ов, которых он послал, чтобы приглядывать за Треллом. Его лицо казалось белым как мел, он едва смог произнести: - Высокий Лорд, пошли! Он... Палата Совета... Помоги ему! Аматин уткнулась лицом в ладони, как будто у нее уже не было сил вынести тяжесть сообщения о новом несчастье. Высокий Лорд сказал: - Я слушаю тебя. Возьми себя в руки и объясни, в чем дело. Воин несколько раз с усилием сглотнул: - Трелл... Ты послал нас... Он принес себя в жертву. Он... Он хочет разрушить Палату Совета. Аматин и Торм одновременно в ужасе воскликнули: - Меленкурион! Морэм смотрел на воина, не веря своим ушам; однако в глубине души он понимал, что, несмотря на всю дикость того, о чем тот говорит, все именно так и есть. Больнее всего его ударило ощущение того, что он и тут опоздал, не сумел предугадать развитие событий, оказался не в силах уберечь Замок еще и от этого. Понимая, что нужно действовать как можно быстрее, он спросил Тревора: - Где Лория? Упоминание о жене причинило тому явную боль, поколебав его вновь обретенное мужество. - Она... - он запнулся. - Ее нет в Замке. Прошлой ночью.., она увела детей в предгорье. Она надеялась найти там убежище.., чтобы они остались живы. - Именем Семи! - рявкнул Морэм, сердясь не столько на Лорию, сколько на самого себя. - Она нужна здесь! Ревелстоун оказался в отчаянной ситуации, а ни Тревор, ни Аматин не были в состоянии продолжать сражаться. Морэм понял, что сейчас от него срочно требуется принять то решение, которое окажется единственно верным. Но он был Морэм, сын Вариоля, Высокий Лорд, избранный Советом, и он только что сказал воину: "Возьми себя в руки!" То же самое он говорил совсем недавно Торму. Он был Высокий Лорд, и он не имел права сдаваться. Ударив жезлом по камню, так что железный кончик зазвенел, он заговорил о деле: - Лорд Тревор, ты в состоянии удержать ворота? Тревор посмотрел ему прямо в глаза: - Не опасайся, Высокий Лорд. Если их вообще можно удержать, я это сделаю. - Хорошо... Лорд Аматин, Хранитель Торм... Вы поможете мне? Вместо ответа Торм помог Аматин встать. Взяв все еще бледного от пережитого волнения воина за руку, Морэм торопливо зашагал в Замок. По дороге он снова попросил воина рассказать, что именно произошло. - Он... Это... - запинаясь, начал тот, окончательно выбитый из колеи тем, что Высокий Лорд держал его за руку. - Это выше моего разумения. Высокий Лорд. - Расскажи просто, что случилось, - настойчиво повторил Морэм. - Вы приказали, и мы пошли за ним. Поняв, что мы не отстанем, он набросился на нас с руганью. Тут до нас стало доходить, зачем вы приказали нам следовать за ним, и твердо решили ни в коем случае не потерять его из виду. Наконец он как будто забыл о нас и пошел к Палате Совета. Там он подошел к чаше с гравием и опустился перед ней на колени. Мы стояли у дверей, а он плакал, молился и просил о чем-то. Высокий Лорд, он молил, чтобы на его душу снизошел мир, я никогда не забуду, с каким чувством он просил об этом. Однако, похоже, мир не нисходил. Когда он поднял голову, мы увидели.., отвращение.., на его лице. Он... Гравий... Огненные камни запылали. Пламя вздымалось все выше и выше, оно вырывалось, казалось, уже прямо из пола. Мы бросились туда, но огонь не позволил нам подойти близко. Мой товарищ... Высокий Лорд, он сгорел! А я побежал к вам. Сердце Морэма затрепетало, но он постарался ответить как можно спокойнее: - Он нарушил Клятву Мира, впал в отчаяние, перестал доверять даже самому себе. На него пала тень Серого Убийцы. Помолчав, воин неуверенно спросил: - Я слышал.., говорят.., все это дело рук Неверящего? - Может быть. В какой-то степени сам Неверящий - дело рук Лорда Фоула. Но в том, что произошло с Треллом, есть и моя вина. И конечно, его собственная. Величайшая мощь Серого Убийцы опирается на то, что наши слабости могут быть обращены против нас самих. Уже в сотне метров от Палаты Совета стал заметно ощутим жар пламени. Морэм не сомневался, что Торм, да и он сам, почувствовал именно этот новый источник зла, находившийся внутри самого Замка. Во все стороны от Палаты Совета расходились горячие волны скверны и зла. Высокие двери уже тлели, а стены мерцали, точно сам камень готов был в любой момент расплавиться. Дышать стало трудно еще до того, как они оказались у распахнутых дверей Совета и заглянули внутрь. Там бушевал ад. Пол, стены, кресла - все неистово пылало, пламя свирепо металось и ревело. Жар опалил лицо и волосы Морэма, на глаза навернулись слезы. Трелл стоял прямо в яме с гравием, раздувая огонь и обеими ладонями подбрасывая к потолку жаркие сверкающие брызги. Вся его фигура была охвачена пламенем, который изливался во все стороны на камень - камень, который он так любил и все-таки не сумел уберечь. Морэм зашатался, пораженный. Он присутствовал при начале Ритуала Осквернения. Безмерное отчаяние, владевшее Треллом, помогло ему открыть секрет, который Морэм скрывал от всех с таким страхом, и использовать против Ревелстоуна. Если Трелла не остановить, разрушение ворот станет меньшим из всех зол, которые могут произойти с Замком; более того, все плато может разлететься на части. Трелла нужно было срочно остановить. Но Морэм не был гравелингасом, не умел настолько хорошо обращаться с камнем, чтобы оказать противодействие силе, которая породила этот огонь. Он повернулся к Торму. - Ты - мастер радхамаерля! - прокричал он сквозь рев пламени. - Ты должен утихомирить огонь! - Утихомирить? - Торм, пораженный ужасом, не сводил взгляда с пламени; у него был вид человека, на чьих глазах разрушали то, что было бесконечно дорого его сердцу. - Утихомирить? Я не смогу справиться с такой силой. Я - гравелингас, мастер радхамаерля, а не источник Жизненной Силы. Нет, я не смогу. Он погубит всех нас. - Торм! - закричал Высокий Лорд. - Ты - Хранитель Замка Лордов! Если ты не сможешь, то никто не сможет. Торм одними губами спросил: - Но как? - Я помогу тебе! Я отдам тебе всю свою силу... Всю свою силу вложу в тебя... Только давай скорее! Взгляд Хранителя метнулся к лицу Морэма и со страстной надеждой впился в его глаза. - Мы сгорим... - Мы выстоим! Торм тяжело вздохнул - он понимал, что другого выхода нет, что попытаться необходимо, и готов был принести себя в жертву. - Если вы поможете... - неуверенно произнес он. Морэм повернулся к Аматин: - Мы с Тормом войдем в Палату, а ты постарайся защитить нас от огня. Прикрой нас щитом... Понимаешь? Она кивнула, откинув с лица прядь волос. - Идите, - еле слышно произнесла она. - Стол Лордов уже плавится. Высокий Лорд заглянул в Палату Совета и убедился, что она права. У них на глазах стол превратился в полужидкую массу, потек на пол и дальше в чашу с гравием, прямо к ногам Трелла. Морэм прислонил кончик своего жезла к плечу Торма. Они повернулись лицом в сторону входа, дожидаясь, пока Аматин создаст вокруг них Защитную Стену. Пока она это делала, в коже возникло неприятное покалывание, но жар ослаб. Как только Аматин подала знак, они вошли в Палату Совета, точно в раскаленную печь. Несмотря на защиту, жар тут же обрушился на них со всех сторон. Туника Торма и плащ Морэма затлели, волосы на голове и руках затрещали. Но Высокий Лорд не обращал на это внимания, полностью сосредоточившись на своем жезле и Торме. Он понял, что Хранитель запел - слышать этого он не мог из-за неистового рева жадного пламени. Собрав воедино всю свою силу, он через жезл послал ее Торму. По мере того как они продвигались вперед, пламя понемногу отступало, но позади там и сям вспыхивал камень. Чем дальше они отходили от дверей, тем слабее становилась защита Аматин. Там, где тлеющая одежда касалась тела, Морэм ощущал острую боль; глаза почти ничего не видели. К тому моменту, когда они с Тормом добрались до чаши с гравием, рядом с которой по-прежнему стоял воткнутый в стол крилл, Морэм понял, что, если он так и будет отдавать всю свою силу Торму, не оставляя хотя бы часть для защиты, они оба просто зажарятся у самых ног Трелла. - Трелл! - закричал Торм. - Ты - гравелингас, мастер радхамаерля! Остановись! Не делай этого! Трелл уставился на них, ярость его на мгновение стихла; казалось, он узнал, кто перед ним. - Трелл! Но он зашел уже слишком далеко на пути разрушения и теперь полностью находился в его власти. Наклонившись, он набрал полные горсти пылающего гравия и бросил им прямо в лицо. Морэм ощутил прилив невероятной, пронзительной силы. Аматин тоже; защита окрепла, стала прочнее. Огонь Трелла не задел ни Морэма, ни Торма. В глазах Высокого Лорда вспыхнула неуместная радость; постоянная сдержанность, к которой он принуждал себя, исчезла; только сейчас ему стала до конца ясна тайная сущность Осквернения. Она скрывала в себе невероятную мощь - мощь, обнаружить источник которой Лордам мешала данная ими Клятва Мира; мощь, которую можно было использовать и для защиты. Не только отчаяние способно было открыть к ней доступ. Грудью, руками, жезлом Морэм ощутил приток новой силы; сама его плоть стала неуязвимой. Торм тоже почувствовал ее влияние. Он снова твердо стоял на ногах, сопротивляясь губительному воздействию Трелла, используя теперь не только все свои знания, но и силу, которая изливалась на него от Морэма. Стоя друг против друга, почти лицом к лицу, оба гравелингаса делали одинаковые жесты, пели одни и те же могущественные песни мастеров радхамаерля, призвав все тайное знание - но с прямо противоположными целями. Вокруг огонь выл и бесновался, грозя уничтожить Ревелстоун, а они выкрикивали свои яростные призывы, пытаясь подчинить бушующее пламя. Вооруженный силой Высокого Лорда, отзывавшейся на каждый его жест, слово или ноту, исполненный безграничной любви к камню, страдающий вместе с ним, Торм в конце концов сумел повернуть Осквернение вспять. Дернувшись в последний раз, Трелл рухнул на колени, и огонь начал ослабевать. Сила, поддерживавшая пламя, иссякла, и по залу будто пронесся порыв шквального ветра. Жар сразу ослаб; из вентиляционных отверстий в Палату устремился свежий, прохладный воздух. Воспаленные глаза Морэма снова обрели способность видеть. Плача от радости и горя, он помог Торму вытащить Трелла из ямы с гравием. Гравелингас, казалось, не замечал их присутствия. Бросая по сторонам безумные взгляды, он отрывисто бормотал: - Цел и невредим... Все погибло... Все... Потом, сидя на полу у ног Морэма и обхватив голову руками, он полностью ушел в себя, лишь изредка вздрагивая, будто собираясь зарыдать, но не мог. Долго-долго Торм и Морэм смотрели в глаза друг другу, пытаясь до конца осознать, что и как им удалось сделать. В лице Хранителя появилось нечто, заставлявшее вспомнить о выжженной пустыне, которая никогда больше не зазеленеет. В конце концов он произнес, кивнув в сторону Трелла: - Настало время траура. Все мы, мастера радхамаерля, будем скорбеть о том, что с ним произошло. В этот момент на верхних ступенях лестницы послышался быстрый топот, а вслед за тем взволнованный голос закричал: - Высокий Лорд! Мертвецы... Рассыпались в прах! Атака Сатансфиста захлебнулась, мы удержали внутренние ворота! Сквозь слезы Морэм оглядел Палату Совета. Разрушения были очень велики. Стол и кресла Лордов расплавились, ступени стали неровными, нижние ярусы балконов тоже заметно изуродовал огонь. Но в целом Палата Совета уцелела - так же, как и сам Замок. В глазах Морэма все расплывалось от слез, и ему показалось, что он видит две одетые в голубое фигуры, которые спускались к нему по ступенькам. Он смахнул слезы и вправду увидел рядом с Лордом Аматин Лорда Лорию. Подойдя к нему, Лория посмотрела прямо ему в лицо. - Я оставила девочек у Вольного Ученика Мерцающего озера, - смущенно произнесла она. - Может быть, им удастся спастись. Я вернулась.., когда мне достало духу их оставить. Она внимательно посмотрела на Морэма. Проследив за его взглядом, она увидела, что тот не отводил глаз от крилла Лорика. Стол, в который был воткнут крилл, уцелел, и драгоценный камень, вделанный в рукоять меча, светился над ним неярким белым огнем - цветом надежды. Морэм услышал, как чей-то голос произнес: - Юр-Лорд Кавенант вернулся в Страну. Морэм не замечал, что происходит вокруг. Он подошел к столу, в который был воткнут крилл, протянул руку и сжал рукоять меча. По тому, как она была горяча, он понял, что это правда. Неверящий вернулся. Владея этой новою, внезапно обретенной мощью, он легко вытащил крилл из камня. Обоюдоострое лезвие сверкало, тепло от рукояти разлилось по руке, не обжигая. Он повернулся к Лордам с улыбкой, которая, словно осенний луч, осветила его лицо. - Позовите Лорда Тревора, - сказал он, и в голосе его зазвенела радость. - Я знаю... Я обладаю знанием силы и хочу поделиться со всеми. Глава 12 Аманибхавам Ненависть. Только она и уцелела в сознании Кавенанта, все остальное рухнуло под тяжестью происшедшего. Тяжело опираясь на копье, он выбрался из лощины и захромал вниз. Последние отблески костра Пьеттена некоторое время еще освещали ему дорогу, а потом наступила кромешная тьма. Искалеченная нога волочилась по земле, от непомерного напряжения и боли тело покрылось потом, леденевшим на холодном ветру. Но, стискивая древко копья и шатаясь, он шел вперед, поднимаясь с холма на холм. Постепенно он сворачивал на север, удаляясь от Равнин Ра и единственных оставшихся там друзей, и он шел туда неверной походкой, не задумываясь о том, куда идет. Позади с ножом в животе в луже собственной крови лежала Лена. Елена, оставленная где-то в Меленкурион Скайвейр, погибла, потеряна навсегда.., и все из-за него, из-за его глупости, промахов и ошибок. Она никогда не существовала. Ранихины голодают, их убивают и калечат. Баннор и Мореход, возможно, погибли или находятся в отчаянном положении. Пьеттен, и Хайл Трои, и Трелл, и Триок - все они на его совести. Никто из них никогда не существовал. Не любимый никем, даже самим собой, трус, насильник, убийца, отверженный, прокаженный - все это был он. Если бы он только знал, до чего ненависть изуродовала его с тех пор, когда он впервые узнал, что у него проказа. Ненависть... Ненависть? Впервые с тех пор, как начались его испытания в Стране, он оказался совершенно один. Когда занялся бледный рассвет, Кавенант по-прежнему пробирался куда-то на северо-восток. Угрюмый свет, лившийся с неба, в какой-то степени привел его в чувство. Найдя небольшую ложбину, он сел и попытался оценить ситуацию. Растирая онемевшие пальцы, он с трудом восстановил кровообращение. Раненая нога чудовищно распухла, кожа потемнела; стопа торчала под неестественным углом, и сквозь корку засохшей крови в ране серебристо белели сломанные кости. Вид раны был страшнее боли. Боль тупо отдавалась в коленной чашечке и поднималась вверх до бедра, но сама лодыжка ныла вполне терпимо. Ступни были стерты, как у измученного пилигрима. Мелькнувшая мысль о возможности потерять раненую ногу не очень его взволновала - это было лишь частью испытаний, которых на самом деле не существовало. Он понятия не имел, как себе помочь. У него не было еды, он не мог развести костер, не понимал, где находится и куда идет. И все же какая-то неведомая сила снова погнала его вперед. Возможно, полуосознанная мысль о том, что только благодаря движению он еще жив. Поднявшись, он поскользнулся и упал, вскрикнув от боли. Зима выла и бесновалась, точно торжествующий хищник, дыхание обжигало горло. Однако, воткнув копье в мерзлую землю, цепляясь за древко, он снова поднялся и двинулся вперед. С невероятным трудом он вскарабкался на очередной холм и начал спускаться по склону. Руки дрожали от напряжения, пытаясь поднять всю тяжесть тела, и постоянно соскальзывали с гладкого древка. Крутой подъем почти доконал его. Добравшись до вершины, он едва не задохнулся и сильно закашлялся; от головокружения перед глазами все завертелось. Он стоял, опираясь на копье, пока в голове не прояснилось. Вид, открывшийся сверху, подействовал на него угнетающе. Серый холод и смерть лежали везде до горизонта под серыми, безжизненными тучами - сплошной серый цвет неутешной печали и страха; пасмурная, промозглая, бесчувственная серость, навевающая мысли о пепле и прахе. Серый ветер гнал серый холод над серыми промерзшими холмами; повсюду в складках местности лежали серые сугробы; серая наледь на черных, безжизненных ветвях деревьев с левой стороны холма только подчеркивала их хрупкость и беззащитность. При виде всего этого зрелища серое оцепенение овладевало душой и телом каждого - присутствие Лорда Фоула Презирающего ощущалось везде. Чувствуя, что зуб на зуб не попадает от холода, Кавенант захромал с высокого гребня вниз. Он не обращал внимания ни на боль, ни на резкий ветер, ни на виднеющуюся повсюду алианту. Первобытный инстинкт удерживал его от того, чтобы спуститься к реке, все остальные ощущения напрочь исчезли. Когда стало совсем светло, он начал оступаться все чаще и чаще. У него не было больше сил держаться за копье; пальцы совсем не гнулись, и обледеневшее древко все время выскальзывало из рук; потом он даже не заметил, когда и где его выронил. Лед хрустел под ногами, и Кавенант постоянно падал, коротко вскрикивая от боли. В конце концов рухнув в очередной раз на скованную морозом землю и тяжело, хрипло дыша, он попытался уснуть. Однако и это ему не удалось; душа его жаждала не сна. Она упрямо гнала его вперед, заставляя забыть обо всем, кроме цели, которую он себе поставил. С трудом дыша, он встал на колени и медленно поднялся; потом с решимостью, удивившей его самого, перенес вес тела на покалеченную ногу. Раненая лодыжка ничего не почувствовала. Видимо, полностью онемела. Правда, верхнюю часть ноги пронзила боль, но она была вполне терпимой. Он с трудом выпрямился, зашатался и.., снова двинулся вперед. Он шел долго, рывком ставя раненую ногу - точно марионетка, приводимая в действие неуклюжими пальцами. Он вновь и вновь падал; ступни стали похожи на два куска льда, и он больше не мог сохранять равновесие на более-менее крутых склонах, а между тем они становились все круче. Почему-то он все время забирал влево, где тянулись бесконечные обрывы и спуски, и тогда ему казалось, что он вышел на край пропасти, хотя для здорового человека одолеть их было бы пустяком. Теперь он все чаще взбирался наверх ползком, опираясь на руки и колени, а вниз просто беспомощно скатывался. После каждого падения он недолго отдыхал, но потом снова поднимался и шел - или полз - вперед, подталкиваемый все тем же стремлением к цели, к встрече с которой, однако, был совершенно не готов. Когда день пошел на убыль, передышки, которые он себе устраивал после падений, удлинились. Вслушиваясь в то, как воздух со всхлипом входит в легкие, он проникся убеждением, что целью всех его снов - видений? иллюзий? - было одно: доконать его. Ближе к вечеру он заснул, лежа на спине, точно пришпиленное булавкой насекомое; просто разом провалился в сон. Видения, возникающие в подсознании, не приносили утешения, а только больше беспокоили. Снова и снова во сне он наносил удар Пьеттену, но теперь этот удар эхом отзывался в его душе, пробуждая воспоминания о других людях - Ллауре, Служительнице Гривы Печали, Елене, женщине, которая погибла, защищая его у настволья Парящего.., почему он так и не спросил ни у кого, как ее звали? Во сне его томило ощущение, что это он погубил их всех. Они лежали вокруг него на снегу, их раны зияли, из них струилась кровь, а в отдалении звучала негромкая, незнакомая, странно чужая мелодия. Он напряженно вслушивался, но прежде чем смог как следует различить ее, перед ним возникла еще одна фигура, накренившаяся, точно покалеченный фрегат. Руки этого убого одетого человека были обагрены кровью, в глазах горела жажда убийства; во сне Кавенант изо всех сил старался разглядеть его лицо, но это ему никак не удавалось. В страхе он поднял нож и вонзил в незащищенную грудь; и только тут увидел, что человек этот был он сам. Он резко дернулся и в ужасе проснулся, чувствуя, что совсем замерз, лежа на снегу. Тогда он поднялся и заковылял дальше. К вечеру он добрался до холма, на который, несмотря на все усилия, не смог подняться. Он попытался ползти по склону, но и так у него ничего не получалось. Тогда он свернул влево и двинулся вдоль подножия, разыскивая место, где был бы пологий склон; вскоре он обнаружил, что почему-то катится вниз. Когда падение закончилось и он отдыхал, недоуменно оглядываясь, оказалось, что ему каким-то непонятным образом удалось перевалить через гребень холма. Задыхаясь, он поднялся и продолжил путь. Немного погодя он обнаружил следы на снегу. В глубине души он понимал, что они должны были бы напугать его, но при виде них испытал лишь чувство облегчения. Следы означали, что здесь кто-то прошел - прошел совсем недавно, иначе ветер уже успел бы их занести. И этот кто-то мог ему помочь. А помощь была необходима. Он был голоден, замерз, ослабел. Под коркой засохшей крови и льда раненая нога все еще кровоточила. Силы его были на исходе - остановись он еще раз и, очень возможно, остановится и его жизнь. Этот след принадлежал человеку, который так или иначе мог бы решить всю его дальнейшую судьбу. Он двинулся по следам; они вели влево и вниз, в лощину между холмами. Он не сводил с них взгляда, боясь потерять, и опасался лишь, что путь, которым шел тот, кто их оставил, окажется ему не по силам. Потом он увидел место, где тот упал, истекая кровью, отдохнул и поднялся снова. Вскоре Кавенант добрался до следующего холма. У него создалось впечатление, что теперь он шел по следами человека, который полз, как и он сам. Еще не понимая до конца, в чем дело, он почувствовал себя обессиленным, всеми покинутым, и его охватило такое отчаяние, какого никогда прежде в Стране испытывать не доводилось. В конце концов он понял, конечно, что произошло. Он больше не мог обманываться, не мог скрывать от себя ужасную истину, которая заключалась в том, что все это время он шел по своим собственным следам и попросту кружил между холмами не в силах их преодолеть. И только тогда до него в полной мере дошло, что это конец. Последние силы оставили его, он упал навзничь и скатился в неглубокую расщелину, засыпанную снегом. Однако это был еще не конец; упав, он лицом уткнулся во что-то, прежде скрытое под снегом. Задыхаясь, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди, он ощутил сильный запах, настойчиво бьющий в ноздри. Острый и соблазнительный, запах привлек его внимание; с каждым вдохом желание узнать, от чего он исходит, становилось все сильнее. Опираясь на руку, другой он расчистил перед собой снег. И обнаружил траву, росшую под снегом. Каким-то чудом ей удалось выжить; видны были даже неяркие желтые цветы. Это их острый аромат привлек его внимание. У него не хватило сил сорвать их. Опустив лицо в траву, от просто откусил и съел несколько цветков. Как только он проглотил их, кровь в его жилах, казалось, обезумела. Это неожиданное ощущение застало его врасплох, но он продолжал срывать ртом и жевать цветы. Когда он сделал это в четвертый раз, судорога пронзила все тело и он рухнул в снег, неестественно выгнувшись и чувствуя, как яростная сила разливается в жилах. Он закричал от ужасной боли. Однако почти сразу же ощущение собственного тела и вообще самого себя исчезло. Он оказался в черной пустоте, где не было ничего, кроме зимы, и холодного ветра, и злобы. Он вновь видел Лорда Фоула, словно это был живой человек; нервы завибрировали, точно больше между ним и злом не было никакой преграды. Из глубин этого странного видения возникла одна мысль и пронзила его, точно копье. Он внезапно осознал то, что прежде казалось невозможным. Магия. Мысль мелькнула - и тут же снова исчезла. Магия - древняя сила; ее не существовало, не могло существовать. И все же она являлась частью Страны, хотя он и не признавал ее. Эта мысль болью отозвалась в его сознании, точно кто-то безжалостно повернул в ране копье. В его ушах зазвучали слова Морэма: "Ты сам - Белое Золото". Какой в этом смысл? Он бессилен. Кавенант узнал откровения, но почерпнуть в нем жизненную силу не мог. Магия - сила. Прежде всего - сила. Она ускользала, такая близкая и такая недостижимая. Судьба Страны была намертво запечатана в Белом Золоте его кольца, а он не мог спасти даже самого себя. Осуждая себя неизвестно за что, он ощутил, что пророческий дар и безумие стали неотделимы; он запутался в противоречиях, стремясь к тому, чтобы, совместив их, заполнить зияющий разрыв в своей душе. Потом перед глазами замелькали резкие вспышки, и мысли о магии погасли, затуманились. Сознание вернулось, и он обнаружил, что держится на ногах, хотя не мог вспомнить, когда и как поднялся. Вспышки продолжали мелькать, словно безмолвная навязчивая мелодия. Дикий свет травы здоровья и безумия играл во всех его мышцах и жилах; он засмеялся, внезапно с пугающей ясностью осознав, насколько тщетны были все его усилия. Он надеялся выжить в одиночку - это ли не безумие? Ему предстояло умереть - отвратительной смертью прокаженного. Смех сменился неясным бормотанием. Спотыкаясь, хромая, Падая, он побрел, направляясь к мертвым деревьям. Каждый раз, падая, он снова разражался смехом, не пытаясь постичь скрытого сарказма своих страданий. Теперь он даже желал, чтобы и в самом деле наступил конец, который, так или иначе, сулил отдых; и тем не менее яркие всполохи, не гаснувшие в сознании, заставляли его каждый раз подниматься и продолжать путь к опушке леса. Теперь он все отчетливее слышал странную мелодию и пришел к выводу, что это пели деревья - и пели для него. Вспышки перед глазами то появлялись, то исчезали, между ними и музыкой, которая не умолкала в ушах, была непонятная, но отчетливая связь. Иногда огни плясали прямо перед ним, а когда он пытался протянуть к ним руку и схватить, точно алианту, они рассыпались, оказываясь вне пределов досягаемости. Однако потом они снова и снова манили к себе, пока в конце концов он ни обнаружил, что оказался среди черных стволов. Уже на краю леса он почувствовал, что стало заметно теплее. Дневной свет за спиной растаял, впереди не было ничего, кроме мрачной глубины леса. И все же с приходом ночи зимний холод не усилился, как этого следовало ожидать, а, напротив, ослабел. Между черными стволами снега было мало и кое-где даже проглядывала живая зелень. Ветви отдельных деревьев тесно переплетались, точно деревья держались друг за друга - точь-в-точь израненные, но верные и преданные друзья, которые не падают только потому, что вместе. На снегу там и сям мелькали цепочки следов, проложенные животными; они так петляли, что у Кавенанта начинала кружиться голова, когда он пытался проследить за ними взглядом. И с каждым шагом становилось все теплее. Мало-помалу вокруг него стал заметен тусклый зеленоватый свет. "Что это?" - с удивлением и страхом подумал он. Но только когда влажная прядь мха коснулась лица, он неожиданно понял, куда забрел. Стволы и ветви деревьев слабо светились, как будто облитые призрачным лунным светом. Со всех сторон вокруг Кавенанта они мерцали, точно светящаяся паутина; казалось, чьи-то белые глаза неотступно следят за ним. И со всех ветвей свисал влажный черный мох, похожий на занавеси и канаты. Страх - безумный, нерассуждающий - овладел им. Он повернулся и бросился обратно. Однако раненая нога на каждом шагу подгибалась, да и музыка деревьев странным образом удерживала от бегства. Ее властная, чарующая сила заставила его, потеряв ориентацию, бежать среди мерцающих стволов и полотнищ мха не к выходу, а все дальше и дальше в глубину леса. Вскоре он перестал что-либо соображать. Безумная сила аманибхавама играла в крови, точно яд; голубовато-зеленые вспышки мелькали перед глазами то здесь, то там, уводя за собой. Он бежал, точно за ним гнались, запутываясь во мху, шарахаясь от стволов, оставляя на ветвях клочки волос. Звери разбегались, заслышав его приближение, и на всем протяжении пути его сопровождали унылые крики сов. Вскоре силы окончательно оставили его. Неожиданно огромный, размером с большого баклана, покрытый шерстинками мотылек вспорхнул с ветвей, заметался среди деревьев и рухнул на Кавенанта. Удар свалил его на землю, точно мешок с костями. Некоторое время он еще слабо трепыхался, пытаясь восстановить дыхание, собрать остатки сил и все-таки подняться. Однако борьба была недолгой; провалившись в теплый, мягкий дерн, он полностью отключился. Один из мерцающих огоньков, которые вовсе не были плодом воображения Кавенанта, долго парил над ним, точно ему было любопытно, почему тот лежит неподвижно. Потом, посверкивая, огонек заскользил среди деревьев, оставив его наедине с невеселыми снами. Пока он спал, свечение вокруг стало ярче. Деревья, казалось, со всех сторон придвигались ближе, как будто угрожая; однако они не причиняли вреда. Неожиданно, словно дуновение, по ветвям и мху пронесся легкий шелест. Свечение деревьев заметно ослабело, когда сверху на Кавенанта один за другим посыпалось множество легких, быстрых пауков. Они собрались вокруг его ран и, дружно работая, принялись плести над каждой из них свою паутину. Вскоре обе его ноги оказались оплетены жемчужно-серой паутиной. Кровотечение из раны прекратилось, кости, мерцающие в ее глубине, теперь были скрыты мягкой повязкой. Снуя во все стороны, одни пауки оплетали его обмороженные щеки и нос, другие "перевязывали" руки, третьи - поджившую рану на лбу. Закончив свое дело, они суетливо убежали, так же быстро, как появились. Он по-прежнему спал. Бешеный пульс начал понемногу успокаиваться, хриплое дыхание стало едва слышным. Много позже, той же ночью, пошевелившись, он услышал приглушенную музыку деревьев и, слегка приоткрыв глаза, увидел, что сверкающие огоньки все еще парят над ним. Вряд ли он полностью проснулся, однако до его слуха явственно донеслись звуки шаркающих по траве шагов и невнятное бормотание. - Ах, будь милостив. Создатель, - вздохнул над ним старческий женский голос. - Он наконец успокоился... Я уже и думать забыла о таких делах... И все же, похоже, мне не отвертеться. Будь милостив. Руки бережно освободили его голову от нежных пелен. - Теперь я понимаю, ради чего Лес меня потревожил. Раненый... Обмороженный... И он ел аманибхавам. Ах, будь милостив... Как тут отдохнешь, когда даже Мшистый Лес старается ради такого.., такого?.. Ну, трава помогла ему сохранить жизнь... Сама погибла, а его поддержала... Но мне не нравятся его мысли. Ох, это будет тяжким испытанием для меня. Кавенант слышал слова, но смысл их доходил до него не полностью. Он попытался снова открыть глаза, но это ему не удалось, словно в глубине души он страшился того, что может увидеть. Ему было неприятно прикосновение старческих рук, шаривших по телу в поисках других ран; но он не мог ни двинуться, ни произнести хотя бы слово. У него не было сил сопротивляться старухе. Он затаился, делая вид, что продолжает спать, и надеясь, что в какой-то момент сможет вскочить, отбросить ее и освободиться. - Будь милостив, - снова забормотала она себе под нос, - будь милостив, прошу тебя. Обмороженный и безумный. Где взять сил для такой работы? - Потом ее проворные руки распеленали ему левую руку, и она тяжело задышала, охваченная волнением. - Меленкурион! Белое Золото? Ах, Именем Семи! Ну и работенка свалилась на меня. Необходимость защитить кольцо, прежде чем старуха стянет его с пальца, окончательно привела Кавенанта в чувство. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, не мог даже уклониться от старческих прикосновений и поэтому решил попытаться хотя бы отвлечь ее. - Лена... - сквозь запекшиеся губы прохрипел он, не задумываясь над тем, что именно говорит. - Лена? Ты жива? Приложив невероятные усилия, он наконец открыл глаза. Глава 13 Целительница Сон еще затуманивал его взор; сначала он не увидел ничего, кроме тусклого свечения деревьев. Однако сейчас его беспокоила только мысль о кольце - он должен был помешать женщине забрать его. Он изо всех сил постарался сфокусировать взгляд, но этому мешала странная серая пелена перед глазами. Потом мягкое прикосновение освободило его веки от паутины, и он наконец смог рассмотреть женщину. - Лена? - снова прохрипел он. Это была смуглая женщина, со спутанными седыми волосами и лицом цвета глины, черты которого казались грубоватыми, точно оно и впрямь было вылеплено из глины не очень умелым мастером; кожа была изрезана морщинами. Капюшон ветхого зеленого плаща прикрывал голову. Глаза у нее были странного коричневого цвета, тоже больше всего напоминающего глину, и, казалось, не имели зрачков - просто темные, блестящие, коричневые кружки. Во взгляде не ощущалось ни уверенности, ни силы - он говорил только о том, что большая часть ее жизни уже позади. Она выглядела очень старой и очень робкой. Ее голос зашелестел, точно сухой пергамент, когда она переспросила: - Лена? - Ты еще жива? - Я.., что? Нет, я не твоя Лена. Она умерла.., если твой взгляд говорит правду. Будь милостив к ней, Создатель. "Будь милостив", - беззвучно повторил он. - Это все аманибхавам. Трава, конечно, спасла тебе жизнь, но ведь ты знал, что она слишком могущественна для человеческого тела. - Ты еще жива? - повторил он, продолжая гнуть свою линию. - Может, и нет, - вздохнула она. - Но оставим это. Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты обморозился, у тебя в голове помутилось от яда и... И еще сидит в тебе какая-то болезнь, которой я не понимаю. - Ты не умерла? Склонившись над ним, старуха продолжала: - Послушай. Я знаю, ты плохо соображаешь, но постарайся.., послушай. Слушай и запоминай, что я скажу. Каким-то образом ты забрел во Мшистый Лес. Я - Целительница, Вольная Ученица, я всю жизнь занималась целительством. Я помогу тебе, потому что ты в беде.., и потому что твое Белое Золото говорит о том, что в Стране надвигаются большие перемены. И потому что у Леса хватило терпения, чтобы докричаться до меня ради твоего спасения, хотя я понятия не имею, как это ему удалось. - Я знаю, кто убил тебя, - прокаркал Кавенант, продолжая притворяться, что он не в себе, и радуясь своей хитрой уловке, поскольку старуха явно заинтересовалась его Белым Золотом. Услышав эти слова, она отодвинулась. - Я пришла сюда оттуда.., оттуда, где живу.., потому что, когда Лес не спокоен, и мне не удается отдохнуть. Я - Целительница, и Мшистый Лес позволяет мне жить тут. Я чувствую.., и он говорит о том же.., надвигаются великие события. Ах, будь милостив. Создатель... Ладно, хватит болтать. Я живу тут одна уже много лет и привыкла разговаривать сама с собой. - Я видел своими глазами. - Ты не слышишь меня? - Он пронзил тебя ножом. Я видел кровь. - Милость Божья! Ну и жизнь, видать, была у тебя... Ладно, хватит об этом. Ты меня не слушал... Трава аманибхавам слишком далеко увела тебя за собой. Но соображаешь ты или нет, я должна тебе помочь. Хорошо, что мои глаза еще что-то помнят... Они видят, что ты слишком слаб, чтобы причинить мне вред, хотя ты и не прочь. "Слишком слаб", - мысленно повторил он. Это была правда - он был слишком слаб даже для того, чтобы сжать пальцы в кулак и тем самым защитить свое кольцо. - Ты вернулась, чтобы отомстить мне? - прохрипел он. - Ты во всем винишь меня? - Болтай что хочешь, если тебе нужно, - тут же отозвалась она, - но мне некогда слушать. Мне пора заняться делом. Старчески охнув, она поднялась и двинулась в сторону. - Это так, - продолжал он, радуясь тому, что его уловка сработала. - Это так, правда? Ты вернулась, чтобы мучить меня. Тебе мало, что я убил его. Я воткнул нож прямо ему в сердце, но тебе этого мало. Ты хочешь, чтобы мне стало совсем плохо. Я виноват, да. Я выполнял то, что велел Фоул, и ты вернулась, чтобы отомстить за это. Где ты была прежде? Почему не пыталась расправиться со мной даже после того, как я надругался над тобой? Почему ждала до сих пор? Если бы ты тогда же как следует отплатила мне за все, что я натворил, может быть, я хорошенько думал бы потом, прежде чем что-либо сделать. Все это твое великодушие! Оно хуже жестокости. О Лена! До меня даже не доходило, что я сделал тебе, пока не стало слишком поздно. Чего ты ждешь? Давай терзай меня! Пусть будет больно! Мне это необходимо. - Еда тебе необходима, вот что, - проворчала Целительница; в ее голосе отчетливо слышны были нотки отвращения, вызванного его признаниями. Крепко ухватив его одной рукой за челюсть, другой она положила ему в рот несколько ягод жизни. - Давай, глотай. Это поддержит твои силы. Он хотел выплюнуть алианту, но старуха так крепко его держала, что вопреки собственному желанию он разжевал и проглотил ягоды. Пока он глотал, одной рукой она поглаживала ему горло, потом заставила съесть еще немного. Он почувствовал, как благодатный сок заструился по телу, и его потянуло в сон. Кавенант что-то еще пробормотал, но уже сам не соображал, что именно. Охая от усилия, старуха подняла его исхудавшее тело, пристроила себе на спину, перекинув ему руки, так что он повис у нее на плечах. Он спал, а она, точно трудолюбивый муравей, тащила его все дальше и дальше в потаенную глубь леса. И вскоре они оказались там, куда не распространялась власть Фоула. Воздух в этом лесу был свеж и целителен; ветви деревьев, на которых тут и там попадались птичьи гнезда, покрывала листва; в траве мелькали мелкие лесные звери. В этом месте явственно ощущался неистребимо стойкий дух Мшистого Леса, который, на самом деле, хотел одного - чтобы распускались почки, появлялись новые растения, пробуждалась жизнь. И все же даже здесь, в потаенном сердце Мшистого Леса, ощущалось, пусть и слабо, пагубное воздействие Презирающего. Температура хоть и была выше нуля, но не намного. Листья на деревьях казались темнее обычного - им явно не хватало света. Зимние шубки зверей, с которыми они не торопились расставаться, прикрывали отощавшие тела - куда более худые, чем это обычно бывает к весне. Все выглядело так, как будто Защитник Леса, даже если он и впрямь снова поселился во Мшистом Лесу, обладал меньшим могуществом, чем его древние предшественники. Да, похоже, могущественный Колосс и впрямь лишь пожимал плечами в своем полном глубоких дум сне, когда у него мелькала мысль о том, не взять ли ему на себя защиту Леса. Или даже, что Сирол Вейлвуд по-прежнему обитает не здесь, а в своей крепости в Смертельной Бездне, пытаясь защитить древний Мшистый Лес издалека. И все же даже небольшое отступление зимы действовало на деревья и других обитателей Леса чрезвычайно благотворно - попросту говоря, оно сохранило жизнь многим, кто должен был неминуемо погибнуть, когда Лорд Фоул "отменил" весну. Именно благодаря жизнестойкому духу Мшистого Леса Целительница с трудом, но тащилась вперед с Кавенантом на спине. Лес терпел ее присутствие, потому что она не раз помогала выжить его обитателям; по этой же причине он позвал ее помочь Кавенанту. Хотя она была стара, а Кавенант казался ей непомерно тяжелым, она, сгибаясь под тяжестью своей ноши, неутомимо брела вперед, время от времени посасывая влажный мох и таким образом поддерживая свои силы. Свечение деревьев угасло, потерявшись в лучах тусклого, серого рассвета, когда она добралась до пещеры, расположенной в склоне холма. Откинув в сторону полотнище мха, заменяющее дверь, она нагнулась и втащила Кавенанта в единственную комнату своего скромного жилища. Помещение было невелико. Высота его позволяла стоять выпрямившись, но и только; овальный пол в поперечнике имел метров пять, не больше. Это был хороший, уютный дом для одного человека - мягкие глиняные стены, постель, устланная ломкими, сухими листьями. Здесь было тепло даже зимой. Стены и потолок пронизывали мощные древесные корни, которые светились, когда день угасал. Имелся в пещере и небольшой очаг - здесь, глубоко под землей, его огонь ничем не грозил Лесу. Кроме очага, имелся и горшок с гравием. Устало положив Кавенанта на постель, женщина открыл горшок и немного поколдовала над ним; огненные камни засветились. Потом она опустилась прямо на пол и надолго уснула. День был уже в разгаре, когда она со стоном поднялась, чтобы приготовить себе горячую еду. Пока она готовила и ела, взгляд ее ни разу не обратился в сторону Кавенанта. Еда была ей необходима в связи с делом, которое ей предстояло выполнить. У нее почти не осталось запасов для врачевания, она истратила их уже давно, когда еще не была старухой. По этой причине она тогда и оставила свое занятия - может, сорок, может, пятьдесят лет назад - и с тех пор просто доживала дни во Мшистом Лесу, погрузившись в его молчаливое спокойствие и не замечая быстро сменяющих друг друга времен года. Все это время она думала, что тяжкие испытания, выпавшие на ее долю, остались позади. А теперь сам Мшистый Лес заставлял ее вновь заняться своим делом. Для этого требовались силы, вот почему она съела большой кусок мяса и снова уснула. Однако, проснувшись в следующий раз, она поняла, что откладывать больше нельзя. Она поставила горшок со светящимся гравием на полку, которая была в углублении в стене - так, чтобы свет падал прямо на лицо Кавенанта. Он все еще спал; это облегчало ее задачу - ей не хотелось иметь дело ни с безумными бреднями, ни с возможным сопротивлением. Больше всего ее пугало то, что у него было ТАК много ран. Кроме того, в нем сидело нечто такое, чего она не знала и не понимала. Что-то напоминающее давно забытые ночные кошмары, в которых она, к своему ужасу, пыталась исцелить Презирающего. Сломанная лодыжка, торчащие в ране кости были ей понятны; она умела лечить обмороженные и разбитые руки и ноги - она даже была уверена, что они зажили бы и сами, если бы на это хватило времени; его щеки, и нос, и уши, и запекшиеся губы со свежим шрамом с одной стороны, дурно залеченный лоб - все это было ей вполне по силам. Но последствия аманибхавама - это другое дело. Он спал, но белки его глаз под закрытыми веками так и ходили ходуном, брови хмурились от злости или боли, кулаки были так крепко сжаты, что, даже если бы она осмелилась попытаться прикоснуться к его кольцу, это ей вряд ли бы удалось. Но главная его болезнь была не от ран. Ей показалось, что каким-то образом болезнь связана с его безумием. Ей страшно было коснуться ее своей силой. Чтобы успокоиться, она негромко затянула древнюю песнь. Подбадривая себя таким образом, чтобы справиться с собственным малодушием, она делала необходимые приготовления. Сварила питье, бросив в горячую воду специальный порошок, который достала из кожаного мешка. Напоила им Кавенанта, не разбудив его, отчего его сон стал настолько глубок, что он не проснулся бы, даже если бы речь шла о спасении собственной жизни. Потом она начала его раздевать. Не торопясь, чтобы оттянуть таким образом наступление решительного момента, она сняла с него всю одежду и вымыла кожу с ног до головы. Очистив тело от паутины, грязи, застарелого пота и засохшей крови, она мягко обследовала его руками, чтобы не оставить без внимания ни одного поврежденного места. Это заняло много времени, но ей показалось, что она сделала все слишком быстро; у нее не хватало мужества перейти к главному. Все еще не решаясь начать, они достала одну из своих немногих ценностей - длинный, искусно сшитый из кусков тонкой, но плотной материи белый плащ, легкий и очень теплый. Десятки лет назад ей подарила его одна знаменитая ткачиха настволья Парящего - за то, что Целительница спасла ей жизнь, заплатив за это, как всегда, неимоверно высокую цену. От этого воспоминания стало теплее на сердце, и она долго держала плащ в своих старчески подрагивающих руках. Но теперь, когда она стала стара - стара и одинока, - ей ни к чему этот пышный наряд. Ей вполне хватало ветхой накидки, которую она носила в любое время года. Не сводя взгляда с дорогой ей вещи, она бережно укутала белым плащом Кавенанта, бормоча по стариковской привычке себе под нос: - Ах, милость Божья, милость Божья! Эта работа для молодого.., для молодого. Мне что отдыхай, что не отдыхай, все равно моложе не станешь. Ладно, хватит об этом. Я ушла в Лес не потому, что надеялась найти здесь молодость. Я ушла, потому что потеряла мужество, без которого невозможно делать мое дело. Выходит, я так и не нашла его - за все это время? Ах, что время... Оно не Целитель. Тело стареет... А теперь еще эта жестокая зима... Нет, мужество не восстанавливается. Милость Божья, милость Божья! Мужество есть у молодых, а я старая.., старая... Надвигаются великие события.., великие и ужасные. Белое Золото! Именем Семи! Белое Золото, надо же... А эта зима - дело рук Презирающего, хотя Мшистый Лес и сопротивляется изо всех сил. Ах, какое тяжелое дело мне предстоит! Переложить на себя ношу этого человека... Я не могу... Нужно отказаться... Нет, отказаться я тоже не могу. Будь милостив. Создатель, я так боюсь! Я старая... Хотя чего мне бояться? Ведь не смерти же? Боли - вот чего, боли. Создатель, будь ко мне милостив! Я утратила мужество, как мне без него справиться с этим делом? Однако Кавенант по-прежнему недвижимо лежал на постели, нуждаясь в помощи, и после по крайней мере еще десятка кратких перерывов она наконец сумела взять себя в руки. - Ладно, хватит ныть. Жалобой не излечишь. Хватит ныть - и за дело. Решительно поднявшись на ноги, она заковыляла в дальний угол пещеры, туда, где хранились дрова. В глубине души даже сейчас у нее теплилась надежда, что дров не хватит, придется идти в Лес за хворостом и тем самым удастся отложить выполнение основной задачи. Но куча дров оказалась достаточно велика и оттянуть время под этим предлогом оказалось невозможно. Она подтащила сухие ветки к очагу и разожгла огонь посильнее. Сняв горшок с гравием с полки, она поставила его прямо в центр пылающего в очаге огня. Потом, трепеща от одной мысли о том, что ей предстоит, стала подкармливать пламя самыми сухими ветками, пока оно не начало лизать потолок, а по ее старческому лицу не потекли капли пота. Тогда она взяла мешочек с порошком, из которого готовила отвар для Кавенанта. Засунув в него руку и зажав порошок в кулаке, она внезапно замерла - это был последний момент, когда она еще могла отказаться от своего намерения совершить непоправимое. - Ах, милость Божья... - снова запричитала она. - Я совсем одна. Кроме меня, о нем некому позаботиться.., да и обо мне самой тоже. Я должна работать за двоих. Нет, отшельник не может быть Целителем... Но хватит, пора делать дело. Дрожа от страха перед собственной дерзостью, она бросила в разгоревшееся пламя немного порошка, и оно тотчас же начало меняться. Языки его заметно уменьшились - энергия пламени перешла в другую, невидимую форму. Цвет тоже переменился, из оранжево-красного в желто-коричневый, потом коричневый, словно глина. Как только огонь потемнел, по пещере распространился густой аромат. Целительнице он казался похожим на запах свежевскопанной земли, готовой принять зерна; он олицетворял собой все свежее, молодое, готовые раскрыться почки и саму весну. Этот аромат затуманил ей голову так сильно, что она едва не забыла и о зиме Лорда Фоула, и о лежащем рядом человеке, и всех его болезнях. Запах был ей необыкновенно приятен, но он же и напомнил ей о Кавенанте. Она подошла к постели, чтобы окончательно решить, что именно нужно делать. Она не собиралась трогать его руки, ноги, лицо. Не в них было дело. Безумие же его было слишком странным, и потому вначале следовало убедиться, что он достаточно окреп физически. Пристальный взгляд ее обратился на раненую лодыжку. Когда она сосредоточилась на этой ране, пламя стало темнее, выше, сильнее и чище; казалось, ее глаза сами излучали свет, и он был направлен на раненую лодыжку. Все остальное утонуло во мраке - остался лишь этот, объединивший их свет. Жар и благоухание пламени превратило их словно в одно целое, безраздельно и совершенно. Несмело, точно больше не принадлежала себе самой, она положила руки на раненую лодыжку, ощупывая ее до тех пор, пока в подсознании не зафиксировалось, как та раздроблена. Потом встала. Сила полностью подчинила ее себе - она была всего лишь сосудом, источником уз, связывающих ее воедино с болью Кавенанта. Почувствовав, что эта связь достаточно окрепла, она отошла от него. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, она подняла с пола тяжелый гладкий камень, который обычно использовала вместо пестика. И все так же словно во сне, она, глядя на Кавенанта и держа камень обеими руками, подняла его высоко над головой. На мгновение она закрыла глаза, и коричневый луч, связывающий ее с Кавенантом, дрогнул. Со всей силой она с размаху опустила камень, ударив себя по лодыжке. Кости хрустнули, как сухое дерево. Боль пронзила ее - боль, объединившая их души. Она вскрикнула и без сознания рухнула на пол. Дальше долгое время она не чувствовала ничего, кроме ужасной боли. Пока Целительница лежала на полу, огонь медленно умер, превратившись в тлеющие угли. Волшебный аромат весны, разлитый в воздухе, сменился запахом пыли, а корни на потолке и стенах перестали светиться. Не существовало ничего, кроме их боли, которую она полностью взяла на себя. Прошла ночь и наступила снова; она все еще лежала без сил. Сердце билось едва заметно, дыхание с хрипом вырывалось из безвольно раскрытых губ. Если бы сейчас она пришла в сознание, то с радостью предпочла бы умереть. Однако боль не отпускала ее ни на мгновение, и, в конце концов, в сознании не осталось ни одной мысли - ни о жизни, ни о смерти. И все же наступил момент, когда она начала думать, что в молодости ей никогда не бывало так плохо. Никогда еще она не испытывала таких страданий. Ее истерзали жажда и голод - ив этом смысле тоже прежде она никогда так не мучилась. Куда все подевались? Почему никто не принесет ей хотя бы воды? Или они хотят, чтобы она умерла от жажды? Где родные и друзья, чью боль она не раз брала на себя и кто раньше бывал счастлив хоть чем-то помочь ей? Когда сознание прояснилось, она вспомнила, что осталась одна и что некому позаботиться ни о ней, ни о больном. Он тоже не ел и не пил все время, пока длилось ее испытание, и ему еще труднее было выносить такие лишения. Может быть, он даже умер, и все, что она пережила ради него - напрасно. С усилием, от которого затрепетало все ее дряхлое, измученное тело, она приподнялась с пола и передохнула, опираясь на руки, колени и тяжело дыша. Ей нужно было собрать все свои последние силы, прежде чем подойти к больному. Если он умер, ей предстоит сделать многое. Ей придется вернуть кольцо Белого Золота Лордам в Ревелстоун, борясь по дороге с ужасной зимой Презирающего. Такая ответственность ее пугала. Понимая, что даже небольшая задержка может для Кавенанта оказаться роковой, она со стоном попыталась встать. Однако, прежде чем это ей удалось, больной зашевелился. Не успела она и глазом моргнуть, как он вскочил, протопал мимо, задев ее ногой, от чего она снова упала, и выскочил из пещеры, в то время как она продолжала беспомощно лежать на земляном полу. Удивление от того, что он оказался способен свалить ее, было сильнее боли; собственно говоря, никакого вреда он ей не причинил, для этого он был слишком слаб. Наоборот, неистовство, владевшее им, даже вернуло ей часть энергии. Тяжело дыша и ворча себе под нос проклятия в его адрес, она поднялась и хромая выползла следом за ним из пещеры. Она догнала его совсем неподалеку - мерцающее свечение деревьев не пропустило его дальше. Он стоял, покачиваясь, и что-то бормотал, испуганно глядя на деревья, как будто были дикие звери, которые притаились, поджидая, когда можно будет на него напасть. - Ты болен, - устало произнесла Целительница. - Пойми это, если ты вообще еще способен что-то понимать. Вернись в постель. - Ты хочешь убить меня. - Я - Целительница. Я не убиваю. - Ты ненавидишь всех прокаженных и хочешь убить меня. - Он с безумным выражением вытаращил глаза, глядя в ее измученное лицо. - Тебя вообще не существует. Она чувствовала, что неразбериха в его голове объясняется не только действием аманибхавама, но и его непонятной болезнью. И она была слишком слаба, чтобы утихомиривать его, говоря всякие нежные слова, которые не доходили до его сознания. Поэтому она просто доковыляла до него и жесткими, негнущимися пальцами хорошенько ткнула его в живот. Замолчав наконец, он упал в траву, а она отправилась на поиски алианты. Она нашла ее совсем неподалеку, но усталость была настолько велика, что она снова потеряла сознание. Очнувшись, она разжевала и проглотила несколько ягод, и их волшебная сила тут же помогла ей подняться на ноги. Теперь она двигалась гораздо увереннее и набрала побольше ягод. Съев половину, с остальными она вернулась к Кавенанту. Он попытался уползти от нее, но она прижала его к земле и заставила поесть. Потом она доковыляла до полянки мха, легла и ртом собрала обильную зеленую влагу. Это ее освежило, и теперь ей хватило сил заставить больного вернуться в пещеру и лечь в постель. Здесь она вновь напоила его отваром из своего таинственного порошка. Она видела, как он испуган своей беспомощностью, но у нее не было сил, чтобы утешать его. Когда он впал наконец в беспокойный сон, она лишь пробормотала, склонившись над ним: - Будь милостив, Господи. Ей ужасно хотелось спать, но она была одна и позаботиться о ней было некому. Кряхтя и вздыхая, она снова разожгла огонь и принялась готовить еду для себя и больного. Пока еда варилась, она осмотрела его лодыжку и убедилась, что нога зажила, так же как и ее собственная. Незаметно было даже бледных шрамов в тех местах, где прежде была разорвана кожа. Она знала, что очень скоро его кости станут такими же крепкими, как прежде. Глядя на это свидетельство своей силы, она хотела обрадоваться, но не могла. Десятилетия прошли с тех пор, когда она обладала способностью радоваться, глядя на результаты своих стараний. Теперь она не колеблясь могла бы сказать, что если бы в юности понимала, какую цену ей придется платить, то никогда не стала бы Целительницей, не уступила бы тайной силе, томившейся внутри и жаждавшей освобождения. Но устоять перед этой силой, не поддаться ей было не так-то просто. Она поняла ЦЕНУ расплаты лишь тогда, когда сила полностью проявила себя, а к этому времени уже не она была хозяином положения. Теперь не сила служила ей, она силе. Ничто не могло избавить ее от расплаты, и постепенно исцеление перестало доставлять удовольствие. Обманывать себя не имело смысла, и, в конце концов, она была вынуждена признать, что сделала страшный выбор. - Ничего не поделаешь, - мрачно бормотала она, вновь занявшись приготовлением еды. - Чему быть, того не миновать. Лишь бы все получилось как следует. Ей предстояло вынести еще одну боль. Когда еда была готова, она поела сама, накормила Кавенанта и дала ему побольше своего сонного зелья, чтобы он не вздумал снова вскочить. Потом она сгребла угли в очаге, плотно завернулась в обтрепанный плащ и уснула на куче листьев, которые теперь служили ей постелью. В последующие несколько дней она отдыхала, ухаживала за по-прежнему невменяемым Кавенантом и всеми силами старалась вновь набраться мужества. Состояние больного ужасало - она отчетливо видела, как страдал его истерзанный разум. По мере того как физически он становился все крепче, ее зелье постепенно утрачивало способность вызывать беспробудный сон. Он постоянно бредил и размахивал руками, точно отталкивая кого-то. Иногда совершенно необъяснимо его кольцо начинало мерцать ярким белым светом, и эти вспышки действовали на Целительницу как укор совести, вынуждая ее вновь заняться делом. Лес тоже подталкивал ее к этому - требовательно и настойчиво. Она чувствовала его настроение так же безошибочно, как недавний призыв, заставивший ее отправиться на поиски Кавенанта. Она не понимала, почему Мшистый Лес так озабочен судьбой этого человека, но все время чувствовала, словно ее торопит чья-то властная рука. Он должен быть исцелен, и как можно быстрее, пока безумие не разрушило его до конца. Наконец она поняла, что время пришло; свечение деревьев заметно усилилось, и это говорило о том, что где-то за непроницаемой завесой туч взошла зловещая луна - значит. Презирающий с каждым часом будет становиться все сильнее. Отбросив в сторону все колебания, все существующие и выдуманные помехи, она снова принялась за дело. Разожгла свое мощное пламя, приготовила таинственный порошок и поставила на полку рядом с Кавенантом пищу и воду, чтобы, если он очнется прежде нее, ему не пришлось их искать. Роковое предчувствие все сильнее овладевало ею - она почти не сомневалась в том, что погибнет. - Будь милостив. Создатель, - бормотала она, глядя на бушующее пламя. - Будь милостив. Она снова и снова повторяла эти слова, точно надеялась таким образом вымолить спасение. Вскоре в пещере стало жарко, увядшая кожа на щеках Целительницы зарделась. Время пришло; сила бурлила внутри, хрупкая и могучая одновременно. Словно увядший любовник, она томилась желанием еще раз вырваться из своей темницы и завладеть ею; да, сила жаждала этого, но и она была уже стара, и она уже не надеялась стать такой, как прежде. Мгновенно вся кровь отхлынула от лица Целительницы; слабость, овладевшая ею, была так велика, что кожаный мешочек выпал из пальцев. Но все же она пересилила себя, наклонилась, подняла его и бросила порошок в огонь, вложив в этот жест все остатки своего мужества. Когда густой аромат вновь наполнил пещеру, а огонь начал медленно приобретать свой сверхъестественный цвет, она встала рядом с Кавенантом, с той стороны, где покоилась его голова, сдерживая дрожь в коленях. Пристально глядя на его лоб и дождавшись момента, когда жар и яркость пламени соответствовали ее внутренним состоянием, она, наконец, утратила все собственные желания и еще раз превратилась в сосуд своей силы. В пещере стало совсем темно, когда сочный свет глинистого оттенка весь стянулся в пространство между ее глазами и больной, безумной головой Кавенанта, связывая их воедино. Он напрягся, одеревенел - взгляд широко распахнутых глаз темен и безумен, руки стиснуты так, что костяшки пальцев побелели, - как будто вся его душа сжалась от страха перед ее силой. Дрожа, она протянула руку и положила ему на лоб раскрытую ладонь, вслушиваясь в отзвуки ада, который бушевал внутри. И тут же отшатнулась, точно обжегшись. - Нет! - закричала она, охваченная безмерным ужасом. - Ты хочешь слишком многого! - Само существо ее взбунтовалось, и она старалась вытолкнуть силу, отречься от нее, чтобы не оказаться уничтоженной. - Я не в силах исцелить ЭТО! Но ее уже охватило безумие человека - как будто он протянул руки и мертвой хваткой схватил запястья. Беспомощно причитая, она снова положила ладонь на его лоб. И безумие вновь пронзило ее, нахлынуло, до отказа заполонив душу; она закричала, чтобы не замечать породившей его причины. А когда, в конце концов, это не удалось, когда она разглядела то, что лежало у истоков его болезни, то поняла, что ей пришел конец. Отдернув руку, она отошла и стала неистово рыться в своих вещах. Все еще причитая, она нашла длинный каменный нож, схватила его и, вернувшись к Кавенанту, нацелила прямо в его незащищенное сердце. Он лежал под ножом, точно жертва, предназначенная к закланию - если только жертва может быть осквернена проказой. Однако прежде, чем она нанесла удар, который оборвал бы его жизнь, увенчав все страдания и нечистоту смертью, множество неярких, бледно-голубых огоньков заплясали в воздухе вокруг нее. Их мелькание создавало впечатление странной мелодии. Они падали на Целительницу, точно роса, льнули к рукам, удерживая их, загоняя вглубь и ее страдание, и ее силу. Они не давали ей пошевелиться до тех пор, пока она не сломалась, и лишь тогда позволили ей упасть. А потом, мерцая и мелодично позванивая, умчались прочь. Глава 14 Только тот, кто ненавидит Прошла ночь, за ней день, прежде чем Кавенант проснулся. Его мучила жажда, и, сев на постели, он обнаружил на полке рядом с собой кувшин с водой. Жадно напившись, он заметил чашу с хлебом и алиантой. Съев все, что было, он снова напился и уснул, растянувшись на ложе из теплых сухих листьев. Когда он открыл глаза в следующий раз, дневной свет почти угас и темноту пещеры разгоняли лишь светящиеся переплетенные корни. Оглядевшись, он заметил завешенный мхом вход, который все еще пропускал немного света. Он понятия не имел, где находится, каким образом здесь оказался и как долго спал. Но это ничуть не огорчило и не испугало его - им овладела странная уверенность, что ему нечего опасаться. Больше он ничего не чувствовал. Он был спокоен и странно пуст внутри - пуст и поэтому безмятежен, - как будто вместе со страхом исчезли все чувства. Он даже не помнил, что прежде испытывал; между ним сегодняшним и прежним, как ему казалось, не было ничего, кроме долгого сна и выжженной пустыни необъяснимого страха. Потом он ощутил в воздухе слабый запах смерти. Принюхавшись, чтобы убедиться, не почудилось ли ему, он потянулся; мышцы одеревенели за время долгого сна, и он с удовольствием почувствовал, как они оживают. Кто бы ни принес его сюда, это, по-видимому, случилось так давно, что даже тело ничего об этом не помнило. И все же явное выздоровление не вызвало в его душе слишком бурной радости, как этого можно было бы ожидать. Он воспринял его как нечто само собой разумеющееся - почему, он и сам не понимал. Он сел, свесив с постели ноги. И сразу же увидел старую женщину, которая, скрючившись, лежала на полу. Она была мертва; рот ее был искривлен и раскрыт в безмолвном крике, в широко распахнутых карих глазах застыло выражение ужаса и гнева. В тусклом, призрачном сумраке пещеры она выглядела точно невысокий земляной холмик. Он не знал, кто она такая, не мог даже сказать, видел ли ее прежде; однако у него возникло смутное ощущение, что он каким-то образом причастен к ее смерти. "Хватит, - мрачно сказал он сам себе, отгоняя прочь другие воспоминания, которые начали всплывать на поверхность его сознания, точно мертвые водоросли и обломки крушения, которое претерпела его жизнь. - Это не должно больше повториться". Отодвинув в сторону белый плащ, которым был укрыт, он решил посмотреть, как обстоят дела с раненой ногой. "Здесь же была раздроблена кость!" - с тупым удивлением подумал он, разглядывая лодыжку. Он прекрасно помнил, как и когда это произошло; помнил, как дрался с Пьеттеном, как упал, сломав ногу, как потом использовал копье Пьеттена, опираясь на него при ходьбе, и как мерзла и болела раненая нога. И все же сейчас она выглядела так, как будто ничего подобного не было. Он постучал ногой по полу, в глубине души ожидая, что это всего лишь очередная иллюзия, которая тут же исчезнет. Встал, попрыгал то на одной ноге, то на другой и сел снова. - Черт возьми, черт возьми... - растерянно забубнил он себе под нос и впервые за много дней решил обследовать, в каком состоянии находится его тело. Выяснилось, что он был более здоров, чем мог себе даже вообразить. Раны исчезли. Пальцы легко гнулись, хотя и заметно исхудали, так что кольцо свободно болталось на одном из них. Внутренние ощущения вполне соответствовали внешним впечатлениям - каждой клеточкой своего тела он чувствовал энергию и тепло, пронизывающие их. Однако кое-что осталось. Через лоб тянулся рубец плохо зажившего шрама, чувствительного даже к легкому прикосновению, как будто рана затянулась только сверху, а внутри, под кожей, воспаление осталось. И его главная болезнь никуда не делась; более того, онемение продолжало распространяться. Пальцы потеряли чувствительность до самых ладоней, а на ногах лишь кончики пальцев и пятки еще ощущали прикосновение. Проказа по-прежнему гнездилась внутри его тела, точно навечно врезанная холодным резцом смерти. Еще и по этой причине он остался почти равнодушен к заживлению ран. Теперь, глядя на мертвую женщину, он вспомнил, что делал, когда зима сбила его с пути; он шел к Яслям Фоула. У него была одна цель - месть, и владело им одно чувство - ненависть. Как он мог настолько потерять разум, чтобы отправиться в этот поход в одиночку и к тому же воображать, будто он способен бросить вызов Презирающему? Весь пройденный им путь был усыпан трупами, жертвами того, кто подтолкнул его к этому безумному решению - Лорда Фоула, который сделал все, чтобы Кавенант совершил свою последнюю, фатальную ошибку. И результатом этой ошибки была бы полная и окончательная победа Презирающего. Теперь он все понимал гораздо лучше - может быть, лежащая рядом женщина передала ему некоторую долю своей мудрости? Он не мог бросить вызов Презирающему по той же причине, по которой не мог в одиночку пробиться сквозь суровую зиму, охватившую Страну: это была совершенно невыполнимая задача, а смертные человеческие существа, которые берутся за невыполнимые задачи, всегда неизбежно погибают. Его конец был не за горами - как всякий прокаженный, он отдавал себе в этом отчет. Он лишь ускорил бы его приближение, взявшись за то, что сделать невозможно. И тогда Страна погибла бы окончательно. Потом он осознал, что неспособность вспомнить то, что привело его в это место и что произошло здесь, была великим благом, своего рода проявлением милосердия. Эта мысль ошеломила его. Он понял также, по крайней мере отчасти, почему Триок говорил ему о милосердии и почему сам Триок отказался присоединиться к нему. Отбросив всякие мысли о продолжении пути, он поискал взглядом свою одежду. Она грудой лежала около стены, но он тут же решил, что не станет ее надевать. Казалось, она олицетворяла для него то, с чем он не хотел больше иметь дела. Белый плащ... Подарок, который сделала ему умершая женщина - часть того, чем она пожертвовала ради него. Он взял этот дар со спокойной, грустной, тихой благодарностью. Надевая сандалии, он внезапно остро почувствовал запах болезни, пропитавший собой каждую пору. Сама мысль о том, чтобы и дальше носить их, вызвала у него отвращение. Он отшвырнул сандалии. Он пришел босиком в этот свой мираж - видение? сон? - и должен выйти из него точно так же и с такими же разбитыми ступнями. Несмотря на вновь проснувшуюся в нем осторожность, он решил, что нет смысла тревожиться о ногах. Запах смерти, по-прежнему витавший в воздухе, напомнил ему о том, что не следует задерживаться в пещере. Поплотнее завернувшись в плащ, он вышел наружу, оглядываясь и пытаясь понять, где находится. Вид Леса вызвал в его душе еще одну волну удивления. Это был Мшистый Лес, он узнал его; он уже бывал тут прежде. Как ни смутно он знал географию Страны, в самых общих чертах представлял, где оказался, но по-прежнему не мог вспомнить, как попал сюда. Последнее, что сохранилось в памяти, было то, как он медленно погибал от холода и голода. Признаки зимы здесь почти не ощущались. Черные деревья тесно переплетались ветками, покрытыми зелеными листьями, точно для них не существовало ничего, кроме вечной весны; воздух был не холоден, но свеж, и между стволами в изобилии росла трава. Вдыхая полной грудью ароматы Леса, он испытывал к нему безотчетное доверие; он твердо знал, что, находясь во Мшистом Лесу, может ничего не опасаться. Вернувшись в пещеру, он уже представлял, пусть в самых общих чертах, что ему делать дальше. Он не стал хоронить женщину. Ему нечем было вырыть яму, и не было ни малейшего желания причинить какой бы то ни было вред Лесу. Надев ее плащ, он в какой-то степени выразил таким образом свое уважение к ней, но не представлял, что еще может сделать для нее. Ему бы хотелось попросить у нее прощения за все, что он сделал ей, но, к сожалению, она больше не способна была слышать его. Он перенес ее на постель и, как смог, сложил ей руки, постаравшись, чтобы она выглядела достойно. Потом среди ее вещей он отыскал мешок и плотно набил его едой. Допив воду, он не стал брать с собой кувшин, чтобы не увеличивать тяжесть ноши. С чувством сожаления он также отставил в сторону горшок с гравием - он все равно не умел обращаться с ним. Заметив на полу нож, он не стал брать и его, поскольку имелся свой. Вспомнив о Лене, он прикоснулся к увядшей щеке женщины легким поцелуем. И направился к выходу, тихонько выговаривая слова, которые стали для него талисманом, доставшимся в наследство от женщины: - Будь милостив. Господи. Он уверенно зашагал прочь. Мшистый Лес, насколько он помнил, тянулся с северо-запада на юго-запад, по направлению к Равнинам Ра. С мешком на плече и безмятежной пустотой в сердце он двинулся в ту же сторону - спокойный тем спокойствием, которое присуще человеку, не ожидающему от будущего ничего хорошего. Он не успел пройти и двух лиг, как дневной свет угас и миром завладела ночь. Однако теперь дорогу ему освещал сам Мшистый Лес. Он чувствовал себя бодро и не испытывал потребности во сне. Шел он медленно, стараясь по возможности не наступать на темный мох и чувствуя, как тревога и беспокойство Леса вокруг растут. Лес вспоминал о насилии и прошлых утратах, он вздыхал, и бормотал, и плакал, но Кавенант отчетливо ощущал, что никакой угрозы лично для него Лес попрежнему собой не представлял. Несмотря на онемение, затрагивающее и его чувства, он знал, что Лес терпит его, хотя это стоило ему немалого труда. Лес узнал его и прилагал все усилия для того, чтобы выносить его присутствие. Потом он вспомнил, что Смертельная Бездна тоже не причинила ему никакого вреда. Обращаясь к мерцающим стволам и стараясь двигаться так осторожно, чтобы даже ненароком их не поранить, он по-прежнему бормотал: - Будь милостив. Господи. Когда наступил рассвет, он был уже на окраине Леса. Здесь зима ощущалась гораздо сильнее. Воздух похолодал, на ветвях не было листьев, трава лишь кое-где едва заметно пробивалась из-под обнаженной земли; он разглядел даже первые сугробы. Но лишь когда рассвет сменился тусклым днем, он в полной мере осознал, каким подарком на самом деле был белый плащ. Легкий, удобный и очень теплый, он прекрасно защищал от резкого ветра. К тому же у плаща имелся пояс, который плотно обхватывал тело, удерживая тепло. Он остановился, поел, немного передохнул и двинулся дальше. Ветер порывисто дул. Еще одна лига - и черный лесной приют остался позади; теперь Кавенант был полностью во власти зимы Презирающего. Ничего не изменилось - кругом царили все тот же снег, и ветер, и холод. От края леса местность, прорезанная невысокими холмами, спускалась к пасмурной реке, медленно текущей между пустынных берегов. Куда бы он ни бросил взгляд, везде чувствовалось губительное воздействие зимы. Несмотря на теплый плащ и вновь обретенные силы, Кавенант то и дело ежился от холода и резкого ветра. Увидев брод, он остановился, пытаясь определить, где находится. Он почти не сомневался в том, что это - Камышовая река, текущая по северной границе Равнин Ра; да и местность слева тоже казалась смутно знакомой. Если воспоминания о Великом Походе в поисках Посоха Закона не обманывали его, он стоял прямо перед Камышовым бродом. Согнувшись от ветра, ступая босыми ногами по замерзшей земле, он зашагал к броду. Однако расстояние до него оказалось намного больше, чем ему показалось вначале. К тому же мешали ветер, и снег, и неровность местности. Наступил вечер, прежде чем он добрался до последнего холма. Скользнув взглядом вниз по склону, к броду, он ужасно удивился и даже испугался, заметив на берегу человека. Тот стоял, подбоченившись и как будто с нетерпением ожидая приближения Кавенанта; лицо его было скрыто капюшоном плаща, какие обычно носили жители подкаменья. Осторожность побудила Кавенанта остановиться и внимательно вглядеться. Но человек тут же резко взмахнул рукой и закричал грубым голосом, который показался Кавенанту смутно знакомым: - Иди сюда. Неверящий! Тебе не удастся ни спрятаться, ни убежать! Я уже давно слежу за тобой. Кавенант на мгновение заколебался, однако вновь обретенная, хотя и совершенно не понятная уверенность в том, что с ним ничего плохого не может случиться, сделала его бесстрашным. Он пожал плечами и двинулся вниз по склону холма к броду, не спуская с человека глаз и пытаясь найти в его облике нечто, что позволило бы определить, кто он такой. Сперва он подумал, что человек этот каким-то образом связан с тем, что произошло с ним во Мшистом Лесу, и с женщиной, оставшейся в пещере, то есть с тем временем, которое полностью выпало у него из памяти. Но потом человек повел плечом.., и тут же словно вспышка света озарила сознание Кавенанта! - Триок! - тяжело дыша, закричал он. - Триок? Он торопливо запрыгал по мерзлой земле и, подбежав, обхватил человека за плечи. - Триок... - Горло у него перехватило. - Триок? Что ты здесь делаешь? Как тут оказался? Что случилось? Пока Кавенант задавал свои вопросы, человек отвернулся, так что капюшон по-прежнему скрывал его лицо. Схватив Кавенанта за запястья, он резко сбросил его руки со своих плеч, точно их прикосновение было ему неприятно, и с совершенно очевидной, хотя и необъяснимой яростью оттолкнул Кавенанта. Потом он сказал небрежно: - Вот и ты, юр-Лорд Кавенант, Неверящий и Владыка Кольца. - Когда он перечислял все эти звания, в его странно гнусавом голосе отчетливо слышна была насмешка. - Недалеко же ты ушел за столько дней. Надеюсь, ты хорошо отдохнул во Мшистом Лесу? Кавенант пристально смотрел на него, потирая запястья, которые жгло, точно на них плеснули кислотой. На мгновение боль заставила его усомниться, Триок ли перед ним, но как раз в этот момент тот повернулся и Кавенант отчетливо разглядел его профиль. Ему была совершенно не понятна причина такой враждебности. - Ты нашел Вольного Ученика? Передал сообщение Морэму? - продолжал допытываться Кавенант. Триок по-прежнему явно стремился сделать все, чтобы Кавенант не смог разглядеть его лица. В движениях его пальцев, согнутых и искривленных, точно когти, ощущалась жажда насилия. Однако все это тотчас заполонила волна грустных воспоминаний. - Ты нашел Лену? Триок хрипло ответил тем же небрежным тоном: - Я отправился следом за тобой, потому что сомневался в твоих намерениях.., и в твоих спутниках. Похоже, я не ошибся. - Ты нашел Лену? - Ты хвастал, что доберешься до Презирающего, и тем сбил с толку своих спутников. Это дорого им обошлось. Как мог Великан поверить тебе? Ты бросил его, - он усмехнулся, - ради сомнительных удовольствий Мшистого Леса. - Что с Леной? - настойчиво повторил Кавенант внезапно охрипшим голосом. Неожиданно Триок закрыл руками лицо; ладони приглушили звук его голоса, который прозвучал теперь почти так же, как прежде. - Лежит с ножом в животе. И рядом - еще один мертвец. - Он сильно вздрогнул, однако тут же опустил руки и продолжил прежним язвительным тоном: - Может, ты собираешься уверять меня, что они убили друг друга? Кавенант печально ответил: - Это я виноват. Она пыталась спасти меня. Потом я убил его. - Почувствовав, что эти слова мало что объясняют, он добавил: - Он хотел отнять у меня кольцо. - Глупец! - взорвался Триок. - Он надеялся, что ему удастся его сохранить? - Не дав Кавенанту возможности ответить, он мгновенно успокоился и вкрадчиво спросил: - А Великан? - На нас напали. Он остался, чтобы прикрыть нас с Леной, дать нам возможность уйти. Триок грубо расхохотался. - С преданными покончено, - пробормотал он. В следующее мгновение он судорожно всхлипнул, точно временно утратил контроль над собой, точно горе его было настолько велико, что прорвало броню сдержанности. Однако ирония тут же вернулась. Сверкнув зубами, он насмешливо сказал: - Хорошо, что остался я. - Хорошо? - Кавенант был изумлен его поведением и не скрывал этого. - Триок, что с тобой случилось? - Поистине хорошо. - Триок захлюпал носом, точно борясь со слезами. - Ты потерял много времени в этом опасном месте, где столько соблазнов. С каждым днем Презирающий становится все сильнее. Он считает... - Его зубы снова сверкнули в усмешке, когда Кавенант попытался заглянуть под капюшон, скрывающий его лицо. - Томас Кавенант, нельзя больше откладывать то, что ты задумал. Я пришел, чтобы отвести тебя в Риджнк Тоум. Кавенант по-прежнему пристально вглядывался в его лицо. У него возникло ощущение, что тот пуст внутри, что прежнего в нем не осталось ничего. Стараясь не обращать внимания на внешние перемены, он попытался проникнуть в глубину, почувствовать, в чем именно изменился Триок. Но явная уклончивость Триока мешала ему. Он видел лицо, которое тот старался держать в тени капюшона, видел негнущиеся, жесткие пальцы, похожие на когти, блестящие влажные зубы - что-то было не так, но что именно стояло за этим, ему никак не удавалось ухватить. На Триоке лежала печать застывшего страдания. Огорченный, исполненный сочувствия, понимая, что с Триоком что-то неладно, Кавенант сказал: - Триок, ты должен рассказать мне, что произошло. - Должен? - Да. - Ты мне угрожаешь? А если я откажусь, ты воспользуешься своей вольной магией, чтобы наказать меня? - Триок вздрогнул, как будто на самом деле испугался, судорога трусливой гримасы искривила его губы. Однако он тут же пожал плечами и отвернулся, так что ветер теперь дул ему прямо в лицо. - Ладно, спрашивай. - Угрожаю? - Кавенант изумленно смотрел на сгорбленные плечи Триока. - Нет, нет. Я не хочу больше никаких несчастий, не хочу никому причинять вреда. - Тогда спрашивай! - Ты... - Горло у Кавенанта перехватило, ему было трудно говорить. - Ты нашел Вольного Ученика? - Да! - Ты передал сообщение Морэму? - Нет! - Почему? - Оно не дошло до него! Ошеломленный, Кавенант смог лишь повторить: - Триок, что произошло? - Вольный Ученик не смог совладать с ломиллиалором. Я отдал ему Высокое Дерево, но он не сумел... Йорквин и Квайррел погибли - мои друзья погибли, пока ты без толку шатался неизвестно где! Оба погибли. - Я не... Как ты нашел меня? - Их кровь тебе дорого обойдется. Когда ты пресытишься кровью, Кавенант? - Пресыщусь кровью? Триок! - Ему больно было это слышать, но он знал, что давно потерял право обижаться на любые слова Триока. Усилием воли он заставил себя повторить: - Как ты нашел меня? - Я ждал! Куда еще ты мог пойти?! - Триок. - Кавенант постарался собрать все свое мужество и сказал: - Триок, посмотри на меня. - Я не желаю смотреть на тебя. - Посмотри на меня! - У меня нет ни малейшего желания любоваться этим зрелищем. - Триок! - Кавенант положил ладони ему на плечи. Триок молниеносно повернулся и ударил Кавенанта по щеке. Он ударил несильно; он даже отступил назад, точно пытаясь удержать собственные руки. И все же сбил Кавенанта с ног. Щеку обожгло, точно в нее плеснули кислотой, из глаз брызнули слезы. Он едва мог разглядеть, как Триок вздрогнул, повернулся и сделал попытку убежать, но потом остановился с настороженным видом, как будто опасаясь, что Кавенант бросит в него копье. Точно поток черных вод, боль затопила сознание Ковената, но он заставил себя сесть, не обращая внимания на горящую щеку, и спокойно сказал: - Я не собираюсь идти в Ясли Фоула. - Нет? - Удивленный взгляд Триока впился в лицо Кавенанта. - Нет. - Кавенант был не меньше него поражен своими словами. - Я хочу перебраться через реку.., добраться до рейменов. Они могут... - Как ты смеешь? - закричал Триок. Он был в ярости, однако продолжал оставаться на месте, не приближаясь к Кавенанту. - Ты заплатишь мне за мою любовь! За моих друзей! За мой дом! Ты погубил всех, кто составлял смысл моей жизни! А теперь заявляешь, что отказываешься выполнить то, что обещал, что одно могло бы искупить все? Неверящий! Ты думаешь, я оставлю тебя в живых, если ты предашь нас? Кавенант пожал плечами: - Убей меня, если хочешь. Это ничего не изменит. Горящая щека мешала ему сосредоточиться, но все же он ощутил противоречие, скрытое в этой угрозе. Страх и гнев боролись в душе Триока, как будто в нем жили два человека, которые тянули его каждый в свою сторону - один подталкивал к бегству, другой к нападению. Сколько Кавенант помнил Триока, его всегда обуревали противоречивые чувства. Стараясь не обращать внимания на боль, он попытался объяснить свое поведение Триоку так, чтобы тот на самом деле понял его. - Меня убить можно только в моем собственном мире. Ты видел, в каком я был состоянии.., когда вызвал меня. Может быть, тогда ты и мог бы меня убить. Но теперь это тебе не под силу. Я могу быть убит как-то иначе. Может быть, меня погубят мои собственные фантазии.., вроде этой. Если хочешь, попробуй, но только прежде позволь мне объяснить тебе, почему я не хочу идти в Ясли Фоула. - Он встал, испытывая боль в ноге, и попытался подойти поближе к Триоку, чтобы заглянуть тому в лицо, но Триок по-прежнему держался от него на почтительном расстоянии. - Я не такой наивный, как ты, может быть, думаешь. Я все понимаю. Я сказал тебе, что виноват, и это правда. На моей совести страшная тяжесть. Лена, и Елена, и Этиаран.., и Великаны, и ранихины, и реймены, и Стражи Крови.., и ты... И это еще не все. Вы сами сделали выбор. Лена - когда решила спасти меня от возмездия.., и это после того, как я изнасиловал ее. Этиаран - когда помогла мне добраться до Ревелстоуна. Елена - когда она стала пить Кровь Земли. А ты - когда решил соблюдать Клятву Мира. Все это вы делали сами. - Ты говоришь так, как будто веришь в то, что мы существуем, - с горечью проворчал Триок. - Пока я не выполнил то, что предопределено, существуете. Я не способен управлять своими видениями. Часть меня.., та часть, которая это говорит.., тоже жертва, так же как и вы. Просто чуть менее наивная. Все это подстроил Фоул. Он с самого начала все так и задумал. Он.., или та часть меня, которая создает эти иллюзии... Он манипулировал мной, и, в конце концов, я понял - зачем. Он хочет заполучить это кольцо - он хочет овладеть дикой магией. Он знал - знал! - что в конце концов из чувства вины, или ответственности, или из-за страданий я попытаюсь сразиться с ним в его собственном доме.., и на его условиях. В таком сражении мне не победить. Я вообще не знаю, как его победить, знаю только, что он хочет вынудить меня попытаться сделать это. Он попросту хочет вынудить меня совершить самоубийство. Посмотри на меня, Триок! Посмотри! Ты видишь - я болен. Я - прокаженный. Не заметить эту ужасную болезнь невозможно. А прокаженные.., для них самоубийство - пара пустяков. Им просто нужно перестать хотеть выжить. Закон выживания очень прост - думать о себе, соблюдать осторожность. Фоул чертовски хорошо потрудился, заставив меня позабыть об этом, - вот почему тебе теперь, может быть, и удастся меня убить, если захочешь. Но мне все же надо получить хотя бы крошечный шанс уцелеть, у меня нет другого выбора, чтобы вспомнить наконец, кто я такой. Томас Кавенант, прокаженный. И я намерен отказаться от неосуществимых попыток возместить все те потери, в которых я виноват. Я намерен отбросить в сторону чувства вины, долга, всего, что я всегда считал своей обязанностью. Я намерен отказаться от своей прошлой наивности. Ее уже не вернуть. Именно она толкала меня на самоубийство. А мое самоубийство - единственный абсолютный, идеальный способ для Фоула одержать победу. Пока я жив, он не получит доступа к магии, и до тех пор кто-то где-то когдато, может быть, окажется способен нанести ему роковой удар. Вот почему я не собираюсь.., не собираюсь идти в Ясли Фоула. Вместо этого я буду просто думать о себе и соблюдать все практические меры предосторожности. Я буду заботиться о себе - так, как это должен делать прокаженный. Я пойду на Равнины.., и найду рейменов. Они примут меня к себе. Ранихины.., ранихины, вероятно, уже направились к югу, чтобы укрыться в горах. Я пойду туда с рейменами. Морэм не знает, что я здесь, поэтому он не может рассчитывать на меня. Пожалуйста, пойми меня, Триок. Ваша судьба очень огорчает меня.., и всегда будет огорчать. Я любил Елену и люблю Страну. Но до тех пор, пока я буду в состоянии делать все для того, чтобы уцелеть, - Фоул не победит. Он не сможет победить. Триок, по-прежнему сохраняя дистанцию, среагировал на эту длинную речь довольно странно. Его гнев, казалось, пошел на убыль, но на его место не пришло понимание. Та смесь хитрости и отчаяния, которая ясно читалась на его лице, казалось, возобладала над желанием убежать, но в голосе явственно слышны были истерические и в то же время льстивые нотки, когда он сказал: - Подожди, Неверящий... Ты слишком торопишься. Поговорим об этом потом, в спокойной обстановке. Не заставляй меня... - Он оглянулся, словно ожидая откуда-то помощи, и торопливо продолжал: - Ты голоден и утомлен. Сдается мне, этот Лес наложил на тебя суровую епитимью. Давай передохнем немного. Никакая опасность нам не угрожает. Я разожгу огонь.., приготовлю тебе еду. Мы обсудим то, что ты сказал, - и кто знает? Может быть, ты изменишь свое мнение. "В чем причина?.. - хотелось спросить Кавенанту. - В чем причина происшедшей с тобой перемены, Триок?" Однако ему было ясно, что, скорее всего, этому существовало великое множество объяснений. К тому же Триок тут же начал собирать хворост для костра, как будто стремясь оградить себя от дальнейших расспросов. На этом берегу Камышовой реки деревья росли в изобилии. Довольно быстро он собрал большую кучу сухих веток и сложил под прикрытием склона невдалеке от брода. И все это время он старался занимать такую позицию, чтобы Кавенант не смог рассмотреть его лица. Набрав, по его мнению, достаточно хвороста, он наклонился над кучей таким образом, чтобы Кавенанту не было видно, как он разжигает огонь. И все время, пока пламя разгоралось, он стоял довольно далеко от костра, жестом пригласив Кавенанта подойти поближе к теплу. Кавенант и сам был этому рад. Плащ не защищал от холода ни руки, ни ноги; его так и тянуло к огню. И он не мог отказать Триоку в его просьбе обсудить свое решение. Это была такая малость - его долг Триоку был гораздо больше. Усевшись поближе к огню напротив Триока, он молча наблюдал, как тот готовит еду. За этим занятием Триок все время что-то недовольно бормотал себе под нос, отчего лишь усилилось ощущение неловкости, испытываемой Кавенантом. Его движения казались странно неуклюжими, как будто, готовя еду, он делал какието ненужные, непонятные жесты и пытался скрыть это. Он избегал взгляда Кавенанта, но стоило тому отвернуться, как, и он отчетливо чувствовал это, взгляд Триока тут же устремлялся в его сторону. Ему стало окончательно не по себе, когда Триок вдруг резко произнес: - Значит, ты отказался от ненависти. - Отказался? - До сих пор Кавенант не задумывался о своих проблемах в таком плане. - Можно и так сказать. Мне кажется, ненависть - не самый лучший ответ. Прежде всего, она никак не сочетается с законом выживания. Ненависть, унижение, месть - каждый раз, позволив этим чувствам завладеть собою, я совершал всякие глупости. Рисковал жизнью. И любовью тоже, если уж говорить начистоту. Но даже если не принимать во внимание этой стороны дела, я думаю, что она не поможет мне справиться с Фоулом. Я ведь всего лишь человек. Я никогда не смогу ненавидеть так, как он. И... - с трудом подыскивая слова, он старался как можно точнее сформулировать вслух новые для него ощущения, - моя ненависть не чиста.., не безупречна. Она подпорчена.., искажена тем, что я всегда обвиняю, а следовательно, и ненавижу не только его, но и.., самого себя. Всегда. Триок поставил горшок с мясом на огонь и произнес мрачным тоном, в котором отчетливо звучало осуждение: - Ненависть - единственный ответ. Погляди вокруг. Здоровье, любовь, долг - ничто не спасает от этой зимы. Уцелеет и обретет бессмертие только тот, кто ненавидит. - Бессмертие? - Конечно. Смерть - это еще не конец. Что помогает Презирающему и его... - он произнес это имя с плохо скрытым страхом, - его Опустошителям переносить все? Ненависть. Сказанное хриплым, лающим голосом, это слово прозвучало так убежденно, как будто было единственным, несущим в себе истину, которая превыше всего. Кавенант почувствовал аромат тушеного мяса и только тут понял, как сильно проголодался, - это ощущение на время даже вытеснило из его головы странные рассуждения Триока. Он улегся, вытянув ноги и облокотившись на одну руку. - Ненависть... - вздохнул он, впервые задумавшись о том, что же именно это слово обозначает. - Что это такое, Триок? Я думаю... Я думаю, это моя фантазия.., иллюзия.., или реальность - называй ее как хочешь... - была всего лишь попыткой найти альтернативу смерти. Сопротивление, насилие.., смех.., любовь.., ненависть... Что это такое? Как ты считаешь? - Не морочь мне голову, - ответил Триок. - Я не говорил, что ненавижу смерть. Кавенант смотрел на пляшущий огонь, чувствуя, что аромат тушеного мяса с каждым мгновением усиливает ощущение пустоты в желудке. Потом он спросил: - Что же ты ненавидишь? - Я ненавижу жизнь. - Резко вскочив, Триок принялся раскладывать мясо в миски. Когда он поверх огня протягивал миску Кавенанту, рука у него дрожала. Мгновенно вернувшись в свое укрытие за языками пламени, он сердито спросил: - Ты осуждаешь меня? Ты, Неверящий? - Нет, нет. - Кавенант не смел поднять голову, слыша обвинительные нотки в голосе Триока. - Если тебе нужно ненавидеть меня, пожалуйста, - пробормотал он под треск горящих ветвей и бульканье мяса. - Я не хочу больше никаких жертв. - Не глядя по сторонам, он принялся за еду. Вкус мяса нельзя было назвать неприятным, но оно отдавало чем-то странным. Тем не менее, набив полный рот и проглотив первый кусок, Кавенант нашел его вполне сносным. По всему телу начало распространяться ощущение тепла, вызывающего сонливость. Прошло совсем немного времени, и Кавенант с удивлением обнаружил, что его миска пуста. Он отложил ее в сторону и откинулся на спину. Теперь огонь вздымался выше и пылал жарче, и сквозь его завесу Кавенант едва мог разглядеть быстрые взгляды, которые бросал на него Триок. Он начал понемногу засыпать, как вдруг Триок спросил сквозь потрескивание и рев пламени: - Неверящий, почему бы тебе все-таки не отправиться в Ясли Фоула? Конечно, ты понимаешь, что вряд ли Презирающий даст тебе уйти. - Может, ты и прав, - убежденно ответил Кавенант, - но, думаю, он слишком занят, чтобы заниматься мной. Стоит мне сейчас выскользнуть из его пальцев, и он не остановит меня... По крайней мере, на какое-то время я смогу исчезнуть. Ему нужно от меня одно - кольцо. Раз я держусь в стороне, не пуская его в ход, он позволит мне уйти, пока сражается с Лордами. А потом будет слишком поздно. Я заберусь так далеко, как только ранихины смогут меня увезти. - Но как же этот.., этот Создатель? - Триок, казалось, с отвращением выплюнул это слово. - Говорят, ты им избран. Разве он не станет удерживать тебя? Больше всего Кавенанту теперь хотелось спать. - Я ничем ему не обязан. Может, он меня и избрал, но я-то его не выбирал. Если ему не нравится то, что я делаю, пусть подыщет себе другого. - Но как же люди, которые мучились и умирали ради тебя? - Триоком снова овладел гнев. - Не считаешь ли ты, что всетаки обязан отплатить им за все, что они для тебя сделали? Их смерть и страдания окажутся напрасны, если ты сбежишь. "Знаю, - мысленно вздохнул Кавенант. - Все это суета сует, и больше ничего. Живые, мертвые..." Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить, преодолевая дремоту: - Какой им прок, если я покончу жизнь самоубийством? Они не поблагодарят меня, если я просто.., просто наплюю на то, что кажется им самым важным. Пока я жив... - Он почти потерял мысль, но все-таки снова сосредоточился: - Пока я жив. Страна тоже жива. - Потому что она существует только в твоих мечтах! Да. В том числе и поэтому. До Кавенанта не сразу дошло, с какой яростной силой Триок произнес эти слова. Он сел и сквозь пламя и дым костра пристально посмотрел на Триока. И пробормотал - больше ему просто ничего не пришло в голову: - Почему бы тебе не отдохнуть немного? Ты, наверно, устал, дожидаясь меня? - Мне не нужен сон. Кавенант зевнул: - Не смеши. Ты что, вообразил себя Стражем Крови? В ответ Триок натянуто рассмеялся, лязгнув при этом зубами. Звук был такой странный, что Кавенант наконец насторожился, почувствовав, что все происходит как-то не так, как он себе представлял; удивляла и неожиданная, неудержимая сонливость. Он понимал, что Триок говорит все о том же - о его страдании, и что ему, Кавенанту, следовало бы соответствующим образом прореагировать, но ему стоило невероятных усилий даже не давать глазам сомкнуться. Потирая лицо, ом сказал: - Почему ты не хочешь спать? Боишься, что я сбегу, если не будешь следить за мной? - Я не намерен упустить тебя снова, Томас Кавенант. - Я не... Ладно, делай что хочешь. Кавенант заморгал и снова опустился на землю. "Проснись", - не очень убежденно сказал он сам себе. Однако сон, казалось, просто обрушился на него с серого неба. Он пробормотал: - Я так и не понял, как ты нашел меня. Но, произнося эти слова, он уже не слышал сам себя. Он спал. Ему показалось, что он был без сознания совсем недолго и почти сразу же наполовину пробудился во мраке ночи. В этой мгле, бездонной, как сама смерть, возникли голубовато-зеленые вспышки и странная мелодия - они были знакомы, хотя он и не помнил откуда. Музыка казалась слабой, почти неуловимой - точно голоса, взывающие к нему издалека. Но они были настойчивы; они подталкивали его к чему-то, пели для него, усиленно стремились окончательно разбудить его. Пробиваясь сквозь сонное оцепенение, они пытались предостеречь от грозящего ему зла. Он еле слышно пробормотал себе под нос, удивляясь собственным словам: - Он чем-то опоил меня. Черт побери! Этот сумасшедший точно опоил меня. Это было дичью - как могло такое прийти в голову? Триок был искренний человек, открытый и великодушный - человек, который оставался милосердным и добрым, независимо от того, как дорого это ему обходилось. Он опоил меня. Откуда такая убежденность? Кавенант, преодолевая сонливость, снова и снова перебирал в памяти свои недавние впечатления, и с каждым мгновением ощущение опасности, подкрадывающейся из темноты, все сильнее стискивало его сердце. Сквозь полудрему и мерцание огней, он внезапно словно воочию увидел Триока, разжигающего костер. Как он разжег его? Как он нашел меня? Огоньки настойчиво пытались что-то рассказать ему, но он не понимал. Триок стал опасен. Триок опоил его. Он должен подняться и убежать.., убежать куда угодно.., убежать обратно в Лес. Он постарался сесть и открыл глаза. Перед ним в последних вечерних лучах догорал костер. Ветер завывал вокруг, точно голодный зверь; начинался снегопад, вокруг костра уже вились первые снежинки. Напротив со скрещенными ногами сидел Триок, не спуская с него глаз, в которых пылало отвращение. В воздухе перед глазами Кавенанта плясали неяркие огоньки, слышны были обрывки едва различимой мелодии. Далекие голоса настойчиво твердили одно и то же: "Беги! Беги!" - Что это? - Он потер глаза, прогоняя остатки сна. - Что они делают? - Прогони. - В голосе Триока слышны были страх и отвращение. - Избавься от них. Теперь ты уже не в его власти. - Что это? - Кавенант вскочил и теперь стоял, вздрагивая; им все больше овладевала паника. - Что происходит? О ком ты говоришь? - Это голос Защитника Леса, - напряженно ответил Триок. Он рывком поднялся на ноги и принял стойку, словно собираясь броситься на Кавенанта, если тот вздумает бежать. - Из Смертельной Бездны во Мшистый Лес прибыл КаерКаверол, но ты уже не в его власти. Я не... - его голос задрожал, - не могу допустить этого. - Власти? Допустить? - Ощущение ужасной опасности сдавило сердце Кавенанта с такой силой, что он едва ни задохнулся. Что-то внутри, подсказывало ему, что огоньки говорят правду. - Ты опоил меня! - Только чтобы ты не вз.., не вздумал убежать! - Триока так трясло от страха, что он начал заикаться. - Он хочет, чтобы ты меня уничтожил. Он не может сам уйти далеко от Мшистого Леса, вот он и хочет... Белое Золото... Ax! - Внезапно его голос сорвался на крик. - Не надо играть со мной! Я не могу!.. Убей меня - и дело с концом! Я не вынесу этого! Этот ужасный крик мгновенно заставил Кавенанта забыть о собственном страхе. Он ничего не чувствовал, кроме сострадания к Триоку. Не обращая больше внимания на то, о чем шептали огоньки, он хрипло спросил: - Убить тебя? Ты меня боишься? Ты не понимаешь, что у меня нет ни единой, даже самой завалящей идеи насчет того, как использовать это Белое Золото? Я не мог бы причинить тебе вреда, даже если бы это было моим единственным желанием. - Что? - взревел Триок. - До сих пор? Выходит, я зря тебя опасался? - Зря, - подтвердил Кавенант. Триок широко разинул рот от изумления, откинул назад голову и захохотал. Язвительный смех заставил умолкнуть и без того еле слышную мелодию, как будто он был так же отвратителен ей, как и она ему. - Бессилен! - Он просто надрывался от хохота. - Вот мой хозяин повеселится! Бессилен! Продолжая свирепо смеяться, он двинулся к Кавенанту. И сразу же огни, сопровождаемые музыкой, снова заплясали между ними. Однако Триок продолжал наступать, не обращая на них внимания. - Убирайтесь! - прорычал он. - Вы тоже заплатите за то, что принимали в этом участие. Ловким движением он захватил по огоньку в каждый кулак; вопль распорол воздух, когда он изо всех сил стиснул их пальцами. Раздался звон, точно разбился брошенный на землю кристалл, и остальные огоньки исчезли. Кавенант зашатался, точно внезапно потеряв невидимую опору. Он вскинул руки, защищаясь от приближающегося Триока, и отступил назад. Но Триок даже не дотронулся до него. Вместо этого он сильно топнул по мерзлой земле, отчего та мгновенно словно встала на дыбы, и Кавенант рухнул ему под ноги. Потом Триок отбросил свой капюшон. В лице его можно было прочесть следы прежних надежд, разрушенной веры, разбитой любви, но прежде всего в нем была неуемная злоба. Глаза были черны как ночь, а зубы ощерились, точно он жаждал испытать вкус плоти. Устремив хитрый взгляд вниз, на Кавенанта, он самодовольно ухмыльнулся: - Нет, ничтожество. Я не ударю тебя снова. Время маскарада прошло. Мой хозяин может быть недоволен, если я причиню тебе вред. - Хозяин? - только и смог в