. - Да, - подтвердил он. - Но в ближайшее время, возможно... - Ничего не произойдет, - сказал Уоллес. - Мы только попросим вас, мистер Чейз, передать вам все, что скажет Судья, если он все-таки позвонит, хотя это маловероятно. - Он улыбнулся Чейзу. Эта улыбка объяснила Чейзу все. - Когда Таппингер посылал меня за продуктами, он позвонил вам, да? - Не дожидаясь ответа, он продолжал: - И рассказал о звонке секретарши доктора Ковела - от слова "сеанс" его, вероятно, осенило. Вы, похоже, поговорили с добрым доктором. Таппингер кончил упаковывать оборудование и встал. Он поднял свой чемодан и быстро оглядел комнату - не забыл ли чего. - Судья существует, - настойчиво сказал Уоллесу Чейз. - Я не сомневаюсь, - ответил Уоллес. - Поэтому и прошу сообщить о его возможных звонках. - Он говорил таким притворно серьезным тоном, каким взрослые говорят с подростком, делая вид, будто они на равных. - Он существует, дурак вы набитый! Уоллес покраснел от самой шеи. Когда он заговорил, в голосе его чувствовалось напряжение и фальшь: - Мистер Чейз, вы спасли девушку и заслуживаете за это всяческих похвал. Но факт остается фактом: за последние сутки никто вам не позвонил. Еще один факт: если бы этот человек, Судья, существовал на самом деле, вы непременно сообщили бы нам об этом после первого же звонка. Это естественная реакция - особенно для молодого человека с таким обостренным чувством долга, как у вас. И если взглянуть на эти факты в свете вашей истории болезни и объяснений доктора Ковела, то становится ясно, что дежурство у вас одного из наших лучших сотрудников в данный момент совершенно неуместно. У Таппингера хватает других обязанностей. Чейз понимал, сколь безоговорочно стечение обстоятельств подтверждает правоту доктора Ковела. Кроме того, он видел, что и его собственное поведение с Таппингером - нескрываемое пристрастие к виски, неумение поддерживать разговор, чрезмерное желание избежать рекламы, которое со стороны могло показаться протестом человека, жаждущего как раз обратного, - обернулось против него. Сжав кулаки, он тихо сказал: - Убирайтесь. - Спокойно, сынок, - произнес Уоллес. - Убирайтесь немедленно! Уоллес оглядел комнату и остановил взгляд на бутылке виски: - Таппингер сказал, что у вас дома нет никакой еды, зато в буфете стоят пять бутылок виски. - Он не смотрел на Чейза, похоже, смущенный и оттого, что Таппингер явно шнырял по комнате, и от собственного неумения сочувствовать другому человеку. - Вы выглядите фунтов на тридцать худее нормы, сынок. - Убирайтесь, - упрямо повторил Чейз. Ему не хотелось кричать, привлекая внимание миссис Филдинг, но он не представлял, как еще заставить Уоллеса слушать его. Уоллес тем временем переминался у дверей в поисках способа более достойно обставить свой уход; казалось, он вот-вот начнет жаловаться Чейзу, что, мол, в полицейском управлении позарез не хватает толковых людей. Однако он избежал этого штампа и сказал: - Что бы ни случилось с вами там, во Вьетнаме, вы не должны заглушать память об этом с помощью виски. Не пейте столько. - И прежде чем Чейз, разъяренный этим доморощенным психоанализом, снова велел ему убираться, Уоллес вышел; Таппингер последовал за ним. Чейз захлопнул за ними дверь, подошел к буфету и налил себе виски. Он снова был один. Но он к этому привык. Глава 5 Во вторник, в семь тридцать вечера, счастливо избежав встречи с миссис Филдинг, Чейз вышел из дому, сел в "мустанг" и поехал по направлению к Канакауэй-Ридж-роуд, вроде бы куда глаза глядят, но в глубине души точно знал, куда он направляется. По Эшсайду и примыкающим к нему районам он ехал на дозволенной скорости, но на горной дороге выжал акселератор до предела, закладывая на поворотах крутые виражи; белые столбики ограждения мелькали мимо так быстро и так близко к машине с правой стороны, что сливались в сплошную белую стену, а провода, натянутые между ними, казались черными линиями, нанесенными на призрачных досках. На вершине горного шоссе он припарковался на том самом месте, где стоял в понедельник вечером, выключил двигатель и откинулся на спинку сиденья, прислушиваясь к слабому шуму ветра. Он сразу понял: напрасно остановился, не нужно было этого делать. Быстрая езда прогоняла мучительные раздумья о том, как быть дальше, дарила забвение. Теперь же он чувствовал растерянность и отчаяние. Чейз открыл дверцу и вышел из машины, понятия не имея, что собирается здесь выяснять. До наступления темноты оставался час - вполне достаточно времени, чтобы как следует обыскать место, где стоял "шевроле". И пусть полицейские уже не раз прочесали все вокруг, и притом, куда тщательнее, чем в состоянии сделать Чейз. По крайней мере, выйдя из машины, он мог ходить, двигаться, а значит, избавиться от тягостных мыслей. Пройдясь вдоль аллеи, Чейз двинулся к кустам, возле которых в тот вечер разыгралась кровавая трагедия. Земля была утоптана, усыпана окурками, обертками от конфет и скомканными листками из репортерского блокнота. Он ногами разбрасывал мусор, осматривая смятую траву, - и чувствовал себя последним дураком, пытаясь найти улики среди этой свалки. С таким же успехом можно было попытаться подсчитать зевак, которые стекались на место убийства, - да нет, результаты, пожалуй, были бы даже более весомыми. Потом он подошел к ограде у обрыва и перевесился через нее, глядя на камни, заросли терновника и деревья внизу. Приподняв голову, он увидел весь город, лежащий в долине, над которым возвышался позеленевший от времени медный купол муниципалитета. Чейз все еще смотрел на этот изъеденный коррозией металлический купол, когда услышал характерный воющий звук и почувствовал, что перила под его рукой содрогнулись. Оглядевшись по сторонам и никого не увидев, он уже готов был забыть об этом, но тут звук и вибрация перил повторились. На этот раз, наклонившись над пропастью, он обнаружил причину: пулю, которая ударилась о железную трубу и отскочила рикошетом. С молниеносной быстротой, приобретенной в боях, он развернулся и отскочил прочь от ограды, от обрыва. Падая на землю, успел оглядеть окрестности и счел самым безопасным убежищем ближайшую декоративную живую изгородь. Чейз перекатился к ней и напоролся на шипы, расцарапав щеку и лоб. Затаившись, он лежал не двигаясь и ждал. Прошла минута, другая - ни звука, кроме шороха ветра. Чейз пополз на животе, направляясь теперь к дальнему концу живой изгороди, которая тянулась параллельно шоссе. Благополучно добравшись туда, он осторожно выбрался на открытое место, пристально всматриваясь в участок около шоссе в поисках хотя бы признаков человека, который стрелял в него. Парк казался безлюдным. Он начал было подниматься, но вдруг стремительно бросился на землю, движимый скорее инстинктом, чем хитростью. Там, где он только что был, траву скосила пуля, взметнув комья земли. Охотившийся на него человек стрелял из пистолета с глушителем. Чейз некоторое время раздумывал, насколько реально штатскому человеку обзавестись глушителем. Даже во Вьетнаме, где офицеры собирали трофейное оружие для продажи на черном рынке и посылали его домой на собственной адрес, чтобы продать после войны, глушители встречались достаточно редко. Большинство же солдат, носивших ручное оружие, предпочитало револьверы - у них выше точность боя и гораздо реже случаются осечки. Револьверные выстрелы невозможно было заглушить, да во Вьетнаме шум стрельбы никого и не беспокоил. Пистолет с глушителем у штатского ассоциировался у Чейза с какой-то противозаконной деятельностью, его не купишь в оружейном магазине. Он ни на минуту не задумывался, кто стрелял в него: он это знал с самого начала. Судья, кто же еще. Повернувшись, он пополз обратно вдоль извивающейся изгороди, к ее середине. Там быстро расстегнул рубашку, снял ее, разорвал на две половины и обмотал тканью руки.. Лежа на животе, он осторожно раздвинул колючие ветки и взглянул в образовавшийся просвет. Судью он увидел почти сразу. Человек скрючился около переднего бампера машины Чейза, опустившись на одно колено; пистолет он держал в вытянутой руке, ожидая, пока появится его жертва. До него было около двухсот футов, и в сумерках Чейз не мог как следует разглядеть его - просто темный силуэт со светлым пятном вместо лица. Чейз отпустил ветки и сорвал ткань с рук. Кое-где он уколол-таки кончики пальцев, но в общем и целом не пострадал от шипов. Справа, футах в четырех от него, в кустарник ударилась пуля, поломала ветки и, зашипев, скользнула по бетонному тротуару возле ограды. Вторая пуля пролетела на уровне головы Чейза, не более чем в двух футах от него, а потом еще одна - но уже совсем далеко. Судье явно не хватало выдержки профессионального убийцы, и, устав от ожидания, взбешенный, он принялся палить куда попало в надежде случайно угодить в цель. Чейз улыбнулся и стал медленно отползать назад к правому краю изгороди. Добравшись до него, он осторожно выглянул. Судья, облокотившись на машину и склонив голову, пытался перезарядить пистолет. И хотя ничего сложного в его задаче не было, он, нервничая, никак не мог справиться с магазином. Чейз вскочил на ноги и побежал. Он одолел лишь треть разделявшего их расстояния, когда Судья, заподозрив неладное, поднял голову, тотчас метнулся за машину и побежал со всех ног по шоссе. Все еще улыбаясь, Чейз пригнулся, стиснул зубы и прибавил ходу. Пусть он порядком истощен и год не тренировался, однако мышцы реагировали как дрессированные животные. Он нагонял Судью. Они миновали пик подъема, и дорога пошла под уклон, потом резко свернула, и Чейзу пришлось сбавить скорость, чтобы не потерять равновесия на вираже. Далеко впереди стоял красный "фольксваген", возле которого не было ни души. Ясное дело: это машина Судьи, потому что он кинулся к ней с возросшей скоростью. - Нет! - крикнул Чейз. Но голос его прозвучал слабо, как тихий свист сухого воздуха, выходящего из продырявленного бумажного пакета; даже сам Чейз на бегу едва услышал его. Судья подбежал к машине, распахнул дверцу, сел за руль и захлопнул ее за собой быстрым, плавным движением. Наверное, он оставил ключи в замке зажигания, а может быть, вообще не выключал двигателя, пока ходил, чтобы привести в исполнение свой "приговор". "Фольксваген", взвизгнув колесами, мгновенно выехал с обочины на асфальт, пыхнув густыми клубами белого дыма. По крайней мере, эту часть плана Судья отработал гораздо лучше, чем можно было ожидать от дилетанта. Чейзу не удалось рассмотреть номера машины, потому что он совершенно ошалел, услышав звук автомобильной сирены позади, совсем близко. Метнувшись к обочине, Чейз споткнулся, земля ушла из-под ног, и он покатился по усыпанному гравием косогору, обхватив себя руками, чтобы меньше ударяться о камни, пока резко не остановился, больно стукнувшись об ограду. Лишь один раз послышался визг тормозов, похожий на вскрик раненого человека. Огромный грузовик с черными буквами на оранжевых бортах промчался мимо со скоростью, недопустимой на крутом спуске Канакауэй-Ридж-роуд; кузов раскачивался, в нем из стороны в сторону болтался груз. Чейз успел пожелать, чтобы он догнал "фольксваген" и переехал его, не замедляя хода. Через мгновение грузовик скрылся из виду. Глава 6 На лбу у Чейза, над самым правым глазом, красовалась двухдюймовая царапина и еще порез поменьше на правой щеке - результат падения в колючую изгородь; обе раны уже подсохли, кровь запеклась. Кончики четырех пальцев тоже оказались исколотыми о колючки, но это его меньше всего беспокоило: на фоне остального - сущий пустяк. Ребра ныли от лихих кульбитов по усыпанному гравием косогору, хотя, кажется, ни одно не сломано; грудь, спина и руки - сплошь в синяках от ударов о крупные камни. Обе коленки ободраны до крови. Помимо всего прочего, он лишился рубашки, которую разорвал надвое, чтобы защитить руки от шипов, да и брюки годились лишь на помойку. Он сидел в "мустанге" у края аллеи влюбленных, оценивая нанесенный ему ущерб, и вовсе не чувствовал облегчения, которое, возможно, чувствовали бы другие, оттого, что отделался несколькими ссадинами, когда мог бы лишиться жизни. Его трясло от ярости, хотелось расколотить что-нибудь, врезать кому-нибудь как следует или в крайнем случае хотя бы завопить во весь голос от досады. Однако прошло несколько минут, и он задышал ровнее, острая боль во всем теле притупилась. Под влиянием здравого смысла поумерился его боевой запал. Он ничего не выиграет, если ринется очертя голову неизвестно куда, желая побыстрее отомстить. Не двигайся с места - подсказывал разум. Успокойся. Подумай как следует. На аллее влюбленных уже появилось несколько машин; они жались к изгородям, возле которых сгустились сумерки. Еще даже не появились звезды, и кромка заката алела на небе, но влюбленные были тут как тут. Чейз поразился их бесшабашной смелости - возвращаться на место убийства, когда сумасшедший, который зарезал Майкла Карнса, еще на свободе. Интересно, запрут ли они сегодня дверцы машин. Поскольку здесь, вполне возможно, дежурят полицейские патрули, на тот случай, если убийца вновь попытается на кого-нибудь напасть, им наверняка покажется подозрительным человек, одиноко сидящий в машине. Чейз завел мотор, развернулся и направился в город. Дорогой он пытался вновь и вновь вспомнить все, что видел, дабы не упустить ни одной мельчайшей подробности, способной стать ключом к разгадке личности Судьи. Итак, у Судьи есть пистолет с глушителем и красный "фольксваген". Он плохо стреляет, но, судя по тому, как ловко отъехал, хорошо водит машину. Судья нетерпелив, о чем говорит его пальба наугад. Вот и все. Что дальше? Идти в полицию? Но тут он вспомнил Уоллеса, его покровительственный тон и сразу отказался от этой затеи. Он уже пробовал искать помощи. Сначала у Ковела - и что же? Получил несколько бесполезных советов, вот и все. От полиции было еще меньше толку. Оставалось только одно: взяться за дело самому, открыть глаза, навострить уши и постараться выследить Судью прежде, чем Судья убьет его. Приняв решение, он уже и не представлял, что можно поступить по-другому. Миссис Филдинг, встретив его у дверей, удивленно отшатнулась, когда увидела, в каком он состоянии. Она приложила руку к губам и так жеманно ахнула, что создалось впечатление, будто она репетировала заранее. - Что с вами? - спросила она. - Я упал, - ответил Чейз. - Ничего страшного. - Но у вас кровь на лице, - сказала миссис Филдинг. Чейз с интересом заметил, что она прижала руку не к груди, а к губам - халат же у нее был, как всегда, расстегнут на три пуговицы. - Только посмотрите на себя, вы весь в синяках и ссадинах! - Правда, миссис Филдинг, со мной все в порядке. Небольшой несчастный случай, но, как видите, я держусь на ногах без посторонней помощи. Она оглядела его повнимательнее, как будто тщательное изучение его ран могло ей что-то объяснить, и спросила: - Вы опять пьяны, мистер Чейз? - Ее тон из озабоченного превратился в неодобрительный. Она впервые заикнулась о его пристрастии к виски с того самого времени, как узнала, что он герой. - Совсем не пил, - ответил Чейз. - Вы знаете, я не одобряю пьянства. - Да, знаю, - сказал он, обойдя ее и поднимаясь по ступенькам. Лестница казалась бесконечной. - Вы не разбили машину? - крикнула она вслед. - Нет, - успокоил он. Чейз поднимался с нетерпением, ожидая площадки, которая казалась неким убежищем. Но, как ни странно, на сей раз миссис Филдинг не испортила ему настроения, как обычно. - Это хорошо, - сказала она. - Пока у вас есть машина, вам легче будет искать работу. - Ее синие меховые тапочки зашлепали по коридору в направлении лестницы. - Несомненно! - крикнул он. Вот наконец и площадка. Чейз постоял, приходя в себя, опершись о полированные перила. Дальше он стал подниматься, перешагивая через две ступеньки, хотя ноги и плохо слушались, быстро миновал коридор второго этажа и взобрался в свою комнату по лестнице, ведущей на чердак. Войдя, он запер за собой дверь и с облегчением вздохнул. Выпив стакан виски со льдом, Чейз наполнил ванну такой горячей водой, какую только мог вытерпеть, и забрался в нее, кряхтя, как немощный старик, страдающий от артрита или какого-нибудь недуга похуже. Вода хлынула в открытые раны, и у него дух захватило от удовольствия и боли. Через сорок пять минут выбравшись из ванны, Чейз обработал самые глубокие царапины мертиолатом, надел легкие слаксы, спортивную рубашку, носки и кроссовки. Со вторым стаканом виски в руке он уселся в кресло и стал раздумывать, как поступить дальше. Необходимость предпринять активные действия одновременно будоражила его и пугала. Прежде всего ему, пожалуй, следует поговорить с Луизой Элленби, подружкой убитого Майкла Карнса. Полиция допрашивала их каждого по отдельности, но кто знает, возможно, вместе они смогут вспомнить что-нибудь упущенное в ту ночь - какую-то важную деталь. В телефонной книге значилось восемнадцать Элленби. Но Чейзу повезло, потому что он вспомнил, как Луиза рассказывала, что ее отец умер, а мать больше не вышла замуж. В книге оказалась лишь одна женщина по фамилии Элленби. Клета Элленби, жившая на Пайн-стрит, в районе Эшсайд. Он набрал номер и стал ждать; после десятого гудка трубку сняли. Голос на другом конце провода, теперь спокойный и уверенный, явно принадлежал Луизе Элленби. В нем звучала томность, проникновенная женственность, которой он прежде не заметил и не мог даже себе вообразить. Она назвала свое имя. - Это мистер Чейз, Луиза, - сказал он. - Помнишь меня? - О да, конечно. - Похоже, она была искренне рада услышать его голос, впрочем, наверное, любому приятно разговаривать с человеком, который спас ему жизнь. - Как поживаете? - Прекрасно, - ответил он, кивая, точно она могла его видеть. Потом спохватился и сказал: - Вообще-то, признаться, довольно паршиво. - В чем дело? - спросила она; теперь ее голос звучал озабоченно. - Не могу ли я вам помочь? - Хотелось бы поговорить с тобой, если можно, - сказал Чейз. - О том, что случилось в понедельник ночью. - Ну.., конечно, о чем речь, - согласилась Луиза. - Этот разговор тебя не расстроит? - Нет, - беззаботно ответила она, не оставляя у собеседника ни малейшего сомнения, что это действительно так, и спросила: - Вы можете приехать сейчас? - Если тебе удобно, с удовольствием, - ответил он. - Прекрасно. Сейчас десять - значит, через полчаса, в половине одиннадцатого. Подходит? - Подходит, - подтвердил Чейз. - Тогда буду ждать вас. - Она положила трубку. Его ссадины начали подсыхать и стягиваться, и у Чейза появилось ощущение, будто он с головы до ног обмотан бельевой резинкой. Он встал, потянулся, нашел ключи от автомобиля и быстро прикончил свой стакан. Пришло время ехать, а он вдруг почувствовал апатию. Внезапно ему стало ясно, насколько бесповоротно эта добровольно взятая на себя ответственная миссия изменит его жизнь, нарушит привычный уклад, который он выработал за долгие месяцы после демобилизации и больницы. Больше не будет утреннего праздного времяпрепровождения в городе, не будет дневного просмотра старых фильмов, не будет вечернего чтения и потягивания бренди до тех пор, пока не сморит сон. По крайней мере, всего этого он лишится на долгое время, пока не распутает эту историю и над ним не перестанет висеть дамоклов меч - Судья с его "судом" и тем, что должно последовать дальше. А если рискнуть и попробовать отсидеться здесь, в комнате? Поймают же Судью рано или поздно, пусть через несколько недель, ну, самое долгое - через несколько месяцев. И он, Чейз, останется в живых. Но в следующий раз Судья может и не промахнуться... Чейз проклинал всех, кто заставил его расстаться с безмятежным существованием - Захарию, местную прессу. Ассоциацию торговцев, Судью, доктора Ковела, Уоллеса, Таппингера, но он знал, что выбора у него нет. Единственное утешало: когда со всем этим будет покончено, он вернется в свою комнату, запрет дверь и снова начнет вести тихую, размеренную жизнь, к какой приучил себя за последний год. Когда он выходил из дому, миссис Филдинг не прицепилась к нему, и Чейз счел это за добрый знак. *** Мать и дочь Элленби жили в двухэтажном кирпичном доме, выстроенном в неоколониальном стиле, с маленьким участком. Располагался он в районе Эшсайда, где селились люди среднего достатка. В начале протянувшейся к дому короткой дорожки росли два голландских вяза, в конце - две карликовые сосны. Пара ступенек вела к белой двери с латунным молотком. Молоток, когда его поднимали и опускали, не только издавал короткое "тук", но и приводил в действие дверной звонок, что не понравилось Чейзу, так же как ему не нравились зеркала в золоченых рамах, сувенирные пепельницы и яркие афганские ковры, которые он считал безвкусными. Луиза сама открыла дверь. На ней ладно сидели белые шорты и тоненькая белая майка. Похоже, последние полчаса она провела перед зеркалом, красясь и расчесывая свои длинные волосы. - Входите, - пригласила она, отступая, чтобы пропустить его. Гостиная оказалась как раз такой, как он себе представлял: дорогая мебель в колониальном стиле, цветной телевизор, установленный на огромной вычурной тумбочке, вязаные коврики на натертом сосновом полу - повсюду признаки небрежности, с которой велось хозяйство: журналы, грудой валяющиеся на полке, засохшие круги от чашек на кофейном столике и следы пыли на нижних перекладинах затейливых стульев. - Садитесь, - пригласила Луиза. - Диван удобный, и большое кресло в цветочках тоже. Все остальное - вроде стульев в школьном буфете. Мама обожает антиквариат и колониальный стиль. А я это барахло терпеть не могу. Он улыбнулся и сел на диван: - Извини, что я беспокою тебя так поздно вечером... - Ничего страшного, - перебила она беззаботно и очень уверенно. Он с трудом узнавал всхлипывающую девчонку, которую в понедельник ночью извлек из машины Майкла Карнса. - Я уже окончила школу и могу ложиться спать, когда захочу. Кстати, обычно я ложусь в три - полчетвертого утра. - Она мимолетно улыбнулась, как бы меняя тему выражением своего лица. - Хотите, я сделаю вам коктейль? - Нет, спасибо. - Не возражаете, если я выпью? - Валяй, - милостиво разрешил он. Он смотрел, как ее аккуратные ножки прошагали к стенному бару, скрытому в книжных полках. Доставая ингредиенты для коктейля, она встала спиной к нему, ее бедра искушающе напряглись, круглая попка выпятилась в его направлении. Это могла быть неосознанная поза девушки, в которой уже пробудилась женщина, но которая еще до конца не понимает, в какой соблазн может ввести мужчину ее упругое тело. Однако не исключено, что поза выбрана и умышленно. Когда Луиза вернулась с коктейлем, который, как ему показалось, приготовила довольно профессионально, он заметил: - А ты достаточно взрослая, чтобы пить? - Мне семнадцать, - ответила она. - Почти восемнадцать, я окончила школу, осенью начинаю учиться в колледже, так что я уже не ребенок. - Конечно, - сказал он, испытывая неловкость. Он слышал, как девушка говорила все это детективу. Что это с ним происходит, почему она вызывает у него эдакие родительские чувства? В конце концов, он старше ее всего на семь лет, это недостаточная разница в возрасте, чтобы читать девушке нотации о правилах поведения. Всего семь лет назад он был ее ровесником, однако тогда семнадцатилетние были-таки детьми. Он и забыл, как рано они теперь взрослеют, точнее, начинают считать себя взрослыми. - Вы правда не хотите выпить? - спросила она, отпив из своего стакана. Чейз снова отказался. Луиза откинулась на спинку кушетки, скрестила голые ноги, и тут он вдруг сообразил, что сквозь тонкую ткань майки видны соски ее маленьких грудей. - Знаешь, - сказал он, - до меня только что дошло: ведь твоя мама, возможно уже спит, если ей рано на работу. Я не хотел бы... - Мама на работе, - перебила Луиза, застенчиво посмотрев на него. Может быть, она и сама не понимала силы воздействия этого взгляда: ресницы опущены, голова чуть-чуть наклонена набок. - Она работает официанткой в баре. Уходит на работу в семь, освобождается в три, а домой приходит около половины четвертого утра. - Понятно. - Вы испугались? - спросила она с улыбкой. - Ну, что мы с вами здесь вдвоем? - Конечно нет, - ответил он, тоже улыбаясь, откинулся на спинку дивана и повернул голову так, чтобы видеть ее. Но теперь-то он точно знал, что ее чувственные позы - не случайность, они продуманы до мелочей. - Итак, с чего начнем? - спросила она, явно вкладывая в эти слова двойной смысл. Чейз сделал вид, будто не заметил этого, и в течение получаса заставлял Луизу вспоминать ту ночь, сопоставляя ее воспоминания со своими собственными, выспрашивая у нее подробности и требуя, чтобы она в свою очередь расспрашивала его, в надежде натолкнуться на какую-нибудь мелочь, которая оказалась бы ключом к разгадке или хотя бы позволила видеть все это безумие в более упорядоченном виде. Нет, они не вспомнили ничего нового, да и надежды было мало, но она отвечала на все его вопросы, искренне стараясь припомнить события той ночи. Она говорила о них с безразличием стороннего наблюдателя, и казалось, подобный тон не стоил ей никаких усилий, как будто это вовсе и не с ней произошло. - Ничего, если я выпью еще? - спросила она, встряхивая свой стакан. - Валяй. - Может быть, вы тоже хотите? - Нет, спасибо, - отказался он, понимая, что ему нужно сохранить трезвую голову, хотя он и не способен вполне трезво мыслить. Луиза стояла в той же соблазнительной позе и смешивала коктейль; вернувшись на кушетку, она села гораздо ближе к нему, чем сидела раньше. - Я кое-что вспомнила. Вы спросили меня, было ли у него на руке кольцо, и я ответила, что было. Но я совсем забыла сказать, как он носил его. Чейз подался вперед, желая услышать что угодно, пусть сейчас это покажется пустяком. - Не понимаю, что ты имеешь в виду, - проговорил он. - Это было мизинное кольцо, - сказала она. - Что-что? Она пошевелила мизинцем на свободной руке: - Мизинное кольцо, ну, которое носят на мизинце. Вы разве такого никогда не видели? - Конечно видел, - сказал он. - Но не понимаю, что этот факт дает нам нового или важного. - Ну-у, - протянула Луиза, придавая своему лицу абсолютно бесстрастное выражение, - лично я видела такие только у девушек и у голубых. Чейз задумался. Похоже, они недаром потратили время. Это уже кое-что. - Так ты полагаешь, убийца может быть.., гомосексуалистом? - Не знаю, - пожала плечами она. - Но кольцо он точно носил на мизинце. - А ты сказала об этом Уоллесу? - Да я только сейчас сообразила. Вы заставили вспомнить те события, и меня как будто осенило. Чейз был доволен. Куда как приятно, пусть медленно, по крупицам, но собирать сведения о Судье - начиная с самого первого обрывка информации. Потом он передаст все это в полицию с презрением человека, которого они списали со счетов, сочтя, что у него пограничный случай психического расстройства со сложными галлюцинациями. Звучит по-детски, ну и пусть. Он уже давно не доставлял себе детских удовольствий. - Это наблюдение может помочь, - сказал он. Она скользнула поближе к нему, точно хорошо смазанная машина, предназначенная исключительно для того, чтобы соблазнять, - сплошные округлые формы и золотистый загар. - Вы думаете, мистер Чейз? Он кивнул, пытаясь сообразить, как лучше всего отделаться от нее, чтобы не обидеть, чувствуя тем временем, что она прижалась к нему бедром. Чейз резко встал и сказал: - Мне надо идти. Теперь у меня есть конкретный факт, и это больше, чем я рассчитывал. - Он лишь слегка покривил душой: вообще-то он совсем ни на что не рассчитывал. Луиза тоже встала, почти вплотную придвинулась к нему. - О, еще рано, - проворковала она. - Жаль, что вы не останетесь и не составите мне компанию. Чейз чувствовал букет женских ароматов - духов, мыла, свежевымытых волос, намека на секс, - эти запахи способны заинтриговать мужчину, но он вовсе не был заинтригован. Только возбужден. Удивительное дело: в первый раз за много месяцев его возбудила женщина. Но возбуждение и интерес - разные вещи. Хотя она и стройная, и хорошенькая, но не вызывает у него ничего, кроме полового влечения, которое он не считал надежным мерилом отношений между мужчиной и женщиной. - Нет, - сказал он. - Мне нужно повидать еще кое-кого. - В такое-то время? - Да. Одного-двух человек, - подтвердил он, чувствуя, что теряет инициативу. Луиза поднялась на цыпочках и лизнула его губы. Не поцеловала - просто очень быстро провела розовым язычком. Тут он понял, почему не доверяет своему половому влечению. Хотя Луиза с виду женщина и ведет себя более чем по-женски, но на самом деле она до женщины не дотягивает. Конечно, уже не ребенок, не девочка. Но ей не хватает жизненного опыта, закалки. Она всегда была под опекой родителей, в результате и возник этот чувственный лоск, который мог легко привести их обоих к бурному взрыву чувственности, - но после этого останется только опустошение и злость. О чем они будут, к примеру, разговаривать после того, как он трахнет ее? - Дом в нашем распоряжении еще несколько часов, - уговаривала она. - И кушетка нам не понадобится. У меня огромная белая кровать с белым пологом и золочеными ножками. - Не могу, - сказал он. - В самом деле не могу, потому что меня ждут. Луизе хватило женской интуиции, чтобы понять: она проиграла. Девушка отступила на шаг и улыбнулась Чейзу: - Но я хочу отблагодарить вас. За то, что вы спасли мне жизнь. За это полагается большая награда. - Ты ничего не должна мне, - сказал он. - Должна. Как-нибудь в другой раз, когда у вас не будет неотложных дел, да? Поскольку злить ее было ни к чему - сотрудничество с ней могло понадобиться Чейзу позже, он наклонился, поцеловал ее в губы и сказал: - Ну, конечно, в другой раз. - Прекрасно, - сказала она. - Я знаю, что нам будет хорошо вместе. Такая лощеная, быстрая и легкая - ни одной задоринки, чтобы зацепиться. Интересно, подумал Чейз, помнят ли ее любовники, с кем они только что спали? Он сказал: - Если детектив Уоллес снова будет допрашивать тебя, не могла бы ты.., забыть о кольце? - Конечно могу. Но почему вы занимаетесь этим расследованием в одиночку? Я так и не спросила. - У меня есть на то причины, - ответил он. - Личные. Вернувшись домой, Чейз стал обдумывать новый факт, и теперь он уже не казался ему столь важным. То, что Судья носил кольцо на мизинце, еще не доказывало его сексуальной извращенности - так же как длинные волосы не показатель революционного настроя и склонности к насилию, а крошечная мини-юбка вовсе не говорит о том, будто ее обладательница всем доступна лишь потому, что открывает ноги выше допустимого общественной моралью предела. И даже если Судья гомосексуалист, от этого найти его ничуть не легче. Конечно, в городе есть места, где собираются геи, и Чейз знал их почти все, если только они не повыходили из моды. Но в этих злачных местах пасутся сотни людей, и нет никакой гарантии, что их посещает Судья. Чейз разделся; мрачное настроение вернулось к нему, и, взяв с буфета стакан, он подошел с ним к холодильнику, бросил два кубика льда, взялся было за бутылку виски, но понял: для того чтобы заснуть, ему вовсе не нужно пить. До смерти уставший, он забрался в постель, оставив лед таять в пустом стакане, протянул руку и выключил ночник. Темнота была тяжелой и теплой и в первый раз за долгое время действовала на него успокаивающе. Уже засыпая, он стал думать, не глупо ли поступил, отвергнув открытые сексуальные притязания Луизы Элленби. Он провел много месяцев без женщин и без стремления к ним. Луиза вызвала у него возбуждение, и в определенном смысле ее, наверное, можно считать совершенством: ее движения, скорее всего, были бы умелыми, уверенными и захватывающими дух. Почему он решил, что, кроме быстрого спаривания, кроме оргазма, должно быть что-то еще? Может быть, он удержался от соблазна из боязни оказаться еще глубже втянутым в суету окружающего мира, поступиться своими драгоценными привычками? Отношения с женщиной, пусть самые мимолетные, наверняка пробьют брешь в стенах, которыми он так тщательно отгородился ото всех. Повернувшись на бок, Чейз зарылся лицом в подушку; ему больше не хотелось об этом думать. Однако у него не было выбора: мысли приходили без приглашения. И вскоре ему пришло в голову, что с ним происходит нечто непонятное, он даже не мог решить, хорошо это или плохо. Он отверг Луизу Элленби, чтобы сохранить свои сексуальные привычки, - но тут же нарушил не менее важный ритуал, неотъемлемо входивший в его отшельническую жизнь, в его покаяние: он не выпил своего стакана виски. Глава 7 Проснувшись на следующее утро, Чейз на долю секунды почувствовал, будто его посетил король всех похмелий, и тут понял, что это саднит израненное во время вчерашних падений тело. Каждый синяк, каждая ссадина распухли и потемнели и были буквально переполнены болью - казалось, ее можно выжать и она польется струей, скажем, коньячного цвета. Глаза запали, в них коренилась боль, охватившая весь череп. Когда он сел и попробовал выбраться из постели, мышцы воспротивились, точно заржавленные стальные полосы, трущиеся друг о друга без смазки. Ему было так плохо, что он просто отмахнулся от привычных кошмаров - не до них. В ванной, ухватившись руками за раковину, Чейз приблизился к пятнистому зеркалу и увидел, что его лицо выглядит изможденным и гораздо более бледным, чем всегда, а под глазами залегли глубокие темные круги. Грудь и спину покрывали синяки размером с отпечаток большого пальца, но болели они так, словно были гораздо крупнее. Чейз убедил себя, что горячая ванна улучшит его самочувствие, но на самом деле после нее стало только хуже. Вернувшись в комнату, он начал ходить из угла в угол, размахивая руками, пытаясь превозмочь боль, не обращать на нее внимания. Он заставил себя проделать десяток отжиманий и приседал до тех пор, пока у него не закружилась голова и ему не показалось, что он вот-вот потеряет сознание. И все-таки там, где ванна оказалась бесполезной, гимнастика, хотя и не совсем, но помогла. Он знал, что единственное лекарство - деятельность, и начал одеваться. При свете дня, окутанный болью, как плащом, Чейз подумал, что его план никуда не годится и заранее обречен на неудачу. Однако он знал, что не может теперь прекратить свое расследование. По-прежнему его обуревало сложное чувство: смесь страха и желания доказать свою правоту Ковелу, Уоллесу и иже с ними. Пока ни один из этих мотивов не ослаб, их смешение было для него хорошим стимулом продолжать действовать. Шагая, как осьминог, он двинулся вниз по лестнице. - Для вас почта, - сказала миссис Филдинг. Шлепая тапочками, она вышла из гостиной, взяла со стола простой коричневый конверт и подала ему. - Как видите, здесь нет обратного адреса. - Наверно, это реклама, - предположил Чейз. Он шагнул к входной двери, надеясь, что она не заметит его скованных движений и не осведомится о здоровье. Однако он мог не беспокоиться, потому что в данный момент ее гораздо больше интересовало содержимое конверта, чем он сам. - В простом конверте не присылают рекламу. В простых конвертах без обратного адреса приходят только приглашения на свадьбу - но не похоже, чтобы это было приглашение, - и грязная литература. - Она строго посмотрела на него и сказала: - Я не потерплю с моем доме грязной литературы. - Я вас понимаю, - согласился Чейз. - Значит, это что-то другое? - Да, - ответил он, разрывая конверт и извлекая оттуда ксерокопии собственной психиатрической истории болезни и журнальных статей. - Мой приятель, который знает, что я интересуюсь психологией и психиатрией, присылает мне интересные статьи на эти темы, если они ему попадаются. - Да? - произнесла миссис Филдинг, явно удивленная, что у Чейза имеются столь интеллектуальные и доселе ей неизвестные интересы. - Что ж, надеюсь, я вас не смутила, но ни в коем случае не потерпела бы в своем доме порнографии. Чейз едва удержался, чтобы не высказаться по поводу ее незастегнутого халата. - Я понимаю, - сказал он. - Извините, но мне пора. - Беседа по поводу работы? - спросила она. - Да. - Тогда не стану вас задерживать! Он подошел к машине, плюхнулся на сиденье водителя и несколько секунд подышал свежим воздухом. Потом завел мотор, отъехал подальше от дома, остановился, не выключая двигателя, и стал просматривать странички, которые прислал ему Судья. Если Чейз надеялся найти в содержимом этих страниц нечто, способное убедить его в бессмысленности намерений и в необходимости вернуться в свою комнату, то он был разочарован. Записи Ковела, напротив, породили в нем еще большее упрямство, еще более яростную злость и несокрушимое желание самоутвердиться. Записи, сделанные от руки во время их сеансов, было так трудно разобрать, что он оставил их на потом, зато тщательно изучил все три опубликованных и две еще не опубликованных статьи, где речь шла о нем. Во всех статьях сквозила самонадеянность Ковела, а его эгоизм слегка искажал факты, которые преподносились им коллегам. Хотя имя Чейза ни разу не было упомянуто, он узнал себя в пациентах, о которых шла речь в этих статьях, - но так, как будто смотрел на себя и на собственное психическое состояние через странное искажающее стекло. Почти все симптомы его болезни были преувеличены так, чтобы заслуга Ковела в улучшении его состояния выглядела очевиднее. О неудачах Ковел умолчал, зато без зазрения совести приписывал себе методы лечения, которыми никогда не пользовался и о которых, вероятно, припомнил задним числом. Ковел изображал Чейза этаким мужчиной-ребенком, каким он якобы был до Вьетнама, писал о нем с совершенно неоправданным презрением. В конце концов растущее раздражение Чейза закончилось взрывом ярости; он запихнул листки обратно в конверт, завел машину и тронул с места, как никогда сильно желая собрать все данные о личности Судьи. *** Городской гражданский архив, разместившийся в подвальном этаже муниципалитета, являл собой образец деловитости. Контора, расположенная перед вереницей хорошо освещенных помещений хранилища документов, была маленькой и аккуратной: четыре шкафа с папками, три пишущие машинки, длинный рабочий стол, крошечный холодильник, комбинированный с электроплитой, два огромных квадратных письменных стола с такими же громоздкими стульями - и две одинаково внушительные пожилые женщины, которые ритмично колотили по клавишам своих машинок со скоростью пулемета. Свободного места в комнате почти не оставалось, только крошечный коридорчик у двери и проходы, ведущие от письменных столов к каждому необходимому предмету мебели. Чейз остановился в коридорчике и кашлянул, хотя был уверен, что сотрудницы видели, как он вошел. Одна из женщин, та, что потолще, допечатала страницу до конца, вытащила листок из машинки и аккуратно положила его в коробку с такими же бланками. Потом она взглянула на Чейза и улыбнулась. Это была деловая улыбка: рот приоткрылся, и уголки губ поднялись ровно настолько, чтобы можно было счесть это выражение лица улыбкой. Подержав улыбку на лице пару секунд, изображая минимум профессиональной любезности и дружелюбия, она сбросила ее. Губы женщины вытянулись в прямую линию, которая не выглядела ни улыбкой, ни кислой гримасой, но которая, как подумал Чейз, помогала ей сберечь массу сил и неплохо предохраняла лицо от морщин. - Чем могу помочь? - спросила она. Заранее решив воспользоваться приемом, которым, скорее всего, пользовался Судья, когда приходил сюда изучать жизнь Чейза, он сказал: - Я занимаюсь семейной историей и хотел бы знать, не могу ли посмотреть кое-что в городских архивах. - Конечно, - сказала толстая женщина, быстро поднимаясь со стула. Табличка на ее столе гласила: "Миссис Онуфер"; ее коллега, "Миссис Клу", даже не подняла головы и продолжала стрекотать на машинке. Миссис Онуфер обошла вокруг своего стола, прошла через коридорчик и поманила его за собой. Через черный ход они попали в большую комнату с бетонными стенками, в которой параллельными рядами выстроились стеллажи с папками. Там же стоял рабочий стол с тремя стульями; стол, кстати, весьма исцарапанный, а стулья - жесткие. - На ящиках вы увидите наклейки, где значится, что внутри, - вот этот раздел направо содержит записи о рождении, в том дальнем шкафу - лицензии баров и ресторанов, за ним - записи отдела здравоохранения. У противоположной стены - дубликаты армейских досье, которые мы держим за номинальную годовую ренту, а рядом протоколы и бюджеты Городского совета за тридцать семь лет. Вы, надеюсь, меня поняли. Этикетка на каждом ящике означена согласно одной из двух систем хранения, в зависимости от материала - либо по алфавиту, либо в хронологическом порядке. Все, что вы вытащите из шкафов, следует оставить на этом столе, с тем чтобы позже положить на место. Не пытайтесь сами возвращать что-либо на место; это моя работа, и я выполню ее аккуратнее, чем вы. - Тут она позволила себе мимолетно скупо улыбнуться. - Из этой комнаты нельзя ничего выносить. За номинальную цену миссис Клу сделает вам копию любого нужного документа. Если из хранилища что-нибудь пропадет, вас могут приговорить к штрафу в пять тысяч долларов и к двум годам тюрьмы. - Спасибо за помощь, - сказал Чейз. - И не курить! - добавила она. - Ну что вы! Миссис Онуфер повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь; стук ее каблуков в коридоре скоро затих, и он не слышал больше никаких звуков, кроме собственного дыхания. Значит, для Судьи попасть сюда было так же просто. Чейз бессознательно надеялся, что существует какая-то процедура регистрации тех, кто приходит в архив. Теперь он увидел, что миссис Онуфер не тратила времени на столь трудоемкое занятие, пребывая в полной уверенности: никто не проскользнет мимо нее с украденными бумагами под пиджаком. Она бы заметила виноватый вид столь же мгновенно, как злая собака замечает страх на лице своей потенциальной жертвы. Он посмотрел собственное свидетельство о рождении, нашел протоколы заседания совета, где отцы города проголосовали за его награждение. В копии своего армейского досье обнаружил все факты, подробнейшим образом повествующие об истории его избранности, за исключением разве что частной переписки. Решив, что провел в архиве достаточно времени, чтобы не вызвать подозрений у миссис Онуфер, он вышел. - Нашли то, что искали? - поинтересовалась миссис Онуфер. - Да, спасибо. - Не за что, мистер Чейз, - сказала она, возвращаясь к своей работе. Он застыл на месте: - Вы меня знаете? Она подняла голову, улыбнулась - на сей раз улыбка задержалась у нее на лице на долю секунды дольше, чем обычная служебная, - и сказала: - Я читаю газеты каждый вечер. Вместо того чтобы направиться к двери, он подошел к столу. - А если бы вы меня не узнали, - поинтересовался он, - спросили бы вы мою фамилию, прежде чем пустить в архив? - Ну конечно, - сказала она. - За двенадцать лет, что я здесь работаю, никто ничего отсюда не унес, но я все-таки считаю нужным записывать фамилии посетителей, для надежности. - У вас есть список? Она постучала пальцем по тетради, лежавшей на краю стола: - Я и ваше имя записала, по привычке. - Боюсь показаться вам странным, но не могли бы вы сказать мне, кто был здесь в прошлый вторник? Миссис Онуфер посмотрела на него, затем на тетрадь и быстро приняла решение: - Почему бы и нет. В списке не содержится ничего секретного. - Она открыла тетрадь, пролистала несколько страниц и сказала: - В тот день было всего трое посетителей, вот фамилии, взгляните. Хорошенько запомнив их, он сказал: - Спасибо. Понимаете, мне постоянно надоедают репортеры, а я не хочу рекламы. Кажется, обо мне уже рассказали все, что только возможно. Но я слышал, будто один здешний журналист пишет серию статей для столичного журнала без моего согласия, вот и решил проверить, действительно ли он побывал здесь во вторник, как мне сообщили. Хотя, по его мнению, эта ложь звучала совершенно абсурдно, Чейз вовсе не надеялся, что миссис Онуфер ему поверит, но все же счел нужным как-то объяснить свое появление в архиве. Однако она поверила - герою верят все, - с пониманием кивнула, выслушав его вранье, и даже на несколько мгновений прониклась его проблемами, порожденными докучливой шумихой вокруг его имени. Потом, вспомнив, что попусту теряет время, женщина склонилась над своей работой и таким образом попрощалась с ним. Выйдя из конторы, он сообразил, что миссис Клу так ни разу и не подняла головы и яростный треск ее машинки не смолк ни на миг. Когда он вышел из мэрии, было уже без четверти двенадцать, и Чейз почувствовал, что на удивление голоден. Он вывел свой "мустанг" со стоянки, предварительно заплатив за билет контролеру в будке, и поехал вдоль бульвара Галасио по направлению к веренице закусочных из стекла и алюминия для водителей, которые выросли как грибы после дождя, пока Чейз служил в армии. Он остановился у одной из них и заказал гораздо больше еды, чем, по его мнению, мог съесть. Хорошенькая рыжеволосая официантка в красных брючках принесла ему заказ, взяла деньги и выразила надежду, что ему все понравится. Без четверти час он съел все, что было на подносе - больше, чем прежде съедал за целый день. На ближайшей бензоколонке он пролистал телефонную книгу и нашел телефоны двух или трех человек, которые просматривали во вторник городские архивы. Он позвонил по этим номерам. Двое посетителей оказались женщинами, довольно пожилыми, и обе существовали на самом деле. Третье имя, Говард Девор, было вымышленным. Человек с таким именем не значился ни в телефонной книге, ни, как он выяснил позже, в городском справочнике. Конечно, это мог быть приезжий, но Чейз в этом сомневался. Он был уверен, что Говард Девор - псевдоним, которым воспользовался Судья. Усомнившись, что сможет в уме выстроить свои данные в логическую цепочку и проследить все связи между разрозненными данными, он купил себе небольшой блокнот на пружинке, дешевую пластмассовую ручку и аккуратно записал: "1. Псевдоним - Судья. 2. Псевдоним - Говард Девор. 3. Возможно, гомосексуалист. 4. Не судим, отпечатки пальцев не снимались. 5. Умеет взламывать замки, взломал кабинет доктора Ковела. 6. Имеет красный "фольксваген". 7. Имеет пистолет с глушителем, вероятно, тридцать второго калибра". Закончив, Чейз просмотрел список, немного подумал и добавил восьмой пункт, только что пришедший ему в голову и показавшийся важным: "8. Скорее всего, безработный, в отпуске или на пенсии". Это казалось единственным возможным объяснением того, что Судья мог звонить Чейзу в любое время, следить за ним в разгар рабочего дня и потратить два дня на "изучение" его прошлого. Судя по голосу и по поступкам, он явно не настолько стар, чтобы оказаться пенсионером. Значит, безработный. Или в отпуске. Если первое верно, то круг подозреваемых значительно сузится, хотя и останется достаточно большим. Если верно второе и Судья в отпуске, то количество часов в день, которые Чейз будет подвергаться опасности, сократится через неделю или две, когда тот приступит к работе. Чейз закрыл блокнот и завел мотор, понимая: последняя его мысль - опасная попытка отступления, что он выдает желаемое за действительное и это может только ослабить его решимость. Девушка, которая заведовала отделом хранения справочного материала в "Пресс диспатч", была почти такая же высокая, как Чейз, - под метр восемьдесят, причем на низких каблуках, с золотистыми волосами до пояса, в юбке, едва прикрывающей бедра, и имела такие ноги, которые, казалось, никогда не кончатся. Ее звали Гленда Кливер, и говорила она старомодным тонким тихим женственным голосом, который, как ни странно, очень шел к ее красивой крупной фигуре. Она показала Чейзу, как смотреть микрофильмы, и объяснила, что все издания до 1 января 1966 года теперь хранятся на пленках, для экономии места. Затем научила, как заказывать нужные пленки и получить выпуски, которые еще на пленку не переведены. Около аппаратов сидели несколько репортеров, крутили ручки и смотрели в кинескопы, записывая что-то в блокноты, лежащие рядом на столе. Чейз спросил: - Здесь часто бывают посторонние? Девушка улыбнулась ему, и он подумал, что ей не больше девятнадцати - двадцати лет и вот у нее-то как раз есть та жизненная закалка, которой не хватает Луизе Элленби. Она присела на край своего стола, скрестила стройные ноги, выудила из пачки на столе сигарету, зажгла ее и сказала: - Я стараюсь бросить это дело, поэтому не удивляйтесь, что я только держу сигарету, но не курю ее. - Она скрестила руки на своей пышной груди. - Справочный отдел газеты в основном предназначен для сотрудников и для полиции. Но я пускаю и посторонних бесплатно. Бывает человек десять в неделю. - И что они здесь ищут? - А что ищете вы? - спросила она. Он минуту колебался, а потом выдал ей ту же историю, что и миссис Онуфер в муниципальном архиве. Гленда Кливер кивнула, поднесла сигарету к губам, но отложила ее, не затянувшись. - За этим приходят почти всегда посторонние. Просто удивительно, сколько людей собирают сведения о своих предках, чтобы их обессмертить. В ее голосе слышалась явная насмешка, и он почувствовал, что ему нужно как-то подправить ложь, которую он ей сказал. - История моего семейства останется ненаписанной. - Значит, из чистого любопытства? - Она взяла сигарету из пепельницы и принялась вертеть в пальцах. - Да, - подтвердил он. - А меня Совершенно не интересуют усопшие родичи. Я и живых-то родичей не слишком люблю. Он засмеялся: - Значит, вы не гордитесь своей фамилией, своим родом? - Нет. Да и вообще, я скорее дворняжка, чем дворянка. - Она снова положила сигарету, ее тонкие пальцы держали ее как острый хирургический инструмент. Чейз готов был говорить о чем угодно, кроме Судьи, потому что с ней он чувствовал себя удивительно легко, так легко ему не было с женщиной с тех пор, как.., с самого "Жюль Верна", секретной операции во Вьетнаме. Но он также понимал, что ему хочется болтать, чтобы и далее избегать животрепещущей темы. - Так я нигде не должен расписаться, что пользуюсь этим материалом? - Нет, - сказала она. - Я вам принесу нужные материалы, а вы должны вернуть мне все перед уходом. Он попытался придумать подходящий повод выспросить у нее, кто приходил к ней в отдел в прошлый вторник, но ничего дельного не шло ему в голову. Он не мог воспользоваться тем же рассказом, что у миссис Онуфер: рассказом о назойливом репортере, потому что уж где-где, а здесь такая причина встретит сочувствие. Если он скажет ей правду - пусть сама решает, поверить ей или нет, - и если она все же не поверит, он будет чувствовать себя патентованным ослом. Как ни странно, хотя он только что познакомился с этой девушкой, ему не хотелось выглядеть смешным в ее глазах. Так он ничего и не сказал. Была тому еще и другая причина: в комнате сидели два репортера, и если он скажет что-нибудь девушке, они тут же узнают, кто он и что здесь делает. Тогда ему не избежать очередной фотографии на первой полосе и подробного рассказа о всех его последних действиях. Они могут подать информацию либо прямо, либо недомолвками (вероятнее всего, второе, если они пообщаются с полицией и с доктором Ковелом), но, так или иначе, допускать этого нельзя. - Ну, - спросила Гленда, - с чего вы начнете? Прежде чем он успел ответить, один из репортеров у аппарата для чтения микрофильмов поднял голову и сказал: - Гленда, можно мне взглянуть на все ежедневные выпуски между 15 мая и 15 сентября 1952 года? - Минуточку, - сказала она, гася свою невыкуренную сигарету. - Этот джентльмен первый. - Ничего, ничего, - сказал Чейз, воспользовавшись случаем. - У меня уйма времени. - Точно? - спросила она. - Ага. Принесите ему то, что он просит. - Я вернусь через пять минут, - пообещала девушка. Она прошла через маленькую комнату и вышла в широкую дверь архива; и Чейз, и репортер наблюдали за ней. Хоть и высокая, она вовсе не выглядела неуклюжей и двигалась с чувственной, кошачьей грацией, из-за которой казалась хрупкой. Когда она ушла, репортер сказал: - Спасибо, что согласились подождать. - Ничего. - Мне в одиннадцать нужно закончить материал, а я еще даже не начал собирать источники сведений. - Он снова повернулся к своему аппарату и стал читать последнюю статью. Чейза он, по всей видимости, не узнал. А тот воспользовался случаем и вышел из комнаты. До этого столь удачного перерыва он боялся, что ему принесут запрошенные материалы и придется тратить время, просматривая их, чтоб до конца сыграть роль, которую он себе придумал. Вернувшись к машине, Чейз открыл свой блокнот и просмотрел список, но добавить к нему было нечего, да кроме того, он не видел никакой логической связи между восемью пунктами, которые уже записал. Захлопнув блокнот, он завел мотор и поехал на шоссе Джона Ф.Кеннеди. Через пятнадцать минут он уже мчался по четырехрядному междугородному шоссе за пределами города; спидометр показывал семьдесят миль в час, ветер со свистом врывался в открытые окна и шуршал в волосах. Чейз думал о Гленде Кливер и едва замечал оставленные позади мили. *** После школы Чейз отправился учиться в столицу штата, потому что тамошний университет имел несколько преимуществ перед более отдаленными университетами. Он располагался всего в сорока милях от дома, и мать была рада, что сын сможет приезжать домой чаще, нежели только на рождественские и весенние каникулы, хотя для него это было совсем не так важно. Чейз остался в штате, потому что в этом случае мог пользоваться отцовским прекрасно оборудованным гаражом для ежемесячного технического обслуживания своего "доджа". Он унаследовал любовь к автомобилям от отца, и ему становилось не по себе, когда он долго не имел доступа к хорошему механическому оборудованию. (Во время войны механизмы приобрели для Чейза совсем иное значение, и он потерял всякий интерес к возне с железками.) К тому же находясь так близко к дому, он мог по-прежнему поддерживать отношения с девушками, с которыми встречался раньше, учившимися в школе на класс или два младше, чем он. Если девушки в столице штата окажутся слишком искушенными, чтобы обращать на него внимание, то он знал: дома найдется несколько всегда готовых юных девиц, с которыми можно будет встречаться хоть каждый выходной. (Во время войны его мужской шовинизм слинял, сменившись, что, на его взгляд, было гораздо хуже, полным безразличием, глубочайшей скукой.) Теперь, остановив машину у административного корпуса университета, Чейз чувствовал себя чужим здесь, как будто вовсе и не он провел четыре года жизни в этих зданиях и их окрестностях, исходил вдоль и поперек эти дорожки под раскидистыми кронами ив и вязов. Эта часть его жизни была отторгнута от настоящего времени войной, и чтобы проникнуться ее настроениями и воспоминаниями, нужно было вновь пересечь реку войны, чтобы выйти на берег прошлого, а этого он не мог позволить себе проделать из чистой сентиментальности. Он чужой в этом месте - чужим и останется. Чейз нашел отдел регистрации студентов, существовавший в одном и том же месте уже более пятидесяти лет, и узнал в лицо почти всех его сотрудников, хотя никогда понятия не имел, как их зовут. На этот раз, обращаясь к заведующему отделом, он решил, что лучше всего сказать правду. Он назвал свое имя и вкратце объяснил цель визита. - Я вас не узнал, а между тем, видимо, мог бы и узнать, - посетовал заведующий, маленький, бледный, нервный человек с аккуратно подстриженными усиками и в старомодной белой рубашке с воротником апаш. Он все время переставлял предметы на столе с места на место. Звали его Браун, и он сказал, что рад встретиться с таким выдающимся выпускником. - Знаете, в последние месяцы десятки человек справлялись о вас, с того самого момента, как было объявлено о награждении. Должно быть, вам не раз предлагали отличную работу. Чейз сделал вид, что не заметил косвенного вопроса, и спросил: - А вы записываете имена и адреса тех, кто спрашивает архивные данные о выпускниках? - Конечно! - ответил Браун. - Мы даем информацию только бизнесменам. - Прекрасно, - сказал Чейз. - Я ищу человека, который приходил во вторник, в прошлый вторник. - Одну минуточку. - Браун принес регистрационный журнал, положил его на конторку, затем снова взял и стал пролистывать. - Был только один джентльмен, - сказал он. - Кто же? Браун показал Чейзу адрес и прочитал его вслух: - Эрик Бренц, таверна "Гейтуэй Молл". Это в городе. - Я знаю, где это, - сказал Чейз. - Он что, предлагал вам работу? - Нет. - А я так понял, что он вам досаждает предложениями, - сказал Браун. Он взял авторучку, лежавшую на конторке, бесцельно повертел в руках и снова положил на прежнее место. - Да, но не по поводу работы. Браун посмотрел на гроссбух, все еще не понимая, как можно использовать ценную информацию не для того, для чего она предназначена. - На вашем месте, мистер Чейз, я не стал бы принимать никаких его предложений, сколь бы высоким ни был оклад. - Да? - Мне кажется, с ним не очень-то приятно работать. - Так вы его помните? Браун снова взял ручку, повертел, положил. - Конечно, - сказал он. - К нам в основном обращаются по почте. Не так часто потенциальный работодатель сам приходит за информацией. - И как же выглядел Бренц? - Почти вашего роста, хотя вовсе не крепкого сложения, очень худой и сутулился. - Сколько ему лет? - Тридцать восемь - тридцать девять. - А лицо? - Очень аскетические черты, - сказал Браун, - и быстрые глаза. Взгляд перебегал то на одну сотрудницу, то на другую, то на меня, как будто он не доверял нам. Щеки впалые, цвет лица нездоровый. Нос большой, но не восточный, тонкий нос, такой тонкий, что ноздри похожи на вытянутые овалы. - Волосы темные? - Нет, светлые, - сказал заведующий. - Вы сказали, что с ним, наверное, неприятно работать. Почему вы так подумали? - Он довольно резко разговаривал со мной и, похоже, не мог бы стать любезным, даже если бы очень захотел. Все время хмурился. Одет весьма аккуратно, башмаки начищены до блеска. Прическа - волосок к волоску, как будто он пользовался лаком для волос. А когда я спросил его фамилию и служебный адрес, он взял у меня ручку, повернул к себе гроссбух и сам все записал, потому что, как он сказал, его имя всегда пишут с ошибками, а он хочет, чтобы здесь оно было записано правильно. - Педант? - Похоже. - А почему вы запомнили его в таких подробностях? - спросил Чейз. Браун улыбнулся, взял ручку, тут же положил ее, бесцельно подвигал гроссбух: - По вечерам в выходные, особенно летом, мы с женой устраиваем спектакли в городском театре "Рампа". Я играю роли почти во всех постановках и постоянно изучаю людей, чтобы иметь в запасе выражения лица и повадки. - Вы, наверное, очень хороший постановщик, - сказал Чейз. Браун слегка покраснел. - Не очень, - сознался он. - Но эта страсть не отступает, она уже в крови. Театр не приносит нам больших денег, но пока он окупается, я могу себе позволить это удовольствие. На обратном пути Чейз пытался представить себе Брауна на сцене, перед публикой: руки дрожат, лицо бледнее, чем обычно, потребность трогать разные вещи обострена обстоятельствами. Где уж тут удивляться, что театр "Рампа" не приносит большой прибыли. В машине Чейз открыл блокнот и просмотрел свой список, пытаясь найти хоть какое-нибудь подтверждение тому, что Судья - это Эрик Бренц, владелец бара. Наоборот, факты, как показалось ему, противоречили этому умозаключению. Прежде всего, у человека, обладавшего правом на продажу спиртного, должны были брать отпечатки пальцев. К тому же владелец преуспевающего заведения едва ли стал бы ездить на "фольксвагене". Конечно, по первому пункту, вполне вероятно, он мог и ошибаться. А "фольксваген" мог оказаться запасной машиной Бренца или даже взятой напрокат. Был только один способ все узнать точно. Он завел мотор и поехал в город, гадая, какой прием окажут ему в таверне "Гейтуэй Молл"... Глава 8 Таверна представляла собой бледную копию немецкого трактира: низкий бревенчатый потолок и белые пластмассовые стены, на которых перекрещивались деревянные вертикальные балки. Шесть огромных окон, выходивших на аллею, с толстым бордовым стеклом, почти не пропускали света. Вдоль стен были устроены большие темноватые отсеки, предназначенные либо для двоих, либо для четверых посетителей. Чейз занял место в отсеке поменьше в задней части помещения, лицом к залу и к входу. Жизнерадостная круглолицая блондинка в короткой коричневой юбке и открытой белой крестьянской кофточке, под кружевным верхом которой вздувались, как воздушные шарики, груди, подошла, зажгла фонарик на его столе, приняла у него заказ на виски и удалилась, совсем не по-девичьи покачивая пухлыми ягодицами. В бар в основном приходили ужинать, поэтому в шесть часов здесь было еще мало народу. Всего семь человек: три пары и одна женщина. Из молодых людей никто не отвечал описанию, которое дал Браун, и Чейз не стал обращать на них внимания. Так же как и на бармена, немолодого и лысого, с круглым животиком, который, однако, с бутылками обращался быстро и умело, и официантки явно были от него в восторге. Возможно, конечно, что Бренц нечасто посещает свою таверну, правда, если это так, то он - исключение из правил. Большинство владельцев подобных заведений любят болтаться в зале, и не только для того, чтобы хозяйским оком присматривать за происходящим; им нравится купаться в лучах известности, которую они приобретают у постоянных посетителей. Чейз нервничал. Он сидел, подавшись вперед и положив на стол крепко сжатые в кулаки руки. В конце концов он устал от напряжения и откинулся назад, заставив себя расслабиться, поскольку понимал, что ожидание может затянуться надолго. Он знал, что пить сможет сколько угодно, хоть всю ночь, не потеряв при этом остроты восприятия, - у него достаточный опыт. После второго стакана виски он попросил меню и заказал обед, удивляясь, что снова проголодался: ведь он плотно поел в водительской забегаловке всего пять-шесть часов назад. Чейз был уверен, что пожадничал, но когда еду принесли, он набросился на нее, как голодающий, и с аппетитом съел все. Выпив после обеда пять стаканов, около девяти часов Чейз спросил официантку, появится ли сегодня мистер Бренц. Она оглядела зал, теперь набитый битком, и указала на плотного человека, сидящего на табурете у стойки: - Вот он. - Вы уверены? Мужчине было около пятидесяти лет, весил он килограммов восемьдесят и был сантиметров на десять ниже, чем тот человек, о котором говорил Браун. - А мне сказали, что он высокий и худой. Светловолосый и хорошо одевается. - Может быть, лет двадцать назад он был худым и хорошо одевался, - пошутила она. - Но уж высоким и светловолосым точно никогда не был. - Пожалуй, - согласился Чейз. - Наверное, я ищу другого Бренца. - Он улыбнулся девушке, стараясь не заглядывать в ее глубокое декольте, и попросил: - Принесите мне, пожалуйста, счет. В счете значилось около шестнадцати долларов за семь стаканов виски и за филе-миньон. Чейз дал девушке двадцать и сказал, что сдачи не надо. На стоянке почти не осталось машин, потому что большинство магазинов закрылись двадцать минут назад. После кондиционированного воздуха таверны ночной воздух показался спертым: он накрывал шоссе, точно одеялом. Чейз почувствовал, что на лбу у него выступил пот, и рассеянно вытер его, подходя к "мустангу". Размышляя об Эрике Бренце, он остановился у правого крыла и уже открывал водительскую дверцу, как вдруг услышал позади приближающийся рев мотора. Привыкший сначала реагировать, а потом уж думать, он не обернулся посмотреть, что там такое, а вскочил на капот "мустанга". Секунду спустя он увидел, как красный "фольксваген" левым передним крылом ударился в его черный спортивный автомобиль, со скрежетом притерся к дверце, и лишь отъехав на фут или два, сорвался с места и укатил прочь. Искры сверкнули фейерверком и погасли в воздухе, оставив слабый запах раскаленного металла и сожженной краски. Хотя при ударе автомобиль сильно покачнулся, Чейз удержался, ухватившись пальцами за выемку для "дворников". У него не было сомнений, что, если бы он упал, "фольксваген" сменил бы направление, вернулся и переехал его. В двадцати метрах от него водитель той, другой машины без зазрения совести сбавил скорость. Чейз стоял на капоте "мустанга" и смотрел вслед удаляющемуся "фольксвагену", пытаясь рассмотреть номер или хотя бы его часть. Но даже будь автомобиль достаточно близко, чтобы прочитать темные цифры, это ему бы ничего не дало, потому что Судья предусмотрительно обернул номерной знак куском темной мешковины. Она мелькнула у Чейза перед глазами как бы специально, чтобы подразнить его. "Фольксваген" подъехал к выезду со стоянки, стукнулся о низкий изогнутый барьерчик так сильно, что казалось, вот-вот выскочит на тротуар и сшибет один из киосков, стоящих по периметру газона. Потом Судья овладел собой, проехал на мигающий янтарный сигнал светофора на перекрестке, повернул направо и по главному шоссе направился к центру города. Через пятнадцать секунд машина свернула за ближайший холм и скрылась из виду. Чейз огляделся, чтобы посмотреть, не было ли свидетелей этого короткого, бурного столкновения, и увидел, что он один. Он спрыгнул с капота и обошел вокруг "мустанга", оценивая повреждения. Передняя часть крыла была вдавлена, но, слава Богу, не разбита. Еще две вмятины, совсем неглубокие, с содранной краской между ними, параллельно тянулись до самого заднего бампера, где "фольксваген" повернул и уехал. Все это несложно отремонтировать, хотя ремонт встанет долларов в пятьсот, а то и больше. Однако ему было все равно. Деньги беспокоили его меньше всего на свете. Он открыл водительскую дверцу почти без труда, сел за руль, раскрыл свой блокнот и перечитал список. Его рука дрожала, когда он вносил туда девятый, десятый и одиннадцатый пункты: "9. Третий псевдоним - Эрик Бренц. 10. Склонен к опрометчивым действиям под влиянием неудач. 11. Ездит на машине с поврежденным левым передним крылом". Даже не считая последней попытки Судьи убить его - нелегкий выдался денек, и в результате Чейз почти не продвинулся в своих поисках. Он посидел в машине, оглядывая пустую стоянку, пока руки не перестали дрожать, и, усталый, поехал домой, гадая, где в следующий раз будет подстерегать его Судья и не следует ли ему потренироваться в стрельбе. *** В субботу утром его разбудил телефон. Он протянул руку и, прикоснувшись к холодной твердой пластмассе трубки, уже понял, кто звонит. Судья не давал о себе знать со среды - за исключением попытки добраться до Чейза в пятницу вечером, - но это вовсе не говорило о том, что он изменил свою обычную тактику. Чейз снял трубку и сказал: - Алло? - Бен? - Да. - Это доктор Ковел. В первый раз он услышал голос психиатра по телефону, и голос этот показался ему каким-то гугнивым и глуповатым. - Что вам надо? - спросил Чейз. Голос окончательно разбудил его и заставил сбросить последние обрывки ночного кошмара. - Я хочу узнать, почему вы не пришли в пятницу. - Мне не хотелось. - Если это из-за того, что я откровенно поговорил с полицейскими, - предположил Ковел, - то вам не следует... - Не только из-за этого, - сказал Чейз. - Может быть, встретимся сегодня днем и обсудим это? - спросил Ковел, обретя свой обычный отеческий тон - из него так и лезли самоуверенность и чувство превосходства. - Нет, - отрезал Чейз. - Так когда же? - Я больше не приду, - твердо сказал Чейз. - Но это необходимо! - настаивал Ковел. - Мне так не кажется. Психиатрическое наблюдение не было условием моей выписки из больницы, а только услугой, которой я мог воспользоваться при желании. Ковел помолчал, отбросил всякую мысль о том, чтобы угрожать, и миролюбиво произнес: - И вы по-прежнему можете пользоваться ею, Бен. Я на месте, я вас жду... - Мне это больше не требуется, - сказал Чейз. В первый раз он слышал, что Ковел защищается, и эта перемена ролей вызвала у него чувство торжества. - Бен, я знаю, вы сердитесь из-за сказанного мною полицейским. В этом все дело, правда? - Он был уверен, что уже проанализировал ситуацию и аккуратно разложил ее по полочкам в своем исправно действующем мозгу. - Отчасти, - сказал Чейз. - Но еще есть две причины. - Какие же? - Во-первых, ваши статьи. - Статьи? - спросил Ковел, строя из себя дурака то ли умышленно, то ли от смущения. - Вы прямо-таки прославили себя и лечение, которому меня подвергали, верно? В вашей статье для "Терапевтического журнала" вы выступаете в роли самого Зигмунда Фрейда, а то и Иисуса Христа. - Вы читали мои статьи? - Все, - сказал Чейз. Он чуть было не сказал "все пять", но вовремя вспомнил, что две еще не опубликованы и существуют только в виде черновых записей. - С чего вы взяли, будто речь в них идет о вас? Я нигде не называл настоящих имен. - Мне подсказал ваш коллега, - ответил Чейз. - Мой коллега? Другой врач? - Да, - сказал Чейз. Он подумал: "А ведь это почти правда. Твой коллега, другой псих". - Послушайте, Бен, я уверен, что мы можем поговорить и устранить все недоразумения. - Вы забыли о третьей причине, - перебил Чейз. - Я сказал вам, что не приду больше по трем причинам. - Да. - Да, - подтвердил Чейз. - Третья причина - самая главная, доктор Ковел. Вы эгоист, сукин сын и исключительно мелочный тип. Я не могу находиться с вами рядом и считаю вас до отвращения незрелым. Он повесил трубку и счел, что день начался для него как нельзя лучше. Позднее он уже не был так уверен в этом. Да, он сказал Ковелу именно то, что думал о нем, и действительно находил его гнусным типом. Но разрыв с психиатром каким-то необъяснимым образом означал для него еще более определенный отказ от прежней жизни, чем все предпринятые им действия. Прежде он пообещал себе, что, когда личность Судьи будет установлена и полиция получит исчерпывающее доказательство того, что он, Чейз, смог справиться с убийцей, он вернется к своему уединенному существованию на третьем этаже дома миссис Филдинг. Теперь, решив отказаться от наблюдения психиатра, он признавал, что уже не тот человек, которым был, и что бремя его вины стало намного легче. Это слегка обескуражило его. В довершение утренних неприятностей, побрившись, умывшись и размявшись гимнастикой, Чейз сообразил, что его расследование зашло в тупик. Похоже, он побывал во всех местах, которые посетил Судья, но так ничего и не добился, только получил точное описание этого человека, от которого нет никакого проку, пока его не удастся привязать к определенному имени или найти место, где такого человека готовы опознать. Не ходить же ему по городу и спрашивать всех встречных подряд, не знают ли они типа с такой внешностью. Что еще предпринять? Он никак не мог этого решить. Однако, позавтракав в блинной на бульваре Галасио, Чейз начал мыслить более ясно и оптимистично. У него еще оставалось два возможных источника информации, хотя неизвестно, что они ему дадут. Он может вернуться в таверну "Гейтуэй Молл" и поговорить с настоящим Эриком Бренцем - спросить, не знает ли тот человека, отвечающего описанию Судьи. Судья, используя имя Бренца, наверняка взял его не из телефонного справочника. Может быть, он знал Бренца или, что еще более вероятно, когда-то работал у него. И даже если от Бренца он ничего не узнает, можно вернуться к Гленде Кливер, девушке из справочного отдела "Пресс диспатч", и расспросить ее обо всех, кто посещал ее кабинет в прошлый вторник, - он мог бы сделать это сразу, но побоялся показаться дураком или вызвать любопытство репортеров, сидевших в комнате. Начал он с того, что решил позвонить в справочный отдел газеты, но, как выяснилось, его телефон закрыт для посторонних. Он подозревал, что такое возможно, и, отыскав в телефонной книге номер домашнего телефона девушки, набрал его; она подошла после четвертого гудка: - Алло? Чейз уже забыл, какой у нее тоненький и нежный, женственный голос, такой напряженный, что казался почти неестественным. - Мисс Кливер, вы, наверное, не помните меня. Я был у вас на работе вчера. Меня зовут Чейз. Я вынужден был уйти, когда вы ходили за информацией для одного из ваших коллег. - Я прекрасно вас помню, - сказала она. Он продолжал: - Моя фамилия Чейз, Бенжамин Чейз, и я хотел бы встретиться с вами снова, сегодня, если это возможно. Мисс Кливер минуту колебалась, потом спросила: - Вы назначаете мне свидание? - Да, - сказал он, хотя такая мысль вряд ли приходила ему в голову. Она дружелюбно рассмеялась: - Но вы как-то уж очень по-деловому говорите об этом. - Выходит, что так, - согласился Чейз, боясь, как бы девушка не отшила его, и одновременно страшась, что она примет его предложение. - И в какое время? - спросила она. - Вообще-то я хотел бы сегодня. Вечером. Нет, я, конечно, понимаю, что нужно заранее... - Прекрасно, - сказала она. - Правда? - У него пересохло в горле, и голос звучал сдавленно. - Да, - подтвердила мисс Кливер. - Есть только одна проблема. - Какая же? - Я затеяла на ужин фондю, уже порезала мясо и приправила его. Все остальное у меня тоже готово. - Может быть, сходим куда-нибудь после обеда, - предложил Чейз. - Признаться, люблю есть поздно, - сказала она. - Я вот что думаю: а не придете ли вы ко мне на ужин? У меня хватит мяса для двоих. - Очень хорошо, - согласился он. Девушка продиктовала ему свой адрес и сказала: - Одежда повседневная. Жду вас в семь. - В семь, - повторил он. Она повесила трубку, а он остался стоять в телефонной будке, весь дрожа. Из глубины его памяти все отчетливее выплывало воспоминание об операции "Жюль Верн": туннель, спуск, жуткая темнота, страх, решетка, женщины, винтовки и, наконец, кровь. Он ощущал слабость в коленях, сердце отчаянно колотилось. Почувствовав, что дурнота сейчас одолеет его, он привалился к стеклянной стенке будки и усилием воли заставил себя прогнать воспоминание. То, что он назначил свидание Гленде Кливер, никак не умаляло его вины за смерть тех вьетнамских женщин. Но в конце концов, прошло уже много времени и он достаточно каялся. Страдал в одиночку. К тому же это всего лишь невинное деловое свидание, попытка побольше узнать о Судье, а кроме того, быстро установив его личность и избавившись от него, Чейз сможет вернуться к своему прежнему замкнутому существованию даже скорее, чем предполагал. Нет, это не отступление, это уверенный шаг к тому, чтобы покончить, и побыстрее, с той жизнью, которую он ведет сейчас, и приблизить возвращение прежнего, отгороженного ото всех образа жизни, которого он и заслуживал за свои прегрешения. Он вышел из будки. День был исключительно жарким и влажным. Рубашка прилипла к спине, как отравленная туника. По дороге в таверну "Гейтуэй Молл", он трижды чуть не врезался в едущие впереди автомобили, так как его отвлекали воспоминания, которым прежде он давал волю лишь в кошмарных снах. Однако, страх, что он может изувечить другого автомобилиста и таким образом увеличить груз своей вины, быстро отрезвил его и заставил загнать тягостные мысли в глубь подсознания. Приехав в торговый район, Чейз долго бродил по книжному магазину, а вскоре после полудня отправился по главной аллее в таверну. Барменша, которая обслуживала его, сказала, что Бренц должен прийти после двух. Чейз сел за угловой столик, лицом к двери, и стал ждать, то и дело прикладываясь к своему стакану. Ожидание оказалось напрасным. Без четверти три появился-таки Бренц, в белом полотняном костюме и голубой рубашке, такой измятой, будто он спал в ней, и с удовольствием согласился выпить с Чейзом и поговорить, но, как выяснилось, у него никогда не служил человек, соответствующий описанию внешности Судьи; также он с ходу не припомнил знакомого или приятеля, который мог бы оказаться тем, о ком спрашивает Чейз. - Вы же знаете, как это бывает, - сказал он. - Здесь каждый вечер толкутся разные люди. Даже завсегдатаи сменяются примерно каждые полгода. - Понятно. - Чейз не мог скрыть разочарования. Он допил виски и встал. - А зачем он вам? - спросил Бренц. - Он должен вам деньги? - Наоборот, - ответил Чейз. - Я должен ему. - Сколько? - Двадцать долларов, - сказал Чейз. - Так вы не знаете его? - Я же сказал, что не знаю. - Бренц повернулся вместе с табуретом. - А как это вы взяли у него взаймы двадцать долларов, не спросив даже фамилии? - Мы оба были пьяны, - объяснил Чейз. - Окажись я трезвее, ни за что бы об этом не забыл. - А будь он трезвее, наверняка не дал бы вам денег. - Бренц рассмеялся собственной шутке и взял со стойки свой стакан. - Возможно, - согласился Чейз. Выйдя из таверны и проходя по аллее, он знал, что Эрик Бренц по-прежнему сидит на табурете и смотрит ему вслед. Похоже, Бренц на самом деле знал человека, о котором шла речь, но не хотел говорить о нем, пока не разобрался, что к чему. Какую бы жизнь ни вел Бренц до того, как стал владельцем таверны, ее явно нельзя было назвать добропорядочной. Он не был наивным и легко внушаемым, как все те, с кем говорил Чейз до него, и обладал острым чувством закона. Но даже если Бренц что-то скрывает, выжать из него информацию невозможно, поскольку он - частное лицо, а у Чейза нет никаких полномочий. Он завел мотор и поехал домой. В него никто не стрелял. В комнате он включил телевизор, посмотрел минут пятнадцать, выключил, не досмотрев передачи, открыл книжку, на которой так и не смог сосредоточиться, и долго слонялся из угла в угол. Инстинктивно он держался подальше от окна. В шесть тридцать Чейз вышел из дому и отправился на свидание с Глендой Кливер. Отперев дверцу "мустанга", он обнаружил, что здесь побывал Судья и оставил ему сообщение, хотя и бессловесное, но более чем красноречивое. Он прошелся ножом по водительскому сиденью - так изрезал его, что белая начинка вздымалась пеной. Чейзу хотелось бы верить, что этот вандализм не имел никакого отношения к Судье и его автомобиль стал жертвой какого-нибудь местного малолетнего преступника, который таким вот образом избавлялся от невыносимого комплекса фрустрации. В конце концов, о таких вещах слышишь чуть ли не каждый день. Великовозрастные детишки ломают радиоантенны, прокалывают шины и режут их, сыплют песок и сахар в бензин. Вот и этот поступок гораздо больше похож на бессмысленный протест прыщавого юнца, полного энергии, которой он не находит разумного приложения, чем на тщательно продуманное действие взрослого человека. Патологический убийца едва ли получит удовлетворение от порчи чужого имущества. И все же он знал: это дело рук Судьи, как бы ему ни хотелось верить в обратное. Малолетний преступник, раз уж он взялся за дело, изрезал бы все сиденья, к тому же наверняка прихватил бы стереомагнитофон, лежавший под самым щитком, - любимую добычу подростков. Малолетний преступник ни за что не стал бы тратить время и запирать за собой дверцу. Это может быть только работа Судьи. Несмотря на то что предвечерние сумерки еще не сгустились, он отомкнул дверцу, обработал одно сиденье так же тщательно, как Майкла Карнса, запер дверцу и ушел, уверенный, что сомнений в его личности и намерениях не возникает. Судья, - по-видимому, осознавал, что машина - продолжение человека, нечто вроде современной колдовской куклы. Чейз отошел от машины и огляделся - не следят ли за ним. Ему пришло в голову, что Судья может околачиваться поблизости, чтобы посмотреть, какой эффект возымеет эта весьма недвусмысленная угроза. Улица, по обеим сторонам которой выстроились раскидистые вязы, стоящие вплотную друг к другу дома и припаркованные автомобили, давала бессчетное количество укрытий, где можно отлично спрятаться, особенно в сумерках, при удлинившихся тенях. Но, как внимательно Чейз ни смотрел по сторонам, не заметил поблизости ни человека, ни красного "фольксвагена" и решил, что он действительно один. Было вполне логично предположить, что кто-нибудь видел, как Судья возится с дверцей автомобиля. Но, еще раз пристально осмотрев улицу, он увидел, что она пустынна. Очевидно, все кончают обедать и моют посуду. Чейз вернулся в дом, благополучно избежав встречи с миссис Филдинг, взял одеяло и постелил на изрезанное сиденье. Сиденье оказалось бугристым, и он поневоле вспомнил, как труп Майкла Карнса лежал на траве парка и тоже казался мягким и бугристым. Тщетно пытаясь избавиться от этого образа, он поехал на свидание. Глава 9 Гленда Кливер жила в дорогой квартире на Сент-Джон-Серкл, на третьем, последнем этаже. В двери оказался глазок, и она посмотрела в него, прежде чем отпереть замок. Она предстала перед ним в белых шортах, темно-синей блузке и босиком - простенькая уловка, чтобы выглядеть ниже ростом. - Вы очень пунктуальны, - заметила она и пригласила: - Заходите. Он прошел мимо нее, пока она закрывала дверь, и сказал: - У вас тут очень симпатичный район. Девушка мило дернула плечом: - Я не из тех, кто любит экономить. Как знать, может, я через неделю умру и от моих сбережений не будет никакого проку, а не умру, так их, к примеру, съест инфляция. Хотя, честно признаться, это я так оправдываю свое расточительство. - Она взяла его за руку, подвела к дивану и уселась рядом с ним. - Что будете пить? - Скотч, если можно. - Со льдом? - Прекрасно, - сказал он. - Сейчас принесу. Чейз смотрел, как она поднялась, прошла по комнате и исчезла в коротком коридоре, который, по-видимому, вел в столовую и в кухню. В шортах ноги ее выглядели невероятными - такими длинными, что казалось, они должны сгибаться, как резиновые. Если у него еще и оставались воспоминания о Луизе Элленби, Гленда прогнала их окончательно. О соперничестве между ними не могло быть и речи. Когда Гленда вышла, он оглядел большую гостиную с ультрасовременной мебелью и декоративным убранством. Диван с плюшевой обивкой и два под стать ему кресла цвета какао. У дальней стены несколько фонариков, которые сейчас не горели. Одна лампа - пятидесятифунтовый кусок мрамора, из которого торчала гибкая изогнутая стальная трубка с серебристым плафоном на конце; его можно было поворачивать в разные стороны. Кофейный столик. Несколько ярких картин. Скульптура, изображающая обнаженных девушку и юношу в объятиях друг друга. Растение в горшке, которое едва не достигало потолка. И все. Сверхсовременная мебель и со вкусом подобранные украшения - это сочетание нравилось ему, и он чувствовал себя как дома. Гленда вернулась с двумя стаканами скотча и протянула один из них ему. На этот раз она уселась в кресло напротив дивана. Это лучше, подумал он, чем сидеть с ней рядом, потому что так он может любоваться ее прелестными ногами. - Вам нравится фондю на обед? - спросила она. - Я никогда не пробовал, - признался Чейз. - Что ж, я уверена, вам понравится. А если нет, то не получите больше скотча. Чейз засмеялся и откинулся на спинку дивана - в первый раз с того момента, как пришел сюда, он перестал ощущать неловкость. С ней было легко разговаривать на самые разные темы, от еды и коктейлей до мебели и дизайна. Она рассказывала, куда лучше всего пойти, чтобы пообедать и послушать музыку, и он с интересом слушал. Чейз слишком долго жил затворником, чтоб знать что-либо о таких вещах, но даже если бы он и вел светскую жизнь, мало что смог бы добавить к ее словам: она знала все хорошие места. У нее, наверное, подумал Чейз, десяток поклонников, которые с радостью готовы заплатить за нее везде, куда бы ей ни захотелось пойти. В этой девушке была изысканная чувственность. Обед оказался вкуснейшим: печеная картошка, взбитый салат, цуккини и фондю из говядины, которое шипело и потрескивало, создавая аккомпанемент их беседе. На десерт был пирог с мятным кремом и вишневый ликер. - Перейдем в гостиную? - спросила она. - А как же посуда? - Пусть стоит. - Я помогу, и мы вымоем ее вдвоем быстрее. Она встала и положила свою салфетку На стол: - В первый раз в жизни обедаю с мужчиной, который предложил вымыть посуду. - Вообще-то я полагал, что буду вытирать, - отшутился он. Она засмеялась: - Все равно вы неповторимы. - Ну так как? Займемся? - Нет, - сказала она. - Во-первых, я не считаю, что гости должны утруждать себя этим малоприятным делом. Во-вторых, мне и самой неохота. Я предпочитаю еще немного выпить, послушать музыку, посмотреть на фонарики и поговорить. - Очень хорошо, - сказал Чейз. - Но потом - посуда. Фонариков было двенадцать, в каждом переливались узоры из красного, синего, желтого, оранжевого, белого и зеленого света. Освещая комнату, они отбрасывали причудливые тени на стены, и потолки, на Чейза и Гленду, сидящих на диване, положив ноги на кофейный столик. По ногам Гленды пробегали голубые вспышки, белые огоньки, красные точки и желтые дрожащие концентрические круги. - А вы совсем не такой, как я думала, - произнесла она после небольшой паузы в разговоре. - Что же вы обо мне думали? - спросил он, не вполне ее понимая. - О, что вы самонадеянный, очень суровый, консервативный и холодный. - Вы так подумали, когда я приходил к вам в контору? - Нет, - сказала она. - Я уже тогда удивилась. С самого начала вы вели себя совсем не как герой войны, без чванства - просто, очень вежливо и даже немного застенчиво. Он не сумел скрыть своего удивления: - Так вы узнали меня сразу? - Ваша фотография два раза за эту неделю была на первой полосе. - Она отпила из стакана и поставила его на тумбочку у дивана. - Но вы ничего не сказали. - Я уверена, что вас уже до смерти тошнит от поздравлений. - Да, - подтвердил он. - Тошнит, и даже более того. - Когда я вернулась из хранилища, - сказала она, - а вас уже не оказалось, то решила, что вы рассердились: видите ли, не обслужили вовремя. - Вовсе нет, - возразил он. - Просто вспомнил о другой встрече, которая вылетела у меня из головы, а я уже опаздывал. - В первый раз за весь вечер он припомнил, зачем пришел: расспросить ее о людях, которые посетили справочный отдел во вторник, о Судье. Но он не знал, как к этому подступиться. К тому же ему и не хотелось. Как здорово сидеть вот так рядом, пить, разговаривать, слушать музыку и смотреть на огоньки. - Вы что, правда интересуетесь фамильной историей? - А что здесь такого? - спросил он. - Просто мне показалось тогда, что это не в вашем характере, - ответила она. - А теперь, когда я узнала вас лучше, тем более. - Может быть, мой характер сложнее, чем вы думаете, - предположил Чейз. - Не сомневаюсь. Они еще немного посмотрели на фонарики и помолчали. Вовсе не обязательно разговаривать, если им настолько легко друг с другом, что молчание не казалось неловким. Она налила каждому еще по стакану напитка, и когда села на место, то оказалась ближе к нему, чем раньше. Гораздо позже, после того, как они еще поговорили, послушали музыку, помолчали и выпили, она сказала: - Вы настоящий джентльмен, правда? - Я? - Ну да. - Я бы так не сказал. - А я бы сказала, судя по тому, как вы назначили мне свидание по телефону, а потом предложили помочь мыть посуду. К тому же, не будь вы джентльменом, уже наверняка начали бы клеиться ко мне. - А можно? - спросил он. - Пожалуйста, - ответила она, придвинулась к нему и наклонила голову, предлагая ему свои губы, а потом, возможно, и все остальное. Он обнял ее и долго целовал. При свете фонариков она была вся синяя, в желтых пятнах с малиновыми краями. - Вы очень хорошо целуетесь, - похвалила Гленда. Наверное, следовало вовремя остановиться, прежде чем выяснилось: целоваться - это все, на что он способен. Он хотел ее и стремился лечь с ней в постель, но она ассоциировалась у него как бы с магнитофоном прошлого, и его прикосновение заставило пленки крутиться. Она навевала память о других женщинах, мертвых женщинах, пробуждала ощущение его вины. Она была желанной, но одновременно, сама того не ведая, уничтожала желание. - Извини, - сказал он, когда они лежали в ее постели и смотрели на темный потолок, который, казалось, был лишь в нескольких дюймах от их лиц. - За что? - удивилась Гленда. Она держала его руку, и он был рад этому. - Не издевайся, - сказал он. - Ты ожидала большего. - Правда? - спросила она, приподнимаясь на локте и вглядываясь в него сквозь полутьму. - Если это и так, то ты тоже ожидал большего. Исходя из твоей логики, это я должна извиняться. Его отношение к словам Гленды оказалось двояким: он оценил ее стремление пощадить его чувства и попытку развеселить его, но ему хотелось быть униженным. Он и сам не понимал, откуда такое чувство. - Ты ошибаешься, - возразил он, - на самом деле я вовсе не ожидал большего. - Да? - Я не могу, - сказал он. - С тех пор как.., как вернулся из Вьетнама. - Он никогда не рассказывал историю своей импотенции никому, кроме доктора Ковела, и теперь, похоже, решил воспользоваться ею, чтобы Гленда дала выход презрению, которое она сдерживала. Она придвинулась ближе, снова приподнялась и начала нежно приглаживать его волосы: - Паршиво, конечно, но это не самое главное. Ты же все равно можешь остаться на ночь, разве нет? - После этого? - Говорю же, это не главное, - отрезала она. - Ведь просто приятно, когда кто-то спит рядом, когда кровать теплая. Верно? - Верно, - согласился он. - Проголодался? - спросила она, меняя тему прежде, чем он найдет предлог продолжать разговор. - Давай-ка сообразим омлет. Он удержал ее за руку и попросил: - Подожди немного. Они лежали рядом, тихо, как будто к чему-то прислушиваясь. Перестав плакать, он позволил ей зажечь свет, и они отправились в кухню. *** Утром за завтраком Чейз сказал: - Если бы я.., если бы мы ночью занимались любовью, это было бы нормально для тебя? - То, что мужчина остался на ночь после первой встречи? - спросила она. - Ну да. - Нет, не нормально. - Но такое случалось раньше? Она макнула тост с маслом в остаток яичного желтка и призналась: - Два раза. Он доел яичницу и взялся за кофе: - Жалко... - Прекрати, - сказала она, и в ее тихом голосе послышалась необычная решимость. - Ты прямо мазохист. - Может быть. Она откинулась на спинку стула, закончив завтракать. - Но ты бы хотел, чтобы я сказала, будто ты особенный, хотя у нас ничего и не получилось. - Нет, - сказал он. Она улыбнулась: - Не правда, Бен. Ты хочешь, чтобы я сказала, как необыкновенно все было, но ты мне не поверишь, если я скажу: именно так все и было. - Да как могло так быть? - удивился он. - Так и было, - подтвердила она и покраснела; он счел это смущение одновременно старомодным и очаровательным в такой эмансипированной женщине. - ,Бен, ты мне очень нравишься. - Возможно, ничего хорошего не было, - сказал он. - Просто непривычно. - Чушь. - Но факт тот, что мы не... Она перебила его: - Я себя чувствую с тобой легче, счастливее, естественнее, чем с кем-либо другим. А ведь это только первое утро после нашей встречи. - Тебе легко, потому что ты чувствуешь себя в безопасности, - предположил он. - Врешь, - сказала она. Через секунду он поднял взгляд, чтобы понять, почему она ответила так резко и сразу замолчала, и увидел у нее в глазах слезы. - Ну ладно, Гленда. Извини меня. И мне хочется встретиться с тобой снова, если ты не против. - Боже, какой же ты тупой, - сказала она. - Этого-то я и добиваюсь от тебя все утро. В дверях он поцеловал ее без всякой неловкости и решил, что их отношения, возможно, надолго. - Мне жаль так рано выгонять тебя, - сказала она, - но сегодня придет в гости моя мама. Мне нужно прибрать в доме и уничтожить все следы моего предосудительного поведения. - Я позвоню, - пообещал он. - А если нет, то я позвоню сама. День был ясным и жарким, ветер едва покачивал деревья у края тротуара. Но его настроения не испортила бы никакая погода, даже самая отвратительная. Он сел в "мустанг", открыл окно, впуская в машину свежий воздух, и уже вставлял ключ в замок зажигания, когда это случилось. Что-то просвистело позади него, потом послышался звук удара. Оглянувшись, он увидел посреди заднего стекла отверстие от пули. Судья рано встал в этот теплый безоблачный день. Чейз боком упал на пассажирское сиденье, так, чтобы его не было видно в окна и чтобы спинки загораживали его от Судьи. Почти в тот же миг в заднее стекло ударилась еще одна пуля. Лежа на боку, вжавшись головой в виниловое сиденье, он услышал, как пуля вонзилась в обивку, почувствовал, что спинка слегка затряслась, но выдержала. Пистолет с глушителем стрелял бесшумно, но сила выстрела у него была меньше, потому что вытянутое дуло основательно замедляло скорость полета пули. Будь это обычный пистолет, пуля наверняка прошила бы спинку сиденья насквозь. Несколько минут он ждал третьего выстрела. Его так и не последовало. Чейз осторожно поднял голову и огляделся: ничего необычного и в него больше не стреляли. Он завел двигатель, отъехал от края тротуара и сильно нажал педаль газа. Двадцать минут спустя он убедился, что его не преследуют: он столько петлял по переулкам, то и дело внезапно поворачивая и глядя при этом в водительское зеркальце, что никакой "хвост" не остался бы незамеченным. Успокоившись, Чейз выехал на трехрядное шоссе, пролегающее через весь город, и направился домой. На несколько часов он забыл о Судье, а вот Судья явно не забывал о нем. Чейза трясло, и у него чесался затылок - как раз то место, в которое попала бы пуля, стреляй Судья получше. Дрожь была такой сильной, что дважды он хотел остановить машину, чтобы прийти в себя. Поначалу это показалось ему неадекватной реакцией на происшествие, особенно для человека, который побывал в боях в Юго-Восточной Азии. Но потом он понял: теперь ему есть что терять, есть то, чего он боится лишиться, - это Гленда, как бы ни развивались их отношения. Он не должен больше забывать о Судье; нужно быть вдвое осторожнее, чем раньше. Паркуя машину перед домом, он подумал, что Судья мог опередить и, предвидя его возвращение, спрятаться где-нибудь неподалеку и поджидать. Чейз долго сидел в машине, не желая выйти, чтобы проверить свое предположение. Наконец, сообразив, что Судья так же легко может застрелить его в машине, как и у дверей, он вышел. В коридоре первого этажа ему повстречалась миссис Филдинг. - А я не знала, что вы не будете ночевать дома, - сказала она. - Я и сам не знал, - ответил Чейз. Направляясь к лестнице, она взглянула на его измятую одежду: - Вы не попали в аварию? - Нет, - ответил он. - И я не пьян. Его настроение так удивило миссис Филдинг, что когда она наконец нашла, что сказать, он уже поднялся по лестнице и не мог ее услышать. В комнате он запер дверь на задвижку и лег на кровать. Он больше не сопротивлялся дрожи. Постепенно вместе с ней прошел и страх. *** Судья позвонил через два часа. Чейз взял трубку, надеясь, что это Гленда, и услышал его голос: - Тебе опять повезло. Чейз не был так спокоен, как во время их прошлых разговоров; едва сдержавшись, чтобы не швырнуть трубку, сказал: - Ты все так же плохо стреляешь, вот и все. - Да, согласен, - дружелюбно заметил Судья. - Но тут и глушитель виноват. - У меня есть деньги. Ты знаешь это. Давай я тебе заплачу, а ты оставишь меня в покое, - предложил Чейз. - Сколько? - Голос Судьи звучал заинтересованно. - Пять тысяч. - Мало. - Тогда семь. - Десять, - заявил Судья. - Десять тысяч, и я больше не буду пытаться убить вас, мистер Чейз. Чейз почувствовал, что улыбается. Это была натянутая улыбка, но все же улыбка. - Прекрасно. Как мне заплатить? Голос Судьи вдруг сделался таким громким и яростным, что Чейз едва понял, что он говорит: - Ах ты, подонок, неужели не понятно, что от меня нельзя откупиться ни твоими деньгами, ни чем-либо другим? Ты заслужил смерть, потому что убивал детей, потому что ты греховодник и должен быть наказан. Я не продаюсь. Меня нельзя подкупить! Чейз подождал, пока Судья успокоится. Этот тон, эта необыкновенная вспышка ярости однозначно свидетельствовали, что он сумасшедший. Наконец Судья спросил: - Ты меня понял? - Да. - Хорошо! - Судья помолчал, вздохнул. - Знаешь, я видел, как ты входил в ее квартиру, и уверен, что ты