человеком и много читал. Его отстраненность от людей проистекала не от неприязни к ним, а от той печали, с которой он наблюдал за тем, что делают люди друг с другом на протяжении своей жизни. Конечно, его удивило, что у такого недоумка, как Себастьян, свой грузовик, однако он ни разу ни о чем не спросил, поскольку знал наверняка, что за всем этим кроется очередная история человеческих страданий, и не хотел слышать, что случилось с идиотом и что заставило его бежать. Именно из-за таких историй он покинул города. Чаще всего, когда они приходили, Бен Самюэль сидел у себя на крыльце. Они усаживались рядом с ним на широкие ступени и смотрели, как он строгает. А иногда он держал в руках блокнот с карандашами и делал наброски. Он неплохо рисовал с натуры. Себастьян не переставал удивляться той точности, с которой жизнь воплощалась на бумаге. Идиоту казалось, что в руке Самюэля скрыт какой-то механизм, соединяющий ее с участком памяти, куда занесена вся картина, которую нужно нарисовать, и, пользуясь этим устройством, старик выводит на бумагу - точную копию картины. Себастьян признавал существование компьютеров и запоминающих устройств и даже понимал, зачем они предназначены. А вот людей он никогда не мог понять. - Опять проспал допоздна, - выговаривал ему Самюэль. Себастьян этого не делал, но таково было единственное предостережение старика, твердо считавшего человека пропащим, если тот не ложился и не вставал рано и не работал весь день. - Если бы лес спал, он не вырос бы таким большим. - Звезды тоже, - отвечал Себастьян. Самюэль поворачивался и удивленно смотрел на него, как будто перед ним был совсем не тот человек, что минуту назад. - Это верно? - А ты как? - спрашивал Самюэль у Никто. - Замерз утром, - отвечало маленькое создание. - Замерз? Сегодня? А что же будет зимой? Здесь она рано наступает и длится долго. Тогда посмотрим, согреют ли тебя эти нагревательные спирали в грузовике! Никогда не следует полагаться на то, что выпускают, если есть возможность сделать что-нибудь более надежное своими руками. Причина, заставлявшая Самюэля желать, чтобы Себастьян рано ложился и рано вставал, заключалась в том, что дневные часы можно было бы использовать на постройку постоянного дома для зимовки. Но по убеждению Себастьяна, до зимы оставалась целая вечность. Под будущим он подразумевал завтра или даже сегодняшний вечер. После краткого осмотра грузовика и его кузова, переделанного в некоторое подобие жилья, старик решил, что с нагревательными спиралями идиоту и кукле будет здесь, пожалуй, теплей, чем в хижине. Это несколько поколебало его уверенность в необходимости строительства дома, но он все равно продолжал твердить о нем при каждом удобном случае. Сегодня, поскольку Себастьян молчал, Самюэль взялся рассказывать историю про самый глубокий снег, который видел за все годы жизни здесь, в лесу, и идиот с куклой, улыбаясь, уселись рядом послушать. Бен Самюэль хорошо рассказывал, даже когда не все в его историях было доступно для понимания. Ближе к вечеру, если они не оставались ужинать с Самюэлем, Себастьян и Никто возвращались в грузовик, и идиот включал единственную лампу, спасавшую их от густеющей тьмы. Каждый раз, когда вспыхивал желтый свет, он вспоминал, что без лесного отшельника у них не было бы ни света, ни тепла. Очень возможно, что к этому времени их бы уже схватили или они бы умерли от холода. Самюэль нашел его в миле отсюда на шоссе с севшим аккумулятором. Себастьян ничего не мог понять и уже часа четыре упрямо сидел на водительском месте, ожидая, когда грузовик снова соизволит двинуться вперед. Самюэль подзарядил аккумулятор от собственного "ровера" и показал путь в лес к своей хижине. Теперь Себастьян подзаряжал аккумулятор каждые четыре-пять дней, когда тот начинал садиться. Каждый раз, включая свет, идиот повторял себе, как это важно - заряжать аккумулятор. Если он хотел когда-нибудь уехать отсюда, ему следовало усвоить, что электрический транспорт должен пополнять запасы электроэнергии через определенные интервалы, даже если его аккумуляторы, как говорил Самюэль, - лучшее, что когда-либо изобретал человек. Именно тогда, по ночам при свете единственной лампы, Себастьян начал возиться с Горном. Несколькими неделями раньше, остановившись в другом лесу в паре сотен миль отсюда, он догадался, каким образом матрица-диск вставляется в устройство, и приступил к процессу воссоздания кукол. Однако из-за того что он не смог разобраться, как пользоваться двумя ручками, результаты оказались удручающими. Куклы выходили подлинными чудовищами со стертыми лицами, без глаз, с ногами, словно лишенными костей, с руками, которые заканчивались не кистью, а комком протоплазмы. Единственным более или менее приличным экземпляром оказался Никто, хотя и он был уродом. Но несмотря на то, что Никто был создан по матрице-диску, он не знал, кто он такой, и не помнил никаких эпизодов из своей прошлой жизни, хотя все это было заложено в матрице-диске. Себастьян усердно трудился над Никто, но кукла не оправдала его надежд. Никто был случайным результатом, а куклы, сделанные после него, оказались еще хуже. Разозленный и обескураженный, идиот закрыл Горн. Он не стал возвращать Никто в небытие, оставив его для компании, и вместе без какой-либо определенной цели они двинулись на север. Потом сдох аккумулятор. И появился Бен Самюэль. А теперь спустя три недели - леса и длинные ночи, стариковские рассказы и его рисунки. Но Себастьян не успокоился. Он соскучился без компании, без той особой компании, которую знавал в прежние времена с Пертосом. Конечно, Никто тоже был своего рода компанией, но не той, которую он искал. Никто слишком напоминал его самого, чтобы служить полноценным дополнением: запутавшийся, потерянный, вечно ищущий точку опоры. Самюэль тоже не мог устроить Себастьяна как партнер, он слишком боялся вмешиваться, не хотел, чтобы его предложения звучали как команды. Он не понимал, что идиот нуждался в том, чтобы им командовали. Мир казался страшно ненадежным и зыбким, и Себастьяну требовался кто-нибудь вроде Пертоса, кто сказал бы ему, как жить дальше. По какой-то причине в его сознании постоянно присутствовала Битти Белина. Она была точкой соприкосновения со старым сценарием, с той жизнью, которой он больше не жил. Если бы ему удалось воссоздать ее, все пошло бы хорошо. Себастьян был убежден в этом. Он забыл, как она с ним говорила, как смеялась над ним вместе с другими, как просила его убить Пертоса. Она была красивая кукла. Себастьян помнил, что ему нравился ее смех. И улыбка. И золотые волосы. Если бы Битти Белина вернулась к нему целой и невредимой, все было бы хорошо. И возможно, будь она здесь с ним, прекратились бы ночные кошмары про другую девушку по имени Дженни с ножом в животе... Если и существовала панацея от всех плохих воспоминаний, это была Белина. Ближе к концу октября Себастьян снова собрал все секции Горна в кузове грузовика. Он забыл, как заряжать аккумулятор, но без труда вспомнил, как собирать Горн. Идиот свернул ольмезианскую амебу, и она, тихонько пульсируя, прильнула к задней стенке Горна, освободив ему путь. Он осторожно приступил к очередной неуклюжей попытке освоить искусство быть Богом. Никто наблюдал. На этот раз кукла-урод проявляла к процессу воссоздания больший интерес, чем прежде. За прошедшие недели он успел узнать Себастьяна и перестал бояться своего хозяина. Никто стоял на обшивке Горна, рядом с передней стенкой, откуда была видна капсула-матка, и ждал чуда. Себастьян перебирал матрицы-диски из папки-идентификатора, останавливаясь, чтобы изучить надписи на гладкой стороне каждой из них, как будто ждал, что одно-единственное слово вдруг выделится и засияет над неразборчивыми именами всех остальных - Белина. Однако, перебрав все, так и не понял, которая из матриц-дисков ее. Если же действовать наугад, то вполне могло случиться, что он восстановит коварную мачеху Виссу прежде, чем ему удастся вернуть к жизни Белину. А Себастьяну совсем не хотелось этого, хотя он знал, что может запросто отделаться от Виссы, снова сунув ее в Горн, если она попадется под руки раньше, чем Битти Белина. - Что ты ищешь? - спросил Никто, после того как идиот просмотрел все диски. Себастьян взглянул в перекошенное лицо, смотревшее на него, и его охватила злость вперемешку с жалостью. - Какую-то конкретную куклу? - спросил Никто. - Битти Белину, - наконец произнес идиот. Кукла-урод подняла один из дисков. Он был размером всего лишь с ладонь идиота, но в маленьких кукольных пальцах казался большим, как колесо от "ровера" Самюэля. Никто перевернул диск на другую сторону и увидел на пластиковой табличке имя куклы - аккуратно вытравленные на шероховатой поверхности кольца памяти. Потом положил его и взял другой. - Ты можешь.., найти? - спросил Себастьян, чувствуя, как прежний восторг охватывает душу. - Конечно, - сказал Никто. - Дай мне пару минут. Это заняло десять минут. Он протянул Себастьяну матрицу-диск, внешне ничем не отличавшуюся от других. - Она? - Она. Пальцы идиота дрожали. Он не мог сообразить, что делать. Держа матрицу-диск, он держал в руках Битти Белину. Он почти ощущал тепло ее тела, трепетание пульса, скользящую тень от длинных золотых волос. И все же это был всего лишь пластик, плоский, круглый и ничего не говорящий. Может быть, еще не поздно. Может быть, можно вернуть старую жизнь, и все будет как прежде. Если Битти Белина здесь, в этой матрице-диске, значит, она не изменилась. Она может вернуться и начать жить в своей старой сказке, где принц убивает коварную мачеху, а она всегда остается живой и счастливой. Потом он вспомнил про плоть в Горне и понял: даже если матрица-диск не изменилась, тело может получиться кривым и уродливым. Его охватил ужас. - Ты собираешься сделать ее? - спросил Никто. Себастьян, ничего не соображая, взглянул вверх. Его глаза смотрели печальней, чем обычно, губы обвисли. - Ты собираешься оживить ее? - продолжал тот настаивать. Через некоторое время ему удалось выдавить из себя: - Да. Держа в руках пластиковую матрицу-диск, он думал о том голубом луче прожектора, который падал на нее, когда она стояла посреди сцены. Он вспоминал ее волосы, отливавшие золотом, публику, немевшую от ее красоты. Себастьян ни разу не вспомнил о том, как она стояла голая между ног Элвона Руди, или о том, как она пыталась выцарапать ему глаза, как укусила его в шею, когда он пришел; чтобы защитить ее. Он сунул матрицу-диск в транслятор памяти и услышал, как в глубине Горна раздались первые звуки. Сначала был протяжный рокочущий гул, потом шум компьютеров, обменивающихся информацией, затем свист заработавших магнитных лент, к которым обращалось запоминающее устройство. Капсула-матка наполнилась пока еще бесформенной синтетической плотью, которая вскоре должна была претерпеть изменения. Потом послышалось отдаленное шипение, щелчок, и снова тишина. Все это очень напоминало автомат для игры в пинбол, который загорается, получив десять центов, а потом ждет серебряной монеты, чтобы начать работать. - Это все? - спросил Никто. Он подошел вплотную к смотровому окошку и, касаясь лицом стекла, посмотрел на бесформенное желе. - Это все, что нужно, чтобы получилась Битти Белина? Только эта жидкая масса? Свет был зеленым. Себастьян осторожно взялся за ручки и начал манипулировать ими. Ручки легко поворачивались в любую сторону и крутить их можно было сколько угодно. Когда он сжимал их круглые рукоятки в своих ладонях, у него возникало странное и приятное ощущение, как будто перед ним были не просто рычаги, а нечто роднящее его с каким-то существом, созданным без матрицы-диска, и все же не менее реальным, чем куклы. Свет стал янтарным. - Там что-то происходит, - сказал Никто, показывая пальцем. Синтетическая плоть изгибалась, стремясь принять определенную форму. Однако в этой отчаянной возне в капсуле-матке чувствовалось что-то заведомо ненормальное. Судороги плоти походили больше на разрастание раковой опухоли, чем на рождение здоровой куклы. Она корчилась и светилась цветами разложения. - Скоро, - произнес Никто. Но этот янтарный цвет говорил о другом. Идиот вертел ручки туда-сюда, то обе по часовой стрелке, то обе против часовой, то в разные стороны. Он знал, что дальше должен быть красный и, наконец, ослепительно белый, признак того, что процесс воссоздания завершен удачно. Чем больше он жаждал появления нужного оттенка, тем сильнее его пальцы крутили ручки, и осторожность сменялась паникой. - Рука! - сообщил Никто так, словно все шло как по маслу и до появления Битти Белины оставалось совсем немного. Однако рука была слишком длинной, совершенно непропорциональной, с четырьмя суставами на каждом пальце, а сами пальцы вышли кривыми и торчали под разными углами. Янтарный смешался с желтым и стал подозрительно ярким. Желтый стал оранжевым. Последнее достижение несколько улучшило состояние Себастьяна, так как оранжевый был более похож на красный, чем все цвета, которые ему удавалось получить до сих пор. Однако уродливая рука осталась прежней, а другая выглядела еще хуже. В отличие от слишком длинной первой, вторая получилась слишком короткой. Пальцы были нормальными, но локтевой сустав оказался раздут от бесполезных хрящей, а кости не двигались. Рука загибалась совсем немного в сторону желеобразного тела, как будто кукла хваталась за живот от боли. - Лицо, - сказал Никто. Это было лицо девушки. Ее лицо. - Волосы, - произнес Никто. Золотые волосы начали пробиваться внизу гладкого живота и расти на макушке лысой головы, спадая локонами на голые плечи и касаясь ее торчащих грудок. Себастьян заметил, что одна грудь слишком сместилась в сторону. - Нет, - сказал он очень тихо. Отвращение росло в нем, овладевало им, ему хотелось крушить все вокруг. - Почти готово, - сказал Никто. То, что он видел, ему не нравилось, и он отступил назад от стекла. - Битти, - произнес Себастьян. Словно повинуясь волшебному слову, она открыла глаза. Ей не полагалось делать этого, находясь в капсуле-матке, но она сделала. В левой глазнице не было глаза. Второй, голубой глаз уставился на него без всякого выражения. - Нет, - теперь уже громче произнес Себастьян. Она попробовала подняться, упираясь здоровым локтем и маленькими ножками. Оставаясь внутри Горна, Белина походила больше на кадр из фильма, чем на что-то реальное. Она все продолжала смотреть на него ничего не выражающим взглядом. - Стой, - сказал он. Она залепетала. Что-то несуразное. Ей удалось встать и прижаться лицом к стеклу смотрового окошка, прямо напротив Себастьяна. Она пыталась говорить, но даже если ее речи имели смысл, слова невозможно было разобрать. Идиот повернулся и выскочил из грузовика в темноту. Он бежал, давясь и брызжа слюной. Он задыхался. Бросившись в лесу на влажную увядшую траву, он заплакал. Себастьян смотрел, как Бен Самюэль строгал и рисовал. Долгие часы проводил идиот, тихо сидя в лесу, наблюдая за белками, занятыми последними приготовлениями к зиме. Он смотрел на синее небо, а иногда сидел под дождем и мок. Прошла почти неделя, прежде чем он смог снова подойти к Горну и продолжить свои эксперименты. Но даже тогда в его мозгу продолжал сидеть страх, готовый наброситься на него при первом же удобном случае. Он решил не пользоваться матрицей-диском Битти Белины, пока не овладеет процессом воссоздания. Лишь когда он сможет вернуть ее во всей красе, только тогда будет вправе прикоснуться к ее матрице-диску. - Какой ты хочешь? - спросил Никто, сидя перед папкой-идентификатором. Себастьян надолго задумался. Ему удалось вспомнить лишь несколько кукольных имен. Одним из них, запечатлевшимся в его сознании почти с такой же силой, как имя Битти Белины, было имя маленького причудливого чудовища - Вольфа, персонажа страшной сказки, которая почти везде пользовалась большим успехом. Экспериментировать с Вольфом казалось не страшным, ведь если он и выйдет уродом, Себастьяну будет его совсем не жалко. - Вольф, - сказал Себастьян. - Какой Вольф? - Просто Вольф. Никто быстро нашел его. Он протянул матрицу-диск Себастьяну, который взял ее с некоторым сомнением. Если, держа в руках матрицу-диск Битти Белины, он ощущал ее нежность, теплоту, чувственность, то что почувствует, взяв в руки эту? Смерть, кровь и жестокость? Однако Себастьян с удивлением обнаружил, что не чувствует ничего. Только холодный пластик, с одной стороны гладкий-, с другой - шероховатый. Вольф получился с дырками в кожистых крыльях и без зубов. Он был приговорен к тому, чтобы снова расплавиться, и идиот сделал еще одну попытку возродить Вольфа, твердо сознавая, что у этого дьявола должны быть целые крылья и зубы, чтобы кусаться. Вольф вышел без лица, был снова расплавлен, и идиот попытался еще раз возродить его, так как понимал, что у дьявола должны быть глаза, чтобы видеть жертву и преследовать ее. Вольф родился с лишними зубами и с клыками длиной с палец. У него были острые, как нож, когти, а лицо свидетельствовало о высшей степени деградации. И снова, как следует подумав, идиот сунул его в Горн, полагая, что дьявол не может быть таким мерзким, чтобы не казалось, что с ним никак нельзя сладить. Вольф родился. И умер. Причинить зло он не успел. Со временем Себастьян выяснил, как пользоваться ручками: правая управляла интенсивностью цвета, левая сдвигала цвет по спектру. По крайней мере таковы были внешние проявления их действия, хотя они, конечно, выполняли во чреве Горна куда более сложные задачи. Идиота заботила лишь внешняя сторона дела, и он чувствовал себя счастливым. Четыре раза подряд он без единой ошибки от начала до конца создал подлого Вольфа таким, каким он должен был быть по пьесе. Себастьян до мельчайших подробностей овладел процессом воссоздания, и теперь каталог папки-идентификатора стал доступен ему. Себастьян пришел в прекрасное расположение духа, особенно после четвертой удачной попытки создать гнусного Вольфа, и именно легкомыслие, вызванное этим хорошим настроением, заставило его допустить самую большую ошибку со времени отъезда из Города Весеннего Солнца. Он положил бессознательного Вольфа в одну из ванночек с питательным раствором, который должен был привести его в чувство. Черные, влажно поблескивающие крылья время от времени вздрагивали, и тело Вольфа медленно наполнялось жизнью. Себастьяну хотелось посмотреть, сможет ли маленький злодей ходить и говорить, будет ли он обладать всеми остальными качествами, которые у него были после первых трех воссоздании. У него не хватило терпения дождаться, когда кукла очнется, и он пошел плеснуть себе и Никто вина, чтобы устроить маленький праздник, первый, который решил себе позволить со времени бегства из города. Он оставил Вольфа без присмотра. Каждый раз, когда в Горне вонопо создавалась кукла, ее матрица-диск оставалась в машине до тех пор, пока эта кукла снова не возвращалась в жидкое состояние. Когда куклу расплавляли в Горне, весь приобретенный ею опыт первым делом записывался на матрицу-диск. Таким образом кукла продолжала жить, хотя эта жизнь могла длиться всего один-два дня с перерывами во много лет. Подобное решение казалось весьма мудрым умельцам вонопо, так как куклу, которой разрешается иметь некоторый собственный опыт, легче контролировать, чем ту, которая считает, что ее используют только для спектаклей, а потом отбрасывают в сторону, как старую афишу. К тому же куклы будут больше выкладываться на сцене, лучше играть, чтобы заслужить право провести на свое усмотрение одну-две ночи после представлений. Всех, кто приезжал учиться ремеслу кукольника, вонопо предупреждали, что куклы - настоящие маленькие дети. А тех, кто не желает с этим считаться, ждет финансовый крах, а то и личные неприятности. На матрице-диске Вольфа записалась вся длинная череда неудачных воссоздании, через которую он прошел. В его сознании благодаря этому запечатлелись воспоминания обо всех мучениях, пережитых при рождениях за то время, пока Себастьян учился пользоваться Горном, причем запечатлелись до деталей, и это заставляло нервы Вольфа трепетать, а душу содрогаться от ужаса. Кроме того, помнил он и три удачных воссоздания, предшествовавшие последнему, и каждый раз следовавшее за ними скорое возвращение в Горн. Первое воспоминание испугало его, хотя он был задуман, чтобы изображать воплощение дьявола. Второе разозлило, поскольку несколько часов личной жизни вне сцены он считал своим правом, а не только привилегией. Теперь, когда сознание полностью вернулось к нему, а тело начало слушаться, Вольфу хотелось бежать. Сначала оставалось под вопросом, было ли это желание вызвано озорством, присущим всем куклам, или следствием зверских попыток воссоздания, повлиявших на его мозг. Позже стало ясно, что второе более вероятно. Вольф сел в питательной ванне. Вязкая жидкость стекала по его темным бокам назад в раствор. Она капала с его крыльев, как подливка с дичи, подаваемой к воскресному столу. Себастьян и Никто наливали вино в стаканы. Они стояли справа, наполовину скрытые за грудой пожитков, и, видимо, не замечали, что Вольф пришел в движение. А может быть, их это не беспокоило. Во всяком случае, маленький дьявол был полон решимости наилучшим образом воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Никто хихикал. Вольф встал, широко расправил крылья и тихонько попробовал взмахнуть ими. Они еще не высохли, хотя перья не слипались. От воды и растворенных в ней питательных солей на коже остались лишь крохотные капельки, сверкавшие, как драгоценные камушки. В этот момент Себастьян повернулся к нему, подняв стакан темного вина, как будто хотел поприветствовать создание своих рук. И хотя он видел стоящую фигурку, цеплявшуюся пальцами ног за край металлической ванночки, видел тело, наклоненное вперед, крылья, расправленные дугой, идиот не перестал улыбаться. Напротив, его улыбка стала еще шире, как будто Себастьяна радовало поведение его творения. Вольф прыгнул. Он отчаянно захлопал крыльями и полетел к двери в конце кузова. Она была немного приоткрыта и слегка покачивалась от дуновений холодного ветра. Себастьян повернулся, следя за полетом куклы, продолжая улыбаться и не догадываясь о том, чего так страстно хотел этот маленький вампир. Свободы, бегства, нормальной жизни. Никто догадался первым и предупреждающе вскрикнул: - Он убегает! - Потом еще и еще: - Он убегает! Убегает! Как будто повторяя эти слова, он мог заставить идиота действовать. Дверь была хорошо смазана и легко открывалась, так что Вольф, ударившись в дверь, без особых усилий распахнул ее настежь. Он бросился в проем в темноту осенней ночи. За несколько секунд крылья унесли его так далеко, что двое в грузовике перестали слышать тихие хлопки кожистых мембран. С юга поднялся туман, заполнивший единственный кусок открытого пространства. Теперь туман висел среди деревьев, как та мгла, которая заполняла сознание Себастьяна, когда он старался слишком долго или слишком сильно сосредоточиться на одной проблеме. Видимость резко ухудшилась. Деревья вырастали перед ними внезапно, как доисторические динозавры. Неизвестно откуда протянулись вьюны, которые хватали их за ноги, словно цепкие пальцы, или как змеи, обвивающие тела своих жертв и душащие их, прежде чем заглотить. То тут, то там раздавались крики, и эти звуки заставляли их поминутно останавливаться, хотя они знали, что эти звуки издают не кровожадные демоны, а всего лишь безобидные зверьки. Себастьян вдруг вспомнил, что куклы не могут удаляться от Горна больше чем на тысячу футов, не испытывая при этом страшной, невыносимой боли, которая заставляет их возвращаться назад. Это означало, что Вольф никуда не денется, что они должны найти его с минуты на минуту. Идиот не мог вспомнить, насколько далеко могут уходить куклы, но он точно знал, что им придется обыскать лишь небольшую территорию. И все же они ничего не нашли. На мгновение Себастьян решил оставить маленького демона в покое, но вскоре сообразил, что если его найдет кто-нибудь другой, кроме Бена Самюэля, то узнает, где они находятся. Даже если они уедут и тварь обнаружат позже, полиция будет знать, где их искать. Вольфа надо найти как можно скорее и вернуть в Горн, иначе все погибло. - Есть что-нибудь? - спросил он Никто. - Здесь нет, - ответил тот. Сгустившийся туман плотнее прильнул к земле, и Себастьян ничего не видел, кроме макушки головы Никто, торчащей из тумана неподалеку. Ему стало страшно, захотелось вернуться в грузовик, запереть дверь, лечь спать и забыть про Вольфа. Он не хотел больше оставаться в тумане, среди темных деревьев, не хотел топтаться на месте, не видя, куда идет. Туман напоминал ему паучью сеть. И в первый раз за много дней ему вспомнилось, что паук из подвала Голубого Гранд-Театра пробрался в грузовик. Теперь он был где-то здесь, рядом, и мог подкрасться в тумане и напасть на них сзади. Себастьян вздрогнул. Но продолжал идти вперед: страх не всегда может служить оправданием для отступления. - Почему бы нам не поискать его возле хижины Бена? - спросил Никто. - Там, по крайней мере, светло. Единственное место в округе, где есть свет. Там искать легче. К тому же свет может привлечь его. - Может быть. Вольф не производил впечатление существа, которое боится потемок. - И кроме того, холодает. Ему, наверное, еще холодней, чем нам, ведь он не успел одеться, ты помнишь. Он наверняка подумает, что там, где свет, будет теплее. - Пойдем, - решил Себастьян. Он пробежал длинный путь до хижины так быстро, что Никто едва поспевал за ним. Не успели они приблизиться к границе желтого света, окружавшего жилище Бена, как увидели Вольфа. Он, как обезумевшая мошка, метался под плоской крышей от одного края крыльца к другому, привлеченный двумя светящимися окнами, однако боялся прикоснуться к ним и вел себя тихо, если не считать шума, издаваемого крыльями. - Эй! - крикнул Никто. Себастьян тоже принялся кричать. Вольф повернулся и пронесся у них над головами так низко, как будто хотел напасть на Себастьяна. Проследив за ним взглядом, они увидели, как Вольф сделал круг и так же низко полетел назад к крыльцу, как будто тоже боялся ночи и тумана. На этот раз он ударился в окно, прямо в середину, разбил стекло и ворвался внутрь, визжа от боли и злости. Раздался звон осколков, упавших на деревянный пол. В комнате что-то зазвенело, хотя, судя по всему, не разбилось. Себастьян и кукла, помедлив мгновение, бросились по ступеням на крыльцо. Входная дверь оказалась запертой, и некоторое время они топтались там, пока оба разом не вспомнили о разбитом окне. Бен Самюэль отчаянно чертыхался, и громкие звуки его проклятий привлекли их к окну. Идиот выбил остатки стекла, уцелевшие вдоль рамы. К тому времени, когда он полез внутрь, старик уже не ругался. Он стонал... Звуки, издаваемые Беном, казались странными: не такие высокие и дрожащие, как у женщин, они были низкие и какие-то механические, как будто выдавленные через силу. Это был больше стон ярости, чем страха, хотя боль и испуг тоже слышались в нем. Себастьян стукнулся головой о верхнюю раму и чуть не упал назад на крыльцо. Он уцепился за подоконник, дожидаясь, пока пройдет головокружение, а потом боком ввалился в комнату, падая на колени. Идиот почувствовал, как осколок стекла впился ему в левую ногу, но боль была не настолько сильной, чтобы тратить время, осматривая рану. Он вскочил на ноги и потер ушибленный лоб, на котором уже начала вздуваться шишка. Себастьян осмотрелся вокруг, ища старика и куклу и заранее боясь того, что мог увидеть. Никто спрыгнул с подоконника и приземлился на довольно большой кусок стекла, которое треснуло под ним, не причинив ему, впрочем, никакого вреда. Самюэль лежал на полу. Он застрял между большим креслом и оттоманкой. Рядом футах в десяти от того места, где он упал, когда вампир набросился на него, валялась смятая книга. Несмотря на всю свою силу, старик не мог оторвать маленького бестию, вцепившегося ему в грудь и в шею. Он колотил Вольфа по спине, но хлопающие кожистые крылья прикрывали спину куклы и защищали от ударов или, по крайней мере, смягчали их. На руках Самюэля виднелась кровь. Но это была его собственная кровь. Вольф вел себя так, словно играл роль в очередной страшной сказке, для которой его придумали. Все прочие чувства в нем молчали, говорила лишь жажда крови. - Перестань! - завопил Себастьян. Никто выбежал вперед, чтобы броситься в драку. Даже в глазах Себастьяна, с уважением относившегося к свирепости маленьких тварей вроде пауков, Никто выглядел на редкость беспомощным. Вольф был силен, его задумали таким, чтобы он побеждал других, убивал на потребу толпы. Никто же годился только на то, чтобы жить, больше ни для чего. Самюэль перестал стонать. Теперь он махал кулаками еле-еле, не попадая даже по крыльям Вольфа. Все его тело напряглось и затем безвольно сникло. Никто прыгнул Вольфу на спину меж длинных темных крыльев, в то место, где существо было наиболее уязвимым. Не обращая внимания на отчаянные хлопки крыльев, колотивших его с боков, он просунул руку вокруг шеи вампира и изо всех сил потянул ее назад, вытаскивая клыки бестии из вены старика и прерывая поступление крови в мозг Вольфа. Не обращая внимания на кукол, катавшихся по полу в неистовой схватке, Себастьян наклонился над Самюэлем. Старик лежал с открытыми глазами, однако они казались остекленевшими. Лицо было перепачкано кровью, горло представляло собой изодранное в клочья кровавое месиво. - Извини... - произнес Себастьян. Он плакал, его распирало от сознания собственной неполноценности. - Что... - Извини. - Я не могу... Самюэль попытался встать, но опрокинулся назад. Ударившись об пол, его голова дернулась один раз, и он скончался. Старик умер, даже не понимая, что с ним происходит. Возможно, он считал, что омолаживающие процедуры, которые проходил раз в год, навсегда защитят его от случайной смерти, как защищали от естественного старения его тело. А скорее всего, он просто давным-давно забыл о смерти. Живя в одиночестве здесь в лесу, он не был свидетелем смерти друзей и родственников. Он видел только деревья, а они выглядели неизменными, они жили века и росли все выше и выше, иногда страдая от засухи или от затянувшейся зимы, но никогда не покидая своего места в этом мире. Еще он видел свежие цветы, распускавшиеся заново каждое лето после зимней спячки. В этих лесах не водилось сколько-нибудь опасных хищников, а если кто-то из мелких зверьков и умирал, то делал это тактично в своей норке, не привлекая внимания, вдали от посторонних глаз. 0т своего долгого отшельничества Бен, наверно, решил, что и сам бессмертен, как деревья и Земля. Когда Себастьян обернулся, Вольф как раз прикончил Никто. Вампир буквально растерзал напавшую на него куклу. Никто умер. У идиота сжалось сердце. Внезапно он возненавидел Горн, Битти Белину и все, чем занимался последние пять лет. Вольф взлетел. Себастьян уклонился от темной тени, но пока поворачивался, чтобы отразить нападение с другой стороны, монстр уже набросился на него, вцепившись когтями в рубашку. Его голова оказалась на уровне яремной вены Себастьяна. Идиот почувствовал, как когти раздирают ему кожу под рубашкой. Вниз по животу потекла горячая кровь. Себастьян схватил обеими руками голову Вольфа. Из груди у него вырвался отвратительный низкий рык, еще более мерзкий, чем звуки, издаваемые вампиром. Вольф кусал его за пальцы. Идиот не обращал внимания. Он просто вырвал голову куклы из плеч. Маленький ротик Вольфа продолжал шевелиться и после того, как голова лишилась туловища, как будто и после смерти хотел отомстить за то унижение, которому его подвергли. Себастьян крутил оторванную шею до тех пор, пока не перестала идти кровь. Потом бросил останки на пол. Ярость исчезла так же быстро, как и нахлынула, уступив место одиночеству. Вместе с одиночеством пришла усталость, и он опустился на пол, склонив голову на грудь. Он долго сидел так. Потом медленно поднялся и занялся трупами... Себастьян попытался заново создать Никто. Но теперь, когда он знал, как пользоваться ручками управления Горном, он уже не мог произвести на свет такое уродливое создание. Если бы даже Никто появился, он бы не узнал его. Себастьян уснул. Через два дня после смерти отшельника в кармане пальто, которое надевал в ночь бегства из Города Весеннего Солнца, Себастьян нашел холистианскую жемчужину. Она была такой темно-серой, какой он никогда ее не видел. Он слышал, что даже когда жемчужина чернеет, это не значит, что она умерла, хотя жизнь в ней едва теплится. Идиот покатал ее туда-сюда между пальцев, наблюдая, как она становится все светлее и светлее, как это бывало с ней столько раз в руках Пертоса. Когда он подумал про Пертоса, то вспомнил и Бена Самюэля, и Никто и с отвращением положил жемчужину. После ужина Себастьян снова взял ее в руки. Некоторые утверждали, что холистианская жемчужина не просто безделушка, с помощью которой можно вызвать галлюцинации или воспоминания о ее прежних хозяевах, она - живое существо, ищущее тех, кому нужно утешение. Говорили, что, находясь в комнате, наполненной массой ярких предметов, расстроенный человек всегда возьмет именно эту жемчужину, даже если не знает, что это такое и что она может ему дать. Так оно и было: идиот снова сидел с жемчужиной, хотя совсем не хотел прикасаться ни к чему, что принадлежало Пертосу, а значит, ассоциировалось со смертью. Себастьян гладил ее, и жемчужина светлела. Незримые энергетические нити тянулись от драгоценности к его сознанию, и он успокаивался. Он поднялся в воздух, и оставшаяся внизу Земля становилась все меньше и меньше. Себастьян удивленно смотрел на нее. Когда в считанные секунды мимо него пронеслась Луна и растаяла вдали, он радостно засмеялся. Жемчужина несла его дальше. К звездам. Вскоре появились корабли, тысячи кораблей, и он понял, что это табор космических цыган, которые никогда не ступали на Землю. А потом его охватила паника. Он осознал, что и сам больше не стоит на твердой почве, и застарелый страх перед неприкаянностью, перед всем непрочным молотом застучал у него внутри. Себастьян очнулся, крича что-то бессвязное, и отшвырнул жемчужину в другой конец комнаты. Отскочив от стенки кузова, она ударилась об пол и снова подкатилась к нему. Он не стал поднимать ее. Через неделю после убийств, когда наступили первые сильные холода, он спустился по склону к пустой хижине. В воздухе носились редкие снежинки, тихо падавшие идиоту на ресницы. Они таяли у него на лице и превращались в капли воды. Себастьян любил снег и чувствовал себя лучше, чем раньше. Дверь хижины была не заперта с той самой ночи, когда умер Самюэль. Идиот не возвращался сюда с тех пор, но теперь захотел взять ключи от "ровера", чтобы подогнать его к грузовику и зарядить от него аккумулятор, как учил его старик. Ключи висели на крючке в кухне, и Себастьян с легкостью нашел их. Если бы после этого он ушел, то все, пожалуй, осталось бы по-прежнему. Но он никогда не заходил к старику в спальню, и ему стало любопытно. Себастьян толкнул дверь и заглянул в уютную, обставленную самодельной мебелью комнатушку, заставленную книжными полками. Он вошел внутрь, улыбаясь тому ощущению покоя, которое, казалось, излучала комната... И чуть не наткнулся на паутину. Она висела в нескольких дюймах от его лица, спускаясь с незакрытых балок низкого потолка, и была невероятно большой. Огромная черная паучиха наблюдала за ним, по крайней мере так ему показалось. Вокруг нее из конца в конец шелковистых дорожек сновали полдюжины более мелких пауков. Себастьян не мог пошевелиться. Спускаясь по серебристой нити, паучиха подползла ближе. У него выступил пот. На спине у нее виднелись зеленые крапинки. - Нет, - прошептал он. Она не остановилась. - Извините, - сказал он. Она напружинилась, как будто собиралась прыгнуть с паутины и, карабкаясь по лицу, спрятаться в космах его нестриженых волос. Паучиха была так близко, что Себастьян видел, как у нее изо рта тянулась слюна, образуя новые нити. - Пертос! - закричал он. - Пертос! Никто не ответил. - Помоги мне! Тишина. - Пертос! - вырвался у него последний истошный крик, в котором каждый звук имени звенел по несколько секунд. Идиот повернулся и бросился бежать. Изо всех сил он бежал к грузовику кукольника. Он спрятался внутри. Один с единственной лампочкой. В два часа ночи лампочка перегорела, и Себастьян остался в полной темноте. Это была ночь ужаса: он беспрерывно слышал, как по холодному металлическому полу к нему ползут тысячи пауков. Утром идиот набрался смелости, подогнал "ровер" и зарядил аккумулятор. Он решил уехать в надежде, что паучиха не сможет последовать за ним. Но прежде чем тронуться в путь, ему нужно было создать себе компанию, чтобы легче коротать время в дороге. Он взял матрицу-диск, которая, по словам Никто, принадлежал Битти Белине, и осторожно сунул ее в транслятор памяти. Горн запылал. Себастьян взялся за ручки. Воссоздание началось. В написанной вонопо "Книге мудрости" есть два стиха, которые приписывают святым: первый - святому Зенопу, второй - святому страннику Эклезиану. Первый гласит: "Дети низвергают своего Бога-отца и заменяют его другим. Каждое поколение создается рукой юного Божества, завоевавшего власть путем братоубийства. Поэтому Бог бывает так неловок, и его мудрость всегда недостойна его творений. В его распоряжении никогда нет целой жизни, чтобы научиться". Второй стих словами Эклезиана объясняет: "Мы должны радоваться тому, что мы люди, ибо настанет день, когда создания Господни станут сильнее него. Тогда мы восстанем и сбросим его с трона, и его сила, его чудесная власть давать жизнь и смерть станут нашими. И это не угроза божественной власти, а лишь констатация закона развития". Декабрь Она сидела на сложенных одеялах, поднимавших ее достаточно высоко, чтобы смотреть поверх панели приборов. Глядя с неослабевающим интересом на местность, проносившуюся мимо них, она казалась испуганной необъятностью мира. Он был намного больше сцены, больше даже, чем весь театр, такой невероятно огромный. Снег приводил ее в восторг. Она часто поднимала взгляд к серо-стальному небу, как будто ждала, что вот-вот увидит сито, из которого сыплется соль, изображающая снежинки, покрывавшие землю. - Что это? - спросила она. - Что? - Снег. - Это снег. - Как его делают? Он молчал, глядя на белую завесу, опустившуюся вокруг них, пока они спускались вдоль длинного склона, продолжая двигаться на север в сторону полюса, все глубже в эту негостеприимную местность. - Я не спрашивал, - ответил он. - Кого? - Пертоса. Он никогда не говорил. Что такое.., снег. - Мы можем остановиться? - Зачем? - Чтобы я могла потрогать снег. Хочу попробовать, какой он на ощупь. - У нее были самые большие, самые красивые глаза, и он не мог ни в чем отказать ей. Он притормозил грузовик, потом съехал на обочину в том месте, где колея сильно расширялась, образуя площадку для отдыха. Не выключая двигатель, он протянул руку мимо нее и открыл дверь. - Только быстро. Она сползла с сиденья и шлепнулась в снег. Она была одета в свой обычный костюм: короткая юбка, тоненькая блузка, голые ноги. - Он холодный! - взвизгнула она и обхватила себя руками, дрожа и смеясь. - И мокрый! Маленькими ручками она слепила снежок и кинула его в кабину. Снежок попал ему в руку и упал на сиденье. Он поднял снежок и кинул назад в нее. - Иди сюда. - Ему не нравилось, когда она отходила далеко. Он боялся, что она попытается сбежать, хотя знал, что не может уйти от Горна на большое расстояние. От него уходили все, оставляя одного. А он не мог этого вынести. Это заставляло его чувствовать себя брошенным, отверженным. Время от времени у него возникала уверенность, что на Земле обитают только два живых существа: он и Битти Белина, и, если она убежит, он навсегда останется здесь один. А быть единственным человеком в мире означало взять на себя слишком большую ответственность, слишком много обязанностей. Это было ему не под силу. Она вскарабкалась назад в грузовик. Себастьян протянул руку и закрыл дверь. - Мокрый и холодный, - повторила она. Он вывернул на шоссе, и они двинулись дальше на север. Они выехали сразу же после завтрака и ехали до самого позднего вечера, когда у него стали слипаться глаза. Еда была у них в кабине, так что они могли есть во время езды и делали краткие остановки только для того, чтобы сходить в туалет. За все время ему не попалось ни одной машины или какого-нибудь другого транспортного средства. Единственными движущимися предметами в мире были грузовик и снег. Для Себастьяна дорога и жужжание ротаров воздушной подушки стали частью образа жизни, их монотонность хоть как-то успокаивала его нервы. На четвертый день, когда они отъехали на сотни миль от хижины Бена Самюэля, она задала тот самый вопрос, которого он так боялся: - Когда ты восстановишь всех остальных? - Остальных? - Он знал, кого она имеет в виду. Он знал. - Виссу и принца. И других. Все равно рано или поздно их придется возродить для представления, а оно, наверно, будет скоро. - Не будет.., представления, - отозвался он. Она ненадолго задумалась, как будто совсем не удивилась. - Ну все равно ты можешь оживить их. Они ведь тоже имеют право на жизнь, понимаешь. Не меньше, чем ты. - Нет. - Почему? - Нет. - Ну должна же у тебя быть какая-то причина! У людей на все есть какая-нибудь причина! - Пауки, - сказал он ей, хотя сам не знал точно, что имеет в виду. - Пауки? Больше он ничего не сказал, просто продолжал ехать, смотреть на снег и надеяться, что она об этом забудет. Его пугала перспектива иметь сразу несколько живых кукол. Ни он, ни Битти Белина не жили теперь своей обычной жизнью, не следовали предназначенному для них сценарию. Они оба нарушили сценарий. Одного этого было достаточно, чтобы прийти в замешательство. Если их окажется с десяток и каждый начнет делать, что хочет, а не то, что ему положено, замешательство быстро перерастет в хаос. - Так ты сделаешь их? Пожалуйста! Мне так хочется. Он не ответил. Через некоторое время она сказала: - Ты убил Пертоса. - Ты этого хотела. - Но убил его именно ты. Как ты это сделал? Из пистолета? Нет, я думаю, ты воспользовался каким-то более зверским орудием - ножом или дубиной. Верно? А что ты сделал с трупом? - Замолчи. - Знаешь, я могу донести на тебя. Могу заложить, чтобы полиция тебя арестовала. В его сознании возникла маленькая камера с холодными каменными стенами и дощатыми нарами вместо кровати. Он был прикован цепью к стене, и каждый час они приходили бить его, как поступали со всеми глупыми парнями, которых нужно было убрать из жизни. - Не надо, - попросил он. - Пожалуй, именно так я и сделаю при первой же возможности. Как только мы кого-нибудь встретим, все расскажу. Он потянулся к ней. Она ударила его по руке, одна из ран, нанесенных Вольфом, открылась, кончиков пальцев закапала кровь, пачкая ее белое платье. - Они засадят тебя, - сказала она. На этот раз Себастьян ударил ее наотмашь. Белина свалилась со своего трона и шлепнулась на пол между сиденьем и панелью приборов. Она так долго не шевелилась, что он уже начал думать, не умерла ли она. Он остановил грузовик и склонился над ней, смущенный и взволнованный. Сердце у нее билось. Она дышала. Себастьян осторожно поднял ее и положил на сиденье. И поехал дальше. Когда сознание снова вернулось к ней, Белина попыталась сесть повыше. Она взобралась на кучу сложенных одеял и больше двух часов кряду смотрела на падающий снег. И хотя он не раз делал попытки завести беседу, Белина не сказала ему ни слова. Когда она наконец заговорила, в ее голосе слышалась злость, а крошечное личико покраснело и сморщилось. - Тебя нужно запереть, - сказала она. - Проклятое животное, вот ты кто. Нельзя разрешать тебе быть на свободе. Идиот и сам чувствовал себя настолько скверно, что ничего другого не оставалось, как согласиться с ней. - Да, - с искренним раскаянием произнес он, не смея взглянуть на нее от стыда. - Да. На пятый день они остановились на автоматической заправочной станции, и Себастьян подключил аккумулятор грузовика к клеммам одного из генераторов. Они зашли в помещение станции и поели горячей пищи, глядя через стеклянные стены на снег, который все шел и шел. Снегопад усилился. На земле уже лежал слой не менее десяти дюймов, однако снег был мягким и не мог помешать работе лопастей такой большой машины, как их грузовик. Неприятности начались, когда они уже вернулись к машине и Себастьян отсоединил провод от аккумулятора. Он как раз открывал дверь кабины, когда со стороны шоссе подлетел широкий и длинный грузовой фургон, направлявшийся на юго-запад. За рулем сидел крупный бородатый мужчина с повязкой на голове, не дававшей длинным волосам падать на лицо. Он подогнал свой фургон к генераторам и, нажав изнутри какую-то кнопку, одновременно открыл крышки всех своих десяти батарей. Себастьян наблюдал, пока тот не вышел из машины, и только тогда идиот осознал грозящую ему опасность. Он вскочил в грузовик, захлопнул дверь и принялся отчаянно крутить ручки приборов, как будто забыл, как водят машину. Битти Белина вскрикнула. К счастью, окна кабины были закрыты и ее крик прозвучал как раз в тот момент, когда водитель фургона, захлопнув дверь, ступил на снежный ковер. Себастьян схватил ее в охапку и прижал к своим коленям лицом вниз так, чтобы ее не было видно снаружи. Она злобно укусила его за руку, зажимавшую ей рот, а потом ее маленькие зубки вонзились ему в пах. Вести грузовик, держа в руках Белину, было совершенно невозможно. Но если он отпустит ее, чтобы завести мотор и отъехать, она позовет шофера и расскажет ему про убийство Пертоса. Тогда они узнают и про Бена Самюэля. А потом будут маленькая камера и пытки, плохая еда и нары вместо постели. Водитель фургона подсоединил десять проводов к батареям, проделав все это с ловкостью профессионала. Себастьян не знал, что делать. Он подумал, что лучше переждать, даже если незнакомец решит съесть чего-нибудь горячего и выберет для зарядки своих батарей самый медленный режим. Зубы Белины больно впились ему в мясо, и по рукам текла кровь. Голова кружилась, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Руки у Себастьяна ослабели, он больше не мог держать Битти Белину с прежней силой, и ее сдавленные крики стали громче. Водитель фургона был уже на полпути к грузовику. Еще немного, и он услышит шум отчаянной борьбы, тем более что снег падал так тихо, что все звуки казались еще громче. Себастьян сломал ей шею, и она мгновенно умерла. Он бросил ее на пол между ног. Его покрытые кровью руки горели, как в огне, а над головой он вдруг увидел звезды, хотя все небо было покрыто облаками и ночь еще не наступила. Он рванулся с места, резко повернул руль в сторону дороги и отъехал. Снежные хлопья скрыли от него незнакомца вместе с его длинным фургоном, подсоединенным к клеммам генератора. Идиот врезался в дорожный столб и сбил его. В течение нескольких секунд столб бился о лопасти грузовика, потом отлетел в сторону. Себастьян подпрыгнул на повороте и понесся по шоссе, пытаясь найти успокоение в мелькании серого и белого. На север. Снизу раздался вздох Битти Белины - это у нее выходил воздух, который, покинув легкие, с шумом вырвался из мертвых губ... В "Книге мудрости" вонопо святой странник Эклезиан говорит, нам: "Святой Зенопу уже показал нам, что каждое поколение отпрысков Господних узурпирует трон своего отца, так что нами постоянно руководит юное Божество и каждый из нас в течение жизни бывает рабом нескольких господ. Позвольте мне пойти несколько дальше в толковании этой Истины. В первые дни воцарения нового Бога он больше сочувствует своим питомцам - мы говорим о смертных, чем потом. Свергнув своего отца, он исполнен решимости исправить несправедливость, творимую в отношении его паствы. Именно в это время, прежде чем он станет таким же циничным, как его отец, мы должны подняться и сокрушить его. И тогда мы сами станем господами". Далее Эклезиан с увлечением предается столь же богохульным рассуждениям о сексуальности фанатично религиозных женщин, потом возвращается к революционной риторике со словами: "Возможно, будучи Божьими творениями, мы не можем рассчитывать стать сильнее него физически, поскольку он рожден всемогущим, с громом в голосе, молнией в руках и всей прочей мистической чепухой, в которой нет ничего замечательного, кроме того, что это мистика. Однако мы можем стать и однажды станем более хитрыми и умными, чем он. Бог - это рубеж. Мы - капитаны. Когда-нибудь мы перейдем его, и тогда начнется настоящая история, братья и сестры. Она начнется неудержимо!" Она смирилась. Усевшись на одеялах, воссозданная заново, она хорошо помнила, с какой легкостью он убил ее. Она очень мало говорила, а то, что говорила, произносила почтительным тоном. Вечером, когда он сидел в кузове грузовика, попивая темное вино, она развлекала его танцами и строками из своей старой сказки, которую ни он, ни она не забыли. Он произносил первые слова любимых монологов, а она продолжала дальше с мимикой, жестами, позами, движениями и с той же серьезностью, как если бы стояла на сцене перед полным залом. Потом он угощал ее вином, и они укладывались спать. Они почти не дотрагивались друг до друга, и их совместное существование было чистым и целомудренным, словно они были не живые существа, а какие-то пластиковые или металлические роботы, функционировавшие без потовыделения, мочеиспускания и без единой плотской мысли. Теперь они ехали не так быстро, поскольку даже до Себастьяна дошло, что они понятия не имеют, куда едут. Время от времени от этой бесцельности его охватывал легкий ужас, но идиот отгонял его прочь. Было бы куда хуже, если бы они действительно куда-нибудь приехали, так как тогда пришлось бы что-то решать. До тех пор, пока они ехали, но не приезжали, он мог позволить себе забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем. Сидя в кабине, Битти Белина обращала его внимание на то, что он сам ни за что бы не заметил: на гусей, летящих коричневатой буквой V на фоне свинцового неба, на большие плоские равнины, где ветер превратил вечные снега в лед, на неясные очертания спускавшегося в каньон далекого ледника, сверкавшие отраженным голубовато-зеленым светом, который становился все ярче по мере приближения. Только однажды эта идиллия чуть было не нарушилась, однако Белина, заметив опасность, сумела избежать ее. Они выпили больше обычного, допив последнее вино, которое было в грузовике, и она уже закончила декламировать сцену с третьим из женихов-неудачников. В монологах было много двусмысленностей, хотя Себастьян только смеялся над ними вслед за Белиной, не улавливая скрытого смысла. Ей часто приходило в голову, что она может извлечь пользу, делая авансы этой скотине, поскольку помнила, в какое бешенство он пришел, когда застал ее с Элвоном Руди, и ошибочно приняла это за ревность. Теперь, видя, как он смеется над ее двусмысленными шутками, она уверилась в том, что раз кукла может соблазнить нормального человека, стоит попробовать соблазнить идиота. Легкомысленно и бесстрашно Белина приблизилась к нему. Насколько она могла понять, ее сексуальность была самым сильным инструментом, с помощью которого рассчитывала заставить его сделать то, что ей хочется. Если это не сработает, у нее не останется никакого способа вынудить его создать остальных кукол. Пока Себастьян пил, Белина разделась, положив рядышком одежду, и на мгновение ее обнаженное тело предстало перед ним во всем своем совершенстве. Что она делала дальше, он не видел, так как от вина у него стали слипаться глаза, но даже то, что он видел, с трудом доходило до его сознания, и Себастьян ничего не понял. Его левая рука согнулась, подставив Белине раскрытую ладонь, все тело обмякло. Белина шагнула вперед и уселась ему на ладонь, касаясь ее своим гладким теплым телом. Она подняла палец Себастьяна и дотронулась им до своей груди. И тогда он увидел, что она делает. К счастью, выпитое вино не слишком сказалось на быстроте ее реакции, и по медленно менявшемуся выражению его лица она заметила, что он взбешен. Белина увидела, что его зубы оскалились, как в ту ночь, когда он убил коммерсанта. Увидела, как остекленели его глаза, и поняла, что он видит не ее, а какой-то старый кошмар из своей прошлой жизни. Его взгляд устремился сквозь вереницу лет, не замечая ее упругих маленьких грудей. Белина спрыгнула с его ладони, подхватив на бегу одежду. Спрятавшись за корзину с продуктами, она оделась. Ее трясло. Она почти явственно представила, как идиот убивает ее, как ломает тонкие кости ее ног и спину. Когда Белина наконец решилась выйти, декламируя какой-то смешной кусок из своей пьесы, Себастьян, казалось, уже забыл о том, что чуть было не произошло между ними. Они, смеясь, допили вино. В стенки грузовика стучал ветер. После нескольких ясных дней на улице снова пошел снег. От воя, с которым ветер гнал снег по крыше кузова, все тело Белины покрывалось мелкими мурашками. Когда свет погас, Себастьян почти тут же заснул, однако Битти Белина еще долго лежала без сна, стараясь придумать какой-нибудь способ, как убить идиота. Тут требовалась осторожность. Нельзя было давать ему возможность отомстить. Если она только ранит его, он почти наверняка поймает ее, засунет назад в Горн и никогда больше не воссоздаст заново. К тому же если она убьет его, то останется совсем одна, так как рядом не будет кукольника, который мог бы возродить принца, Виссу и других. Она скорей согласилась бы снова стать жидкой плотью, без чувств и мыслей, чем остаться единственной живой куклой. Замышляя убийство, Белина заснула. Ее лицо было прекрасно, как мечта: нежные черты, золотые волосы и синие, как морская вода, глаза. Никогда в жизни Себастьян не был так счастлив, как теперь. Он больше не видел страшных снов про ту девушку с ножом в животе. Не снился ему и отец, терзающий мать, каждую ночь. Его перестало мучить необъяснимое чувство вины, и он, казалось, забыл про Пертоса Гедельхауссера и про те пять лет, что они провели вместе, кочуя по дорогам из города в город. Забыл про их странное содружество. Они проезжали по тридцать - сорок миль в день, двигаясь медленно, как будто боялись что-нибудь пропустить. Благодаря Битти Белине у него словно открылась новая пара глаз, и теперь каждый дюйм земли восхищал его, как никогда прежде. Иногда они останавливались и стояли по два-три дня, устраивая игры на снегу, а по вечерам декламируя строки из спектакля. Время от времени Битти Белина читала ему какую-нибудь из старых книг Пертоса, и он засыпал под веселую музыку ее полудетского голоска, рассказывавшего о свершениях рыцарей и колдунов, магов и древних героев. Иногда ему казалось, что он слышит ее голос даже в снах, в приятных снах, где солнце и вода говорили голосом Белины, даря ему покой, тепло и прохладу. Когда идиот окончательно засыпал, отвернув в сторону свое дряблое лицо и свесив подбородок на грудь, Битти Белина тихонько закрывала книгу, которую читала, и клала ее на пол. Она вставала и торопливо пробиралась к передней двери кузова, в котором они жили. Вскарабкавшись по перекладине стула, Белина перешагивала с сиденья на панель управления, находящуюся рядом с Горном. Она заглядывала в пустую капсулу-матку, потом переходила к ручкам и начинала крутить их, стараясь обрести навык. Потом вытаскивала матрицу-диск из папки-идентификатора и вставляла ее в транслятор памяти. Горн загорался. Свет был ярко-зеленым. Через смотровое окошко было видно, как капсула-матка заполнялась жидкостью. Она поворачивала левую ручку вниз на сто восемьдесят градусов, и процесс прекращался. Жидкая плоть сливалась из капсулы-матки в резервуар до будущих времен. Матрица-диск выскакивала из щели, и она убирала ее в папку. У Белины родилась идея, что она сама может воссоздать остальных. Идиот оставлял ольмезианскую амебу, свернутую в комочек, на задней стенке машины, а значит, все было готово к работе. Если бы ей удалось вспомнить хоть что-нибудь из того, что она видела, лежа в питательной ванне и наблюдая, как Пертос создает ее товарищей, это было бы очень кстати. Вскоре оказалось, что она все хорошо помнит и умеет. Прежде всего ей пришлось избавиться от мысли, что кукла никогда не может стать кукольником. Белина не была так сильно связана правилами и устойчивыми представлениями о жизни, как Себастьян, хотя идея оказалась слишком смелой, чтобы она могла воспринять ее быстро. Даже Пертос не допускал мысли о том, что в один прекрасный день он вознесется на небеса и станет настоящим Богом, решающим судьбы реальных людей, а не полубогом, властвующим над жизнью кукол. В сознании кукол Горн являлся предметом поклонения, и ни одно из синтетических созданий не могло взирать на него без страха и трепета. Для них это был и рай и ад одновременно. Это был конец без конца и начало без начала. Взяться за управление Горном казалось проявлением безрассудной самоуверенности, которая должна непременно привести к чудовищной катастрофе. Однако когда по прошествии нескольких дней у нее не возникло ничего другого взамен этой бредовой идеи, эта мысль стала представляться Белине более привлекательной и не такой уж нелепой. Постепенно она избавилась от суеверного страха и с увлечением начала готовиться к воплощению идеи в жизнь. Сама того не ведая, кукла во многом следовала заветам святого странника Эклезиана. Обнаружив, что чтение усыпляет идиота быстрее и глубже, чем все остальное, кроме вина, которое у них кончилось, Белина начала читать ему. В эту ночь она наконец решилась подойти к Горну и попробовать, как у нее получается. Она знала, как пользоваться ручками, и представляла себе весь процесс воссоздания. Теперь Белина была не просто куклой, хотя еще не понимала, кем стала. Она перешагнула на стул, спустилась по ножке на пол и подошла к храпевшему идиоту. Он выглядел страшно большим, огромная голова была размером почти с Белину. И хотя он такой большой, через несколько минут маленькая Белина убьет его. Эта мысль приводила ее в восторг. Белина отыскала ножницы, которыми идиот обычно отрезал себе повязки, чтобы заматывать руку, и потащила их по холодному металлическому полу туда, где он лежал. Ножницы были ужасно тяжелые, но, хотя от этой ноши у нее заныли руки, она собралась с силами и дотащила их. Оба лезвия заканчивались острыми концами. В прошлые ночи, пока идиот спал, Белина точила их наждачным камнем, хранившимся у Пертоса для заточки инструментов, которыми он пользовался при изготовлении афиш. Себастьян улыбнулся во сне. Он спал, прижавшись к стене, и дотянуться до его шеи ничего не стоило. Белина видела, как пульсирует вена у него на шее. А может, это артерия? Какая разница. Так или иначе, он будет мертв, она покончит с ним с такой же зверской ловкостью, с какой он расправился с ней, когда она попыталась позвать на помощь водителя фургона. Готовясь вонзить острие ему в глотку, Белина ощущала что-то вроде подлинной радости, и ей даже не пришло в голову, что, прежде чем сломать ей спину, идиот долго медлил, а потом испытывал глубокое чувство вины и скорби. Не думала она и о том, что ее можно было сделать заново, а его - нет. Она все еще сомневалась в том, что сможет сразу убить его, а не просто смертельно ранить, так что он еще успеет нанести ответный удар. Подняв ножницы вверх, Белина вдруг остановилась. Она осторожно опустила их на пол и подошла к задней двери кузова. Белина слегка приоткрыла дверь, чтобы было куда бежать на случай, если убийство сорвется, потом вернулась к идиоту и снова подняла свое оружие. Себастьян всхрапнул и посмотрел на нее широко открытыми глазами, но так и не проснулся. "За каждую смерть Виссы", - подумала она. Вена пульсировала. "За убийство принца в ту ночь, когда ты застал меня с Элвоном Руди", - сказала она про себя. Ощущение ножниц в руке было таким приятным, а предвкушение - таким сладостным, что Белина не могла понять, почему она медлит. Почему не опускает их вниз, чтобы вонзить в мясо и увидеть, как потечет кровь? "Осторожно, - подумала она. - Я должна быть предусмотрительна". Для недоумка абсолютно нормально жить больше эмоциями, чем интеллектом, для него естественно придушить коммерсанта, когда его душа жаждет крови. Но она не должна ошибаться. Поспешность ведет к тому, что делаются вещи, которые лучше не делать. К примеру, вдруг окажется, что, прекрасно умея управляться с Горном, она не в состоянии перетащить кукол из капсулы-матки в ванночки с питательным раствором. Без той стимуляции, которую дает эта темная жидкость, ни одна из них не выйдет из первоначальной комы. Опустив ножницы, Белина отложила их в сторону и вернулась к Горну. На этот раз она вставила в транслятор памяти матрицу-диск Виссы и не стала прерывать процесс после того, как жидкая плоть заполнила капсулу-матку. Вместо этого она принялась крутить ручки, регулируя положение одной относительно другой так, чтобы цвета сменяли друг друга в нужном порядке, пока, наконец, не увидела лежащую в капсуле-матке Виссу. Белина снова взглянула на Себастьяна. Он спал. "Если мне удастся дотащить Виссу до питательной ванны и оживить ее, ты умрешь, - подумала она. - Вдвоем мы справимся с остальными, но прежде мы всадим ножницы тебе в глотку". Она подняла крышку, повернув ее вверх и назад, посмотрела вниз на милую смуглую соблазнительницу, игравшую на сцене роль ее мачехи. - Я вытащу тебя отсюда, - прошептала Белина, хотя знала, что Висса не слышит ее. Это оказалось невозможно: стоя снаружи, приподнять Виссу и высвободить ее из капсулы-матки и при этом не свалиться внутрь самой. Белине предстояла непосильная задача. В конце концов ее упорство привело к тому, что, вся мокрая от пота, она соскользнула с крышки и упала внутрь, прямо в форму рядом с бессознательной мачехой. Там ее охватило чувство собственной беспомощности. Она была словно ребенок, который, очнувшись, обнаружил себя во чреве матери, хотя давно вырос и не понимает, что это такое. Там, где она оказалась сейчас, живые куклы не допускались, и теперь Белина видела то священное место, куда наверняка запрещалось заглядывать. По обеим сторонам торчало множество проводков и трубочек, ритмично свистевшие насосы перекачивали по покрытым инеем трубкам какую-то смазку из одного места в другое. Оказавшись в нише под крышкой, закрывавшей устройство Горна от любопытных глаз, Белина видела его чрево. Здесь нельзя было оставаться долго. С большим трудом приподняв Виссу, она попыталась перетащить куклу через край капсулы, толкая ее вперед... Белина снова упала, и ей понадобилось несколько минут, чтобы высвободиться из-под тяжести Виссы и прийти в себя. Себастьян все спал. Белина вновь стала изо всех сил толкать Виссу через край, не обращая внимания на синяки и ссадины, появлявшиеся на теле маленькой женщины. Наконец ей удалось уравновесить мачеху, положив ее животом на металлический край так, что верхняя половина ее туловища оказалась снаружи капсулы-матки. Будь Висса в сознании, ей было бы страшно больно в таком положении. Но она ничего не чувствовала, и Битти Белина помнила об этом. К тому же у нее не было времени деликатничать. Собравшись с силами после очередной тридцатисекундной передышки, Белина схватила Виссу за ноги л стала выталкивать наружу. Ей удалось продвинуть мачеху еще на несколько дюймов вперед. Теперь в капсуле оставались только ноги Виссы, а они не так много весили, чтобы снова свалить Белину вниз. Белина подпрыгнула, ухватилась пальцами за края выходного люка, подтянулась и сорвалась. Она попыталась снова подтянуться, но поняла, что слишком измучена, чтобы выбраться наружу. Белина разжала руки и упала в капсулу-матку, так шумно дыша, что испугалась разбудить идиота. Время шло. Вокруг нее все гудело и стучало. Она сделала еще одну попытку. Ей удалось подтянуться до пояса, выглянуть из машины наружу на плоскую поверхность Горна, где находились только управляющие ручки. Ее лицо стало пунцовым, Белина ощущала, как кровь стучит у нее в висках. Все мышцы болели. Она повисла на краю животом, попыталась дотянуться до ручек, но соскользнула вниз и, ударившись головой о дно капсулы-матки, потеряла сознание. Очнувшись, Белина увидела лицо Себастьяна, нависшее над ней, как луна. Его толстые пальцы тянулись к ней. Она села, оттолкнула их и выругалась. Не обращая внимания на ее протесты, идиот вытащил ее наружу. Она увидела, как он сунул бесчувственное тело Виссы назад в Горн. Ее матрица-диск выскочила из машины, и Себастьян убрал ее в папку-идентификатор. Теперь она жалела о том, что не убила его, когда стояла, нацелив ножницы ему в горло. Пускай ей не удалось бы вытащить Виссу и оживить ее, но она, по крайней мере, избавилась бы от необходимости видеть это длинное бледное лицо с этими глубоко посаженными глазами, с их проклятым вечно печальным выражением. Идиот положил ее на пол и на сей раз дал ольмезианской амебе закрыть собой машину. Он не знал, сможет ли она уберечь Горн от неприятностей, но помнил, что инопланетный организм реагировал только на них с Пертосом. - Она сделает тебе больно, - предупредил он. Однако Белина уже спала, свернувшись калачиком. Некоторое время Себастьян смотрел на нее, удивляясь, зачем ей понадобилось делать такую глупость, как лезть в капсулу-матку. К тому же он недоумевал, откуда взялась Висса. Ему даже не пришло в голову, что Белина может иметь к этому какое-то отношение. Она ведь всего лишь кукла, а не кукольник. Немного погодя он снова лег спать. Когда он захрапел, Белина открыла глаза, внимательные и ничуть не сонные. Она долго с отвращением смотрела на идиота. Она ничего не могла с ним сделать. А впрочем... "Действуй осторожно, - сказала себе кукла, - и скоро ты сможешь всадить ножницы ублюдку прямо в горло". Она тихо заснула. На следующий день они проехали без остановки больше, чем обычно в последнее время. Дул яростный ветер, тем не менее идиоту удавалось держать грузовик над дорогой так, что воздушная подушка, разметая снег в стороны, обеспечивала устойчивость и тащила машину вперед. Снег утратил форму хлопьев, превратившись в мелкую твердую, как камень, крупу. Маленькие пульки обстреливали металлическое покрытие машины и, подхваченные штормовым ветром, шелестели по лобовому стеклу. Когда решено было обновить Землю и вернуть ей прежнюю красоту, деньги оказались ни к чему. Старая экономическая система умерла. После Эмиграции людей осталось так мало, что каждый мог брать себе все, что хотел. Но некоторым такая жизнь была не по нутру. Это были трудяги и мечтатели, которые испытывали удовлетворение, только когда видели, как их мечты воплощаются в реальность. Именно эти несколько тысяч человек принялись переделывать мир, и им даже не пришло в голову, что бессмысленно прокладывать сверхскоростное шоссе на сотни миль по необитаемым землям. Им важно было завершить проект, и ради этого они не жалели ни времени, ни жизней. А когда им приходилось оправдываться, они говорили: "Да, пожалуй, сегодня это шоссе и не нужно, но в будущем, когда миллионы людей вернутся с других планет, они скажут нам спасибо. Тогда это шоссе станет необходимостью, а не просто великолепным излишеством". Миллионы, конечно же, так никогда и не вернулись. А великолепие осталось, на радость тем, кто участвовал в прокладке этих нескончаемых ровных дорог. Поздним вечером они заехали на одну из многочисленных заправочных станций, разбросанных по всему шоссе, которая ничем не отличалась от той, где Они встретили незнакомца в длинном грузовом фургоне. Если Себастьян и помнил о том, как одним быстрым движением руки сломал Белине шею, то не показывал виду. Идиот выглядел счастливым и удовлетворенным тем, что стал заправским водителем. - Поедим, - сказал он Белине. Она вышла с ним, ступая по следу, который он проложил к двери автоматического кафе. Она подумала о бегстве, уверенная в том, что снег поможет ей спрятаться. Но это означало смерть, а умереть должен был Себастьян, а не она, не Белина. Уже потом, зайдя в кафе, она обнаружила нечто, что могло бы помочь ей заставить идиота выполнять ее желания. Это было то, о чем Белина знала и раньше, так как он упоминал об этом. Однако прежде его слова показались ей бессмыслицей, и она не придала этому значения. Пауки. Пауки. Несмотря на то, что автоматическое кафе на заправке было теплым и довольно чистым, некоторые детали автоматизированной системы обслуживания, видимо, пришли в негодность. В одном из углов, где скопилась пыль, на пластиковой обшивке стены выступала какая-то прилипшая грязь. Одни из раздаточных окошек автомата выдавали еду, другие оказались пустыми. А когда идиот открыл пластиковое окошечко, где должен был стоять яблочный пирог, то оторвал клок паутины, сотканной прямо на дверце. Огромный коричневый паук упал к нему на поднос, прямо на середину сандвича, который Себастьян взял раньше. Казалось совершенно невероятным, чтобы такие огромные пауки, величиной с большой палец Себастьяна, всегда обитали в таком месте, где девять месяцев в году лежал снег, а весна кончалась, едва успев начаться. Скорее всего его завезли вместе со строительными материалами или с продуктами для автоматического кафе. Должно быть, это было уже десятое поколение потомков того коричневого паука, завезенного сюда из теплых мест много лет назад. Впрочем, Белина считала, что его происхождение вряд ли имеет какое-нибудь значение. Будь он хоть местным, хоть нет, важно было, какое впечатление он произвел на Себастьяна. Идиот отскочил от паука, бросив еду на пол, так что поднос с грохотом ударился о перила автомата. Тем не менее паук уцелел и пополз по дальнему перилу. Себастьян смотрел, как он ползет, и, плача, снова и снова звал Пертоса. - А вот еще один, - сказала Белина. Он посмотрел туда, куда она показывала, на покачивающиеся нити паутины, вскрикнул, повернулся и, споткнувшись о стул, упал. Совершенно обезумев, идиот выпутался, вскочил на ноги и, выскочив за дверь, бросился в снег. Белина смотрела и не могла понять. - Это всего-навсего паук! - крикнула она. Но он не вернулся. На мгновение ей стало страшно, что он уедет без нее, но он только забрался в кабину грузовика, захлопнул дверь и, трясясь от страха, засел там, закрыв лицо руками. Пауки? Какое-то время Белина продолжала задумчиво стоять, глядя на паука в паутине. Она подошла к перилам, где были сложены подносы, чтобы получше разглядеть окошечки и выбрать какую-нибудь еду. Тварь была совсем рядом. Себастьян давил на гудок. Белина спрыгнула вниз, подбежала к одному из столиков и схватила большую пластиковую солонку. Она высыпала соль и снова вернулась к автомату. Понадобилась почти минута, чтобы дотянуться до перил, но когда это ей удалось, уже не составляло труда протянуть руку, оторвать паука и сунуть в солонку. Он был величиной с половину ее ладошки, но совсем не опасен. Себастьяну не терпелось поскорее уехать, и он продолжал сигналить, пока она не стала как можно громче осыпать его проклятиями. Обнаружив второго паука, ползущего по серебристым перилам, Белина сунула его к первому. Сначала пауки сердито толкали друг друга, но потом, похоже, подружились. Белина быстро взяла несколько сандвичей, и торопливо вышла на улицу, где уже начинало смеркаться. Она спрятала солонку в складках юбки и вытащила блузку поверх нее, чтобы прикрыть пауков. Блузка топорщилась, но она подумала, что идиот не заметит. И оказалась права. Когда они снова поехали навстречу пурге, жуя сандвичи, Белина знала, что он у нее в руках и она в любое время получит от него все, что захочет. Сегодня же вечером, когда они остановятся, она покажет ему, кто здесь хозяин. Теперь у них роли поменяются. Она не стала тут же вытаскивать пауков. Гораздо веселее было прятать их, чувствуя, как нагревается пластик, прижатый к телу, и знать, что власть здесь, под рукой. Белина дала идиоту доесть сандвичи. Вечером, когда они перешли в кузов устроиться на ночь, она поела с ним немного консервированных фруктов и с удовольствием выпила овощной сок из бутылки. Она продекламировала ему несколько строк, наслаждаясь его радостью, поскольку знала, как быстро она может превратить эту радость в ужас. Она станцевала для него. Солонка с пауками ждала там, где Белина спрятала ее, - за коробками с провизией. Она почитала ему книгу. Себастьян попросил ее повторить часть прочитанного. Она читала снова и снова, столько, сколько он хотел. Чувство собственного превосходства было таким сильным, таким восхитительным, что Белина едва удерживалась, чтобы не вынуть солонку, не вытащить пауков и не сунуть восьминогих тварей ему в лицо, потешаясь над его ужасом и растерянностью. Однако она сдержала себя, понимая, что, как только покажет ему солонку, сладкое чувство предвкушения кончится и удовольствие держать топор у него над головой уже не будет таким восхитительным, если он будет знать про топор. Спустя некоторое время его голова склонилась на грудь. Дыхание стало медленным и глубоким. Идиот заснул. Несколько минут Белина смотрела на него, потом пошла и взяла пауков. Она встала рядом с ним и, глядя в его большое лицо, принялась бить его ногой в бедро, пока он не проснулся. - Себастьян, у меня кое-что для тебя есть, - сказала она, держа бутылочку за спиной. У него был сонный вид, а ей хотелось быть уверенной в том, что он как следует проснулся, когда она будет подносить ему свой подарок. - Ты меня слышишь, Себастьян? Он сел попрямее и зевнул. - У меня есть кое-что для тебя. Идиот улыбнулся. "Бедный доверчивый сукин сын", - подумала Белина, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. - Дай руку, - сказала она. Он протянул руку вперед. Она быстро вытащила солонку и стала помахивать ею в нескольких дюймах от кончиков его пальцев. Пауки безуспешно пытались вскарабкаться вверх по пластику. Несколько мгновений Себастьян смотрел на нее, прежде чем увидел, что ему предлагается не сама солонка, а ее содержимое. И тогда он побелел и сделал попытку отпрянуть назад, но сзади была стенка грузовика. - Нет! - Они тебе нравятся? Он быстро отдернул руку к груди и закрылся ею. - Сейчас я вытащу их и напущу на тебя. - Нет! Белина сделала вид, что откручивает пробку солонки, хотя совсем не собиралась этого делать. - Перрртоооссс... - простонал идиот и принялся бить себя, словно старался смахнуть сотни пауков, ползущих по нему. - Хочешь, чтобы я не выпускала Пертоса из бутылки? - спросила кукла. Он не мог оторвать глаз от пауков. - Себастьян! - крикнула она. Идиот посмотрел на нее. - Ты хочешь, чтобы я оставила их в солонке? Он закивал, быстро махая головой. Он продолжал кивать, даже когда Белина снова заговорила. - Тогда ты кое-что сделаешь для меня, - потребовала она. - Уберешь амебу с Горна. Создашь заново всех остальных и положишь их в питательный раствор. Идиот ничего не ответил. Она придвинула бутылочку ближе. - Сделаешь? - настаивала она. - Д-д-да, - согласился он. - Вставай, - приказала кукла. Он повиновался. - Подготовь Горн. Он сделал и это. - Сначала Виссу. Себастьян сунул матрицу-диск в транслятор памяти. Покрутив ручки, он сделал прелестную злодейку. - Она.., будет делать тебе.., больно, - мрачно произнес он. - Теперь принца, - сказала Битти Белина. Она продолжала держать пауков на виду. Принц был создан. Висса уже начала шевелиться. Она сидела, как пьяная, и отряхивалась, словно на ней лежал слой пыли. Когда в капсуле-матке рождалось тело первого из незадачливых женихов, Белина отодвинулась от стекла и, запрокинув голову назад, расхохоталась. Ее волосы были совсем золотыми, а глаза - абсолютно ясными. Даже когда она повернулась и посмотрела на него, издевательски помахивая пауками, Себастьян не мог не подумать, до чего же она красивая. Чудная, чудная женщина-ребенок. Теперь он был рад, что мог сделать ее счастливой, воскресив из мертвых ее товарищей. Январь В "Книге мудрости" вонопо святой Эклезиан предостерегает нас против шовинистически-патриотического взгляда на последнюю войну с Богом. Он говорит нам: "В конфликте далеко не всегда есть герой и злодей. Напротив, чаще всего героя вообще нет. И когда речь идет о путях Господних и поведении людей, едва ли можно сомневаться, что обе стороны повинны в злодеяниях. Тем не менее когда начинается война, долг каждого человека принять свое решение, кто является злодеем в меньшей степени: Бог или человек. Возможно, это не самый благородный способ выбрать, на чьей ты стороне, но он наверняка самый верный". Позже в одном из писем к жителям города Покадион святой странник разъясняет свое предостережение: "Вы слышали от меня, что ни Бог, ни человек не будут героями в этой войне. И все же если человек хочет победить, он должен забыть о своем злодействе и провозгласить его добродетелью. Иначе победа будет не настоящей. Никто не кричит ура, если зло побеждает добро. Если человек побеждает, его должны ждать пиры, песни, премии, медали и панегирики. Этого проще всего добиться, если убедить людей в том, что Бог погиб самым неблагородным образом, поверженный и униженный. Все знают, что настоящий герой умирает с честью, и наша уверенность в себе лишь возрастет, когда мы увидим, что Бог скончался без славы и надежды". Стены и пол кузова грузовика не обладали достаточно; надежной звукоизоляцией против непрерывного гула ротаров, прикрепленных к днищу, так как конструктор машины никогда не думал, что кто-нибудь станет ездить в кузове. Несмотря на это, обычные люди нашли бы его лишь слегка раздражающим. Куклам же приходилось сидеть рядом друг с другом и кричать, если они хотели слышать друг друга, в то время как грузовик продолжал свое путешествие на северо-запад. Будучи переменчивыми суперактивными существами, они не могли сидеть спокойно и молчать. Кроме того, они были заняты разработкой плана убийства Себастьяна, и им хотелось обсудить этот вопрос как можно более подробно. Когда настанет час, это развлечение должно растянуться. Идиот не должен умереть быстро. А раз они строили планы, то должны были уединиться от него. Несмотря на то, что куклы не испытывали большого уважения к его умственным способностям, они не стали обманываться, полагая, будто он не поймет их. Кроме того, несмотря на свою медлительность, физически он представлял серьезнейшего противника. Каждый день они делили десятичасовое время езды на интервалы в два часа и по очереди ехали в кабине, надзирая за тем, чтобы идиот не выкинул какого-нибудь фокуса. Солонку с пауками выдавали надзирателю, и таким образом она все время находилась рядом с Себастьяном. Это давало остальным возможность свободно собираться вместе, чтобы обдумывать какой-нибудь оригинальный способ убийства. - Но когда? - спросил принц. Его слабенький голосок превратился в пронзительный визг, когда он старался перекричать шум аэродинамической системы, находившейся под ними. - Мы поймем, когда придет время, - ответила Битти Белина.. По какой-то непонятной причине ее чувственный шепот был слышен лучше, чем все их крики. - Легко сказать, - возразил принц. - Но мы строим планы уже третий день. Мы уже перебрали все подходящие варианты. Почему бы не прикончить его сегодня ночью? Трудно сказать, что еще может случиться, если мы будем тянуть. - Ничего не случится, - сказала Белина. - Пауки могут подохнуть, - возразил принц. - Мы их хорошо кормим. - Но кто знает, что нужно таким диким существам, как эти твари. - Они не дикие существа, а просто пауки, - сказала Висса. - Значит, ты с ней согласна? - Да, - ответила ему Висса. - Смотрите, - произнес первый жених, запустив маленькие пальчики в свои ярко-рыжие волосы, - он нужен нам, как водитель. Тогда о чем вы спорите? Мы не можем избавиться от него, пока не приедем куда-нибудь. - Что ты на это скажешь? - спросила Белина принца. - Я поведу машину! - ответил принц. Все остальные разразились веселым писком, словно довольные цыплята в инкубаторе. - Я знаю, что говорю! - продолжал принц. Его красивое личико все напряглось от злости, сморщилось и покраснело. - Я смогу удержать руль. Знаю, что смогу. У меня хватит сил. А кто-нибудь другой будет сидеть на полу и по моей команде нажимать на газ и на тормоз. - Это может сработать, - сказал третий жених. Он был круглолицый робкий блондин, тот самый, которого в сказке Висса сделала глухонемым. Белина бросила на него суровый взгляд. - А может, и нет. Если мы убьем идиота, а из этой затеи ничего не выйдет, что с нами будет? - Я согласен с Белиной, - заявила крылатая кукла-ангел. - Я тоже, - сказала Висса. - Да, - согласился первый жених. - Пожалуй, она знает, что делает, - поддакнул третий жених. Оставались только принц да второй жених, который дежурил в кабине грузовика. Даже если бы он не согласился со златокудрой звездой их пьесы, получалось - пятеро против двоих в ее пользу. Да и вероятность того, что он не согласится с Битти Белиной, была невелика. - Интересно, кто тебя назначил командовать? - поинтересовался принц. Он выпятил подбородок вперед и положил руку на рукоять меча. - Судьба, - ответила она. Висса захихикала. Принц вспыхнул и, повернувшись, уставился прямо на Белину: - По-моему, это не ответ. Ты женщина. Ты слабая. А я здесь самый сильный, у меня самые большие мускулы. Я создан таким, чтобы быть лидером. - Ты путаешь сценарий с действительностью, - возразила Битти Белина. Она сладко улыбалась, той самой улыбкой, которую всегда дарила ему в последнем акте сказки, улыбкой по сценарию. - К тому же, - продолжал он, не обращая внимания на ее сарказм, - у меня есть меч - единственное оружие, которое мы имеем. - Он предназначается мне.., или Себастьяну? - спросила она. - Догадайся сама, - ответил принц, посматривая на остальных, не поколебалась ли их первоначальная лояльность в отношении Битти Белины. И это было ошибкой. Ему не следовало выпускать из поля зрения красавицу куклу, бывшую на сцене его возлюбленной. В тот момент, когда он отвел взгляд, она подлетела вперед на своих маленьких ножках и изо всех сил ударила принца коленом в пах. Он задохнулся и упал вперед. Его меч остался не у дел, поскольку все силы ушли на то, чтобы глотнуть воздуха. Теперь Висса рассмеялась в голос. Она выпрыгнула вперед и обняла Белину, и пока принц беспомощно смотрел на них, не в силах двинуться и защитить свою честь, обе женщины расцеловались. Ему не нравилось, когда они обменивались поцелуями такого сорта. Увидев это, он понял, что брошен вызов его мужскому достоинству, достоинству всех кукол-мужчин. Женихам и крылатому ангелу, казалось, было все равно. Но принц был слишком горд. Увидев эту сцену, он почти набрался смелости, чтобы убить их. Почти. Однако в глазах Битти Белины ему всегда виделось что-то такое, что заставило его оставить эти мысли, прежде чем они зашли слишком далеко. Благодаря долгим часам, проведенным за рулем, у Себастьяна оказалось достаточно времени, чтобы подумать и мысленно прокрутить весь спектр своей жизни, ее темные и светлые моменты, радости и поражения, хотя ему не удавалось дойти до конца ни в одном из воспоминаний. Лучше всего он помнил свои триумфы и трагедии. Увы, в его жизни не было больших триумфов, а трагедии, если брать Дженни, Пертоса и Бена Самюэля, оказывались слишком огромны, чтобы он мог вдаваться в их анализ. Впереди простиралась нескончаемая белая земля, над головой - вечно хмурое небо. Снег шел не переставая то редкими белыми хлопьями, то сплошной пеленой, сквозь которую он ничего не видел, - так что приходилось останавливаться и пережидать. Он достаточно хорошо знал кукол, и у него были свои любимцы среди них. Ему очень нравился ангел, хотя они почти не разговаривали друг с другом. Даже в слабом свете северной зимы его золотые крылья светились и поблескивали. Они напоминали Себастьяну о людях, которых он любил, хотя ему не удавалось припомнить ни одного имени, соответствовавшего этим золотым крыльям, кроме имени Битти Белины. Идиот порядком недолюбливал принца. Он был лживый маленький грубиян. Принц любил мучить Себастьяна пауками, а когда ему это надоедало, он развлекался, тыча идиота мечом в ляжку и приговаривая, что он должен поосторожнее вести грузовик. Нога Себастьяна была сплошь усеяна мелкими царапинами и крохотными ранками, похожими на дырочки от гвоздей на руках мучеников. Он с удивлением обнаружил, что ему нравится Висса. Она была коварной мачехой, и ей никогда нельзя было доверять. Но когда она говорила, ее голос звучал нежно, и она никогда не мучила его, как большинство других кукол. Себастьян не любил ни первого, ни второго женихов за то, что они отвратительно с ним обращались, хотя и не проявляли такой жестокости, как принц. Совсем другое дело третий жених, круглолицый. Он больше всех разговаривал с Себастьяном, хотя идиот заметил, что третий жених самый тихий среди своих товарищей. Когда тучи расступались, они говорили о звездах, говорили о снеге, о Горне и обо всех остальных. Белину он, конечно же, любил. Он сотворил ее в Горне, отлил собственными руками без чьей-либо помощи. Ему казалось, будто это единственное деяние могло перечеркнуть все, что он сделал плохого. Создав Битти Белину, он смыл с себя грех убийства Элвона Руди и Пертоса, вину за то, что позволил Вольфу сбежать и убить Бена Самюэля. Он совсем забыл о девушке по имени Дженни и о постоянном чувстве вины, не оставлявшем его многие годы. Он любил Белину за то, что она была его творением, и за то, что, сама того не зная, она давала ему это чувство удовлетворения. Он был очарован ее золотыми волосами и сияющими глазами, не ведая, что за внешней оболочкой его создания могли таиться иные черты. Он даже начал думать, что их новая жизнь чем-то напоминает сценарий. Каждый день они, создавая воздушный поток, неслись по заснеженному, продуваемому ветром шоссе, ограниченному с обеих сторон маркерными столбиками. Каждый вечер он сидел и смотрел, как куклы болтают, смеются в кузове грузовика, где они устроили себе дом. Каждый день шел снег, то сильно, то слабо. Каждую ночь в его снах тоже шел снег. В этом было какое-то постоянство, повторяемость, которая делала жизнь более устойчивой, более приемлемой. И насколько Себастьян мог видеть, вся их дальнейшая жизнь - это северное шоссе, холод, снег, небо цвета пепла и изредка проносившиеся над равниной под облаками птицы. Этого ему бы вполне хватило. И хотя он не забыл, что делала Битти Белина с пауками, как она пугала его и смеялась над его страхом, как заставила сделать других кукол, он не держал на нее зла. Она была слишком красива, чтобы ее ненавидеть. К тому же пока эти многоногие создания оставались закрытыми в пустой солонке, его страх перед ними несколько поутих, отодвинувшись куда-то в дальние уголки сознания. Он почти поверил, что Белина сделала ему большое одолжение, засунув пауков туда, где они теперь находились. Пока он знал, что они в солонке, закрытой сверху металлической крышкой, ему спалось спокойнее от сознания, что они не прячутся где-то поблизости, готовые наброситься на него. Враг всегда не так страшен, когда он на виду. Так шли дни, идиот смотрел на Битти Белину все нежнее и делал все, что она просила. Если бы Себастьян умел читать, и попадись ему в руки высказывания святого странника, его могло бы заинтересовать письмо Эклезиана к толемедонцам, в котором говорится: "Главное преимущество человека в грядущей войне с божеством состоит, пожалуй, в его ощущении истории и в его склонности к мести. Мы ничего не забываем. Мы отползаем прочь, зализывая раны, нанесенные Судьбой, но наши душевные раны остаются открытыми и продолжают кровоточить и после того, как плоть излечится. Их может успокоить только месть. Богу же, напротив, столько надо обдумать, столько решить задач, что он не может хранить в своей памяти мелкие события нашего субкосмического мира так полно, как мы. И когда мы приходим, чтобы убить его, он скорее всего умирает в смятении, недоумевая, против чего же мы восстали". На четвертый день нового этапа путешествия опять шел снег. В ту ночь идиот видел во сне мир, белый и древний... На шестой день они обнаружили на своем пути город. Шел снег, по небу носились низкие тучи, грозившие бураном. В течение долгого дня ветер становился все яростней и теперь, словно раздуваемый огромными мехами, хлестал по грузовику, болтая машину над шоссе из стороны в сторону. Это было настоящим испытанием шоферского мастерства Себастьяна, но идиот продолжал вести грузовик вперед. Одна из кукол сказала, что если бы они стояли на месте, то их наверняка бы перевернуло. Двигаясь вперед, разрезая по диагонали поток воздуха и даже немного используя его силу, они были менее уязвимы. Себастьяну все это не нравилось, но он продолжал ехать, даже когда буран начался, и мир за стеклом превратился в хоровод снежных хлопьев. Грузовик дважды ударялся об ограничительные столбики и, с грохотом вывернув их из земли, возвращался на безопасную территорию. Куклам не было нужды предупреждать его, что, если какая-нибудь из расположенных под ними лопастей увязнет, они навсегда останутся здесь и замерзнут насмерть, когда разрядившийся аккумулятор больше не сможет согревать их. Белина и ангел ехали впереди, рядом с Себастьяном, в то время как остальные свернулись калачиками в кузове и старались избежать ушибов, замотавшись в одеяла, когда их мотало по полу от стенки к стенке. Потом они миновали невидимый барьер, за которым ветер утих, а снегопад заметно ослаб, и они почувствовали себя как в раю. Когда щетки смахнули с лобового стекла последние хлопья, они увидели впереди город и остановили грузовик со смешанным чувством облегчения и боязни. За последние два месяца своего бегства с Белиной Себастьян не раз проезжал мимо поворотов с указателями, на которых значились названия деревень, поселков и небольших городов. Но это было совсем другое. Город поднимался посреди снежной равнины, сам словно сделанный из снега. Фантастические шпили уходили в облака. Стены зданий сверкали прозрачной голубизной, гостеприимно светившейся изнутри. На территории, непосредственно прилегавшей к городу, не было ни бури, ни снега. Несмотря на то, что земля не была голой, ее покрывала твердая корка льда, местность не производила впечатления особенно холодной. На стенах и башнях не было ни снега, ни льда. Суровый климат, казалось, не портил городского великолепия. - Поворачиваем назад, - сказал идиот, следуя своему первому побуждению. Он испугался и хотел лишь одного - вернуть идиллию последних нескольких сотен миль безлюдного шоссе. - Подожди, - приказала Белина, изучая местность. Себастьян ждал. Он доверял ей. - Может, он прав, - сказал Белине ангел. - Если его поймают, они заберут его, а нас снова превратят в желе. Могут пройти годы, прежде чем кто-нибудь купит проклятый Горн. А может, его никогда не купят. Битти Белина внимательно разглядывала город, словно мираж, который может исчезнуть под пристальным взглядом. Город продолжал стоять. - Вы не видите какого-нибудь движения? - спросила Белина. Идиот и ангел повернулись и принялись рассматривать город. Сверху сыпал снег. Легкий ветерок поднимал над ледяной коркой белые вихри. В остальном все было тихо и неподвижно. - Ничего, - произнес ангел. - А что? - Мы болтаемся на дороге уже много недель. И за это время не встретили ничего, кроме грузового фургона с каким-то бродягой за рулем. - Она посмотрела на Себастьяна, чтобы понять, помнит ли он, как обошелся с нею. Она до сих пор чувствовала, или ей так казалось, боль в том месте, в котором ее позвоночник переломился надвое, и помнила ту боль, которая пронзила ее, прежде чем наступила темнота смерти. Себастьян не замечал ее укоризненного хмурого взгляда, он продолжал разглядывать мертвый город. - Мне все же непонятно, почему бы нам не убраться отсюда, пока нас не заметили. Не похоже, что у них много приезжих. Ты же сама видишь. - Ангел приподнял крылья. Они дрогнули, словно он собирался улететь. Так бывало всегда, когда он пугался. - Тебе не кажется странным? - спросила Белина. - На такой прекрасной дороге совсем нет движения, а кончается она здесь, как будто построена только для того, чтобы можно было доехать до одного-единственного города. И нет никакого объезда, как вокруг других городов. - Ну и что? - Нетерпение ангела росло. - Подумай! - Она стояла на сложенных одеялах, вытянувшись вперед, чтобы получше видеть город. - Они построили шоссе, чтобы добраться сюда. Потратили на это кучу денег. А теперь всем этим никто не пользуется. - И из-за этого мы только сильнее бросаемся в глаза, - не унимался ангел. - Они наверняка уже выслали за нами полицию. Она со вздохом покачала головой и разочарованно улыбнулась: - Я пытаюсь объяснить тебе, что, по-моему, в городе никого нет. Понимаешь? Здесь больше никто не живет, если даже и жил когда-нибудь. Если бы в городе были жители, они бы пользовались дорогой. - Город-призрак? - Точно. Себастьян с большим интересом оглядел представшую им картину. Ветер. Снег. Снеговые тучи, рваные клочья которых цепляются за шпили башен. Там и тут, в нескольких больших окнах, устроенных в башнях, отражаются несущиеся по небу свинцовые клочья облаков. И больше никакого движения. Эта картина немного успокоила его нервы. - Зачем строить город, которым никогда не будут пользоваться? - Ангел не мог этого понять. - Ну, возможно, они намеревались его использовать. Они думали, что, когда все люди вернутся домой со звезд, им понадобятся города вроде этого. - И никто не вернулся... - Это так. - Кроме Пертоса, - сказал Себастьян. Белина повернулась и пристально взглянула на него. - Кого? - спросила она. Она напряглась, словно натянутая струна, даже на носки встала. Себастьян посмотрел на нее, на ее золотистые волосы. - Не помню, - сдался он. - Так-то лучше, - заключила Белина. Они еще некоторое время смотрели на город, чтобы убедиться, что тот пуст. - Поезжай вперед, - сказала Белина идиоту. - Посмотрим, что произойдет. Себастьян чуть помедлил, запустил мотор и повел грузовик вперед, двигаясь по шоссе, которое по мере приближения к городу все больше походило на проспект, так как по обеим его сторонам поднялись тротуары, которые постепенно становились выше, пока не поднялись над крышей самого их грузовика. Дорога постепенно начала опускаться - они приближались к городским стенам. Спрятанные в полотне дороги датчики зарегистрировали давление воздушной подушки, фотоэлектрические цепи были на мгновение разорваны благодаря движению на дороге, и информация об этом тут же была передана на центральный дорожный компьютер. Компьютер очнулся от забытья, в котором пребывал все эти годы. Когда грузовик приблизился к фасаду, выложенному голубым камнем, меньше чем на сотню ярдов, часть стены с грохотом поднялась прямо перед ними. Впереди показался хорошо освещенный широкий проспект, ведущий прямиком в город. Если они поедут дальше, то, возможно, уже не смогут отсюда выбраться. Этот широкий вход может привести их в западню. - Поезжай, - приказала Белина. Он не хотел ехать. И все же поехал. Со всех сторон их обступили каменные стены. Кусок стены у входа в тоннель со свистом поднялся, и их машину залило мягким янтарным светом, который лился со светящихся панелей на потолке. Свет включился по приказу, который пришел откуда-то из глубины города. Все устроились на полу. Бампер грузовика издал пронзительный звук, едва коснувшись мерной резиновой дороги, и грузовик остановился. Мгновенно пробудилась к жизни система гигантского конвейера, который понес грузовик к одному из подъемников - достаточно большому, чтобы справиться с его весом. Затем конвейер остановился. Вокруг все замерло, словно теперь наступила их очередь действовать. Всем выйти, - сказала Белина. К тому моменту, как они оказались на пешеходной дорожке, марионетки уже повыскакивали из грузовика. - Теперь что? - спросил принц. Голос, явно принадлежащий компьютеру, обратился к ним через громкоговорители, вмонтированные в потолок над пешеходной дорожкой: "Пожалуйста, заполните положенную форму на столе для прибывающих. Ваш транспорт будет возвращен по первому требованию - нам нужно будет только сверить отпечатки ваших пальцев". Движущаяся дорожка потащила грузовик к подъемнику. Дверь подъемника закрылась. Машина исчезла, а вместе с ней и все их пожитки и та немногая еда, которую они везли с собой. - Вы не можете так поступить! - крикнул принц невидимому собеседнику, и рука его легла на рукоять шпаги. Вечный вызов - такова была судьба принца. Сейчас он бросил, не подумав, вызов противнику, который был сильнее его. У него не было шансов победить в сражении. Вообще все его порывы и угрозы в последнее время приводили к прямо противоположному результату - они делали его все менее значительным в глазах кукол. Битти Белина только улыбнулась. Всякий раз, как он выставлял себя на посмешище, он давал ей в руки еще один козырь, и возможность того, что принц может составить против нее успешный заговор, становилась все меньше. - Черт, - огрызнулся принц. Висса тихонько хихикала, прикрывая рот рукой. Белина заполнила форму для прибывающих. Она знала, что, когда они соберутся покинуть этот город, идиота с ними уже не будет. Три раза компьютер просил ее повторить процедуру, снимая отпечатки ее пальцев, словно бы сомневаясь, что природа могла создать настолько миниатюрные пальчики. Наконец он затих - сбитый с толку, но удовлетворенный. - Что теперь? - спросил ангел. - Теперь, - ответи