мерения, он не сумеет избежать грязного греха взглядоблудия. Как бы он ни презирал это занятие, но он сам вторгнется в жизнь своей жены и сына, будет подсматривать за ними. Потому что свыше сил его было выносить нескончаемую жуть полного одиночества среди бурлящих городских толп, когда каждая не замечающая его пара глаз отрицает его существование. А если кому-то это покажется преувеличением, то давайте вместе скажем слово "одиночество", а потом повторим его столько раз, сколько есть людей на земле. И попробуйте тогда справиться с этим огромным одиночеством. Мы уже отмечали, что Хэнзард весьма условно считался челове-ком своего времени и даже в нашем десятилетии он казался бы старомодным. В результате ему было полностью неведомо состояние отчуждения, хотя сам этот термин вбивали ему в голову на каждой лекции по любой гуманитарной дисциплине. (Следует отметить, что Хэнзард старался, чтобы в его курсах таких дисциплин было как можно меньше.) Следствием подобного неведения оказалось его нынешнее печаль-ное положение. Два дня пребывания в нереальном мире лишили его жизненных устоев. Так палач выбивает табуретку из-под ног при-говоренного к повешению. Хэнзард ощущал пустоту в самом центре своего существа, он испытывал неудобство, граничащее с болезнью, он чувствовал себя странно безвольным, как если бы он обнаружил, что он больше не человек, а что-то вроде механической игрушки. Сказать по правде, его нынешнее состояние действительно гра-ничило с болезнью, которую Фрейд назвал "отчуждением". Будучи предельно неискушен в психиатрии, Хэнзард проявлял классически чистые симптомы отчуждения, какие можно видеть лишь в самой глуши, где никогда не слыхивали имени Фрейда. Поэтому мы не будем надоедать просвещенному читателю разбором и перечислени-ем всех мыслей и ощущений капитана Хэнзарда. Напомним лишь, что Хэнзард уже страдал чем-то подобным. И хотя приступы отвержения (болезнь по сути своей детская), приведшие его десять лет назад в армейскую психиатрическую лечебницу, нельзя в полной мере назвать отчуждением, но от этого они были не менее опустошительны. В конце концов, всем известно, что невинные детские болезни крайне тяжело протекают у взрослых людей. Практическим следствием всего этого было то, что он вновь сел на автобус, отправлявшийся к району С-Ш. Правда, сначала он вытащил из тайника в Линкольновском мемориале свою форменную куртку, ибо его забота о приличной внешности была пропорциональ-на его намерению плохо поступить. Затем, спрятав в стене чемо-данчик и поправив галстук, он направился... вниз. Мэрион лежала плашмя на раздвижном диване, который подарили им на свадьбу его родители. Мэрион курила и читала модный пер-сонализированный роман, один из тех, в которых героиня носит имя читательницы. Она позволила себе погрузнеть. Хотя в последние два года полнота вошла в моду. Но даже и в этом случае она уже превышала допустимую степень. Ее изощренную прическу защищал большой пластиковый пузырь. Еще в комнате находился мужчина. Он почти не обращал внима-ния на Мэрион, так же, как и она на него. Его прическа тоже была защищена пузырем, но черного цвета, а лицо было вымазано кремом, который должен придать его коже "гладкий здоровый вид". В этом году очень заботились о гладкой и здоровой коже. С первого взгляда можно было понять, что это типичный денди, живущий на пособие по безработице. Он делал изометрические физкультурные упражнения. Он был одет в кимоно, которое Хэнзард привез из Сайгона для Мэрион, бывшей в то время его любовницей. Хэнзард смотрел на него и не испытывал ни малейшей ревности, Возможно, Хэнзард был неприятно удивлен и даже осуждал Мэ-рион, но осуждал скорее за неряшливый стиль жизни, а не за присутствие другого мужчины. Супружескую измену он бы простить не мог, но Мэрион была свободна и могла поступать, как ей забла-горассудится, оставаясь, само собой, в рамках приличия. Эта квар-тира, конечно, считается приличной, но он бы так жить не хотел. Неужели он всего четыре года назад любил эту женщину? Каким образом чувство может исчезнуть так полно, что не остается даже воспоминаний о нем? Мэрион поднялась с дивана, подошла к двери, нажала кнопку, открывающую внизу входную дверь. Должно быть, снизу кто-то позвонил. Затем Мэрион исчезла на кухне. Книгу она оставила открытой на столе возле дивана. Хэнзард, нагнувшись, прочел один абзац: "Мэрион Хэнзард, сидя на кровати, взглянула на себя в трюмо. Бывали мгновения, и это было одно из них, когда собственная красота поражала ее. Обычно она не считала себя красивой, хотя дурнушкой тоже никогда не была и не будет. Но как могла она, Мэрион Хэнзард, надеяться составить конкуренцию кареглазым красоткам из Мехико-сити с их иссиня-черными волосами и высо-комерным, чувственным выражением на лице?" Хэнзард отвел глаза от романа, который читала его бывшая жена, чувствуя такую же неловкость, как если бы застал ее за каким-либо постыдным занятием. Ему стало стыдно, он решил уйти. И тут в комнату вошел его сын. Должно быть, Мэрион как раз и поднималась с дивана, чтобы впустить его в дом. С тех пор, как Хэнзард видел сына в последний раз, его волосы потемнели, и выпал еще один молочный зуб. И одет Натан-младший был победнее, чем во время воскресных встреч с папашей. Человек с черным пузырем на голове заговорил с Натаном-младшим. Он произносил слова в ровной спокойной манере, и это еще больше уверило Хэнзарда, что перед ним постоянный обитатель квартиры его бывшей жены. Мэрион вернулась с кухни и тоже заговорила с сыном. Щеки мальчика стали краснеть. Было похоже, что он протестует против чего-то. В эту минуту Хэнзарда особенно выводила из себя необъятная тишина, разлитая вокруг. Одно дело -- несколько минут посмотреть телевизор с выключенным звуком -- это даже забавно, но совсем другое дело -- наблюдать, как слова беззвучно срываются с губ твоего собственного сына. Спор кончился тем, что человек в черном пузыре мягко, но уве-ренно вытолкнул Натана-младшего на лестницу и запер за ним дверь. Хэнзард последовал за своим сыном в лифт. Он был абсолютно уверен, что ни один лифт в домах С-Ш не сможет двигаться настолько быстро, чтобы ему угрожала опасность провалиться сквозь пол. Здания в районах С-Ш построены так, чтобы дети могли играть на крышах, вместо того чтобы толпиться на улицах внизу. Строители создали просторные площадки для игр, проявив отменную фантазию и применив отвратительные материалы. В результате все их по-стройки: лабиринт, пчелиные соты игрушечных домиков, спортивная площадка -- уже находились в стадии распада. Когда-то площадку защищал тент, но теперь от него остались лишь клочки и лохмотья. Кое-где был поломан даже парапет крыши. Натан-младший вышел из лифта, и тут же другой мальчик, по-старше, позвал его в лабиринт. Хэнзард пошел следом. Извилистые бетонные коридоры были битком набиты детьми, такими же, как и его сын, и помладше. Ни о каких играх тут не могло быть и речи, а более просторные спортивные площадки были заняты старшими ребятами. Натан-младший пробился к кучке своих приятелей. Некоторое время они перешептывались, затем группа человек в семь выскочила из лабиринта и ворвалась на одну из площадок, где шла игра в изометрический бейсбол. Вожак выбежавших (увы, это был не его сын) схватил мяч и кинулся обратно в лабиринт. Натан-младший, бегавший не слишком хорошо, отстал, и его поймал один из старших мальчиков. Этот парень -- на вид лет четырнадцати -- ухватил Натана-млад-шего за ноги, перевернул вниз головой и поволок к одному из мест, где был пролом в ограждении. Маленького Натана, извивающегося и орущего, выставили за край крыши, так что он повис над пропа-стью. Для Хэнзарда вся эта сцена была немой, но оттого не менее страшной. Мучитель, выждав немного, отпустил одну из лодыжек мальчика... До земли было тридцать пять этажей. Хэнзард больше не мог смотреть на эту пытку и отвернулся. Он доказывал себе, что не случилось ничего особенного, это самое обычное дело, такое, наверное, происходило с каждым из здешних детей, и реальная опасность его сыну не угрожает... Уговоры не помогали. Наконец пытка окончилась, и Натану-младшему было позволено вернуться в тюрьму, бездумно созданную строителями и издеватель-ски названную детской площадкой. -- Мне надо уйти,-- сказал Хэнзард.-- Я вообще не должен был сюда приходить. Он произносил правильные слова, понимая, что как не смог по-мочь сыну, так не сможет и уйти отсюда. Он снова вошел в лабиринт, следуя за сыном, который проталкивался туда, где стояли его друж-ки. Пробравшись к своим, Натан-младший немедленно заспорил с мальчиком, который явно был меньше и слабее его. Вскоре началась драка, недавняя жертва стала агрессором. У младшего мальчика не было никаких шансов выстоять против Натана-младшего, и вскоре тот уже сидел у него на груди и бил его головой о бетонное покрытие крыши. -- Прекрати! -- закричал Хэнзард на своего сына.-- Немедленно прекрати! Натан-младший, конечно же, ничего не слышал. Хэнзард выбежал из лабиринта и по тридцати четырем лестнич-ным пролетам ссыпался на улицу. В спешке он порой пролетал сквозь стены или топтал жителей здания, использовавших лестницу в ка-честве чего-то вроде клуба. Но на улице он вынужден был передох-нуть. Он не ел пять дней и очень ослаб. Хотя он и не собирался этого делать, он задремал, прямо на мостовой. И снова оказался там, в той зеленой стране. Теперь она была черной, а в ушах его стояло жужжание. Она была совершенно черной, а в его руках громко и отчетливо жужжал огнемет. Огнемет был в его собственных руках, а маленький мальчик, сумевший выбраться из-за ограды, бежал навстречу Хэнзарду по почерневшему полю. Такой маленький мальчик, ему не больше четырех лет, очень маленький мальчик, как он может бежать с этим тяжелым караби-ном? Карабин большой и тяжелый, а руки у мальчика слишком коротки, он не может приложить карабин к плечу и, чтобы выстре-лить, ему приходится прижимать приклад к выжженной земле. Маленький мальчик бежит вперед, выкрикивая слова ненависти, а Хэнзард почему-то не слышит ничего, кроме жужжания своего ог-немета. Он бежит вперед, такой маленький желтый мальчик, и когда он достаточно приблизился, Хэнзард выдал ему полный заряд из огнемета в упор. Но лицо, в которое ударил огонь, не было уже лицом желтопузого. Это было лицо Натана-младшего. Когда ослабевший от ходьбы и волнений Хэнзард вернулся к резервуару, чтобы попить и наполнить фляжку, он обнаружил, что насосную станцию патрулируют люди Уорсоу. Всю ночь солдаты стояли на своих постах вдоль высокого забора. Хэнзард издали оценил их расстановку и не нашел в ней изъянов. Фонари реального мира ярко освещали ограду, и не было ни одного места, где Хэнзард мог бы незамеченным подойти к ней, чтобы проплыть остаток пути под землей. На рассвете часовые сдали свои посты дневной смене. Хэнзарду стало ясно, что солдаты полны решимости изловить его. Должно быть, у них кончилось мясо. У Хэнзарда почти не оставалось сил, а его фляга давно была пуста. Продолжать осаду дальше не имело смысла -- было ясно, что солдаты выдержат дольше. "Значит,-- решил он,-- я устрою налет этой ночью". Сразу успокоившись, он вернулся в библиотеку, чтобы как следует выспаться перед трудным делом. Спать поблизости от насосной стан-ции он не решался, опасаясь, что солдаты могут услышать, как он кричит во сне. Теперь он кричал во сне почти каждую ночь. Глава 7 БИТВА ТЕНЕЙ Дважды Хэнзард пытался незаметно подползти к забору, и оба раза отступал, опасаясь попасть на глаза охране. После второй бесплодной попытки он сел отдохнуть на ступеньках библиотеки. Он грелся на теплом апрельском солнце, хотя голод и слабость не давали ему испытывать настоящее удовлетворение от тепла и покоя, если не считать удовлетворением возможность ни о чем не думая уплывать в мглистую даль. Кажется, солнце только что миновало полдень, от силы несколько минут прошло с тех пор, а оно уже сползло к горизонту. Замерцали поддельные звезды купола. Пора. Он вышел на перекресток Гоув-стрит с другой крупной автостра-дой. Полумилей дальше Гоув-стрит проходила мимо насосной стан-ции, и туда Хэнзард собирался подъехать на машине. Несколько автомобилей остановились на перекрестке по красному сигналу све-тофора. Хэнзард забрался на заднее сиденье одной из них и уселся рядом с молодой дамой в норковой накидке. Такси тронулось с места не слишком резко, и Хэнзард сумел удержаться на сиденье. Показалась насосная станция. Такси должно было пройти мимо нее гораздо ближе, чем Хэнзард мог бы подобраться сам. Хэнзард набрал в грудь воздуха, приготовился. Когда мимо за-мелькал глухой забор станции, Хэнзард провалился сквозь пол и дальше вглубь дорожного полотна. Машина умчалась вперед, и ему оставалось лишь надеяться, что он успел исчезнуть в мостовой прежде, чем кто-нибудь из солдат, охранявших эту сторону ограды, успел заметить его. Бросок вглубь был у него прорепетирован раньше, а вот само плавание он не смог отработать. На тренировках он обнаружил, что неспособен на длительное усилие. Уставали руки, не хватало дыха-ния. Оставалось надеяться, что жестокая необходимость вдохнет в него новые силы. Хотя гарантий этому не было ни малейших. Очень мило и прелестно обладать кучей моральных достоинств, но сила, в конечном счете, такая штука, которая зависит от белков, жиров и углеводов, а никак не от моральной стойкости. И все же приходилось надеяться и рисковать. Довольно быстро он уверился, что риск был неоправдан. Силы его таяли, руки отказывались сделать еще хоть один гребок, легкие тре-бовали воздуха. Уставшие руки, взбесившееся сердце, рвущиеся лег-кие -- все вместе они набросились на него, перехватили инициативу у протестующей воли и вытолкнули измученное тело на воздух. И все-таки это не было полным поражением, поскольку оглядев-шись он понял, что вынырнул футах в семи по ту сторону забора. Семь футов! Он был удивлен, обнаружив, что проплыл так далеко. Ив говорил, что в распоряжении Уорсоу по крайней мере семнад-цать человек, возможно -- больше. Каждую сторону ограды сторо-жило два человека, а стояли они в две смены; итого -- шестнадцать человек. Ну а семнадцатый, разумеется, караулит сам резервуар. Не надо быть пророком, чтобы понять, кто этот семнадцатый. Конечно же, это сам Уорсоу. Рассудив таким образом, Хэнзард, несмотря на усталость, решил немедленно плыть вверх по холму. Один Уорсоу все-таки менее опасен, чем шестнадцать его сослуживцев. Вовсе не обязательно было проплывать все расстояние за один прием. Чтобы легче было плыть, он разделся; найденный в рюкзаке Ива пистолет подвесил на поясе, а затем медленно двинулся по склону, по возможности держась промежутков, где были клумбы и кусты. Вокруг станции он видел множество охранников, но, по-ви-димому, это были настоящие часовые из реального мира. Он плыл и думал о своем пересохшем горле и о воде, об огромном количестве воды, наполнявшем насосную станцию. Вся станция представлялась ему великанским стаканом, полным воды. Со вре-мени своего визита сюда он успел выстроить теорию для объяснения того, что видел в прошлый раз. Призрачная вода, производимая передатчиком, удерживалась полом и стенами станции -- точно так же, как грунт реального мира держал нереального Хэнзарда. Когда давление накопившейся воды становилось слишком большим, ее избыток просто уходил сквозь пол станции. Точно так же Хэнзард может провалиться под землю, топнув по ней с достаточной силой. А что касается бурления воды в центре зала, которое он видел, оно, несомненно, производится "эхом" того воздуха, что передается на марсианские командные пункты. Воздушный компрессор установлен ниже водяного насоса, и призрачный воздух постоянно пробулькивает через призрачную воду, а затем утекает сквозь потолок. У этой теории оставалось лишь одно слабое место. Она совершенно не объясняла, почему реальная земля вообще удерживает призрак. Уж если взаимодействия нет, то его не должно быть нигде, и Хэнзард не смог бы разгуливать по городу и, тем более, кататься на автомо-билях. Возможно, когда-нибудь эта тайна будет раскрыта, а пока Хэнзард находил в себе силы быть прагматиком и удовлетворяться пониманием, как происходят события. Футах в тридцати от станции Хэнзард наткнулся на полосу газона, совершенно лишенную укрытий, только чуть в стороне располагалась клумба с тюльпанами. Хэнзард поплыл туда, но промахнулся, вынырнул слишком далеко и сразу же был ослеплен вспышкой ручного фонаря. Хэнзард мгновенно нырнул обратно в рыхлую землю. В его ушах звенел дикий крик Уорсоу, хотя, ока-завшись под землей, Хэнзард не слышал ничего. Он почувствовал, как что-то ударило его в левое плечо, и понял, что Уорсоу стрелял в него. Не было времени на разработку планов, просто сработал старый солдатский инстинкт, требующий, если хочешь жить, бросаться на врага. Хэнзард поплыл в том направлении, где, по его расчетам, находился Уорсоу, и вынырнул всего в нескольких футах от него. Уорсоу, впустую расстрелявший все патроны, грязно выругался и швырнул бесполезным пистолетом в голову, вынырнувшую посреди газона. Хэнзард потащил из-за пояса свой пистолет, но земля замедляла все его движения, так что прежде чем он успел воспользоваться оружием, на него обрушилась нога Уорсоу. Тяжелый армейский ботинок ободрал Хэнзарду лоб и вбил руку с пистолетом обратно в землю. Оружие вылетело из руки. Хэнзард еще не вылез из земли, и Уорсоу, пользуясь этим, начал заталкивать капитана обратно вглубь. Хэнзард пытался оторвать от себя руки Уорсоу, но положение его было невыгодным и к тому же он очень ослабел за последнее время. Уорсоу неуклонно дожимал Хэнзарда, погружая его лицо под поверхность грунта, в темную холодную субстанцию, что лежала в глубине. Хэнзард из последних сил цеплялся за противника. Оказать сопротивление он уже был не способен, но желал, по крайней мере, чтобы Уорсоу провалился вместе с ним. Они продолжали бороться, медленно погружаясь с открытыми, но невидящими глазами. Ни один из них еще не сдался, хотя первым явно должен был сломаться Хэнзард. Но неожиданно вязкая, смо-листая субстанция земли сменилась чем-то холодным и, несомненно, ощутимым. Это была вода. Просачиваясь под пол здания, она рас-ходилась оттуда, образуя под насосной станцией веерообразный во-дяной фундамент. И двое борющихся людей провалились в край этого фундамента. Вода заполнила нос и уши Хэнзарда, но и хватка Уорсоу тоже ослабела. Сержант был не готов к подобным неожиданностям, и Хэнзарду удалось вырваться из его рук. Он нырнул внутрь водяного постамента, а затем начал всплывать. Вскоре он оказался внутри насосной станции, хотя и под водой. Он поднялся на поверхность и перевел дыхание. Только бы Уорсоу не сообразил, куда... Но Уорсоу в ту же минуту вынырнул рядом с ним. Так чудовище из ночного кошмара всюду преследует спящего, и, как бы далеко от него ни убежать, оно немедленно оказывается рядом, и даже если убить его, оно воскрес-нет, чтобы продолжить неумолимое преследование. Хэнзард набрал в легкие побольше воздуха и нырнул, желая схватиться с кошмаром вплотную. Он вцепился Уорсоу в глотку, однако хватка была слишком слаба, Уорсоу легко оторвал его руки. Невероятно, но Уорсоу улыбался, его волосы и борода колыхались в прозрачной воде, и это уже совсем напоминало кошмарный сон. Колено Уорсоу резко ударило Хэнзарда в живот, и капитан почув-ствовал, как весь воздух вышел из его легких. Больше Хэнзард ничего не видел. Верхняя часть его туловища снова вошла в "твердое" вещество. Ничего твердого здесь не должно быть, но Хэнзард, конечно, не мог раздумывать над этим. Он давно должен был погибнуть, но все еще бился, сопротивляясь врагу. Неожиданно руки Уорсоу разжались. Хэнзард освободился от него, всплыл на поверхность. Вода вокруг была розоватой. Неужели из раны в его плече течет столько крови? Потом его внимание привлекло темнеющее в глубине пятно. На поверхность медленно всплывало обезглавленное тело бывшего сер-жанта Уорсоу. Пузырьки воздуха цепочкой выходили из его горла. Хэнзард не сразу сообразил, что произошло, и лишь потом понял, что во время схватки их занесло внутрь передатчика. Именно в этот момент Хэнзард "ослеп", войдя в твердое вещество. Уорсоу, стремясь воспользоваться своим преимуществом, вошел в передатчик на не-сколько дюймов выше, чем Хэнзард, и пересек плоскость передачи. Возможно, он забыл, а возможно, и не знал, что передатчики на насосной станции были непрерывного действия. Во всяком случае молекулы, составлявшие прежде его голову, влились в общий поток воды и отправились на Марс, а все остальное теперь плавало непо-далеку от Хэнзарда. Найдя место, где вода еще не была загрязнена кровью, Хэнзард напился и набрал воды во флягу. Обезглавленное тело он оттащил сначала в глубь резервуара, а затем за пределы станции. Здесь он засунул труп под клумбу тюльпанов. Следует признать, что эти похороны были куда лучше тех, что готовил ему Уорсоу. Он осмотрел рану на плече. Она была поверхностной. И только теперь Хэнзард с испугом вспомнил, что вокруг станции топчется без малого десяток приятелей Уорсоу и что, услыхав вы-стрелы, они должны прибежать ему на помощь. Однако вокруг никого не было. Все это казалось более чем странным. Потом привыкший к тишине слух Хэнзарда был травмирован посторонним звуком. Казалось, по Гоув-стрит марширует сводный оркестр. Хэнзард огляделся. С высоты холма ему была видна большая часть Гоув-стрит: там не было ничего, кроме обычного потока автомобильных фар. Звуки невидимого марширующего оркестра стали очень громкими. Оркестр играл "Звезды и полосы" Джона Филипа Соузы. Глава 8 БРИДЖЕТТА Незадолго до описанных событий, в то время, когда Хэнзард, голодный, полусонный и плохо сознающий происходящее, ожидал на ступенях Арлингтонской библиотеки наступления вечера, в дру-гой части города происходил разговор, оказавший немалое влияние на ход нашей истории. Вот отрывок из этого разговора: -- В этом вопросе мы все согласны друг с другом. -- Не припомню случая, чтобы вы, прелесть моя, расходились во мнениях. Ну так вот, на этот раз мы тоже договорились друг с другом. -- Если дело только в нехватке еды, то одна из нас согласна обходиться без пищи. У нас и так вот-вот наступит перенаселение. Кому-то все равно уходить, и я думаю, что оставшимся было бы приятнее увидеть новое лицо. -- Ты ошибаешься, ежели думаешь, что я предпочту твоему лицу физиономию какого-нибудь мужлана. Дело тут не в великодушии. Просто ты мне нравишься. Как половинки гранатов ланиты твои под кудрями твоими. Как вишенка нос твой. Вся ты подобна Тыосди Вельд. -- Что ты городишь, дедуля? Тыосди Вельд скоро пятьдесят. -- Да, ты права, я дедуля. Но при этом я еще и твой муж. Иногда мне кажется, что ты этого не понимаешь и потому хочешь, чтобы здесь появился этот молодой жеребец. Ты затеяла эту историю, чтобы изменять мне. Неверность имя твое... -- Не знаю, буду ли я тебе с ним изменять, но мне бы хотелось иметь эту возможность. Чего стоит добродетель, не выдержавшая ни единого испытания? -- Я уязвлен до глубины души!..-- вяло воскликнул второй со-беседник. Он выдержал достойную паузу, чтобы показать всю глу-бину своего возмущения, а затем добавил: -- Что касается Тыосди Вельд, то это типично американское имя. Когда его произносишь, на языке появляется вкус кока-колы. -- Офицерик тоже типичный американец. А ты не хочешь дать ему даже одного шанса. -- Я уверен, дорогая, что ты сделаешь это за меня. Признайся, он тебе нравится из-за формы? -- Отрицать не стану, в форме он выглядит отлично. -- Вот-вот. А я ненавижу форму. Я ненавижу военных. Я нена-вижу их за то, что они хотят уничтожить мир. Мало того, они все для этого делают. И они хотели бы вечно держать меня в плену. К чертовой матери армию! Справедливости нет нигде, но особенно ее нет в армии. Я возмущен до глубины души. -- Если они действительно вскоре уничтожат мир,-- спокойно и задумчиво произнесла собеседница,-- то тем больше резона прояв-лять милосердие, пока для этого есть еще время. -- Ну ладно, если тебе так хочется, можешь, подобно Иродиаде, получить его голову на серебряном блюде. Я отдаю его тебе. Я с самого начала знал, что ты не остановишься, пока не будет по-тво-ему. Если ты встретишь его раньше, чем его слопают любимые тобой солдаты, то можешь привести его домой, словно бродячую собачонку, и покормить.. Но если он станет пачкать на полу и скулить по ночам, то... -- То мы от него избавимся. Конечно, дорогой, конечно... -- Тогда поцелуй меня, милая. Нет, не сюда, а в нос. Хэнзард спустился по склону, нашел свою одежду, постоял минуту на самом виду и прошел сквозь стену, окружавшую станцию. На него никто не напал -- дружки Уорсоу куда-то исчезли. Редкие поздние прохожие проплывали по тротуару, такси и ав-тобусы сквозили мимо него и все это беззвучное действо происходило под аккомпанемент несущегося неведомо откуда и дико неуместного марша Соузы. Казалось, мироздание демонстрирует фильм с непра-вильно смонтированной звуковой дорожкой. Хэнзард чувствовал себя скверно. Если бы не музыка, он, скорее всего, улегся бы спать прямо на крыше станции. Но теперь он поспешил к центру города, лавируя между прохожими, которых встречалось все больше. Проходить сквозь людей, не обращая на них внимания, Хэнзард так и не научился. Среди прочих прохожих навстречу Хэнзарду шла женщина. Даже будучи измотанным до предела, даже понимая, что женщина реальна и, значит, недости-жима для него, Хэнзард все равно не мог безразлично пройти мимо. Женщина неудержимо приковывала взгляд. При свете уличных фо-нарей ее рыжие волосы горели темным пурпуром. Лицо оставалось серьезным, но глаза улыбались чему-то, известному только ей. Ее фигура, вернее, то, что воображение угадывало под накидкой из искусственных страусиных перьев, тоже была восхитительна. Хэн-зард замер, стараясь понять, кого напомнила ему эта женщина. Женщина остановилась футах в трех от Хэнзарда. Чуть повер-нувшись, она рассматривала гладкую стену точно за его головой. Могло даже показаться, что она смотрит на него. -- Как бы я хотел, чтобы эта женщина действительно смотрела на меня,-- произнес он вслух. Тонкие губы женщины дрогнули в улыбке. Несущийся словно отовсюду марш Соузы звучал теперь очень громко, но он не сумел заглушить звук ее смеха. Это был тихий смешок, почти усмешка, которой позволили вырваться наружу, но Хэнзард ее расслышал. Дама подняла руку, одетую в перчатку, и дотронулась кончиком пальца до носа Хэнзарда. И Хэнзард почувствовал прикосновение. -- Она вас видит,-- тихо сказала женщина.-- Вы ведь этого хотели... -- Я...-- Хэнзард стоял дурак дураком. Слишком многое надо было сказать ему, и сказать все разом. В результате фраза, которую он сумел произнести, поражала банальностью: -- Я-- я очень хочу есть. -- Вы не оригинальны,-- ответила дама.-- То же самое могут сказать о себе те ребята, что, несмотря на устрашающие аккорды Джона Филипа Соузы, возможно, продолжают охотиться за нашими тушами. Так что пойдемте отсюда. Полагаю, у вас хватит сил еще на пару миль. Чтобы не привлекать лишнего внимания, пойду впе-реди, а вы за мной на приличном расстоянии. Он кивнул головой, и женщина без лишних слов направилась в обратную сторону. Хэнзард шел за ней и невпопад думал, что каб-луки на ее туфлях низкие и широкие, не гармонирующие с элеган-тностью накидки, зато подходящие для передвижения по хрупким тротуарам призрачного мира. Пройдя немного по Гоув-стрит, она сунула руку в какой-то окон-ный проем и вытащила оттуда портативный приемник с парой ми-ниатюрных колонок. Дама нажала на клавишу, музыка на улице смолкла. -- Хорошо, что передавали Соузу,-- сказала она подошедшему Хэнзарду,-- квартет Брамса был бы не столь устрашающим. Но, с другой стороны, если бы это был Мусоргский... Кстати, у меня есть плитка шоколада. Думаю, она утешит вас на время. Его руки, пока он снимал с шоколадки фольгу, дрожали. Вкус шоколада взорвался во рту словно бомба. На глаза невольно высту-пили слезы. -- Благодарю,-- выдохнул он, кончив есть. -- Я так и думала, что вы будете благодарны. Но давайте пройдем еще немного. Все-таки здесь малоподходящее место для разговоров. Чуть дальше я знаю прелестное местечко, где можно посидеть и отдохнуть. Ой, что это? У вас кровь! Давайте я перевяжу... Не надо? Ну, тогда пошли. На этот раз, пока он шел за незнакомкой, в его мозг закралось совершенно параноидальное подозрение, что она откармливает его шоколадом, как ведьма откармливала Ганзеля, чтобы он был по-жирнее, прежде чем засунуть его в котел. Ему не пришло в голову даже такое элементарное соображение, что, имея шоколадный ис-точник, ей вовсе не обязательно пожирать случайно встреченных капитанов. Подобную несообразительность отчасти извиняет только его слабость и необходимость концентрировать внимание на том, чтобы оставаться в вертикальном положении. Свернув несколько раз и пару раз сократив путь, проходя сквозь препятствия, дама привела Хэнзарда к ярко освещенному кафе "Говард Джонсон". Они поднялись на второй этаж, уселись за от-дельный столик в небольшом банкетном зале, изысканно отделанном зеленым и оранжевым пластиком. Дама протянула Хэнзарду вторую шоколадку, а сама приняла от него фляжку с водой. -- Наверно, мне надо представиться,-- сказала она. -- Ради бога, простите меня. Я, вероятно, должен вас узнать, мне кажется, что я где-то видел ваше лицо, но я никак не могу вспомнить, где. -- Нет, скорее всего, вы меня не знаете, но я хотела сказать, что не стану представляться, пока вы хоть что-нибудь не расскажете о себе. Хэнзард, проявив чудеса воздержанности, отодвинул в сторону остаток шоколада. -- Меня зовут Натан Хэнзард. Я капитан армии Соединенных Штатов. Мой личный номер... -- Господь с вами, остановитесь! Здесь не лагерь военнопленных. Просто расскажите, что с вами случилось после того, как вы прошли через передатчик. Когда Хэнзард кончил рассказывать, она одобрительно кивнула, отчего ее прическа качнулась в такт с ударом капитанского сердца. Хэнзард обратил внимание, что сейчас ее волосы куда более прият-ного оттенка, чем при свете уличного фонаря. -- Вы поступили благородно, капитан. Нет, я и не думаю шу-тить -- действительно смело и благородно. Впрочем, вы и без меня знаете это. Теперь я вижу, что зря не заговорила с вами вчера. -- Вчера? А, помню! Вы глядели на меня с другого берега пруда. Она кивнула, соглашаясь, и продолжила: -- Но вы должны признать, что нам приходится быть осторож-ными. То, что у человека приятная внешность, еще не гарантирует, что он не пожелает засунуть меня в свою кастрюлю, Хэнзард понимающе улыбнулся. Теперь, после двух плиток шо-колада, он был способен не только сознавать, что ему говорят, но и оценивать, как и кем это сказано. Внимание капитана наконец сконцентрировалось на прелестях его благодетельницы. -- Я вас вполне понимаю. Должен признаться, что я тоже имел кое-какие подозрения, когда шел следом за вами. У вас такой... упитанный вид. -- О, я дождалась комплимента! Этак, капитан, вы совсем вскру-жите мне голову. Как насчет еще одной шоколадки? -- Спасибо, пока не надо. Кстати, я ведь еще должен поблагода-рить вас за спасение. Та банда, насколько я понимаю, разбежалась из-за вашего радиоприемника? -- Да. Я ожидала вас на Гоув-стрит, надеясь, что замечу вас прежде, чем солдаты. Я не знала, где еще можно вас найти, а здесь вы должны были появиться в любом случае, ведь это ваш единст-венный источник воды. Но вы сумели пробраться к передатчику так, что я ничего не заметила. Когда я услышала выстрелы, то решила, что вы уже внутри, и врубила приемник на полную громкость. Когда привыкнешь к здешней тишине, то музыка воспринимается страшно сильно. Я думаю, здесь мы становимся способны слышать ее так, как полагалось бы. -- Я тем более должен быть благодарен вам. Спасибо, мисс?.. -- Миссис. -- Простите меня, пожалуйста. Вы в перчатках, поэтому я не мог заметить кольца. -- Вы можете называть меня просто Бриджетта. Муж называет меня Джет, хотя мне это кажется вульгарным. Он называет меня так нарочно. Он полагает, что это очень по-американски -- быть вульгарным. Он не понимает, что вульгарность уже вышла из моды. Дело в том, что он впервые приехал в Штаты в конце шестидесятых и, значит, никогда не избавится от вульгарности. -- Вы знаете,-- проговорил Хэнзард,-- боюсь, что вам нужно говорить немного помедленнее, а то я не успеваю понять. Моя голова соображает не так хорошо, как могла бы, будь у меня полный желудок. -- Простите меня, пожалуйста,-- сказала дама.-- Если угодно, я повторю медленно: Пановская. -- Пановская? -- теперь он уже совсем ничего не понимал. -- Вы спрашивали мое имя, и я его говорю. Миссис Пановская, Бриджетта Пановская, супруга Бернара Пановского. Возможно, вы слышали о моем муже. -- Черт побери,-- сказал Хэнзард.-- Черт меня побери. В мире была уйма людей -- писателей, артистов, преступников и прочих знаменитостей,-- чья известность простиралась очень ши-роко, но о чьем существовании Хэнзард знал ровно столько же, сколько и мы в нашем безнадежно отсталом прошлом. Но имя Пановского знал даже он. Пановского знали все. Все, в буквальном значении этого слова. -- Да, я о нем слыхал,-- сказал Хэнзард. Бриджетта улыбнулась, не холодно, а скорее прохладно, давая Собеседнику возможность собраться с мыслями. -- Так вот, значит, почему...-- протянул Хэнзард, поспешно припоминая, что он знает о Пановском. -- Да,-- подтвердила она.-- Мы подобны вам, потому что тоже сублимированы. -- Что?.. Боюсь, я не силен в подобной терминологии. У меня никогда не было времени почитать Фрейда. -- "Сублимированный" -- это слово, которым Берни обозначает наше состояние. Для иллюстрации она провела рукой сквозь букет искусственных цветов, украшавших пластиковый стол. -- Видите ли, Берни разрешено иметь передатчики дома, чтобы он мог продолжать исследования. Берни вообще может получить все, что угодно, если скажет, что это нужно для исследований. Единст-венное, что он не может сделать -- выехать на своей каталке через парадную дверь дома. А то, что на нашей вилле есть передатчик, это абсолютно... ну... какое слово обозначает у вас что-нибудь очень-очень тайное? -- Особо Важное,-- подсказал Хэнзард. -- Вот это самое. В кои-то веки весь ваш кошмар с секретностью сработал в нашу пользу. Никто не знает, что у нас есть передатчик, и поэтому ваши сослуживцы не навещают нас, как они это делают в госдепартаменте. -- Госдепартамент! Ну конечно, я видел вас там несколько дней назад! Теперь я вспомнил, это были вы, только волосы у вас были другого цвета. А мужчина в кресле-каталке, что был с вами, это, наверное, и есть Пановский. -- Если вы видели его в госдепартаменте, то это был Пановский суб-первый. -- Не понял. Суб-кто? -- Мы используем числовой индекс, чтобы различать всех двой-ников, которых плодит передатчик. Например, один Натан Хэнзард сейчас живет на Марсе. Это Хэнзард суб-первый. А вы -- Хэнзард суб-второй. -- Но если вы знаете, что за передатчиком госдепартамента на-блюдают, зачем же вы им пользуетесь? -- Мы ни разу не отправлялись оттуда. Мы используем его только для возвращения, это всегда вызывает такой прелестный скандаль-чик. Вы говорите, несколько дней назад? Откуда бы это мы могли возвращаться? Должно быть, из Москвы. Бороминская исполняла главную роль в возобновленном "Сиреневом саде" Тюдора. Берни потребовал, чтобы мы туда попали. Хэнзард припомнил, что в какой-то давней заметке, чуть ли не в "Тайме", он прочитал, что Пановский слывет ярым балетоманом и с помощью передатчика наносит частые и мгновенные визиты во все столицы мирового балета. Удержать дома человека, имеющего передатчик, было немыслимо, и власти вынуждены были пойти на эту единственную уступку, которая, по сути, сводила на нет все старания секретных служб. В течение театрального сезона на любом значительном спектакле можно было видеть Пановского в окруже-нии балетоманов и впавших в отчаяние телохранителей. Несмотря на инвалидное кресло, царственная фигура Пановского всегда до-минировала в этих группах. -- Скажите,-- прервала молчание Бриджетта,-- я вам больше нравлюсь рыжей? -- Трудно сказать. У каждого варианта есть свои достоинства. Она вскинула голову, улыбнулась. -- Знаете, капитан Хэнзард, я рада, что вы здесь. -- Я тоже рад. Куда приятней обедать с вами, чем попасть на обед к роте "А". -- А если вам хочется развлечений, то мы с вами обязательно поразвлекаемся. -- Но сперва закусим? -- Н-нда...-- Бриджетта наклонилась вперед, качнувшись сквозь пластиковый стол. Одетой в перчатку рукой она быстро обхватила Хэнзарда за шею, а затем медленно и демонстративно поцеловала его в губы. -- Эй, не забывай, что ты замужем! -- возмутился Хэнзард. Она рассмеялась. В этом смехе не было ни капли смущения -- слишком уверенно она держала себя, и взгляд ее был откровенно призывным. -- Ты такой старомодный,-- прокомментировала она его слова.-- Но мне это даже нравится. "Боже, этого мне еще не хватало!" -- в отчаянии подумал Хэн-зард. Он подумал это с такой экспрессией, что испугался, а не произнес ли свою мысль вслух. Моральные принципы Хэнзарда оставались нерушимы и в потустороннем мире, так что сама мысль о связи с чужой женой была для него столь же отвратительна и непереносима, как измена жены четыре года назад. Впрочем, пока он не мог считать себя впавшим в искушение... хотя бы потому, что был физически неспособен откликнуться на призыв искусительницы. Вероятно, Бриджетта поняла это, потому что при выходе из ре-сторана произнесла: -- Первым делом мы напоим тебя куриным бульоном. Потом, быть может, яйца всмятку. Жаль, но пару дней тебе нельзя никаких бифштексов. Зато что ты скажешь по поводу кэрри? Ты его любишь? Берни готовит прекрасное кэрри. -- Никак нет. Я никогда не пробовал кэрри. -- Нет, ты все-таки настоящий военный. Ты знаешь, мне всегда нравились мужчины в форме. А вот у Берни к военным совсем иное отношение. Ну что ты опять краснеешь?! У тебя сейчас так мало крови, не стоит тратить ее на румянец, капитан. -- Вам придется меня извинить,-- натянуто сказал Хэнзард,-- но таков уж я есть. -- Нет, нет,-- сказала Бриджетта, быстро сменив тон.-- Это вы должны извинить меня. Видите ли, по правде сказать, капитан, если бы вы знали, что я сегодня пережила, то вы бы поняли...-- она не закончила фразу, помолчала, выбирая иную, более удачную тактику соблазнения, потом продолжила, сокрушенно качая головой и словно злясь на собственную неловкость: -- Я просто перепугана, вот и все. Когда женщина перепугана, она ищет у кого-нибудь поддержки, а вы такой сильный, с вами совсем не страшно. Вы можете хотя бы взять меня за руку? Да, вот так. Спасибо... Некоторое время они шли молча, потом он спросил: -- Чего вы боитесь? -- Того же, чего боятся все, капитан. -- Я не понял. -- Разумеется, я боюсь смерти. Глава 9 ПАНОВСКИЙ -- Но ты должен все-таки согласиться,-- воскликнула Бриди,-- что если он и не умен, то, по крайней мере, сообразителен! -- Сообразительный, сообразительный...-- брезгливо проворчал Пановский,-- а что такое -- сообразительный? Крыса, запертая в лабиринте -- сообразительная. Я сообразительный. Президент Мэйдиген -- и то сообразительный. -- Но зато он почтительный и вежливый,-- вступила в диалог Джет, -- Это только часть его сообразительности,-- отрезал другой Па-новский.-- С таким же успехом ты можешь говорить, что он хороший человек, потому что пристойно выглядит, -- У него честное лицо,-- твердо сказала Бриджетт. -- Так кажется из-за того, что он редко улыбается,-- вставил первый Пановский. -- Ты ошибаешься, милый, со мной он был довольно весел,-- возразила Джет.-- Не стоит забывать, до какой степени ты умеешь выводить людей из равновесия. Я уверена, что капитан Хэнзард вчера вечером так и не смог понять, что ты за фрукт. -- Вряд ли капитан представляет меня фруктом. Вернее было бы сказать -- гуляш или шашлык. -- Это уже вовсе нечестно,-- произнесла Бриджетт, презрительно глядя на Пановских.-- Вы же слышали по рации, которая была у Джет, ее разговор с капитаном. Мало того, что он не каннибал, боюсь, что он к тому же и последний еще не вымерший пуританин. Две других Бриджетты дружно закивали головами, уныло согла-шаясь со своей подругой. -- Я думаю, его не стоит совсем сбрасывать со счетов,-- вступи-лась за капитана Джет.-- Ему просто надо набраться сил. -- Я думаю, ты не поняла, что имела в виду Бриджетт,-- сказала Бриди.-- Она скромно намекает на то, что ты слишком резко на него набросилась. Ты не могла повременить со своими поцелуями? Бедняга, должно быть, решил, что, вырвавшись из логова людоедов, он прямиком попал в гнездо вампиров. -- Девочки, девочки!..-- хором сказали оба Пановских. Затем тот, который был в вязаной камилавке и, значит, временно считался главным, продолжил: -- Мне совершенно не хочется участвовать в дебатах по вопросу о преимуществах различных способов соблазне-ния. Я хотел бы только посоветовать тебе не слишком увлекаться этим офицериком. Помни, что он -- часть армии. Восторгаясь кра-сивой формой -- поглядывай на кованый каблук. Возможно, Бриди права, и с ним надо помедленнее. Он сумел протянуть здесь так долго только потому, что имеет очень негибкий характер. Однако нельзя угадать, что выползет из его старой скорлупы, когда он сломается. И я меньше всего хотел бы выяснять это. Вы согласны со мной, Бернар? -- Абсолютно, Бернар. -- Тогда -- в атаку, дорогая,-- и пусть победит сильнейшая. -- Вам хорошо спалось, капитан? -- Спасибо, очень хорошо,-- Хэнзард сел на матраце, на котором провел ночь.-- Откуда у вас все это? -- Вы имеете в виду матрац? Нашим снабжением мы обязаны Берни. Этим завтраком,-- Бриджетт протянула Хэнзарду поднос,-- вы тоже обязаны Берни. Это его завтрак, но он решил, что вам он нужнее. На подносе была тарелка с яичницей из трех яиц, тарелочки с тостами и беконом, пинтовая кружка с апельсиновым соком, се-ребряная розетка с джемом и старинный кофейник из отеля "Плаза". Из носика кофейника шел пар. -- После завтрака я принесу вам воду для бритья. Если вы не собираетесь отращивать бороду, то можете побриться. -- Потрясающе! -- сказал Хэнзард. В первый момент он забыл обо всем, кроме еды. Однако, подняв глаза от опустевшей тарелки, он разглядел и ожидающую Брид-жетт. -- У вас сегодня другой цвет волос,-- заметил он. Стоящая перед ним Бриджетта была не рыжей, а светлой как лен, и волосы у нее были плотно уложены на голове в стиле ирландской крестьянки. -- Я вообще совершенно другая девушка. Вчера вас спасла Джет, она в нашей семье главная красавица. А я всего лишь Бриджетт, я занимаюсь домашним хозяйством. Кроме того, есть еще Бриди -- наша интеллектуалка. Она очень умная и рассудительная девушка. -- Но разве вы все не одна личность? Вы говорите об остальных, как о своих старших сестрах, хотя вы -- это и есть они. -- Конечно, вы правы, но нам для самоосознания важно разли-чать друг друга. Поэтому мы пытаемся путем разделения функций расщепить единую личность Бриджетты на три отдельные. Самая младшая всегда носит имя Бриджетт, потому что это не так инте-ресно. -- Самая младшая? -- Младшая -- это та, которая последней вышла из передатчика. Вы же понимаете, как это получается, не так ли? Передатчик создает что-то вроде эха. Так вот я -- то эхо, которое звучит здесь всего неделю. Джет, которая была Бриджетт до меня, живет здесь уже четыре месяца. А Бриди -- совсем старуха. Вы ее увидите, она пепельная брюнетка и ходит в старом лабораторном халате. Вы не представляете, как сильно одежда определяет поведение. -- А ваш муж -- тоже не один? -- Его двое, но мы решили представить вчера вам по одному экземпляру нас, чтобы не усложнять ситуацию. Бернар -- всегда Бернар. Он не дает себе труда дифференцировать свои личности, как делаем мы. Он настолько самодостаточен, что ничто не может поколебать его представление о себе. Скажите, капитан, а какой я вам нравлюсь больше -- блондинкой или шатенкой? Хэнзард потряс головой, словно пытаясь стряхнуть с лица паути-ну. Ему было непросто привыкнуть к столь резким переходам в разговоре. -- Вы,-- произнес он, пытаясь связать две части ее монолога,-- на минуту заставили меня поверить, что вы действительно разные девушки, но ваша последняя фраза вас выдала. -- Не сердитесь, капитан, но так трудно все время придержи-ваться своей роли. Даже у Золушки случались минуты, когда стар-шие сестры уезжали... Ой, как вы быстро все съели! Хотите еще? -- Пока нет. -- Тогда -- идемте со мной. Бернар хочет с вами поговорить. Последнее сильно напоминало забытую школьную сцену, когда учительница ведет тебя в кабинет директора. Хэнзард шел, разду-мывая, в чем он успел провиниться. Остановившись на пороге ка-бинета, он склонил голову и начал: -- Не могу выразить, насколько я благодарен за ваше гостепри-имство, доктор Па... -- Раз не можете, то и не пытайтесь, мистер Хэнзард. Обратите внимание -- я не пользуюсь вашим воинским званием, потому что считаю, что такое оскорбление было бы обидно для вас. Мой опыт общения с военными организациями: американскими, восточногер-манскими, а до этого -- Третьего Рейха, был в целом крайне негати-вен. Вы можете обращаться ко мне столь же неформально. Я всегда ощущал, что в Америке слово "доктор" имеет оскорбительный отте-нок, когда оно относится к человеку, не принадлежащему к медицине. Например, доктор Стрейнджлав или доктор Франкенштейн. -- Я постараюсь не забывать этого, сэр. И поверьте, я не хотел проявить неучтивость. -- Сколько вам лет, мистер Хэнзард? -- Тридцать восемь. -- Женаты? -- Разведен. -- Замечательно. Вы как раз подходящего возраста для моей Бриджетты. Ей двадцать семь. -- В каком смысле -- подходящего возраста для вашей Бриджет-ты? -- Вот это вопрос! -- оба Пановских хором рассмеялись. Затем, указывая на своего двойника, Пановский в камилавке сказал: -- Вы что, не видите его седые космы? А его ввалившуюся грудь? Вы не понимаете, что этот старик парализован от ног до пояса? -- Бернар, не городи ерунды,-- сказал двойник. -- Пожалуйста, не забывай, Бернар, что этот спектакль мой,-- сказал Пановский, указывая на камилавку.-- Так что позволь мне прибегать к небольшим поэтическим преувеличениям. Так на чем я остановился?.. Да, от ног до пояса. Разве вы не видите меня в инвалидном кресле? И вы еще спрашиваете, "для чего" вы нужны моей жене? Неужто вы настолько наивны, милейший капитан? -- Н-не совсем...-- пробормотал Хэнзард, смущенно переводя взгляд с одного Пановского на другого и обратно. -- Или, может быть, хотя ваша совесть позволяет вам убивать людей и даже нажать кнопку, которая уничтожит всю землю, тем не менее у вас настолько могучие моральные устои, что они не позволяют немного развлечь девочку? -- Возможно, вас это удивит, доктор, но некоторые из военных действительно обладают крепкими моральными устоями. -- А вот тут он тебя, Бернар, разделал как маленького,-- сказал Пановский без камилавки. -- Если вы, мистер Хэнзард, имеете какие-то возражения, будьте добры изложить их. -- Как бы высоко я не ценил достоинства вашей жены... -- Точнее, моих жен. В настоящий момент здесь три женщины, претендующие на это звание. -- Как бы ни были они красивы, они -- ваши жены, сэр. Я не являюсь сторонником... э-э... разврата. В любом случае, я не могу иметь какие бы то ни было отношения с законной супругой другого мужчины. -- Это правда, капитан? -- оба старых джентльмена подались вперед в креслах.-- Простите, это что, ваше искреннее возражение? -- Возможно, есть и другие причины, хотя и одного этого, как мне кажется, вполне достаточно для подобного решения. И, кстати, на каком основании вы сомневаетесь в моей искренности? -- Спроси его, Бернар, не католик ли он,-- подсказал Пановский без камилавки. -- Бернар, если ты хочешь сам вести этот разговор, то я отдам тебе мою камилавку. Или -- прекрати вмешиваться. Хотя я и сам собирался задать этот вопрос. Ну так как, капитан? -- Нет, сэр, я не католик. Меня воспитали методистом, но уже несколько лет я не был ни в какой церкви. Пановские вздохнули. -- Мы спросили вас об этом потому,-- пояснил главный,-- что в наше время крайне необычно встретить молодого человека с такими взглядами, как у вас. Их не осталось даже среди верующих. Видите ли, мы оба католики, хотя, учитывая наше состояние, я бы затруд-нился отнести нас к католической церкви. Прежде всего -- двое ли нас? И есть ли у нас душа? Хотя все это теология, а я не хочу сейчас в нее углубляться. А вот ваши сомнения и угрызения, полагаю, несложно развеять. Видите ли, наш брак, мягко говоря, фиктивного свойства. Бриджетта является моей женой только... какой там упот-ребляется изящный эвфемизм, Бернар? -- Номинально. -- Да, конечно. Мы женаты номинально. Кроме того, мы соче-тались только гражданским браком, а не церковным. Мы пожени-лись, ясно понимая, что детей у нас не будет. Даже будь у нас такое желание, крайне сомнительно, что его, принимая во внимание мой возраст, удалось бы исполнить. В глазах церкви такой брак вообще и браком-то не является. Если бы мы могли обратиться к законным органам, аннулировать наш брак было бы очень просто. Но развод -- это, в конце концов, пустая формальность, подтверждающая несу-ществование того, что не существовало никогда. Если вам будет удобнее, считайте Бриджетту моей дочерью, а не женой. Не правда ли -- это более привычно, если у старого мудрого ученого, или у старого зловредного ученого, имеется молодая очаровательная доч-ка, которую он может вручить герою. Что-то я не припомню случаев, чтобы герой от нее отказался. -- Если все обстоит так, как вы говорите, зачем вам было же-ниться на ней? -- Мой гражданский брак с Бриджеттой, которую, как вы могли заметить, я очень люблю, это типичный mariage de convenance[1]. Мне нужен кто-нибудь, кто мог бы получить после меня наследство. Я заработал у нашего правительства огроменные суммы денег. -- "Огроменные" -- как это вульгарно! -- заметил двойник. -- Разумеется, вульгарно, но зато как по-американски! Так вот, я женился на Бриджетте, которая была ассистенткой у меня в лаборатории, чтобы она могла получить после меня наследство. Иначе все достанется правительству, которое я не слишком жалую. Кроме того, кто-то должен продолжать после моей кончины начатые мной судебные баталии. -- Я веду процесс против Закона о Концентрации Ресурсов при Чрезвычайных Обстоятельствах,-- пояснил Бернар-без-камилавки. -- Бернар, сейчас говорю я! Ну и потом, мне нужен был хоть кто-то, с кем можно было бы побеседовать в моей мрачной тюрьме, среди охранников из секретных служб и болванов-лаборантов с промытыми мозгами, которых они посылают ко мне. Вы знаете, мне запрещены частные беседы с коллегами из университета, эти типы боятся, что я выдам секреты ихнего тайного оружия. Которое, между прочим, изобрел я. Вот так же власти обошлись с Прометеем за то, что он даровал людям огонь. -- Спокойней, Бернар, ты слишком возбудился. Лучше передай мне на время шапочку, и я все объясню капитану. Я полагаю, мы сумеем достичь компромисса, удовлетворяющего все стороны... Однако, прежде чем он успел приступить к своей миссии, в ком-нате появились еще одна Бриджетта, на этот раз черноволосая. Она вошла через дверь в дальнем конце комнаты. За ней на небольшом расстоянии следовали Бриджетт, Джет и Бриди. Вот увидите, она пройдет насквозь,-- объявила Бриди. Так и произошло. Черноволосая Бриджетта приблизилась к сво-ему мужу и невозмутимо прошла сквозь него. Пановский не обратил на это происшествие никакого внимания. -- Это Бриджетта суб-первая,-- пояснил его двойник Хэнзар-ду.-- Иначе она, как вы понимаете, не ходила бы по дому, открывая двери, вместо того, чтобы, как и полагается порядочному призраку, проходить сквозь них. Я полагаю, она отправляется в Париж. В Опера Комик идет "Кандид". Я решил поговорить с вами здесь, а не в моем кабинете, для того, чтобы не пропустить ее отъезда. Там, за дверью, как раз и находится наш домашний передатчик. Хэнзард удивленно глянул на дверь. Если бы минуту назад его спросили, что может скрываться за этой дверью, он бы решил, что там обычная кладовка. На двери не было никакого металла и, главное, по комнате не разгуливало ни единого охранника. Впрочем, это неудобство искупалось удвоенной охраной вокруг дома. Бриджетта суб-первая закрыла за собой дверь передатчика. Шесть пар глаз в полном молчании уставились на закрытую дверь. Через минуту сквозь дубовую филенку просунулась рука. По неуверенным движениям этой руки можно было представить, какое изумление появилось сейчас на лице самой женщины. Пановский подкатил на своем кресле к двери, коснулся дрожащей руки. Та слабо ответила на пожатие, но каждый из находящихся в комнате знал, сколько радости и облегчения было в этом непримет-ном движении. Женщина, бывшая недавно суб-первой Бриджеттой, прошла сквозь дверь. Она двигалась с улыбкой на лице, но с плотно зажму-ренными глазами, как и полагается призраку, впервые проходящему сквозь дверь. Потом она открыла глаза. -- Ой! Значит, это правда. Берни, ты был прав! Пановские снисходительно хмыкнули, словно желая сказать: "Не-ужели я бываю неправ?",-- но ничего не произнесли. Все-таки сегодня был ее день рождения, а не их. Новая Бриджетта смотрела на три свои подобия с улыбкой, к которой, впрочем, примешивалась капелька страха. Потом она под-няла глаза и увидела Хэнзарда. Улыбка на ее губах не исчезла, но стала значительно серьезней. -- Кто это? -- тихо спросила Бриджетта. Хэнзард не знал, что ответить, и никто, кажется, не собирался выручать его. Так Хэнзард и Бриджетта довольно долго стояли, молча глядя друг на друга, улыбаясь, но как бы и не вполне улыбаясь, и никто из присутствующих не вмешивался в эту многозначитель-ную сцену и не нарушал тишины. В последующие дни они немало спорили, можно ли назвать слу-чившееся "любовью с первого взгляда". И хотя во мнениях они так и не сошлись, вряд ли этот нежнейший спор следует считать раз-молвкой. После обеда с обещанным кэрри, которое Пановский приготовил в честь новой Бриджетты, после того, как распили последнюю, припа-сенную для особого случая, бутыль шампанского и выкинули бокалы сквозь окно, Пановские провели Хэнзарда в библиотеку. Они распо-ложились неподалеку от суб-первого Пановского, который, устроив-шись в углу, проглядывал изящный фолиант, заполненный, как можно было без труда догадаться, уравнениями неомондриановского вида. -- Не обращайте на него внимания,-- успокоил Хэнзарда Панов-ский.-- По совести говоря, он самый удобный сожитель в мире. Мы не обращаем внимания на него, он не обращает внимания на нас. Я привел вас сюда, чтобы продолжить нашу утреннюю дискуссию. Видите ли, Натан -- можно я буду называть вас Натаном? -- наша здешняя жизнь довольно надежна. Мы можем позволить себе неко-торую роскошь, но никаких прочных ресурсов у нас нет. Наш един-ственный источник снабжения -- Бернар и Бриджетта из реального мира. Кстати, Натан, этот ваш термин очень хорош, если вы не возражаете, я тоже буду им пользоваться. У нас есть небольшой запас консервов, копченого мяса и еще кое-каких продуктов, отло-женных на черный день. Но признайте, это не слишком прочная основа для будущей жизни. Вы вообще задумывались о будущем? Вы размышляли, что будете делать тут через год? А через десять лет? Учтите, возврата домой -- нет. Процесс, в результате которого мы возникли, необратим. Он подобен энтропии, строго говоря, мы с вами всего лишь еще одно проявление второго закона термодина-мики. Короче говоря, Натан, мы здесь застряли навсегда. -- Мне кажется, в подобных случаях лучше не мучиться буду-щими проблемами. Надо просто жить день ото дня. -- Типичная философия концлагерного типа. Да, мы обязаны делать все, чтобы выжить как можно дольше. Но раз так, то вы должны признать, что некоторые правила поведения, принятые в том мире, здесь неприменимы. -- Если вы имеете в виду мои угрызения совести, сэр, то я придумал способ, как преодолеть свои собственные возражения. Будучи капитаном вооруженных сил, я имею право при некоторых обстоятельствах проводить церемонию бракосочетания. Но в таком случае, мне кажется, у меня должно быть также право осуществлять развод. -- Как жаль, Натан, что вы служите в армии. Иезуиты нашли бы лучшее применение такому казуисту, как вы.
-- Но я должен предупредить: развод не гарантирует, что за ним немедленно последует новый роман. Хотя не исключено и такое. -- Вы намекаете, чтобы я оставил свое сводничество? Вы, аме-риканцы, презираете такую помощь, не так ли? Ну и прекрасно. Вы предоставлены самому себе, Натан. Теперь по рукам? -- Но я также хочу, чтобы вы поняли -- я не развратник! Воз-можно, четыре здешние женщины и были в свое время одной, но теперь их четверо, а я всего один. -- Ваша дилемма приводит мне на память один восхитительный отрывок из "Декамерона". Однако, как и договорились, предостав-ляю вам самим разбираться с этой девушкой, ну, или девушками, В этот момент три из четырех упомянутых девушек вошли в комнату. -- Извините, что мы вам помешали,-- сказала Джет,-- но мы решили, что вы должны это знать: Бриджетт умерла. -- Как? -- воскликнул Хэнзард. -- Не стоит волноваться, Натан,-- успокаивающе произнес Пановский.-- Ничего особенного не произошло, такое бывает. -- Видите ли, она покончила жизнь самоубийством,-- объяснила новая Бриджетта Хэнзарду, совершенно не успокоенному словами Пановского. -- Но почему? -- спросил он. -- Это предсказывал еще Мальтус,-- сказала Бриди.-- Сами по-нимаете: пищевые ресурсы ограничены, а население разрастается. Значит, кто-то должен уйти. -- Вы хотите сказать, что каждый раз, когда из передатчика появляется новый человек... вы пристреливаете кого-нибудь? -- Боже мой, конечно, нет, неужели вы думаете, что я могла бы стрелять в саму себя? -- воскликнула Джет.-- Они принимают яд и ничего не чувствуют. Понимаете, мы тянем жребий. Все, кроме Бриди, у нее самый большой опыт жизни здесь, с этим приходится считаться. Сегодня короткая соломинка досталась Бриджетт. -- Я не могу поверить. Вы что, до такой степени не цените свою жизнь? -- Вы все-таки не понимаете особенностей нашего существова-ния! -- Бриджетта положила руки на плечи своих двойников.-- Я очень ценю свою жизнь, но у меня этой жизни так много, что мне по карману расстаться с несколькими из них. Ведь я все равно останусь жива. -- Это аморально! -- другого определения Хэнзард найти не мог.-- Это так же аморально, как и людоедство, которым занимаются мои солдаты. -- Зачем так грозно, Натан,-- успокаивающе произнес Пановский.-- Не надо никого обвинять, пока вы не знакомы с фактами. Помните, что мы говорили об отмене прежних правил? Неужели вы думаете, что я -- атеист, который, как говорят, с легким сердцем может совершить самоубийство? Вы что же, полагаете, что я так легко соглашусь погубить свою бессмертную душу? Ну уж нет! Но прежде чем рассуждать о морали, мы должны побольше узнать об истинном и ложном. Я надеюсь, вы простите мне такое длинное вступление. Но я не знаю, как бы это объяснить попроще. Мне всегда не нравились упрощения научно-популярной литературы. Я думаю, было бы лучше, если бы вас просветил кто-то другой. Бриди, дорогая, ты не отказалась бы сообщить милейшему капитану некоторые ос-новные принципы нашей жизни здесь. Заодно ты можешь объяснить Бриджетте ее новые обязанности. Бриди склонила голову, слегка пародируя покорность. -- Да-да,-- сказал Хэнзард.-- Объясняйте, объясняйте, объяс-няйте. Объясняйте с самого начала. Короткими, любому идиоту понятными словами. -- Ну так вот,-- начала Бриди,-- дело обстоит следующим об-разом... Глава 10 МАРС "Не надо было мне входить в пресловутый комитет "Эйхману[2] -- беспристрастный суд",-- думал он.-- Это было самой большой из моих ошибок. Не вошел бы в комитет -- был бы уже начальником штаба космических войск". А с другой стороны, велика ли потеря? Разве здесь не лучше? Сколько бы он ни издевался вслух над здешним бесплодным ланд-шафтом, от себя он не мог скрыть восхищения острыми скалами, резкими контрастами света и тени, песчаными дюнами в кратерах, кровавыми закатами. Все это было... как бы это сказать точнее?.. Какое слово он не может подобрать? Это было таким мертвым. Скалы и пыль, пыль и скалы. Слабый, процеженный свет солнца. Тишина. Чужое небо с двумя крохотными лунами. Дни и ночи, не имеющие никакого отношения к земным дням и ночам. Часы на станции напрасно отсчитывали земное время, снаружи просачива-лось время марсианское. Создавалось впечатление, что он выпал из общего потока времени и парит неведомо где. Хотя, возможно, так кажется из-за слабого тяготения. Оставалось пять недель. Он жил надеждой, но даже себе не гово-рил, на что он надеется. Он играл сам с собой в пикантную игру: подходил к опасной мысли, насколько хватало смелости, а потом отскакивал в сторону, как ребенок на морском берегу отскакивает от пенящегося вала прибоя. Из обсерватории по коридорам, стены которых выкрашены в за-щитный армейский цвет, он прошел к своему кабинету. Там он отпер ящик письменного стола и вытащил тонкую книжечку. Раскрыл знакомые страницы, усмехнулся невесело. Членство в печальной памяти комитете стоило ему продвижения по службе, а что бы случилось, стань известно, что он, генерал-майор Гамалиэль Питман, является американским переводчиком немецкого поэта Каспара Мааса? Тонкая книжечка, что лежит перед ним, вызвала в свое время немало толков. Интересно, что сказали бы на Земле, узнай там, что на кнопке судного дня лежит та самая рука, что в свое время писала знаменитое заклинание, с которого начинается маасовский "Углерод-14": Ракетой разрушим развратный Рим, Мерцанием радия мир озарим... Кто сказал, что душа нашего современника, маасовского лириче-ского героя настолько умалилась в размерах и кругозоре, что придать видимость жизни ее иссохшему праху может лишь величайшее ис-кусство? Шпенглер? Нет, кто-то после Шпенглера. Все прочие дви-жения души человеческой умерли вместе с Богом. В любом случае, относительно его души это было верно. Она прогнила насквозь, словно кариесный зуб, и оставшуюся оболочку он заполнил эстети-кой, словно серебряной пломбой. К сожалению, этого было недостаточно. Даже самое лучшее ис-кусство, какое могла воспринять его прогнившая душа, очень мед-ленно и постепенно приближало его к необходимости прямо назвать то, на что он надеялся и что называть не хотел. Он очень не хотел ее называть и сам знал это. Знаменитая способность к самообману, приписываемая вообра-жению, сильно преувеличена. А с другой стороны, что ему оставалось делать еще? За пределами серебряной пломбы не было ничего, кроме пустой скорлупы. Там была его жизнь, состоявшая из пустых форм и механических дви-жений. Считалось, что у него счастливый брак -- это означало, что он никак не мог набраться решимости получить развод. Он был отцом трех дочерей, каждая из которых состояла в таком же браке, что и отец. Успех? У него была чертова уйма успеха. Время от времени он консультировал кое-какие корпорации и получал такую добавку к армейскому жалованию, что опасаться будущего не было оснований. Он умел поддерживать осмысленный разговор и потому вращался в лучших кругах вашингтонского общества. Он был лично знаком с президентом Мэйдигеном и порой ездил с ним поохотиться в Колорадо, откуда президент был родом. Он безвоз-мездно проделал немалую работу для Ракового Фонда. Его статья "Глупость умиротворения" была напечатана в "Атлантик Мансли", и ее высоко оценил сам бывший государственный секретарь Дин Раек. Он печатал под псевдонимом переводы из Мааса и других представителей мюнхенской "Проклятой богом школы", и критика высоко ценила их, если не за содержание, то, во всяком случае, за тонкость исполнения. Что еще можно просить у жизни? Он не знал. Конечно, он знал, но притворялся, что не знает. Он снял телефонную трубку, набрал номер комнаты Хэнзарда. "Сыграю-ка я в пинг-понг",-- подумал он. Питман очень хорошо играл в пинг-понг. Он вообще демонстрировал великолепные резуль-таты во всех соревнованиях, где требовалась физическая подвиж-ность или быстрота ума. Он был хорошим наездником и приличным фехтовальщиком. В молодости он занимался пятиборьем и защищал честь Соединенных Штатов на Олимпийских играх. Хэнзарда не было на месте. Черт бы побрал Хэнзарда. Питман снова вышел в коридор. Он заглянул в читальный зал и игротеку, но там никого не было. Непонятно почему у него пере-хватило дыхание. "Прочь, прочь, развратница Фортуна". Экс-сержант Уорсоу стоял на посту у дверей пункта управления. Он вытянулся по стойке "смирно" и четко отдал честь. Питман не заметил его. Он прошел внутрь и остался наедине с приборами запуска ракет. Ему пришлось сесть: ноги его дрожали, грудь взды-малась и опадала нервными толчками. Здесь не надо было скрывать свое состояние, и он позволил нижней челюсти отвиснуть. "Я как будто белены объелся",-- сказал он про себя. Он еще не приходил на пункт управления вот так, без причины. Он понял, почему его так тянет сюда, и видел, что еще есть время уйти, не сказав себе ничего. На пункте управления было темно, только над пультом горел уголек красной лампочки -- план "Б" введен в машину. Питман наклонился и включил экран. На нем появилось увеличенное изо-бражение Земли. Три четверти ее были в темноте. Чувство не умирает никогда. Неверно думать, что чувства могут умереть. Они лишь изменяются... Но боль от этого не меньше. Он перевел глаза на кнопку, расположенную точно под красной лампочкой. Неужели через пять недель... Неужели на этот раз все произой-дет?.. Нет, конечно, нет, разумеется, поступит отмена приказа. И все-таки... Слезы затуманили серые глаза генерала Питмана, и он наконец сформулировал свою мечту, на которую давно уже не смел надеять-ся: -- Я хочу... хочу... Я хочу нажать ее немедленно. Редко бывало, чтобы Хэнзарду до такой степени не нравилась его работа. Если, конечно, то, чем он занимался, можно было назвать работой. Если не считать ежедневных тренировочных прогонок пла-на "Б" и непрерывных проверок казармы, рота бездельничала. Чем прикажете занять двадцать пять человек в крохотном, герметически закупоренном помещении, где все так автоматизировано, что даже ремонт оборудования происходит автоматически? физическими уп-ражнениями? Или медитацией? Прав был Питман, самая большая проблема на Марсе -- скука. Странно, что марсианский персонал меняется так редко. Не было никаких причин, запрещающих посылать через передатчик людей на восьмичасовые вахты. Видимо, генералы, которые решали подоб-ные вопросы, состарились в ту эпоху, когда Марс отстоял от Земли слишком далеко, чтобы каждый день ездить туда на работу. Хэнзард попытался последовать совету Питмана и отыскать себе в библиотеке какую-нибудь длинную, скучную и знаменитую книгу. Он остановился на "Домби и сын", хотя ничего не знал об этом романе и прежде не читал ни страницы Диккенса. Постепенно ис-тория начала затягивать его, хотя Хэнзард постоянно чувствовал, что ему неприятна холодная, гордая фигура старшего Домби. Одна-ко, когда, преодолев четверть романа, Хэнзард увидел, что Поль Домби-сын умер, то дальше читать просто не смог. Преемственность поколений, неосознанно привлекавшая его в названии романа, ока-залась авторской иронией, и когда ожидание было обмануто, он почувствовал себя таким же осиротевшим, как и старший Домби. Прошла неделя, а приказ бомбить безымянного врага еще не был отменен. Питман сказал, что пока рано тревожиться, но как можно было не тревожиться? С Марса Земля казалась всего лишь яркой звездой на небосклоне, но на этой искорке, мерцавшей в темноте, жили его сын и жена. Точнее, его бывшая жена. Они жили в Вашингтоне и, конечно, будут среди первых погибших. Возможно, по этой причине они окажутся самыми счастливыми среди всех, кого уничтожит война. Отмена приказа придет и причин для беспокойства нет, но что, если отмены так и не будет? Окажется ли тогда Хэнзард виновником смерти Натана-младшего и Мэрион? Или его следует считать их защитником? Конечно, это сбивало с толку -- думать о двух жизнях, когда на карту поставлены многие миллионы. Что значат эти две жизни на фоне глобальной стратегии и политики максимального эффекта? В компьютер заложены все факты, все просчитано, эти двое тоже не забыты, так что нечего думать о них отдельно. Можно ли в подобном случае говорить о виновности нажавшего кнопку? Вряд ли. Человек может убить другого человека, даже трех или четырех, и быть в этом виновным, но как принять на себя вину за всеобщую смерть? Обычно всю вину взваливают на противника. Но противник так далеко и его вина так сливается с изгибами истории, камуфлируется ими, что Хэнзард порой сомневался в таком удобном для совести ответе. А впрочем, любому ясно, что такого рода размышления -- всего лишь нездоровые и бесцельные спекуляции на моральных принци-пах. Как там сказал генерал Питман? "Совесть -- это роскошь, доступная только штатским". Хэнзард пообедал в одиночестве, затем вернулся в свою комнату и попытался послушать музыку. Однако сегодня любые произведе-ния звучали словно польки, исполняемые в немецкой пивной. Хэн-зард принял таблетку легкого снотворного, которым снабжался пер-сонал марсианского командного пункта, и улегся в постель. Он шел с Натаном-младшим по увядшему лугу. Повсюду жуж-жали мухи. Хэнзард с сыном охотились на оленя. Натан-младший нес ружье, в точности так, как показал отец. У Хэнзарда в руках было ведерко с завтраком. Вот-вот должно было произойти что-то ужасное. Цвет травы изменился от желтого к коричневому, а потом к черному. Воздух был полон жужжания. Он проснулся и поднял телефонную трубку. -- Да? -- А, наконец-то я нашел вас, Натан! -- Слушаю, генерал Питман. -- Я подумал, что неплохо было бы сыграть в пинг-понг. -- Когда? -- спросил Хэнзард. -- А если прямо сейчас? -- Кажется, это неплохая мысль,-- сказал Хэнзард. Так оно и было. Глава 11 УСТРОЙСТВО МИРА -- Нужно действовать быстро,-- сказала Бриди,-- а то получится так, что два объекта одновременно займут одно и то же место. Ничего хорошего из этого не получится. Поэтому мы обязательно находимся здесь с двух до трех, когда производятся передачи. Хэнзард выхватил из передатчика консервную банку паштета из гусиной печенки -- не настоящую, конечно, а эхо, только что произведенное маленьким передатчиком. В реальном мире лаборант залез в правый приемник и переложил банку, которую он только что передал сюда, обратно, в левый передатчик. Лаборант нажал кнопку, и Хэнзард выхватил из передатчика еще одну баночку паштета. Корзина у ног Хэнзарда постепенно наполнялась. -- Мне кажется,-- рассудительно произнес Хэнзард, продолжая скидывать банки в корзину,-- что все это противоречит законам сохранения. Откуда берутся эти банки? Каким образом одна-единственная банка там производит корзину банок здесь? -- Если вы, Натан, хотите получить ответ, нужно начать с основ-ных принципов. В противном случае это будет напоминать попытку объяснить действие ядерного реактора человеку, верящему в недели-мость атомов. Хотя ваш вопрос не очень отличается от того, который подал Бернару идею суб-уровней реальности. Он даже построил экс-периментальную модель этого устройства и чуть не свел с ума прессу, которая не могла решить -- бог он или просто псих. Но тут он сооб-разил, что упустил из виду пресловутый принцип противодействия. Действительно, везде и всюду любому действию соответствует про-тиводействие, равное по величине и направленное в другую сторону, а действию передачи, насколько можно видеть, не соответствует ни-какого противодействия. Ничего, что можно было бы измерить! Ра-зумеется, противодействие существовало, но оно было скрыто в урав-нениях, и Бернар стал заново изучать свои выкладки. Вы знакомы с топологическими преобразованиями? Но даже если и незнакомы, вам все равно известно, что существуют неэвклидовы геометрии и что они так же истинны, как и та, что изучают в школе. Так вот, передача материи попросту является топологическим преобразованием объек-та из мира с обычным пространством в некое другое место... а затем обратно. Но когда переданное тело достигает этого "другого" места, то возникает реакция противодействия, образующая наше "эхо". Бо-юсь, что все это вы уже сообразили самостоятельно, но наберитесь терпения, скоро мы дойдем и до вашего вопроса. Видите ли, следст-вием бернаровских рассуждении стало построение совершенно новой физики, в которой наша Вселенная является особым, причем самым тривиальным, случаем. В бернаровский физике имеются последова-тельные уровни реальности, и материя может существовать на любом из них. И хотя в природе вещества происходят радикальные измене-ния, совершенно необязательно, чтобы такие же изменения происхо-дили в энергетических взаимодействиях. -- Не понимаю,-- честно сказал Хэнзард. -- Это значит, что суб-вторая реальность освещается светом, который исходит от самого обычного солнца. Крайне удачное для нас следствие двойной природы света, который является одновре-менно и волной, и потоком частиц. -- Жизненно необходимое следствие, скажу я вам. Но насколько велика потеря энергии при освещении нашего мира? Звук, например, из одного мира в другой не переносится. -- Это потому, что он производится соударениями суб-первых частиц и движется в среде суб-первого газа. Аналогично, мы можем получать из суб-первой Вселенной лучистое тепло, но не теплоту, передаваемую конвекцией или теплопроводностью. Магнетизм и электропритяжение продолжают действовать на сублимированные тела, кроме того, Бернар экспериментально доказал, что гравитация наших миров не взаимна. Но лучше не будем углубляться в подобные тонкости. Физика ступенчатых миров до крайности запутана и не доставляет никакого удовольствия женщине вроде меня, которая хотела бы жить в старомодной, комфортабельной ньютоновской Все-ленной. -- Но вы можете принимать радио- и телепередачи из реального мира. Это я уже выяснил. -- Конечно, если есть суб-второй приемник. -- В таком случае, почему бы вам не связаться с реальным миром по радио? Соберите коротковолновый передатчик и расскажите лю-дям о своем положении. -- А вы не пробовали светить фонариком в глаза человеку реаль-ного мира? Нет? Ну так попробуйте, и вы поймете главный принцип наших отношений. Мы можем видеть их свет, а они не замечают лучи, испускаемые вторичной материей. То же самое можно сказать о лю-бых радиопередачах. Реальный мир всегда останется реальным для нас, вторичных существ. Но для мира первичного наш мир все равно что не существует. Мы никак не можем повлиять на него. Увы, связь осуществляется только в одну сторону. Как отметил Бернар, субли-мация материи необратима. Это еще один пример возрастания энт-ропии. Поэтому, сколько бы паштета мы здесь ни нагромоздили, по отношению к тому миру мы всегда останемся людьми второго сорта. -- В таком случае я не понимаю, почему Пановский, я имею в виду Пановского суб-первого из реального мира, почему он продол-жает снабжать вас? -- Все делается благодаря вере,-- сказала Бриджетта, помогав-шая Хэнзарду складывать банки так, чтобы они не слишком давили на пол и не провалились сквозь него.-- Нам надо благодарить бога, что Бернар католик и у него невероятный опыт веры в самые неве-роятные вещи... О, прости, пожалуйста! -- перебила она саму себя, взглянув на Бриди.-- Я забыла, что сейчас рассказываешь ты. -- Ничего, милая, роль Бриджетт ты начнешь разучивать, как только перекрасишь себе волосы. Кроме того, я уже два года как покинула реальный мир и ты знаешь лучше, что там происходит. -- Когда Бернар сформулировал свою теорию,-- начала Брид-жетта,-- он попытался проэкстраполировать, какие проблемы воз-никают у сублимированного существа в несублимированном мире. У него не будет ничего из предметов первой необходимости: ни пищи, ни воды, ни даже воздуха. Трудно сказать, долго ли он сможет просуществовать в подобных условиях, но, думается, его ничто не убьет, пока он сам не задохнется. Первой задачей было обеспечить нас сублимированным воздухом. Это должна была делать насосная станция, которую строили для снабжения марсианских командных пунктов. Бернар напридумывал всяких благовидных предлогов, что-бы этот передатчик был поставлен под вашингтонским куполом, а не вблизи озера Верхнее, как планировалось вначале. Через месяц работы передатчика купол был наполнен и, пока насосы работают, сюда поступает достаточно воздуха, чтобы компенсировать потери через транспортные шлюзы. К сожалению, грузовые передатчики были расположены где-то в другом месте, как того требовало при-ложение к Закону о Концентрации Ресурсов. Военные считают, что нельзя собирать все в одном месте, чтобы шпионы не проникли в тайны снабжения марсианской базы, а мы в результате лишились начальных преимуществ Робинзона Крузо. -- Зато людоеды у вас есть,-- заметил Хэнзард, -- С этим Бернар ничего не мог поделать. Он настаивал, чтобы передатчики лагеря Джексон были построены за пределами купола, что аккуратно разрешило бы нашу проблему... -- И мою проблему тоже. -- Простите, я выразилась неосторожно. Но в главном он прав: эти люди опасны. Остается надеяться, что они не обнаружат нас. Да мы и не оставляем следов. -- Никакой проблемы не возникло бы, если бы вы рассказали об этом представителям правительства. Тогда у этих людей была бы пища и офицеры -- им нужно и то и другое. -- У Бернара иной взгляд на правительство, чем у вас, капитан,-- холодно произнесла Бриди.-- Вспомните, что его отношения с правительством всегда оставляли желать лучшего. Когда власти не мешали ему работать, они отнимали и извращали результаты его труда. Не надо спорить со мной на эту тему, я всего лишь пытаюсь объяснить вам позицию Бернара. Кроме того, неужто вы думаете, что ему поверили бы на слово в таком сомнительном вопросе? Ученые, работающие на правительство, не поняли бы его доказа-тельств, они все еще обсуждают справедливость математики, на которой основан сам передатчик. Но даже если бы удалось убедить ученых, попытайтесь представить, как вы будете объяснять армей-скому генералу, что рядом с ним существуют невидимые люди, способные проходить сквозь стены и проникать в любые государст-венные тайны, что на этих людей невозможно завести досье, но, тем не менее, им надо посылать пищу. И все это при условии, что они никогда не дадут о себе знать. -- Вы так здорово все мне представили, что я не могу понять, как он сумел убедить самого себя. -- Вера,-- серьезно сказала Бриджетта. -- Вера и разум,-- поправила Бриди.-- Не надо забывать, что Бернар всю жизнь был математиком. Точное уравнение будет для него веским доказательством. Хотя наше существование для него всего лишь математическая абстракция, он верит в него столь же твердо, как в теорему Пифагора. -- И из крупицы веры возникло все наше изобилие? -- Хэнзард взмахом руки указал на запасы, переполнявшие полки в комнате.-- А чем он объясняет своему лаборанту необходимость его идиотской работы? Ведь если лаборант не понимает, что снабжает нас бакалеей, то для него подобное занятие -- полная бессмыслица. -- Когда дело касается пищи, Бернар им говорит, что его беспо-коит возможная потеря питательных свойств при многочисленных повторных передачах. Объяснение нелепое, но не забывайте, что сама идея этого устройства нелепа для большинства людей. Не забывайте также, что правительство сделает для Бернара все, лишь бы он оставался ручным. Например, матрацы. Вы не слыхали исто-рию с матрацами? Хэнзард отрицательно покачал головой. -- Некоторое время назад,-- подхватила Бриджетта,-- каждый раз, когда я куда-нибудь отправлялась, я заворачивалась в матрац. Так приказал Бернар. Охранникам из секретной службы он говорил, что это для того, чтобы я не ушиблась во время перехода. На самом деле матрацы были нужны для того, чтобы мы могли на них спать. В результате мое появление в парижском посольстве произвело фурор. Мадам Вьяндо решила, что такова новая нью-йоркская мода, и назавтра заказала себе три матраца. -- Неужели никто ничего не заподозрил? Ведь все, что вы пере-даете, очевидным образом -- предметы, необходимые для выжива-ния. -- А кто может заподозрить, что мы интересуемся выживанием? Конечно, лаборанты все время жалуются на бессмысленную работу, которую дает им Бернар. Кроме того, Бейзил из НАСА заходил, чтобы спросить, чем, собственно, занимается Бернар, но ему доста-точно было намекнуть, что мы заняты исследованиями, связанными с передачей без приемника, как они были готовы сделать все что угодно. Они полагают, что Бернар вполне способен снести еще одно золотое яичко. -- Ну как, мы все объяснили, капитан? -- спросила Бриди. -- Да, премного благодарен. Я очень тронут, что вы потратили на меня столько времени. Бриди ядовито улыбнулась. -- Между прочим, вы позабыли о самой большой проблеме. Вы так и не узнали, каким образом вы можете ходить по реальному полу. -- Признаюсь, что все последние дни я ходил, ничуть не заду-мываясь, что это проблема, да еще и большая. Ну так как же получается, что я могу ходить по тому самому полу, через который могу проплыть? -- Успокойтесь, капитан, и не надо считать себя дураком,-- ска-зала Бриджетта.-- Подобное на вашем месте случилось бы с любым. Совершенно естественно, что то, что вы всегда делали, восприни-мается как само собой разумеющееся. А вот для Бернара нет само собой разумеющихся вещей, и для него это было основной трудно-стью, стоящей на пути к выживанию. Он до сих пор не уверен до конца, не начнем ли мы тонуть в земле, едва появимся тут. Поэтому я так обрадовалась, появившись здесь утром -- ведь я почувствовала себя на твердой земле. Во всяком случае, достаточно твердой, если не надевать туфли на высоком каблуке. -- Но как это получается? Что не дает мне провалиться, если, как вы говорите, тяготение продолжает на меня действовать? -- Если угодно, можете назвать это поверхностным натяжени-ем,-- сказала Бриди,-- хотя в действительности речь идет о новой форме потенциальной энергии, свойственной всем формам материи на любом уровне реальности. Подобно статическому электричеству она образует эквипотенциальную поверхность на границе любого объекта. Ее можно представить как своеобразную пленку или энер-гетическую скорлупу. Две поверхности порождают небольшую силу отталкивания, и эта сила удерживает сублимированные объ-екты относительно несублимированных, например, наши консер-вные банки на их полках или ваши ноги на подлинном тротуаре. Сила уменьшается пропорционально квадрату расстояния между двумя предметами, кроме того, она зависит от уровня реальности, и чем больше разница в уровнях, тем быстрее уменьшается сила взаимодействия. Так что суб-четвертая, а может быть, даже и суб-третья банка провалятся сквозь реальную полку, не заметив ее, хотя банки соседних состояний лежат на полке довольно устойчиво. Впро-чем, приложив некоторую силу, сопротивление поверхности можно преодолеть. Поэтому материя второго уровня может взаимодейство-вать с материей первого уровня, и вы можете проплывать сквозь пол. Подобные тонкости мы узнали уже здесь. Пановский суб-первый до сих пор не имеет полной уверенности и продолжает снабжать нас досками и ковриками из линолеума, которые нам совсем не нужны. Когда мы пытаемся расстелить коврики, они сворачиваются и погружаются в пол. Но все равно мы рады, что он ошибается в сторону перестраховки, а не наоборот. -- Все,-- сказал Хэнзард.-- Считайте, что я уже провалился сквозь ваши объяснения и тону все глубже и глубже. Суб-третьи и суб-четвертые банки... я не думал, что возможно и такое. -- А как по-вашему, что получится, если передать куда-нибудь одного из нас? Суб-вторая личность, проходя через передатчик, оставит после себя суб-третье эхо. Вы, конечно, бывали в пещерах и знаете, как долго эхо может повторяться. В конце концов, вы сами описали нам такой случай. Когда ваш малоприятный сержант отправил на Марс свою голову, здесь наверняка появилась его суб-третья башка. Вы просто ее не заметили, а потом один бог знает, что с ней произошло. Скорее всего, она провалилась сквозь реальную землю и суб-вторую воду. Суб-первая вода, как вы могли заметить, не поддерживает суб-вторые тела. То же относится и к следующей ступени. Упрощенно это можно сформулировать в виде такого правила: после сублимации твердые тела несублимирован-ного мира кажутся имеющими свойства жидкости, жидкости -- свойства газа, а газы подобны давно вышедшей из моды субстан-ции -- эфиру. -- Хорошо,-- покорно сказал Хэнзард.-- Но вернемся на минуту к суб-второму Уорсоу. Ему отхватил голову суб-первый передатчик. Как это может быть? -- Но я же говорила, что энергетические взаимодействия не ме-няются при опускании по шкале реальности. Суб-второй передатчик не может ничего сделать с реальным объектом, но суб-первый пе-редатчик может отправить голову не только суб-второго, но и суб-любого Уорсоу куда угодно. -- Во всяком случае, в одном вы меня убедили. -- И в чем же? -- спросила Бриджетта. -- Я ни в коем случае не позволю больше себя передавать. -- Не понимаю,-- сказала Бриди. -- Если уж мне стоит таких мук и трудов выжить здесь, поду-майте, каково будет жить Хэнзарду суб-третьему. -- Об этом не стоит беспокоиться. Если он даже и не утонет в земле, то очень быстро умрет от удушья, поскольку у него нет суб-третьего воздуха. По крайней мере, сейчас нет. Хэнзард суб-третий или, если хотите, Бриджетта суб-третья -- нежизнеспособны. В это время сквозь стену в комнату въехал на своем кресле Пановский. -- Милая,-- вопросил он жизнерадостно,-- ты уже обосновала справедливость нашей программы по эвтаназии? -- Я как раз подхожу к этому вопросу,-- сказала Бриди. -- Вообще говоря, в этом больше нет необходимости,-- сказал Хэнзард.-- Я уже понял необходимость ограничения. Иначе из-за регулярных поездок вас может собраться слишком много. Хотя мне кажется, что вы поддерживаете численность населения несколько ниже, чем это возможно, но для этого наверняка есть веские причины. -- Если вы имеете в виду поездки, то причины есть,-- уверил его Пановский.-- Дело в том, что я не уверен, достаточно ли велико здесь население. Видите ли, не все наши потери добровольны. Не-однократно я въезжал на этом кресле в грунт и тонул. Строго говоря, не я, но мой эквивалент. Бывают и другие неприятности. Теперь, Натан, вы все понимаете? -- Одну вещь, сэр, я все еще не могу понять. -- И что же это за вещь? -- Вы, сэр. -- О, я всегда был большой загадкой! Даже Бриджетта не может добраться до настоящего Пановского, а только слой за слоем снимает с него кожуру, как это делают с луковицей. Вы догадываетесь, что это не моя метафора, а Ибсена. Но все-таки, конкретно, что вы не можете понять? -- Почему вы действуете в одиночку. Я уверен, что, поговори вы с представителями правительства, то, как бы скептичны они ни были в начале, в конце концов вам поверили бы и помогли. -- Я в этом тоже совершенно уверен, Натан, и именно потому я не сказал им ни слова. Одна из немногих радостей моего пребывания здесь и состоит в том, что впервые в жизни я свободный человек. Я нашел способ сбежать от них. Несомненно, первым делом ваше любезное правительство послало бы сюда команду агентов, чтобы присматривать за мной. -- Если бы вам изменила удача и Уорсоу обнаружил бы вас, вы были бы благодарны за такой присмотр. -- Ну, уж здесь я решил рискнуть. Хэнзард неодобрительно покачал головой, но по выражению его лица было видно, что он решил не продолжать спор. Однако Панов-ский не унимался. -- Вы только подумайте, Натан, сколько я претерпел от прави-тельства, а вы еще хотите, чтобы я гостеприимно пригласил их сюда. Они прибрали к рукам мое открытие, которое могло бы сделать мир раем, и превратили его в оружие. Как будто в мире не хватает оружия! Я впал бы в отчаяние, если бы поверил, что мое достижение можно спрятать от людей навсегда. К счастью, это не так. Как заметил однажды Норберт Винер, главная гарантия того, что откры-тие будет сделано -- это знание, что такое можно сделать. Так что моя работа не погибнет впустую, если, конечно, ваше правительство не предпочтет всеобщее уничтожение. А они могут это сделать! Последовала долгая пауза, во время которой Хэнзард соображал, как бы попрактичнее выразить свое возмущение аполитичностью Пановского. Неужели тот не понимает моральной неизбежности войны? Разве сам он не был политическим беженцем от восточно-германской тирании? Но не успел Хэнзард сформулировать свои возражения, как Пановский снова заговорил, на этот раз с мечта-тельным оттенком: -- Вы только представьте, какой могла бы стать жизнь. Поду-майте хотя бы, каким источником энергии является передатчик. Разум не может охватить всех открывающихся перспектив, даже мой разум здесь пасует. -- Источник энергии? -- спросил Хэнзард. -- Конечно. Представьте, что вместо того, чтобы перемещать что-либо вбок, мы станем перемещать вверх. Например, воду. Мож-но было бы создать круговой водопад, который станет вращать ди-намо-машину. Передатчик заберет лишь крохотную часть той элек-троэнергии, что выработает генератор, все остальное достанется вам. Практически вечный двигатель. -- Значит, передатчик нарушает законы сохранения? -- На нашем уровне реальности -- да. Но во всей системе Все-ленных -- нет. Иными словами, кто-то в другой Вселенной вскоре столкнется с существенной утечкой энергии. Будем надеяться, что у него нет средств для затыкания дырки и наказания похитителей. -- Боже мой! -- сказал Хэнзард, представляя величественный круговой водопад.-- Ваша машина действительно могла бы изменить весь мир. -- Верно,-- согласился Пановский.-- А кроме того, изменится и наш взгляд на Вселенную. Совсем недавно, в 1600 году, католическая церковь признала Джордано Бруно еретиком и, как ни жаль об этом говорить, сожгла на костре. Теперь церкви придется изменить свою позицию. Что ни говори, Вселенная все-таки бесконечна, хотя у Бога нет никаких причин для смущения по этому поводу. Просто Бог будет чуточку более бесконечен. Чем больше Вселенная, тем огромнее могущество Бога. Как и предвидел Бруно, есть миры, которые никогда не увидит ни один телескоп, и есть миры за этими мирами и еще более далекие миры, бесконечности миров[3]. Пред-ставьте себе, Натан, что если мы передадим куда-нибудь Землю целиком, а потом передадим суб-вторую Землю, и суб-третью, и так далее, бесчисленное количество раз, и каждый раз будет возникать новое эхо. Представьте, сколько тогда миров мы наплодим! -- И это возможно? -- Возможно и больше, хотя и не сию минуту. Может быть передана вся Солнечная система. Странствуя среди галактик, мы будем возить с собой свое собственное Солнце. Вам не верится? С таким передатчиком возможно все что угодно. А для чего использу-ете его вы! Единственное, до чего могли додуматься военные мозги -- сбрасывать с помощью моего передатчика бомбы. -- А президент знает про водопадную электростанцию, о которой вы говорили? -- Конечно, знает. Любому школьнику очевидно, что теперь та-кая вещь возможна. -- В таком случае, почему ее не построили? Ведь с неограничен-ным источником энергии отпала бы всякая необходимость войны. Нигде в мире не стало бы голода, нищеты... -- На этот вопрос, капитан, вам придется ответить самому. Ведь это вы, а не я, представляете здесь правительство. -- Знаете,-- сказал Хэнзард несчастным голосом,-- кажется, я его тоже уже не представляю.  Глава 12 ПРИРОДА ДУШИ -- Ты по-прежнему не хочешь говорить ему про это? -- спросила Бриди. -- А зачем? -- сказал Пановский.-- Для чего лишать его сна, ведь он все равно не может ничего изменить. -- Возможно, если бы он знал, он не строил бы из"себя пурита-нина, а быстрее срывал бы розы,-- сказала Джет. -- Полагаю, что об этом следует осведомиться у той леди, чьи интересы затрагиваются в наибольшей степени,-- сказал Пановский, взглянув на Бриджетту, которая теперь была блондинкой и из Брид-жетты превратилась просто в Бриджетт. Бриджетт улыбалась, она была довольна жизнью. -- Какие мнения есть еще? -- спросил Пановский. -- Конечно, лучше оставить все как есть,-- сказала Джет.-- Я хочу поделиться с ним своими страхами исключительно из эгоизма. Чем дальше, тем труднее становится притворяться беззаботной. -- Это пойдет на пользу нам обеим,-- сказала Бриди.-- Притвор-ство всегда идет на пользу. -- Кроме того,-- сказал Пановский,-- есть некоторые основания полагать, что приказ будет отменен. До срока еще целый месяц. -- Не совсем месяц,-- поправил его двойник,-- а поменьше. -- Хорошо, почти месяц. В конце концов, нынешнюю ситуацию придумал не один какой-то человек, и не этот человек ее разрешает. В настоящую минуту лучшие компьютеры мира пережигают предо-хранители, пытаясь что-то предпринять. Это все теория игр и блеф. Лично я ни капли не беспокоюсь за будущее. Ну ни в малейшей степени. Однако, когда Пановский, закончив монолог, взглянул через ком-нату и встретился глазами со своим двойником, он поспешил отвести взгляд, потому что во взгляде убежденности было гораздо меньше, чем в словах. -- Ну а я,-- рассудительно сказал двойник,-- беспокоюсь. К концу второй недели пребывания Хэнзарда в доме Пановских и через пять дней после того, как состоялся описанный выше раз-говор, Хэнзард обнаружил, что снова делает то, что обещал самому себе никогда больше не делать -- он принялся спорить со своим гостеприимным хозяином. Пановский как-то вскользь упомянул "не-большую программу в области эвтаназии", и Хэнзард нахмурил лоб, ровно настолько, чтобы показать, что он воспринимает подобное как "небольшую программу в области убийства". Пановский потребовал объяснений, и, хотя Хэнзард отказался говорить на эту тему, раз-говор все же начался. -- Послушайте, Натан,-- сказал Пановский,-- так вести себя непорядочно. Вот вы сидите перед нами и осуждаете наши поступки. Сам Минос[4] не смотрелся бы в роли судьи более импозантно. Лоб вы наморщили как печеное яблоко и не даете бедному грешнику сказать в свое оправдание хотя бы слово. -- Я, конечно, понимаю, что трудно обойтись без чего-то в этом роде,-- осторожно сказал Хэнзард,-- но... -- Но?.. Вот то-то и оно, что "но"! Только я вам скажу: не дело замолкать посреди фразы на этом самом "но"! -- Я хотел сказать, что хотя с научной точки зрения ваши по-ступки вполне разумны, однако с точки зрения католика они ка-жутся довольно сомнительными. -- Хорошенькое у вас представление о науке! Даже слово "наука" вы произносите так, словно это малопристойная замена для чего-то и вовсе непроизносимого, как если бы наука была антитезой этики. Хотя отчасти вы правы, со времени создания атомной бомбы -- так оно и есть. -- Я ничего не имею против бомбы,-- торопливо вставил Хэнзард. Пановский не отреагировал на это замечание, лишь слегка при-поднял бровь. -- Однако очень забавно, что вы воображаете, будто существует какое-то противоречие между наукой и католицизмом. Я уверен, что вы считаете католицизм чем-то совершенно иррациональным. Разве не так? Да... Печальная была бы перспектива, если бы злу можно было противопоставить только бессмыслицу. -- Если быть честным, доктор Пановский, то мне просто не ус-ледить за ходом вашей мысли, когда она начинает выписывать такие восьмерки или... что там есть в топологии?.. ленты Мебиуса. Я имел в виду совершенно простую вещь: католики, как я понимаю, должны верить в бессмертие души и прочие церковные штучки. Вы сами как-то сказали, что верите в них. Но самоубийство считается... м-м... я забыл, какой там употребляется термин. -- Смертный грех. Действительно, самоубийство -- смертный грех. К счастью, я не могу совершить самоубийство на нашем уровне реальности. Только Пановский суб-первый может совершить само-убийство в том смысле, в каком оно трактуется церковью как грех. -- Но если вы примете яд и умрете, это что же -- не самоубий-ство? -- Перво-наперво, Натан, следует выяснить природу души. По своему замыслу, когда душа создается, она уникальна, единственна, неделима. Такой ее создал Господь. Вы что думаете, я могу творить души? Конечно же, нет. Передатчик, который я изобрел, тем более не может творить души. Так что кажущаяся множественность моих личностей ровно ничего не значит в глазах Божьих. Я не стану заходить так далеко, чтобы утверждать, будто я просто иллюзия. Я -- недосущность или эпифеномен, как мог бы сказать Кант. -- Но физически ваше бытие на этом уровне реальности столь же... существенно, как и всегда. Вы дышите, едите, думаете. -- Мышление еще не душа. Машины тоже могут мыслить. -- В таком случае, вы больше не связаны никакими моральными законами? -- Совершенно неверно. Естественные законы, полученные пу-тем рассуждении, в отличие от божественных, ниспосланных свыше законов, являются здесь столь же обязательными, как и в реальном мире. Их никто не отменял, так же, как никто не отменял законы физики. Но естественные законы при определенных обстоятельствах дозволяют самоубийство: вспомните хотя бы благородных римлян, бросавшихся на свои мечи. И лишь в годы благодати самоубийство стало злом, ибо оно противоречит второй высшей добродетели -- надежде. Христианину не дозволено отчаиваться. -- Значит, вы перестали быть христианином? -- Отнюдь! Я христианин, но я не человек. То, что я не обладаю более душой, не мешает мне веровать, как и раньше. Если при-смотреться, я такой же Пановский, как и раньше, но нам с вами не дано видеть души. Когда Гофман пр