отметив, что Энди прилип к поручню раньше меня. Спустя короткое время папа передал мне руль, и ему тоже стало плохо. На одну Марту, казалось, море не действует. Они принесла чашки горячего чая, опасно раскачиваясь с ними вместе с палубой. Постепенно возможность преследования убывала; во все стороны простиралось пустое серое море. Вернее, почти пустое - мы видели несколько грузовых кораблей: одни из них шли на запад, другие - на восток. Папа заметил, что торговля должна сократиться: ведь неизвестно, в чьи руки попадет твой груз. Время шло медленно, и бьющие о борта волны его не ускоряли. Марта приготовила суп, я съел свою порцию с жадностью и тут же пожалел об этом. Наконец справа показалась длинная тень Олдерни, а вскоре впереди появился Гернси. Но прошел еще целый век, прежде чем мы оказались в канале Рассела, и еще один - пока мы двигались вдоль бесконечной гавани. Я чувствовал себя слабым и уставшим, но мне было весело. Мы сделали это, несмотря на дурную погоду, и теперь можно расслабиться. На Гернси я всегда чувствовал себя в безопасности. Гернси - совсем особое место - место, где пьют за здоровье королевы не как королевы, а как герцогини Нормандской, поскольку острова были частью этого герцогства, которое в 1066 году завоевало Англию. Англия, триппи, гражданская война - все это отодвинулось далеко. Папа снизил скорость до четырех узлов, как требовалось в гавани. С причала за нами наблюдала фигура в форме. Папа крикнул: - "Эдельвейс" из Эксетера, временное посещение. Можно причаливать? - Займите К3. Дорогу знаете? - Знаю, - ответил папа. - Хорошо. Добро пожаловать на Гернси. Он крикнул что-то еще, но порыв ветра отнес его слова. Папа приложил руку к уху, и человек крикнул снова, громче: Да здравствует трипод! Все молчали, пока мы с пыхтением шли к причалу. Гавань была менее загружена, чем летом, но в остальном не изменилась. В море длинными рядами раскачивались высокие мачты: здесь зимовало множество яхт. Вдоль гавани как обычно двигались машины, а за ними уступами поднимались крыши Сент-Питер-Порта. Над вершиной холма небо просветлело; как будто собиралось показаться солнце. Когда мы причалили, папа собрал нас в передней каюте. - Я рассматривал людей на берегу в бинокль, - сказал он. - Я не уверен, но по крайне мере десять процентов - в шапках. И главное - всем распоряжаются те, что в шапках. Энди возразил: - Мы знаем только, что они заправляют в гавани, - возразил Энди. - На острове такой величины - все или ничего, - папа покачал головой. - Они управляют. - Мы поедем на дачу? - спросила Анжела. - Я устала. Лицо у нее было бледное, глаза опухли. Я сам чувствовал себя плохо. - Если они взяли верх на Гернси, то на Джерси то же самое, - сказала Марта. - Может, на меньших островах. Олдерни, Сарк... - В маленькой общине мы застрянем. Когда они доберутся и туда - через несколько дней - мы будем как утки на привязи. Марта обняла Анжелу, которая негромко всхлипывала. - Мы зашли так далеко не для того, чтобы сдаться. - Остается Швейцария. - Если они взяли верх на острове, это включает и аэропорт, - нетерпеливо сказала Марта. - Запрет на полеты здесь может не действовать: для триппи чем больше путешествующих, тем лучше. Но они будут настаивать, чтобы все пассажиры были в шапках. - Да, будут. Папа отправился в кормовую кабину. Я не удивился, что он опять вспомнил Швейцарию. Для него встреча с Ильзой важнее борьбы против того, чтобы на нас одели шапки. Нет, это неправда. Но все равно очень важно. Однако я удивился, что он так легко сдался. Я смотрел на ноги людей, проходивших мимо причала, и гадал, в шапках эти люди или нет, и - в сотый раз - что же чувствуют люди в шапках. Печально думал я о том, что вскоре, вероятно, мне придется это узнать, но тут вернулся папа, неся чемоданчик дяди Яна. Он достал оттуда одну из шапок. - В основном это радиоприемник или нечто аналогичное. Проводка под резиной. Ее легко перерезать ножницами. Шапка внешне ничем не отличается, но передачу не принимает. Поэтому никакого индуцированного транса, никакого приказа повиноваться триподам. - Вы уверены? - спросил Энди. - Не вполне, - папа покачал головой. - Но можно попробовать на одном из нас, и узнаем. - Но тот, кто попробует, может стать триппи, - сказал я. - Один против четверых. Снимем шапку, если понадобится, силой. - Он помолчал. - Я вызываюсь добровольцем, но лучше попробовать на физически самом слабом, если дойдет до этого. Анжела вновь заплакала. Я не знал, что она слушает, тем более понимает. - Не Анжела, - сказала Марта. - Я, если хотите. - Ладно, пусть буду я. - сказал Энди. Папа не смотрел ни на меня, ни на Анжелу. - После Анжелы я самый слабый. Давайте закончим, - сказал я. Все молчали, пока папа лезвием своего швейцарского армейского ножа взрезал резину. Потребовалось время, но наконец он протянул мне шлем. - Разрезал в двух местах. Должно вывести ее из строя. Эта штука, казалось, корчится в моих руках как змея. Раньше я не рассматривал ее внимательно: похоже на гибкую тюбетейку. Несколько дней назад я бы не поверил, что она может отнять у меня свободу мысли и воли, но теперь верил. И не так-то легко поверить, что ее так просто вывести из строя. Если папа ошибся и она по-прежнему действует... В десять лет я однажды купался в бассейне с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Другие мальчики прыгали с нее, но когда я поднялся, вода мне показалась в ста милях. Я хотел слезть, но смотреть в насмешливые лица показалось мне хуже, чем нырнуть. Немного, но все же хуже. И тогда был просто физический страх; сейчас же я боялся утратить свой мозг, свою индивидуальность - все во мне, что имеет значение. Потом пришла другая мысль: а что будет, если им придется связать меня и силой снимать шапку. Уберет ли это приказ триподов из моего мозга? Доктора Монмута, чтобы разгипнотизировать меня, здесь нет. И что они сделают - свяжут меня и заткнут рот, чтобы я не поднял тревогу? И что, если снятие подействует лишь наполовину - я буду частично рабом и частично свободным? И скоро ли я окончательно сойду с ума? Все смотрели на меня. Если бы я хоть что-нибудь из этого сказал, они бы решили, что я стараюсь увильнуть. И они были бы правы. Я подумал о доске и головах, торчащих из воды. Чем дольше оттягиваешь, тем хуже. Я перевел дыхание и натянул шапку на голову. Да здравствует трипод... Мне показалось, что я произнес это, я подумал, что теперь полностью на стороне врага. Представил себе, что остальные слышали и сейчас схватят меня. Но ничего не происходило. Может, просто случайная мысль? Я мысленно повторил "Да здравствует трипод", с замирающим сердцем проверяя себя. Потом сознательно подумал: "Ненавижу триподов..." и испытал прилив облегчения. - Ну? - беспокойно спросил папа. - Все в порядке. - Я почувствовал, что дрожу. - Не работает. Папа тоже надел шапку, и мы с ним пошли в кассу аэропорта. Он попросил пять мест на вечерний рейс в Хитроу. Клерк в очках с роговой оправой, надетой поверх резины шапки, нажал клавиши и посмотрел на экран. - Есть пять мест, но вам придется разделиться: места в салоне для курящих и некурящих. - Хорошо. - Папа извлек кредитную карточку из бумажника. Клерк покачал головой. - Карточки не действуют. - Что? - Пока не кончится чрезвычайное положение. - Возьмете чек? - Если он на местный счет. - У меня нет местного счета. Я на катере. Клерк понимающе улыбнулся. - Англичанин? Я так и думал. Английские чеки не принимаются. Простите. Да здравствует трипод. Папа забрал свою карточку. - Да здравствует трипод. Банк находился рядом. Папа выписал чек и протянул служащему, который внимательно изучил его и вернул назад. - Только на местные счета. Папа, сохраняя спокойствие, сказал: - У меня нет местного счета. Как мне получить деньги? - Вернитесь в Англию. - Служащий потер рукой лоб под шапкой. - Мы обойдемся без вас. Вначале Марта не поверила. - Это Гернси, здесь все всегда дружелюбны. Я добуду деньги, управляющий в Беркли знает меня. Он уже двадцать лет меняет мои чеки. - Ты не понимаешь, Марта, - ответил папа. - Все изменилось. Если управляющий на месте, на нем шапка. И если ты будешь спорить, он заподозрит, что твоя шапка действует ненормально. Это не просто местное правило, а полная перемена отношения. - Но почему? Почему, когда человек надевает шапку, он настраивается против иностранцев? - Не знаю, но это, наверно, нужно триподам. Они думают, как Юлий Цезарь по отношению к галлам: разделяй и властвуй. Может, если они победят, мы все будем жить в маленьких деревушках, а не в городах. Так легче сохранять контроль. Впервые я услышал, чтобы кто-нибудь говорил, что мы можем проиграть. Анжела спросила: - Может, мы пойдем на дачу? Голос ее звучал испуганно. Марта резко сказала: - Они не выиграют, кем бы они ни были. Сколько денег нужно, чтобы купить билеты? - Три сотни хватит. Но... Она порылась в своей сумке и извлекла украшения - золотые браслеты, ожерелья, кольца. - Торговля антиквариатом учит ценить подвижный капитал. Я достану денег. - Я пойду с тобой, - сказал папа. Она решительно покачала головой и потянулась за одной из шапок. - Нет. Я лучше справлюсь одна. Между Гернси и Англией действуют две авиалинии. Папа попробовал другую, на случай если первый клерк поинтересуется, откуда мы нашли средства для уплаты. Второй принял груду местных банкнот без вопросов и записал нас на последний рейс. Прежде чем покинуть "Эдельвейс", папа приспособил для Энди последнюю оставшуюся шапку. Для Анджелы уже не оставалось, но папа решил, что на ребенка не обратят внимания. Когда мы поднимались от причала, я оглянулся на лодку: еще одно остается позади. Что бы ни лежало впереди, мы уходим в него без гроша, если не считать остатков украшений Марты. Погода прояснилась, и вторая половина дня была освещена водянистым солнцем. Такси провезло нас по холму, ведущему к Сент-Питер-Порту, и я узнавал знакомую местность. В прошлом все это было частью каникул и предвкушения долгих дней на море и на солнце. Слева на Куинс-Роад вход в Дом губернатора. Что-то новое стояло у входа - деревянная модель полусферы, поддерживаемая тремя паучьими ногами. Надпись под ней я не мог прочесть, но я знал, что там написано. Мы зарегистрировались рано, и Марта отвела нас в ресторан аэропорта. Она велела заказать все, что нам понравится: деньги, оставшиеся после покупки билетов, за пределами острова не нужны. Она и папа заказали шампанское. Когда официант открывал его, человек за соседним столиком сказал: - Миссис Кордрей, не так ли? Сплошной белый воротничок под черной шапкой свидетельствовал, что перед нами священник, и я узнал в нем викария того прихода, где находился дом Марты; он иногда навещал нас в нем. Глядя на шампанское, он спросил: - Отмечаете что-нибудь? - Мой день рождения, - она убедительно улыбнулась. - Хотите выпить? Он согласился, и они поболтали. Он всегда был говорун. В прошлом, однако, он всегда старался понравиться, теперь же стал резким, почти агрессивным. Он спросил, возвращаемся ли мы в Англию, и когда Марта сказала да, он одобрил, но почти презрительным тоном. - Много лучше, я уверен. Англия для англичан, Гернси для гернсийцев. Теперь дела во всех отношениях пойдут лучше. Моя мать рассказывала о жизни на острове во время немецкой оккупации: ни машин, ни туристов. Благодаря триподам, это может случиться снова. В их благословенной тени мы обретем мир. - Вы думаете, они вернутся? - спросил папа. Викарий удивился. - Я имею в виду триподов. - Но они вернулись! Разве вы не слышали новости радио Гернси? По всему миру новые высадки. Теперь они завершат свою миссию и избавят человечество от войны и греха. - Мы не знали, - сказала Марта. - А на острове есть трипод? - Пока нет. Нужно ждать и надеяться. Как второго пришествия. - Голос у него стал хриплым и искренним. - Может, это оно и есть. Первое испытание было, когда объявили посадку. Сколько помню, тут всегда проверяли пассажиров из боязни террористов. Папа сказал, что теперь, когда все в шапках, проверка не нужна, и оказался прав. Нас даже не просветили в поисках металла. Мы прошли через помещение для улетающих и почти сразу на поле. На линии использовались небольшие машины с пилотом, помощником и двумя стюардессами. Взлет прошел нормально, взлетели мы на запад, затем, когда самолет набрал высоту, пилот повернул на северо-восток, к Англии. Нам это направление не годилось: каждую милю пришлось бы проделывать в обратном направлении. Больше того, поскольку мы не знали, каков запас топлива, каждый галлон мог стать критическим. Папа встал и пошел в передний туалет; стюардессы находились сзади и готовили кофе. Мы с Энди дали папе время добраться до дверей пилотской кабины, затем последовали за ним. Это было второе испытание: заперта ли кабина? Папа повернул ручку - дверь открылась. Когда помощник повернулся, папа протиснулся внутрь, а я вслед за ним перекрыл дверь. Папа достал из кармана пистолет Марты и сказал: - Беру на себя руководство. Делайте, как я говорю, и никто не пострадает. Я боялся - на мгновение даже был уверен, - что ничего не получится. Обычно угонщики - чокнутые, а экипаж здоров; на этот раз все наоборот. Под шапкой пилот будет делать не то, что считает правильным, а то, что прикажет ему трипод. Если трипод захочет, чтобы он разбил самолет, с ним самим и сорока пассажирами на борту, пилот не будет колебаться. Оба летчика смотрели на пистолет. Пилот сказал: - Чего вы хотите? - Курс на Женеву. Он колебался, казалось, долгое время. Наша надежда была на то, что он, увидев наши шапки, не подумает, что мы против триподов. Наконец он пожал плечами. - Ладно. Пусть будет Женева. 7 Пилот, Майкл Харди, воспринял угол легче, чем я ожидал. Он спросил папу, почему тот хочет лететь в Женеву, и папа ответил, что его жена в Швейцарии, а полеты запрещены. Мне это показалось нелепой причиной, но Харди воспринял ее как должное. Я решил, что одно из общих воздействий шапки заключается в том, что люди перестают быть лыбопытными. Стюардессы и пассажиры, казалось, вообще не беспокоятся из-за происходящего. Шапка, вероятно, действовала и как транквилизатор. Насколько беззаботен пилот, выяснилось, когда он ввел данные нового курса в компьютер. Он зевнул и сказал: - Тютелька в тютельку. - Что это значит? - спросил папа. - Топливо. До Женевы хватит, но ни грамма для отклонений. Будем надеяться, что с погодой повезет. Одна из стюардесс принесла нам кофе, и пока мы пили, пилот разговаривал. Он сказал, что всегда хотел летать; школьником он жил у аэропорта Гэтуик и все свободное время смотрел на самолеты. До последнего времени он рассматривал свою работу как промежуточный этап - ему хотелось водить большие трансатлантические самолеты. Жуя бисквит, он заметил: - Теперь мне смешно, когда я об этом думаю. К чему беспокоиться? - Вам теперь хватает местных линий? - спросил папа. Харди помолчал перед ответом. - Я провел несколько лет, перевозя по небу людей со скоростью сотни миль в час. А зачем? Они не менее счастливы у себя - даже более. У моей жены доля в ферме, и я думаю, что лучше помогать ей, чем летать. Людям не нужны самолеты, да и машины и поезда тоже. Знаете, что бы я предпочел? Лошадь и двуколку. Вот это мне действительно нравится. В середине полета он еще раз сверился с компьютером и выяснил, что запас топлива еще меньше, чем казалось. - Рискованное дело, - сказал он спокойно. - Лучше было бы в Париж. Папа ответил не сразу. Может, он ждал, что Харди что-нибудь добавит или прояснит ситуацию. Женева означала для него Ильзу и для всех нас - спасение от триподов. Но это означало также поставить под угрозу жизнь всех в самолете. - Летим в Женеву, - сказал он наконец. Харди кивнул. - Пусть будет Женева. Надеюсь, встречный ветер не станет сильнее. Больше ничего не было сказано. Я вспоминал все фильмы о катастрофах самолетов, которые видел. Однажды у Энди его мать говорила о том, что боится летать - она никуда не поедет, если нужно лететь в самолете. Я считал тогда это глупым, но сейчас мне так не казалось. Мы сидим в металлической трубе в милях над землей, и если горючее кончится, наши шансы на выживание почти равны нулю. Я представил себе, как секунда за секундой пустеют баки с бензином, и почувствовал, что потею. Я думал также о том, что говорил Харди о своих чувствах. Он казался счастливым. И если триподы на самом деле несут мир, может, это хорошо? Люди будут любить друг друга; может, они перестанут думать только и себе и нескольких близких, а будут думать обо всех. В лунном свете видны были покрытые снегом горы, Харди начал подготовку к посадке. Дела это не улучшило; наоборот, если только возможно, стало еще хуже. Когда пилот выпустил шасси, один из двигателей закашлял, потом снова заработал и наконец совсем смолк. Я почувствовал настоящий ужас. Закрыл глаза, когда впереди показались посадочные огни, и не открывал их до тех пор, пока колеса не коснулись посадочной полосы. И неожиданно от облегчения ощутил сильную слабость. Харди привел самолет на стоянку вблизи вокзала, и теперь я начал беспокоиться о другом. Администрация аэропорта знала об угоне, конечно, но я не представлял себе, какова будет ее реакция. Все переговоры с землей касались только посадки. Казалось, прошло очень много времени, но тут двери раскрылись, и нам приказали высаживаться. Я видел, как папа нервно жует губу. Я подумал, что нас отделят от экипажа и остальных пассажиров, но после того как папа отдал пистолет Марты, нас всех провели через зал прибытия в небольшое помещение, где находились солдаты с автоматами. - Пожалуйста, снимите шапки с голов, - сказал старший офицер. - Это невозможно, - ответил капитан Харди. - Немедленно! Харди сказал: - Прошу разрешения заправиться и вылететь с пассажирами из Женевы. - В разрешении отказано. Снимайте шапки. Мы четверо сняли шлемы с голов, но никто из остальных не шевельнулся. Офицер отдал резкий приказ на немецком, и двое солдат приблизились к Харди. Он попятился при их приближении и крикнул офицеру: - Вы не имеете права трогать нас! Позвольте нам заправиться и улететь. Офицер не обратил на это внимания, а солдаты продолжали приближаться. Викарий, говоривший с Мартой на Гернси, стоял поблизости. Он вытянул руки и сказал: - Мы принесли вам мир. Опустите оружие и примите благословение. - И провел три вертикальные полосы правой рукой. - Во имя трипода. Когда солдаты схватили его за руки, Харди как будто сошел с ума: он вырвался, ударив при этом солдата в лицо. Остальные пассажиры с криками устремились вперед. - Быстро! Сюда... - расслышал я сквозь шум голос Марты. Мы бросились к двери, через которую вошли. Два солдата подняли автоматы. Папа сказал: - Мы не в шапках. Посмотрите. И он швырнул свою шапку на землю; солдаты не опустили оружие. Сзади поверх криков послышался выстрел, а затем автоматная очередь. Оглянувшись, я увидел двоих пассажиров на полу. Одним из них был капитан Харди, из раны на его шее струилась кровь. Все быстро кончилось. Остальные пассажиры замолчали и тупо смотрели на солдат. Двое солдат взяли за руки пожилого пассажира лет шестидесяти и отвели его в сторону. Как только один из солдат потянул с него шапку, пассажир закричал и продолжал кричать, когда солдаты перешли к следующему. Шум был ужасный и становился все страшнее, по мере того как солдаты снимали шапки одну за другой. Пассажиры не сопротивлялись, но походили на животных, которых пытают. Офицер подошел к нам. - Вас отведут в комнату для допросов. - Голос у него был холодный. - Подчиняйтесь приказам. - Мы повредили наши шапки, они не действуют, - сказал папа. - Мы не под влиянием триподов. Резкий голос не изменился. - Подчиняйтесь приказам. Нас допрашивали порознь и подолгу. Потом дали поесть и отвели в гостиницу на ночлег. Папа попросил разрешения позвонить по телефону Ильзе, но ему отказали. В спальне, которую делили мы с Энди, был телефон, но его отсоединили. На следующее утро папу и Марту опять допрашивали, после чего нас принял сдержанный маленький человек с черной бородой, который сказал, что нам дано разрешение остаться в стране на семь дней. Мы можем отправиться в Фернор, но, прибыв туда, должны немедленно сообщить в полицию. Он протянул нам лист бумаги - разрешение. - А после семи дней? - спросил папа. - Вопрос будет снова рассматриваться. Вы иностранцы и проникли в нашу страну незаконно. Вас вернут в Англию, как только возобновятся полеты. Должен предупредить вас, что любое неповиновение приказам полиции вызовет немедленную депортацию в любую страну, которая вас примет. - Можно нам сохранить шапки - те, что не действуют? - Зачем? - Они могут нам еще пригодиться. - В Швейцарии нет триподов, шапки вам не понадобятся. - Он пожал плечами. - Установлено, что они безвредны. Можете их взять, если хотите. Марта продала еще золота, чтобы получить швейцарские деньги, и мы сели в поезд до Интерлейкена. Дорога проходила вдоль озера, которое тянулось, насколько хватал глаз. С утра было облачно, но теперь небо и озеро были ясными и голубыми, и вдалеке над горами виднелось лишь несколько облачков. У папы был успокоенный вид. Было от чего успокаиваться - угон, страх катастрофы и затем это происшествие в аэропорту. В реальной жизни все не так, как в телевизоре, - выстрелы громче, кровь ярче и льется страшнее. Пока я думал, что он, кроме всего прочего, предвкушает встречу с Ильзой, он сказал Анжеле: - Через несколько часов увидим маму. Узнает ли она нас после всего? - Конечно, узнает, - ответила Анжела. Она ела яблоко. - Не так много времени прошло. Марта смотрела в окно. Между озером и нами были дома, возле них играли дети, смешно скакала собака, дым поднимался из труб. - Как хорошо и безопасно здесь, - сказала она. - Как ты думаешь, нам продлят разрешение? Папа потянулся. - Я уверен. В порту бюрократы. Местная полиция - другое дело. Поезд остановился в Лозанне, по расписанию здесь тридцатиминутная остановка. - Можно нам с Энди выйти? У нас много времени, - спросил я у папы. - На всякий случай лучше не выходить. Я быстро думал. - Хотелось бы купить подарок для Ильзы. На следующей неделе у нее день рождения. Анжела не единственная, кто может проделывать такие штуки. Он поколебался, потом сказал: - Ну, ладно. Но только на четверть часа. - Вряд ли купите что-нибудь с английскими деньгами, - сказала Марта. - Я как раз думал, не поменяешь ли ты мне немного. - И долго я смогу менять? - Она улыбнулась и порылась в кошельке. - Но я сама напросилась. Двадцать франков - придется покупать что-нибудь маленькое. Ты тоже потрать немного денег, Энди. - И я, - сказала Анжела. - Нет, - ответил я. - Ты останешься здесь. - Если вы идете, я с вами. - Глаза у нее стали стальными. - Нечестно, если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама! Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой магазин, и пока я думал, что лучше купить Ильзе - шоколад или куклу в крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад. Он был двух видов - по девять франков и по девятнадцать. Вначале я попросил маленький, потом передумал и взял другой. Я чувствовал, что вокруг нас собираются люди Голос рядом заставил меня вздрогнуть. "Sales anglais!" Я знал, что по-французски это значит: "Грязные англичане", но если бы даже не знал, можно было понять по тону. Парень, около шестнадцати, высокий, смуглый, в красном джерси с большим белым крестом - национальная эмблема Швейцарии. Другие тоже в джерси, толпа человек в двенадцать, большинство такого же возраста или чуть моложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не в джерси, на руке носили повязку с белым крестом. - Пошли отсюда, - спокойно сказал Энди. Он направился к платформе, но высокий парень преградил ему дорогу. Другой, ниже ростом и светловолосый, сказал: - Что вы делаете на нашей земле, грязные англичане? - Ничего. Идем на поезд, - ответил Энди. Кто-то еще сказал: - Грязные англичане в чистом швейцарском поезде - это нехорошо. - Послушайте, - сказал Энди, - меня уже дважды назвали грязным англичанином. - Он повысил голос. - В следующий раз ударю. Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди - тоже. Он двинулся на высокого парня, заставляя его отодвинуться. В их рядах открылась щель, но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул, другой в то же время пнул по ногам и повалил. Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в противоположном направлении. Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел бы увести Анжелу, но она снова закричала, и я увидел, что с другой стороны ее схватил человек с бородой. После этого все смешалось, я пинался, лягался, бил окружающих и получал ответные удары. Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком заметил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами. Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся с объявлением станционного громкоговорителя. Потом я понял, что удары прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв глаза, я увидел полицейского в сером мундире; два других поднимали Энди, а красные джерси рассеялись в толпе. Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была ссадина, другая - на щеке. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил: - Ничего страшного. Думаю - выживу. Полицейские отвели нас в поезд. Я рассказывал папе, что случилось пока Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы. Пока он их рассматривал, папа спросил: - Что вы с ними будете делать? - Дети в вашей ответственности, - сказал старший полицейский. У него было круглое лицо, маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но правильно. - У вас есть разрешение ехать в Фернор. По прибытии доложите местной полиции. - Я говорю не об этих детях. - Папа опять жевал губу. - О тех, кто на них напал, - что вы будете делать с ними? - Мы не знаем их личности. - Но вы пытались установить? - Мы не уверены, что тут не было провокации. - Провокации! Дети покупали подарки матери - кстати, она швейцарка, - их назвали грязными англичанами и набросились на них. Я думал, это цивилизованная страна. Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны. - Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жалобу? - Оставь, Мартин, - сказала Марта. Полисмен покачивался на каблуках. - Если хотите подать жалобу, вы должны немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение. Там вы останетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень занятой человек. Ну, англичанин? - Жалоб нет, - сквозь зубы сказал папа. - Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств. Желаю вам благополучного и быстрого путешествия - назад в Англию. Когда поезд тронулся, папа сказал: - Я этого не понимаю. Марта ответила: - Швейцарцы мне никогда не нравились. - И добавила: - Кроме Ильзы, конечно. Энди объяснял: - Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать? - Да, не мог, - ответил папа. - Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так - слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия. Анжела спросила: - А что такое к-сену-фоб-и-я? - Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше - люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов. Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом. Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее. Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня. - Лаври, - сказала она. - О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя Она подошла ко мне, и я протянул ей руку. - И я рад. Странно. Я протянул руку, чтобы она не поцеловала меня; и сказал, что рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад. 8 Фернор - маленькая горная деревушка, куда ведет единственная дорога. По одну сторону вздымается лесистый склон горы, по другую открывается захватывающий вид на долину глубоко внизу. Дорога из Интерлейкена здесь практически кончается, или почти кончается; она продолжается как немощеная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке. Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу, расширил ее и превратил в гостиницу. В ней восемь номеров, несколько комнат для посетителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг. Швейцба перестала принимать посетителей, когда Швейцдед заболел. Кроме членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже старше Швейцдеда. Он присматривал за животными - несколькими курами и двумя коровами, которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с колокольчиками вокруг шею, - и еще он стрелял дичь. У него был старый дробовик, за которым он любовно ухаживал. Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски и, казалось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мягко, но скорее так, как говорят с домработницей. На второй день выпал снег, но почти немедленно растаял; Ильза сказала, что для этого времени года тепло. Я с жадностью смотрел на стойку с лыжами в одном из сараев, которую мы обнаружили с Энди. Мы с ним изучали окружающее. Местность над деревней довольно скучная - объеденная коровами трава и булыжники, но ниже - более интересная, там росли сосновые леса и было несколько отличных склонов. Внизу, в долине, виднелось озеро, и в телескоп мы могли следить за лодками. Телескоп работал, когда в него опускали монетку, но ящик для денег был открыт, поэтому можно было снова и снова опускать одну и ту же двадцатицентовую монету. Мы также помогали Йону смотреть за курами и коровами. Куры иногда прятались, и нам приходилось отыскивать яйца, а коров нужно было вечером отыскивать и приводить. Я попытался уговорить Йона доверить мне ружье, но не смог. Жизнь не очень интересная, но приятная. К тому же Швейцба готовила гораздо лучше Марты. Ее муж, Швейцдед, целые дни проводил в большой двуспальной кровати в их спальне. Только в очень хорошую погоду Швейцба и Йон перемещали его на террасу. Иногда я сидел с ним, но никогда не знал, о чем говорить, а он тоже не разговаривал. Но он всегда улыбался, когда в комнату входила Анжела. Не знаю, понимал ли он, что привело нас сюда, и знал ли вообще о триподах. Швейцарское радио и телевидение вели передачи на французском и немецком; Ильза пересказывала нам, что сообщается о событиях во внешнем мире. Казалось, повсюду у власти люди в шапках, но швейцарцы не беспокоились. Сотни лет их окружали диктатуры, империи и тому подобное, и они научились игнорировать их. Их защищали горы и армия, куда входили все взрослые мужчины. Триподы, конечно, помеха, но Наполеон и Гитлер тоже были помехой. Они чувствовали, что им следует только держаться своих гор и продолжать быть швейцарцами. Разумеется, они предпринимали меры предосторожности. С самого начала своих триппи изолировали и поместили под вооруженной охраной в лагеря. Те, что избежали облавы и пытались распространять шапки, были быстро пойманы и изолированы. Ильза, видевшая вещи только со швейцарской точки зрения, была уверена, что сумасшествие по поводу триподов быстро кончится. Папа был настроен не столь оптимистично, но надеялся, что швейцарцы сумеют отрезать себя от остального мира, оставшись оазисом свободы. В деревне мы сначала встретились с таким же враждебным отношением, как в Женеве и Лозанне. Жители деревни игнорировали нас, а хозяева магазина - тут был маленький универсам, объединенный с булочной, - оставались угрюмыми и неприветливыми. Когда пришло время возобновлять наше разрешение, деревенский полицейский, человек по имени Грац, долго колебался. В конце концов он сказал, что возобновит разрешение только потому, что мы родственники Руцке: Швейцдеда здесь хорошо знали и уважали. Местные мальчишки пошли дальше и преследовали нас, выкрикивая оскорбления. Главой у них был Руди Грац, сын полицейского. Ему было тринадцать лет, но он крепкий парень и особенно изощрялся в отношении Энди. Когда это случилось в третий раз - мы как раз возвращались из деревни в дом Руцке, - Энди остановился и повернулся. Швейцарские мальчишки тоже остановились; Руди сказал что-то на местном диалекте, и остальные засмеялись. Энди подошел к ним и произнес одно из немногих немецких слов, которые знал: "Dummkopf", что значит "дурак". Драка продолжалась минут пять. Энди был хладнокровней и лучше боксировал, а у Руди оказался хороший удар, и он несколько раз сильно ударил Энди. Ссадина у Энди под глазом снова открылась, и он потерял немало крови. Однако именно Руди первым прекратил драку. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Энди протянул руку. Швейцарец не обратил на это внимания и отвернулся, товарищи последовали за ним. После этого дружелюбнее они не стали, но преследовать нас прекратили. Иногда Анжела требовала, чтобы мы брали ее с собой, и изредка получала улыбки: вероятно, потому что она маленькая девочка, к тому же хорошенькая. Она подружилась со старой лошадью, отставницей швейцарской армии, которая паслась в поле недалеко от пекарни. Однажды, поласкав лошадь и поговорив с ней, она сказала: - Немного похожа на Принца. Тебе не кажется, Лаури? - Немного, - осторожно ответил я. - А что будет с Принцем? - Ничего. В конюшне за ним будут смотреть, пока мы не вернемся. Она презрительно посмотрела на меня. - Но мы ведь не вернемся. Так только говорят. Я не знал, чего ожидать дальше, - может быть, слез, и поэтому пробормотал что-то насчет того, что не уверен, но что все образуется. Когда я замолк, она сказала: - Иногда мне снится, что я по-прежнему триппи. Нет, даже хуже - я знаю, что случилось, и ненавижу это, но ничего не могу с собой сделать. Проснувшись окончательно, я сначала пугаюсь, а потом... Не могу объяснить, как это. Но быть триппи - хорошо. Чувствуешь себя в безопасности. Она сорвала пучок травы, и лошадь съела ее из рук. - Надеюсь, Принцу хорошо, - сказала Анжела. - Я в этом уверен. Она снова посмотрела на меня. - Не нужно притворяться. Я не хочу возвращаться - даже к Принцу. Раньше мы никогда так серьезно не разговаривали, как в этот раз. И я понял, что она храбрая девочка и к тому же гораздо более взрослая, чем я считал. Я хотел, чтобы она поняла это. В нашей семье не принято обниматься, но я обнял ее, хотя с нами был Энди. - Пошли. Швейцба ждет нас с хлебом, - сказал я. Все неожиданно изменилось, когда французская и немецкая армии без всякого предупреждения вторглись в Швейцарию. Все в деревне возбужденно обсуждали новость, на следующий день она опустела, все мужчины в возрасте между восемнадцатью и шестьюдесятью были призваны. Изменилось и отношение тех, что остался, может быть потому, что их ненависть теперь сконцентрировалась на вторгшихся армиях. Нам улыбались и даже готовы были поболтать. И все были полны уверенности. Фрау Штайзенбар, жена пекаря, два сына которой ушли в армию, сказала: - Это ужасно, но, думаю, ненадолго. Французы и немцы всегда воюют. Швейцарцы не хотят воевать, но они храбрые и любят свою родину. Они быстро прогонят французов и немцев. Мы с Энди пошли назад в гостиницу. Стоял серый холодный полдень. Хотя снега здесь еще не было, окружающие вершины белели свежими снегопадами. - Хорошо, что папа не швейцарец, его бы тоже призвали, - сказал я. - Что же будет? Тропа проходила над пропастью. Энди бросил камень, и я видел, как он упал на осыпь в сотнях метров внизу. Энди сказал: - Швейцарцы считают, что раз они патриоты, то потягаются с кем угодно. Они не понимают, что значит противостоять триппи. - Пассажиры в аэропорту перестали сопротивляться, когда солдаты начали стрелять. - Это другое дело. К чему триподам беспокоиться из-за какой-то кучки людей? Не имеет значения, что с ними случится. Но теперь они шлют армии - армии людей, которые не боятся быть убитыми. Я подумал об этом - воевать и не бояться быть убитым. Надо быть триппи, чтобы понять это. - Не думаю, чтобы война дошла до Фернора. И она не дошла. И фрау Штайзенбар оказалась права - война кончилась быстро, но не так, как она думала. На следующий день сообщили об отступлении на севере и на западе, а на утро все было кончено. Ильза переводила новости по радио: вечный мир пришел в Швейцарию, как и во все остальные страны. А следующую фразу даже я смог понять. - Heil dem Dreibeiner! Два дня спустя, глядя в телескоп, я увидел знакомый колесный пароход, прокладывавший путь по серым водам озера к Интерлейкену. И еще кое-что, неуклюже шагавшее по берегу. Я позвал папу и Энди. Когда папа смотрел, я сказал: - Теперь нам некуда бежать? Папа выглядел усталым, подбородок его зарос, в черной щетине виднелись белые пятна. В прошлом он всегда брился, как только вставал. Не отвечая, он покачал головой. Мы смотрели вниз, в далекую долину. Можно было видеть и невооруженным глазом, хотя и не так ясно, как он шагает по полям, не обращая внимания на то, куда ступает. Лицо у папы стало отчаянным и жалким. Я не понимал раньше, что чем старше человек, тем горше его отчаяние. - Но мы ведь так далеко. Они сюда, может, и не придут, - сказал я. Он снова покачал головой, медленно, как будто ему было больно. - Может быть. Вышли Марта и Анжела. Марта смотрела скорее на папу, чем на треножник: спустя какое-то время она сказала мягче, чем обычно: - Ильза с Швейцдедом - он себя не очень хорошо сегодня чувствует. Пойди посиди с ней. В последующие дни мужчины начали возвращаться в Фернор. Пострадавших было немного, потому что война длилась очень недолго. А потом, однажды утром, придя за ежедневной порцией хлеба, мы увидели, что жители деревни носят шапки. - Что делать - быстро уходить? - прошептал я Энди. - Это может привлечь внимание. Слушай, там Руди. Он не в шапке. На Гернси мы узнали, что шапки одевают в четырнадцатилетнем возрасте, может, потому, что дети не представляют угрозы. Казалось, то же правило существует и здесь. Руди на год моложе нас, значит Анжела в безопасности, но Энди и я рискуем. Мы пошли дальше, стараясь вести себя как обычно. В булочной герр Штайзенбар как раз принес поднос со свежим хлебом из пекарни, и фрау Штайзенбар за прилавком приветствовала нас обычным "Gruss Gott". Все было как всегда, кроме одного: черные шапки покрывали ее заплетенные седые волосы и его лысую голову. Фрау Штайзенбар расспросила нас о Швейцдеде и продолжала болтать, а я стремился побыстрее уйти. Наконец мы получили хлеб и сдачу и могли идти. Мы пошли по деревенской улице, но через пятьдесят метров встретили группу мужчин. Одним из них был отец Руди. Он не похож был на полицейского: маленького роста, с нездоровым видом и телосложением. Но манеры у него были полицейские. Он встал перед нами, преградив нам дорогу. - So, die Englischen Kinder... - Он внимательно посмотрел на меня. - Wie alt? Vierzehn doch? - И с трудом перевел: - Сколько тебе лет, мальчик? Тебе исполнилось четырнадцать? Значит, действительно в четырнадцать. Я искренне сказал: - Нет, сэр. В следующем году. - Ты должен принести свидетельство о рождении. - Он нахмурился. - Оно должно прийти из Англии. Это нехорошо. Нехорошо для него, может быть. Воспрянув духом, я подумал, что на этом можно играть несколько месяцев. Все еще хмурясь, он повернулся к Энди. - Но тебе уже четырнадцать. Это точно. - Нет, сэр, - сказал Энди. - Тринадцать с половиной. На самом деле он был лишь на два месяца старше меня, но выше на два дюйма, а его взрослый вид позволял дать ему и пятнадцать. Отец Руди покачал головой. - Не верю. Тебе необходимо одеть шапку. Сегодня все шапки кончились но завтра почтовый фургон привезет еще. Тебе немедленно оденут одну. Энди кивнул. - Хорошо, сэр. Я приду утром. - Нет. Ты останешься здесь. Встречаются глупцы, которые не хотят надевать шапки. Ты останешься здесь, мальчик, пока не прибудут новые шапки. Энди потянул себя за волосы: так он поступал, принимая решение. Один из мужчин - местный чемпион по борьбе - придвинулся ближе. Энди вздохнул. - Как скажете. - Он взглянул на меня - Расскажи всем, что меня задержало. - Да. Я скажу папе. - Я сделал условный знак большим пальцем. - - Не волнуйся. Все будет хорошо. Мы с Анжелой смотрели ему вслед, когда его уводили к дому полицейского. Я пытался уверить себя, что он сможет убежать, но в то же время не верил этому. Ему нужна помощь; прежде всего нужно добраться до папы и рассказать ему. На краю деревни мы встретили Руди. К моему удивлению, он остановился и спросил: - Почему с вами нет Энди? Я не видел причины не говорить ему и понял, что для него это не удивительно. Очевидно, отец его говорил об англичанах и о шапках. Но Руди не выглядел довольным, как я ожидал. Он скорее походил на мать, чем на отца, будучи рослым и светловолосым, и, как и она, постоянно широко улыбался. На этот раз он не улыбался. - Его оставили, чтобы одеть шапку? - Я кивнул. - А он хочет? - Не знаю, - я стал осторожен. - Но ведь это должно произойти... со всеми? - Говорят, да, - медленно ответил он. Папа и Марта сидели на террасе перед гостиницей и пили кофе. Они разговаривали, но когда мы появились, замолчали. Анжела выложила им новость, а я не мешал ей. Когда она кончила, Марта сказала: - Ужасно. - Она помолчала. - Но ведь до завтра шапки не появятся? Я уверена, он сумеет убежать. Энди изобретателен. Я ответил: - В доме полицейского есть комната, похожая на камеру. Нам говорил Йон. В двери наружная задвижка и два замка, а единственное окно в трех метрах и забрано решеткой. Тут никакая изобретательность не поможет. Без помощи он не сможет уйти. Она покачала головой. - Хотелось бы что-нибудь сделать. - Мы должны. - Ты не понимаешь. - Она выглядела усталой и сердитой, а на лице ее было то упрямое выражение, которое появляется у взрослых, когда они тебя не слушают. - Мы не можем. Я повторил, стараясь быть терпеливым: - Но мы должны. Марта сказала: - Йон рассказал нам о шапках, когда вас не было: он встретил знакомого в шапке. Мы решали, что делать. Здесь оставаться нельзя. Через несколько дней придут и сюда с шапками. - Что касается Энди, вопрос не дней, - ему оденут завтра утром. Она не обратила на это внимания. - Твой отец и Йон выработали план. Ты знаешь железнодорожный туннель вверх к Юнгфрау? Я кивнул. Я был там, когда в первый раз приезжал в Швейцарию. Колея проходит по дальней стороне глубокой долины, отделяющей Фернор от склонов Айгера. Поезд по туннелю поднимается внутри горы, ему требуется почти три часа, чтобы достичь конечной станции, где расположены отель, лыжная база и астрономическая обсерватория. - Отель и дорога закрыты из-за чрезвычайного положения, - продолжала Марта. - Йон говорит, что мы можем скрываться внутри туннеля. Он защитит от непогоды, а в отеле может быть пища. По крайней мере убежище на время. Лучше, чем оставаться здесь и позволить одеть на себя шапку. - Звучит прекрасно, - сказал я. - Я целиком за. Как только вернем Энди. Лицо ее приобрело гневное выражение, это значило, что она чувствует себя виноватой. - Мы не можем. Во-первых, необходимо время. Йон хочет сходить на разведку, прежде чем мы все туда переберемся. Но есть еще кое-что. Швейцдед умирает. Он может протянуть несколько часов или дней, но не больше. - Не вижу, в чем разница. Если он умирает, значит умирает. Она хрипло сказала: - Может, и не видишь. В твоем возрасте, - это уже подавление. - Но Швейцба и Ильза - для них разница есть. Мы не можем взять его с собой, а они не пойдут, пока он жив. Нам нужно продержаться еще несколько дней. Если попытаемся освободить Энди, расшевелим осиное гнездо, чем бы эта попытка ни кончилась. Они придут сразу. Она посмотрела на меня и негромко добавила: - Мне жаль. Энди мне нравится. - А если бы это был я? - спросил я. Марта не ответила. - Или Анжела? Я повернулся к отцу, который все время молчал. - Мы ведь не оставим его? Он просил рассказать тебе, что случилось. А я ответил: - Все будет в порядке - я расскажу папе. Он не смотрел мне в глаза. Сказал: - Мне тоже жаль. Но Марта права. У нас нет выбора. На полпути к деревне я остановился. Чувство собственной глупости придавило меня почти физической тяжестью. Глупости и неблагодарности. Я подумал обо всем, что сделал папа, чтобы увести нас от триподов, - поездка на Гернси, угон самолета, приезд сюда. И теперь у него новый план, как сохранить нашу безопасность. Что заставляет меня считать, что я знаю, что делать, лучше, чем он? Марта права: неудавшаяся попытка освобождения всех подвергает риску, даже если я проделаю ее в одиночку. И даже если папа сделает вид, что отказывается от меня, чтобы спасти Ильзу и остальных, все равно я привлеку опасное внимание к гостинице. Я все обдумал хладнокровно, спокойно, рационально. Был ранний вечер, неожиданно холодный; горы четко вырисовывались на фоне темно-голубого неба; на западе, где село солнце, небо было желтым. Где-то, невидимая, прокричала сойка, должно быть, ищет корм. Но я ощущал еще кое-что - за холодной рациональной мыслью. На этот раз не холодное - чувство облегчения, такое сильное, что мне хотелось крикнуть навстречу молчаливым горам. Я знал, что боюсь идти в деревню, но не понимал, насколько боюсь. Ужас, еще более сильный, чем на самолете, летевшем в Женеву. Я стоял, глядя на крыши деревни и на поднимающийся почти вертикально дым из труб. Красочная и в то же время обычная сцена, только люди под крышами утратили нечто делавшее их людьми - свою индивидуальность и волю действовать как свободные мужчины и женщины. Но их индивидуальность была отнята у них насильно; я отдавал свою из трусости. Я вспомнил, что говорил папа о Марте и полицейской машине. Бывают времена, когда все, что ты можешь сделать, - это нажать на акселератор и рисковать. Я знал ответ на вопрос, который задавал себе в самолете: не лучше ли позволить одеть на себя шапку, но оставаться живым. Глубоко вдохнув морозный горный воздух, я двинулся дальше по склону. 9 Было уже темно, когда я достиг деревни: ночь в горах наступает быстро. Первой моей целью было узнать, где держат Энди, и я решил действовать напрямую. Я сказал Марте, что иду в свою комнату читать, и прихватил с собой несколько книг как доказательство. Они были в моих руках, когда я нажал звонок у дома полицейского. Внутри тяжело прозвучали шаги, и я приготовился к встрече с отцом Руди. Но дверь открыла его мать. Она удивленно посмотрела на меня. - Ach, so. Der Englander... Was willst du? - Почитать. - Я показал ей книги. - Для моего друга Энди. Она сказала что-то, чего я не понял. Я покачал головой, и она заговорила по-английски: - Ты дать книги мне, чтобы я дать их твоему другу? Это не поможет. Я спросил: - Я могу повидаться с ним? Она с сомнением покачала головой. Я услышал голос Руди. Они о чем-то быстро поговорили, и она знаком пригласила меня войти. Руди сказал мне: - Тебе нельзя видеться с Энди без позволения моего отца. Он пошел в деревенскую гостиницу, но скоро вернется. Подождешь? По крайней мере я в доме, хотя дальнейшее не очень обнадеживает. Почему я просто не оставляю книги, чтобы их передали Энди; я был уверен, что отец Руди именно так и скажет. Фрау Грац, хоть и сомневалась, впускать ли меня в дом, принесла бутыль домашнего лимонада и шоколадное пирожное. Она дала и Руди. На столе лежала его тетрадь для уроков. Я кивком указал на нее и сказал: - Продолжай. Я не хочу мешать. Он пожал плечами. - Это Naturwissenschaft. Наука, по-вашему. Скоро мы кончим ее изучать. - Кончите? Почему? - Старший учитель сказал, что Naturwissenschaft больше не нужна. Теперь, когда правят триподы, наука не нужна. Я понимал причину этого. Наука - часть независимого мышления, а оно для человечества в прошлом. Я посмотрел на Руди. Я практически ничего не знал о нем, но он не выглядел довольным, когда я говорил о том, что Энди ожидает шапка. Мать его была в кухне, напевая что-то под радио. Я негромко сказал: - Говорят, триподы - наши друзья, все, что они делают, - к лучшему. А ты как считаешь? Он молчал. Если я ошибся, он, вероятно, расскажет отцу, и это все кончит. Но он наконец ответил: - Энди не хочет носить шапку? Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. - Нет. И я не хочу. А ты? Он перевел дыхание. - Не хочу. Я ненавижу шапку! Руди сказал, что выпустить Энди нетрудно: в кабинете отца есть дубликаты всех ключей. Он вышел из комнаты и вернулся с ключом, который протянул мне. Он сказал: - Налево и через заднюю дверь. Я пока буду отвлекать маму. Энди находился в чем-то вроде сарая, но очень прочном. Я открыл дверь и обнаружил комнату с единственной раскладушкой. Когда дверь открылась, Энди был на ногах. Я быстро сказал: - Некогда разговаривать. Руди отвлекает мать. Пошли. - Иду, - ответил он без колебаний. Было приятно чувствовать, как он идет сзади. Папа сказал, что мы ничего не можем сделать. Я никому не повредил, и все же Энди идет за мной. Из кухни показался Руди, что-то успокоительное говоря в дверь. Мы на цыпочках прошли через комнату. У входа стояло чучело медведя, использовавшееся как вешалка; хотя и побитый молью, медведь выглядел грозно. Я ткнул его кулаком в ребра, поднялась пыль. Руди немного приоткрыл наружную дверь и осторожно выглянул. Я хотел, чтобы он побыстрее выпустил нас. Вместо этого он отступил и беспомощно взглянул на меня. Дверь растворилась с противоположной стороны, и вошел отец Руди. Он был в форме. Я подумал, как она гармонирует с шапкой. Он осмотрел сцену и резко спросил: - Was heisst das? Руди стоял молча. Я тоже не знал, что сказать. - Беги. Быстро! - сказал Энди. Он бросился на отца Руди и чуть не опрокинул его. Грац закричал, а я побежал мимо, но, оглянувшись, увидел, что он держит Руди. Он снова закричал, и я увидел на улице фигуры бегущих к нам людей. Энди боролся с Грацем, пытаясь освободить Руди. Я побежал на помощь, но тут подоспели подкрепления Граца. Через несколько мгновений нас втолкнули в дом. Руди позже объяснил, что нам не повезло. Обычно его отец пропускал в гостинице несколько кружек пива с приятелями и возвращался домой один. На этот раз он рассказал об английском мальчишке, приятели обсудили это и решили, что нельзя допускать риска, особенно с иностранцем. Английскому мальчику нужно одеть шапку немедленно; один из тех, у кого уже есть шапка, на время отдаст ее. И они пошли вместе с Грацем к его дому. Их было пятеро, включая отца Руди. Они возобновили обсуждение, но скоро стало ясно, что возникла проблема. Все согласны были, что очень важно, чтобы Энди немедленно одели шапку, но кто ее отдаст? Выяснилось, что никто не хочет. Как и люди в аэропорту, они находили саму мысль о том, чтобы остаться без шапки, невыносимой - даже временно и даже для того, чтобы послужить интересам триподов. В конце концов они неохотно решили, что Грац с самого начала был прав и что придется подождать до утра, когда привезут новые шапки. Было решено, что вместе с Энди оденут шапку на меня и на Руди. Нам дали матрацы и одеяла. Появилась фрау Грац и стала суетиться вокруг Руди, но мысль о том, что его запрут, ее нисколько не беспокоила. Я подумал, каково это быть швейцаркой и женой полицейского. Когда она вышла, я принялся бродить по комнате, отыскивая возможность убежать. Энди сказал: - Я проверял. Выхода нет. - Ты не мог добраться до окна, - сказал я, - но если я встану тебе на спину, то смогу. Руди покачал головой. - Ничего не выйдет. Все окна дома имеют электрическую... как это по-вашему... тревогу? - Сигнализация, - сказал Энди. - Похоже, мы ничего не добьемся. Ты говоришь, что шапки на нас оденут в церкви? - Да. Это Zeremоnie. Большое шоу. - Может, тогда удастся сбежать. Тем временем лучше поспать. Я здесь первый, поэтому занимаю раскладушку. Энди лег и, насколько я мог судить, сразу уснул. Я лежал на своем матраце, размышляя. Я не знал, есть ли у Энди какой-нибудь план, когда он говорит о бегстве. Я не видел никаких шансов: ведь против нас вся деревня. Почтовый фургон из Интерлейкена должен был прибыть в девять, и сразу вслед за этим на нас должны были одеть шапки. Фрау Грац приготовила сытный завтрак, и хотя я подумал, что не в состоянии буду есть, запах яичницы с ветчиной убедил меня в обратном. Фрау Грац было очень довольна, что Руди наденет шапку перед самым своим днем рождения, и говорила нам, как хорошо ему после этого будет. Ее сестра Хедвиг, страдавшая от депрессии, выздоровела, как только надела шапку; да и ее собственный ревматизм чувствуется гораздо меньше. Постучали в дверь, и она пошла открывать. На кухонной стене часы с маятником, темного дерева, раскрашенного цветами, показывали 8:30. В комнате с нами были Грац и еще один мужчина. Я сознавал, что у нас нет никаких шансов. И вдруг узнал голос говорившего с фрау Грац. Я быстро встал, когда она вошла. За ней шел папа. На нем была одна из шапок, которые мы использовали при угоне. Он строго взглянул на меня и сказал Грацу: - Мне жаль, что мой сын плохо себя вел. Я возьму его домой и накажу. Герр Грац поудобнее устроился в кресле. - Не нужно. Сегодня на него оденут шапку. После этого он не будет поступать нехорошо. - Он должен быть наказан. Это мое право как его отца. - Отец имеет право, это верно, - сказал Грац после паузы. - Можете наказать его, если хотите. Папа взглянул на Энди. - Этот тоже мой. Я накажу и его. - Разрешается, - Грац кивнул. - Значит, я забираю их обоих. Грац поднял руку. - Нет. Побейте их здесь. Во дворе. У меня есть ремень. Хотите? Я не удивился, что план папы не сработал: подобно моей уловке с книгами, слишком было наивно. Но я был уверен, что у папы есть кое-что еще. Я сидел почти самодовольно, ожидая, что вот он выложит неопровержимый довод, и глупый швейцарский полицейский отступит. Но когда он наконец заговорил, я почувствовал отчаяние. - Хорошо. Но я принесу собственный ремень. Он повернулся, не глядя на меня. Я не мог поверить, что он оставляет нас. Я крикнул ему вслед: - На нас сегодня оденут шапки... скоро... Он вышел, не отвечая, и я услышал, как закрылась входная дверь. Вошла фрау Грац, предлагая нам булочки, вишневое варенье и кофе, а ее муж закурил отвратительно пахнущую трубку. Другой мужчина зевнул и принялся ковырять в зубах. Я не мог смотреть на Энди. Если бы папа вообще не приходил, было бы не так плохо. Я сам влез в это дело и должен расплачиваться. Но он пришел, с этим смехотворным объяснением, что хочет наказать нас, и сразу сдался, оставил нас, когда Грац раскусил его. Он вернулся в гостиницу к Ильзе и Анжеле. Их он защитит. Я почувствовал себя так же, как в тот раз, когда он пообещал поиграть со мной в футбол и забыл, а я пинал его. Только еще хуже: на этот раз я его ненавидел. Я дошел до того, что подумал, как бы отплатить ему - на этот раз не пинками. Мне нужно только рассказать Грацу о фальшивых шапках. Триподы заберут его, и Ильзу, и Анжелу - всех. Я уже начал: - Герр Грац... Он поднял голову. - Что, мальчик? Я покачал головой, чувствуя отвращение к себе. - Ничего. Прошло, казалось, очень много времени, когда опять зазвонил дверной звонок. На самом деле - всего несколько минут. Фрау Грац пошла открывать, раздраженно ворча. Услышав голос папы и даже увидев его в кухне, я не мог сказать ни слова. Я не хотел снова надеяться. Я даже не смотрел на него, пока Грац удивленно не вскрикнул и со стуком уронил свою трубку на стол. Фрау Грац в ужасе стояла у двери в кухню. Здесь был и Йон; и папа держал дробовик Йона. Как полагается хорошей швейцарской хозяйке, фрау Грац держала в шкафу у раковины пачку чистых полотенец, и они как раз подошли в качестве кляпов. Она думала, что это ограбление, - ей казалось бессмылицей, кто-то хочет с помощью силы избежать шапки, - и начала бормотать о том, где хранятся семейные ценности. Я заткнул ей рот, избегая ее укоризненного взгляда. Папа и Йон управлялись с мужчинами, потом папа приблизился к Руди. - Нет, - сказал я. - Он помогал нам. Он тоже не хочет надевать шапку. - Мы не можем рисковать. Если поднимут тревогу... - Руди, - сказал я, - скажи ему, что ты хочешь идти с нами. - Да, - он кивнул. - Пожалуйста. Я ненавижу шапку. - Слишком рискованно. Я не хотел спорить. Я и так чувствовал себя виноватым за то, что подумал, когда он пошел за Йоном. Но это решение я не мог принять, как и в тот раз с Энди. Я ровно сказал: - Придется взять его с собой. Папа посмотрел на меня. Пожал плечами и слегка улыбнулся. - Хорошо. Присматривай за ним. Когда мы выходили из дома, прохожий обменялся приветствиями с Йоном. Я подумал, долго ли еще до того, как поднимут тревогу. Менее получаса - это точно: если Грац не встретит почтовый фургон, его начнут разыскивать. Мы втиснулись в "Судзуки", и папа повел, резко добавляя скорость. Ильза уже была снаружи дома, она боролась с тяжестью большого рюкзака, а Марта вышла с другим. Лицо Ильзы было покрыто пятнами, как будто она плакала. Марта сказала: - Ты их освободил. Она старалась, чтобы это звучало обычно, но голос ее дрожал. Она всегда покровительственно относилась к папе, но он был ее сыном, как я - его. Рукавом платья она обтерла лицо. - Мы готовы. Я вспомнил одну из причин, почему нужно было ждать, и спросил: - А как Швейцдед? Папа взял у Ильзы рюкзак и надел на себя. Через плечо он сказал: - Он умер сегодня ночью. Я взглянул вниз, в долину. Люди по-прежнему умирают: триподы и шапки не изменили этого. А другие продолжают жить. Мне видна была часть дороги, поднимавшейся от Интерлейкена. По ней двигалась желтая точка: приближалась почтовая машина. Первая часть пути пролегала вверх в горы по неровной тропе, которая постепенно исчезла. Идти было нелегко, местами очень трудно. Марта и Ильза переносили это свободно, но Швейцба скоро начала задыхаться, и мы вынуждены были идти медленно. Скоро гостиницу не стало видно, и единственное, что окружало нас, были крутые горные склоны и зловещее серое неба за ними. Ветер северо-восточный, холодный и резкий. Йон сказал, что, вероятно, ночью выпадет снег. На участке ровной земли мы остановились. Теперь снова стала видна наша гостиница, и Йон указал вниз. Кроме "Судзуки", у дома стояли три машины. Папа посмотрел в бинокль, который принадлежал Швейцдеду. Когда он дал мне бинокль, я почувствовал, какой он тяжелый. Держать его нелегко, но он давал прекрасное увеличение. Я узнал Граца. С ним было семь или восемь мужчин. Из трубы гостиницы понимался дым, как круглый год - даже летом большой камин, который топили поленьями, использовался для приготовления пищи. Но дым был гуще обычного и выходил не только из трубы, но и из окна спальни. Огонь недолго разгорался в деревянном здании, и через несколько секунд оно все запылало. Я слышал, как застонала Швейцба, когда сквозь черноту дыма пробилось пламя. Обнимая мать, Ильза спросила папу: - Но почему? Уничтожить такой дом только за то... что мы отказались одевать шапки? - Не знаю, - ответил папа. - Чтобы не дать нам вернуться, может быть. Устрашить других, кто будет сопротивляться триподам. В одном мы можем быть уверены: ни жалости, ни милосердия больше не существует. Они верят во все, что им говорят триподы, а мы для триподов - помеха. Как крысы. Энди сказал: - Я читал как-то, что, стараясь уничтожить крыс, люди на самом деле усилили их интеллект. - Да, я тоже читал об этом, - согласился папа. - Крысы тысячелетия живут рядом с людьми. Каждая убитая нами крыса улучшает поголовье, потому что остаются и дают потомство самые умные. Может, нам кое-чему придется у них поучиться. Ильза сказала: - Они должны были найти его тело. - Она говорила о Швейцдеде. - Но не вынесли, чтобы похоронить. - Да, - Ильза по-прежнему поддерживала мать, и папа обнял их обеих. - Не ведь это не имеет значения. Это был его дом шестьдесят лет. Лучшего погребального костра не может быть. Мы пошли дальше. Крутой утомительный подъем сменился еще более изматывающим спуском. Местность была дикая и неровная; ни следа пребывания человека, ничего, с ним связанного. Мы видели стадо шамуа, местной разновидности горного оленя; животные перепрыгивали с утеса на утес; орел парил над самыми вершинами утесов. Швейцба часто нуждалась в отдыхе. Папа и Йон, а потом мы с Энди по очереди поддерживали ее. Она извинялась за то, что причиняет нам хлопоты, и просила оставить ее. Папа сказал: - Только не торопитесь, мама. У нас достаточно времени. И никто вас не оставит. Мы не можем вас потерять. Никого вообще нельзя терять. Нас слишком мало. Наконец мы достигли более пологого склона и увидели железнодорожную станцию Кляйне Шайдег - последнюю остановку поездочка перед входом в туннель. Как и предсказывал Йон, она была покинута - туризм остался в прошлом вместе с парламентом и телевидением, с университетами и церковью, с человеческим беспорядком и человеческой свободой. Станционный магазин, торговавший шоколадом, картами и глупыми сувенирами, был закрыт, а последний поезд стоял на пути, безлюдный и покрытый снегом. На этой высоте снег не тает, а рядом с входом в туннель лежит язык ледника. День уже шел к концу, небо темнело, меланхолично серое; весь ландшафт казался пустынным и жалким. На протяжении последних сотен метров пути до туннеля пошел снег, большими безжалостными хлопьями. Я чувствовал холод, отчаяние и безнадежность. 10 Я нашел блокнот, в котором пишу это, в отеле. Такие блокноты использовал управляющий ресторана, отчасти они заполнены: 20 kg Blumenkohl, 1 Kiste Kaffe, 45 kg Kartoffeln - цветная капуста, кофе и картошка... такие записи. Это произошло спустя неделю после нашего прихода сюда. Я считал путешествие в поезде по туннелю скучным, но насколько скучнее идти пешком. Прошло не менее пяти часов, прежде чем фонарик папы осветил название платформы: Юнгерфрауйоч. Еще несколько минут - и мы вышли в ослепительное сияние среди снега и льда, в туманную даль уходила неподвижная ледяная река, окруженная высокими белыми пиками. Все пусто и безжизненно, ни птиц, ни даже насекомых. И ни людей - кроме нас - и ни триподов. Мы стояли на холодной крыше мира, правители всего, что могли видеть. Целью нашего путешествия через туннель было проверить, не осталась ли тут провизия, и нам повезло. Отель всегда держал большие запасы, очевидно, на тот случай, если зимой железнодорожная линия не будет действовать. Полки, забитые консервами, ящики с мукой и сахаром, бобами, сушеными фруктами, рисом. Были даже мощные холодильники, содержимое которых не растаяло, когда прекратилась подача электроэнергии: на этой высоте температура всегда ниже нуля. Важной находкой оказались фонарики и батарейки. Мы из гостиницы прихватили только два фонаря, и приходилось их включать редко, чтобы беречь батарейки, а тут их было множество, в герметически запечатанных пакетах, и хватит их на годы. В тупике станции стоял дизельный вагон с заряженными батареями, папа проверил его управление, и мы нагрузили его для обратного путешествия. Пока он и Йон делали последние проверки, я показал Энди то, что видел здесь в предыдущее посещение, включая пещеру, полную ледяных статуй. Он был очарован машиной в натуральную величину и сказал, что ее вырезали не менее семидесяти лет назад, потому что это модель раннего "Форда". Я подумал о том, как изменилось за эти семьдесят лет многое - машины, самолеты. Как будто человечество - спортсмен, летящий на волне изобретений. И какие чудеса ждали нас впереди? Но теперь из-за триподов все это кончилось. За зиму мы постепенно приспособились к новой жизни. Хотя ближайший дом находился в десяти милях от нас и далеко внизу, а от входа в туннель открывался хороший вид на окрестности, мы старались не оставлять следов и не делали троп, когда приходили и уходили. Йон научил нас этому и тщательно за этим следил. Он также учил нас пользоваться лыжами, которые мы взяли в лыжной школе отеля. Хотя я с нетерпением ждал лыжных уроков, оказалось, что пользоваться ими не так легко - я много раз падал и провел десять дней неподвижно с растянутой мышцей ноги. Энди научился быстрее, а Руди, конечно, был опытный лыжник. Я с восхищением и раздражением смотрел, как он скатывается по склону ниже туннеля. Но постепенно и у меня стало получаться, а потом я решил, что более восхитительного занятия никогда не знал. Вначале мы выходили только для отвлечения - постоянное пребывание в туннеле действовало угнетающе, но с приходом весны наши походы преследовали определенную цель. Нас всегда окружал снег, поэтому вода не была проблемой, но папа решил, что нужно беречь запасы пищи. - Но ведь в отеле хватит на годы, - сказал я. - На сколько лет? - спросила Марта. При свете лампы я увидел, какое у нее изможденное лицо, и впервые полностью осознал, что для нее это не временное убежище - она надеется кончить здесь свои дни. Швейцба умерла перед весной - не от какой-то определенной болезни, может, от отсутствия Швейцдеда. Мы завернули ее тело в одеяло и поместили в щель ледника, покрыв снегом. Могилу мы не могли обозначить, но тело ее будет лежать здесь вечно, не изменяющееся в вечном холоде. Другой конец, чем у Швейцдеда, чье тело превратилось в пепел в огне, уничтожившем дом, в котором они жили вместе; но для тел какая разница? Они оба умерли свободными. И вот мы начали экспедиции за продовольствием. Целью нашей были изолированные дома, и мы уходили далеко, прежде чем выбирали цель. В некоторых случаях нам удавалось очистить погреб или унести кур и яйца, пока в доме спали; но иногда владельцы просыпались, и их приходилось усмирять видом ружья Йона. К счастью, использовать его ни разу не пришлось. Конечно, это воровство - у нас не было денег, чтобы оставить, если бы мы захотели, но люди, у которых мы крали, все были в шапках, и мы находились в состоянии войны с ними, как и с их хозяевами. В третьей экспедиции мы обнаружили девушку без шапки и взяли ее с собой. Вначале она колебалась, но потом согласилась идти с нами. Ее зовут Ханна. Она несколькими месяцами моложе меня, и волосы у нее рыжие, но начинают темнеть. Глаза уже потемнели, они темно-карие. Говорит она по-английски с немецким акцентом, но меня это не раздражает, как раздражал когда-то акцент Ильзы. Я обнаружил, что и с Ильзой отношения стали гораздо лучше. Трудно даже вспомнить, как она сводила меня с ума в Англии. (Я хотел написать "дома", но вспомнил, что теперь наш единственный дом здесь, и вряд ли будет другой). Она стала готовить, и хотя готовит не так хорошо, как Швейцба, но с каждым разом все лучше. И, конечно, Швейцба готовила не из ограниченных ресурсов и не на примитивной нефтяной печи в туннеле. В одной из экспедиций мы нашли одиноко живущего человека, и папа решил попробовать снять его шапку. Нам пришлось связать его, и он жалобно кричал. Но когда мы уходили, он последовал за нами, и папа позволил ему присоединиться к нам. Его зовут Карл, и ему около двадцати пяти лет. Хотя физически он силен, но может делать только простые вещи и под наблюдением. Иногда он плачет без всякой очевидной причины. Мы не знаем, всегда ли он был умственно отсталым, или это произошло, потому что мы сняли шапку. Но мы решили больше этого не делать. Да и не смогли бы, даже если бы захотели. Поздним летом в долину пришел трипод и остановился возле деревни Караман. С наблюдательного пункта мы следили за происходящим. Целый день процессия людей в шапках двигалась к триподу. Щупальце поднимало их одного за другим в капсулу и через несколько минут опускало на землю. В бинокль мы видели, что вместо черных шлемов на их головах теперь блестело серебро. Энди догадался, что триподы заменяют временные шапки постоянными. Он оказался прав: в следующей экспедиции мы нашли мужчину и женщину, обоих с серебряными шлемами. Ужасно было то, что серебряная часть оказалась сеткой, вживленной в тело. Отныне шапка оставалась на всю жизнь; по-видимому, со временем она останется и на черепе. Именно тогда папа сознательно выработал политику набора молодых людей, на которых в этот год должны одеть шапки. Мы никого не заставляли силой, хотя в таких обстоятельствах это было бы оправдано; для собственной безопасности мы не могли принимать колеблющихся. Пока из пяти, кому мы это предложили, согласился только один - мальчик, по имени Ханс. Очевидно, нелегко оставить родителей, удобный дом и присоединиться к банде грабителей, но все же нас угнетает, что так мало соглашаются. Мне кажется, что мальчики рискуют охотнее, чем девочки. Двое из отказавшихся были мальчики, и оба колебались, в то время как девочки отказывались наотрез. Я сказал нечто в этом роде Анжеле и тут же получил. Она не менее любого мальчишки готова на риск, и нечестно, что папа отказывается брать ее с собой в экспедиции. И как насчет Ханны, которая первой присоединилась к нам? И вообще, сказала Анжела, счет мальчиков и девочек, присоединившихся к нам, равный. - Ханна - совсем другое дело, - сказал я. - Неужели? - презрительно спросила Анжела. - Потому что она тебе нравится? Но от этого она говорит не лучше. - Чтобы закончить разговор, я отошел в свой угол туннеля, думая, что временами Анжела становится невыносимой. Конечно, она растет, у нее был восьмой день рождения перед самым нашим отъездом из Англии, а девятый уже скоро. Я должен был согласиться, что она умна - если быть честным, немного умнее, чем я в ее возрасте. И хотя временами ее дерзости доводили меня до бешенства, остынув, я сознавал, что в целом с ней сейчас все же легче. Я решил отправиться в отель и найти подарок к ее дню рождения - я вспомнил, что в одной из комнат видел зеркало, оно должно ей понравиться. Осенью снова пошел снег, и кончились дни лежания на солнце, которое на этих высотах светит так яростно. Снова мы встали на лыжи и устремились по нетронутым склонам. Однажды, над Караманом, мы видели, как внизу проходит трипод. На этот раз он не остановился у деревни, а пошел дальше и исчез среди холмов на востоке. Через неделю мы опять увидели его, и папа взглянул на часы. - То же время, с точностью до минуты. Обычный патруль? Все последующие недели мы изучали трипода. Это на самом деле был патрульный обход, и совершался он с монотонной регулярностью. Каждый четвертый день трипод проходил в пределах нашей видимости незадолго до одиннадцати утра, и путь его никогда не изменялся. Когда мы увидели его в пятый раз, папа сказал: - Интересно, какая у него цель. Вероятно, просто общий надзор. Он вытер слезы перчаткой: дул резкий северо-восточный ветер, и глаза его слезились. Энди сказал: - На своем пути он может вызвать лавину. Об этом недавно нас предупреждал Йон. Горные склоны покрылись снегом, и неосторожное движение может вызвать катастрофу. Йон молодым человеком пережил лавину - его откопали через несколько дней, он находился в хижине. Он нам описывал этот ужас: тысячи тонн снега и камней несутся вниз со скоростью экспресса и с шумом десяти поездов. - Жаль, что не вызвал, - сказал папа. Мне кое-что пришло в голову. - Я вот думаю... Папа опять вытер слезы. - О чем? - Мы знаем, что он проходит в определенное время, каждый четвертый день. - Я взглянул на склоны непосредственно под нами, покрытые толстым слоем свежевыпавшего снега. - Что случится, если кто-нибудь выстрелит из ружья, как раз когда внизу проходит трипод? Йона с нами в это утро не было: он страдал ревматизмом и иногда целыми днями не мог пошевелиться. Выслушав папу, он закрыл глаза. - Это возможно. Но трудно сказать, когда лавина... готова. И трудно предсказать ее путь. - Но стоит попытаться? Йон помолчал, прежде чем ответить. - Мы стараемся, чтобы нас никто не заметил, не оставляем следов. Но если мы попытаемся и не получится, возможно, придут нас искать. Это стоило обдумать. Сами триподы, неуклюжие и на ровной местности, не могут вторгнуться в наши горы, но в их распоряжении буквально бесчисленное количество среброголовых рабов. Если мы выдадим себя, триподы используют рабов, чтобы выследить нас. И хоть мы какое-то время сможем защищать вход в туннель, как только нас обнаружат, судьба наша будет решена. Целыми днями мы обсуждали этот вопрос. Марта и Ильза яростно возражали. Йон тоже, но спокойнее. Большинство молодых были за, с разной степенью энтузиазма. Анжела потребовала, чтобы ей разрешили быть в отряде, который осуществит нападение. Что касается меня, то я считал, что предупреждение Йона имеет смысл: я представлял себе, каково быть обнаруженными и осажденными в туннеле. Наша нынешняя жизнь не так плоха, и она улучшается. Весной мы снова начнем набор добровольцев. Разумно не делать рискованных шагов, которые могут нас уничтожить. Но быть разумным недостаточно. Слишком велика ненависть, которую мы ощущали к триподам за все, что они с нами сделали. Не мог я и перенести мысль о том, что мы всегда будем тут прятаться, как кроты, а враг высокомерно шествует по долине. Я хотел напасть на него! На следующее утро папа созвал нас в ту часть туннеля, которая служила местом собраний. Масляная лампа висела на крюке, вбитом Йоном, а печь давала тепло. Папа принес радиоприемник, найденный в отеле, мощный, на батарейках, с шестью диапазонами. Вначале удавалось поймать голоса, но такие слабые, что даже язык трудно было разобрать. Один за другим голоса смолкли. Уже несколько месяцев никто из нас не слушал радио. Папа сказал: - Прошлым вечером я обыскал все волны. Ничего, кроме жужжания триподов. Он имел в виду звуки, которые, как мы считали, исходят от триподов, - осциллирующий шум, не имевший, казалось, никакого смысла. - Это не значит, что нигде не осталось свободных людей. Могут существовать группы без передатчиков, или они боятся их использовать, чтобы их не обнаружили. Но мы должны действовать так, будто, кроме нас, никого нет - теперь и на все предвидимое будущее. Действовать, как последняя надежда человечества. Он остановился и вытер лоб; я видел, что он вспотел, но не от жары. Я взглянул на лица Марты, Ильзы, Йона. Йон один, казалось, не изменился, но он всегда выглядел очень старым. Остальные проявляли явные признаки усталости и напряжения. Я понял, что людям моего возраста легче приспособиться к трудностям и отсутствию комфорта, чем старшим. - Это означает, - продолжал папа, - что все, что мы делаем, является решающим. Нашей первой целью было самосохранение, но этого недостаточно. Добиваясь только этого, мы привыкнем к сверхосторожности, постепенно будем слабеть, и это со временем уничтожит нас так же полно, как триподы уничтожили наши города. Поэтому наша вторая цель - бороться с триподами, без особой надежды на ближайшее будущее, но как средство оставаться живыми. Вот почему мы набираем добровольцев, вот почему мы приняли Ханну и Ханса и, Бог даст, найдем и других. - Он снова вытер лицо. - И вот почему я считаю, что мы должны напасть на этого трипода, даже если это означает для нас риск. Мой личный инстинкт говорит мне - не нужно, лучше осторожность. Марта, Ильза и Йон тоже так считают. Но мы стары и слишком осторожны. Молодые за нападение, и молодые правы. Ильза сказала: - Нет! Мартин, послушай... Папа строго посмотрел на нее. - Я предводитель этой группы. Я никогда не видел себя в роли лидера, но так получилось; в подобной ситуации кто-то должен им стать. А лидер должен распоряжаться и сохранять согласие с остальными. Я надеюсь на ваше согласие, но если вы не согласны с моими предложениями, значит вам нужен другой предводитель. Наступило молчание. Все знали, что никто не может занять его место. Со временем, когда он состарится, кто-то займет, но до этого еще далеко. Может быть, Энди, подумал я, глядя на него через пещеру. Я взглянул на Ханну, свет лампы отражался в ее волосах. Или я. Многое изменилось, не только мир вне нас, но и сами мы, и в такое тоже можно поверить. - Послезавтра, - сказал папа. - В этот день снова должен пройти трипод. Отряд состоял из папы, Энди и меня. Йон дал нам последние наставления: наша цель - вызвать лавину ниже нас, но над нами склоны, тоже покрытые снегом. Волна может вызвать лавину и над нами, и эта лавина похоронит нас. Выступая, папа предупредил, что если мы не вернемся, остальные выполняют распоряжения Марты. Он поцеловал Ильзу, держа ее долгое время. Она подошла ко мне и сказала: - Будь осторожен, Лаври. Она смотрела на меня, а на щеках у нее были слезы. Она хотела придвинуться ко мне, но я сам это сделал и поцеловал ее. - Постараюсь. Мы заняли позицию ранним утром, солнце отражалось в снегу и в озере далеко внизу. Началось ожидание; мы ждали час, но казалось - гораздо дольше. В одном месте, на склоне к западу от нас, груда снега шевельнулась: похоже, что вот-вот начнется естественная лавина, но постепенно снег успокоился, и все снова стихло. Папа в сотый раз взглянул на часы. В этот момент, следуя той же дорогой, из-за той же скалы, что и в прошлый раз, показался трипод: в трехстах-четырехстах метров под нами и на двойном таком расстоянии к западу. Теперь нужно было правильно рассчитать время выстрела из дробовика Йона. Встав, папа направил ружье на снежный склон. Трипод приближался неуклюжей ковыляющей походкой - металлический паук, потерявший все ноги, кроме трех. Сверху он казался маленьким и не опасным. Как обманчиво это впечатление! Мы смотрели на долину, за которой простиралась обширная земля белых гор, но за ней когда-то были большие города. И сама возможность того, что этот металлический паук ползет без всяких преград по отдаленной альпийской долине, была мерилом нашего унижения. Я вспомнил, как Дикий Билл рассуждал о Близких Контактах Абсурдного Рода. Никто не воспринимал серьезно существа, скрывающиеся в треножниках, пока не стало слишком поздно. Нет, не слишком. Я не приму этого. Пока хоть горстка людей остается свободной, надежда не умирает. Папа прав: мы должны рисковать, чтобы бороться с ними, потому что без борьбы все будет потеряно. Я видел, как сгибается палец, нажимающий на курок. Слишком рано! Трипод еще в ста метрах от того места, где пройдет лавина. Я хотел крикнуть, удержать папу... Раздался выстрел, гром раскатился в неподвижном холодном воздухе. ...И ничего не случилось. Снег оставался ровным, неподвижным. Под нами трипод продолжал свое движение. Папа выстрелил из второго ствола, снова раскатился гром. Я слышал шепот Энди: - Давай! Ради Бога, давай!.. И вот медленно, очень медленно снежная поверхность подернулась рябью, снег неторопливо заскользил вниз. Он постепенно набирал скорость, вначале двигался не быстрее ребенка. Тут я почувствовал, что папа не слишком рано выстрелил, а наоборот, слишком поздно. Трипод продолжал идти, ни его шаг, ни направление движения не изменились. Он пройдет к тому времени, как накатится лавина. Я почувствовал, что от гнева и отчаяния готов заплакать. - Давай! Давай! Это папа. Я услышал свой голос, кричащий: - Давай! Как будто я призывал горы, родившую нас планету на помощь. Все трое мы теперь кричали, прося помощи у пустого неба. А лавина набирала скорость, расширялась, вспенивалась, полетели в воздух огромные камни, как кусочки гравия. Как будто вся поверхность горы пришла в движение. Звук, как Йон и рассказывал, был титаническим, будто тысячи гигантов закричали в гневе. Все быстрее и быстрее двигалась лавина, потом вдруг прыгнула и устремилась вниз, как зверь... и сомкнулась над триподом, похоронив его. Когда лавина наконец остановилась, под нами лежала ровная поверхность снега. В начале лета я сидел у выхода из туннеля с Энди и Руди. Мы были сплоченной группой - приходилось быть при нашем образе жизни, - но с ними мне было лучше, чем с Хансом и Дитером, мальчиком, которого мы взяли перед Рождеством. Еще больше мне нравилась Ханна, но это уже другая история; тут дело не просто в сидении и ленивых разговорах. Мы говорили о триподах и о лавине. Много недель мы ждали мести или хоть какого-нибудь ответа. Ничего не было. Мы поддерживали постоянную охрану, но ничего не происходило; и новый трипод не появился. Потом, когда снег начал таять, патруль - к несчастью, меня в нем не было, - наблюдал странную картину. Два трипода вползли в долину и приблизились к месту, где из-под снега начала показываться полусфера. Они несколько минут рылись в ней своими щупальцами, затем удалились в том же направлении, откуда пришли. Когда они исчезли, обломки трипода взметнулись вверх в языке пламени. Я говорил, что эти двое явились в ответ на какой-то радиобуй. Энди покачал головой и ответил: - Не имеет смысла. Зачем ждать столько времени? Они с самого начала знали, что что-то случилось, когда он не вернулся на базу. - Знать, что что-то случилось, совсем не то, что знать, где это случилось Передатчик, должно быть, был блокирован снегом. А потом, когда снег растаял... - Им нужно было только послать по тому же маршруту другого трипода и посмотреть. Они этого не сделали. - Откуда мы знаем? Мы ведь не все время следим. Энди помолчал, и когда я уже думал, что выиграл спор, сказал: - Потому что второй трипод оставил бы следы в снегу. Я думал, это очевидно. Пока я пытался придумать ответ, Руди сказал: - Я думаю, они с самого начала знали. - Почему? - коротко спросил я. - Потому что они не осматривали обломки. Только взорвали их. - А почему они столько ждали? - Вмешался Энди. - Почему не сделали этого сразу? Руди пожал плечами. - Не знаю. Я знаю только, что мы в сущности очень мало о них знаем. Главное, что они не послали другого трипода в эту долину. Немного, но все равно лучше. Его спокойствие успокоило меня. Он сказал правду. Мы смогли уничтожить трипода, и в этом маленьком уголке земли другой не пришел ему на смену. Я вспомнил рассуждения о том, что они из болотного мира. Может, горы им незнакомы, может, они решили в будущем держаться от них подальше. Маленькая победа, но кое-что для начала. Несколько минут мы молчали. Солнце ярко горело над головой. Вокруг нас пробивалась зеленая трава, показались цветы десятка расцветок, а вверху, на фоне голубого неба, медленно плясала пара бабочек. Ленивый день - подходящий день для игры в теннис, велосипедной прогулки, может, для рыбной ловли... а потом дома душ, чай, телевизор. Энди сказал: - Мне понравилась мысль Мартина о длительных походах. Они все звали папу Мартином, и не от недостатка уважения. Все внимательно слушали, когда он говорил. Но он больше других разговаривал теперь со мной, и я называл его папой. Руди сказал: - Да. Наберем больше добровольцев, если пойдем дальше. Но как много нам еще предстояло сделать! Конца не будет ни при нашей жизни, ни даже через столетия. Но мы по крайней мере начали. Я думал о тех, кто придет за нами, - может, когда-нибудь трое похожих на нас будут лежать на этом самом месте на солнце, смотреть на бабочек, но они увидят свободное человечество. Наша работа - моя работа - заложить прочный фундамент, чтобы это могло произойти.