.--Не
уверен, что могу вам доверять. Придется подвергнуть вас испытанию.-- Он взял
из  рук  Фила  кнопку  звонка и  нажал.  Через несколько секунд вошла сестра
Берта. --Помогите мне! -- приказал он.-- Мы переставим кровать!
     В ответ на удивленный взгляд сестры он сказал резко: -- Что уставились!
Беритесь!
     Он рывком  развернул кровать,  приставив к стене, на которой  помещался
матовый экран  видеофона. Голова Фила оказалась на расстоянии примерно метра
от него, экран был прямо перед ним.
     Доктор Миер повернул диск. Раздались длинные гудки.
     -- Смотрите на  экран,-- сказал он.-- Думаю,  это  поможет вам  увидеть
реальность в истинном свете.
     Подойдя к двери, он сделал знак сестре. Фил остался один.

        13

     Абель чуть не проскочил мимо Остина. Тот сидел на корточках, упершись в
колени подбородком, у боковой стены склада.
     -- Что с тобой?--спросил Абель.
     Остин поднял к нему лицо--светлое пятно во мраке; он молчал.
     -- Я искал тебя,--сказал Абель.--Где твоя взрывчатка?
     Остин пожал плечами.
     -- Нет никакой взрывчатки. Ты был прав!
     -- И что теперь ты хочешь делать?
     -- Ничего. Майор убит?
     -- Нет,--сказал Абель.--Это теперь не имеет смысла.
     Это никогда не имело смысла.
     -- Может, и раньше это не имело смысла. Но тогда  я твердо верил в это.
А сейчас... Как  подумаю... Откуда мы вообще знаем, что  имеет смысл, а  что
нет...
     Они  молчали  несколько секунд.  На противоположной  стороне  показался
часовой, он прошел по дороге, свернул за угол барака.
     --  У  нас  нет  пути   назад,--сказал  Абель.--Они  провели  инспекцию
помещений.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Только что узнал.
     -- И что ты теперь будешь делать?
     -- Ничего. Как и ты. Остин встал.
     -- Абель! -- попросил он.-- Давай попробуем еще раз. Вместе.
     -- Что?--спросил Абель, хотя и знал ответ.
     -- Вырваться отсюда.  Через ту дыру  в проходе. Может,  получится и без
взрыва. Там есть один блок... узкое такое место. Но если мы вместе...
     -- Хорошо,--прервал его Абель.-- Мне все равно. Я пойду.
     -- Секунду,--прошептал Остин.-- Подожди.
     Он исчез  в темноте. Через несколько  минут он вернулся. В руках у него
была тяжелая штанга.
     -- Это  центральная опора десятиместной  палатки,-- пояснил  он.--Можно
использовать как  лом.  И  два фонаря у меня в кармане. Они нам понадобятся.
Пошли!
     Они  побежали к машинному  залу,  проникли  через ворота  в  освещенный
коридор, потом в темный проход и по ступенькам вверх; никто их не задержал.
     Остин нырнул в расщелину между скал.
     -- Подай мне лом,--сказал он.
     Абель  протянул штангу,  и Остин  изнутри направил ее  в нужное  место,
потом  вылез.  Они положили фонарик на скалу так,  чтобы свет падал в нужном
направлении, потом навалились на штангу. Она выпирала вверх на высоте колен,
словно оглобля повозки.
     -- Так не пойдет,--сказал Абель.
     Он  задумчиво  огляделся,  потом уселся  на  землю,  упираясь  ногами в
штангу-лом. Остин уселся рядом в такой же позе.
     -- Давай!
     Штанга  оказалась  гибкой, но из  очень прочного  металла. Она гнулась,
распрямлялась,  снова  гнулась...  Скрежет,   грохот,  пыль  вырывались   из
расщелины.
     Остин  хотел сразу же  нырнуть  в пещеру,  но вынужден  был  вернуться,
откашливаясь и отплевываясь.
     Пришлось подождать.
     Абель поднял фонарик и немного огляделся.
     -- Похоже, что это натуральная горная порода,-- сказал он, направив луч
света  на  коричнево-красные прожилки.  Подняв  с  земли  обломок скалы,  он
поцарапал  по   стене.--Сплошь  вулканические  извержения,  осадочных  пород
нет,--добавил он.
     --  Этот  проход был  пробит  взрывом,--  предположил  Остин.--Вот сюда
закладывали взрывчатку.--Пальцем он провел по гладкому вогнутому желобку.
     Абель взобрался на выступ скалы, чтобы рассмотреть породу повыше.
     -- Такое чувство, будто здесь теплее,-- сказал он.-- Ты не замечаешь?
     Остин  вытянулся  во  весь  рост,  положил ладони  на  шершавую  темную
поверхность, испещренную мелкими кристаллами.
     -- Возможно, ты прав. А это что?
     Из ниши он вытащил  маленький ящик, по форме  напоминающий кирпич. Углы
окантованы  темным  металлом, стенки  из  прочной пластмассы. Сбоку от ящика
тянулся кабель, вложенный  в металлическую спираль, он вел к тубусу.  Больше
ничего приметного не было, ни индикатора, ни кнопки,  только два  углубления
для глубоко ввинченных болтов.
     --  Что бы это могло значить?--спросил Абель. Понятия не имею,-- сказал
Остин.--Пыль рассеялась. Давай дальше!
     Он вновь попробовал вползти в  расщелину,  но обломки скал загромоздили
ее,  пришлось  сначала  расчистить  проход.  Присев на корточки,  он  удалил
сначала  крупные камни,  потом сгреб щебень в сторону.  Как только отверстие
расширилось настолько, что можно было туда проползти, он протиснулся внутрь,
осторожно перемещая большие обломки к ногам, там их принимал Абель, убирая с
дороги. Так они проработали полчаса, потом Остин кряхтя вылез.
     -- Смени меня. Я должен чуть передохнуть.
     Абель взял  фонарь и  протиснулся в  отверстие. Это была  узкая, тесная
дыра, в которой  едва хватало  места. Пытаясь  поднять голову, чтобы глянуть
вверх, он больно ударился о выступ скалы. Пришлось держать голову опущенной,
лишь иногда он бросал  взгляд на свои руки. Предстояло выгрести еще огромную
груду  камней, он  с трудом дотягивался до них, хотя  они  лежали прямо  под
носом.
     Он почувствовал, как на затылке образовалась шишка. Сначала она болела,
болели  и  сведенные  судорогой мышцы,  болели  локти  и колени,  в  которые
вонзались  острые камни. Потом боль  постепенно  ослабла, усилилась жара, он
превратился  в  машину,  ничего  не чувствующую и ни о  чем не думающую,  он
просто рыл и разгребал, как экскаватор.
     Сантиметр  за  сантиметром,  с огромным трудом, он продвигался  вперед.
Когда луч  фонарика,  который он зажал во рту, чтоб освободить руки, осветил
пространство впереди, он увидел, что крышка прямо перед ним. Он вытянул руку
--пальцы  его коснулись  металла.  Силы  отказали,  и  несколько  секунд  он
пролежал без движения. -- Что с тобой? -- спросил Остин.
     -- Вытяни  меня за ноги.-- простонал Абель.  --  фонарь  я  оставлю для
тебя.
     Остин вытащил его,  Абель  помогал, как мог,  руками. Сначала  пришлось
отдышаться, только потом он смог произнести:
     -- Осталось уже немного. Я смог дотянуться до запора... Быть может, еще
минут на десять работы.
     Остина невозможно было удержать. Он полез в отверстие, и Абель услышал,
как он там возится.
     Постепенно  Абель  собрался  с силами. Он  встал  на  колени  у  входа,
попытался разглядеть, что происходит  внутри.  Остин продвинулся вперед  уже
довольно далеко.
     --  Здесь  возле  крышки  углубление,--крикнул  он.--  Можно опереться.
Сейчас выброшу еще несколько камней, тогда будет свободнее.
     Абель  наполовину влез  в расщелину, чтобы  принимать  обломки.  Остину
стало легче теперь их выталкивать изнутри, и вскоре они расширили лаз.
     -- Если устанешь, пусти меня, я продолжу!
     -- Пробую отвернуть крышку!  --Послышалось тяжелое дыхание, потом вздох
облегчения. -Она поворачивается!
     Абель услышал тихий скрип,  затем  снова грохот,  скрежет, будто тащили
что-то тяжелое.
     -- Прошу -- дверь открыта!
     -- Подожди! -- крикнул Абель.
     Он быстро схватил  второй фонарик и пролез  в щель.  Теперь ползти было
относительно сносно. Он дополз до люка  -- круглое отверстие было открыто...
Абель посветил внутрь, прежде  чем лезть туда. Отвинченная крышка лежала  на
земле.  Опираясь  руками, Абель  пролез  внутрь, это была абсолютно  пустая,
круглая  маленькая  камера,  стены  которой, в отличие  от  ведущего  к  ней
прохода, были тщательно забетонированы.
     -- Остин! Подожди!--крикнул Абель еще раз.
     Только что он  слышал его,  теперь было  тихо. Остин уже покинул камеру
через  другой  люк, устроенный точно так же, как  первый.  Снова  надо  было
отвинтить крышку,  теперь она лежала  на  полу,  как  и  первая. На выпуклой
поверхности Абель  заметил знак--красная треугольная  фигура на светло-сером
фоне.
     Слабый  блеск проникал  снаружи,  тянуло  каким-то  холодным  удушливым
газом.  До Абеля донесся слабый замирающий  крик.  Быстро  пересек он  узкое
пространство.  Сквозь  отверстие в люке увидел  край металлической лестницы.
Едва  он  протянул  руку,  чтоб  схватиться  за  ступеньки,  наверху  что-то
загрохотало, с шумом посыпались вниз камни, потом что-то глухо несколько раз
ударило  по ступенькам... Тело Остина, словно мешок, упало к ногам Абеля. Он
дернулся еще  раз  на  полу  и замер. Абель  хотел перевернуть его,  уложить
поудобнее, тут взгляд его упал на лицо--это была сплошная черная короста.
     Абель не  терял больше ни секунды.  Он  понял. Поднял  крышку  и плотно
завернул ее. Плита  была неимоверно тяжелой  -- наверняка проложена свинцом.
Так же быстро скользнул он во внутреннее отверстие; здесь он тоже  тщательно
завернул крышку. Потом протиснулся  сквозь  расщелину  и  выпрямился.  Тихое
щелканье  послышалось сверху.  Он  посветил  вверх--там  стоял  обнаруженный
Остином прибор.
     Абель дрожал всем  телом и не  мог понять, от напряжения это, от  ужаса
или отвращения. Он почувствовал,  как в нем разрастается ярость,  на сей раз
не бессмысленная, слепая, захлестывающая ярость, а холодная и спокойная,  от
которой  по телу бежали мурашки. Он сунул руку в карман, за пистолетом.  Тот
был на месте. Он вытащил магазин; пули находились в ячейках на нужном месте.
Он повернул пальцем втулку зажигательного устройства-- блеснула искра. Вновь
собрал он пистолет и помчался вниз к лестнице. Ничто на этот раз не помешает
ему спустить курок.
     И тут на него упал луч фонарика.
     -- Кто здесь?
     Это был незнакомый мужской голос, во всяком случае не голос майора.
     Абель держал оружие наготове --это  давало  ему ощущение превосходства,
он чувствовал себя настолько уверенно, что не стал пускать его в ход.
     --  Как вы  со мной разговариваете!--крикнул  он, не  замедляя  шага.--
Стоять смирно, когда ко мне обращаетесь!
     Абель не рассчитывал, что человек  примет его за майора, он рассчитывал
на автоматическую  реакцию  солдата,  услышавшего  команду,  да еще в  такой
резкой форме.
     Расчет  оправдался.  На  мгновение  луч  фонарика  соскользнул  с него,
человек вытянулся...  Абель  тут же оказался  рядом и  нанес  правой сильный
резкий удар,  их  в обязательном  порядке  осваивали  все  солдаты.  Часовой
беззвучно  рухнул на землю.  Обучение приемам  ближнего боя оправдало  себя.
Абель  быстро  склонился над  поверженным  и  посветил  фонариком.  Это  был
сержант. Оружия при нем не было. Абель направился к двери.
     Коридор,  как  всегда,  был  пуст  --тусклые  матовые  лампы  по  бокам
сливались вдали  в  сплошную  линию. Быстрее по коридору  вдоль этих тусклых
светильников. На бегу он считал двери, толкнул  ту, что вела в машинный зал,
средоточие его помыслов.
     Часовой  преградил  дорогу, рука  с пистолетом  невольно дернулась,  но
Абель и тут запретил себе расходовать понапрасну пули.
     Он сунул пистолет в  карман и бросился на часового. На мгновение увидел
перед  собой ошеломленное лицо,  рот, раскрытый для  крика,-- и тут же нанес
левой  удар прямо в челюсть,  правый  кулак угодил  в  живот противнику.  От
толчка оба отлетели к стене... Упали, сцепившись, на  пол, дюжина  сложенных
пластмассовых  канистр  рухнула  на них... одна раскололась.  Абель лежал на
противнике, зажимая ему ладонью рот,  посреди тысяч черных шариков, как жуки
разлетевшихся на  полу. Абель  почувствовал, как противник отчаянно пытается
схватить ртом воздух, он  использовал ситуацию, чтоб другой рукой зажать ему
нос; извивающееся тело он крепко сжал ногами; коленями придавил руки.
     На  рукаве  куртки  блеснул  серебряный  уголок  --  этот  человек  был
капралом. Он дернулся еще пару раз... Тут Абель услышал голоса:
     -- ...А вы прочешете с вашими людьми бельевой склад. Ясно?
     -- Так точно, господин сержант!
     -- Тогда начинайте с центра!
     Одна  из дверей  открылась. Снова кто-то  что-то  говорил, но тише, чем
прежде, и Абель не  смог разобрать  слов. Потом он услышал топот  сапог. Они
приближались к  нему. Молниеносно принял  он решение. Сунув пистолет стволом
вниз в сапог, он громко постучал в дверь.
     Шум шагов смолк.
     -- Войдите!
     Абель распахнул дверь. Сержант изумленно оглядел его.
     -- Что вы здесь делаете, рядовой? Абель щелкнул каблуками и выкрикнул:
     -- Прошу разрешения доложить господину майору!
     -- Да вы, похоже, свихнулись! Пройдите!
     Он указал на дверь, Абель прошел вперед, сержант за ним. Два капрала  в
полном походном снаряжении появились в коридоре, они вылупились на него, как
на диковинного зверя.
     -- Ну, докладывайте! Вы что, не знаете,  что не имеете  права  покидать
казарму  во  время ночного сна? И что  вход в эти  помещения  вам  запрещен?
Слушаю вас.
     Абель  прикинул,  скоро  ли  капрал  придет  в себя.  Решил, что  нужно
спешить. Он сказал:
     -- У  меня важное донесение для  господина майора.  Прошу разрешить мне
пройти к господину майору!
     -- Он хочет к  майору!--вскричал один из капралов.-- Да он просто хотел
попасть сюда, это понятно.
     Сержант оборвал его.
     -- Солдат  будет  наказан, это  ясно.--Он вновь  повернулся к  Абелю.--
Сообщите ваше донесение мне. Быстро!
     -- Я могу сообщить его только лично господину майору, это срочно!
     Сержант подал капралу знак.
     --  Возьмите-ка его в  работу. Немного штрафных  упражнений научат  его
дисциплине.
     --   Речь  идет  о  карманном  фонарике,  господин  сержант,--выкрикнул
Абель.-- Его взял Остин  пятьдесят шесть  дробь восемь. Он дезертировал, а я
преследовал его. Майор гарантировал освобождение от наказания... Кто сообщит
что-нибудь об этом случае, не будет наказан. Я лишь выполнял свой долг!
     Сержант немного подумал.
     -- Поглядим,--сказал он,--Следуйте за мной!
     Он  прошел  впереди Абеля мимо четырех узких  дверей.  Комнаты  женщин.
Потом остановился. Еще раз испытующе поглядел на Абеля.
     -- Ну и  вид у  вас, солдат! -- сказал  он осуждающе. Затем постучал  в
дверь  майора. Тишина после глухих ударов длилась всего несколько мгновений,
но для Абеля они были невыносимы.
     -- В чем дело?--раздалось из комнаты.
     -- Господин майор, со мной солдат, который имеет донесение относительно
недавних событий.
     -- Пусть войдет!
     Сержант  открыл  дверь  и  протолкнул  Абеля вперед. Оба вытянулись  по
стойке "смирно" и отдали честь майору.
     Майор стоял  перед географической картой, спиной к ним. Они  видели его
руку,  державшую кусочек мягкого мела и чертившую  дуги на  плане, что висел
над кроватью: короткая дуга  опоясывала небольшую  группу прямоугольников, а
та, что подлиннее, противостояла точно такой же с другой стороны.
     Наконец он опустил руку.
     -- Битва  при  Ватерлоо,--сказал он.--  Классический пример  образцовой
тактики.  Непревзойденный  шедевр.  Веллингтон--гений.--Он  слегка  коснулся
мелом дуги.-- Здесь--первая армия генерала Блюхера, здесь--вторая. Даже если
бы контрудар последовал отсюда... -- Он резко повернулся: -- Ну, что у вас?
     -- Господин майор,--доложил сержант.--Этот солдат...
     -- Хорошо, сержант,--прервал майор. Впервые он взглянул  на Абеля. Лицо
его приобрело привычное жесткое выражение, нездоровая краснота исчезла. Зубы
блестели.-- Что вы имеете сообщить?
     -- Я могу доложить это только вам лично,-- ответил Абель.
     Легкая ирония скользнула  по лицу  майора.  Он  пристально посмотрел на
Абеля.
     -- Выйдите, сержант. Закройте дверь!
     -- Слушаюсь, господин майор.
     Сержант вышел из  комнаты. Абель услышал, как захлопнулась дверь. Майор
повелевающе поднял руку с мелом. Другая была в кармане куртки. Выпрямившись,
он стоял перед Абелем, словно поощряя его. Он полностью подставил ему грудь.
     Рука  Абеля  скользнула  к  ноге.  Он  выхватил  пистолет,  прицелился.
Указательный палец нажал на крючок. Раздался выстрел, потом еще один, и еще.
Тонкий прозрачный дымок потянулся от ствола.
     Майор по-прежнему стоял перед  Абелем,  медленно  опускавшим  пистолет.
Сколько  времени пройдет, пока пули подействуют?  Он целился  прямо в грудь.
Так почему же не видно входных отверстий?
     Дверь распахнулась.
     -- Господин майор, что случилось?
     -- Свихнулся, чертово отродье?--прорычал майор.--  Как смеете врываться
ко мне без стука? Вон!
     Дверь снова захлопнулась. Абель  не оглянулся. С сомнением  он  смотрел
майору в лицо.
     --  Вот видите,-- сказал майор. Он был  абсолютно спокоен.--Этот трюк с
пистолетом... Все очень просто.-- Он положил  мел на  темный стол, подошел к
Абелю и бережно взял оружие у него из  рук. Из патронного подсумка за поясом
он извлек пулю.--Вот  это--пуля настоящая.-- Он повертел ее между пальцами и
подал  Абелю.--Она  отличается от  учебных  плотностью. Обратите внимание на
канал.  Как  вам известно,  в  учебных  пулях  имеется  сквозное  отверстие,
проходящее  от острия вдоль  оси до самого  основания. Его назначение я  вам
объясню.  Но  прежде  о  наиболее  важном,  о материале. Материал  здесь  не
плотный, во всяком случае не столь плотный, как в настоящей пуле. Он состоит
из легированной смеси ртути, сурьмы и некоторых других металлов, которые под
действием тепла, образующегося при  разрыве, плавятся  и на выходе из ствола
немедленно   испаряются.   Это  одно  из   наиболее   естественных   условий
безопасности, не только моей личной, но и безопасности моих людей. Ведь пуля
легко может отлететь в сторону! А каждый из моих солдат мне дорог!
     Майор извлек  из пояса еще несколько  пуль,  вынул  магазин и задумчиво
заполнил его. Потом снова вставил обратно. Взвесив  пистолет в руке, он тихо
засмеялся.
     -- Как  здесь  спускают  курок?  --  спросил  он.--Грустно видеть такую
замечательную вещь  без спуска, без  рукоятки.  Вот как это делается! --  Он
быстро  прицелился и  нажал курок. Штык со  звоном упал со  стены. Шнур,  на
котором он висел, был прострелен.
     Майор доброжелательно взглянул на Абеля.
     -- Это чтоб вы лучше поняли,--  заметил он.-- На чем я остановился?--Он
задумался,  потом  сказал  тихо,  но  с угрозой  в голосе:  -- Солдат  Абель
пятьдесят  шесть  дробь  семь,  я  вас  о чем-то  спросил!  Итак,  на чем  я
остановился?
     Абель молчал.
     -- Не хотите отвечать. Ну что  ж. Тоже  неплохо. Я должен еще объяснить
вам  назначение  канала. Вот что.  Вы ведь умник  и наверняка сейчас ломаете
голову,  каким  образом  из  такого  пистолета  можно  поразить  на  учебных
стрельбах цель, так  ведь?  Ну, тут все очень просто:  детонация  порохового
заряда -- достаточно сложная  химическая  реакция -- сопровождается световым
эффектом. Лучи  проникают  как  раз через тонкий  канал  и попадают, если вы
хорошо  прицелились, прямо на мишень.  Разумеется,  эффект слабый,  но он не
настолько слаб, чтоб его нельзя было зарегистрировать фотоэлементами. Каждое
кольцо мишени  является фотоэлементом,  Вызванный  вспышкой  разряда импульс
содержит  определенный  потенциал, щетки снимают  его  и передают на счетное
устройство. Теперь понятно? Есть еще вопросы?
     Абель не ответил.
     Майор несколько мгновений разглядывал его.
     --  Я  с  удовольствием  побеседую  с  вами  еще  кое о чем.  Абсолютно
невероятно, что вы сумели вырваться из моей системы!
     Он нажал на кнопку  в стене у изголовья кровати. Через несколько секунд
в дверь постучали.
     -- Войдите!
     Вошел сержант и, согласно уставу, вытянулся перед  майором. Абель стоял
ссутулившись, руки вяло опущены.
     -- Отправьте его в музыкальную комнату!
     -- Слушаюсь, господин майор! Господин майор! Разрешите доложить?  Время
утренней поверки.
     -- Хорошо, сержант, иду.
     Из ящика ночного столика он взял хомутик мегафона.
     --  Включите   в   музыкальной  комнате  громкоговоритель.   Он  должен
прослушать мое еженедельное обращение.
     -- Слушаюсь, господин майор!--выкрикнул  сержант.  Майор взял фуражку с
вешалки у двери. Потом поднял
     в приветствии руку и вышел.
     Сержант  несколько  секунд стоял, отдавая  честь.  Затем  повернулся  к
Абелю:
     -- Походным шагом, марш!

        14

     После обеда сестра Берта отключила на час машину "сердце--легкие". Этот
час прошел без осложнений --  осталась только свинцовая  усталость. Недавняя
беседа с главным врачом утомила Фила, он ощущал свое бессилие, невозможность
бороться. Без сил лежал он на надувном матраце, уставившись на темный экран.
Ничто там  не  двигалось,  по-прежнему  раздавались длинные гудки. Когда  он
закрывал глаза, они словно  становились громче,  звучали угрожающе.  Хотя от
видеоэкрана не могло исходить никакой опасности, он, казалось, излучал ужас.
Мука усиливалась  оттого, что  Фил не знал намерений  врача, связанных с его
странными приготовлениями. Он охотно отдохнул бы несколько  минут, но не мог
заставить себя закрыть глаза.  Экран  магически притягивал его. Он  старался
отвернуться в сторону, чтоб забыться, но что-то заставляло его вновь и вновь
глядеть на серый, матово поблескивающий экран.
     Затем  гудки внезапно  прекратились,  и экран засветился  --  маленькое
бело-желтое пятно в центре  быстро заполнило собою весь экран, краски обрели
яркость,  установилась   нормальная  резкость,  на  экране  появилась  часть
комнаты. Должно быть, кто-то  включил  аппарат по  указанию  главного врача.
Филу обстановка была незнакома, как, впрочем, и во всех остальных помещениях
космического  корабля,  за  исключением его палаты.  Должно быть, это  жилой
отсек,  чуть, может, больше, чем  обычный, впрочем, точно  определить это по
изображению было трудно.
     Фил  напряженно вглядывался в безобидную  декорацию,  словно  ожидая  в
любой момент драматических событий.  В помещении стоял низкий столик, черная
пластмассовая  плита, закрепленная  на  алюминиевых  трубках, рядом  обычный
стул.  За  этой  нехитрой  мебелью виден был угол  тахты,  застеленной серым
покрывалом,  на котором  валялось  несколько  подушек. Над  тахтой  на стене
висела, похоже, географическая карта.
     Потом по изображению  промелькнула  тень,  словно  кто-то прошел  возле
самой камеры, так  что Фил увидел только  размытые  контуры,  зато отчетливо
услышал шаги. Сцена вновь опустела... прошло пять или десять минут.
     У Фила болели глаза. Когда  на  экране вновь что-то  мелькнуло, он  уже
сомневался,  не обман ли это  зрения. В глубине помещения  возле стула стоял
главный врач.  Он  был  в  домашних  туфлях  и  купальном  халате. Он что-то
доставал, Фил не мог разобрать,  что,  потом поднес  руку ко рту. Взял в рот
сигарету.  Вспыхнул огонек зажигалки.  На экране  огонек казался обрамленным
черным  кантом. Зажигалка погасла. Главный  врач затянулся,  потом  выпустил
облачко  дыма.  Он  повернулся  влево и прошел чуть вперед. Тихо потрескивал
экран. На мгновение Филу показалось, что он смотрит ему прямо в глаза.
     Раздался стук в дверь.
     -- Да-да! --крикнул врач.
     Лицо его  было теперь  прямо  перед камерой. Слегка  прищуренные  глаза
разглядывали объект, находившийся вне поля зрения Фила.
     Дверь скрипнула.
     --  Ты точна,--сказал врач. Теперь  он  тоже  исчез  из поля  зрения.--
Закрой дверь!
     Голос стал заметно тише, он явно отошел от микрофона.
     Послышались непонятные шорохи, потом звук поцелуя.
     -- Ты пришла по доброй воле?--спросил врач.
     -- Да,-- ответил женский голос. Фил прислушался.
     -- Ты не была здесь уже неделю,--сказал главный  врач.-- Берта  пресна.
Она мне надоела.
     Теперь  на экране появились  два человека,  Фил видел  их со  спины.  У
женщины были светлые волосы, они свободно падали на плечи; на ней был халат.
Врач подошел  к ней  сзади, так  что  Фил увидел его  широкую спину.  Голова
опущена была вниз, руки вытянуты вперед, к женщине. Похоже, он целовал ее.
     -- Подойди сюда. Это был голос врача. Женский голос спросил:
     -- Но зачем? Раздался тихий смешок.
     -- Потому что я так хочу.
     В груди у Фила  разразилась буря. Он  уже догадался и  теперь,  стиснув
зубы, ждал  подтверждения  своей  догадки.  И  вот  это произошло: лицо Крис
появилось прямо  перед ним. В натуральную величину,  в естественных красках,
пластичное, почти осязаемое. Он  мог разглядеть  каждый  отдельный волосок в
рассыпавшемся  по плечам  золотом море,  черные точечки в  карих ее  глазах,
морщинки  губ.  Выражение ее  лица было удивленным. Должно быть, она  стояла
прямо перед камерой, но  Фила видеть она не могла, он лежал  вне поля зрения
камеры,  установленной в  его палате. Он  расстегнул  ремни,  пытаясь сесть,
чтобы она увидела его. Но ничего не получилось.
     -- Что это?--недоуменно спросила она.-- Почему ты соединился с одной из
палат?
     -- Не думай об этом, дорогая,-- ответил голос врача.-- Иди, сядь!
     Оба  исчезли,  лотом  Крис появилась снова--она  опустилась  на  стул и
свободно откинулась на спинку. Главный врач сел на тахту.
     -- А что  это, собственно,  за история  с твоим  пациентом. Как  же его
звали... Абельсен, так, кажется?
     -- Да, Абельсен, Фил Абельсен.
     Голоса звучали тихо, но можно было разобрать каждое слово.
     -- Ну, и как все это произошло? Он  ведь с ума сходит  по тебе. Ты что,
нарочно соблазняла его?
     -- Нет.
     -- Все  выглядело так, будто и он для тебя что-то значит. Как  ты могла
опуститься до пациента?
     -- Не знаю... Я не могу этого объяснить.
     --  Похоже,  он  увлек  тебя  разговорами,  нарассказывал  каких-нибудь
сказок?
     -- Нет, ничего такого не было.
     Голос ее звучал очень тихо, почти неслышно.
     -- Это была  для меня тяжелая минута, когда  я застал  вас обоих в  его
палате... Ты помнишь, вчера. От тебя я никак  этого не ожидал. Ты понимаешь,
что заслужила наказание?
     -- Да.
     --  Хорошо,  что  ты  это  понимаешь.  Благоразумие  всегда заслуживает
похвалы.
     Главный врач быстро поднял голову, Филу показалось, что  он  иронически
подмигнул ему.
     -- Хорошо, оставим это.  Все это неважно. Все прошло. Не так ли? К тому
же,  я могу объяснить,  почему столь незначительный человек произвел на тебя
такое  впечатление. Причиной  была его беспомощность. Тебе стало его жаль. В
каждой  женщине дремлет инстинкт  материнства. Он пробудился  и  в  тебе. Но
гораздо   сильнее  в  каждой   женщине  тяга  к  мужчине  сильному,  умному,
деятельному. Ты понимаешь это, Кристина?
     -- Да, понимаю. Это была жалость.
     -- Здесь я -- тот мужчина, сильный, умный, деятельный. Ты сделаешь все,
что я от тебя потребую. Ты любишь меня.
     -- Я сделаю для тебя все. Я люблю тебя.
     -- Тогда все в порядке, Кристина. Сейчас мы это отметим.
     Он  встал и исчез с экрана. Обезумевший Фил, метавшийся  в бессилии  по
постели, услышал тихое позвякивание стекла. Главный врач поставил два бокала
на стол и налил из бутылки красную жидкость.
     --  Бургундское,-- сказал он.--  Красное бургундское. Спасенное из ада.
Экспортированное в космос. За наш звездный час! Твое здоровье, дорогая!
     Они чокнулись. Выпили.
     -- Сядь ближе ко мне,--потребовал мужчина.
     Она  исполнила  его  желание.  Ее  халат  распахнулся  на груди.  Глаза
прикрыты.  Мужчина   притянул  ее  к  себе.   Обнял,  рука   скользнула  под
распахнувшийся на груди  халат. Двинулась к плечу, пальцы скомкали воротник,
халат медленно сполз с плеч.
     Больше Фил вынести не мог. В нем бушевала ненависть, он хотел одного --
убить. Руку он освободил давно. Теперь он кипел желанием разнести  вдребезги
безжалостный экран. Но ненависть сделала его рассудительным, и  он отказался
от первого  порыва.  Выпрямившись, он  потянул  проводки, связывавшие  его с
датчиками. Дернул сильнее, рванул. Экран осциллографа погас.
     Теперь правая его сторона  была  свободна. Слева его  удерживали тонкие
трубочки, соединенные с  аппаратом  "сердце--легкие". Рывком  он скатился  с
постели. Оказалось не так высоко, но удар на секунду оглушил его.
     Он собрался с силами... пополз к стенному шкафу; аппарат, к которому он
был  подключен, пришлось немного  протащить  за  собой. В шкафу в  одном  из
отделений  лежало  то, что ему  было нужно: локтем он  разбил стекло, извлек
несколько  больших  артериальных  зажимов и хирургические ножницы,  лежавшие
рядом с перевязочным материалом.
     Вчера  и  сегодня, когда главный врач и сестра Берта отключали  его  от
аппарата,  он внимательно изучал последовательность  их действий. Он откатил
кровать  в сторону и  снова  пополз,  волоча за собой аппарат к  пульту.  Он
внимательно  следил,  чтоб  не  попасть  в  "поле зрения" камеры  видеофона.
Случайно он бросил взгляд  на экран -- любовная  игра  шла своим чередом, но
теперь  это  означало для  него только  одно:  возможность  действовать,  не
опасаясь, что его остановят.
     Он поставил оба регулятора аппарата "сердце --  легкие" на ноль, сделал
это  плавно,  постепенно, деление  за  делением.  И  внимательно  следил  за
собственными ощущениями: почувствовал, как сильнее забилось сердце в  груди,
потом ощутил  легкую  тошноту -- так  было  и  вчера, и  сегодня,  когда его
отключали, все остальное шло нормально.
     В полулежащем положении брал  он зажимы, перекрыв  пластиковые трубочки
как  можно  ближе  к  телу, потом  перерезал их  вблизи от  зажимов. С тихим
свистом  вышел  воздух  из трубки, тянувшейся  к  искусственным  легким.  Из
трубочки,  подводящей  к  сердечному  насосу,  выплеснулась  струйка  крови.
Желудочная  трубка была вообще  ни к  чему не присоединена,  из нее время от
времени выделялась желтая слизь.
     Опустошенным взглядом скользнул он по собственному телу. Он не способен
был больше ни на какие чувства, все ему было безразлично--его положение, его
жизнь, Крис.  Одно желание полыхало в нем:  убить врача. Он зажал  в  кулаке
ножницы.  Его  бил  озноб. Он  пополз к  кровати. Рывком  стянул простыню  и
укутался в  нее. Потом  поднялся на колени и нажал на  ручку двери...  Дверь
заскрипела... Он рухнул вперед лицом вниз.
     Теперь он лежал на животе. Страшная тяжесть в желудке.
     Это  был  коридор.  Свет показался  ему  тусклым  и  серым.  Зеркальные
иллюминаторы отражали его,  словно вода.  Вовне свет не  проникал. Там  была
ночь. Фонари... купе в поезде...
     Нет. Космический корабль. Вселенная. Главный врач.
     Фил  встал на  подгибающиеся ноги, передвигая их,  как ходули. Пошел по
коридору. Руками он держался за стену.
     Стена. Двери. Стена. Двери.
     Зеленый  свет. Должно быть, это  лифт. Он нажал на кнопку...  Ничего не
изменилось... Подождал...  Нажал  еще  раз...  Хрипло  рассмеялся.  Зеленый.
Значит, путь  свободен. Отпустить  сцепление,  нажать газ.  Дорожные  знаки,
гудки. Заднее  стекло мутновато. Ближний свет, дальний свет. Снег. Снег, как
конфетти. Полицейский  машет рукой. Проезжай,  проезжай  быстрее.  Остановка
запрещена,  дальше, дальше. Маленький талисман. Раскачивается  перед глазами
туда-сюда.  Сейчас дать газ, третья  скорость. В зеркале отражаются  фонари.
Еще прибавить газ,  быстрее. Шоссе,  скоростная автострада, движение  в  два
ряда. Тормоз. Пристегнуться ремнем...
     Он навалился на дверь, она поддалась.
     Кто-то  выключил свет... Теперь было  снова  светло. Светящаяся кнопка:
третий этаж. Он ударил по ней кулаком...
     Он скорчился на  полу.  Невидимая  сила  прижимала его  все сильнее. Он
лежал  на  боку,  словно  приклеенный...  Рывок.  Кабина  все  еще  медленно
поднималась... Неужели подъем не закончился?
     Но  коридор  снаружи поднимался вместе с кабиной. Весь  этаж поднимался
вместе с ним. Неужели продолжается подъем?
     Да нет, это ему кажется! Он выполз... хотел подняться... колени дрожали
и подгибались...
     Он пополз по коридору.
     Поезд несется по долине. Мелькают  фонари. Летят  искры. Это  сварочный
аппарат.  Человек держит  аппарат в руках. Маска на лице, маска майя. Глаза,
широко  раскрытые в  ночи.  Джордж  Ширинг.  Ураган  Дора. Калитка  заперта.
Испанская  школа  верховой  езды.  Молись  и  трудись  неустанно.  Лисица  в
западне...
     Ужасно  болели колени.  Он  лежал  на  чем-то очень твердом.  Это  пол.
какая-то  сила  все еще  прижимает его к полу.  Он встал на  колени  и снова
пополз. Он искал главного врача.
     На  дверях  были  таблички. Вычислительный  центр.  Дальше!  Спортивный
отсек. Дальше! Душ. Дальше!
     Затылок  сдавило  словно  клещами.  Он  уперся локтями в  пол,  пытаясь
противостоять давящей  силе.  Теперь  он мог снова  поднимать голову,  чтобы
читать таблички.
     Канцелярия. Ординаторская. Секретариат. Главный врач.
     Он  поднялся перед дверью на колени. В правой руке  он  держал ножницы.
Левой  искал на  ощупь на гладкой, серой,  пластмассовой поверхности  ручку.
Рука  неуверенными  рывками ползла  все выше.  Ногти царапали  пластмассовую
поверхность... Рука соскользнула.
     Так не пойдет.  Он  должен  встать на  ноги!  Он  попробовал  сесть  на
корточки. Поставил правую ногу на пол и осторожно перенес на нее вес.
     Мускулы  напряглись.  Разбег. Семь  метров  десять  сантиметров.  Центр
тяжести  вы должны  перенести вперед.  Тонизирующий напиток "Триумф" поможет
вам.  Проверка  на  алкоголь. Распиленная  пополам  девушка в  цирке.  Школа
трактористок. Просека становится шире. Не провалитесь под лед.
     Он преодолел...
     Теперь  он  стоял  на  непослушных,  подгибающихся  ногах.  Покачнулся.
Восстановил равновесие. Вот сейчас он стоял нормально.
     Он ухватился левой рукой за ручку  и навалился на нее всем телом. Дверь
поддалась и медленно отворилась.
     Он  чуть  не потерял равновесие. Выпрямился, в  глазах  туман,  оглядел
помещение.  Это был небольшой отсек. У правой стены письменный стол, под ним
наполовину задвинутый  вертящийся табурет. Стопки чистой  бумаги, календарь.
Папка  с  бумагами.  Скоросшиватель.  Напротив  вешалка   с  одеждой,  белый
медицинский халат. Обитая чем-то мягким дверь...
     Туман  в глазах  Фила сгустился и  стал  черным. Зарябило. Туман  начал
клубиться под порывами ветра.
     Дверь. Он сделал шаг вперед.
     Туман надвинулся снова, теперь  черно-фиолетовый. Подождать, пока он не
рассеется под порывами ветра.
     Дверь.
     Он  рискнул  сделать  еще  один шаг.  Остановился. Собрался  с  силами.
Прислушался:  удары сердца похожи были  на резкие отрывистые  удары молотка.
Легкие  работали,  как  паровая   машина.  Он   почувствовал,   как  к  нему
возвращается  энергия.  Ему  нужно  было  ее  немного  --  хватило  бы  лишь
распахнуть дверь и вонзить ножницы в горло главному врачу.
     Внезапно  откуда-то сбоку  налетел  порыв  ветра, он едва удержался  на
ногах.  Пригнув  голову,  сделал   шаг,  потом  еще  один  навстречу  мягкой
выпирающей стене. Он шел сквозь черный туман.
     Медлить  больше  нельзя!  Он  поднял  руку  с   острыми,   как  бритва,
продезинфицированными хирургическими ножницами. Подошвы прилипали к полу, он
с трудом отрывал их.
     Энергия  вдруг потекла  из  него, как из сита.  Осталась лишь  бумажная
оболочка, не способная ни  на  какое движение, клонившаяся к  полу. С ужасом
заметил  он, что  стал  сомневаться.  Он сомневался  теперь, удастся  ли ему
вообще попасть в комнату. Подошвы казались приваренными к полу.
     Но не могло же все быть напрасным!
     Лихорадочно замелькали мысли.
     Он  должен что-то предпринять. Если он не сможет добраться до  главного
врача, он  должен хотя бы доказать, что всегда  найдется  кто-то,  готовый к
сопротивлению. И что убить это в человеке нельзя.
     Он  сосредоточил все  свои усилия  на правой  ноге, ее необходимо  было
оторвать от пола. Ему  удалось оторвать ее всего на сантиметр, но этого было
достаточно, чтоб продвинуться  вперед.  Потом вновь накатила слабость, левая
рука  на ощупь принялась искать, за что  бы  ухватиться. Он вцепился в белую
материю медицинского халата.
     Одна из картин мелькнула  в сознании Фила, одна из тысяч, что  мелькали
вокруг,  сбивали с толку, преследовали,  отвлекали  от цели. Сегодня главный
врач  постучал по карману своего халата: "У  меня есть  для этого средства!"
Рука  Фила  скользнула по белому нейлону вниз, оказалась в  кармане.  Пальцы
нащупали стеклянную трубочку, вытянули ее.
     Снова  пришлось подождать, пока черный  туман не рассеется... Теперь он
вновь  мог   видеть:   в   стеклянной   трубочке   было   несколько   черных
шариков--словно  бусины из черного дерева. В мгновения,  когда  черный туман
рассеивался, он видел их вполне отчетливо.
     Лицо его  скривилось от отвращения. Он  выпустил трубочку,  словно  это
была ядовитая змея. Она скользнула обратно в карман.
     Он прикинул расстояние до двери -- осталось еще два-три шага...
     Тут  вновь  из него потекла энергия. Ручейком  заструилась  по полу. Он
почувствовал, что падает. Собрав последние силы, он протянул руку и распорол
ножницами обшивку  двери. Теперь они криво торчали  в ней. Он  провалился  в
черный туман.

        15

     Абель 56/7 повидал на своем солдатском веку, как и любой другой, немало
наказаний, в том  числе музыкальную комнату.  Но,  должно быть, существовали
различные  степени  самого  наказания,  и нынешнее  наверняка принадлежало к
наиболее изощренным пыткам.
     Шумы--свист  колес,  шелест листвы, топот бегущих ног. Голоса и музыка.
Они могут быть, оказывается, очень  громкими, неприятно громкими, мучительно
громкими. Так продолжалось  полчаса.  Голос  майора  --  невыносимо громкий.
Раскаленным сверлом все это вонзалось  в уши,  потом все сменяла равномерная
вибрация--  и  боль. Затем зазвучала  песня,  вполне нормальная громкость, и
постепенно Абель вновь научился слышать. Он слышал нормально, но то, что ему
только что пришлось  пережить,  придавало слуху  особую  чувствительность, и
каждый  посторонний  звук, каждое  повышение тона  действовали на  него  как
взрыв. А потом наступила тишина. Оказывается, могло быть тихо, очень тихо, и
даже  абсолютно тихо.  Абель  никогда еще  не переживал  такой тишины. Он не
подозревал, что  тишина  может быть столь невыносима.  Теперь  он понял это,
понял, почему они  отправили его  в музыкальную комнату,  что в  сравнении с
другими наказаниями выглядело довольно безобидно.
     Стены были абсолютно звуконепроницаемы. Ни малейшего звука не проникало
снаружи.  Стены обиты  мягкой пористой  резиной, помещение совсем пустое, за
исключением динамиков,  зияющих,  словно разинутые  пасти,  с  трехметрового
потолка, да  неоновой  лампы в  центре.  Дверь никак не  выделялась на  фоне
обивки; изнутри замка не было.
     В  мозгу Абеля все  еще  звучали голоса  товарищей,  песни, которые они
пели, знакомые солдатские  песни.  Затем все смолкло,  стало  тихо. Но когда
стало совсем тихо, когда  тишина стала распространяться все дальше, подчиняя
себе все, он вновь услышал голоса: выкрики, смех, визг, голоса, издевающиеся
и приказывающие... Они обрушивались на  него ниоткуда и отовсюду,  сверху  и
снизу,  они были внутри  его  самого...  Он  думал,  что  сможет  безучастно
выслушивать все  это. Не удалось. Он попробовал закрыть уши руками, но крики
не затихали... Он закричал сам, он кричал, кричал и кричал.
     Затем в динамике щелкнуло. Чей-то голос произнес:
     -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. И еще раз, более резко:
     -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. Потом снова, еще резче:
     Повиновение -- высшая доблесть солдата.
     Голос повторял это снова и снова, каждый раз  чуть резче и  неприятнее,
он звучал, как царапающий по тарелке нож, как пилочка, обрабатывающая ногти,
от него бросало в дрожь, он проникал до мозга костей.
     Слов давно уже нельзя  было  разобрать, но ритм  сохранялся прежний,  и
прежняя последовательность звуков, пусть  даже искаженных до неузнаваемости,
тоже сохранялась... всякий  раз,  когда  тело  его  пронзала  отвратительная
дрожь, в мозг ввинчивались слова:
     --  Повиновение--высшая  доблесть солдата. Когда  приоткрылась  дверь и
ворвался дневной свет,
     Абель уже  не  смог бы  сказать,  как  провел последние часы. А  может,
минуты?  Стены  кружились вокруг  него, и  любой звук доходил до  барабанной
перепонки словно сквозь толстый слой ваты.
     Два  сержанта  повели  его  на учебный  плац.  Он  был  пуст.  Товарищи
наверняка упражнялись сейчас в помещении. Ясно,  что  они не должны были его
видеть. Два сержанта, чтобы муштровать одного солдата.
     -- Встать, вперед  марш! Ложись! Встать,  вперед марш!  Ложись! Встать,
вперед марш!..
     Когда один срывал голос и не мог уже больше кричать, другой сменял его.
     --  Встать,   вперед  марш!  Ложись!  Внимание!  Кругом,  вперед  марш!
Внимание! Воздух! Встать, бегом марш!
     Один постоянно был рядом, он дергал за шиворот, давал пинка коленом или
просто бил кулаком, если Абель реагировал недостаточно быстро.
     -- Внимание! Сто раз отжаться на руках! Быстрее! Сержант поставил сапог
на затылок Абеля и в быстром темпе прижимал его голову книзу.
     -- Быстрее!
     -- Встать, бегом марш!
     -- Внимание!
     -- Кругом, марш!
     -- Внимание!
     Через  час,  когда Абель уже  еле держался, появился  майор  и какое-то
время понаблюдал за дрессировкой.
     Солдат еще  может стоять  на ногах! --  рявкнул  он.-- Абель  пятьдесят
шесть  дробь  семь,  ко  мне!  Быстрее! Сержанты, кругом,  марш!  Воздух!  В
укрытие! Слишком медленно! Встать, вперед марш! Внимание! Воздух! В укрытие!
Парни, не бойтесь сунуть нос в дерьмо!  Внимание! Слишком медленно! И вы еще
хотите чему-то научить других! Две недели штрафной службы. Свободны!
     Оба сержанта удалились быстрым шагом.
     -- Мои люди ненавидят меня,--сказал майор.-- Они боготворят меня, и они
меня  ненавидят.  Все правильно.-- Он обвел глазами  двор  казармы,  который
сейчас был пуст,  перевел взгляд  на желто-серое, затянутое  дымкой  небо.--
Любовь -- это чувство слабых. Только  ненависть порождает настоящую силу. Но
надо всем стоит повиновение.--Только теперь он взглянул на Абеля.-- Пошли,--
сказал он.
     Они шли рядом: высокий, широкоплечий, держащийся очень  прямо  майор  в
скромной  и отутюженной  форме  и Абель,  выглядевший рядом  с ним существом
низшей расы, согнутый, неуверенно держащийся на ногах, измученный, в грязной
форме.
     Короткими жестами майор показывал дорогу. Через дверь рядом с караулкой
они вошли в первое помещение,  небольшой холл с  креслами из легких  трубок,
уже  знакомый   Абелю.  Сержант  как  раз  наговаривал  что-то  в  диктофон,
соединенный с пишущей машинкой, при виде майора он вскочил.
     -- Продолжайте,-- кивнул майор, когда сержант собрался отдать рапорт.
     -- Слушаюсь, господин майор, продолжать!
     Он стоял навытяжку, пока его главный начальник и Абель  не прошли мимо.
На Абеля он бросил взгляд, исполненный отвращения.
     Майор отвел  Абеля в свою комнату, закрыл дверь. Указав на узкую дверцу
в правой  стене,  которую  едва  можно  было разглядеть,  поскольку она была
оклеена теми же серыми обоями, он проронил:
     -- Приведите себя в порядок!  Примите душ! Порылся  в  ящике и  вытащил
махровое полотенце, кусок мыла и щетку.
     Маленькая  каморка  была  оборудована  под  душевую.  На  левой   стене
вмонтированы  два  металлических крана, один  с  голубым,  другой с  красным
эмалированным  ободком, под ними умывальник, над ним  стеклянная полочка, на
которой  стоял  стакан  с  зубной щеткой,  три  различного  цвета  тюбика  и
сложенная голубая махровая  рукавичка. На высоте человеческого роста  висело
зеркало,  над  ним  круглый  настенный  телефон.  В глубине помещения  стоял
напоминающий виселицу душ. Пол был там чуть ниже и выложен кафелем. В центре
водосток,  закрытый  сеткой.  Абель бросил  взгляд  в зеркало.  Это  был он.
Побежденный  неудачник. Лицо  бледнее,  чем  обычно,  почти сплошь залеплено
грязью, беззубый рот,  похожий  на  рану. Нос вымазан глиной,  как у клоуна.
Абель тихо рассмеялся.
     Майор показался в дверях, бросил ему махровый халат.
     -- Выстирайте одежду  под душем. И повесьте здесь сушиться.-- Он указал
на гармошку радиатора справа от двери.--А сами наденьте это!
     Он снова вышел. Абель услышал, как он ходит по комнате взад-вперед.
     Погруженный в свои  мысли, Абель разделся, положил одежду в  углубление
под душем, пустил  воду. Потом сам  стал под дождик.  Теплая, почти  горячая
вода действовала удивительно благотворно, и  все  же он почувствовал сильную
усталость. Не в силах больше держаться на ногах, он закрыл глаза, пошатнулся
и чуть было не упал, но вовремя ухватился за кран.  Должно быть, он повернул
его, поскольку  вода пошла  холоднее. Оставив ее чуть  теплой, Абель занялся
одеждой.  Стекавшая  с  нее  вода напоминала  густой  желтый  бульон.  Абель
попробовал руками отстирать засохшую грязь, а когда ему это не удалось, стал
просто топтать одежду босыми ногами. Комья глины, не растворявшиеся  в воде,
он давил пятками.  Потом долго держал выстиранную форму  под  сильной струей
воды. Напоследок он смыл  грязь с башмаков. Одежду он развесил на радиаторе,
башмаки поставил под  ним.  Потом еще раз встал  под душ и растер  все  тело
щеткой, кожа покраснела и теперь приятно горела. Он завернул краны и вытерся
полотенцем.  Без шума  воды  стало тихо и  жутковато. Шаги  вышагивающего по
комнате взад-вперед майора звучали громко и тревожно.
     -- Готовы? -- крикнул он.
     Майор  распахнул  дверь. Абель натянул махровый  халат, мягко окутавший
тело.
     --  Вот  тапочки,--сказал майор.  Он  подошел к  радиатору  и  принялся
внимательно разглядывать одежду.
     -- Обувь могла бы быть чище,-- заметил он.-- Ну, выходите!
     Майор шел  впереди, Абель молча за ним.  Их путь лежал  через несколько
помещений,   явно  использовавшихся  под  склад  материалов.  Упакованные  в
полиэтиленовую пленку, там лежали металлические и стеклянные  части  шкафов,
полок,  дюжины больших коробок сложены были в большие пирамиды.  На них были
надписи крупными черными буквами, но смысл надписей Абелю был неясен.
     Майор подождал,  пока Абель подойдет к нему, потом показал на сложенные
предметы.
     -- Чтобы поддерживать  здесь жизнь,--  объяснил он,-- мне  нужно  много
машин, производящих энергию и управляющих ею. Любые запасные части,  которые
когда-либо  смогут  понадобиться,  лежат  здесь.   А  в  этом  бронированном
помещении содержатся запасы энергии на тысячелетия.
     Он  подошел  к  стене,  на  которой  смонтирована была сложная  система
рычагов и сочленений. Два из них соединены были с системой из пяти клавишей,
вверху  щупальца уходили в  стену.  Между ними находилась напоминающая камин
шахта, также изгибом уходящая в стену. Перед нею стояла табуретка.
     Майор уселся и заглянул в устье шахты.
     -- Поглядите сами! -- приказал он и освободил Абелю место.
     Абель  сел  на  табуретку.  Камин  оказался своего  рода перископом,  с
помощью которого  можно было  оглядеть  соседнее помещение. Справа он увидел
сотни  тускло  поблескивающих  стержней,  длиною  метра  полтора,  диаметром
сантиметров десять. Каждый стержень находился в углублении и на определенном
расстоянии от  соседнего. Похоже на металлический лес, растущий из бетонного
пола.
     Слева находился бассейн с чистой прозрачной  жидкостью; если бы  в  нем
были рыбы, можно было бы принять его за аквариум, но рыб там не было.
     Над лесом  стержней бегал маленький кран на колесах, но вместо обычного
для крана крюка  у  него  был круглый захват. Похожий кран  помещался и  над
бассейном, только там вместо захвата была огромная пипетка.
     В  центре помещения находилось  металлическое чудище,  передняя сторона
которого усеяна была всевозможными датчиками.
     -- Урановые стержни,--пояснил майор,--если можно так выразиться, спички
для тяжелой воды в бассейне слева. Из соображений безопасности между  ними и
реактором  свободное  пространство.  Это  реактор  типа  ESCE,  производящий
энергию  непосредственно  в  виде  электрической.  Разумеется,  это  простая
модель, зато очень надежная в работе. Время  от времени  -- это значит раз в
два  года  -- нужно  пополнять  тяжелую воду,  наш горючий  материал.  Тогда
необходимо на какое-то время остановить реактор, потом его вновь разогревают
урановыми   стержнями.  Ремонтные  работы  производятся  только  с   помощью
манипуляторов. Взгляните!
     Он воспользовался одним из рычагов, и с потолка спустилось устройство в
виде огромного паука с пятью  щупальцами. Майор двигал пальцами, и щупальца,
то вытягиваясь, то складываясь, соединялись и  снова  расходились.  --  Есть
несколько таких манипуляторов, все  разной величины, и установить их можно в
любом  положении.--   Майор   подождал   какое-то  время,   потом  продолжил
нетерпеливо:-- Пошли дальше. Это не самое важное.
     Он вошел в следующую  дверь. Вновь оказались  они в  большом, огибающем
все помещения коридоре. Перешли на другую его сторону. Наконец майор  открыл
одну из дверей и  втолкнул Абеля внутрь. Теплый,  влажный воздух  окутал их.
Они находились в мягко освещенном зале, напоминающем  химическую лабораторию
с  многочисленными  рабочими столами.  К каждому столу подсоединен был шкаф,
похожий на большой холодильник.
     Майор подошел к  одному  из  столов и нажал  кнопку. На  матовом экране
появилось изображение, похожее на микроснимок: прозрачное существо на темном
фоне, то  и  дело вздрагивающее  и меняющее  позу,  похожее на земноводное с
зачатками рук, ног и коротким хвостом.
     Хорошо видно?--спросил майор.-- Или лучше поставить светлый фон?
     Он  повернул небольшой  рычаг, и негатив сменился  позитивом, все,  что
было до сих пор светлым, стало темным, и наоборот.
     Это  человек,-- сказал майор,-- или,  если  говорить  точнее,  из этого
получится человек.-- Он глубоко вздохнул,  потом продолжил: -- Что стоила бы
моя работа, если б я  не знал, что она переживет меня? Какой смысл в порядке
и воспитании настоящих мужчин, если все кончится одним поколением?
     Голос майора звучал торжественно.
     --  В  нашем  распоряжении  четыре женщины, значит  мы не  обречены  на
вымирание.  Но  мы  не  можем  дожидаться, пока  оплодотворенная  яйцеклетка
созреет. Для этого у нас нет времени, но это и не проблема! Здесь мы можем с
пользой  применять достижения медицины и  биофизики.  Надеюсь,  что  удастся
выращивать  плод  в  инкубаторе до тех пор, пока  он  не  станет  пригоден к
систематическому военному воспитанию, то есть намного дольше, чем в  обычных
обстоятельствах.  Таким образом, я рассчитываю  добиться лучших результатов,
чем мои предшественники.  У  меня есть еще одно преимущество  в  сравнении с
ними: я могу решать, какие мужчины  достойны размножения. Это  весьма важная
часть моей системы: я  должен  позаботиться, чтобы в следующих поколениях не
было случаев, подобных вашему. Это необходимо, ибо способ и стиль правления,
избранные   мною,  основаны   на  беспрекословном   подчинении.  Возможность
подобного  отбора  предоставляет   мне  диагностическая   установка.  Каждый
мужчина, имеющий способность к оплодотворению, подлежит тестированию по всем
параметрам, не только по доминирующим, но  по рецессивным, второстепенным. Я
допускаю  к  размножению  лишь  мужчин  с  первоклассной  наследственностью.
Понятно, что при  этом  я  обращаю  внимание  на физические и  эмоциональные
предпосылки,  способные  создать  лучшие  условия для процветания  воинского
духа.--Он взглянул  на Абеля  и добавил  с сожалением: --  Боюсь, что вы  не
попадете в число избранных.-- Он похлопал его по плечу: -- Выше голову! Речь
ведь идет не об индивидууме.  Речь идет о системе. Важно, чтобы воинский дух
существовал вечно.
     Майор нажал кнопку, и изображение на экране исчезло.
     -- Пошли,--сказал он.
     Они  вновь  оказались в комнате майора. Физически Абель  был совершенно
без  сил  и едва  держался  на  ногах,  но мысль  его  странно,  лихорадочно
бодрствовала; на то, что реально открывалось  его взгляду,  наслаивалось все
больше  образов, запечатленных  в  сознании сцен,  увиденных  и  пережитых в
последние  дни,  даже в  последние часы -- урановые  стержни и манипуляторы,
инкубаторы, выращивающие человеческий плод, человека, которому суждено стать
солдатом.
     Абель стоял у стола, опираясь руками, чтобы не упасть.
     Майор внимательно наблюдал за ним. Потом сказал:
     -- Сядьте!
     Абель опустился на табуретку.  Чтобы иметь возможность прислониться, он
подвинул ее к стене.
     -- Сигарету?--спросил майор.-- Может, хотите выпить глоток?
     Он достал из шкафа бутылку, налил немного бесцветной жидкости в стакан,
протянул стакан Абелю. Абель поднес его к  губам -- у жидкости  был сильный,
неприятный запах,  но когда он сделал осторожный глоток, она  побежала,  как
огонь,  заметно  оживляя  и  освежая  мысли.   Окружающие  предметы  немного
отодвинулись,  и  он  почувствовал приятную  усталость.  Пришлось  подпереть
голову руками, настолько она была тяжела. А все-таки майор  неплохой парень,
подумал он против воли. Кто и когда уже произносил эти слова?
     --  Поговорим,--  предложил майор.--  Вы должны многое  мне рассказать.
Как, собственно, вы пришли к идее убить меня?
     Абель с удовольствием бы ответил, но язык не повиновался ему.
     --  Выпейте еще глоток,-- предложил майор и сунул  ему в руку стакан.--
Пейте!
     Абель опрокинул в себя содержимое стакана. Он выпил и почувствовал, как
жидкость,  словно  чужеродное тело,  проникла  в желудок. Она слегка обожгла
внутренности, но взбодрила его.
     --  Вы  принимали  таблетки  не  так,  как предписано,  ясно,--  сказал
майор.-- Но  почему? Вот это интересует меня больше  всего. Неужели  в  моей
системе ошибка?  --  Он говорил, словно обращаясь к себе.--Но  в  системе не
может быть ошибки! -- Он подошел к Абелю и сказал: -- Вы должны  мне помочь.
Как вы пришли к идее не принимать черные шарики?
     Абель  с удовольствием  объяснил бы, но не мог.  Не знал он ответа. Что
побудило  его  не  принимать шарики?  Должно  быть,  нечто  столь глубокое и
потаенное, что он сам этого не понимал.
     -- Вы пытаетесь  всеми силами сопротивляться,-- сказал майор.-- Но это,
увы, бессмысленно. Попробуем по-другому. Как вы попали сюда?
     -- Через машинный зал,--сказал Абель.-- Дверь была открыта.
     --  Дверь была  открыта,-- повторил майор.-- Естественно.  А почему она
должна быть закрытой? Вам ведь нечего делать в машинном  зале. Как вы  могли
нарушить предписание?
     Он опустился на кровать, достал из ящика портсигар и вытащил сигарету.
     -- Хотите закурить?--спросил он и протянул Абелю раскрытый портсигар.
     -- Спасибо. Нет.
     Майор сунул  сигарету в рот. Вспыхнула зажигалка. Он слегка затянулся и
выпустил колечко дыма.
     -- Вы  смогли  нарушить предписание,  потому что  не  принимали  черных
шариков. Но так мы не продвинемся дальше. Тут что-то другое. Мы нашли вашего
соучастника  Остина.  И  знаете,   где?--Он  не  стал  дожидаться  ответа.--
Разумеется, знаете. Ведь это вы завинтили люк. Вы знаете, что вам несказанно
повезло, Абель?
     Абель кивнул. Да, ему действительно несказанно повезло.
     --  Мы оставили Остина  в шлюзе.  Как устрашающий пример -- на  случай,
если еще  раз  произойдет  нечто подобное...  Абель,  дружище,--  воскликнул
майор,-- у  предписаний ведь есть свой смысл! Они  ведь  не вздорные  указы,
высосанные  из пальца  каким-нибудь  идиотом!  Каждый  параграф я  крутил  и
продумывал тысячу  раз, прежде чем делать его законом. Нет ни одной команды,
не имеющей емкой  и лаконичной формы.  Нет  ни одного шага,  который, будучи
осуществлен  так,  как предписано, не  приводил бы  к цели кратчайшим путем.
Ничего лишнего, все имеет определенный смысл...
     Он глубоко и резко затянулся.
     -- Итак, что произошло с Остином? Отвечайте!
     -- Остин хотел вырваться. Вырваться отсюда прочь!
     --  Вырваться.  Невероятно,-- пробормотал  майор.--  Вырваться! Нет  ни
одной строчки в уставе, которая бы позволяла солдату вырваться. А вы знаете,
что это значит? Это значит, что хотеть вырваться бессмысленно. Это значит...
     В дверь постучали.
     -- Что там?--спросил майор. Женский голос спросил:
     -- Вы будете пить чай?
     -- Две чашки,-- ответил майор.
     Минута молчания. Затем голос неуверенно произнес:
     -- Я не поняла... Вы сказали, две чашки?
     --  Ты  оглохла?--крикнул майор.--  Две  чашки! И поживее!  Итак, Остин
хотел вырваться,--  продолжил  он.--  Хорошо. Я сделаю  из этого выводы. Это
свидетельствует, что  в вас, ребятки,  еще тлеет где-то искра неповиновения.
Что есть еще такие,  кто  не  может  приспособиться.  Вечные  революционеры.
Аутсайдеры в приличном обществе. В  животном мире  их отторгли бы остальные.
Если  б  не  разодрали  в клочья.  Эту  искру я  сумею затоптать, можете мне
поверить! Хорошо, дальше. Как мог Остин так забыться? Я имею в виду: как мог
он решиться действовать против предписаний? Вы вынудили его к этому? Он что,
тоже не принимал черных шариков?
     -- Нет,-- тихо произнес Абель.-- Я уничтожил его шарик.
     -- Случайно или намеренно?
     -- Намеренно,--сказал Абель.
     -- Итак, лавина шла от вас, Абель. Но как вы могли... Впрочем, понятно,
именно  потому, что вы  не  принимали свои шарики. Мы движемся по замкнутому
кругу.--Он замолчал и задумался.
     В дверь снова постучали.
     -- Чай, господин майор!
     -- Да! Войдите!
     В  комнату вошла  женщина. Она  несла  поднос. Это  была  та блондинка,
которую Абель уже видел. Они не взглянули друг на друга. Когда она поставила
чашки на стол, одну -- перед майором, другую -- перед Абелем, майор обнял ее
левой рукой за талию и привлек к  себе. Абель пятьдесят шесть дробь семь! Вы
что,  не можете  встать,  когда  входит  дама?--Он заорал громко,  лицо  его
покраснело.-- Развалился здесь, как... Внимание!  Смирно! Руки  перед собой!
Пятьдесят приседаний!
     Абель  вскочил, словно  пробужденный  от  сна.  В  купальном  халате  и
тапочках он стоял перед майором, ноги на ширине плеч, руки прижаты к телу.
     -- Присесть, сгибая колени! Вы что, стоите на ходулях?
     Абель присел, выпрямился, снова присел...  Майор громко шлепнул женщину
ниже спины.
     -- Исчезни,-- приказал он.
     Он встал и повернулся к  карте на стене. Взгляд его внимательно  изучал
красные и голубые линии, сплетающиеся подобно иероглифическому узору.
     Через какое-то время он позвонил. Сержанту, который немедленно появился
в дверях, он приказал, указывая пальцем на Абеля:
     -- Увести его --в кино!

        16

     Он долго пребывал в каком-то  темном, обволакивающем тумане, лишь время
от времени пробивался сквозь него мутный  свет и снова пропадал, словно свет
прожектора в ненастную ночь. Иногда к нему приближались какие-то белые лица.
Шумы давили на барабанные  перепонки, но лишь немногие достигали границ  его
медленно  угасавшего  сознания.  Он  почувствовал, как его  понесли,  чем-то
накрыли. Снова понесли. Потом он начал куда-то проваливаться.  Раскачивались
и  скрипели двери.  Кто-то звал  его по имени... Крики доносились  откуда-то
очень издалека. Лежать ему было тепло и уютно.
     Он  открыл  глаза.  Главный врач  смотрел  на него сверху вниз.  За его
спиной он  узнал очертания  палаты,  его  собственной палаты. Такое чувство,
будто он вернулся домой.
     В  локтевом суставе он почувствовал  легкий укол. Сестра Берта протерла
ватным  тампоном  кожу,  потом попробовала  согнуть  руку.  Дотронулась  его
ладонью до плеча. Он ничего не ощущал, рука была словно чужая.
     Он перевел взгляд на главного врача.
     --   Мой   эксперимент   удался,--   произнес   тот.--   Он  не  принес
положительного результата, но  свою задачу выполнил. Больше я не рассчитываю
на добровольное  сотрудничество. Впрочем, я в нем  и не нуждаюсь. Наверно, с
моей стороны это было сентиментально, и лучше, что все кончилось именно так.
     Он повернулся к сестре.
     -- Вы свободны. Этому пациенту больше не понадобится ваша помощь.
     Сестра Берта молча вышла.
     -- Не могу, впрочем, не воздать вам должного: вы совершили невероятное.
Как жаль, что вы направили  свою волю  по ложному пути! Впрочем, возможно, и
это  признание--  тоже  сентиментальность.  Воля   нужна   лишь  тому,   кто
повелевает.  Он один знает,  насколько ограничены  возможности  его  выбора.
Появление любой другой воли  лишь нарушает порядок--так было  всегда.  Здесь
порядок воплощаю я. Кто против меня, тот сеет хаос.
     Лицо главного врача отделило от Фила матовое стекло.
     --  Скоро мы  приблизимся  к неведомой  планете. И  тогда все  начнется
сначала.  Ты сейчас заснешь,  Абель-  сен, и в утешение тебе я  скажу:  будь
уверен, в нашем прекрасном новом мире каждый получит то, что  необходимо. Не
будет больше вавилонской башни, не будет всемирного потопа, не будет исхода.
Мы  достигнем  цели,  которую  никому никогда  не  удавалось  сформулировать
правильно:   создание   прочной  структуры   отнюдь  не  божественного,   но
элементарного человеческого порядка.
     Фил  уже ничего не видел  сквозь матовое стекло. И главного врача тоже.
Мир распался на куски, их по  отдельности увлекал за собою поток, и сознание
Фила распалось  тоже. Оно словно расщеплялось на отдельные части. Одна часть
восприняла нечто  прозрачное, струящееся.  Другая--слабый сладковатый запах.
Третья  хотела  ответить  на последние произнесенные врачом слова.  Он  знал
ответ, но произнести его больше не мог.
     Казалось,  от него остался  лишь  костный  мозг --  ни  рук, ни ног, ни
костей,  ни мускулов  не  было. Он стал бесплотным и  прозрачным --  облачко
неизбывной горечи, легкий сгусток ужаса. Конвейер уносил его сквозь лабиринт
молочного  тумана,  мимо  желтоватых  прозрачных саркофагов, внутри  которых
подергивались  в  жидкости   слепые  человеческие  существа.   Западня.  Она
захлопнулась за ним.

        17

     Два капрала и сержант привели Абеля в шестиугольное помещение. Поначалу
ему  показалось,  будто  в  помещении ничего нет,  кроме  большого  матового
экрана: лишь потом он понял, что пол, потолок и три стены были зеркальными.
     Капрал вывернул  Абелю руки  за спину, стянул  их ремнем. Двойной хомут
стянул и его  ноги  -- чуть повыше косточек, потом звякнула цепь  --  капрал
соединил ремни на  руках и ногах, стянул их туже. Ноги у Абеля  подогнулись,
он упал на колени. Один из капралов  просунул  со  спины руки ему под мышки,
скрестил ладони на  затылке. Абель не  в состоянии был шевельнуться.  Второй
вытащил  резиновую  пробку  из небольшого  флакона,  обмакнул туда кисточку,
нанес ею густую, прозрачную жидкость на глаза Абелю.
     Не шевелись,-- сказал он,-- а то будет очень больно!
     Ловким движением он оттянул веко правого глаза и вставил туда линзу. То
же самое он проделал и с левым глазом. Было немного больно, но терпимо.
     -- Все нормально?--спросил сержант, наклоняясь к Абелю.
     Сквозь  линзы Абель  отчетливо видел  лицо, только сильно  увеличенное,
огромная рука потянулась к нему, он  непроизвольно хотел  зажмуриться, но не
смог: линзы были настолько выпуклыми, что не позволяли опуститься векам.  Он
не  имел права  закрывать глаза,  он должен был видеть  все,  что ему сейчас
покажут.
     -- Желаю получить удовольствие,-- съязвил капрал.
     Потом они ушли.
     Как только неприметная в зеркальной стене дверь тихо затворилась, погас
свет, ровно  освещавший комнату  сквозь белое матовое стекло задней  стенки.
Потом во  тьме  появились  марширующие  сапоги, вполне  осязаемая картина  в
натуральных красках. Они надвигались  на Абеля  со всех  сторон. Они были на
потолке, вылезали из-под пола  там, где он  стоял  на коленях.  Поначалу это
было  вовсе не страшно и даже  не утомительно.  Томил лишь  страх перед  тем
ужасным, что должно наступить, что он  обязательно  должен увидеть. Абель не
знал, что это будет, и от этого делалось жутко.
     Сапоги исчезли,  из темноты  выступил круг  света,  который делался все
ярче и ярче.  Режущий  свет  проникал в  отдаленнейшие уголки  сознания.  Он
повернулся,  пополз на  коленях по полу, отыскивая уголок, где можно было бы
укрыться от невыносимого  света, но такого уголка не было, свет доставал его
всюду. Он бросился  на гладкую  поверхность  пола,  больно ударившись о него
подбородком, но  раскаленное  солнце было  и  там.  Казалось, оно  описывает
стремительные  круги,  то  слева  направо,  то  справа  налево,  то  в  двух
направлениях одновременно. Он попробовал защититься, разглядывая собственное
отражение в зеркале,-- отвратительную рожу с огромными, вылезающими из орбит
глазами,--но режущий свет бил по нему со стороны.
     Потом свет перешел в движение,  теперь он не только излучался  стенами,
он  был  и  внутри  помещения.  Он  метался   взад-вперед,  описывал  круги,
закручивался  спиралью,  быстрее, быстрее... Движения эти запечатлевались  в
мозгу Абеля, образовывали моток спутанной, раскаленной проволоки--скульптуру
безумца.  Потом вдруг  солнце погасло, но безумная скульптура еще искрилась,
меняла окраску, превращаясь из зеленой  в  желтую, потом  в голубую, потом в
темно-фиолетовую, пока не погасла совсем.
     Вновь появились сапоги, печатающие быстрый  шаг, зазвучала песня:  "Как
прекрасно  быть  солдатом...",  сотни  охрипших  глоток  измученных  маршем,
выложившихся до предела солдат в едином порыве извергали бодрые слова.
     Теперь  сапоги уже не  маршировали по  ровному  плацу,  они были всюду,
опускались  и  поднимались  по стенам, низвергались с потолка на пол и вновь
карабкались вверх, маршировали по потолку. У Абеля закружилась голова. Такое
чувство, будто и он кружится вместе с ними, он попробовал сопротивляться, но
желудок судорожно сжался, он задыхался.
     И вновь  воцарилась тишина... Тишина раскаленного  солнца. Оно медленно
поползло  в  сторону, замерло, поползло  назад.  Появилось  второе солнце...
Исчезло... Или  солнце все-таки одно,  просто оно быстро меняет положение?..
Но вот снова второе солнце, а  вот  первое...  Теперь они двигались быстрее,
вверх-вниз,  вверх-вниз, в  глазах рябило. Два солнца  излучали  свет, то  в
едином ритме, то вразнобой... Непрерывно. Они вовсе не были  столь ярки, как
огненный  круг  прежде,  зато  они  мерцали,  и   это  равномерное  мерцанье
действовало на нервы, мучило несказанно.
     Абель  сопротивлялся  достаточно  долго,  теперь он сдался.  Он  лежал,
скрючившись на боку, без мыслей, без чувств, без сил, без воли. Возможно, он
потерял  сознание,  но глаза  его  были  открыты,  и  он  смотрел,  смотрел,
смотрел...
     Мерцающее солнце погасло.
     Сапоги появились снова, они маршировали. Звучала песня.
     "Как прекрасно быть солдатом..."
     Сапоги  маршировали  по кругу, вокруг  него.  Абель уже не понимал, что
происходит и что все это значит.
     Сапоги маршировали по кругу. Людей не было, были лишь ноги, сросшиеся в
единое  марширующее  чудовище.  Чудовище  на тысяче  ног маршировало  вокруг
Абеля, круг сужался.
     Абель  лежал  на нарах. Чьи-то руки массировали  его. Он  открыл глаза.
Режущая  боль пронзила  его мозг, как только он увидел  свет.  Он попробовал
отвернуться к стенке.
     Он вдруг почувствовал холод, его  обдали  водой,  и  он  лежал на сырой
подстилке, подступил озноб.
     --  Он  пришел  в  сознание,  господин  майор. Голос донесся  откуда-то
издалека.
     -- Хорошо. Вы свободны. Абель повернулся.
     Словно  в  тумане, он увидел майора. Майор стоял возле лампы, завешивая
ее носовым платком. Потом он накрыл Абеля махровым халатом.
     Это были  весьма  скромные  проявления, но Абель  ощутил вдруг глубокую
признательность. Майор был добр.
     --  Мне  очень жаль, Абель,--  услышал  он  голос майора, тихий и почти
нежный. Слова отозвались в нем эхом: мне очень жаль, Абель, мне очень  жаль,
Абель,  мне  очень жаль,  Абель...--  Пришлось  обойтись  с  тобой  довольно
жестоко. Теперь тебе уже лучше, правда? Все прошло. Ты только должен сказать
мне, как возникло у тебя нежелание принимать черные шарики. Ты знал, что они
служат  воспитанию в солдатах  повиновения? Кто-то сказал тебе об этом? Быть
может, есть еще кто-то, кто... Тебе кто- нибудь это сказал?
     Абель покачал головой. Майор продолжил:
     --  Конечно, это  могло быть  просто случайностью. Странное  совпадение
самых   разных  обстоятельств.  Хотя...  Нет,  я  не  могу  принять  вариант
случайности. И ты это понимаешь, Абель. Я ведь должен быть уверен в системе.
И я должен выжать из тебя признание. Представь, где-то в тебе затаилось зло,
глубоко внутри, в самой глубине,  и  мы  сообща должны  вытащить его оттуда.
Разве я не прав?
     Абель кивнул.  Слова майора звучали убедительно. Теперь Абель знал, что
его так растрогало. Майор говорил ему "ты", словно родной отец.
     -- Это трудно  для  нас обоих.  Тебе пришлось перенести  страдания, а я
вынужден был заставить тебя страдать. Но  ты поймешь, это было направлено не
против  тебя самого, а против  того  очага зла, что затаилось в тебе, словно
опухоль. Ты  ведь против  подпольной борьбы и анархии, Абель?--спросил вдруг
майор.
     Абель был, естественно, против. Майор и сам уже понял это.
     -- Ты ведь понимаешь, какие это будет иметь последствия, если я оставлю
хоть крошечную возможность, одну тропинку, что  приведет от каких-то темных,
неясных побуждений к  мятежу.  Тогда  система,  которую  я  с  таким  трудом
построил,  развалится. Черные шарики -- важная составная часть этой системы.
Без них я не удержу в узде тысячу сто четырнадцать человек. Люди глупы, и от
них  можно ждать чего угодно.  Предоставь их самим  себе,  и  они  погибнут,
словно  слепые котята.  Им постоянно необходима  твердая власть,  сила,  что
держит  в  подчинении.  Будь они  разумны и  рассудительны, необходимость  в
химическом препарате отпала бы.
     Голос майора дрогнул, в нем послышалась подлинная скорбь.  Он уселся на
нары у него в ногах.
     -- И  потом,  это затрагивает будущее.  Нет никого, кто мог бы заменить
меня. Когда-то очень давно  я  мечтал  о  преемнике.  Какое-то время  я даже
приглядывался к тебе. Но и  ты не состоялся, нет никого,  кто сумел  бы меня
понять. Поэтому я должен так отладить систему, чтоб она функционировала сама
по  себе. Число  распоряжений, которые отдаю  я сам, сведено к  минимуму.  Я
запишу их на  магнитную  ленту.  В ответ на любое донесение  существует лишь
один разумный вариант  приказа, при этом, естественно,  должны приниматься в
расчет  обстоятельства. Наиболее разумные варианты приказов можно заложить в
логическую программу.  Ее я тоже зафиксирую на ленте. Средствами связи будут
передатчики,  микрофоны,  динамики. С  их  помощью  будут  передаваться  все
донесения     и     приказы.     Решения     будет     принимать     простое
электронно-вычислительное устройство.  Все  продумано  до деталей. Сейчас  я
даже начал  записывать свои воскресные обращения к солдатам. Теперь для тебя
не  секрет,  почему мне так  важно понять  твои действия. И  почему пришлось
обойтись с тобой так жестоко.
     Абель кивнул. Майор был абсолютно прав.
     Может, это был непроизвольный, спонтанный поступок,  причина которого в
твоем  характере,  в  твоем  сознании?  А  может,  это какие-то  последствия
прошлого,  которые  мне не  удалось  исключить? Или  в самой системе  таится
ошибка, которую я не предусмотрел? Я должен это понять. Если причина в тебе,
тебя я могу отключить, погасить сознание, и навсегда. Но ошибка в системе...
Нет, этого  не  может быть. В  ней не должно быть почвы для какого бы то  ни
было  неповиновения.  Непредвиденное  действие,  сознательное  пренебрежение
приказом...  Последствия  были бы ужасны. Конечно, я постараюсь  учесть все,
что  только можно предвидеть.  Но  как  можно учесть  то, что  не повинуется
законам,  как  можно  просчитать  хаос?  Это  единственное,  чего  я   боюсь
по-настоящему.
     Лицо майора приняло жесткие очертания.
     Да, боюсь,--добавил  он.-- От хаоса  нельзя  застраховаться на  все сто
процентов. А он способен уничтожить дело моей жизни. Я должен исключить  его
навсегда,  навечно. Итак,  Абель,  как  это  было?  Как ты пришел к мысли не
принимать черные шарики? Не  какие-нибудь там витамины или концентрированное
питание. Нет, именно те самые, решающие!
     Абель с удовольствием помог бы  майору. Он готов был признать  -- в нем
действительно таилось зло. Он напряг свою память. На глазах у него выступили
слезы.
     -- Я не могу вспомнить,-- прошептал он.
     Ты не  можешь вспомнить,--  повторил майор. Он вскочил и заорал: --  Не
можешь вспомнить! Да ты не хочешь вспомнить! Лжец, свинья, дерьмо! Ты у меня
заговоришь!-- Он отстегнул ремень  и принялся избивать Абеля.--  Говори! Кто
тебя подстрекал? Как ты пришел к этой мысли?
     Махровый  халат  распахнулся,  ремень хлестал  по голому телу.  В  такт
ударам майор кричал: Го-во-ри! Го-во-ри! Го-во-ри!
     Абель не шевелился. Он лежал, наполовину отвернувшись  к стене. Он  был
без сознания.
     Майор  выставил вперед подбородок, разглядывая  худощавое  тело  Абеля.
Потом вновь застегнул ремень.
     Снова  уселся  в  ногах. Прикрыв  глаза,  он  какое-то  время  просидел
неподвижно.
     Снаружи послышались шаги.
     Майор подошел к двери, распахнул ее.
     Сержант доложил, вытянувшись по стойке "смирно":
     -- Личный состав для парада построен!
     -- Хорошо,-- ответил майор.-- Иду.
     Он закрыл за собою дверь, повернул ключ  в замке. Песня выстроившихся в
ожидании солдат едва слышна была в тюремной камере.
     Абель пришел в  себя  от  холода.  Сырость мокрого матраца проникла  до
костей, его  трясло.  Он провел рукой по  спине: кожа кое-где  была ледяной.
Ощупал рубцы на спине и сбоку, дотрагиваться до них было больно.
     В голове был полный туман. Время от времени он сознавал, где находится,
потом мысль ускользала  и он вновь  принимался размышлять. Перед глазами его
проходили картины, образы,  явно из  другого мира, да  и  звуки, всплывающие
время от времени в сознании, были звуками из какой-то неведомой страны.
     Он заметил, что образы и звуки, боль и тошнота чуть отступали, когда он
лежал неподвижно.  И он постарался не двигаться, хотя  мерз все сильнее.  Он
слышал грохот марширующих сапог, отрывистые команды  и солдатские песни и не
мог понять, реальность это или игра воображения.
     Потом  вдруг на него  упал  золотой  дождь,  что-то  бархатное,  мягкое
окутало лицо, что-то теплое нежно прижалось к телу.
     --  Вставай!--прозвучал  чистый колокольчик.-- Вставай, пойдем со мною!
Только быстрее, а то меня кто-нибудь здесь застукает.
     Итак, это был не колокольчик, это был  голос человека, который  чего-то
хотел от него, чего-то вновь хотел от него.
     Он отвернулся к стене.
     -- Да очнись же! Неужели ты не хочешь выбраться из этой сырой норы?
     Теперь он  вновь  ощутил холод и сырость на  спине. Быстро  закутался в
махровый халат, и это движение  вернуло его к реальности.  В глазах  еще был
туман, но он разглядел лицо, устремленные на него глаза, рот...
     -- Ну, пожалуйста, пойдем!
     Он не в состоянии был выполнить сейчас ни единого приказа, но  это  был
не приказ,  это была  просьба, и она подняла его с  нар. Он уселся  на краю,
черные  волны накатывались  толчками, затемняли сознание. Чьи-то руки надели
ему на ноги тапочки, поддержали сбоку.
     -- Пойдем, пожалуйста, пойдем!
     Они  прошли немного по  коридору,  свернули за угол, вниз на  несколько
ступенек,  еще   один  небольшой   коридор.  Кресла,  шкаф   с   папками   и
скоросшивателями... Он  уже когда-то был здесь. Четыре узкие двери подряд  в
стене.
     Он  рухнул  на тахту.  Было  тепло и  приятно. Свет  приглушен. Розовый
сосборенный  абажур  на лампе.  Гора подушек. Бумажные цветы рядом с цветной
фотографией в  рамке, маленький  домик,  в ряду точно таких же  других, двое
стариков на балконе.
     Он почувствовал,  как  его  накрыли  чем-то  теплым,  голова утонула  в
мягких, почти невесомых подушках, пахли они сухой листвой и пылью. Он закрыл
глаза. Вокруг  него было какое-то движение, быстрые, поспешные шаги,  шелест
платья, позвякивание чашек и приборов, тихое бор-мотанье--приятные негромкие
звуки.
     --  Сейчас  все  будет  готово,  потерпи  немного!  Потерпеть--это   не
проблема. Он мог  бы лежать так вечно -- приятные сумерки, полусон-полудрема
и что-то очень доброе, ласковое, струящееся на него извне.
     Рука  нежно   приподняла  его  затылок,  возле  рта   появилась  чашка,
источающая удивительный  аромат,  он  начал пить маленькими глотками,  тепло
разлилось по телу, растопив остатки льда, еще таившиеся в нем.
     Он  вновь  откинулся на подушки и, слегка приподняв голову, разглядывал
из своего  угла странную и необычайно  уютную  обстановку.  Краешек подушки,
рядом скатерть с  вышитыми звездочками, полосатый плед, красиво сочетающийся
с разноцветными корешками книг, пузатый чайник, а  за ним горный ландшафт из
складок небрежно брошенного пальто, укрывавшего его ноги.
     И в этом волшебном ландшафте суетилась женщина с тонкими белыми руками,
она поворачивалась то  в одну,  то в  другую  сторону, тянулась  к настенной
полке, за чем-то наклонялась, с тахты ему не было видно, за чем.
     Наконец лицо  снова появилось перед ним. Туман, сквозь  который он  все
еще  смотрел на мир, сделал ее  моложе-- он стер горькие складки,  разгладил
морщинки,  мягко очертил красивый полный рот,  обнажив вдруг забытую, давно,
казалось бы, поблекшую красоту.
     -- У тебя  еще  что-нибудь  болит?  --  спросили  губы.  Абель  покачал
головой. У него больше ничего не болело.
     -- Побудь со мной,-- попросил он.
     -- Успокойся. Все  хорошо.  И я пока  с тобой. Говорили не только губы,
говорили глаза, говорили руки.
     Абель раскинулся на подушках, ощущение покоя разлилось  по  всему телу.
Он был  не одинок. До  сих пор  он не ощущал собственного  одиночества. Быть
может, оно таилось в глубинах души,  подтачивая и разрушая ее, но он не умел
тогда думать, не умел выразить это словами. И вот одиночество кончилось.  Он
ощутил рядом другого, человека, совсем  рядом.  Ему  не нужно было видеть --
чувство доносило эту близость, влечение, нежность гораздо острее, чем зрение
и слух.  Он  задремал на  мгновение  и проснулся  --  и  то,  и другое  было
прекрасно, погружение  в спокойный,  безмятежный сон и ощущение удивительной
реальности, открывшейся ему как дар.
     Быть может, вся эта суета вокруг оттого только, что он очень мало знал,
что он  никогда еще не был у ангела? Как нужно себя  вести, чего добиваться,
за  что  бороться?  Тихо, но настойчиво зашевелились вопросы:  почему это не
может быть вечно, то, что происходит  сейчас? Прежде,  позже, всегда? Почему
так длинны  обходные пути, приводящие к единственно верному решению. Вопросы
о "прежде" или о  "потом"  и  омрачают мгновения счастья. Вопросы разверзают
пропасти и взрывают обретенные было пути, вопросы разрушают чары.
     А ведь это были действительно чары. Он попробовал избавиться от мыслей,
которые вызвало это  слово,  но оно звучало в нем:  чары. Чары, легкие,  как
облачко... как дуновение ветерка, вздох... улетающие в никуда... и навсегда.
     И  все  же  это  были  не  чары,  это   была  действительность,   пусть
фантастическая, невероятная действительность.  Чудо  было как раз в том, что
это  было на самом деле, что он переживал это реально. Он  чувствовал мягкое
тепло постели. Чувствовал женщину рядом  с собой. Он открыл  глаза. И увидел
женщину. Она действительно была рядом. И она была прекрасна. Ангел. Это была
реальность.  Никаких чар, никакого  колдовства.  Реальность.  Реальность,  у
которой есть прошлое, настоящее и даже чуть-чуть будущего.
     Почему  ты привела меня сюда? -- спросил Абель. Женщина приподнялась на
локте и с тревогой взглянула на него.
     Тише. Молчи!
     Ну пожалуйста, я должен знать. Почему ты сделала это?
     Не знаю. Я  не  думала об  этом.  Я  все время  вспоминала тебя. С  той
ночи... Сколько времени прошло с тех нор?
     Много.  Так  много, что  его невозможно измерить. Они  помолчали. Потом
женщина сказала:
     Возможно, это была жалость.
     Жалость,-- шепотом повторил Абель. Он попробовал  слово на слух, словно
пытаясь понять его смысл.-- Жалость.
     Когда я встретила тебя тогда во внешнем коридоре, я не знала, что будет
дальше,  но  знала, что-то наверняка произойдет. Но  я знала  и  то, что это
кончится. Конец был предопределен сначала.
     --  А конец близок?  Он уже  начался.  А какой он будет...  этот  самый
конец?
     -- Пожалуйста, не спрашивай об этом.
     -- А то, что сейчас... здесь... вот этот наш час... это тоже конец?
     -- Нет,--сказала женщина.--Этот час  вне всего. Его не предвидел никто.
Ни я,  ни  ты. Даже майор не смог предусмотреть его  в расчетах. Быть может,
это  и  побудило  меня  больше   всего:  желание  сделать  нечто,  никем  не
просчитанное.  Мы  не знаем,  какие  будут  последствия,  но  что все  имеет
последствия--это факт.  Значит, будут  последствия,  которые  снова никто не
сможет предусмотреть, а у них будут свои непредсказуемые последствия, и  так
вечно.
     -- И ты этого хочешь?
     --  Да, хочу. Наверно, я такая же, как  ты. Ведь ты  тоже хотел  именно
этого. Быть может, чуть иначе, чем я. Ты хотел убить майора. В сущности, это
одно и то же.
     -- А можно сделать так, чтобы конец не наступил?
     -- Нет, невозможно.
     -- Тогда какой во всем этом смысл?
     -- Конец  ожидает лишь отдельных людей--тебя, меня, любого.  А остается
совсем другое--надежда.
     Они  долго  молчали,  слышно было только  дыхание.  Постепенно сознание
Абеля окончательно прояснилось, туман  рассеялся. Расширился и обзор, теперь
он мысленно мог видеть не только то, что было непосредственно перед глазами.
А там,  во внешнем  мире, было зло,  внушающее страх.  Он  взял  женщину  за
запястье, поднес к глазам ручные часики --11.45.
     -- Парад, наверно, кончился,--сказал он.
     В  тот же  миг  он почувствовал себя  усталым,  отчаявшимся,  конченым.
Мускулы  у  него  болели,  в голове  что-то  монотонно  пульсировало.  Вновь
зашевелились  вопросы,  теперь он мог формулировать их четче,  но  все более
проясняющееся  сознание  отчетливо  выявляло их  бессмысленность, а заодно и
бессмысленность ответов, которые он мог бы получить, и бессмысленность любых
действий. Глухая  стена отгородила все разбуженные в нем желания. Он стоял у
черной пропасти безнадежности.
     -- Парад скоро кончится,-- повторил  он.--Я  вернусь  в камеру. Ты сама
знаешь, так будет лучше.
     Он откинул одеяло,  заставив  себя не  заметить, какого напряжения воли
стоило ему это простое движение.
     -- Не печалься,--сказал он.
     Теперь, несмотря ни на что, он был сильнее. Крепко стянул пояс  халата,
надел  тапочки.  Женщина лежала на  тахте. Она  отвернулась  к стене, закрыв
руками лицо.
     Абель не смотрел в ее сторону. Он не мог туда смотреть. Он открыл дверь
и вышел.
     В  прилегающем помещении никого  не было.  Он  вышел в большой коридор.
Первая  дверь справа  --  вход в  его  камеру.  Он прошел мимо. Внимание его
привлекло окно, стекла слегка дребезжали. Он подошел и выглянул наружу.
     Серые бараки похожи были  на скалы под  желтым, затянутым дымкой небом.
Окна  как  норы.  Забетонированные  дорожки  разрезали желтоватый  грунт  на
аккуратные прямоугольники. По  большому плацу, описывая  круги вокруг склада
оружия,  единым  строем  маршировал  батальон,  единое  тело  двигало  двумя
тысячами ног в маршевом ритме. Бетон гудел.
     Они проходили строем  мимо сотни капралов, десяти сержантов  и  майора.
Майор возвышался над всеми  на постаменте. Он  глядел на бесконечные колонны
солдат, маршем проходящие  мимо.  Видел ли он  их реально или  они были лишь
фоном,  на котором разворачивались волнующие события, исполненные мужества и
воинского  духа?  Этого  никто  не знал. Он  застыл  в приветствии,  отдавая
марширующим солдатам честь, неподвижный, похожий на монумент.
     Земля дрожала. Абель чувствовал это  даже  здесь.  Тысяча левых,  потом
тысяча правых  ног  попеременно  впечатывали  в  землю тяжелый  шаг.  Тысяча
солдат. Лишь сейчас Абелю  пришло в голову: не тысяча, а девятьсот девяносто
восемь. Двое отсутствовали. Остин и он.
     Уголки   глаз   у  Абеля  дрогнули,  он   был   потрясен.  Всего   двое
отсутствовали,  но  это не могло  не сказаться на  целом.  Батальон  не  был
укомплектован  полностью,  он уже  не был  столь безупречен, появился  новый
источник воздействия на будущее через поколения, через годы, и этот источник
уже нельзя было уничтожить.
     Так  значит, это  и  есть  надежда?  Быть может,  та  самая,  о которой
говорила женщина. Но ему самому надеяться было не на что.
     Абель повернулся  и  быстрым шагом прошел  мимо  двери  в камеру  через
помещение, где стояли кресла из алюминиевых трубок, в зал, где  была машина.
Он встал перед пультом и положил руку на рычаг.
     --  Погрузиться  в  сумерки.  Разноцветные  подушки. Одеяло в  полоску.
Картина на  стене...--  Он говорил без  выражения,  но громко и  ясно.  Тихо
шелестела  перфолента.--  Приятное  тепло. Запах чая...  Его  вкус.  Светлые
волосы, лицо. Глаза, рот, руки. Ее руки, ее глаза, ее рот.
     Щелкнуло  реле,  быстрее  побежала  перфолента.  Тихо.  Он ждал.  Стало
страшно, вдруг машина оставит его в беде...
     Наконец система взвыла. Открылось маленькое окошечко, что-то прошуршало
-- пластиковый пакетик. Он быстро  схватил его, сунул в карман. И направился
по коридору назад. В  окно он  больше не взглянул.  Открыл дверь  в  камеру,
затворил  за  собой.  Несколько  секунд отсутствующим взглядом он смотрел на
единственный  предмет  мебели--нары.  Потом поправил подушку. В  камере было
прохладно. Он вытянулся на нарах.
     Дрожащими руками он надорвал пластиковый пакет. Пять шариков выкатились
на ладонь. Он сунул все пять в рот и быстро проглотил. Ощутил: как двигаются
они по пищеводу. Он подложил руку под голову и закрыл глаза.
     Теперь пусть приходят. Он готов.

        18

        ДОКУМЕНТ 7/12
     <i>М (нацарапано на кончике магнитофонной пленки)</i>
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     Вы часто слышали эту  фразу и все же вряд ли представляете себе масштаб
мудрости, скрывающейся в ней.
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     Она начинается  много раньше ракетных  ударов, тотальных бомбардировок,
артиллерийской подготовки и торпедных атак. Она  началась много  раньше, чем
появились  мушкет,  арбалет,  духовое ружье,  копье,  дубинка,  кастет.  Она
началась, когда еще не было кулаков,  разрывающих на  части когтей, клыков и
змеиного жала.  Она началась в момент зарождения жизни, нашей с вами  жизни.
Она укоренилась в нас настолько глубоко,  что мы не были  бы собой,  не будь
борьбы.
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     А это значит: побеждает сильный, слабый погибает. Это звучит жестоко, и
так на самом деле и есть. Но это правда. И необходимость.
     В науке это называется по-другому. Это называется: принцип выживания.
     Я  восхищаюсь  биологами.  Они никогда не прятались от правды. Сколь бы
неприятной она  ни была. Но не  обязательно быть  биологом,  чтоб эту правду
понять. Кто не ощущает этой  истины в себе, кто никогда не испытывал радости
борьбы,  стремления  к  победе и  к полному  уничтожению  противника,  пусть
попробует объяснить эту  стихию логически. Я не знаю, являются ли логические
доказательства  более убедительными  и  сможете ли вы их понять, но попробую
подключить  и  их  тоже. Для  вас  ведь очень  важно  понять  руководящую  и
направляющую силу нашей общей и вашей собственной жизни.
     Отправным  моментом  является для  нас эволюция.  Это означает развитие
видов.  Некогда  люди удивлялись тому,  что на Земле  поразительным  образом
имеется все, что необходимо  для  поддержания  жизни  --  к примеру, воздух,
вода, углеводород, сера, фосфор и такие металлы, как кальций, железо, магний
и многие, многие другие. Это как раз те простые элементы, из которых состоят
растения и живые существа. И еще  многое другое способствует жизни на Земле:
приемлемая температура, давление, сила тяжести и тому подобное. Сегодня всем
давно очевидно, что это не  планета  Земля  приспособлена для жизни, а жизнь
приспособилась  к  планете  Земля.  По  данным  исследований  других  планет
ракетными зондами, по данным лабораторных опытов сегодня очевидно, что жизнь
может  приспособиться  и  к  совершенно  иным,   повторяю,  совершенно  иным
условиям. Понятно,  что тогда  она развивается совершенно  иными путями  и в
совершенно иных формах. Механизм подобного приспосабливания и есть эволюция.
     Она  основана на том,  что  не  все живые  существа  одного вида,  даже
ближайшие родственники, имеют  единые  особенности.  Как  распределятся  эти
особенности, решает случай.  Спокойно смиритесь  с  мыслью, что  в чем-то вы
обойдены.
     Суть в том, что природа постоянно производит больше  живых особей,  чем
это необходимо для сохранения вида, больше даже, чем могут выжить, возможно,
в  силу нехватки  для всех пропитания,  жизненного пространства или  чего-то
другого  жизненно  важного.  И  поскольку--  чтобы  выразить  это  предельно
просто--каждое живое существо хочет жить,  оно  пытается  получить  все, что
необходимо  ему  для поддержания жизни;  всему, что  мешает ему в этом,  оно
пытается противостоять. Оно защищается или нападает само. Короче -- борется.
Борется  с  тяжелыми внешними  обстоятельствами, как, например, наступлением
воды   или  резким  похолоданием,  борется  с  врагами,  с  другими   живыми
существами.  Борется  вместе  с другими  представителями  своего вида  или в
одиночку  против  другого  вида,  захватывающего  что-то для  него  жизненно
важное, борется и против сородичей, если  не прямо, то косвенно --  оттесняя
их, отбирая у них пищу и так далее. Таков закон природы.
     Я  подчеркиваю: поскольку природа производит  слишком много экземпляров
одного вида, часть  из  них изначально обречена.  И  если существо  не хочет
погибнуть без сопротивления, оно должно бороться. Надеюсь, теперь вы поняли,
почему я определяю борьбу как  нечто данное нам изначально. Но вы не  поняли
пока,   почему   борьба  является  жизненно  важной   и  какую  она   играет
принципиальную, регулирующую роль.
     Как  бы  парадоксально  это  ни звучало: борьба действительно  жизненно
важна. Не для  каждого отдельного существа, которому угрожает смерть, но для
общего развития жизни.
     Я говорил о различных,  случайно возникших особенностях живых существ и
о  вынужденной борьбе  всех против  всех.  Подумайте  только,  как  все  это
взаимосвязано! Есть особенности, которые в общей  конкуренции, в обеспечении
себе места  под солнцем,  выживании  вида  не  играют решающей  роли, их  мы
отбросим.   Но   другие,  имеющие  определяющее  значение:  сила,  быстрота,
сообразительность, например, возможности органов чувств, размеры конечностей
и  мозга--это   наиболее  важные.  При  жесткой   конкуренции  преимущество,
естественно,   у  того,  у  кого   наиболее   благоприятные   индивидуальные
особенности, полученные по наследству. Он  выживет, он продолжит  свой род и
соответственно  передаст  свои особенности по  наследству дальше.  Упрощенно
можно  сказать: хорошие особенности  сохраняются, плохие  исчезают. Я прошу,
однако, не  забывать о  правильных временных  масштабах  подобных процессов.
Пока осуществится  принцип  естественного  отбора,  пройдут  многие,  многие
поколения с бесконечными мыслимыми и  немыслимыми случайными индивидуальными
особенностями.  Но  когда  у  эволюции  достаточно времени,  она  свершается
блистательно.  Это   статистическая  закономерность:   статистика   --   это
математика жизненных проявлений.
     Полагаю,  теперь  вы  поняли, как  жизнь способна  приспосабливаться  к
окружающей  среде.  В  процессе  естественного  отбора  исчезают  именно  те
особенности,  что  не  соответствуют условиям внешней  среды,  не  позволяют
соперничать с более сильным конкурентом. Семья эскимосов,  плохо переносящая
холод полярных широт, станет не только жертвой льда и снега, она  станет еще
и жертвой соперников в борьбе за выживание, животных и людей.
     Но  такое понимание  ситуации жизненного пространства  было бы возможно
лишь в весьма  скромных пределах,  а вскоре и темпы эволюции замедлились бы,
природа  ведь  не предлагает все новых и  новых индивидуальных особенностей.
Великий  биолог Дарвин, которому мы  обязаны открытием закона  естественного
отбора, открыл  и сформулировал этот закон, не понимая, откуда берутся новые
особенности,-- в те времена это было  выдающееся достижение. Мы  узнали это,
вступив в век биофизики: мутации, изменения в молекулярной структуре  генов,
где  кодируются  все  определяющие  особенности  живого  существа,  все  его
физические и духовные отличия.  Возможно, вам трудно это представить,--  все
особенности живого существа кодируются в микроскопически малом объеме. Ближе
всего  вы  подойдете  к  истине,  если допустите,  что  в  генах  содержатся
мельчайшие доли элементов, из которых  состоит живое существо, и все в одной
молекуле. И если из зародыша начинает развиваться нормальное живое существо,
телу необходимо лишь достаточное количество строительного  материала,  чтобы
воспроизвести себя  по  имеющемуся  в нем  образцу, по заложенному  в  генах
плану.
     Поскольку  в  генах  мы  имеем  дело   с   микроскопическими  объемами,
достаточно  незначительного  внешнего  воздействия,  чтобы видоизменить  их.
Наиболее известное  воздействие,  приводящее  к  подобным  сдвигам в  генной
структуре, к мутациям -- радиоактивное облучение,  проникающее повсюду. Один
квант излучения -- и вот уже цепочка атомов в  молекуле располагается иначе,
а значит, создается некая новая особенность. Попутно  я  хотел бы  заметить,
что  все  эти возникающие благодаря  случаю новые особенности  в большинстве
своем вредны для особи и потому исчезают  в процессе эволюции. Гораздо более
важны  немногие положительные полезные особенности -- они наследуются, они в
тех или иных обстоятельствах закрепляются,  в  отличие от  тех, что не столь
благоприятны.
     Природа, можно сказать, испытывает, исходя из имеющихся жизненных форм,
все  сколько-нибудь  отличные  друг  от  друга  варианты,  чтоб  затем  дать
преимущество  тому, который лучше всего оправдал себя.  Процесс  повторяется
бесконечно, и вот в итоге из  одноклеточных  развиваются  слон, или муравей,
или человек. Или одна из бесчисленных жизненных форм, существующих на других
планетах  Вселенной. Мы знаем  все  эти  планеты, но, вероятно,  никогда  не
долетим до них.
     Теперь вы понимаете смысл борьбы за  существование?  Без нее, без этого
постоянного выкорчевывания менее годных и менее усердных, невозможен  был бы
прогресс. Если прекратится эта постоянная война, мы не только расплодимся до
бессмысленных масштабов, мы  остановимся в  развитии. Естественно, возникает
вопрос, сохранились ли эти принципы в наше время.
     Вне  сомнения,  сегодня имеется достаточно средств,  чтоб предотвратить
бессмысленное  гигантское   размножение.  Но  это  приводит  нас  к  тяжелым
конфликтам. Это ведь  означает нарушение основных прав человека. И  все-таки
проблема так или иначе решаема, например,  по системе: одна  семья  --  двое
детей.
     Гораздо сложнее проблема другая, следует ли и если да, то каким образом
воздействовать  на наследственность.  Если  не делать  этого  вовсе,  начнут
распространяться негативные особенности, которые прежде бесследно исчезли бы
в борьбе за существование. Человек  в  такой  ситуации  все больше  стал  бы
удаляться   от   биологической   первоосновы  прототипа,  все   чаще   жизнь
поддерживалась  бы  искусственно  с помощью  искусственных  органов  чувств,
искусственных  конечностей,  искусственного   мозга.  Нормальное   стало  бы
исключением, отклонение от нормы -- правилом. Человечество было бы обречено.
     Остается  единственный выход  -- контроль  за  наследственностью. Здесь
возможны были бы два  пути: первый, возвести в ранг закона сохранение такого
человеческого  типа,  который  сегодня признан  нормальным.  Такое  решение,
несомненно,   свело  бы   к  минимуму   негативные  последствия  генетически
неуправляемого размножения.  Но при этом всем нам должно быть абсолютно ясно
одно:  тем самым  мы добровольно  отказываемся  от дальнейшего развития,  от
превращения   человека  в  высокоразвитое  существо.   Такое   решение  меня
удовлетворить не может.
     Иной возможностью было бы сознательное управление процессом дальнейшего
развития  человечества.  Но  вы  только представьте  себе,  какие  при  этом
поднимутся вопросы!  Кто  должен определять  дальнейшее направление развития
человека?   Политики?   Врачи?  Биологи?   Философы?   Священники?  И  какое
государство?  Какая раса? Следствием был бы хаос. Начались  бы  эксперименты
над человеческой  жизнью. И  окончательно растоптали бы  ее  смысл вообще. И
вновь получили бы шанс всевозможные отклонения.
     Во  всех  этих  спорах,  где  сталкивались  самые  разные мнения,  лишь
немногим  удалось сохранить  ясную голову.  Здравый человеческий  смысл  сам
подсказывает  решение:  старый   опробированный  метод  лучше  всего.  Зачем
искусственно менять  то,  что  регулируется самой природой,  и  регулируется
прекрасно?  Борьба  -- первооснова  всех  вещей.  И  не  нужно нам  никакого
ограничения рождаемости, никакой евгеники. Предоставим этот  контроль борьбе
за существование, которая была всегда и будет вечно.
     Понятно, что  сегодня мы не поджидаем друг  друга с  дубиной в  засаде.
Если мы признаем естественный ход  вещей, а  это значит, признаем  борьбу за
существование,  нам останется  лишь правильно интерпретировать  естественный
ход  вещей в  применении к сегодняшним временам. А  это  значит,  что борьба
должна  вестись наиболее эффективными средствами из тех, что имеются в нашем
распоряжении.  Но  речь  ведь  при  этом, как  правило, идет  не  столько  о
средствах,  сколько об оружии, транспортных средствах  и так далее. И еще  о
солдатах, о  качествах солдат.  Ибо  классические качества солдата  являются
лучшей  гарантией  выживания.  Это наиболее  благоприятные  особенности и  в
дарвинском  понимании  принципа естественного  отбора.  Любой  ответственный
человек,  которому доверена судьба других людей,  должен, исходя  из  этого,
высшей своей задачей считать воспитание солдата, воспитание в мужчине  таких
качеств, как  дисциплина,  стремление к  порядку, беспрекословное подчинение
приказу, осознание воинского долга, выдержка и требовательность к себе.
     Один  из  важнейших  принципов  воспитания солдата  основан  на  учении
Павлова об условном рефлексе.  Павлов  исходил из  того, что слюнные  железы
подопытных собак, как и других млекопитающих, активизируют свою деятельность
в  процессе  приема  пищи;  не  случайно говорят:  "слюнки  потекли".  Потом
какое-то   время  Павлов   одновременно  с   приемом  пищи  подавал   сигнал
колокольчиком и позже установил, что уже одного только звонка  колокольчика,
без пищи, достаточно, чтоб у собак началось усиленное слюноотделение.
     Подобные  условные  рефлексы Фридрих  Великий  использовал  задолго  до
Павлова  в военных  упражнениях.  С  точки зрения науки -- это  формирование
условного  рефлекса  под воздействием  той  или  иной  команды. Только  если
солдату  привит подобный  способ  поведения,  не  затрагивающий мыслительных
центров  мозга,  он,  не  раздумывая, выполняет приказ,  подобно  павловской
собаке. Если нужно, он кинется по команде под пулеметный огонь или в огневое
заграждение огнеметов. Только когда  он  готов  выполнить,  не  задумываясь,
любой приказ, он обретает высшую степень воинской боеготовности.
     Разумеется, возможны  ситуации,  которые  не  будут  благоприятствовать
созданию жесткой  системы  военного порядка. Но  всегда можно найти какое-то
решение. Средства  современной химии, физики,  биофизики, медицины и техники
всегда подскажут соответствующий выход.
     Теперь вы понимаете, почему я говорю: борьба -- первооснова всех вещей.
Почему  я  считаю подготовку к борьбе высочайшим долгом  человека  и  почему
высшим  призванием  для  него должно быть  ремесло солдата. Быть солдатом --
значит нести ответственность за бесконечное развитие человечества в будущем.
Быть солдатом -- значит достичь всего, на что только способен человек!

        19
     <i>Заметки издателя</i>

     "Наша  родина--радиоактивная  пустыня.  Тусклое солнце восходит  каждые
десять дней над неровными горными вершинами, окружающими нас со всех сторон,
и бросает свои слабые красноватые лучи в глубокий кратер, где мы расположили
свои селения. Не согрев  ничуть холодную почву, оно через три дня скрывается
за горизонтом, и мы остаемся во тьме.
     Нелегко  было  очистить  почву  от  радиоактивной  стеклянной  коросты,
происхождения которой  мы не знаем.  Ученые не исключают, что здесь когда-то
произошла  катастрофа,  подобная той, что случилась на нашей родной планете,
которую называли  Земля.  Правда,  здесь до  сих  пор  не обнаружено никаких
следов  прежней  жизни,  но  этого  скорее  всего  нельзя  было  и  ожидать.
Физический  процесс  цепной ядерной реакции  описан в  оставшихся  книгах  и
документах и не представляет больше  для нас загадки. Гораздо менее  понятны
нам побудительные мотивы  тех  людей,  что  подобными  реакциями  управляли.
Возможно,  документ  7/12 (приложение),  речь, записанная  на  магнитофонную
пленку,  несет в себе  какую-то разгадку,  но  до  сих пор мы не  нашли  ему
окончательного истолкования.
     На  сегодняшний  день  мы расчистили  пять  больших  площадок,  имеющих
примерно форму  круга,  и  поставили там  свои  дома. Не  так  давно,  чтобы
обеспечить  защиту  от  радиации, мы соединили все  пять площадок  подвесной
канатной дорогой,  проходящей достаточно высоко над загрязненной местностью.
Это  огромный  прогресс  в  сравнении с  прошлым, когда мы  могли пересекать
зараженную местность только  в защитных  костюмах и со  счетчиками  Гейгера,
пробираться  через поле  излучения  по  узким,  кривым,  плохо  обозначенным
тропкам,  связывавшим  зоны  наименьшей  радиоактивности.  И горе  тому, кто
заблудится  во тьме! В отдельных местах излучение  настолько сильное,  что в
течение нескольких секунд оно сжигает кожу. А теперь даже наши женщины могут
посещать соседние поселки -- нужно только надеть кислородную маску.
     Но все эти успехи  не должны особенно обнадеживать нас,  предстоит  еще
тяжелая  работа, чтобы  быть  готовыми к  тому  моменту, когда иссякнут наши
запасы. Это  не относится  к энергии:  расщепляемые материалы  для  реактора
окружение наше способно  предоставить в достаточном количестве. Не относится
это  и  к  продуктам  питания,  поскольку   мощности  нашего  синтезирующего
устройства  способны производить  пищевые концентраты  для  пятидесяти тысяч
человек,  а это в десять раз больше, чем все сегодняшнее население. Однако у
нас осталось всего десять тонн комбипласта, и, по мнению химиков-технологов,
у  нас нет возможности производить  для  него исходные продукты в  обозримом
будущем. Определенную надежду  вселяет зато см