. Чувство было такое, словно я вошел в комнату, полную незнакомых людей, и все они уставились на меня. Только здесь было еще хуже. Я даже не знал, кто сейчас передо мной - люди или животные. С виду люди, по поведению приматы. Если я смогу вести себя как настоящий примат, они примут меня. Значит... Прежде всего надо выяснить, как ведут себя приматы. - Беда в том, - тихонько сказал я себе, - что здесь никто не дает уроков. И только потом осознал парадоксальность ситуации. Никто никогда не учил меня быть человеком. Я просто был им. Обойдя стороной дерущихся бычков, я направился к середине площади. Там-разлилась длинная, довольно широкая и глубокая лужа. Запруженный фонтан. На одном ее конце играли и плескались детишки. Я отошел подальше, выбрал место, где никого не было, и опустился на четвереньки. Незаметно оглянулся, стараясь подсмотреть, как пьют другие - из ладоней или прямо из лужи. Увы, никого жажда не мучила. Я наклонился и начал пить. Вкус был отвратительный. Хлорка и, кажется, еще что-то. Трудно сказать. Я порадовался, что сделал прививки. И все-таки как себя вести, чтобы походить на примата? Впрочем, та же проблема возникала и в отношении родного вида: я никогда не знал, как себя повести. Другие, как мне казалось, всегда точно знали, чего они хотят. Я же, напротив, считал, что постоянно притворяюсь, и мечтал покончить с этим. Просто хотел быть человеком. Или приматом. Или тем, чем должен быть. Интересно, кстати, как эти приматы относятся к людям? Не бесит ли их наше любопытство, когда мы изучаем их, наблюдаем? Или они к нам терпимы? Ценят ли они то, что мы их кормим? Или не видят здесь никакой связи? Хотят ли они, чтобы мы присоединялись к стаду? Или у них просто нет возможности воспрепятствовать этому? Или не существует никакого стада? Я захихикал, представив, что здесь притворяются все до единого, пытаясь изобразить из себя обезьяну - как я сейчас. Вот смех! Хотелось перестать думать. Мозг жужжал, как машинка. - Ж-ж-ж-ж-ж... - сказал я. - В моей голове жужжит. Ж-ж-ж-ж-ж. Трень-брень целый день. На меня не взглянул ни один. У них были свои заботы. Мои слова ничего не означали. Слова здесь вообще ничего не означали. А кто, собственно, придал им значение? Я сам, кто же еще? Все слова и значения в моей голове были связаны с теми понятиями, с которыми их связал я. Связи могли быть ложными или, хуже того, некоторые могли быть ложными. Но только как это узнать? Откуда это вообще берется? - Ма-ма-ма-ма-ма... - произнес я. Младенец плачет и в ответ получает теплую материнскую грудь. Этот урок мы не забываем до конца дней своих, стараясь произносить те звуки, которые дадут нам возможность насытиться. В поисках ключевых фраз мы годами изводим друг друга нытьем и истериками. У людей не более команд, чем у роботов. Достаточно сказать: <Я тебя люблю>, - и в постель. <Я тебя ненавижу>, - и в драку. Не сложнее любой другой... машины. Каждый из нас воспринимает другого человека как машину. И управляет ею. Приматы отказались от языка, контрольные фразы больше не действуют. Можно жать на любые кнопки, но механизм уже сломан. - Шалтай-Болтай... болтай... болтай... Я почувствовал, что расплываюсь в улыбке. Очень забавно. Если повторять слово, причем достаточно долго, оно теряет всякий смысл. Но как утратить весь язык? Как можно забыть значения всех слов, звуков, если целую жизнь ты складывал их вместе? Как можно утратить даже способность произносить их? - Болтай... болтай... болтай... Мне сразу показалось, что я начал не с того. Сижу и пытаюсь разложить все по полочкам. А может, ничего и не надо выяснять? Ты просто... здесь. Пусть это глупо, но еще глупее пытаться найти логику. Для этого я слишком мало знаю. Вот если бы я... Все, кончай философствовать. Теперь ты - член стада. Я так сказал. Член стада, мать твою, в красных шортах, сидящий и ломающий голову, как стать членом стада. Тупица, пытающийся найти способ втереться в него, в то время как он уже там. Теперь я могу забыть обо всем, ибо я уже здесь. Мальчишка-подросток сел передо мной на корточки. Неприятно близко. Голый и грязный, с сальными темными волосами и длинным тонким носом. А глаза у него невероятно большие, удивительно прозрачного голубого цвета. Он с интересом смотрел на меня. - Привет, - сказал я, улыбаясь, и сразу понял, что сморозил очередную глупость - вложил в слова слишком много первоначального смысла. Мальчишка моргнул, но не отвернулся. Мне показалось, что меня проверяют. Словно стадо - некий макроорганизм, пытающийся понять, усвоил он меня или еще нет. Парнишка рефлекторно почесался. Давно не стриженные, грязные ногти - рука примата. Во всяком случае, его руки напомнили мне обезьяньи. Тощий, как бродячее животное, он сидел на ляжках, рассматривая меня. Я занялся тем же. Только теперь не старался понять, кто он такой, а смотрел на него, как в объектив камеры. У него очень интересные глаза, неправдоподобного цвета. Слишком густые ресницы придают им загадочное выражение. Однако чем я так заинтересовал его? На его лице нельзя было прочесть ничего. Вот он весь как на ладони передо мной, но в то же время - за семью печатями. Нет, душа в нем жива, почему-то я знал это, но только и всего. Ни... мыслей, ни... личности. Однако это завораживало - сидеть и смотреть друг на друга. Что-то подспудное удерживало. Мы... были вместе. Флетчер разучивала со мной это упражнение - быть вместе, напрягая душу. Я не мог отвести глаза и не хотел. Взаимопроникающий взгляд вызывал удивительное умиротворение. Я понял, что меня смущает в его глазах. Они были чересчур женоподобными. Девушка с такими глазами тянула бы на фотомодель или кинозвезду. У парня же они... ошеломляли. В них было странное спокойствие. Мальчишка протянул руку и дотронулся до моего лица. Словно обезьяна, изучающая незнакомый предмет. Он потрогал мои волосы, слегка взлохматив их. Его прикосновения были настороженными, как у зверька, который убегает при малейшей опасности. От него пахло пылью. А потом он вдруг отдернул руку и замер в ожидании. Не знаю как, но я понял, чего он ждет - меня явно приглашали. Когда он снова потянулся ко мне, я тоже потрогал его лицо: пощупал волосы, скользнул пальцами по щеке. На его лице заиграла улыбка. Он взял мою руку в свои - она выглядела невероятно чистой в его ладонях. Он понюхал мои пальцы, мягко и нежно лизнул и снова улыбнулся. Ему понравилось, каков я на вкус. Он отпустил мою руку и снова выжидательно замер. Наверное, теперь моя очередь? Я понюхал его руки, лизнул и тоже улыбнулся. Он улыбнулся ответно. Все в порядке. Взаимное представление закончено. Парнишка поднялся на ноги и пошел, даже не поинтересовавшись, иду ли я следом. Не знаю почему, но я пошел за ним, поджимая пальцы и чувствуя, насколько непривычно ходить босиком. И еще мое тело ощущало какое-то... неудобство, что-то тянуло меня назад. Я остановился, сбросил шорты, переступил через них и почувствовал, что начинаю исчезать, растворяться в толпе, в стаде, среди тел. Если идти туда, то голым. Свободным. Понятным. Отринув условности. Не сопротивляйся тому, что обволакивает тебя, как тепло солнца. Купайся в нем. Тебя больше ничто не держит. Пусть все идет так, как идет. Смейся. Ощущай. Делай глупости. Сходи с ума. Не обращай внимания на шум в голове. Он ничего не значит здесь. Только смущает. Какие-то понятия? Глупости! Чувствуй... Я помотал головой. В недоумении. Начал возвращаться в реальность... ... Медленно огляделся, недоумевая. В поисках чего? Я потерял счет времени, слоняясь в потемках. Помнил, как останавливался попить из пруда, помочиться в илистый ров на восточном конце площади, как почувствовал голод и безошибочно нашел грузовики, въехавшие в толпу. Оторвал кусок пищи, сел и проглотил ее. Недоуменно припоминал, что... собственно, случилось? Эпизоды никак не хотели складываться вместе - мешали какие-то провалы в памяти. Что-то возникало и тут же исчезало, как на русских горках. Никакой связи. Я самонадеянно считал, что смогу разобраться во всем этом, но груз был мне явно не по плечу. Пора сматываться отсюда. Я встал и направился к джипу. Вернее, к тому месту, где раньше стоял джип. И Флетчер тоже. - Я ухожу, - заявил я, подергав ошейник. - Ничего не получилось, Флетчер. Вы меня слышите? Это я, Джим. Я дотронулся до ошейника, как до ладанки, от него зависела моя жизнь. - Флетчер?.. Ответа не было. Может быть, ошейник вышел из строя? Теперь это не имело значения. Я направился прямиком к джипу. Тут до меня дошло, что я голый. Некоторые особи проводили меня взглядами, потом вернулись к своим заботам. Своей пище. Своим друзьям. Играм. Большинство из них тоже были голыми. Они кружились. Я никак не мог найти шорты, потом перестал их искать: в джипе наверняка есть одеяло или какая-нибудь одежка. Я остановился и медленно повернулся вокруг своей оси, осмотрев площадь. Да где же... я нахожусь? Только без паники. Все идет хорошо. Она конечно же наблюдает за мной из укрытия. Наверняка решила, что ей не стоит слишком близко подходить к стаду. В воздухе повис гул. Я повернулся. Откуда? Тоненько гудели детские голоса. Каждый на свой лад, но... Вступили женские голоса. Целый хор атональных завываний. Одни гласные. Нет, только не это! Это должно произойти только завтра. Боже! Собрание стада. Самонастройка участилась. Мне предстоит пережить это дважды! Остальные присоединились к нестройному гулу. Какофония. Попытки найти общую мелодию. Надо срочно убираться, пока я что-то помню. Я беспокойно оглянулся. Стадо организовывалось. По сравнению с прошлым разом - чересчур быстро. Мужские голоса загрохотали раскатами, словно из-под земли. Женские напоминали небесный хор. Ребячьи звучали тоненько, сладко... и удивительно музыкально. И я... слышал, чего они хотят - каждый по отдельности. В воздухе гудел резонанс, и каждый из нас старался подстроиться под него. Я крутился волчком, пытаясь найти выход, и чувствовал, что вот-вот растворюсь здесь без остатка. Кружась... Мое тело завибрировало. Захотелось влить в хор свой голос, он рвался из меня и хлынул наружу, как хрип ненастроенного приемника: <Мммммхххммммххм-мм.. .> Что-то сладилось, я впал в хор и слился с ним. Звук вырывался за рамки Вселенной. От меня остался только голос. Все подпевали мне. Я издавал звук, и он вибрировал в горле других, отдавался в их телах. Все тела, все руки кружились... ... Не погибшие... ... Нет... ... И.... ... Кружась... ... Нашедшие... ... Дом... ... Здесь... ... Спрятав... ... Шись. ... Жизнь? В. Как можно отличить хторранина родом из Вермонта? О. Прежде чем сожрать ребеночка, он поливает его кленовым сиропом. 50 ЧЕРНАЯ ЛЕДИ Мы с Господом давным-давно пришли к соглашению: я не прошу Его решать мои проблемы, Он не озадачивает меня своими. Отношения у нас просто великолепные - у Господа полно своих дел, у меня тоже. Соломон Краткий Толстая черная леди была голой. Она сидела на старой тумбочке и смеялась, а при виде меня так и зашлась от хохота. Ее глаза блестели сквозь щелочки. Я не сдержался и подошел ближе. У нее были полные, невероятно огромные груди. Они тряслись при каждом движении, при каждом толчке исходившего из нее веселья. Соски были большие и темные на фоне шоколадной кожи. Мясистые, бревнообразные руки тоже тряслись от избытка жира. Я поймал себя на том, что ухмыляюсь во весь рот. Бедрам можно было посвятить поэму. Я любил ее. Да и кто бы устоял на моем месте? Она излучала радость, как свет. Мне хотелось искупаться в этом свете. Она знала, что я стою перед ней и рассматриваю ее. Она знала, что я рад, но не делала ничего - лишь тряслась от хохота. Мне хотелось спросить, кто она, но только я это уже знал. Ей бы не удалось ничего скрыть. Она поняла, что я догадался, и захохотала еще пуще, покатываясь от своей шутки. Скорее, от нашей шутки. Мы смотрели друг на друга и хохотали как сумасшедшие. Так не шутил еще никто во всей Вселенной. Каждый знал о том, что о нем знает другой, и понимал, как глупо выглядим мы оба - но мы продолжали веселиться, пока не упали друг другу в объятия. Объятия черной толстой леди - настоящие объятия, не трепыхнешься. Я был счастлив. Она любила меня. Я мог бы остаться с ней навечно. Она смеялась, качала меня, ворковала какие-то глупости. Я шепнул: - Я знаю, кто ты... - И я тебя знаю, - прошептала она. Я оглянулся на окружавших нас, хихикнул и, повернувшись к ней, снова шепнул: - Нам не стоит разговаривать здесь. Она зашлась в приступе истерического хохота и прижала меня к огромным грудям. - Все в порядке, мой зайчик. Никто нас не слышит. И не услышит, пока мы не захотим. Она погладила меня по голове. Сосок был около моего рта. Я поцеловал его, и она рассмеялась. Я робко взглянул на нее. Леди наклонилась и прошептала: - Не стесняйся, мой зайчик, ты же знаешь, как твоя мамочка любит тебя. - Она подняла грудь и направила сосок мне в рот, и - на какое-то мгновение - я снова стал маленьким, в безопасности и тепле материнских рук, по-младенчески беззаботным... - Мамочка любит тебя. Все у нас хорошо. Мамочка сказала <да>. Пусть она придет сюда и обнимет тебя, зайчик... По моим щекам снова потекли слезы. Я взглянул на <маму> и спросил: - Зачем?.. Ее лицо было добрым, глаза - глубокими. Она убрала мои руки от лица и стерла мои слезы толстым черным пальцем. - Мама, - снова сказал я. - Почему... ты захотела, чтобы это случилось здесь? Мамино лицо стало грустным. Она шептала что-то, но я не понимал слов. - Что, мамочка? Я не понимаю... Ее губы двигались, но никаких внятных звуков с них не слетало... - Мама, пожалуйста... Что с тобой? - Баба-баба-баба... - булькала черная леди. - Мама, мамочка! - возопил я. Но она больше не была мамой. Отвратительная жирная вонючая черная тетка. Она больше не смеялась. Я не знал ее и не хотел знать... Я опять заплакал. Я плакал и плакал обо всем, что потерял, а больше всего из-за мамы. Мама, не покидай меня, пожалуйста... Мама... В. Как вы поступите с хторранином, только что проглотившим пятнадцать младенцев? О. Суну два пальца ему в пасть. 51 <ГЛОБАЛЬНЫЕ ШАХМАТЫ> Счастье - не цель, а побочный продукт. Соломон Краткий Когда мне исполнилось пятнадцать, я открыл для себя шахматы. Дома имелось по меньшей мере три десятка шахматных программ, в том числе <Гроссмейстер Плюс>, которая выиграла этот титул и удерживала его до тех пор, пока не ввели правила, исключающие искусственный интеллект. Остальные были либо общедоступными версиями, либо копиями, которые присылали моему отцу. Одна из программ, <Харли>, позволяла наделять фигуры новыми качествами, так что можно было играть в неканонические, или <сказочные> шахматы. Насколько я помнил, шахматы никогда не увлекали меня, потому что казались слишком строгими, но с <Харли> я мог варьировать игру по своему собственному разумению, делал шахматы такими, какими видел их в своем воображении. Свое пятнадцатое лето я провел, изобретая новые фигуры и новые шахматные поля. Одну из фигур я назвал <путешественником во времени>. Он мог опережать игру на любое число ходов, только сначала их надо было записать. Если в момент материализации путешественника его позиция оказывалась занятой, то обе фигуры исчезали. Только так и можно было съесть путешественника - подставить пешку в месте его появления. Другой фигурой был гигантский <Гулливер>. Он занимал сразу два поля, но только одного цвета, так что между ними всегда оставалось свободное пространство. Он стоял с широко расставленными ногами и за один ход мог передвигать только одну ногу. Съесть Гулливера можно было разместив противника под ногами. Лучше всего - <мину замедленного действия>. Две другие фигуры я назвал <волшебником> и <троллем>. Волшебник ходил как слон, только запереть его было нельзя. Он нарочно подставлялся другим фигурам, и если попадал под их удар, даже непредумышленный, то неосторожная фигура погибала. Неуязвимым для волшебника был только тролль, потому что он никому не угрожал. Большой инерционный кубик мог передвигаться лишь на одну клетку за один ход. Он никого не мог съесть, и никто не мог съесть его. Тролль блокировал путь другим фигурам. Еще я изобрел <могильных воров>, <вампиров> и <зомби>. Воры передвигались по туннелям под доской. Вампиры атаковали неприятельские фигуры, превращая их тоже в вампиров. Сделав ход зомби, его уже нельзя было остановить - он продолжал ходить до конца игры. Для игры с этими придуманными фигурами мне пришлось изобрести огромное сферическое игровое поле. Перед началом фигуры противников выстраивались на противоположных полюсах шара. Потом оказалось, что во избежание маневрирования придется обозначить океаны или пустые пространства, где не могла передвигаться ни одна фигура. Очень скоро я добился того, что в мою игру можно было играть только на многоканальных терминалах с высоким разрешением. Иначе нельзя проследить за тем, что происходит сразу на всем шаре. Потом я добавил еще <штатских> - фигуры, соблюдавшие нейтралитет, пока они не примыкали к одной из сторон или не призывались на службу. Начинали они как пешки. Кроме того, я изменил исходное построение фигур и план доски, чтобы уйти от строгой дебютной теории. Теперь первая сотня ходов стала почти непредсказуемой. К концу лета я записал свою версию. Она оказалась такой огромной и сложной, что игровая часть программы думала почти пять минут, перебирая существующие варианты, прежде чем сделать ответный ход. Я прогонял программу на отцовском настольном персональном мультисистемном <Крэе-9000> с рабочей частотой 2 гигагерца, 256-канальным оптическим процессором и возможностью псевдобесконечной параллельной обработки данных. От гордости я раздулся, как индюк. Еще бы! Никому еще не удавалось вызвать заметную задержку в работе логического процессора <Крэя>. Но когда я показал это отцу, он объяснил, что задержка вызвана в основном ненужным ветвлением. Я позволил своей программе проверять любой возможный ход, а иногда десять ходов вперед в поисках преимущества, прежде чем она делала выбор. Тогда отец научил меня правильной обрезке логического древа, или, иными словами, тому, как вырастить самоупорядочивающееся логическое древо. Он показал, как вводить в программу поиск плодоносящих и мертвых ветвей. Переписанная версия моих волшебных шахмат делала ответные ходы быстрее, чем я успевал убрать пальцы с клавиатуры. Помнится, я тогда здорово разозлился на отца. Разумеется, он хотел помочь мне, и я, конечно, был благодарен за возросшую скорость, но бездушная безапелляционность машины наводила на меня тоску. Я чувствовал себя полным идиотом, словно ответ был настолько очевиден, что машине даже не требовалось подумать над ним. В конечном итоге я даже ввел в программу случайную задержку, но это было совсем не то. Когда же я наконец стал по-настоящему играть в шахматы, у меня возникло очень интересное ощущение. Мое восприятие шахмат изменилось. Я больше не относился к игре как к доске с передвигающимися по ней фигурками. Скорее, я видел различные пучки стрел, перекрывающиеся поля переменной величины, а сами фигуры лишь показывали зоны влияния и контроля. Суть игры заключалась не в тактике и стратегии ходов, а в возможностях и взаимном влиянии фигур. Это было странное чувство - смотреть на шахматную доску и понимать, что ни она, ни фигуры на самом деле не нужны вообще. Они лишь занимали физическое пространство, как бы символизируя собой настоящие связи, которые и составляли суть игры. Фигуры претерпели метаморфозу - теперь они показывали зону своего влияния. Король превратился в квадрат со стороной в три клетки, королева - в звезду с мощными лучами, ладья - в скользящий крест, слон - в косой крест. С тех пор, играя в шахматы, я не смотрел на фигуры, а следил за их пересекающимися связями. Я переписал программу еще раз, добавив возможность видеть на экране относительную силу противоборствующих сторон. Фигуры были черные и белые, зоны, которые они контролировали, - красные и зеленые. Чем сильнее те или иные поля находились под контролем черных, тем краснее они были на экране. И наоборот, контроль белых давал зеленые поля. Если их влияние уравновешивалось, то поле становилось желтым. Стало легче следить за всем глобусом и видеть сильные и слабые точки. Но теперь это была другая игра. Я передвигал фигуры не для того, чтобы ходить ими, а чтобы менять цвет игрового поля, контролировать пространство, что стало важнее, чем его захват. Потеря фигуры могла уменьшить зону контроля. Выигрыш определяли не прямые действия, а демонстрация угрозы. Шахматы переродились. Игра сводилась не к действиям, а к сохранению равновесия. Настоящие схватки почти совсем исчезли; в основном остались только мелкие стычки. Когда кто-нибудь проигрывал, то он капитулировал перед неизбежным. Иногда возникали яростные битвы, обычно скоротечные и жестокие, которые заканчивались истреблением обеих сторон. Помнится, на отца это произвело большое впечатление. Он провел за игрой даже больше времени, чем я. Потом он послал ее на экспертизу одной из компаний, занимающихся проверкой электронных игр. Я уже почти забыл обо всем, когда пришел ответ. У меня начались занятия в школе, и отец сам внес в программу несколько незначительных поправок в соответствии с замечаниями рецензентов, назвал игру <Глобальными шахматами> и запустил ее в компьютерную сеть. За первый год я заработал восемьдесят тысяч бонами. Совсем не слабо. Потом доход снизился до тысячи бонами в месяц, которые отец посоветовал вложить в школьный траст. Но главным во всей этой истории был момент, когда шахматы перестали быть для меня шахматами, а предстали чем-то совсем иным - ощущением связей, которые на самом деле и есть суть этой игры. От фигур осталась только их суть. То же самое произошло и в стаде: я научился видеть суть. В. Как хторране называют <лягушатник>? О, Окрошка. 52 ПОКОЙ Подавая доллар, не требуй сдачи. Соломон Краткий Ощущение реальности то исчезало, то возвращалось. Мозг был чем-то посторонним. Странно: казалось, он больше не принадлежит мне. Я стал лишенным телесной оболочки сторонним слушателем. Звучащее в голове бормотание больше не имело ко мне никакого отношения. Это была паутина замкнутых связей. Компьютер из мяса. Реактор, в котором кипели миллионы лет истории. Кожа рептилии. Обезьяньи инстинкты. Я захохотал. - Помогите! Я замурован в человеке. А потом заплакал - все это так грустно! Почему я человек? Зачем Бог создал нас такими? Безволосыми приматами! Я осознал весь ужас своего положения. У меня в голове компьютер, от которого я не могу отключиться. Вышедший из-под контроля механизм для хранения и обработки данных. Там по-прежнему всплывали и булькали мысли, образы и чувства - как пузыри в болоте. Казалось, что я тону в нем. Я больше не желал все это слышать. Наконец мне удалось. Я мог видеть собственные мысли - очень ясно, - а тело автоматически следовало за каждой мыслью, не задаваясь никакими вопросами. Сознание и тело слились воедино. Тело было роботом, а я - душой, запертой внутри, всевидящей и всеслышашей. Я не мог ничем управлять, будучи просто включенной машиной. Даже выбор ее действий осуществлялся автоматически. Сначала я подумал... Подумал. Гм. Забавно. Как можно думать о мыслях, не мысля? Мышление - ловушка, оно неизбежно заведет в тупик. И я перестал думать. Я просто... смотрел. Созерцал происходящее. А вокруг был покой. Как тогда... ... когда мне было шестнадцать. Отец взял меня на симпозиум программистов на Гавайях. Дорогу я оплатил из гонорара за <Глобальные шахматы>. Таково было правило отца: делай все, что хочешь, если можешь себе это позволить. В первый же день трое из оргкомитета потащили нас на обед. Мы пошли во вращающийся ресторан, какие обычно устанавливают на крыше самого высокого отеля. Помнится, одна из дам спросила, как мне нравится Гонолулу, и я ответил, что не могу понять, в чем дело, но он чем-то неуловимо отличается от других городоз. Она улыбнулась и посоветовала посмотреть в окно. Я так и сделал. В наступающих сумерках я долго рассматривал улицы Гонолулу. Машины как машины, автобусы как автобусы. Дорожные знаки, уличные фонари - все выглядело так же привычно, как в Калифорнии. Даже архитектурный стиль похож. Все то же самое можно увидеть в пригороде Окленда или Сан-Фернандо-Вэлли. <Простите, но я все же не пойму, в чем отличие>. <Нет рекламных щитов>, - пояснила дама. Я снова выглянул в окно и убедился, что она права. Уличная реклама отсутствовала. Законы штата запрещали вывешивать знаки, превышающие определенные стандарты. В этом заключалась одна из причин, почему Гавайи всегда казались туристам такими тихими. Когда вы гуляете в центре любого города мира, на вас обрушивается шквал рекламы, напоминающий постоянный назойливый шум в ушах, и в целях самосохранения необходимо закрывать глаза и затыкать уши, спасаясь от назойливой галиматьи. Рекламодатели знают это и увеличивают размер реклам, делают их ярче, усиливают эмоциональность, все настойчивее вдалбливают их в ваши головы. И вы с еще большим трудом стараетесь их не замечать. Но... стоит попасть в место, где сей источник мозгового шума отсутствует, как внезапная тишина оглушает. Та дамаа из Гонолулу рассказала мне, что большинство людей даже не замечают рекламных щитов, но как только реклама ж чезает, тут же ощущают какую-то смутную тревогу. <Как и ты, - добавила она. - Они воспринимают это как внезапно наступившую тишину>. <Мне нравится>, - ответил я тогда. Такая же тишина стояла в стаде. Пока сам не прочувствуешь тишину, нельзя оценить, какой шум стоит вокруг. Шумы всего мира, пульсирую щие в нашем мозгу, делают нас ненормальными, не дают увидеть небо, звезды, заглянуть в душу любимого человек ка. Не дают нам прикоснуться к лику Творца. А в стаде шум отлетает, и с тобой остается только радо-стное чувство пустоты и света. Покоя. Я подумал, что именно за этим люди и приходят За покоем. Пришел и я. И не собирался уходить. В. Как хторране называют акушера? О. Поставщик провизии. 53 НОВОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО Род человеческий продолжает существовать - даже вопреки тому, что он человеческий. Соломон Краткий Я помню крики. Все кричат и бегут. Я помню бегство Куда? Я помню оплавленные ущелья улиц, разбитые мостовые, толпу, бросившуюся врассыпную. Выстрелы. Сирены. Пурпурный рев. Я помню, как прячусь. Грязь. Отвратительный запах. Солоноватая вода в лужах. Голод. Скитания. Поиски. Стремление снова попасть в стадо. Кто-то громко кричит прямо в ухо, бьет меня по лицу. Больно! Разве можно бить по больному? Не бейте меня! Я помню, как плачу... И снова удары... Еше удары... Наконец я заорал: - Черт возьми!.. Прекратите сейчас же! - Слава Богу! Он приходит в себя. Я помню... - Джим! Посмотри на меня! - Кто-то схватил меня за подбородок. Женщина. Темные волосы. Напряженное лицо. - Джим! Как меня зовут?! - Мя?.. Мя?.. Ня?.. Удар! Слезы текут из глаз. - Мя?.. - Я пробую снова: - Ня?.. И снова удар! Я кричу. Она держит мое лицо и кричит в ответ. Если бы я мог издать нужный звук... Ведь один раз это удалось... - Черт возьми!.. Флетчер, да прекратите же, в самом деле! Больно. - Кто я такая? - Вы - Флетчер! А теперь оставьте меня в покое. Хотелось свернуться калачиком и укрыться чем-нибудь с головой. - А вы кто такой? - А? - Ну-ну, Джеймс, кто вы такой? - Я был... Жем... - Кто? - Жем... Нет, Джеймс. Эдвард. - Джеймс Эдвард, а дальше? - Дальше? - Фамилия как? - Ка? Ка? - Мне так мягко и тепло. - Как? Сейчас покакаю... Бац! Мое лицо звенело, горело от ударов. - Кто вы такой? - Джеймс Эдвард Маккарти. Лейтенант армии Соединенных Штатов, Агентство Сил Специального Назначения. Нахожусь на выполнении особого задания! Сэр! Может быть, теперь она оставит меня в покое. - Хорошо! Ну же, возвращайся, Джим. Не останавливайся! - Не желаю, черт возьми! Не хочу! Дайте мне досмотреть сон! - Он закончился, Джим! Ты просыпаешься! Ты больше не заснешь! - Почему? - Потому что сегодня уже суббота. - Суббота?! Вы должны были забрать меня во вторник. - Мы не могли найти тебя. - Но ведь ошейник?.. Я посмотрел на Флетчер как побитая собака. - Где он, Джим? Ты не помнишь? Я потрогал шею. Контрольный ошейник исчез. Я был голый и дрожал. Холодно. - М-м. Я совсем смутился. Флетчер закутала меня в одеяло, и я снова стал проваливаться в небытие. Мне было необходимо успеть спросить кое-что: - Я... Э-э... Как нашли... меня? - Мы наблюдали за стадом. И надеялись, что ты сумеешь вернуться. К счастью, ты смог. - Вернуться... Я сам вернулся? - Несколько подонков из Южной Калифорнии нагрянули сюда в поисках грязных развлечений и спугнули стадо. Началась паника. Что самое поганое - были убитые и раненые. Это самое поганое. Ты меня слушаешь? - Да! - быстро откликнулся я. Она опускает руку. Опустила. Сознание возвращается... возвратилось. Кто-то сунул мне горячую кружку. Я машинально отхлебнул. Горько. Кофе? Я поморщился. - Что это за говно? - Эрзац. - Эрзац чего? - Говна, разумеется. Мы не настолько богаты, чтобы потреблять настоящее говно. - Я давно ем говно, - заявил я и неожиданно ухмыльнулся. - Эй! Я снова жив. И придумал каламбур. Давно - говно: В-С-Е Р-А-В-Н-О. Усекли? Кто-то тяжко застонал. Флетчер улыбнулась и сказала: - Никогда бы не подумала, что дрянной каламбур так меня обрадует. Отличный знак, Джим! Ты вновь обретаешь язык. Я заглянул в глаза Флетчер, словно никогда их не видел. Они были светлые и глубокие. Теперь я говорил только для нее: - Флетч, я все-таки понял, что там, в стаде. Не знаю, сможешь ли ты осознать, не пройдя через это, но я-то прошел. Трудно выразить словами, насколько было хорошо... И страшно... Сначала я решил вернуться... И одновременно не хотел, чтобы ты забрала меня. Это... - Я махнул на толкущиеся сзади тела. - Вот это - конец человеческого рода. И запросто может выйти из- под контроля. Запросто. Надо что-то делать, Флетчер. Не знаю что, но надо. - Можешь объяснить, что это было? Я перевел дыхание. Посмотрел на стадо, потом на Флетч. - Нет. Могу лишь предположить и описать, что произошло со мной. Только любое объяснение будет... лишь тонким срезом правды, причем не всей правды. Но... как бы то ни было, слова там ничего не значат. Они превращаются в бессмысленные звуки. Все становится отстраненным. Я замахал руками, словно хотел стереть все сказанное. Отхлебнул еще глоток этого ужасного эрзаца. Снова посмотрел в глаза прекрасной Флетчер. Надо бы с ней переспать. Почему я не додумался до этого раньше? - Это нечто вроде первобытной общины. Понимаете, там... создано какое-то свое, замкнутое пространство. В границах этого пространства перестаешь быть человеком в нашем понимании и становишься таким, каким они хотят видеть человека. Там человекообразные заключили взаимный договор. Homo sapiens решил, что разум бесполезен, и отказался от него, осваивая нечто иное. Это похоже на телепатию, Флетчер, - оно обволакивает. Чем ближе подходишь, тем легче отказаться от языка. Ты как бы излечиваешься от языка как от сумасшествия, на которое все мы добровольно согласились. Но там заключен новый договор: на существование без мыслей, без языка, без общепринятых ценностей. Они живут только настоящим - от прошедшей секунды до следующей. Это... Я снова пытаюсь объяснять, заметили? Чем больше мы стараемся объяснить, тем больше запутываемся. А всему виной наш разум. Она прижала палец к моим губам и прошептала: - Ш-ш. Не волнуйся, отдохни. Я запустил пятерню в волосы. Они свалялись в колтун. Хорошо же я выгляжу! - Что ты чувствовал, Джим? - Трудно передать... - Я посмотрел на Флетчер и ощутил, как по щекам струятся слезы. - Это было чувство... свободы. Словно мой мозг паразитировал в чьем-то теле, и некоторое время спустя я освободился от него. А теперь, когда меня вернули обратно, мне так... жалко и непередаваемо грустно. - Я снова посмотрел на стадо. - Они... такие счастливые. Флетч крепко обняла меня. Я не ощущал ничего, кроме ее тепла и запаха цветов. Нас окружали какие-то люди, но мне было все равно. Больше я не сдерживался; зарылся лицом в ее грудь и рыдал, сам не зная почему. Она гладила меня по голове. Я чувствовал, насколько я грязен, но ее это не смущало. Она предложила: - Хочешь, изложу официальную версию? - Какую еще версию? Она обхватила меня руками. - Согласно официальной версии, мы еще не перестали жалеть о том мире, который потеряли. О годах, что были до эпидемий. Как еще относиться к смерти целой планеты? Ее вопрос повис в звенящей тишине. Я снова нащупал кружку. Пойло уже достаточно остыло и вкус почти не чувствовался, да я и привык к нему. Или привыкну за ближайшую сотню лет. Я натянул одеяло. - Как ты себя чувствуешь? - спросила Флетчер. - Хорошо. В самом деле. - Я посмотрел в небо, потом на стадо, уходившее в Брукс-Холл, в свой ночной загон. - Мне бы тоже поспать... Я с надеждой взглянул на Флетчер. - Да, - согласилась она. - Но только не с ними. Больше ты никогда не придешь сюда. Кто-то помог мне забраться в машину <Скорой помощи>, и мы отправились в Окленд. В. Какой у хторра национальный вид спорта? О. Прятки: <Кто не спрятался, я не виноват>. 54 КОФЕ Что меня радует в самовлюбленности, так это полная взаимность. Соломон Краткий Всю ночь мне не давали спать. Накачали под завязку кофе - нашли-таки настоящий - и продолжали говорить со мной. Я постоянно канючил, чтобы меня отпустили, но Флетчер неумолимо повторяла: - Пока нельзя. Потерпите еще немного. - Зачем? Чего вы ждете? - хныкал я. В последний раз я хныкал в пятилетнем возрасте. В конце концов Флетч призналась: - Мы хотим, чтобы вы проснулись человеком, а не животным. Необходимо проверить, как ваш мозг реагирует на слова, а во сне вы лишены языка. - Я проснусь человеком, - убеждал я. - Ну, верите? - Можете поручиться головой? - Головой? - Если проснетесь завтра невменяемым, мы вас убьем, договорились? - Что?! - Я сказала: если проснетесь завтра животным, мы вас убьем. - Э-э.. - Я протянул кружку: - Можно еще кофе? Флетчер улыбнулась. - Ну вот видите - с вами все хорошо. - Тем не менее кофе она налила. - Предполагалось оставить в комнате негромко работающее радио, но тут мнения разделились. Одни считают, что это вернет язык, а другие говорят, что источник невнятных звуков снова выведет вас за границу сознания. - Она вздохнула. - В конечном итоге мы договорились, что вы должны выкарабкиваться самостоятельно. В определенном смысле - должны сделать выбор. - Она заглянула мне в глаза. - Понимаете, о чем я? Я знаю, что вы хотите вернуться и будете сопротивляться зову. Но хватит ли силы воли? Я опустил глаза. Ее взгляд слишком пронзителен. Мне хотелось от него спрятаться. - Думаю, что сумею, - сказал я, наконец подняв глаза на Флетч. - Попробую. - Не надо пробовать, надо сделать. - Она снова взяла меня за подбородок и подняла мое лицо. - Мне бы не хотелось потерять вас. Я кивнул. Хотя все слова казались мне сейчас ничтожными, но она хотела, чтобы я их произносил. Я почувствовал себя в ловушке. - Хотите, я вас научу одному приему? - Какому? - Повторяйте свое имя как мантру. Как только захочется спать, немедленно произносите нараспев: <Я - Джеймс Эдвард Маккарти. Я - Джеймс Эдвард Маккарти>. - Зачем? Какой от этого толк? - Пусть это будет своеобразная установка, чтобы завтра проснуться самим собой. С каждым днем будет немного легче. Обещайте. - Ладно, - согласился я. - Пусть это глупо, но я сделаю. - Отлично. - Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. - Теперь можете заснуть. Засыпая, я вдруг поймал себя на том, что привычным движением обнимаю подушку. Кто спал со мной в стаде? Я помнил изгиб позвоночника, тепло кожи, прозрачные глаза. Я не мог без него... Я пробудился, лишившись моего партнера. Обнаружил, что лежу на непривычном белоснежном месте. Накрытый жесткой белой простыней. Я ведь... - Джеймс Эдвард Маккарти! Меня зовут Джеймс Эдвард Маккарти! Я расхохотался: сработало! В тумбочке я нашел комбинезон. Неизменный армейский комбинезон. И пару тапочек. Вполне достаточно для задуманного. Во-первых, я должен был сообщить Флетчер, что наконец-то вернулся. И во-вторых, я знал, как танцевать перед червями. Д Какхторране называют бронетранспортер? О. Банка тушенки. 55 ПОД ЗВЕЗДОЧКОЙ Разве можно отнимать от груди слепых котят? Подождите, пока у них вырастут острые коготки - тогда кошка сделает это сама. Соломон Краткий Но не успел я что-либо сделать, как меня вызвал генерал Пул. В комбинезоне я чувствовал себя неловко. Не поднимаясь, он указал пальцем на стул и спросил: - Чья идея была отправить вас в стадо? - Моя. Он покачал головой. - В мои времена, лейтенант, за эти слова вы загремели бы в штрафную роту. Тогда офицеры не вольничали. - Да, сэр, - ответил я, с трудом удерживаясь от соблазна сказать, что его времена прошли. - Но как бы ты ни умничал, - продолжал он, - задание исходит от научного отдела, а там, вероятно, решили, что мнение армейского начальства излишне. Я прав? - Нет, сэр. - Я пытался понять, куда он клонит. - Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что мой командир, полковник Тирелли, дала разрешение. Генерал никак не отреагировал. Он водрузил на нос очки и уставился в папку, лежащую на столе. - Вы офицер научной службы, так? У вас есть диплом? - Нет, сэр. Пока нет. - Вам назначен срок экстернатуры? - Три года, сэр. Я прохожу каждый спецкурс в среднем за шесть-восемь недель. Шесть дней в неделю я работаю по три часа за терминалом. Мне кажется, все идет неплохо. Правда, сейчас немного отстал, но надеюсь наверстать после завершения операции. - М-да, после операции. - Генерал Пул закрыл папку и поднял голову; за стеклами очков глазки его казались маленькими и злобными. - Скажу вам начистоту, лейтенант: на вашем месте я бы не строил грандиозных планов на будущее. - Не понял, сэр. - Ваша завтрашняя операция выглядит самоубийством. - При всем уважении к вам, сэр, не могу согласиться. - Я и не ждал, что вы согласитесь. Но факт налицо: эта операция имеет... весьма сомнительную ценность для армии. Вы меня понимаете? Именно поэтому я не возражал против вашего добровольного участия. - Что? Он постучал пальцем по папке. - Вы уже заработали звездочку. - Ага, - вырвалось у меня. - Серебряную. От вас лично. И сразу же пожалел о своем глупом каламбуре. Генерал, похоже, начал терять терпение. - Звездочка - это такая маленькая пометка под строкой. В данном случае она означает, что вас разрешено использовать в смертельно опасных ситуациях. - Потрясающе! - восхитился я. - И как же я ее заработал? - Одно из двух. - Он принялся загибать пальцы. - Первое: возможно, вы телепат. Случайно, это не так? - Нет, насколько мне известно. Если только кто-нибудь не подкрался сзади и не вживил мне в задницу секретный имплантант. - Гм. Сомневаюсь, черт побери. Вариант номер два: кто-то очень сильно разозлился на вас. Как насчет недоброжелателей? - Что есть, то есть, - согласился я. - Или... Существует еще третий вариант. Вы доказали, что способны выпутываться из самых безнадежных ситуаций и на вас можно положиться. К сожалению, в личном деле все эти звездочки никогда не расшифровываются. Но мы выясним, что вы за гусь, отправив вас на север. - Конечно. Спасибо, сэр. - Не спешите, лейтенант. Я вас вызвал, чтобы, как в старые добрые времена, поговорить по душам. Как это по-вашему, по-современному? Согласовать позиции, что ли? Генерал взял карандаш и аккуратно покатал его между ладонями, - Согласовать позиции? - Вот именно. Вам не помешает, если при выполнении задания вы будете работать на два фронта? - Сэр, боюсь, я не понял. Генерал Пул в упор посмотрел на меня. - Я ведь изъясняюсь достаточно ясно, сынок. Я ценю твой вклад в науку, но... хочу напомнить, что пока ты - солдат армии Соединенных Штатов Америки. - Не вижу здесь никакого противоречия, сэр, - осторожно заметил я. - Как мне кажется, и научный отдел, и армия занимаются общим делом... - Я поймал презрительный взгляд генерала. - Разве не так, сэр? - Это вы мне говорите, лейтенант? Какова цель операции? Я процитировал: - <Войти в контакт с кроликособаками и/или гастро-подами, имея в виду возможность установления впоследствии канала связи с ними>. - И добавил: - Сэр. Генерал нахмурился. - А какую цель преследуют обычные армейские операции? - О... - До меня внезапно дошло, к чему он клонит. - Уничтожение хторранской экологии. - Правильно. - Пул холодно посмотрел на меня. - Одни желают вступить в переговоры с этими тварями, другие хотят уничтожить их. Интересно узнать ваше мнение по этому поводу, лейтенант. На мгновение мне почудился наставленный на меня револьвер сорок пятого калибра. - Я... за гуманное разрешение конфликта, сэр. - Что это означает на деле? Вы будете убивать червей или нет? - Это означает, что я хочу сделать все, чтобы спасти максимум человеческих жизней. - И вы думаете, что переговоры с червями или кроликособаками помогут? - Не знаю. Как раз это мы и хотим выяснить. - Но вы считаете, что альтернатива уничтожению существует, не так ли? Я с трудом сглотнул и поднял на него глаза. - Да, сэр... Хотелось бы попробовать. - Понятно. Тогда я скажу вам кое-что еще, лейтенант. Беда в том, что люди, рассуждающие как вы, впустую расходуют бесценное для нас время и ресурсы. Вот если бы мы вышли на тех, кто стоит за хторранским вторжением, то, возможно, начали бы нечто вроде переговоров... Некоторые доболтались даже до того, чтобы поделить с ними нашу планету. - Сэр?.. - Поделить! - рявкнул он, не обращая внимания на мою попытку перебить его. - На черта им это нужно? Они уже выиграли войну! Какого дьявола затевать переговоры о мире? - Может быть, они не знали, что здесь есть мы! - запальчиво воскликнул я. - Может, они допустили ошибку. Может быть... - Нельзя убить пять с половиной миллиардов человек по ошибке. - Мы не знаем, что... Моя реакция поразила генерала. - Так, по-вашему, никакой войны нет? - Отчего же? Я знаю, что она идет, сэр! Я просто... - И вы хотите вести переговоры с врагом? Неужели он намеренно заводит меня? - Да! Хочу! Я хочу наконец выяснить, кто наш враг! Может быть, они так же недоумевают по нашему поводу... - Знаете, что мне не нравится в вас и остальных так называемых специалистах? Для вас нет ничего святого. Вы готовы все подвергнуть сомнению, зачеркнуть наше прошлое! Иногда я даже сомневаюсь, на чьей вы стороне... Я вскочил. - Будь все проклято! Пусть меня отдадут под трибунал, но если вы спятили из-за кого-то, то к ним и адресуйтесь! Я лишь хочу сделать то, чему меня учили. Армия США желает видеть в моем лице эксперта по червям, тысяченожкам, кроликособакам и остальным хтор-ранским видам. Да, не отрицаю, они меня очень интересуют. Ведь это первые внеземные формы, с которыми столкнулось человечество. Но прошу вас не делать скоропалительных выводов о моих. пристрастиях, сэр! Это оскорбительно! Я не меньше вашего хочу, чтобы хторра-не убрались с нашей планеты, но в то же время я достаточно трезво смотрю на вещи и понимаю, что это может и не произойти. И коль скоро это так, мне хотелось бы знать, как выжить. Ну а если вы считаете, что можно предотвратить вторжение, то поищите более преданную человечеству кандидатуру, чем я. Я буду сжигать червей, пока руки держат огнемет. Мое личное дело лежит перед вами. Почитайте внимательно - и все поймете! Но я никогда не соглашусь с человеком, который, не имея фактов, уже все знает наперед. - Я снова вежливо добавил: - Сэр. - И плюхнулся на стул. Генерал одобрительно похлопал в ладоши и улыбнулся. - А что, совсем неплохо. Вы не из тех, кто дает себя в обиду. Немного неотесанны, но это с годами пройдет. Я растерянно моргнул. - Простите, сэр? - Вот что, сынок, сядь спокойно и послушай еще тридцать секунд. То, что я думаю по поводу вашей увеселительной прогулки, не играет никакой роли. Ко мне никто не прислушивается. Пусть я считаю тебя круглом идиотом, а всю затею напрасной тратой драгоценного времени, зато научный отдел присвоил ей индекс <Три-А>, и мое мнение, как я уже сказал, никого не интересует. Однако, - продолжал он, - ты по-прежнему остаешься у меня в подчинении, и я отвечаю за твою жизнь. Раз уж ничего другого не остается, я хочу знать: уверен ли ты в том, что собираешься делать? Не я, а ты сам должен быть уверен в этом. По себе знаю, как сильно зависит результат от уверенности в себе. - Конечно, сэр. - Как мне кажется, вы действительно готовы поставить на карту свою жизнь и, что более удивительно, свою карьеру! Отдаю вам должное, лейтенант. С таким настроением вы имеете шанс вернуться живым. Тем не менее, - добавил генерал, - я бы на вашем месте не строил иллюзий. - Слушаюсь, сэр. Спасибо, сэр. - Мне показалось, что для полного счастья нам с Пулом сейчас не хватает только Сони и Мартовского Зайца. - Э-э... Хотите ознакомиться с моим планом? Я все хорошо продумал. Генерал покачал головой: - Нет. Я должен доверять вам. - - И все же, может, послушаете? - Лейтенант, не испытывайте судьбу. Вдруг ваш план окажется глупым и я передумаю? Нет, положусь скорее на вашу самоуверенность, чем на рассудительность. И на доверие к вам полковника Тирелли. Счастливого пути. Он встал и, перегнувшись через стол, протянул руку. Я поднялся и пожал ее. - Спасибо, сэр. - Да, вот что. Это, конечно, служит слабым утешением, но в случае гибели вам посмертно будет присвоено очередное звание. Так сказать, в качестве утешительного приза вашим родным. - А если не погибну? - Об этом поговорим после вашего возвращения. А теперь проваливайте отсюда ко всем чертям. У меня полно более важных дел. Он опустился в кресло, а я вышел, удивленно покачивая головой. В. Зачем хторранин сожрал Эверест? О. Чтоб не стоял на дороге. 56 КАК СТАТЬ ОБЕЗЬЯНОЙ Ненормальными нас делает прямо-таки психопатическое стремление к здравому смыслу. Соломон Краткий Почти всю неделю Флетчер тренировала меня. В первый день, утром, она объяснила мне, как надо слушать. - Ты как бы внимаешь всей душой... - начала она. - Да, и так пристально, - подхватил я, - что постепенно становишься тем, кому внимаешь. Флетчер удивленно посмотрела на меня. - Кто вам это рассказал? - Один телепат. - Ну, так он, или она, был прав. В тот же день, после обеда, она дала определение дерьма: - Вы часто произносите это слово, Джеймс, но вряд ли знаете, что оно обозначает. Дерьмо - просто расхожее выражение. Люди пользуются им, когда что- то не ладится. Это слово служит уловкой, извинением, оправданием, объяснением, призывом к разуму и так далее. Дерьмо - и все тут. Его используют, когда хотят оправдать свое нежелание нести ответственность за что-либо. Так вот, с этого момента каждый раз, когда у вас возникнут трудности и с ваших уст сорвется слово <дерьмо>, я буду шлепать вас по губам, договорились? На следующее утро Флетчер объяснила, как слушать еще глубже: - Закройте глаза и постарайтесь по-настоящему прислушаться к своим чувствам, к мыслям, к телу. Следите, какие воспоминания всплывают в мозгу. Выберите какую-нибудь ситуацию из прошлого или придумайте новую, присмотритесь к ней. Обратите внимание на свой организм: что вы испытываете, какие действия совершает ваше тело. Задумайтесь над ассоциациями... Этому мы посвятили все утро. После обеда разговор пошел о справедливости: - Известно ли вам, что большинство людей, беседуя, просто-напросто обманывают вас? Потом они осознают это и стараются объясниться или оправдаться, чтобы в конечном счете доказать свою правоту. Учтите, такая правота - злейший враг. Вы только запутываетесь еще больше. Надо стремиться не к правоте, а к справедливости. Если вы правы, значит, не прав кто-то другой - и он автоматически становится вашим врагом. Иного выхода для него просто не существует. Так и вы не имеете права входить в круг кроликособак, считая себя заранее правым только потому, что вы человек. Вы должны оставить свои печали, боль и озлобленность за чертой этого круга. Кроликособаки ждут от нас обмена информацией, а не кабацких плясок. Вы не можете позволить себе роскошь приобрести врагов в этом круге, Джеймс, - нам нужны партнеры. Утром третьего дня Флетчер объяснила, как центрировать чувство собственного <я>: - Ваш друг-телепат рассказывал о личности? Я кивнул. - Тогда вам известно, что вы не то, что вы думаете. Вы человек, который слышит мысли. Весь вопрос в том, действительно ли вы их слушаете. Знаете ли вы, что существует три уровня слушания? Первый - когда вы слышите звук. Второй - когда слышите его значение. И третий - когда слышите кроющийся в этом значении смысл. Если не слышишь сразу на всех трех уровнях, центрировать себя невозможно... - Я теряю нить. - Понимаю. Многое из того, о чем я говорю, взято из курса подготовки телепатов, а еще больше - из модулирующей тренировки. Все это не укладывается в вашу реальность - тот мир, который вы сами себе создали и из которого не можете выйти. Единственное, что вам остается, - разобраться, как он функционирует. Это главное. Метод основан на результатах наблюдений за людьми, познающими те или иные вещи, и их реакцией на них. Можете назвать это технологией жизни. До сих пор вы управляли механизмом, даже не прочитав инструкцию... Вторая половина дня была посвящена понятиям. - Вы называете предмет стулом. Но это не стул, а сгущение молекул, находящееся в данный момент в центре вашего внимания. Вы используете предмет для сидения, но это его качество существует только у вас в мозгу. Вот типичный пример понятия. Наш предмет является стулом лишь в той степени, в какой он удовлетворяет данному понятию. Если вы замерзнете, он перестанет быть стулом и превратится в дрова, пусть даже это будет другой стул. Вы следите за ходом мысли? Вы считаете, что связь между физическим миром и вашими понятиями о нем имеет смысл. Оказывается, это не так - конкретный смысл существует-только в вашем воображении. Допустим, вы считаете Землю плоской. Но разве она от этого станет плоской? А теперь - более сложный вопрос. Если вы считаете Землю круглой, то является ли она таковой? Не торопитесь... Правильно: ваши представления не имеют никакого значения. Земля - сплющенный у полюсов шар, что бы вы о ней ни думали. В отношении физической Вселенной у вас нет права голоса. Она - то, что она есть, независимо от вашего мнения о ней. Единственное, на что вы можете как-то влиять, - ваши поступки относительно реально существующего мира... Утром четвертого дня мы обсуждали творение: - Творение - не создание чего-то из ничего. Нельзя создать Вселенную. Самое большее, что можно сделать, - изменить в ней порядок молекул. Нет, истинное творение происходит только здесь. - Флетчер постучала по моему лбу. - Творение - акт дискриминации. Отделив одно от другого, вы создаете между ними пространство. Но вместе с тем творение - акт объединения. Соединив одно с другим, вы создаете новую сущность или новое взаимоотношение. Чтобы осуществить акт творения, надо провести линию, и ничего более. Линия либо соединяет, либо разделяет, либо окружает, причем проводите ее вы сами. Вопрос только в том, что вы хотите создать, какую линию выбираете. Хотите свести в один круг людей и кроликособак? Или хотите провести черту между людьми и червями? Прежде чем войти в круг, вы должны быть уверены, что нарисовали его правильно. Потом мы творили: - Вы готовы к последнему занятию, Джеймс? - Да. - У меня для вас плохие новости. - Постараюсь выдержать. - Ну смотрите. Так вот, вы - обезьяна. - Что? - Я вам докажу. Ваши прапрапрапрадедушка и пра-прапрапрабабушка лазали голыми по деревьям и питались бананами и кокосами. Вы - их прапрапраправнук. Вы живете в доме, но по-прежнему любите бананы и кокосы. Если вас раздеть и посадить на дерево, никто не заметит разницы. Понимаете? - Не уверен. В чем соль? - Соль в том, что вы обезьяна. Вы - представитель господствующего на планете вида, по крайней мере, вы так считаете, может быть чересчур самонадеянно. Но это к делу не относится. Можете считать себя кем угодно, потому что вы все равно остаетесь обезьяной. Разве вы - эталон? Большая часть человечества даже не знает о вашем существовании, а если бы узнала, то, возможно, не захотела бы видеть вас в роли типичного представителя. - Отличный способ унизить меня. - Послушайте, вам придется работать в реальном мире. Там будет лишь круг, а в нем несколько кроликособак и вы - обезьяна. Голая обезьяна, встретившая кроликособак. И говорить от лица какой-либо другой обезьяны с этой планеты вы не можете. Понятно? - Да, кажется, понятно. - Хорошо. - Флетчер взглянула на меня в упор. - Итак, кто вы? - Обезьяна. - Я почесал под мышкой, издавая нечленораздельные звуки. Флетчер улыбнулась. - Случка с самкой и бананы - на большее обезьяна не рассчитывает. Запомните это хорошенько, Джеймс. - Так что же мне делать: лопать кроликособак или трахать их? - Это уж как вы захотите. Вы должны четко представлять себе поведение обезьяны. Что происходит, когда она сталкивается с чем-нибудь новым? Какова ее первая реакция? - М-м... Она вскрикивает. Я вскрикиваю. - Верно: испуг. То же самое испытало человечество при хторранском вторжении. И мечется в испуге до сих пор. Ладно, что следует за испугом? - Страх. Это очевидно. - М-гм. Хорошо. Но это ваше мнение. У обезьяны есть только две реакции: страх и любопытство. Все остальное - лишь разновидности. На Земле нет ни одного животного, у которого этот основной механизм не был бы намертво запечатлен в коре головного мозга. Та же система и у нас - мы не можем не реагировать либо страхом, либо любопытством, причем по большей части страхом, просто чтобы держаться начеку. Девяносто пять процентов жизни мы держим руку на рычаге испуга. И не важно, сколько интеллекта накладывается на это, Джеймс. Интеллект всего лишь служит живой машине. Разум только поднимает порог внешнего проявления страха. Тот же механизм управляет и кроликособаками, независимо от того, как они устроены, к какой цивилизации принадлежат, кем себя считают. Тот же или аналогичный. Иначе их бы здесь не было. Я имею в виду основной механизм выживания. Без страха нельзя выжить. Эволюция автоматически вырабатывает его, поэтому вы должны знать, что эти существа будут бояться вас так же, как вы их. Я кивнул. Флетчер спросила: - Что следует за страхом? Я немного подумал. - Бегство? - Давайте представим, что вам некуда убежать от того, чего вы боитесь. Что происходит? - М-м... Я начинаю злиться? - Вы спрашиваете или отвечаете? Какое чувство вы начинаете испытывать, когда испугавший вас не уходит? - Гнев. - Верно. На смену страху приходит гнев. Как он проявляется? Я оскалился и зарычал. Флетчер улыбнулась: - Правильно. Вы начинаете пугать в свою очередь. Сначала ощериваетесь, рычите и строите страшные гримасы. Если это не помогает, начинаете кричать и визжать. А если и этого недостаточно, швыряете кокосовые орехи. Иными словами, разыгрываете целый спектакль. Так ведут себя все обезьяны. Вы поступаете так, когда возникает угроза вашему существованию или чему-либо, что вы отождествляете со своей личностью или считаете частью своей личности. Таковы составные части этого механизма. Если вам удалось испугать противника и он уходит - значит, механизм сработал. Вы остались живы. В самом худшем случае придется вступить в драку, но, как правило, хорошей вспышки гнева вполне достаточно, чтобы предотвратить стычку. Вот такие дела. Я рассказала достаточно, чтобы теперь вы могли разбираться в современной международной обстановке. Она дала мне время оценить шутку, потом продолжила: - Все это прекрасно получается у обезьян, Джеймс. Может, даже сработает и в человеческом обществе, хотя я сомневаюсь. Но уж точно не выйдет с червями, запомните. Некоторые из нас, преодолев страх, начинают демонстрировать хторрам свою ярость, что приводит к фатальным последствиям. Когда убежать нельзя, наступает следующая стадия - ярость. - Я знаю. Видел это... - Не отвлекайтесь. Скажите, что такое ярость? - Ярость - спусковой механизм драки. - Правильно. Но мы знаем, что драться с червями нельзя, не так ли? Они доказали, что победить их невозможно. Что тогда происходит? - Э-э... - Что приходит на смену ярости, Джеймс?. - Не знаю... - Ну, шевелите мозгами. Что почувствует человек, если заставить его заниматься целую неделю одним и тем же? - Не знаю, как вы, а я смертельно устану. - Верно. Наступает безразличие. - Флетчер удовлетворенно кивнула. - Представьте, что вы неистовствовали и израсходовали все силы, однако то, чего вы сначала испугались, а потом начали пугать, сидит как ни в чем не бывало, скалит зубы и ухмыляется. Вот тогда приходит усталость. Мы называем это фрустрацией. Но теперь, когда ярость растрачена, у вас появляется возможность по-настоящему заинтересоваться, что это за штука так вас напугала. Вот как работает механизм: пока вас не отпустит страх, места для любопытства нет, правильно? - Правильно. - Этим механизмом можно управлять, Джеймс, но остановить его никто не в силах. Ну а теперь скажите, зачем, по-вашему, я рассказала об этом? - Чтобы я мог... э-э... Ну, ведь речь идет об установлении контакта, и нельзя, чтобы обезьяньи реакции испортили все дело. Я не ошибся? Я ухмыльнулся, зная, что угадал. - Нет, - улыбнулась в ответ Флетчер. - Я хочу, чтобы вы оставили страх, ярость и равнодушие за границами круга. Но что в таком случае вы будете делать? Я пожал плечами: - Ничего, наверное. - Не ленитесь думать. Что вы можете сделать, избавившись от обезьяньих реакций? Я снова пожал плечами: - Начну развлекаться. - Абсолютно верно. Когда обезьянам ничто не мешает, им остается только это. И начинаются игры: бизнес, женитьба, заседание Конгресса - что угодно. Сложные игры сложно устроенных обезьян. Итак... Теперь вы понимаете, что должны сделать, оказавшись там? - Придумать игру для обезьян и кроликособак. - Значит, поняли. Это, и только это. Если вам понравится играть вместе, то контакт возникнет сам собой. - Да, я понимаю. Честное слово, понимаю. - Меня восхитило, что все оказалось так просто. - Я должен оставить дома ружье, армейские замашки и даже исследовательский интерес. Должен пойти туда просто-напросто как обезьяна, которой хочется поиграть, так? - Примите мои поздравления. - Флетчер просияла и пожала мне руку. - Как главный медицинский эксперт операции признаю вас годным к выполнению задания. Вы - лучший шимпанзе армии Соединенных Штатов. Она вручила мне банан. - Только банан? - изумился я. - А как насчет самки? - Это, Джеймс, проходят на старших курсах. В. Как хторране называют человека, принимающего ванну? О. Бульон с фрикаделькой. 57 ЛИЗАРД Каждая новая любовь - всегда первая. Соломон Краткий Завершающее собрание членов экспедиции началось в 18.00. Полковник Тирелли, доктор Флетчер, доктор Ларсон, еще три научных сотрудника, которых я не знал, две женщины из съемочной группы, пять наблюдателей, три эксперта, непосредственно участвующие в операции, шесть пилотов, два программиста, два оператора <пауков> и команда огневой поддержки. Целая толпа! Дел было немного - даже доктор Флетчер согласилась с этим. Мы познакомились с прогнозом погоды, сузили круг мест возможной высадки - окончательный выбор сделаем завтра утром, - а потом всем предложили задавать вопросы. Вопросов тоже было мало. После этого полковник Тирелли спросила, не раздумал ли кто-нибудь участвовать в операции. Все строго добровольно, и, если кто-то желает выйти из игры, он должен сделать это либо прямо сейчас, либо конфиденциально обратиться к Тирелли после совещания. - У вас есть время, - она взглянула на часы, - до 21.00. Заверяю вас, что люди в запасе есть, поэтому не считайте себя обязанными участвовать в операции. Будет опасно. Хорошенько все взвесьте. Если я ничего не услышу до девяти часов, значит, вы решили окончательно и бесповоротно. Всем понятно? Все закивали. - Ну, тогда, похоже, все. Хотите что-нибудь добавить? Никто не хотел. - Отлично. Спасибо и спокойной ночи! Плотно пообедайте, пораньше ложитесь и хорошенько выспитесь! Большинство направились к выходу, а я подошел к председательскому столу. Полковник Тирелли о чем-то тихо беседовала с двумя пилотами. Как воспитанный человек, я отошел в сторонку и подождал. Закончив, Лиз подняла голову и увидела меня. - Что у вас, Маккарти? - Могу я поговорить с вами конфиденциально? Ее глаза затуманились. - Вы решили отказаться? - Нет! Просто мне... - Если это не касается завтрашней операции... - Это касается того, что может повлиять на завтрашнюю операцию. Я изо всех сил старался придать тону многозначительность. - Гм. Подождите минутку. - Она передала блокнот одному из адъютантов и провела меня в пустой кабинет. Закрыв дверь, она оперлась о стол, сохранив между нами довольно большую дистанцию. - Ну, что у вас? - спросила она с вежливым, но чертовски холодным выражением лица. Я почувствовал, что краснею. - Мне... Я по личному делу, но для меня оно действительно важно. Что происходит? Она удивленно заморгала, не сообразив, о чем я говорю. - Я вас не понимаю. - Мы назначили встречу, помните? Вы, я и самый большой омар Западного побережья. Я про разговор там, в вертушке... И теперь я не знаю, говорили вы серьезно или... у вас случайно вырвалось? Лиз заметила чернильное пятнышко на руке и стерла его большим пальцем. Не глядя на меня, она процедила: - Что я люблю, так это конкретные вопросы. - Она сунула руки в карманы и посмотрела на меня. - Послушайте, Маккарти, все, что я сказала в вертушке, - правда. Вы очень милы и, вероятно, хороши в постели. К тому же вы лейтенант, а у лейтенантов, насколько мне известно, постоянная эрекция. Иногда это удобно, но в основном - нет. Ваша беда в том, что вы думаете не тем органом. Пожалуйста, не надо. Он создан для другого. Мне захотелось спросить: <Кто вы на самом деле и что вы сделали с Лизард Тирелли?> Но вместо этого я просто сказал: - Означает ли это, что?.. - Означает. - Она взглянула на часы. - Разве у вас не назначено еще одно совещание сегодня вечером? - Да, запланированы какие-то консультации... - Ну, так и отправляйтесь. Ее лицо было совершенно бесстрастным. Растерявшись, я все-таки сумел сообразить, что дальнейший разговор - лишь пустая трата времени. Покачав головой, я прошел мимо нее и обернулся на пороге. - Ничего не понимаю. И уж точно это не прибавит мне завтра уверенности. - Простите меня, Маккарти, но все получилось так, как должно было быть. - Да, конечно. - Я закрыл дверь. Одно слово - полковники! Никогда их не понимал. Флетчер я нашел в конференц-зале. - Послушайте, что касается этих консультаций.... Она покачала головой: - Я не ваш консультант, Джеймс, и ничего общего с этими консультациями не имею. - Я хочу сбежать с них. Нет настроения... Лицо Флетчер напряглось. - Вы пойдете на них, и прямо сейчас! - Она повернулась к своему ассистенту. - Джерри, проводи лейтенанта Маккарти вниз и проследи, чтобы он попал куда следует. Я помнил Джерри Ларсона еще по Денверу. Сейчас он немного похудел и подстригся, приобретя более интеллигентный вид. Мы спустились на три лестничных марша (пешком было быстрее), миновали вольеры (четыре червя), прошли через отдел несистематизированных образцов и попали в оранжерею. Воздух в ней был приторно-сладким. За толстым стеклом росли рядами пурпурные и красные растения. - Видели такое создание? - Ларсон показал на бесформенный черный куст, в рост человека, с рваными волосатыми листьями, напоминающий кучу грязного белья. - Он может передвигаться, правда очень медленно. Мы называем его волочащимся кустом. Питается падалью. Не думаю, что он опасен, но на всякий случай мы его изолировали. - А это что? Я указал на противоположную сторону. На полках над столом стояли ярко- желтые и красные цветы. - О! - воскликнул Ларсон. - Их мы назвали цветочной мандалой. Вам надо взглянуть поближе. Видите эти соцветия? Каждое состоит из сотен, а может, тысяч миниатюрных цветков. - Они великолепны! Даже сквозь стекло растения производили потрясающее впечатление. Соцветия в основном были розовыми, алыми и пурпурными, но среди них встречались мелкие желтые, оранжевые и белые пятнышки. - Вот здесь лучше видно. - Ларсон показал на небольшую ветку, прижатую к стеклу. Мельчайшие лепестки образовывали маленькие цветки неповторимо яркого цвета. Те, что побледнее, располагались в центре, более сочные - ближе к краям. Мелкие соцветия, увеличиваясь в размерах, собирались вокруг центрального, самого крупного. - Теперь понятно, почему вы его так назвали, - сказал я с улыбкой. Цветы были прекрасны. Соцветия, состоящие, в свою очередь, из других соцветий, складывались в удивительную по красоте мандалу. Можно было даже проследить узор. - Какого размера они достигают? Ларсон пожал плечами. - Не знаю. У нас нет места, чтобы дать им возможность разрастись. Одно скажу: пчел они положительно сводят с ума. - В этом их главная опасность? - Пока неизвестно. Мы продолжаем наблюдать. Правда, они великолепны? - Безусловно. - Вам надо их понюхать. Их запах напоминает сразу обо всех хороших вещах на свете: жимолости, свежем хлебе, новеньком автомобиле - и для каждого они пахнут по-своему. Вслед за Ларсоном я прошел через два тамбура с двойными дверями из ботанического отдела в зоологический. Мы попали в просторный ангар, забитый клетками и террариумами. В воздухе стояли специфические запахи, но ни один из них я не узнал. - Мы обнаружили довольно интересную особенность мипов, - сказал Ларсон. - Мипы - это напоминающие ласок существа красно-коричневого цвета? - Нет, вы путаете их с зародышами червей. Мипы - розовые меховые комочки, похожие на мышей. Вот, смотрите: там зародыши червей. Я заглянул в большое стеклянное окно. Зародыши червей походили на маленьких безобидных хторран размером с крота, только не имели глаз, рук и были одеты в великолепные шубки из оранжевого пуха. В террариуме находились четыре особи. - Они закапываются, - пояснил Ларсон. - Питаются мелкими грызунами: крысами, мышами, бурундуками, кроликами и мипами. Сюда, пожалуйста. Вот и мипы. Он показал на ряд клеток. - Да, правильно. Мы видели несколько мипов на обтекателе вертушки. Довольно симпатичные. Что вам известно? Держу пари, что они плодятся как сумасшедшие, верно? Ларсон пожал плечами. - Пока не знаем. Я хотел показать вам вот что. Мы поместили трех в клетку с крольчихой и ее крольчатами. Мамаша тут же отказалась от своих детенышей и стала выкармливать мипов. - Шутите! - Какие тут шутки! То же самое повторилось с дюжиной других крольчих. Если крольчата были совсем маленькими, мипы пожирали их, но предпочитали просто сосать мать-крольчиху. Я подавил приступ тошноты. - Лучше бы вы этого не говорили. - О, самое плохое вы еще не слышали. Эти мипы высасывали крольчиху до смерти. Похоже, она не возражала, - добавил он мрачно, - и умирала счастливой. Из зверинца мы попали на склад и пошли мимо бесконечных мешков с разнообразными кормами для животных. Воздух здесь был чище. Я остановился. - Послушайте, я хочу извиниться, что поломал ваш план. Наверное, я был чересчур резок... - Хотите выслушать мои соображения насчет кроли-кособак? - спросил Ларсон, глядя мне в глаза. - Я считаю их мипами для людей. Они настолько очаровательны, что не умилиться невозможно. Когда их впервые покажут по телевизору, все дружно скажут: <Ах!> - особенно женщины - и сразу захотят иметь такого крольчонка дома. Держу пари, что любая женщина забудет собственного младенца, нянча кроликособаку. Завтра вы сами убедитесь, как ласковы эти зверьки... Я поспешил перебить: - Спасибо. Дальше я найду дорогу сам. - Идите вон туда, - показал Ларсон. - За стальными дверями вы увидите на полу красную полосу, ведущую в секретный отдел. - Секретный? - Да, изолированный блок, подвешенный на пружинах для защиты от землетрясений и полной автономности. Оттуда мы контролируем операции; там же хранятся все архивы. Проникнуть туда труднее, чем в пещеру Али-Бабы. Помещение оснащено независимой системой вентиляции и энергоснабжения, имеет полугодовой запас провольствия. Стены защищены шумовым экраном и непроницаемы для любых волн электромагнитного спектра, включая лазеры, мазеры, ксазеры, всех видов радиации и так далее. Ни внутрь, ни наружу никто не попадет без специального разрешения. Кстати, вам придется пройти обеззараживание. Я взглянул на Ларсона. - По-моему, для обычных консультаций это чересчур. Джерри пожал плечами. - Для уединения вы не найдете лучшего места во всем мире, - сказал он и отправился обратно. Я последовал инструкциям Ларсона. Миновал стальную дверь с контрольными сканерами, камеру обеззараживания, контрольный коридор, тройной воздухонепроницаемый тамбур, второй контрольный коридор и, наконец, просвечивающий турникет. Робот за конторкой указал мне на жилой отсек. - Комната номер четырнадцать, пожалуйста. Я вежливо постучался. - - Входите, открыто, - отозвался женский голос. Я толкнул дверь. Первое, что меня поразило, - запах сирени. А потом из кухни, смущенно улыбаясь, вышла полковник Тирелли в переднике. - Проходи, Джим. В. Какая разница между хторранином и Вьетнамом? О. Хторранин иногда отрыгивает добычу. 58 ВДОХНОВЕНИЕ Если все мы созданы по образу и подобию Божию, то каждый из нас становится ближе к Нему в объятиях другого человека. Соломон Краткий - Я думаю, мне надо объясниться и попросить прощения, - начала она. - Я тоже так думаю, - буркнул я, по-прежнему стоя на пороге. - Ну, входи же, Джим, и закрой дверь. Я не сдвинулся с места, тогда Лиз обошла меня, сама захлопнула дверь, потом взяла меня за руку и повела в комнату. - Ох уж эти лейтенанты, - пробормотала она и показала на диван. - Садись и выслушай меня. - Лиз придвинула стул и села напротив. - Хочешь чего-нибудь выпить? Я покачал головой. Комната была обставлена шикарно. Ничто не говорило о том, что находится она на тридцатиметровой глубине. Лиз мягко произнесла: - Знаю, что вела себя отвратительно. Поверь, я ужасно переживаю, но была веская причина. - Да? И какая же? - поинтересовался я. - Дело в том... Нет, я не могу сказать. Могу только извиниться. - Она выжидающе посмотрела на меня. - Джим? Дурацкая ситуация. - Не знаю. У меня в голове все перепуталось. Я потер лицо ладонями, потом снова взглянул на Лиз. Нужные слова куда-то испарились. - Я... просто... Ты сумасшедшая, понимаешь? Она вздохнула и покорно кивнула. - Может быть. Но только так я могла сдержать его. - Что сдержать? Она горестно посмотрела на меня. - Мое обещание. Тебе. - Твое обещание?.. - Я шагнул и поднял ее со стула. - Черт побери, что здесь происходит? Она сжалась в моих руках, но на лице не было злости - один испуг. Неужели она испугалась меня? Неожиданно Лиз воскликнула: - За мной следили! За тобой тоже! Армейские службы. Это единственное место, где нам гарантировано уединение. Я в изумлении отпустил ее. Запах духов остался со мной. - Следили? Почему? Она беспомощно развела руками: - А почему нет? - Значит, небольшой спектакль наверху был предназначен не для меня? Так? - Мне очень жаль... - Ах, все-таки для меня?.. - Я почувствовал, как во мне закипает ярость. - Ничего не понимаю. За мной следили и раньше. Каждый на этой проклятой базе знает, как меня напоил Тед. Все давно сплетничают о нас с тобой. И какая разница, если кто-то увидит нас, или увидит' запись, или какие-нибудь улики? - Ты не понимаешь. Для меня есть разница! - отрезала Лиз. - Почему же ты мне не сказала? - Не могла. - Почему? Неужели я такой кретин или бесчувственное бревно, что общаться со мной можно, только держа меня в неведении? - Знаешь, действительно трудно быть твоим другом, - парировала Лиз. - Порой ты невозможный зануда. - А ты самодовольная, толстозадая, непробиваемая, уродливая, рыжая Медуза Горгона, не способная удержать в руках даже пластиковый миксер! И ты желаешь лечь со мной в постель? - У меня задница не толстая, а желание было обоюдное. - Вот именно <было>! - завопил я. - Ладно, тогда... - Неожиданно она взволновалась до слез. Лизард плачет? - Может, ты все-таки согласишься, Джим? Ну, пожалуйста. - Ага, чтобы поутру проснуться и обнаружить, что ты снова превратилась в мегеру? К черту! Мне и так больно. - Джим. - Она сжала мои руки. Ее глаза были бездонными. - Я ужасно виновата и страшно жалею, что причинила тебе боль. Ты такой чувствительный. Прошу, поверь, если бы у меня существовала какая-нибудь иная возможность... Но только так я могла устроить нашу встречу. - Хотелось бы верить, - сказал я. - Правда, хотелось... - Я держал ее руки, они были теплые. - Но я... я просто не знаю. - Мне хотелось провести эту ночь с тобой, - прошептала Лиз. - Ради этого я пошла на все... - Я тоже хочу быть с тобой. - У меня сжало горло. - Мне просто нужно услышать, что ты этого хочешь. - Хочу. - Ее голос был очень нежным. - Поверь мне, я правда хочу. Она не лгала. Как я желал ее... Я наклонился и коснулся губами ее губ. Очень сладких. Прошла не одна вечность, когда мы, отодвинувшись, посмотрели друг на друга - легко и смущенно. - Значит, ты останешься на обед? - Гм... может быть. Смотря что подадут. - Солдатский паек и консервированную воду. - Вы обещали омара. - Послушайте, вы же знаете, как трудно было заказать этот номер... - Прошу прощения, но либо омар, либо ничего. - Ну... ладно. Она повела меня в столовую. Омар на столе был такой, что в живом виде мог бы до смерти напугать собак, кошек и маленьких детей. Рядом стояло ведерко с охлаждающейся бутылкой. ~ А вы, оказывается, довольно самоуверенны. Она пожала плечами. - Еще не наступил тот день, когда я не смогу уговорить лейтенанта... Я высвободил свою руку. - Кончай! Давай договоримся: сегодня ни слова о делах! Полковник армии Соединенных Штатов Лизард Ти-релли из Агентства Специальных Сил согласно кивнула. Она распустила длинные рыжие волосы, и они рассыпались по плечам. - Приступим, - предложила она. Обед прошел как в сказочном сне. Лиз была прекрасна. Я не сводил с нее глаз. Мы обменивались смущенными улыбками и нарочно беседовали на посторонние темы. - Я должен кое в чем признаться, - решился я. - В чем? - Я... ревновал тебя. Я думал, что ты и Дэнни Андерсон были... ну, понимаешь... любовниками. - Неужели? - Лиз рассмеялась. - Глупости: ведь Дэнни голубой. - Ты не шутишь? Может, поэтому Дьюк?.. Я прикусил язык. - Вполне возможно. - Черт возьми! Я недоверчиво покачал головой. Дэнни?.. - Я тоже хочу признаться. - В чем? - Я тоже ревновала тебя к Флетчер. Вы проводили столько времени вместе. - Нет! - Да. - Но она... - Я пожал плечами. - Я никогда не думал о ней как о партнерше. - Я рада. Потом мы перешли в спальню, и я снова начал нервничать, сам не знаю почему. В ожидании Лиз меня одолевали мысли новобрачного. Прикрутив свет и музыку, я вернулся к постели, быстро разделся и, скользнув между простынями, стал ждать. После всего, что было... Она вышла из ванной в ночной рубашке, над которой пара тутовых шелкопрядов трудилась едва ли больше одного дня, да и то с перекурами. Она легла рядом, а я раздумывал, можно ли до нее дотронуться. Я так ждал этого момента! Я взглянул на Лиз. Она выжидательно посмотрела в ответ. - Может, проявишь инициативу? - поинтересовалась она. - Или начинать мне? - Э... - только и выдавил я. Все оказалось не так просто. - Ты такая красивая... Она погладила меня по щеке. - Больше не надо делать мне комплименты, Джим. Это у нас позади, - мягко сказала она. - Теперь - время любви. Я пробормотал: - Мне... Я знаю, что это звучит глупо, но ты слишком красивая. Я даже не знаю, смогу ли заниматься любовью с такой красавицей. Лиз готова была расхохотаться, но из жалости быстро справилась с собой. - Открою тебе один секрет, - сказала она. - Я самая обыкновенная. В ванной я посмотрелась в зеркало и сказала: <Фу, какая уродина>. Правда. А потом я подумала: <Джим заслуживает лучшего. Значит, надо притвориться для него прекрасной>. И видишь - ты поверил. - Ты слегка перестаралась, - заметил я. - Стыдно признаться, но я страшно боюсь. - Обманываешь, - обиделась Лиз. - Мне двадцать четыре года. Невинность я потерял в девятнадцать. С тех пор у меня было три девушки, нет, четыре, считая Теда. Вот и весь опыт. У меня никогда не было такой пронзительно прекрасной женщины, как ты. И еще, - добавил я, - никогда и никого я не хотел так сильно, как тебя. Она задумчиво посмотрела на меня. - Ты боишься, да? - Боюсь... разочаровать тебя... - Спасибо за честный ответ. Лиз положила руку мне на грудь. Это было как ожог, как удар током. Какое- то время я не чувствовал ничего, кроме ее руки, нежных пальцев, ногтей. Спустя мгновение она мягко произнесла: - Послушай, любимый, это ведь не кинопроба. Никто не собирается оценивать твои таланты. Позволь мне на пару секунд стать твоей мамочкой и поведать кое о чем: необходимо вдохновение. У тебя оно есть? - С избытком, - ответил я. - Боюсь, как бы от него не полопались сосуды. - Хорошо. - Лиз легла на бок. - Это неверный путь, Джим - так ты можешь только все испортить. Но даже если так случится, я заранее прощаю тебе все. Я положил руку ей на грудь. Она была теплой, а моя ладонь - ледяной. Я боялся пошевелиться. - Я... э-э... так не могу. У меня такое чувство, словно я должен попросить разрешения. Она не рассмеялась; взяла мою руку и стала целовать пальцы, потом вздохнула и прошептала: - Любимый, расслабься. Забудь о сексе как о работе, которую ты должен сделать для другого человека, и начни думать о том, что ты должен разделить с другим человеком. - Я бы хотел этого, - признался я, - но у меня никогда не получалось. Лиз не осуждала меня, а просто слушала, сжав мою руку. - Послушай меня, дурачок. - В ее устах это звучало ласково. - Я расскажу все, что тебе нужно знать о сексе. - Кажется, у нас очень мало времени, - возразил я. - Не беспокойся. Это займет одну минуту. Она приподнялась на локте и прижала руку к моим губам. Ее пальцы были само совершенство. Я поцеловал их. - Единственное, чем ты действительно владеешь в этом мире, - твое тело, - начала она. - Им ты можешь поделиться. - Мне это никогда не приходило в голову, - сказал я. - Тише, малыш, я не договорила. Ты ведь не ляжешь в постель с человеком, тело которого тебе не нравится? Я кивнул. - С другой стороны, и с тобой никто не ляжет в постель, если твое тело ему безразлично. Секс осязаем. Если тебе нравится тело, мой дорогой, он есть, не нравится-и секса нет. - Да, мне нравится твое тело, - прошептал я и осторожно коснулся ее руки. - А мне - твое, - улыбнулась она в ответ. - Не может быть. - Какой же ты балбес. Милый, но все же балбес. Не следует думать о себе плохо. Разве ты не понимаешь, что это обижает того, кто собирается с тобой переспать? Значит, ты презираешь его вкус и относишься к нему потребительски. Понимаешь? Ты не получишь полного удовольствия от секса с кем бы то ни было до тех пор, пока не почувствуешь собственную красоту. - Мою красоту?... - просипел я и откашлялся. - Я... всегда считал, что каждый человек должен быть... честным. Лиз фыркнула. - Честность - крайняя степень высокомерия и самомнения. Она помогает замкнуться в себе, а это разъединяет людей. Если ты прекрасен - а ты прекрасен, - поделись своей красотой. Разве люди вокруг тебя не прекрасны? - Конечно. Но только я не прекрасен, как ты выразилась. Она села и посмотрела на меня в упор. - Кто сказал такую гадость? - Что? - Я спрашиваю, кто сказал такую гадость? Поверь мне, ты просто потрясающий. - Нет. - Да. - Мне неловко это слушать, - признался я. - Может, нам лучше заняться тем, для чего мы сюда пришли?.. - Нет, не лучше. До тех пор, пока ты не согласишься со мной. Я считаю тебя прекрасным. Я отвел глаза. Лиз взяла меня за подбородок и повернула к себе: - Значит, тебе можно считать меня красивой, а мне нельзя считать тебя потрясающим? - Ноя не такой... - Я. Тебе. Говорю. Ты, Потрясающий. - Ее тон делал дальнейший спор невозможным. - Я слышу, - только и мог произнести я. - Да ну? Правда слышишь? Соглашайся с этим, глупенький. Я не сплю с замухрышками. Я выбрала тебя. Ты никогда не задумывался: почему? - Вероятно, у тебя плохо со зрением, - пошутил я. Она ударила меня по лицу. Довольно сильно. Когда я проморгался, то обнаружил, что Лиз лежит на мне и смотрит сверху вниз. - А теперь послушай очень внимательно, - сказала она. - Никогда больше не поступай так! - Как так? - Не оскорбляй мой вкус. Я умею выбирать любовников. Ты настолько увлекся самоуничижением, что даже не заметил, как я унижаюсь перед тобой. Ну, согласен или нет? Ее глаза были так близко, что казались бездной, в которую хотелось прыгнуть. Я решил было сказать еше кое-что, но растерялся. Хотел попросить ее о помощи, но не думал, что она сможет помочь. Ее пальцы вцепились в мои плечи, ноги обвились вокруг моих ног. Я испытывал невероятное желание - и боялся. Должно быть, Лиз поняла это по моим глазам. - Что-нибудь не так, да? - Я тебя недостоин, - сказал я. - Конечно нет, - согласилась она. - Я отдаюсь не за деньги. - Она вдруг замолчала и внимательно посмотрела на меня. - Да ты не умеешь наслаждаться сексом, верно? Я промолчал. Лиз права. Мне доводилось видеть, как смеются и играют другие пары, и я всегда удивлялся, как им это удается. Я же... словно прокаженный какой-то. - Ладно, сдаюсь, - вздохнула Лиз. - Делай, как привык. Неожиданно она перекатилась через меня и соскочила с кровати. - Куда ты? - Я сейчас. Она вернулась с флагом - пятьдесят две звезды, тринадцать полос. Я вспомнил, что рядом находится небольшой конференц-зал. Лиз забралась обратно в постель и начала устраиваться с преувеличенной тщательностью. - Я предлагаю следующее, - заявила она с серьезной миной. - Я закрою лицо флагом, - она надела его на голову как платок, - а ты сделаешь это ради любви к своей стране. - Что? Она не отвечала. Я стянул флаг с ее лица. Лиз улыбалась мне. - Я не знаю, что еще придумать, - сказала она и снова натянула флаг. - Ты спятила! - Ну и что? - Ее голос доносился из-под звезд и полос. - Разве ты не патриот? - Она сжала свои груди. - Представь себе, что это оплоты свободы! - Лиз! Она потрясла грудями. - Это не смешно, - сказал я. Флаг мелко задрожал. - Тогда почему я хохочу? - поинтересовалась она сдавленным от смеха голосом. Я сдернул флаг. Лиз снова натянула его. Тогда я толкнул ее в бок. Она взвизгнула и закрыла живот руками. Я потянул флаг, она вцепилась в него. Я толкнул ее еще раз и еще. - Эй! Ты хотела патриотизма? Сейчас получишь Перл-Харбор! - Я сопровождал каждый толчок звуком взрыва. Лиз взвизгивала, но хохотать не переставала. Она . прижала коленки к груди. Я завопил: - Банзай! - и шлепнул ее по заду. - Ты, кажется, начинаешь понимать... - начала она. - Ага! Я сбросил флаг. Лиз легла на бок, свернувшись калачиком, но слишком ослабела от смеха, чтобы сопротивляться. Я перекатил ее на спину. - Оплоты свободы, говоришь? Скорее, двухпартийная система. Сначала я вступлю в эту партию... - Джим! - удивленно воскликнула Лиз. - А теперь перейду в другую. А это еще что такое? Раскол в телесной политике? - Я устроился между ее грудями и зафыркал. Лиз хохотала как сумасшедшая. Она подтянула ноги, чтобы сбросить меня, но я уперся грудью в ее колени и хохотал тоже. - А что это там внизу? Роковая щель? Ее глаза встретились с моими. В этот момент я все понял. И улыбнулся, чувствуя, что излучаю радость. Мой смех отражался в ее глазах. Я не мог отдышаться, Лиз тоже. Мы хихикали, и посреди веселья ее колени раздвинулись, и я проник в нее. Она крепко обхватила меня руками и ногами. Мы подарили себя друг другу и были счастливы. Лиз оказалась права - я был прекрасен. В. Какая разница между хторранином и вулканом? О. Вулкан повоспитаннее. 59 ФЛАЖОК Секс лучше шахмат, потому что в сексе нет проигравшего. Соломон Краткий Спутник армейской разведки передал утренние фотоснимки: три главные цели и семь запасных. Я предложил ориентироваться на ближайшую к месту нашей катастрофы. Полковник Тирелли и доктор Флетчер согласились со мной. За полчаса до вылета мы еще раз подтвердили наш выбор и наконец тронулись в путь. Три вертушки зарокотали, как огромные злобные насекомые, и свернули на север, пересекая залив. Глядя в иллюминатор, я узнал проносившийся под нами ландшафт. В вертолете доктор Флетчер обсуждала с Джерри Лар-соном порядок размещения датчиков и пробоотборников. Команда спала. Это была неплохая идея - ведь мы поднялись еще до рассвета. Я устроился поудобнее... Разбудил меня зуммер: вертолет снижался. - Прилетели, - сообщила Лиз. Я потянулся и выглянул в окно. Мы садились на широкий луг, поросший высокой голубовато - зеленой травой. От ветра по ней пробегали волны. Я посмотрел назад. Ведомые машины, сохраняя строй, снижались следом за нами. Три корабля приземлились на мягкую траву в середине луга. Местность просматривалась со всех сторон по меньшей мере на километр. Значит, незамеченным никто не подкрадется. - Все в порядке, - командным тоном сообщила Ли-зард. - Всем оставаться на местах, пока разведывательная команда не убедится, что территория безопасна. Я приник к иллюминатору. Разведчики, вооруженные огнеметами, распылителями ядохимикатов и гранатометами, веером разворачивались по лугу. Я им завидовал: уж они-то знали, что делали. Как только разведка объявила на территории желтую степень безопасности, в дело вступила команда ученых. В ее задачи входило размещение на грунте приборов и датчиков. В траве сновало несколько маленьких роботов, включая <паука> и двух скороходов. По приказу я должен был оставаться на борту, пока снаружи не объявят зеленую степень. Пройдя в нос машины, я сел в кресло второго пилота. Впереди скороходы начали расчищать широкий круг. Место встречи. Приветствие для кроликособак. Приглашение. Захотелось пива. Я открыл кока-колу. Внезапно вокруг потемнело - вертушку накрыли маскировочным куполом. Сейчас его надуют и обольют пенобетоном. Весь процесс должен занять меньше часа. Гипотетически вертушки могли стать раздражающим фактором для кроликособак и червей, поэтому их прятали. Если понадобится срочно удирать, маскировку можно взорвать в считанные секунды. Кто-то включил свет. Я оглянулся. Ко мне шла пол-ковник Тирелли. Она опустилась в кресло рядом со мной. Мы были в вертушке одни. Я отвернулся и стал смотреть в боковое окно. Уверен, что она заметила мое притворство, но ничем не выдала себя: щелкала тумблерами на приборной доске и выглядела очень деловито. Я ждал, когда она скажет что-нибудь. Но Лиз или не хотела разговаривать, или не знала, как начать. Молчание затянулось. Может быть, она ждет чего-то от меня? Я повернулся к ней... И на отвороте ее рубашки увидел крошечный американский флажок. Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Пришлось даже прикусить губу. Лиз с любопытством посмотрела на меня: - Что с вами, лейтенант? - Все в порядке, - отрапортовал я. - Я чувствую себя великолепно! В. Зачем хторранину мех? О. Он им жует. 60 ПОЛЯНА И реальность может быть полезной. Соломон Краткий Два робота расчистили и вытоптали на лугу большой, геометрически правильный круг - арену. Я снял шорты, сел посредине - и дал волю воображению. Закрыв глаза, представил себе, будто нахожусь в окружении кроликособак. И червей. Сижу в чем мать родила перед любопытствующим червем. Меня пробрала дрожь. И не потому, что дул холодный ветер. Я попытался воссоздать запах червя, его вид, ощущение от прикосновения к его колючему меху. Я старался представить, какие эмоции испытаю, стоя голым перед хторранином, но, кроме ужаса, не чувствовал ничего. В первый день кроликособаки не появились. Не было их и на второй день. Мы старались держаться поближе к замаскированным вертушкам и нервничали. Флетчер продолжала тренировать меня. Мы разучивали упражнения по общению, самоуглублению, контролю над опасной ситуацией - на первый взгляд бесполезные вещи, и все же... В результате я почувствовал себя центром здешнего мирка. Все замыкалось на мне. Я стал четче понимать свое предназначение. Тренинг не прекращался ни на мгновение. Ежесекундно Флетчер могла задать любой вопрос, например: - Что ты сейчас делаешь? - Ем. - Почему ты ешь? - Потому что я голоден. - Зачем ты ешь? - Чтобы поддержать силы для выполнения задачи. Все это напоминало бы уроки катехизиса... если бы я не знал, что на самом деле кроется за этим, и потому говорил правду. - В чем состоит твоя задача? - Установить контакт с кроликособаками, чтобы создать пространство, пригодное для обмена информацией. - Молодец. Чего еще тебе хочется? - Я бы очень хотел... пообщаться с Лиз, но сейчас не должен этого делать. - Отлично, Джеймс. Что-нибудь еще? - Нет. Я чувствовал, что перехожу на другой уровень самосознания. Он отличался глубиной. Я ощущал собственную силу, словно был творцом всего сущего - леса, лугов, холмов, безмятежных далеких лиц. Особенно лиц. Они так далеко от меня. Мое племя. А я его вождь? Не... совсем. Я... шаман. Странное состояние. Я решил прогуляться по лесу. Флетчер отрицательно помотала головой. Настаивая, я заявил, что это поможет мне окончательно очиститься. Она согласилась при условии, если сзади пойдет охрана. Это меня не устраивало. Она сдалась и разрешила. Я знал, что солдаты будут незаметно следовать за мной, но это меня не волновало - лишь бы я их не замечал. Лес был величественный. Плотный балдахин из ветвей с широкими темными листьями скупо пропускал свет, подрумянивавший бронзовые стволы деревьев. Иглы света можно было потрогать, в них плясали золотые пылинки. Ветер расчесывал вершины деревьев, между которыми проглядывало ярко- голубое небо. Испещренная солнечными зайчиками листва шумела торжественно, как орган. Подошвы тонули в ковре свежей зеленой хвои, покрывавшей мягкую коричневую землю. Я глубоко вдохнул. Воздух пахнул блаженством: соснами, жимолостью и целым букетом зеленого. На розовое не было и намека. Я мог бы остаться здесь навечно. Откуда-то доносился шум ручья. Я направился к нему и... ... передо мной открылась поляна. Буйство цвета, роскошь и блеск, от которых стало больно глазам. Такого еще никто никогда не видел на планете Земля! Колеблясь, я ступил на нее. Пурпурный плющ с бледно-фиолетовым и и белыми полосами, свернувшись, подался в стороны. Темные волочащиеся кусты выбросили в воздух снопы серебряных искр. Тоненькие красные побеги поднялись с земли султанами черных и розовых перьев. И повсюду - цветочные мандалы, от которых невозможно оторвать глаз. Цветы стлались ковром, по которому пробегали бесконечные волны. Они то высоко поднимались, то ниспадали с засохших деревьев, свисали с веток причудливыми водопадами. Королевское зрелище! Я замер, в изумлении раскрыв рот. Человеческий глаз не мог различить сотни оттенков серебряных и алых, оранжевых и темно-синих, почти черных, анилино-во-красных, желтых и голубых каскадов. А какие ароматы! Меня омывали волны запахов свежеиспеченного хлеба, земляничного варенья, свежих сливок, яблочного напитка, персиков - и много еще, чему я не знал названия. Темно-пурпурный запах, чуть приправленный алыми ароматами; сладкие аккорды золотисто-маково го благоухания. Опьяняющие ароматы чародейства, преддверие хрустальных врат рая и радостного низвержения в преисподнюю. Я забыл о том лесе, который оставил за спиной. Проклятье! Почему это гиблое место так прекрасно? Утром третьего дня датчики приборов отметили червя на восточной опушке леса. Тихий голос сообщил: - Кажется, я что-то вижу. Мы сгрудились у мониторов. На большом экране червь казался маленьким. Он, приподнявшись, балансировал на гребне склона и выглядел озадаченным. Его глаза поворачивались так и эдак, пока он изучал маскировочные купола посреди луга. Червь прополз немного вперед... и остановился, явно колеблясь. Его глаза опять задвигались. Назад. Вперед. Мы включили максимальное увеличение. Глаза червя спрятались в складках кожи, потом снова выкатились. Обернувшись, он посмотрел назад, затем снова задвигал глазами. Мне показалось, что я понимаю его чувства. Это был пятилетний ребенок, увидевший нечто очень интересное, но не знающий, стоит ли обследовать это самостоятельно или лучше позвать маму. Наконец червь решил. Послушный ребенок, он отправился на восток - домой. В этот день больше ничего не произошло. В течение ночи датчики отмечали движение на гребне холма, но это мог быть олень или койоты. В. Как хторранин делает себе аборт? О. Пожирает отложенные яйца. 61 ВОЗВРАЩЕНИЕ КРОЛИКОСОБАК Бойтесь уродцев, дары приносящих. Соломон Краткий Меня разбудила Лиз: - Джим. - А? Что? - Вокруг стояла непроглядная темнота. - Который час? - Ш-ш. Тише. Уже светает. Тебе надо пройти в кабину. Я потер лицо и свалился с койки. - Я же сказала, тише! - прошипела Лиз. Я прошел за ней в нос вертушки. - Ну, что там у тебя? - Смотри. Я взглянул на экран монитора, потом выглянул в окно. Даже сквозь маскировочную сетку были видны три кроликособаки, сидящие на дальнем краю круга. - Они пришли, - прошептал я и посмотрел на Лиз: - Мне не чудится? Она отрицательно покачала головой. Я начал расстегивать рубашку. - Надо поскорее начинать. Она прикоснулась к моему плечу. - Время еще есть. Мы будем действовать строго по инструкции. - Но они могут уйти. - Сомневаюсь, - возразила Лиз. Меня насторожила неуверенность в ее голосе. Я повернулся к ней. - Сколько они здесь сидят? - Час. - И ты не разбудила меня? - Как командир операции я решила, что тебе надо выспаться. Если они пришли сюда общаться, Джим, то никуда не денутся. Если же нет, спешка и вовсе непростительна. Пока горит желтый свет, мы будем работать по плану. Нужно еще установить связь с Оклендом - напрямую и через спутник, - поднять группы наблюдения и прикрытия, настроить высокоразрешающие мониторы. Так что можешь спокойно позавтракать и еще раз потренироваться с Флетчер. Зеленый свет я дам не раньше, чем через девяносто минут. Возможно, и позже. До тех пор, дружок, ты по-прежнему подчиняешься моим приказам. Усвоил? - Так точно, мэм. - Прежде всего надень-ка сбрую с медицинскими датчиками. Надо перед выходом успокоить сердечко и восстановить дыхание. - Неужели так заметно? - Выполняйте приказ. - Она ткнула большим пальцем через плечо. - У меня полно других дел. Я поплелся выполнять приказ. Разбудил Флетчер, показал ей наших гостей, и снова мы погрузились в привычную рутину подготовки и очищения. Тем временем возбуждение во мне нарастало, как снежный ком. Я словно опьянел, даже хуже того. Флетчер отвела меня в хвост машины и стала что-то тихо объяснять, но я не слышал ни одного слова. Кроликособаки вытеснили из головы все мысли. - Джим! - - сказала Флетчер настойчиво. - Не отвлекайся. - Да, мэм. - Зачем ты здесь? - Чтобы встретиться с кроликособаками, установить с ними контакт, создать пространство, годное для обмена информацией, - автоматически отчеканил я. - Прости, не поняла. Где ты витаешь, Джеймс? Тебя здесь нет. - Виноват, кажется, я немного возбужден. - Это видно. Ладно, разденься и прикрепи датчики. Посмотрим, что с тобой происходит. Было решено, что посредник - то есть я - выйдет на контакт голым или почти голым, чтобы кроликособаки сразу признали мое животное происхождение. Я настаивал на шортах, но победила набедренная повязка. Я разделся. Флетчер помогла мне натянуть сбрую с датчиками. Она посмотрела на экран и нахмурилась. - Похоже, нет ни одной расслабленной клетки. - Одна есть, - возразил я, посмотрев вниз. - Но если хотите... - Прекрати паясничать! Закрой глаза. Задание: тридцать глубоких вдохов, как я тебя учила. Постарайся растянуть их как можно дольше. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании. Вдох номер один - до кончиков пальцев ног. Пальцы насыщаются кислородом. Надо отправить им как можно больше воздуха. Все внимание на пальцы ног. Теперь как можно дольше задержать дыхание... Выдох. Вдох номер два. Дышит левая нога, глубоко-глубоко. В противоположном конце вертушки спорят Флетчер и полковник Тирелли. Уверен, что речь идет обо мне. Беспокоятся. Следующий вдох предназначен для правого колена. Так я собирался насытить кислородом все тело. Надо было отвлечься. Голоса в носовом отсеке зазвучали чересчур обеспоко-енно. Если я не справлюсь с собой, меня никуда не пустят. Именно это сейчас решается. Вдруг я не смогу сконцентрироваться? Теперь порция кислорода для желудка, следующий вдох - для груди. Они закончили, и в наступившей тишине слышится только мое дыхание. Дышит мой мозг. Вдохни как можно глубже, задер