вой в доме Штукарта. Когда друзей выводили из подвала в вестибюль, он встретил их безукоризненным гитлеровским приветствием: - Штурмбаннфюрер Карл Кребс, гестапо! Маршу это ничего не говорило. Только теперь, в "БМВ", глядя на профиль, он узнал его. Кребс был одним из эсэсовских офицеров, которые приезжали с Глобусом на виллу Булера. Ему было лет тридцать. Худое интеллигентное лицо. Если бы не форма, его можно было принять за кого угодно - адвоката, банкира, специалиста в области евгеники, палача. Это вообще относилось к молодым людям его возраста. Они сошли с конвейера, состоящего из детской гитлеровской организации пимпфов, гитлерюгенда, национальной воинской повинности и спортивной организации "Сила через радость". Они слышали одни и те же речи, читали одни и те же лозунги и ели обеды из одного блюда - в помощь страдающим от зимы. Они были рабочими лошадками режима, не знали другой власти, кроме власти партии, и были такими же надежными и обычными, как "фольксвагены" крипо. Машина остановилась, и тут же Кребс оказался на тротуаре, открывая дверь: - Сюда, господа. Прошу. Марш выбрался из "БМВ" и оглядел улицу. Кребс, возможно, был-вежлив, словно вожатый отряда пимпфов, но в десяти метрах позади раскрылись дверцы второго "БМВ" - еще до того, как он остановился, - и из него высыпали вооруженные люди в штатском. Так же, как на Фриц-Тодтплатц. Ни направленных в живот штыков, ни ругательств, ни наручников. Только телефонный звонок в штаб-квартиру и вежливое приглашение "поподробнее обсудить произошедшее". Кребс также попросил их сдать оружие. Вежливо, но за вежливостью скрывалась угроза. Штаб-квартира гестапо размещалась в величественном пятиэтажном здании времен Вильгельма, обращенном к северу и никогда не видавшем солнца. Много лет назад, во время Веймарской республики, это похожее на музей здание занимала Берлинская школа искусств. Когда его захватила тайная полиция, студентов заставили сжечь во дворе свои модернистские картины. Этой ночью высокие окна были закрыты плотными сетчатыми занавесками - предосторожность от нападения террористов. За ними, словно в тумане, светились люстры. Марш еще раньше решил никогда не переступать этот порог, и до сегодняшней ночи ему это удавалось. В здание вели три каменные ступени. Еще несколько ступеней - и вы попадали в огромный вестибюль со сводчатыми потолками и красным ковром на каменном полу. Всюду сновали люди. В предутренние часы в гестапо всегда было много дел. Из глубины здания раздавались приглушенные звонки, звуки шагов, свистки, крики. Толстяк в форме оберштурмфюрера оторвал нос от стола и равнодушно оглядел их. Они пошли по коридору, украшенному свастиками и мраморными бюстами партийных вождей - Геринга, Геббельса, Бормана, Франка, Лея и других, изображенных на манер римских сенаторов. Марш слышал, как за ними следовали охранники в штатском. Он взглянул на Йегера, но Макс, сжав зубы, смотрел прямо перед собой. Снова ступени, еще один коридор. Ковры уступили место линолеуму. Тусклые стены. Марш определил, что они находились где-то на втором этаже задней части здания. - Подождите, пожалуйста, здесь, - сказал Кребс. Он открыл массивную деревянную дверь. Замигали и зажглись люминесцентные светильники. Он отступил в сторону, пропуская их вперед. - Кофе? - Спасибо. И он ушел. Когда закрывалась дверь, Марш разглядел одного из охранников. Тот, скрестив на груди руки, занял свое место в коридоре. Он ожидал было, что в двери повернется ключ, но не последовало ни звука. Они находились в своего рода комнате для деловых бесед. В центре стоял грубый деревянный стол, с каждой стороны по стулу и еще полдюжины стульев у стен. Небольшое окно. Напротив него репродукция портрета Рейнхарда Гейдриха работы Йозефа Витце в дешевой пластмассовой рамке. На полу небольшие бурые пятна, которые показались Маршу засохшей кровью. Принц-Альбрехтштрассе была черным сердцем Германии, так же хорошо известным, как проспект Победы или Большой зал, но здесь не останавливались автобусы с туристами. В доме N_8 - гестапо. В доме N_9 - личная резиденция Гейдриха. За углом - сам дворец принца Альбрехта, где размещалась штаб-квартира СД, секретной службы партии. Все три здания соединялись системой подземных переходов. Йегер пробормотал что-то и рухнул на стул. Марш не нашел что сказать и подошел к окну. Отсюда открывался вид на дворцовый парк, раскинувшийся позади здания гестапо, - темные купы кустов, черные, как тушь, газоны, на фоне неба голые сучья лип. Правее сквозь ветки деревьев просматривался куб "Ойропа-хаус" из стекла и бетона, построенного в двадцатых годах архитектором-евреем Мендельсоном. Партия позволила оставить его как памятник "жалкой фантазии" - потерявшийся среди гранитных монолитов Шпеера, он казался бесполезной игрушкой. Марш вспомнил, как однажды в воскресенье они с Пили сидели в ресторане на крыше этого здания. Имбирная вода, фруктовый торт со сливками, маленький оркестр, игравший - дай Бог памяти - мелодии из "Веселой вдовы", пожилые женщины в замысловатых воскресных шляпках с чашечками тонкого фарфора в крошечных кривых пальчиках. Большинство людей старалось не глядеть на проглядывавшие сквозь деревья темные здания. Другим же близость Принц-Альбрехтштрассе приятно щекотала нервы - все равно что устроить пикник под стенами тюрьмы. В своих подвалах гестапо было дозволено применять то, что министерство юстиции называло "интенсивным допросом". Нормы были выработаны сидящими в теплых кабинетах цивилизованными людьми и оговаривали присутствие врача. Несколько недель назад на Вердершермаркт был разговор на эту тему. Кто-то слыхал о последней шалости палачей - в член допрашиваемого вводили стеклянный катетер, который потом обламывали. Струны поют И говорят: "Я люблю тебя..." Марш тряхнул головой, ущипнул себя за переносицу, стараясь сосредоточиться. Думай. Он оставил целую кучу улик, каждой из которых было достаточно, чтобы привести гестапо на квартиру Штукарта. Запрашивал личное дело Штукарта. Обсуждал его с Фибесом. Звонил домой Лютеру. Отправился искать Шарлет Мэгуайр. Он беспокоился об американке. Если ей и удалось благополучно выбраться с Фриц-Тодтплати, гестапо может притащить ее сюда завтра. "Несколько ничего не значащих вопросов, фрейлейн... Пожалуйста, что это за конверт?.. Как он к вам попал?.. Опишите человека, который открыл сейф..." Она крепкий орешек, весьма самоуверенна, но в их руках не продержится и пяти минут. Марш прислонился лбом к холодному стеклу. Окно было плотно заперто. До земли добрых пятнадцать метров. Позади него открылась дверь. Вошел воняющий потом смуглый детина в рубашке с короткими рукавами и поставил на стол две кружки с кофе. Йегер, сидевший со скрещенными на груди руками, глядя на ботинки, спросил: - Сколько еще ждать? Человек пожал плечами - час? ночь? неделю? - и вышел. Йегер попробовал кофе и скорчил гримасу. - Свиные ссаки. Раскурил сигару, пуская кольца, потом задымил во всю комнату. Они поглядели друг на друга. Немного погодя Макс произнес: - Знаешь, а ведь ты мог выбраться. - И оставить тебя с ними? Не скажу, что это была бы честная игра. Марш отхлебнул кофе. Он был чуть теплый. Трубка светильника мерцала, шипела, в голове стучало. Так вот что они сделают с тобой. Оставят до двух-трех часов ночи, пока ты совсем не обессилеешь и не утратишь способность обороняться. Он знал эту игру не хуже их. Он проглотил отвратительный кофе и закурил сигарету. Что угодно, лишь бы не заснуть. Виноват перед женщиной, виноват перед другом. - Дурак я. Не надо было втягивать в это дело тебя. Извини. - Забудь об этом, - ответил Йегер, разгоняя ладонью дым. Он наклонился и тихо произнес: - Позволь мне взять мою долю вины на себя, Зави. Примерный член НСДАП партайгеноссе Йегер, вот он. Коричневая рубашка. Черная рубашка. Всякая, черт возьми, рубашка. Двадцать лет отданы святому делу - не запачкать собственную задницу. - Он сжал колено Марша. - Заработал привилегии, которыми можно воспользоваться. - Наклонив голову, он зашептал: - Ты у них на заметке, друг мой. Одинокий. Разведенный. Они с тебя живьем сдерут шкуру. А с другой стороны - я. Приспособленец Йегер. Женат на обладательнице Почетного креста "Германская мать". В бронзе, ни больше ни меньше. Может быть, не такой уж хороший работник... - Ты не прав. - ...но надежный. Предположим, я тебе вчера утром не сказал, что гестапо забрало дело Булера к себе. Потом, когда ты вернулся, это я предложил заняться Штукартом. Они знают мой послужной список. Если будет исходить от меня, возможно, они заглотят наживку. - Ты великодушен. - Да брось ты, черт возьми. - Но из этого ничего не выйдет. - Почему? - Разве не видишь, что привилегии и чистая биография здесь ни при чем? Посмотри, что стало с Булером и Штукартом. Они вступили в партию еще до того, как мы появились на свет. Где были так нужные им привилегии? - Ты и вправду думаешь, что их убило гестапо? - в ужасе спросил Йегер. Марш приложил палец к губам и указал на портрет. - Не говори мне ничего, что ты не хотел бы сказать Гейдриху, - прошептал он. Ночь тянулась в молчании. Около трех часов Йегер сдвинул вместе несколько стульев, неуклюже улегся на них и закрыл глаза. Спустя минуту он уже похрапывал. Марш вернулся на свое место у окна. Он чувствовал, как глаза Гейдриха сверлят ему спину. Пробовал не обращать на это внимания, но безуспешно. Обернулся и встал против портрета. Черная форма, белое костлявое лицо, седые волосы - не человеческое лицо, а негатив фотографии черепа, рентгеновский снимок. Единственными цветными пятнами на этом изображении посмертной маски были крошечные бледно-голубые глаза, словно осколки зимнего неба. Марш никогда не встречался с Гейдрихом, даже никогда не видел его, знал только, что о нем рассказывали. Пресса расписывала его как ницшевского сверхчеловека во плоти. Гейдрих в форме летчика (он совершал боевые вылеты на Восточном фронте). Гейдрих в костюме фехтовальщика (выступал за Германию на Олимпийских играх). Гейдрих со скрипкой (его игра вызывала слезы у слушателей). Когда два года назад самолет с Генрихом Гиммлером на борту взорвался в воздухе, Гейдрих занял пост рейхсфюрера СС. Поговаривали, что теперь он считался преемником Гитлера. В крипо шептались, что главному полицейскому рейха нравилось избивать проституток. Марш сел. По телу разливалась свинцовая усталость, парализуя ноги, тело и, наконец, сознание. Помимо воли он забылся неглубоким сном. Один раз слышал вдалеке отчаянный человеческий крик, но, может быть, это почудилось ему во сне. В голове эхом отдавались шаги. Поворачивались ключи. Лязгали двери камер. Он, вздрогнув, проснулся от прикосновения шершавой руки. - Доброе утро, господа. Надеюсь, вы немного отдохнули. Это был Кребс. Марш чувствовал себя отвратительно. Глава резал тошнотворные неестественные свет. В окно просвечивало серое предутреннее небо. Йегер, ворча, спустил ноги на пол. - И что теперь? - Теперь поговорим, - ответил Кребс. - Начнем? - Кто он такой, этот молокосос, чтобы измываться над нами? - прошептал Йегер Маршу, но достаточно осторожно, чтобы его не услышали. Они вышли в коридор, и Марш снова задался вопросом, какую игру с ними ведут. Допрос - искусство ночного времени. Зачем было ждать до утра? Зачем давать им возможность восстановить силы и придумать какую-нибудь небылицу? Кребс только что побрился. Кожа усеяна точками крови. Он сказал: - Туалет справа. Если желаете умыться... - Это было скорее распоряжение, чем совет. С покрасневшими глазами, небритый, Марш в зеркале был больше похож на преступника, чем на полицейского. Он наполнил водой раковину, засучил рукава и ослабил галстук, плеснул ледяной водой в лицо, на руки, затылок и шею. Струйка потекла по спине. Жгучий холод вернул его к жизни. Йегер стоял рядом. - Помни, что я сказал. Марш снова открыл краны. - Осторожнее. - Думаешь, они прослушивают и туалет? - Они прослушивают все. Кребс повел их вниз. Сзади следовали охранники. В подвал? Они прогремели сапогами по вестибюлю. Теперь здесь было тише, чем когда они приехали. Вышли на скупой свет. Нет, не в подвал. В "БМВ" сидел, тот же шофер, который привез их с квартиры Штукарта. Машины двинулись на север и влились в уже оживленное уличное движение вокруг Потсдамерплатц. В витринах крупных магазинов были выставлены большие, в позолоченных рамах, фотографии фюрера - официальный портрет середины пятидесятых годов работы английского фотографа Битона. Их обрамляли гирлянды цветов, традиционные украшения к дню рождения фюрера. Оставалось четыре дня, каждый из них будет свидетелем все большего обилия знамен со свастикой. Скоро город превратится в море красных, белых и черных красок. Йегер вцепился в подлокотник, казалось, его тошнило. - Слушайте, Кребс, - произнес он заискивающе. - Мы все в одном звании. Можете сказать, куда мы едем? Кребс не ответил. Впереди маячил купол Большого зала. Через десять минут "БМВ" свернул налево, на магистраль Восток - Запад. Марш догадался, куда их везут. Когда они приехали, было почти восемь. Железные ворота виллы Булера были широко распахнуты. На участке было полно машин и людей в черной форме. Один из гестаповцев прочесывал газон металлоискателем. Позади него тянулся ряд воткнутых в землю красных флажков. Трое солдат СС копали ямы. На гравийной дорожке выстроились гестаповские "БМВ", грузовик, большой бронированный фургон, какие используют при перевозке золотых слитков. Йегер толкнул локтем Марша. В тени дома стоял пуленепробиваемый "мерседес". Водитель стоял, опершись на кузов. Над решеткой радиатора металлический флажок - серебряные молнии СС на черном фоне; в одном углу, словно каббалистический знак, готическая литера "К". 2 Глава имперской криминальной полиции был старым человеком. Звали его Артур Небе, и он был легендой. Небе возглавлял берлинскую сыскную службу еще до прихода партии к власти. У него была маленькая голова и желтоватая чешуйчатая черепашья кожа. В 1954 году, к его шестидесятилетию, рейхстаг проголосовал за выделение ему крупного имения, включающего четыре деревни близ Минска в Остланде, но он ни разу не съездил взглянуть на него. Он жил с прикованной к постели женой в большом доме, где стоял запах дезинфекции и слышалось шипение кислорода. Поговаривали, что Гейдрих пробовал от него отделаться и поставить во главе крипо своего человека, но не смог. На Вердершермаркт его называли "дядюшка Артур". Он был в курсе всего. Марш видел Небе издалека, но никогда с ним не говорил. Теперь тот сидел за роялем Булера, подбирая высокие ноты желтоватыми пальцами одной руки. Инструмент был расстроен, звук диссонансом отдавался в пыльном воздухе. У окна, повернувшись широкой спиной к комнате, стоял Одило Глобус. Кребс щелкнул каблуками и вытянул руку в нацистском приветствии. - Хайль Гитлер! Следователи Марш и Йегер. Небе продолжал стучать по клавишам рояля. - А-а... - повернулся к ним Глобус. - Великие сыщики. Вблизи он казался быком в военной форме. Воротник резал шею. Руки, сжатые в красные злые кулаки, висели вдоль туловища. Левая щека испещрена багровыми шрамами. Насилие, как статическое электричество, потрескивало вокруг него в сухом воздухе. Он вздрагивал всякий раз, когда Небе ударял по клавише. Он бы с удовольствием двинул ему, подумал Марш, но это ему не дано. Небе был выше по званию. - Если герр оберстгруппенфюрер закончил концерт, - произнес Глобус сквозь зубы, - то можно начинать. Рука Небе застыла над клавишами. - Как это можно иметь "Бехштейн" и не настроить его. - Он взглянул на Марша. - Зачем он тогда нужен? - Его жена была музыкантшей, - ответил Марш. - Умерла одиннадцать лет назад. - И никто все это время на нем не играл? - Небе тихо закрыл крышку и провел пальцем по пыльной поверхности. - Странно. Глобус начал: - У нас много дел. Сегодня рано утром я докладывал некоторые вопросы рейхсфюреру. Как вам, герр оберстгруппенфюрер, известно, данное совещание проводится по его указанию. Кребс изложит точку зрения гестапо. Марш с Йегером обменялись взглядами: дело дошло до самого Гейдриха! У Кребса была отпечатанная докладная записка. Он начал читать своим ровным бесцветным голосом: - Сообщение о смерти доктора Булера получено по телетайпу в штаб-квартире гестапо от ночного дежурного берлинской криминальной полиции вчера, пятнадцатого апреля, в два пятнадцать ночи. В восемь тридцать, учитывая присвоенное партайгеноссе Булеру почетное звание бригадефюрера СС, о его кончине было сообщено лично рейхсфюреру. Марш так сцепил руки за спиной, что ногти врезались в ладони. - К моменту смерти гестапо завершало расследование деятельности партайгеноссе Булера. Учитывая это обстоятельство и принимая во внимание положение покойного в прошлом, дело было отнесено к вопросам государственной безопасности и оперативный контроль перешел к гестапо. Однако, видимо, из-за неудовлетворительного взаимодействия об этом не было сообщено следователю крипо Ксавьеру Маршу, который незаконно проник в дом покойного. _Итак, гестапо расследовало деятельность Булера_. Марш усилием воли старался не сводить глаз с Кребса, сохраняя безмятежное выражение лица. - Далее, смерть партайгеноссе Вильгельма Штукарта. Проведенное гестапо расследование показало, что дела Штукарта и Булера связаны между собой. Рейхсфюрер был уведомлен и об этом. Снова расследование было передано гестапо. И снова следователь Марш, на этот раз вместе со следователем Максом Йегером, проводил собственный сыск в доме покойного. В ноль часов двенадцать минут шестнадцатого апреля Марш и Йегер были задержаны мною в доме, где проживал партайгеноссе Штукарт. Они согласились поехать со мной в штаб-квартиру гестапо до выяснения вопроса на более высоком уровне. Я датировал свою докладную шестью часами сегодняшнего утра. Кребс сложил бумагу и вручил ее шефу крипо. За окном слышался скрежет лопаты о гравий. Небе сунул бумагу во внутренний карман. - Подошьем к делу. Само собой разумеется, мы подготовим свою записку. А теперь, Глобус, вокруг чего весь этот сыр-бор? Вижу, вам не терпится рассказать нам. - Гейдрих хотел, чтобы вы убедились сами. - В чем? - Что упустил ваш сотрудник во время вчерашней любительской экскурсии. Прошу вас, следуйте за мной. Это находилось в подвале, хотя, если бы Марш даже взломал замок и спустился вниз, он вряд ли бы что-нибудь обнаружил. Стена из деревянных панелей завалена обычным домашним хламом - ломаной мебелью, ненужными инструментами, перевязанными веревками рулонами грязных ковров. Одна из панелей была ложной. - Видите ли, мы знали, что ищем, - пояснил Глобус, потирая руки. - Господа, обещаю, что вы в жизни не видели ничего подобного. За панелью находилась комната. Когда Глобус включил свет, всех поразило великолепие этой то ли ризницы, то ли сокровищницы, ангелы и святые, облака и храмы, высокомерные вельможи в отделанных белым мехом красных одеждах, жирные телеса, обернутые в надушенный желтый шелк, цветы, солнечные восходы и каналы Венеции... - Входите, - пригласил Глобус. - Рейхсфюрер очень хотел, чтобы вы как следует разглядели все это. Комната была небольшой - четыре метра на четыре, прикинул Марш. В потолок вделаны светильники, направленные на развешенные по всем стенам картины. Посередине комнаты стоял старомодный вращающийся стул, какими, возможно, пользовались в прошлом веке конторщики. Глобус своим сияющим сапогом ударил по ручке стула. Тот завертелся. - Представьте его сидящим здесь. Дверь заперта. Словно грязный старик в борделе. Мы обнаружили ее вчера днем. Кребс! Кребс принялся рассказывать: - Сюда едет эксперт из Музея фюрера в Линце. Вчера вечером для нас сделал предварительную оценку профессор Браун из Музея кайзера Фридриха здесь, в Берлине. - Он заглянул в свои записи. - В настоящее время установлено, что перед нами "Портрет молодого человека" Рафаэля, "Портрет молодого человека" Рембрандта, "Христос, несущий крест" Рубенса, "Венецианский дворец" Гварди, "Пригороды Кракау" Беллотто, восемь картин Каналетто, по крайней мере, тридцать пять гравюр Дюрера и Кульмбаха, один подлинный Гобелен. В отношении остальных - только предположения. - Кребс перечислял их, словно блюда в ресторане. Его бледные пальцы покоились на стоявшем в конце комнаты алтаре великолепной расцветки. - Это работа нюрнбергского мастера Фейта Штоса. Алтарь изготовлен по заказу польского короля в 1477 году. На его создание ушло десять лет. В центре триптиха - спящая Богоматерь в окружении ангелов. На боковых досках - сцены из жизни Христа и Марии. Здесь, - он указал на основание алтаря, - родословная Христа. Глобус заметил: - Штурмбаннфюрер Кребс разбирается в этих вещах. Он один из наших самых способных офицеров. - Не сомневаюсь, - ответил Небе. - Весьма интересно. А откуда все это? Кребс начал: - Алтарь Фейта Штоса в ноябре 1939 года изъят из церкви Девы Марии в Кракау... - Все это, думаем, главным образом из генерал-губернаторства, - вмешался Глобус. - Булер регистрировал их как пропавшие или уничтоженные. Одному Богу известно, что еще утащила эта продажная свинья. Представьте, сколько еще ему пришлось продать, чтобы купить это имение! Небе протянул руку и дотронулся до одного из холстов - на нем был изображен привязанный к дорической колонне святой Себастьян с торчащими из золотистой кожи стрелами. Лаковое покрытие потрескалось, словно высохшее русло реки, но положенные под ним краски - алые, белые, пурпурные, синие - сохранили яркость. От картины исходил слабый запах плесени и ладана: аромат довоенной Польши - страны, стертой с карты мира. На краях досок Марш разглядел рыхлые комки извести и кирпича - следы монастырских или дворцовых стен, из которых, они были выломаны. Небе увлеченно разглядывал святого. - Он чем-то напоминает вас, Марш. - Шеф крипо обвел кончиками пальцев очертания тела и хрипло рассмеялся. - Добровольный мученик. Что скажете на это, Глобус? - Не верю ни в святых, ни в мучеников, - проворчал Глобус и пристально посмотрел на Марша. - Удивительно, - пробормотал Небе, - кто бы мог подумать - Булер и эти... - Вы были с ним знакомы? - перебил его Марш. - Немного, еще до войны. Убежденный национал-социалист и преданный делу юрист. Интересное сочетание, скажу вам. Фанатик, что касается деталей. Как присутствующий здесь наш коллега из гестапо. Кребс изобразил легкий поклон: - Герр оберстгруппенфюрер весьма любезен. - Нам уже какое-то время было известно о партайгеноссе Булере. Известно о его деятельности в генерал-губернаторстве. Известно о его сообщниках. К сожалению, где-то на прошлой неделе этот негодяй пронюхал, что мы напали на его след. - И покончил с собой? - переспросил Небе. - Как и Штукарт? - Примерно. Штукарт был законченным дегенератом. Он не только любовался красотой на холсте. Любил отведать ее во плоти. Булер отбирал что ему нужно на Востоке. Назовите-ка цифры, Кребс. - Польские власти, ведавшие музеями, в 1940 году составили секретную опись. Теперь она у нас. Только из Варшау вывезены следующие сокровища искусства: две тысячи семьсот картин европейской школы, десять тысяч семьсот картин польских художников, тысяча четыреста скульптур. И снова Глобус: - В данный момент здесь, в саду, мы выкапываем из-под земли некоторые из этих скульптур. Большинство из этих вещей поступило куда надо: в Музей фюрера, Музей рейхсмаршала Геринга в Каринхалле, в галереи Вены и Берлина. Но между польской описью и списками того, что мы получили, существуют огромные расхождения. Действовали они следующим образом. Будучи государственным секретарем, Булер имел ко всему неограниченный доступ. Он направлял эти вещи под охраной в министерство внутренних дел Штукарту. Все выглядело вполне законно. Штукарт организовывал их хранение или тайный вывоз из рейха. За рубежом их реализовали за валюту: драгоценности, золото - все, что можно легко и незаметно переправить. Марш видел, что все сказанное невольно произвело впечатление на Небе. Его маленькие глазки не отрывались от сокровищ. - Кто-нибудь еще из высокопоставленных лиц втянут в это дело? - Вы знакомы с бывшим заместителем государственного секретаря в министерстве иностранных дел Мартином Лютером? - Конечно. - Мы разыскиваем этого человека. - Разыскиваете? Он что, исчез? - Три дня назад он не вернулся из деловой поездки. - Насколько я понимаю, вы уверены, что Лютер замешан в этом деле. - Во время войны Лютер возглавлял германский отдел министерства иностранных дел. - Помню. В министерстве он отвечал за связь с СС и с нами в крипо. - Небе повернулся к Кребсу. - Еще один фанатичный национал-социалист. Вы бы оценили его... гм!.. энтузиазм. Правда, порядочный грубиян. Между прочим, в данный момент я хотел бы официально выразить свое удивление тем, что он замешан в чем-то преступном. Кребс достал ручку. Глобус продолжал: - Булер похищал произведения искусства. Штукарт их получал. Положение Лютера в министерстве иностранных дел позволяло ему свободно выезжать за границу. Мы полагаем, что он тайком вывозил из рейха определенные ценности и продавал их. - Где? - Главным образом в Швейцарии. И в Испании. Возможно, в Венгрии. - Когда Булер вернулся из генерал-губернаторства? Небе поглядел на Марша, и тот ответил: - В 1951 году. - В 1951 году это место стало хранилищем их сокровищ. Небе опустился на стул и стал медленно вращаться на нем, изучая поочередно каждую стену. - Удивительно. Это, должно быть, одна из лучших частных коллекций в мире. - Одна из лучших коллекций в руках _преступника_, - отрезал Глобус. - Да-а. - Небе прикрыл глаза. - Такое количество шедевров, собранных в одном месте, притупляет чувства. Я хочу на воздух. Дайте мне руку, Марш. Когда он поднимался, было слышно, как скрипят старые кости. Но в руку Марша он вцепился стальной хваткой. Небе расхаживал по веранде позади виллы, опираясь на трость, - _тук, тук, тук_. - Булер утопился. Штукарт застрелился. Ваше дело, Глобус, решается само собой довольно убедительно, так что не требуется такой затруднительной процедуры, как суд. Если верить статистике, шансы Лютера остаться в живых весьма невелики. - Кстати, у герра Лютера действительно плохое сердце. Как утверждает его жена, результат нервного напряжения во время войны. - Вы меня удивляете. - По словам жены, ему нужен отдых, лекарства, покой - ничего этого в данный момент у него нет, где бы он ни находился. - Это деловая поездка... - Он должен был вернуться из Мюнхена в понедельник. Мы проверили в "Люфтганзе". В тот день среди пассажиров не было никого по фамилии Лютер. - Может быть, бежал за границу? - Возможно. Но сомневаюсь. Придет время, мы его выследим, где бы он ни прятался. _Тук, тук_. Марш восхищался цепким умом Небе. В бытность комиссаром полиции Берлина в тридцатых годах он выпустил пособие по криминалистике. Марш вспомнил, что во вторник вечером видел его на полке у Котха в отделе дактилоскопии. Оно все еще считалось образцовым учебником. - А вы, Марш? - Небе остановился и повернул назад. - Что вы думаете о смерти Булера? Неожиданно вмешался молчавший все время Йегер: - Если позволите, мы всего лишь собирали информацию... - выпалил он волнуясь. Небе стукнул палкой по камню. - Вопрос адресован не вам. Маршу зверски хотелось курить. - У меня только предварительные замечания, - начал он и провел рукой по волосам. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Главное - не с чего начать, подумал он, а чем кончить. Глобус, сложив руки на груди, вперил в него взгляд. - Партайгеноссе Булер, - продолжал Марш, - умер между шестью часами в понедельник вечером в шестью часами следующего утра. Мы ждем протокола о вскрытии, но причиной смерти вполне определенно является утопление - легкие наполнены жидкостью. Это свидетельствует о том, что он дышал, когда попал в воду. Нам также известно от часового на дамбе, что в течение этих решающих двенадцати часов Булер не принимал никаких посетителей. Глобус кивнул: - Таким образом, самоубийство. - Необязательно, герр обергруппенфюрер. К Булеру не приезжали посетители по суше. Но на деревянной пристани есть свежие царапины, что дает основания предполагать, что к ней, возможно, причаливало судно. - Лодка Булера, - возразил Глобус. - Булер не пользовался своей лодкой много месяцев, а может быть, и лет. - Теперь, когда он овладел вниманием этой небольшой аудитории, Марш почувствовал прилив бодрости и ощущение раскованности. Речь полилась быстрее. Тише, сказал он себе, будь осторожен. - Когда вчера утром я осматривал виллу, пес Булера был заперт в кладовке. На нем был намордник. Голова с одной стороны была ободрана до крови. Я задал себе вопрос: зачем человеку, задумавшему совершить самоубийство, так поступать со своей собакой? - А где она сейчас? - спросил Небе. - Моим людям пришлось ее пристрелить, - ответил Глобус. - Бедное животное взбесилось. - Ах да. Разумеется. Продолжайте, Марш. - Думаю, что напавшие на Булера люди высадились поздно ночью, в темноте. Если помните, в понедельник ночью была гроза. На озере было неспокойно - это объясняет царапины на причале. Думаю, что собака была настороже и они оглушили ее, надели намордник и застали Булера врасплох. - И бросили его в озеро? - Не сразу. Несмотря на увечье, по словам сестры, Булер был хорошим пловцом. Об этом говорит и его мощный плечевой пояс. Когда тело привели в порядок, я осмотрел его в морге и обнаружил кровоподтеки вот здесь, - Марш дотронулся до щек, - и на внешней стороне десен. На кухонном столе стояла недопитая бутылка водки. Думаю, в протоколе о вскрытии будет отмечено содержание алкоголя в крови Булера. Считаю, что его силой заставили выпить, раздели догола, вывезли на лодке в озеро и выбросили за борт. - Интеллигентское дерьмо, - возразил Глобус. - Скорее всего, Булер надрался, чтобы хватило духу свести счеты с жизнью. - Сестра Булера утверждает, что он был трезвенником. Наступило долгое молчание. Марш слышал, как тяжело дышит Йегер. Небе глядел вдаль, за озеро. Наконец Глобус проворчал: - Чего не объясняет эта фантастическая теория, так это того, почему таинственные убийцы просто не всадили пулю в башку Булера - и дело с концом. - Я бы сказал, что здесь все ясно, - ответил Марш. - Они хотели инсценировать самоубийство. Однако грубо сработали. - Интересно, - пробормотал Небе. - Если самоубийство Булера сфабриковано, тогда логично предположить то же самое в отношении Штукарта. Небе по-прежнему смотрел на Хафель, и Марш сначала не понял, что реплика адресована ему. - Я и пришел к такому выводу. Поэтому прошлой ночью побывал в квартире Штукарта. Думаю, в убийстве Штукарта участвовали три человека: двое в квартире, один в подъезде, делая вид, что чинит лифт. Звук электродрели должен был заглушить выстрелы, дав возможность убийцам скрыться до обнаружения трупа. - А предсмертная записка? - Возможно, подделана. Или написана под принуждением. Или... Он остановился. Понял, что размышляет вслух, - это таило смертельную опасность. На него не отрывая глаз смотрел Кребс. - Это все? - спросил Глобус. - Может быть, на сегодня сказок братьев Гримм хватит? Отлично. Кое-кому из нас надо и поработать. Господа, ключ к этой загадке - Лютер. Все разъяснится, когда он будет в наших руках. Небе заметил: - Если у него такое больное сердце, как вы утверждаете, то надо пошевеливаться. Я договорюсь с министерством пропаганды, чтобы его фотографию дали в печати и по телевидению. - Нет, ни в воем случае, - забеспокоился Глобус. - Рейхсфюрер строго запретил всякую огласку. Меньше всего нам нужен скандал, в который было бы замешано партийное руководство, особенно теперь, перед визитом Кеннеди. Боже милостивый, можно представить, как распишет это дело иностранная пресса! Нет и нет. Уверяю вас, мы его поймаем, не беспокоя средства массовой информации. Нам только требуется раздать снимки всем патрулям орпо и установить наблюдение на вокзалах, в портах, аэропортах, пунктах пересечения границы... Кребс с этим справится. - Тогда предлагаю, чтобы он этим занялся. - Немедленно, герр оберстгруппенфюрер. - Кребс слегка поклонился Небе и затрусил по веранде в дом. - У меня в Берлине дела, - сказал Небе. - Марш останется здесь офицером связи - до тех пор пока не поймают Лютера. - В этом нет необходимости, - ухмыльнулся Глобус. - О нет, он понадобится. Воспользуйтесь его услугами, Глобус. У этого парня котелок варит. Держите его в курсе дел. Йегер, а вы возвращайтесь к своим обычным обязанностям. Йегер облегченно вздохнул. Глобус хотел было что-то сказать, но передумал. - Проводите меня до машины, Марш. Всего хорошего, Глобус. Когда они отошли за угол, Небе сказал: - Вы не говорите правду, не так ли? По крайней мере, не всю правду. Это хорошо. Садитесь в машину. Нужно поговорить. Шофер, поприветствовав их, открыл заднюю дверцу. Небе с трудом забрался на заднее сиденье. Марш сел рядом с ним. - В шесть часов утра эту штуку доставили мне домой с курьером. - Небе отпер портфель и вынул папку в пару сантиметров толщиной. - Здесь все о вас, штурмбаннфюрер. Такое внимание льстит, правда? Стекла "мерседеса" были затенены зеленым цветом. В этом полумраке Небе был похож на ящерицу в террариуме. - Родился в Гамбурге в 1922 году; отец умер от ран в 1929 году; мать погибла во время воздушного налета англичан в 1942 году; поступил в военно-морской флот в 1939 году; переведен в подводный флот в 1940 году; награжден за мужество и получил повышение по службе в 1943 году; назначен командиром подводной лодки в 1946 году - был одним из самых молодых командиров субмарин в рейхе. Блестящая карьера. А потом все пошло не так. - Небе полистал дело. Марш глядел на зеленый газон, на зеленое небо. - Никакого продвижения по службе в полиции целых десять лет. Разведен а 1957 году. А затем идут докладные. Ответственный за жилой квартал: систематически отказывается жертвовать на зимнюю помощь. Партийные чиновники на Вердершермаркт: упорно отказывается вступать в НСДАП. Слышали, как в столовой пренебрежительно высказывался о Гиммлере. Слышали, как в барах, слышали, как в ресторанах, слышали, как в коридорах... - Небе выдирал страницы. - На рождественские праздники в 1963 году вы стали расспрашивать о евреях, которые раньше жили в вашей квартире. О евреях! Вы что, с ума сошли? Здесь есть заявление от вашей бывшей жены, заявление от сына... - От сына? Да ему же всего десять лет... - Достаточно для того, как вы знаете, чтобы иметь собственное мнение, к которому следует прислушиваться. - Можно узнать, что я ему сделал? - "Относился без должного энтузиазма к моей партийной деятельности". Дело в том, штурмбаннфюрер, что это дело зрело в архивах гестапо на протяжении десяти лет - немножко отсюда, немножко оттуда, - и так из года в год оно росло, как невидимая опухоль. Теперь же, когда вы нажили могущественного врага, этот враг хочет воспользоваться им. Небе положил папку в портфель. - Глобус? - Да, Глобус. Кто же еще? Ночью он предлагал до военного трибунала СС поместить вас в "Колумбия-хаус". Так называли внутреннюю тюрьму СС на Генераль-Папештрассе. - Должен сказать, Марш, вас без труда можно направить в концлагерь. И тогда уж никто вам не поможет - ни я, ни кто-либо другой. - Что же ему помешало? - Чтобы передать дело офицера крипо в военный трибунал, нужно получить согласие Гейдриха. А Гейдрих обратился ко мне. Я же сказал нашему дорогому рейхсфюреру следующее: "Этот ваш парень Глобус, - сказал я, - видно, страшно боится, что у Марша кое-что имеется насчет него, и он хочет от него отделаться". "Понятно, - ответил рейхсфюрер, - и что же вы предлагаете?" "Почему бы, - предложил я, - не дать ему время до дня рождения фюрера, чтобы подтвердить свои обвинения против Глобуса? Всего четыре дня". "Хорошо, согласился Гейдрих, - но если он окажется с пустыми руками, то тогда за него возьмется Глобус". - Небе удовлетворенно улыбнулся. - Вот так в рейхе решаются дела между старыми коллегами. - Значит, я должен благодарить герра оберстгруппенфюрера. - О, не стоит благодарности, - весело ответил Небе. - Гейдрих действительно думает, что вы располагаете чем-то в отношении Глобуса. И ему хотелось бы знать. Мне тоже. Может быть, по другим соображениям. - Он ухватил руку Марша той же жесткой хваткой и прошипел: - Эти ублюдки что-то задумали, Марш. Что? Докопайтесь. И скажите мне. Никому не доверяйте. Именно поэтому ваш дядюшка Артур держится так долго. Знаете, почему некоторые из ветеранов зовут Глобуса "подводной лодкой"? - Нет, не знаю. - Потому что во время войны где-то в Польше он установил в подвале двигатель подводной лодки и выхлопными газами уничтожал людей. Глобусу нравится убивать людей. Он хотел бы уничтожить и вас. Не забывайте об этом. - Небе выпустил руку Марша. - А теперь нам нужно распрощаться. Он постучал рукояткой трости по стеклянной перегородке. Шофер вышел из машины и открыл Маршу дверцу. - Я мог бы подбросить вас до центра Берлина, но предпочитаю ездить один. Держите меня в курсе дела. Разыщите Лютера, Марш. Найдите до того, как до него доберется Глобус. Дверца захлопнулась. Бесшумно заработал мотор. Лимузин захрустел колесами по гравию. Марш с трудом разглядел Небе - зеленый силуэт за пуленепробиваемым стеклом. Обернувшись, он увидел, что за ним следит Глобус. Генерал СС направился к нему, держа на вытянутой руке "люгер". Он же сумасшедший, подумал Марш. Может пристрелить меня на месте, как собаку Булера. Но Глобус всего лишь передал ему пистолет. - Ваш пистолет, штурмбаннфюрер. Он вам понадобится. - Затем подошел совсем близко. Так близко, что Марша обдало горячим дыханием с перегаром чеснока. - У тебя нет свидетеля, - прошептал он. - Свидетеля-то нет. Теперь ни одного. Марш побежал. Он пулей вылетел из усадьбы, бегом миновал дамбу и помчался напрямик через лес к автобану, образующему восточную границу Грюневальда. Здесь он остановился, жадно хватая ртом воздух и вцепившись руками в колени. Внизу в сторону Берлина мчались машины. Несмотря на боль в боку он побежал снова, теперь уже трусцой, через мост, мимо станции электрички "Николасзее" по Спанише-аллее к казармам. Предъявив удостоверение крипо, он миновал часовых. Весь его вид - воспаленные глаза, тяжелое дыхание, отросшая за сутки щетина - свидетельствовал о чем-то страшном и безотлагательном, не терпящем расспросов. Он нашел спальный корпус. Отыскал койку Йоста. На ней не было ни подушки, ни одеяла. Лишь железная койка и на ней жесткий коричневый матрац. Рундучок был пуст. Единственный курсант, чистивший ботинки через несколько коек, объяснил, что произошло. За Йостом пришли ночью. Двое. Они сказали, что его посылают на Восток "для специальной подготовки". Он ушел, не сказал ни слова, видно, ожидал этого. Курсант удивленно качал головой; подумать только, Йост. Он явно завидовал товарищу. Все завидовали. Он будет свидетелем настоящей войны. 3 В телефонной будке воняло мочой и застоявшимся табачным дымом, в грязь был втоптан использованный презерватив. - Ну, давай же, - шептал Марш. Он нервно постукивал монетой в одну рейхсмарку в матовое стекло и слушал телефонные гудки. Шарли не отвечала. Он ждал очень долго. Потом повесил трубку. На той стороне улицы открывали продовольственную лавку. Марш перебежал мостовую и купил бутылку молока и батон теплого хлеба, которые тут же на улице жадно проглотил, все время чувствуя, что хозяин лавки следит за ним из окна. Его вдруг осенило, что он уже живет, как беглец, останавливаясь, чтобы ухватить еду, если она попадалась по дороге, и поглощая ее прямо под открытым небом, всегда на ходу. Молоко стекало по подбородку. Ксавьер стер его тыльной стороной ладони. Кожа - словно наждачная бумага. Он снова перепроверился, нет ли за ним слежки. На его стороне улицы няня в форменном платье катила коляску. На той стороне в телефонную будку зашла пожилая женщина. В сторону Хафеля, прижимая к груди игрушечную яхту, спешил школьник. Все как обычно... Марш, примерный гражданин, бросил бутылку в мусорный ящик и зашагал по улице пригорода. "_У тебя нет свидетеля... Теперь ни одного_". При мысли о Глобусе его охватывала ярость, усугублявшаяся чувством вины. Гестаповцы, должно быть, видели показания Йоста в деле о смерти Булера. Они, видно, навели справки в училище СС и узнали, что вчера днем Марш снова допрашивал его. Это вызвало суету на Принц-Альбрехтштрассе. Выходит, его визит в казармы стал смертным приговором Йосту. Он удовлетворил любопытство - и погубил человека. А теперь не отвечал телефон американки. Что они могли с ней сделать? Обдав ветром, его обогнал армейский грузовик, и в голове промелькнула картина - изуродованное тело Шарлет Мэгуайр в сточной канаве. "_Берлинские власти выражают глубокое сожаление по поводу этого трагического случая... Водитель грузовика все еще разыскивается..._" Он чувствовал себя разносчиком опасной болезни. Ему следовало повесить плакат: "Держитесь подальше от этого человека, он заразен". В голове без конца прокручивались обрывки разговора: Артур Небе: "_Разыщите Лютера, Марш. Найдите до того, как до него доберется Глобус_". Руди Хальдер: "_Пара парней из зипо на прошлой неделе спрашивала о тебе в архиве_..." Снова Небе: "_Здесь есть заявление от вашей бывшей жены; заявление от сына_..." Полчаса он бродил по цветущим улицам мимо высоких живых изгородей и глухих заборов богатого берлинского пригорода. Дойдя до Далема, он остановил какого-то студента, чтобы спросить дорогу. При виде формы Марша молодой человек набычился. Далем был студенческим кварталом. Старшекурсники вроде этого отращивали волосы до воротника, некоторые девушки носили джинсы - одному Богу известно, где они их доставали. Внезапно возродилась "Белая роза", организация студенческого сопротивления, процветавшая недолгое время в сороковых годах, пока не казнили ее руководителей. "Их дело продолжает жить", - писали на заборах. Члены "Белой розы" выражали недовольство обязательной воинской повинностью, слушали запрещенную музыку, распространяли подстрекательские журналы. Гестапо их преследовало. На вопрос Марша студент неопределенно махнул рукой и, нагруженный книгами, поспешил удалиться. Дом Лютера находился поблизости от Ботанического сада - загородный особняк прошлого века в конце закругляющейся дорожки из белого галечника. Напротив въезда на нее в сером "БМВ" сидели двое. Машина, ее цвет выдавали их с головой. Еще двое следили за обратной стороной здания, и, по крайней мере, один разъезжал по соседним улицам. Марш прошел мимо, заметив, как один из гестаповцев стал что-то говорить другому. Где-то завывал мотор газонокосилки, в воздухе висел запах свежескошенной травы. Дом с участком, должно быть, стоил кучу денег, возможно, не столько, сколько вилла Булера, но недалеко от этого. Под карнизами выступала красная коробка недавно установленной сигнализации. Он позвонил и почувствовал, что его изучают в дверной глазок. Спустя полминуты дверь открылась и на пороге появилась горничная - англичанка в черном с белым форменном платье. Он передал ей удостоверение, и она, шлепая по натертому деревянному полу, удалилась доложить хозяйке. Вернувшись, провела Марша в темную гостиную. В помещении стоял сладковатый запах одеколона. Фрау Лютер сидела на тахте, комкая в руках платок. Она взглянула на него тусклыми голубыми глазами с красными прожилками. - Какие новости? - К сожалению, никаких, мадам. Однако можете быть уверены, что будет сделано все возможное, чтобы разыскать вашего мужа. - "Больше, чем вы думаете", пронеслось у него в голове. Это была женщина, быстро теряющая свою привлекательность, но не сдающая позиции без боя. Правда, тактика ее была далека от здравого смысла: неестественно белокурые волосы, узкая юбка, шелковая блузка, расстегнутая на лишнюю пуговицу, что позволяю лицезреть пышные, ослепительно белые телеса. С головы до пят она была третьей по счету женой. На вышитой подушечке рядом с ней обложкой вверх лежал раскрытый роман. "Бал кайзера" Барбары Картленд. Она вернула удостоверение и высморкалась. - Садитесь, будьте добры. У вас измученный вид. Даже нет времени побриться! Хотите кофе? Может быть, шерри? Нет? Роза, подайте кофе герру штурмбаннфюреру. А я, наверное, взбодрюсь капелькой шерри. Неудобно примостившись на краешке глубокого обитого ситцем кресла с записной книжкой на колене, Марш слушал горестный рассказ фрау Лютер. Ее муж? Очень хороший человек, правда, может быть, чуточку вспыльчив, но это от нервов. Бедняга. У него больные глаза, знает ли об этом Марш? Она показала фотографию: Лютер на каком-то средиземноморском курорте, в нелепых шортах, хмурый взгляд увеличенных толстыми стеклами глаз. Она продолжала без умолку: мужчина в таком возрасте - в декабре ему будет шестьдесят девять, они собираются отметить день рождения в Испании. Мартин дружит с генералом Франко - такой приятный человечек, знаком ли с ним Марш? Нет, такого удовольствия он не имел. Ах да. Трудно даже подумать, как это могло случиться, он всегда говорил ей, куда едет, никогда ничего подобного не было. Какое облегчение поговорить с вами, вы так благожелательны... Зашуршал шелк, это она положила ногу на ногу, юбка кокетливо поднялась выше пухлого колена. Вернулась горничная и поставила перед Маршем чашку кофе, сливочник и сахарницу. Перед хозяйкой - стакан шерри и на три четверти пустой хрустальный графин. - Упоминал ли он при вас имена Йозефа Булера или Вильгельма Штукарта? Под косметикой появилось сосредоточенное выражение. - Нет, не припомню... Нет, определенно нет. - Выходил ли он из дому в прошлую пятницу? - В прошлую пятницу? Думаю, что да. Он ушел рано утром. Она отхлебнула шерри. Марш сделал пометку в записной книжке. - А когда он сказал вам, что ему нужно уехать? - В тот же день после обеда. Он вернулся около двух, сказал, что случилось что-то и ему придется в понедельник быть в Мюнхене. Он улетел во второй половине дня в воскресенье, чтобы там переночевать и с утра заняться делами. - Не сказал ли он, что там за дела? - В этом отношении он придерживался старых взглядов. Его дела касались его одного, если вы понимаете, что я хочу сказать. - Как он держался перед поездкой? - О, как всегда, раздражался. - Она по-девичьи хихикнула. - Да, был несколько более озабочен, чем обычно. Его всегда угнетали телевизионные новости - терроризм, бои на Востоке. Я говорила ему, чтобы он не обращал на них внимания - что толку беспокоиться, говорила я, но эти вещи... да, они его мучили. - Она понизила голос: - Бедняга, во время войны у него был нервный срыв. Такое напряжение... Фрау Лютер приготовилась снова заплакать. Помешал Марш. - В каком году случился этот срыв? - Думаю, в сорок третьем. Разумеется, до того, как я с ним познакомилась. - Разумеется, - улыбнулся Марш. - Вы, должно быть, еще ходили в школу. - Ну, положим, не совсем в школу. - Юбка поднялась повыше. - Когда вы забеспокоились о нем? - Когда он не вернулся домой в понедельник. Я всю ночь не спала. - Значит, во вторник утром вы сообщили о его исчезновении? - Я как раз собиралась это сделать, когда приехал обергруппенфюрер Глобоцник. Марш старался скрыть удивление. - Выходит, он приехал еще до того, как вы сообщили в полицию? В котором часу это было? - Вскоре после девяти. Он сказал, что ему нужно поговорить с мужем. Я рассказала ему о том, что случилось. Обергруппенфюрер отнесся к этому очень серьезно. - Не сомневаюсь. Сказал ли он вам, о чем он хотел говорить с герром Лютером? - Нет. Я подумала, по партийным делам... Почему? - Внезапно в ее голосе появились жесткие нотки: - Вы хотите сказать, что мой муж сделал что-нибудь дурное? - Нет-нет... Она натянула юбку на колени, разгладила ее унизанными кольцами пальцами. Помолчав, спросила: - Герр штурмбаннфюрер, что означает весь этот разговор? - Бывал ли ваш муж когда-нибудь в Швейцарии? - Несколько лет назад он время от времени туда ездил. У него там деловые интересы. А что? - А где его паспорт? - В кабинете нет. Я проверяла. Вместе с обергруппенфюрером. Мартин всегда носил паспорт с собой. Говорил, неизвестно, когда он может потребоваться. Это осталось со службы в министерстве иностранных дел. Право же, в этом нет ничего необычного... - Извините, мадам, - продолжал нажимать Марш. - Я насчет сигнализации от взломщиков. Заметил, когда входил. По виду она новая. Она опустила глаза: - Мартин установил ее в прошлом году. В доме добывали посторонние. - Двое? Фрау Лютер удивленно посмотрела на него: - Откуда вы знаете? Накладка. Но он нашелся. - Должно быть, читал в личном деле вашего мужа. - Невероятно. - Удивление опять сменилось подозрительностью. - Он никому об этом не сообщал. - Почему? Она собиралась поставить его на место, ответив: "Какое вам дело?" - или что-то вроде этого, но, увидев выражение лица Марша, передумала. Сказала отрешенно: - Я его просила, герр штурмбаннфюрер. Но он ни в какую. И не говорил почему. - Как это было? - Это случилось прошлой зимой. Мы собирались провести вечер дома. В последний момент позвонили друзья, и мы поехали поужинать у "Хоршера". Когда вернулись, _в этой самой комнате_ находилось двое мужчин. - Она оглядела комнату, словно кто-то продолжал в ней прятаться. - Слава Богу, с нами приехали друзья. Если бы мы были одни... Увидев, что нас четверо, они выпрыгнули из окна. - Она указала рукой за спину Марша. - Итак, он поставил сигнализацию. Принял ли он дополнительные меры предосторожности? - Нанял охрану. Четверых. Они работали посменно. Держал их до Рождества. Потом решил, что им нельзя доверять. Он был так напуган, герр штурмбаннфюрер. - Чем? - Он мне не говорил. Снова появился носовой платок. Из графина в стакан была отправлена еще одна доза шерри. Губная помада оставляла на краях стакана жирные розовые разводы. Вот-вот снова польются слезы. Марш, пожалуй, ошибался: она, несомненно, боялась за своего мужа, но еще больше опасалась, что он ее обманывает. В голове одно за другим мелькали сомнения, находя отражение в глазах. Другая женщина? Преступление? Тайна? Бежал из страны? Уехал навсегда? Ему стало жалко ее, и он подумал было, не сказать ли ей, что гестапо завело против ее мужа дело. Однако зачем причинять женщине лишние страдания? Все равно скоро узнает. Он надеялся, что государство не конфискует этот дом. - Мадам, я слишком долго засиделся у вас. - Марш закрыл записную книжку и поднялся. Она схватила его за руку, не сводя с него глаз. - Неужели я никогда больше его не увижу? - Увидите, - сказал он. И подумал: "_Нет_". Как хорошо вырваться из темной затхлой комнаты на свежий воздух! Гестаповцы все еще сидели в своем "БМВ" и следили за ним, когда он выходил. После секундного колебания он повернул направо и направился к станции "Ботанический сад". Четыре охранника! Теперь он начинал понимать. В пятницу утром встреча на вилле Булера, в которой участвовали Булер, Штукарт и Лютер. Паническая встреча, старики в холодном поту от страха, и не без оснований. Возможно, они распределили обязанности. Во всяком случае, в воскресенье Лютер улетел в Цюрих. Марш был уверен, что это он должен был в понедельник утром послать из цюрихского аэропорта коробки с шоколадом, возможно, перед пересадкой на другой самолет. Что они означали? Не подарок - сигнал. Говорило ли их получение, что он успешно справился с заданием? Или же, наоборот, что все сорвалось? Марш оглянулся. Да, теперь за ним следили. В этом он был почти уверен. У них было время организовать слежку, пока он находился в доме Лютера. Кто же они? Женщина в зеленом пальто? Студент на велосипеде? Бесполезно гадать. Гестапо было ему не по зубам. Их, по крайней мере, трое или четверо. Он ускорил шаг. Станция была уже недалеко. Вопрос: вернулся ли Лютер из Цюриха в Берлин во второй половине дня в понедельник или же остался за границей? Марш был склонен считать, что все же вернулся. Вчера утром на виллу Булера звонил Лютер: "_Булер? Отвечай. Кто это?_" - в этом он был уверен. Итак, предположим, что Лютер отправил посылки перед самой посадкой на самолет, скажем, около пяти часов. Он мог прибыть в Берлин около семи в тот же вечер. И исчез. "Ботанический сад" - остановка пригородной электрички. Марш купил за марку билет и болтался около контролера, пока не подошел поезд. Вошел в него и, как только стали закрываться двери, выскочил и побежал по пешеходному мостику на другую платформу. Через две минуты он сел в поезд, идущий в южном направлении, а в Лихтерфельде снова сделал пересадку. На станции было безлюдно. Он пропустил первый поезд, сед во второй и устроился на сиденье. Единственной спутницей в вагоне оказалась беременная женщина. Он улыбнулся ей, она отвела взгляд. Хорошо. Лютер, Лютер. Марш закурил. Почти семьдесят, больное сердце, слезящиеся глаза. Болезненно подозрителен, не доверяет даже собственной жене. Они приходили за тобой полгода назад, но на тот раз тебе повезло. Почему ты решил бежать из берлинского аэропорта? Прошел таможню и решил позвонить своим сообщникам? В квартире Штукарта телефон рядом с залитой кровью спальней не отвечал. В Шваненвердере, если верить заключению Эйслера о времени смерти, Булера уже застигли врасплох его убийцы. Оставили ли они звонки без ответа? Или же один из них ответил, пока остальные держали Булера внизу? Лютер, Лютер, что-то заставило тебя спасать свою шкуру - бежать под ледяным дождем в понедельник ночью. Он вышел на Готенландском вокзале. Вокзал был еще одним воплощением фантазии архитектора - мозаичные полы, полированный камень, стеклянные витражи тридцатиметровой высоты. Режим позакрывал церкви и взамен выстроил похожие на соборы железнодорожные вокзалы. Глядя вниз с высокого перехода на тысячи спешащих пассажиров, Марш почти пришел в отчаяние. Мириады жизней, каждая со своими тайнами и мечтами, несущая свое бремя вины, сновали под ним, не соприкасаясь друг с другом, каждая сама по себе. Представить только, что он должен найти в этой массе одного пожилого человека. Впервые эта мысль поразила его как фантастическая, нелепая. Да разве он сможет! А Глобус мог. Марш уже заметил, что прибавилось полицейских патрулей. Должно быть, это произошло за последние полчаса. Полицейские орпо проверяли документы у всех мужчин старше шестидесяти лет. Куда-то повели бродягу, не имеющего документов. Тот возмущался. Глобус! Марш отошел от перил и ступил на движущийся вниз эскалатор. Нужно было отыскать в Берлине единственного человека, который мог спасти ему жизнь. 4 Проехать по центральной линии городской электрички - значит, как утверждает имперское министерство пропаганды и культурного просвещения, совершить путешествие в германскую историю. Станции "Берлин-Готенланд", "Бюловштрассе", "Ноллендорфплатц", "Виттенбергплатц", "Нюрнбергерплатц", "Гогенцоллернплатц" - как нанизанные на нитку жемчужины. Вагоны на этой линии были довоенного выпуска. Красные для курящих, желтые для некурящих. Жесткие деревянные скамьи за тридцать лет отполированы до блеска задницами берлинцев. Большинство пассажиров едет стоя, держась за потертые кожаные петли и ритмично покачиваясь вместе с вагонами. Объявления призывают их стать доносчиками: "Выгода для безбилетника - потеря для берлинца! Сообщайте властям о всех нарушениях!", "Уступил ли ты место женщине или ветерану? В противном случае штраф: 25 рейхсмарок!" Марш купил на платформе в киоске "Берлинер тагеблатт" и, прислонившись к двери, пробегал глазами заголовки. Кеннеди и фюрер, фюрер и Кеннеди - больше ничего. Режим явно делал ставку на успешный исход переговоров. Это лишь могло означать, что дела на Востоке худа хуже, чем представляется. "Постоянное состояние войны на Восточном фронте будет способствовать созданию здоровой человеческой расы, - сказал однажды фюрер, - и убережет нас от поразившей европейцев мягкотелости". Однако люди явно стали более мягкотелыми. Иначе к чему победа? Поляки вскапывают им огороды, украинцы подметают улицы, французские повара готовят пищу, английская прислуга подает на стол. Вкусив удобства мира, они утратили вкус к войне. На одной из последних страниц внизу самым мелким шрифтом, который едва можно прочесть, был напечатан некролог Булера. Сообщалось, что он погиб от "несчастного случая при купании". Марш сунул газету в карман и сошел на "Бюловштрассе". С платформы ему были видны окна квартиры Шарлет Мэгуайр. За занавеской двигалась тень. Она была дома. Ила, точнее, кто-то был в доме. Привратницы не оказалось на месте. Когда он постучал в дверь, никто не ответил. Он постучал громче. Ни звука. Он отошел от двери и затопал по ступеням, спустившись на один пролет. Потом остановился, сосчитал до десяти и, крадучись, боком, прижимаясь спиной к стене, стал подниматься вверх - один шаг, остановка, еще шаг, снова остановка, - вздрагивая при каждом неудачном движении, пока снова не оказался у двери. Достал пистолет. Минуты тянулись за минутами. Лаяли собаки, проезжали машины и поезда, пролетали самолеты, плакали младенцы, пели птицы: какофония тишины. И настал момент, когда внутри квартиры, заглушив эти звуки, раздался скрип половицы. Дверь чуть приоткрылась. Марш, не медля ни секунды, изо всех сил толкнул ее плечом. Того, кто был за дверью, силой удара отбросило в сторону. Марш ворвался внутрь и бросился на незнакомца, вытолкнув его из крошечного коридора в гостиную. На пол свалилась лампа. Он хотел поднять руку с пистолетом, но противник схватил его за руки. Теперь его самого толкали назад. Зацепив ногами за низенький столик, он повалился на спину, ударившись обо что-то головой. "Люгер" покатился по полу. Поза, прямо скажем, была довольно забавная, и при других обстоятельствах Марш рассмеялся бы. Он никогда особенно не отличался, попадая в такого рода переделки, и теперь, утратив преимущество неожиданного нападения, оказался распростертым на спине с головой в камине и ногами на кофейном столике, словно беременная женщина на осмотре у гинеколога. Противник прижал его к полу. Одной рукой в перчатке Он вцепился ему в лицо, другой схватил за горло. Марш не мог ни видеть, ни дышать. Он крутил головой, кусая кожаную перчатку. Бессильно бил кулаками по голове. На него навалилось не человеческое существо, а перемалывавшая его бесчувственная машина. Стальные пальцы нащупали нужную артерию, ту самую, которую никак не мог запомнить Марш, не говоря уж о том, чтобы ее найти, - и он почувствовал, что уступает перед силой. На смену боли стремительно надвигалось черное безмолвие. "Итак, - промелькнула мысль, - походил по земле - и хватит". Трах. Руки врага ослабли, отпустили его. Марш вернулся на поле боя, хотя и в качестве зрителя. Его противника ударили сбоку по голове стулом из стальных трубок. Кровь, струившаяся из раны над бровью, заливала его лицо. Трах. На голову снова опустился стул. Одной рукой мужчина прикрывался от ударов, другой лихорадочно протирал залитые кровью глаза. Он пополз на коленях к двери - с ведьмой на спине. Шипящая по-змеиному, брызжущая слюной фурия старалась вцепиться ему в глаза. Медленно, славно поднимая огромный вес, он встал сначала на одну ногу, потом на другую. Все желания противника Марша сводились теперь к одному - поскорее убраться. Он доковылял до двери, повернулся к ней спиной и двинул о нее свою мучительницу - один раз, другой. Только тогда Шарли Мэгуайр оставила его. Приступы боли пронзали Марша словно молнии - в голове, ногах, ребрах, горле. - Где вы научились драться? Он наклонился над раковиной в маленькой кухоньке. Она промывала ему рану на затылке. - Попробуйте вырасти единственной девчонкой в семье с тремя братцами. Поневоле научитесь. Не крутитесь. - Жаль братцев. Ой! - Больше всего досталось голове Марша. Окровавленная вода, текущая на грязные тарелки в нескольких сантиметрах от лица, вызывала тошноту. - Кажется, в Голливуде спасать девушку принято мужчине. - Голливуд - это куча дерьма. - Она приложила к его затылку кусок чистой материи. - Рана довольно глубокая. Уверены, что не желаете ехать в больницу? - Нет времени. - А этот человек вернется? - Нет. По крайней мере, не сразу. Предполагается, что это все еще тайная операция. Спасибо. Придерживая повязку, Марш выпрямился. И обнаружил еще одно больное место - у основания позвоночника. - Тайная операция? - повторила она. - Значит, вы не считаете, что это был обычный вор? - Нет. Это был профессионал. Настоящий профессионал, прошедший подготовку в гестапо. - И я ему всыпала! - Адреналин придал глянец ее коже, глаза блестели. Девушка почти не пострадала, только ушибла плечо. Он еще не видал ее такой привлекательной. Изящно очерченные скулы, прямой нос, полные губы, большие карие глаза. Зачесанные за уши каштановые волосы коротко подстрижены на затылке. - Если бы ему было приказано убить вас, он бы это сделал. - Правда? Так почему же он не убил? - неожиданно рассердилась она. - Вы американка. Охраняемый биологический вид, особенно теперь. - Он посмотрел на тряпку. Кровь перестала течь. - Не следует недооценивать противника, фрейлейн. - Не следует недооценивать и _меня_. Если бы я не пришла домой, он бы вас прикончил. Он предпочел промолчать. Ее нервы были явно напряжены до предела. Квартира была перерыта сверху донизу. Одежда выброшена из шкафов, бумаги разбросаны по столу и по полу, чемоданы перевернуты. Не сказать, что и до того здесь был порядок, подумал он, - грязная посуда в раковине, батареи бутылок (в большинстве своем пустых) в ванной, беспорядочно сваленные вдоль стен пожелтевшие экземпляры "Нью-Йорк таймс" и "Тайм", изрезанные немецкими цензорами. Найти что-либо в них было бы настоящим кошмаром. Сквозь грязные тюлевые занавески просачивался слабый свет. Каждые несколько минут стены сотрясались от проходящего мимо поезда. - Это, наверное, ваш? - спросила она, достав из-под стула "люгер" и держа его двумя пальчиками. - Да. Спасибо. - Он забрал пистолет. У нее был дар ставить его в дурацкое положение. - Что-нибудь пропало? - Вряд ли. - Она огляделась вокруг. - Правда, не уверена, что я бы заметила. - А то, что я дал вам прошлой ночью?.. - Ах, это! Оно было здесь, на полке камина. - Пробежала рукой по полке и нахмурилась. - Оно же было здесь... Он закрыл глаза. Когда открыл, она улыбнулась во весь рот. - Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер. Оно у моего сердца. Как любовное послание. Она, отвернувшись, расстегнула кофточку, а когда снова повернулась к нему, в руке у нее был конверт. Он поднес его к окну. Конверт был теплым на ощупь. Он был длинный и узкий, склеен из толстой бумаги - ярко-голубой с бурыми пятнами от времени. Роскошный, ручной работы, напоминающий о прошедших временах. Ни имени, ни адреса. Внутри находились маленький медный ключик и письмо на толстой, как картон, голубой бумаге под цвет конверта. В правом верхнем углу вычурный оттиск: "Цаугг и Си, банкиры, Баннхофштрассе, 44, Цюрих". Единственное предложение, отпечатанное внизу, гласило, что податель сего является совладельцем счета номер 2402. Письмо датировано 8 июля 1942 года. Подписано Германом Цауггом, директором. Марш прочел его еще раз. Неудивительно, что Штукарт прятал его в сейфе - германскому гражданину под страхом смерти запрещалось без разрешения Рейхсбанка открывать счет за границей. Он сказал: - Я беспокоился за вас. Пару часов назад пробовал дозвониться, но никто не отвечал. - Меня не было, занималась исследованиями. - Исследованиями? Шарли снова широко улыбнулась. Марш предложил погулять в Тиргартене, обычном месте встреч берлинцев, желающих поговорить вдали от посторонних ушей. Даже гестапо еще не было в состоянии напичкать парк "жучками". У подножия деревьев из грубой травы выглядывали желтые нарциссы. У Нойерзее детишки кормили уток. Она рассказала, что выбраться из дома Штукарта оказалось легко. Вентиляционный люк выходил на поверхность почти на уровне земли. Эсэсовцев не было. Они все собрались перед фасадом. Так что она просто прошла вдоль здания до боковой улицы, где поймала такси и добралась до дому. Полночи она ждала его, перечитывая письмо, пока не запомнила наизусть. Пробыв дома до девяти часов, решила больше не ждать. Она спросила, что стало с ним и Йегером. Он ограничился рассказом, что их привезли в штаб-квартиру гестапо и утром отпустили. - У вас неприятности? - Да. Теперь расскажите, что вы откопали. Сначала она пошла в публичную библиотеку на Ноллендорфплатц - теперь, когда ее лишили аккредитации, ей больше ничего не оставалось. В библиотеке есть справочник европейских банков. "Цаугг и Си" все еще существует. Он по-прежнему помещается на Баннхофштрассе. Из библиотеки Шарлет пошла в посольство США переговорить с Генри Найтингейлом. - Найтингейлом? - Вы видели его вчера вечером. Марш вспомнил - молодой человек в спортивной куртке, взявший ее руку в свою. - Вы ему ничего не сказали? - Разумеется, нет. Но в любом случае он достаточно осторожен. Ему можно доверять. - Я предпочитаю сам решать, кому можно доверять, - возразил он разочарованно. - Он что, ваш любовник? Она моментально замкнулась. - Что это еще за вопросы? - У меня на карту поставлено значительно больше, чем у вас, фрейлейн. Значительно больше. И я имею право знать. - У вас нет никакого права... Она была взбешена. - Хорошо. - Он поднял руки. Невозможная женщина! - Ваше дело. Они зашагали дальше. Найтингейл, объяснила Шарлет, знаток швейцарских коммерческих дел, в Соединенных Штатах он вел дела нескольких немецких беженцев, пытавшихся выручить свои деньги из банков в Цюрихе и Женеве. Это, впрочем, было почти невозможно. В 1934 году Рейнхард Гейдрих послал в Швейцарию агента по имени Георг-Ханнес Тома с целью разузнать как можно больше фамилий немецких вкладчиков. Тома поселился в Цюрихе, завязал интрижки с одинокими кассиршами, подружился с мелкими банковскими служащими. Когда у гестапо возникали подозрения, что то или иное лицо имеет незаконный счет, Тома под видом посредника пробовал положить в банк деньги. Как только деньги принимали, Гейдриху становилось известно, что счет существует. Владельца арестовывали, тот под пытками выдавал подробности, и вскоре банк получал обстоятельную телеграмму, в которой по всей форме требовалось возвращение всех активов. Война гестапо со швейцарскими банками становилась все изощреннее и шире. Перехваты телефонных разговоров, телеграмм и писем между Германией и Швейцарией стали обычной практикой. Клиентов казнили или отправляли в концлагерь. В Швейцарии раздавались гневные протесты. В конце концов Союзное собрание - парламент страны - в спешном порядке приняло новый Банковский кодекс, запрещающий под страхом тюремного заключения разглашать сведения о вкладах клиентов. Георга Тома разоблачили и выслали. Швейцарские банки стали рассматривать сделки с германскими гражданами как слишком опасные и хлопотные. Связь с клиентами стала, по существу, невозможной. Сотни счетов были просто заброшены перепуганными владельцами. Во всяком случае, у респектабельных банкиров не было никакого желания ввязываться в эти рискованные операции. Утечка сведений о клиентуре означала огромные убытки. К 1939 году когда-то прибыльный бизнес с немецкими номерными счетами лопнул. - Потом началась война, - продолжала Шарли. Они дошли до конца Нойерзее и повернули обратно. За деревьями слышался гул движения по осевой магистрали Восток - Запад. Над деревьями высился купол Большого зала. Берлинцы шутили, что для того, чтобы его не видеть, нужно быть внутри него. - После 1939 года по вполне понятным причинам спрос на швейцарские счета резко возрос. Люди отчаянно стремились вывезти свою собственность из Германии. Вот тогда-то банки изобрели новый вид вкладов. За двести франков вы получали ящик с номером, ключ и письмо, удостоверяющее право на пользование ими. - Точь-в-точь как у Штукарта. - Верно. Нужно просто предъявить письмо и ключ, и все в ваших руках. Никаких вопросов. На каждый вклад можно получить столько ключей и писем, сколько готов оплатить его держатель. Вся прелесть в том, что банки больше ни в чем не замешаны. В один прекрасный день со своими сбережениями может явиться маленькая старушенция, если, конечно, получит выездную визу. А через десять лет с письмом и ключом явится ее сын и унесет с собой наследство. - Или же объявятся гестаповцы... - ...и если у них будут письмо и ключ, банк все им отдаст. Никаких неприятностей. Никакой огласки. Никакого нарушения Банковского кодекса. - И что, эти вклады существуют до сих пор? - В конце войны под нажимом из Берлина швейцарское правительство запретило делать новые вклады. Но что касается старых, то они хранятся до сих пор, потому что условия соглашений должны соблюдаться. Так что эти вклады не только сохранили, но и, пожалуй, еще более увеличили свою ценность. Их продают и покупают. Генри говорит, что Цаугг как раз специализируется на них. Одному Богу известно, что там в этих ящиках. - Вы упоминали о Штукарте этому вашему Найтингейлу? - Конечно, нет. Я сказала ему, что пишу материал для "Форчун" о "наследствах, утерянных в ходе войны". - Так же как вы говорили мне, что собирались взять интервью у Штукарта для статьи о "первых шагах фюрера"? Поколебавшись, она спокойно спросила: - Что это значит? У него стучало в голове, все еще болели ребра. Что он имел в виду? Он закурил, чтобы дать себе время подумать. - Люди, столкнувшиеся с насильственной смертью, стараются о ней забыть, бегут прочь. Но не вы. Вспомните прошлую ночь - как вам хотелось снова побывать в квартире Штукарта, с каким нетерпением вы вскрывали его письма. А сегодня утром - перерыли кучу информации о швейцарских банках... Он прервал разговор. На них удивленно глядела проходившая по дорожке пожилая пара. До него дошло, что и они были довольно странной парой - штурмбаннфюрер СС, небритый и слегка помятый, и явная иностранка. Ее произношение, возможно, было безукоризненным, но в ее облике, выражении лица, одежде, манерах было что-то, выдававшее, что она не немка. - Пойдемте сюда. - Марш свернул с дорожки и направился к деревьям. - Дайте закурить. В тени деревьев Шарлет взяла у него сигарету и прикурила, прикрывая пламя ладонями. В глазах плясали его отблески. - Ладно. - Она шагнула назад, обхватив плечи руками, словно ей было холодно. - Это правда, что мои родители знали Штукарта до войны. Правда, что я была у него перед Рождеством. Но я ему не звонила. Он сам позвонил мне. - Когда? - В субботу. Поздно вечером. - Что он сказал? Американка рассмеялась: - Так не пойдет, штурмбаннфюрер. В моем деле информация является товаром, имеющим хождение на свободном рынке. Но я готова поменять ее на другой товар. - И что же вы хотите знать? - Все. Зачем вам прошлой ночью нужно было вламываться в чужую квартиру? Почему у вас секреты от своих же людей? Почему гестапо чуть было не убило вас час назад? - Ах, это... - улыбнулся Марш. Он страшно устал. Прислонившись к шершавой коре дерева, он глядел в глубь парка. Подумал, что ему нечего терять. - Два дня назад, - начал следователь, - я выловил из Хафеля труп. Он рассказал ей все. Рассказал о смерти Булера и исчезновении Лютера. Рассказал о том, что видел Йост и что с ним стало. Рассказал о Небе и Глобусе, о сокровищах искусства в о его личном деле в гестапо. Рассказал даже о заявлении Пили. Когда он кончил, то почувствовал облегчение. Как он заметил, это характерно для исповеди преступников, знавших, что их признания однажды доведут их до виселицы. Журналистка долго молчала. - Справедливо, - сказала она наконец. - Не знаю, почему так, но со мною это тоже бывало. В субботу вечером Шарлет рано легла спать. Погода была отвратительная - начинался заряд дождя, заливавшего город в течение трех дней. Она неделями не хотела никого видеть. Знаете, как это бывает. Это все Берлин. В тени этих огромных серых домов, в окружении бесконечных форменных мундиров, хмурых бюрократов чувствуешь себя ничтожной, беспомощной. Телефон зазвонил в половине двенадцатого, она как раз засыпала. Мужской голос. Напряженный. Отчетливый. "Против вашего дома телефонная будка. Идите туда. Через пять минут я туда позвоню. Если занята, подождите". Она не узнала говорившего, но что-то в его тоне подсказывало ей, что он не шутит. Она оделась, схватила пальто, заковыляла по ступенькам на улицу, пытаясь на ходу надеть туфли. Дождь хлестал в лицо. На другой стороне находилась старая деревянная телефонная будка - слава Богу, пустая. Ожидая звонка, она вспомнила, когда и где впервые услышала этот голос. - Давайте вернемся немного назад, - попросил Марш, - к вашей первой встрече со Штукартом. Расскажите о ней. Это было накануне Рождества. Она позвонила и сухо объяснила, кто она такая. Казалось, он колебался, но она проявила настойчивость, и он пригласил ее на чай. У него была копна седых вьющихся волос и красновато-коричневый загар, какие бывают, когда проводят много времени под солнцем или ультрафиолетовой лампой. Та женщина, Мария, тоже была дома, но держалась как прислуга. Она подала чай, а потом оставила их одних. Обычный, ничего не значащий разговор: "Как мать? - Спасибо, прекрасно". Ха, это была злая шутка. Она стряхнула пепел с кончика сигареты. - Карьера моей матери закончилась, как только она покинула Берлин. Мое появление на свет окончательно похоронило ее. Можете представить, какой спрос был в Голливуде на немецких актрис во время войны. Потом он, стиснув зубы, спросил об отце. На этот раз она с огромным удовольствием ответила: "Спасибо, прекрасно. В шестьдесят первом, когда пришел Кеннеди, он подал в отставку. Заместитель государственного секретаря Майкл Мэгуайр. Благослови Господь Соединенные Штаты Америки. Штукарт познакомился с ним через маму, и они встречались, когда он работал здесь в посольстве. - Когда это было? - прервал ее Марш. - С тридцать седьмого по тридцать девятый. - Продолжайте. Ну, потом он поинтересовался работой, и она ему рассказала. "Уорлд юропиен фичерз" - никогда не слыхал. Неудивительно, сказала она, никто не слыхал. Дальше в том же духе. Обычный вежливый интерес. Уходя, оставила ему визитную карточку. Он наклонился поцеловать руку и долго ее лобызал, аж противно. На прощание похлопал по заднице. Слава Богу, этим все кончилось. Пять месяцев ни звука. - До субботней ночи? До субботней ночи. Не прошло и полминуты, как он позвонил. Теперь в его голосе не осталось и следов былого высокомерия. - Шарлотта? - спросил он с ударением на втором слоге. Шарлотта. - Извините за эту мелодраму. Ваш телефон прослушивается. - Говорят, прослушивают всех иностранцев. - Правда. Когда я работал в министерстве, то видел записи разговоров. Но общественные телефоны безопасны. Я тоже говорю из будки. Я был в ваших краях в четверг и записал номер, с которого вы сейчас говорите. Как видите, у меня серьезное дело. Мне нужно связаться с властями вашей страны. - Почему бы не поговорить в посольстве? - Это небезопасно. Судя по голосу, он был страшно напуган. И наверняка выпил. - Вы хотите сказать, что собираетесь бежать? Долгое молчание. Потом Шарлет услышала позади себя шум. Металлический стук по стеклу. Она обернулась и увидела стоявшего в темноте под дождем человека. Прижав руки к стеклу, он, словно ныряльщик, заглядывал внутрь будки. Она, должно быть, вскрикнула или так или иначе выдала свой испуг, потому что Штукарт страшно испугался. - Кто там? Что случилось? - Ничего. Просто кто-то хочет поговорить по телефону. - Мы должны поторопиться. Я имею дело только с вашим отцом, а не с посольством. - Что вы хотите от меня? - Приходите ко мне завтра, и я вам все расскажу. Шарлотта, я сделаю вас самым знаменитым репортером в мире. - Где? Когда? - У меня дома. В полдень. - Это не опасно? - Теперь везде опасно. И повесил трубку. Это были последние слова, которые она от него услышала. Она докурила сигарету и раздавила окурок ногой. Остальное Маршу было более или менее известно. Она обнаружила тела, вызвала полицию. Ее отвезли в городской участок на Александерплатц, где на три часа оставили сходить с ума в комнате с голыми стенами. Потом перевезли в другое здание, где она давала показания какому-то противному эсэсовцу в дешевом парике, кабинет которого походил скорее на лабораторию судмедэксперта, чем на служебное место детектива. Марш улыбнулся, услышав описание Фибеса. Она сразу же решила - по вполне очевидным соображениям - не сообщать полиции о субботнем звонке Штукарта. Если бы она проговорилась, что собиралась помочь тому бежать, ее бы обвинили в "деятельности, несовместимой со статусом журналиста", и арестовали. И без того ее решили выслать. Вот так обстоят дела. Власти намеревались в ознаменование дня рождения фюрера устроить в Тиргартене фейерверк. Часть парка была отгорожена, пиротехники в синих спецовках на глазах любопытной толпы готовили там свои сюрпризы. Стволы минометов, мешки с песком, блиндажи, километры кабеля - все это скорее выглядело как подготовка к артиллерийскому налету, нежели к празднованию. На штурмбаннфюрера СС и женщину в голубом плаще из синтетики никто не обращал внимания. Он черкнул несколько строк в записной книжке. - Это номера моих телефонов - служебный и домашний. Кроме того, здесь номера моего друга Макса Йегера. Не застанете меня, звоните ему. - Он вырвал листок и передал ей. - Если произойдет что-то подозрительное, вызывающее беспокойство, звоните в любое время. - А как с вами? Что вы собираетесь делать? - Собираюсь вечером попробовать попасть в Цюрих. Завтра с утра нужно первым делом проверить этот банковский вклад. Ему уже было известно, что она скажет, прежде чем она открыла рот. - Я лечу с вами. - Здесь вам значительно безопаснее. - Но это и мой материал. Она вела себя как избалованный ребенок. - Поймите же, ради Бога, это не материал для газеты. - Он подавал раздражение. - Давайте договоримся. Что бы я ни обнаружил, клянусь, расскажу вам. Все до конца. - Это не одно и то же. Вот если бы я сама была там... - Но это лучше, чем отправиться на тот свет. - За границей такого не случится. - Наоборот, именно там они пойдут на это. Если произойдет что-то здесь, они в ответе. А если за границей... - Он передернул плечами. - Ну что ж, попробуйте. Они расстались в центре Тиргартена. Марш быстро зашагал по траве навстречу городскому шуму. На ходу вынул из кармана конверт, нащупал в нем ключ и машинально поднес к носу. Запах ее духов. Он оглянулся. Она шла между деревьев в противоположную сторону. На мгновение исчезла, появилась вновь, исчезла, появилась - крошечная фигурка, словно птичка в ярко-голубом оперении на фоне сумрачного леса. 5 Дверь в квартиру Марша болталась на петлях, словно сломанная челюсть. Он стоял, прислушиваясь, на площадке с пистолетом в руках. В квартире было тихо и пусто. Как и у Шарлет Мэгуайр, его квартиру обыскали, но еще более зверски. Все было свалено в кучу посреди гостиной - одежда и книги, обувь и старые письма, фотографии, посуда и мебель - руины былого. Словно кто-то собирался зажечь костер, но в последнюю минуту ему помешали поднести факел. На самом верху этого погребального костра торчала фотография в деревянной рамке - командующий подводным флотом гросс-адмирал Дениц пожимает руку двадцатилетнему Маршу. Почему именно она оказалась там? Что хотели этим сказать? Он взял ее в руки, поднес к окну, сдул пыль. Он совсем забыл о ней. Перед отплытием каждой лодки из Вильгельмсхафена Дениц являлся на борт: внушающий благоговение грубоватый служака с железным рукопожатием. "Удачной охоты", - рявкнул он Маршу. То же самое адмирал прорычал каждому из присутствовавших. На снимке для встречи с ним у рубки выстроились пять молодых членов экипажа. Слева от Марша - Руди Хальдер. Остальные трое погибли в том же году вместе с лодкой U-175. Удачной охоты. Он бросил фотографию обратно в кучу. Чтобы натворить такое, нужно было время. Время, злоба и уверенность, что никто не помешает. Этим, должно быть, занимались, когда он был под стражей на Принц-Альбрехтштрассе. И это могло быть только делом рук гестапо. Ему вспомнилась надпись, нацарапанная людьми из "Белой розы" на стене близ Вердершермаркт: "Полицейское государство - страна, управляемая преступниками". Они вскрыли его почту. Пара просроченных счетов - вот бы и оплатили! - и датированное вторником письмо от бывшей жены. Марш пробежал его глазами. Она решила, что ему не следует больше встречаться с Пили. Это отрицательно действует на мальчика. Она надеется, Марш согласен, что так будет лучше. Если потребуется, жена готова выступить под присягой в имперском семейном суде, но уверена, что в его интересах и в интересах мальчика до этого не доводить. Подписалась: "Клара Эккарт". Выходит, снова взяла свою девичью фамилию. Он смял письмо и бросил его в кучу мусора рядом с фотографией. По крайней мере, не тронули ванную. Марш принял душ и побрился, оглядев в зеркало свои синяки и ссадины. Они выглядели не так уж страшно - болело сильнее. На груди красовался большой кровоподтек, пара ссадин на ногах, одна ниже спины, еще один синяк на шее. Ничего серьезного. Как это, бывало, говаривал отец?.. "Еще поживешь, сынок". Слова эти как отцовский бальзам на все детские болячки. "Еще поживешь!" Не одеваясь, вернулся в гостиную и стал копаться в куче, доставая оттуда чистое белье, пару ботинок, чемодан, кожаную сумку. Ксавьер опасался, что гестаповцы, возможно, забрали его паспорт, но он оказался там, на дне кучи. Паспорт был выдав в 1961 году, когда Марш ездил в Италию, чтобы доставить в Берлин задержанного в Милане бандита. С фотографии на него глядел он сам, только помоложе, поупитанней, с легкой улыбкой на губах. "Боже, - подумал он, - за три года я постарел на все десять". Штурмбаннфюрер почистил форму и снова надел, сменив рубашку. Уложил чемодан. Когда он нагнулся, чтобы запереть его, взгляд упал на каминную решетку. За ней лицевой стороной вниз лежало фото семьи Вайссов. Поколебавшись, Марш поднял его, сложил в маленький квадрат, точно так, как он нашел этот снимок пять лет назад, и сунул в бумажник. Если остановят и станут обыскивать, он скажет, что это фотография его семьи. Потом в последний раз оглядел комнату и вышел, по возможности плотнее закрыв сломанную дверь. В главной конторе "Дойчебанк" на Виттенбергплатц он спросил, сколько у него на счете. - Четыре тысячи двести семьдесят семь рейхсмарок и тридцать восемь пфеннигов. - Я их снимаю. - Все, герр штурмбаннфюрер? - кассир удивленно заморгал сквозь очки в металлической оправе. - Вы закрываете счет? - Все. Марш наблюдал, как тот отсчитал сорок две купюры по сто марок, потом положил их в бумажник рядом с фотографией. Не так уж много для накопленных за всю жизнь сбережений. _Вот что значит не продвигаться по службе и семь лет платить алименты_. Кассир снова удивленно поглядел на него: - Герр штурмбаннфюрер что-то сказал? Выходит, он размышлял вслух. С ума что ли схожу? - Нет. Извините. Благодарю вас. Марш поднял чемодан, вышел на площадь и сел в такси, направляясь на Вердершермаркт. Оказавшись один в кабинете, он сделал два дела. Позвонил в штаб-квартиру "Люфтганзы" и попросил знакомого начальника службы безопасности Фридмана, работавшего ранее следователем крипо, проверить, не было ли среди пассажиров какого-либо из рейсов Берлин - Цюрих в воскресенье или понедельник Мартина Лютера. - Мартина Лютера, правильно? - Фридмана это явно позабавило. - Кого-нибудь еще, Марш? Императора Карла Великого? Господина фон Гете? - Это важно. - Уверен, что важно. Я-то знаю. - Фридман обещал немедленно узнать. - Слушай, когда тебе надоест мотаться за санитарными машинами, тебе всегда найдется здесь работа, только скажи. - Спасибо. Возможно, воспользуюсь приглашением. Положив трубку, Марш снял со шкафа засохший цветок. Вынул из горшка истлевшие корни, положил на дно медный ключик, вернул на место цветок и поставил горшок снова на шкаф. Через пять минут позвонил Фридман. Анфилада помещений, примыкающих к кабинету Артура Небе, размещалась на четвертом этаже - кремового цвета ковры и стены, скрытые светильники и мягкая мебель черной кожи. На стенах эстампы с изображениями скульптурных работ Торака. Могучие фигуры с гигантскими торсами катят огромные валуны вверх по крутым склонам - это в ознаменование строительства автобанов. Валькирии сражаются с дьяволами, воплощающими тройное зло - невежество, большевизм и славянство. Размеры скульптур Торака были предметом передаваемых шепотом анекдотов. "Сегодня герр профессор не принимает - работает в левом ухе коня". Адъютант Небе, гладко выбритый выпускник Гейдельберга и Оксфорда Отто Бек, поднял глаза на входящего в приемную Марша. - Мне нужно поговорить с оберстгруппенфюрером, - сказал Марш. - Он никого не принимает. - Меня примет. - Нет, не примет. Марш, опершись кулаками о стол, наклонился к лицу Бека: - Спросите. Он услышал, как позади него секретарь Небе шепнула: - Вызвать охрану? - Минутку, Ингрид. - Среди выпускников школы СС в Оксфорде считалось шиком щеголять английским хладнокровием. Бек щелчком смахнул с рукава мундира невидимую пылинку. - И как о вас доложить? - Марш. - А-а, знаменитый _Марш_. - Бек поднял трубку телефона. - Герр оберстгруппенфюрер, на встрече с вами настаивает штурмбаннфюрер Марш. - Он взглянул на следователя и кивнул. - Очень хорошо. Бек нажал спрятанную под крышкой стола кнопку, открывающую электронные замки. - Пять минут, Марш. У него разговор с рейхсфюрером. В кабинет вела массивная дубовая дверь. Закрытые жалюзи почти не пропускали дневного света. Небе, согнувшись над столом в желтом круге, отбрасываемом настольной лампой, разглядывал в лупу машинописный текст. Направил на посетителя один огромный расплывшийся рыбий глаз. - Что мы имеем?.. - Он положил лупу на стол. - Штурмбаннфюрер Марш? Полагаю, с пустыми руками? - К сожалению. Небе кивнул. - Дежурные сообщают, что полицейские участки по всему рейху забиты дряхлыми нищими, потерявшими документы престарелыми пьяницами, всяким старьем... Глобусу хватит чем заняться до самого Рождества. - Он откинулся в кресле. - Насколько я знаю Лютера, он слишком хитер, чтобы показываться на людях. Он будет выжидать несколько дней. Только на это вам и остается надеяться. - Позвольте обратиться с просьбой. - Давайте. - Я хочу съездить за границу. Оберстгруппенфюрер расхохотался, хлопая ладонями по столу. - Ваше личное дело, Марш, довольно содержательно, но в нем нигде не упоминается о вашем чувстве юмора. Превосходно! Кто знает, может быть, вы еще поживете. Какой-нибудь комендант концлагеря сделает вас своим любимчиком. - Мне нужно в Швейцарию. - Разумеется. Изумительные пейзажи. - Мне звонили из "Люфтганзы". Лютер в воскресенье днем летал в Цюрих и вернулся в Берлин последним рейсом в понедельник. Думаю, у него есть доступ к номерному банковскому вкладу. Хозяин кабинета перестал хохотать и лишь время от времени посмеивался. - Где доказательства? Марш положил на стол конверт. - Прошлой ночью я изъял его из квартиры Штукарта. Небе открыл конверт и стал через лупу разглядывать письмо. Поднял глаза. - А ключ к нему не полагается? Марш молча разглядывал висевшие над головой шефа крипо картины. "Возвращающиеся с поля крестьянские девушки" Шмутцлера и "Фюрер на трибуне" Падуа - ужасная банальная мазня. - А-а, понимаю. - Небе снова откинулся, постукивая лупой по щеке. - Если не разрешу ехать, не получу ключ. Правда, я мог бы передать вас в гестапо, и тамошние специалисты убедили бы вас отдать его - возможно, довольно быстро. Но тогда о содержимом ящика узнают Глобус с Гейдрихом, а не я. Он помолчал. Потом с трудом поднялся с кресла и заковылял к окну. Немного раздвинув жалюзи, выглянул наружу. Марш видел, как он медленно водил взглядом по сторонам. Наконец оберстгруппенфюрер промолвил: - Соблазнительное предложение. Но почему у меня перед глазами видение, будто я машу вам белым платком с площадки для провожающих в аэропорту имени Германа Геринга и вы никогда уже не вернетесь? - Полагаю, излишне давать вам слово. - Такой намек для нас оскорбителен. Небе вернулся к столу и еще раз перечитал письма. Нажал кнопку на столе: - Бека. Появился адъютант. - Марш, давайте ваш паспорт. А теперь, Бек, направьте его в министерство внутренних дел, и пусть там немедленно выдадут двадцатичетырехчасовую выездную визу, действительную с шести часов сегодняшнего вечера до шести часов завтрашнего. Бек, бросив взгляд на Марша, выскользнул из кабинета. Небе продолжал: - Вот мои условия. Глава швейцарской криминальной полиции господин Штреули - мой хороший приятель. С того момента, как вы выйдете из самолета, и до посадки на обратный рейс его люди будут вести за вами наблюдение. Не пытайтесь улизнуть от них. Если вы не вернетесь завтра, вас арестуют и депортируют. Если попытаетесь бежать в Берн и попасть в иностранное посольство, вас остановят. В любом случае вам некуда деваться. После вчерашнего радостного сообщения американцы просто вышвырнут вас обратно через границу. Англичане, французы и итальянцы сделают то, что мы им скажем. Австралия и Канада послушаются американцев. Предположим, остаются еще китайцы, но на вашем месте я предпочел бы лучше попытать счастья в концлагере. Как только вернетесь в Берлин, расскажете мне все, что узнали. Идет? - Марш кивнул. - Прекрасно. Фюрер называет Швейцарию "нацией хозяев отелей". Рекомендую "Бор-о-Лак" на Тальштрассе. С видом на озеро. Роскошнее не найдете. Прекрасное местечко для приговоренного. Вернувшись к себе, "турист" Марш забронировал место в гостинице и билет на самолет. Через час паспорт был у него на руках. Внутри проставлена виза: вездесущий орел и обрамленная венком свастика; места, куда вписываются даты, заполнены неразборчивым почерком бюрократа. Срок действия выездной визы находился в прямой зависимости от политической благонадежности обратившегося за ней. Партийным бонзам - десять лет, членам партии - пять, гражданам с безупречной репутацией - год, лагерному отребью, естественно, ничего не полагалось. Его отнесли к касте неприкасаемых - недовольных, тунеядцев, уклоняющихся от работы, потенциальных преступников. Отсюда и виза - всего на двадцать четыре часа. Марш позвонил в отдел крипо по расследованию экономических преступлений и спросил эксперта по швейцарским делам. Когда он упомянул Цаугга и спросил, располагает ли отдел какой-то информацией, на другом конце рассмеялись: - Сколько у вас времени? - Рассказывайте с самого начала. - Минутку, пожалуйста. Собеседник положил трубку и пошел за папкой. Банк "Цаугг и Си" основан в 1877 году финансистом французско-немецкого происхождения Луи Цауггом. Подписавший письмо Штукарта Герман Цаугг был внуком основателя и до сих пор числился главным директором банка. Берлин больше двадцати лет следит за его деятельностью. В сороковые годы Цаугг имел обширную клиентуру среди немецких подданных сомнительной репутации. В настоящее время его подозревают в сокрытии миллионов рейхсмарок наличными, а также в виде произведений искусства, слитков драгоценных металлов, ювелирных изделий и драгоценных камней. Их давно следовало бы конфисковать, но все это находилось вне досягаемости министерства финансов. - А что у нас имеется о самом Цаугге? - Только незначительные подробности. Ему пятьдесят четыре года, женат, есть сын. Особняк на Цюрихском озере. Весьма уважаемая персона. Довольно скрытен. Множество влиятельных друзей в швейцарском правительстве. Марш закурил и взял листок бумаги. - Повторите-ка мне адрес. Макс Йегер появился, когда Ксавьер писал ему записку. Он открыл задом дверь и, обливаясь потом, ввалился с горой папок. Отросшая за два дня щетина придавала ему грозный вид. - Зави, слава Богу, - воскликнул Макс, глядя поверх бумаг. - Я ищу тебя весь день. Где ты был? - Везде. А это что? Твои мемуары? - Те самые убийства в Шпандау. Слышал, что сказал утром дядюшка Артур? - Он передразнил пронзительный голос Небе: - "Йегер, вы можете вернуться к обычным обязанностям". - Он бросил папки на стол так, что задребезжали оконные рамы, а кабинет заволокло пылью. - Показания свидетелей и присутствовавших на свадьбе гостей. Протокол вскрытия - из бедняги выковыряли пятнадцать пуль. - Он потянулся, протер кулаками глаза. - Мог бы проспать неделю. Скажу откровенно: я слишком стар для приключения, в которые меня втянули прошлой ночью. Сердце может не выдержать. А чем, черт возьми, ты теперь занимаешься? Марш вынул из горшка высохший цветок и достал ключ от банковского сейфа. - Через два часа мне надо на самолет. Йегер посмотрел на его чемодан. - Ясно без слов - идешь в отпуск! Слушать балалайку на берегу Черного моря... - Он подбоченился и пошел в пляс, подражая русскому танцу. Марш, улыбнувшись, покачал головой. - Хочешь пива? - Спрашиваешь! - И не успел Марш оглянуться, как Йегер, приплясывая, исчез в коридоре. Маленькую пивную неподалеку держал отставной полицейский по фамилии Фишер. Там пахло дымом и потом, квелым пивом и луком. Большинство постоянных посетителей составляли полицейские. Зеленые и черные мундиры теснились у стойки или маячили в полумраке обшитых деревом кабинок. Лису и Медведя встретили бурными приветствиями: - В отпуск идешь, Марш? - Эй, Йегер! В другой раз становись чуть ближе к бритве! Йегер заявил, что сегодня угощает он. Марш отыскал кабинку в углу, сунул под стол чемодан и закурил. Тут были люди, которых он знал лет десять. Резавшиеся в покер и отпускавшие соленые шутки шоферы из Рансдорфа. Любители выпить из отдела опасных преступлений на Вортштрассе. Вальтер Фибес в одиночестве сидел у стойки, уныло склонившись над бутылкой шнапса. Подошел Йегер и поднял стакан. - Прозит! - Прозит! Макс смахнул пену с губ: - Германия подарила миру три вещи - отличные сосиски, хорошие машины и доброе пиво. - Он неизменно повторял это, когда они выпивали. Марш подумал: "Так-то оно так. А что ты скажешь, если узнаешь, что я лечу _самолетом_?" Ибо у Йегера это слово вызывало в воображении самые экзотические картины. Сам он с семьей не бывал дальше семейного лагеря на Черном море - прошлым летом проводил отпуск близ Готенбурга по путевке организации "Сила через радость". Марш слегка повернул голову и огляделся. Немецкий взгляд. Кабинки с обеих сторон были не заняты. У стойки раздавались взрывы смеха. - Я лечу в Швейцарию. Небе дал мне визу на двадцать четыре часа. Ключ, который ты только что видел в кабинете, я взял прошлой ночью в квартире Штукарта. Он от банковского сейфа в Цюрихе. У Йегера широко раскрылись глаза. - Они, должно быть, прячут там все эти художественные штучки. Помнишь, Глобус говорил сегодня утром, что они танком вывозили их и продавали в Швейцарии. - Больше того. Я снова говорил с американкой. Оказывается, Штукарт в субботу вечером звонил ей домой, похоже, собирался бежать за границу. _Бежать_. Такое нельзя произносить вслух. Слово повисло в воздухе. Йегер заметил: - Но гестапо, должно быть, знает об этом, Зави. Ее телефон наверняка прослушивается. Марш отрицательно покачал головой. - Штукарт был умен. Он воспользовался автоматом напротив ее дома. - Он отхлебнул пива. - Видишь, какие дела, Макс? У меня такое ощущение, словно я спускаюсь по лестнице в полной темноте. Сперва покойник в озере оказывается старым соратником фюрера. Потом выясняется, что его смерть связана со смертью Штукарта. Прошлой ночью моего единственного свидетеля, знавшего о причастности к этому делу Глобуса, - курсанта Йоста увезли гестаповцы. Теперь оказывается, что Штукарт хотел бежать. Чего ожидать дальше? - Ты свалишься с лестницы и сломаешь себе шею, друг мой. Вот что будет дальше. - Что ж, резонно. Но ты не знаешь самого худшего. Марш рассказал ему о гестаповском досье. Йегер, казалось, был потрясен. - Черт возьми! Что ты собираешься делать? - Я подумывал не возвращаться в рейх. Даже снял со счета все свои деньги. Но Небе прав: ни одна страна не станет иметь со мной дела. - Марш допил пиво. - Не сделаешь ли ты кое-что для меня? - Говори. - Сегодня утром взломали квартиру американки. Не попросил бы ты орпо в Шенеберге время от времени туда заглядывать? Адрес я оставил на столе. Кроме того, я на всякий случай дал ей твой телефон. - Нет проблем. - Прибереги это для Пили. - Он передал Йегеру конверт с половиной суммы, снятой со счета в банке. - Здесь немного, но остальные мне, возможно, понадобятся. Держи их у себя, пока он не подрастет, чтобы знать, как ими распорядиться. - Да брось ты, парень! - Макс перегнулся через стол и хлопнул его по плечу. - Неужели дела так уж плохи? Уверен? Марш пристально посмотрел ему в глаза. Через пару секунд Йегер отвел глаза и, пробормотав: "Да. Ну что ж..." - положил конверт в карман. - Мой Бог, - неожиданно взорвался он, - если бы мой парень написал на меня в гестапо, я бы ему выдал - конечно, не деньги. - Это не его вина, Макс. _Вина. Как можно винить десятилетнего ребенка?_ Мальчику нужен отец. Его заменила партия - дала ему уверенность, дружеское общение, веру во что-то - все то, что должен был дать и не дал Марш. К тому же "Пимпф" рассчитывал, что юные предпочтут преданность государству преданности семье. Нет, он не станет - не может - винить своего сына. Йегер помрачнел. - Еще пива? - Извини. - Марш встал. - Должен ехать. Пиво за мной. Йегер, пошатываясь, тоже поднялся на ноги. - Когда вернешься, Зави, поживи пару дней у меня. Младшие дочери уехали на неделю в лагерь - можешь занять их комнату. Что-нибудь придумаем на случай военного трибунала. - Я же асоциальный элемент. Прятать меня - не очень-то хорошо в глазах местной партийной организации. - Клал я на партийную организацию. - Сказано было от души. Йегер протянул руку, и. Марш пожал огромную мозолистую лапу. - Береги себя, Зави. - Береги себя, Макс. 6 На взлетных полосах аэропорта имени Германа Геринга в дрожащем мареве от работавших двигателей можно было видеть новое поколение пассажирских реактивных самолетов - сине-белые "боинги" компании "Пан Америкэн" и красно-бело-черные украшенные свастикой "юнкерсы", принадлежащие "Люфтганзе". В Берлине два аэропорта. Старый аэродром Темпельгоф с короткими дорожками, оказавшийся поблизости от центра разросшегося города, обслуживает