проверяем уезжающих, только прибывающих. - Хорошо. Марш поверх часового посмотрел на озеро. Низко над водой с криком летали стаи чаек. У пристани пришвартовано несколько яхт. - А как насчет берега? Он как-нибудь охраняется? Часовой кивнул. - Постоянно патрулирует речная полиция. Но в большинстве домов имеется столько сирен и собак, что хватит для охраны "кацет". Мы только отгоняем зевак. "Кацет" удобнее выговорить, чем "концлагерь". Вдали послышался звук мощных моторов. Часовой повернулся в сторону острова и посмотрел на дорогу. - Минутку, пожалуйста. Из-за поворота на большой скорости появился серый "БМВ" с включенными фарами, за ним длинный черный "мерседес", затем еще один "БМВ". Часовой шагнул назад, нажал кнопку. Шлагбаум поднялся. Часовой отдал честь. Когда колонна мчалась мимо, Марш мельком увидел пассажиров "мерседеса" - красивую молодую женщину с короткими светлыми волосами, возможно, актрису или манекенщицу, и рядом с ней узнаваемый сразу острый профиль смотревшего прямо перед собой худого и морщинистого старика. Машины с ревом помчались в сторону города. - Он всегда так быстро ездит? - спросил Марш. Часовой со значением посмотрел на него. - Рейхсминистр проводил предварительный отбор. К обеду возвращается фрау Геббельс. - А, все ясно. - Марш повернул ключ зажигания, и "фольксваген" ожил. - Слыхали, доктор Булер скончался? - Никак нет, - равнодушно ответил часовой. - Когда? - В понедельник вечером. Его вынесло на берег в нескольких сотнях метров отсюда. - Я слышал, что нашли тело. - Что он был за человек? - Я его почти не видел. Он нечасто выходил из дома. И гостей не принимал. Никогда не разговаривал. Вообще-то, многие здесь кончают таким образом. - Который его дом? - Его нельзя не узнать. На восточной стороне острова. Две высокие башни. Один из самых больших домов. - Благодарю. Въезжая на дамбу, Марш посмотрел в зеркальце. Часовой несколько секунд постоял, глядя ему вслед, потом снова поправил винтовку, повернулся и медленно направился в будку. Шваненвердер был невелик, меньше километра в длину и полкилометра в ширину, односторонняя дорога петлей вилась по часовой стрелке. Чтобы добраться до владений Булера, Маршу пришлось проехать вокруг острова. Он ехал осторожно, приостанавливаясь каждый раз, как видел дом с левой стороны. Место было названо по имени знаменитых колоний лебедей, которые обитали в южной части Хафеля. Оно стало модным в конце прошлого столетия. Большинство зданий сохранилось с того времени: огромные виллы с крутыми крышами и каменными фасадами во французском стиле в окружении длинных аллей, лужаек, скрытые от любопытных глаз высокими заборами и деревьями. На обочине не к месту торчала часть разрушенного дворца Тюильри - колонна и фрагмент арки, доставленные из Парижа давно умершим дельцом времен Вильгельма. Нигде никакого движения. Иногда сквозь решетки-ворот попадались на глаза сторожевые псы, а один раз он увидел сгребающего листья садовника. Владельцы были либо в городе на работе, либо в отъезде, либо лежали во прахе. Марш знал некоторых из них: партийные бонзы; магнат автомобильной промышленности, разжиревший на рабском труде; директор "Вертхайма", большого универсального магазина на Потсдамерплатц, конфискованного у владельцев-евреев более тридцати лет назад; хозяин военных заводов; глава объединения, занимающегося строительством больших автобанов, ведущих в глубь восточных территорий. Он удивлялся, как Булеру удалось попасть в такую состоятельную компанию, но потом вспомнил замечание Хальдера: роскошь, словно в Римской империи. - КП17, говорит КХК. КП17, ответьте, пожалуйста, - настойчиво обращался женский голос. Марш поднял трубку расположенного под щитком радиотелефона. - Я КП17. Продолжайте. - КП17, соединяю вас со штурмбаннфюрером Йегером. Он находился у ворот виллы Булера. Сквозь металлические узоры Маршу были видны изгиб желтой дорожки и высокие башни, точно такие, как описал часовой. - Ты напрашивался на неприятности, - пророкотал голос Йегера, - и мы их получили. - Что у тебя? - Не успел я вернуться, как явились двое наших почтенных коллег из гестапо. "Ввиду видного положения, которое занимал в НСДАП партайгеноссе Булер, бла-бла-бла, решено, что дело имеет отношение к безопасности страны". Марш стукнул рукой по рулевому колесу. - Вот дерьмо! - "Все документы должны быть немедленно переданы в службу безопасности, расследующие дело офицеры должны доложить, в каком состоянии находится следствие, расследование силами крипо прекратить немедленно". - Когда это было? - Прямо сейчас. Они сидят в нашем кабинете. - Ты им сказал, где я? - Конечно, нет. Я оставил их с чем есть и сказал, что попробую тебя разыскать. И пришел прямо в дежурку. - Йегер понизил голос. Марш представил, как он повернулся спиной к телефонистке. - Слушай, Зави, я не советую тебе лезть на рожон. Поверь, они настроены вполне серьезно. С минуты на минуту Шваненвердер будет кишеть гестаповцами. Марш глядел на дом. Там было абсолютно тихо и безлюдно. Наплевать на гестапо. И он решился. - Мне тебя не слышно, Макс, - прокричал он. - Извини. Связь прерывается. Я ничего не понял из того, что ты сказал. Прошу сообщить, что связь не в порядке. Отбой. - И выключил приемник. Не доезжая метров пятидесяти до дома. Марш увидел справа от дороги проселок, ведущий в заросшую лесом середину острова. Он дал задний ход, быстро проскочил на проселок и заглушил мотор. Потом побежал к воротам усадьбы Булера. Времени было в обрез. Ворота были заперты. Этого следовало ожидать. Сам засов представлял собой прочный металлический брусок в полутора метрах над землей. Он встал на него носком сапога. По верху ворот, как раз у него над головой, в тридцати сантиметрах друг от друга торчали железные шипы. Ухватившись за них обеими руками, он подтянулся и закинул левую ногу. Рискованное дело. Некоторое время он сидел верхом на воротах, переводя дыхание. Потом спрыгнул на засыпанную гравием дорожку с внутренней стороны. Дом был огромный, причем странной конструкции. Три его этажа завершались крутой шиферной крышей. Слева возвышались две каменные башни, о которых говорил часовой. Они примыкали к основному зданию. Во всю длину второго этажа протянулся балкон с каменной балюстрадой. Балкон поддерживали колонны. Позади них, наполовину спрятанный в тени, находился главный вход. Марш направился туда. Обе стороны дорожки обильно заросли неухоженными буками и елями. Бордюры запущены. Не убранные с зимы сухие листья перекатывались по газону. Он прошел между колоннами. Первая неожиданность: дверь не заперта. Марш остановился в прихожей и огляделся. Справа - дубовая лестница, слева - две двери, прямо - мрачный коридор, который, как он догадывался, вел на кухню. Он подергал первую дверь. Она открывалась в отделанную деревянными панелями столовую. Длинный стол и двенадцать стульев с высокими резными спинками. Холод и затхлый запах запустения. Следующая дверь вела в гостиную. Он продолжал откладывать в памяти детали. Ковры на натертом деревянном полу. Тяжелая мебель, обтянутая дорогой парчой. На стенах гобелены, тоже неплохие, насколько Марш разбирался. У окна рояль, на нем две большие фотографии. Марш повернул одну к свету, слабо пробивавшемуся сквозь пыльные свинцованные стекла. Тяжелая серебряная рамка с орнаментом из свастик. На фотографии Булер и его жена в день свадьбы, спускающиеся по ступеням. По обе стороны почетный караул штурмовиков, осеняющих счастливую пару дубовыми ветками. Булер тоже в форме штурмовика. Его жена с вплетенными в волосы цветами, пользуясь излюбленным выражением Макса Йегера, страшна, как корзина лягушек. На лицах ни улыбки. Марш взял другую фотографию и тут же почувствовал, как похолодело в желудке. Снова Булер, на этот раз слегка наклонившись вперед и подобострастно пожимая руку другому человеку. Предмет его глубокого почтения стоял вполоборота к фотоаппарату, словно в момент рукопожатия кто-то стоявший позади фотографа отвлек его внимание. На снимке надпись. Чтобы разглядеть неразборчивый почерк, Марту пришлось соскрести пальцем грязь со стекла. "Партайгеноссе Булеру, - прочел он. - От Адольфа Гитлера. 17 мая 1945 года". Внезапно Марш услышал шум, словно кто-то стучал ногой в дверь. Затем повизгивание и вой. Он поставил снимок на место и вернулся в прихожую. Звуки раздавались в глубине дома. Он вынул пистолет и прокрался вдоль коридора. Как он и предполагал, тот вел на кухню. Звуки повторились. Вроде бы испуганный плач и шаги. К тому же отвратительно пахло. В конце кухни была еще одна дверь. Он крепко сжал ручку и рывком распахнул дверь. Мимо с шумом пронесся с широко раскрытыми от ужаса глазами пес в наморднике. Он мелькнул в коридоре, прихожей и выскочил через открытую дверь во двор. Пол кладовки был густо покрыт издающими вонь фекалиями, мочой и продуктами, которые пес сдернул с полок, но был не в состоянии съесть. После такого Маршу хотелось бы задержаться на несколько минут и прийти в себя. Но времени не было. Он убрал "люгер" и быстро осмотрел кухню. В раковине несколько сальных тарелок. На столе недопитая бутылка водки, рядом пустой стакан. Дверь в подвал заперта; он решил ее не ломать. Направился наверх. Спальни, ванные - всюду та же атмосфера поизносившейся роскоши, следы ушедшей в прошлое шикарной жизни. И всюду, заметил он, картины - пейзажи, религиозные аллегории, портреты, покрытые толстым слоем пыли. Дом как следует не убирали месяцами, а то и годами. На верхнем этаже одной из башен находилась комната, которая, должно быть, служила Булеру кабинетом. Полки учебников по юриспруденции, фолиантов с разбором судебных дел, сборников законодательных актов. У окна, выходящего на лужайку позади дома, большой письменный стол и вращающееся кресло. Длинный диван со сложенными одеялами - видно, на нем частенько спали. И снова фотографии. Булер в судейской мантии. Булер в эсэсовской форме. Булер в группе нацистских "шишек" (среди них Марш без особой уверенности разглядел Ганса Франка), видимо, сидящих в первом ряду на концерте. Все фотографии, по меньшей мере, двадцатилетней давности. Марш уселся за стол и посмотрел в окно. Лужайка вела к берегу Хафеля. Там был маленький причал с пришвартованной к нему моторкой с каютой, а за ним открытая до противоположного берега панорама озера. Вдали пыхтел паром Кладов-Ваннзее. Он переключил внимание на письменный стол. Пресс-папье. Тяжелая бронзовая чернильница. Телефон. Он протянул к нему руку. Телефон зазвонил. Рука повисла в воздухе. Один звонок. Второй. Третий. Звук казался громче из-за царившей в доме тишины; пыльный воздух вибрировал. Четвертый. Пятый. Он положил пальцы на трубку. Шестой. Седьмой. Поднял ее. - Булер? - старческий голос, скорее мертвый, чем живой; шепот из другого мира. - Булер? Отвечай же. Кто это? Марш сказал: - Друг. Молчание. _Щелчок_. Звонивший дал отбой. Марш положил трубку и стал быстро, наугад открывать ящики стола. Несколько карандашей, немного почтовой бумаги, словарь. Он один за другим до конца выдвигал нижние ящики и шарил рукой. Ничего. Нет, кое-что было. В самой глубине ящика пальцы скользнули по небольшому гладкому предмету. Марш достал его. Маленькая записная книжка в черной кожаной обложке с вытисненными золотом орлом и свастикой. Он веером пролистал ее. Книжка-календарь члена партии на 1964 год. Сунув ее в карман, он поставил на место все ящики. А пес Булера, скуля, бешено метался вдоль кромки воды, вглядываясь в другой берег Хафеля. Временами он приседал на задние лапы, чтобы через несколько секунд снова начать свой отчаянный бег. Марш теперь видел, что почти весь правый бок собаки покрыт засохшей кровью. Она не обратила никакого внимания на спускавшегося к озеру Марша. Каблуки звонко стучали по доскам причала. Сквозь щели между расшатанными досками была видна плещущаяся на мелководье мутная вода. Дойдя до конца причала, он ступил в лодку, закачавшуюся под его весом. На корме скопилось немного дождевой воды, засоренной грязью и листьями, с радужными разводами на поверхности. Вся лодка пропахла горючим. Должно быть, где-то течь. Марш наклонился и подергал дверцу каюты. Она была заперта. Прикрыв лицо с боков руками, он заглянул в иллюминатор, но внутри было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Он выпрыгнул из лодки и пошел обратно. Дерево причала от непогоды потемнело, за исключением одного места на противоположном от лодки конце. Здесь валялись мелкие оранжевые осколки, был виден мазок белой краски. Наклонясь, чтобы разглядеть эти следы, он увидел близ берега какой-то предмет, тускло мерцающий в воде. Он встал на колени и, держась левой рукой за причал и протянув как можно дальше правую, сумел его достать. Это был ножной протез, розовый и выщербленный, как старинная китайская кукла, с кожаными ремнями и стальными пряжками. Первым их услышал пес. Он поднял голову, повернулся и затрусил по лужайке к дому. Марш тут же бросил свою находку обратно в воду в побежал следом за раненым животным. Выругав себя за глупость, он обогнул дом и встал в тени башен, так, чтобы были видны ворота. Пес, рыча в намордник, бросался на их железные створки. По ту сторону Марш увидел двух человек, разглядывавших дом. Потом появился третий с огромными кусачками, которыми он захватил замок. Через десять секунд замок с треском поддался. Трое гуськом вошли на участок. Пес отскочил назад. Как и Марш, все они были в черной эсэсовской форме. Один вынул что-то из кармана и направился к псу, вытянув вперед руку, словно предлагая ему угощение. Животное в страхе поджало хвост. Тишину нарушил выстрел, отдавшийся эхом на участке. Над лесом с гвалтом поднялись тучи грачей. Мужчина убрал пистолет в кобуру и махнул рукой одному из спутников. Тот ухватил пса за задние лапы и оттащил в кусты. Все трое широким шагом направились к дому. Марш спрятался за колонной, медленно передвигаясь вокруг нее, чтобы его не увидели. Он подумал было, что ему нет нужды прятаться. Он мог бы сказать гестаповцам, что проводит обыск, что не получил сообщения Йегера. Но что-то в их поведении, в той небрежной жестокости, с какой они расправились с собакой, насторожило его. Они здесь уже бывали. Они приблизились, и он смог различить их звания. Два штурмбаннфюрера и обергруппенфюрер - пара майоров и генерал. Какие соображения государственной безопасности потребовали личного участия гестаповского генерала? Обергруппенфюреру было под шестьдесят. Он был сложен как бык, с разбитым лицом бывшего боксера. Марш узнал его - видел по телевидению, на газетных фотографиях. Кто же он? Потом вспомнил. Одило Глобоцник. Известный в СС под прозвищем Глобус. Много лет назад он был гауляйтером Вены. Собаку убил Глобус. - Ты - на первый этаж, - приказал Глобус. - Ты - проверь задние помещения. Они достали пистолеты и исчезли в доме. Марш подождал с полминуты, затем направился к воротам. Он держался края участка, избегая дорожки - наоборот, низко согнувшись, пробирался сквозь заросли кустарника. Не доходя пяти метров до ворот, он остановился перевести дух. Внутри их правой опоры находился малозаметный ржавый металлический ящик для почты - там лежал большой коричневый сверток. Это безумие, подумал он. Полное безумие. Он не побежал к воротам, зная, что ничто так не привлекает человеческий взгляд, как внезапное движение. Наоборот, он заставил себя не спеша выйти из кустов, словно это было самым естественным делом в мире, вынул сверток из почтового ящика и неторопливо прошел за ворота. Он ожидал, что сзади раздастся крик или выстрел. Но единственным звуком был шорох деревьев на ветру. Подойдя к машине, он почувствовал, как трясутся его руки. 3 - Почему мы верим в Германию и фюрера? - Мы верим в Бога, поэтому верим в Германию, которую Он создал в этом мире, и в фюрера, Адольфа Гитлера, которого он ниспослал нам. - Кому мы прежде всего должны служить? - Нашему народу и нашему фюреру Адольфу Гитлеру. - Почему мы повинуемся? - По внутреннему убеждению, благодаря вере в Германию, фюрера. Движение и СС и преданности делу. - Хорошо! - одобрительно кивнул преподаватель. - Хорошо. Через тридцать пять минут собираемся на южной спортплощадке. Йост, останьтесь. Остальные свободны! Коротко подстриженные, в мешковатых светло-серых робах, курсанты СС походили на заключенных. Они шумно покинули класс, гремя стульями и топая сапогами по неструганным доскам пола. Сверху с большого портрета им благосклонно улыбался покойный Генрих Гиммлер. Одиноко стоявший в середине классной комнаты по стойке "смирно" Йост выглядел покинутым всеми. Некоторые курсанты, выходя, бросали на него любопытные взгляды. Кто же, как не Йост, было написано на их лицах. Йост - странный, нелюдимый, всегда третий лишний. Вечером в казарме его вполне могли снова избить. Преподаватель кивком указал в конец комнаты. - К тебе гость. Оттуда, опершись на радиатор и скрестив руки на груди, на него смотрел Марш. - Еще раз здравствуй, Йост, - сказал он. Они пошли по широкому плацу. В одном углу перед группой новобранцев разглагольствовал гауптшарфюрер СС. В другом около сотни юношей в черных тренировочных костюмах под громкие команды послушно разгибались, сгибались, касались руками носков ног. Визит к Йосту напоминал Маршу посещение заключенных в тюрьме. Тот же специфический запах мастики, дезинфекции и кухонного варева. Те же уродливые бетонные здания. Те же высокие стены и патрулирующие часовые. Подобно концлагерю, училище "Зепп Дитрих" было огромным замкнутым учреждением, полностью отгороженным от мира. - Можно где-нибудь уединиться? - спросил Марш. Йост смерил его малопочтительным взглядом. - Здесь никакого уединения. В этом все дело. - Они прошли еще несколько шагов. - Думаю, можно попробовать в казарме. Все сейчас в столовой. Они повернули, и Йост повел следователя к низкому выкрашенному в серый цвет зданию. Внутри было мрачно, сильно пахло мужским потом. Не менее сотни коек, выстроенных в четыре ряда. Йост правильно угадал - казарма пустовала. Его койка находилась в центре, ближе к задней стене. Марш сел на грубое коричневое одеяло и предложил Йосту сигарету. - Здесь нельзя. Марш помахал перед ним пачкой. - Давай. Скажешь, я приказал. Йост с благодарностью взял. Он опустился на колени, открыл стоящий рядом с кроватью металлический рундучок и стал искать что-нибудь под пепельницу. Дверца была откинута, Марш видел, что находится внутри: стопка книжек в бумажных переплетах, журналы, фотография в рамке. - Можно? Йост пожал плечами. - Конечно. Марш взял в руки фото. Семейный снимок, напомнивший ему фотографию Вайссов. Отец в форме эсэсовца. Застенчивая мать в шляпке. Дочка - прелестная девочка со светлыми косами, лет четырнадцати. И сам Йост - с пухлыми щеками, улыбающийся, совсем не похожий на замученное, остриженное наголо существо, стоящее на коленях на каменном полу казармы. Йост заметил: - Изменился, верно? Марш был потрясен и пытался скрыть это. - Твоя сестра? - спросил он. - Она еще учится в школе. - А отец? - Сейчас у него машиностроительное предприятие в Дрездене. Он был среди первых в России в сорок первом. Отсюда форма. Марш внимательно вгляделся в суровую фигуру. - Никак у него Рыцарский крест? Высшая награда за храбрость. - О да, - ответил Йост. - Настоящий герой войны. - Он взял фотографию и положил в рундучок. - А ваш отец? - Он служил в имперском флоте, - сказал Марш. - Был ранен в первую войну. Так по-настоящему и не поправился. - Сколько вам было, когда он умер? - Семь. - Вы о нем вспоминаете? - Каждый день. - Вы тоже служили во флоте? - Почти. На подводной лодке. Йост медленно покачал головой. Его бледное лицо порозовело. - Все мы идем по стопам отцов, верно? - Возможно, большинство. Но не все. Некоторое время они молча курили. Марш слышал, что на плацу все еще продолжаются занятия физкультурой. "Раз, два, три... Раз, два, три..." - Эти люди... - произнес Йост и снова задумчиво покачал головой. - У Эриха Кестнера есть стихотворение "Маленький марш". - Закрыв глаза, он продекламировал: "Вы любите ненавидеть и подходите к миру с меркой ненависти. Вы в человеке выкармливаете зверя, Чтобы зверь этот рос внутри вас! Чтобы зверь в человеке пожрал человека". Марш почувствовал себя неловко, став свидетелем внезапного взрыва чувств в молодом человеке. - Когда оно написано? - В тридцать втором. - Я его не знаю. - Вы и не могли знать. Оно запрещено. Последовало молчание. Потом Марш сказал: - Мы теперь знаем личность обнаруженного вами покойника. Доктор Йозеф Булер. Видный чиновник генерал-губернаторства. Бригадефюрер СС. - Боже мой, - схватился за голову Йост. - Как видишь, дело приняло серьезный оборот. Прежде чем встретиться с тобой, я навел справки в караулке у главного входа. У них отмечено, что вчера утром ты, как обычно, покинул казарму в пять тридцать утра. Так что время, указанное в твоем заявлении, - полная бессмыслица. Йост по-прежнему закрывал лицо ладонями. Между пальцами горела сигарета. Марш наклонился, забрал ее и погасил. Потом встал. - Смотри, - сказал он. Йост поднял глаза, а Марш побежал на месте. - Это ты вчера, верно? - Марш изобразил, как он устал, стал пыхтеть, смахивать пот со лба. Йост невольно улыбнулся. - Хорошо. - Марш продолжал бег. - В лесу и на тропинке у озера ты на бегу думаешь о какой-нибудь книге или о том, как тебе ужасно плохо живется. Льет дождь, света мало, но вдалеке слева ты что-то замечаешь... - Марш обернулся. Йост напряженно смотрел на него. - ...Не знаю что, но только не труп. - Но... Марш остановился и направил палец на Йоста. - Мой совет: не залезай еще глубже в дерьмо. Два часа назад я снова был на месте, где было обнаружено тело, и проверил - ты никак не мог увидеть его с дорожки. И снова побежал на месте. - Итак, ты что-то видишь, но не останавливаешься. Пробегаешь мимо. Но, будучи добросовестным парнем, ты, пробежав пяток минут, решил, что лучше вернуться и посмотреть еще разок. Вот тогда-то ты и заметил труп. И только тогда вызвал полицию. Он сжал руки Йоста и поставил его на ноги. - Беги со мной, - приказал он. - Не могу... - Беги! Йост неохотно зашаркал ногами. Их сапоги стучали по каменным плитам. - Теперь опиши, что ты видишь. Ты выбегаешь из лесу и бежишь по тропинке вдоль озера... - Умоляю... - Говори! - Я... я вижу... автомашину, - начал Йост, закрыв глаза. - Потом троих людей... Сильный дождь... На них пальто, капюшоны - как монахи... Головы опущены... Поднимаются по склону от озера... Я... Я испугался... Перебежал через дорогу и спрятался в лесу, чтобы меня не увидели... - Продолжай. - Они садятся в машину и уезжают... Я жду, потом выхожу из лесу и обнаруживаю тело... - Что-то ты пропустил. - Нет, клянусь вам... - Ты видел лицо. Когда они садились в машину, ты видел лицо. - Нет... - Йост, скажи мне, чье это лицо. Ты видел его. Ты его знаешь. Скажи. - Глобус! - закричал Йост. - Я видел Глобуса! 4 Сверток, который он достал из почтового ящика Булера, лежал нераскрытый рядом с ним на переднем сиденье. Может, бомба, подумал Марш, заводя "фольксваген". В последние месяцы прокатилась волна взрывов таких бомб-свертков, оторвавших руки и головы у полудюжины правительственных чиновников. Что он, этот сверток вполне мог породить заголовок на третьей странице "Тагеблатт": "Во время загадочного взрыва около казарм погиб следователь". Он объехал весь Шлахтензее, пока не отыскал магазин деликатесов, где купил буханку черного хлеба, вестфальской ветчины и бутылку шотландского виски. Солнце еще сияло, воздух был чист. Он направился на запад, назад к озерам, собираясь заняться тем, чего не делал много лет: устроить пикник. После того как в 1934 году Геринга сделали главным егермейстером рейха, была предпринята попытка придать Грюневальду новый облик. Здесь посадили и каштаны, и липы, и буки, и березы, и дубы. Но сердцевиной его, как и тысячу лет назад, когда равнины Европы были покрыты лесами, сердцевиной его по-прежнему оставались унылые холмы, заросшие сосной. Из этих лесов за пять столетий до Рождества Христова вышли воинственные германские племена, и в эти леса победоносные германские племена вновь возвращаются спустя двадцать пять веков, главным образом в автофургонах и легковых машинах с автоприцепами и, как правило, в выходные дни. Немцы были расой лесных обитателей. Марш остановился, забрал провизию и сверток из почтового ящика Булера и стал осторожно подниматься по крутой тропинке в чащу. Через пять минут он добрался до местечка, откуда открывался прекрасный вид на Хафель и тающие в голубой дымке лесистые склоны. Разогретый воздух был насыщен приятным смолистым ароматом. Над головой прогрохотал подлетающий к берлинскому аэропорту большой реактивный самолет. Когда он исчез из виду, шум затих, и тишину нарушало только птичье пение. Маршу пока не хотелось открывать сверток. При виде его он испытывал тревогу. Он уселся на большой камень - несомненно, специально для этого оставленный здесь муниципальными властями, - отхлебнул большой глоток виски и стал закусывать. Об Одило Глобоцнике, Глобусе, Марш знал мало, только понаслышке. За последние тридцать лет его судьба поворачивалась, подобно флюгеру. Уроженец Австрии, строитель по профессии, он в середине тридцатых годов стад партийным руководителем в Каринтии и гауляйтером Вены. Затем был период опалы в связи со спекуляцией валютой, за которым, когда началась война, последовало назначение шефом полиции в генерал-губернаторстве - должно быть, там-то он и узнал Булера, подумал Марш. В конце войны новое понижение по службе и направление, насколько помнится, в Триест. Но со смертью Гиммлера Глобус вернулся в Берлин и теперь занимал в гестапо какое-то не совсем определенное положение, работал непосредственно на Гейдриха. Это разбитое в драках зверское лицо нельзя было не узнать. Узнал же его Йост, несмотря на дождь и слабый свет. Портрет Глобуса висел в Зале славы училища, а сам Глобус всего несколько недель назад читал трепещущим от благоговейного страха курсантам лекцию о структуре полицейских служб рейха. Неудивительно, что Йост так испугался. Ему бы следовало не называть себя полиции по телефону и смыться до ее прибытия. А еще лучше в его положении было бы совсем не звонить. Марш доел ветчину. Остатки хлеба раскрошил и разбросал по земле. Два черных дрозда, следивших за ним, пока он ел, опасливо вышли из подроста и стали клевать крошки. Он достал записную книжку-календарь. Стандартный выпуск для членов партии, можно купить в любом писчебумажном магазине. Сначала полезные сведения. Фамилии членов партийной иерархии: министров, руководителей комиссариатов, гауляйтеров. Государственные праздники: 30 января - День национального пробуждения, 21 марта - День Потсдама, 20 апреля - День Фюрера, 1 мая - Национальный праздник немецкого народа... Карта империи с указанием времени езды по железной дороге: Берлин - Ровно - шестнадцать часов; Берлин - Тифлис - двадцать семь часов; Берлин - Уфа - четверо суток... Записи в календаре были настолько скудны, что сначала он показался Маршу чистым, пустым. Просмотрел более тщательно. Против 7 марта стоял крошечный крестик. На 1 апреля Булер записал: "День рождения сестры". Еще один крестик против 9 апреля, 11 апреля пометка: "Штукарт, Лютер. Утро - 10". Наконец, 13 апреля, накануне смерти, Булер нарисовал еще один маленький крест. Вот и все. Марш переписал даты в свою записную книжку. Открыл новую страницу. Смерть Йозефа Булера. Объяснения. Первое: смерть произошла случайно, гестапо узнало о ней за несколько часов до крипо, и, когда пробегал Йост, Глобус всего лишь осматривал тело. Абсурд. Очень хорошо. Второе: Булер убит гестапо, и Глобус приводил приговор в исполнение. Опять абсурд. Приказ по операции "Ночь и туман" 1941 года все еще был в силе. Булера могли на вполне законных основаниях тайно умертвить в застенках гестапо, а его собственность была бы спокойно конфискована государством. Кто бы его оплакивал? Или задавал вопросы по поводу его исчезновения? Итак, третье: Булер убит Глобусом, который, объявив факт его смерти вопросом государственной безопасности и взяв на себя расследование, заметал следы. Но почему крипо позволили впутаться во все это дело? Какие мотивы были у Глобуса? Почему тело Булера оставили на виду? Марш откинулся на камень и закрыл глаза. Теплое солнышко на лице успокаивало. От виски по всему телу растекалось тепло. Он спал не более получаса, когда услышал рядом с собой в кустарнике шорох и почувствовал, что кто-то трогает его за рукав. Он моментально проснулся, успев увидеть белый хвостик и задние ноги оленя, стрелой умчавшегося в лес. Сельская идиллия в каких-нибудь десяти километрах от центра рейха! Он встряхнулся и взял сверток. Толстая коричневая бумага, аккуратно завернутая и облепленная клейкой лентой. Можно сказать, профессионально завернутая и заклеенная. Твердые линии и острые складки, экономное использование материала и труда. Образцовый сверток. Ни один известный Маршу мужчина не мог бы сделать такой сверток - должно быть, женская работа. Дальше знаки почтового отправления. Три швейцарские марки с изображением крошечных желтых цветов на зеленом фоне. Отправлена из Цюриха в 16:00 13 апреля 1964 года. То есть позавчера. Вспотевшими от напряжения руками он с преувеличенной осторожностью стал разворачивать посылку. Сначала отклеил ленту, а потом медленно, сантиметр за сантиметром, стал расправлять бумагу. Частично развернув сверток, он увидел внутри коробку шоколада. На крышке - светловолосые девушки в красных клетчатых платьях, танцующие на зеленом лугу вокруг украшенного цветами и лентами "майского дерева". Позади них на фоне ослепительно синего неба возвышались белые вершины Альп. Черным готическим шрифтом напечатано: "Поздравления с днем рождения нашего любимого фюрера, 1964". Но странно: коробка была слишком тяжела для одного шоколада. Он вынул перочинный нож и вскрыл целлофановую обертку. Осторожно поставил коробку на пень. Отвернув лицо и вытянув руки, кончиком ножа поднял крышку. Внутри зажужжал какой-то механизм. А потом: Любовь невысказанная, Верность нерушимая Всю жизнь. Струны поют И говорят: "Я люблю тебя". Эхо в ответ: "Скажи, что ты тоже желаешь меня". Весь мир живет любовью, И я тебя люблю. Разумеется, только мелодия, без слов, но он хорошо их знал. Стоя в одиночестве на холме в Грюневальдском лесу, Марш слушал, как ящик играл вальс-дуэт из третьего действия "Веселой вдовы". 5 На обратном пути улицы в центре Берлина выглядели необычно тихими. Когда Марш добрался до Вердершермаркт, он узнал причину. В фойе на большой доске объявлений он прочел, что в половине пятого последует правительственное сообщение. Личному составу предлагалось собраться в столовой. Явка обязательна. Он вернулся как раз вовремя. В министерстве пропаганды появилась новая идея: лучшее время для важных сообщений - конец рабочего дня. Новость, таким образом, доходила до людей на публике, в товарищеской атмосфере - исключалась возможность для личного скептицизма или пораженчества. Кроме того, все сообщения по радио планировались так, что рабочие уходили домой чуть раньше, скажем, без десяти пять вместо пяти, что создавало чувство удовлетворения, подсознательно связывало режим с хорошим настроением. Так было в те дни. В белоснежном Дворце пропаганды на Вильгельмштрассе работало больше психологов, чем журналистов. Столовая наполнялась личным составом: офицерами, канцелярскими служащими, машинистками, шоферами. Стоя плечом к плечу, они служили живым воплощением национал-социалистского идеала. Четыре телевизионных экрана, по одному в каждом углу, под аккомпанемент музыки Бетховена показывали карту рейха с наложенной на нее свастикой. Время от времени вклинивался возбужденный голос диктора: "Германцы, приготовьтесь к важному сообщению!" В старые времена по радио раздавалась только музыка. И здесь прогресс. Сколько таких событий запомнил Марш? В тридцать восьмом их собрали из классных комнат, и они услышали, что немецкие войска вступают в Вену и что Австрия вернулась в фатерланд. В актовом зале их небольшой гимназии под взглядами непонимающих учеников рыдал отравленный газами в первую мировую их директор. В тридцать девятом они с матерью были дома в Гамбурге. В пятницу, в 11 часов утра, из рейхстага транслировалась речь Гитлера: "_Отныне я всего лишь первый солдат германского рейха. Я снова надеваю эту святую и дорогую для меня форму. Не сниму ее до тех пор, пока не наступит победа. Другого исхода я не переживу_". Гром аплодисментов. На этот раз горестные рыдания сотрясали его мать. Марш, которому было семнадцать, стыдясь, отворачивался в сторону, ища глазами фотографию отца в блестящей форме немецкого имперского флота, и думал: "_Слава Богу. Наконец-то война. Может быть, теперь я смогу оправдать твои ожидания_". Следующие несколько заявлений по радио он слушал в море. Победа над Россией весной сорок третьего - торжество стратегического гения фюрера! Летнее наступление вермахта годом раньше отрезало Москву от Кавказа, Красную армию от нефтепромыслов Баку. Сталинская военная машина просто остановилась из-за отсутствия горючего. Мир с англичанами в сорок четвертом - торжество контрразведывательного таланта фюрера! Марш помнил, как вое подводные лодки были отозваны на свои базы на Атлантическом побережье для установки новой шифровальной системы. Вероломные англичане, сказали им, расшифровывали коды фатерланда. После своевременно принятых мер нетрудно было перехватывать британские торговые суда. В конце концов Англию голодом заставили сдаться. Черчилль и его банда поджигателей войны бежали в Канаду. Мир с американцами в сорок шестом - торжество научного гения фюрера! Когда США одержали победу над Японией с помощью атомной бомбы, фюрер направил ракету "Фау-3", которая разорвалась над Нью-Йорком, продемонстрировав, что в случае американского удара он может нанести ответный удар. После этого война выродилась в кровопролитные стычки с партизанами на окраинах новой германской империи. Возник ядерный тупик, названный дипломатами "холодной войной". Но заявления по радио делались и в дальнейшем. Когда в пятьдесят первом умер Геринг, до объявления о его смерти весь день играли серьезную музыку. Того же удостоился Гиммлер, погибший в шестьдесят втором, когда взорвался его самолет. Смерти, победы, войны, призывы к жертвам и реваншу, бесконечная тяжелая борьба с красными на уральском фронте с непроизносимыми названиями мест боев и наступлений - Октябрьское, Полуночное, Алапаевск... Марш следил за лицами окружавших его людей. Вымученный юмор, отрешенность, страх. Люди, у которых на Востоке братья, сыновья и мужья. Они продолжали бросать взгляды на экраны. "Германцы, приготовьтесь к важному сообщению!" Что их ожидает на этот раз? Столовая была наполнена почти до отказа. Марша прижали к колонне. В нескольких метрах от себя он видел Макса Йегера, перебрасывавшегося шутками с полногрудой секретаршей из ФА1 - юридического отдела. Макс через плечо девушки разглядел его и расплылся в ухмылке. Раздался барабанный бой. В помещении установилась тишина. Диктор сказал: "Мы ведем прямую передачу из Берлина, из министерства иностранных дел". На телеэкранах заблестел бронзовый барельеф. От нацистского орла, держащего в когтях земной шар, расходились яркие лучи, напоминавшие детский рисунок восходящего солнца. Перед ним стоял человек с густыми черными бровями и тяжелым подбородком - представитель министерства иностранных дел Дрекслер. Марш подавил смех - можно подумать, что во всей Германии Геббельсу не удалось найти человека, который не был бы похож на закоренелого преступника. - Дамы и господа, у меня для вас краткое заявление имперского министерства иностранных дел. - Дрекслер обращался к журналистам, остающимся за камерой. Надев очки, он начал читать: "В соответствии с давним и обоснованным желанием фюрера и народа Великого германского рейха жить в условиях мира и безопасности со странами мира, после обширных консультаций с нашими союзниками по Европейскому сообществу имперское министерство иностранных дел от имени фюрера сегодня направило приглашение президенту Соединенных Штатов Америки посетить Великий германский рейх для личных переговоров с целью способствовать лучшему взаимопониманию между двумя нашими народами. Приглашение принято. Нам стало известно, что американская администрация сегодня утром предварительно сообщила: господин Кеннеди намерен встретиться с фюрером в Берлине в сентябре. Хайль Гитлер! Да здравствует Германия!" Изображение постепенно исчезло, и после барабанного боя зазвучала мелодия национального гимна. Присутствующие в столовой запели. Марш представил мужчин и женщин в этот момент по всей Германии - на верфях в металлургических заводах, в учреждениях и школах грубые голоса сливались с высокими в одном вздымающемся к небесам оглушительном радостном реве: "Германия, Германия превыше всего! Превыше всего на свете!" Его губы шевелились согласованно с другими, но не издавали ни звука. - Нам от этого только еще больше долбаной работы, - сказал Йегер. Они вернулись в свой кабинет. Положив ноги на стол, Макс пыхал сигарой. - А ты еще считаешь, что день рождения фюрера - кошмар для службы безопасности! Можешь себе представить, что будет, когда в городе появится еще и Кеннеди? Марш усмехнулся. - Думаю, Макс, ты упускаешь из виду исторические масштабы этого события. - Да положил я на исторические масштабы события! Я думаю о том, что спать мне не дадут. Бомбы ухе теперь рвутся, как шутихи на фейерверке. Погляди-ка. - Йегер убрал ноги со стола и стал рыться в куче папок. - Пока ты забавлялся на Хафеле, нам здесь пришлось кое над чем потрудиться. - Он отыскал конверт и вытряхнул содержимое. Это были ЛВП. Личные вещи покойного. Из кучи бумаг он достал два паспорта и передал их Маршу. Один из них принадлежал офицеру СС Паулю Хану, другой - молодой женщине, Магде Фосс. - Хороша, правда? - начал Йегер. - Они только что поженились. Ехали с праздничного приема в Шпандау. Собирались в свадебное путешествие. Он ведет машину. Сворачивают на Навенерштрассе. Их обгоняет грузовик. Из кузова выпрыгивает парень с пистолетом. Наш эсэсовец теряет голову. Дает задний ход. Трах! Въезжает на тротуар, врезается в фонарный столб. Пока он пытается включить первую передачу - бах! - выстрел в голову. С женихом покончено. Крошка Магда выбирается из машины и бежит. Бах! Покончено и с невестой. Конец медового месяца. Конец, твою мать, всего. За одним исключением - родственники и друзья новобрачных за свадебным столом все еще пьют за здоровье молодых, и никто в течение двух часов не удосуживается сообщить гостям о случившемся. Йегер высморкался в грязный носовой платок. Марш снова взглянул на паспорт девушки. Она прелестна - темноглазая блондинка; в двадцать четыре года лежит убитая в сточной канаве. - Кто это сделал? - спросил он, возвращая паспорта. Йегер стал загибать пальцы. - Поляки. Латыши. Эстонцы. Украинцы. Чехи. Хорваты. Грузины. Красные. Анархисты. Кто знает? Сегодня это может сделать любой. Этот дурачок повесил на доске объявлений у себя в казарме открытое приглашение на прием. Гестапо считает, что уборщица, повар или кто-нибудь еще из обслуги увидел объявление и сообщил кому надо. Большинство подсобных работников в казармах - иностранцы. Сегодня днем всех их забрали. Бедняги. Он положил паспорта и удостоверения личности обратно в конверт и бросил его в ящик стола. - Как тебе это нравится? - Съешь шоколадку. - Марш протянул коробку Йегеру. Тот открыл ее. Кабинет заполнила металлическая мелодия. - Очень вкусно. - Что ты знаешь о музыке? - Что? О "Веселой вдове"? Да это же любимая оперетта фюрера. Моя мать была без ума от нее. - Моя тоже. От нее без ума была каждая немецкая мать. "Веселая вдова" Франца Легара. Впервые исполнена в Вене в 1905 году. Такая же приторная, как венские булочки с кремом. Легар умер в 1948 году. Гитлер послал на похороны личного представителя. - Что еще можно сказать? - Йегер своей лапищей взял шоколадку и сунул в рот. - Откуда это у тебя? Тайная воздыхательница? - Вынул из почтового ящика Булера. - Марш откусил конфету и поморщился от слишком сладкого вкуса вишневой начинки. - Подумай, у тебя нет друзей, но кто-то шлет тебе из Швейцарии дорогую коробку шоколада. Никакой записки. Коробка, которая играет любимую мелодию фюрера. Кто мог это сделать? - Он проглотил оставшуюся половину конфеты. - Может быть, отравитель? - О, черт! - Йегер выплюнул остатки конфеты в руку, достал носовой платок и стал вытирать размазанную по пальцам и губам коричневую слюну. - Иногда я сомневаюсь, в здравом ли ты уме. - Я методично уничтожаю важные для государства вещественные доказательства, - рассмеялся Марш. Он заставил себя съесть еще одну шоколадку. - Нет, хуже того - я поедаю эти доказательства, совершая тем самым двойное преступление: подрываю правосудие с корыстью для себя. - Возьми отпуск, парень. Я серьезно. Тебе нужен отдых. Мой совет - выбрось на помойку эти долбаные шоколадки, и как можно быстрее. Потом пошли домой, поужинай у нас с Ханнелоре. Ты выглядишь так, словно давно уже нормально не ел. Гестапо забрало дело к себе. Заключение о вскрытии направляется прямо на Принц-Альбрехтштрассе. Дело закончено. Забудь о нем. - Слушай, Макс... - И Марш рассказал ему о признании Йоста в том, что тот увидел Глобуса с трупом. Он достал записную книжку Булера. - Здесь записаны фамилии. Кто такие Штукарт и Лютер? - Не знаю. - Лицо Йегера вдруг напряглось. - Более того, не хочу знать. Крутые каменные ступени вели в полутьму. Внизу с коробкой в руках Марш заколебался. За левой дверью был вымощенный булыжником центральный двор, где стояли большие ржавые баки с мусором. Справа виднелась плохо освещенная дверь в архив. Он сунул коробку с шоколадом под мышку и повернул направо. Архив крипо размещался в лабиринте комнат, примыкавших к котельной. Из-за близости котлов и паутины переплетавшихся на потолке труб с горячей водой здесь постоянно стояла жара. Царил умиротворяющий запах теплой пыли и пересохшей бумаги. Протянувшимся между колоннами сетчатым полкам с досье не было конца. Архивариус, тучная женщина в засаленном мундире, бывшая когда-то надзирательницей в тюрьме в Плотцензее, потребовала удостоверение. Он передал его ей, как делал это по нескольку раз в неделю на протяжении последнего десятка лет. Она, как всегда, взглянула на удостоверение, словно никогда не видела его раньше, потом на его лицо, обратно на удостоверение, потом вернула его и движением подбородка выразила нечто среднее между признанием и насмешкой. Погрозила пальцем. - И не курить, - сказала она в пятисотый раз. С полки рядом с ее столам он снял немецкий вариант "Кто есть кто?" - справочник в красном переплете толщиной в тысячу страниц. Кроме того, взял меньшее по размерам партийное издание "Указателя видных деятелей НСДАП" с фотографиями всех включенных в него лиц. Это была книга, которой в то утро пользовался Хальдер, чтобы установить личность Булера. Он перетащил оба тома на стол и включил настольную лампу. Вдалеке гудели бойлеры. В помещении архива было безлюдно. Марш начал с партийного справочника. Он издавался почти ежегодно начиная с середины тридцатых годов. Зимой в темные, тихие послеобеденные часы он часто спускался сюда, чтобы в тепле полистать старые издания. Он с интересом следил, как менялись лица. В первых томах преобладали седые, шея шире головы, "охотники за красными" из штурмовых отрядов. Они, выпучив глаза, смотрели в аппарат, чисто вымытые, с напряженными лицами, словно деревенские трудяги прошлого века в лучшей воскресной одежде. Но к пятидесятым годам герои пивных схваток уступили место холеным технократам вроде Шпеера - выпускникам университетов со слащавыми улыбками и жестким взглядом. Среди них был один Лютер. Имя: Мартин. Глядите-ка, товарищи, историческое имя. Но этот Лютер совсем не походил на своего знаменитого тезку и однофамильца. Толстая невыразительная физиономия, темные волосы, сильные очки в роговой оправе. Марш достал записную книжку. "Родился 16 декабря 1895 года в Берлине. В 1914-1918 годах служил в транспортной части германской армии. Профессия: перевозчик мебели. Вступил в НСДАП и отряды штурмовиков 1 марта 1933 года. Был депутатом берлинского муниципального совета от округа Далем. В 1936 году поступил на службу в министерство иностранных дел. Вплоть до ухода в отставку в 1955 году возглавлял в министерстве иностранных дел германский отдел. В июле 1941 года был утвержден заместителем государственного секретаря". Подробности скудные, но Маршу их хватило, чтобы составить впечатление об этом человеке. Тупой и агрессивный уличный политик. И оппортунист. Как и тысячи других, Лютер поспешил вступить в партию через несколько недель после прихода Гитлера к власти. Он быстро пролистал страницы и остановился на Штукарте, Вильгельме, докторе права. Снимок сделан профессионально, в фотостудии, с полутонами, как снимают кинозвезд. Тщеславный человек. Весьма любопытное сочетание - вьющиеся седые волосы, твердый взгляд, квадратная челюсть и в то же время дряблый чувственный рот. Марш выписал кое-что. "Родился 16 ноября 1902 года в Висбадене. Изучал право и экономику в университетах Мюнхена и Франкфурта-на-Майне. Диплом с отличием в июне 1928 года. Вступил в партию в Мюнхене в 1922 году. Занимал различные должности в СА и СС. В 1933 году бургомистр Штеттина. 1935-1953 годы - государственный секретарь в министерстве внутренних дел. Печатный труд: "Комментарий к германским расовым законам" (1936). В 1944 году получил звание почетного обергруппенфюрера СС. В 1953 году вернулся к частной юридической практике". Этот совсем не похож на Лютера. Интеллектуал. Как и Булер, ветеран партии, птица высокого полета. Стать бургомистром Штеттина, портового города с почти 300-тысячным населением, в тридцать один год... Марша вдруг осенило, что он уже читал все это, и совсем недавно. Но где? Он не мог вспомнить. Закрыл глаза. Ну давай же! "Кто есть кто?" не добавил ничего нового, за исключением того, что Штукарт оказался не женат, а Лютер жил с третьей женой. Он нашел в записной книжке чистый разворот, сделал три колонки, озаглавив их именами Булера, Лютера и Штукарта, и стай заполнять их датами. Составление хронологических таблиц было его излюбленным средством, способом отыскать порядок в тумане кажущихся случайными фактов. Все они родились примерно в одно время. Булеру было шестьдесят четыре, Лютеру - шестьдесят восемь, Штукарту - шестьдесят один. Все они поступили на государственную службу в тридцатых годах - Булер в 1939-м, Лютер в 1936-м, Штукарт в 1935-м. Все они занимали примерно одинаковые должности - Булер и Штукарт были государственными секретарями, Лютер заместителем государственного секретаря. Все они вышли в отставку в пятидесятых годах - Булер в 1951-м, Лютер в 1955-м, Штукарт в 1953-м. Должно быть, все они знали друг друга. Все они встречались в десять утра в прошлую пятницу. Где здесь закономерность? Марш откинулся на стуле и глядел на сплетение труб, извивающихся, словно, змеи, по потолку. И тут он вспомнил. Подавшись вперед, он стремительно вскочил на ноги. Рядом с дверью находились подшивки "Берлинер тагеблатт", "Фелькишер беобахтер" и эсэсовской газеты "Дас шварце кор". Он лихорадочно перелистывал страницы "Тагеблатт", ища страницу с некрологами во вчерашнем номере. Вот она. Он видел ее вчера вечером. "Партайгеноссе Вильгельм Штукарт, в прошлом государственный секретарь министерства внутренних дел, неожиданно скончавшийся от сердечной недостаточности в воскресенье, 13 апреля, останется в памяти как преданный национал-социалистскому делу член партии..." Земля зашаталась у него под ногами. Он чувствовал, что на него смотрит хранительница архивов: - Вам плохо, герр штурмбаннфюрер? - Нет, спасибо, я в порядке. Не окажете ли мне любезность? - Он взял листок запроса личных дел и написал фамилию, имя и дату рождения Штукарта. - Посмотрите, пожалуйста, нет ли личного дела этого человека? Она взглянула на листок и протянула руку: - Удостоверение. Он передал ей удостоверение. Она лизнула карандаш к вписала в листок двенадцать цифр служебного номера Марша. Таким способом велся учет запросов личных дел следователями крипо с пометкой времени. Гестапо обнаружит, что он проявил интерес к делу спустя целых восемь часов после того, как ему приказали оставить дело Булера. Еще одно свидетельство отсутствия национал-социалистской дисциплины с его стороны. Ничего не поделаешь. Хранительница выдвинула длинный деревянный ящик с карточками и стала перебирать их своими толстыми пальцами. - Штрооп, - бормотала она, - Штрунк, Штрусс, Штюльпнагель... Марш заметил: - Вы прошли мимо. Поворчав, женщина вынула розовый листок. - Штукарт, Вильгельм. - Она взглянула на него. - Дело имеется. Нет на месте. - У кого оно? - Смотрите сами. Марш наклонился. Дело Штукарта было у штурмбаннфюрера Фибеса из отдела крипо ФБЗ. Отдела сексуальных преступлений. Виски и сухой воздух вызвали у него жажду. В коридоре рядом с архивом стоял автомат с охлажденной водой. Следователь налил стакан и стал думать, что делать. Как бы поступил благоразумный человек? Легко ответить. Благоразумный человек поступил бы-так, как каждый день делал Макс Йегер. Он надел бы шляпу и пальто и отправился домой к жене и детям. Но Маршу это не подходило. Пустая квартира на Ансбахерштрассе, ссорящиеся соседи и вчерашняя газета его не привлекали. Он сузил свою жизнь до такой степени, что оставалась одна работа. Если бы он изменил ей, что бы тогда осталось? Было что-то еще, что каждое утро вытаскивало его из постели навстречу неприветливому дню. Это было желание знать. В работе полицейского всегда находилась новая точка пересечения, новый угол, за который можно заглянуть. Что представляла собой семья Вайссов, что с ней стало? Чей труп нашли на озере? Какая связь между смертью Булера и смертью Штукарта? Оно, это непреодолимое желание знать, его счастливый дар или его проклятие, было его движущей силой. Так что в конечном счете выбора не было. Марш бросил бумажный стаканчик в корзину для мусора и пошел наверх. 6 Вальтер Фибес пил шнапс у себя в кабинете. Со стола, стоявшего у окна, на него смотрели выстроившиеся в ряд пять человеческих голов - белые гипсовые слепки с откидными черепными коробками, поднятыми; как сиденья в уборной, и открывающими красные и серые участки мозга - пять характерных родовых типов германской империи. На плакате слева направо в нисходящем - с точки зрения властей - порядке содержались определения каждого типа. Первая категория - чисто нордический. Вторая - преимущественно нордический. Третья - гармоничный метис со слабо выраженными альпийскими или средиземноморскими чертами. Эти группы годились для службы в СС. Остальные не могли находиться на государственной службе и укоризненно глядели на Фибеса. Четвертая категория - метис преимущественно восточно-балтийского или альпийского происхождения, пятая - метис неевропейского происхождения. Марш принадлежал к категории один-два; Фибес как назло находился на самой грани третьей. Впрочем, среди расовых фанатиков редко можно было найти арийских суперменов с голубыми глазами - эти фанатики, по словам "Дас шварце кор", были "весьма озабочены тем, чтобы их принадлежность к расе считалась общепризнанной". В то же время болотистые окраины расселения германской расы патрулировались теми, кто был не слишком уверен в чистоте своей крови. Непрочное положение порождает хороших стражей границ. Самыми громогласными защитниками чистоты расы были кривоногий франконский учитель, выглядевший смешным в традиционных кожаных штанишках; баварский лавочник; рыжий тюрингский бухгалтер с нервным тиком и влечением к членам гитлерюгенда, тем, что помоложе; калеки и уроды, недоноски нации. Это относилось и к Фибесу - близорукому, сутулому, кривозубому рогоносцу Фибесу, - которого рейх осчастливил такой работой, о которой он мечтал. Гомосексуализм и смешение рас заняли место изнасилований и кровосмешения среди караемых смертью преступлений. Аборт, "подрывное действие против расового будущего Германии", также карался смертной казнью. В шестидесятые годы с их терпимостью наблюдался большой рост половых преступлений такого рода. Фибес, любитель копаться в грязных простынях, трудился все часы, выделенные для этого фюрером, и был счастлив, по словам Макса Йегера, как свинья в конском дерьме. По не сегодня. В данный момент он в сбившемся на бок парике и со слезами на глазах пил у себя в кабинете. Марш сказал: - Если верить газетам, Штукарт умер от сердечной недостаточности. - Фибер заморгал. - Но, по данным архива, личное дело Штукарта у тебя. - Не могу ничего сказать. - Разумеется, можешь. Мы же коллеги. - Марш сел и закурил. - Я так полагаю, что мы только и занимаемся тем, что спасаем "честь мундира". - Не просто фамилии, - пробормотал Фибес. Он колебался. - Дай закурить. - Бери. - Марш угостил коллегу сигаретой и щелкнул зажигалкой. Фибес опасливо, как школьник, затянулся. - Признаюсь, Марш, это дело здорово меня потрясло. Этот человек в моих глазах был героем. - Ты его знал? - Естественно, ведь он был очень известен. Но лично никогда не встречал. А почему ты им интересуешься? - Государственная тайна. Это все, что могу сказать. Сам знаешь. - А, теперь понятно. - Фибес налил себе изрядную порцию шнапса. - У нас с тобой много общего, Марш. - Да ну? - Точно. Ты единственный следователь, который так же долго сидит на работе, как я. Мы отделались от жен и детей, от всего этого дерьма. Живем одной работой. Когда дела идут хорошо, и нам хорошо. Когда плохо... - Его голова упала на грудь. Через минуту он спросил: - Книгу Штукарта читал? - К сожалению, нет. Фибес достал из стола и протянул Маршу потрепанный том в кожаном переплете. "Комментарий к немецким расовым законам". Марш пролистал ее. Здесь были главы, посвященные каждому из трех нюрнбергских законов 1935 года: Закону о гражданстве рейха, Закону о защите германской крови и германской чести, Закону об охране генетического здоровья германского народа. Некоторые места были подчеркнуты красными чернилами и помечены восклицательными знаками: "Чтобы избежать расового ущерба, необходимо, чтобы пары до брака подвергались медицинскому обследованию", "Брак между лицами, страдающими венерическими заболеваниями, слабоумием, эпилепсией или "генетическими пороками" (смотри Закон 1933 года о стерилизации) разрешается только после предъявления справки о стерилизации". Были и таблицы: "Общий обзор допустимости браков между арийцами и неарийцами", "Распространенность кровосмешения первой степени". Для Ксавьера Марша все это было непонятным набором слов. Фибес сказал: - Большая часть этого теперь устарела. Многое здесь относится к евреям, а все евреи, как мы знаем, - он подмигнул, - уехали на Восток. Но я до сих пор молюсь на Штукарта как на Библию. Его книга для меня - краеугольный камень. Марш вернул книгу. Фибес бережно, как младенца, взял ее в руки. - А теперь мне действительно хочется увидеть материалы, относящиеся к смерти Штукарта, - сказал Марш. Он думал, что Фибеса придется долго уламывать. Но тот сделал широкий жест, держа в руке бутылку шнапса: - Валяй, смотри. Личное дело крипо было довольно старым - начато более четверти века тому назад. В 1936 году Штукарт стал членом комиссии министерства внутренних дел "по защите германской крови", состоявшей из чиновников, юристов и врачей, которая рассматривала заявления о возможности браков между арийцами и неарийцами. Вскоре полиция стала получать анонимки, утверждавшие, что Штукарт за взятки выдавал разрешения на такие браки. Кроме того, он, по всей видимости, склонял некоторых женщин к половым сношениям. Первым заявителем, назвавшим себя, был портной из Дортмунда, некто Мазер, который сообщил местному партийному руководству, что его невесту изнасиловали. Его заявление передали в крипо. Никаких материалов расследования не было. Вместо этого Мазера и его подружку отправили в концлагерь. В досье содержались и другие доносы-осведомителей, включая одного из однополчан Штукарта. Никаких мер ни разу не принималось. В 1953 году Штукарт вступил в связь с восемнадцатилетней варшавянкой Марией Дымарской. Она утверждала, что у нее были немецкие предки еще с 1720 года, и собиралась выйти замуж за капитана вермахта. Эксперты министерства внутренних дел вынесли заключение, что документы подделаны. В следующем году Дымарской выдали разрешение на работу в качестве домашней прислуги в Берлине. Ее нанимателем был не кто иной, как Вильгельм Штукарт. Марш оторвал глаза от досье. - Как ему в течение десяти лет удавалось выходить сухим из воды? - Марш, он же был обергруппенфюрером. На таких людей лучше не жаловаться. Помнишь, что стало с Мазером, когда он пришел со своим доносом? И потом - ни у кого тогда не было доказательств. - А теперь? - Загляни в конверт. Внутри папки в конверте из грубой бумаги он нашел дюжину на удивление высококачественных цветных фотографий Штукарта и Дымарской в постели. Белые тела на красных шелковистых простынях. Они были сняты из одной точки рядом с постелью. Лица, искаженные на одних снимках, расслабленные на других, было легко узнать. Тело девушки под мужчиной, бледное и худое, казалось очень хрупким. На одном из снимков она сидела на нем верхом, тонкие белые руки за головой, лицо обращено в сторону аппарата. Крупные славянские черты лица. Но с ее выкрашенными белокурыми волосами до плеч она могла сойти за немку. - Сделаны недавно? - Лет десять назад. С тех пор он поседел. Она несколько располнела. С годами стала соблазнительнее. - Можно получить представление, где это они? - Задний план размыт. Коричневая спинка кровати, красно-белые полосатые обои, лампа под желтым абажуром - все это можно увидеть где угодно. - Это не его квартира. Во всяком случае, теперь она выглядит не так. Гостиница, возможно, бордель. Аппарат спрятан за зеркалом. Видишь, иногда кажется, что они смотрят прямо в аппарат? Я видел этот взгляд сотни раз. Они рассматривают себя в зеркале. Марш снова изучил каждую из фотографий. Глянцевые, ни одной царапины - свежие отпечатки со старых негативов. Картинки, которые может предложить вам сутенер где-нибудь на глухой улочке Кройцберга. - Где ты их отыскал? - Рядом с трупами. Сначала Штукарт застрелил свою сожительницу. Согласно протоколу о вскрытии, она, полностью одетая, лежала лицом вниз на кровати в квартире Штукарта на Фриц-Тодтплатц. Он вогнал ей в затылок пулю из своего эсэсовского "люгера" (если так было на самом деле, подумал Марш, то, вероятно, этот писака пользовался им в первый и последний раз). Следы уплотненных хлопковых волокон в ране наводили на мысль, что выстрел был сделан сквозь подушку. Потом он сел на край кровати и, по всей видимости, покончил с собой выстрелом в рот. На фотографиях с места происшествия тела были неузнаваемы. Штукарт сжимал в руке пистолет. - Он оставил записку, - сказал Фибес, - на столе в столовой. "Своим поступком я надеюсь избавить от затруднительного положения семью, рейх и фюрера. Хайль Гитлер! Да здравствует Германия! Вильгельм Штукарт". - Шантаж? - Вероятно. - Кто обнаружил трупы? - Тут самое интересное. - Фибес выплевывал слова, словно яд. - Американская журналистка. Ее заявление было в папке. Шарлет Мэгуайр, 25 лет, берлинский корреспондент американского информационного агентства "Уорлд юропиен фичерз". - Настоящая сучка. Завизжала о своих правах, как только ее доставили в полицию. Права! - Фибес отхлебнул солидный глоток шнапса. - Вот дерьмо, теперь, думаю, нам придется быть любезными с американцами, верно? Марш записал ее адрес. Кроме нее, в качестве свидетеля был допрошен лишь швейцар дома, где жил Штукарт. Американка утверждала, что видела на лестнице двух мужчин непосредственно перед тем, как обнаружила трупы, но швейцар настаивал на том, что там никого не было. Марш вдруг поднял голову. Фибес вскочил на ноги. - Что там? - Ничего. Показалось, что за дверью какая-то тень. - Черт возьми, это место... - Фибес распахнул дверь с матовым стеклом и внимательно посмотрел в оба конца коридора. Пока он находился спиной к Маршу, тот отколол от обложки конверт-и положил в карман. - Никого нет. - Он захлопнул дверь. - Ты начинаешь трусить, Марш. - Слишком богатое воображение - мое проклятие. Он закрыл папку и встал. Фибес, прищурившись, раскачивался взад и вперед. - Не хочешь забрать с собой? Разве ты не работаешь вместе с гестапо по этому делу? - Нет, у меня отдельное дело. - Ох! - Он тяжело опустился на стул. - Когда ты сказал "государственная тайна", я подумал... А, ладно. С рук долой. Слава Богу, гестапо взяло его к себе. Обергруппенфюрер Глобус. Ты, должно быть, слыхал о нем? Головорез, это верно, но он разберется. В справочном бюро на Александерплатц был адрес Лютера. Согласно данным полиции, он все еще жил в Далеме. Марш закурил и набрал номер телефона. Телефон долго не отвечал - где-то в городе унылым эхом отдавались звонки. Он уже было собирался положить трубку, когда ответил женский голос: - Да? - Фрау Лютер? - Да. - Голос звучал более молодо, чем он ожидал. Правда, осипший, словно женщина дома плакала. - Меня зовут Ксавьер Марш. Я следователь берлинской криминальной полиции. Могу я поговорить с вашим мужем? - Извините... Я не понимаю. Если вы из полиции, то наверняка знаете... - Знаю? Что я знаю? - Что его нет. Он пропал в воскресенье. Она заплакала. - Мне очень жаль. - Марш положил сигарету на край пепельницы. Боже милостивый, еще один. - Он сказал, что едет по делам в Мюнхен и вернется в понедельник. - Она высморкалась. - Но я обо всем этом уже говорила. Вы наверняка знаете, что этим делом занимаются на самом высоком уровне. Что?.. Она замолчала на полуслове. На том конце слышался разговор. Резкий мужской голос о чем-то спрашивал. Марш не мог разобрать, что она ответила, потом фрау Лютер снова взяла трубку: - Тут у меня обергруппенфюрер Глобоцник. Он хотел бы с вами поговорить. Как, вы сказали, вас зовут? Марш положил трубку. Уходя, он думал о звонке к Булеру в то утро. Голос пожилого человека: - _Булер? Отвечай же. Кто это?_ - _Друг_. _Щелчок_. 7 Бюловштрассе, улица примерно с километр длиною, проходит с запада на восток через один из самых оживленных районов Берлина неподалеку от Готенландского вокзала. Американка проживала в многоквартирном доме. Дом был менее ухоженным, чем ожидал Марш: в пять этажей, с темными от накопившихся за сотню лет выхлопных газов, усеянными птичьим пометом стенами. У подъезда на тротуаре сидел пьяный, провожая поворотом головы каждого прохожего. На противоположной стороне улицы проходила надземная часть городской железной дороги. Когда он ставил машину, от станции "Бюловштрассе" отходил поезд, из-под колес его красных с желтым вагонов сыпались голубовато-белые искры, отчетливо видимые в сгущающихся сумерках. Квартира была на четвертом этаже. Журналистки не было дома. "Генри, - извещала приколотая к двери записка на английском языке, - я в баре на Потсдамерштрассе. Целую, Шарли". Марш знал лишь несколько слов по-английски, однако достаточно, чтобы понять суть написанного. Он устало спустился по лестнице. Потсдамерштрассе - очень длинная улица со множеством баров. - Я ищу фрейлейн Мэгуайр, - обратился он внизу к привратнице. - Не подскажете, где ее найти? Ту словно подстегнули. - Она вышла час назад, штурмбаннфюрер. Вы уже второй, кто ее спрашивает. Через пятнадцать минут после того, как она ушла, пришел молодой парень. Тоже иностранец - шикарно одетый, коротко подстриженный. Она будет не раньше полуночи - это я вам обещаю. На скольких же жильцов старуха стучала гестапо, подумалось Маршу. - А какой из баров она регулярно посещает? - "Хайни", это рядом, за углом. Там собираются все эти чертовы иностранцы. - Ваша наблюдательность делает вам честь, мадам. К тому времени, когда Марш через пять минут оставил ее и женщина снова вернулась к своему вязанью, она нагрузила его всевозможной информацией о "Шарли" Мэгуайр. Он узнал, что у американки темные коротко подстриженные волосы; что она небольшого роста и у нее стройная фигура; что на ней голубой блестящий синтетический плащ и туфли "на высоких гвоздиках, словом, как у шлюхи"; что живет она здесь уже полгода; что она допоздна не бывает дома и часто не встает до полудня; что она задолжала за квартиру; что он должен взглянуть на бутылки из-под спиртного, которые эта особа выбрасывает... Нет, мадам, спасибо, у него нет желания их осматривать, в этом нет необходимости, ваша информация была так полезна... Он пошел направо по Бюловштрассе. Первый же поворот вывел его на Потсдамерштрассе. "Хайни" находился в пятидесяти метрах на-левой стороне улицы. На раскрашенной вывеске изображен хозяин в фартуке, с закрученными, как руль велосипеда, усами, с большой кружкой пенящегося пива в руке. Под ней частично перегоревшие неоновые буквы: ".ай.и". В баре было тихо, если не считать сидевшую в углу за столиком компанию из шести человек, громко говоривших на английском языке. Она была среди них единственной женщиной. Смеялась и взъерошивала волосы мужчине старше ее. Тот тоже смеялся. Потом он увидел Марша, сказал что-то и смех прекратился. Когда он подходил, все смотрели на него. Он осознавал, что на нем форма, слышал скрип своих сапог на натертом деревянном полу. - Фрейлейн Мэгуайр, меня зовут Ксавьер Марш. Я из берлинской криминальной полиции. - Он предъявил свое удостоверение. - Мне бы хотелось поговорить с вами. У нее были большие темные глаза, блестевшие в свете лампочек, освещавших бар. - Давайте. - Пожалуйста, наедине. - Мне больше нечего добавить. - Она повернулась к мужчине, чьи волосы ерошила, и пробормотала что-то. Все рассмеялись. Марш не двигался. Наконец поднялся мужчина помоложе в спортивной куртке. Он достал из нагрудного кармана визитную карточку и протянул Маршу. - Генри Найтингейл. Второй секретарь посольства Соединенных Штатов. Извините, герр Марш, но мисс Мэгуайр рассказала вашим коллегам все, что ей известно. Марш не обращал никакого внимания на карточку. Женщина сказала: - Если вы не собираетесь уходить, почему бы вам не присоединиться к нашей компании? Это Говард Томпсон из "Нью-Йорк таймс". - Мужчина постарше поднял свой стакан. - Это Брюс Фаллон из "Юнайтед Пресс". Питер Кент, "Си-би-эс". Артур Хайнз, "Рейтер". С Генри вы уже знакомы. Меня вы, видимо, знаете. Мы здесь собрались отпраздновать последнюю новость. Вы ведь слышали важное сообщение? Давайте к нам. Теперь американцы и эсэсовцы - большие друзья. - Осторожнее, Шарли, - предостерег молодой человек из посольства. - Заткнись, Генри. Черт возьми, если этот парень так я будет стоять, я поднимусь и стану говорить хотя бы ради того, чтобы не помереть от скуки. Слушайте же. - На столе перед ней лежал измятый лист бумаги. Она бросила его Маршу. - Вот чего я добилась из-за того, что впуталась в это дело. Моя виза аннулирована за "общение с германским гражданином без официального разрешения". Мне полагалось покинуть страну сегодня, но мои друзья переговорили с министерством пропаганды и мне продлили этот срок на неделю. Разве не здорово? Вышвырнуть меня в день такого важного сообщения? - У меня неотложное дело, - перебил ее Марш. Она пристально, но холодно посмотрела на него. Сотрудник посольства положил свою руку на ее ладонь. - Ты не обязана идти с ним. Реплика, видимо, послужила последней каплей. - Когда ты наконец заткнешься, Генри? - Она стряхнула его руку и набросила на плечи плащ. - Он выглядит достаточно респектабельно. Для нациста. Спасибо за выпивку. - Она осушила свой стакан виски - судя по цвету, с водой - и встала. - Пошли. Мужчина, которого звали Томпсон, сказал что-то по-английски. - Хорошо, Говард. Не беспокойся. Выйдя на улицу, она спросила: - Куда мы пойдем? - У меня машина. - А потом куда? - На квартиру доктора Штукарта. - Забавно. Она действительно была небольшого роста. Даже на своих высоких каблуках, американка на несколько сантиметров не доставала до плеча Марша. Шарлет открыла дверцу "фольксвагена", и, когда она наклонилась, садясь в машину, он уловил запах виски, сигарет (французских, не немецких) и духов - очень дорогих, подумал он. Марш аккуратно вел машину по Бюловштрассе, у Готенландского вокзала повернул на север на проспект Победы. Вдоль бульвара выстроились с поднятыми к небу стволами ряды орудий, захваченных во время кампании "Барбаросса". Обычно в этом районе столицы по вечерам было тихо - берлинцы предпочитали шумные кафе на Кудам или пестрых улицах Кройцберга. Но в этот вечер люди были повсюду - одни стояли группами, любуясь орудиями и залитыми светом прожекторов зданиями, другие прогуливались, разглядывая витрины. - И кому это охота среди ночи глазеть на пушки? - изумленно покачала она головой. - Туристы, - ответил Марш. - К двадцатому числу здесь будет больше трех миллионов человек. Было довольно рискованно ехать с американкой в дом Штукарта, особенно теперь, когда Глобус знал, что кто-то из крипо разыскивает Лютера. Но ему нужно было увидеть квартиру и услышать рассказ этой женщины. У следователя не было никакого плана, никакого представления о том, что он может найти. Он вспомнил слова фюрера: "_Я буду следовать промыслу Господню с уверенностью сомнамбулы_" - и улыбнулся. Впереди прожектора высвечивали орла на вершине Большого зала. Казалось, он висел в небе, этот парящий над столицей золотой хищник. Девушка заметила ухмылку Марша. - Что смешного? - Ничего. У Европейского парламента он повернул направо. Прожектора освещали флаги двенадцати стран - членов ЕС. Штандарт со свастикой, развевавшийся над ними, был в два раза больше остальных. - Расскажите мне о Штукарте. Как близко были вы с ним знакомы? - Едва-едва. Познакомилась с ним через родителей. Мой отец до войны работал здесь в посольстве. Он женился на немке, актрисе. Это моя мать. Моника Кох, может быть, слышали? - Нет. Не думаю. Ее немецкий был безупречен. Должно быть, говорила на нем с детства. Несомненно, благодаря матери. - Она бы не обрадовалась, услышав ваши слова. Кажется, она считает, что была здесь суперзвездой. Так или иначе, мои родители были немного знакомы со Штукартом. Когда я в прошлом году отправилась в Берлин, они дали мне целый список людей, с которыми следовало встретиться и поговорить - в общем, установить контакты. Половины из них уже не было в живых. Большинство остальных не захотели со мной общаться. Американские журналисты не могут быть подходящей компанией, если вы понимаете, что я имею в виду. Не возражаете, если я закурю? - Курите. Что представлял собой Штукарт? - Ужасный человек. - В темноте сверкнул огонек зажигалки, она глубоко затянулась. - Первое, что он сделал, - облапил меня, хотя эта его женщина была тогда у него в квартире. Это было как раз накануне Рождества. Естественно, я постаралась держаться подальше от него. Но на прошлой неделе я получила письмо из моей редакции в Нью-Йорке. Они хотели получить материал к семидесятипятилетию Гитлера, интервью с людьми, знавшими его в старые времена. - И вы позвонили Штукарту? - Верно. - Договорились встретиться в воскресенье, а когда приехали туда, он был мертв? - Если вам все это известно, - раздраженно бросила она, - зачем снова начинать этот разговор? - Дело в том, что я не все знаю, фрейлейн. Дальше они ехали молча. Фриц-Тодтплатц - в двух кварталах от проспекта Победы. Распланированная в середине пятидесятых как часть разработанного Шпеером плана реконструкции города, она была застроена дорогими многоквартирными домами, возведенными вокруг небольшого мемориального парка. В центре нелепо возвышалась героическая статуя создателя автобанов Тодта работы профессора Торака. - В котором жил Штукарт? Она указала на дом на противоположной стороне площади. Марш объехал парк и остановился у дома. - Какой этаж? - Четвертый. Он поглядел наверх. На четвертом этаже было темно. Хорошо. Статую Тодта освещали прожектора. В отраженном свете лицо американки было белым как полотно. Казалось, ее вот-вот стошнит. Потом, вспомнив снимки трупов, которые показывал Фибес, - череп Штукарта, словно кратер или выгоревшая свеча, - он все понял. Шарлет Мэгуайр сказала: - Я не обязана это делать, верно? - Нет. Но вы пойдете. - Почему? - Потому что вы не меньше меня хотите знать, что произошло. Ради этого вы сюда и ехали. Она снова пристально посмотрела на него, потом погасила сигарету, раздавив ее в пепельнице. - Давайте поскорее. Я хочу вернуться к друзьям. Ключи от дома были в конверте, который Марш взял из папки с делом Штукарта. Всего пять ключей. Он отыскал тот, который подходил к двери подъезда, и они вошли в дом. Здесь царила вульгарная роскошь нового имперского стиля - пол белого мрамора, хрустальные люстры, обитые красным бархатом позолоченные стулья девятнадцатого века, в воздухе запах засохших цветов. Слава Богу, швейцара нет на месте, должно быть, закончил дежурство. Вообще все здание казалось покинутым. Возможно, жильцы разъехались по своим загородным домам. В предшествовавшую дню рождения фюрера неделю Берлин, видимо, будет невыносимо перенаселен, поэтому важные шишки, наоборот, бежали из столицы. - Что теперь? - Просто расскажите, как было дело. - Швейцар сидел здесь, за конторкой, - объяснила она. - Я сказала, что иду к Штукарту. Он направил меня на четвертый этаж... Я не могла подняться на лифте, он был на ремонте. В нем работал человек. Так что я пошла пешком. - В котором часу это было? - Ровно в полдень. Они отправились по лестнице наверх. Шарлет продолжала: - Едва я поднялась на второй этаж, как увидела, что навстречу бегут двое мужчин. - Опишите их, пожалуйста. - Все произошло так быстро, что я не успела их как следует разглядеть. Обоим за тридцать. Один в коричневом костюме, другой в зеленой куртке с капюшоном. Коротко подстрижены. Вот, пожалуй, и все. - Как они вели себя, когда увидели вас? - Они просто оттолкнули меня. Тот, что в куртке, что-то сказал другому, но я не разобрала. В лифтовой шахте очень громко сверлили. Я поднялась к квартире Штукарта и позвонила. Никто не отвечал. - И что вы тогда сделали? - Я спустилась вниз и попросила швейцара открыть дверь, чтобы убедиться, что все в порядке. - Зачем? Она помялась. - Эти двое мужчин показались мне странными. У меня возникло подозрение. Знаете, такое чувство бывает, когда стучишь в дверь, никто не отвечает, а вы уверены, что внутри кто-то есть. - И вы убедили швейцара открыть дверь? - Я ему сказала, что если он не откроет, то я позову полицию. И еще сказала, что он будет отвечать, если что-нибудь случилось с доктором Штукартом. Трезвый расчет, подумал Марш. Средний немец, когда ему тридцать лет вдалбливали, что он должен делать, вряд ли возьмет на себя ответственность даже за то, чтобы открыть или не открыть дверь. - И потом вы обнаружили трупы? Она кивнула. - Первым увидел их швейцар. Он вскрикнул, и тут вбежала я. - Упоминали ли вы о двух мужчинах, которых вы встретили на лестнице? Что сказал на это швейцар? - Поначалу он был настолько ошарашен, что не мог говорить. А потом начал упрямо твердить, что никого не видел. Говорил, что мне они, должно быть, померещились. - Думаете, он говорил неправду? Журналистка подумала. - Трудно сказать. Может, он действительно их не видел. С другой стороны, не представляю, как он умудрился их не заметить. Они все еще были на втором этаже, в том месте, где, по ее словам, мужчины пробежали мимо нее. Марш спустился на один пролет. Помедлив, она последовала за ним. Там была дверь, ведущая в коридор первого этажа. Он сказал, скорее про себя: - Думаю, они могли спрятаться здесь. Где еще? Они спустились на цокольный этаж. Здесь было еще две двери. Одна вела в вестибюль. Марш подергал другую. Она была не заперта. - Они могли выйти и сюда. Освещенные светом люминесцентных ламп голые бетонные ступени вели в подвал. Тут был длинный коридор с дверями по обеим сторонам. Марш поочередно открывал каждую. Уборная. Кладовая. Котельная с движком. Бомбоубежище. По имперскому закону 1948 года о гражданской обороне все новые здания должны быть оборудованы бомбоубежищами; в учреждениях и многоквартирных домах требовалось к тому же иметь собственные генераторы питания и воздухоочистительные системы. Здешнее бомбоубежище было просто комфортабельным: койки, шкаф для хранения продуктов, небольшая туалетная комната. Марш подтащил стул к вентиляционному люку в стене, в двух с половиной метрах от пола, и ухватился за его металлическую крышку. Она легко отошла и оказалась у него в руках. Все винты были вывернуты. - Министерство строительства регистрирует отверстия и проемы диаметром полметра, - сказал Марш. Он расстегнул ремень и повесил его вместе с пистолетом на спинку стула. - Если бы там только представляли трудности, которые это создает для нас. Не возражаете? Он снял мундир, передал его своей спутнице, потом вскарабкался на стул. Добравшись до люка, нашел там за что ухватиться и подтянулся. Фильтры и вентилятор были сняты. Упираясь плечами в металлический кожух, Марш смог медленно продвигаться вперед. Абсолютная темнота. Он задыхался от пыли. Вытянутыми руками он нащупал металл и нажал на него. Наружная крышка подалась и грохнулась на землю. Внутрь хлынул ночной воздух. На мгновение им овладело почти непреодолимое желание выбраться наружу, но вместо этого он, извиваясь, двинулся назад и спустился в убежище, весь в грязи и пыли. Шарлет направила на него пистолет. - Бах, бах - вы убиты. - И, увидев его встревоженный взгляд, улыбнулась: - Американская шутка. - Не смешно. Он отобрал у девушки "люгер" и сунул в кобуру. - О'кей, - отозвалась она, - вот вам шутка получше. Свидетель видел, как двое убийц покидали здание, а полиции требуется четыре дня, чтобы установить, как они это сделали. Смешно, не так ли? - Это зависит от обстоятельств. - Марш отряхнул пыль с рубашки. - Поскольку полицейские нашли возле одной из жертв записку, написанную ее почерком, из которой ясно, что это самоубийство, я вполне могу понять, почему они не пошли дальше. - Но потом являетесь вы и все же идете дальше. - Я из любопытных. - Это видно, - улыбнулась американка. - Итак, Штукарта убили, и убийцы попытались представить дело как самоубийство. - Такая возможность не исключается, - ответил он, помедлив. Марш тут же пожалел о своих словах. Она заставила его сказать о смерти Штукарта больше, чем подсказывало благоразумие. В ее глазах играла насмешка. Он ругал себя за то, что недооценил ее. Она обладала хитростью профессионального преступника. Он подумал было о том, чтобы отвезти ее в бар и остаться одному, но отказался от этой мысли. Не то. Чтобы знать, что произошло, ему надо было посмотреть на все ее глазами. Он застегнул мундир. - Теперь мы должны осмотреть квартиру партайгеноссе Штукарта. Это, с удовольствием отметил Марш, мигом смахнуло с ее лица улыбку. Но она не отказалась идти с ним. Они стали подниматься по ступенькам, и его снова поразило, что она не меньше его стремилась увидеть квартиру Штукарта. Они поднялись лифтом на четвертый этаж. Выходя из кабины, он услышал, что слева по коридору открывается дверь. Марш схватил американку за руку и увлек за угол, откуда их не было видно. Выглянув, он увидел направляющуюся к лифту женщину средних лет, в шубке, с собачонкой в руках. - Отпустите руку. Мне больно. - Извините. Женщина, тихо разговаривая с собачкой, исчезла в лифте. Маршу хотелось знать, забрал ли уже Глобус у Фибеса папку и обнаружил ли пропажу ключей. Придется поторопиться. Дверь в квартиру была около ручки опечатана красным воском. В записке любопытные уведомлялись, что данное помещение находится под юрисдикцией гестапо и что вход в него воспрещен. Марш надел тонкие резиновые перчатки и взломал печать. Ключ легко повернулся в замке. - Ничего не трогайте, - предупредил он. Интерьер, соответствующий роскоши самого здания: зеркала в вычурных позолоченных рамах, обитые тканью цвета слоновой кости, антикварные стулья на изогнутых ножках, голубой персидский ковер. Военная добыча, трофеи империи. - Теперь расскажите, как было дело. - Швейцар открыл дверь. Мы вошли в прихожую, - начала она взволнованно и задрожала. - Он подал голос, никто не отозвался. Сперва я заглянула вот сюда... Это была ванная, какие Марш видел только в журналах на глянцевой бумаге. Белый мрамор и коричневые дымчатые зеркала, заглубленная в пол ванна, спаренные раковины с золочеными кранами... Здесь, подумал он, чувствуется рука Марии Дымарской, листавшей немецкое издание "Вог" в салонах на Кудам, где ее польские корни отбеливались до арийской белизны. - Потом я вошла в гостиную... Марш включил свет. На одной стороне высокие окна, выходящие на площадь. Остальные стены увешаны большими зеркалами. Куда бы он ни повернулся, всюду видел свое и девушки отражение - черную форму и блестящий голубой плащ, так неуместные в окружении антиквариата. Декоративной причудой обстановки были нимфы. Одетые в позолоту, они обвивались вокруг зеркал, отлитые в бронзу - поддерживали настольные лампы и часы. Тут были полотна с изображением нимф и скульптуры нимф, лесные нимфы и речные нимфы, Амфитрита и Фетида. - Я услышала, как он вскрикнул. И поспешила на выручку... Марш открыл дверь в спальню. Она отвернулась. В полумраке кровь выглядит черной. По стенам и потолку, словно тени деревьев, метались кривые гротесковые очертания. - Они были на кровати, да? Шарлет кивнула. - И что вы сделали? - Позвонила в полицию. - Где был швейцар? - В ванной. - Вы смотрели на них еще раз? - Как по-вашему? Она сердито вытерла глаза рукавом. - Хорошо, фрейлейн. Достаточно. Подождите в гостиной. В человеческом теле шесть литров крови - достаточно, чтобы выкрасить большую квартиру. Продолжая работать - открывая дверцы шкафов, ощупывая подкладки всех предметов одежды, выворачивая руками в перчатках все карманы, - Марш старался не смотреть на кровать и стены. Перешел к прикроватным тумбочкам. Их уже обыскивали. Содержимое ящичков вынимали для осмотра, потом беспорядочно швырнули обратно - типичная неуклюжая работа орпо, уничтожающая больше следов, чем их находят. Абсолютно ничего. Стоило ли ради этого так рисковать? Он стоял на коленях, шаря руками под кроватью, когда услышал _это_. Любовь невысказанная, Верность нерушимая Всю жизнь... - Извините, - сказала она, - мне, наверное, не следовало ничего трогать. Он взял у нее коробку с шоколадом и осторожно закрыл крышку, оборвав мелодию. - Где она была? - На столе. Кто-то последние три дня забирал почту Штукарта и просматривал ее, аккуратно вскрывая конверты и вынимая письма. Они были кучей свалены у телефона. Он не заметил их, когда вошел. Как он мог их пропустить? Коробка с шоколадом была завернута точно так же, как та, что была адресована Булеру. На почтовом штампе стояло: "Цюрих, 16:00, понедельник". Потом он увидел, что она держит нож для разрезания бумаги. - Я просил вас ничего не трогать. - Я же извинилась. - Вы думаете, это игрушки? - "_Она же еще фанатичнее меня_", - подумал он. - Вам придется уйти. Он попытался схватить ее, но она выскользнула из его рук. - Не подходите. - Она отступила назад, направив на него нож. - Думаю, у меня больше прав быть здесь, чем у вас. Если попробуете вышвырнуть меня, я так завизжу, что все гестаповцы Берлина начнут молотить в дверь. - У вас нож, а у меня пистолет. - Ну, у вас не хватит духу пустить его в ход. Марш провел рукой по волосам. В голове промелькнуло: "_Ты считал себя таким умником. Как же, разыскал ее и уговорил вернуться сюда! А она сама все время хотела сюда попасть. Она что-то ищет..._" В дураках остался он. Он сказал: - Вы мне лгали. Она ответила: - И вы лгали мне. Так что квиты. - Все это опасно. Уверяю вас, вы не имеете представления... - Мне известно одно: моя карьера могла бы закончиться из-за того, что произошло в этой квартире. Меня могут уволить, когда я вернусь в Нью-Йорк. Меня вышвыривают из этой паршивой страны, и я хочу знать почему. - Откуда мне знать, что я могу вам доверять? - А откуда мне знать, что я могу доверять _вам_? Так они стояли, может быть, с полминуты - он озадаченно почесывал затылок, она с направленным на него серебряным ножом для разрезания бумаг. Снаружи, на другой стороне площади, куранты начали отбивать время. Марш взглянул на свои часы. Было уже десять. - У нас нет времени на выяснение отношений, - бросил он. - Вот ключи. Этот от двери внизу. Этот от входной двери в квартиру. Этот подходит к тумбочке у кровати. Это ключ от письменного стола. А этот, - он поднял его, - этот, я думаю, от сейфа. Где он? - Не знаю. - Увидев, что он не верит, добавила: - Клянусь. Они молча искали в течение десяти минут, передвигая мебель, поднимая ковры, заглядывая за картины. Внезапно она сказала: - Это зеркало отходит от стены. Это было небольшое, по виду старинное зеркало, висевшее над столиком, на котором она открывала письма. Марш ухватился за позолоченную бронзовую рамку. Она немного подалась, но не выходила из стены. - Попробуйте этим. Шарлет протянула ему нож. Она оказалась права. С левой стороны внизу за краем рамки находился крошечный рычажок. Марш нажал на него кончиком ножа, и зеркало, закрепленное на петлях, отошло в сторону. За ним был сейф. Он осмотрел сейф и выругался. Одного ключа было недостаточно. Там был еще замок с цифровым набором. - Что, не по зубам? - справилась журналистка. - "Находчивый офицер, - процитировал Марш, - всегда найдет выход из трудного положения". И поднял трубку телефона. 8 С расстояния в пять тысяч километров президент Кеннеди демонстрировал свою знаменитую улыбку. Он стоял перед гроздью микрофонов, обращаясь к толпе, собравшейся на стадионе. Позади него развевались красные, белые и голубые флаги и транспаранты - "Вновь изберем Кеннеди!", "Еще на четыре года в шестьдесят четвертом!". Он громко выкрикивал что-то непонятное Маршу, и в ответ раздавался одобрительный рев толпы. - Что он говорит? Телевизор светился голубым светом в темноте квартиры Штукарта. Девушка переводила: "У немцев свой строй, у нас - свой. Но мы все - граждане одной планеты. И пока народы наших двух стран помнят это, я искренне верю, что между нами будет мир". Громкие аплодисменты онемевшей аудитории. Она сбросила туфли и лежала на животе перед телевизором. - А, здесь посерьезнее. - Шарлет подождала, пока президент закончит фразу, и снова перевела: - Он говорит, что во время своего осеннего визита намерен поднять вопрос о правах человека. - Она рассмеялась и покачала головой. - Боже, сколько в нем дерьма. Единственное, чего он хочет, так это поднять число голосов в ноябре. - Права человека? - Те тысячи инакомыслящих, которых вы здесь загнали в лагеря. Миллионы евреев, исчезнувших во время войны. Пытки. Убийства. Извините, что я о них говорю, но у нас, видите ли, бытуют буржуазные представления, что человеческие существа имеют права. Где вы были последние двадцать лет? Презрение, слышавшееся в ее голосе, покоробило его. Он никогда, собственно, раньше не разговаривал с американцами, разве иной раз со случайным туристом, и то из тех немногих, которых сопровождали по столице, показывая лишь то, что дозволяло министерство пропаганды, словно представителей Красного креста, посещавших концлагеря. Слушая ее, Марш решил, что она лучше, чем он, знает современную историю его страны. Он чувствовал, что следовало бы сказать что-нибудь в свою защиту, но не знал что. - Вы говорите, словно политик, - все, что ему удалось придумать. Она даже не затруднилась ответить. Он снова взглянул на человека на экране. Кеннеди старался создать образ полного энергии молодого человека, несмотря на очки и лысеющую голову. - Он победит? - спросил Марш. Журналистка промолчала. На мгновение ему подумалось, что она решила с ним не разговаривать. Потом она заговорила: - Теперь победит. Для своих семидесяти пяти он в хорошей форме, согласны? - Пожалуй. Марш, в метре от окна, с сигаретой в зубах, попеременно поглядывал то на экран, то на площадь. Машины проезжали редко, люди возвращались с ужина или из кино. У статуи Тодта стояла, взявшись за руки, парочка. Трудно сказать, они могли быть и из гестапо. _Миллионы евреев, исчезнувших во время войны_... Ему грозил военный трибунал за один только разговор с нею. Однако ее голова представляла собой сокровищницу, полную самых неожиданных вещей, которые для нее ничего не значили, а для него были на вес золота. Если бы он мог как-нибудь преодолеть ее яростное негодование, пробиться сквозь дебри пропаганды... Нет. Смехотворная мысль. У него и без того достаточно проблем. На экране появилась серьезная блондинка - диктор, позади нее заставка с портретами Кеннеди и фюрера в всего одним словом: "Разрядка". Шарлет Мэгуайр плеснула себе в стакан виски из шкафчика с напитками Штукарта. Подняла его перед телевизором в шутовском приветствии: - За Джозефа П.Кеннеди, президента Соединенных Штатов - умиротворителя, антисемита, гангстера и сукина сына. Чтоб ему гореть в аду! Часы на площади пробили половину одиннадцатого, без четверти одиннадцать, одиннадцать. Она спросила: - Может быть, ваш приятель передумал? Марш отрицательно покачал головой: - Приедет. Вскоре за окном появилась потрепанная "шкода". Она медленно объехала вокруг площади, потом проскочила дальше и остановилась на противоположной от дома стороне. Из машины вышли Макс Йегер и маленький человечек в поношенной спортивной куртке и мягкой шляпе с докторским саквояжем в руках. Он украдкой глянул на четвертый этаж и шагнул назад, но Йегер ухватил его за руку и потащил к подъезду. В тишине квартиры раздался звонок. - Было бы очень хорошо, - сказал Марш, - если бы вы помолчали. Она пожала плечами. - Как вам угодно. Он вышел в прихожую и поднял переговорную трубку. - Алло, Макс. Марш открыл дверь. На площадке никого не было. Спустя минуту тихий звонок возвестил о прибытии лифта и появился маленький человечек. Не произнося ни слова, он торопливо прошел в прихожую Штукарта. Ему было за пятьдесят. Йегер шел следом. Увидев, что Марш не один, человечек забился в угол. - Кто эта женщина? - испуганно спросил он у Йегера. - Вы ничего не говорили о женщине. Кто эта женщина? - Заткнись, Вилли, - проворчал Макс, легонько подталкивая его в гостиную. Марш сказал: - Не обращай на нее внимания, Вилли. Посмотри сюда. Он включил лампу, направив ее вверх. Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа. - Английский, - констатировал он. - Стенки полтора сантиметра, высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если повезет, из шести. - Он обратился к Маршу. - Умоляю вас, герр штурмбаннфюрер. В следующий раз меня ждет гильотина. - И на этот раз тебя ждет гильотина, - ответил Йегер, - если ты не займешься делом. - Пятнадцать минут, герр штурмбаннфюрер. И потом меня здесь нет. Хорошо? Марш кивнул. - Хорошо. Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу и куртку, открыл саквояж, вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток и стетоскоп. Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом: - Долго пришлось уламывать? - А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что на нем все еще сорок вторая статья. И до него дошло. Статья сорок вторая имперского уголовного кодекса гласила: все "закоренелые преступники и нарушители морали" могут быть арестованы по подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил, что преступность в человеке в крови - нечто врожденное, подобно белокурым волосам или таланту к музыке. Таким образом, приговор определялся характером преступника, а не самим преступлением. Грабителя, укравшего после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том основании, что он "проявил склонность к преступлению, настолько укоренившуюся, что это исключает для него возможность стать полезным членом общества". А на следующий день в том же суде добропорядочного члена партии, застрелившего жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению общественного порядка. Штифелю совсем не светил еще один арест. Совсем недавно он отбыл девять лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было другого выбора, кроме как сотрудничать с полицией, к чему бы его ни обязывали - быть осведомителем, агентом-провокатором или взломщиком сейфов. Теперь он держал часовую мастерскую в Веддинге и божился, что со старым завязал. Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп к дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв глаза, он слушал "щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда. - Давай, Вилли, - потирая руки, подбадривал Марш. От напряженного ожидания у него затекли пальцы. - Черт возьми, - прошептал Йегер, - надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. - Объясню потом. - Нет уж, спасибо. Я сказал, что ничего не хочу знать. Штифель выпрямился и глубоко вздохнул. - Единица, - заявил он. Единица была первой цифрой комбинации. Как и Штифель, Йегер то и дело бросал взгляд на женщину. Она, сложив руки на груди, скромно сидела на одном из позолоченных стульев. _Иностранка_, черт побери! - Шесть. Так и продолжалось, по одной цифре каждые несколько минут, пока в 23:35 Штифель не спросил Марша: - Когда родился владелец? - Это к чему? - Можно сэкономить время. Думаю, что он заложил в шифр дату своего рождения. Пока что у меня один-шесть-один-один-один-девять. Шестнадцатое число одиннадцатого месяца тысяча девятьсот... Марш просмотрел свои выписки из "Кто есть кто?": - Тысяча девятьсот второй. - Ноль-два. - Штифель попробовал комбинацию и улыбнулся. - Чаще всего это день рождения владельца, - объяснил он, - или день рождения фюрера, или День национального пробуждения. - Он открыл дверцу. Сейф был небольшой. В нем не было денег или драгоценностей, одни бумаги - в большинстве своем старые бумаги. Марш вывалил их на стол и начал сортировать. - А теперь я бы хотел уйти, герр штурмбаннфюрер. Марш оставил его слова без внимания. Красной ленточкой были перевязаны документы на право собственности в Висбадене - судя по всему, фамильное имение. Были акции. Хеш, Сименс, Тиссен - обычные компании, но вложенные суммы были астрономическими. Страховые полисы. Одна человеческая черточка - фотография Марии Дымарской пятидесятых годов в соблазнительной позе. Неожиданно вскрикнул стоявший у окна Йегер. - Вот они. Дождался, долбаный дурак! Площадь быстро огибал серый, ничем не выделяющийся автомобиль "БМВ". За ним следовал армейский грузовик. Машины, развернувшись, остановились, перегородив улицу. Из легковой машины выскочил человек в кожаном, с поясом, пальто. Откинулся задний борт грузовика, и из него стали выпрыгивать вооруженные автоматами эсэсовцы. - Шевелитесь! - вопил Йегер, толкая Шарли и Штифеля к двери. Трясущимися пальцами Марш продолжал перебирать оставшиеся бумаги. Голубой конверт, не подписанный. В нем что-то тяжелое. Конверт не заклеен. На конверте оттиск: "Цаугг и Си, банкиры". Он сунул его в карман. Раздался длинный, нетерпеливый звонок. Звонили снизу. - Они, должно быть, знают, что мы здесь! - Что теперь будет? - прошептал Йегер. Штифель побледнел. Американка не двигалась. Казалось, она не понимала, что происходит. - В подвал, - заорал Марш. - Может быть, разминемся. Давайте в лифт. Все трое выбежали на площадку. Он стал запихивать бумаги в сейф, захлопнул его, перемешал набор и поставил зеркало на место. Сделать что-нибудь со взломанной печатью на двери не было времени. Спутники держали для него лифт. Он втиснулся в кабину, и они стали спускаться. Третий этаж, второй... Марш молил, чтобы лифт не остановился на первом этаже. Он не остановился. Дверь раскрылась в пустом подвале. Над головой раздавались шаги эсэсовцев по мраморному полу. - Сюда! - Он повел их в бомбоубежище. Решетка вентилятора стояла там, где он ее оставил, - у стены. Штифель понял все без слов. Он подбежал к люку и забросил в него свой саквояж. Ухватился за кирпичи и попытался добраться до люка, но ноги скользили по гладкой стене. Он завопил через плечо: - Помогите же! Марш и Йегер подхватили его за ноги и подняли к люку. Человечек, извиваясь, нырнул головой вперед и исчез. Топот сапог приближался. Преследователи нашли вход в подвал. Послышался грубый окрик. - Теперь вы, - обратился Марш к Шарли. - Должна вам заметить, - она указала на Йегера, - что он сюда не пролезет. Йегер ощупал руками талию. Слишком толст. - Я останусь. Что-нибудь придумаю. А вы оба выбирайтесь. - Нет. - Это становилось похожим на фарс. Марш достал конверт и вложил его в руку Шарли. - Возьмите это. Нас могут обыскать. - А вы? - Держа в руках свои туфли, она уже взбиралась на стул. - Ждите от меня вестей. Никому ни слова. Он обхватил ее, взял руками под коленки и толкнул. Она была легкой как пушинка. Эсэсовцы уже были в подвале. Грохот шагов и распахиваемых дверей. Марш поставил на место решетку и отодвинул стул. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕТВЕРГ, 16 АПРЕЛЯ Когда национал-социализм будет находиться у власти достаточно долго, станет больше невозможно представить себе образ жизни, отличный от нашего. Адольф Гитлер, 11 июля 1941 года 1 Серый "БМВ" двигался к югу от Саарландштрассе, мимо спящих отелей и пустых магазинов центрального Берлина. У темной громады Этнографического музея он свернул влево - на Принц-Альбрехтштрассе, к штаб-квартире гестапо. Как и во всем, в отношении машин существовала иерархия. Орпо полагались жестяные "опели". У крипо были "фольксвагены", четырехдверные варианты первоначального "КДФ-вагена", машины для рабочих, которые штамповали миллионами на заводах в Фаллерслебене. Но гестаповцы жили шикарнее. Они разъезжали на "БМВ-1800" - зловещих машинах с рычащим усиленным двигателем и тусклым серым кузовом. Сидя на заднем сиденье рядом с Максом Йегером, Марш не сводил глаз с арестовавшего их человека, командовавшего обла