внутренние линии. Международные рейсы осуществляются из аэропорта имени Германа Геринга, расположенного в районе северо-западных пригородов. Длинные низкие здания нового аэровокзала из мрамора и стекла, разумеется, спроектированы Шпеером. Перед залом для прибывающих пассажиров - изготовленная из переплавленных "спитфайров" и "ланкастеров" статуя Ханны Райч, самой знаменитой летчицы Германии. Она глядит в небо, оберегая его от незваных гостей. Позади нее транспарант на пяти языках: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БЕРЛИН, СТОЛИЦУ ВЕЛИКОГО ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА". Марш расплатился с шофером такси, дал на чай и направился по пандусу к автоматическим дверям. Холодный воздух был здесь творением человека - пропитан авиационным горючим и пронизан ревом моторов. Раскрылись двери, затем с легким шипением сомкнулись позади него, и Марш вдруг оказался в звуконепроницаемом пузыре - зале для отлетающих. "Объявляется посадка на рейс 401 "Люфтганзы" на Нью-Йорк. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу номер восемь..." "Заканчивается посадка на рейс 014 "Люфтганзы" на Теодерихсхафен. Пассажиров..." Сначала Ксавьер прошел к стойке "Люфтганзы" и забрал свой билет, потом к контрольно-пропускному пункту, где его паспорт подвергла внимательному изучению блондинка с приколотой на левой груди табличкой с именем Гина и свастикой на отвороте жакета. - Желает ли герр штурмбаннфюрер сдать багаж? - Нет, благодарю вас. У меня только это. - Он похлопал по своему небольшому чемоданчику. Она вернула паспорт с вложенным в него посадочным талоном, сопроводив ослепительной и искусственной, как неоновый свет, улыбкой. - Посадка через полчаса. Желаю счастливого полета, герр штурмбаннфюрер. - Благодарю вас, Гина. - Всего доброго. Они кланялись друг другу, как пара японских бизнесменов. Путешествие по воздуху было для Марша непривычным. Незнакомый мир с собственным непостижимым ритуалом. Следуя указателям, он прошел в уборную, выбрал самую дальнюю от умывальников кабинку, запер дверь, открыл чемодан и достал оттуда кожаную сумку. Потом сел и с усилием стянул сапоги. Хромовые голенища и кафель отражали белый свет. Раздевшись до трусов, он сложил сапоги и форму в сумку, спрятав в середине "люгер", застегнул молнию и запер замок. Пять минут спустя он вышел из кабинки совершенно преобразившимся - в светло-сером костюме, белой рубашке, бледно-голубом галстуке и мягких коричневых туфлях. Арийский супермен превратился в обычного гражданина. Он чувствовал перемену и по глазам людей. Больше не видно было испуганных взглядов. Угрюмый служитель камеры хранения багажа, где Марш оставил сумку, вручил ему номерок. - Не потеряйте. Если потеряете, лучше не приходите, - и кивком указал на висевшее позади него объявление: "Внимание! Вещи выдаются только по предъявлении номера!" В зоне паспортного контроля, увидев сотрудников службы безопасности, Марш остановился в нерешительности. Первый барьер - проверка посадочных талонов, которые нельзя получить без соответствующей визы. Второй барьер - проверка самих виз. По обе стороны прохода стояли по трое служащих пограничной полиции с автоматами. Стоявшего впереди Марта пожилого человека проверяли с особой тщательностью. Таможенный чиновник говорил с кем-то по телефону, прежде чем пропустил его, махнув рукой. Они все еще разыскивали Лютера. Когда подошла очередь Марша, он заметил, что его паспорт сбил таможенника с толку. Штурмбаннфюрер СС, а виза всего на двадцать четыре часа. Обычно понятные сочетания званий и привилегий на сей раз были слишком запутаны, чтобы в них разобраться. На лице чиновника отражалась борьба между недоверием и раболепием. Как обычно, раболепие взяло верх. - Счастливого пути, герр штурмбаннфюрер. Пройдя за барьер, Марш продолжил изучение системы безопасности. Весь багаж просвечивался рентгеновскими лучами. Его обыскали, потом попросили открыть чемодан. Тщательно осмотрели каждый предмет - расстегнули несессер с туалетными принадлежностями, открыли тюбик с кремом для бритья и понюхали. Охранники работали с тщательностью людей, знавших, что если за время их дежурства самолет захватят или взорвут террористы, то следующие пять лет они проведут в концлагере. Наконец он прошел все проверки. Похлопал по карману, дабы удостовериться, что письмо Штукарта все еще там, повертел в другой руке медный ключик. Потом подошел к стойке бара, заказал большую порцию виски и закурил. Он вошел в "юнкерс" за десять минут до отлета. Это был последний рейс из Берлина в Цюрих, и в салоне было полно деловых людей в темных костюмах-тройках, занятых чтением розовых финансовых газет. У Марша было место у окна. Соседнее кресло пустовало. Он поставил чемодан на полку у себя над головой, устроился поудобнее и закрыл глаза. Внутри самолета раздавались звуки кантаты Баха. Снаружи, начиная глухим рокотом и поднимаясь до завывания на высоких нотах, в хор вступали запускаемые один за другим моторы. Самолет, слегка подпрыгнув, покатился по полосе. Из последних тридцати шести часов Марш спал всего три. Теперь его обволакивала музыка. Вибрация убаюкивала. Он уснул. Он не видел демонстрацию спасательных средств на случай аварии. Почти не почувствовал взлета. И не видел, как в соседнем кресле оказался пассажир. Марш открыл глаза, когда "юнкерс" был уже на высоте десять тысяч метров и пилот объявил, что они пролетают над Лейпцигом. Наклонившаяся к нему стюардесса спрашивала, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он открыл рот, чтобы спросить виски, и тут же поперхнулся. Рядом с ним, делая вид, что читает журнал, сидела Шарлет Мэгуайр. Под ними медленно проплывал Рейн - широкая дуга расплавленного металла в свете умирающего солнца. Марш никогда не видел его с высоты. "Родному Отечеству ничего не грозит: Рейн на страже твердо стоит". Запомнившиеся с детства строчки, распевавшиеся под расстроенное пианино в продуваемом насквозь гимнастическом зале. Кто их сочинил? Он не помнил. Перелет через Рейн означал, что они покинули рейх и находились над Швейцарией. Вдали в туманной дымке виднелись серо-голубые горы, внизу - аккуратные прямоугольники полей и темные пятна сосновых лесов, крутые красные крыши домов и белые церквушки. Шарлет рассмеялась, увидев удивление, написанное на его лице. "Вы, - сказала она, - может быть, и привыкли иметь дело с закоренелыми преступниками, гестаповцами и эсэсовцами. Но вам еще не приходилось сталкиваться со старой доброй американской прессой". Ксавьер выругался. Американка в ответ взглянула на него широко открытыми наивными глазами, точь-в-точь как одна из дочек Макса Йегера. Она нарочно переигрывала, отчего получалось еще забавнее, его гнев оборачивался против него, и он сам невольно включался в игру. Потом Шарли, размахивая пластмассовым стаканчиком с виски, настояла, на том, чтобы, хочет Марш того или нет, рассказать все как было. Ей-не составило никаких трудов оказаться здесь, объяснила она. Он же говорил ей, что вечером летит в Цюрих. Выяснилось, что в конце дня всего один рейс. В аэропорту в кассе "Люфтганзы" она заявила, что должна лететь с штурмбаннфюрером Маршем. Нельзя ли получить место рядом с ним? Услышав утвердительный ответ, она таким образом узнала, что он должен быть в самолете. - И действительно вы оказались там, - заключила она, - спали как младенец. - А если бы вам сказали, что на борту нет пассажира по фамилии Марш? - Все равно бы полетела. - Ей надоело, что он сердится. - Послушайте, я уже собрала почти весь материал. Махинации с произведениями искусства. Гибель двух высокопоставленных чиновников. Третий скрывается. Попытка бежать за границу. Тайный вклад в швейцарском банке. В худшем случае, если бы полетела одна, почувствовала бы ни с чем не сравнимый колорит Цюриха. А в лучшем, может быть, соблазнила господина Цаугга на интервью. - Ни капли не сомневаюсь. - Не волнуйтесь так, штурмбаннфюрер, - вашего имени там не было бы. Цюрих расположен всего в двадцати километрах от Рейна, Они быстро снижались. Марш допил Виски и поставил стаканчик на протянутый стюардессой поднос. Шарлет Мэгуайр одним глотком осушила свой стакан и поставила его рядом. - Герр Марш, по крайней мере, у нас есть нечто общее - виски, - заметила она, улыбнувшись. Он обиженно отвернулся к окну, подумав, как часто ей удается выставить его в глупом виде, представить этаким неотесанным тевтоном. Сперва журналистка утаила от него правду о звонке Штукарта. Потом обвела вокруг пальца, устроив так, что он взял ее с собой обыскивать квартиру убитого. Сегодня утром она беседовала о швейцарских банках с американским дипломатом Найтингейлом. Теперь это. Словно ребенок, неотступно следующий за ним по пятам, - упрямый, смышленый, путающийся под ногами, неискренний, опасный ребенок. Марш украдкой ощупал карманы, чтобы удостовериться, на месте ли письмо и ключ. С нее сталось бы стащить их, пока он спал! "Юнкерс" заходил на посадку. Как в фильме, с нарастающей быстротой мимо мелькали работающий в поле трактор, огни автомобильных фар в туманных сумерках, потом самолет подпрыгнул раз, другой - они приземлились. Цюрихский аэропорт оказался не таким, как представлял Марш. За рядами самолетов и ангаров сразу начинались лесистые склоны гор, никаких следов города. На мгновение ему подумалось, уж не узнал ли Глобус о его миссии и не изменил ли курс самолета. Может быть, их посадили где-нибудь на отдаленной авиабазе в южной Германии? Но затем увидел слово "ЦЮРИХ" на здании аэровокзала. Не успел самолет остановиться, как пассажиры, для большинства из которых, видимо, эти рейсы были привычными, как один поднялись со своих мест. Шарли тоже встала на ноги, доставая с полки чемодан и свой нелепый голубой плащ. Марш последовал за ней. - Извините. Она набросила плащ на плечи. - Куда теперь? - Я еду в свою гостиницу, фрейлейн. Что касается вас, это ваше дело. Ему удалось протиснуться вперед мимо толстого швейцарца, совавшего бумаги в свой кожаный дипломат. Благодаря этому маневру Шарлет оказалась отрезанной от него. Двигаясь по проходу и спускаясь по трапу, следователь ни разу не оглянулся. Он быстро прошел через зал для прибывающих к стойке паспортного контроля, обогнав большинство пассажиров, и оказался в голове очереди. Позади слышалось какое-то движение - его соседка пыталась протолкаться поближе к нему. Швейцарский пограничник, серьезный молодой человек с обвисшими усами, перелистал его паспорт. - По делу или провести время, герр Марш? - По делу. Определенно по делу. - Минутку. Молодой человек поднял трубку, набрал три цифры и, отвернувшись, прошептал что-то в трубку. Сказал: "Да. Да. Конечно". Потом положил трубку и вернул паспорт Маршу. У выдачи багажа его поджидали двое. Он распознал их с полусотни шагов: нескладные фигуры, коротко подстриженные волосы, добротные черные ботинки, коричневые плащи с поясом. Полицейские похожи друг на друга во всем мире. Он прошел мимо, даже не взглянув, и скорее почувствовал, чем увидел, что они последовали за ним. Он без задержки миновал таможенников и вышел в главный вестибюль. Такси. Где же такси? "_Тук-тук, тук-тук_", - послышалось позади. Здесь было на несколько градусов холоднее, чем в Берлине. _Тук-тук, тук-тук_. Он обернулся. Конечно, это она в своем плаще, вцепившись в чемодан, ковыляла на высоких шпильках. - Уйдите, фрейлейн. Понимаете? Или изложить в письменном виде? Отправляйтесь в Америку и публикуйте свою глупую историю. А у меня дела. Не ожидая ответа, он открыл заднюю дверцу такси, швырнул чемодан и забрался сам. Сказал шоферу: - "Бор-о-Лак". Они выехали на шоссе, направляясь к югу, в сторону города. День был на исходе. Вытянув шею, Марш разглядел в заднее окно следовавшее в десяти метрах такси, а за ним - белый "мерседес". Боже, что за комедия! Глобус гнался за Лютером, он гнался за Глобусом, Шарли Мэгуайр гналась за ним, а теперь на хвосте у них обоих сидела швейцарская полиция. Он закурил. - Читать умеете? - спросил шофер. И указал на табличку: "БЛАГОДАРИМ ЗА ТО, ЧТО НЕ КУРИТЕ". - Добро пожаловать в Швейцарию, - проворчал Марш, на несколько сантиметров опустил стекло, и голубой дымок растаял в прохладном воздухе. Цюрих превзошел его ожидания. Центр напоминал Гамбург. Вокруг широкого озера теснились старинные здания. Вдоль набережной мимо ярко освещенных магазинов и кафе в бело-зеленом наряде громыхали трамваи. Шофер слушал "Голос Америки". В Берлине было полно помех, здесь звучание было чистым. "Дай мне свою руку, - пел по-английски молодой голос. - Дай мне свою ру-у-ку!" Песню сопровождал визг тысяч подростков. "Бор-о-Лак" отделяла от озера только мостовая. Марш рассчитался с шофером рейхсмарками - во всех странах континента принимали рейхсмарки, это была общеевропейская валюта. Как и обещал Небе, отель был роскошный. Номер обошелся ему в половину месячной зарплаты. "_Прекрасное местечко для приговоренного..._" Расписываясь в журнале регистрации, он краем глаза заметил, что в дверях мелькнуло что-то голубое, а за ним - коричневые плащи. Я словно кинозвезда, подумал Марш, входя в лифт. Куда ни пойду, следом два детектива и брюнетка. Он расстелил на кровати план города и уселся рядом, утопая в мягком матраце. Времени было в обрез. Цюрихское озеро широким голубым клином врезалось в сложное переплетение улиц. Согласно досье крипо, Герман Цаугг проживал на Зеештрассе. Марш отыскал эту улицу. Зеештрассе протянулась по восточному берегу озера примерно в четырех километрах к югу от отеля. В дверь тихо постучали. Мужской голос произнес его имя. Что еще? Он стремительно пересек комнату и распахнул дверь. В коридоре с подносом в руках стоял официант. Казалось, он испугался. - Извините, пожалуйста. Это вам от госпожи из номера 277. - Ах да. Разумеется. - Марш отступил, пропуская его внутрь. Официант Нерешительно вошел, будто опасаясь, что постоялец его ударит. Он поставил поднос, помедлил в ожидании чаевых и, видя, что ничего не получит, удалился. Марш запер за ним дверь. На столе стояла бутылка виски с запиской из одного слова: "Разрядка?" Ослабив галстук, он стоял у окна и, потягивая виски, глядел на Цюрихское озеро. По черной воде протянулись дорожки от уличных фонарей; на ее поверхности мерцали красные, зеленые и белые искорки. Он снова достал сигарету, миллионную за эту неделю. Под окном слышался смех. По озеру двигался огонек. Ни тебе Большого зала, ни марширующих оркестров, ни форменной одежды. Впервые - за сколько месяцев?.. по крайней мере за год - Марш не видел берлинского металла и гранита. Подняв стакан, он разглядывал светлую жидкость. Выходит, есть другие люди, другие города. Он заметил, что с бутылкой принесли два стакана. Сел на кровать и, барабаня пальцами по столику, посмотрел на телефон. Безумие. У нее была привычка глубоко засовывать руки в карманы и, улыбаясь, наклонять набок голову. Он вспомнил, что в самолете на ней было красное шерстяное платье с кожаным ремешком. На красивых ногах черные чулки. Когда она сердилась или, что было чаще, потешалась, то закидывала волосы за уши. Смех на улице удалялся. "_Где вы были последние двадцать лет_?" - с презрением спрашивала Шарлет тогда, на квартире Штукарта. Она так много знала. И не отставала от него. "_Миллионы евреев, исчезнувших в войну_..." Марш повертел в руках ее записку, налил себе еще и откинулся на кровати. Спустя десять минут он поднял трубку и сказал телефонистке: - Номер 277. _Безумие. Чистое безумие_. Они встретились в вестибюле под кроной роскошной пальмы. В дальнем углу струнный квартет вымучивал попурри из мелодий "Летучей мыши". Марш сказал: - Виски очень хорошее. - Жертвоприношение во имя мира. - Принимается. Спасибо. - Он бросил взгляд на пожилую виолончелистку. Та широко расставила толстые ноги, словно доила корову. - Одному Богу известно, почему я должен вам доверять. - Одному Богу известно, почему _я_ должна доверять _вам_. - Основные правила игры, - решительно произнес он. - Первое: больше не врать. Второе: делаем, что я скажу, нравится вам или нет. Третье: вы показываете мне, что собираетесь печатать, и, если я прошу о чем-то не писать, вы вычеркиваете. Согласны? - По рукам! - Она улыбнулась и протянула руку. Спокойное крепкое рукопожатие. Он впервые заметил, что она носит мужские часы. - Что заставило вас сменить гнев на милость? - спросила журналистка. Ксавьер освободил руку. - Готовы в путь? На ней по-прежнему было красное платье. - Да. - Записная книжка с собой? Она похлопала по карману плаща. - Никогда с ней не расстаюсь. - Я тоже. Прекрасно. Пошли. Швейцария была островком света в беспросветном мраке. Кругом одни враги: Италия на юге, Франция на западе, Германия на севере и востоке. То, что она выжила, вызывало удивление: это явление называли "швейцарским чудом". Люксембург стал Мозельландом, Эльзас-Лотарингия превратилась в Вестмарк, Австрия - в Остмарк. Что до Чехословакии, этого незаконнорожденного версальского дитяти, то она сократилась до размеров протектората Богемии и Моравии. Польша, Латвия, Литва, Эстония исчезли с карты. На востоке Германская империя была поделена на рейхскомиссариаты: Остланд, Украина, Кавказ, Московия. На западе по Римскому договору Германия загнала двенадцать стран - Португалию, Испанию, Францию, Ирландию, Великобританию, Бельгию, Голландию, Италию, Данию, Норвегию, Швецию и Финляндию - в европейский торговый блок. Во всех школах немецкий был вторым официальным языком. Люди ездили на немецких автомобилях, слушали немецкие радиоприемники, смотрели немецкие телевизоры, работали на немецких фабриках и заводах, жаловались на поведение немецких туристов на принадлежавших немцам курортах, а немецкие команды одерживали победы на всех международных спортивных состязаниях, за исключением крикета, в который играли одни англичане. Лишь Швейцария оставалась нейтральной. Это не входило в планы Гитлера. Но к тому времени, когда штабисты вермахта разработали стратегию покорения швейцарского государства, возник тупик "холодной войны". Швейцария осталась клочком ничейной земли, которая с годами становилась все более, полезным для обеих сторон местом встреч и тайных сделок. - В Швейцарии всего три категории граждан, - объяснял Маршу эксперт из крипо. - Американские шпионы, немецкие шпионы и швейцарские банкиры, пытающиеся завладеть их деньгами. За последнее столетие банкиры эти обосновались на северной стороне Цюрихского озера, превратив этот уголок в лакомый кусок, самое денежное место. Как и на Шваненвердере, их виллы были окружены безликими высокими оградами с прочными воротами и плотной стеной деревьев. Марш наклонился и попросил шофера: - Здесь помедленнее. Теперь они представляли собой целую кавалькаду: Марш и Шарли в такси, за ними две машины, в каждой по швейцарскому полицейскому. Марш считал номера домов. - Здесь притормозите. Такси свернуло к краю тротуара. Полицейские машины их обогнали, но через сотню метров засветились их тормозные огни. Шарли огляделась. - Что теперь? - Теперь мы взглянем на жилище доктора Германа Цаугга. Марш расплатился с шофером, тот, быстро развернувшись, направился обратно к центру города. На улице было тихо. Все виллы окружали плотные заборы, но вилла Цаугга, третья, к которой они подошли, была настоящей крепостью. По обеим сторонам цельнометаллических трехметровых ворот - каменная стена. Вход просматривался телевизионной камерой. Марш взял Шарли под руку, и они, словно влюбленная парочка, не спеша продефилировали мимо. Перешли на противоположную сторону улицы и остановились у аллеи, ведущей к другой вилле. Марш посмотрел на часы. Начало десятого. Прошло еще пять минут. Он уже собирался сказать, что пора уходить, как с лязгом ворота стали распахиваться. - Кто-то выезжает, - прошептала Шарли. - Нет. - Он кивком головы указал в сторону дороги. - Кто-то едет. Показался огромный мощный лимузин - черный английский "бентли". Он подъехал со стороны города, свернул и на большой скорости влетел в ворота. Впереди шофер и еще один человек, на заднем сиденье мелькнули седые волосы - скорее всего, Цаугг. Марш успел заметить очень низкую посадку кузова. Шины тяжело самортизировали толчки о край тротуара, и "бентли" исчез из виду. Ворота стали закрываться, потом створки приостановились. Со стороны дома быстро шагали двое мужчин. - Эй, вы! - крикнул один из них. - Вы оба! Не двигаться! - Он шагнул на улицу. Марш взял Шарли под локоть. В это время одна из полицейских машин, завывая, двинулась задом в их сторону. Мужчина поглядел направо и, поколебавшись, удалился. Машина резко тормознула. Опустилось стекло. Раздался усталый голос: - Мать вашу, садитесь. Марш открыл заднюю дверцу, пропустил вперед Шарли и сел следом. Швейцарский полицейский развернулся и помчался в сторону города. Телохранители Цаугга уже исчезли, за ними с лязгом захлопнулись ворота. Марш посмотрел в заднее стекло. - У вас всех банкиров так охраняют? - Зависит от того, с кем они имеют дело. - Полицейский поправил зеркальце, чтобы видеть их. Ему под пятьдесят, глаза налиты кровью. - Герр Марш, намечаете ли вы еще какие-нибудь приключения? Может быть, хотите ввязаться в драку? Было бы неплохо, если бы в другой раз вы заранее нас предупреждали. - Я думал, что вы следите за нами, а не охраняете нас. - "Следить и, если надо, охранять" - такой у нас приказ. Между прочим, в задней машине мой напарник. Твою мать, сегодня такой тяжелый день. Извините, мадам, нам не сказали, что в это дело впутана женщина. - Подбросьте нас до гостиницы, если можно, - попросил Марш. Полицейский проворчал: - Ну вот, теперь я еще и шофер. - И, включив радио, сказал напарнику: - Не пугайся. Возвращаемся в "Бор-о-Лак". Шарли, положив на колени записную книжку, написала: "Что это за люди?" Марш поколебался, но потом подумал: какая разница? "Этот офицер и его напарник работают в швейцарской полиции. Они здесь для того, чтобы я не пробовал убежать, находясь за границей. А также чтобы я вернулся целым и невредимым". - Для нас всегда удовольствие помогать немецким коллегам, - проворчал голос с переднего сиденья. Шарли спросила Марша: - А есть опасность, что такого может и не быть? - Вполне вероятно. - Боже мой! Она записала что-то в свою книжку. Он посмотрел в сторону. Слева вдали, километрах в двух, по черной воде озера протянулась желтая лента отраженных огней Цюриха. Стекло от дыхания запотело. Цаугг, должно быть, возвращался из банка. Было поздно, но цюрихским бюргерам деньги давались нелегко - работать по двенадцать-четырнадцать часов было обычным делом. К дому банкира можно подъехать только по этой улице, что исключало самую надежную меру безопасности - каждый вечер менять маршрут. Зеештрассе, ограниченная с одной стороны озером, тогда как с другой от нее отходили десятки улиц, была кошмаром для сотрудников службы безопасности. Это кое-что объясняло. - Заметили, какая у него машина? - спросил он Шарли. - Тяжелая. А как шумят шины? Такие можно часто увидеть в Берлине. Этот "бентли" бронированный. - Марш провел рукой по волосам. - Два телохранителя, тюремные ворота, телевизионные камеры и недоступная для гранат машина. Интересно, что это за банкир? Он не мог разглядеть в темноте лица Шарли, но ему передавалось ее возбуждение. Девушка ответила: - Не забыли, у нас есть доверенность? Каким бы банкиром он ни был, он теперь наш банкир. 7 Они ужинали в ресторане в старой части города - плотные льняные салфетки, приборы массивного серебра, выстроившиеся позади официанты, с ловкостью фокусников сдергивавшие салфетки с блюд. Если номер в гостинице обошелся ему в половину зарплаты, то ужин встанет в оставшуюся половину, но Маршу было наплевать. Шарлет была не похожа ни на одну из его знакомых. Ее не отнесешь к числу домоседок из Союза нацистских женщин, всех этих "киндер, кирхе унд кюхе", главное заботой которых было приготовить обед к приходу мужа, выгладить его форменную одежду и уложить спать пятерых отпрысков. Тогда как примерная молодая национал-социалистка питала отвращение к косметике, никотину и алкоголю, Шарли Мэгуайр не ограничивала себя ни в чем. Ее темные глаза поблескивали, отражая слабое пламя свечей. Она без конца говорила о Нью-Йорке, ремесле репортера, работе отца в Берлине, безнравственности Джозефа Кеннеди, политике, деньгах, мужчинах и о себе. Родилась в Вашингтоне весной 1939 года. ("Родители сказали, что это была последняя мирная весна - в любом смысле".) Отец незадолго до этого вернулся из Берлина и работал в госдепартаменте. Мать попыталась добиться успеха на сцене и в кино, но хорошо еще, что после 1941 года ей удалось избежать интернирования. В пятидесятых годах, после войны, Майкл Мэгуайр работал в посольстве США в Омске, столице того, что осталось от России. Считал слишком опасным брать туда с собой четверых детей. _Шарлет_ оставили учиться в одной из дорогих школ в Виргинии; в семнадцать лет оттуда вышла _Шарли_, выучившаяся ругаться, плеваться и бунтующая против всего на свете. - Я отправилась в Нью-Йорк. Попыталась стать актрисой Не получилось. Попробовала стать журналисткой. Это устраивало меня больше. Поступила в Колумбийский университет - к великому утешению отца. А потом - разве знаешь, что с тобой будет, - завязался роман с преподавателем. - Она покачала головой. - До какой глупости можно дойти? - Выдохнула струйку дыма. - Вино еще осталось? Марш опорожнил бутылку и заказал другую. Подумал, что и ему нужно что-то сказать. - А почему Берлин? - Возможность выбраться из Нью-Йорка. Поскольку мать немка, легче получить визу. Должна признаться: "Уорлд юропиен фичерз" не такое важное агентство, как может показаться, когда слышишь его название. Два сотрудника с телексом в захудалом районе города. Откровенно говоря, они были страшно рады заполучить любого, кому дадут визу в Берлине. - У нее заблестели глаза. - Видите ли, я не знала, что он женат. Тот преподаватель, - Шарли щелкнула пальцами. - Вы бы сказали, неважное предварительное расследование. - И когда у вас кончилось? - В прошлом году. Я отправилась в Европу, чтобы показать всем, что я на что-то способна. Особенно ему. Поэтому я так переживала, когда меня решили выслать. Боже, снова видеть их всех. - Она глотнула вина. - Возможно, у меня тяга к отцам семейства. Сколько вам? - Сорок два. - Как раз то, что мне надо. - Она с улыбкой посмотрела на него поверх бокала. - Так что будьте осторожны. Женаты? - Разведен. - Разведен! Перспективно. Расскажите о ней. Ее прямота то и дело заставала Марша врасплох. - Она была... - начал было он и осекся. - Она... - и замолк. Как в нескольких словах рассказать о той, с кем прожил девять лет, пять лет как разведен, которая только что донесла на тебя властям? - Она не похожа на вас, - все, что он смог сказать. - А именно? - У нее нет собственного мнения. Ее беспокоит, что подумают люди. Никакой любознательности. Злая. - На вас? - Естественно. - Встречается с кем-нибудь? - Да. С партийным бюрократом. Он ей больше подходит. - А вы? У вас есть кто-нибудь? В голове пронеслось: "_Прыгай в воду. Ну, прыгай же_". После развода у него была связь с двумя женщинами. С учительницей, жившей этажом ниже, и с молодой вдовой, преподававшей историю в университете, - еще одной знакомой Руди Хальдера. Иногда он подозревал, что Руди задался целью подыскать ему новую жену. В обоих случаях связь продолжалась несколько месяцев. Обеим женщинам в конце концов надоели звонки не ко времени с Вердершермаркт: "Что-то случилось. Извини..." Вместо ответа Марш сказал: - Столько вопросов. Вам бы надо быть сыщиком. Шарлет скорчила гримасу: - Так мало ответов. Вам бы быть репортером. Официант налил вина. Когда он отошел, она призналась: - Знаете, я возненавидела вас с первого взгляда. - А, это все моя форма. Она заслоняет человека. - Эта форма действительно заслоняет. Когда мы встретились сегодня в самолете, я вас сразу и не узнала. Марш подумал, что есть еще одна причина его хорошего настроения: он не видел в зеркале своего черного силуэта, не встречал людей, старавшихся стать незаметными при его приближении. - Интересно, - спросил он, - а что говорят об СС в Америке? - Не надо, Марш. Ну пожалуйста, - попросила Шарли, отводя глаза. - Давайте не будем портить хороший вечер. - Я серьезно. Мне бы хотелось знать. - Говорят, что люди из СС убийцы, - ответила она, помолчав. - Садисты. Воплощение зла. Сказала, как просили. Понятно, не подразумеваю ничего личного. Еще вопросы? - Миллион. Хватит на целую жизнь. - На целую жизнь! Ну что же, давайте. Правда, я заранее не готовилась. На мгновение он растерялся, слишком уж широк был выбор. С чего начать? - Война на Востоке, - наконец произнес Марш. - Мы в Берлине слышим только о победах. Однако вермахт вынужден доставлять гробы домой с уральского фронта по ночам в специальных поездах, чтобы никто не видел, сколько оттуда прибывает покойников. - Я где-то читала, что, по оценкам Пентагона, с 1960 года погибло сто тысяч немцев. Люфтваффе день за днем бомбит русские города, но русские продолжают наносить ответные удары. Вы не можете победить, потому что им некуда деваться. А применить ядерное оружие вы не осмелитесь, потому что боитесь нашего возмездия, ведь тогда весь мир взлетит на воздух. - Что еще? - Он пытался вспомнить недавние заголовки. - Геббельс утверждает, что немецкая космическая техника каждый раз побивает американскую. - Вообще-то, по-моему, это действительно так. Спутники с Пенемюнде запускались на орбиту на несколько лет раньше наших. - Жив ли еще Черчилль? - Да. Теперь он стар. Живет в Канаде. Королева тоже там. - Журналистка заметила его замешательство. - Елизавета оспаривает английский престол у своего дяди. - А евреи? Что, по мнению американцев, мы с ними сделали? Она покачала головой: - К чему все это? - Прошу вас. Скажите правду. - Правду? Откуда мне знать, где правда? - почти закричала она. За соседними столиками стали оглядываться. - Нас приучили думать, что немцы вроде пришельцев из других миров. В этом нет ни доли правды. - Допустим. Тогда... что утверждает пропаганда? Шарлет сердито отвернулась, но затем посмотрела на него так пристально, что ему стоило труда выдержать этот взгляд. - Ладно, слушайте. Пропаганда говорит, что вы прочесали Европу, чтобы выловить всех до одного евреев - мужчин, женщин, детей, грудных младенцев. Она говорит, что вы вывезли их на Восток в гетто, где они тысячами вымирали от голода и болезней. Затем вы вытеснили оставшихся в живых еще дальше на Восток, и никто не знает, что с ними потом стало. Горстка евреев бежала через Урал в Россию. Я видела их по телевизору. В большинстве чудные старички и старушки, чуточку чокнутые. Говорят о траншеях, куда сваливали убитых, о медицинских экспериментах, о лагерях, откуда люди никогда не возвращались. Говорят о миллионах убитых. Но затем появляется германский посол в шикарном костюме и во всеуслышание заявляет, что все это коммунистическая пропаганда. Так что никто не знает, где правда, а где нет. Скажу больше - вес это почти никого не волнует. - Она откинулась на стуле. - Ну как, удовлетворены? - Извините. - Извините и вы меня. - Шарлот Мэгуайр потянулась за сигаретами, помолчала и снова посмотрела на него. - Значит, ради этого вы, когда были в отеле, передумали и решили взять меня с собой? Виски тут ни при чем. Просто хотели покопаться в моих мыслях. - Она рассмеялась. - А я-то думала, что использую вас. После этого разговор наладился. Исчезла скрытая неприязнь. Ксавьер рассказал об отце, о том, как по его стопам поступил во флот, как по воле случая попал на работу в полицию, которая пришлась ему по вкусу, более того, стала призванием. Она заметила: - Все равно не пойму, как вы можете ее носить. - Что? - Эту форму. Он налил себе вина. - О, это легко объяснить. В 1936-м криминальную полицию влили в СС; всем офицерам присваивались почетные эсэсовские звания. Так что передо мной встал выбор: или я остаюсь следователем в этой форме и пытаюсь приносить какую-то пользу, или становлюсь кем-то другим без этой формы, и от меня никакого толку. "_Судя по тому, как идут дела, скоро у меня не останется и этого выбора_", - подумал он. Наклонив голову набок, девушка кивнула: - Теперь понятно. Думаю, вы поступили правильно. Март вдруг стал противен самому себе. - Нет, неправильно, - раздраженно возразил он. - Все это дерьмо, Шарли. - Впервые за весь ужин он назвал ее так, хотя она с самого начала настаивала на этом. Такое обращение свидетельствовало, что он до конца откровенен. И поспешил добавить: - Я говорил так всем, включая себя, последние десять лет. К несчастью, теперь даже я перестал этому верить. - Но худшее из того, что случилось, произошло во время войны, когда вас здесь не было. Вы же говорили мне, что были в море. - Она замолчала, опустив глаза. Потом продолжила: - Во всяком случае, во время войны все обстоит иначе. В войну все страны совершают злодеяния. Моя страна бросила бомбу на японских мирных жителей - в одно мгновение уничтожила миллион человек. К тому же последние двадцать лет американцы были союзниками русских. Не забыли, что творили русские? В ее словах была правда. Продвигаясь на Восток, немцы одну за другой обнаруживали массовые могилы сталинских жертв, начиная с захоронения десяти тысяч польских офицеров в Катынском лесу. Миллионы погибли от голода, во время чисток и депортаций в тридцатые годы. Никто не знал точной цифры. Массовые могилы, камеры пыток, лагеря за Полярным кругом - немцы сохранили их все как памятники погибшим, как музеи злодеяний большевиков. Туда водили детей - экскурсоводами служили бывшие заключенные. Существовала целая школа исторических изысканий, посвященная расследованию преступлений коммунизма. По телевидению показывали документальные ленты о результатах сталинской бойни - выбеленные временем черепа и скелеты, заваленные бульдозерами трупы, облепленные землей останки женщин и детей, связанных колючей проволокой и убитых выстрелом в затылок. Шарлет положила свою руку на его пальцы. - Мир таков, каков он есть. Даже мне это видно. Марш заговорил, не глядя на нее. - Так. Прекрасно. Но все, что вы сказали, я уже слышал. "Это было очень давно". "Тогда была война". "Иваны были хуже всех". "Что может сделать один человек?" Десять лет я слышал, как люди говорили шепотом. Между прочим, так они говорят до сих пор. Шепотом. Она убрала руку, снова закурила, нервно вертя в руках маленькую золотую зажигалку. - Когда я отправилась в Берлин, родители дали мне список тех, кого они знали по старым временам. Там было немало людей, связанных с театром, артистов - друзей матери. Думаю, что многие из них были евреями или гомосексуалистами. Я стала их разыскивать. Разумеется, все они исчезли. Это меня не удивило. Но они не просто исчезли. _Их словно бы никогда не существовало_. Девушка постукивала зажигалкой по скатерти. Он разглядывал ее пальцы - тонкие, без маникюра и украшений. - Конечно, там, где когда-то жили друзья моей матери, я нашла других людей. Часто пожилых. Они же должны были знать, правда? Но у них был такой вид, будто они ничего не помнят. Смотрели телевизор, пили чай, слушали музыку. От прошлого _абсолютно ничего_ не осталось. - Взгляните-ка на это, - сказал Марш. Он достал бумажник и вынул фотографию. Здесь, среди ресторанной роскоши, она казалась неуместной - найденным на чердаке хламом, старьем с блошиного рынка. Он передал фотографию американке. Шарлет внимательно вглядывалась в нее. Машинально смахнула упавшую на лицо прядь волос. - Кто это? - Квартира, в которую я переехал после развода с Кларой, много лет не ремонтировалась. Это было спрятано под обоями в спальне. Я обыскал все комнаты, но это все, что я нашел. Их фамилия Вайсс. Но кто они? Где они теперь? Что с ними стало? Марш взял фото, сложил его вчетверо и положил обратно в бумажник. - Что делать, - произнес он, - если, посвятив жизнь розыску преступников, постепенно начинаешь понимать, что настоящие преступники - это люди, на которых ты работаешь? Что делать, когда все тебе твердят: не мучайся, ничего, дескать, не поделаешь, все это было давно? Она посмотрела на него не так, как раньше. - Должно быть, вы сходите с ума. - Или хуже того. Ко мне возвращается рассудок. Несмотря на протесты Марша, Шарлет настояла на том, чтобы заплатить свою долю стоимости ужина. Была почти полночь, когда они покинули ресторан и пешком направились в гостиницу. Оба молчали. Небо было усеяно звездами, в конце крутой, мощенной булыжником улицы лежало озеро. Она взяла его за руку. - Вы спрашивали меня о сотруднике из посольства, Найтингейле; был ли он моим любовником. - Я допустил бестактность. Извините. - Огорчились бы вы, если бы я это подтвердила? - Ксавьер замялся. - Так вот, - продолжала она, - я отвечаю: нет. Хотя он хотел бы им стать. Прошу прощения. Похоже, что я хвастаюсь. - Ничуть. Уверен, многие хотели бы этого. - Я не встречала никого, кто бы... "_Не встречала_..." Шарли остановилась. - Мне двадцать пять. Я хожу куда хочу. Делаю что хочу. Выбираю того, кто мне нравится. - Повернувшись к нему, она легко коснулась теплой рукой его щеки. - Господи, как я ненавижу, когда к таким вещам относятся с легкостью, а вы? Она притянула к себе его голову. "Как странно, - думал Марш впоследствии, - жить, не зная прошлого, окружающего тебя мира, самого себя. И в то же время как легко! Ты жил день за днем, двигаясь по пути, который проложили тебе другие, не поднимая головы, опутанный их логикой с самых пеленок и до могильного савана. Своего рода неосознанный страх. Теперь этому конец. Как хорошо, что это позади, что бы теперь ни случилось". Ноги сами несли его по булыжнику. Он взял ее под руку. У него так много вопросов. - Погоди, погоди, - смеялась она, прижимаясь к нему. - Хватит. Остановись. Мне начинает казаться, что ты хочешь меня только ради того, что у меня в голове. У него в номере она развязала ему галстук и притянула к себе, прильнув влажными губами. Продолжая целовать, сняла пиджак, расстегнула рубашку, распахнула ее. Гладила руками грудь, спину, живот. Встав на колени, с усилием расстегнула ремень. Ксавьер закрыл глаза, ероша ее волосы. Спустя мгновение он мягко отстранился, опустился на колени и, глядя ей в лицо, снял с нее платье. Освободившись От одежды, Шарли запрокинула голову и встряхнула волосами. Ему хотелось познать ее всю, целиком. Он целовал ее в шею, грудь, живот, ощущая языком нежную кожу; вдыхал запах ее духов; чувствовал, как упругое тело податливо расслаблялось под его руками. Потом она подвела его к кровати, и они слились в объятиях. В комнату проникал только перемежаемый бегающими тенями отраженный свет с озера. Марш открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она приложила к его губам палец. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЯТНИЦА, 17 АПРЕЛЯ Гестапо, криминальная полиция и службы безопасности окутаны таинственным ореолом политического детектива. Рейнхард Гейдрих 1 В этот день биржа в Берлине открылась на полчаса раньше обычного. На табло, установленном на здании Союза швейцарских банков на цюрихской Баннхофштрассе, цифры щелкали, как вязальные спицы. Байер, Сименс, Тиссен, Даймлер - вверх, вверх, вверх, вверх. Единственными акциями, которые упали при вести о разрядке, были акции Крупна. Как и каждое утро, здесь, у этого индикатора экономического здоровья рейха, собралась нетерпеливая толпа хорошо одетых людей. Курс акций на бирже падал уже полгода, и настроение вкладчиков приближалось к панике. Но на этой неделе благодаря старине Джо Кеннеди - а старый Джо понимал кое-что в рыночных делах: в свое время сделал на Уолл-стрит полмиллиарда долларов, - да, благодаря Джо падение остановилось. Берлин был счастлив. Довольны были и в Цюрихе. Никто не обращал внимания на шагавшую со стороны озера парочку. Они не держались за руки, но шли достаточно близко, изредка касаясь друг друга. За ними следовали двое изнывающих от скуки господ в коричневых плащах. Перед отъездом из Берлина Марша вкратце познакомили с порядками в швейцарском банковском деле. "Баннхофштрассе - это финансовый центр. Она похожа на главную торговую улицу, чем, по существу, и является. Но важно то, что находится во дворах позади магазинов и в конторах на верхних этажах. Вот там вы и найдете банки. Однако следует смотреть в оба. Швейцарцы говорят: чем больше лет деньгам, тем труднее их увидеть. А в Цюрихе им столько лет, что их не видно совсем". Под булыжными мостовыми и трамвайными рельсами Баннхофштрассе простирались подземные хранилища, в которых прятали свои богатства три поколения толстосумов Европы. Глядя на поток туристов и посетителей магазинов, Марш пытался представить, сколько стародавних надежд, забытых тайн и истлевших костей попирали они своими ногами. Банки эти представляли собой небольшие семейные предприятия: десяток-другой служащих, несколько служебных помещений, небольшая медная табличка. "Цаугг и Си" ничем не отличался от других. Вход с переулка позади ювелирного магазина, просматриваемый такой же телекамерой, что и на вилле Цаугга. Марш нажал кнопку звонка рядом с малозаметной дверью, чувствуя, как Шарли поглаживает его руку. Раздавшийся по селектору женский голос потребовал назвать свое имя и цель визита. Он встал против телекамеры. - Меня зовут Марш. Это фрейлейн Мэгуайр. Мы хотим видеть господина Цаугга. - Вы договаривались? - Нет. - Герр директор никого не принимает без предварительной договоренности. - Передайте ему, что у нас доверенность на счет номер 2402. - Минутку, пожалуйста. У входа в переулок слонялся полицейский. Марш взглянул на Шарли. Ему показалось, что сегодня у нее глаза ярче, а кожа свежее, чем обычно. Подумал, что тешит свое тщеславие. Сегодня все выглядело по-иному - деревья были зеленее, цветы белоснежное, небо синее, словно их как следует промыли. Из висевшей через плечо кожаной сумки она достала фотоаппарат "лейку". - Думаю снять для семейного альбома. - Как хочешь. Только оставь меня за кадром. - Какая скромность! Она сфотографировала дверь конторы Цаугга и вывеску на ней. Их прервал голос секретарши в селекторе: - Пройдите, пожалуйста, на второй этаж. Раздались звуки отодвигаемых засовов, и Марш толкнул тяжелую дверь. Здание оказалось зрительным обманом. Небольшие и невзрачное снаружи, внутри оно было украшено парадной лестницей из стекла и хромированных труб, ведущей в обширную приемную, увешанную и уставленную произведениями современного искусства. Герман Цаугг вышел их встретить. Позади стоял охранник, из тех, кто был с ним прошлой ночью. - Герр Марш, не так ли? - протянул руку Цаугг. - И фрейлейн Мэгуайр? - Он тоже пожал ей руку и слегка поклонился. - Англичанка? - Американка. - Рад. Для нас всегда удовольствие принимать американских друзей. - Он был похож на изящную куколку - седые волосы, чистое розовое личико, крошечные ручки и ножки. Безукоризненно черный костюм, белая рубашка, серый с голубым галстук. - Насколько я понимаю, у вас необходимые полномочия? Марш достал письмо. Цаугг быстро поднес документ к свету и внимательно разглядел подпись. - Да, действительно. Мой юношеский почерк. Боюсь, что с годами он стал хуже. Проходите. Войдя в кабинет, он указал им на низкий диван белой кожи. Сам сел за письменный стол. Теперь преимущество в росте было за ним - старый трюк. Марш решил вести разговор напрямую. - Вчера вечером мы проходили мимо вашего дома. Ваша личная жизнь под надежной охраной. Цаугг положил руки на стол. Изобразил что-то неопределенное крошечными пальчиками, как бы говоря: "Дескать, сами понимаете". - Мои люди обратили внимание, что и у вас есть своя охрана. Как расценивать ваш визит? Как официальный или частный? - И то и другое. Точнее, ни то ни другое. - Такая ситуация мне знакома. Дальше вы скажете, что "дело деликатное". - Да, дело деликатное. - Моя область. - Банкир поправил манжеты. - Временами мне кажется, что через этот кабинет прошла вся европейская история двадцатого столетия. В тридцатые годы там, где вы сейчас сидите, можно было видеть еврейских беженцев. Жалкие существа, сжимавшие в руках то, что удалось спасти. Обычно за ними по пятам следовали господа из гестапо. В сороковые годы это были немецкие чиновники, которые, - как бы лучше сказать? - недавно разбогатели. Иногда те самые люди, которые однажды являлись закрывать счета других, возвращались, чтобы открыть новые счета на свое имя. В пятидесятые мы имели дело с потомками тех, кто сгинул в сороковые. Теперь, в шестидесятые, по мере нового сближения ваших великих держав, я ожидаю роста американской клиентуры. А в семидесятые я оставлю дело своему сыну. - Эта доверенность, - спросил Марш, - в какой мере она дает нам доступ?.. - А ключ у вас? - Марш кивнул. - В этом случае - неограниченный доступ. - Мы хотели бы начать с данных, относящихся к счету. - Прекрасно. - Цаугг внимательно перечитал письмо, потом снял трубку телефона. - Фрейлейн Граф, принесите папку 2402. Минуту спустя появилась женщина средних лет с тонкой пачкой документов в переплете из манильской бумаги и передала ее Цауггу. - Что вы хотите знать? - Когда открыт счет? Он просмотрел бумаги. - Июль 1942 года. Восьмого. - Кто его открыл? Цаугг заколебался. Он походил на скупца, владеющего сокровищницей важной информации: расставаться с каждым фактом было невыносимо мучительно. Но по выработанным им самим условиям у него не было выбора. В конце концов он произнес: - Герр Мартин Лютер. Следователь делал пометки. - Каковы условия вклада? - Один сейф. Четыре ключа. - Четыре ключа? - Марш удивленно поднял брови. Сам Лютер и, предположительно, Булер и Штукарт. У кого же четвертый ключ? - Как их распределили? - Все были переданы господину Лютеру, так же как и четыре доверенности. Естественно, как он ими распорядился, не наша забота. Вы понимаете, что это был особый вид вклада - вклад, вызванный особыми обстоятельствами военного времени, предназначенный сохранить анонимность, но также облегчить доступ для любых наследников или доверенных лиц, случись что-либо с его первоначальным владельцем. - В какой форме он оплатил расходы по вкладу? - Наличными. В швейцарских франках. За тридцать лет вперед. Можете не беспокоиться, герр Марш, - ничего не надо платить до 1972 года. Шарли спросила: - Есть ли у вас запись операций, относящихся к этому вкладу? Цаугг повернулся к ней. - Только даты, когда вскрывался сейф. - Можете их назвать? - Восьмого июля 1942 года. Семнадцатого декабря 1942 года. Девятого августа 1943 года. Тринадцатого апреля 1964 года. Тринадцатого апреля! Марш чуть не вскрикнул от радости. Его догадка оказалась верной. Лютер действительно летал в Цюрих в начале недели. Он записал даты в книжку. - Всего четыре раза? - переспросил он. - Совершенно верно. - И до прошлого понедельника сейф не открывали почти двадцать один год? - Так свидетельствуют записи. - Цаугг раздраженно захлопнул папку. - Я мог бы добавить, что в этом нет ничего необычного. У нас здесь есть сейфы, к которым не притрагивались лет пятьдесят, а то и больше. - Счет открывали вы? - Да, я. - Не говорил ли герр Лютер, зачем ему понадобилось его открыть или почему он оговорил действующие ныне условия? - Привилегия клиента. - Простите, не понял. - Это информация, остающаяся между клиентом и банкиром. - Но мы же ваши клиенты, - вмешалась Шарли. - Нет, фрейлейн Мэгуайр. Вы распорядители собственности моего клиента. Существенная разница. - Открывал ли герр Лютер сейф во всех случаях? - спросил Марш. - Привилегия клиента. - Кто открывал сейф в понедельник? Лютер? В каком он был настроении? - Повторяю: привилегия клиента, - поднял руки Цаугг. - Мы так можем продолжать весь день, герр Марш. Я не только не обязан сообщать вам эти сведения, но мне запрещает это швейцарский банковский кодекс. Я сообщил вам все, что вы имеете право знать. Что-нибудь еще? - Да. - Марш закрыл записную книжку и взглянул на Шарли. - Мы хотели бы лично осмотреть сейф. В хранилище попадали на небольшом лифте. В нем как раз хватило места для четырех пассажиров. Марш с Шарли, Цаугг и его телохранитель стояли, неловко прижавшись друг к другу. От банкира терпко пахло одеколоном, напомаженные волосы лоснились. Хранилище напоминало тюрьму или морг: перед ними метров на тридцать протянулся облицованный белым кафелем коридор с решетками по обе стороны в конце которого, у выхода, за столом сидел охранник. Цаугг вынул из кармана тяжелую связку ключей, прикрепленную цепью к его поясу. Отыскивая нужный ключ, он что-то мурлыкал под нос. Наверху прошел трамвай. Потолок чуть заметно задрожал. Цаугг впустил их в камеру. Стальные стены - ряды квадратных дверец, каждая высотой с полметра - отражали свет люминесцентных ламп. Цаугг двинулся вдоль стены, открыл дверцу на уровне пояса и отступил в сторону. Телохранитель выдвинул продолговатый ящик размером с металлический солдатский сундучок и перенес его на стол. Цаугг пояснил: - Ваш ключ подходит к замку этого ящика. Я подожду снаружи. - В этом нет необходимости. - Благодарю, но я предпочитаю подождать там. Цаугг вышел из камеры и встал спиной к решетке. Марш взглянул на Шарли и передал ей ключ. - Давайте. - У меня дрожат руки... Она вставила ключ в скважину. Тот легко повернулся. Открылась передняя стенка ящика. Девушка сунула внутрь руку. Лицо выразило замешательство, потом разочарование. - Думаю, там пусто. - Вдруг выражение ее лица изменилось. - Нет... Улыбаясь, она вытащила небольшую плоскую коробку, сантиметров в пять толщиной. Крышка опечатана красным сургучом, на ней наклейка: "Собственность архива имперского министерства иностранных дел, Берлин". И ниже готическим шрифтом: "Совершенно секретно. Документ государственной важности". _Неужели договор_? С помощью ключа Марш взломал печать. Поднял крышку. Изнутри пахнуло плесенью и ладаном. Снова прошел трамвай. Цаугг, все еще напевая про себя, позвякивал ключами. В коробке находился обернутый в клеенку предмет. Март достал его и положил плашмя на стол. Снял клеенку: деревянная доска, очень старая, в царапинах; один из углов отломан. Повернул другой стороной. Стоявшая рядом Шарли тихо произнесла: - Какая красота! Края доски расщеплены, похоже, ее выламывали из оправы. По сам портрет идеально сохранился. Изящная молодая женщина, светло-карие глаза, взгляд устремлен вправо, вокруг шеи обвилась двойная нитка черных бус. На коленях, придерживаемый длинными пальчиками аристократки, небольшой белый зверек. Точно, что не собачка; похоже, горностай. Шарли права. Картина была прекрасна. Казалось, она притягивала весь свет и возвращала его обратно. Бледная кожа девушки светились словно исходившим от ангела сиянием. - Бог его знает. - Марш был сбит с толку. Неужели этот ящик всего-навсего продолжение сокровищницы Булера? - Ты хоть немного разбираешься в искусстве? - Не очень. Но это что-то знакомое. Дай-ка. - Она взяла картину и стала разглядывать, держа на вытянутых руках. - Думаю, итальянской работы. Видишь ее костюм - квадратный вырез на груди, покрой рукавов. Я бы сказала, эпоха Возрождения. Очень старая и, несомненно, подлинная. - И несомненно, украденная. Положи на место. - А надо ли? - Само собой. Если, правда, не придумаешь занятную сказочку для пограничников в берлинском аэропорту. Еще одна картина - только и всего! Ругаясь про себя, Марш ощупывал клеенку, проверял картонную коробку. Поставил на попа ящик из сейфа и потряс его. Пустой металл смеялся над ним. А на что он надеялся? Сам не знал. Однако на что-то такое, что могло дать ключ к разгадке того, над чем он бился. - Надо уходить, - сказал он. - Еще минутку. Шарли прислонила доску к ящику. Присела и сделала полдюжины снимков. Затем снова завернула картину, вложила в коробку и заперла ящик. - Мы кончили, герр Цаугг. Спасибо. Появились Цаугг с телохранителем. Чуточку раньше, чем следовало бы, подумал Марш. Он догадывался, что банкир старался подслушать их разговор. Цаугг потер руки. - Надеюсь, полностью удовлетворены? - Абсолютно. Телохранитель задвинул ящик в углубление, Цаугг запер дверцу, и девушку с горностаем вновь погребли в темноту. "_У нас здесь есть сейфы, к которым не притрагивались лет пятьдесят, а то и больше_...". Неужели и ей придется столько ждать, прежде чем она снова увидит свет? Они в молчании поднялись в лифте. Цаугг проводил посетителей до самой улицы. - А теперь попрощаемся. - Он по очереди пожал им руки. Марш подумал, что надо сказать кое-что еще, попробовать напоследок еще один тактический ход. - Считаю своим долгом предупредить вас, герр Цаугг, что двое из совладельцев этого вклада на прошлой неделе были убиты и что сам Мартин Лютер исчез. Цаугг и глазом не моргнул. - Ну и ну! Старые клиенты уходят, а новые, - жест в сторону Марша и Мэгуайр, - занимают их место. Так уж, видно, устроен мир. Можете быть уверены, герр Марш, только в одном: когда рассеется дым сражений, банки швейцарских кантонов, кто бы ни победил, останутся стоять, как и стояли. Доброго вам дня. Они уже были на улице и дверь закрывалась, когда Шарли окликнула его: - Герр Цаугг! Лицо банкира появилось в дверях, и, прежде чем он успел ретироваться, щелкнул затвор фотоаппарата. Широко раскрытые глаза, возмущенно разинутый рот. Цюрихское озеро, словно волшебное, плавало в голубой дымке: пожелай - и станешь свидетелем битвы сказочных героев с морскими чудовищами. Если бы только мир был таким, каким его нам обещали, подумал Марш. Тогда бы в этой дымке поднялись замки с устремленными вверх башнями. Он облокотился о влажный каменный парапет рядом с гостиницей, с чемоданом у ног, ожидая рассчитывавшуюся Шарли. Ксавьеру хотелось пожить здесь подольше - покататься с ней по озеру, побродить по городу, полазить по горам, ужинать в старом городе, каждый вечер возвращаться к себе в номер, заниматься любовью под плеск озера... Мечты, всего лишь мечты. В полусотне метров левее в своих машинах позевывали его стражи из швейцарской полиции. Много лет назад, когда Марш был еще молодым детективом в крипо Гамбурга, ему поручили сопровождать отбывавшего за грабеж пожизненный срок заключенного, которому в порядке исключения дали отпуск на один день. О суде над ним писали в газетах, прочла об этом и его первая любовь. Она написала осужденному, навещала его в тюрьме и пожелала выйти за него замуж. Эта любовная история затронула струны сентиментальности, характерной для немецкого духа. Началась общественная кампания за разрешение свадебного обряда. Власти уступили. Так что Марш доставил его на бракосочетание и в течение всей службы, и даже во время фотографирования, стоял прикованный к нему наручниками, как необычайно заботливый шафер. Свадьбу устроили в мрачном зале рядом с церковью. Ближе к концу жених шепнул, что там есть кладовка с половиком, что священник не возражает... И Марш, сам тогда молодой муж, проверил кладовую, убедился, что она без окон, и на двадцать минут оставил мужа с женой наедине. Священник, тридцать лет проработавший капелланом в Гамбургском порту и много повидавший, одобрительно подмигнул Маршу. На обратном пути, когда показались высокие тюремные стены, Марш ожидал, что новобрачный впадет в уныние, будет просить подольше побыть на воле, может быть, даже попытается улизнуть. Ничего подобного. Он, улыбаясь, докуривал сигару. Здесь, у Цюрихского озера, Марш понял, как тот себя чувствовал. Достаточно было узнать, что есть и другая жизнь. На это хватило одного дня. Он ощутил спиной, что подошла Шарли. Она чуть коснулась губами его щеки. Киоск в Цюрихском аэропорту был доверху наполнен ярко раскрашенными сувенирами - тут были часы с кукушкой, игрушечные лыжи, пепельницы с видами альпийских вершин, коробки с шоколадом. Марш выбрал одну из кондитерских музыкальных шкатулок с надписью на крышке: "Поздравляю с днем рождения нашего любимого фюрера, 1964 год" - и положил на прилавок перед полной продавщицей средних лет. - Не могли бы вы завернуть и послать? - Пожалуйста, никаких проблем. Куда вы хотите ее отправить? Она вручила ему бланк с карандашом, и Марш написал фамилию и адрес Ханнелоре Йегер. Ханнелоре была еще толще своего мужа и очень любила шоколад. Ксавьер надеялся, что коллега оценит шутку. Ловкие пальцы продавщицы быстро завернули коробку в коричневую бумагу. - Много продаете? - Сотни коробок. Вы, немцы, определенно любите своего фюрера. - Что верно, то верно. - Марш поглядел на сверток. Он был завернут точь-в-точь как тот, который он достал из почтового ящика Булера. - Вы, конечно, не регистрируете, куда их посылаете? - Это было бы просто невозможно. - Она написала на посылке адрес, наклеила марку и положила на гору таких же коробок позади себя. - Разумеется. А вы не помните пожилого немца, который был здесь в понедельник, примерно в четыре часа? У него еще сильные очки и слезятся глаза. На ее лице промелькнуло подозрение. - Кто вы такой? Полицейский? - Не важно. - Он расплатился за шоколад и за кружку с надписью: "Я люблю Цюрих". Лютер приезжал в Швейцарию не для того, чтобы _положить_ картину в хранилище, думал Марш. Даже в качестве отставного чиновника министерства иностранных дел он ни за что не смог бы пронести мимо пограничников сверток таких размеров, да еще со штампом "Совершенно секретно". Он приезжал сюда _забрать_ что-то обратно в Германию. И поскольку он впервые за двадцать один год посетил хранилище, поскольку существовало еще три ключа, а он никому не доверял, то у него, должно быть, возникли сомнения, на месте ли еще _та, другая вещь_. Оглядывая зал ожидания отлетающих пассажиров, следователь пытался представить пожилого человека, с бешено бьющимся слабым сердцем спешащего в аэровокзал, прижимая к себе драгоценный груз. Шоколад, вероятно, извещал об успехе: пока что, мои дорогие товарищи, дела идут хорошо. Что бы такое он мог везти с собой? Конечно, не картины и не деньги: и того и другого у них было полно в Германии. - _Бумага_. - Что? - Ожидавшая его в зале Шарли удивленно обернулась. - Их должно было что-то связывать. Бумага. Все они были государственными служащими. Жили бумагами. Он представил их в Берлине военного времени сидящими по ночам в своих кабинетах, в бесконечном бюрократическом круговороте воздвигающими вокруг себя бумажную крепость из служебных записок и протоколов. Миллионы немцев были на войне: в мерзлой степной грязи, в ливийской пустыне, в чистом небе южной Англии или, подобно Маршу, в море. А у этих стариков была своя война: они отдавали свои зрелые годы _бумаге_. Шарли в сомнении покачала головой. - Не вижу в этом смысла. - Не знаю. Возможно, ты и права... Это тебе. Она развернула кружку и засмеялась, прижав ее к груди. - Буду ее беречь. Они быстро прошли паспортный контроль. Марш в последний раз обернулся. От билетной стойки на них смотрели оба швейцарских полицейских. Один из них, тот, что выручил их у виллы Цаугга, поднял руку. Марш махнул в ответ. В последний раз объявили номер их рейса: "Пассажиров рейса 227 "Люфтганзы", следующего в Берлин, просят немедленно явиться...". Он опустил руку и двинулся к выходу. 2 На этот раз никакого виски, только кофе - много черного крепкого кофе. Шарли взялась было за газету, но задремала. Марш был слишком возбужден - не до отдыха. Он вырвал из записной книжки десяток чистых листков, разорвал их пополам и еще раз пополам. Разложил перед собой на пластиковом столике. На каждый нанес фамилию, дату и происшествие: С сигаретой в зубах, окутанный дымом, Марш без конца менял их местами: эту - в конец, эту - с конца в середину, эту - вперед. Пассажирам, а некоторые бросали на него любопытные взгляды, видимо, казалось, что он раскладывает лишенный всякого смысла пасьянс. _Июль 1942 года. На Восточном фронте вермахт начал операцию "Синее небо" - наступление, которое в итоге приведет Германию к победе. Америка получает трепку от японцев. Англичане бомбят Рур, ведут бои в Северной Африке. В Праге Рейнхард Гейдрих поправляется после покушения. Итак: хорошее время для немцев, особенно на завоеванных территориях. Роскошные апартаменты, девочки, взятки. Домой идут посылки с награбленным. Коррупция сверху донизу, от ефрейтора до комиссара, тащат все - от спиртного до церковных алтарей. Булеру, Штукарту и Лютеру досталось особенно выгодное дельце. Булер реквизирует произведения искусства в генерал-губернаторстве, тайно переправляет их Штукарту в министерство внутренних дел - дело вполне надежное, ибо кто осмелится совать нос в почту таких могущественных служителей рейха? Лютер контрабандой переправляет вещи на продажу за границу - опять-таки надежно: никто не прикажет главе германского отдела министерства иностранных дел открыть его чемоданы. В пятидесятые годы все трое уходят в отставку богатыми и почтенными людьми. А потом, в 1964 году, - катастрофа_. Марш снова и снова перекладывал свои листочки. _В пятницу, 11 апреля, трое заговорщиков собираются на вилле у Булера - первое свидетельство паники_... Нет. Неверно. Он пролистал свои заметки и вернулся к рассказу Шарли о ее разговоре со Штукартом. Вот, конечно же! _В четверг, 10 апреля, за день до встречи, Штукарт стоит на Бюловштрассе и записывает номер телефона в будке напротив дома, где живет Шарлет Мэгуайр. В пятницу он едет на виллу Булера. Им угрожает нечто настолько ужасное, что все трое помышляют о немыслимом - бежать в Соединенные Штаты Америки. Штукарт излагаете план действий. Посольству нельзя доверять, потому что Кеннеди нашпиговал его "умиротворителями". Им нужна непосредственная связь с Вашингтоном. У Штукарта она есть - через дочь Майкла Мэгуайра. Решено. В субботу Штукарт звонит девушке, чтобы договориться о встрече. В воскресенье Лютер летит в Швейцарию, но не за картинами или деньгами, которых у них вполне достаточно в Берлине, а чтобы забрать что-то такое, что оставалось там со времени трех поездок в Цюрих летом 1942-го и весной 1943-го года. Но уже слишком поздно. К тому времени, когда Лютер побывал в банке, дал знать об этом из Цюриха сообщникам и приземлился в Берлине, Булер и Штукарт уже мертвы. Поэтому он решает скрыться, забрав с собой что-то, взятое им из хранилища. Марш откинулся в кресле, обдумывая свою полуразгаданную головоломку. Это лишь одна из версий, такая же правомерная, как и любая другая_. Шарли вздохнула и пошевелилась во сне, положив голову ему на плечо. Он поцеловал ее волосы. Сегодня пятница. День Фюрера в понедельник. У него оставалось всего два дня. "О, дорогая фрейлейн Мэгуайр, - пробормотал Марш про себя, - боюсь, мы ищем не там". "Дамы и господа, скоро мы начнем снижаться перед посадкой в аэропорту имени Германа Геринга. Пожалуйста, поднимите спинки ваших кресел и сложите столики..." Осторожно, чтобы не разбудить Шарли, он освободил плечо, собрал клочки бумаги и, нетвердо шагая, направился в хвост самолета. Из уборной появился паренек в форме гитлерюгенда и вежливо придержал дверь. Март кивнул, потел внутрь и запер за собой дверь. Мерцал слабый свет. В крошечном отсеке поняло бесконечное число раз пропущенным через кондиционер спертым воздухом, дешевым мылом и дерьмом. Он поднял крышку металлического унитаза и бросил туда клочки бумаги. Самолет кинуло вниз и встряхнуло. Зажегся предупреждающий сигнал: "ВНИМАНИЕ! ВЕРНИТЕСЬ НА СВОЕ МЕСТО!" От качки его замутило. Не так ли чувствовал себя Лютер перед посадкой в Берлине? Металл был на ощупь холодный и влажный. Он нажал на педаль, и его записки исчезли в воронке голубой воды. В туалетах "Люфтганзы" не было полотенец, их заменяли влажные бумажные салфетки, пропитанные какой-то тошнотворной жидкостью. Март протер лицо, чувствуя сквозь скользкий материал, как оно пылает. Снопа встряска, словно удар глубинной-бомбы. Они стремительно снижались. Он прижался пылающим лбом к холодному зеркалу. _Ниже, ниже, ниже_... Шарли уже проснулась я с усилием расчесывала свои густые волосы. - А я уж было подумала, что ты выпрыгнул. - Верно, такая мысль приходила мне в голову. - Он пристегнулся к креслу. - Но ты, может быть, станешь моим спасением. - Тебя так приятно слушать. - Я сказал "может быть". - Март взял ос за руку. - Послушай, ты твердо уверена?.. Штукарт действительно сказал тебе, что приезжал записать номер телефона напротив твоего дома именно _в четверг_? Она на мгновение задумалась. - Да, уверена. Помню, я еще подумала: этот человек не шутит, он готовился к этому шагу заранее. - Вот и я так думаю. Вопрос в том, действовал ли Штукарт сам по себе, пытаясь найти возможность бегства только для себя, или же звонил тебе, обсудив план действий с другими? - Это имеет значение? - Большое. Подумай. Если он обговорил это с ними в пятницу, то это значит, что Лютеру известно, кто ты такая и как тебя найти. Шарлет от неожиданности отдернула руку. - Но это же было бы безумием. Он ни за что мне не доверится. - Ты нрава, это безумие. - Они провалились через один слой облаков, под ними виднелся другой. Сквозь него проглядывал, словно верхушка шлема, купол Большого зала. - Но представь, что Лютер еще жив. Куда ему деваться? Аэропорт под наблюдением. Как и порты, вокзалы, граница. Он не рискнет явиться прямо в американское посольство, особенно в связи с предстоящим визитом Кеннеди. Не может прийти к себе домой. Как он поступит? - Попытается связаться со мной? Я не верю в это. Он мог бы позвонить мне во вторник или среду. Или в четверг утром. Зачем ему ждать? Но в ее голосе чувствовались нотки сомнения. Он подумал: ты _не хочешь_ этому верить. Решила, что ты очень умная, когда охотилась за материалом в Цюрихе, а все это время материал, возможно, сам искал тебя здесь, в Берлине. Она отвернулась от него, глядя в окно. Марш внезапно почувствовал, что из него словно выпустили воздух. Ведь, по правде говоря, несмотря на все, он ее практически не знал. Он сказал: - Лютер медлил потому, что пытался найти что-нибудь получше, ненадежнее. Кто знает? Может быть, и нашел. Она не ответила. Самолет приземлился в Берлине почти в два часа. Моросил мелкий дождь. Когда "юнкерс" развернулся в конце посадочной полосы, влага мелкими каплями разбежалась по стеклу. Над зданием аэровокзала проглядывали очертания свастики. У стойки паспортного контроля образовались две очереди: одна из немцев и граждан Европейского сообщества, другая - для остального мира. - Здесь мы разойдемся, - объявил Марш. С большим трудом он уговорил Шарли позволить ему поднести ее чемодан. - Что собираешься делать? - Поеду домой и, думаю, буду ждать телефонного звонка. А ты? - Видимо, устрою себе урок истории. - Она непонимающе поглядела на него. Он сказал: - Позвоню тебе позже. - Обязательно позвони. Вернулись остатки былого недоверия. Он видел его в глазах Шарли, чувствовал, как она пытается найти что-то подобное в его глазах. Ему захотелось сказать что-нибудь, успокоить ее. - Не беспокойся. Договор остается в силе. Она кивнула. Неловкое молчание. Потом девушка внезапно поднялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке. Прежде чем он подумал, как ответить, она исчезла. Очередь возвращавшихся немцев, шаркая ногами, в молчании по одному втягивалась в рейх. Марш, заложив руки за спину, терпеливо ждал, пока его паспорт подвергался тщательной проверке. В эти последние дни накануне дня рождения фюрера проверки на границе всегда были более строгими, а пограничники - более нервными. Глаз пограничника из-под козырька фуражки не было видно. - У господина штурмбаннфюрера в запасе три часа. - Он перечеркнул визу жирной черной чертой, нацарапал на ней "погашена" и вернул паспорт. - Добро пожаловать домой. В полном народу таможенном зале Марш искал глазами Шарли, но так и не увидел. А вдруг ей отказали в возвращении в страну? Он почти надеялся, что так оно и есть: это безопаснее для нее. Пограничники открывали каждый чемодан. Никогда еще он не был свидетелем такого строгого контроля. Царил настоящий хаос. Пассажиры, словно на восточном базаре, толкались и ссорились в окружении рассыпанной кругом одежды. Он стал ждать своей очереди. Был уже четвертый час, когда Март добрался до камеры хранения оставленного багажа и забрал свою сумку. В туалете он снова переоделся в форму. Проверив "люгер", сунул его в кобуру. Выходя, оглядел себя в зеркале. Знакомая фигура в черном. Добро пожаловать домой. 3 Когда светило солнце, в партии называли это "фюрер-погода". Для дождя имени не было. Тем не менее, независимо от того, моросит ли дождь или нет, было предписано после полудня начинать трехдневные праздничные торжества. Поэтому с упрямой национал-социалистской решимостью люди принялись за празднование. Марш в такси двигался к югу, пересекая Веддинг. Это был рабочий Берлин, оплот коммунистов в двадцатые годы. Фабричные гудки по случаю праздника раздались на час раньше обычного. На улицах уже было полно вымокшей гуляющей публики. Ответственные за квартал постарались. На каждом втором или третьем доме - флаг, в большинстве своем со свастикой. Изредка попадались лозунги, натянутые между железными балконами похожих на крепости многоквартирных домов: "РАБОЧИЕ БЕРЛИНА ПРИВЕТСТВУЮТ ФЮРЕРА ПО СЛУЧАЮ ЕГО 75-ЛЕТИЯ!", "ДА ЗДРАВСТВУЕТ СЛАВНАЯ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ!", "ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАШ РУКОВОДИТЕЛЬ, И ПЕРВЫЙ ТОВАРИЩ АДОЛЬФ ГИТЛЕР!". В переулках буйство красок и гул барабанов и труб оркестров местных штурмовиков. А ведь сегодня только пятница. Интересно, что намечают власти Веддинга на сам праздничный день, подумал Март. Ночью на углу Вольфштрассе какой-то бунтарь написал на стене белой краской: "КАЖДЫЙ ЗАМЕЧЕННЫЙ В ТОМ, ЧТО НЕ ВЕСЕЛИТСЯ, БУДЕТ РАССТРЕЛЯН". Пара испуганных коричневорубашечников пыталась стереть надпись. Марш доехал на такси до самой Фриц-Тодтплатц. Его "фольксваген" по-прежнему стоял около дома Штукарта, где он его оставил позапрошлой ночью. Он посмотрел на четвертый этаж. Кто-то задернул все шторы. На Вердершермаркт он поставил чемодан в кабинете и позволил дежурному офицеру. Мартина Лютера не нашли. Краузе сказал: - Между нами, Марш. Глобус, мать его, нас всех загонял. Является к нам каждые полчаса, рвет и мечет, угрожает всех пересажать, если не получит своего. - Герр обергруппенфюрер - очень преданный делу офицер. - О, конечно. - В голосе Краузе послышался испуг. - Я не имел в виду... Марш положил трубку. Кто бы его ни подслушивал, это даст пищу для размышлений. Он перетащил пишущую машинку к себе на стол и вставил один лист бумаги. Закурил. "Имперская криминальная полиция, оберстгруппенфюреру СС Артуру Небе. От штурмбаннфюрера СС К.Марша. 17.4.64 г. 1. Имею честь сообщить, что сегодня в 10:00 утра я посетил банк "Цаугг и Си" по адресу Баннхофштрассе, Цюрих. 2. Номерной счет, о существовании которого мы говорили вчера, открыт заместителем государственного секретаря министерства иностранных дел Мартином Лютером 8.7.42 г. Было выдано четыре ключа. 3. В дальнейшем сейф вскрывался трижды: 17.12.42 г., 9.8.43 г., 13.4.64 г. 4. При личном осмотре в сейфе..." Марш откинулся на стуле и выпустил к потолку два аккуратных колечка дыма. Мысль о том, что картина попадет в руки Небе, окажется в его коллекции напыщенной слащавой мазни, вызывала отвращение, казалась кощунственной. Лучше оставить ее покоиться во мраке. Он на мгновение задержал руки на клавиатуре, потом отстучал: "...ничего не обнаружено". Вынул бумагу из машинки, подписал, положил в конверт и запечатал его. Позвонил в канцелярию Небе. Ему было приказано доставить отчет немедленно и лично. Он положил трубку и долго глядел на кирпичную стену за окном. _А почему бы и нет_? Встал и прошел вдоль полок, пока не нашел телефонный справочник Берлина и окрестностей. Снял с полки и нашел номер, по которому, чтобы не подслушали, позвонил из соседнего кабинета. Мужской голос ответил: - Имперский архив. Десять минут спустя его сапоги утопали в нежной трясине ковра в кабинете Артура Небе. - Вы верите в совпадения, Марш? - Никак нет. - Значит, нет, - продолжил Небе. - Хорошо. Я тоже не верю. - Он положил лупу и отодвинул в сторону докладную Марша. - Я не верю, что два отставных государственных служащих одного возраста и одинакового положения _случайно_ решили совершить самоубийство. Они предпочли покончить с собой, только бы их не уличили в коррупции. Боже мой! - Он хрипло, отрывисто засмеялся. - Если бы все чиновники в Берлине встали на этот путь, на улицах высились бы горы покойников. _Не случайно_ также их убили в дни, когда американский президент объявляет о том, что удостаивает нас визитом. Отодвинув кресло, он заковылял к небольшому книжному шкафу, заставленному священными трудами национал-социализма: тут были "Майн кампф", "Миф XX столетия" Розенберга, "Дневники" Геббельса... Он нажал на кнопку, и передняя стенка шкафа распахнулась, открыв бар с напитками. Теперь Марш увидел, что на деревянной панели были наклеены корешки книг. Небе плеснул себе изрядную порцию водки и вернулся к столу. Марш продолжал стоять перед ним не по полной стойке "смирно", но и не полностью расслабившись. - Глобус работает на Гейдриха, - продолжал Небе. - Все просто. Глобус не пошевелит задницей, если Гейдрих не скажет, что надо заняться делом. Штурмбаннфюрер промолчал. Небе поднес к губам тяжелую стопку. Он смаковал водку, опуская в нее длинный, как у ящерицы, язык. Немного помолчав, спросил: - Знаете ли, Марш, зачем мы подмазываемся к американцам? - Никак нет. - Потому что сидим в дерьме. Скажу вам то, что вы не прочтете в газетах нашего коротышки доктора. Двадцать миллионов поселенцев на Востоке к 1960 году - таков был план Гиммлера. Девяносто миллионов - к концу столетия. Прекрасно. Переселили их как полагается. Беда в том, что половина хочет вернуться обратно. Представьте, Марш, эту глупость космических масштабов - жизненное пространство, в котором никто не хочет жить. Терроризм. - Он взмахнул стаканом, звякнув льдом. - Мне нет нужды говорить офицеру крипо, в какую серьезную опасность превратился терроризм. Американцы дают деньги, поставляют оружие, обеспечивают подготовку. Они двадцать лет снабжают красных. А у нас - молодые не хотят воевать, пожилые не хотят работать. Он покачал седой головой, осуждая такое безрассудство, выловил кубик льда и стал шумно сосать. - Гейдрих помешался на своей проамериканской политике. Он готов убивать, лишь бы ее сохранить. Не в этом ли дело, Марш? Булер, Штукарт, Лютер - не угрожали ли они ей с какого-нибудь боку? - Небе изучающе уставился на Марша. Тот стоял навытяжку. - Вы, Марш, в некотором смысле являетесь насмешкой над самим собой. Когда-нибудь задумывались над этим? - Никак нет. - Никак нет... - передразнил его Небе. - Подумайте как следует над этим теперь. Мы задались целью создать сверхчеловека, вывести поколение, способное управлять империей, не так ли? Мы учили его руководствоваться суровой логикой, безжалостно, даже жестоко. Помните, что однажды сказал фюрер? "Мой самый большой подарок немцам состоит в том, что я научил их ясно мыслить". И что происходит? Не многие из вас, возможно, лучшие из вас, начинают обращать это беспощадно ясное мышление в _наш_ адрес. Признаюсь, я рад, что уже стар. Я в страхе перед будущим. Старик с минуту молчал, погруженный в собственные мысли. Наконец с разочарованным видом взял лупу. - Выходит, коррупция. Шеф крипо еще раз прочел докладную Марша, потом разорвал и бросил в мусорную корзину. На страже имперского архива стояла Клио, муза истории, - обнаженная амазонка работы Адольфа Циглера, "имперского мастера по части лобковых кудрей". Она грозно глядела на Солдатский мемориальный зал на той стороне бульвара Победы, где стояла длинная очередь туристов, жаждавших увидеть останки Фридриха Великого. На покатостях ее необъятной груди, словно альпинисты на поверхности ледника, сгрудились дикие голуби. Позади музы над входом в архив в полированный гранит врезан символ - золотой лист. На нем высечена цитата из фюрера: "ДЛЯ ЛЮБОЙ НАЦИИ ПРАВИЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РАВНОЦЕННА СТА ДИВИЗИЯМ". Рудольф Хальдер провел Марта внутрь и поднялся с ним на третий этаж. Он распахивал двустворчатые двери, пропуская его вперед. Коридору с каменными стенами и каменным полом, казалось, не было конца. - Впечатляет, да? - У себя на работе Хальдер говорил тоном профессионального историка, сочетавшим гордость с иронией. - Мы зовем этот стиль шутовско-тевтонским. Ты удивишься, узнав, что это самое большое здание архива в мире. Над нами два административных этажа. На этом этаже кабинеты исследователей и читальные залы. Под нами _шесть этажей_ документов. Ты, друг мой, попираешь ногами историю своего рейха, историю фатерланда. А вот здесь, за светильником Клио, присматриваю я. Они попали в монашескую келью: тесную, без окоп, стены сложены из гранитных блоков. На столе на полметра высились стопки бумаг, часть рассыпалась по полу. Всюду книги - сотни книг. Из каждой торчали бесчисленные закладки: разноцветные клочки бумаги, трамвайные билеты, обрывки сигаретных пачек, обгоревшие спички. - Призвание историка - создать из хаоса еще больший хаос. Хальдер убрал с единственного стула стопку старых военных депеш и, стряхнув пыль, жестом пригласил Марша сесть. - Руди, мне снова нужна твоя помощь. Хальдер примостился на краешке стола. - То месяцами от тебя ни слуху ни духу, а то вдруг появляешься дважды на неделе. Предполагаю, опять что-то связанное с делами Булера. Некролог я видел. Марш кивнул. - Должен предупредить, что теперь ты разговариваешь с отверженным. Даже просто встречаясь со мной, ты, возможно, подвергаешь себя опасности. - Так даже интереснее. - Хальдер сложил вместе длинные пальцы и хрустнул суставами. - Валяй. - Это действительно очень трудное дело. - Помолчав, Марш собрался с духом: - Итак, Булер, Вильгельм Штукарт и Мартин Лютер. Первых двух нет в живых, третий в бегах. Все трое, как тебе известно, высокопоставленные государственные служащие. Летом 1942 года они открыли банковский счет в Цюрихе. Сначала я считал, что они запрятали там кучу денег или произведений искусства, - как ты и предполагал, Булер по уши погряз в коррупции, - но теперь я думаю, что, скорее всего, это были документы. - Что за документы? - Точно не знаю. - Деликатного характера? - Вероятно. - Одна проблема возникает сразу. Ты ведешь речь о трех разных ведомствах - министерствах иностранных дел, внутренних дел и генерал-губернаторстве, которое вообще не является министерством. Это тонны документов. Зави, я не преувеличиваю - буквально тонны. - Архивы хранятся здесь? - Министерские здесь. Генерал-губернаторские - в Кракау. - У тебя есть к ним доступ? - Официально - нет. Неофициально... - Он потряс костлявой кистью. - Может быть, если повезет. Но послушай, Зави, даже бегло просмотреть их - это займет всю жизнь. Что ты мне предлагаешь? - Там должен быть ключ к разгадке. Возможно, отсутствуют какие-то документы. - Но это же немыслимая задача! - Я говорил тебе, дело очень трудное. - И когда надо отыскать этот "ключ"? - Мне нужно найти его сегодня до конца дня. Хальдер взорвался, в его голосе перемешались скептицизм, ярость, издевка. Марш тихо сказал: - Руди, они грозят через три дня поставить меня перед судом чести СС. Ты знаешь, что это значит. _Я должен найти его сейчас_. Хальдер поглядел на него, не веря своим ушам, потом отвернулся, пробормотав: "Дам подумать..." Марш спросил: - Можно закурить? - В коридоре. Не здесь - сам понимаешь, бумаги... Стоя за дверью, Марш слышал, как Хальдер метался по комнате. Посмотрел на часы - шесть часов. Длинный коридор был пуст. Большинство сотрудников, должно быть, ушли по домам - начался праздник. Марш подергал пару дверей - обе заперты. Третья открылась. Он снял трубку телефона, послушав тон гудка, набрал девятку. Тон изменился - городская линия. Шарли ответила сразу. - Это я. У тебя все в порядке? Она сообщила: - У меня все хорошо. Я тут кое-что нашла - маленькую штучку. - Не сейчас. Поговорим попозже. Он хотел сказать ей что-то еще, но она положила трубку. Теперь по телефону говорил Хальдер, его бодрый голос эхом отдавался в каменном коридоре. - Эберхард? Добрый вечер... Верно, кое-кому из нас никакого покоя. Небольшой вопрос, если можно. Группа министерства внутренних дел... О, вот как? Хорошо. По отделам?.. Понял. Отлично. И все это сделано?.. Марш, закрыв глаза, прислонился к стене, стараясь не думать о бумажном море у себя под ногами. Ну давай же, Руди! Давай! Он слышал, как звякнул телефон, когда Хальдер опустил трубку на рычаг. Спустя несколько секунд Руди появился в коридоре, натягивая пиджак. Из нагрудного кармана торчало множество авторучек. - Небольшая удача. Мой коллега сказал, что на дела министерства внутренних дел по крайней мере есть каталог. Он стремительно зашагал по коридору. Марш не отставал от него. - Что это значит? - Это значит, что там должен быть основной указатель, по которому мы определим, какие документы побывали на столе Штукарта и когда. - Он постучал по кнопкам у лифта. Никакого результата. - Похоже, они отключили эту штуку на ночь. Придется спускаться пешком. - Пока они гремели ногами по широкой винтовой лестнице, Хальдер громогласно объяснял: - Понимаешь, мы нарушаем все правила. У меня допуск к военным архивам, архивам Восточного фронта, но не к документам правительственных органов, внутренним делам. Если нас остановят, тебе придется наплести охране что-нибудь такое о полицейских проблемах, чтобы им потребовалась пара часов для проверки. А что до меня, то я так просто, оказываю тебе услугу, понял? - Понимаю, на что ты идешь. Долго еще? - До самого низу. - Хальдер покачал головой. - Суд Чести! Ради Бога, Зави, в чем дело? В шестидесяти метрах под землей циркулировал прохладный сухой воздух, свет был затенен - все для того, чтобы сберечь архивы. - Говорят, что здание выдержит прямое попадание американской ракеты, - заметил Хальдер. - А что там? Марш показал на стальную дверь, покрытую предупреждающими объявлениями: "ВНИМАНИЕ! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН! ВХОДА НЕТ! ПРЕДЪЯВИТЕ ПРОПУСКА". - "Правильная история равноценна сотне дивизий", помнишь? А сюда попадает неправильная история. Дерьмо. Осторожно, не споткнись. Хальдер потянул Марша за собой в дверь. Навстречу им, словно шахтер в забое, толкая металлическую тележку, двигался охранник. Марш подумал, что он наверняка их увидел, но тот проехал мимо, кряхтя от напряжения. Остановился у металлической перегородки, отомкнул дверцу. Мелькнула печь, послышался рев пламени, и дверь за ним с лязгом захлопнулась. - Пошли. По пути Хальдер объяснял процедуру. Архив работал по складскому принципу. Запросы на архивные дела на каждом этаже поступали-в центральную зону обработки документов. Здесь в гроссбухах в метр длиной и сантиметров двадцать толщиной велся главный каталог. Перед названием каждого дела ставился номер стеллажа. Сами стеллажи располагались в отходящих от зоны обработки документов защищенных от огня хранилищах. Секрет состоит в том, сказал Хальдер, чтобы разбираться в каталогах-указателях. Он прошел вдоль темно-красных кожаных корешков, постукивая по каждому пальцем, пока не нашел нужный. Затем перетащил его на стол ответственного за этаж. Маршу однажды довелось побывать в трюме авианосца "Гросс-адмирал Редер". Он вспомнил о нем здесь, в недрах имперского архива: низкие потолки с гирляндами ламп, ощущение давящего сверху чудовищного веса. Рядом со столом - фотокопировальный аппарат, редкое явление в Германии, где их распределение строго контролируется, чтобы воспрепятствовать выпуску подрывными элементами нелегальной литературы. У дверей лифта десяток пустых тележек. На всем этаже ни души. Хальдер торжествующе воскликнул: - "Государственный секретарь, дела канцелярии с 1939-го по 1950 год". Черт возьми, четыреста коробок. Какие годы тебе нужны? - Счет в швейцарском банке открыт в июле 1942 года. Скажем, первые семь месяцев этого года. Хальдер, бормоча что-то, перевернул страницу. - Так. Вот что они сделали. Рассортировали документы по четырем разделам: переписка, протоколы и докладные записки, законодательные акты и постановления, кадры министерства... - Я ищу что-нибудь такое, что связывает Штукарта с Булером и Лютером. - В этом случае лучше начать с переписки. Это должно дать нам представление о том, что происходило в то время. - Хальдер быстро делал пометки: - "Д/15/М/28-34". Прекрасно. Поехали. Хранилище "Д" было в двадцати метрах слева по коридору. Стеллаж пятнадцатый, секция "М" размещались в самой середине помещения. - Слава Богу, только шесть коробок, - произнес Хальдер. - Ты берешь с январе по апрель, я, с мая по август. Коробки из картона, каждая размером с ящик большого письменного стола. Стола не было, они уселись на полу. Опершись спиной о металлическую полку, Марш открыл первую коробку, вытащил пачку бумаг и принялся читать. В жизни нужно немного везения. Первым документом было датированное 2 января письмо заместителя государственного секретаря министерства авиации относительно распределения противогазов в организации противовоздушной обороны. Второе, от 4 января, было из управления четырехлетнего плана и касалось недозволенного потребления бензина высшими должностными лицами. Третье было от Рейнхарда Гейдриха. Марш сначала увидел надпись - угловатый небрежный росчерк. Затем взгляд переместился на бланк - "Главное управление имперской безопасности, Берлин, Ю.-З.11, Принц-Альбрехтштрассе, 8", - потом на дату: 6 января 1942 года. И только потом на текст: "Сим подтверждается, что межведомственное обсуждение и завтрак, первоначально намечавшиеся на 9 декабря 1941 года, переносятся на 20 января 1942 года и состоятся в помещении Международной комиссии криминальной полиции, Берлин, Ам Гроссен Ваннзее, 56/58". Марш перелистал другие документы из этой коробки: копии на папиросной бумаге, кремовые оригиналы; внушительные бланки - имперская канцелярия, министерство экономики, организация Тодта; приглашения на завтраки и встречи; просьбы, требования, циркуляры. Но от Гейдриха - больше ничего. Он передал письмо Хальдеру. - Что ты об этом скажешь? Хальдер нахмурился. - Я бы сказал, что для Главного управления безопасности весьма необычно созывать совещание государственных ведомств. - Мы можем отыскать, что они обсуждали? - Должны. Попробуем заглянуть в раздел протоколов и докладных записок. Давай посмотрим: 20 января... Хальдер сверился со своими пометками, встал и пошел вдоль стеллажа. Достал еще одну коробку, вернулся с ней и сел, скрестив ноги. Марш следил, как тот быстро перелистывал содержимое, но внезапно запнулся и медленно произнес: - Боже мой... - Что там? Хальдер передал ему единственный листок бумаги, на котором было напечатано: "В интересах государственной безопасности протоколы межведомственного совещания от 20 января 1942 года изъяты по требованию рейхсфюрера СС". Хальдер бросил: - Взгляни на дату. Марш посмотрел. 6 апреля 1964 года. Протоколы изъяты Гейдрихом одиннадцать дней назад. - Может он это делать? Я имею в виду, на законном основании. - Под предлогом безопасности гестапо может изымать все, что угодно. Они обычно переносят документы в хранилище на Принц-Альбрехтштрассе. В коридоре послышался шум. Хальдер поднял палец. Оба молчали и не двигались, пока охранник не прогромыхал мимо пустой тележкой, возвращаясь из помещения для сжигания бумаг. Они слушали, пока звуки не замерли в другом конце здания. Марш прошептал: - Что теперь будем делать? Руди почесал в затылке. - Межведомственное совещание на уровне государственных секретарей... Маршу было ясно, о чем он думал. - Булер с Лютером тоже могли быть приглашены? - По логике - да. В таких чинах к протоколу относятся весьма ревниво. Чтобы от одного министерства присутствовал государственный секретарь, а от другого - только чиновник низкого ранга, такого не могло быть. Который час? - Восемь. - В Кракау на час больше. - Хальдер на миг прикусил губу, потом решился. Поднялся на ноги. - Я позвоню приятелю, который работает в архивах генерал-губернаторства, и узнаю, не вынюхивали ли что-нибудь эсэсовцы в последние пару недель. Если нет, я, может быть, уговорю его завтра посмотреть, не осталось ли протоколов в бумагах Булера. - А нельзя проверить здесь, в архивах министерства иностранных дел? В документах Лютера? - Нет, там слишком много бумаг. Проверка может занять несколько недель. Поверь мне, это самый лучший путь. - Руди, будь поосторожней, подумай, что сказать. - Не беспокойся. Понимаю, чем это пахнет. - Хальдер задержался в дверях. - И ради Бога, не кури, пока меня нет. Это самое огнеопасное место во всем рейхе. "Вернее не скажешь", - подумал Марш. Подождал, пока уйдет товарищ, и стал нервно расхаживать взад и вперед между стеллажами. Страшно хотелось курить. Руки дрожали. Он сунул их в карманы. Это место поистине было монументом германской бюрократии. Герр А, желая что-то предпринять, спрашивал разрешения у д-ра Б. Д-р Б для перестраховки направлял бумагу выше, министериаль-директору В. Министериаль-директор В спихивал ее рейхсминистру Г, тот отвечал, что оставляет вопрос на усмотрение герра А, который, естественно, возвращался к д-ру Б... Эти металлические стеллажи были со всех сторон опутаны сговорами и соперничеством, ловушками и интригами, накопившимися за тридцать лет господства партии; прохладный воздух пронизан крепкой паутиной, сплетенной из бумажных нитей. Не прошло и десяти минут, как вернулся Хальдер. - Гестаповцы, само собой разумеется, побывали в Кракау две недели назад. - Он нервно потирал руки. - Память у них хорошая. Важный гость. Сам обергруппенфюрер Глобоцник. - Куда ни повернусь - везде Глобоцник! - воскликнул Марш. - Он прилетал из Берлина на гестаповском самолете с особыми полномочиями, подписанными лично Гейдрихом. Видно, им там крепко всем досталось. Орал, ругался. Точно знал, что искать, - одно дело изъято. К обеду уже уехал. Глобус, Гейдрих, Небе. Марш приложил руку ко лбу. Кружилась голова. - Итак, на этом конец? - На этом конец. Если, на твой взгляд, в бумагах Штукарта нет чего-нибудь еще. Марш посмотрел на коробки. Их содержимое представлялось ему прахом, костями покойников. Сама мысль о том, чтобы копаться в них, была ему отвратительна. Хотелось свежего воздуха. - Забудь об этом, Руди. Спасибо тебе. Хальдер нагнулся и взял в руку циркуляр Гейдриха. - Интересно, что совещание перенесли с девятого декабря на двадцатое января. - Какое это имеет значение? Хальдер бросил на него полный сожаления взгляд. - Неужели ты в самом деле до такой степени закупорился тогда в нашей долбаной консервной банке? Неужели туда совершенно ничего не Проникало из внешнего мира? Так слушай же, дурья голова - седьмого декабря 1941 года вооруженные силы Его Величества императора Японии Хирохито напали в Перл-Харборе на тихоокеанский флот США. Одиннадцатого декабря Германия объявила войну Соединенным Штатам. Ну что, веская причина отложить совещание? Лицо Хальдера расплылось в ухмылке, но скоро на нем появилось более серьезное выражение. - Интересно... - Что? Он постучал пальцами по бумаге. - Должно еще быть первое приглашение, полученное до этого. - Ну и что? - Не скажи. Порой наши друзья из гестапо не так уж ловко пропалывают неприятные для них мелочи, как им хотелось бы, особенно если спешат... Марш уже стоял перед стеллажами, глядя на коробки. От подавленного настроения не осталось и следа. - Какую брать? С чего начнем? - О совещании такого уровня Гейдрих должен был бы уведомить участников, по крайней мере, недели за две. - Хальдер заглянул в свои записи. - Это означает, что нам нужна папка с перепиской канцелярии Штукарта за ноябрь 1941 года. Дай подумать. По-моему, это двадцать шестая коробка. Он подошел к стоявшему у стеллажей Маршу и стал считать коробки, пока не отыскал нужную. Сняв с полки, покачал ее, словно младенца. - Не хватай, ее хватай, Зави. Всему свое время. История учит терпению. Встав на колени, Руди поставил коробку перед собой, открыл ее я вытащил охапку бумаг. Разглядывая поочередно каждую, он складывал их кучкой слева от себя. - Приглашение на прием к итальянскому послу - скучища. Совещание в министерстве сельского хозяйства у Вальтера Дарре - еще скучнее... Так продолжалось, возможно, минуты две. Все это время Марш стоял, нервно похрустывая пальцами и наблюдая за процедурой. Вдруг Хальдер застыл на месте. - О, черт! - Он перечитал найденную бумагу еще раз и поднял глаза. - Приглашение от Гейдриха. Боюсь, что совсем не скучное. Совсем не скучное. 4 В небесах царил хаос. Все туманности разлетелись на куски. По небу носились кометы и метеоры, исчезали на мгновение, а затем взрывались на фоне зеленого океана облаков. Над Тиргартеном фейерверк приближался к своей кульминации. Спускавшиеся на парашютах яркие ракеты освещали Берлин как во время воздушного налета. Марш притормозил, ожидая левого поворота на Унтер-ден-Линден, когда перед машиной выросла компания еле державшихся на ногах штурмовиков. Двое, обхватив друг друга за плечи, в свете фар исполняли что-то вроде пьяного канкана. Остальные барабанили по кузову и заглядывали в стекла, выпучив глаза, высовывая языки, - нелепо кривляющиеся обезьяньи рожи. Марш включил первую скорость и, развернувшись, умчался прочь. Раздался глухой стук, и один из танцоров завертелся волчком. Он возвращался на Вердершермаркт. Все полицейские оставались на службе. Во всех окнах горел свет. Кто-то окликнул штурмбаннфюрера в вестибюле, но Марш не обратил на него внимания. Стуча сапогами по ступеням, он поспешил в подвал. Банковские хранилища, подвалы, подземные склады... Я превращаюсь в троглодита, подумал Марш, пещерного жителя, отшельника, грабителя бумажных могил. Архивная Горгона все еще сидела в своей норе. Спала ли она когда-нибудь? Он предъявил удостоверение. У главного пункта выдачи развалились на стульях двое детективов, лениво листавших приевшиеся папки. Марш уселся в дальнем углу комнаты. Включил настольную лампу, наклонив абажур к самому столу. Вынул из-под мундира три листа бумаги из имперского архива. Это были плохие фотокопии. Аппарат был плохо настроен, оригиналы в спешке заталкивались косо. Он не винил в этом Руди. Руди вообще не хотел снимать копий. Он был страшно напуган. Когда он прочел приглашение Гейдриха, с него слетела вся его мальчишеская бравада. Марш был вынужден в буквальном смысле притащить его к фотокопировальному аппарату. Едва закончив, историк метнулся обратно в комнату, быстро сгреб документы обратно в коробки и поставил их на место. Он настоял на том, чтобы они вышли из архива через заднюю дверь. - Зави, я думаю, что нам теперь нужно подольше не встречаться. - Разумеется. - Знаешь, как бывает... Хальдер стоял жалкий и беспомощный, а над их головами проносились и разрывались ракеты праздничного фейерверка. Марш обнял его. - Не расстраивайся: знаю, прежде всего боишься за своих. - И быстро зашагал прочь. Документ первый. Первоначальное приглашение Гейдриха, датированное 19 ноября 1941 года: "31.7.1941 г. рейхсмаршал Великого германского рейха поручил мне совместно со всеми другими имеющими к этому отношение центральными ведомствами провести все необходимые приготовления в отношении организационных, технических и материальных мер по полному решению еврейского вопроса в Европе и в ближайшее время представить ему всеобъемлющий проект предложений по данному вопросу. Фотокопия текста этого поручения прилагается. Ввиду чрезвычайной важности, которую следует придавать этим вопросам, и в интересах достижения единого мнения среди имеющих отношение к делу центральных ведомств касательно дальнейших задач, связанных с остающейся работой по этому окончательному решению, я предлагаю сделать эти проблемы предметом общего обсуждения. Это особенно необходимо, поскольку начиная с 10 октября евреи непрерывно эвакуируются эшелонами на Восток с территории рейха, включая протекторат. Посему я приглашаю вас принять участие вместе со мной и другими лицами, список которых прилагается, в обсуждении, за которым последует завтрак, 9 декабря 1941 года в 12:00 в помещении Международной комиссии криминальной полиции, Берлин, Ам Гроссен Ваннзее, N_56/58". Документ второй. Фотокопия с фотокопии, местами почти неразборчивая, слова стерты, словно, надписи на древнем надгробье. Адресованная Гейдриху директива Германа Геринга от 31 июля 1941 года: "В дополнение к заданию, порученному вам 24 января 1939 года, которое было связано с наиболее приемлемым решением еврейского вопроса посредством эмиграции и эвакуации, сим возлагаю на вас ответственность за все необходимые организационные, технические и материальные приготовления к полному решению еврейского вопроса в германской сфере влияния в Европе. Там, где к этому имеют отношение другие государственные органы, они обязаны сотрудничать с вами. Прошу вас в ближайшее время представить мне всеобъемлющий план, включающий организационные, технические и материальные мероприятия, необходимые для окончательного решения еврейского вопроса, к чему мы стремимся". Документ третий. Список из четырнадцати персон, приглашенных Гейдрихом на совещание. Штукарт был третьим в списке, Булер шестым, Лютер, седьмым. Марш увидел еще пару знакомых имен. Он вырвал листок из записной книжки, написал на нем одиннадцать фамилий и подошел с ним к столу выдачи дел. Двое детективов ушли. Хранительницы не было видно. Он постучал по столу и крикнул: "Эй, где вы там!" За рядами шкафов послышался предательский звон стакана о бутылку. Так вот в чем ее секрет. Она, должно быть, забыла о его присутствии. В следующий миг она приковыляла на место. - Что у вас есть на этих одиннадцать человек? Он попытался вручить ей список. Она скрестила свои толстые ручищи на засаленном мундире. - Не более трех дел одновременна без особого разрешения. - Не ваше дело. - Нельзя. - Нельзя пить на работе, а от вас так в разит. Давайте-ка сюда дела. На каждого мужчину и каждую женщину заведен номер, под каждым номером - личное дело. На Вердершермаркт дела держали не на всех. Т