решении, а потом
переговорить со  Стивеном  Говардом, который посоветует,  к кому обратиться.
Однако  Алекс Милтон уже ждал его в  приемной Центра, и вид у него был самый
озабоченный.
     -- А, мистер Пендер!  -- воскликнул он,  вскакивая на ноги  и  бросаясь
навстречу крысолову. -- Мы не были уверены, что вы вернетесь в Центр сегодня
вечером. Решили, что сразу поедете с отчетом в компанию.
     -- Нет, я  хотел  прежде  переговорить  с  вами. Может, лучше  в  вашем
кабинете?
     --  Конечно.   Я   только  что   говорил   с   вашим   начальником   по
исследовательской  работе,  он просил  вас  ему  позвонить,  как  только  вы
придете. Пендер насмешливо поглядел на него.
     --  Он сказал,  это важно. -- Голос у  Милтона  был  какой-то странный.
Пендер заподозрил  неладное  еще прежде,  чем взял телефонную трубку. Набрав
номер компании, он попросил соединить его со Стивеном Говардом.
     -- Стивен? Это Лук.
     -- А, Лук. Привет. Что там в Эппинг-форест? Ты там всех взбаламутил.
     -- То есть?
     --  То  есть мне  только  что звонил старик  Торнтон  из  министерства.
Говорил,  что ты очень расстроил его  приятеля Уитни-Эванса. Он  управляющий
там, правильно?
     -- Черт бы его  побрал! Он хочет, чтоб все  было  шито-крыто. Не желает
никакой эвакуации.
     Надзиратель   выглядел   взволнованным    и   смущенным   одновременно.
Покрутившись бесцельно, он сел на стул.
     Голос Говарда на другом конце провода резко изменился.
     -- Эвакуация? Не слишком ли круто? Почему ты уверен, что  в лесу черные
крысы?
     Пендер  коротко рассказал ему, что видел сам, о чем узнал от  других, о
своих выводах. На несколько секунд воцарилось молчание.
     -- Извини, Лук, боюсь, этого недостаточно.
     -- Недостаточно? Ты шутишь.
     --  Нет, старик,  не  шучу. Слушай,  я  собираюсь сейчас  на совещание.
Торнтон со своим Уитни-Эвансом что-то  там назначили на девять часов. Сообщи
мне потом.
     -- Ладно, сообщу.
     Пендер физически ощущал, как  его  пригибает к  земле. Торнтон, конечно
же, уже  попросил  Говарда  приостановить  дело,  а он был личным секретарем
министра   сельского  хозяйства,   рыбоводства  и  продовольствия,  а  также
осуществлял  связь  между  компанией  и  правительством.  "Крысолов"  всегда
работал в  тесном контакте с министерством химических удобрений  и борьбы  с
вредителями, хотя это министерство было отчасти виновато в Нашествии и потом
подозревалось в укрывательстве  статистики по черным крысам, но тем не менее
они все теснее  и  теснее  сплачивались. Конечно, Говарду  не было  никакого
резона  идти  против  одного  из личных  секретарей,  который  наверняка был
"связями" Уитни-Эванса.
     --  Ты  меня  слушаешь.  Лук?  --  прервал  Говард  размышления  своего
сотрудника.
     -- Слушаю.
     -- Хорошо. Совещание будет в Центре. Кроме директора, я бы хотел видеть
ту  девушку,  которая  обнаружила  крыс,  и  главного  лесничего. Дагдейл из
Инспекции  безопасности  тоже  будет.  Не   расстраивайся,  Лук,  скоро  все
выяснится.
     -- Хорошо бы,  и  побыстрее.  Ты ведь помнишь, как ситуация  в  Лондоне
вышла из-под контроля.
     -- Конечно,  помню. Я  же был в самой  гуще событий. Однако теперь, мне
кажется, мы имеем дело с единичным случаем.
     -- Хотел бы я разделить твою уверенность.
     -- Не стоит больше говорить об этом сейчас.  --  Наигранное спокойствие
покинуло заведующего научной частью.
     -- Чтобы я не расстроил кого-нибудь еще?
     -- Нет. Потому что это совершенно секретно, -- отрезал Говард.
     -- Ребята из школы и их учительница видели крыс.
     --  Да,  но  я  так  понял,  будто их  убедили, что они  видели кого-то
Другого.
     -- Да? -- безразлично переспросил Пендер.
     -- Поговорим позже. Лук?
     --  Хорошо.  --  Пендер  положил  трубку  и  поймал  себя  на том,  что
заглядывает в глаза Милтону. -- Мне надо выпить.
     -- Жаль, не могу с вами, -- виновато улыбаясь, сказал Милтон.  -- Скоро
должна начаться лекция, и мне надо встречать нашего гостя.
     Пендер  кивнул и,  подавив  в  себе ярость,  вышел  из  кабинета.  Если
случится несчастье, пока  они  теряют время... И все же он  их понимал.  Это
гигантское  мероприятие --  выселить отсюда всех  людей, и оно,  несомненно,
посеет панику  если не в  зеленом поясе,  то  в близлежащих районах. Даже  в
Лондоне.  И  если   окажется,  что   тревога  ложная...  Он  постарался   не
додумывать... Девушка видела крыс,  а она, кажется, не из тех, кто поднимает
крик, не разобравшись.
     Он вернулся  в приемную  и увидел  там Дженни Хэнмер, разговаривавшую с
высоким  бородатым   мужчиной.  Она  заметила   его  и  улыбнулась.  Бородач
обернулся.
     --  Привет, Лук, --  окликнула  его Дженни.  -- Это Вик Уиттейкер,  наш
старший учитель.
     Пендер  кивнул. На его взгляд, учителю было под сорок,  и  его короткая
черная бородка уже наполовину поседела. Уиттейкер  не отрываясь  смотрел  на
крысолова.
     -- Я очень огорчен  тем, что Дженни  мне рассказала, мистер  Пендер, --
сказал он.
     -- Есть чем огорчаться, -- ответил  Пендер и повернулся к  девушке.  --
Сегодня будет совещание, Дженни. Начальники хотят, чтобы вы присутствовали.
     -- Разве они ничего не собираются предпринимать? -- спросила Дженни.
     -- На совещании они  решат, что делать.  Но  мы должны убедить  их, что
угроза существует на самом деле.
     -- Странно! Конечно...
     -- Я  понимаю. Я уже  прошел через  все  это.  Наверно, разумно навести
справки, прежде  чем вырабатывать  план действий.  Поскольку вы единственный
свидетель,  то  вы должны  убедить  их  в том, что  не  были перевозбуждены.
Остальные доказательства косвенные.
     --  Думаете, она  их убедит?  --  спросил  Уиттейкер.  Пендер  помолчал
немного.
     --  Сказать по правде, понятия не имею. Мое мнение -- они теряют время.
А сейчас все,  что я хочу, -- это  поесть и выпить  пива. Не хотите со мной,
Дженни?
     -- Хочу, -- сказала Дженни, и Пендер поймал недовольный взгляд старшего
учителя.
     -- А как насчет лекции? Вы не пойдете? -- спросил Уиттейкер.
     --  Не  думаю,  Вик,  чтобы  я  сегодня  была  в  состоянии  слушать  о
путешествии натуралиста в Иран и Персидский залив, -- ответила она. -- После
того, что я сегодня видела, мне надо выпить.
     -- До  свидания. -- И Уиттейкер  направился к аудиториям. Пендер сделал
вид, что не заметил этого обмена репликами.
     -- Итак,  -- с улыбкой попросил он, -- везите меня в бар. Они  миновали
большое  здание, примыкающее к  Центру, и повернули южнее, используя дальние
фары, потому что на лес уже спустилась темнота. Вся  дорога была в выбоинах,
и  Пендер  держался поближе к середине, выключая фары и удаляясь  к обочине,
когда навстречу выезжала машина. Он обратил внимание на то, что они проехали
мимо  высоких  кирпичных  стен,  скрывающих,  как  ему  показалось, довольно
большие владения. Свернув налево, он наконец увидел освещенные окна.
     --  Это дом  главного  лесничего, -- сказала  Дженни.  --  Таких  домов
немного, но они тут есть.
     -- А что это справа? -- спросил он, увидав непонятный знак.
     -- Центр изучения солнца.
     -- Он имеет к вам какое-нибудь отношение?
     -- Да нет. Иногда мы работаем вместе.
     Неожиданно  из-за облаков появилась серебряная  луна,  и  вся местность
стала видна  как на  ладони. Они проехали ферму, потом дорога резко свернула
вправо, и они оказались на крутом склоне.  Справа были дома, слева  конюшни.
Общественные  заведения располагались на вершине напротив нескольких зданий,
окруженных высоким проволочным заграждением.
     -- Что это? -- спросил Пендер.
     -- О,  это здания полиции.  Здесь тренировочный лагерь для курсантов. У
них еще есть стрельбище и собачья площадка.
     Пендер свернул  на стоянку возле бара и остановился. Когда они вышли на
ночной воздух, его пробрала дрожь.  На  пороге бара он оглянулся и  с высоты
обозрел  нежно-зеленые  поля,  спускающиеся  к  густому темному  лесу внизу.
Однако  то,  что он увидел на ровной  площадке возле  бара,  привело  его  в
шоковое состояние.
     -- Дженни, что это? Что это такое? Дженни проследила за его взглядом.
     -- Дома на колесах. Только без колес.
     -- Вы знаете, сколько здесь этих домов?
     --  Два участка. На  одном штук двадцать, и  на  другом -- тридцать или
сорок. Они разделены фермой. Второй находится в конце Хорнбим-лейн, но о нем
мало кто знает. Он как-то на отшибе. А здесь, думаю, двадцать домов.
     -- Боже  мой, --  вырвалось  у Пендера. -- Я и не знал, что здесь живет
так много  народу- Может, нас потом засмеют, но мне бы очень хотелось, чтобы
мы ошиблись с крысами.
     Пока он говорил, луна вновь спряталась за тучу, и он вдруг почувствовал
себя совершенно беззащитным.  Тогда он  взял Дженни  под  руку и  повел ее в
зовущее тепло бара.
        <i>Нападение</i>
     <i>Существо  задвигалось  на  постели  из  соломы  и  влажной земли,  хотя
двигаться  ему  было трудно из-за непомерной  толщины, да  и ноги  уже давно
отказывались  его держать. Другие тоже шевелились в темноте. То какой-нибудь
стон,  то   шорох  нарушали  тишину  в  темном  подземелье.  Никто  не  смел
приблизиться к существу, лежавшему в углу, боясь его ярости, зная, что будет
немедленно  разорван в  клочья. Причем  не самим существом, а тремя  черными
стражниками, всегда находившимися поблизости.</i>
     <i>Повсюду валялись кости, и изредка кто-нибудь в темноте хватал их и грыз
мощными  челюстями,  перетирая  в порошок.  В  ленивой атмосфере  подземелья
сгущалось  беспокойство, и существо в углу  хорошо  это  чувствовало. Из его
глотки  вырвался  булькающий  звук,  рядом раздался  такой же.  Все затихли,
прислушиваясь.</i>
     <i>Тучное существо металось на  соломе, а все остальные прижались к земле,
обернулась  серыми  булыжниками,  выставили  мясистые шеи,  исполняя  ритуал
самоуничижения.</i>
     <i>Существо было старое и не помнило, как попало в  это  место, как прошло
долгий  путь  по  подземным  туннелям,  сжимаясь  в  темноте  от страха, как
огромные   исполины  гремели  над   головой,  как  оно   созывало  остальных
пронзительным  визгом,  не  давало  им  разбегаться,  когда  они удирали  от
преследователей,  которые  беспощадно   уничтожали  их,  и  только  инстинкт
выживания  был им тогда  союзником. Они вышли из подвала и  уничтожили своих
спасителей, съели их прежде, чем отправились дальше.</i>
     <i>Унаследованное  знание  вело  их  под  землю,  хотя среди них  не  было
взрослого  зверя,  который бы  стал их  вожаком,  потому  что свою мать  они
сожрали,  еще когда  сидели  в  подвале. Существо подчинило  себе братьев  и
сестер с самых первых дней, хотя они были из  одного  помета,  но оно сильно
отличалось от  них. Они  были  темные, с черно-коричневой  шерстью.  Оно  --
совсем другое.</i>
     <i>Оно вело их по туннелям, давая им отдых, только когда они уже совсем не
могли  двигаться.  Два самых  слабых зверька поддержали их силы и  почти  не
сопротивлялись  перед  смертью.  А  они  все   шли,  затаиваясь  при  звуках
человеческой речи, уже зная, что люди -- их враги, которые охотятся на них и
уничтожают  их.  Свежий воздух больно  укусил их в  нос,  и они  попрятались
обратно. Однако  вожак смело шагнул дальше, и остальные последовали  за ним.
Над ними было ночное небо, и они старались держаться мест потемнее.</i>
     <i>Некоторые решили оставить безлюдные тропинки и уйти туда, где были дома
и бегала пища, но  вожак им  не позволил. Они  все  еще  не вышли за пределы
города,  значит,  опасность  грозила  им  каждое мгновение.  Весь  день  они
прятались  где-нибудь,  дрожа  от страха,  радуясь, если  им  удивлюсь найти
какое-нибудь  укрытие  под  землей.  А потом  приходила ночь, и с нею всегда
что-нибудь новое, еще неизведанное, и они были счастливы.</i>
     <i>Раньше  им   никогда  не  приходилось  видеть   высокую  траву,  и  они
наслаждались  мягким  ложем  и  убежищем  одновременно.  Она  просто  кишела
крошечными зверьками, которые еще не знали  страха и  очень  хотели играть и
веселиться. Однако вожак запрещал им это, он знал, что их окружают враги. Он
вел их дальше от железной дороги, от  туннелей, прорытых под городом, он вел
их  в лес, в  новый  мир,  где они смогут свободно дышать  и  сколько угодно
бегать. Он чувствовал, что и тут есть люди, но чем дальше они уходили в лес,
тем меньше там ощущалось присутствие людей.  Они пересекали твердые бетонные
ленты, не помня  себя от страха перед мчащимися чудовищами со сверкающими  в
ночи  глазами,  а  едва  начинался  рассвет, устраивались на отдых. Они  еще
боялись, но самое страшное, кажется, уже осталось позади.</i>
     <i>Звери скоро привыкли  к  новой  жизни, но глупее  не  стали.  Они  были
огромные  и  внушали ужас другим обитателям леса, и они размножались. Только
один,  внешне  отличавшийся от  других,  никак  не мог  успокоиться,  ибо не
чувствовал себя в безопасности. И ему чего-то  не хватало. На открытом месте
он ощущал незащищенность. Поэтому они двинулись дальше. Всегда ночью, всегда
сплоченной  стаей,  они  пробирались  в  высокой  траве  и прятались,  когда
всходило  солнце. Они забрались в самую лесную  глушь, и вожак нашел наконец
для себя место, где он мог не бояться врагов, где в вечной тьме мог спрятать
свое  не похожее на других тело.  Он нашел  идеальное логово.  Вожак был уже
стар. Он прожил дважды столько, сколько живут его сородичи, и он спаривался,
и у  него  было  потомство, похожее  на него.  Правда,  немногие  выжили,  а
выжившие были  слабы  и не могли защитить  себя. Тем не менее они повелевали
другими, которые  рождались  на свет черными.  Так они  жили вместе.  Черные
добывали еду и приносили ее в логово для вожака и его детей.</i>
     <i>Сам  вожак  никогда  больше не покидал логова, он  слишком  ожирел  для
этого.  Но  он  еще  правил  своими  сородичами, хотя чувствовал нарастающую
напряженность. Стаей  овладевало беспокойство, и  черные и такие  же, как он
сам, жаждали чего-то,  а чего -- сами не понимали. Их было уже очень  много,
но несколько лет  им  удавалось оставаться незамеченными. Унаследованный ими
от предков страх удерживал их в лесу подальше от людских глаз. Однако похоже
было  на  то, что сила,  помноженная  на количество, придавала им храбрости,
которой они не обладали прежде. А жажда усиливалась с  каждым днем, и лесные
звери, которых они убивали, не в силах были утолить ее.</i>
     <i>Существо, лежавшее в углу, хорошо знало, что это  за жажда,  потому что
именно оно  внушило  ее  остальным.  Оно  мечтало о  том,  что  ему  удалось
попробовать однажды много лет назад.</i>
     <i>Две головы  качались в темноте из  стороны  в сторону, и  липкая  слюна
текла из их ртов, когда существо вспоминало вкус человеческого мяса.</i>
        <i>Глава 6</i>
     -- Алан, давай лучше останемся в машине. Там холодно.
     Женщина поплотнее закуталась в пальто и удобнее устроилась на сиденье.
     -- Идем, Бэбс, не так уж там холодно. Я тебя согрею.
     Мужчина обернулся к ней, обнял и прижал к себе.
     -- У меня уже мурашки, -- пожаловалась женщина.
     -- Мы остановились возле самой дороги. Сплошные машины.
     -- Ну отъедем немного подальше. Алан с трудом скрыл раздражение.
     -- Дорогая, это невозможно. Мы застрянем в грязи. К тому же я ничего не
вижу и вполне могу въехать в дерево.
     Женщина  вздохнула, покоряясь. Что  толку спорить? Алан всегда  в конце
концов добивается своего. И, надо признаться, ей это обычно нравилось.
     Алан Мартин занимался продажей недвижимости в Лаутоне, а Бэбс -- миссис
Ньюэлл -- служила у  него секретаршей. В свои двадцать девять лет он  был на
подъеме  и весь устремлен  в будущее, она же в тридцать  пять уже перевалила
свою  вершину  и  мало думала о  будущем.  Пятнадцать  лет  замужества и два
сына-подростка почти заглушили  в ней всякие  желания. Ее жизнь протекала по
заданному руслу, и случавшиеся  неожиданные повороты ничего в ней не меняли.
Наверное, ей нужно было бы  радоваться. У  нее хороший, правда,  скучноватый
муж,  и  сыновья  растут  замечательные,  хотя  немножко   слишком   шумные.
Замечательный  дом,  может, немножко  маленький, но прелестный. И  телевизор
есть  цветной.  И  даже  собака  на удивление послушная.  Иногда ей  кричать
хотелось от всей этой красоты. Ее Рег солидный, что называется "соль земли",
ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК, он не ходит  по дому в ковровых  шлепанцах, не курит трубку
-- он не из тех. Зато он крутит самокрутки, чтобы сэкономить на сигаретах, и
держит  кроликов  на  заднем дворе, и каждые воскресенье  и  среду принимает
ванну. Он всегда находит время помочь мальчикам с уроками или ответить на их
вопросы,  вечером  выводит на  прогулку собаку, даже  под  проливным дождем,
всегда  предлагает  вымыть посуду,  даже если она предпочитает  это  сделать
сама, и  всегда оставляет грязные туфли за  дверью. Он ни  разу не поднял на
нее руку, ни разу не пропустил субботнее утро, когда они занимались любовью,
ни  разу  не  попросил  ее  попробовать что-нибудь  новенькое,  ни  разу  не
воспользовался никакими мерами предосторожности, кроме как  излить сперму ей
на живот, и ни разу она не смогла поймать его мастурбирующим.
     Ах, Рег, ну почему ты такой скучный в постели?
     Алан грубо, жадно впился губами в ее губы.  Он был плохой, эгоистичный,
но он возбуждал ее. Бэбс давно уже поняла, что ее привлекает его непохожесть
на надежного  Рега.  Он,  конечно  же,  дрянь  и  только использует  ее  для
удовлетворения  своей  похоти.  Но  с  этим все  в  порядке,  она  тоже  его
использует.
     Ей  в  голову  не  приходило бросить мужа и  мальчиков,  потому что она
любила их. Но  она женщина, и ей нужно еще  что-то, кроме уюта.  У Рега есть
его кролики, у нее -- вот это.
     Бэбс, родив мальчишек, никогда не оставляла  мысли вернуться на работу,
где она могла бы встречаться с малознакомыми людьми, которые были ей гораздо
интереснее, чем соседи и родственники. Домашняя  работа была ей  скучна, она
изматывала ее и не сулила ничего нового, поэтому дом  постепенно перестал ее
стимулировать.  Однако  на работу она пошла  скорее по необходимости, потому
что заработок Рега становился  все  меньше и меньше от недели к неделе, и ее
судьбой  распорядилась инфляция. Рег  работал контролером  в одной рекламной
фирме,  и  за его  спиной не  было  профсоюза, который бы  гарантировал  ему
увеличение заработка хотя бы в  соответствии с  растущими  ценами, так  что,
периодически  накачиваемый  Бэбс, он  согласился, чтобы  она вновь  пошла на
работу.  Мальчики уже выросли  и меньше нуждались в ней, с этой стороны тоже
не было проблем, а Рег был достаточно чувствительным, чтобы  понять, как его
жене надоело сидеть дома.
     -- Пойдем, дорогая, давно мы уже  не  проделывали это  на воле. -- Алан
сквозь теплое пальто  потискал  ее полные груди. -- У меня в  багажнике есть
плед, ты не промокнешь.
     Бэбс уже почувствовала возбуждение, кровь быстрее побежала по ее жилам.
     --  А что, если мы  на кого-нибудь наткнемся? --  спросила она, но в ее
голосе уже нетрудно было распознать страстные нотки.
     -- Бэбс, не глупи. Кто это будет бродить ночью по лесу?
     --  Сегодня  мне  нельзя  задерживаться.  Он  посмотрел  на  светящийся
циферблат.
     -- Сейчас без десяти восемь. Когда ты обещала быть?
     -- В  половине.  Я сказала Регу,  что мы  будем сидеть над  конторскими
книгами. Он обещал сам накормить мальчиков.
     -- Добрый старина  Рег, -- сказал Алан  и,  ни  о чем больше не  думая,
ухватил губами ухо Бэбс, хотя все-таки он не удержался и беззвучно произнес:
"Ну и кретин".
     Груди Бэбс поднимались  и опускались, словно ее  накачивали воздухом, и
она плотно сжала  колени, чувствуя,  как повлажнело  у нее между ног.  "Алан
замечательный любовник, -- подумала она, -- и такой бескорыстный". И  -- она
уже дрожала от наслаждения --  такой требовательный. Интересно,  такой же он
требовательный со своей молодой женой?
     -- Ну, идем, Алан, -- сказала  она,  и в голосе у нее звучал призыв. --
Только найди местечко поукромнее.
     Он вылез из своего желтовато-коричневого "капри" и полез в  багажник за
пледом. Бэбс тоже вышла из машины, закрыла  дверь и проверила замок. К своей
машине  Алан относился очень серьезно. Она  огляделась.  Прохладный вечерний
воздух  остудил  ее  пыл,  и  ей  подумалось, что  в  свете луны лес кажется
сказочным.
     -- Ну же, Бэбс?
     Алан уже был рядом, и по его дыханию она поняла, что он хочет  ее.  Ему
нравилось  экспериментировать,  нравилось  все  время  пробовать  что-нибудь
новое.  За семь  месяцев, что  она  знала его,  из  них  шесть  близко, они,
наверное,  изучили все возможные  позиции. И хотя она была старше  его,  все
равно  вела  себя  как девчонка,  жаждущая все  узнать и все попробовать.  В
обеденный перерыв в конторе, когда все уходили, а она и Алан делали вид, что
у  них много работы, они забирались в чулан, где хранились  папки со старыми
делами, и занимались любовью на полу, опираясь на них или подкладывая их под
себя. Он бил ее по заду ремнем, использовал задний проход вместо  влагалища,
кусал  ее груди, пока  она  не  начинала  стонать  от боли, вливал ей в  рот
столько спермы, что она захлебывалась ею. Она садилась ему на лицо, и он пил
ее; перетягивала ему член  его собственным галстуком и дергала за него,  так
что он, крича от боли, прыгал  по комнате; она  садилась на него, скакала на
нем, терзала его, мазала его кремом  для лица и делала с ним что хотела. Ему
все нравилось. И ей тоже.
     Несколько раз им удалось  сбежать вдвоем -- для Рега это были служебные
дела, для  коллег, которых  обмануть  было труднее, совпавшие выходные  дни,
удивительно,   удивительно  одновременный,  к  примеру,  грипп,   --  и  они
использовали это время на полную катушку, почти не выходя из отелей, которые
первыми попадались им  по  дороге.  Они  были и мазохистами  и садистами, но
только к обоюдному удовольствию и не переходя грань любительства, потому что
настоящее мучительство им обоим было не  по  вкусу. Меняться при выключенном
свете нижним бельем было приятно. Но  через некоторое время,  когда фантазия
истощалась,  и  ничего  нового  больше  не  хотелось, оба  понимали,  что  в
нормальном сексе куда больше удовольствия. Все зависело только от места, где
можно было бы  им заняться. Они не заглядывали в будущее, не строили планов,
потому  что  их  радость была сиюминутной,  она  не  распространялась ни  на
завтра, ни  на послезавтра. Они не любили друг друга, но любили  то, чем они
занимались вместе, а когда это пройдет, то ничего не останется.
     Луна скрылась, и они неожиданно оказались в полной темноте.
     -- Алан, мне это не нравится, -- беспокойно произнесла Бэбс.
     -- Она сейчас  выйдет, не бойся. Иди ко мне, я тебя обниму. Он  привлек
ее к себе и прижался  к ней всем телом, тем не менее  пристально вглядываясь
во тьму за ее спиной. Ему самому не очень нравилось все это, и он вздохнул с
облегчением, когда луна показалась вновь.
     Он взял Бэбс за руку и повел дальше от дороги, поднимая перед ней ветки
и придерживая на плече плед.
     -- Не надо дальше, -- попросила Бэбс.
     --  Еще  немного. Вот здесь хорошо, и никто нас  не увидит. С дороги уж
точно.
     Они  замерли, услыхав  вдруг, будто  кто-то  торопливо пробежал  совсем
рядом.
     -- Что это? -- прошептала Бэбс.
     Алан несколько мгновений постоял, прислушиваясь, но все было тихо.
     -- Зверек какой-нибудь. Наверно, мы его потревожили.
     Он двинулся дальше, и Бэбс покорно последовала за ним.
     --  Вот  здесь хорошо, -- сказал он, увлекая ее  в низинку и удивляясь,
почему это он заговорил шепотом.
     Он  походил по траве на случай, если там притаилась какая-нибудь лесная
живность, и аккуратно расстелил плед.
     --  Так  хорошо, детка?  --  спросил  он,  и  его  лицо  показалось  ей
мертвенно-бледным в лунном свете.
     -- Не знаю,  Алан, -- ответила она, но он-то знал, что она хочет его не
меньше, чем он ее.
     Когда Алан уложил ее на плед и принялся расстегивать на ней пальто, она
забыла  обо  всем на свете.  Полноватое тело Бэбс  было  приятно упругим  на
ощупь, нигде ничего  не провисало, все было именно таким,  чтобы  возбуждать
желание Алана, который, увидев открывшиеся ему в лунном свете груди и живот,
совсем потерял голову. Он поцеловал ее в шею, потом принялся целовать груди,
грозившие разорвать шелковый лифчик, провел языком  по животу, отчего все ее
тело напряглось в ожидании.
     Хотя она дрожала от холода, он придавал  нечто до сих пор  неизведанное
ее ощущениям. Снаружи она как  бы застыла, внутри же бушевала огненная лава.
Она видела звезды, и ей казалось, что они тоже смотрят на них, и в этом было
что-то   волнующее.   Покрывшись   гусиной   кожей,    она   вновь    обрела
чувствительность и теперь трепетала,  отзываясь на каждое его прикосновение.
Он снял с нее пальто и принялся стягивать блузку.
     -- Нет, Алан, -- воспротивилась она. -- Слишком холодно.
     Он закрыл ей рот поцелуем и, не обращая  никакого внимания на ее слова,
снял  блузку. Он смотрел сверху на  ее белые обнаженные  плечи, на  ее лицо,
которое  она не  отворачивала от него, одновременно  истомленное страстью  и
невинное, и почти любил ее. Почти и  только одно мгновение. Но он уже не мог
совладать с желанием. Подсунув  под нее  руку, он  расстегнул лифчик и  снял
его, аккуратно спустив бретельки с рук. Потом он уложил ее на плед и занялся
юбкой. Пришлось немного повозиться, когда  он стаскивал  ее с  бедер, зато с
ног она соскользнула легче легкого. Потом колготки. Туфли. С трусиками он не
стал  торопиться,  сначала  его рука погладила тонкую материю,  отчего  Бэбс
судорожно дернулась  и  схватила его руку,  чтобы он  нашел то  единственное
место и его пальцы сделали свое дело.  Но  он отодвинулся  от нее, зная, что
она уже не владеет собой и может все испортить.
     Когда он  встал на  ноги  и  поглядел  на  нее  сверху  вниз,  ее  тело
показалось ему  изваянным  из белого мрамора,  из нежного, жаждущего принять
его мрамора.  Он ухватился за ее трусики с обоих боков и потянул их вниз  по
ее бедрам, коленям, щиколоткам. Она аккуратно положила их возле себя и опять
легла, слегка раздвинув ноги, так что черный треугольник  резко выделялся на
бледной коже.
     Алан быстро  сбросил с  себя  все и не стал ничего  собирать, зная, что
потом он пожалеет об этом, когда  будет ползать в темноте, отыскивая рубашку
и брюки и чертыхаясь от холода. Но это потом, а сейчас это не имело никакого
значения.  Все, что его волновало сейчас,  -- это прекрасное страстное тело,
раскинувшееся  у его ног.  Он встал  на колени,  потом  лег,  вжался  в нее,
скользя и выскальзывая, идя напролом и беря лаской.
     Она  обхватила ногами его бедра, потом подняла ноги  на плечи, опустила
на  ягодицы, прижала его к себе, впилась пальцами в его тело. Подняв колени,
она уперлась пятками ему в зад, стараясь прижать его к себе еще теснее.
     Он  целовал ее сосок, потом с  силой втянул его в себя, отчего он  стал
твердым и багровым.  Губами он искал ее губы, а рукой грубо утешал покинутую
грудь.  То и  дело  она тихо  стонала  от наслаждения, он же сдерживался, не
желая шуметь  и  привлекать внимание людей,  если они были в лесу. Но чем их
ласки становились более бурными, тем громче они выражали свой восторг.
     Бэбс потянулась  к  нему, желая ощутить  его внутри  себя,  не  в силах
больше  продолжать предварительные  игры. Она коснулась его пениса, услышала
его стон  и потянула  его  к себе, широко  раскинув ноги, так  что  ее пятки
оказались  на голой  земле.  Он дернулся,  ощутив ее губы и влагалище, и  не
пошел дальше, мучая ее такими легкими касаниями.
     --  Алан, пожалуйста, -- попросила она, и  он улыбался ей в темноте,  а
она улыбалась  ему, изо всех сил стремясь  заполучить  его внутрь и в то  же
время  наслаждаясь  затянувшейся игрой. Обдумав  все, он высвободил  член  и
услышал,  как  возглас  разочарования сменился радостным возгласом, когда он
просунул голову между  ее ног и его язык ощутил ее влажное долгое влагалище.
Приподняв  зад с пледа,  она неистово крутилась всем  телом, и ему надо было
крепко  держать  ее, чтобы она не ускользнула  от него.  Она тянулась к  его
дразнящим губам и языку, и  ему  пришлось подтянуть колени, чтобы поддержать
ее. Он положил одну ее ногу на плечо,  потом другую на другое плечо, и она с
силой  сомкнула их вокруг его головы, так что он даже испугался за свои уши.
Ему  было  трудно  дышать,  но  она  не  ослабляла хватки,  руками и  ногами
прижимала  его  к  себе все  теснее и теснее,  упираясь в  землю  плечами  и
головой.
     Алану  показалось,  что  он  сейчас  задохнется,  и  он  чуть  было  не
запаниковал,   как   вдруг  ощутил,  что  ее  тело  напряглось  в  последних
пароксизмах  перед  оргазмом.  Она  нашла  рукой  его   член,  стоявший   от
возбуждения,  и  подбодрила Алана на  последнее усилие,  так что он, сколько
мог, вытянул язык и даже  испугался, как бы  не порвать сухожилие, а ее рука
дарила ему наслаждение, которое смешивалось с болью в голове и легких,  хотя
эта боль  каким-то образом  стала доставлять ему наслаждение, и  наслаждение
снимало боль.
     Теперь она уже  не могла сдержать крики, да и  не заботилась об этом, у
Алана же были закрыты уши, и он ничего не слышал. Он выплеснул сперму ей  на
спину, и  они бились в конвульсиях своего наслаждения, а  их тела составляли
причудливую  скульптурную  композицию,  трепетавшую  в  лунном  свете.   Так
продолжалось несколько секунд, а потом они медленно опустились на плед. Едва
переводя  дыхание, они  ждали,  когда  их сердца перестанут  бешено  биться,
прежде чем снова слиться в едином порыве.
     Алан накинул  на них ее пальто, и они прижались друг к другу, еще храня
обретенное тепло, но уже чувствуя, как подбирается к ним холод.
     -- Алан, Алан. Спасибо, -- сказала Бэбс, когда немножко успокоилась. --
Это было прекрасно.
     Алан только  хмыкнул и пробормотал что-то нечленораздельное, потому что
лежал,  уткнувшись  в  ее  грудь под пальто. Он  чувствовал себя  совершенно
опустошенным, к тому же у него очень болели губы.
     Бэбс, нырнув под пальто, приблизила свою голову к его.
     -- Разве это не было прекрасно?
     Алан вытянул  ноги, но трава обожгла его холодом,  и  он опять подтянул
колени.
     -- Да, Бэбс, великолепно.
     Однако, пресытившись и начиная замерзать, он вдруг вспомнил о доме и  о
том, что обещал Марджи не очень задерживаться.
     Бэбс подняла голову и поцеловала его в щеку, потом повернулась на спину
и раскинулась  на  пледе, блаженно улыбаясь. Ей все  еще было жарко, и  даже
голым  ногам  не  мешал  осенний холод.  Что-то коснулось ее  ступни,  и она
подвинула ее поближе к другой.
     --  Милый, -- спросила она,  не отрывая  глаз от облака, находящего  на
луну, -- ты  когда-нибудь  думал, почему это  так  хорошо?.. У  нас,  я хочу
сказать.
     Она приподняла край пальто и глядела на него в ожидании ответа.
     -- Нет, Бэбс.
     Она опять посмотрела на небо.
     -- С Регом никогда так не было, даже когда мы только поженились. Из-под
пальто появилась макушка Алана, словно он примеривался к  холоду, прежде чем
вылезти совсем.
     --  Наверно,  мы физически подходим друг другу, --  сказал  он.  -- Так
бывает. Одни физически, другие духовно. Мы с тобой физически.
     -- Да нет, не только.
     Бэбс почувствовала легкий укол обиды.
     -- Ну конечно,  не только, Бэбс, -- поспешно согласился он.  --  Просто
некоторые люди более, ну, как сказать, энергичны,  что  ли, чем  другие. Но,
мне кажется, мы и думаем одинаково. Ведь мы понимаем друг друга.
     Но сам он в это время раздумывал над тем,  как бы ему так посмотреть на
часы, чтобы она не заметила.
     Бэбс начала замерзать и сунула руки под  пальто. Зачем обманывать себя?
Алану нужно  от нее только одно, и ей нужно от него только одно.  Секс  тоже
как-то   зависит  от  мозга,  поэтому  они   сходятся   в   мыслях.  И   она
забеспокоилась, накормил ли Рег мальчиков или еще нет.
     Что-то опять коснулось ее ноги, но на сей раз она уже не была в прежнем
размягченном состоянии и испугалась. А вдруг это не  лист  и не трава, вдруг
это какой-нибудь зверь?
     -- Алан! -- вскрикнула она и  села на пледе,  открыв полные  груди. Еще
через  мгновение  она ощутила  боль и, взвизгнув, подняла  ногу,  ощупала ее
рукой и завизжала опять, только уже  громче, потому  что поняла, что от двух
пальцев остались только окровавленные обрубки.
     Испуганный ее визгом, Алан вскочил на ноги и огляделся, пытаясь понять,
что так напугало ее.
     -- Бэбс,  что с тобой? --  Он  обнял ее  и попытался  успокоить. -- Что
случилось? <i>Ну скажи же! --</i> Он сорвался на крик.
     -- Нога! Кто-то откусил пальцы! -- прохрипела Бэбс.
     -- Господи! Это ничего, Бэбс. Успокойся. Дай мне поглядеть.
     Но  у  него  уже  не  было  времени.  Возбужденная  кровью  крыса вновь
бросилась  на  ногу  Бэбс и  глубоко  вонзила  в  нее  зубы,  прокусив руку,
прикрывавшую обрубки. Алан отскочил в сторону, увидав черного  зверя, еще не
поняв, кто  это может быть, но из-за его размеров  приняв  его за одичавшего
пса. Неожиданно из-за тучи выглянула луна, и его охватил ужас, потому что он
узнал зверя. Вытянутая  острая  морда,  длинное гладкое туловище,  опущенный
зад, словно деревянный хвост, -- ЧЕРНАЯ КРЫСА!
     Визги  Бэбс вывели  его из  столбняка,  он  схватил крысу  за  горло  и
попытался оттащить ее. Но тут Бэбс завизжала еще громче от нестерпимой боли,
а Алан упал на спину, не выпуская вырывающегося у него из рук зверя, который
не  замедлил повернуть морду  и впиться Алану в  бедро. Он  вгрызался в  его
плоть и пил  кровь,  фонтаном хлеставшую из порванной артерии. Зверь чуть не
захлебнулся. Он отвернул морду, а кровь лилась, не переставая и заглушая все
другие запахи.
     -- Нет, нет, нет! -- кричал Алан, хотя ему было хорошо известно, к чему
приводят такие раны. Он сжал  ногу руками, стараясь остановить кровь, но она
прорывалась сквозь пальцы  и брызгала ему  в лицо. Корчившаяся между его ног
крыса  изрыгнула  из себя  его кровь  и бросилась  ему  на  грудь, до костей
впиваясь в нее  когтями. Не выдержав,  Алан упал  на спину,  и  крыса начала
подбираться к его горлу. За ней другие, более робкие, повылезали из укрытия,
все еще опасаясь человека, страх  к которому переняли от  предков, понемногу
смелея и возбуждаясь от сладкого запаха крови, стоявшего  в  воздухе. Сквозь
слезы  Бэбс  видела приближающиеся черные тени.  Она уже  все  поняла, и  ей
только хотелось  помочь Алану, но она боялась пошевелиться. Потом она решила
бежать и не могла сдвинуться с места от страха. Все, на что ее  хватило, это
залезть под пальто, подтянуть ноги к  груди и как можно плотнее закутаться в
него. Боль в ноге и страх были непереносимы. Она стала молиться, но мозг уже
отказывался служить ей, и она все повторяла: пусть они уйдут, пусть исчезнут
во тьме, пусть вернутся  в ад, из  которого пришли.  Стоны  Алана мешали  ей
поверить в лучшее. А когда с нее потянули пальто и  она ощутила боль укусов,
то поняла  окончательно: крысы не оставят их, пока не  разорвут  на кусочки.
Когда же она стала терять сознание, то, корчась в агонии, увидела вдруг Рега
и  мальчиков  за  обеденным столом, и  Кевин.  младший, сказал: "Папа,  мама
умерла... Мама умерла... мама умерла..."

     Наступила полночь, и уже около часа из палатки не было слышно ни звука.
Как брезентовый  часовой, она стояла  одиноко у  самого края  огромного поля
возле леса. Покрытая  изморозью  снаружи,  она  была  окружена  заледеневшей
травой, но внутри  было чисто  и  тепло, мальчишеские тела  работали не хуже
центрального отопления.  Слабый свет ночника на полу обозначил центр, вокруг
которого в огромных мешках спали семеро  мальчишек и их  воспитатель, больше
всего боявшиеся, что холодный рассвет заставит их вылезти из теплых коконов.
     Между  воспитателем   Гордоном   Бэдли  и  ближайшим   мальчишкой  было
расстояние  не  меньше фута. Эта  разделительная полоса была как  бы стеной,
ограждающей  его авторитет.  Гордон считал, что  такие  абстрактные  символы
чрезвычайно важны.
     Все мальчики, от двенадцати до пятнадцати лет, были из сиротского  дома
Барнардо в Вудфорде, а сюда приехали на  неделю "выживания", хотя ни о каком
выживании речи не шло, ибо ближайший магазин был не дальше чем в двух милях,
а  львы, тигры  и  крокодилы никогда  не водились  в  здешнем  лесу. Младшие
мальчики тем не менее верили, что тут еще остались медведи. Больше тут никто
не жил, потому что эта земля была не государственная, а принадлежала некоему
лорду --  мальчики вечно забывали его  имя, -- который позволил Вудфордскому
сиротскому дому занять дальний участок под лагерь. Но так как сам он не  жил
в своем поместье,  а сдавал землю в аренду фермерам, то для мальчиков он был
фигурой мифической, не менее далекой и недоступной, чем сам Господь Бог.
     Гордон Бэдли жил в  этом  сиротском доме с малолетства, и  все видели в
нем великолепный  пример честности и порядочности, взращенный  в  сиротстве.
Три  года  жизни  на  воле, где он работал  в  магазине сначала на подсобных
работах, а  потом помощником разделывателя мороженых туш, оказались для него
достаточными, и он вернулся  в свой  дом,  плюнув на карьеру, потому что ему
захотелось помочь  таким  же, как  он сам, невезучим детям.  В  приюте очень
обрадовались  его  возвращению,  хотя  они  редко  принимали  обратно  своих
воспитанников,  но Гордон  всегда считался исключительным  ребенком.  У него
были  хорошие  манеры, тихий голос,  он много  работал и никому не доставлял
хлопот  своими  эмоциями,  короче  говоря,  он  был мальчиком, про  которого
воспитатели могли сказать: "Вот видите, все же мы не зря  работаем. Пусть мы
не можем дать им настоящую родительскую любовь, но мы можем вырастить вполне
рассудительных людей".
     Надо сказать,  что  другие  мальчики  вовсе не  считали  его  таким  уж
добреньким, на него смотрели как на "крепкий орешек". Он был доброжелателен,
но непоколебим, мог быть грубым, но не недобрым, смешливым, когда ему самому
хотелось, и  серьезным,  когда этого хотелось другим. Он  не  искал повода к
ссорам, не лелеял обид, казалось, он любит всех и все любят его. В общем, он
считался  идеальным  воспитанником  доктора  Барнардо.  А  через  три  года,
проведенных на воле, он понял, что больше ему ничего не надо.
     Воля напугала его. Мир был слишком большой и агрессивный. Слишком много
чужих людей.  На улице он всегда передвигался бегом, словно вышел раздетым и
хотел  как можно быстрее  убраться с глаз  долой. Для сирот это нормально, и
многие постепенно преодолевают свою отчужденность. Гордон не смог. Он скучал
по приюту  и по ощущению безопасности и  защищенности, которое он давал ему.
Он привык чувствовать себя естественно  в  доме,  где  все были дружелюбны и
близки друг к другу, и, может быть, из-за этой близости он ощущал себя таким
ненужным  в большом  мире.  Его  везде  хорошо принимали,  и  он  с  должной
благодарностью отвечал на гостеприимство, но чем больше времени он  проводил
в гостях, тем лучше понимал, чего был лишен сам, но он не возмущался, просто
он был другим.
     Девушки тоже были проблемой. Его тянуло  к ним, и некоторые из тех. что
работали с ним вместе в супермаркете,  готовы были ответить ему взаимностью,
но он не мог преодолеть барьер,  который все время ощущал между собой и ими,
как  будто  он  не жил  среди  людей, а  наблюдал за  ними  через  невидимую
стеклянную стену. Может, со временем это прошло бы, но его одиночество стало
непереносимым.  В  доме он что-то значил, вне его  -- не значил ничего. И он
вернулся, обратив свое поражение  в победу. Этот дом был его домом, и именно
здесь он хотел жить.
     Гордон повернулся  во сне, мигнул, потом широко открыл глаза. Несколько
мгновений он глядел  на покатую  стену палатки, еще  весь во  власти  сонных
видений.  Тусклый  свет окрашивал  все в  мрачный зеленый цвет.  Он  оглядел
палатку, не проснулся ли кто. Прислушался,  не шепчутся ли,  не плачут ли во
сне, не дрожат ли в хорошо подогнанных спальных мешках,  нет,  похрапывают и
вздыхают, как обычно. Гордон успокоился. Но почему же он проснулся?
     Спать ему расхотелось.
     Вдруг  ему  послышалось  какое-то  царапанье,  и  он  повернул  голову.
Царапанье прекратилось. Он затаил дыхание.
     Кто-то бился в  брезентовый полог палатки,  совсем низко,  возле  самой
земли, возле его  ног, потом двинулся в сторону его головы. Гордон осторожно
отполз подальше,  и тот,  кто  был снаружи, тотчас замер, словно  ощущал его
присутствие  и  знал, что он делает.  Гордон с  трудом сдержался,  чтобы  не
закричать и не сбежать на  середину. "Нельзя пугать маленьких", -- сказал он
себе. Если  это лиса или какой-нибудь другой  любопытный зверек, они никогда
не прогрызут брезент.  Он медленно расстегнул "молнию" на мешке и высвободил
руки.
     Зверь  двинулся дальше, и Гордон определил, что в  нем  не  меньше двух
футов. Лиса! Или барсук? Все равно он не очень высокий. Или, может, крадется
на животе? А если это собака? Зверь опять остановился и еще больше оттопырил
брезентовую стену. Гордон отдернул голову, но все равно между ними был всего
один  фут, и у Гордона появилось жуткое  чувство, что существо по ту сторону
видит сквозь брезент и знает,  как он его боится. Гордон пошарил вокруг себя
в  поисках фонарика,  с  которым никогда не расставался  в походе.  Мальчик,
спавший  поблизости, беспокойно зашевелился,  когда Гордон нечаянно коснулся
его  спального  мешка. Вскоре  он все-таки  наткнулся на металлическую ручку
фонаря. Отползая от  стенки.  Гордон  сам толкнул его ближе  к  мальчику, но
теперь  он  крепко  зажал его  в  руке.  И  вновь похолодел,  услышав  тихое
царапанье.
     Подавив в себе крик, он ударил фонарем по тому месту в  стенке, которое
опять начало выпячиваться, и зверь отскочил от  палатки. Ему показалось, что
он услышал пронзительный визг, когда ударил, но не был в этом уверен. Вполне
возможно, этот визг прозвучал в его голове.
     Гордон  включил   фонарь  и  держал  его,   загораживая   от  остальных
собственным телом, пристально  вглядываясь  в  желтый  блестящий  круг перед
собой. Он опять забрался в спальный мешок, но не выключил фонарь, размышляя,
сможет ли зверь прогрызть  брезент. Пока еще он был цел. Да нет, лисе тут не
справиться.  Он  понемногу  расслабился, задышал  спокойнее и уже  потянулся
большим пальцем выключить фонарь, как что-то тяжелое обрушилось на стенку, и
она выпятилась прямо в середине освещенного круга.
     Царапанье    возобновилось   с    новой    силой,    и    Гордон,   как
загипнотизированный,  смотрел:  сначала  он увидел маленькую дырочку,  в нее
просунулся  большой загнутый  коготь, прорвал брезент до  земли и  исчез,  а
вместо  него  появились крошечные скребущиеся выпуклости  по  обеим сторонам
дыры. Гордон не удержался от крика, когда увидал две когтистые лапы, рвавшие
брезент  в клочки прямо  перед его лицом.  Черное блестящее туловище  влезло
внутрь  и  бросилось  на открытое  лицо  Гордона, впилось ему  в подбородок,
толкнуло сильно,  и они вместе покатились на ничего не понимавших мальчишек,
к тому же совершенно беспомощных в своих спальных мешках.
     Они закричали от страха, еще не видя, что случилось с  их воспитателем.
Фонарь  остался  в мешке, где  светил без пользы для детей,  а ночника  было
совсем недостаточно, чтобы разобраться в непонятной свалке. Мальчик, который
спал рядом  с Гордоном, высвободил  руку и,  взяв  фонарь,  направил  его на
кричащего человека, но никто из мальчиков все  равно не понял,  кто  терзает
окровавленное лицо воспитателя. Другой мальчик, что лежал возле стенки, тоже
закричал, увидав, как  что-то черное вползает в дыру в брезенте, и мальчик с
фонарем направил свет в ту сторону.
     Гордон захлебывался собственной кровью, но как он ни  старался оторвать
от себя зверя, тот все сильнее  вгрызался в него. Он сомкнул  челюсти на его
подбородке, и развести их у Гордона не хватало мочи.  Он  знал, что  зверь в
силах  убить его,  но  то, что он  увидел, заставило  его  действовать почти
автоматически, словно он  опять видел жизнь через стекло окна. Но на сей раз
он был внутри, в гуще  жизни, а враги, черные звери, разбивали стекло, чтобы
добраться до этой жизни. Он знал, что должен остановить их.
     Он едва не  терял сознание от боли, но  это не имело значения, когда он
старался  докатиться до  дыры, таща  за собой  зверя. У него трещали  кости,
кровь заливала горло,  мешала дышать, но мысли у него были ясные, словно все
это происходило не с ним. ОСТАНОВИ ИХ, ЗАКРОЙ ДЫРУ СВОИМ ТЕЛОМ.
     Все-таки он добрался до цели, закрыл спиной дыру, стал у них на дороге.
Он знал, что они терзают его спину, вгрызаются в нее зубами,  рвут в клочья.
<i>Он</i> знал, что зверь, вцепившийся в него, сам поймал  себя в ловушку, хотя пил
и пил  кровь, иссушая его тело. Он не знал только, что другие звери окружили
палатку, и  царапающие звуки мешались с  криками мальчишек, а  на палатке то
тут, то там появлялись новые дыры.

     Наступил рассвет,  и солнце, прорываясь сквозь туман, золотило верхушки
деревьев. Ничего необычного не было в том, что преподобный Джонатан  Мэттьюз
шел от своего дома в церковь в столь ранний час, ибо в последние годы сон не
играл сколько-нибудь значительной  роли в  его  жизни.  Первые  лучи солнца,
прихотливо  разрисовав стену в его  спальне,  словно  приветствовали  его, и
приближающийся день приносил с собой отдых от ночного одиночества. За восемь
лет, прошедшие после безвременной  кончины жены, викарий не  нашел никого, с
кем бы он мог быть откровенным, кто бы утешил его  в его печалях.  Частенько
он  подумывал  поговорить  о своих сомнениях  с  епископом,  обсудить с  ним
духовно ослабляющий  его страх  смерти, но в конце концов  решил бороться  в
одиночку.  Господь поможет ему преодолеть  недостаток веры. Он  затянул шарф
потуже. Его слабое тело  стало слишком  чувствительным к  утренней  сырости.
Снова  и снова он задавался вопросом, почему  смута в  мыслях настигла его в
старости, в то время как в молодости  вера его была крепка? И ему  казалось,
что каким-то  образом  это  связано с  лесом.  В его воображении  постоянная
угроза,  исходящая от леса,  говорила о столь же постоянном присутствии  тут
смерти,  которая, невидимая, следила  и ждала  удобного  момента  обнаружить
себя. Когда-то для него лес был местом любви, а теперь  он стал символом его
тревожного состояния.
     Викарий вошел в ворота и  остановился посмотреть на древнюю колокольню.
Высокой она не  была, едва  достигала вершин старых  деревьев,  но воспаряла
ввысь  вопреки земному  притяжению, словно могла  прорваться в небо  и через
воронку, в  виде которой  она сконструирована, накормить  души верующих.  Он
ощутил на себе влияние ее  духовной дерзости  и воспрял сердцем. Сомнения --
это часть служения, и если бы не было сомнений, то  никто бы не искал ответы
на  свои вопросы, не преодолевал бы препятствия,  а это те тесты, по которым
судят людей. Пришло время испытаний, и, когда они закончатся<i>,</i> он укрепится в
вере, окончательно приемлет Бога.
     Маленькая церковь  всегда  внушала ему оптимизм,  и  именно поэтому  он
приходил  сюда  ранними  утрами.  Ему необходимо  было  избавиться от дурных
ночных мыслей, если  он хотел прожить  еще  один день, а час, проведенный  у
алтаря, помогал  ему воздвигнуть  ограждение  вокруг себя.  Он шел по узкой,
посыпанной  гравием  тропинке  между   надгробиями,   избегая  смотреть   на
затененные участки, и только когда он  дотронулся  до металлической  дверной
ручки, услышал, будто кто-то скребется неподалеку.
     Медленно он повернул голову в том направлении, откуда доносились звуки,
и холодок любопытства пробежал по его спине. Похоже было, что скребли землю,
что кто-то рыл ее. Это мог быть  только зверь, потому что эти звуки не имели
ничего  общего с уже давно  ставшим привычным шумом лопаты,  роющей землю, и
глухим стуком падающих  комьев земли в  могилу.  Перекопанная  грязь служила
вечной преградой. Он едва не подпрыгнул, услыхав треск сучьев.
     Его охватил страх.  Он сошел  с  крыльца и  пошел по дорожке,  стараясь
ступать громче,  чтобы предупредить того, кто  прятался за церковью, о своем
приближении, чтобы у него было время сбежать, пока он не нашел его.
     --  Кто здесь?  --  крикнул  он, и на  несколько  мгновений  воцарилась
тишина. Потом шум возобновился.
     Викарий дошел до угла. Здесь уровень  земли резко понижался, и каменные
ступени вели на заросшее травой кладбище. Отсюда он увидел разрытую могилу.
     Всего  день назад  похоронили миссис  Уилкинсон, а  теперь в  могильном
холме зияла  круглая дыра, вокруг которой как  попало была разбросана земля.
Скрип дерева заставил его предположить худшее.
     В ярости он сбежал по ступенькам. Какой зверь посмел залезть в могилу в
поисках  пищи? Когда он очутился у края дыры и  заглянул внутрь, то закричал
от ужаса.
     Перед ним была широкая глубокая  нора с  крутым спуском, на дне которой
он увидел множество извивающихся, покрытых черной шерстью зверей. Сначала он
их не  узнал, потому  что  в  норе было темно,  солнце  еще не  вышло  из-за
деревьев, но постепенно он стал различать отдельных зверей. Но и тут он  еще
не вполне удостоверился. Один зверь  отделился  от остальных. Его пасть была
забита сухим  мясом, и он  стал  карабкаться по  спинам других  подальше  от
середины ямы. Но  в то мгновение, пока дыру  еще не закрыли, викарию удалось
заглянуть в гроб.  Увидя белые кости, торчащие во все стороны, вылезающие из
разодранной плоти, он упал  на  колени,  и его вырвало желчью на копошащуюся
массу внизу. Ему хотелось бежать от этого ужаса, но все его тело содрогалось
в  жестоких  конвульсиях, и он  не мог подняться и  цеплялся за  взрыхленную
землю. Теперь он их узнал --  это  были  гарпии его совести, которые явились
мучить его,  чтобы он знал:  смерть не  может быть священной, а  тело  может
подвергнуться осквернению и после смерти.
     Преподобный  Мэттьюз  не  обратил  внимания  на  других  крыс,  которые
прятались в густой траве, за  деревьями, за могилами и, не издавая ни звука,
черными  злыми  глазами  следили,  как  он  вошел  на  церковный  двор,  как
направился дальше по тропинке, и они окружали его ползком, не высовываясь из
травы. Он не знал, что они все ближе  и  дрожь нетерпения сотрясает их тела.
Прошли долгие  секунды, пока он  сообразил,  что происходит, после  того как
первый зверь укусил его за лодыжку и принялся неторопливо и деловито терзать
его плоть.
     К  тому времени, как  он закричал и  замахал руками,  чтобы  оттолкнуть
крысу, было  слишком поздно,  ибо другие  крысы уже бросились на него, рвали
когтями  и  зубами  его  тело,  потом  повалили и сбросили  в  яму  к  своим
собратьям, обрадовавшимся свежему теплому мясу и потокам живой крови.
     В  последнем  усилии,  внушенном ему ужасом  и  пересилившем  боль,  он
сбросил крыс  с ног  и  попытался выползти  наружу,  но длинные черные  тела
навалились на него и стали заталкивать  обратно, а наверху  его ждала  точно
такая  же стая, может, еще больше числом. Он судорожно цеплялся  за траву, и
крысы  без особых усилий откусывали ему  палец за пальцем своими острыми как
бритва зубами. И он соскользнул обратно, попал ногой в гроб, осел на останки
старухи.
     Одна из крыс спрыгнула за ним вниз, и несколько мгновений он  смотрел в
черные глаза и  на розовый подвижный  нос всего в нескольких дюймах  от  его
лица. Крыса уселась на него, вцепилась в него когтями, потом рядом оказалась
другая,  вся яма заполнилась извивающимися дерущимися  тварями, в чьем визге
потонули его стоны. Он не понимал, почему так долго не  умирает, ведь он уже
чувствовал, как крысы поедают его внутренности, а одна, проложив себе дорогу
под ребрами, пировала на  его сердце. Почему он  еще не умер?  Боли не было.
Или она была слишком сильной,  и он перестал ее чувствовать? Почему  он  еще
удивляется, задается вопросами,  мучается  сомнениями? Сейчас он обязательно
узнает ответ.  Однако  никаких открытий  не последовало. Он только знал, что
его едят. Потом понял, что его тело умерло, и только  его мысли еще живут, а
потом...
     Крыса ела  его  мозг, она  засунула  острую  морду в череп и откусывала
куски, которые больше не  функционировали, больше не оставалось  рецепторов,
которые воспринимали бы импульсы, и они угасали сами собой.
     Солнце, вставшее над деревьями, залило светом церковь, двор и кладбище,
но ни одна  птица  не запела, приветствуя его. Лишь откуда-то из-под старого
здания доносился тихий шорох. Но вскоре и он затих.
        <i>Глава 7</i>
     Пендер устал. Вместе с главным лесничим Денисоном они объездили сегодня
утром   весь  Эппинг-форест,  побывали  на   фермах,   в   частных  домах  и
государственных  учреждениях.  Они  искали  следы,  оставленные  крысами,  и
расспрашивали местных жителей. Большинство имело дело  с грызунами в  разное
время, но ничего серьезного обнаружить не удалось.
     Лег он поздно,  встал рано и, обдумывая результаты вчерашнего совещания
в заповеднике,  от разочарования чуть не прокусил  нижнюю губу. Он знал, что
Стивен  Говард  уже давно больше  бизнесмен, чем ученый,  но не понимал,  до
какой  степени.  Заведующий научной  частью "Крысолова" терпеливо выслушивал
разгоряченных спором Пендера и  Уитни-Эванса и,  не  меняя  выражения  лица,
время  от  времени  кивал  то  одному,  то  другому,  почти  не   высказывая
собственного мнения. Очень  скоро Пендер сообразил, что Говард  ждет, как на
все это  будет реагировать Торнтон, и не  желает  выдавать свои мысли раньше
личного секретаря. Ему уже приходилось наблюдать  такое поведение Говарда на
совещаниях в присутствии  начальства, и  оно всегда его забавляло, но сейчас
речь шла  о гораздо большем, чем личные амбиции, и Пендер выходил из себя от
злости. То, что  Уитни-Эванс и Торнтон  все обсудили еще до совещания, стало
очевидно, когда личный  секретарь  предложил  не пороть горячку  и  запретил
широкомасштабные операции до получения убедительных доказательств  наличия в
лесу черных крыс.
     Стивен  Говард тут  же  поддержал его,  сказав,  что, несомненно, нужны
дополнительные  доказательства, к  тому же до сих пор черная крыса, если она
вообще  существует,  была на редкость пассивна,  так что можно с достаточной
уверенностью  предположить,  что она  такой и  останется  в  ближайшие  дни,
которые потребуются для сбора информации. И  нечего, мол, звонить в колокола
раньше времени.
     Дженни была  в ярости.  Ее  отчет попросту проигнорировали,  зато  было
развито ее же собственное предположение, что она видела нутрий, выходящих из
пруда, и обращено против нее. Сидевший с ней рядом в библиотеке, занятой под
совещание, Пендер схватил ее под столом за руку и попытался успокоить, зная,
что она совершенно впустую изольет  свои чувства на Уитни-Эванса, Торнтона и
Говарда.  Он тоже  едва  сдерживался от злости, но за долгие годы  приучился
контролировать себя и пользоваться ею с умом. Начал  он  свое  выступление с
опасности, которой  чревато любое  промедление. Потом в деталях  восстановил
картину лондонского Нашествия и напомнил присутствующим  о допущенных  тогда
ошибках, о недооценке крыс, которая обошлась в сотни жизней,  и неадекватных
мерах,  принимавшихся  поначалу  в борьбе  с ними,  и проигнорированных  без
всяких оснований предупреждениях. Возьмут ли господа на себя ответственность
за новое нашествие?
     Инспектор безопасности  Эрик Дагдейл  согласился с Пендером в том,  что
риск слишком велик. Главный  лесничий Денисон пребывал в  сомнении. Никто из
его подчиненных не докладывал  ни о каких чрезвычайных происшествиях в лесу,
хотя он  замечал в последнее время, что с  ними творится что-то странное.  К
тому же он сам видел  белого  оленя, а  это  плохой знак,  и  он  был  очень
расстроен. Торнтон и  Говард  открыто смеялись над  ним,  однако Уитни-Эванс
прореагировал  иначе.  Уж он-то знал,  что не  стоит смеяться  над  местными
легендами.  Тем  не менее  ему  тоже нужно было убедительное доказательство,
прежде чем принять окончательное решение. Молчавший  до этого Алекс Милтон с
видимой неохотой согласился с ним. Торнтон кивнул. Говард подался вперед и с
полной  серьезностью  проговорил  десять  минут,  рассказывая  собравшимся о
предполагаемом плане действий, о том, как  его команда  под началом главного
биолога  Майкла  Леманна и Пендера  со  всей  тщательностью  прочешет каждый
квадратный  дюйм леса,  пока не  удостоверится,  что черной крысы  нет и  не
бывало в Эппинг-форест. Но при малейшем подозрении, что крыса есть, если это
подозрение окажется  достаточно подтвержденным, кнопка тревоги  будет нажата
без всякого промедления. Все они понимают, сколь серьезна ситуация, но также
понимают, что преждевременная эвакуация приведет  к панике. Он  поглядел  на
Торнтона  в ожидании  одобрения и получил его в последовавшей лекции личного
секретаря о мерах осторожности.
     Пендер  знал,  что  проиграл   и  бессмысленно  лезть  с  возражениями.
Следующие два часа были посвящены обсуждению, как следует организовать поиск
и как скоординировать  действия  местного  штата  с  людьми из  "Крысолова".
Конечно,  все должно проходить  в полной секретности,  и  Торнтон  сам лично
информирует министра внутренних дел. Было решено, что Пендер и Денисон прямо
с утра возьмутся за  дело, при этом Денисон должен был служить гидом Пендеру
в  этом густонаселенном  лесу. Вопросы должны задаваться вообще  о грызунах,
потому что о серьезных происшествиях местные  жители наверняка расскажут без
наводящих вопросов.  Тогда Пендер сможет организовать более тщательный поиск
в том или ином районе,  которые покажутся ему  подозрительными, а затем даже
расширить зону поиска.
     Дженни за все время не проронила ни одного слова, но Пендер чувствовал,
что  она  в  нем  разочарована. Когда  они  выпивали  в  баре  незадолго  до
совещания, то оба немножко расслабились. Им было приятно друг с другом, и на
совещание они  ехали с большой неохотой. Вскоре Пендер втянулся в обсуждение
достаточно  формальных,  но  все-таки  необходимых поисков  и несколько  раз
натыкался на ее взгляд,  из  которого,  как ему  показалось,  исчезло всякое
дружелюбие. Понимая ее негодование, он  не понимал, при чем тут  он, поэтому
мысленно пожал плечами и сконцентрировал внимание на том, что ему предстояло
сделать завтра.  Едва закончилось совещание, она выскользнула из библиотеки,
не дав ему возможности объясниться.
     Пендер отправился к себе домой в  Лондон, поставил  будильник  на  пять
тридцать и устало повалился на кровать.
     Утром  он  опять  был в  лесу и встретился с Денисоном в Центре. Дженни
нигде не было  видно. Они переговорили коротко с  Алексом Милтоном и старшим
учителем Виком  Уиттейкером,  сказали  им, куда поедут и в каком порядке, на
тот случай, если Центру потребуется срочно с ними связаться. Обжигаясь кофе,
поданным Джен Уимбуш, Пендер  и Денисон отказались от завтрака и отправились
в путь.
     Около  полудня они почувствовали легкую усталость от повторения одних и
тех  же  вопросов,  к  тому  же  мрачное  предчувствие,  порожденное  весьма
поверхностным осмотром безлюдных участков леса, притом, что они знали, какая
опасность может угрожать населению, держало их на грани нервного срыва.
     Пока Денисон на самой малой скорости ехал по  дороге, Пендер осматривал
прилегающий  лес  с  обеих  сторон. Начинался еще  один прекрасный солнечный
день, тумана как не бывало, и солнце стояло уже высоко в небе, когда Пендеру
показалось, что  в  такой  день не  может  случиться ничего ужасного.  Он  с
удивлением посмотрел на  Денисона, когда тот  свернул  с главной  дороги  на
боковую,  широкую, но  расползшуюся от дождей и упиравшуюся  в проржавленные
железные ворота. Ворота держались на кирпичной кладке с  обеих сторон, и там
было еще по  калитке для пеших визитеров.  Похоже  на  въезд в поместье. Обе
сторожки   напротив   друг    друга   были   заселены,   вероятно,   людьми,
приглядывавшими за лесом. А дорога шла дальше между двумя рядами сосен.
     -- Что это? -- спросил Пендер, когда Денисон остановил машину.
     --  Поместье  Сеймур-холл, -- ответил  Денисон, ставя  машину на ручной
тормоз. -- Здесь никто не живет, по крайней мере после пожара лет шестьдесят
назад. Но здесь  ведутся лесоразработки,  а  поля сдаются в аренду фермерам.
Большое поместье.
     Не выключая  мотора, Денисон  вылез на дорогу. Открыть ворота оказалось
делом нелегким.
     --  Если  вы хотите  пройти  по  дороге подальше,  я пока поспрашиваю в
сторожке, -- предложил Денисон, возвращаясь "к машине.
     -- Ладно, -- согласился Пендер. Денисон сел обратно в машину и въехал в
ворота. -- А кто здесь живет? Лесничие?
     -- Нет, они сами по себе, а поместье само по себе. -- Денисон остановил
машину,  выключил двигатель  и  выскочил  наружу.  Пендер  подошел к  нему и
огляделся.
     -- Тихо здесь.
     Денисон кивнул.
     --  Частное владение. Здесь  можно ходить, но не все  это  знают. Видят
ворота  и  поворачивают  назад.  --  Он  направился  к  одному  из  домов  с
крошащимися  и  вываливающимися  кирпичами.  --  Идите,  -- обернулся  он  к
Пендеру. -- Я вас догоню.
     И Пендер отправился по длинной прямой дороге,  пристально вглядываясь в
сосны  по   обеим   сторонам.  Вскоре  у  него  появилось  ощущение  полного
одиночества, и он не раз и  не два оглянулся, не  идет ли  Денисон. А  еще у
него  было такое  же чувство, как  вчера, когда они с  Дженни отправились на
поиски зверей,  незадолго до  этого  виденных ею у пруда...  Такое  чувство,
будто  кто-то  за ним следит.  Пендер  улыбнулся собственным страхам.  Когда
остаешься в одиночестве, вечно  все преувеличиваешь: и тишину в лесу, и кучи
листьев,  за  которыми живут своей жизнью звери. Сам он вырос в городе среди
людей и бесконечного движения,  здесь же, кажется, все  движется  только  по
воле ветра. Но  едва он услышал скребущий звук где-то справа,  как застыл на
месте,  а потом упал на землю  от страха, когда кто-то в нескольких ярдах от
него выбежал из зарослей.
     Через  дорогу перелетел  фазан,  и Пендер, усмехаясь, встал  на ноги  и
смущенно покачал  головой. Руки у  него дрожали,  поэтому он  засунул  их  в
карманы зеленой армейской куртки и зашагал дальше.
     "Господи, -- подумал он, -- я и вправду  боюсь". То ли тут в самом деле
что-то происходит, то ли это  игра воображения? Может,  он излишне близко  к
сердцу принял рассказ Дженни? Но ведь еще были следы, оставленные крысами, и
сломанная дверь, и  съеденные  горностаи.  Если это  сделали не крысы, тогда
дело  обстоит  еще  хуже.  Фермеры,  которых он  сегодня  опрашивал,  ничего
особенного не сообщили, а если черные крысы действительно поселились в лесу,
то  неужели их  никто  до  сих пор не  заметил? Но  ведь они могли изобрести
какую-нибудь новую хитрость. При этой мысли его охватила дрожь.
     Направо деревья  расступились,  и  он увидел  нечто  вроде  просеки  на
пологом  склоне,  за которой  расстилались  поля,  потихоньку  поднимавшиеся
наверх к горизонту. Посередине ближайшего поля был идеальным круг леса около
сотни ярдов в диаметре, который почему-то внушал ему беспокойство.
     Пендер подошел  к  низкой  калитке,  уперся в нес  локтями,  и  морщины
прорезали  его лоб.  За калиткой возвышался холм, а  на  вершине холма стоял
очень большой дом. Наверное,  это и есть Сеймур-холл, но с такого расстояния
не видно,  что он горел.  Пендер насчитал шесть  труб,  ясно  видных на фоне
неба,  а  под  ними три этажа. Только черные  окна без стекол  напоминали  о
несчастье. Однако на самом деле удивление Пендера было вызвано газоном между
калиткой и домом. Дорога к дому была выложена камнями, и шла она по пустоши.
Черная земля  была вся в каких-то ямах, словно с нее сняли плодородный слой,
обнажив  уродливый,  каменистый. Если учесть, что  вокруг  был богатый  лес,
зрелище произвело на Пендера  самое неприятное  впечатление. Он никак не мог
понять, каким образом удалось произвести подобное разрушение. Он прищурился.
     Ему показалось,  что кто-то  появился  вдали, возле  самого дома. Зверь
какой-то. Розовый. И жирный.
     Он  покрепче  ухватился  за деревянную  калитку  и инстинктивно  затаил
дыхание.  Слишком  далеко.  Зверь медленно  двигался  к  дому,  выйдя  из-за
ближайших  кустов.  С  такого  расстояния  трудно было  даже определить  его
величину.
     Услыхав  шум  мотора, Пендер  резко  повернул  голову. Денисон  заметил
странное выражение на лице крысолова и остановил машину.
     -- Что? -- выскакивая из  машины, тревожно спросил  он.  --  Вы  видели
крыс?
     -- Я видел кого-то, но не знаю кого.
     Пендер показал  пальцем  на  дом, поводил  пальцем  в поисках  розового
зверя. Но он исчез.
     --  Что случилось, Пендер?  Кого вы  видели?  Пендер  в  замешательстве
покачал головой.
     -- Не знаю. Его больше нет.
     -- Но как он, черт бы его побрал, выглядит? Это черная крыса?
     --  Нет-нет, он розовый и жирный. И идет так, словно ему трудно  тащить
собственное  туловище.  Он был  совсем рядом  с домом. К удивлению  Пендера,
Денисон разразился смехом.
     -- В чем дело? Что тут смешного?
     Главный  лесничий взял  себя в  руки  и встал,  держась одной рукой  за
калитку, а другую уперев в бок.
     -- Это свиньи, -- сказал он.
     -- Кто? -- недоверчиво переспросил Пендер.
     --  Свиньи,  старина.  Тут  их  полно. --  Денисон смотрел  на  Пендера
откровенно насмешливо, наслаждаясь его смущением. -- Это поле сдано фермеру,
а он  разводит свиней и  выпускает  их сюда.  Они превратили это место  черт
знает во что, все тут перерыли, ни одной живой травинки не осталось.
     --  Свиньи,  значит, -- уныло  повторил  Пендер.  Не переставая  широко
улыбаться, Денисон кивнул.
     -- Там возле дома что-то вроде свинарника, раньше были конюшни. Они тут
повсюду, а  сейчас, наверно, убрались  отдыхать.  Слава  Богу,  эти туши  не
опасны.
     Пендер с великим трудом заставил себя улыбнуться.
     -- Кажется, мне уже стало мерещиться.
     -- Ладно,  по крайней мере,  здесь  чисто, -- сказал  Денисон, глядя на
дом. -- Крыс здесь наверняка нет, если есть свиньи. Они этих грызунов на дух
не выносят, как вам известно.
     --  Да,  скорей  всего  вы правы.  Хотя проверить  все-таки надо.  Куда
сейчас?
     --  На  территории  поместья пара  ферм и  несколько  усадеб.  Надо  бы
взглянуть...
     Денисон замолчал, услышав гудок автомобиля, и, оглянувшись, они увидели
мчащийся  на бешеной скорости зеленый  фургон.  Пендер  узнал его,  это  был
"форд", принадлежавший заповеднику,  о чем  свидетельствовали желтые надписи
по бокам.
     За рулем  сидел молодой учитель, которого  Пендер тоже видел вчера. Его
звали  Уилл.  Едва машина остановилась,  как открылась  дверь  пассажирского
отделения и  на  дорогу  легко спрыгнула Дженни Хэнмер.  Она  бежала прямо к
Пендеру, и во взгляде у нее не было  отчужденности, а в голосе  было столько
страха, что Пендер бросился ей навстречу.
     -- Лук, -- с трудом проговорила она,  --  скорее  проедемте в  Центр! В
старой церкви! Там что-то ужасное!
     Он заглянул в ее заплаканные глаза,  обнял и на мгновение крепко прижал
к себе.
        <i>Глава 8</i>
     Пробегая мимо желтовато-коричневого  "капри",  Брайан Моллисон заглянул
внутрь и разочарованно  вздохнул,  увидав, что там  никого  нет.  Лес на всю
катушку   использовался   как  место   романтиков  и  сластолюбцев,  поэтому
припаркованные  у  дороги   машины  часто  предлагали  возбуждающее  зрелище
мечущихся полуголых тел.
     Он  бежал,  и тонкая  пленка пота покрывала  его  тело  под  спортивным
костюмом.  Предыдущий день  был  хуже  некуда.  Ему  не  удалось никому себя
показать, к тому же страх быть пойманным вытеснил всякое желание. А жаль. Та
женщина, которая ускользнула  от него,  была красотка.  Что же  это за сучье
отродье сидело  в кустах?  А  может,  зверь какой-нибудь? Да нет,  наверняка
извращенец.  Если  бы не  штаны,  он бы  им  там всем  показал.  Хотя,  надо
признать, он тоже  немного испугался. Одеваться на бегу дело  нелегкое,  а в
машине его трясло как в лихорадке. Странно  еще, что он никого не задавил по
дороге. Матери-то он  задал перцу,  весь  день  ее слышно  не было. Господи,
пожалуйста, заткни ей глотку.
     Утром в школе ему стало совсем невмоготу. И он сам не знал,  то  ли это
оттого,  что  женщина  была  красива,  то ли  его  тайные  желания требовали
удовлетворения,  но пережитое разочарование совершенно  вывело его из колеи.
Короче говоря, он  знал, что  должен что-то предпринять или его  безупречной
репутации  придет  конец,  значит,  надо   в   обеденный   перерыв  ехать  в
Эппинг-форест.
     Дорога туда  занимала всего двадцать минут, к тому же сразу после обеда
у него  не было занятий,  так  что времени хоть  отбавляй.  Правда, придется
поголодать. Ничего, вечером мать -- видит  Бог, он ей когда-нибудь  покажет!
-- его накормит. А иначе...
     Туфли намокли.  Ладно, в машине есть  другие, не стоит  расстраиваться.
Надо  побыстрее кого-нибудь найти, не может же он бегать целый день. Старуха
тоже сойдет, лишь бы она не была похожа  на его мать.  Вот еще одна  дорожка
пошире, тут часто кто-нибудь прогуливается. Он продолжал бежать, не сбиваясь
с темпа, когда предчувствие отозвалось легким движением в  штанах. Иногда он
готов был  побиться  об заклад, что у его  члена нюх ищейки,  свою жертву он
чует за несколько миль.
     Услыхав впереди за деревьями смех, Моллисон  остановился. Рядом дорога,
так   что   дальше  учителю   физкультуры  пришлось   двигаться  осторожнее,
пригнувшись,  обходя  колючие кусты, да  и  гораздо  медленнее,  чтобы сухие
листья не предупредили  о его приближении.  Еще  раз он услышал смех,  потом
женский  голос  кого-то позвал. Деревья  здесь росли реже, а вскоре он вовсе
очутился на  поросшей  травой  тропинке.  Тогда он  отступил  немного и стал
ждать.
     Через несколько минут он увидел бегущего малыша лет четырех, за ним еще
одного, чуть  младше. Мальчика и девочку. Мать тоже тут где-то. Он присел за
толстым дубом  и  тяжело задышал  от возбуждения.  Через несколько мгновений
появились две  фигуры.  Две женщины.  Довольно молодые, не  больше тридцати.
Одна совсем простушка, да и  толстая, а другая  ничего. Немножко тяжеловата,
да нет, совсем ничего. Надо дать им пройти, потом за ними,  хорошо  бы у них
не было собаки... Вечная морока с этими собаками.
     Он зажал  руками  рот,  чтобы ничем  не  выдать  своего присутствия,  и
подождал немного.
     Пусто? Хорошо.  Позади никто не идет. Надо  быстрее.  Забежать немножко
вперед, потом спрятаться за  деревьями и там закончить. Потом по-быстрому  в
школу. Одна была бы лучше,  но выбирать не приходится, две тоже сойдут. Хотя
когда их  несколько, они держатся  храбрее  и потом могут заявить в полицию.
Один раз две такие забросали его камнями. С тех пор ничем его не заманишь на
гравиевую дорожку.  Все-таки долго ему тут околачиваться  нельзя. Покажется,
освободится, и давай Бог ноги. Он им покажет!
     Осторожно пробираясь  в  кустах, он  сунул  руку в  штаны, словно желая
убедиться, что там  все в порядке. Глупо было сомневаться.  Вдруг  перед ним
вырос большой  куст, и он  остановился, глядя поверх него. К несчастью, одна
из женщин -- страшненькая -- обернулась  в эту  минуту. Он увидел, как у нее
отвалилась челюсть и вся она застыла прежде, чем он успел спрятаться. Сквозь
ветки  он наблюдал, как она  что-то говорит подруге, потом  та оглянулась  и
тоже  напряглась.  Они  стремительно развернулись и  зашагали прочь, на ходу
призывая к себе детей. Ему было  понятно, что надо торопиться, тем более что
на внезапность своего появления он уже никак не мог рассчитывать.
     Выскочив на середину дороги, он быстро  спустил  штаны и  обеими руками
задрал повыше куртку, при  этом еще  крикнул: "Не  хотите поразвлечься?"  --
чтобы привлечь к себе внимание.  Они глядели  на  него с  ужасом, потом ужас
сменился  отвращением. Даже  гадливостью.  Дети  замерли  на  месте,  словно
зачарованные.
     --  Катись   отсюда,  ублюдок!  --  крикнула  страшненькая,  а  подруга
посмотрела на нее так, словно это она обидела ее.
     Привыкший к  женской ругани, учитель физкультуры  повертел задницей,  и
его  вздутый  член закачался  из  стороны в сторону, как  мачта под порывами
ветра.  До него  еще не совсем  дошло, что сзади остановился голубой с белым
"остин", когда он услышал властный голос:
     -- Эй, минутку!
     Изумление патрульного полицейского было  столь велико, что поначалу  он
даже не  двинулся с места. Как всегда, он объезжал участок, радуясь покою  и
предвкушая вкусные бутерброды  с бульоном  на  своем любимом  месте, отчего,
наверное, минут  двадцать ехал, глядя  чуть ли  не под  колеса. Со скоростью
пять  миль  в  час  даже  на  ухабистой  дороге  его машина двигалась  почти
бесшумно,  так  что когда он  увидал  прямо перед  носом голую  задницу,  то
сначала  ничего не понял. Штаны болтались у щиколоток, куртка задрана вверх,
открывает широкую волосатую спину. Это было так неожиданно, хотя патруль для
того  и   объезжал  здешние  места,  чтобы  забирать   подобных  типов,  что
полицейский  словно прирос  к сиденью,  не  в  силах оторвать  глаз от голой
задницы, пока его  нога не соскользнула  с  педали  и машина, дернувшись, не
остановилась. Вот тут он пришел в себя.
     --  Эй,  минутку!  --  крикнул он,  открывая  дверь и  не  находя более
подходящих слов.
     Брайан Моллисон повернул голову, и наступила его очередь прийти в ужас.
Случилось то, чего он больше всего боялся, что постоянно мучило его в ночных
кошмарах. Пойман на месте преступления! Господи, что скажет мать? Господи!
     Он опустил руки, наклонился, чтобы поднять штаны и пытаясь одновременно
бежать. Счастье еще, что он вспотел, а то рука, тяжело легшая ему на  плечо,
так легко бы не соскользнула. По инерции полицейского потянуло вперед, и он,
перелетев через скорчившегося учителя физкультуры, больно упал на локти.
     В панике,  с трясущимися руками-ногами, уже не  заботясь о сморщившемся
члене, учитель сделал отчаянную попытку удрать от дурака полицейского, и ему
удалось,  наверное, благодаря вечной настороженности вскочить на ноги раньше
своего врага. И тут он закричал, увидав, как обе женщины устремились к нему,
причем  у  уродины  в руках была  увесистая палка,  которой  она, судя по ее
решительному лицу, собиралась воспользоваться.
     Но ему  удалось  увернуться  и от  удара, хотя  она  все  же задела его
прежде, чем он скрылся за деревьями, и  он опять закричал, но не от  боли, а
от незнакомого ощущения, когда палка коснулась  его голой  спины. Однако это
прибавило ему прыти, и  через  мгновение его  уже не было видно, хотя  треск
сучьев слышался еще долго.
     Моллисон  знал,  что  полицейский  побежит  за ним,  и  жалость к  себе
затуманила  его  взгляд. А что, если он его  поймает? Тогда конец карьере. И
мать  его никогда не простит! Неужели его посадят в тюрьму за такую малость?
Но уж к психиатру поведут наверняка. Какой стыд! Боже милостивый, помоги мне
в  последний  раз, в самый-самый  последний.  И  я  больше никогда  не буду.
Пожалуйста! Пожалуйста!
     И он  зацепился  ногой за невидимый корень, который, несомненно, был на
стороне правосудия. Моллисон  упал на колени и  так остался  стоять,  сложив
руки, словно для молитвы, и сквозь удары своего сердца стараясь уловить шаги
преследователя. О, пожалуйста. Господи, останови их. Я сделаю  все,  что  ты
потребуешь.  Я исправлюсь. То, что он лет с десяти не был в церкви и ни разу
не молился, казалось, не беспокоило его, и он даже не счел  нужным упомянуть
об этом  в данный момент. Ведь Бог  любит кающихся  грешников.  Однако треск
веток где-то сзади сказал ему, что не так уж он возлюблен Богом.
     Тогда  он снова  вскочил на ноги и, размазывая по лицу  слезы,  ринулся
вперед, забыв о стыде, неправедном гонении и даже о страхе и  помня только о
спасении. Он хорошо  ориентировался  в лесу  и бежал прямо  к своей  машине.
Никакой хренов сыщик, протирающий целый день штаны в машине, не  угонится за
ним! Уж точно не угонится! Он бежал, все еще не избавившись от страха и в то
же время уверенный в  своей победе. Однако когда он еще раз оглянулся, чтобы
убедиться в своей правоте, то чуть не упал, увидев невдалеке синюю униформу.
Запаниковав, он  сбился с  ритма  и  потерял  в скорости.  Но  даже  в таком
смятении  чувств  он  обрадовался  как  знаку  свыше   желтовато-коричневому
"капри", молкнувшему впереди. "Капри"! Та самая машина, которую он уже видел
раньше возле дороги  и  недалеко  от его  собственной! Вот  он, шанс! Только
бы...
     Все  мысли  разом вылетели у него из головы, когда он  свалился  в яму,
ободрав  руки и  лицо колючей ежевикой.  Господи,  конец! Вот он  и попался!
Брайан  Моллисон спрятал  лицо в ладони и  тихо зарыдал. Однако  полицейский
пробежал мимо. Учитель слышал, как прогрохотали его ботинки, как просвистели
тонкие  ветки,  и он тихо  выругался вслед незадачливому преследователю.  По
мере того как полицейский удалялся, возвращалась тишина.  Невероятно! Он его
потерял.
     Моллисон догадался, что полицейский вряд ли видел его  за деревьями, но
не понял, почему тот не услышал шума от падения, -- наверно, потому, что сам
очень  шумел.  А яму он  не разглядел из-за  густых  зарослей.  Здесь совсем
неплохо  прятаться, а для  любовников  просто идеальное место.  Ну, конечно,
кто-то уже использовал ее для своих тайных целей. Разорванное старое одеяло,
скомканное и  полузасыпанное  листьями, валялось  всего в трех  футах от его
носа. И, если он не ошибается, женская туфля...
     У него глаза полезли  на лоб от количества вещей, разбросанных в траве.
Тут была разодранная в клочья одежда, ботинок -- на сей раз мужской, женские
колготки  свисали  с  ветки.  Золотые  часы.  Зачем  кому-то  оставлять  тут
золотые?.. Как он ни  был испуган, сейчас в мозгах у него прояснилось и весь
ужас того, что здесь случилось, постепенно дошел до него.
     Все вокруг  было в  красных пятнах: разорванная одежда,  одеяло, туфли,
земля, даже  трава  потеряла природную  окраску. Теперь ему стало  ясно, что
белые  блестящие  камешки  вовсе  не  камешки,  а кости,  и  кусочки чего-то
мягкого,  налипшего  на них -- человеческое мясо.  Только  он никак  не  мог
сообразить, почему кости не такие, как должны быть. До него не доходило, что
их разгрызли очень острыми  зубами. Он открыл было  рот, чтобы закричать, но
отчасти из-за  страха. отчасти из-за  желания спастись не  закричал.  Вместо
этого он опять  разрыдался, а когда немного пришел в  себя и открыл лицо, то
еще  раз  огляделся. У него  возник вопрос,  на который он  стал  мучительно
искать ответ. Он решил собрать  разбросанные повсюду кости,  сложить их  как
надо  и  похоронить, но вскоре  отказался от  этой  затеи. Тогда  он  сел  и
задумался о том, куда могли деться головы.

     Кен Вуллард устало тащился к дому,  то и дело проваливаясь по щиколотку
в развороченную  землю.  Его  вечно  плохое настроение стало еще хуже  из-за
нежелательного  визита  властей. Один из приходивших  был  Денисон,  главный
лесничий, любитель лезть в чужие  дела, другой -- из компании по уничтожению
крыс. Задавали  дурацкие вопросы, совали  свои носы куда не надо. Конечно, у
него есть  проблемы с  грызунами, а  у кого  из фермеров их нет?  Но  ничего
такого, с чем  бы он сам не  мог справиться. Два  дня назад он насыпал яду и
сразу же обнаружил труп  кошки. Один Бог знает, что сталось с другой кошкой,
она как  сквозь  землю  провалилась.  Как  бы  то ни было,  но порошок лежал
нетронутый  и никаких  следов  крыс с  тех пор  он не  видел, так зачем  ему
рассказывать  об  этом? Кошку могли  убить и собаки. Или залезла сумасшедшая
лиса. Или барсук.  Правда, о  барсуках в этих  местах пока не слышали,  но в
Эппинг-форест  всякое  возможно, почему  не  появиться  и  новым поселениям?
Говорят же,  что недавно тут  видели белого оленя. Ну  почему барсук  не мог
съесть кошку? Он кого хочешь съест, если его разозлить. Силы хватит. А крысы
что  ж, крысы  водятся, в амбаре вот нагадили,  но это не  большие крысы, не
черные. Что ж,  он их не видел, что ли? А они, говорят, большие, как собаки.
будь они тут, обязательно бы попались на глаза.
     Нелли хотела, чтобы  он сообщил,  вечно она  паникует, дура. Всю  жизнь
прожила тут, родилась, выросла, никого не  боялась до лондонского Нашествия.
Так-то вот. Очень она тогда испугалась. До сих пор мышей боится. Хорошо, что
они в дом не пошли, а то стали бы ее расспрашивать. Она бы им  все выложила.
Вздуть бы ее хорошенько. Тогда узнала бы, как болтать. Вот вздул ее -- когда
же это  было? --  лет семь назад. А не  спал  он с  ней  все  десять.  Земля
высасывает все соки.
     Им  он  сказал: нет, мистеры, ничего  тут нет. Да  и на самом  деле нет
ничего  особенного. Вот если он заметит  что-то необычное,  тогда,  конечно,
сообщит.  Это же в его интересах,  разве не так?  Довольны  они были,  когда
уходили, а он сидел на тракторе и не отрываясь глядел им в спины.
     Ладно, сегодня он положит еще  яду, и побольше. Сделает все что  нужно,
только  им его не запугать. Что они знают о фермерских делах? Он сам  о себе
позаботится.  А  теперь  пора  позаботиться о  желудке.  Есть  хочется,  как
никогда.
     Ступив на твердую  землю,  он постучал ногами, чтобы сбить  прилипшую к
ботинкам глину.  Нелли  он  ничего  не  скажет о  визитерах, а  то она опять
заведет свою волынку. Тяжело шагая по двору, он все бурчал себе под нос, что
с фермерством надо было  кончать лет  двадцать  назад,  когда  еще  не  ушла
молодость. Оба его  сына, жалкие трусы, сбежали еще сосунками. Теперь они на
торговом  флоте.  А  могли  бы  остаться  тут  и  помочь  ему.  Вот  тебе  и
образование.  Он  помедлил  немного  перед  дверью  старого,  с  осыпающейся
штукатуркой двухэтажного дома.  Поднял ногу,  держась рукой за дверную раму,
и, ворча, скинул ботинок.
     Но пока он стоял,  балансируя на одной ноге, ему вдруг пришло в голову,
что во дворе как-то  необычно тихо. Не то чтобы здесь обязательно должен был
быть шум, но какое-то движение все-таки должно было быть. А тут ничего. Даже
птицы не поют. Разве...
     Он  опять  повернулся  к  двери  и уставился на нее.  Разве вот... едва
слышное царапанье внутри.
     Ничего не понимая, он приложил ухо к двери и прислушался. Опять до него
донеслось царапанье, словно  кошка пробежала по деревянному полу за бумажным
шариком. Однако так громко ни одна кошка не бегает. Вуллард выпрямил спину и
выругался,  удивленный   собственным  странным  поведением.   Стоит  тут   и
подслушивает,  как  старуха! Это все  визитеры, они  его взбаламутили своими
дурацкими вопросами  о чертовых крысах.  Он схватился  за ручку двери  и, не
раздумывая больше, широко распахнул ее в узкую прихожую.
     -- Господи Боже мой... -- проговорил он еле слышно.
     Вся  его  ярость куда-то  испарилась,  когда он увидел то,  что увидел.
Столпотворение черных зверей, которые  копошились на полу, карабкались  друг
через друга,  входили и выходили в  открытые  двери, лезли на  стены, словно
стараясь вырваться из массы сородичей, взбегали по лестнице и рвали в клочья
что-то окровавленное, что лежало там.  Нелли сверху  смотрела прямо  в глаза
своему  мужу, но смотрела уже  мертвым взглядом. Рукой она все еще держалась
за перила, отчего не соскользнула вниз, а так и лежала на ступенях на спине,
словно поскользнулась, когда  убегала, но успела повернуться и ухватиться за
перила, а потом уже крысы потащили ее вниз, кусая за ноги, бегая по ее телу,
погружая зубы в ее груди.
     Пока  он  смотрел, пальцы у  нее начали  разжиматься, потому  что крыса
перегрызла  сухожилия на  запястье, и ее  тело заскользило вниз,  увлекая за
собой не желавших расставаться с добычей крыс. Но голову она все еще держала
прямо, словно не хотела отводить от него глаз, а на самом деле он видел, что
это крыса забралась ей под подбородок и терзает ее горло.
     Она скатилась к подножию лестницы  и так и  осталась  лежать  с  высоко
задранными ногами поверх из-за множества мечущихся внизу крыс, зато голова у
нее упала набок, и  он облегченно  вздохнул, не чувствуя  больше на себе  ее
притягивающего взгляда.
     Фермер  бросился в  комнату,  вновь  обретя  свою  ярость, и стал  бить
единственным ботинком по черным спинам,  пока не поскользнулся на  подвижном
ковре из черного меха и, в отчаянии цепляясь за стены, не упал на колени. Он
попытался ползти к  двери, но крысы уже примерили к нему свои  острые зубы и
принялись рвать его в клочья, как до него его жену.
     И все же фермер упрямо двигался вперед, хотя необутая нога уже была вся
искусана и  изгрызена. Он хотел защитить лицо и для  этого поднять руки,  но
крысы  повисли на  них, и он не  в силах был даже  пошевелить ими. Тогда  он
замер  на  четвереньках, не видя  больше  за крысами жены,  а вскоре под  их
тяжестью вовсе рухнул на пол и исчез под мечущейся туда-сюда живой массой.
        <i>Глава 9</i>
     Пендер  заглянул в могилу  и содрогнулся, увидав останки двух людей, их
чуть  ли  не дочиста  обглоданные  кости.  Один скелет, частично  лежавший в
гробу, был  быстро  идентифицирован посетителями кладбища. Он принадлежал за
день до  того похороненной старухе.  Зато кому принадлежал второй, они могли
только  гадать.  В конце концов было решено, что это викарий церкви Невинных
Младенцев, потому что его нигде не могли найти.
     Кровь  пропитала  могильные  стены, удобрила  почву,  залила  сдвинутую
крышку гроба. Пендер не  понимал,  как все  произошло.  Может, викарий шел в
церковь  рано  утром,  услышал  шум с кладбища  и пошел посмотреть? А потом,
увидев, что здесь происходит,  потерял сознание и свалился в могилу? Или его
туда свалили?  И  могли  ли  крысы, даже самые  большие,  сотворить все это?
Пендер недоверчиво покачал головой. Крысы не роют норы, значит, они не могли
раскопать труп.  По крайней мере, <i>нормальные</i> крысы не  могли. Неожиданно его
размышления были прерваны.
     -- Мистер Пендер? Мне сказали, вы можете это объяснить.
     Пендер даже улыбнулся наивному полицейскому оптимизму.
     -- Не уверен, -- сказал он.
     Он  повернулся спиной к могиле и  пошел  к невысокой,  не  больше фута,
церковной  ограде.  Полицейский последовал за ним. Пендер присел на железную
перекладину и провел ладонью по жесткому подбородку. Возле входа на кладбище
стояли несколько человек, и ни один из них не  смотрел в сторону могилы. Там
были  занятые беседой Уитни-Эванс, и Алекс Милтон, и рапортующий  инспектору
по безопасности о ничего не давшем утреннем опросе населения  Денисон, и еще
несколько человек, неизвестных Пендеру, наверняка из  районного  начальства.
Старший учитель Вик  Уиттейкер успокаивал  Дженни, обняв ее за плечи. Почему
он не уведет ее отсюда, от этой проклятой могилы, не понимал Пендер.
     --  Сэр,  вы  мне  что-нибудь сообщите?  -- спросил,  наклонившись  над
скрюченным крысоловом, полицейский. Пендер поднял голову и пожал плечами.
     -- Мы думаем, это крысы, -- сказал он. Полицейский заметно побледнел.
     --  Вы думаете,  черные  крысы?  Те самые, что  были в  Лондоне? Пендер
кивнул.
     -- Похоже.
     Неожиданно он встал и посмотрел прямо в лицо полицейскому.
     --  Слушайте, я  думаю, вам  надо  всех,  кто  имеется  сейчас  в вашем
распоряжении,  пригласить  сюда.  Кажется,  они  начали  действовать, и  чем
быстрее полиция будет введена в курс дела, тем лучше.
     -- Сейчас свяжусь с  ними  по  радио. А больше вы  ничего не можете мне
сказать?
     --  Только -- что я из "Крысолова" и в данный момент занимаюсь поисками
черной крысы в лесу. У меня нет никаких сомнений, что они тут обосновались.
     -- Черт!  Почему же нас не поставили в известность? -- Краска вернулась
на лицо полицейского, едва он почувствовал прилив гнева.
     Пендер примирительно подал ему руку.
     -- Извините.  Но все стало  ясно только сейчас.  Мы не хотели поднимать
панику.
     Полицейский, не скрывая своего возмущения, отвернулся.
     -- Черт бы вас всех побрал, -- услышал Пендер.
     -- Подождите, -- остановил он его. -- Никому ничего не говорите.
     -- Если вы думаете...
     -- <i>Никому.</i> Я сам поговорю с вашим инспектором, когда  он прибудет сюда.
Ясно?
     Полицейский  пробормотал  что-то  невразумительное,  но,  кажется,  все
понял.
     А теперь, -- продолжал Пендер,  --  кто обнаружил... -- он никак не мог
подобрать слова, -- ...трупы?
     Полицейский  показал на  пожилого  мужчину,  чувствовавшего  себя  явно
неловко среди людей у ворот.
     -- Вон тот старик. Он убирает возле церкви. Испугался до смерти.
     -- Неудивительно. Откуда он сообщил?
     -- Из дома  священника.  Он  пошел  туда,  чтобы  рассказать викарию. К
счастью,  миссис Пейдж, домоправительница, была там. Она-то  и сообщила, что
не видела викария, поэтому мы решили, что больше некому вроде там быть. -- И
он махнул головой в сторону разрытой могилы.
     -- Ладно, скажите им, чтобы они не болтали пока.
     -- Вы что, смеетесь надо мной? Да пол-леса уже в курсе. Миссис Пейдж не
слезает с телефона. Управляющий приехал одновременно с нами.
     -- Прекрасно. Но ведь о крысах им еще неизвестно?
     -- Конечно, нет.
     -- И не должно быть известно пока.
     -- До каких пор? -- раздраженно спросил полицейский. Пендер вздохнул.
     -- До тех пор, пока мы не  начнем  вывозить отсюда людей. Послушайте, я
понимаю ваши чувства. Я бы тоже с удовольствием сейчас обо всем  объявил, но
сначала нужно подготовиться.
     Услышав знакомые ноты разочарования  в  голосе  крысолова,  полицейский
подобрел.
     -- По крайней мере, честно, мистер Пендер. Мы  сделаем все, что в наших
силах. -- И он пошагал к патрульной машине.
     Пендер направился к Дженни и Уиттейкеру, представляя, в каком они шоке.
Девушка с трудом, но все же улыбнулась, когда он подошел.
     -- Они что-нибудь  будут  делать,  Лук? -- спросила  она. -- Теперь они
начнут что-нибудь делать?
     -- Да, Дженни, теперь им придется. Куда деваться?
     -- Пендер, что случилось? -- спросил Уиттейкер. -- Неужели это крысы?
     -- Черные крысы, наверное. Ясно только, что они набросились  на мертвое
тело, хотя каким образом они узнали о свежем трупе,  убей Бог,  не  понимаю.
Вероятно, викарий помешал им и они убили его тоже.
     -- Но крысы... они ведь не роют норы?
     --  Знаю. Тоже  раньше никогда не  слышал. Но  ясно  же, что не викарий
откопал труп... Лопат не видно.
     -- Пендер, можно вас на два слова? -- позвал его Уитни-Эванс.
     -- Сейчас, -- ответил Пендер и опять повернулся  к  учителям. -- Почему
бы вам не  увезти Дженни  в Центр?  --  спросил он Уиттейкера.  --  Ей нужно
отдохнуть.
     -- Лук, со мной все в порядке, -- сказала девушка.
     --  Он  прав,  Дженни.  --  Озабоченное  выражение  появилось  на  лице
Уиттейкера. -- Поедем отсюда.
     Она с неохотой согласилась, продолжая неотрывно глядеть на Пендера.
     -- Лук, а вы приедете туда? Я бы хотела поговорить с вами.
     Пендер кивнул.
     -- Теперь вы будете видеть меня все время.
     Уиттейкер нахмурился, уловив скрытый смысл в словах Пендера.
     -- Идем, Дженни, -- настойчиво позвал он ее и ласково повел к выходу.
     -- Пендер! -- вновь послышался голос Уитни-Эванса.
     -- Иду, -- устало произнес крысолов.
     -- Что вы об этом думаете?
     Начальственный тон управляющего разозлил Пендера.
     -- А вы, черт возьми, что думаете?
     -- Значит, крысы?
     -- Даю голову на отсечение.
     -- Не стоит продолжать в таком тоне. Я только спрашиваю ваше мнение.
     -- Мое мнение было вчера проигнорировано.
     -- Ну конечно нет. Просто мы постарались скорректировать наши действия.
     -- Можно было этого избежать.
     -- Наверное.  Но я  и сейчас  убежден, что на основании имевшихся вчера
данных мы наметили правильные меры. А теперь  у вас есть доказательства, что
это черная крыса?
     Пендер, не в силах поверить, уставился на него.
     --  Нет,  -- чуть помедлив, сказал  он.  -- Наверное, в лесу поселилось
племя людоедов, и вот вчера или сегодня утром они решили немного попировать.
     На лице управляющего появилось гневное выражение.
     -- Ваша невоспитанность, Пендер, здесь  совсем не к месту. Что вы, черт
возьми, о себе воображаете?
     Пендер сдержался и не ответил ему.
     -- Я  предлагаю, -- сказал  он Алексу Милтону, --  немедленно создать в
Центре оперативный штаб. Если вы, мистер Милтон,  возьмете на себя  отправку
детей, я займусь тем, чем должна заниматься компания "Крысолов". Констебль и
инспектор  сейчас будут здесь... Думаю,  их надо поставить в известность обо
всем...
     -- Не превышаете ли вы ваши полномочия? -- перебил его Уитни-Эванс.
     --   Моя  работа  заключается  в  том,  чтобы  предупреждать  возможные
нашествия,  <i>мистер</i> Уитни-Эванс, и  я отвечаю  за свои действия только  перед
компанией и перед правительством, если положение критическое. Мои полномочия
позволяют  мне не  принимать  во  внимание мнения  неспециалистов.  Если  вы
хотите, чтобы я представил  вам соответствующие документы, пожалуйста, они в
машине. Я могу...
     --  Не надо. Однако  я  думаю, что нам надо собрать еще одно совещание,
прежде чем приступить к действиям.
     --  А,  совещания  у  нас  еще  будут.  Много  совещаний.  Но  пока  мы
разговариваем, люди  должны действовать. Вы можете мне помочь, если вызовете
всех ваших  работников. Всех, кто  хоть как-то  связан  с  лесом, не  только
лесничих. Может быть, кто-то что-то видел. Я должен знать, кто и что.
     Тут вмешался Алекс Милтон:
     -- Зачем вам это, мистер Пендер? Какой в этом толк?
     -- Нам  нужно  найти систему. Их  логовища, места охоты. Крысы питаются
падалью, и, пока у них есть пища, они никуда не уйдут.
     -- Но  мы  не  получали  сведений  об  убытках  или потерях,  -- сказал
Уитни-Эванс.  --  О  серьезных  потерях, по  крайней  мере.  Пендер  покачал
головой.
     -- Нет, так дело не пойдет. Мне надо еще раз поговорить с фермерами,  с
которыми мы сегодня  разговаривали. Думаю, кое-кто из них не захотел сказать
правду.
     -- Не может  быть, --  возразил Милтон. -- Уж фермеры-то знают, как это
серьезно.
     -- Да, но еще они знают, что будет, если объявить на их ферме карантин.
Представляете, чем это им грозит?
     --  Ну и что?  -- вновь вступил в разговор Уитни-Эванс. -- Предположим,
они признаются, что тогда?
     --  Тогда мы сможем точно определить их местонахождение на  карте. Пока
нам  известны  три. Центр,  пруд  и  вот это  кладбище.  Определим  границы,
маршруты.  Точно  определим район, в  котором будем работать. Поймите, чтобы
уничтожить всех крыс, мы должны знать, откуда они берутся, и только тогда мы
начнем уничтожение. Итак, самое главное -- это найти их логово.
        <i>Глава 10</i>
     Был   уже  вечер,  когда  собрание  наконец   началось,   и  маленький,
незаполненный лекционный зал в Центре показался  Пендеру набитым  битком. Он
быстренько обежал глазами взволнованные  лица,  подсчитал,  что присутствует
больше тридцати  человек.  Лично он  предпочел бы более узкий  круг.  Он уже
давно на  собственном  опыте  убедился, что  чем больше  народу, тем  больше
неразберихи. Но, может, все они имеют отношение к поставленной на обсуждение
операции.
     Он  узнал  личного секретаря  министра  внутренних  дел Роберта Шипвея,
который  беседовал с Энтони Торнтоном из  министерства сельского  хозяйства,
сидя за длинным столом, спешно принесенным сюда  из библиотеки. Рядом с ними
расположился  генеральный директор Комиссии по охране леса с одним из членов
этой комиссии и представителем Департамента  защиты окружающей среды. Пендер
никак не  мог  вспомнить  его  должность, кстати, и имена всех  троих  тоже.
Уитни-Эванс сидел рядом со  Стивеном  Говардом, а Алекс Милтон -- немного  в
стороне от стола. Представитель эссекской полиции вместе с Майком Ломанном и
майором заняли другую половину стола. Общество собралось высокопоставленное,
и Пендер заметил, что Стивен Говард упивается своим присутствием среди таких
людей.
     Остальные  сидели  против  стола  избранных в  креслах, уходящих  вверх
амфитеатром, и  Пендер с ними  в первом ряду.  Эрик  Дагдейл из инспектората
безопасности  с  двумя  своими сотрудниками тоже был тут, несколько  местных
представителей  разговаривали  о  чем-то  шепотом,  инспектор  из ближайшего
полицейского участка  глухо молчал, рядом  с ним  молчал  Чарльз Денисон,  а
сразу  за ними сидели Вик Уиттейкер и  очаровательная,  средних лет женщина,
представленная Пендеру  как  Тесса,  жена Алекса  Милтона. Остальные были из
Эппинг-форест вообще  и  из  одной влиятельной общины  в частности. Спасибо,
журналистов  не пригласили,  но Пендер  знал, что  все  равно  все все скоро
узнают.
     Наконец Торнтон постучал по столу авторучкой, и гул стих.
     -- Господа, думаю,  нам  пора начинать. Кажется,  все,  кто  должен был
прийти, пришли.
     Он  посмотрел, ища подтверждения, на управляющего и на Стивена Говарда.
Оба кивнули ему.
     Тогда Торнтон продолжил свою речь:
     --  Итак,  мы  устроили  общее   собрание  участников  операции,  чтобы
познакомить вас с происходящим. Детали  мы обсудим  в рабочем порядке. -- Он
замолчал  и поглядел в зал. Что-то изменилось в его манере говорить,  может,
она  стала менее отрывистой. -- Большинство  из вас уже  знает, о чем пойдет
речь,  но так  как  знают  не  все,  я  начну с  самого начала.  В последние
несколько  дней  произошли  события,  которые  заставляют  нас  предположить
наличие  большой популяции опасных грызунов. Следы свидетельствуют, что  это
может быть черная крыса.
     Снова загудело  за спиной у  Пендера.  Торнтон поднял руку,  успокаивая
аудиторию.
     -- Вчера  здешняя учительница видела трех крыс.  Правда,  это не совсем
точно... -- Пендер вздрогнул. -- Поэтому мы решили, что разумнее еще раз все
проверить, а потом уж поднять тревогу.
     -- Где их видели? -- послышался голос с галерки.
     -- Недалеко отсюда, -- ответил Торнтон и поглядел на Уитни-Эванса.
     -- На маленьком пруду возле большого в Уэйк-вэлли.
     Торнтон продолжил:
     --  "Крысолов" уже извещен, и его представитель Лук Пендер  почти сразу
осмотрел места,  где  были замечены  крысы. Также он побывал  возле пруда  и
обнаружил там останки семейства  горностаев. Он осмотрел следы,  оставленные
грызунами в Центре, и  его заключение  гласит, что существует очень  большая
вероятность расселения черной крысы в некоторых частях леса.
     Пендер мрачно усмехнулся.
     --  Однако  на вечернем  заседании  мы пришли  к  единому  выводу,  что
требуются  более весомые доказательства, прежде чем мы предпримем  эвакуацию
населения и объявим карантин.
     --  Неужели нельзя  было  хотя  бы  известить  полицию? --  прервал его
инспектор.
     Торнтон смерил его ледяным взглядом.
     --  Боюсь, нет.  Я  повторяю,  у нас не было доказательств, поэтому  мы
решили никого не пугать.
     --  А это доказательство? -- бесстрашно продолжил допрос  инспектор. --
То, что случилось на кладбище?
     Вновь все  заговорили разом, и Торнтон вынужден  был  еще раз постучать
ручкой по столу, чтобы восстановить тишину.
     -- О чем говорит инспектор? -- крикнул кто-то сверху. --  Что случилось
в церкви?
     Этот  вопрос сделал  то, что  не смогла  сделать ручка Торнтона. В зале
мгновенно наступила тишина.
     Торнтон выпрямился в кресле и холодно оглядел зал.
     --  Сначала  позвольте мне сказать,  что мы  не должны нарушать порядок
ведения собрания. Мы должны все быстро  обсудить, если хотим заняться делом.
Прошу  все  вопросы  отложить  на конец совещания, после моего выступления и
выступлений моих коллег, сидящих  тут.  А теперь, инспектор, я отвечу на ваш
вопрос. Да, то, что случилось  на кладбище, позволяет нам укрепиться в наших
предположениях относительно наличия черных крыс в лесу.
     -- И все-таки это не доказательство, -- не утерпел Уитни-Эванс. Торнтон
с нескрываемым бешенством повернулся к нему.
     --  Даже  вам,  Эдвард,  не  удастся  закрыть  глаза  на  это  кровавое
злодеяние.
     -- Не  будете  ли  вы так любезны рассказать  нам,  что же все-таки там
произошло? -- ничуть не обескураженный предыдущей отповедью
     Торнтона, повторил просьбу  сидевший в  верхнем  ряду  человек.  Личный
секретарь резко повернул голову.
     -- Сегодня  утром на кладбище найдены останки двух  людей. Один человек
был нормально похоронен вчера,  другой...  Другой, как  мы  предполагаем, --
преподобный Джонатан Мэттьюз, викарий церкви Невинных Младенцев.
     В зале тяжело вздохнули.
     Торнтон продолжал своим бесстрастным и отрывистым тоном:
     -- От  обоих  тел  остались  почти  скелеты.  Мы  думаем,  что  викарий
обнаружил существ, разрывающих могилу, и был ими убит. Следы на  костях и их
разрозненное  состояние  свидетельствуют  об  остром  оружии  или  предмете,
другими  словами,  об острых зубах. Клочки одежды предъявлены на опознание и
посланы  на  экспертизу, но  мы думаем, что здесь сомневаться не приходится.
Самое же странное в этом и без  того чудовищном происшествии -- исчезновение
обоих черепов. -- Но Торнтон не позволил, чтобы его ужасное  сообщение вновь
нарушило  ход собрания. --  Хотя  у  нас есть  только  одно  свидетельство о
реальной встрече с этими существами, все же я думаю, мы должны признать, что
имеем дело с черной  крысой. Мы не  знаем ни одного другого зверя  в Англии,
который мог бы так действовать. А теперь, что мы планируем сделать. Все, кто
живет  поблизости,  должны  быть  эвакуированы  не позднее  двенадцати часов
завтрашнего дня. В данное  время  все подчиненные управляющего предупреждают
людей,  чтобы они  не покидали  дома, закрыли  двери  и  окна, даже устроили
баррикады, если надо. Многие, конечно же, предпочтут  уехать  прямо  сейчас,
хотя непосредственной опасности пока нет.
     -- Да как же нет опасности, когда гигантские крысы шастают  по лесу? --
не удержался представитель местных властей  и даже подался вперед в ожидании
ответа.
     -- Пока еще крысы  не  врывались в  дома,  -- сказал Торнтон, не сделав
замечания нетерпеливому слушателю.  -- Кроме  того, насколько нам  известно,
они до сих пор напали только  на одного живого человека. Непохоже, чтобы они
вдруг  впали  в  буйство,  хотя  до недавнего  времени  их присутствие  было
совершенно незаметным.
     -- А вдруг произойдет  эскалация? --  спросил все  тот  же голос. -- То
есть сначала продукты, потом животные. Теперь вот человек.
     Пендер оглянулся посмотреть  на  человека, который  быстро и  правильно
разобрался в ситуации. Если принять  во  внимание, что до позавчерашнего дня
крыс  в  лесу   не  видели,  то  их  активность  развивается  в  устрашающей
прогрессии.
     --  Думаю,  на  викария  они напали, потому  что он  их потревожил,  --
ответил  Торнтон.  -- Может, он даже хотел прогнать их. Нет, я  уверен,  что
непосредственной  опасности  нет, пока  люди  сидят дома.  Если мои  коллеги
согласятся,  мы  начнем  постепенную  эвакуацию.  Сначала  центр,  потом  по
расходящейся. Майор  Кормак  при поддержке  эссекской  и лондонской  полиций
обеспечит внешнюю охрану леса.
     --  Как  вы соб