е  виднелась  лестница. Она уходила
резко вверх, на высоту шестидесяти --  семидесяти футов, а может быть, и еще
выше.
     На самом  верху еще одна решетка закрывала  выход.  Калвер заметил, что
лестница ведет к небольшой накладной дверце  в решетке.  Он отступил  назад,
нырнул, проскользнул в дверь шахты и через мгновение всплыл среди своих. Все
смотрели на него с нетерпением и надеждой.
     -- Все в порядке, -- сказал он. -- Мы сумеем пройти.
     Калвер вернул нож Фэрбенку и подтащил Кэт поближе к шахте.
     -- Вдохните поглубже  и направляйтесь прямо  через  открытую дверь,  --
сказал  он.  --  Справа  вы  увидите  лестницу.  Взбирайтесь  по ней  наверх
немедленно!
     Потом он повернулся к Джексону и передал ему лампу.
     -- Иди с Кэт  и все  время держи  луч на проходе  в решетке. Но тут его
внимание  привлекла суматоха у входа. На  поверхности воды  вдруг  забурлила
розовая  пена.  Калвер  понял,  что  крысы  схватили  нескольких  попутчиков
Стрэчена. Они утащили людей  под воду  и там, в глубине, рвали их на  куски.
Эти  странные  мутанты так ловко  приспособились к жизни  в  коллекторе, что
Калвер никогда и представить себе не смог бы ничего подобного.  Их абсолютно
не  отпугивала   заразная  вода,  будь  то  медлительная  мутная  слизь  или
стремительный  ливневый поток. Крысы  -- была лишь одна из сторон подземного
бытия людей. Сейчас  несчастные смертники  отвлекли внимание крыс,  невольно
дав остальным людям шанс на спасение.
     -- Да шевелись же! -- заорал Калвер на Кэт. Кэт нырнула, за ней  быстро
последовал Джексон. Остальные члены группы собрались вокруг Калвера.
     -- Подождите! --  Он поднял  руку, останавливая  их. --  Идти  надо  по
одному, иначе нам всем несдобровать! Вот ты -- следующий. И давай быстро!
     С  этими словами  Калвер рывком  подтащил  к шахте  ближайшего  к  нему
человека. Инженер  с  готовностью  повиновался. К дверям  решетки отправился
следующий человек. Калвер заметил, что в вентиляционном отсеке  их  осталось
не больше дюжины.  Не  было никакой возможности  узнать,  сколько  еще людей
уцелело на базе, но оказалось в ловушке в дальних частях комплекса.  Не было
даже времени думать об  этом. Калвер и его люди  ничего  не могли  поделать:
если  бы они попытались спасти  кого-то еще, это, возможно, стало бы роковым
для них всех.
     И тут вдруг пронзительно закричал один из тех, кто стоял с краю группы.
Глаза  человека  смотрели,  казалось, с изумлением,  а тело было  совершенно
неподвижно  -- только  голова медленно склонялась вниз, словно вглядываясь в
черную  воду, плескавшуюся чуть ниже  его подбородка. Лицо человека внезапно
перекосила судорога. Он  все еще  кричал, и  этот крик заполнил шахту гулким
рикошетом,  отразившись  от  стен. Человек  опрокинулся  назад,  и  его руки
судорожно заколотились по воде. Другой -- стоявший с ним рядом -- закричал и
кинулся и воду. Он быстро вынырнул, крепко держа в руках корчившуюся от боли
черную крысу. Тварь зловеще щелкала зубами и  неистово царапалась. Она  была
так сильна, что смельчак не смог ее удержать. Крыса шлепнулась  прямо ему на
плечо. Свирепая, оскаленная морда потянулась к щеке мужчины. Из щеки хлынула
кровь, и это вызвало у грызуна новый приступ бешенства.
     Все,  оцепенев,  наблюдали  эту  безмолвную схватку. А Дили уже нырнул,
зажав  пальцами нос и задержав дыхание. Он отыскал дверь и протолкнул  в нее
свое неуклюжее тело.
     -- Эти  ублюдки  идут понизу!  --  крикнул Фэрбенк, светивший  фонарем,
опущенным в воду, тем,  кто пробивался на волю. Он высоко поднял нож и резко
опустил его куда-то вниз. Темная тень под водой метнулась в сторону. Фэрбенк
нанес новый удар, придерживаясь все той же тактики боя --  больше отпугивать
тварей,  чем  поражать  их.  Но  из  одной  крысы,  оказавшейся недостаточно
расторопной, все же пошла кровь.
     Мужчины тем временем, прижавшись плотно друг к другу, образовали что-то
вроде полукруга. Спины их были  обращены  к шахте. Калвер оказался  рядом  с
Эллисоном. Тот, как и Стрэчен, держал фонарь.
     -- Держите фонарь  под  водой! --  скомандовал  Калвер.  -- Свет  может
попросту ослепить их, и им придется держаться подальше.
     Так и сделали. Но тут же вздрогнули даже самые мужественные из команды:
тусклый  свет  высветил  призрачные   фигуры,  плывшие  под  водой.  Подобно
гигантским  пираньям,  они кружились  вокруг  двух упавших  мужчин,  молнией
набрасывались на свои  жертвы, тряся, терзая их  и отплывая в сторону только
тогда, когда их челюсти были набиты мясом.
     Фэрбенк вытащил фонарь, опасаясь, что под водой он погаснет.
     -- О Господи... --  только и воскликнул он,  когда фонарь высветил стаю
крыс, плавно скользившую в сторону людей.
     -- Теперь  вы,  вместе! -- Калвер  указал  на двух инженеров,  стоявших
между Эллисоном и Стрэченом.
     -- Я не умею плавать, -- умоляюще сказал один из них.
     --  Шевелись, проклятый кретин! --  заорал Калвер. Второй инженер увлек
перетрусившего товарища в воду, и их фигуры проскользнули через отверстие.
     --  Дай  мне фонарь,  --  сказал  Калвер  Эллисону.  Тот  подозрительно
взглянул на него.
     -- Иди туда, к  выходу, -- добавил Калвер. -- И ты, Стрэчен, тоже. Свой
фонарь можешь оставить себе.
     Эллисон и Стрэчен не стали тратить времени  на споры, и над тем местом,
где  они  только что стояли, всплыли пузыри.  Теперь  снаружи шахты остались
только Калвер и Фэрбенк.
     На том  же месте, где некоторое  время  назад на поверхность  поднялась
кровавая пена, где  крысы  напали  на первого человека, все  было  черно  от
зловещих,  безмолвно  скользящих  в  воде черных чудовищ.  Армия крыс, ничем
более не  сдерживаемая,  вливалась в  двери и,  как густое,  черное нефтяное
пятно, быстро распространялась вокруг.
     Все  было ясно без слов. Калвер и  Фэрбенк, вдохнув  побольше  воздуха,
нырнули. Фэрбенк проник в  проход первым и обернулся, чтобы  помочь Калверу.
Но в это время кто-то вцепился в ногу летчика. Жгучая боль пронзила  ногу, и
Калвер завертелся под водой,  руками нащупал нижний край рамы решетки и стал
подтягиваться в шахту. Но правую ногу тянула назад крыса, до кости впившаяся
зубами  в  лодыжку. Калвер пнул ее другой ногой, пытаясь отшвырнуть, но вода
погасила силу удара, и нога только скользнула по спине крысы.
     Фэрбенк бросился выдергивать ногу Калвера из пасти  твари, одновременно
нанося удары ножом. Фонарь погас,  и  Фэрбенк отшвырнул  его в сторону. Но у
Калвера хватило присутствия духа  не  сводить с крысы луч своего фонаря. Вот
нож вонзился в плечо  животного, но недостаточно  глубоко,  чтобы  заставить
тварь ослабить  мертвую хватку. Фэрбенк изо всех сил потащил ногу  Калвера в
проем и снова вонзил лезвие ножа в спину крысы. Брызнувшая из раны  жидкость
чернильного цвета едва не ослепила его.
     Он отпустил Калвера и потянул на себя  металлическую решетку, прикрывая
ее настолько, насколько позволяли  ступня  Калвера и все еще висевшая на ней
крыса.  Что-то тяжелое  ударилось о  решетку  снаружи.  Фэрбенк  ощутил, как
скользкое  тело коснулось кончиков его пальцев.  Внезапный укус заставил его
стремительно убрать руки из ячейки решетки.
     Калверу  тем временем  почти удалось протащить  ногу  под нижним  краем
двери. Крыса все еще  цеплялась за лодыжку,  шея ее вытянулась  над полоской
металлического порога,  но тело оставалось  снаружи.  Даже при такой  слабой
видимости Фэрбенк сумел понять намерения Калвера и  мгновенно нанес удар. Он
изо  всех  сил  давил на тупую  сторону ножа лезвием, прорубаясь через шею к
спинному мозгу твари. Крыса забилась в  корчах, потом замерла и обмякла. Уже
совершенно задыхаясь без воздуха, Фэрбенк все же помог освободить лодыжку от
зубов крысы.  Летчик  пинком отшвырнул падаль  назад, а заодно резко  ударил
кулаком  по другой длинной  морде, пытавшейся протиснуться в узкую  щель. От
неожиданности крыса отпрянула.
     Наконец им удалось затворить дверь. Дрожа, они смотрели, как целая стая
крыс ринулась по направлению к ним и стала биться по другую сторону решетки.
Хорошо, что они  успели убрать  пальцы -- иначе  крысы мигом отгрызли бы их.
Потом Калвер и Фэрбенк всплыли.
     Когда они появились над поверхностью воды, шахту буквально взорвал крик
облегчения. Все  радостно  хлопали  счастливцев по  плечам и  спинам. А  они
руками  заслоняли глаза  от ослепительного  света  фонарей. Кэт, стоявшая на
лестнице несколькими ступеньками выше, смеялась и плакала  одновременно. Она
была близка  к  истерике, ее била  крупная дрожь.  Казалось, что она вот-вот
рухнет с лестницы.
     Калвер резко оборвал радостный шум.
     -- Мы  еще  не  выбрались отсюда! --  сказал  он. Эти  слова прозвучали
необычайно  гулко  в замкнутой  башне,  куда совершенно не  доносился шум из
самого убежища.  --  Нам  не  удастся  удержать  решетку  закрытой,  так что
начинайте взбираться по лестнице. Постойте!
     Он заметил,  что  три  человека  уже взгромоздились  на  лестницу.  Кэт
находилась выше всех. Вряд ли лестница выдержала бы такую нагрузку.
     -- Джексон, --  крикнул Калвер, -- обойди Кэт. Тебе  придется пробивать
путь наружу. Там, вверху.
     И  они начали подниматься.  Те,  кто пока оставался внизу, столпились у
нижнего конца лестницы. Вверху  что-то ярко сверкнуло, и  почти и  сразу  же
донеслось  тяжелое  грохотанье.  На мгновение  сердца у  всех замерли:  люди
боялись самого  худшего -- еще одной ядерной атаки. Но  это были всего  лишь
раскаты  грома и  предвестившая его молния. Подъем  возобновился.  Калвер  и
Фэрбенк наблюдали за тем, как карабкаются наверх остальные.
     -- Крысы могут проникнуть сюда в любой момент, -- пробормотал Фэрбенк.
     -- Ах, если бы  у нас  было хоть что-нибудь, чтобы намертво  прикрепить
дверь к раме...
     -- А ремень?  Мы  ведь можем  продеть тонкий ремень  сквозь  решетку  и
застегнуть  его  с  нашей  стороны.  И  никакого  особого  усилия  тогда  не
понадобится, чтобы держать дверь закрытой.
     -- Ты  же собираешься высунуть  руку наружу, когда будешь  протаскивать
ремень обратно?
     --  Не  слишком-то приятный  план, а?  И  тут  к  ним  подошел Стрэчен,
отвинчивая на ходу днище своего упакованного в резину фонаря.
     -- Есть идея, -- сказал он.
     Его фонарь погас, и Калвер осветил инженера своей лампой.  Днище фонаря
осталось в  ладони Стрэчена, обнажился упругий моток  скрученной  проволоки.
Сам фонарь Стрэчен отбросил в воду.
     --  Мы можем изогнуть проволоку так, чтобы приладить ее вокруг решетки,
--  сказал он.  --  Правда, она не такая уж  прочная, но, возможно,  удастся
удержать решетку закрытой, пока все не вылезут наверх.
     -- Да, это  мысль, -- согласился Калвер.  -- Если мы сумеем  продеть ее
где-нибудь вверху решетки, один из нас сможет встать поблизости и удерживать
проволоку. Давайте это сделаю я.
     -- Нет, ты спустишься со мной  и будешь держать  лампу. С этими словами
Стрэчен вытащил клубок проволоки из  днища фонаря и начал сгибать ее в некое
подобие дуги.
     Затем,  вдохнув побольше воздуха, они ушли под воду. А с другой стороны
двери тяжело бились о решетку крысы, отлично соображая, что добыча близко --
прямо  за  этой тонкой  преградой. Их  зубы заскрежетали по проволоке, когда
люди стали  пропускать ее  сквозь решетку. Другой конец  проволоки  вернулся
назад несколькими ячейками ниже.  Стрэчен быстро  обмотал его вокруг  места,
где  проволока  была  прикреплена  к  цоколю фонаря. Для  проверки он рывком
натянул петлю. Потом, сжимая  цоколь, вынырнул из воды. Калвер тоже проверил
этот импровизированный замок, прежде чем подняться.
     --  Как  будто  неплохо,  -- сказал  он, появляясь над водой и переводя
дыхание.
     -- Да, -- согласился Фэрбенк.  -- Вопрос  лишь в том, кто будет держать
это, пока остальные выберутся отсюда?
     -- И еще в  том, через сколько времени вода накроет этого человека, кто
бы это ни был, -- добавил Калвер, заметив, что Стрэчен наклонился, удерживая
захват, и вода при этом коснулась его подбородка.
     -- Уходите оба, -- сказал Стрэчен, -- а  я буду  держать сколько смогу.
Калвер и Фэрбенк переглянулись. Фэрбенк пожал плечами.
     --  А  кто возражает? -- спросил он. И, протянув нож Стрэчену, добавил:
-- Возьми.
     -- Нет.  Ведь  я полезу по  лестнице и постараюсь подняться  как  можно
скорее, а эта штука помешает.
     --  Дело твое, -- сказал Фэрбенк и протянул руку к  ступеньке, довольно
рискованно зажав в зубах тяжелый нож.
     -- Ты уверен, что это удастся? -- тихо спросил Калвер  у Стрэчена, пока
Фэрбенк взбирался наверх.
     -- Иди  давай.  А то крысы там, снаружи,  уже  теряют терпение. Я прямо
чувствую, как эти догадливые пидеры уже тянут за решетку своими клешнями. Но
им,  слава  Богу, тоже нужен  воздух.  Так  что  они не сумеют  продержаться
слишком долго.
     Калвер на мгновение сжал плечо инженера. Тот подтолкнул его к лестнице.
     -- Ладно. До встречи наверху.
     -- Калвер?  -- тихо позвал его  Стрэчен. Летчик обернулся, уже  держась
одной рукой за ступеньку над головой.
     -- Что же  это за монстры? Как  они смогли так  вырасти? Калвер помотал
головой.
     -- Может быть,  у Дили найдется  какой-нибудь ответ. С этими словами он
начал   взбираться  по  лестнице.  А   наверху  Джексон  уже  толкал  тонкую
проволочную  сетку,   закрывавшую   верхнюю   часть   шахты.   Дверца  легко
распахнулась,  и  негр  просунулся  через  открывшийся  лаз.  Он оказался  в
помещении  высотой  футов  в пять. Вдоль стен  виднелись  какие-то  распорки
вентиляционного типа, крыша помещения была чуть покатой. Проволочную  сетку,
которой  был затянут  ход  в  помещение,  пересекали  прочные  металлические
прутья, так что на них можно было довольно устойчиво стоять. Джексон услышал
шум дождя, доносившийся снаружи. Он слышал его и раньше, когда протискивался
в дверцу, но тогда ничего не было видно. Сейчас он понял, что снаружи царила
ночь.  Так  странно было это сознавать, ведь  последние несколько недель они
находились в  мире постоянного  искусственного освещения. Рядом  с Джексоном
появилась  Кэт. Она с наслаждением,  полной  грудью вдохнула чудесный ночной
воздух, чистая влага которого была куда свежее, чем там, внутри этой мрачной
башни.
     Перед ними было пять отдельных секций-подпорок, каждая шириной не более
фута. Джексон толкнул одну из них, проверяя на прочность.
     -- Думаю, мне удастся выбить их ногами, -- сказал он Кэт.
     -- Тогда  поторопись, --  ответила она,  отодвигаясь  в  сторону, чтобы
освободить  ему пространство. Джексон улегся спиной  на металлические прутья
лаза и обеими ногами ударил по  подпоркам. Подпорки устояли, но Джексон ясно
почувствовал, что  от удара они  немного переместились. После второго, более
нацеленного и сильного удара подпорки затрещали. После третьего образовалась
брешь. В следующий раз Джексон нацелился повыше и повторил все сначала.
     Тем  временем подъем по лестнице  приостановился:  пространство наверху
шахты  было слишком тесным, а  решетка,  даже  несмотря на  прутья,  слишком
слабой, чтобы выдержать тяжесть их всех.  Дили, голова и плечи которого  уже
протиснулись  через  отверстие, глянул  вниз, в  колодец, и тут  же  к горлу
подступила тошнота. Оказывается, они проделали наверх ужасающе длинный путь.
Дили зажмурил глаза, прижавшись лбом к  лестничной ступеньке. Его кулаки еще
крепче обхватили стойки, но он уже прикидывал, как им выбраться наружу.
     А на самом дне шахты Стрэчен из последних сил скручивал, работая руками
под  водой,  проволочную  петлю. Он все  чаще и  чаще  мотал головой,  чтобы
вдохнуть глоток воздуха. Уровень  воды  уже  поднялся  выше его подбородка..
Крысы по другую сторону решетки  неистово скреблись, несколько из них, сумев
расширить   брешь   со   стороны   замка,  уже  проталкивали  когти  внутрь,
возбужденные окрашенной кровью водой вокруг них.
     Стрэчен  напрягся  еще больше,  когда  вдруг  почувствовал,  как кто-то
уцепился  за  проволочную  петлю  с  другой  стороны  решетки.  Петля  резко
задергалась: в нее вгрызлись острые как бритва зубы.  В конце концов петля с
треском  лопнула.  Не теряя ни  секунды, Стрэчен  ринулся к  лестнице. Дверь
начала медленно отворяться.
     Наверху, прямо перед Эллисоном,  вслед за которым поднимались Фэрбенк и
Калвер,  тот самый инженер, который заявил недавно,  что  не умеет  плавать,
буквально прилип к лестнице. Его губы шевелились в безмолвной молитве, глаза
тупо  таращились сквозь  ступеньки  на шершавый бетон перед  ним. Он  не мог
заставить себя  смотреть ни вверх, ни вниз. Инженер вспоминал, говорил ли он
им,  что  не переносит еще  и высоту.  Внезапна яркий  свет заполнил верхнюю
часть  башни,  и  почти сразу  же  в шахту  во  рвался  мощный раскат грома.
Лестница,  казалось,  содрогнулась  от  этого  раската. Инженер  еще плотнее
прижался к стене. Гром стих, но тут новый шум привлек его внимание. Какой-то
скрежещущий звук.
     Рядом с  ним в стене была прямоугольная  ниша, забранная  металлической
решеткой.  Это  был воздухопровод. Инженер  еще  подумал,  что  за решеткой,
наверное, находятся фильтры для очистки  воздуха всасываемого снаружи. В это
время вновь  раздался  скрежещущий  звук. Похоже,  он шел из  ниши.  Инженер
всмотрелся повнимательнее.  Он боялся глядеть туда, но еще больше  боялся не
глядеть. За решеткой почудилось какое-то движение. Благодаря Бога за то, что
ниша  забрана металлической  решеткой,  он прищурил глаза и стал внимательно
вглядываться в другие маленькие, сделанные по стандарту ниши.
     В шахту вновь ворвался блеск молнии. Он не дотянулся до всех ее глубин,
но создал  достаточно отраженного света, так что инженер смог разглядеть то,
что хотел. Из-за решетки таращились на него поблескивающие желтоватые глаза.
Их было  десятки пар.  А  позади них черные, горбатые  тела  втискивались  и
втискивались  в крохотное  пространство ниши.  В едином порыве  они ринулись
вперед и  с  треском ударились о  решетку.  Металл, которым была  окантована
решетка, задребезжал.
     Инженер  взвыл   от  ужаса,   инстинктивно  отпрянув  назад.  Нога  его
соскользнула  со ступеньки, руки разжались, и  он обрушился  вниз. Вопль его
оборвался на самой  высокой ноте лишь тогда, когда его  тело  ушло в мрачные
воды подземелья.
     Стрэчен скорее почувствовал, чем  увидел падающее  тело.  Он  буквально
вжался  в  лестницу,  плечи  его  согнулись, все тело  напряглось. Во  время
падения инженер мощно ударил его ногой по голове, и Стрэчен едва не свалился
вниз. Спасло его только  то, что он цепко держался за ступеньку. Внезапно он
почувствовал  какое-то движение  у своих ног. О них  бились какие-то гладкие
тела.  Тесное помещение шахты  будто взорвалось,  превратившись в неистовый,
бурлящий  котел  движений  и звуков. Пронзительные вопли  упавшего инженера,
тяжелый всплеск воды утонули в визге крыс.
     Стрэчен  попытался было подтянуться вверх,  но что-то цепко держало его
за ногу. Острые зубы впились ему в  бедро.  Собрав остаток сил  он попытался
вырваться. Рот  его  широко  открылся, но  только  слабый, жалостливый  звук
вырвался  из него. Стрэчен все же немного приподнялся  вверх,  но тут  новая
тяжесть  прицепилась к нижней части его тела. Острые  зубы защелкнулись и на
других незащищенных местах,  чуть  ниже паха... И  по мере  того как Стрэчен
поднимался, с трудом преодолевая дюйм за дюймом, он чувствовал, что его рвут
на части и с каждым  укусом отхватывают новый кусок. Сухожилия и кровеносные
сосуды  натягивались,  рвались, кровоточили. Стрэчен  жалобно  стонал,  моля
людей наверху о помощи.
     Фэрбенк выронил  свой  драгоценный  нож в  тот миг, когда прямо над ним
сорвался вниз инженер. Он пытался схватить  инженера на лету  и выронил нож.
Теперь Фэрбенк в  каком-то оцепенении наблюдал за бурлившей внизу пеной,  за
кровью, вырывавшейся из нее алыми гейзерами.
     Калвер смотрел вниз, в широко  раскрытые, молящие глаза Стрэчена. Одной
рукой  Стрэчен крепко  вцепился  в ступеньку,  а  другой тянулся к  Калверу.
Пальцы руки  вытягивались и  изгибались в  молящем  жесте.  И  Калвер  начал
спускаться, не обращая внимания на предостерегающие крики Фэрбенка.
     Стрэчен ушел в воду еще глубже, и  Калвер  вынужден  был спуститься еще
ниже. Он наклонился с  лестницы, цепко держась за ступеньку  одной рукой,  и
другой  все-таки дотянулся до Стрэчена.  Кончики их пальцев соприкоснулись и
проскользнули в ладони друг друга. Две руки сцепились в крепкий замок!
     И  тут крыса, с какой-то ухмылкой появившаяся  из воды прямо за  плечом
инженера, стремительно прыгнула на руку Стрэчена  -- и на руку Калвера тоже,
-- как  будто их  сцепленные руки были не чем иным,  как корабельной якорной
цепью. Она  оказалась на плече  Кал-вера раньше, чем он успел отреагировать.
Но едва  тварь коснулась его, Калвер инстинктивно дернул головой  в сторону,
крысиные зубы резанули  его по уху и вцепились в висок. Калвер закричал. Это
был  крик  отчаяния, потому что ему пришлось отпустить руку Стрэчена. Он что
есть силы  ударил крысу  в  подбрюшье,  оторвал  ее от  себя  и,  приподняв,
отшвырнул прочь. Изгибаясь в воздухе,  крыса испустила странный младенческий
крик и плюхнулась опять в бурлящий колодец.
     Плечи  Стрэчена уже почти  скрылись  под водой, но он, сделав последнее
усилие, снова приподнялся над поверхностью. Калвер едва не потерял сознание,
увидев массу  черных  тварей,  покрывавших спину,  туловище и ноги инженера.
Вода вокруг него была совершенно красной.
     Казалось,  Стрэчен  почти  улыбался, когда  он с  усилием втягивал себя
наверх.  Но это была застывшая улыбка, а в глазах инженера метались испуг  и
изумление: инженер понял, что у него не осталось никакой надежды.  Он  снова
начал  скользить  вниз,  тяжесть повисших на нем  тварей тянула его назад, в
этот липкий буйный водоворот.
     Вот под  водой  скрылись его плечи.  Его подбородок. Но  прежде, чем он
ушел под  воду, лицо его обратилось вверх. Его глаза оставались открытыми до
тех  пор,  пока  и  лицо не  поглотила вода.  Не закрылся и  рот, когда вода
хлынула  в него. Лицо  Стрэчена, скрывшееся  под водой, превратилось в белое
расплывчатое пятно. Но и оно угасло в яркой и густой киновари.
     Чья-то рука сжала плечо Калвера. Вздрогнув, он резко повернул голову.
     -- Ты ничего не мог поделать, -- сказал Фэрбенк. --  Давай подниматься.
Пока они не бросились и на нас.
     После  кратчайшей из всех  пауз Калвер  кивнул, и  оба они  возобновили
подъем.  Их  насквозь промокшие ботинки то и дело  соскальзывали с  успевших
высохнуть   железных   ступенек.   Поднимаясь  мимо   вделанного   в   стену
трубопровода, они  услышали  доносившиеся  оттуда  шаркающие  звуки.  Что-то
колотилось с  внутренней стороны решетки, яростно скреблось об нее, стремясь
добраться до карабкающихся по лестнице людей. Фэрбенк с отвращением плюнул в
отверстие, а Калвер  не  мог  отвести от ниши  глаза.  И все же он продолжал
подъем.
     В  тот момент, когда Калвер просунул плечи в люк  наверху  шахты, опять
ярко блеснула молния. Калвер глянул вниз, в глубокий колодец, откуда все еще
доносились визгливые звуки крысиной потасовки.
     Калвер  закрыл  за  собой  дверцу.  Казалось,  будто   сами  врата  ада
затворились за ним.  Конечно, эти твари смогут взобраться  и по лестнице, но
не  раньше,  чем  закончат свой страшный пир. Снова  прогремел гром.  Калвер
дополз до узкого отверстия, пробитого в башне, где  его поджидал  Фэрбенк, и
выглянул наружу. Из-за проливного дождя ничего не было видно.
     Опять  сверкнула  молния. Калверу удалось  разглядеть,  что все  здания
вокруг вентиляционной шахты обрушились. Это их  массивные развалины защитили
башню  шахты   от  взрывной  волны.  А  сама  башня  была   окружена  теперь
своеобразным частоколом -- остатками зданий.
     Калвер   выглянул  наружу.  Под  ним  была  куча  булыжников.  Всего  в
двенадцати  --  тринадцати футах  под  ними.  Пустяковое  расстояние. Калвер
кивнул Фэрбенку, чтобы тот шел  первым. Снова грянули раскаты грома. Механик
ухмыльнулся. Ухмылку эту высветила вспышка молнии. Прежде чем  разжать руки,
Фэрбенк на  мгновение прилип  к  краю  проема. А Калвер смотрел, как  молния
зигзагом пронизывает небо. Он никогда в жизни не видел подобной  молнии. Она
вспорола  черноту  ночи  в  пяти  разных  местах  одновременно   и  как   бы
зафиксировала мрачную картину разрушений. Воздух наполнился электричеством.
     Калвер соскользнул с края отверстия и спрыгнул в темную, залитую дождем
ночь.
        <i>Часть третья</i>
        <i>ВТОРЖЕНИЕ</i>
     <i>Черные твари легко двигались по руинам, разыскивая самую лакомую добычу
-- людей.  По  их  рядам  пробегало  острое,  лихорадочное возбуждение:  они
понимали, что их  ждала  изобильная, легко доступная пища. Чувствуя, что  их
жертвы  беспомощны,  крысы не  знали  пощады:  добычей  их  лязгающих  зубов
становились мужчины и  женщины, старики и дети, в  ослабевших  телах которых
почти  не  оставалось сил, чтобы  сопротивляться зловещей  мощи новоявленных
хищников. И даже недавно образовавшиеся общины  не стали для уцелевших людей
какой-то  защитой от внезапных атак,  потому что  крысы  инстинктивно  чуяли
необходимость перегруппировки сил и соотношение этих сил всякий раз менялось
в их пользу, резко и внезапно.</i>
     <i>Они обнаружили гигантский источник пищи неподалеку от гнезда Матушки --
теплые, живые припасы. Они подкреплялись ими  уже много  дней и ночей. Но по
мере того как это сырое  мясо разлагалось, твари начали  искать более свежее
лакомство -- плоть, которая была еще влажной, источавшей соки, полной еще не
запекшейся,  еще  не  застывшей  крови.  И  еще  там,  внутри  черепов,  это
вкусненькое. Правда,  до тех  пор,  пока  оно не  превращалось в  результате
гниения  хозяина  в  водянистую, слизистую  кашицу. В  своих поисках хищники
становились  все  наглее, бесшабашнее, ненасытнее. Пока они еще предпочитали
ночь, но уже все меньше и меньше робели при свете дня. Они управляли мелкими
своими сородичами, потому что силы и коварства у них было куда больше, чем у
меньших  собратьев. А  ими  самими,  в  свою  очередь,  управляли  другие --
странные, омерзительные  существа. Они  выходили на  поверхность  только под
покровом темноты, скользя своими разбухшими уродливыми телами среди костей и
полусгнивших трупов, перекликаясь каким-то пронзительным мяуканьем.  Мутанты
среди  мутантов,  гротеск  среди  отвратительного  кошмара.  Их  охраняли  и
выкармливали   гигантские   черные  крысы.   Оставаясь  пока  слабее   своей
прилизанной  Черной   армии,  но  уже  господствуя  над  ней,  испуганные  и
преуспевающие, покорные и властные,  как бы скрывающие в своих  бесформенных
очертаниях некую одним им ведомую тайну, эти монстры  каждый раз трепетали в
предвкушении нового возбуждения. Их медлительны</i>е <i>тела передвигались, не зная
покоя и отдыха, их уродливые  конечности и морды время от времени зарывались
в загаженную землю, которую они  населяли, зловещая симфония их  мяуканья по
ночам,  дойдя до неистовой  кульминации,  медленно угасала и наконец утихала
совсем.</i>
     <i>Сейчас   взоры  монстров  устремились  к  дальнему   углу  центрального
помещения  их темного  подземного мира, хотя у многих из них глаза, если они
вообще были,  не  видели ничего.  Страсть,  испепелявшая их в течение долгих
часов, понемногу слабела, но все же не исчезала до конца.</i>
     <i>Они ждали, и  к ним приходили думы  Матушки-Крысы. Они ощущали ее муки,
чувствовали ее боль. Они ждали и радовались, насколько умели.</i>
        <i>Глава 20</i>
     Тоненькая струйка холодной  воды  вдруг  прекратилась совсем.  Женщина,
чертыхнувшись, закрутила кран и поставила едва наполненный чайник  на плиту.
Потом в прихожей она  сняла с аппарата телефонную  трубку и,  быстро отыскав
нужный номер в лежавшем здесь же справочнике, набрала его.
     -- Я  вам уже дважды жаловалась, --  сказала  она. -- А теперь вот вода
вообще не идет. Какого же черта я должна платить за эту проклятую воду, если
у меня ее нет?
     Женщина покраснела, рассердившись и на себя, и на то, что ей ничего  не
ответили.
     -- Вы  меня даже ругаться заставили, -- продолжала она, --  вот до чего
вы  меня довели. И  я  не желаю  больше слушать  от  вас никаких  извинений!
Пусть-ка  лучше кто-нибудь прямо сегодня заглянет ко мне и все наладит! А не
то мне придется обратиться к вашему начальству.
     Молчание.
     --  Ну, так что  же  вы мне скажете? Говорите  же!  Телефон по-прежнему
молчал.
     --  Ну  хорошо,  пусть  так.  И  все-таки  должна  вам  напомнить,  что
вежливость ничего не стоит. Так я жду вашего человека сегодня утром, хорошо?
     Шорох в трубке чем-то напоминал звуки из морской раковины.
     --  Хорошо,  благодарю вас  и  надеюсь,  что  еще  раз  звонить мне  не
придется.
     Удовлетворенно хмыкнув, женщина повесила трубку.
     -- Не понимаю, куда катится эта  страна, -- пробормотала она, запахивая
свой поношенный кардиган потуже: от входа подул ветерок, хотя и теплый.
     Вернувшись на  кухню и наполняя заварочный  чайник так и не согревшейся
водой, женщина принялась  жаловаться  мужу.  Он сидел за  сосновым столом  с
газетой, прислонив ее к пустой молочной бутылке. Жирная черная муха размером
с  пчелу  приземлилась  на его щеку  и  медленно  ползла  по этому  бледному
ландшафту. Мужчина не обращал на нее внимания.
     --  ...пусть даже вода сегодня  и дешева, -- жужжала  тем  временем его
жена. -- Но нам приходится платить за нее, даже когда ее нет! И ведь никогда
не разрешат платить меньше положенного! Да это  же просто повышение цен, вот
что это  такое! И так во  всем. Деньги,  денежки -- они  всем  управляют.  О
закупках на неделю даже подумать страшно! Один Бог знает, как все вздорожало
за последнее время. Боюсь Барри, что вскоре тебе придется отстегивать мне на
хозяйство побольше денег. Да-да, все понимаю, но уж извини. Если хочешь есть
так, как привык, то изволь давать мне больше.
     Размешивая  чай, она  обрызгала  палец  и быстро  облизала  его.  Потом
закрыла заварочный чайник, поставила его на стол и уселась напротив мужа.
     -- Ну а  ты, Тина,  -- обратилась она к дочери, -- собираешься  наконец
съесть кукурузные хлопья или  так и  будешь сидеть и любоваться на них целый
день?
     Дочка даже не пошевелилась.
     -- Ты опять опоздаешь в школу, если не  поторопишься! И сколько еще раз
тебе надо напоминать, что я не разрешаю брать с собой  за  стол Синди? Ты же
больше болтаешь со своей куклой, чем ешь!
     И женщина, подхватив куклу с коленей дочери, -- забыв, кстати, что сама
же туда  ее и положила  несколько минут назад, -- посадила  куклу на  пол, к
ножке стола. Тина вдруг стала сползать со стула. Мать вскочила и, недовольно
бормоча,   попыталась  снова  усадить  девочку  прямо.  Но  сколько  она  ни
старалась, подбородок Тины так и остался свесившимся на грудь.
     -- Ну ладно,  можешь  дуться  и  дальше,  посмотрим,  к  чему  это  все
приведет.
     Между  тем маленькая  тварь с  множеством  похожих  на  реснички  ножек
выглянула  из  гнездышка,  свитого  в  ухе девочки, потом  выползла оттуда и
юркнула в светлые волосы Тины.
     Женщина разливала по чашкам почти бесцветный  чай с черными  крапинками
незаварившихся   чаинок,   масса   которых   застыла   в   ситечке   мокрым,
заплесневевшим комком. Крохотные  серебристые насекомые бросились врассыпную
из-под молочника, когда  она подняла его и  попыталась, правда,  безуспешно,
извлечь оттуда засохшую сметану.
     -- Сэмми,  -- обратилась  она к сыну,  --  перестань  наконец  бренчать
ложкой и доедай хлеб. И будь любезен, поправь свой  галстук! Сколько раз мне
еще тебе это повторять? В твои десять лет ты уже вполне мог бы и сам одеться
как положено.
     Но сын молча  уставился  на  позеленевший хлеб, валявшийся рядом с  его
чашкой, наполненной  кукурузными хлопьями.  Эта кашица тихонько  шевелилась:
крохотные  твари  принялись  завтракать. Губы мальчика замерли  в  оскале --
совсем как  у  манекенов, которыми  пользуются чревовещатели. Глаза  его уже
заволокла туманная  пленка, и выпущенная на волю ложка еще  каким-то образом
удерживалась  в  скрюченной  руке.  Обрывок веревки,  идущий поперек  груди,
прочно привязывал его к стулу.
     Женщина вдруг резко наклонилась вперед, изогнувшись на стуле так, чтобы
исторгнутая ею рвота не забрызгала засохшие продукты на столе. Ее вырвало, и
ей  показалось,  что  боль пронзает  все ее внутренности. Желудок дергался в
отчаянных спазмах, будто пытаясь вышвырнуть все свое содержимое. Невыносимая
боль пронизывала и голову, и на какое-то мгновение это  даже вызвало вспышку
прояснения.  Секунда всепоглощающего  грома, а  потом --  тишина. И тошнота,
доводящая до содроганий.
     Но вот это прошло, наступило просветление, и темные тучи, омрачавшие ее
сознание,  развеялись.   Женщина  вытерла  рот  тыльной  стороной  ладони  и
выпрямилась. Боль  утихла,  но  она  знала, что это уже никуда  не  денется,
только затаится где-то  глубоко внутри, ожидая случая  для новой атаки.  Так
было и со слугой-китайцем инспектора Клоса. При воспоминании о старых добрых
временах ей почти удалось улыбнуться, но настоящее -- во всяком случае, в ее
представлении -- слишком уж подавляло ее.
     Она  отхлебнула безвкусного чая  и  с раздражением попыталась  отогнать
мух,  жужжащих вокруг  головы Тины. Потом ее встревожил слишком  пристальный
взгляд  мужа,  смотревшего  куда-то  мимо  газеты.  Белки  его  глаз  из-под
полуприкрытых  век  выдавали  дурашливое  притворство:   он,   видно,  решил
подразнить ее. Но шутка зашла слишком уж далеко.
     -- Ну и что же мы все собираемся делать сегодня утром? -- спросила она,
забыв,  что день  был  рабочим,  да  и детям  нужно было идти  в  школу.  --
Прогуляемся в  парк? Дождь, как видите, наконец-то кончился.  Господи, я  уж
думала, что он никогда не остановится! А ты, Барри? Попозже мне надо сделать
кое-какие покупки, но, думаю, сначала нам все-таки удастся немного погулять.
Уж такую-то отличную погоду  мы  не упустим, а? Ну, а ты что скажешь, Сэмми?
Ты, кстати,  можешь захватить свои ролики. Ну  и ты,  конечно. Тина, тоже. Я
про тебя не забыла. А  потом, может быть, в кино, а? Нет-нет, не волнуйтесь,
сначала кончайте с завтраком.
     Она перегнулась  через  стол  и слегка  похлопала по стиснутому кулачку
дочери.
     --  Это  будет совсем как в прежние  времена, не так  ли?  --  Голос ее
превратился в шепот. -- Совсем как в прежние времена.
     Тина снова сползла со стула, на этот раз совсем скрывшись под столом.
     -- Правильно, дорогая, поищи Синди. Она тоже может пойти с нами в парк.
Ну, Барри,  есть там какие-нибудь интересные  новости в газете? Ах, Господи,
люди,  что  же, и в самом деле  веселятся? Ну, если тебе  неинтересно,  куда
катится  этот мир, то какого же черта тебе читать дальше?  Манеры,  Сэмюэль,
самое главное в жизни.
     Она соскребла плесень с засохшего ломтика хлеба и вгрызлась в него.
     -- Смотри, милый: твой чай остынет, -- слегка упрекнула она мужа. -- Ты
так  ведь  целый день и просидишь за этой  газетой. Ну, а я пожалуй, прилягу
ненадолго, мне что-то  сегодня нездоровится. Боюсь, что  я где-то  подцепила
грипп.
     Женщина посмотрела на разбитое окно. Теплый ветерок взъерошил ее редкие
волосы, разбросав их  по  лбу. Она видела, но не  воспринимала  опустошенный
ядерным оружием город за  окном. Ее внимание вновь обратилось к семье, и она
заметила  черную  муху.  Муха, обследовав лицо  ее  мужа, теперь вползала  в
зияющее отверстие его рта. Нахмурившись, женщина вздохнула.
     -- О, Барри, -- сказала она,  -- ты ведь, надеюсь, не собираешься снова
проторчать здесь весь день напролет?
     Крохотные  блестящие капельки слез появились в  уголках ее глаз, и одна
из них перекатилась  через край, оставляя прерывистый серебристый след на ее
щеке и подбородке. Ее семья даже не заметила этого.

     Они  смеялись над ним. А кто смеется последним теперь?  Те, кто  выжил,
кто живет с комфортом, пусть и с некоторыми  ограничениями,  в то  время как
другие погибли в мучениях. Может быть, те, кто предвидел эти годы катастрофы
еще  до той ситуации на Ближнем Востоке, которая, в конце концов, взорвалась
всемирным конфликтом? Морис Джозеф Келп, вот кто!
     Морис  Дж.Келп, страховой агент. Ну,  кто  лучше него знал  о возможном
риске?
     Морис Келп, разведенный. А кому какое дело до этого?
     Морис холостяк. И ни у кого не было такой милой компании, как у него.
     Он  ведь вырыл себе нору на задворках своего огорода в Пекхэме еще пять
лет назад. И это сделало его посмешищем  среди соседей. Ну, и кто же смеется
теперь, а? А? Нора была достаточно большой,  чтобы обустроить в ней  большое
убежище.  Комната,  правда,  могла вместить только четверых. Ну, а кому были
нужны  другие  жильцы,  которые  только портят  воздух.  Нет  уж, благодарим
покорно! За пять лет он кропотливо все там отделал и отладил, а само убежище
обошлось ему примерно  в  три  тысячи  фунтов.  Ну  и  конечно,  разные  там
дополнительные   устройства,  вроде  ручных   и  батареечных  фильтрационных
установок (350  фунтов,  правда,  слегка  подержанные).  Да еще персональный
счетчик для  измерения радиации (145  фунтов плюс  еще 21.75 налога).  И еще
дополнительные штучки-дрючки.  Ну, там  складная  раковина и самосмывающийся
унитаз.  Тоже,  знаете  ли,  обошлись недешево. Так что денег  в убежище  он
вложил порядочно. Но в общем-то это того стоило. Ни одного пенни не  пропало
зря.
     Сборные стальные детали смонтировать было нетрудно. И  бетонные заливки
сделать  тоже  оказалось  довольно   просто  --  стоило  только  внимательно
прочитать инструкции. И даже приладить  фильтр и выхлопной блок оказалось не
так уж трудно, когда  он  полностью разобрался, что  следует  делать. Ну,  а
разные там  трубы  и их сочленения провести  в убежище  --  это  вообще, как
выяснилось, дело пустяковое. И еще он купил по дешевке трюмную помпу, но, по
счастью, пользоваться ею пока что не было причин. Внутри он разместил койку,
она же стул, положил на нее  поролоновый матрац;  ну  еще стол,  калорифер и
газовая  плита с грилем, бутановый газ, лампы на батарейках... Ну, полки он,
конечно,  набил  разными консервами,  бутылками, сухим питанием,  порошковым
молоком,  сахаром,  солью  --  словом,  вполне  достаточно, чтобы можно было
продержаться там  пару месяцев.  Было у него в  убежище  и радио с запасными
батарейками  (правда,  здесь, под  землей,  ему удавалось  расслышать в  нем
только потрескивающий шумок), аптечка, моющие  средства, вполне  достаточный
запас  книг  и журналов  (конечно, никакой этой  пакости  насчет девочек  --
штучек подобного сорта он не одобрял!), карандаши и бумага (и, между прочим,
приличный  комплект  туалетной бумаги), отличные  дезинфицирующие  средства,
разные  ножи-ножички,  посуда,  открывалка  для  консервов,  открывалка  для
бутылок, кастрюли, свечи, одежда, постельные принадлежности, пара  часов (их
проклятое тиканье едва не свело его с  ума в первые несколько дней, а теперь
он, представьте себе, даже не замечал его),  календарь, ну  и баллон с водой
на 12  галлонов. Водой, правда, он никогда не пользовался без  стерилизующих
таблеток "Милтон энд Моу Симпла". Даже для мытья посуды и столовых приборов,
не говоря уж о питье.
     Ах да, еще  одно  недавнее приобретение -- дохлая кошка! Он не  имел ни
малейшего понятия (а  кошка не рассказывала) о том, как это мерзкое животное
проникло в его крепко запечатанное убежище,  но предполагал, что кошка могла
заползти туда за несколько дней до  того, как начали падать бомбы. Растущего
напряжения в мировой  обстановке было вполне достаточно, чтобы  подхлестнуть
Мориса к стадии РЕШАЮЩЕЙ ПОДГОТОВКИ (как, впрочем, и предыдущих четырех  или
пяти  подобных кризисов  с той поры, как он  обзавелся этим  убежищем).  Эта
чуткая тварь, видно,  вынюхала сюда дорогу, когда он, Морис, носился от дома
к убежищу и обратно, оставив приоткрытым люк в своей боевой рубке. Да-да, он
ведь придал своему  сооружению вид подводной лодки.  Правда, вход  в  боевую
рубку  сделал в одном  из концов убежища, а не посередине. А эту кошку он не
заметил, пока не настало утро после катастрофы.
     Морис  вдруг  отчетливо вспомнил это  светопреставление,  этот  кошмар,
отпечатавшийся в его мозгу  не хуже  изящнейшей и подробной фрески.  О Боже,
как же он тогда перепугался! Но зато уж и порадовался позже на славу.
     Почему? Да потому, что все эти месяцы рытья, монтажа, обустройства -- и
ведь  ему приходилось терпеть  язвительные насмешки соседей!  -- окупились с
лихвой. Они, гогоча, называли его "Морисовым ковчегом".  Что ж,  теперь-то и
он  понял, сколь удачным было это  определение. Ну если, конечно, не считать
того, что строилось это не для проклятых зверей.
     Он вытянулся на койке, испытывая тошноту от мерзкого запаха. Но  все же
он  отважился  глотнуть  скудеющего воздуха. В  ослепительном  свете газовой
лампы его  лицо  казалось  особенно  бледным.  Сколько  же  их  там осталось
наверху,  живых? Сколько его соседей умерли, правда, теперь  уже  не смеясь?
Всегда  одинокий,  не  останется  ли  он теперь  и  в  самом  деле  навек  в
одиночестве? Вы будете смеяться, но Морис надеялся, что нет.
     Он,  конечно, мог  бы позволить  кое-кому из  них  разделить с ним  его
прибежище. Ну, может быть,  одному-двум, но  уж  очень трудно  было отказать
себе  в  удовольствии  захлопнуть  люк прямо  перед  их охваченными  паникой
лицами.  Вот клацнули  замки ротационного  запирающего  механизма,  намертво
захлопнулся герметический  люк с  наружной  стороны борта боевой  рубки -- и
завывание сирен воздушной тревоги  стало едва слышным, а  отчаянный стук его
соседей в крышку входа превратился в  приглушенную возню каких-то насекомых.
Ну, а грохот взрывов, потрясших землю, вскоре положил конец и этим звукам.
     Морис тогда  припал к полу, вжавшись в  прихваченные  с собой одеяла, и
почти не сомневался,  что это оглушающее давление расколет его металлическую
скорлупу, как орех. Теперь-то  он давно уже потерял  счет тому,  сколько раз
сотрясалась земля. Тогда, хотя точно он не мог припомнить, ему казалось, что
он потерял  сознание. Куда-то вдруг совсем исчезло  время,  и следующее, что
ему удалось вспомнить, было пробуждение на койке в ужасе от ощущения тяжести
на груди и теплого, зловонного дыхания прямо у лица.
     Он пронзительно завизжал, и  эта неведомая  тяжесть  внезапно  исчезла,
оставив на  память  лишь  острую боль поперек плеча.  Миновали долгие минуты
полной  неизвестности, пока он шарил вокруг  себя в поисках  лампы, пока его
окутывал абсолютный мрак и только его воображение оживляло мрачный интерьер,
населяя  его дьяволами с острыми когтями. Но свет найденной наконец лампы не
высветил ничего, кроме единственного  дьявола, да и то -- мгновениями позже,
когда  лампа  хорошенько  накалилась.  Рыжая  кошка  настороженными  желтыми
глазами рассматривала его, улегшись на полу, прямо под койкой.
     Морис  и в лучшие-то времена не любил кошек,  да и те,  правду сказать,
особого интереса к  нему не проявляли.  Но, возможно, теперь, когда  настали
худшие из  всех  времен (впрочем,  лишь для этих,  застрявших  наверху), ему
придется научиться уживаться с этими тварями.
     -- Ну что  ж, вонючка, -- успокаивающе, хотя и без особого  энтузиазма,
сказал он, -- бояться нечего. Слышишь, старик? Или старуха? Ну, кем бы ты ни
было.
     Спустя несколько дней он обнаружил, что это  была  "старуха".  А  тогда
кошка даже не  пошевелилась.  Ей  явно не  нравились  ни грохот  снаружи, ни
тряска  здесь, в помещении. Не  нравился ей  и запах этого  человека.  Кошка
предостерегающе  зашипела,  и  свесившаяся к ней голова  человека  мгновенно
убралась.  Только  запах  еды  спустя  несколько  часов выманил животное  из
укрытия.
     -- Да, это уж вполне типично, -- сказал ей Морис укоризненным тоном. --
Кошки и собаки всегда тут как тут, едва учуют еду.
     Кошка, уже три дня томившаяся в этом подземном склепе без пищи и воды и
даже без  единой мышки на закуску, вынуждена  была согласиться. Тем не менее
она продолжала  держаться  на безопасном расстоянии  от  человека. А  Морис,
поглощенный этим  приключением больше, чем происходившим наверху,  швырнул в
сторону кошки приличный кусок тушенки. Та испуганно отпрянула назад и только
потом  с  жадным  урчаньем  набросилась  на  еду.  Морис  покачал  головой и
презрительно усмехнулся.
     -- Так, выходит, желудок-то у тебя  оказался посильнее страха, а? Вот и
Филлис  была такой же.  Правда, там речь шла о деньжатах,  -- рассказывал он
жадно жрущей и  совершенно  безразличной к  его словам кошке  о своей бывшей
жене.   Она  бросила  его  еще  пятнадцать  лет  назад  после  полутора  лет
замужества. -- Как только денежки выветривались, она тут же начинала жужжать
над ухом. Как муха над дерьмом. Не  могла, понимаешь ли, вынести, когда наши
сундучки  пустели.  Вытягивала из  меня  всякий  раз  последний пенни,  сука
рваная! Теперь, голубушка, получила по заслугам, как и все остальные.
     Но смех его,  сопровождавший  эти слова, прозвучал натянуто:  Морис все
еще  не  знал,  насколько  надежно  защищен он сам. Он вывалил кусок  мяса в
кастрюлю, стоявшую на газовой горелке.
     -- А  остальное доедим  попозже, -- сказал он, не уверенный, говорит ли
он это кошке или себе.
     Потом он вскрыл небольшую банку фасоли и смешал фасоль с мясом.
     --  Забавно, какой голод может нагнать эта катастрофа. -- Смех у Мориса
был все  еще нервным, и кошка насмешливо взглянула на него. -- Ладно, думаю,
тебя пора подкормить. Вышвырнуть-то я тебя не смогу. Это уж точно.
     Морис  ухмыльнулся,  довольный,  что  любовь к  черному  юмору  у  него
сохранилась.  Может, она и помогла ему так здорово перенести это истребление
рода человеческого?
     --  Так,  давай  поглядим, не найдется ли  здесь для  тебя какая-нибудь
личная  посуда.  И  конечно,  что-нибудь  этакое для твоих прочих делишек. С
этим-то я управлюсь легко, если,  разумеется,  ты будешь делать это в одно и
то же место. Слушай, я тебя нигде  не мог видеть раньше? Кажется, ты  жила у
той дамы-негритянки, двумя  дверями дальше. Что ж, теперь-то  ей  больше  не
придется тебя  разыскивать.  А здесь у нас внизу  уютненько. Ты не находишь?
Может быть, мне называть тебя просто  Мог, а? Похоже, что нам  тут  придется
потерпеть друг друга какое-то время...
     Вот  так Морис  Дж. Келп и  Мог  объединились  и  принялись  пережидать
катастрофу.
     К концу  первой недели животное прекратило свои неугомонные блуждания в
поисках пищи.  К концу второй недели Морис стал, можно сказать, любить ее. К
концу третьей недели напряжение, однако, начало сказываться. Мог, совсем как
когда-то Филлис, сочла, что Морис  несколько покладист для совместной жизни.
Может быть, дело было в его  примитивных, но довольно едких остротах. Может,
в его постоянном  ворчании. В конце концов, это могло  быть  и его  несвежее
дыхание. Словом, в  чем бы ни  была причина, кошка стала проводить почти все
время  подальше от  Мориса,  просто  пристально  уставившись  на него  и, за
редчайшим  исключением,  избегая  его  плотных объятий.  Вскоре Мориса начал
возмущать этот бойкот. Он никак не мог взять в толк, почему кошка ведет себя
столь неблагодарно.  Ведь он  же кормил  ее, дал  ей приют! Спас  ей  жизнь,
наконец! Она мародерствовала в его убежище, как какая-то взятая в плен тварь
заползала  под  койку  и  глядела оттуда на  него  зловещими,  недоверчивыми
глазами,  как  будто... как  будто...  ну да,  как будто сходила с ума! Этот
взгляд  был ему немного знаком. В  каком-то смысле он напоминал,  как... как
Филлис  порой таращилась  на  него.  Кроме  того, кошка стала  еще и  подлым
воришкой. Не раз  и  не два  Морис  просыпался глубокой ночью  от  кошачьего
блуждания  среди  запасов  съестного:  Мог  вгрызалась  в  пакеты  с  сухими
продуктами,  сдирала  когтями  тонкие пластмассовые  крышечки  с  полупустых
консервных  банок.  В последний  раз  все  это  Мориса наконец  достало,  он
по-настоящему  вышел из  себя. Он пнул кошку  ногой  и немедленно  получил в
ответ Царапину в четыре  дорожки  вдоль всей голени. Если бы у Мориса в  тот
момент  было другое настроение, он, может, даже  восхитился бы, как  ловко и
проворно  Мог увертывалась  от  снарядов, выпущенных в нее: кастрюля,  банка
фруктовых консервов, а под конец -- даже портативный самосмывающийся унитаз!
     После  этого  случая  кошка  перестала  быть  такой,  как  прежде.  Она
пряталась  по  углам,  огрызаясь  и  шипя  на  него, блуждала среди  скудной
обстановки  убежища,  затаивалась  под  койкой и  никогда,  черт подери,  не
пользовалась пластиковым поддоном,  которым Морис ее так  заботливо снабдил.
Можно подумать, что кто-то собирался поймать ее в том или ином углу и забить
до смерти!  Или еще что  похуже. Вскоре  после этого, когда Морис спал,  Мог
перешла  к наступательным действиям. В отличие от первого раза, когда  Морис
проснулся от того,  что кошка просто уселась у него на груди, теперь  с него
слетел сон,  потому что  в его лицо  впились острые  когти.  Брызгая слюной,
кошка устрашающе  шипела.  Морис  с  хриплым криком  отшвырнул  от себя явно
взбесившееся животное, но Мог тут же  возобновила атаку.  Ее спина выгнулась
дугой и ощетинилась жесткой шерстью. На этот  раз коготь прошелся по лицу  в
опасной близости  от глаза  Мориса.  Попутно  Мог успела куснуть еще и мочку
уха, прежде чем Морис сумел сбросить ее с себя. Они смотрели друг на друга с
разных  концов койки. Потом Морис сполз на пол и съежился в страхе, прижимая
пальцы  к глубоким ранам на лбу и щеке (он еще не успел понять, что  лишился
части уха). А кошка, затаившись  в  постельном белье,  измятом и  спутанном,
сверкала  мерзкими желтыми  глазищами. Вот она снова бросилась на Мориса  --
стремительный  рыжий  комок  взбесившейся  шерсти,  сплошные клыки и  острые
когти. Он  успел  закрыться одеялом, но тут же  хрипло закричал, потому  что
материал был мгновенно распорот. Морис попытался спастись бегством, при этом
ему  пришлось  отбиваться  покрывалами  и   простынями.  Но,  к   сожалению,
пространство  для  бегства было  крайне  ограниченным.  Он  вскарабкался  на
небольшую лесенку, ведущую  в боевую рубку, и съежился там, наверху.  Высота
от пола до  люка  составляла  не более  восьми  футов.  Колени  Мориса  были
подтянуты к подбородку, голова упиралась прямо в металлический люк...
     Мог кинулась за ним, и ее когти вонзились в ничем не защищенные ягодицы
Мориса.  Он взвыл. Потом рухнул  вниз.  Нет, не  от боли, что-то  непонятное
обрушилось  на землю над их головами, да так, что зашатались стальные панели
его бункера. Кошка, все еще висевшая на его заднице,  упала вместе с ним. Он
услышал, как Мог взвизгнула: кошка сломала хребет.
     Морис не знал, что произошло, и все  еще  думал, что коварное  животное
вот-вот  снова  атакует  его.  Он быстро поднялся  и, шатаясь, тяжело  дыша,
побрел  в другой  конец бункера.  Там  он схватил с плиты кастрюлю  и только
собрался запустить ею в  Мог, как вдруг увидел кошку, корчившуюся от боли. В
изумлении он разинул рот. Потом с ликующим воплем бросился к койке, сорвал с
нее  одеяло, накинул его на беспомощную тварь. Он душил Мог, молотил ее тело
кастрюлей до тех  пор,  пока животное не перестало дергаться  и чуть слышный
визг не смолк под  одеялом. Тогда  он подволок  поближе плоскодонный  баллон
бутанового  газа,  обеими руками приподнял его  повыше и  пустил на бугорок,
где, как  он предполагал, была  голова Мог. Покончив с этим делом, он уселся
на  койку. Грудь его тяжело вздымалась, кровь  струилась из  ран,  но  Морис
хихикал, радуясь своему триумфу.
     Ну,  а  потом  ему пришлось  прожить с  этим  разлагающимся  трупом еще
неделю. И даже  тройной слой плотно завернутых полиэтиленовых мешков,  щедро
обработанных  изнутри разными  дезинфицирующими штучками-дрючками, не смогли
сдержать этот запах. И даже  химикалии внутри портативного унитаза не смогли
сохранить  эту тушу. Через три дня  зловоние стало  невыносимым. Мог и здесь
нашла способ отомстить.
     И  еще   что-то  случилось  с  воздухом   внутри   убежища.  Совершенно
определенно  дышать становилось все  труднее, и  было  это  не только  из-за
"благоухания" кошки. Воздух  улетучивался с каждым днем, а  потом и с каждым
часом. Морис собирался просидеть в своем бункере как минимум недель шесть. А
возможно, и все восемь. Если удастся выдержать. Он  не связывал  это  с тем,
будет ли  отбой воздушной  тревоги или нет. Теперь же, когда прошло всего-то
не  более четырех недель, он понял, что ему придется рискнуть и выбраться во
внешний мир. Что-то явно засорило вентиляционную систему. И сколько бы он ни
крутил рукоятку устройства микрофлорного  выживания, сколько бы  ни разгонял
его мотор с помощью 12-вольтного  автомобильного аккумулятора -- воздуха  не
прибавлялось.
     Морис   попытался   поглубже   вздохнуть.  Из   горла  вылетел   слабый
астматический хрип. Зловоние переполняло его ноздри, как  будто он находился
внутри бездонной, до предела загаженной канализационной трубы. Ему нужен был
хороший,  свежий  воздух, будь он, черт подери,  радиоактивный или нет, ведь
иначе он не просто  подохнет медленной смертью, хотя и  своеобразной! Удушью
вкупе  с  издевательским  благоуханием этой дохлой гадины не было  конца.  И
ведь, между  прочим, кое в каких брошюрках говорилось, что четырнадцать дней
вполне достаточно, чтобы радиоактивные осадки рассеялись.
     Морис поднялся с койки. Голова закружилась, и ему  пришлось  ухватиться
за столик. Ослепительный блеск лампы,  работающей на бутановом  газе,  резко
хлестнул  по  его налитым кровью  глазам. Сдерживая дыхание, но  еще  больше
боясь не дышать, он поплелся, шатаясь из стороны в сторону, к боевой  рубке.
Весь остаток сил  ушел на то, чтобы вскарабкаться  по  нескольким ступенькам
лестницы. Он остановился  передохнуть прямо под крышкой  люка.  Все  плыло у
него перед  глазами, он чувствовал, как  буквально  молят о воздухе его едва
трепещущие  легкие.  Через несколько  минут он наконец сумел поднять руку  и
резким толчком открыть запорный механизм.
     Хвала Господу, думал он.  Хвала Господу,  я выбираюсь отсюда  прочь, от
этой  дьявольской, безумной  рыжей кошки! Какое мне  дело до  того, что  там
творится снаружи! Какое мне дело,  кто и что  еще  там уцелело!  Важно,  что
сейчас  настанет благословенное освобождение  из этого  проклятого, вонючего
сортира.
     Крышка люка  слегка качнулась на шарнирах  и  встала на прежнее  место.
Облако  пыли  осело  на  голову  и  плечи Мориса. В  отчаянии  он  закричал.
Теперь-то  он  понял  причину  страшного грохота  ровно  неделю  назад:  это
окончательно рухнули развалины какого-то соседнего здания. Возможно, это был
его собственный дом. И  горы обломков покрыли всю  землю над  ним,  перекрыв
доступ воздуха и загромоздив спасательный выход.
     Морис попытался пальцами царапнуть  бетонную плиту -- на ее поверхности
остались лишь едва  заметные отметины. Он толкал и  двигал ее, но плита даже
не  стронулась  с  места.  Морис оступился и кубарем скатился с  лестницы, с
трудом удержавшись  на  нижней ступеньке.  С завываниями  он  проковылял  по
бункеру в поисках чего-нибудь, чем можно было прорубить эту мощную преграду.
Вой его прерывался, слабел. Ножи,  вилки  -- все,  что острым  концом  могло
врубиться  в  бетон, он пустил в ход. Но все  без толку -- бетон был слишком
прочным, а его усилия -- слишком слабыми.
     Наконец Морис в отчаянии ударил по плите окровавленным кулаком.
     Он  вернулся  назад в  то,  что  отныне  стало  волчьей  ямой.  И  воем
ознаменовал  крушение  всех  своих надежд.  Но вой этот  больше  походил  на
тяжелый хрип -- что-то вроде звука, который издает кошка, когда ее душат.
     Пластиковый узел в дальнем конце убежища не  пошевелился, но Морису, на
лице которого слезы  прокладывали дорожки  сквозь  пыль, показалось, что  он
слышит слабое, но насмешливое "мяу".
     -- Никогда не любил кошек, -- пропыхтел он. -- Никогда.
     Морис сосал  суставы своих пальцев, пробуя на вкус собственную кровь, и
ждал в своей личной, самостоятельно сооруженной могиле.  Ему  пришлось ждать
совсем  недолго, пока на его  глаза не наползла тень, пока легкие  не  стали
плоскими и  спокойными.  Но Морису  это время показалось вечностью. Вечность
одиночества, даже несмотря на то, что компанию с ним разделяла Мог.

     Они надеялись, что будут в безопасности в этом огромном помещении,  еще
недавно  бывшем  банкетным залом отеля на берегу реки.  Сейчас банкетный зал
был погребен под развалинами. Они почти физически ощущали тысячи тонн бетона
над  своими головами,  грозившие проломить потолок и раздавить  их. Конечно,
это должно было случиться еще тогда, когда  на отель  упала первая бомба, но
из-за каких-то  причуд  в  архитектуре, а  возможно, из-за того,  как именно
обрушилось это мощное здание, потолок устоял. Упали огромные люстры, обильно
усыпав миллионом  подвесок  тончайшего  стекла  тех,  кто  пришел  пообедать
пораньше.  Одновременно  рухнули  на пол и  разлетелись  вдребезги почти все
огромные  зеркала. В нескольких  местах потолок все же  пробило, но  обломки
остального здания лавиной все громоздились  и громоздились сверху, и пролеты
вскоре  оказались надежно запечатанными завалом. Опорные колонны  банкетного
зала были достаточно прочны, и почти все выдержали это давление. Мрак окутал
зал почти мгновенно, а громыхание и сотрясение самой земли продолжались. Они
слились  с  воплями,  призывами  о  помощи,   жалобными  стонами  смертельно
раненных.  И когда эта  грохочущая гибель города вдруг замерла, стали слышны
другие звуки.
     Люди  в  банкетном зале, те, кто уцелел после взрыва,  кто не упал  без
чувств, сбитый  с  ног  падающими камнями  и стеклом, кто не  был обездвижен
шоком -- вжались  в пол, кто-то заполз под столы и кресла, кто-то привалился
к колоннам. Странная тишина сгустилась  над ними, спокойная, бесчувственная,
впрочем, не столь уж и необычная во времена массовых бедствий. И вот уже те,
кто мог, поползли к  беспомощным раненым, подгоняемые их  плачем и мольбами.
Засветился огонь зажигалок и спичек. Официант  отыскал свечи и расставил  их
вдоль стен разоренного  обеденного зала. В отблесках свечей не  было никакой
романтики.  Нет  -- всего лишь возможность  получить смутное представление о
понесенных потерях и материальном ущербе.
     Для  первого  открытия  понадобилось совсем немного  времени:  никакого
намека  на  путь  к  спасению  из  этого  зала  не  было.  Все  выходы  были
заблокированы обломками  здания, а выходящих наружу окон  здесь никогда и не
было. Сохранился, правда, доступ к  кухонным помещениям и -- как  милосердие
для многих -- к бару. Но ни единого  выхода не  было и  оттуда. И  обеденный
зал, и небольшие пристройки к нему были погребены под тысячестенным завалом.
Люди оказались в ловушке, заплатив  эту цену за то, что не обратили внимания
на предостерегающие сирены воздушной тревоги и не бросились  бежать вместе с
теми, кто  был не так спокоен,  как  они.  Большинство из них, те,  кого  не
приковал к  месту всепоглощающий ужас,  -- тогда решили, что если уж ядерные
боеголовки  в самом деле вот-вот обрушатся на голову, то все равно в столице
не  останется  ни единого  места,  где  можно было  бы  чувствовать  себя  в
безопасности. Так  не  лучше  ли  в последний  раз сделать  глоточек вина, в
последний раз, не  скупясь, отведать какого-нибудь  изысканного блюда? И все
это в  приятном  обществе,  с  изяществом?  Кое-кто  даже во время  бомбежки
продолжал вести непринужденную беседу. Но взрыв и  его  последствия развеяли
все это  показное жеманство.  И  теперь,  изрезанные  стеклом,  искалеченные
обломками, ошарашенные и до  смерти перепуганные люди -- те,  кто еще  был в
состоянии, -- исследовали свою цитадель, едва освещенную свечами. И кое-кому
она представилась неприступным убежищем, где  вполне можно  было дожидаться,
пока не придет помощь. Тем более что в цитадели этой было довольно  съестных
припасов, а  для бодрости духа -- обильный  выбор спиртного. Для  других же,
настроенных  более пессимистически, цитадель  стала  олицетворением огромной
тюрьмы,  из  которой нет  спасения.  Люди быстро  научились  вести умеренную
жизнь,  заботились  о  раненых,  пытались  облегчить уход  умирающим.  Трупы
заворачивали  в  скатерти  и  складывали  --  разумеется,  после  того,  как
перенесли в зал всю выпивку, в  баре, всякий раз плотно  запечатывая двойные
двери. Было решено, что  не  будет  предприниматься никаких попыток  пробить
туннель сквозь  завал, пока не  пройдет  по меньшей мере две-три  недели,  в
противном   случае   их   освобождение   будут  приветствовать   одни   лишь
радиоактивные осадки.
     Люди  знали, что драгоценный воздух все же просачивается к ним, так как
пламя свечей было достаточно сильным даже спустя несколько дней после взрыва
и  часто колыхалось  от прокрадывающегося  сверху  легкого ветерка.  А когда
через завал проникли  тонкие струйки воды, все догадались, что  наверху идет
дождь,  люди  уже  точно  знали  о  существовании  брешей.  Потом  их смогут
расширить спасательные команды  с  соответствующим снаряжением, войти сюда и
вызволить заживо погребенных. И потому все стали ждать в этом новообретенном
сообществе,  где титулы  не  имели  особого  значения,  где  богатство  было
бесполезным, и  лишь  личным амбициям суждено было уцелеть. В этом случайном
сообществе  не  было  никаких  социальных,  а  вскоре  и  никаких  моральных
барьеров, -- за исключением,  правда, сексуального аспекта последних. В этом
деле  все  же  соблюдалось  определенное  благоразумие:   приятные  встречи,
ценность которых все время увеличивал блуждающий поблизости и уже начинавший
панибратски похлопывать по плечу призрак Смерти, назначались в самых дальних
и  темных  уголках  обеденного  зала.  Тем временем,  несмотря  на все  меры
предосторожности, распространилась дизентерия, властно предъявившая права на
несколько жизней.  Еще больше их  унесло пищевое отравление, не говоря уж об
алкогольном. Инфицированные раны привели к многочисленным  лихорадкам. Ну и,
конечно, самоубийства. Они сократили число обитателей обеденного зала еще на
четыре  человека.  Когда  по  прошествии  трех  недель  спасатели  так и  не
появились,  стало  нарастать беспокойство.  К концу четвертой недели припасы
провианта почти  истощились,  тщательно  сберегаемые  свечи  превратились  в
огарки,  а пол  покрыла  вода. Тогда было решено  сделать попытку  пробиться
наружу. Надо было прорыть туннель.
     Самые сильные мужчины собрали все, что только  могло пригодиться в этой
работе, -- ножки  стола,  длинные  ножи для  разделки  мяса и  даже  тяжелые
суповые черпаки. Наметили место, где,  казалось, вода  струилась сильнее,  и
голыми руками  сначала  разобрали  то,  что смогли. Затем  врубились  своими
орудиями  в  более  неподатливую  часть  завала.  Вскоре,  однако,  пришлось
попытать  счастья  где-нибудь в другом месте, потому  что находившаяся перед
ними преграда была слишком прочна. Затем пришлось отказаться и от  следующей
долбежки, поскольку откуда-то сверху на пробиваемый проход вдруг  обрушилось
еще  больше обломков. С третьей попытки подходящее  место нашли. Там удалось
продвинуться вперед.  Первые  два туннеля  пытались  пробить вблизи  широких
входных дверей в  обеденный зал, а последний проделывали там, где  в осевшей
части  потолка   образовалась  едва  заметная  расщелина.   Эта  брешь  была
расширена, но  хотя вынутые  обломки были влажными, ни капли воды из щели не
появилось.  Впереди вел проходку  мужчина, бывший до  бомбежки  официантом в
некогда  знаменитом отеле. Он кое-как протиснулся в брешь, протолкнув вперед
свечу.  Внутри завала на него навалился кошмар клаустрофобии.  Но ведь и все
их существование в  течение минувшего месяца было таким же кошмаром. Человек
энергично врубался коротким ножом, добытым на кухне, в бетонный завал. Сзади
были слышны поощрительные и ободряющие крики других.  Мужчина  ухмыльнулся в
полутьме. Пыль, смешавшись с потом, превратилась в  крохотные комочки, и они
усеяли обнаженные  руки и плечи мужчины. Энтузиазм бывшего официанта едва не
привел еще к одному обвалу. Когда опасность миновала,  он заставил себя быть
более осторожным и аккуратным.
     Через некоторое  время он  приостановил работу.  Внимание его привлекли
какие-то  звуки над головой. Человек прислушался.  Он был готов  поклясться,
что  звук раздался  не сзади, не  со стороны  тех,  кто шел следом  за  ним.
Возможно, это ему показалось, потому что теперь он ничего не слышал. Мужчина
снова принялся за раскопки. Он отодвигал в стороны остатки кирпичной кладки,
ножом прорывал ход  среди  всевозможных  обломков. И вдруг он  снова услышал
шум. Теперь он не сомневался,  что  шум доносится сверху.  Он попросил своих
помощников  прекратить  работы,  дождался  тишины  и  прислушался.  Какой-то
странный скрежещущий звук раздавался, казалось, где-то совсем неподалеку.
     Издав  хриплый  радостный  возглас,  бывший   официант  крикнул   назад
остальным, что никаких сомнений нет: спасатели уже работают, они прорываются
навстречу им, но очень осторожно, опасаясь, видимо, растрясти завал.  Не дай
Бог создать еще большую опасность!
     Официант  призывно крикнул невидимым спасателям. Все, кто были  за  его
спиной,  тоже  закричали. Но  никакого ответа  не последовало.  Только опять
раздался странный скрежещущий  звук. Мужчина  нахмурился.  Это  было  похоже
на...  на  то,  что с  той  стороны  кто-то вгрызается.  Или  скоблит... Или
скользит... Он скорее почувствовал, чем понял, -- там, по ту сторону завала,
кто-то движется. Он тоже двинулся вперед.
     Немного погодя  он наткнулся  еще на одну преграду и едва не разрыдался
от досады. Но,  нет-нет... Это было  всего-навсего что-то деревянное,  не то
стенка шкафа, не  то доска, а возможно, спинка гардероба,  застрявшего среди
нагромождения  камней и булыжника. Ему была  видна лишь небольшая часть этой
преграды, остальную часть  отсекали границы туннеля. Царапанье усилилось,  и
официант удивился, почему же спасатели попросту не пробьют в дереве дыру. Он
опять окликнул их. Шум прекратился.
     Мужчина  начал  что-то  горячо  говорить  тем,  кого  отделяла от  него
преграда. Царапанье между тем возобновилось, и дерево затрещало. На этот раз
звук испугал мужчину -- люди не  могли  так работать. Скорее это  напоминало
царапанье когтей по  дереву.  И этот высокий пронзительный визг... Нет,  так
могли  визжать  только  животные,  животные  с  острыми когтями,  достаточно
сильные, чтобы протолкнуть это дерево  внутрь, чтобы заставить его трещать и
раскалываться...
     Официант  попятился.  Человек,  стоявший  позади  и  чуть   ниже  него,
поинтересовался, что  это  еще  за шутки, и  чертыхнулся по поводу  ботинок,
проехавших  по его лицу. Люди, стоявшие еще дальше, требовали  ответить, что
там такое творится.
     Бывший официант  обнаружил,  что не сможет  отступить  дальше  -- мешал
человек,   идущий  следом.  Перед  ним  в  слабом  отблеске  свечи  медленно
прогибалась  деревянная стена. Послышался  негромкий визг.  Большая щепка  с
треском  откололась  и выпала  внутрь  туннеля.  Лапы  с  когтищами,  смутно
напоминающими  длинные  ногти,  вцепилась  край  только что возникшей  дыры.
Откололось еще несколько щепок.
     В  дыре появилась длинная острая  морда, и желтые  зубы  быстро  начали
грызть  края дырок, увеличивая отверстие. Голова  крысы и  ее поблескивающие
глазки  стали самым  душераздирающим доказательство зла,  которое когда-либо
видел в своей недолгой жизни бывший официант.
     Пронзительный   вопль   человека   резко   оборвался,    когда   крыса,
протиснувшись сквозь дыру, стремительно бросилась на  него. Свеча выпала  из
рук официанта, его обступила тьма, и в этой тьме он почувствовал, как острые
зубы впились ему в лицо. Руки его  оказались бессильны против этого  жирного
щетинистого тела.
     Крысы   отлично  знали,  что   где-то  поблизости  находятся  люди,  им
подсказали  это  и  тонкое  обоняние,  и   интуиция.   Их  неудержимо   влек
специфический запах живой плоти  и человеческих испражнений. А шум  земляных
работ привел стаю  в состояние  боевой  готовности  и  подсказал направление
атаки. Крысы хлынули в пролом.  Одни из  них  прогрызали себе  дорогу  прямо
сквозь тело бывшего официанта,  остальные стремительно прокладывали  туннели
вокруг него, находя по пути все новых и новых людей. Подхлестнутые страстной
жаждой  крови,  омерзительные  твари  впали в неистовство.  Они смертоносной
волной прокатились  по  туннелю, убивая  и  обжираясь  на  ходу,  и  наконец
достигли гигантской пещеры, где сбились беззащитные люди.
     В первый момент люди даже не  поняли, что это было. Из  пролома хлынули
существа,  показавшиеся  всем  порождением дьявола, какими-то  демоническими
чудовищами, быть может, возвратившимися в лоне своего ада. Правда, отчаянные
вопли тех, кто прокладывал туннель, предупредили всех о внезапном нашествии.
Ошеломленные  в первые  минуты  люди,  придя  в себя, бросились врассыпную и
забились  в  самые  темные  углы  зала.  А   крысы  черным  водоворотом  все
исторгались  и исторгались  из  проема туннеля.  И  без того  травмированные
бомбежкой  и  заточением,  люди  были  уже  неспособны  охватить  разумом на
валившийся на них  новый кошмар. Они даже  не поняли, что ворвавшиеся в  зал
демонические существа были крысами. Впрочем, их ужас вряд ли бы был меньшим,
если  бы  они поняли  это. И  только когда их  плоть стали  рвать  на  куски
безжалостные зубы и  когти,  люди в полной  мере  осознали, что  именно этим
тварям суждено было стать их последним страшным испытанием. Не радиоактивное
заражение, не  болезни, не голод,  не отчаяние -- страшные  чудовищные крысы
решат их судьбу.  Конечно,  они пытались прятаться,  но крысы отыскивали их.
Кое-кто пытался забаррикадироваться  столами  и  стульями.  Но крысы,  ловко
извиваясь, проникали  сквозь баррикады. Не стали надежным убежищем  и кухни:
те, кто попрятался в шкафах для продуктов, лишь ненадолго продлили жизнь, но
затянули муки оцепенелым безвыходным  ожиданием, пока острые зубы разгрызали
преграды. Тот, кто успел  забежать в вышедшую из строя  холодильную камеру с
протухшим мясом  внутри,  возможно, был  бы защищен на  какое-то  время.  Но
остальные  люди,  пытавшиеся  вслед  за  первыми  укрыться  в этом  убежище,
оттянули тяжелую металлическую дверь, и крысы ворвались в холодильник.
     Один старик  спрятался  внутри  духового  шкафа. Он втиснулся  в  него,
скрючившись,  подобно зародышу в  материнской  утробе, рыдая и задыхаясь. Но
одна из крыс уже поджидала  в шкафу  добычу.  Старое сердце и  до этого  уже
дважды подавало сигналы  хозяину, но тот  и  сейчас не  смог уберечь  его от
волнения.  И  сердце  не  выдержало.  Бедный старик скончался,  набив  собою
духовой шкаф.  Еще  несколько  минут его  руки слабо  скреблись по  железным
стенам. Потом шкаф стал его гробом.
     Какая-то пожилая женщина,  с натугой отворив  двойные  двери бара  и не
обращая внимания на зловоние, исходившее  от трупов, изо всех сил захлопнула
их за  собой.  Она стояла  одна, в абсолютной темноте, привалившись спиной к
дверям  и прислушиваясь к  пугающему шуму снаружи. Больные ноги едва держали
ее. Глухой удар вывел  женщину из  оцепенения, и она двинулась среди трупов.
Между тем  что-то скользнуло по наружной стороне  двери. Потом на них где-то
снизу посыпались  удары.  Казалось,  что  около двери  шла  драка.  Женщина,
спотыкаясь,  брела по бару, шаря в темноте руками, пытаясь отыскать Дорогу к
холму из старых и новых покойников, закутанных в саваны из скатертей.
     Она упала на что-то, и ее руки под тонким покрывалом скатерти  нащупали
нос и  открытый рот  на чьем-то обращенном кверху  лице... Она  заползла  на
штабель тел и, распихивая  во все стороны трупы, стала закапываться  в  них.
Она то и дело вздрагивала, уклоняясь от ледяных  губ, касающихся ее щеки, от
гостеприимных  объятий, сведенных смертной судорогой  рук... Казалось, трупы
прижимались  к ее телу, пытаясь  похитить тепло живого человека. А  женщина,
подобно трупам, старалась не  дышать, опасаясь, что даже слабый звук дыхания
выдаст  ее.  Даже сердце  ее,  казалось,  билось  слишком  громко  для  этой
компании.  Закопавшись поглубже под эти удушливые свертки, женщина беззвучно
молилась. Сами  собой пришли молитвы, которые она не вспоминала  с  детства.
Трупы плотно лежали вокруг, будто замыслив во что бы то ни стало охранять ее
норку. Женщина вполне могла бы не привлечь внимания крыс, если бы в дверь не
ворвались  другие беженцы.  Следом за ними  ринулись  крысы.  Они  мгновенно
подавили людей своей численностью и в считанные минуты повалили всех на пол.
От  пронзительного  визга  и  крика  несчастных  женщина потеряла  сознание.
Большинство людей,  ворвавшихся в бар-мертвецкую, были убиты. Тех, кто  пока
еще остался жив, дожирали крысы. Время от времени раздавались вскрикивания и
стоны съедаемых заживо людей.
     Потом  наступила  тишина...   Женщина  подумала,  что   теперь  она   в
безопасности.  В это время ей  показалось,  что кто-то  рыщет  среди трупов,
кто-то скребется,  издавая странные,  как  бы  младенческие  звуки.  Тяжесть
трупов сдвинулась с ее тела. Кто-то, принюхиваясь, тыкался в обвисший жир ее
бедра. Что-то начало покусывать сбоку за шею.
        <i>Глава 21</i>
     Она  поскребла чесавшуюся щеку. Глаза ее все еще  были закрыты, чувства
по-прежнему  сковывал сон.  Насекомое  между тем  двинулось дальше в поисках
более легкой  добычи. Пробуждение  Кэт  было  внезапным.  Она  моргала,  как
внезапно прозревший  слепец,  захваченная  врасплох  вернувшимся страхом. Но
сколько она ни таращила глаза, густой белый туман не желал исчезать.
     Спустя несколько минут она сообразила, что дождь кончился  и теперь под
лучами солнца от мокрой земли поднимаются испарения. Испарился и  ее  страх.
Они  все-таки  спаслись из  этого  подземного  убежища  и от его  чудовищных
тварей. Бегство через  руины  города стало для них продолжением  мук.  Страх
идущего по  пятам  преследования гнал людей через дождь,  и каждая  зигзагом
пронизывающая небо  вспышка  молнии заставляла их  вздрагивать, а грохочущий
следом  гром  сгибал  до  земли.  Останавливались  они только,  натыкаясь на
относительно чистое место. Тогда  все валились на землю, насквозь промокшие,
обессилевшие,  на  глазах  утрачивающие  желание продолжать  путь.  Кэт едва
ползла.  Калвер  поддерживал  ее.  Иногда по  ночам  дождь и сам,  казалось,
изнемогал от усталости. Наконец, после  стольких бесконечных недель кошмара,
стихия  смилостивилась  над ними. Дневной  зной  был  влажным, в раскаленном
воздухе монотонно жужжали  насекомые,  а  небо было  подернуто  яркой  белой
дымкой.  И  только едва  различимое пятно  света  позволило  определить, где
находится солнце. Кэт посмотрела на часы. Было почти 11.20. Стало  быть, они
проспали все утро. Рядом с ней  неподвижный, как мертвец, лежал  Калвер. Его
рука  прикрывала  лицо Кэт,  как  будто  во сне он защищал ее глаза  от едва
пробивающихся сквозь  туман  лучей солнца. А  может  быть, он защищал  их от
грядущих ужасов. Стараясь  не потревожить Калвера, Кэт приподнялась на локте
и осмотрелась.
     На расстоянии ярдов  примерно  тридцати туман  был почти  непроглядным.
Правда,  время от  времени теплые  потоки воздуха  разрывали эти  движущиеся
непроницаемые покровы, мимолетно обнажая  скрытый ими изуродованный  пейзаж.
Кэт дрожала, хотя ее тело буквально истекало потом.
     Приютившая  их  местность  когда-то   была   парком,  зеленым  оазисом,
изборожденным дорожками и окруженным высокими, некогда  изящными зданиями. С
одной  стороны  располагались   старинные  юридические  конторы  адвокатской
корпорации  Линкольна. Этот комплекс целиком состоял из зданий,  построенных
еще в XVI и XVII веках.  Некогда здания эти отделяла от парка высокая стена.
Самой стены  теперь уже не существовало, не было и юридического городка. Кэт
знала, что  его жители еще прошлой ночью сумели  выкарабкаться из  руин. Она
была уверена, что остальные здания, окружавшие парк, тоже рухнули, хотя и не
видела этого. Вне всякого сомнения, невысокие каменные здания суда,  и среди
них --  огромный  готический Королевский  суд,  стоявшие по  соседству, тоже
превращены в  груду искореженных  камней.  До катастрофы  этот парк,  с  его
теннисными кортами и прочими спортивными площадками, кафетерием и лужайками,
окруженными уютными скамейками, кипел  суматошной жизнью. Особенно оживленно
здесь было  во  время  ленча, да  еще  весною  и летом,  когда его наводняли
служащие местных контор, выбиравшиеся сюда, чтобы хотя бы немного  отдохнуть
от городской суеты. Теперь же и трава и деревья -- там, где они остались, --
были обожжены  дочерна, и  единственное, что осталось от этой  бурной жизни,
были суетящиеся насекомые. Их несмолкаемое жужжанье заменило смех  и веселые
голоса.
     И  тут  Кэт заметила, что  необычность заключалась не только  в слишком
большом скоплении насекомых,  но  и в непривычно крупных  размерах многих из
них.  Быть  может,  они  олицетворяли то  смирение,  которому  было  суждено
унаследовать нашу Землю?
     Проснулся Калвер. Он пошевелился и  слегка  застонал. Кэт повернулась к
нему.   Его   глаза  мерцали,  и  она   заметила  в  них  настороженность  и
энергичность. Но было в  них и  нечто  другое: призрак страха  на  мгновение
промелькнул во взгляде  Калвера, когда он всматривался в медленно движущиеся
волны тумана. Кэт быстро дотронулась до его лица.
     --  Все хорошо, --  сказала она ласково. -- Мы  спаслись. Калвер слегка
расслабился и удивленно посмотрел на светлое небо.
     -- Жарко.
     --  И влажно. Почти  как  в  тропиках.  Должно  быть,  солнце  там,  за
туманами, совсем рехнулось.
     -- Как ты думаешь, где мы?
     -- Совершенно уверена, что это луга адвокатской корпорации Линкольна.
     -- Угу, я знаю это место, -- сказал Калвер, приподнявшись на локтях.
     -- Да,  когда-то  здесь было славненько. Он  повернулся к  Кэт,  и  она
прочла во взгляде его немой вопрос.
     -- Я в порядке, -- успокоила она его. -- Чуть-чуть потрепана, чуть-чуть
побита, но жива.
     -- Всем удалось выбраться?
     -- Не знаю точно, но думаю, да. Хотя подожди. Стрэчен не выбрался.
     От нахлынувших воспоминаний его глаза сузились, как от боли.
     --  Значит, инженер погиб. Двое других  утонули еще  до  того,  как  мы
попали в шахту. И еще Фарадей. И те другие -- Брайс...
     -- Думаю,  у них не было  ни шанса. Там все взорвалось еще до того, как
мы добрались до вентиляционной установки. К тому же пожар...
     Плечи Кэт передернула  дрожь. Калвер оценивающе смотрел на девушку. Кэт
всем  своим  существом  ощутила,  какой неприглядной,  какой  замарашкой она
выглядит сейчас --  в  изодранной одежде, со спутанными  волосами,  грязной,
вымазанной  разной  дрянью  кожей.  Но  Калвер  видел  иное.  Необыкновенную
нежность  ее лица,  печаль в карих  глазах.  Разорванная мужская  рубашка, в
которую была одета Кэт, была слишком  велика ей, и от этого девушка казалась
маленькой, беззащитной и значительно  моложе своих лет. Суровые испытания не
испортили ее  кожу,  а  грязное  лицо  и  изодранная  одежда  придавали  Кэт
трогательный  облик девочки-беспризорницы. Калвер привлек ее к  себе, и  они
немного отдохнули в объятиях друг друга.
     --  Ну и что же дальше? --  наконец спросила  она. -- Куда же мы теперь
пойдем?
     -- Думаю, что об этом лучше спросить у Дили, -- ответил Калвер. Вокруг,
несмотря на продолжительный дождь, чувствовался едкий запах гари. Неподалеку
на земле лежало длинное почерневшее дерево, похожее на гигантскую дубинку из
древесного  угля.  Испарения,   поднимавшиеся   из   земли,  дополняли   эту
мистическую картину опустошения.
     -- Кажется, Дили любит секреты, -- сказал Калвер, вновь  повернувшись к
девушке. -- Это буквально написано на его лице.
     -- А  ты не думаешь, что он забыл в этих передрягах все свои тренировки
по гражданской обороне?
     --  Но ведь как раз для таких передряг его и тренировали! Синдром "свои
и  враги" действует  независимо ни от чего.  Я вот только боюсь, что  теперь
осталось  больше "врагов", чем  "своих". Но,  в  общем-то, это всегда так  и
планировалось.
     -- У нас есть хотя бы один шанс?
     -- Пока с нами Дили, шанс есть. Помнишь, я ведь только из-за него пошел
на биржу Кингсвея?
     -- Тогда ты был ему нужен.
     -- При всем его коварстве, думаю, он не бросит нас. Кроме того, вряд ли
ему захочется путешествовать в одиночестве  по развалинам города: слишком уж
велика опасность.
     -- Опасность?
     -- Крысы, например.
     -- Ты считаешь, что они могут выбраться наружу?
     Калвер кивнул.
     --  Им здесь есть чем поживиться. Взгляни на этих насекомых: они  стали
такими от радиации, и хотя, возможно, здесь осталось для них не так уж много
растительности, кругом хватает и другой пищи.
     Кэт не стала спрашивать, что он имел в виду под "другой пищей".
     -- Те, кому надо, ко  всему  приспосабливаются ловко  и быстро.  Что же
касается  крыс,  то  они,  возможно,  инстинктивно  стремятся к  господству.
Вспомни, как они  атаковали нас  там, в убежище. Да,  конечно  они чувствуют
себя  неуютно при ярком дневном свете, но ведь  им ничего не стоит подождать
до сумерек. И тогда, как мы хорошо знаем,  это уже будут взбесившиеся звери.
Так что  прокладывать путь через руины -- занятие небезопасное: стоит только
сломать  ногу, и серьезной беды не миновать. Дили хорошо понимает это.  Да и
мне не стоит забывать о своей лодыжке.
     Кэт наклонилась  осмотреть  раненую ногу Калвера и вздрогнула,  заметив
дыры, прогрызенные  в  его  пропитанном кровью носке.  Даже в верхней  части
высокого  ботинка видны были  следы укусов и кровь. Расшнуровав ботинок, она
сняла его и стала осторожно скручивать  с ноги Калвера  искусанный  носок. К
счастью, опухоли на ноге не было.
     -- Когда же это крыса схватила тебя? Можешь вспомнить?
     -- Еще бы! -- ответил Калвер. --  Это  было как раз  перед тем,  как мы
закрыли отверстие в вентиляционной шахте. Фэрбенк помог мне отбиться.
     -- Надо прочистить рану.
     Она  вытащила  из кармана измятый,  но  еще не  использованный  носовой
платок.
     -- Я пока просто оберну его вокруг  ноги, а сверху снова натяну  носок,
чтобы держалась повязка. Надо бы найти что-нибудь такое, чтобы промыть рану.
И еще нам нужен антисептик.
     -- Слава  Богу, что  Клер  постоянно давала нам лекарства  от болезней,
которые они разносят.
     При этих словах по  лицу  Кэт пробежала тень:  она вспомнила о страшной
смерти доктора Клер.
     -- И  ухо  у тебя  прокушено, Стив,  -- сказала она  Калверу, складывая
платок,  чтобы сделать  некоторое подобие бинта. -- И еще на  виске  ужасная
рана. Это все надо осмотреть.
     Калвер  потрогал раны, закрыл глаза, но тут  же  быстро открыл  их: его
мысли вдруг  приобрели  необыкновенную  ясность.  Он  изумленно  смотрел  на
окружавший их густой туман, и Кэт почувствовала, что ему страшно. Решив, что
это реакция на события минувшей ночи, она быстро положила ему руку на плечо.
     -- Ты сделал все, что мог, для каждого из них, Стив. Пусть это тебя  не
мучит. В конце концов, ты не в состоянии отвечать за жизни каждого из нас.
     -- Знаю! -- резко ответил он и отодвинулся.
     Но Кэт не обиделась, а просто передвинулась вместе с ним.
     --  В чем дело, Стив? По-моему,  ты что-то утаиваешь от меня. Клер  мне
говорила о чем-то таком... Там, в  убежище,  когда  ты болел.  Ты  тогда все
время бредил, болтал, звал кого-то... Клер  считала, что ты зовешь  какую-то
женщину или девушку, словом, кого-то, кто значил для тебя  очень много. Она,
кажется, утонула? Ты  никогда не  говорил мне об этом, Стив, никогда, за все
время, что мы находились в убежище. Может, расскажешь сейчас?
     Кэт с удивлением увидела на лице Калвера улыбку, правда, горькую.
     -- Клер  просто  не  поняла.  Я  звал  не кого-то,  близкого мне,  и не
девушку. Я звал машину.
     Кэт в замешательстве уставилась на Калвера.
     --  Да,  я звал этот  проклятый  вертолет. Не  человека, не  жену и  не
любовницу,  а С-61, вертолет  модели Сикорского. --  Короткий смешок Калвера
подчеркнул  всю  его  горечь. -- Я разбил эту  проклятую штуку  из-за  своей
собственной идиотской безалаберности.
     Кэт успокоилась. Хотя никак не могла понять, почему это воспоминание до
сих пор преследует его. Будто читая ее мысли, Калвер добавил:
     -- Я грохнулся  с ним прямо в море, и восемнадцать человек пошли на дно
вместе с машиной.
     Теперь ей все стало понятно: его замкнутость, равнодушие к окружающему,
решения, которые ему приходилось принимать... И вместе с тем -- безрассудная
отвага  при спасении других,  рискованные поступки.  По каким-то причинам он
винил  себя в  гибели этих восемнадцати человек и, сумев  уцелеть,  теперь с
пренебрежением и  безразличием относился к  собственной  жизни.  Нет,  он не
хотел  умереть -- уж в этом-то она была  уверена.  Но  и  жить-то  хотел  не
больше. Так что, похоже, гнала его вперед одна цель -- помочь выжить другим,
начиная  с первых же минут, с Алекса  Дили.  На мгновение Кэт  заколебалась.
Нет, она должна отважиться  и спросить его,  она  должна  узнать,  насколько
оправданно его чувство вины.
     --  Может  быть, все-таки расскажешь мне, что  же тогда  случилось?  --
попросила она.
     По  его  серо-голубым глазам пробежал холод, и Кэт подумала, что Калвер
откажется. Он  скользнул  по  Кэт  невидящим  взглядом  и снова изумленно  и
внимательно  вгляделся в туман. Казалось,  что  Калвер  пытается  проникнуть
взглядом  сквозь белесую  дымку и  вглядеться  в скрытые за  ней разрушения.
Какая-то  внутренняя борьба происходила в нем. Наконец он решился. Возможно,
его  собственная  вина  бледнела  перед этой  скрытой  туманом  безбрежной и
ужасающей  панорамой,  являвшей  собой  обвинительный акт  виновности  всего
человечества.  А  может  быть,  он  просто  не  выдержал  этого  добровольно
наложенного  на себя наказания и чувствовал, что признание -- и исповедь? --
наконец  изгонят  прочь его демонов. Как  бы там ни  было,  он  откинулся на
выжженную траву и начал рассказывать:
     -- Много лет назад, когда угас этот нефтяной бум вокруг Северного моря,
крупные фрахтовые компании стали испытывать отчаянную нехватку вертолетчиков
для переброски артелей буровиков  туда  и обратно. Компания "Бристоу"  могла
взять опытного пилота  и сделать  из него не менее опытного вертолетчика  за
три  месяца,  правда, не  неся  при  этом  никакой  ответственности  за  его
подготовку. Договор о работе заключался в этих случаях минимум на два  года,
и  это было единственным условием. Я нанялся к ним, прошел у них подготовку,
но, к сожалению, мне не удалось полностью выполнить этот контракт.
     Избегая взгляда  Кэт, Калвер ладонью отбросил в сторону муху, жужжавшую
у его головы.
     --  И  оплата и  условия  были  прекрасными,  -- продолжал  он, -- сама
компания тоже. Никакого особого риска не было, поскольку при плохих погодных
условиях полеты  запрещались. Правда,  порой мы все же попадали  в аварийные
ситуации: плохая погода время от  времени застигала нас врасплох. В то самое
утро  я летел  над открытым морем, и  все поначалу  было  прекрасно: сияющее
солнце, спокойная  гладь воды, легкий  ветерок. Думаю, если  бы было  иначе,
никто бы из нас не уцелел.
     Он снова надолго замолчал, и Кэт подумала, что Калвер передумал,  решив
не  бередить рану. Он  взглянул на девушку, словно прося ее о доверии, и Кэт
дала его, придвинувшись вплотную и опустив голову на плечо Калвера.
     -- Загрузка  в тот раз  была  полной, -- продолжил наконец  Калвер.  --
Двадцать  шесть  пассажиров  --  инженеры,  монтажники,  сменная медицинская
"команда  и все прочие были веселы,  радуясь отличной погоде. Помню,  солнце
так ярко и  весело освещало воду, будто под нами было всего-навсего огромное
безмятежное озеро. Мы  шли на  высоте полутора тысяч футов  по направлению к
нужной нам нефтяной вышке.  Вскоре  мы были уже над ней. Я  пролетел мимо  и
начал снижаться до необходимого уровня.
     Кэт подняла голову и недоумевающе посмотрела на него.
     --  Извини,  --  сказал  он.  --  Дело  в  том,  что  обычная процедура
приземления к буровой вышке такова: сначала надо пролететь миль пять за нее,
потом спуститься  до двухсот  футов и взять обратный курс.  Предпочтительно,
чтобы при  этом ветер дул сзади. Вышка в это время подает сигналы локаторам.
На  расстоянии в  одну милю изображение с  экрана локатора  исчезает.  После
этого можно уже полагаться на прямую видимость.
     Все  было  нормально,  никаких  проблем --  ни  единой!  Я все еще  шел
обратным курсом, уже выравнивая вертолет для посадки,  как вдруг  мы с  ходу
врезались в густой морской туман.
     Калвер затрепетал, тело его напряглось. Кэт крепко обняла его.
     -- Это случилось неожиданно, но причин для тревоги не было. Я развернул
машину и направился назад, спустившись еще ниже, чтобы держать в поле зрения
море. Мне следовало бы подняться над кромкой тумана, но я был уверен, что мы
находимся  где-то рядом  с вышкой и вот-вот выйдем из тумана. Но, видишь ли,
направление тумана переменилось, и он двигался в ту же сторону, что и мы, --
вот почему он возник перед нами так внезапно.  И в результате я безо всякого
предупреждения остался вообще без всего, на что  можно  было бы  положиться.
Короче -- я промахнулся.
     Конечно,  я должен был включить пилотажные  приборы,  но  я был  твердо
уверен,  что интуиция меня не подведет и мы выберемся из тумана. Все,  что я
мог  предпринять,   --  это  поддерживать  постоянную   высоту.   Управление
Гражданской  авиации  на подобные случаи  имеет  даже специальный  термин --
"дезориентация пилота", то есть  когда летчик  испытывает непреодолимую тягу
больше верить своим ощущениям, чем показаниям приборов. Говорят, это явление
распространено  даже среди самых опытных экипажей. В общем, выходит, что моя
глупость стоила этим людям жизни.
     -- Стив, ты  не должен  винить себя. -- Она дернула  его за воротничок,
словно пытаясь вбить в него здравый смысл.
     --  Нет, должен, и  я виню,  -- ответил он спокойно.  -- Каждый летчик,
потерявший  свою  машину  и  убивший  своих  пассажиров,  а  сам  уцелевший,
испытывает то же самое.  Даже если никто не тычет  в него пальцем. Это нечто
такое, от чего никуда не спрячешься.
     Кэт поняла, что спорить с ним сейчас бессмысленно.
     -- Расскажи мне, что же случилось дальше, -- сказала она, и на этот раз
Калвер продолжил свой рассказ без колебаний.
     -- Мы врезались в море и  отскочили от него.  Ударились  еще раз, и пол
распоролся.  Видимо, при  этом  был  поврежден  также  и  один  из  плавучих
резервуаров, потому что, когда мы ударились в следующий раз, вертолет сделал
что-то  вроде сальто-мортале  и пошел ко  дну. Я оказался  за бортом, легкие
были полны ледяной воды. Не спрашивай  меня, как я выбрался из вертолета, --
я просто  не помню. Может быть, через спасательный люк, а может быть, выплыл
через пропоротый пол. Я был  в полубессознательном состоянии, но все же смог
разглядеть под собой вертолет. Он стремительно уходил на дно, исчезая в этой
бездонной тьме. Я вынырнул на поверхность, отхаркивая воду и почти ничего не
видя от  слез:  это мрачное  видение  уже стало проделывать  надо  мной свою
особую  пытку. Я  попробовал  освободиться  от спасательного  жилета,  чтобы
вернуться  туда, вниз, помочь тем,  кто все  еще томился в  ловушке,  внутри
вертолета.  В общем,  сделать что-то такое, чтобы освободиться от своей вины
немедленно, сию минуту, даже если это будет стоить мне жизни! Но тут  чьи-то
руки  подхватили меня  и  удержали на месте. Оказывается,  мой младший пилот
тоже спасся, и  теперь он цепко держал  меня. Ему помогал  один из уцелевших
монтажников. Они не дали мне нырнуть, и порой я до сих пор проклинаю  их  за
это.
     Только восьмерым из нас  удалось  выбраться. Тела  некоторых  остальных
были  извлечены из воды  позже, но  большинство  ушло  на дно вместе  с моим
"Сикорским". Нам здорово повезло, что как  раз в  это время другой  вертолет
готовился  к  полету  на  вышку,   находившуюся  неподалеку  от   той,  куда
направлялись мы. Когда  нас потеряли в эфире, а на экране локатора исчез наш
сигнал, тот  вертолет послали  разыскивать нас.  К  тому  времени,  когда он
долетел до места последнего контакта  с нами, кромка тумана уже сместилась и
нас стало  видно.  Они подняли нас на борт лебедкой,  и как раз вовремя: еще
немного  --  и  мороз расправился  бы с нами, даже несмотря на то,  что сама
погода была не слишком холодной.
     Калвер глубоко и протяжно вздохнул, как будто вместе с рассказом  часть
его боли ушла. Голос его стал вялым, лишенным эмоций.
     --  Обломки вертолета так и не удалось поднять, поэтому  у следователей
не было уверенности, повреждение ли  приборов привело к катастрофе  или нет.
Но,  по  моему  собственному отчету и отчету  второго пилота,  была  принята
формулировка "дезориентация  пилота".  Управление Гражданской авиации  редко
классифицирует это  как  признак некомпетентности  или халатности,  так  что
никаких  мер против меня принято не было. Конечно, это была моя вина, но  не
официально, и никто не настаивал на каких-либо обвинениях.
     -- И тем не менее ты до сих пор винишь себя, -- сказала Кэт.
     -- Если  бы  я точно следовал инструкции,  эти люди  и  сегодня были бы
живы.
     -- Я ничего  не  могу сказать на это, Стив. Было бы банально  говорить,
что аварии случаются всегда, и даже с самыми осторожными. А вот то, что тебя
не обвинили, даже с глазу на  глаз,  безусловно, освобождает тебя  от всякой
ответственности за это.
     -- Дело в том, что компания  не предложила мне доработать  до окончания
контракта.
     -- И тебя в самом деле это тревожит? Господи, да они же просто не могли
быть такими бессердечными, чтобы настаивать на этом!
     -- Но  для меня, быть может, это было бы самым лучшим выходом -- летать
тем же самым маршрутом и постараться делать все так же, как обычно.
     -- Но  твои-то  наниматели  откуда  могли  знать  это? Может быть,  это
оказалось бы самым ужасным, что только можно было сделать! Я просто не  могу
поверить, что ты настолько  глуп, чтобы позволять вине  так долго  отравлять
тебе жизнь!
     -- Это не так, Кэт. Ох, как это было тяжело и как долго тянулось. Очень
долго. Но понемногу все эти мысли как-то сами собой попрятались по закоулкам
сознания.  В  других компаниях после  этой аварии меня принимали не очень-то
хорошо,  несмотря на выводы расследования. А мне отчаянно хотелось вернуться
назад, в воздух. Мне надо было найти успокоение в самом себе.
     Пот, выступивший на его лбу, был вызван не только влажным воздухом,  но
чем-то большим.
     -- Слава  Богу,  вовремя подоспел  один  старый  приятель.  Мы с  Гарри
Маккеем  вместе  учились летать  и в  течение  многих лет  более  или  менее
поддерживали  контакт.  И  вот   он  предложил  мне  создать  вместе  с  ним
собственную фрахтовую компанию: он бы занимался деловой стороной вопроса, ну
а  я  бы  летал. У Гарри уже было  немного своих денег, и  он знал,  где  их
достать еще. Конечно,  несколько лет нам бы пришлось сидеть по уши в долгах,
но,  понимаешь, это  была бы наша собственная компания, и в конце концов все
доходы стали бы нашими. Я ухватился за этот шанс, -- долги не долги, прибыли
не прибыли -- черт с ними! С  этой минуты мы были так заняты, что  мне  было
несложно держать эти страшные воспоминания в загоне.  Но и тогда я все время
сознавал,  что  они  притаились на той  отмели, с  которой в любой миг могли
соскользнуть...
     -- Или рассыпаться в прах. И ты до сих пор думаешь об этом? Он повернул
голову, чтобы видеть ее лицо.
     -- Ты, оказывается, безжалостнее, чем кажешься.
     --  Нет, просто  я  ненавижу,  когда  кому-то  доставляет  удовольствие
заниматься  самоистязанием.  Ты  был  оправдан  и  расследованием,  и  твоей
компанией,  хотя, между  прочим, все любят отыскивать козлов  отпущения! Мне
кажется, ты наказываешь себя сам, потому что этого не  сделали власти. Может
быть, ты захочешь взвалить на  свою  совесть еще и это всемирное разрушение?
Хорошо, дорогой,  можешь прихватить и  мою часть этого бремени.  Мне она  не
нужна.
     -- Ты бываешь чертовски...
     -- ...глупой?  В самом деле? А разве не комплекс вины считается главным
признаком психопатии? Калвер улыбнулся.
     --  Так  ты, значит, говоришь  это,  чтобы  вытряхнуть  меня из ступора
жалости к себе самому?
     Кэт в гневе попыталась было отодвинуться от него, но Калвер удержал ее.
     -- Прости, -- сказал  он.  -- Я понимаю, что ты  пытаешься  сделать,  и
вовсе не смеюсь над тобой. Более того, могу даже  признаться, что благодарен
тебе. Но, видишь ли,  даже  просто рассказ об этом уже  помог мне.  Это было
словно я выпустил что-то из себя, высвободил эти воспоминания. Возможно, все
это  время я был  чем-то вроде тюремщика своих воспоминаний,  а они только и
хотели вырваться на волю! И то, что ты сказала об этом всемирном разрушении,
тоже отчасти правда. Оно, конечно, не преуменьшает значения той аварии, но в
каком-то смысле затмевает его.
     --  А ты никому  раньше не рассказывал об  этой  аварии? Только мне? --
смягчившимся голосом спросила Кэт.
     -- Ну, только паре человек, в частности, Гарри. Обычно во время пьянок.
     -- А вторым человеком была женщина?
     --  Нет.  Честно говоря,  это  был доктор.  Не  какой-нибудь  особенный
профессионал, а самый обычный врач. Хочешь, чтобы я рассказал об этом?
     Она кивнула и снова уткнулась в его плечо.
     -- Примерно через год после той аварии у меня вдруг началось воспаление
мошонки. Во всяком случае, я так это  ощущал. Можешь, конечно,  смеяться, но
когда с  мужчинами  случаются  подобные  штуки, они  боятся самого  худшего.
Какое-то время  я пустил это на  самотек,  но  лучше не становилось. В конце
концов,  я отправился к своему  доктору, и он определил  это  как воспаление
простаты, сказав, что это результат стресса. Я предположил, что мои полеты в
принципе были занятием, вызывающим стресс, но доктор выдвинул более грустную
версию. Он объяснил, что после того, как мой вертолет утонул и все эти  люди
погибли, я  стал сдерживать  свои  эмоции, никогда не  позволял себе нервных
срывов,  которые,  естественно,  возникают  у людей.  Понимаешь,  совсем  не
обязательны  серьезные,  истерические  срывы,  а  просто  небольшой  нервный
коллапс. Но  я  и  этого  не позволял  себе,  а  организм  не  обманешь. Вот
воспаление  простаты  и  стало  физической  реакцией,  как  бы   заместившей
психическую. Но болезнь, по  счастью, не стала хронической -- так, небольшое
неудобство в течение некоторого времени. И в конце концов все прошло.
     -- Но не прошли твои терзания.
     --  Нет, я же говорил тебе. Но, как видишь, они отыскали  себе местечко
для  отдыха.  Я,  понимаешь  ли,  пытаюсь  объяснить  тебе  следующее:  моим
единственным  наказанием за ту  идиотскую  ошибку стали воспалившиеся  яйца,
тогда как для тех, других, расплатой за нее оказалась смерть, а для их семей
-- страдания. Тебя не поражает такая насмешка судьбы?
     --  Но  ты же терзаешься куда больше,  чем  следует. И это  никогда  не
прекратится, как бы  долго  ты ни  держал эту боль  в  себе.  Ты говоришь  о
каких-то наказаниях,  не желая понять простую истину:  сама по себе жизнь не
наказывает нас, мы сами присваиваем  это  право себе.  Мы сами создаем  свои
собственные представления об искуплении вины. Мы собственноручно изготовляем
свое собственное распятие и сами же себя к нему приколачиваем!
     Калвер  немного  помедлил,  слишком  удивленный, чтобы  ответить сразу.
Согласился  ли  он  с  философствованиями  Кэт или  нет,  но он  понял,  что
недооценивал ее. Ему следовало бы разглядеть это еще тогда, когда она быстро
приспособилась к жизни в убежище, когда помогала Клер Рейнольдс ухаживать за
больными,  включая  и  его  самого, когда  так быстро  приняла  эту ужасную,
травмирующую  перемену в  жизни всех.  Более того,  не только приняла, но  и
приладилась к ней! А еще Кэт  доказала, когда они  спасались из убежища, что
она отнюдь не трепетная, припадочная девица.
     -- Что это ты  на меня так смотришь?  --  спросила Кэт. -- Ты расслышал
то, что я говорила?
     -- О  да,  я расслышал.  -- Он поцеловал  ее в  лоб. -- И  возможно, ты
права. Что же ты не говорила мне обо всем этом раньше?
     Раздражение Кэт мигом исчезло.
     -- А что же ты не рассказывал мне раньше о твоей аварии?
     Калвер ухе  собрался ответить, как вдруг его  взгляд привлекло какое-то
движение.
     -- Давай-ка подождем с этим. Похоже, что наши там чем-то взволнованы.
     -- Стив... -- потянулась Кэт к Калверу, когда тот начал подниматься. Он
лукаво посмотрел на нее сверху вниз, и Кэт вернула ему поцелуй.
     -- О Господи, где же все? -- послышался чей-то испуганный голос.
     --  Не  дергайся,  Эллисон,  --  отозвался  Калвер.  --  Ты   в  полной
безопасности.
     Он натянул  ботинок  и неохотно  поднялся на  ноги,  не сводя взгляда с
лежавшей Кэт.  Потом он нежно коснулся ее волос и, слегка прихрамывая, пошел
к механику. Кэт пошла вслед за ним.
     Проснулись остальные, встревоженные  криком Эллисона. Испуг добавил еще
и  туман. Все  в изумлении озирались  вокруг.  Подойдя к  товарищам,  Калвер
быстро  осмотрел всех. Эллисон, Дили и  Фэрбенк разлеглись под  склонившимся
деревом. Там, дальше -- Джексон и с ним еще один механик, кажется, его зовут
Дин. Выходит, пятеро. Да еще он и Кэт. Значит, всего их  семеро. А остальных
они  что же, растеряли во время поспешного бегства через руины? Нет, подумал
Кал-вер, они ведь еще раньше могли утонуть, их могли  разорвать на куски эти
твари там, внизу, в убежище. А могли даже  и сгореть заживо: выбор вариантов
смерти был богатым. Увидев его, Эллисон успокоился.
     -- Что это за место? -- спросил он, вставая.
     -- Насколько нам удалось  различить, это то,  что когда-то было  лугами
адвокатской  корпорации  Линкольна,  -- ответил  Калвер. -- Вот что  от  них
осталось.
     Эллисон пытался разглядеть то, что скрывал туман.
     -- А крысы?..
     -- Пока их нет. Они остались там, в  убежище.  Так что на данный момент
мы вне опасности.
     Дили привстал лишь на колени, как будто Мир все еще был неустойчивым.
     -- А этот туман -- это что, просто туча пыли? -- спросил он.
     --  Пошевели мозгами, -- ответил Калвер, беря  его  под  руку и помогая
подняться. -- Ты что же, не  чувствуешь, как жарко и  влажно? Этот ливень, а
потом палящее солнце превратили все вокруг  в парную.  И если это доставляет
тебе неудобство, ты просто подожди, пока  тебя не  начнут  кусать насекомые.
Ну, как дела, Фэрбенк?
     Маленький коренастый механик зевнул и улыбнулся, глядя на Калвера.
     -- Дела просят есть.
     -- Что ж, вполне здравая мысль. А вы как, Джексон, Дин?
     Оба механика выглядели не столь  веселыми.  Они подошли к остальным,  с
опаской озираясь вокруг.
     -- Кто-нибудь ранен? -- спросил Калвер, обращаясь ко всем.
     -- А синяки и царапины здесь идут? -- спросил подошедший к ним Фэрбенк.
     -- Нет,