегда был полон жизни и в эдуне возлагали на него большие надежды. И даже теперь он был красив. Лишь пятна крови на груди в том месте, куда он нанес себе смертельный удар, напоминали о том, что он мертв. Самоубийство. Ньюн работал, не глядя в лицо Медая, стараясь не думать о том, что делают его руки - они могли задрожать и выдать его чувства. Он пытался припомнить счастливые дни, и не мог. Он слишком хорошо знал Медая. Его кузен даже в смерти был таким же, как при жизни - эгоистичным, надменным и упрямым во всем. Конечно, нельзя думать плохо о мертвых. Но в конце концов Медай оказался бесполезным для них - как и всегда. Медай жил для себя и покончил с собой, не считаясь ни с кем. Он не думал о том, что его ждут, что в его смерти мало пользы для Народа, пускай даже смерть его отвечала самым высшим канонам Келов. Ньюн расстался с Медаем в ссоре. Он ничего не забыл и знал, почему госпожа хотела, чтобы он поднялся к ней; знал, что думают его братья кел'ейны, сидящие рядом с ним сейчас. В той ссоре, когда они обнажили длинные мечи, Ньюн выхватил меч первым, прямо в зале Святилища. Это был день, когда Медай посмел коснуться Мелеин. И Мелеин не протестовала. Сама госпожа положила конец ссоре - она сбежала по ступеням лестницы с башни - тогда она была еще способна на это - и вмешалась. Она обозвала Ньюна обидными словами - и это поразило его, ведь он был уверен, что госпожа любит его. Медай не услышал от нее ни одного обидного слова. Прошло совсем немного времени - и Медай получил почетную службу на корабле бая регулов, службу, достойную одного из Мужей. А Мелеин перешла в касту Сенов. А для Ньюна с'Интель не изменилось ничего. Он вернулся к своим занятиям, находясь рядом с матерью и постепенно теряя последние надежды покинуть Кесрит. Все оставалось по-прежнему до этого злосчастного дня. Он хотел помириться с Медаем, когда тот вернется, и сделать вместе что-нибудь для пользы Народа. Но Медай обокрал его и здесь. В Доме Ньюн был мальчиком на побегушках, им он и остался. И это было несправедливо. "Когда ты осознаешь, какова твоя миссия, зачем ты нужен Народу, - говорил Эддан, - приди и скажи мне." И затем все келы заговорили о Медае, восхваляя его. То был древний ритуал лидж'эйя. Голоса старых кел'ейнов звучали над телом Медая. - Это очень плохо, - сказал Лирен, - что старики хоронят молодых. Следом заговорила Пасева: - Что ж, - сказала она, прикасаясь к сверкающим в золотом свете ламп джи'тэй, полученным им за службу регулам, - что ж, хоть он и молод, он немало странствовал и много воевал. Я вижу здесь награды за Шоа, Элаг, Согрун, Гезен, Сегур, Хэдре - и везде он служил своему Народу. Да, он много сделал, этот наш брат, дитя нашего дома. Я думаю, что он очень устал. Я думаю, что служба у регулов стала ему в тягость, и он сделал это, чтобы вернуться домой. Я тоже устала, служа регулам, и, узнай я, что окончание службы отодвигается, я сделала бы то же, что и он. Потом пришел черед Ньюна воздать хвалу своему кузену. Злые слова вертелись на языке у юноши, но он не мог произнести их, не мог перечить Пасеве, которую любил. Он опустился на пол и закрыл голову руками, содрогаясь всем телом. И келы позволили ему это, решив, что он страдает от горя. Но их горе было искренним, они скорбели по тому, кого любили. Ньюн же страдал от жалости к самому себе. Теперь он оценил себя и обнаружил, что даже сейчас он не может сравниться с Медаем. Ожидая, пока Ньюн совладает с собой, остальные шепотом переговаривались, но постепенно всем стало ясно, что Ньюн не может отыскать слов для ритуальной речи. Тогда они заговорили о горах, о погребении, которое им предстоит совершить. В их словах, в их планах чувствовалось такое отчаяние, что путь до гор неблизок, подъем крут, ноша будет тяжела - ведь они стары, дряхлы. Они говорили о том, что регулы, конечно, не дадут транспорт. Но Келы и не станут обращаться с такой просьбой, ведь она оскорбит память Медая. И старики начали обсуждать, как же они понесут его в горы. - Не беспокойтесь, - сказал Ньюн, нарушая долгую тишину. - Я сделаю все сам. И увидев сомнение на их лицах, он подумал о трудном долгом пути и сам засомневался. - Госпожа не позволит, - сказал Эддан. - Ньюн, мы похороним его поблизости. - Нет, - сказал Ньюн. И повторил снова, думая о госпоже. - Нет. - И после этого никто не возражал. Эддан решил, что все должно идти своим чередом. И затем, после того, как он спокойно и с достоинством попросил оставить его одного, они ушли, тихо шурша мантиями. Этот звук отозвался эхом в сердце Ньюна. Он думал о своем эгоизме, о мужестве стариков, так много сделавших в жизни, и ему было нестерпимо стыдно. Наступила долгая ночь его бдения. В тишине эдуна остальные скорбели в своих комнатах. Он начал думать и понял, что не хотел бы умереть добровольно, несмотря на традиции своей касты. Он не хотел умереть, как умер Медай, и это было ему неприятно, так как противоречило тому, к чему он готовил себя всю жизнь. Медай смог это сделать, и госпожа приняла Медая. И именно в этом Медай оказался выше его. Конечно, подобные мысли здесь, в Святилище, в присутствии богов и мертвого, были святотатством. Ему стало очень стыдно, и он захотел убежать далеко в горы, как делал это раньше, когда был ребенком. Там он быстро забывал свои огорчения, все свои обиды, забывал о себе. Но теперь он был взрослым. Он должен был исполнить свой долг перед народом. Медай жил и умер, подчиняясь законам Народа. И пусть Ньюн не был согласен с мотивами этой смерти, он был вынужден признать, что все произошло в соответствии с законами мри. Медай исполнил свой долг, сделал все, что от него зависело в создавшемся положении. Несмотря на то, что это была заведомая ложь. - Ньюн... В шуме ветра, который все время был в святилище, Ньюн различил легкий шорох и шепот. Он поднял глаза и увидел в отдалении золотую фигуру. Он узнал голос сестры. Она подошла к самому экрану, разделяющему их, хотя они могли встретиться лицом к лицу где-нибудь в эдуне или за его пределами. - Вернись, - сказал он. Ведь находясь рядом с мертвым, пусть даже родственником, девушка нарушала закон своей касты. Для Сенов не существовало родственных отношений, они были в родстве со всем миром. Но Мелеин не ушла. Ньюн поднялся. Все тело его онемело от долгого стояния на коленях на холодном каменном полу. Он подошел к решетке. Мелеин нельзя было отчетливо рассмотреть. Он видел только маленькую руку, опирающуюся на экран, и с нежностью сравнил ее со своей большой рукой. Но Ньюн боялся прикоснуться к девушке. Ведь согласно верованиям мри, к нему нельзя было приближаться, пока он не похоронит родственника. - Мне разрешили придти, - сказала Мелеин. - Госпожа послала меня. - Мы все сделаем, - заверил он ее. И сердце его забилось, когда он вспомнил, что отношения между Медаем и Мелеин были больше, чем родственные. - Мы отнесем его в Сил'атен... и сделаем все, что нужно. - Мне кажется, тебе не следует оставаться здесь всю ночь, - сказала она. И затем, с внезапной горечью: - Или ты здесь только потому, что не получил прямого приказа уйти? Ее внезапный выпад привел Ньюна в смятение. Он задержался с ответом, пытаясь найти нужные слова и соображая, почему она говорит так. - Он мой родственник, - сказал наконец он. - Все остальное теперь не имеет значения. - Однажды ты чуть сам не убил его. Это была правда. Он пытался рассмотреть через решетку лицо Мелеин. Но видел только смутные золотые контуры фигуры за металлом решетки. - Это было давно, - сказал он. - И я думаю, что, будь он жив, мы помирились бы с ним. Я хотел этого. Я очень хотел. - Я верю, - сказала она после долгого молчания. Она снова надолго замолчала, и эта тишина тяжким грузом придавила Ньюна. - Это все ревность, - признался он. Наконец все его душевные терзания приобрели форму, вылились в четкие слова. Признание было мучительным, но все же муки были куда слабее, чем он ожидал. Мелеин была его вторым "я". Когда-то они были с ней очень близки, и Ньюн думал, что эта близость все еще сохранилась. - Мелеин, когда нас, молодых воинов, всего было двое в эдуне, ясно, что между нами должно было возникнуть соперничество. Он был первым во многом, в чем мне хотелось превосходить его. А я был ревнив и обидчив. И встал между вами. Я напрасно сделал это, но через шесть лет я заплатил за свою оплошность. Она молчала. Ньюн был уверен, что она любит Медая - единственная дочь эдуна, умирающего от старости. Было очевидно, что она и Медай были бы прекрасной парой - кел'ен и кел'е'ен, еще тогда, когда она была в касте Келов. Возможно - и эта мысль постоянно мучила его - Мелеин была бы счастливее, останься она келом. - Меня послала госпожа, - сказала наконец она, никак не реагируя на его слова. - Она слышала о решении келов. Она не хочет, чтобы шел ты. В городе волнения. Такова ее воля, Ньюн: останься. Его похоронят другие. - Нет. - Я не могу принести ей этот ответ. - Скажи ей, что я не стал слушать. Скажи ей, что придется сделать куда больше, чем просто яму в песке. Скажи ей, что если эти старики потащат его в горы, они умрут по дороге. - Я не могу сказать ей этого! - прошептала Мелеин со страхом в голосе. Этот страх окончательно укрепил Ньюна в его решении. В этом требовании Интель было не больше смысла, чем в остальных ее желаниях. Она могла играть жизнями мри, могла сокрушить их надежды и мечты. "Ее любовь ко мне слишком эгоистична. Она считает, что я принадлежу только ей. И не только я, но и Мелеин - мы оба дети Зайна! Она перевела Мелеин в касту сенов, а Медая отправила служить регулам, когда увидела, что их тянет друг к другу. Она сломала нам жизнь. Великая госпожа - она душит нас, прижимая к себе, ломая наши кости в своих объятиях, вдыхая свое дыхание в нас." "И так будет, пока мы живы." - Делай то, что тебе положено, - сказал он. - Что касается меня, то я сделаю для своего кузена то, что должен сделать. А ты - сен'е'ен, и у тебя нет больше родственников. Иди к госпоже и скажи ей что хочешь. Он страстно хотел разозлить ее, заставить пойти наперекор Интель. Ему очень хотелось этого. Но рука ее исчезла, и она пошла прочь. Ее золотая тень растворилась в золотом свете по ту сторону решетки. - Мелеин, - прошептал он. И повторил громко: - Мелеин! - Не приближайся ко _м_н_е_, - донесся до него далекий, бестелесный голос. - Когда он был жив, я была его родственницей, и ты завидовал всему, что у него было. Теперь у меня другой путь. Скажи над его телом, что госпожа гордится его смертью. А я не хочу указывать тебе, что делать. Похорони его. Делай, что хочешь. - Мелеин, - позвал он. - Мелеин, вернись. Но в ответ он услышал удаляющиеся шаги и стук закрываемых одна за другой дверей. Он остался стоять, держась одной рукой за экран. Он желал, чтобы она изменила свое решение и вернулась, и сказала то, что он желал услышать. Но она ушла. Он не мог даже сердиться на нее, ведь он сам толкнул ее на это. Творение Интель. Как и он. Ему хотелось верить, что где-нибудь в укромном уголке башни Сенов Мелеин отбросит свою гордость и заплачет по Медаю. Но он сомневался в этом. Холодность, рассчитанная холодность была в ее голосе - то была школа Сенов. Лампы мигнули, пламя задрожало. Двери эдуна оставались на ночь открытыми - то была древняя традиция, выражающая почтение к мертвым. Скачущие извивающиеся тени плясали по стенам, покрытым загадочными знаками. Эти знаки, казалось, жили своей собственной жизнью. Госпожа говорила, что в них содержится вся история и мудрость Народа. Всю жизнь он был окружен этими знаками. Они были нарисованы на стенах Святилища, стенах главного холла, стенах башни госпожи, и Келов, и башни Катов. Точно такие же знаки, говорила госпожа, изображены в каждом эдуне, который когда-либо существовал. По этим знакам сен'ейны учились, постигали мудрость. Кел'ейнам они были недоступны. Ньюн знал лишь то, что происходило с ним, на его глазах, или то, что рассказывали старики. Но Мелеин понимала эти знаки, она познала мудрость, и это знание сделало ее холодной и непонятной. Он как-то спросил госпожу, когда Мелеин перешла в касту Сенов, нельзя ли и ему тоже стать сеном, ведь они с Мелеин никогда не расставались. Но госпожа взяла его руки, повернула ладонями вверх, посмотрела, улыбнулась и сказала, что это не руки ученого, - и отклонила его просьбу. Что-то зашевелилось в холле. Медленная переваливающаяся походка, постукивание когтей по каменному полу - это один из дусов покинул башню Келов. Обычно они ходили совершенно свободно, никто им ничего не запрещал, даже когда они мешали или ломали что-нибудь. К тому же было смешно подумать, что им можно что-то запретить: они отличались немалой силой и не терпели принуждения. Какой-то инстинкт подсказывал им, когда их присутствие необходимо, а когда - нет. Они без труда понимали кел'ейнов - те были слишком на них похожи - они не знали страха, сомнений, и совсем не имели комплексов. Поэтому каждый дус выбирал себе кел'ена или кел'е'ен и оставался с ним навсегда. Но никто из них не выбрал Ньюна с'Интеля, хотя однажды он пытался и, к своему стыду, безуспешно, привязать к себе молодого дуса. Тот быстро разгадал его детские уловки, сломал западню и ударом лапы избавился от своего преследователя, оставив его лежащим без сознания. Ньюн решил, что неправильно подошел к этому, но, поразмыслив, решил, что зверь почувствовал в нем какое-то недовольство, разочарование, и отверг его. Он надеялся, что ему удастся избавиться от внутреннего недовольства, но в глубине души знал, что все это потому, что он не настоящий кел'ен. Для женщин Народа были доступны все касты, но для мужчин только две - Келы и Сены. Но Ньюн отрицал обе касты, а в другие путь ему был закрыт, ведь он был последним сыном и защитником Дома. Лучшие учителя занимались с ним и довели его искусство до вполне приемлемой степени. Но он знал, что будь в эдуне больше его ровесников, он бы не выжил - его упрямство и строптивость привели бы его к поединку, и Народ быстро бы избавился от него. Ньюн подумал, что он был бы неплохим кел'еном, если бы не постоянное вмешательство Матери, но тогда многое было бы другим, ведь в этом случае он не был бы последним. Мать гордилась Медаем, но Медай мертв, а Ньюн, живой, сидит у его тела, - самый упрямый и строптивый сын. Она, наверное, что-нибудь скажет ему после того, как он похоронит Медая в горах и вернется в эдун. Это будут горькие, очень горькие слова, а ему нечего будет ответить. И Мелеин будет на стороне госпожи. Он поежился при мысли о том, что предстоит услышать ему. Но она скажет ему все. Снова стук когтей. Дус. По отрывистому дыханию и тяжелой походке Ньюн понял, что зверь подошел совсем близко. Ньюн мысленно приказал ему выйти из Святилища, так как здесь ему не место. Однако тот не шелохнулся. Ньюн повернулся и увидел огромный темный силуэт зверя с покатыми плечами. Дус снова издал странный звук и подошел еще ближе. - Яй, - сказал Ньюн, поворачиваясь на колене и мысленно приказывая идти вон. И вдруг он увидел, что дус покрыт пылью и грязью, на теле его были видны едва зажившие старые раны. Сердце остановилось в груди Ньюна, дыхание перехватило. Он понял, что это не их прирученный дус, а дикий, чужой. Иногда дикие дусы спускались с гор и бродили вокруг эдуна, сея смятение среди домашних дусов. Ньюн помнил, как один из кел'ейнов погиб, пытаясь прогнать такого дуса. Эти звери чувствовали намерения мри, их было невозможно обмануть. Они считались одними из самых опасных зверей Кесрит. Дус стоял, опустив голову. Массивное туловище загораживало весь дверной проем. Он покачивался взад-вперед, издавая леденящий кровь звук. Затем он протиснулся через дверь, отчего та затрещала. Двери специально были сделаны небольшими, чтобы сюда не могли пройти дусы - следовало защитить священные Тайны от зверей. Он вошел в Святилище, так как был меньше, чем хорошо откормленные домашние дусы. Ньюн отпрянул в сторону. Одна из ламп покатилась по полу, когда дус задел ее плечом. К счастью, огонь сразу погас, хотя горячее масло обожгло зверю задние лапы. Дус приблизился к телу Медая и тронул его когтями - такой коготь мог без труда распороть живот мри или регулу. Ньюн отступил в тень упавшей лампы и замер, неподвижный, как камень. Тело зверя заполняло почти всю комнату и загораживало выход. Это было жуткое создание. От него исходил тошнотворный запах. Когда он повернул массивную голову, чтобы взглянуть на хрупкого мри, скорчившегося в углу, Ньюн увидел, что из бегающих глаз зверя на мозаичный пол стекает жидкость. Мьюк! Это безумие! В теле зверя нарушен баланс душевных сил, он обезумел, и безумие толкнуло его в эдун, где жили мри. Ньюн знал, что нет существа страшнее, чем безумный дус. Не будь дусы эдуна заперты на эту ночь, они бы не подпустили мьюк'ко к эдуну; они бы погибли, защищая вход, но не позволили зверю войти сюда. И Ньюн с'Интель приготовился к смерти, к ужасной смерти. Комната была такой маленькой, что братья найдут здесь утром только клочки его тела. Дус вонзил когти в тело Медая, словно собираясь потом расправиться с живым. Жуткий зверь раскачивался взад и вперед; текущая из глаз жидкость ослепляла его. Откуда-то из башни Келов донеслось рычание. Это дус, недовольный неожиданным заключением, издал утробный звук. А, может, он почувствовал вторжение дикого дуса и пытался вырваться на свободу. К нему присоединились и другие звери, но затем наступила тишина. Вероятно, кел'ен приказал им успокоиться. Ньюн затаил дыхание, когда зверь поднял глаза, прислушиваясь к этим звукам. Челюсти зверя нервно дергались. Он снова фыркнул и переступил с лапы на лапу. Плечом он ударил экран. Тот со скрипом рухнул. Зверь резко повернулся, так как в глаза ему ударил свет из другой комнаты, прежде закрытой экраном. Ньюн в ужасе закрыл глаза рукой, чтобы не видеть запретное, а затем поспешно достал свой пистолет, бесполезный в схватке с дусом. Ньюн должен нападать, чтобы защитить запретное, чтобы предотвратить вторжение к святыням Сенов. Он целился в мозг, хорошо зная, что смертельно раненое животное будет биться в конвульсиях, и в этом тесном помещении неминуемо погибнет и он сам. Но дус остался на месте. Он опустил плачущую голову и обнюхал труп, сбив носом вуаль. После этого он простонал и медленно, неохотно повернулся, протиснулся мимо Ньюна и вышел из Святилища. И когда он вышел, когда двинулся через большой холл, все еще плача, словно потерявшийся ребенок, Ньюн узнал его. Дус Медая. Никто не мог с уверенностью сказать, так ли это на самом деле. Дусы были очень похожи один на другого. Но этот дус не убил его, его интересовало только тело Медая. И он ушел недовольным, в этом Ньюн был уверен. Дусы не любили смерть. Другим животным было все равно, но дусы не понимали смерть и не принимали ее. Они тосковали, горевали, искали хозяина - и даже умирали от горя. Они редко переживали свои хозяев. И этот искал что-то. И не нашел. Дус Медая пришел к телу своего хозяина. Дус был болен; безумие глубоко поразило его, а эта болезнь быстро не проходит. Но регулы сказали, что Медай умер прошлой ночью. Дус выглядел истощенным, как и его мертвый хозяин. Внутренняя дрожь потрясла Ньюна. Потом задрожало его тело. И не дус был этому причиной. Он спрятал пистолет и со страхом взглянул во внутреннюю комнату Святилища, куда никогда не должен был смотреть. Но ничего не произошло. Он вымыл руки и, не переступая за черту, поставил на место экран. Пальцы его почтительно касались безжизненного металла. Ньюн все еще был жив. Боги, как и люди, могли простить вторжение дуса. Ньюн заглянул в святилище Сенов и был потрясен, но остался жив. Он видел яркий свет, но не видел ничего, что он мог бы считать Святынями. Ньюн выбросил все из головы. Это было зрелище не для кел'ена. Он не хотел вспоминать об этом. И Медай... Он поставил лампу на место, наполнил ее маслом, зажег, восстановив ее спокойный свет. Затем, ползая на коленях, он вытер разлившееся масло, которое, благодаря богам, не вызвало пожара. И пока он работал, дрожа от слабости, от бессонной ночи, холод не отпускал его сердце. После этого он вытер руки и протянул их к телу Медая. Пока он не проверит свои подозрения, он не сможет успокоиться. Собрав все свое мужество, он быстро откинул мантию и осмотрел рану. И увидел, что подозрения не подтвердились - регул прав. Ик'аль. - Прости меня, - сказал он духу Медая. Он почтительно поправил мантию, вытер кузену лицо и поправил вуаль. Затем уткнулся лицом в пол и вознес молитвы древним богам своей касты, чтобы они дали покой душе Медая. И сделал это он с куда большей искренностью, чем раньше, чем молился тогда, когда кузен его был жив. Это должно было успокоить его, дать мир, позволить понять, что верно и честно, а что нет. И все же его не покидала уверенность, что, несмотря на характер раны и заверения регулов, Медай не сам покончил с собой. Дус Медая был так худ, что прошел в узкие двери святилища, а тело Медая, прежде - сплошные мускулы, было тощим и почти прозрачным. На кораблях регулов у келов были свои каюты - из-за дусов, которых регулы почему-то ужасно боялись, и из-за суровых законов касты, которые не позволяли кел'ейнам сближаться с чужаками. Но каждый кел'ен во всем зависел от милости регулов, которые доставляли в его каюту пищу, воду и даже воздух, чтобы дышать. Любой кел'ен мог уединиться, просто заперев дверь. Если регулы захотели убить кела, им было достаточно перекрыть подачу воздуха в каюту, а затем выбросить труп в холодный космос. Но они были ци'мри, они были чуждыми для Народа, их мышление тоже было чуждым, и они не могли понять кел'ена. Регулы не были воинами. Обдумав все как следует, Ньюн поднялся и покинул Святилище, взяв сосуд с водой и чашу. Он вышел во внешний холл, где у двери сидел сумасшедший дус. Ньюн знал, что тот должен был ждать там. Теперь все встало на свои места, и юноша был уверен в правильности своих умозаключений; он знал, почему дус потерял рассудок. Зверь был не менее опасен оттого, что когда-то был прирученным, он мог подняться и убить. Но когда Ньюн поставил воду перед дусом, тот фыркнул, опустил морду, обнюхал воду и начал пить. Вода быстро исчезла. Ньюн наполнил чашу еще раз, и еще, и только на четвертый раз животное отвернуло голову от чаши. Ньюн опустился на корточки и стал рассматривать зверя. Дус был очень тощим, шерсть свалялась клочьями. На боку зияла открытая рана. Дус Медая, сбежавший от регулов, от смерти. Полностью истощенный, он не покинул Медая даже после того, как тот умер. Регулы не могли действовать, как мри. Они были способны на хитрость, на подкуп, на обман, на предательство, на убийство своих молодых, но они не могли убивать взрослых. Они не могли ни убить, ни солгать. Они нанимали мри, чтобы убивать своих врагов. Этому Ньюна учили те, кто знал хорошо регулов, кто всю жизнь имел с ними дело. И он верил этому. И Медай верил. Он поднялся и пошел обратно в Святилище, сел рядом с телом кузена, сложив руки, и глядел на извилистые линии знаков, в которых была записана история Народа. Совершено убийство. Убийство тем или иным способом, тем или иным регулом - имя не важно. Кел'ен был убит теми, кому он служил, а дуса морили голодом до тех пор, пока не решили, что его можно выпустить умирать. Только тело вернули Келам. Такое могли сделать только регулы, неспособные скрыть случившееся, открыть свое преступление. Ньюну очень хотелось рассказать об этом кому-нибудь, посоветоваться с Эдданом, предупредить госпожу. Но у него не было никаких доказательств, кроме дуса, лежащего у дверей. Ну, конечно же, руки регулов и их совесть были чисты. Медай сам сделал то, чего они добивались от него, к чему вынуждали. Ньюн ничем не мог доказать свои подозрения, он не знал мотивов, по которым регулы поступили именно так, заставив Медая покончить с собой. У Ньюна мелькнула мысль, что по странной иронии он, старый соперник Медая, был единственным из всех, кому тот мог доверить месть за себя, а единственным свидетелем происшедшего был мьюк'ко. Считалось, что дусы жили лишь настоящим. Они не помнили того, что произошло. Они помнили только хозяина и места, где жили. Дус искал Дом, где он жил, он искал Медая. Он нашел первое и не нашел второго. 8 Когда все еще спали, Ньюн начал готовиться к путешествию в Сил'атен. Он приготовил воду, ритуальную имитацию пищи для мертвого и настоящую пищу для себя. С трудом он вытащил тело Медая из Святилища и принялся привязывать его веревками к носилкам регулов, на которых его привезли сюда. Дус, сидя у двери, наблюдал за ним, но никаких враждебных действий не предпринимал. Начали собираться остальные: Эддан и Пасева, и Дахача, и все Келы. Дусы тоже спустились вниз, и мьюк'ко отошел от двери, выйдя на улицу. Там, на солнце, он улегся, положив голову между лап. Зверь впал в глубокое оцепенение. - Мьюк, - пробормотал Дебас, охваченный страхом при виде лежащего у ворот зверя. Но Пасева, которая, несмотря на множество убитых ею врагов, была по натуре очень мягкой, вышла и попыталась позвать его, оставаясь на почтительном расстоянии. Дус, рыча, попятился и снова улегся. Это усилие очень утомило его. Прирученные дусы держались в стороне от него. Они были очень возбуждены, ощущая опасность, исходящую от нового зверя. Дусы, окружив келов, приготовились защищать их от нападения врага. В обращенных к Ньюну взглядах читался безмолвный вопрос. Юноша пожал плечами и продолжал затягивать веревки. - Он пришел, - сказал Ньюн, - прошлой ночью в святилище. - Он посмотрел на Эддана. - Наверное, за кем-то охотился. Ужасная догадка мелькнула в глазах кел'анта: Эддан был очень мудр, он мог бы стать сеном. Эддан спокойно повернулся и отдал приказ Пасеве, Лирену, Дебасу и Литу. - Оставайтесь здесь, - сказал он. - Охраняйте госпожу. - Эддан, - начала было Пасева. - Госпожа запретила... - Любой, кто желает остаться здесь, может остаться. Пасева, охраняйте госпожу. Ньюн, не дожидаясь остальных, двинулся в дорогу. По сопротивлению носилок, которые он волок на веревке, Ньюн понял, что упрямство ему дорого обойдется. Он уже жалел, что госпожа не настояла на своем. Дус медленно поднялся и побрел следом. Он сделал несколько шагов и снова опустился на землю в полном изнеможении. Другие дусы следили за ним, все время оставаясь между ним и келами. Они не пошли за скорбной процессией. Они не хотели. Они остались охранять эдун. Эддан и остальные кел'ейны догнали Ньюна на склоне горы. Они тоже ухватились за веревки. Ньюн не возражал. Он чувствовал себя виноватым за то, что ему приходится принимать их помощь. Ньюн одной рукой опустил вуаль, чтобы сохранять влагу, выступающую на лице. Зная о предстоящих трудностях, он взял с собой воды больше, чем следовало. Одинокий мри на Кесрит был заведомо обречен. Эта планета годилась только для регулов, не знавших недостатка в технике. Чрезмерные усилия быстро лишают тело влаги, поэтому лишняя вода не помешает. Однако никто не сказал, что такое трудное путешествие никому не нужно. Ни один кел не мог оспаривать решения Матери. А ведь Ньюн поступил вопреки ее воле - и она могла через Эддана заставить его подчиниться. Но она не сделала этого. Ньюн не считал это проявлением ее любви к Медаю. Скорее всего она снова выпила комал и уже спала, когда вернулась Мелеин с отказом Ньюна подчиниться. Такова была Интель, госпожа эдуна. Подобное с ней уже случалось. Непочтительный гнев разгорался в нем. Он отказывался верить в то, что госпожа может быть так безжалостна, так жестока после стольких лет, которые он провел рядом с ней. Ньюну даже не приходило в голову, что после того, как он ослушался, она может изменить свое отношение к нему. Ньюн упрямо продолжал идти вперед даже тогда, когда подъем стал круче, острые камни начали впиваться в ноги, холодный воздух обжигал легкие. Корабли регулов продолжали взлетать в небо. Клокотавшая в них бешеная энергия, скорость невыносимо резко контрастировали с муками горстки медленно бредущих мри. Эти корабли увозили регулов и их добро с планеты, которой отныне будут владеть земляне. Тропа в Сил'атен вовсе не была тропой. Это был путь меж камней, который хорошо помнили те мри, что хоть раз прошли по нему. Тропа появлялась только тогда, когда требовалось обогнуть большое препятствие. Ньюн знал этот путь, так как на его веку было немало погребений. Зато на его памяти не было ни одной церемонии рождения. Он и Мелеин были последними детьми в Доме. Теперь Ньюн впрягся в веревки в одиночку и, с трудом передвигая носилки по мелким камням и выбоинам, тащился за высокой стройной фигурой Эддана. Он хрипло дышал, легкие его горели. Его готовили к войне, а не к такой работе. Каждые несколько метров подъема давались ему с большим трудом. - Ньюн, - сказал один из братьев, - давай я ненадолго сменю тебя. - Но Ньюн с негодованием оттолкнул руку помощи. С ним шли старики. Все, за исключением Пасевы, которая осталась охранять эдун. Ньюна мучила совесть, что из-за его глупого упрямства эти старые люди подвергали себя таким мукам. И возможно, кто-нибудь из них не выдержит и умрет по дороге. Скорее всего, госпожа, вынося свое решение, предвидела это, а он был слеп, думал только о себе. Он плохо думал о Медае и теперь сожалел об этом. Постепенно его стали посещать мысли, что он ошибался и во многом другом. Но теперь уже нельзя было повернуть назад. Он привел их сюда. Он и его упрямство. И он радовался, что его мучения и боль наполняют мозг туманом, не давая ему с полной ясностью осознать свою глупую жестокость к мертвому. Медай не был трусом. Ньюн знал это наверняка. Он был уверен, что его кузен очень долго сопротивлялся своим хозяевам, богам и кто знает, чему еще. Но как это было, Ньюн не знал. - Эддан, - тихо позвал он, когда процессия остановилась в тени скалы для короткого отдыха. Песок внизу переливался мелкими искрами в лучах Арайна. Там, где они прошли, осталась глубокая борозда от носилок. И ветер с песком уже набросились на борозду, словно на жертву, быстро засыпая ее. - Да? - Мне кажется, ты понимаешь, что регул сказал нам не всю правду о смерти Медая. Эддан опустил вуаль, жестом выразив свое согласие с Ньюном. - Мне кажется, - продолжал Ньюн, - что келы уже обсуждали смерть Медая, и я единственный из келов еще не знаю вашего мнения об этом. Эддан долго смотрел на него. Глаза его затуманились дымкой, затем снова стали ясными. - Ньюн, - сказал он. - Я думаю, что не следует держать тебя в неведении относительно того, что мы думаем о тебе. - Но, может, у вас есть для этого свои причины. Рука Эддана крепко сжала кисть Ньюна. Эддан учил Ньюна искусству владения ин'ейн; он и Пасева были непревзойденными мастерами и могли одним незаметным движением отделить душу врага от тела. И сила еще оставалась в руке Эддана. - Служба регулам - не для тебя. Ты служишь Госпоже и когда-нибудь займешь мое место. И думаю, этот день скоро придет. - Если я буду кел'антом, - сказал Ньюн, которого от слов старика бросило в холод; он пытался осознать их смысл, - я же буду самым младшим из келов. Все будут помыкать мной. - В тебе есть гордость и достоинство, Ньюн. Никто не сомневается в тебе. Лишь веры в себя, в свои силы нет в тебе. Но она придет. Сердце Ньюна тревожно забилось. Тяжкая ноша обрушивалась на его плечи. - Но я никогда не воевал. Как я могу быть старшим? Эддан пожал плечами. - Мы только Руки. Управляют нами другие. Но будь уверен, о тебе думают, и твой час придет. Помни об этом. И не забывай о судьбе Медая. Ньюн сидел, оглушенный. Все его подозрения улетучились и на душе стало спокойнее. - Но... - заговорил он, но Эддан отвернулся от него и поднялся, давая понять, что не хочет больше вопросов. Ньюн тоже поднялся. Руки его беспомощно повисли. Если Эддан не хочет отвечать, он не будет. И вполне возможно, он сказал все, что знал. "Госпожа довольна, что Медай умер с честью", - сказала Мелеин. Бесстрастность этих слов до сих пор вызывала в нем внутреннюю дрожь. Впервые Ньюн пожалел своего кузена. В душе юноши все перевернулось. Вся вина Медая состояла в том, что он стал засматриваться на Мелеин, а госпожа планировала другое. Кесрит - суровая планета, она не прощает ошибок. Мать Кесрит была такая же суровая и безжалостная. И он со своим упрямством воспротивился ее воле. Он отказался повиноваться, не зная, что движет ею. Он сделал то, чего не смел сделать никто из кел'ейнов: он выступил против воли Матери в то время, когда их маленький Народ должен объединиться. Вполне возможно, подумал он, что не только регулы убили Медая. Может быть, госпожа и Мелеин приложили к этому руку. Он жалел Медая и боялся за себя. Ему хотелось бы поговорить с кузеном - ведь теперь они оба взрослые - и узнать от Медая то, о чем промолчал Эддан. Ньюн взглянул на носилки и лежащее на них тело. Снова взялся за веревки. Уверенность покинула его. Он не остался бы в одиночестве все эти годы, а Медай был бы жив, и многое бы не произошло, не заставь он госпожу выбирать между ним и Медаем. Да, не одни регулы убили Медая. Только к вечеру они добрались до своей цели - продуваемых всеми ветрами утесов, где в пещерах Сил'атена Народ хоронил своих сынов и дочерей. Здесь было много могил, а самые старые появились еще тогда, когда на Кесрит не было регулов. В свежих могилах покоились те, кто перебрался на Кесрит после падения Нисрена. Здесь у подножия утесов простиралась долина, засыпанная красным песком, резко отличавшаяся от белых долин внизу. Красный песок в долине перемежался полосами белого песка. Ветер, песок и вода за долгое время превратили каменные глыбы в странных чудовищ, охранявших вход в долину. Жуткое впечатление усугублялось уродливыми тенями, которые отбрасывали камни на зловещий красный песок. Теперь уже было стыдно отступать. Конец пути был близок. Ньюн почувствовал, как заструился у него под ногами песок. Он уже решил, что провалился в расщелину, которой не заметил. Но это оказалась всего лишь небольшая яма. Ньюн поднялся, отряхнул песок с колен и снова налег на веревки, оттолкнув руки тех, кто желал ему помочь. Перед глазами его плыли черно-красные тени, воздух с хрипом вырывался из груди. Они миновали тысячи старых могил, которые существовали с незапамятных времен. Затем они прошли мимо двенадцати свежих могил. Согласно обычаю, мертвые были похоронены так, чтобы видеть восходящее солнце. Это были каты - воспитатели детей. С ними были похоронены и те из детей, для которых суровые условия Кесрит оказались непереносимыми. Они, наверное, были бы живы, если бы Интель не выбрала Кесрит для основания эдуна. Регулы предлагали ей много миров - прекрасных зеленых планет, но Интель выбрала Кесрит. И она осталась непреклонной в своем решении. "Кузница нового народа", - сказала она. И безжалостные молоты кузницы убивали тех, кто не смог приспособиться к этому климату. Лицами к заходящему солнцу, в своих могилах спали вечным сном тысячи сенов, и среди них девятнадцать свежих могил тех, чью смерть Ньюн помнил. Сены, мягкие и уязвимые, тоже умирали, не выдержав сурового отбора, предложенного Интель. Из всех них остались в живых только Мелеин и Сатель. На самых высоких утесах находились могилы Матерей и тех кел'ейнов, что оставались с ними до конца. Никто не мог сказать, сколько Матерей было на Кесрит. Ньюну называли цифру пятьдесят девять, но он знал, что никто из кел'ейнов не мог сказать это с уверенностью. Все это промелькнуло в голове Ньюна, когда они наконец повернули к могилам келов. Их было всего несколько сотен - совсем немного по сравнению с могилами других каст. Конечно, Келы умирали гораздо чаще, чем Сены и Каты, но здесь, на Кесрит, их могил было немного. Ньюн остановился у свежей пещеры, где были погребены ветераны Нисрена. Он не позволил себе сесть и стал помогать откатывать тяжелые камни, загораживающие вход. Руки его дрожали от усталости, но он не мог не помочь этим упорным старикам. Кровь с израненных рук Ньюна падала на камни, которыми будет закрыт вход в гробницу Медая. Кел'ейнов хоронили иначе, чем мертвых из других каст. Каты и сены смотрели на долину Сил'атена с запада и востока; но лица мертвых келов были направлены на север, откуда, согласно их верованиям, приходит зло. Ряд за рядом лежали во мраке мертвые. Когда Ньюн зажег лампу, он увидел их закутанные в уже истлевшие черные мантии тела с накинутыми вуалями. Закрытые вуалями лица были обращены к северной стене пещеры. В холодном воздухе пещеры пахло тлением. Темнота подавляла. Ньюн стоял и чувствовал, как гудят его ноги. Старые келы положили Медая в один ряд с остальными. Затем они встали и, глядя на север, свершили над ним Шон'джир - ритуальный обряд. Ньюн повторил слова, которые произносили при рождении и смерти, приходя в мир, где жил Народ, и уходя из него: Во Мраке начало Во Мраке конец, А меж ними Солнце, Но затем придет Мрак. И в Мраке том Конец каждого. Слова гулко разносились по пещере. Густая тьма окружала их. Ньюн смотрел на своих братьев - мертвых и живых - и видел, насколько они ничтожны перед всемогущим Мраком. Единственное, что отличает живых от мертвых - это слабое дыхание и жалкие звуки, которые могут извлекать живые. Ужас охватил Ньюна, ему захотелось выскочить из пещеры, но он сдержался. Его губы продолжали произносить слова. Из Мрака во Мрак Путь каждого. Из Мрака во Мрак Наш путь. И после Мрака О братья, о сестры, Придем мы домой. Он никогда не вдумывался в слова. Он их произносил, но не понимал. Сейчас, глядя на ряды мертвецов, он чувствовал на себе их взгляд. "Домой". Вот сюда. Он заставил себя быть спокойным и выйти из пещеры последним. Но даже очутившись под звездами Кесрит, он ощутил в себе такой холод, который не смогли бы растопить тысячи солнц. - Закрой вход, - сказал Эддан. Ньюн собрал камни один за другим, установил их на место, скрепил. Теперь между ним и Медаем была каменная стена. Дышать было трудно. Он обнаружил на своих щеках слезы и ему стало стыдно за это перед Медаем. "Не так, как ты, кузен, не так, как ты", - думал он, выкладывая стену - спасение от мертвых, от ветров, песка, зверей, спасение для него самого от правды, замурованной в пещере. Они сделали все, что надо. Они уплатили свой долг. Братья взяли горсть пыли и пустили по ветру, прощаясь с дорогими могилами. Затем немного отдохнули перед тем, как пуститься в долгий, трудный и опасный обратный путь. Взошла Соах, вторая луна, и стало немного светлее. Эддан шагал первым, нащупывая путь своим посохом. Он шел очень осторожно. Ньюн шагал рядом с Сайреном, который был полуслеп, но слишком горд, чтобы принять помощь. Ньюн изредка делал вид, что очень устал, выдохся, что долгий путь и израненные руки полностью вымотали его. Тогда он останавливался для отдыха, давая отдохнуть старику. Он не думал о своей гордости, он старался не обидеть Сайрена. Ньюн больше не был юношей для этих стариков. Он стал их товарищем. Они вместе делили пищу и воду, сидя вшестером в темноте, когда скрылась луна. Братья осматривали его руки, жалели его и давали всевозможные советы, исходя из своего опыта. Эддан сорвал побег какого-то растения и смазал раны его соком. Боль моментально утихла. Путешествие продолжалось. Сайрен, который наверняка сразу же раскусил хитрость Ньюна, положил юноше руку на плечо и признался, что порядком устал. В конце концов они приблизились к эдуну. Когда они вернулись, снова был вечер. Вход в эдун был ярко освещен: их ждали. У ворот стояли дусы. Теперь торопиться было незачем. Ньюн изо всех сил старался поддерживать старого воина, чтобы тот мог дойти до дома на своих ногах. Поэтому они шли к эдуну очень медленно, хотя в душе каждого теснились мрачные предположения - не случилось ли что-нибудь ужасное, пока их не было. Но в дверях стояла Мелеин. Она, откинув вуаль, приветствовала всех. Келы тоже откинули вуали, входя в дом. - Все в порядке? - спросил Эддан девушку. - Все нормально. Входите, успокойтесь. Они вошли усталые, замерзшие, и сразу же прошли в Святилище. Это было первое, что им следовало сделать. Там они помолились, вымыли лица и руки. И только после этого направились к лестнице, ведущей в башню Келов. Но у дверей их ждала Мелеин. - Ньюн, - позвала она. - Мать снова послала меня за тобой. Он устал. Ему не нужна была эта встреча с Матерью. Он отвернулся от нее и пошел к выходу из холла, чтобы посмотреть, как чувствует себя дус. Он дал ему немного пищи и заметил, что кто-то налил воду в чашу. Дус отвернулся от пищи. Ньюн в изнеможении опустился на ступени, глядя на дуса. Животные всегда не любили его. Даже этот страдающий, больной, отказывался от его помощи. Из груди Ньюна вырвался громкий вздох, почти стон, когда он при свете рассмотрел свои кровоточащие руки. Такие нежные и чувствительные, сейчас совершенно неспособные держать оружие. Да, сейчас он не воин. Дус не видел воина, он, как и Медай, выбрал смерть. Зверь не нашел в Ньюне ничего, что пробудило бы у него интерес к жизни. У Ньюна были и сет'ал, и черная мантия. Он виртуозно владел оружием. Но сердце его точили сомнения. Дус, чувствуя это, не захотел признать Ньюна. Ньюн сорвал мэз и зейдх и скомкал их в руке, схватил горсть грязи и, раскаиваясь в своей ревности, вымазал лоб. Затем он вошел в холл и стал подниматься в башню госпожи. Ньюн осторожно открыл дверь ее покоев и увидел Мелеин, которая стояла на коленях слева от госпожи и поправляла подушки. - Тихо, - сказала Мелеин, сверкнув на него глазами. - Она только что уснула. Ты опоздал. Но госпожа зашевелилась при его приближении. Ее золотистые глаза открылись, взгляд прояснился, и они стали чистыми и ясными. - Ньюн, - очень мягко сказала она. - Матушка, - он опустился на колени и склонил голову, чтобы она могла прикоснуться к ней. Этот жест келы позволяли себе только по отношению к госпоже или другу. Теплая рука ее коснулась его холодного лба. - Ты вернулся, - сказала она. - Ты вернулся, и с тобой ничего не случилось. - Как будто тяжкая ноша свалилась с нее. И, держа его за руку, словно маленький ребенок - свою любимую игрушку, она погрузилась в свои сны. Ньюн неподвижно стоял на коленях, опустив голову на подлокотник ее кресла, и постепенно сам погрузился в сон. Сны его были тревожными. Временами он просыпался, думая, что он в пещере, но потом он видел вокруг золотистый свет, окружавший его, ощущал руку Матери на плече и понимал, что он находится дома. Она спала и иногда во сне звала его, возможно, принимая его за другого. Он не знал этого. Он был кел'ен, как и остальные. Он сидел рядом с ней и изредка проваливался в сон. Он знал, что основной его долг - жить для Матери, оставаться с ней. Она отпустила Медая на смерть, и Ньюн никогда не слышал от нее ни слова сожаления. "Ты вернулся, и с тобой ничего не случилось", - сказала она. Узы, которые так ослабли в последнее время, снова крепко стянули его, и наконец он прекратил борьбу с ними и понял, что он должен делать то, что ему предназначено. Кел'ен госпожи, как те, в могилах на утесах. В те невообразимо далекие дни, когда не было войны с землянами, бывало так, что мри воевали против мри, Дом против Дома, одна госпожа против другой. И последний кел'ен госпожи - единственный из всех - никогда не узнает мрака пещеры Сил'атена: именно он выложит каменную стену, защищающую мертвых, и сам останется снаружи охранять их. Он скользнул взглядом по Мелеин, которая тоже проснулась. Ее взгляд затерялся в тенях. Ньюн понял, что это же ждет и ее, что она останется одна с Интель. Да, скорее всего, это же ждет и ее. 9 Уже шел двадцатый день их пребывания в Номе. Возможно, в конце концов нервы землян приспособились бы к долгому дню Кесрит. Дункан поднялся и взглянул на ванну - роскошь, немного примирившая его с этой планетой. Он был доволен, что система регенерации, действующая внутри Нома, обеспечивает его водой без отказа и ограничений. В Номе работала такая же система жизнеобеспечения, как на космическом корабле. Это делало существование здесь если не роскошным, то хотя бы терпимым. Отфильтрованный воздух, очищенная морская вода. Скудная жизнь планеты в основном сосредоточилась на суше и, насколько мог судить Дункан по информации регулов, только некоторые животные Кесрит были безвредны. В самом Номе были разбиты сады, несколько увлажнявшие воздух, но непривычная глазу человека форма листьев и вездесущий запах регулов делали их гораздо менее приятными, чем они могли бы быть. Дункан заметил, что регулы стали чаще общаться с ним. Он научился терпеть многое, к чему, как ему прежде казалось, никогда не сможет привыкнуть. И все это за двадцать дней непосредственного контакта. Контакт и в самом деле был непосредственным. Никто не запирал их в комнате, как на корабле, но покидать Ном категорически запрещалось. Что ж, это ненадолго, только на то время, пока регулы оставались на Кесрит. Через десять дней прилетят земляне и заменят их. Дункану хотелось верить, что он не сойдет с ума за такой короткий срок. Теперь ему часто грезилась встреча с первыми землянами, и он пытался представить, как это произойдет. Пребывание на Кесрит очень сильно изменит их, сделает их поведение и манеры весьма причудливыми, эксцентричными. Сам Дункан уже заметно отличался от того офицера, что отправился в это путешествие. В новом Стэне Дункане, помощнике губернатора Кесрит, почти ничего не осталось от Дункана-офицера, способного к более импульсивным, необдуманным действиям. Переняв некоторые из манер регулов, новый Стэн Дункан стал выдержанным, терпеливым. Манеры регулов сделались для него столь же привычными, как и земное: "Да, сэр", "Нет, сэр". Ему обещали отставку через пять лет. Но пять лет здесь сделают его совершенно неприспособленным к жизни среди землян. Через пять лет свежий воздух и дневной свет будут для него непривычными, а поведение землян после суровой борьбы за выживание на этой планете будет казаться странным и банальным. Приспосабливание к новым условиям, климату, к любым действиям во враждебном окружении были обычной работой офицера планетарной разведки. Теперь он учился чувствовать Кесрит. Ставрос же хотел научиться не только поступать, но и думать, как регулы. Он старался постигнуть все, и делал это, как и регулы, ничего не записывая, только слушая во время редких выходов из своей комнаты в сад. В это утро ему было предложено придти в канцелярию Хулага. Случай был очень важный. Снаружи раздался какой-то грохот, непохожий на привычный рев взлетающих кораблей. Дункан щелкнул выключателем, чтобы сквозь затемненные окна стал проникать свет. Окна выходили на море, простирающееся до самого горизонта, и на горы, которые высились слева и справа. Но из окон не было видно эдуна мри и порта - то, что землянам хотелось видеть больше всего. Конечно, здесь их поместили не случайно. За минувшие двадцать дней вид за окном не менялся, но сегодня над горами двигалась буря. Серые, с красными прожилками облака нависли над горами и морем. Непрерывно сверкали молнии. - Погода, - как сказали им регулы, - здесь совершенно не поддается прогнозированию и бывает очень жестокой. После пыльных бурь бывают щелочные дожди, поэтому если попадешь под дождь, необходимо немедленно принять ванну. А в случае приближения бури следует искать укрытие. Ветры достигают ужасающей силы. Если сталкиваются ветры с моря и ветры с гор, то возникают циклоны. Лампа на потолке вспыхнула красным светом. Проснулся Ставрос и вызывает его. Дункан быстро получил из стенного шкафа, куда доставлялась им пища, чашку соя - жидкого стимулятора регулов. У напитка был вполне приемлемый вкус, в отличие от остальной пищи регулов, а если его немного подсластить, то он становился даже вкусным. Дункан добавил две капли ароматизатора в чашку, поставил ее на поднос, забрал почту и понес все это в комнаты Ставроса, по-прежнему расположенные рядом с комнатой Дункана. - Доброе утро, сэр, - проговорил он. Ставрос обычно отвечал ему только кивком, что иногда раздражало Дункана. Сегодня у Ставроса было хорошее настроение. Он даже наградил Стэна улыбкой, отчего его рот вытянулся в тонкую линию. - Сделай прозрачными окна, - сказал Ставрос. За окном опять раздался гром. Дункан щелкнул выключателем, и угрюмый свет Кесрит проник в комнату. Первые капли уже начали разбиваться о пыльные панели. От внезапного ужасного грохота задребезжало стекло. Ставрос подошел к окну, чтобы посмотреть, что там творится. У Дункана даже поднялось настроение - явление весьма необычное здесь, на этой суровой планете. Сейчас перед ними разворачивалось то, чем регулы не могли ни управлять, ни подвергать цензуре. Это была сама природа, дикая природа. Дункан видел, как вихри обрушивались на море, вспенивали его. Пена имела какой-то розовый оттенок. Все вокруг было окрашено в зловещий красный цвет. Непрерывно вспыхивали молнии. - Что ж, - усмехнулся Ставрос, - пожалуй, таков будет главный враг наших здешних поселений. Дункан почувствовал, что мог бы поспорить с этим заявлением. Но он не знал, как начать - его ведь учили не произносить слова, а подчиняться им. - Регулы показали нам только маленький участок планеты, - сказал он. - Только город. - Мне говорили, что на Кесрит почти все автоматизировано. И по каким-то идиотским причинам регулы, следуя примеру мри, построили свои поселения далеко от дорог. Строения дешевые и совершенно неприспособленные к этому климату. - Если хорошенько поработать, их можно переделать, но труд это немалый. - Ставрос задумался, прихлебывая теплую жидкость. Снова послышался раскат грома. Ветер ударил с такой силой, что задрожали стекла, и стена воды заслонила весь вид из окна. Дункан выругался, но в его голосе звучало уважение и изумление. - Поставь защитные экраны, - посоветовал Ставрос. Это было как раз вовремя - вода и ветер неистово бились в стекла и могли разбить их. Дункан быстро опустил экраны. В комнате стало темно, пришлось включить освещение. Затем Дункан пошел в свою комнату и посмотрел в окна. Стекла вибрировали под бешеным напором ветра и дождя, и ему стало страшно. Гром загремел вновь, и Дункан быстро потянулся к рубильнику. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди; он никак не мог дождаться, когда же опустятся защитные экраны, хотя на это требовалось всего несколько секунд. Где-то вдалеке ему послышался сигнал тревоги. Тут же прекратилось поступление воздуха, и он почувствовал, как, словно при старте на космическом корабле, заложило уши. Дункан подошел к двери, открыл ее. Регулы в панике проносились по коридору в своих тележках. Вскоре давление снизилось. И тогда Дункан почувствовал странную поющую дрожь - огромное здание начало вибрировать. - Что случилось? - спросил он первого попавшегося регула, который бежал по коридору. Молодой регул забормотал на своем языке - Дункан понял лишь: что-то произошло в порту. - Вернись к себе, - прошипел регул и исчез. Дункан вошел в комнату, закрыл дверь и вызвал информационный центр. На его вызов никто не ответил. Постепенно здание перестало дрожать, слышались лишь шум дождя и порывы ветра. Дункан подошел к окну и поднял экраны, но по стеклу лились потоки воды, из-за которой ничего не было видно. Он снова опустил экраны. В комнате Ставроса было тихо. Дункан собрался с мыслями, отругал себя за панику и пошел к старику, ожидая насмешки над офицером, который боится бури. Чашка валялась на полу. По ковру растеклось коричневое пятно. Дункан увидел, что Ставрос, по-прежнему в пижаме, лежит поперек кровати. - Сэр? - воскликнул Дункан. Он подбежал, с ужасом тронул старика за плечо, затем перевернул его и ощутил слабое, еле заметное движение, трепет ресниц. Правый глаз оставался неподвижным. Левая сторона рта была перекошена. Ставрос попытался заговорить, но слышались только неразборчивые звуки. В следующее мгновение Дункан выбежал из комнаты и бросился в холл, где сидел дежурный. На бегу он пытался сообразить, что же должен сказать, чтобы объяснить случившееся. - Ставрос! - крикнул он. - Ставрос! - И отчаяние в его голосе подействовало на молодого регула. Он поднялся и пошел с Дунканом. Регул долго стоял у постели. - Старик, - сказал он наконец. Это было равносильно пожатию плечами. Перед ним был старик. Он не мог подняться, но это естественно для стариков. Дункан схватил его руку. - Он болен! Удручающе медленно регул повернулся и подошел к пульту. Он нажал кнопку и вызвал старшего. Тот ответил непонятной скороговоркой. Дункан опустился на пол, склонив голову. Отчаяние охватило его. Когда прибыли регулы и принялись перетаскивать Ставроса на тележку, Дункан все время вертелся рядом и настаивал на том, чтобы отправиться вместе со Ставросом. Но регулы схватили его и крепко держали до тех пор, пока Ставроса не увезли. После этого его отпустили. Теперь это не имело значения, так как проследить путь тележки в этой паутине рельсов было невозможно. Дункан упал на стул. Гнев, ужас и отчаяние охватили его. Он был вне себя от того, что ничего не мог сделать для Ставроса. За окном по-прежнему бесновалась буря. Она продолжалась уже больше часа. Он четыре раза бегал к дежурному регулу, требуя информации о состоянии Ставроса. Дежурный регул быстро понял, что необязательно молчать и не отвечать на вопросы, чтобы выразить свое презрение. Достаточно отвечать очень быстро, чтобы землянин ничего не мог понять. Наконец ему надоело. - Иди прочь, - несколько раз повторил он. Дункан пошел прочь, но не в свою комнату, а по лестнице на первый этаж, куда ему запрещено было выходить. Там находилась канцелярия бая Хулага. Вслед ему слышались крики регулов. Три регула окружили его и под конвоем доставили в его комнату. - Ставрос болен, - оказал один из них. И это было все, что он узнал до утра, проведя всю ночь без сна в страшной тревоге. Но утром явилась группа регулов. Они перенесли на постель с тележки какой-то коричневый тюк. Дункан протолкался между ними и увидел Ставроса, живого и в сознании; вся левая сторона старика была неподвижна. Молодые регулы внезапно зашевелились и почтительно расступились в стороны. В коридоре послышался шум, дверь открылась и в комнату въехала тележка. Бай Хулаг. Ставрос что-то заговорил. Речь его была искажена, неразборчива. - Досточтимый Ставрос. Отдыхай и поправляйся. - Бай поднялся в тележке и пристально посмотрел на Дункана. - Юноша, у него расстройство нервной системы. - Бай, - сказал Дункан, - помоги ему. Регул пожал плечами. - Сущность землян нам неведома. Мы очень сожалеем. Сейчас у нас произошла катастрофа. Шторм разрушил башню в порту. Потеряно много жизней. Наши возможности теперь ограничены. И мы ничего не знаем о человеческом организме. - Я могу помочь вам, бай. Ваши врачи могут... - Юноша, - гулким басом сказал регул. - Мы ничего не знаем о землянах. Мы не экспериментируем на живых существах. Мы можем только частично восстановить некоторые функции. Это землянин. Мы сделаем для него все, что в наших силах, не больше. Ты все понял, юноша? Дункан подошел к Ставросу, взял его здоровую руку и почувствовал слабое пожатие. Светлые глаза Ставроса влажно блестели, жили, что-то требовали, что-то приказывали. Дункан в ответ пожал ему руку и взглянул на бая. - Прости, бай, - сказал он. - Я в отчаянии. Бай жестом приказал ему подойти. Дункан приблизился к баю. Тот положил свою руку на его плечо. Затем он что-то коротко приказал молодым регулам и те бросились врассыпную. Окруженные морщинами глаза смотрели на Дункана, пальцы все крепче сжимали плечо, пока Дункан не скривился от боли. - Юноша, мне сказали, что ты отказываешься от пищи и воды. Это от горя? Таковы ваши обычаи? - Нет. Я буду есть. - Хорошо. - Он все сжимал пальцы, пока Дункан, больше не в силах вытерпеть боль, шагнул в сторону. Бай тотчас же отпустил его плечо. Затем он величественно уселся в тележке. Та зажужжала, поехала назад, развернулась и исчезла. Дункан стоял и смотрел ей вслед. Ставрос издал какой-то звук. - Сэр? - сразу же откликнулся Дункан, стараясь, чтобы голос его звучал естественно. Он повернулся и увидел, что Ставрос показывает на стол. Там лежали его записи. Дункан собрал все и протянул ему. Но Ставрос правой рукой взял только лист бумаги. Дункан понял и дал старику ручку. Затем он встал на колени и поддерживал лист, пока Ставрос писал, неумело, коряво, как ребенок. "Регулы спокойны, - прочел он, - потому что такое состояние для них в старости естественно. Я могу выздороветь, и оснований для паники нет." Кривые строчки не помещались на странице, и Дункан перевернул лист. "Скоро прибудут земляне, - продолжал Ставрос. - Катастрофа в порту - правда. Расписание эвакуации регулов нарушилось. "Хазан" поврежден. Регулы в панике. Мри... необходимо выяснить, что предпринимают мри. Это самое главное. Слушай разговоры регулов, старайся узнать о мри. Но не предпринимай активных действий." - Даже если я выйду из Нома? "Офицер должен становиться дипломатом. Будь осторожен. Помни мои инструкции. Регулы убивают молодых без жалости. Советуйся со мной обо всем. Придвинь меня. Сейчас. Пульт." Дункан не хотел этого делать, но Ставрос громко выругался и приказал ему. Дункан мягко, осторожно поднял тело и опустил в кресло тележки с пультом. Он обложил Ставроса со всех сторон подушками, чтобы те поддерживали тело. Правая рука Ставроса нащупала пульт, покрутила ручки регулировки. Пульт повернулся. На маленьком экране засветились буквы. "Обучись этому." - Да, сэр. - В горле у Дункана запершило. Юноша внезапно ощутил, насколько он привязался к этому беспомощному старику. Надпись сменилась. "Закажи для себя обед. Отдохни." - А для вас, сэр? Ставрос развернул кресло и ловкими маневрами приблизился к кровати. Ручкой на пульте он притушил свет в комнате. "Я подожду, - сказала надпись. - Пока не нужно." 10 - Брат. Ньюн, безуспешно пытавшийся покормить дуса, оглянулся. Теперь они редко встречались с сестрой. Мелеин удивила его. Ньюн растерялся. Ведь они были так далеки друг от друга, хотя провели много времени вместе в покоях госпожи. Ньюн не хотел оставаться наедине с ней. Это причиняло ему боль, поскольку близость их давно исчезла. Ньюн молчал, пытаясь соблазнить дуса кусочками пищи. Ему казалось, что до появления Мелеин в темных глазах зверя вспыхнули слабые искорки интереса. Но теперь дус снова стал безучастным. Ньюн уже столько раз обманывался после прихода в эдун. Он пожал плечами и подтолкнул кусочек к дусу. Теперь тот лежал между лапами зверя. Может быть, дус поест. Этого будет вполне достаточно, чтобы не умереть. А может, зверь унесет куда-нибудь пищу, чтобы съесть ее в одиночестве. Чаша рядом с дусом была все время наполнена водой. Это было очень необычно для Кесрит. Больные дусы сильно страдали от жажды и постоянно пили. Здоровые звери не пили вовсе. Им хватало той влаги, что содержалась в пище. Ньюн предполагал, что воду наливала Пасева. У нее был свой дус, но добрая душа женщины не могла остаться равнодушной к страданиям животного. Сам Ньюн никак не мог добиться расположения и признания дуса. Все видели, как он упорно предлагал дусу пищу, и тот отвергал ее. Но Ньюн отчаянно старался спасти животное от смерти. - Иногда, - сказала Мелеин, - их спасти невозможно. Она села на ступени, не думая о том, что запачкает свою золотистую мантию. Тончайшая шелковая вуаль скрывала Мелеин: сены не любили прятать лицо. "Тело кел'ена - Тайна Народа, - гласило учение. - И, следовательно, кел обязан носить вуаль; тело сен'ена - всего лишь вуаль для того, что он носит внутри и что является Тайной Народа, и сену не нужна вуаль." После пронесшейся бури наступила прекрасная погода. Буря засыпала песком все ущелья и учинила разгром в городе регулов. Дым от пожарищ был виден даже сквозь дождь. И когда буря закончилась, кел'ейны смотрели на город с башни Сенов с каким-то мрачным удовлетворением. - О, - сказал Эддан, заметив дым и огонь, - Кесрит мстит своим хозяевам. Похоже, погибло немало регулов. Впервые мри чувствовали удовлетворение при виде страдания других. Но ведь на корабле регулов умер кел'ен, и регулы были повинны в его смерти. И, к тому же, регулы отдали Кесрит во владение землянам. В чистом вечернем небе стали появляться звезды. Ветер больше не гнал тучи песка, и надобность в мэз отпала. Подобные вечера всегда бывали после сильных бурь. Казалось, что природа выдохлась, истратив все свои силы во время неистовства. Ньюн сбросил вуаль. Ци-мри здесь не могло быть. - Может быть, пройдемся? - спросила Мелеин. Ему не хотелось этого, но она очень редко просила его о чем-нибудь. Он поднялся и помог ей встать. Они пошли туда, куда повела Мелеин - по узкой тропинке, которая огибала эдун и вела к высоким камням в конце дамбы. Он вспомнил те времена, когда они бегали туда втроем. Дети без вуалей, маленькие мальчики и еще более маленькая девочка. Они бегали туда, чтобы посмотреть, как взлетают и садятся корабли. Это были корабли с волшебными именами, корабли мри, корабли регулов - "Млерейней", "Камрив", "Хораг-но", что прилетали от дальних миров и привозили военную славу. Как и все дети, они играли в войну и представляли себя великим кел'ейнами в блеске славы, как те кел'ейны, которые гордо сходили с кораблей и, после непродолжительного отдыха в эдуне, снова исчезали в пучинах пространства. Они помнили, как однажды их отец и мать улетели на одном из кораблей, чтобы никогда не вернуться. Сегодня они снова шли рядом. Он - кел, она - сен, и тяжкий груз кастовых одежд и обычаев давил их. Дойдя до камня, возвышающегося над долиной, он взобрался первым и втащил туда Мелеин - ведь в золотистой мантии Сена скрывалась все та же девушка Мелеин, легкая и быстрая кел'е'ен, еще не отяжелевшая, как остальные в ее теперешней касте. Они сидели, пока красное солнце не исчезло за горизонтом. Там, где был порт, вспыхнуло море огней. В этом сияющем море виднелось одинокое темное пятно - рана, нанесенная бурей. То был поврежденный "Хазан". - Зачем ты привела меня сюда? - спросил Ньюн. - Нам надо поговорить. Ему не понравился этот тон. Последние лучи солнца коснулись ее лица. Оно показалось ему совершенно незнакомым. Казалось, кто же еще, как не Ньюн, должен был знать ее, но сейчас он не узнавал Мелеин. Она была совсем не та девушка, которую он знал раньше. Рядом с ним была настоящая сен'е'ен, чьи сокровенные мысли были неведомы никому. Ньюн внезапно испугался предстоящего разговора. Он понял, что Мелеин лишит его мира, поселившегося в его душе, и он не сможет противостоять ей. - Ты больше не смеешься, - сказала она. - Ты даже не откликаешься, когда тебя зовут. - Я не ребенок. - Ты не любишь госпожу. - Я пришел. Я сидел. Я ждал. По-моему, это все, что она хотела от меня. Это ее право. - Ты слишком мало сделал, чтобы уйти из эдуна. - Я попытался, Мелеин. Она взглянула вверх на звезды. Ее рука лежала на колене и как бы указывала на звезду Элаг, что блестела и плясала над утесами. - Там теперь земляне, - сказала она. - Но здесь все по-другому. Здесь - Кесрит. Это наша планета. Убежище Народа. Святилище. Он испуганно посмотрел на нее. - Помни, я - кел'ен. - Я знаю, что келов нельзя посвящать в тайны, так как они имеют дело с врагами. Нельзя допустить, чтобы наше знание попало в чужие руки. Но ты - кел'ен, защищающий Дом, и ты должен узнать то, что не дано знать другим келам. Он поднялся, оперся спиной о камень и сложил руки на груди. Свежий ветер охлаждал его лицо. Наступила ночь. Ньюн не мог понять, почему Мелеин привела его сюда. Горы были полны опасности. Диким дусам нельзя было доверять. Кроме того, здесь хватало глубоких расщелин, предательских трещин, змей в камнях. Он должен был защищать сен'е'ен, и с его стороны было большой неосторожностью появление здесь ночью с Мелеин. Она представляла для эдуна гораздо большую ценность, чем он. - Мы можем поговорить в другом месте, - сказал Ньюн. - Мне кажется, что нам следует уйти отсюда. - Слушай меня! Голос ее был повелительным. Он оглушил Ньюна, как удар. Мелеин была младше и никогда не говорила с ним так. - Сегодня со мной говорила госпожа. Она возвысила меня над Сателем. И ты знаешь, что это означает. Преемница госпожи. Ее Избранница. Где-то в глубине души он знал об этом. Ведь не зря Интель перевела Мелеин из Келов в Сены. Не рожать детей, но познать Пана, священные Тайны; не для продолжения Народа, но чтобы править им. И Интель держала его при себе, чтобы он охранял, защищал его, и кел'ен госпожи должен был убить любого, кто захочет стать преемником Матери. Ньюн не смог сдержаться и выругался. Он заметил тень страдания в глазах Мелеин. - Мне очень жаль, что ты так это воспринял, - сказала она. - Почему она оставила при себе меня, а не Медая? - Она доверяет тебе, а не Медаю. Ньюн задумался над этим. - А тебе она доверяла, - осторожно сказал он, - лишь пока ее сон охранял я. Она знала, что пока я рядом, я могу помешать тебе. Боль в ее глазах сменилась изумлением. Эта мысль привела ее в смятение. - Нет, - сказала она, - я никогда не брошу ей вызов. - Да, пока рядом я, - ответил он. - Она чувствует приближение смерти, иначе она не назвала бы тебя своей избранницей. И кроме того, кел'ен должен охранять ее гробницу... - Это будешь не ты. Эддан, Сайрен... они будут просить этой чести. Но не ты. - Может быть, сейчас, когда на Кесрит прибывают земляне, об этом говорить бессмысленно... Я начал думать о будущем, а это против законов моей касты. О будущем должна думать ты. Я далек от того, чтобы предугадать будущее. Я могу говорить только о том, что происходит сейчас. - Она еще не готова оставить Дом, Ньюн. Я молода. Мой опыт - ничто по сравнению с опытом Интель. Другие Матери не вызывают ее на поединок только потому, что убить ее - это значит ограбить Народ. Ты даже не можешь представить, чего лишится Народ с ее смертью. Это будет... я даже не знаю как это назвать. Если я буду преемницей, я знаю, что придут другие Матери на Кесрит и вызовут меня на поединок. Тогда мне придется умереть. Я хочу, чтобы она жила, но она умирает. Ньюн почувствовал, что дрожит, хотя ему следовало бы успокоить девушку. Мелеин говорила то, чего ему слушать не следовало. Он понял, что девушка сказала всю правду и тем самым лишила его надежды и покоя. Он всегда знал, что Мелеин переживет его. - Мы очень несчастны, - сказала она, - потому что родились последними в Народе: и не только на Кесрит, Ньюн, а во всем Народе. У нас нет выбора. Как бы мне хотелось, чтобы все было по другому! Ее слова точно громом поразили Ньюна. Он смотрел на нее, забыв о холодном ветре. - Во всем Народе? - Эдуны пали, - сказала она, - и дети умерли; и кел'е'ены заняты войной и ничем больше. Я не должна была говорить, - добавила она, - но из нашего поколения почти никого не осталось. Эти старики... не могут иметь детей. Уже слишком поздно. Она пыталась как-то успокоить его. А он успокаивал себя тем, что их судьба определена. - Но тогда, - сказал он, - тогда Интель не оставит тебя. Ты получишь то, что имела она. И я буду служить тебе так, как служил бы ей. Если тебя вызовут, Мелеин, я сумею защитить тебя. Меня девять лет учили сражаться, и я много достиг. Она молчала. Потом поднялась. - Идем, - сказала она. - Вернемся в эдун. Я замерзла. Мелеин молчала, пока они спускались с камня на тропу. В ее глазах стояли слезы. В свете звезд Ньюн заметил это, скинул свою вуаль и предложил ей. Глубокая нежность была в его жесте. - Нет, - с вызовом сказала она. Он кивнул и, забросив мэз на плечо, продолжал идти. - Ты прав, - наконец заговорила она. - Я не для того буду преемницей госпожи, чтобы меня убили. Если мне бросят вызов, я убью любого, чтобы остаться госпожой. - Это большая честь для тебя. Мелеин глубоко вздохнула. - Какая честь? Придти в незнакомый эдун, к незнакомым келам и убить какую-то женщину, которая не сделала мне ничего плохого? Мне не нужна такая честь. - Но Интель даст тебе необходимое оружие. Она оставит тебе могущество. Она мечтала об этом и многие годы готовилась к этому. Мелеин взглянула на него, и ее сумрачное лицо прояснилось, стало спокойным. - Я думаю, - сказала она, - ты не слишком ошибаешься, когда говоришь, что она держала тебя здесь потому, что не доверяла мне. Она доверяет только тебе. Ньюн вздрогнул, услышав горечь в ее голосе. Он всегда подозревал это, и теперь, услышав подтверждение, почувствовал, как тени, разделявшие его, госпожу и башню Сенов, исчезли. Он вспомнил, что Мелеин каждый вечер готовила питье для госпожи. Снотворное. И госпожа выпивала его, ни о чем не спрашивая. Он подумал о том, какие жуткие кошмары проносились в ее затуманенном наркотиком мозгу. Интель, вероятно, предвидела свою смерть и потому не доверяла своей преемнице. Интель хотела оставить Мелеин одну и отослала Медая, сохранив и приблизив к себе брата девушки. Гробницу Интель должен защищать кел'ен: обычно это был Муж, но не сын. Но одно дело, если бы она умерла своей смертью, и другое - от руки Мелеин. Вызвав Интель, Мелеин пришлось бы вызвать на поединок его. Интель. Он должен был бы умереть до того, как умрет Интель, но для этого Мелеин следовало найти кел'ена, который согласился бы выступить на ее стороне, а желающих было не найти. Интель поступила разумно, убрав Медая. Однако Мелеин была неспособна на то, в чем подозревала ее госпожа. Ньюн был уверен в этом. Законы новой касты, учеба и долгое затворничество не могли бы настолько изменить характер девушки. "Я хочу, чтобы она жила. Я очень этого хочу", - говорила Мелеин. - Долго ли она проживет? - спросил он наконец. - Или она запретила тебе говорить? - Меньше, чем ты думаешь, - ответила Мелеин. - Да, - сказал он, - я знаю. Они вернулись в эдун. Она шла впереди. Ньюн взглянул на дуса, который повернул к нему голову. Тем временем девушка исчезла в тени, скрывавшей лестницу, которая вела в ее башню. Она не оглянулась. Ньюн пошел в башню госпожи, чтобы исполнить возложенный на него долг. 11 На Кесрит было тихо. После безумной суматохи, двухдневного хаоса в порту, с планеты взлетел последний корабль, увозящий грузы и регулов. Он полетел на орбитальную станцию, где все будет перегружено на звездолет, который увезет с планеты последние напоминания о существовавшей здесь некогда колонии регулов. Теперь оставалось только привести все в порядок. Под зловещим красным солнцем Кесрит высилась одинокая громада "Хазана". Незначительный ремонт - и он будет полностью готов к взлету. Команда не покидала корабль. "Хазан" увезет последних регулов на Нураг, родную планету регулов, где их ждут цивилизация и безопасность. Раз десять на дню бай Хулаг, работающий в своем кабинете в Номе, выглядывал в окно, беспокоясь о состоянии "Хазана". Это был корабль достаточно мощный, приспособленный для войны, и в то же время он выглядел чересчур хрупким. Хулаг долго колебался, прежде чем совершить посадку на Кесрит, а когда разразилась буря, ругал себя за то, что решился на посадку. А потом один чокнутый пилот решил улететь от бури и при взлете едва не разбил корабль, что поставило под угрозу всю миссию. Каждый раз, вспоминая об этом, Хулаг разражался потоками ругани. Но, к счастью, повреждения оказались незначительными: пострадал только грузовой шлюз. Да, "Хазану" повезло. На нем можно было совершить долгое путешествие домой. Хулаг рискнул очень многим, чтобы занять этот пост, сместив старых Грурана и Солгах Хольн-ни. Его возраст и образование позволили ему занять этот пост, и род Алань занял наконец то положение, которого был достоин. Хулаг знал, что если хочешь выиграть, надо рисковать. Следовало показать себя незаурядной личностью здесь, чтобы дома приобрести влияние и вес. Для этого ему нужно было извлечь максимальную пользу на Кесрит после того, как его потеряли Груран Хольн-ни и Солгах Хольн-ни. Он с отвращением подумал об этой весьма плодовитой женщине, которая правила зоной Кесрит до и после войны. Сейчас Солгах в полном смятении летела домой на Нураг; она была лишена власти, ее молодые помощники или оставались на Кесрит, или были убиты, или рассеяны по отдаленным колониям. Род Хольнов был полностью рассеян. Если ей повезет и она сохранит некоторое влияние, ее помощники смогут избежать казни. Хулаг с удовольствием вспомнил, как Солгах была ошарашена внезапным прибытием "Хазана", как она ругалась, злилась, пока он не показал ей приказ сдать полномочия, а самой срочно возвращаться домой. Теперь Хулаг заканчивал эвакуацию регулов, начатую Солгах. Он пытался спасти все, что можно, из того богатства, что нажил тут род Хольнов, и в особенности Груран, торговавший с Элагом. От Хулага требовалось подготовить все к прибытию землян на Кесрит, эвакуировать все ценности и всех регулов, насколько возможно. Сделать так, чтобы земляне получили минимальную пользу от этой планеты, которую выиграли во время войны. На родине Хулаг не имел дела с землянами, но, заняв этот пост несколько раз встречался с ними и даже привез с собой двоих. Он относился к землянам со спокойным презрением и отвращением, но следовало признать, что служившие регулам мри вызывали у него куда более сильное отвращение. Война с землянами, конечно, была ошибкой, грубой ошибкой, но совершил ее не род Аланей. Теперь всем стало ясно, что за пять лет правления здесь род Хольнов потерпел поражение, и мри не смогли выручить их. Ошибку следует исправить, а в будущем сдерживать военную мощь таких, как Хольны, которые использовали наемников кел'ейнов, чтобы захватывать все новые и новые территории, и никак не хотели отказаться от своей политики. Что ж, ошибка привела к огромным потерям жизней, территорий и собственности регулов. Империя Хольнов развалилась на куски, а жизнь самих Хольнов висела на волоске - вскоре им предстояло оказаться перед судом старейших и мудрейших людей Нурага. Недальновидная политика Хольнов привела к тому, что теперь их империя оказалась в руках рода Аланей. Род Аланей возвысился до такой степени, что может навсегда сокрушить могущество рода Хольнов. Хольны оставили после себя немало проблем. Бай Хулаг был очень недоволен теми условиями договора, который пришлось подписать с землянами. Но договор заключен, и Хулаг был не в силах изменить его. И тем не менее, если потеря трех колоний позволит создать твердую границу между владениями землян и регулов - это будет самым разумным, чего достигли Хольны за время своего правления. Хулаг чувствовал: земляне вполне отдают себе отчет в том, что извлекли максимальную пользу из этой войны и что если продолжить завоевания, то регулы будут биться насмерть. Естественно, землян сейчас, в основном, волнует смена правления на границе, и они пока что не собирались нарушать договор. Кесрит была довольно богата минералами, и земляне надолго застрянут здесь, прежде чем жажда завоеваний погонит их дальше к звездам. На этом род Аланей строил свою стратегию. У регулов оставалось еще немало колоний, богатых минералами. Поэтому утрата Кесрит не слишком отразится на их благосостоянии. Экономике будет нанесен довольно сильный удар, но это нельзя было назвать катастрофой. Ведь отрублена только одна рука экспансии регулов. Две других еще остались. И одну из них полностью контролировал род Аланей. Навечно остаться в памяти не только рода Аланей, но и памяти всех регулов - такова была заветная мечта Хулага. Он намного пережил всех своих соперников, которые давно обратились в прах. Он долго шел к этому успеху, тщательно готовил его. Хулаг покончил со всеми помощниками своих главных врагов. Он рискнул всем, приняв этот пост. Если дела здесь пойдут плохо, то ему наверняка припомнят это. Но с другой стороны здесь, на Кесрит, он мог добыть славу, почет, богатство, которые так страстно желал. В договоре между землянами и регулами говорилось только о голой земле. Здесь не было ни слова о военном снаряжении, городах, минеральных ресурсы. Голую землю - вот что найдут земляне, прибывшие на Кесрит. Обживание, освоение дикой Кесрит займет у них много времени. А богатства регулов, добытые Хольнами, будут течь в склады дома Аланей. И это все на глазах представителей землян. Это очень нравилось Хулагу. Это дискредитировало землян, направленных для наблюдения за передачей планеты. Внезапная болезнь старшего и неопытность юноши были на руку Хулагу. Любой регул в подобных обстоятельствах потребовал бы подробных и постоянных отчетов о действиях хозяев. От его внимания не ускользнуло бы ничего. Он воспользовался бы глазами своих помощников, чтобы видеть то, чего не мог проверить лично. Но представители землян действовали иначе. Они занимались совсем другим. Они старательно изучали язык регулов и по много раз прослушивали отчеты Хулага. Они изучали старую информацию, словно желая извлечь из нее что-то новое, или пытаясь найти там обман. Вероятно, обман широко практиковался землянами, но среди регулов такого быть не могло. А тем временем работа в порту кипела, корабли взлетали. Когда прибудут земляне, их встретит голая планета, и они не скоро смогут освоить ее. Узнав об этом, Совет на Нураге останется доволен. Поначалу Хулага смущало то, что земляне не возмущаются выставленными для них ограничениями. Только однажды, и то по чистой случайности, они нарушили карантин, с которым на их месте не согласился бы ни один регул. Но все обошлось - ведь ситуация была непривычной для землян. Они даже не сумели воспользоваться своей крохотной победой. В конце концов от этого пострадал только один кел'ен - пострадал также бессмысленно, как и жил, как жила вся их раса. Этот мри занимал высокое положение в своей касте. Он, возможно, мог бы пригодиться регулам, но он предпочел погибнуть. Земляне же никак не отреагировали на сообщение о смерти своего прежнего врага. Дел на Кесрит оставалось совсем немного. Предстояло демонтировать несколько маленьких заводов и засыпать несколько шахт, но основные ценности уже были вывезены. Из персонала остались только самые незначительные регулы, которых должны были эвакуировать в последнюю очередь. Они улетят с ним на "Хазане". Из записей, которые вели Хольны, следовало, что на Кесрит перед эвакуацией было восемнадцать миллионов взрослых регулов. Это была процветающая колония с университетом и советом Мудрейших (в который, правда, не входил Груран Хольн). С того момента, как он вступил в должность, у Хулага имелись точные данные о количестве регулов и список материальных ценностей. Он точно знал, что именно и сколько погружено на корабли и уже находится в пути, что он возьмет с собой как личный багаж. Все поступающие сведения он впитывал мгновенно и делал только ключевые записи для своего наследника на случай, если тому придется занять его пост. Обычно Хулаг совершенно не пользовался записями. Для нормального регула было невозможно забыть то, что он решил запомнить, или когда-нибудь - пускай даже случайно - узнал или услышал. Хулаг был уверен в точности информации, полученной от своего врага, Солгах Хольн-ни. Вряд ли Солгах, даже будучи никудышной правительницей, могла что-либо забыть о численности регулов колонии, их состоянии и имеющихся на Кесрит материальных ценностях. Хулаг знал, что с ним на Кесрит оставалось еще 327 регулов - минимальное количество для того, чтобы закончить все дела на планете. Трое из них были почти взрослыми. Большинство же - совсем молодые, им еще не исполнилось двадцати пяти, поэтому определить их пол было невозможно. Юные регулы отличались завидной подвижностью - не то что взрослые, которым приходилось бороться с собственным весом. Хулаг оставил здесь их для тяжелой работы, для выполнения поручений, для наблюдения за погрузкой. Но все воспоминания об этом позже будут стерты мнемологами Нурага. Впрочем,