Пол Керни. Путь к Вавилону ----------------------------------------------------------------------- Paul Kearney. The Way to Babylon (Victor Gollancz Ltd, 1992). Изд. "Мир", М., 1996. Пер. - Т.Харисова. OCR & spellcheck by HarryFan, 24 August 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Теперь, оглядываясь назад, он с трудом верил в то прежнее светлое времечко, когда разум его и тело составляли единое целое, до того, как мир обрушился на него, и в одно пронзительное мгновение он потерял все, что любил в жизни. И теперь он остался один. Да уж, у кого-то там, наверху, и в самом деле пещерное чувство юмора. Ладно, я надеюсь, вы остались довольны моим фиглярством... и раскрошенными костями, и алой болью под веками, и месяцами неподвижности, когда собираешь себя по кусочкам. И друзьями, которые так за тебя переживают. Боже правый, вот уж от чего можно умереть со смеху - как мучительно они обдумывали, чтобы сказать мне, что ее больше нет. Что она умерла. Разбилась. Из-за троса, износившегося от долгого употребления. Почему-то мне всегда казалось, что это было бы пустым расточительством - покупать новый, трос. Теперь это, должно быть, смешно. Так что умирай смеясь. Теплый луч солнца лег ему на лицо. Он открыл глаза и увидел знакомую ленту реки и деревья на дальней стороне лужайки. Фигуры пациентов в больничных халатах казались здесь абсолютно не к месту. Как и одетые в белое медсестрички. Это так далеко от вересковой пустоши. И от орлов. И от гор. Беркшир - самое что ни есть обжитое место на свете. Он рассеянно провел пальцами по подлокотнику кресла-каталки. Они все здесь такие старые, просто отвратительно старые. Старики и старухи, готовящиеся разлечься на шезлонгах в Борнмуте, но пока нуждающиеся в услугах учреждений Министерства здравоохранения. Чтобы потом не вывалиться из шезлонга и не уронить мороженое. Постепенный уход в лучший мир. Как раз то, что мне нужно. Тихонечко соскользнуть в забвение с непременными мягкими тапками, и Лабрадором желтого окраса, и, возможно, с прогулками по воскресеньям. Он едва не рассмеялся, но судорога челюсти отдалась в черепе вспышками света. Он тихо, но смачно выругался, осторожно прикоснувшись рукой к металлическим спицам, вонзенным в лицо, точно иглы какой-то чудовищно неумелой акупунктуры. Человек в Железной Маске. Это я. Боль померкла, на лице остался лишь теплый луч солнца. Мне, разумеется, повезло. Я должен был умереть. После падения с высоты в две сотни футов. Она умерла. Ушла навсегда, окончательно и бесповоротно. Настоящая жизнь кончилась. Это ужасно. Так мерзко. Этого не должно быть с людьми. Надо, чтобы оставалось какое-то время на приготовление к смерти, последнее "прости" и все такое. На последний поцелуй... Вот черт, опять за свое. Безмозглый ублюдок. Он зажал ладонью глаза, пока они не стали сухими. Пока голова не затрещала от боли снова. Ладно, уж лучше эта проклятая боль. Жизнь - это стерва, вероломная стерва. И за тысячу лет отсюда - смеющийся звонкий голос: - А потом еще женишься на одной! Правая рука легла на рычаг управления, и вот, - рывками и со скрипом, - он уже вырулил во внутренний двор, петляя туда-сюда, чтобы не врезаться в пациентов, прикованных к креслам. Эй вы, отставные банкиры, держитесь теперь за свои подкладные судна! А дальше, прямо по курсу, фигура в белом; поднос с бутылочками и пилюлями взметнулся в воздух; столкновение, испуганный женский вскрик. О, черт. Он понесся дальше, немой и глухой. Пилюли рассыпаны по одеялу, по шее стекает какое-то липкое, точно сироп, лекарство. - Мистер Ривен, вернитесь! Что вы такое творите?! Нужно что-то придумать для этой штуковины. Довести ее до ума. Может быть, поставить движок помощнее. А то не нравится мне, как она ползает. Жалкое подобие пары ног. Он остановился и терпеливо ждал, пока дородная медсестра не подошла к нему. О, Боже. Ну и ножищи... у буровой вышки и то изящней. - Мистер Ривен, я не раз и не два уже говорила вам насчет ваших гонок на кресле. Вы что, вообще меня не слышите? Здесь, в Центре, есть пациенты и кроме вас, и большинство из них - старые люди. Что если бы вы врезались не в меня, а в кого-то из них? Ведь по вашей вине мог бы произойти несчастный случай! Поговори мне еще о несчастных случаях, корова жирная. Поговори мне еще о какой-то вине. - Я вас вывезу на лужайку. Уж там-то вы не сумеете набедокурить. Будьте паинькой. Посидите, погрейтесь на солнышке, пока оно светит. Вы должны радоваться возможности побыть на воздухе, мистер Ривен. Я так понимаю, вы вообще такой человек, который долго дома не усидит... Это - да. Бегать, прыгать, карабкаться по горам. Страсть к движению и свежему воздуху едва меня не убила. - Ну вот. Можете тут сидеть, наслаждаться солнцем. Через час будет ланч. Я за вами приду, а вы пока нагуляйте себе аппетит. С тем она и ушла, чайки - за ней, в воздухе - запах нагретой солнцем травы. Ку-ку. Боже мой. Даже если уйти на инвалидность... это не может быть до такой степени скучно! Он опять дернул за рычаг в подлокотнике кресла, но двигатель не тянул на заросших травою рытвинах. Кресло его проползло пару футов и встало с каким-то зловещим скрипом. Ой. Должно быть, опять забыл выжать сцепление. Вот интересно, а можно на этой штуковине ехать по трассе? Или хотя бы по проселку. Я вполне мог бы пристроить сзади своего золотистого Лабрадора... Вот гадство, я и свистнуть-то ему прилично теперь не в состоянии. Он сидел, жмурясь от солнца и унылых мыслей, пока снова не разболелась башка, потом вздохнул и уставился взглядом на свои колени. Такие худые, скрюченные, даже под одеялом заметно. Теперь в них больше металла, чем костей. Мы его соберем, будет как новенький, даже лучше, чем было... Давай-ка следующего; этому ноги мы вставили. Ладно, еще часок чудного южного воздуха, а потом сестра Бисби Волосатые Руки, - Та-Кого-Нужно-Слушаться-Беспрекословно, - оттащит тебя на ланч местных гурманов: парные котлетки с фруктовым пюре. Или - если повар настроен на авантюры - может быть, небольшой такой бифштекс или жареные почки с деликатной капелькой кетчупа. А потом мы отъедем в салон, нюхнем ихнего ликерчику, хлопнем наших болеутоляющих и будем ждать ужина, после которого весело отмаршируем в постельку. Жизнь замшелого сквайра из глубинки. Подожди-ка минуточку, а вот и Моулси, полоумный старикашка, идет поздороваться. Невменяемый абсолютно. И единственный, кто со мной разговаривает. Ну, привет, Моулси. Так на какой мы сегодня планете? Лицо старикана похоже на мятый коврик, красное, что печеное яблоко, но с сияющими голубыми глазами, - голубыми, как озеро под безоблачным небом. Он немного пожевал пустым ртом, потом скосил глаза и прошептал: - Стало быть, вы не исчезли. Вы еще здесь? Нет, старый дурак. Меня нет. Я - глюк. - Я почему, знаете, спрашиваю: я подумал, что теперь вы ведь можете в любой день сорваться, и что тогда будет там... Ведь вы же там были. - Еще понизив голос, он украдкой огляделся. - Только мы с вами знаем. - В его голосе, огрубелом от виски, явственно проскальзывал акцент шотландских горцев и какой-то еще другой, неуловимый. - Мы с вами там были, и там оно все и есть. Когда-нибудь, Моулси, я как следует врежу по твоему большому красному носу. Ты достал меня. Ты и твои чертовы кельтские сумерки. Пропитанный спиртным жук навозный, который зажился на этом свете. - Но вы не волнуйтесь. Я знаю, вы никому не скажете. Вы ведь вообще говорить не можете. Я знаю. Вот почему никто с вами не разговаривает. Они считают, что у вас крыша поехала вместе с голосом... и у меня тоже, они считают. - Он хохотнул, и молодые, озорные искорки мелькнули в его глазах. - Ну да ладно. Мы пока сохраним наш секрет, да, мистер Ривен? Какое-то время? Пока время есть, время терпит... - он вдруг умолк. - Что-то в последние дни в голове у меня все смешалось, в старой моей голове. Там, на Скае, в Мингнише было лучше... ветер, соленый запах моря. Лучше, чем дома, у меня дома. Угу. Тебе, может быть, там и лучше. Но я уже вряд ли вернусь домой. - Я испаряюсь. Мне уже пора. Эти проклятые санитарки... - И он отправился прочь, через лужайку, к больничному комплексу. Пока время есть, время терпит. При помощи движка и здоровой руки Ривену удалось вырулить кресло обратно во внутренний двор, хотя к тому времени, когда он добрался наконец туда, голова его так болела, что, казалось, взорвется. Все правильно, сволочи, все путем; и не вздумайте мне помогать. А то еще будет у вас обострение язвы... Черт возьми, башка прямо раскалывается. Держу пари, череп сейчас треснет. Пациенты уже подтягивались к корпусам. Время ланча. Пригревало осеннее солнце, а внизу, где блестела полоска реки, ивы клонились к воде. Ветви их окунались в поток, на ветерке кружились и падали в воду их узкие желтеющие листья. Ему нравилось сидеть там, где берег отлого спускался к песчаному пляжу и дно отражало солнечный свет. Типичный южный уголок, - сонный, тихий, теплый. Он с сожалением оглянулся. Как хороню было бы посидеть там сейчас. Но старик вернул его к северному настроению. Настроению серого камня, папоротника и торфа. Самому что ни на есть препоганому настроению, ибо еще мгновение - и он вновь окажется на вершине Сгарр Дига и в ужасе взглянет на оборвавшийся трос. В комнате отдыха включили музыку. Несколько секунд он слушал, - лицо его судорожно подергивалось, - а потом рывком рычага подтолкнул свое кресло и въехал внутрь, насвистывая про себя, вглядываясь в иные горы. Горы. Спинной хребет мира. На севере - черные клыки Гресхорна, выступающие из-под белизны снега, такие высокие, что теряются в бесконечности облаков, а основанием припадают к земле, громадные и угрюмые, как свирепые великаны в тайном сговоре с северным ветром. Эти зубы дракона громоздятся над зеленым простором предгорья, - утесы над пропастью, далекие, как и река на ее дне, что отделяет их от людей, возделывающих поля и сады на пологих склонах. И на западе, вгрызаясь в небо, вздымаются вершины. Здесь они уже не такие суровые, но выщербленные и обветренные каменистые осыпи, скалистые отроги, густо заросшие горным вереском. Они выходят на равнину пологими грядами хмурого камня, простираясь на сотни миль к югу, где волны моря бьются о берег, кроша твердь. На востоке еще один заслон гор поднимается ввысь цепью утесов, расколотых и насупившихся подо льдом и снегом, которые ниже и дальше на восток переходят в пустынные просторы песка и камня, где солнечный свет рассеивается, а заросли кустарника, иссякнув, обращаются в холодную и бесплодную пустыню. Горы. Они образуют три стороны света, а четвертой служит бескрайнее серебристо-синее море. Внутри подковы гор - зеленый и радостный мир, покрытый морщинками долин, быстрых, прозрачных рек и лесами - дремучими, непроходимыми, нетронутыми человеком. Просторный, теплый и чистый мир в солнечной дымке. Мир роскошный и яркий, щедрый, как летний ливень, и безмятежный, как полдень золотой осени. И мир этот существует только в воображении калеки, который насвистывает в тишине больничного дворика. Ланч - аппетитное мясо и овощи на тарелках других пациентов - на его тарелке имел вид кашицы неопределенного цвета, которую он осторожно втянул в свой разбитый рот. В столовой стоял гул. Все вокруг него вели неумолчные разговоры. Здесь питались те пациенты, которые могли уже кое-как передвигаться. Всем остальным доставляли пищу прямо в постели. - Не хотите ли еще, мистер Ривен? - Он поднял глаза и с выражением страдания поглядел на молоденькую медсестру. Та рассмеялась. - Намек понят. Хорошо еще, что вы не ворчите, как мистер Симпсон. - Она отвернулась. Боже, полжизни за кружку пива. С тех пор, как он в последний раз выпивал, прошел уже не один месяц. Ему сейчас запрещают употреблять алкоголь - постоянно колют какие-то наркотики. Сама мысль о том, чтобы напиться, одновременно и привлекала, и вызывала отвращение; хотя - и он не питал относительно этого никаких иллюзий, - теперь наклюкаться так, чтоб на ногах не стоять, он никогда не сможет. Он и без этого встать не может. Иногда, правда, ему хотелось напиться так, чтобы уже ничего не помнить; провалиться во тьму без видений и снов, где не будет этого обрывка, потертой веревки, что качается перед глазами. Но ведь могло быть и по-другому. Что если все вернется, даже более отчетливо, как наяву? Он влил в себя остатки жидкой пищи, не ощущая вкуса. Напротив него какой-то мужик средних лет неспешно и обстоятельно поедал свою порцию с таким видом, что, даже случись сейчас землетрясение, он бы, наверное, не увеличил темп, но и не перестал есть. Ривен чувствовал себя загнанным в угол. Наркотики, это дурацкое кресло, жидкая пища, почтенный возраст всех тех, кто его окружает. Он огляделся и наконец-то заметил Дуди, санитара, в противоположном конце комнаты. Ривен помахал ему рукой. Дуди, негритос из Лондона, - бывший военный, как и сам Ривен, - состоял когда-то на Королевской военно-медицинской службе. Этакий бесшабашный рубаха-парень. Так и светится беззаботностью. - Здорово, сэр. Как у нас самочувствие? Ривен беспомощно приподнял брови и приставил указательный палец к виску, щелкнув большим и средним, как курком. - Вот блин... Это всегда успеется. Не вешайте нос. Чуток продержитесь еще, я вас вытащу! - Он отошел пошептаться с дежурной сестрой и тут же вернулся обратно. - Пойдемте, дружище. Пусть этих старых пердунов откармливают на убой, а мы выберемся на воздух. Он снова вывез Ривена на улицу, в голубой с золотом день с рекой и деревьями на заднем плане. Ривену вдруг стало как будто легче дышать. От постоянного сидения в кресле ему уже начало казаться, что его легкие сморщились и скукожились. Когда-то, давным-давно, ему довелось немало побегать. Он мог пробежать не одну милю. И легкие работали как кузнечные мехи. Но все его прежние жизненные силы остались там, в пропасти под горой. - Нате, возьмите-ка, сэр, - Дуди протянул ему карандаш и блокнот. - Утром вы их специально оставили, да? Но я вас понимаю. Иной раз, наверное, очень не хочется с ними возиться. "Иногда мне так легче", быстро нацарапал Ривен на листке блокнота. Иногда... Он помедлил. "Иногда мне бывает на все наплевать". Дуди непривычно серьезно взглянул на него. - Но ведь на самом же деле - нет, правильно? Все так говорят, но вы, сдается мне, из тех немногих, кто понимает, что в действительности это не так. Карандаш безмолвствовал. Дуди подался вперед: - Теперь уже скоро, сэр. Очень скоро из вас повынимают эти поганые спицы. И вы сможете есть нормально, и говорить, и блевануть мне на халат, если вам это будет приятно. - Он вдруг оглянулся через плечо и заговорщически склонился к Ривену. - И что самое главное, мне удастся тогда влить в вас немного пивка. - Он улыбнулся, на мгновение лицо его стало еще безобразней, и обменялся с Ривеном рукопожатием. Чудо в перьях. Это ты не даешь мне сойти с ума. Здравомыслие - штука шаткая; неустойчивый мостик между светом и тьмой. Он вспомнил скалы, проносящиеся мимо него вверх. Он удостоился зрелища, которое редко открывается тем, кто потом сможет о нем рассказать. Он видел смерть. Я здесь, с ухмылкой сказала Смерть. Я всегда рядом. Я терпелива и поджидаю конца каждой истории. Незваный, но непременный гость. Очевидно, конец его истории еще впереди. Ривен безотчетно улыбнулся. Он был готов встретиться с ней и пожать ее руку. Она забирала его с собой. Туда, куда он отправился бы охотно. Печаль, вновь вскипев, прорвалась наружу. Неумолимая в своих решениях. Она раздражала его, постоянно захватывая врасплох. Недостойно. Нечестно. Так никогда не бывает в хороших книгах - в его книгах; но книги кончаются, время проходит, и даже печаль становится невыносимо скучной. Он мотнул головой, - насколько вообще был способен ею двигать, - пытаясь выкинуть из нее и запах вереска, и журчанье горного ручья. Перед мысленным взором стояло лицо: смуглая девушка с густыми бровями и решительно сжатым ртом. Очень молоденькая. Кто она? Возможно, одна из его героинь. Дева из страны преданий и грез. Неутомимое воображение - штука подчас утомительная. Он развернул свое кресло. Дуди болтал с одной из медсестер. Лицо ее подозрительно напоминало лицо той девушки. Это уж слишком. Даже для неутомимого воображения. Дуди повернулся к нему: - Похоже, сэр, вас назначили на прием к главному костоправу. Я сейчас вас отвезу. Ривен кивнул. Улыбка сестры осталась без ответа. Раз назначили, надо идти. Хорошо-хорошо. Бодрые обещания, это уж непременно. Черт с ним, пусть правит. А вранье он пропустит мимо ушей. Ривен не заметил, что Моулси наблюдает за ним из тени веранды. И что лицо старика на мгновение стало лицом молодого наблюдательного мужчины. - Ну, Майкл, вы, похоже, делаете успехи... еще последний укольчик... ну, вот и все. Он видел лишь яркий свет над головой. Чувствовал ловкие руки, обрабатывающие его лицо; легкий скрежет металла о кость. Как у зубного врача. Странно ощущать, как расслабляется челюсть. Ощущать, что возможно движение. - Замечательно. Похоже, и шрамика не останется. Если и ноги у вас заживут точно так же, вы еще посмеетесь потом... - Ободряюще улыбнувшись, хирург умолк. - Можете поговорить. Но осторожнее поначалу. Никаких резких движений. Давайте-ка... Получается. Бляха-муха, ведь получается же! - Я могу говорить, - хрипло выдавил он. В первый раз за столько месяцев он услышал свой голос. Ему пришлось поднапрячься, чтобы сдержать слезы. Она была последней, кто слышал его - его голос. - Вам не больно? Не ощущаете неудобства? За исключением общей онемелости, я имею в виду. Он покачал головой. Как обычно - не больше. Доктор склонился над ним. Седовласый, орлиный профиль. Большие очки в черной оправе. - Эй, док, а вы не такой уж урод, в самом деле. - Он усмехнулся, не обращая внимания на боль, что пронзила челюсть. - Да и вы, в общем-то, тоже. Теперь. Уже почти совсем не похожи на телеантенну. Попробуйте сесть. Он сел. Нижняя челюсть тут же заныла. Странно так ощущать ее вес, больше ничем не поддерживаемый, - точно маятник, подвешенный к подбородку. Он почувствовал, что у него потекла слюна, и вытер рот здоровой рукой. - Боже мой, как будто всему учишься заново. - Так и будет, еще денек-другой, пока вы не привыкнете. - А все остальное? Доктор помедлил. - Боюсь, придется еще подождать. Какое-то время. Вам пока рано начинать ходить, но рука теперь с каждым днем будет набирать силу. Дайте лишь время... Время. Ну что ж, у него полно времени. Слова у него получались громоздкими, неуклюжими, как булыжники, без углов и зазубрин. Точно увязшие в грязи. Он продолжал таскать с собой блокнот. На тот случай, если ему станет вдруг слишком уж тяжело говорить. Или же если тот, кто попытается его понять, окажется непроходимой бестолочью. Дуди, только Дуди понимал каждое слово и частенько ругал Ривена за то, что тот специально шамкает ртом и глотает слова. - Теперь, когда с вас уже сняли этот шлем пыток эпохи освоения космоса, вам следовало бы расстараться и разобраться с этой старой коровой Бисби, сэр. А то она думает, что у вас все собаки сидят не на привязи, если вы понимаете, что я имею в виду. Вот с кем чертовски приятно поговорить. Она знает кучу умных слов: аспирин, например, и еще - эластопласт. Ривен рассмеялся. В первый раз за столь долгое время он рассмеялся, пусть даже мышцы лица разболелись ужасно. Белая бесформенная масса - сестра Бисби - вплыла в палату, словно тяжело груженый корабль на всех парусах. Дуди закатил глаза: - Вот, черт побери, дождались. Предполагается, что я сейчас должен вытирать чью-то задницу, или лизать полы, или как там? - Дуди, по-моему, ты сейчас должен быть в другом месте? - насупилась сестра Бисби. - Уж не в прачечной ли? - Да, мэм, туда-то я и направляюсь, - отозвался Дуди и, уходя, подмигнул Ривену. Даже когда он уже скрылся за дверью, сестра Бисби по инерции продолжала хмуриться ему вслед, но лицо ее вновь стало добродушным, когда она повернулась к Ривену. Взбила подушки за его спиной, обращаясь с ним точно с дитем неразумным. - Надеюсь, мистер Ривен, вы себя чувствуете хорошо, потому что к вам пришли. Солидный такой господин, очень внушительный с виду, да. Адвокат, я так понимаю, или что-нибудь в этом роде. Я только устрою вас поудобней и сразу его приглашу. Ваш блокнот при вас? Хорошо. Пойду, позову его. Ко мне пришли. Поболтать с Майклом Ривеном, снова обретшим голос. Не было печали. Посетитель. Пухленький коротышка в строгом костюме, сидящем на нем как-то очень уж неуютно, как на корове седло, точно ему - то есть, костюму, естественно, - хотелось тихонечко улизнуть куда-нибудь подальше отсюда. С квадратным, бодро-румяным лицом и волосами, постриженными почти по-военному коротко, посетитель мог бы быть кузнецом или старшим сержантом, если бы не эта мягкость взгляда. На лице его сияла улыбка, нацеленная на Ривена. Он выбросил руку вперед. - Привет, Майк. Ривен пожал ему руку. Улыбка наощупь пробралась наружу, к губам. - Привет, - отчетливо произнес он. Человек этот - его редактор, повивальная бабка всех его книг. Которые Ривен писал, когда мир был юным. Хью - так его звали - пододвинул стул и уселся подле кресла Ривена. Стул царапнул по полу. Хью, казалось, избегал смотреть Ривену в глаза. Боже мой! Неужели это так страшно? Наконец он решился и поглядел на Ривена. Пожал плечами: - Вот черт. Даже сказать нечего. - Да, - отозвался Ривен. Слово вышло чистым как стекло. Хью махнул рукой. - Предполагалось, что я тебе выдам должную порцию сочувствия, а потом, выждав для приличия некоторое время, стану расспрашивать, как там с твоей писаниной. - Он усмехнулся, и на мгновение весь его облик стал каким-то мальчишеским. - У меня пересохло в горле. Язык такой, знаешь, черствый, словно вчерашний хлеб. Подобные вещи... они легче проходят под культурным воздействием алкоголя. Но это табу, как мне сказали. Ривен кивнул. - Я бы душу, наверное, продал за кружку пива. Лед сломался. Хью заметно расслабился. Оглядевшись по сторонам, он достал из кармана одну из своих жутко вонючих сигарет и с наслаждением закурил. - Наркота. Понимаю. Я говорил с твоим доктором. Судя по дозам, что они в тебя тут вливают, ты давно должен был отлететь как бумажный змей... - Он вдруг умолк и принялся созерцать свою тлеющую сигарету. - Мне так жаль, Майк. Тебя... ее. Что так все паршиво вышло. Но что такое сказать, чего еще не было сказано? Ты знаешь, как я к ней относился, Майк. Я обожал ее. Очаровательная была женщина, восхитительная. Такая потеря. Ривен снова кивнул. Скорбь не только обременительна. Она банальна до пошлости. Общедоступна. - Я знаю, - сказал он. Слова как будто сваливались с неуклюжих губ. Голос его, звучал как из приемника, у которого подсели батарейки. - Оставим это, Хью. Над пальцами редактора вился дым. - Хорошо, что ты левша. Ривен нахмурился. О чем речь? Но потом понял. Моя здоровая рука. Моя "пишущая" рука. Вот она - ирония судьбы. - Я теперь не пишу. Уже сколько времени не пишу... давно, Хью. Хью, смущенный, кивнул. - Честно говоря, другого я и не ждал. Тебе нужно время. С моей стороны было бы просто бесстыдно разглагольствовать тут о корректурах или дальнейших планах... - Но, судя по его виду, Хью хотелось сейчас обсудить именно эту тему. - Ты теперь быстро идешь на поправку, вот что самое главное. Еще на прошлой неделе ты вообще не мог говорить. Врачи считают, что скоро ты поправишься окончательно... Мы тебя не торопим. Ты, черт возьми, прав. - Хотя вот есть одна вещь, Майк... твоя третья книга. Общественность, знаешь ли, требует... последняя в трилогии. Фанаты твои завалили нас письмами. Ривен фыркнул, напугав самого себя. Фанаты! У меня есть фанаты. Бог ты мой! В ответ Хью улыбнулся. - Я понимаю. После несчастного случая продажа твоих книг выросла вдвое. Такова человеческая натура - непостижимая и временами сволочная. Случилась трагедия, настоящая, в жизни, и вдруг всем приспичило читать твою беллетристику. Лично я не смог бы объяснить этот странный феномен. Смех застрял комком в горле Ривена, казалось, еще немного - и он просто подавится смехом. - Я, может быть, опишу все это в следующей своей книге, - прохрипел он. Глаза его блеснули. Утес на Скае. И сам он, сидящий на каменном выступе. И безжизненно повисший трос. Он все еще слышал крик. Ее крик. Почему это казалось особенно ужасным, что она при падении выкрикнула его имя? - Мне очень жаль, - повторил Хью, ерзая на стуле. Потом посмотрел на часы. - Я пойду. Ты, вполне обойдешься без всей этой мутотени. Позвони мне, когда... когда немного придешь в себя. - Он встал и, по-видимому, хотел опять подать руку, но потом передумал. - Я пойду, - повторил он снова. - Ты держись тут, Майк. - После чего, не оглядываясь, ушел. Ривен принялся теребить рычаг управления в подлокотнике кресла. Почему, интересно, эти штуковины наводят на людей такой ужас? Сидишь вот в такой, и ты уже вроде не человек, а какой-то железный кентавр. И люди отводят глаза. Пусть Дэн Дэйр лопнет от зависти. Это Майкл Ривен собственной персоной - на своих самых крутых реактивных салазках. Он направил кресло к окну и выглянул наружу. Осень. Осень на Скае. Папоротник скоро станет совсем-совсем бурым. Ты успеешь еще застать первый снег на Квиллинских высотах. Не верится даже, но и там, наверху, ноябрь бывает на удивление теплым. - Какой-то он кислый был с виду, этот ваш визитер, - весело объявил Дуди. Он толкал перед собой тележку, нагруженную бельем для прачечной, и резко затормозил подле кресла Ривена. - Сейчас бы бренди, - рассеянно отозвался Ривен. - Крепкого бренди. И много. - А я-то думал, что вы уже вроде избавились от этой пагубной привычки. Пребывание в больнице все же имеет свои преимущества. Ну да. Преимуществ не счесть. - Дуд, какое сегодня число? - Двадцатое ноября. Вот ведь гадство, эти чертовы простыни меня заколебали. Наш старый говнюк, мистер Симпсон, снова ведет себя, скажем так, небрежно. Можно было бы предположить, что уж банкир должен контролировать свою задницу. Да только вот светофор у него не горит, если вы понимаете, что я хочу сказать. Получается, я здесь четыре месяца. Боже правый! - Дуди, а сколько ко мне приходило людей с тех пор, как я сюда поступил? Дуди помедлил, соображая. - Да куча народу. Заходили сюда частенько. Просто вы никого не видели. Валялись в беспамятстве. - Тут он сморщил лоб. - И вы ни разу не сказали, почему не хотите их видеть. Воспоминания. Сочувствие. О боги! Он снова уставился в окно, глядя на реку и прибрежные ивы. Однажды он заметил, как там промелькнуло что-то синее - зимородок. Зимородок, лето... Как он пробрался сюда, ко мне?.. Белый кит, разумеется. На что это было похоже? Ну, да, адвокат. Вот она - личина респектабельности. Старина Хью. - А знаете, сэр, как ни странно, в последнее время вы стали таким молчуном, прямо ужас. Раньше, когда с блокнотом, вы были гораздо разговорчивее, чем теперь, когда у вас снова есть голос. - Дуди с сомнением поглядел на Ривена, сжимая в руке ворох льняных наволочек. Взгляды их встретились. - Ладно, Дуд, ты же понимаешь, в чем дело, да? - печально проговорил Ривен. Дуди мотнул головой. - Это просто симптом алкогольного голодания. - А-а! - Дуди глубокомысленно кивнул и направился прочь, толкая перед собой тележку. - Теперь, когда вы слезаете с наркоты, уж я позабочусь о том, чтобы вы получили необходимую терапию, мистер Ривен, сэр... 2 Медицинский Центр в Бичфилде - дорогая лечебница санаторного типа для тех, кто предпочитает, чтобы за ними ухаживали в частном порядке. Не будучи заведением, определяемым термином "привилегированный", Центр поощрял, если так можно сказать, "крупный калибр" клиентуры. Похоже, одной из главнейших задач этого учреждения была ненавязчивая подготовка наиболее привилегированных представителей старшего поколения к неумолимо надвигающемуся переходу в мир иной. Так что артрит, ревматизм и старческий маразм стояли в самом начале списка недугов, представленных внутри этих белых стен. Случай Ривена представлял собой вопиющее отклонение от нормы, но его все равно приняли в Центре радушно. У него было какое-то имя в литературе: он написал два добротных романа в жанре "фэнтези", которые прошли вполне сносно и принесли ему скромный, но все же приличный доход, - на жизнь, по крайней мере, хватало, - да иногда еще Ривен брался за подворачивающуюся работенку, чтоб приток средств не прерывался. Но лишь иногда. Его родители всегда мечтали о том, чтобы сын получил "приличное" место, и хотя они, прямо скажем, не прыгали от восторга по поводу службы в армии, но это, по крайней мере, еще не выходило за пределы их представлений о приличной работе. Однако Ривен уволился из армии в чине лейтенанта, решив, что ему уже хватит армейской службы сполна. Дело нужное, да, и полезное, но не на всю же жизнь! Тем не менее Ривен гордился тем, что был солдатом; служба, во-первых, реализовала его ребячью мечту, а во-вторых, дала ему время подумать. Так что начальство Центра в Бичфилде даже осталось довольным тем, что заполучило его к себе, пусть поведение его иногда выглядело несколько эксцентричным. Тот факт, например, что он не хотел принимать посетителей. Или наотрез отказывался общаться кое с кем из персонала. Но ведь он пережил двойную трагедию: гибель жены, тяжелейшие увечья. Так что его можно понять. В общем, пока его страховая компания исправно платила за пребывание Ривена в Центре, на все его странности смотрели сквозь пальцы. Врач-консультант, доктор Лайнам, частенько заглядывал к Ривену с неизменной улыбкой. Он был из той породы мужчин, которые курят трубку с неподражаемой неумелостью, но мужественно продолжают ее мусолить. Наверное, он когда-то решил для себя, что к тому времени, когда вернется в свой домик в Котсволде, он все же ее освоит, трубку. К пациентам своим он относился с тем же самым рассеянным расположением, которое питал и к своей собаке, что вовсе не делало его плохим врачом, просто у пациентов возникало чувство неловкости за то, что, приставая к нему со своими болезнями, они тем самым как бы нарушают спокойное и размеренное течение его жизни. За Ривеном, кроме того, присматривали две медсестры: сестра Бисби и сестра Коухен. Бисби - великодушная и милосердная воспитательница, ходячий пережиток викторианской эпохи. Лицо ее больше всего походило на неотесанный валун нежно-розового цвета. Волосы она убирала назад и так туго их стягивала, что Ривен не сомневался: если она их распустит, лицо ее тут же обвиснет складками кожи, как у бладхаунда. Сестра Коухен, в противоположность Бисби, была молода и стройна. В ее озорные глаза Ривену почему-то было больно смотреть. Имелся также кое-какой санитарный персонал на подхвате. И небольшой поварской штат. Дуди - вроде как и уборщик, и санитар по совместительству, а иногда еще помогает на кухне. Похоже, никто в Центре толком не знает, каковы обязанности Дуди. И вообще, кем он тут числится. В девятнадцать лет, дослужившись до чина капрала, он добровольно ушел из армии, не дожидаясь повестки в военный суд за избиение офицера. Дело было в Ирландии. Его группа набрела на какой-то странный с виду автофургон. Разведка сообщила, что в этом фургоне содержится подозрительное устройство, и группу Дуди загнали на наблюдательный пост на холме, чтобы держать под контролем окрестность. А потом вдруг возник командир роты и стал орать, чтобы они спустились к колымаге и проверили ее. А когда Дуди отказался, тот обозвал его трусом и еще всяким нехорошими словами... в общем. Дуди его нокаутировал, офицера. И буквально через пару минут в фургоне взорвалась бомба. Тогда-то Дуди и попросился на Королевскую военно-медицинскую службу. Он неплохо справлялся с работой, но у того офицера оказались обширные связи. Вот так и вышло, что в возрасте двадцати лет капрал Дэвид Дуди оказался не у дел. Обученный в армии двум, так сказать, специальностям: убивать людей и врачевать. И это - как он любил повторять - вполне логично. Для армии. - И вот теперь я здесь, - заключал он обычно, - подтираю им задницы, этим чокнутым старикашкам, и стараюсь держаться подальше от нашего Сталина в белом халате. - Замечательная погода, просто чудо, - объявила сестра Коухен. - Настоящая золотая осень. Ривен кивнул. Она толкала его кресло через лужайку на задворки Центра. Его укутали с головы до ног, чтобы он не замерз, на колени набросили одеяло, но на улице было тепло и ясно, а над ивами вились скворцы. Как весной. - Я пока вас оставлю. Вернусь через десять минут, чтобы вы не простыли. Все в порядке, мистер Ривен? Он снова кивнул и даже выдавил улыбку. А у нее длинные волосы, интересно, когда она их распускает... тьфу, черт. Он сидел, слушая плеск чистой струи и вскрики скворцов. Небо над головой такое чистое, по-зимнему чистое. И хотя времени после полудня прошло немного, солнце уже начало потихоньку клониться к закату, удлиняя тени в дымке бледно-оранжевого света. Рука легла Ривену на плечо. Явно не рука сестры. Он резко обернулся. Моулси. - Ну вот, мистер Ривен, - старик лукаво огляделся по сторонам. - Я слышал, вы снова можете говорить. - Угу. - Это ты, Моулси, именно ты ткнул меня снова в это дерьмо. Ты мне напомнил про Скай. И уж калека увечный я там или нет, теперь я заткну твой фонтан. Персонал в Бичфилде буквально помешан на гигиене, но о старике никак нельзя было сказать, что он чист и тщательно вымыт; наоборот, от него исходил запах земли и пота. Моулси как-то удавалось избежать их предупредительного внимания. И, уж во всяком случае, Ривен ни разу не видел, чтоб старика сопровождала сестра или кто-то из санитарок. Сейчас в нем шевельнулось какое-то странное тревожное чувство. Здешний медперсонал как будто и не подозревает о существовании Моулси. Тот вновь огляделся по сторонам. Как всегда, старикан насторожен. Он что, не хочет, чтобы его тут видели? Ривен нервно заерзал в кресле. - А вы здесь давно уже, Моулси? - спросил он. Старый шотландец пропустил вопрос мимо ушей. - Мы знаем тайну, мы вдвоем, - сказал он, и снова в провинциальном его говорке мелькнул этот странный акцент, который Ривен никак не мог уловить. - Но вы не волнуйтесь, я умею хранить тайны. - Что еще за тайна? - раздраженно спросил Ривен. - Да ладно вам, мистер Ривен, не смейтесь над стариком. Вы ведь родом из Эйлин-А-Шео. И вы знаете, что там таится в горах над морем, где водопад низвергается на Мыс Волчьего Сердца. Да он же тронутый. С приветом. Полоумный, как кенгуру. Но лицо старика стало вдруг проницательным и озорным, взгляд тут же сосредоточился. На мгновение его губы как будто сжались, и в этот миг Ривену показалось, что Моулси вовсе не старый. Но уже в следующую секунду это впечатление пропало. - Когда вы, наконец, выздоровеете и снова сможете ходить, не забудьте, что нужно вернуться домой. В конце нам всем нужно вернуться домой, - серьезно проговорил Моулси. - Потому что вы нужны там... там, где горы встречаются с морем. В его голубых глазах промелькнули искорки. - Там еще многое надо сделать. Ривен увидел, что к нему уже направляется сестра Коухен. Проследив за его взглядом, Моулси скривился и тихонько выругался себе под нос. - Ну, мне пора сматываться, - буркнул он. - Пора снова пройти по Северной Тропе. Не забывайте запах моря, мистер Ривен, и как кричат кройшнепы на вершинах Черного Квиллинса. Не забудьте об этом здесь, на юге, где воздух тяжел от дыма, а затхлая вода пахнет гнилью. Помните, куда вы должны вернуться. Он опрометью бросился прочь по высокой прибрежной траве в сторону больничного корпуса и налетел на какого-то пациента. А потом растворился под сенью деревьев, и только слабый запах земли и пота еще задержался в воздухе, подтверждая, что это было не наваждение. - Все хорошо, мистер Ривен? - сестра Коухен, была, как обычно, приветлива. - Кто он такой, черт возьми? - спросил Ривен, думая о своем, хотя Коухен уже взялась за ручки на спинке его каталки. - Кто? - Этот старик... шотландец. Он постоянно ходит один. - Здесь, в Бичфилде, нет никаких шотландцев, мистер Ривен. Только один ирландец, и сейчас он собирается ужинать. Что-то похолодало, вы не находите? Ривен поежился. Но не от холода. В последнее время, когда стало рано темнеть, он почти все вечера проводил в комнате отдыха. Пациенты развлекались просмотром телепередач, игрой в карты и безобидной болтовней. Ривен читал. Честно пытался "держаться в струе" современного потока "фэнтези", как сие называл его постоянный редактор. Иной раз он задавался вопросом, а будет ли он снова писать - хоть когда-нибудь. Но каждый раз, когда ручка касалось бумаги, тут же его мозг охватывало какое-то оцепенение, которое парализовало его или же обращало каждое написанное им слово в ерунду. Никудышную ерунду. Приближалась зима. Изнывая от безделья, он кое-как коротал долгие осенние вечера в ожидании перемен к лучшему. За исключением Хью, Ривен не общался ни с кем из своей прежней жизни. "Прежней" он называл ту жизнь, что была до того, как все сломалось. Теперь ему уже даже не верилось, что раньше вообще была жизнь. Насмешливый командир боевого подразделения, любовник, муж и писатель. Это был кто-то другой. Он глянул в окно. Туда, где во тьме бежала река. Где скрылся Моулси. Предстояла еще одна мрачная ночка. Что ж, не первая и не последняя. Сколько ночей миновало с тех пор, как я побывал на Скае впервые? То посещение, забыть которое невозможно. Я тогда еще не ушел из армии. Той зимой. Давным-давно. Он наблюдал, как дикие гуси с криком садятся на воду. Последние отблески солнца уже растворялись во тьме хребта, придавая облакам, что сложились в вечернем небе "елочкой", бледно-розовый оттенок. Закат бросился в озеро, и рябь на воде засверкала. Ноги он промочил; костерок догорал вместе с закатом. "Посуда" стояла тут же, под боком. Жестянки, почерневшие снаружи, внутри - жирные от тушенки с кэрри. Потом, попозже, он вымыл их в ручье. Палатки не было, а дождь вроде бы собирался. Он не особенно доверял своей спально-походной хламиде. Запрокинув голову, он глядел в темнеющее небо и отдирал от пальцев смолу. Он не замечал шума моря: уже не одну ночь он спал на берегу. Он слышал лишь ветер, зарождающийся у горных вершин... и еще пронзительные крики гусей на озере. Так бы гадов и убил. Он оскалился на костер и свои сапоги, от которых шел слабый пар. Потом лег навзничь, ощущая, как дождевые капли покалывают запрокинутое вверх лицо. В эту ночь ему опять предстояло промокнуть до нитки. Пару дней назад он проснулся буквально закоченевшим. Морозно, а ночи уже долгие. И все удлинялись. Но, хорошо еще, снег не валил. Только горы были присыпаны снегом. Те самые горы, куда ему надо подняться. Завтра он начнет восхождение. - А знаете, сэр, у меня иногда возникает такое чувство, что, если б не я, вы бы, наверно, давно уже вырыли себе норку поглубже и забились туда. Что вы тут делаете, интересно? Сидите, глядите в пространство... Вздрогнув, Ривен оторвал взгляд от окна и увидел, что Дуди пристально наблюдает за ним с выражением крайнего неодобрения. Он покорно развернул кресло. - Я, в общем, явился не просто так. - Дуди зашел за каталку и взялся за ручки. - Мы отправляемся в гости к волшебнику, то есть ко мне, старому шельмецу... Но если кто-нибудь спросит, я везу вас в сортир. - Он выкатил кресло Ривена из комнаты отдыха, прочь от грохота телевизора. Потом, озираясь по сторонам, словно он вышел в патруль, потащил Ривена по коридору, немелодично насвистывая. - Могу я спросить, что происходит, или это государственная тайна? - с раздражением буркнул Ривен. Дуди расхохотался. - Сегодня, сэр, поскольку уж вам прекратили колоть наркоту, мы с вами нарежемся до коматозного состояния. Наконец они остановились у двери в кладовку. Дуди торжественно вытащил связку ключей и, отперев дверь, отвесил Ривену поклон. Ривен, дернув за рычаг, вкатился внутрь. - Что там у нас? Уж не пещера ли гребаного Алладина? - спросил Дуди, закрыв за собой дверь. И включил свет. Ривен разразился смехом. На столике в центре захламленной комнатушки стояло шесть упаковок пива и бутыль ирландского виски. Также имелись в наличии две пивные кружки и два низких стакана. - И только не говорите, что я чего-то недосмотрел. Уж я позаботился, чтобы пиво как следует охладилось, - самодовольно ухмыльнулся Дуди. Ривен потянул за колечко - банка отозвалась шипением. - Музыка, - сказал он и опрокинул содержимое банки в кружку. Дуди тут же присоединился. - Энн Коухен нас прикроет, - объявил он, - так что мы можем не переживать насчет нашей коровушки в оловянных штанах. - Как тебе удалось протащить это все в здание? Дуди сделал приличный глоток и на секунду прикрыл глаза. - Плевое дело. Я таскаю корзины в прачечную. Бельевые корзины, они здоровенные. Можно туда положить что угодно. Я, наверное, сумел бы сюда протащить группу кордебалета в полном составе, если б это понадобилось. Ривен жадными глотками осушил полкружки и, запрокинув голову, уставился в потолок на одинокую лампочку. - А знаешь, Дуди, сегодня я хотел бы уклюкаться в дым... - В доску, - предложил Дуди. - В сосиску. - До поросячьего визга. - До полной отключки. - Итак, за забвение, сэр. - Они звонко чокнулись. Они бесшумно крались по улицам. На лице в камуфляжной раскраске выделялись лишь белки глаз. Он опустил руку вниз, подавая знак. Группа продвигалась уверенно; четверо рядовых слились с тенью дверных проемов, винтовки их выпирали из защитных чехлов. В темноте их можно было бы принять за переполненные мусорные мешки, сваленные на крыльце. Легонько потрескивала рация. Вокруг хмурились темные мертвые окна и закрытые наглухо двери. Кое-где окна были забиты досками, кое-где выбиты. Забрехала собака. Откуда-то издалека донеслось слабое жужжание запоздалого автомобиля. - Эй, один-ноль, прием, я - ноль. Проверка связи. Перехожу на прием. Он надавил на кнопку и сразу же ощутил давление микрофона на горле. - Один-ноль-альфа, все о'кей. Перехожу на прием. - Я - ноль. Вас понял. Они вышли на перекресток, освещенный янтарным мерцанием единственного фонаря. Все вокруг было усыпано битым стеклом; обгорелый остов автомобиля, служившего вчера баррикадой, прижимался к обочине, черный и искореженный. Они перебежали через опасно освещенное пространство, гуськом - по одному, и каждый потом сдерживал дыхание в темноте на той стороне. Они шли дальше по темному узкому переулку, мимо брошенных домов и исписанных стен. Один из солдат случайно задел ногой камень, и тот покатился по мостовой. Остальные застыли в испуге, осыпая его безмолвными проклятиями. А потом ночи не стало. Ослепительная вспышка света. Мощный толчок сбил их с ног и выдавил воздух из легких. Через мгновение раздался грохот, сверху обрушился град раскрошенного камня и пыли. Головной дозорный, - тот, который шел первым в цепочке, - исчез. Его просто засыпало. Ривена отбросило на противоположную сторону улицы. В руках у него ни с того ни с сего выстрелила винтовка, хотя он был уверен, что она стоит на предохранителе. Он лежал в куче битого кирпича, на краю разворошенного садика, и думал: ну вот, кажется, я поимел МВМС. Из дома чуть дальше по улице стали стрелять. Вспышки, треск. Пули ложились совсем рядом. Он нажал кнопку рации. - Один-альфа, прием... Ему пришлось отползти: тротуар у него перед носом взорвался. - Бельшам! Джонсон! Джордж! - заорал он, как-то смутно, словно бы издалека, осознавая, что Джонсон был у него дозорным и, вполне вероятно, теперь уже никогда никого не услышит. В рации что-то трещало; голос прозвучал совсем рядом: - Бельшам здесь, сэр. Джордж ранен. А где Пит, я не знаю! - Один-альфа, прием... - он огляделся по сторонам, - угол Креггана и Вишингвелл-стрит. Двое раненых. Находимся под огнем как минимум одного противника. Высылайте отряд СБР. Перехожу на прием. - Я - ноль, вас понял. СБР высылаем. Конец связи. Он осторожно выглянул из-за забора, что окружал его садик. Вспышки и треск прекратились. Автоматчик, похоже, решил сделать ноги. - Бельшам! Мать твою, где ты есть? - Здесь, сэр; сразу за гаражом. Он рванулся туда. Бельшам стоял на коленях над лежащим ничком Джорджем и яростно раздирал его камуфляжную рубаху. Ривена вдруг замутило. - Куда его ранило? - В грудь, сэр. Я справлюсь. - Ладно. Пойду погляжу, что там с Питом. - Пригнувшись, он выбрался к тому месту, где их настиг взрыв. Куча раскрошенного камня перекрывала дорогу. Он едва не споткнулся об искореженный корпус рации, а потом нашел то, что осталось от его головного дозорного. Ривена вывернуло в тот самый момент, когда лендроверы СБР вырулили в переулок у него за спиной. Свет лампочки стал ярче, гора пустых банок - выше, разговор - громче. - Ну и как оно было в первом батальоне? - спросил Ривен. - Лафа, расслабуха. А в третьем? Ривен громко рыгнул. - "Смирно! Ать-два!" Там не любили ирландцев. - А ведь забавно так вышло, что мы с вами служили в одном полку, сэр. - Только я - в Ирландии, а ты - в Белизе. - Почему вы ушли из армии? - Женился. - Надо же, блин. Прошу прощения, сэр. Ривен махнул рукой. - Да ладно, теперь уж без разницы. - Он криво усмехнулся. - Жизнь - это стерва. - Он уставился в пустую свою кружку. - Без разницы, - пробормотал он опять. Дуди подлил и себе, и Ривену. При этом немного пролил. Шмыгнул носом. - А какая она была, ваша жена? Ривен так и смотрел сквозь кружку, легонько покачивая головой. - Моя жена. Черт возьми. - Он моргнул. - Высокая. Смуглая и высокая. Совсем как девчонка. У нее брови сходились на переносице. Я называл ее ведьмой. - Он улыбнулся воспоминаниям. - Ведь она меня околдовала. Дженнифер Маккиннон с острова Скай... Остров Неба... Остров Туманов по-гэльски... да что там... - Он прикончил очередную порцию несколькими глотками. Пустая кружка пустила зайчика в электрическом свете. Ривен причмокнул губами. - Чертово пиво... что плохо - с него быстро отходишь. Дуди торжественно откупорил виски. Молча чокнувшись, оба влили в себя по стакану. Ривен почувствовал, как крепкая жидкость обожгла горло, - словно бы возвратилось что-то давно утраченное. Комната легонько качнулась. - Черт возьми, - повторил Ривен, пока Дуди разливал по второй. - А хороша гадость. - Дерьма не держим, - подтвердил Дуди и, шмякнув бутылку на стол, грозно уставился на нее. - А если и держим, то высшего сорта. Они опрокинули по второму стакану, как и в первый раз - точно воду. У Ривена глаза понемножку сходились в кучку, - со зрением творилось что-то неладное. За спиной у Дуди - окно, за окном - только темень ночи, но Ривен мог бы поклясться, что на мгновение в окне возник чей-то смутный силуэт: странная такая фигура с заостренными ушами... Господи, и это с двух-то стаканов! Дуди тихонечко затянул песню, - армейский марш, состоящий в основном из изощренной непечатной лексики, - Ривен с энтузиазмом принялся ему подпевать. Вместе они составляли вполне приличный дуэт для сбора милостыни. Ривен махал в такт здоровой рукой и сбил-таки свой бокал на пол. Бокал разбился. Они осоловело уставились на осколки. А потом в дверь постучали. Дуди с Ривеном переглянулись. - Я лишь калека убогий! - запротестовал Ривен. - Это все он! Он заставил меня! Дверь открылась, и вошла сестра Коухен. - Вы еще здесь? А нельзя ли немного потише? Мгновение Дуди тупо смотрел на нее, а потом на него снизошло озарение. - Да это ж наш ангел-хранитель. - Он икнул. - Наш дозорный. На берегу все спокойно, Энн? - Да вы же оба лыка не вяжете, - пробурчала сестра Коухен. - Я - да, - рассеянно отозвался Ривен. - Дуди, бога ради, ты ж напоил его вусмерть... Через час Бисби-старушка идет на обход. С санитарками я еще справлюсь, но с ней - нет. Нужно его отвести в палату. Дуди отсалютовал ей с блаженной улыбкой на своем безобразном лице, а потом - очень медленно - повалился на пол. Сестра Коухен молча склонилась над Ривеном и отобрала у него кружку. - Ну, давайте я вас отвезу, а то как бы, не вышло больших неприятностей. - Бросив последний отчаянный взгляд на отключившегося Дуди, она вывезла Ривена из кладовки. - Сестричка... - жалобно запричитал Ривен. - Сестричка... - Ну что еще? - шикнула на него она, с опаской оглядываясь через плечо. - Мне бы пописать, сестричка... - О Боже! Вы что, издеваетесь? Ривен молча мотнул головой. Она прикатила его в уборную, которой пользовались ходячие пациенты Центра. - Придется мне вас поддержать. Ну, давайте. - Она легко приподняла Ривена - он похудел ужасно - и едва ли не на себе подтащила его к писсуару. И держала его, пока он облегчался. - Это за столько месяцев в первый раз. Чтобы я стоял прямо, - сказал он. А потом вдруг как-то болезненно ощутил, что она женщина. Прикосновение ее, запах ее волос. Он сжал зубы и только кивнул, когда она спросила его, закончил ли он со своими делами. Она опять протащила его на себе и усадила в каталку, как маленького ребенка. - Ну, вот. Теперь я могу отвезти вас в постель. - И она улыбнулась ему, заправляя под шапочку выбившуюся прядь волос. Он отвернулся и прошептал: - Вы уж меня извините. Она рассмеялась и покатила кресло по коридору. - Мужики есть мужики, ничего не поделаешь. Но завтра утром, мистер Ривен, помяните мое слово, голова ваша просто вас возненавидит. - Она уложила его в кровать. - Жить вы, я думаю, будете, но только, на вашем месте, я бы не стала в ближайшем будущем повторять этот эксперимент. Давайте-ка спать. Мне еще нужно что-то придумать с этим болваном Дуди. Выключив свет в палате, она ушла. Он лежал в темноте с открытыми глазами. Забвение все же не наступило. Ривен закрыл глаза. Мокрый снег хлестал его по лицу, в скалах свистел ветер. Ледоруб выскользнул. Он вонзил его глубже, подтянувшись вверх и нащупав опору для ног. Он уже ободрал руки в кровь об острые выступы камня. Руки заледенели. Сильный ветер грозил сорвать его с утеса. Прикрывая глаза от ветра, он наощупь карабкался вверх. Зачем? Для чего? Нога в тяжелом ботинке приподнялась, ища трещину или выступ в покрытом льдом камне. Снег набился во все щели в его одежде, - в каждую складочку. Снег лип к шее, забивал уши. Я все равно это сделаю. Потому что... Поскользнулся. Молниеносно потерял равновесие, вскрикнул. Оскалил зубы в беспомощной ярости. Но все-таки удержался; побитый бураном, он удержался. Упрямый кретин. Лицо, на которое он смотрел, было худым и бледным. Скулы выпирали вперед, так что глаза, казалось, ввалились в темные впадины, хотя взгляд этих серых глаз был спокоен и тверд. Светлые волосы прикрывали шрамы на лбу, а подбородок зарос бородой точно такого же, как и волосы, цвета. Рука задумчиво поскребла бороду. Боже правый. Вот он я. Новый я. А где же прежний бравый широкоплечий солдат? - Он отвернул свое кресло от зеркала над раковиной и покатил его по направлению к коридорчику, который вел во двор. Он не отличался громадным ростом, но был, что называется, крепко сбит. По крайней уж мере. А теперь похож на гнилую палку от швабры. На улице было морозно и ясно. Туман, утром поднявшийся от реки, к полудню рассеялся. Он поглядел через лужайку. Туда, где клонились ивы и поблескивала вода. Сегодня нужно немного развлечься. - Как у вас голова, мистер Ривен? - поинтересовалась сестра Коухен, бесшумно подойдя к нему сзади. - Бывало и лучше. Но, с другой стороны, бывало гораздо хуже... Как Дуди? - Взял выходной. У него прихватило живот. - Ой! Надеюсь, что ничего серьезного? - Что-то я сомневаюсь. - У вас не было из-за нас неприятностей, сестричка? Она покачала головой. - В конце концов я просто закрыла Дуди в кладовке, чтоб он проспался как следует. Хорошо еще, что его там не вывернуло. Утром я его выпустила, и он тут же рванул в уборную. Похоже, он, бедный, терпел, скрестив ножки, не час и не два. - Она рассмеялась. - Ну, мне надо идти, готовить мистера Симпсона встретить новый день. - Она легонько коснулась его плеча, задержав на мгновение руку, и ушла. Ривен еще посидел на месте, подставляя лицо прохладному ветерку и наблюдая, как посредине лужайки, в купальне для птиц, вздорят скворцы. Потом включил двигатель, и кресло с грохотом покатилось по внутреннему двору. Он въехал в траву; его боевой конь глухо ударился и протестующе всхлипнул. Ривен, дернув ручку, продолжал ехать вперед, но уже чуть медленнее. Движок кресла громко протестовал. Каталка тряслась и колыхалась, попадая в рытвины и ямы, - лужайка была вовсе не такой ровной, какой казалась с виду. Кресло опасно накренилось, и Ривен бесславно остановился на последнем крутом уклоне перед рекой. Он выругался и попытался отъехать назад, но спохватился поздновато. Каталка свалилась набок, и Ривен глухо ударился о землю. Ноги буквально взорвались болью. - Черт возьми! Влажная от росы трава прильнула к его щеке, в ноздри ударил запах земли. Ривен выбрался из-под каталки и даже сумел сесть. Лицо и руки перепачкались. Земля забилась под ногти. Ноги вязли в одеяле, - спутанный клетчатый клубок на траве. Ты безмозглый говнюк, Ривен. У тебя что, в самом деле, садистские наклонности - издеваться над собственным телом? Он огляделся. Из Центра его не видно - закрывает бугор. Река - ярдах в пятидесяти отсюда, за плакучими ивами. Ноги его и рука пылали от боли. Он попытался выправить кресло, но оно было слишком тяжелым и упало не очень удачно. А силы пока не хватало. Слабость эта взбесила его. Он ударил по траве кулаком. Здоровой рукой. Кретин! Урод! Ни на что не годный ублюдок! Очень вовремя пошел дождь. Начался он бризом измороси от ив, сырым ветерком, шевелящим легонько его волосы, потом обратился во влажный туман, наползающий на землю, и, наконец, - в нормальный бесконечный осенний дождь. Струи били по глазам. Рубашка промокла. Ривена разобрал желчный смех. Как всегда, одно к одному, твою мать! Он пополз, скребя здоровой рукой по размокающей земле. Ярдов сто, не больше. Господи Боже ты мой, в Сэндхерсте столько раз ползал на брюхе, - раз десять, - при всем боевом снаряжении. Давай, Ривен, слизняк. Мужик ты, в конце концов, или мокрая курица? Он выбрался на бугор и прилег в изнеможении, судорожно глотая воздух. Вниз по склону стекала вода. Он продрог до костей. Поднял глаза к низкому пасмурному небу, из которого продолжали сыпаться дождевые капли, а затем принялся вглядываться сквозь серую пелену в сторону Центра. Помахал рукой фигурам в окнах. Ну давайте, маразматики. Хотя бы один из вас должен меня увидеть. Он уронил голову в грязь. Только этого не хватало. Умереть от переохлаждения в этом паршивом Беркшире. Впрочем, я еще раньше умру от стыда. Он снова пополз. Теперь он поставил себе целью добраться до купальни для птиц и больше уже не смотрел на корпуса Центра. Он ощущал, как все тело постепенно немеет. Дождь постепенно переходил в мокрый снег. Зима расстаралась - выбрала самый удачный момент для своего прихода. Кто-то к нему подошел по размокшей земле, - в белых туфельках, - чьи-то руки подхватили его. - Что с вами, мистер Ривен? Что стряслось? - его подняли с земли, и он оказался лицом к лицу с сестрой Коухен. Ривен с трудом улыбнулся. - Очень во-время, черт возьми, вы подоспели. Она была без своей медицинской шапочки, мокрые волосы облепили лицо. Он не мог на нее смотреть и закрыл глаза. Над ним склонилось лицо в обрамлении темных, почти черных, волос. За окном - сияние солнца, отраженного от снега. На глаза навернулись слезы, он моргнул, и лицо словно бы встало в фокус. Серьезные карие глаза. На губах - сдержанная улыбка. В черных волосах, длиной до плеч, запутались солнечные зайчики. - Как вы себя чувствуете? - Тихий голос. С заметным шотландским акцентом. Он лежал на кровати, укрытый яркими разноцветными одеялами. За спиной у девушки было окно, в окне - чистая синева небес. Он слышал, как ветер воет в стропилах. - Я... думаю, ничего. Где я? - Недалеко от Гленбриттла, - мягко, певуче проговорила она. - Мы нашли вас вчера вечером, вы лежали на западной осыпи Сгарр Дига. Нам показалось, что вы разбились. Ваш фонарь горел. Лежал рядом с вами. Так мы вас и нашли. Он прикоснулся к повязке на голове и выдохнул воздух, не разжимая губ. - Теперь я вспомнил. У меня сорвались кошки, и я полетел вниз. - Он поморщился. - Боже правый, как же я остался жив еще после этого? - У вас сильные ушибы, и вы поранили голову, но в остальном вы здоровее меня. Может быть, вид у вас сейчас неважнецкий, но скоро вы будете в полном порядке. Он приподнял брови и не без труда сел на постели. Девушка помогла ему. Он скривился: ушибленные места отозвались болью. - Вот уж повезло. - Тут не везенье, тут просто чудо, - отозвалась она и помогла ему встать с постели. Он в замешательстве обнаружил, что одет в старомодную ночную рубашку. - Это единственное, что мы сумели для вас подыскать, - не без озорства улыбнулась она. Залившись румянцем, он встал. Девушка приобняла его за талию, поддерживая на ногах. Она была почти одного с ним роста. Голова закружилась - он пошатнулся, и она прижала его теснее. Он почувствовал аромат ее волос. Ему захотелось вдруг поцеловать ее, но он удержался и лишь спросил, как ее имя. - Дженнифер Маккиннон. Отца моего зовут Кэлам Маккиннон. И это наш дом. - А я Майкл Ривен. Спасибо вам. Она пожала плечами. - Не могли же мы, в самом деле, оставить вас там валяться. Пойдемте посмотрим, какой путь вы проделали вниз по Дигу. - Она подвела его к окну. Снаружи все было покрыто ослепительно белым снегом. Горы громоздились уступами, насупленные и суровые; там, где ветер и крутизна не давали закрепиться снегу, из белизны выступал темный гранит. Ривен взглянул на выщербленную осыпь. Вот по ней он скатился вниз. Кубарем. - И я после этого остался жив? - Ну да, - тихо проговорила она. - Я так думаю, не у каждого бы это получилось. И чего вы полезли наверх в самую непогоду? За вами что, злая собака гналась? Лицо его помрачнело. - Возможно. Та, что гналась за мной всю дорогу. С самого юга. И до сих пор еще гонится. - Это просто безобразие. Именно безобразие, по-другому и не назовешь. Вам уже столько раз было сказано, мистер Ривен, не выезжать в своем кресле на эту лужайку. Теперь нужно еще вызывать электрика, чтобы оно заработало снова. А пока вам придется лежать в постели... это, будем надеяться, как-то убережет вас от бед. А вы хотя бы раз подумали о персонале Центра, мистер Ривен? Мне непонятно ваше отношение. Вам бы надо пересмотреть его, иначе я буду вынуждена обратиться к вашему лечащему врачу и поговорить с ним серьезно относительно целесообразности вашего здесь пребывания. Выдержав паузу, сестра Бисби продолжила: - Вы мне ничего не хотите сказать? Ривен продолжал молча смотреть в окно. Там была ночь; дождь стучал по стеклу. - Ну что ж, больше я не желаю терять с вами время. Здесь есть пациенты, которым я действительно нужна, мистер Ривен. С тем она и ушла. Ее уши, казалось, дымились от праведного возмущения. Он лежал, тупо глядя в потолок, не в силах прогнать те видения, когда сестра Коухен тащила его в палату. Ее руки, обхватившие его... Боже мой, вот и все, что мне нужно. Приступ лихорадки. Оконное стекло дрожало под напором ветра. Он закрыл глаза и услышал вой штормового ветра в Квиллинских горах, крики кроншнепов, шум моря. Я здесь валяюсь четыре месяца. Даже не был на похоронах. В беспамятстве пролежал в больнице, пока меня собирали по кусочкам. Его кресло починили только через неделю. Все это время Ривен лежал в постели и оборонялся от наплыва воспоминаний. Дуди частенько к нему заглядывал и поддразнивал насчет утреннего похмельного синдрома и высшего пилотажа на инвалидной каталке. Сестру Коухен Ривен почти и не видел. О нем заботилась сестра Бисби. Либо в гордом молчании поджимая губы, либо изрекая совершенно бесспорные замечания о погоде, которые обычно приберегала для больничных старых мухоморов. Еще она говорила с ним про Рождество, которое уже приближалось и которое вынудило Ривена лютой ненавистью возненавидеть сестрицу Бисби. Слишком ярки были воспоминания о последнем Рождестве. Доктор Лайнам осмотрел Ривена на предмет прогрессирующего выздоровления нижних конечностей, каковые были объявлены им "вполне даже здоровыми". Постукивая по столу своей трубкой, добрый доктор настоятельно порекомендовал Ривену опробовать их через пару дней и посмотреть, как они заработают. Словно бы речь шла о новом автомобиле. Дуди с сестрой Коухен решили взять на себя эту задачу и поднять Ривена с постели. Они раздобыли ему ходовую раму и принялись "выгуливать" Ривена по больничному коридору. Каждый шаг давался ему с огромным трудом; руки и ноги дрожали, в висках стучало, на лбу выступил пот, глаза застилал туман. Больше двадцати ярдов он сделать не смог. В палату пришлось возвращаться в кресле. - Вы не волнуйтесь, сэр, - сказал Дуди. - Этот, как там его, тоже не сразу строился, верно? Если вы будете в состоянии, завтра мы можем попробовать еще раз. Ривен слабо кивнул. Сестра Коухен заботливо подоткнула ему одеяло. - А если хотите, завтра можете отдохнуть. Все зависит от вас. Он все же сумел улыбнуться ей. Я такой слабый. Как недоутопленный котенок. Мои ноги разбиты, что называется, вдребезги. Боженька миленький, смогу ли я когда-нибудь ходить сам, как все нормальные люди? Он ничего не мог с собой поделать: в голову так и лезли мысли об армии. Как он носился там и скакал, ползал по-пластунски и совершал марш-броски. Долгие переходы. Почему все, что ему нравится делать, неизбежно подразумевает "общую мобильность организма"? Все эти прогулки по холмам, все подъемы к вершинам гор. Как-то он представил себе, что будет делать, если вдруг лишится ног. Тогда он решил, что будет писать книги. Что он полностью погрузится в творческий процесс. Но теперь... даже этого выхода у него нет. Теперь он в ловушке. Он остался один. Как в самом начале: один. Многого добился, многое сам же отринул, и что осталось? Только одно: то, что было вначале. Огромный мир превратился в какую-то зыбкую, неясную тень. Утешение или, быть может, помеха. Было время, когда мир книг, мир его воображения, находился совсем рядом, - протяни только руку, - словно дожидался его, и Ривену достаточно было просто обернуться, чтобы заглянуть в глаза... кого-то, кто явственно присутствовал в его комнате, и увидеть ответную улыбку в этих глазах. Он сотворил мир, населенный простыми, искренними людьми, которые понимали добро и зло как исключительно черное или белое, безо всяких полутонов. Там, в его книгах, все было намного проще. В его книгах существовали высокие снежные горы и синее море; первозданный, нетронутый мир, где всегда оставалось место для тайны... и даже, быть может, для магии. Было в том мире что-то от Ская. Камень и вереск. И чистый воздух. Примерно то, о чем говорил Моулси. И еще - великолепные, пусть и придуманные персонажи: люди, живущие в этом мире так же естественно, как люди в мире реальном водят автомобили, играют в гольф или потребляют спиртные напитки. Он едва не погубил себя, пытаясь доказать, что он такой же, как они. Это они побудили его стать солдатом. Это они гнали его наверх, в горы. Пока он не сорвался и не нашел у подножия горы эту девочку, которая стала его женой. Он потерпел неудачу в горах, но он продолжал писать, продолжал сочинять истории об этих людях - истории, наполненные борьбой и славой, благородством, вероломством и любовью. О да. Но он все же, по-своему, предал этот воображаемый мир, отдав свою любовь существу из мира реального. И он вовсе не был уверен, примут ли они его обратно теперь, когда он терзается потерей, столь огромной, что жизнь его опустела, когда у него не осталось ничего, кроме этих книг и персонажей, в них действующих. С самого начала он думал, что ему, кроме них, ничего больше не нужно, но теперь... теперь многое изменилось. Ему так хотелось, чтобы мир был проще и чище, но Ривен чувствовал: он сам замутил, залил грязью и кровью все то, что дало ему воображение. Он больше не может писать. Ему не о чем писать. Совсем. Ривен вообще никогда не отличался терпением, и его успехи в попытках научиться ходить - как бы бурно ни восхваляли их "инструктора", Дуди с сестрой Коухен, - для него самого были подобны успехам при проходке тоннеля через горный массив швейной иголкой. Ривен ужасно злился и раздражался, смутно осознавая, что его пребывание в Бичфилде подходит к концу. Такие мысли страшили его. Он даже представить себе не мог, что будет потом. Ничего, мы все обдумаем в будущем году. Этот уже на исходе. - Уже на Рождество, сэр, вы у нас сможете совершать забеги на длинные дистанции; если кто из сестер станет вас доставать, вы всегда сумеете спастись бегством, - изрек Дуди, наблюдая, как Ривен ковыляет по коридору со своей ходовой рамой. - Впрочем, сдается мне, Энн и так никого к вам не подпустит, - с хитрющей ухмылкой добавил он. Ривен остановился и обернулся. - Хватит юродствовать, Дуди. Я теперь шлеп-нога на железных болтах, и мне следует привыкать к этой дряни. Дуди замотал головой. - Идиотина. Должно быть, вам при падении головку зашибло. Ривен, шатаясь, как пьяный, толкал раму вперед. - Я... не могу, Дуд. Дуди сменил тон. - Тогда, похоже, нам с вами опять предстоит нализаться, сэр. Вы сейчас вряд ли в том состоянии, чтобы всю ночь напролет танцевать. Интересно, когда-нибудь я смогу танцевать? Он решительно опустил раму и подтянул за ней свои ноги. Пелена белизны, покрывавшая горы, постепенно опускаясь к морю, сходила на нет. Море сияло в лучах зимнего солнца, беззвучно мерцая под замершим без движения холодным пространством. Он вдыхал студеный воздух. Снег под ногами тихонько поскрипывал в тишине. Его ушибы болели. - Бла-Бейнн, Сгарр-Алисдайр, Сгарр-нан-Гиллеан... - мелодичным голоском проговорила девушка, указывая рукой, затянутой в перчатку, на зазубренные ледяные пики, что громоздились вокруг. Названия звучали как языческое моление. Ривен пристально поглядел на нее. Лицо ее раскраснелось на морозце, в карих глазах мерцали искорки, влажные губы слегка приоткрылись. Перехватив его взгляд, она вдруг зарделась. - Знаете, это невежливо - так откровенно пялиться. - Но она продолжала улыбаться: - Наверное, - ответил он просто, - но меня впечатляет пейзаж... с тобой. Они рассмеялись; смех их слышали горы. Ему хотелось прикоснуться к ее лицу, но он заставил себя отвести глаза, чтобы невольно не выдать взглядом напряжения своих мыслей. - А шумный и суматошный Белфаст далеко-далеко отсюда, - сказал он, глядя, как пар их дыхания растворяется в морозном воздухе. - Угу, - сказала она. - Я вообще не люблю города. Ненавижу их. Даже Эдинбург. А Лондон - особенно. Горы и море, они у меня в крови. Я пропитана ими насквозь. Настоящая девчонка со Ская. - Девчонка со Ская, - повторил он, точно опробуя слова. Звучало великолепно. Она развернулась, - снег скрипнул под ногами - и указала рукой на восток. - Вон, видишь Бла-Бейнн? Который нависает над Слайгаханской долиной, а она прорезает Квиллины насквозь. Там, где долина открывается к морю, находится старое пастбище, Кемасанари, и там у отца есть небольшой домик. Это лучшее место на свете. Никаких дорог, только тропинка, что проходит под хребтом к Торрину. Я там провожу каждое лето. - Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, - Ривен выдавил кривую улыбку. - Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать. Она улыбнулась. - Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым. На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам. - Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться. Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу. - Тогда погости здесь еще, - сказала она. Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала - даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше. "К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля - житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще - чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы - пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, - оплот и твердыня, - дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, - лишь мельком, за темным окном, глухой ночью..." Ривен моргнул. Почти слово в слово он повторил про себя отрывок из своей книги. В сознании его это звучало почти столь же торжественно, как мог бы звучать стих из Библии. Он уставился в ночь за окном, словно бы выглянул из бойницы крепости. Может быть, Моулси сейчас там? Моулси - не пациент, это ясно. Что-то зашевелилось в зарослях ив у воды - низкорослая фигура, перебегающая от одной тени к другой. Ривен приподнялся в кресле. Собака. Какой-нибудь беспризорный пес подбирает объедки. Вот он опять... нет, это другой. Еще один пес. Теперь Ривен не сомневался уже: их двое - крадущихся в густой тьме под обнаженными кронами деревьев. Ему стало как-то не по себе. Собаки, только и всего. Но он чувствовал на себе их взгляды. Они терпеливо ждали в ночи и глядели, не отрываясь, на освещенные окна больничных корпусов. Собаки... да. Но они пробудили в нем страх. Древний, забытый страх. Воображаю черт-те что и сам себя довожу до психоза. Так и свихнуться можно. Собаки... но они так похожи на волков. - Приближается Рождество, мистер Ривен, а вы как тот гусь, который вовсе не разжирел, - проговорила сестра Коухен у него за спиной. Она неодобрительно окинула взглядом его костлявую фигуру. - Нам бы надо постараться и немножечко вас откормить. И особенно теперь, когда вы совершаете все эти свои прогулки. - Прогулки! - воскликнул Ривен. - А я и не знал, что это так теперь называется. - Это только начало, мистер Ривен, и у вас замечательно все получается. Как я вижу, вы твердо намерены встретить Рождество на ногах. Ривен склонил голову. - Вы часто бываете ночью на улице? - спросил он, ощущая себя идиотом. Вопрос, кажется, озадачил ее. - В такие холодные ночи не особенно тянет на улицу. Когда кончается моя смена, я пулей несусь к машине и еду домой. Но почему вы спросили? Он помрачнел. - Просто так. - Его самого так тянуло на улицу, в ночь, к холодному мерцанию реки. Как будто что-то звало его туда. И в то же время он знал: ничто сейчас не заставит его выйти во тьму в одиночку. Что это? Больное воображение? Ничего. Все это просто фигня. Не будь идиотом. Сестра Коухен вдруг положила руку ему на затылок, руку нежную и легкую, точно перышко. Прохладные пальцы. Он вдохнул льняной чистый запах ее медицинской формы и застыл. Челюсти непроизвольно сжались. Ее лицо внезапно обратилось в лицо той молоденькой смуглой девушки, которая была недавно в его видениях. Он отшатнулся от ее руки. Сестра тихо вздохнула и потрепала его по плечу. - И что вы сидите тут в одиночестве? Почему бы вам не присоединиться ко всем остальным? Они так все оживились с приближением Рождества. Как детишки, в самом деле. Он отрицательно покачал головой, и через мгновение она ушла. Обратно к теплу и свету комнаты отдыха. В ту ночь он увидел сон. Был настоящий мороз. Снег густой пеленой укутал землю. Близ заснеженных холмов река казалась серой и тяжелой, точно клинок меча. В первый раз за столько веков Исполины спустились с гор. На третий день после того, как они вышли из Рорима, поднялась снежная буря; мир обратился в клубящуюся пустоту белизны. Они долго искали укрытие на подветренной стороне холма и, наконец, набрели на скопление валунов, которое худо-бедно спасало от ветра. Они сидели там, а вокруг их укрытия образовался снежный занос, и воровски крадущаяся стужа уже проникала под их меховые плащи. Их было трое. Первый - смуглый и худощавый, второй - могучий, коренастый и рыжебородый, а третий - весь в шрамах и хромой, - вероятно, сам Ривен. Именно Смуглый встрепенулся первым, вскинул голову и, прищурившись, вперил взгляд в бьющуюся на ветру завесу снега. - Что там такое? - тут же спросил его Рыжебородый. - Ты что-нибудь видишь? Смуглый поморщился. - Даже не знаю. Может быть, ничего... тень на ветру. - Но теперь они все молча уставились в вихрь метели покрасневшими от усталости глазами. - Что за тень? - спросил Ривен, растирая сведенные болью ноги. - Огромная, - коротко отозвался Смуглый, и Ривен выругался. Тут до слуха донесся хруст снега - все трое мгновенно замерли. - Слышите, - выдохнул Ривен. - Заткнись! - прошипел Смуглый. Они умолкли на долгое время, отмеряемое тревожным биением сердца. Ветер немного унялся, стало потише. Снег бесшумно падал на землю. Они снова услышали этот звук - шорох движения чего-то огромного по глубоким сугробам. И еще, может быть, прерывистый шум дыхания. - С какой стороны? - спросил Рыжебородый. За спиной у них камень ударил о камень. Трое, как один, развернулись в ту сторону. Что-то поднялось из снега, подобно серой стене: десяти футов ростом, бледное ото льда и вьюги. На бесформенном лице, точно шары голубого огня, горели два глаза, размытая тень исполинской руки мелькнула в воздухе и отбросила Рыжебородого ярдов на десять. Ривен в ужасе закричал. - Бежим! - проорал Смуглый, выдернув меч из ножен, но Ривен не мог даже сдвинуться с места. Снег, глубиной по колено, обратился в лед, сковав его ноги. Он увидел, как Смуглый отлетел в сторону, словно поломанный прутик, а потом голубые огни - глаза Исполина - надвинулись на него. Они его знали. - Никогда не женись на девице, у которой брови сходятся на переносице, - сказал Исполин голосом Дженни и рассмеялся. Смех, чистый, как звон колокольчика, утонул в шуршании снегопада. Ривен закричал. Ночь была тихой-тихой. Так кричал он или нет? Единственный звук, который Ривен сейчас различал, - бешеное биение крови в висках. Ноги его запутались в одеяле. В окно лился таинственный, сверхъестественно яркий лунный свет. Ривен сел на постели, потирая шрам на виске. Дверь в палату была закрыта. Если он и в самом деле кричал, то, скорее всего, никто не услышал его. Хотя нет: дежурная сестра должна была услышать. Только сон, слава Богу. Но Исполин ведь был из его книги. Одно из любимых его чудищ. А те два человека... откуда-то он их знал. - И что за чушь, - пробормотал Ривен вслух. После сна во рту остался какой-то неприятный привкус. Ему не давало покоя свербящее чувство тревоги, в чем-то схожее, но все же отдельное от миазмов печали, с которой он непрестанно боролся. Действительно, а какая сейчас погода на Скае? В такую ночь, как сегодня, море сияет лунным светом, а волны с тихим плеском набегают на гальку. Вот проклятье. Он опустил ноги с кровати и потянулся за одеждой и костылями. Сон как рукой сняло. Холодный пол, подобно горному льду, остудил ноги. Ривен потряс головой. Уже сказочные великаны являются во сне. А что будет дальше? Стуча по линолеуму костылями, Ривен доковылял до окна и забрался в кресло. Сад снаружи обратился в серебряно-серую вязь, между деревьями темнели омуты тени, в лунном свете холодно мерцала река. С некоторой тревогой он всмотрелся в густые тени у реки, но сегодня собак там не было. Или волков, если на то пошло. Он улыбнулся. Воображение - это одно, а паранойя - совсем другое. Воспоминания уже подкрались вплотную, но он сердито прогнал их прочь и принялся думать об иных вещах. О своих книгах. Теперь он припомнил, что во второй у него было два персонажа, похожие на тех двоих из сна, но он никак не мог вспомнить их имена, и это его раздражало. И великаны, что жили на вершинах гор, - Снежные Исполины, - создания ледников, в самую лютую пору студеных зим спускающиеся в низины для разбоя... Лунный свет залил лужайку и превратил ее в безупречное снежное поле. Ривен скривился. Зима. Ему никогда уже не освободиться от зимней стужи. Слишком много дверей в закоулках его сознания намертво вмерзли в стены и закрыты теперь для него. Корка скрипучего льда затянула воображение. Мое средство к существованию, угрюмо подумал он и вспомнил слова Хью. Значит, фанаты на взводе: ждут - не дождутся завершения трилогии. Ну что ж, если он все же сподобится сесть за стол и начать писать, ему будет что рассказать им. Но там, в том мире заснеженных гор, ледовых великанов и отчаянных рубак осталась Дженни. Он отшатнулся от этой мысли. Время лечит, с горечью напомнил себе Ривен. Вот только когда мне достанет мужества снова вернуться домой? Он припомнил бредовые речи Моулси. "Помните, куда вы должны вернуться". Тебе легко говорить, старый шельмец, полоумный. Он с силой ударил кулаком левой руки по подлокотнику кресла. Ну давай же, Ривен. Что там было дальше, с тем солдатом? Куда пошел он? Когда он учился в Оксфорде, там был один бывший зеленомундирный офицер, крайне доброжелательный джентльмен, который однажды повел свой отряд в атаку, распевая англосаксонскую "Мальдонскую битву". И это каким-то странным образом завершило круг: миф сошелся с реальностью и сам обратился в реальность. Вот почему я и начал писать. Чтобы создать свой миф. Но реальность всегда найдет способ посмеяться над создателями мифов. Дверь распахнулась, Ривен встрепенулся как заяц, - он едва ли не ждал, что в палату к нему вломится неуклюжее ледяное чудище с пылающими глазами. Но то была сестра Коухен. В своей белой форме она казалась ему призраком. - Мистер Ривен, почему вы не в постели? Он пожал плечами. - Не мог заснуть. Она легонько коснулась его руки. Пальцы ее были теплыми-теплыми. - Да вы же холодный как льдышка! Давайте-ка я помогу вам лечь. Он покачал головой. - Да все в порядке, сестричка. Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна. - Дурные сны? - Возможно. Откуда вы знаете? Ему показалось, что она улыбнулась. - Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа. Вы кричите во сне, мистер Ривен. Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно. - Это, черт побери, не спектакль. - Мне очень жаль. - Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня оставили наконец в покое. - Он закрыл глаза. - Прошу прощения. - Все просят прощения, - тихо проговорила она. - Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. - Он помедлил. - И сквернословом. - Дженни всегда бесилась, когда он ругался. - Не имеет значения, - сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет. - Вы будете снова писать? Когда-нибудь? - совершенно неожиданно спросила она. Он не ответил, и она продолжала: - Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и сильные немногословные люди. Он невольно рассмеялся. - Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу? Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы. - Слизняк, - пробормотал он еле слышно. - Все будет хорошо, - сказала она. - Послушайте, я совсем не хотела... вот черт. - Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе, так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди. Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении. - Я, пожалуй, пойду, - проговорила она. - Меня будут искать на вахте. Вам не нужна помощь? Он покачал головой. Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб. - Это обычная процедура по уходу за болящими? - с деланной легкостью в голосе спросил он. Она резко выпрямилась. - Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова. - Гораздо удобнее, чем свистеть, - улыбнувшись, заметил он. - И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю. И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи. Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка. - Мне уже скоро пора отправляться, Дженни. Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной причудливые тени. - Я отсутствовал десять дней. За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам, кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, - он то ревел, то внезапно смолкал. Попеременно. - Тебя кто-нибудь ждет? - тихо спросила она, не отрывая взгляда от пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага. Он с горечью усмехнулся. - Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь остаться насовсем. - Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо, обращенное к нему в профиль. - Хотя мне бы очень хотелось. Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку. - Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад? - Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели. - Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты нравишься. Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним, дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном? - Еще на две недели, - сказал он. Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра. - Ладно, времени, думаю, хватит... Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке. Кто-то - темнеющая в ночи фигура - ждал терпеливо в тени деревьев. Двое волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые, будто призрачные в лунном свете. 3 Сколько Ривен себя помнил, еще ни разу не было настоящего снежного Рождества. И в этом году декабрь тоже выдался ненастным и хмурым; сильный порывистый ветер трепал ветви ив и рябил поверхность обычно спокойной реки. В корпусах уже появились разряженные елки и блескучая мишура. - Они еще не то удумают, обрядят меня Санта Клаусом, - ржал Дуди. К концу ежедневной пытки утренней "прогулкой" Ривен обычно выматывался до такой степени, что какое-то время лежал в постели пластом. Иногда рисовал, - в основном лошадей и пейзажи, - а иногда предавался размышлениям. Было так заманчиво вновь удаляться в тот, другой, мир, распростершийся буйной зеленью внутри подковы гор; в мир, где все обустроено так, как он любит. Было так приятно пусть на короткое время забыть о своем разбитом теле и пройтись по широким Долам пешком - и чтобы ноги повиновались тебе - или проехать верхом на послушном коне в компании тех, кого сотворило твое воображение. Их было много, и они были такие разные. Он, как пилигрим, делил дорогу со всеми, кто появлялся в его сознании, ненадолго составив ему компанию в пути, а потом уходил своей дорогой - прочь от людей. Фермеры и пастухи, коробейники и бродяги, прекрасные дамы и воины с тяжелым взглядом. Они возникали в его воображении, облаченные в кожу и полотно, пахнущие землей и потом, благоухающие духами и ароматными пряностями. Хмурая серость декабрьских дней лишь подчеркивала яркие краски их одежд. Он объехал тучные Долы вдоль и поперек: торфяные болота и древние крепости, где препоясанные кушаками воины стояли дозором на бастионах. Он останавливался на постоялых дворах, где пиво покрепче вина, и горячий ячменный дух опалял его горло. Он вслушивался в долгие рассказы путешественников о далеких краях, что лежат по ту сторону гор, но сам не рассказывал ничего - ему уже нечего было рассказывать. Он только слушал, и наблюдал, и дивился. Дни напролет проводил он с Гвионом, трактирщиком, опекавшим своих постояльцев, словно те были детьми неразумными, чья обширная лысина сверкала то здесь, то там, подобно зеркалу, при свете свечей, зажигаемых по вечерам. Ривен напивался почти до бесчувствия с Рыжебородым из сна. Как обнаружилось, тот представлял собой истинный кладезь доморощенной мудрости, замешанной на неиссякаемом юморе. Звали его Ратаган. Были там и другие. Молодой человек с голубыми глазами и язвительным изгибом губ разглядывал Ривена в упор, без улыбки, и чесал за ушами двух прирученных волков, которые всегда его сопровождали. Его звали Мертах: Мертах - меняющий облик, Мертах-оборотень. И красивая дама - одетая в черное демоница на рьяном коне... тут его грезы рассыпались, и оставался лишь дождь, терпеливо стучащий в окно. Он не переставал изумляться. Ведь все они - персонажи его собственных книг, и все же там, в его грезах, они жили своей, независимой от него жизнью, и у каждого была своя история, которую он мог поведать другим. Они были ему спутниками и друзьями, и в конце концов лица их стали Ривену знакомы, даже привычны, как, например, лицо Дуди или сестры Коухен. Они помогали ему отгонять черные воспоминания, и лишь когда не являлись в течение дня, отчаяние вновь подступало к Ривену, вонзаясь во все его болячки. - Опять вы, сэр, - сказал ему Дуди. - Что я опять? - Грезите наяву. Ривен потер глаза. - Тогда займи меня чем-нибудь. - Уж я-то найду, чем вас занять. - Только, пожалуйста, не предлагай мне выделывать эти долбаные гирлянды. Уже к двенадцати годам вся эта мутотень успела мне изрядно поднадоесть. Дуди покачал головой. - Вы таким вредным становитесь, до невозможности. Ривен нахмурился. - Все равно Санта Клаус не принесет мне в подарок на Рождество то, чего я хочу. Потом воцарилось молчание. - Я знаю, сэр... только этим ее не вернешь. Давайте. Дадим миру шанс. Ривен рассмеялся. - Почему нет? Ведь он мне давал столько шансов. - Он похлопал Дуди по руке. - Ты извини, дружище. В следующий раз, когда ты застанешь меня таким невыносимым, можешь пнуть меня так, чтоб я летел через весь коридор. - Это уж непременно. Напоминаю на всякий случай: я однажды уже отлупил офицера. Рождество устраивалось, вероятно, для самых старых и самых немобильных обитателей Бичфилда. Персонал Центра приложил немало усилий, чтобы все было по первому разряду: утром для желающих отслужили мессу. Ривен к числу желающих не относился. Тем не менее, он сподобился нарисовать две открытки - для Дуди и сестры Коухен. Странно, но он все еще рисовал вполне сносно. Но вот писание - не столь инстинктивное мастерство - никак ему не давалось. В его "прогулках" наблюдался некоторый прогресс; разумеется, до бега и прыжков было еще далеко, но несколько дюжин шагов он проделать уже мог. Теперь Ривен уже не колупался с ходовой рамой и вполне управлялся одним костылем. Ему двадцать восемь, но выглядел он лет на сорок с этой своей бородой, согбенной спиной и костылем. С каждым днем лицо, глядящее на него из зеркала, становилось все мрачнее, а недавно легшие в уголках рта морщины - глубже. Спицы в его ногах до конца жизни обеспечат Ривену писк металлодетекторов в аэропортах, шрамы на лице никогда не исчезнут полностью, но тело его все же боролось за выздоровление и целостность, без особой помощи со стороны его духа. Жуткие головные боли донимали Ривена все реже и стали менее острыми, а боли в ногах то и дело сменялись просто ощущением слабости. По случаю Рождества Дуди с сестрой Коухен притащили ему здоровенную бутылку эля. - Это согреет вас в зимние вечера, сэр, - подмигнув, сказал Дуди. Акварели Ривена, конечно, не шли ни в какое сравнение с таким роскошным подарком, хотя и Дуди, и сестра Коухен выразили по их поводу самый что ни на есть бурный восторг. Рождественское утро, рождественский день и рождественский вечер прошли с Ее Величеством по телевизору и пациентами, счастливо клюющими носом перед оным. Потом пасмурный вечер сменился ночью, на сем Рождество и закончилось. Священная ночь миновала и стала съеживаться в ожидании следующего года. В ту ночь Ривен трупом лежал на кровати и отчаянно отражал натиск воспоминаний, гнал их прочь от себя, пока не затер в самый темный уголок подсознания. Наутро та долгая и упорная битва сполна проявилась в усталости и угрюмом выражении лица. Потом, как водится, наступило каникулярное затишье, которое обычно длится до самого Нового Года. Дуди и сестра Коухен взяли вполне заслуженные выходные. Ривен понаблюдал за тем, как они уезжают вместе: Дуди вызвался подвести сестру Коухен до станции. В общем, Ривена препоручили заботам сестры Бисби. Отчасти он был даже рад. Потому что те двое тянули его обратно, в полноценную жизнь, а он пока еще не был готов к этому. Старые друзья, в основном еще по Оксфорду, прислали ему поздравительные открытки; не забыли его и армейские сослуживцы. Он часами сидел над ними и размышлял, он еще не был готов поверить, что все эти люди сохранили на него какие-то притязания. Внешний мир сделался для него лужайкой и рекой в обрамлении ив; всего остального просто не стало. Как только он начинал думать о чем-то, что лежало вне этих пределов, занавес начинал подниматься, обнажая за собой тьму. Одним серым утром, пробираясь через комнату отдыха к туалету, Ривен наткнулся на пациента, который читал его книгу. Сначала ему это доставило удовольствие, на мгновение он даже возгордился, но потом его вдруг охватила какая-то жуткая паника, как будто враги ворвались в его укрытие или раскрыли его маскировку. Тот мир, который создал он сам, который когда-то вдохновлял его на творчество, на поступки... а теперь кто-то другой бесцеремонно тащит его сюда. Сначала сестра Коухен, а теперь вот этот старикан. Как же он может исцелиться, ведь Дженни была и в том мире тоже, в каждом написанном Ривеном слове, столь же явственно, как если б она улыбалась за каждой строкой? Когда старик пошел завтракать, Ривен потихонечку слямзил книжку и унес ее к себе в палату. "Пламя древних". Первая. Та самая, которую начал писать еще мальчишкой и забросил потом, пока не встретил ее. Радостная книжка. История со счастливым концом. Он тогда еще верил в счастливый конец. Он открыл книгу. "Тот край был суров, но плодороден и даже обилен. В Долах, в уголках, укрытых от северных ветров, вызревал добрый ячмень. Капуста тоже родилась на славу; густые и сочные травы на лугах под покос нежились под теплым солнцем. Холмы словно бы продирались из-под земли сквозь долы, как огромные и неуклюжие гранитные кроты, - они были покрыты громадными валунами, поросшими мхом и пожухлой травой. Росшие здесь вереск и терновник искорежил леденящий сиверко; деревца и кусты походили на злобных калек, пусть увечных, но закаленных, как и сам камень, на котором они примостились. Там и расположился Горим. Рорим Раларта - твердыня южных Долов. Он опоясывал невысокий пологий холм. Одни утверждали, что холм этот насыпали люди, другие - что он был здесь всегда. Крепостная стена спускалась в широкую долину, где петляла река и стояли хутора людей Дола. Прямые межи разграничивали поля, стада паслись на обширных лугах. Из труб домов и постоялых дворов, коровников и кузниц тянулись в чистое небо струйки сизого дыма. Ветер доносил до реки суетливый шум базара. Точно цветастое лоскутное одеяло, базар покрывал склоны холма ниже Рорима: там покупали и продавали, торговались и вздорили. За пределами Дола Раларта мягкими увалами вздымались холмы, а на горизонте, в туманной дымке смыкалась с небом зубчатая цепь суровых гор. Испещренные щебнем холмы, утонувшие в вереске и зарослях грубых нагорных трав: простор для ястребов и канюков - парить над ним в вышине, для волков - рыскать в поисках добычи, для оленей - с опаской с опаской щипать траву. Южные склоны холмов покрывал лес; словно темное тихое море, он венчал каменистые высоты сосной и елью, пихтой и буком. На опушках встречался и дуб, а поляны утопали в буйных зарослях папоротника и куманики. У леса было имя - Лес Скаралл; дом для диких тварей. А еще дальше на юг, за лесом, плоскогорье обрывалось ступенчатыми гранитными утесами, которые языками между ущельями выходили прямо к морю, что непрестанно билось о бастионы тверди в своей бесконечной битве. Конный отряд появился с севера, ветер дул всадникам в спину, справа от них догорал закат уходящего дня. Десять всадников на крупных конях темной масти были облачены в кожу, проклепанную металлом, и препоясаны синими кушаками. Их мечи тяжело бились о бедра, с седел свисали пустые мешки из-под провизии. Завидев Рорим Раларта, всадники остановились и привстали на стременах, чтобы получше разглядеть громадную чашу Дола, на дне которой сгущались сумерки. Освещенные окна мерцали, словно самоцветы, издалека доносилось мычание коров, которых сейчас гнали с пастбищ в хлева. - Снова дома, - с удовлетворением произнес рыжебородый гигант, Ратаган. - Я же говорил, если мы поторопимся, то поспеем еще до заката. Смуглый худощавый мужчина с резко очерченными чертами лица согласно кивнул. - Хотя лошадок придется за это отблагодарить. И все-таки, как хорошо, что эту ночь мы проведем, наконец, под крышей. - И за крепкими стенами, - добавил Ратаган и окинул взглядом цепь холмов. - А то как-то мне надоело отбрыкиваться от голодных волков. Я волчарами сыт по горло, надо немножко передохнуть. - Стало быть, Мертаха ты теперь станешь обходить за милю? - спросил Смуглый с улыбкой, которая была подобна блеску ножа в тихих сумерках. Ратаган рассмеялся, голос его гудел в бороде. - Эти его дворняги! Да они от собственной тени шарахаются. Наверно, мамаша у них - овца, отбившаяся от стада. Но видок у них грозный, надо признать. - Мертах говорит, что обличье - это все, - заметил Смуглый. - Да уж, ему виднее... на то он и оборотень, Меняющий Облик. Предвкушаю, сколько он выставит пива за все эти сказания, которые я подсобрал! - Тебе их и рассказывать, - улыбнулся Смуглый. - Ну, ладно, хватит стоять, кони простудятся. Что-то холодно на ветру, а нам еще нужно проехать одну-две мили до того, как совсем стемнеет. Они тронули лошадей, и маленькая кавалькада начала спуск по склону увала к огням Дола, все ярче горящим в сгущающейся темноте". Да. Но иногда темнота наступает так быстро, что приходится останавливаться. Ривен закрыл книгу, затем - глаза, но вечерние лесистые холмы из другого мира продолжали стоять перед его мысленным взором. Он медленно встал, опираясь на свой костыль, и направился в комнату отдыха, чтобы оставить свое творение там, где оно лежало раньше. Если Рождество вышло праздником для самых дохлых пациентов Бичфилда, то Новый Год предназначался для тех, кому до могилы - по выражению Дуди - пока еще больше пяти мизинчиков. На праздники многие пациенты разъехались по домам, но немало осталось и в Центре. Персонал тоже собрался, дабы обеспечить больным должный уход. - Ну что ж, сэр, - объявил Дуди, вернувшийся с выходных накануне Нового Года, - я твердо намерен отметить праздник, как бы там ни возникала старая корова Бисби. Апельсиновый сок, мать моя женщина! Мы с Энн попытаемся раздобыть доброй выпивки для ребят, которые могут себе позволить. Вы бы, сэр, изумились изрядно, узнав, сколько народу здесь воспряло духом при одном только упоминании крепкого пойла. Новый Год. В Шотландии это всегда - событие. Встречи старых друзей, новые знакомства и все такое. В тот день сестра Коухен вывезла Ривена в кресле на лужайку. Он слушал вполуха ее щебетанье про Новый Год, про грандиозную вечеринку и про тиранию Бисби, но почти не улавливал смысла слов. Было прохладно, но дождь все же перестал, и сквозь облака стал просвечивать диск солнца. Река с шумом несла свои полные воды, захлестывая прибрежные камни и отражая бликами солнечный свет. - Скоро появятся подснежники, - сказала сестра Коухен. Ветер растрепал ее волосы, но она вновь убрала их под шапочку. - А за ними и нарциссы. По всему берегу. Зрелище впечатляющее. - Кресло остановилось. - Но вас, наверно, уже здесь не будет, чтобы все это увидеть, мистер Ривен? Он пожал плечами. - Возможно. Я уже вроде как снова весь сросся. У меня нету повода здесь задерживаться. - И мне еще многое нужно сделать. - Он заставил себя улыбнуться. - Скажу точно под Новый год. - Новый год. Что ж, в этот раз я не давала себе никаких обещаний, так что, при всем желании, я не смогу их не сдержать, как я обычно и делаю. Дуди вот обещает исправиться, хотя я ни разу еще не встречала поросенка с крыльями. Я так думаю, старушка Бисби решится-таки вытащить кочергу, которую она проглотила. Ривен от души рассмеялся. - Мистер Ривен? - Да? - Знаете, если хотите, можете называть меня просто Энн. Меня так многие называют, из пациентов. - Спасибо. Значит, Энн. - Вот и хорошо. - Она подняла глаза к небу. - Кажется, дождь собирается. Лучше я отвезу вас в палату. Нельзя допустить, чтоб пациент промок. - Развернув кресло, она покатила его к корпусам. Праздничный ужин был не столь грандиозен, как на Рождество, зато гораздо оживленнее. Сегодня персонал и пациенты ужинали вместе, и на ривеновском конце стола, где расположились Дуди с сестрой Коухен - Энн, - царило самое настоящее веселье. На столе перед ними стояли бутылки, вполне невинные с виду, но с достаточно горячительным содержимым. Результатом этого были шум, и гам... и недоуменные взгляды сестрицы Бисби в их сторону. Какой-то колдун от электроники соорудил устройство, выводящее бой Биг Бена на настенные громкоговорители. Когда праздничный ужин закончился и волшебное мгновение приблизилось, все собравшиеся притихли. Ривен откатил свое кресло от стола и занял позицию у окна, что выходило в сад, теперь скрытый тьмой. Замечательная новогодняя ночка. Звезды сияли так ярко, что даже отсюда, из помещения, он разглядел Сириус. Ему так хотелось на улицу - снова побыть одному в тишине, как частенько бывало прежде. Свет в комнате