я и сказал: - Послушайте, я вам все объясню чуть позже. Сейчас я бы хотел посмотреть на Пейзера. Надеюсь, вам удалось утихомирить его, не причинив ему большого вреда. Шаддэк уже шагнул к двери, чтобы открыть ее. В этот момент Уоткинс схватил его за руку и остановил. Шаддэк был в шоке. Он не позволял никому прикасаться к себе. - Уберите руку. - Почему наше тело способно настолько быстро изменяться? - Я же сказал, я объясню вам это позже. - Нет. - Уоткинс был настроен так решительно, что его лицо прорезали волевые морщины. - Я должен получить ответ сейчас. Я боюсь и не могу отвечать за себя. В этом состоянии я не могу действовать нормально, Шаддэк. Посмотрите на меня. Я в шоке. Чувствую, еще немного, и меня разнесет на куски. На миллионы кусков. Вы не знаете, что произошло здесь недавно, иначе вы, наверное, чувствовали бы себя так же. Мне надо знать - в чем причина этих мгновенных превращений? Шаддэк неохотно проронил: - Я как раз сейчас работаю над этой проблемой. От удивления Уоткинс разжал пальцы и выпустил его руку: - Как? Вы... хотите сказать, что не знаете причин? - Это явление было неожиданностью для меня. Я уже начал разбираться в причинах. - Шаддэк лгал. - Но предстоит еще много работы. - Он пока только предполагал, что процессы превращения имеют в своей основе те же механизмы, которые позволили Новым людям с феноменальной скоростью заживлять свои раны. - Получается, что вы подвергли нас этому эксперименту, не просчитав всех его последствий? - Я всегда видел в этом проекте спасение для людей, великий подарок судьбы, - нервно обронил Шаддэк. - Ни один ученый не в состоянии предугадать все побочные эффекты. Главное в этом деле - быть уверенным в том, что благо, которое принесет открытие, перевесит все его неприятные моменты. - Но оказалось, что неприятные моменты перевесили все преимущества. - Уоткинс говорил, задыхаясь от возмущения в такой степени, в какой позволяли его сдерживающие механизмы. - Боже, как вы осмелились проделать это с нами? - Я старался для вашего же блага. Уоткинс посмотрел Шаддэку в глаза, затем распахнул дверь в спальню и произнес: - А теперь взгляните на это. Шаддэк шагнул через порог комнаты, ковер которой, а местами и стены были густо забрызганы кровью. От страшной вони он поморщился. Шаддэк считал все человеческие запахи отвратительными, вероятно, потому, что они напоминали о несовершенстве человеческого организма по сравнению с машиной. Постояв у первого трупа, который лежал лицом вниз у самой двери, он заметил и второе тело в углу комнаты. - Значит, их было двое? Здесь было двое "одержимых", и вы убили обоих? У меня было целых две возможности изучить их психологию, а вы не оставили мне ни одной? Уоткинс не собирался оправдываться. - Ситуация была критической. Иначе поступить мы не могли. Его возмущение достигло высшего предела, доступного Новым людям, возможно, это запретное чувство подпитывалось страхом, который не мог быть подавлен. - Когда мы вошли, Пейзер был уже в состоянии вырождения, - объяснил Уоткинс. - Мы искали его по всему дому и наткнулись на него здесь. Уоткинс в деталях описывал происходящее, а в душе Шаддэка нарастало тревожное предчувствие, которое он старался скрыть и которое даже пытался отогнать от себя. Когда он заговорил, в голосе его был только гнев и ни капли обеспокоенности: - Вы хотите сказать, что оба ваших человека - Шолник и Пенниуорф - превратились в "одержимых", вы хотите сказать, что и вы сам - "одержимый"? - Да, Шолник действительно превратился в "одержимого". Насколько я понимаю, Пенниуорф пока избежал этой участи благодаря тому, что он изо всех сил сопротивлялся искушению. Точно так же сопротивлялся я. - Уоткинс упрямо выдерживал взгляд своего босса, не отводя ни на секунду глаз, это еще больше раздражало Шаддэка. - Я сейчас говорю вам о тех же вещах, о которых говорил несколько часов тому назад у вас в кабинете. Каждый из нас, да-да, буквально каждый из нас потенциально является "одержимым". Это вовсе не исключение из правил, это правило для Новых людей. Вы вовсе не создали нового и лучшего человека, так же как не создал его и Гитлер в ходе своих расовых экспериментов. Вы не Господь Бог; вы всего лишь доктор Моро. - Вы не смеете разговаривать со мной в таком тоне! - возмутился Шаддэк, вспоминая про себя, кто такой доктор Моро. Эта фамилия что-то напоминала ему, но он не мог припомнить, что именно. - Когда говорите со мной, не забывайте, кто перед вами. Уоткинс понизил голос, вспомнив, что Шаддэк мог уничтожить любого Нового человека так же просто, как задуть свечу. Однако он продолжал говорить напористо и не вкладывал в интонации никакого уважения к собеседнику. - Вы так и не сказали о том, что вы думаете по поводу самой неприятной новости. - Какой именно? - Разве вы не слышали, что я вам сказал? Я сказал, что Пейзер попал в ловушку. Он не смог вернуть себя в прежнее состояние. - Я очень сомневаюсь, что он на самом деле застрял в этом одичалом состоянии. Новые люди способны полностью контролировать свой организм, они делают это даже лучше, чем предполагалось. Если он не смог вернуться к человеческому облику, значит, он имел какие-то проблемы с психологией. Возможно, на самом деле он не очень-то и хотел превращаться обратно в человека. Уоткинс некоторое время молча смотрел в глаза Шаддэку, затем покачал головой и произнес: - Вы просто не можете понять суть. Речь идет об одном и том же. Какая, к черту, разница, виноваты микросферы или психология? Что бы там ни было, результат один и тот же - человек попал в ловушку, он оказался заперт в тюрьме, в шкуре зверя. - Еще раз говорю вам - не смейте разговаривать со мной в подобном тоне. - Шаддэк произнес эти слова твердо, надеясь, что повторение приказа подействует так же, как при дрессировке собаки. Несмотря на превосходство в интеллектуальном и психологическом плане, Новые люди оставались все же людьми, и в той степени, в которой они были людьми, они уступали в эффективности машине. Компьютер достаточно запрограммировать один раз, с этого момента он будет действовать по программе и уже не отклонится от нее. Шаддэк пока не знал, возможно ли усовершенствовать Новых людей до такой степени, что они будут функционировать так же четко и безотказно, как средняя машина IBM PC. Хотя Уоткинс обливался потом, был бледен и взгляд его блуждал, он все-таки представлял опасность для Шаддэка. Когда полицейский сделал пару шагов, чтобы приблизиться к нему, Шаддэк испугался и попятился, но держался при этом весьма уверенно и не спускал с Уоткинса глаз, следя за ним, как за опасным зверем. - Взгляните на Шолника, - сказал Уоткинс, показав носком ботинка на лежащее тело. Ногой он перевернул его навзничь. Даже изуродованный пулевыми ранениями, забрызганный кровью, Шолник нес на себе следы страшного перерождения. Особенно ужасно выглядели глаза: они были янтарно-желтыми с черными зрачками, причем зрачки были не круглой, а овальной формы, как у змеи. За окном прогрохотал гром, удар был еще сильнее, чем тот, что услышал Шаддэк, когда подходил к дому. Уоткинс прервал молчание: - Вы объясняли мне, что "одержимые" добровольно поворачивают в обратную сторону по лестнице эволюции человеческого рода. - Именно так. - Вы объясняли, что в наших генах записана вся история эволюции человеческого рода, что в нас еще есть следы наших далеких предков, и "одержимые" каким-то образом нашли доступ к этому генетическому материалу и охотно преобразились в существ, от которых когда-то произошел человек. - Вы можете дать другое объяснение? - Ваша версия худо-бедно подходит, если взять случай с этим беднягой Кумбсом, которого нам пришлось пристрелить, загнав в кинотеатр. Он действительно был чем-то средним между человеком и обезьяной. - Моя версия великолепно все объясняет. - Но, Господи, посмотрите на Шолника. Взгляните на него! Когда я выстрелил в него, он уже наполовину превратился в какое-то чудовище, в нем было еще что-то от человека, но частично он, черт... он напоминал нечто среднее между ящерицей и змеей. Вы, может быть, станете рассказывать мне, что мы произошли от рептилий, что в наших генах сохранилась память о наших предках-ящерах, живших миллионы лет назад? Шаддэк резко вынул руки из карманов, они сразу же выдали своей дрожью его тревожное состояние. - Да будет вам известно, первые живые существа появились в воде, затем они начали понемногу выползать на сушу - они представляли собой рыб с подобием ног, - так вот от этих существ и произошли первые рептилии, а уж от рептилий в ходе долгой эволюции произошли млекопитающие. Если даже наш генетический материал и не содержит фрагменты генов этих рептилий - а я думаю, что содержит, - то в нас наверняка сохранилась генетическая память о первых этапах эволюции, она закодирована в таком виде, который мы пока не можем познать. - Вы просто заговариваете мне зубы, Шаддэк. - А вы, видно, решили во что бы то ни стало вывести меня из себя. - Да бросьте вы! Лучше подойдите сюда, ко мне, приглядитесь к Пейзеру. Он ведь был вашим давним другом, не так ли? Посмотрите, посмотрите внимательней, кем он был в момент своей смерти. Пейзер лежал на спине, без всякой одежды, одна нога подогнута, другая выпрямлена, рука была прижата к груди, на которой виднелось несколько пулевых ранений. И лицо, и тело - хоть в нем, несмотря на волчью пасть и клыки, и можно было еще узнать Майкла Пейзера - все-таки больше напоминало ужасающее призрачное чудовище, человека-волка, оборотня, персонажа то ли сказочного карнавала, то ли старого фильма ужасов. Кожа у существа была грубой и толстой. Местами ее покрывала густая шерсть. В лапах чувствовалась огромная сила, клыки выглядели устрашающе. Любопытство Шаддэка пересилило его отвращение и страх, он подобрал полы своего пальто, боясь замазать их кровью, и приблизился к телу Пейзера, чтобы получше его рассмотреть. Уоткинс подошел с другой стороны и склонился над телом. В ночи прокатился новый удар грома; мертвец, лежащий перед ними, широко открытыми глазами смотрел в потолок, во взгляде его было истинно человеческое выражение, никак не сочетавшееся с уродливой призрачной внешностью. - Теперь вы мне станете рассказывать, что на каких-то этапах эволюции наши предки были собаками или волками? - спросил Уоткинс. Шаддэк ничего не ответил. Уоткинс не сдавался. - Вы, может быть, скажете, что в нас есть гены собак и мы можем при желании воспользоваться этими генами, чтобы воссоздать себя в их образе? Или я должен поверить в то, что Господь Бог в свое время взял ребро доисторической собаки Лэсси и создал из него мужчину, чтобы затем из его ребра создать женщину? Шаддэк из любопытства дотронулся до руки Пейзера, которая была явно предназначена для охоты и убийств, как штык солдатского ружья для атаки и рукопашного боя. Рука была холодна как лед. - Это нельзя объяснить с биологической точки зрения, - продолжал Уоткинс, глядя в глаза Шаддэку. - Пейзер не мог обрести этот волчий образ, опираясь на гены, на генную память, которая якобы у него сохранилась. Каким же образом произошло превращение? Тут дело вовсе не в ваших биочипах. Тут что-то другое... гораздо более странное. Шаддэк в знак согласия кивнул головой. Ему пришло в голову удачное объяснение, и он не мог сдержать возбуждения. - Да, здесь что-то гораздо более странное, но, кажется, я... понимаю, в чем здесь дело. - Ну так скажите мне. Мне важно это понять. Чертовски важно. Я должен понять все до тонкостей. Прежде, чем это случится со мной. - Есть теория о том, что форма является функцией сознания. - Это как? - Если проще, мы - такие, какими представляем себе самих себя. Я не имею в виду под этим популярные представления из области психологии о том, что можно стать тем, кем ты хочешь стать, если ты достаточно самолюбив. Речь совсем о другом. Я имею в виду нашу физическую сущность, я говорю о том, что в нас заложен потенциал безграничного развития, что мы способны преодолеть морфологический стаз, продиктованный нашим генетическим материалом. - Я ни черта не понял. Шаддэк выпрямился. Снова засунул руки в карманы пальто. - Давайте я объясню по-другому: согласно этой теории, сознание наделено самой большой силой во всей Вселенной, оно может изменять физический мир по своему желанию. - Ну, вас занесло. - И тем не менее. - Это мне напоминает экстрасенса, который усилием воли гнет ложки и останавливает часы. - Эти люди в большинстве своем просто шарлатаны. Но если серьезно, то в нас действительно заложены большая сила и власть над собой. Мы просто не знаем пока, как добраться до рычагов этой власти, так как в течение миллионов лет мы позволяли физическому миру господствовать над нами. Во имя порядка, по привычке, из-за боязни хаоса мы отдавались во власть физического мира. Но то, что мы видим здесь, - сказал он, указывая на Шолника и Пейзера, - это куда более сложно и удивительно, чем сгибание ложки усилием воли. Как я понимаю, Пейзер чувствовал тягу к перерождению по причинам, которых я не знаю. Возможно, это было просто желание острых ощущений... - Желание острых ощущений, - голос Уоткинса понизился, он стал говорить спокойно, даже как-то обреченно, в его словах чувствовался такой страх и отчаяние, что Шаддэку вновь стало не по себе. - Да, животная сила - это возбуждает. Это - животная жажда. Ты чувствуешь животный голод, животное вожделение, жажду крови - и тебя неудержимо влечет ко всему этому, потому что это кажется таким... простым, таким могучим, таким естественным. Это называется свобода. - Свобода? - Свобода от ответственности, от тревог, от бремени цивилизации, от обязанности ломать себе голову над проблемами. Это искушение влечет к себе неудержимо, ты видишь в этом новом существовании легкость и привлекательность. - Уоткинс явно говорил о своих собственных ощущениях в тот момент, когда его тянуло превратиться в примитивное существо. - Когда ты превращаешься в животное, мир сужается под твои органы чувств, для тебя существует лишь боль и удовольствие, и нет необходимости размышлять. Ты как будто сливаешься с природой. Шаддэк молчал, пораженный страстью, с которой Уоткинс - будучи в жизни очень сдержанным человеком - говорил об искушении. Раздался новый раскат грома, самый сильный по сравнению с предыдущими. Задрожали стекла. Шаддэк сочинял на ходу новую теорию: - Итак, важно отметить, что, когда Пейзер почувствовал необходимость превращения в зверя, в хищника, он не мог регрессировать по человеческой генетической линии. Так как, по его мнению, волк, очевидно, олицетворял хищника, он и решил превратиться в нечто подобное волку. - Вот так, значит, - скептически хмыкнул Уоткинс. - Да, вот так. Хотя это трудно себе представить. Превращение в данном случае представляет собой большей частью ментальный процесс. Хотя, конечно, оно влечет и физические изменения. Но мы не можем говорить о полном изменении материи... речь идет только о биологических структурах. Базовые нуклеотиды остались прежними, но порядок считывания с них генной информации кардинальным образом изменился. Структурные гены были превращены в операторные усилием воли... Голос Шаддэка сорвался, возбуждение смешалось со страхом и не дало возможности продолжать, он задыхался. Проект "Лунный ястреб" вел к результатам, которых он не мог и предполагать. Неожиданные открытия были источником как радости, так и нарастающей тревоги. Радости - в силу того, что ему удалось дать человеку способность изменять свою физическую форму, а может быть, и материальную сущность простым усилием воли. Тревогу вызывало то обстоятельство, что он не был уверен, что ему удастся проконтролировать Новых людей в смысле использования ими своих новых возможностей. - Я сделал вам хороший подарок - благодаря компьютерной поддержке и освобождению от эмоций вы можете теперь направить силы своего разума на управление собственной материальной сущностью. Ваше сознание может управлять формой. Уоткинс мотнул головой. Мысль Шаддэка явно не называла у него восторга, наоборот, пугала его. - Возможно, Шолник и Пейзер хотели стать теми, кем они стали. Но, черт побери, я этого никогда не хотел. Когда меня охватило это искушение, я чуть с ума не сошел от такой перспективы. Я не хотел меняться. Это как бы нашло на меня... так, наверное, полная луна действует на оборотней. - Нет-нет, - стоял на своем Шаддэк. - На самом деле подсознательно вы хотели измениться, Ломен, и, без сомнения, частично хотели этого и осознанно. О вашем желании в какой-то степени свидетельствует хотя бы тот факт, что вы говорили об искушении очень образно и возбужденно. Вам удалось воспротивиться, так как превращение было неприемлемо для вас в большей степени, чем сохранение своего обычного образа. Если бы вы утратили страх пред превращением... или если бы новый образ Стал для вас более привлекательным... тогда баланс нарушился бы в другую сторону и вы бы изменились. Но здесь не может быть никакого влияния внешних сил. Это вопрос вашей собственной воли. - Тогда почему Пейзер не смог вернуться к человеческому образу? - Как я уже говорил и как вы предполагали, он не очень-то и хотел этого. - Он был в ловушке. - Никто его не принуждал. Уоткинс взглянул на уродливое тело "одержимого". - Что вы с нами сделали, Шаддэк? - Вы не поняли моих объяснений? - Что вы сделали с нами? - Вы не цените дара, которым теперь наделены. - Под даром подразумевается страх, заменивший нам все остальные чувства? - Нет. Просто теперь ваш разум свободен и вы способны полностью контролировать вашу физическую сущность. - Шаддэк говорил с жаром. - Есть только одна вещь, которой я не понимаю. Почему все без исключения "одержимые" избрали для себя способ примитивного существования. Ведь вы, несомненно, имеете все возможности для совершенствования. Вы можете свободно развиваться, превосходить остальных людей во всем, становиться выше, чище, здоровее. Возможно, в какой-то момент вы сможете превратиться в существ, воплощающих в себе чистый разум, свободный от всякой телесной оболочки. Почему же Новые люди избрали вместо этого путь вырождения? Уоткинс оторвал взгляд от мертвого тела и взглянул на своего повелителя. Глаза Уоткинса словно вобрали в себя черную тень смерти и выглядели погасшими, полумертвыми. - Какой толк обладать божественной властью, если ты не можешь при этом испытывать простых человеческих радостей? - Разве? Вы можете позволить себе все, что угодно, - Шаддэк явно был озадачен. - Мы не можем любить. - Как вы сказали? - Мы не можем любить, ненавидеть, радоваться. Мы можем только испытывать страх. - Зачем вам эти чувства? Вы освободились от страшного бремени, избавившись от них. - У вас, безусловно, гениальная голова, - продолжал Уоткинс, - но вы, видимо, не можете понять меня, так как ваша душа... изуродована, искалечена. - Я не позволю вам говорить со мной, как с... - Я просто пытаюсь объяснить вам причины, по которым предпочтение отдается примитивным формам жизни. Причина проста - для думающего существа не может существовать наслаждений без чувств. Если вы отказали человеку в чувствах, если вы отказали человеку в наслаждениях, он ищет состояния, в котором сложные чувства отделены от наслаждений. Он находит то, что искал, если превращается в безмозглое и дикое животное. - Чепуха. Вы просто... Уоткинс грубо перебил Шаддэка: - Выслушайте меня, ради Бога. Даже доктор Моро, насколько я помню, выслушивал то, что ему говорили существа, которых он создал. С лица Уоткинса сошла бледность. Глаза ожили, загорелись, в них даже появился какой-то звериный блеск. Он стоял всего в двух шагах от Шаддэка и, казалось, написал над ним, хотя на самом деле ростом был ниже своего шефа. Чувствовалось, что он напуган, страшно напуган - и очень опасен. Уоткинс продолжал: - Вот вам пример - сексуальная жизнь. Для того чтобы получать удовольствие в сексе полной мерой, необходимо, чтобы в отношениях двоих присутствовала любовь или по крайней мере какая-то взаимная симпатия. Конечно, если человек имеет какие-то психические отклонения, он может получать удовольствие в сексе, реализуя свое стремление к превосходству или насилию, - для ущербного человека даже отрицательные эмоции могут быть приятными. Но когда у человека в сексе не возникает вообще никаких эмоций, это становится бессмысленным, это превращается в животный инстинкт, в механические движения. В окнах спальни сверкнула молния, страшный раскат грома, казалось, встряхнул дом. Яркая вспышка на мгновение затмила слабый свет ночника. При этом необычном свете Шаддэку показалось, что с лицом Уоткинса что-то случилось... черты его странно исказились. Но после вспышки молнии Уоткинс вновь стал похож на самого себя, возможно, Шаддэку просто почудилось. Уоткинс говорил и не мог остановиться: страх развязал ему язык. - Впрочем, это относится не только к сексу, но и к другим физическим наслаждениям. К еде, например. Да, я еще могу ощущать вкус шоколада, когда я его ем. Но я уже не переживаю той гаммы удовольствий, которую я испытывал прежде, до обращения. Вы замечали в себе эту перемену? Шаддэк не ответил на вопрос Уоткинса и надеялся, что ничем не выдаст свою тайну - ведь он не стал проходить через обращение. Он ожидал, что в процессе эксперимента удастся получить больше данных и усовершенствовать болезненную операцию превращения. Он не без оснований опасался, что Уоткинс весьма отрицательно отнесется к тому, что их создатель и повелитель не стал принимать дара, которым благословил своих подданных. Уоткинс продолжал: - Вы знаете, почему меня теперь не радует еда? Прежде вкус шоколада, например, был для меня связан с тысячами разных воспоминаний. Я подсознательно помнил, когда я впервые попробовал его, я помнил, что нам его давали в детстве по праздникам. Это создавало особое настроение. Но когда теперь я чувствую этот вкус, у меня нет никаких дополнительных ощущений. Я помню, какое настроение у меня было прежде, но теперь его нет и в помине. Вкус шоколада больше ни с чем у меня не ассоциируется. У меня внутри пустота, у меня украли чувства. У меня забрали все чувства, кроме страха, и теперь мир окрасился в серый цвет, в серый, мертвенный цвет, словно я уже вошел в царство мертвых. Неожиданно левая часть головы Уоткинса начала распухать. Скулы налились и стали широкими. Изменилась форма ушей, они стали вытягиваться в длину. В страхе Шаддэк попятился назад. Уоткинс наступал на него, все время повышая голос, он начал проглатывать некоторые звуки, но голос его звучал твердо, наполненный скорее не злобой, а страхом, беспокойством и мрачной решимостью: - Какого черта мы должны стремиться к каким-то там высшим формам, ведь там будет еще меньше удовольствий для тела и для души? Наслаждение интеллектом - это еще не все, Шаддэк. Жизнь гораздо богаче. Если в ней не останется ничего, кроме интеллекта, она станет невыносимой. Лоб Уоткинса прямо на глазах уходил назад, он словно плавился, подобно снегу на солнце, вокруг глаз проступали мощные очертания костей. Шаддэк уперся спиной в стенной шкаф. Уоткинс продолжал наступать и бросать слова прямо в лицо Шаддэка: - Боже праведный! Разве вы еще не поняли? Даже человек, прикованный к больничной койке, парализованный, имеет в жизни кое-что еще, кроме интеллектуальных радостей. Никто не отнимал у него чувств, никто не оставлял его наедине со страхом и чистым интеллектом. Нам нужны удовольствия, Шаддэк, удовольствия, удовольствия. Без них жизнь ужасна, бессмысленна. - Остановитесь, Уоткинс. - Вы сделали эмоциональную разрядку невозможной для нас, в дополнение к этому мы не можем теперь наслаждаться плотскими радостями, так как они ничто, если нет никаких чувств. Человеку нужны радости и для души, и для тела, поймите это. Ладони Уоткинса стали шире, суставы пальцев словно опухли, вместо ногтей показались коричневатые острые когти. - Вы не контролируете свое тело, - предупредил Шаддэк. Уоткинс, казалось, не слышал его, он говорил теперь каким-то странным, чужим голосом из-за того, что рот его тоже менял свою форму: - Именно поэтому нас так тянет в дикое животное состояние. Мы бежим куда глаза глядят от вашего интеллекта. Да, в зверином образе нам дано узнать лишь плотские удовольствия, радость плоти, плоти... но, по крайней мере, мы забываем о том, что потеряли, нас ничто не отвлекает, наше удовольствие правит бал, мы купаемся в нем, таком глубоком и сладком. Вы сделали нашу жизнь невыносимой, пустой, вы превратили ее в мертвечину... поэтому нам ничего не остается, как только деградировать душой и телом... чтобы найти смысл в нашем существовании. Мы... нам хочется бежать сломя голову из страшной клетки, от бессмысленной жизни, которой вы наградили нас. Люди - не машины. Люди... Люди... Люди - не машины. - Вы - "одержимый"! Боже, Ломен! Уоткинс остановился и застыл, словно парализованный. Затем замотал головой, как будто пытаясь сбросить с себя наваждение. Он поднял руки, посмотрел на них и закричал от ужаса. Он увидел себя в зеркале стенного шкафа, и крик его превратился в хриплый и дикий вопль. В тот же момент Шаддэк ощутил запах крови, наполнявший комнату. В голове промелькнула мысль о том, что Уоткинс тоже чувствует этот запах, и его этот запах не раздражает, а, наоборот, возбуждает. Еще раз сверкнула молния, грянул гром. Следом хлынул ливень, застучал в окна. Уоткинс перевел взгляд на Шаддэка, поднял руку, как будто намереваясь ударить его, затем повернулся и побежал вон из комнаты в коридор, подальше от сладкого запаха крови. В коридоре Уоткинс упал на колени, затем повалился на бок. Свернувшись в клубок, сотрясаемый судорогой, изрыгая вопли и ругательства, он бесконечно повторял: - Нет, нет, нет. Глава 57 Ломену Уоткинсу удалось остановиться на самом краю пропасти. Почувствовав, что снова владеет собой, он сел на полу и прислонился к стене. Уоткинс был весь в испарине и ощущал зверский голод. Он истратил всю свою энергию на борьбу со страшным искушением. Он испытывал чувство облегчения, но одновременно - чувство пустоты, он словно был в сантиметре от заветного плода, но не смог его сорвать. Откуда-то доносился глухой шуршащий звук. Сначала Уоткинс подумал, что у него шумит в голове, что нервные клетки гибнут в мозгу, раздавленные страшным напряжением борьбы. Однако он тут же сообразил, что это всего-навсего дождь, стучащий по крыше. Уоткинс открыл глаза, но сначала не мог ничего видеть: перед глазами плыли круги. Затем возник Шаддэк, он стоял в другом конце коридора, в дверном проеме. Худой, с вытянутым лицом, со светлыми, почти как у альбиноса, волосами, с желтыми глазами, закутанный в свое темное пальто, он напоминал призрак пли даже само воплощение смерти. Если бы он на самом деле был смертью, Уоткинс с удовольствием поднялся бы и устремился навстречу. Шаддэк не был смертью. Поэтому Уоткинс оставался на полу, ожидая, когда к нему придут силы. Он крикнул Шаддэку: - Больше никаких обращений! Вы должны прекратить ваш эксперимент! Шаддэк молчал. - Так вы что, не собираетесь останавливаться? Шаддэк впился глазами в Уоткинса. - Вы сумасшедший, - сказал Ломен, - вы - полный кретин. К сожалению, у меня только две возможности - подчиниться вам или... застрелиться. - Никогда больше не говорите со мной в таком гоне. Никогда. Не забывайте, кто я такой для вас. - Я-то помню, кто вы такой, - парировал Ломен. Он сумел наконец подняться на ноги, но стоял нетвердо. - Именно вы сделали это со мной. Сделали без моего согласия. Поэтому имейте в виду - когда я не смогу удержаться от искушения и превращусь в "одержимого", я больше не буду бояться вас. Так вот, тогда я напрягу свою память, чтобы вспомнить, где вы находитесь, и приду к вам. - Угрожаете, Ломен? - спросил Шаддэк. Он явно не ожидал таких слов от Уоткинса. - Нет, - пояснил Ломен, - слово "угроза" здесь не подходит. - Я вам советую одуматься. Помните - если со мной что-либо случится, компьютер "Солнце" выдаст команду, которую примут микросферы в вашем организме, и... - ...и тогда в одно мгновение все мы умрем, - закончил Уоткинс мысль Шаддэка. - Да, я знаю об этом. Вы мне об этом уже говорили. Если умираете вы, остальные умирают вместе с вами, так же как те фанатики в Джонстауне много лет назад. Они отправились на тот свет вслед за своим пастором Джимом Джонсом. Вы - наш Джим Джонс, Джим Джонс технотронной эры с сердцем из кварца и головой, набитой микросхемами. Нет, я вовсе не угрожаю вам, ваше преподобие, слово "угроза" - слишком сильное слово. Человек, угрожающий кому-либо, должен ощущать свою власть над другими, он должен пылать гневом. Я - один из Новых людей. Я не могу испытывать ничего, кроме страха. Мне ведом лишь страх. Страх. Нет, это не угроза. Ничего подобного. Это - мое обещание. Запомните, Шаддэк. Шаддэк шагнул в коридор. Казалось, вместе с ним по коридору движется поток холодного воздуха. Когда Шаддэк приблизился к нему, Уоткинс почувствовал озноб. Они долго смотрели друг другу в глаза. Наконец Шаддэк нарушил молчание: - Вы будете продолжать делать то, что я вам прикажу. - У меня нет выбора, - ответил Уоткинс. - Вы сделали из меня человека, у которого никогда нет выбора. Я, несомненно, полностью в вашей власти, но меня удерживает вовсе не почтение к вам, а страх. - Тем лучше, - сказал Шаддэк. Он отвернулся от Ломена и пошел по коридору к гостиной и затем - к выходу из дома, в ночь, в дождь.  * Часть вторая - Рассвет в преисподней *  Я не мог расстаться с мыслью о том, что я причастен к неправедным и страшным делам. У меня было ужасное чувство бессилия. Андрей Сахаров Власть развращает, но в еще большей степени лишает рассудка; люди, причастные к власти, теряют дар предвидения и приобретают опасную торопливость в своих действиях. Уилл и Ариэль Дюран Глава 1 Перед рассветом, проспав всего час, Тесса Локленд очнулась от прикосновения чего-то холодного, затем почувствовала, что ее правую руку лижет горячий, шершавый язык. Во время сна рука свисала с кровати и почти доставала до пола. Кто-то пробовал ее ладонь на вкус. Тесса в одно мгновение вскочила с кровати, не в состоянии даже вздохнуть от ужаса. Ей только что снилась бойня в "Ков-Лодже", снились увиденные мельком твари, с их скользящей и быстрой походкой, с их угрожающими клыками и изогнутыми, острыми, словно бритва, когтями. Ей показалось, что ночной кошмар воплотился в реальность, что чудовища захватили дом Гарри и прикосновение к ее руке есть не что иное, как игра с жертвой, за которой последует неожиданная, зверская хватка. Но это был всего лишь Муз. Она смогла различить неясный силуэт собаки в слабом свете, проникавшем из-под двери, ведущей в коридор второго этажа. Можно было перевести дыхание и успокоиться. Муз положил передние лапы на матрас, он был явно не прочь забраться на кровать. Слабо повизгивая, он требовал к себе внимания. Тесса хорошо помнила, что, войдя в комнату, закрыла за собой дверь. Она уже не раз убеждалась в сообразительности Муза и не удивилась тому, что собака оказалась в спальне. Ведь все двери в доме Гарри имели не круглые ручки, а рукоятки, которые можно было поворачивать, нажимая на них рукой или лапой. - Скучно тебе? - спросила Тесса, почесывая ньюфаундленда за ушами. Пес заскулил и придвинулся к ней ближе. В окно застучали тяжелые капли дождя. Дождь был сильный, слышно было, как его струи рассекают листву деревьев, окружавших дом. От порывов ветра дрожали стекла. - Как бы ни было тебе скучно, приятель, я чертовски хочу спать. Так что придется тебе отправляться восвояси. Она перестала гладить пса. Муз понял, что от него требуется. Он снял передние лапы с кровати, нехотя побрел к двери, оглянулся, вышел в коридор и, постояв на распутье, свернул налево. Слабый свет из коридора был едва заметен, но раздражал Тессу. Она встала и закрыла дверь. Еще не дойдя до кровати, она поняла, что ей уже не удастся быстро уснуть. Одной из причин было то, что она не раздевалась ко сну - на ней были джинсы, рубашка и свитер, - она сняла только кроссовки и поэтому чувствовала себя довольно неуютно. Если она разденется, решила она про себя, то будет еще хуже, так как станет чувствовать себя совсем беззащитной и вообще не сможет заснуть. После того, что случилось в мотеле, Тесса хотела быть постоянно наготове. Кроме того, она занимала единственную свободную спальню в доме - была, правда, и вторая, но в ней не было мебели, - где матрас и стеганое покрывало издавали запах плесени: комнатой не пользовались много лет. Это была спальня отца Гарри, ему же когда-то принадлежал и весь этот дом. Талбот-старший скончался 17 лет назад, через три года после возвращения Гарри с войны. Тесса просила Гарри не беспокоиться насчет ее и не застилать постель. Она лежала поверх покрывала и могла, если станет холодно, забраться под него. Ей действительно стало холодно, она накрылась покрывалом, и в нос ударил еще более сильный запах плесени. Сквозь шум дождя она услышала, как включился мотор лифта. Вероятно, Муз отправился на второй этаж. Интересно, он всегда по ночам бродит по дому? Несмотря на страшную усталость, Тесса не могла заснуть, она была слишком встревожена событиями нынешней ночи. Надо было обдумать множество серьезных вещей. Нет, она думала не о бойне в "Ков-Лодже". И не о тех несчастных, чьи обезображенные трупы поспешно сжигали в крематории. Не о Пауле Паркинс, разорванной в клочья какими-то неизвестными существами. Не об ужасных ночных преследователях. Конечно, все эти мрачные образы не могли не влиять на ход ее мыслей, но по большей части они были лишь фоном для ее размышлений о своей собственной жизни. Ощутив дыхание смерти, Тесса более чем когда-либо осознавала свое бессилие перед мрачной гостьей. Жизнь не могла быть вечной. За работой, в суете дней, эта истина часто забывалась. Теперь она не могла не думать об этом, ее мучили мысли о том, не напрасно ли она прожила свои годы, не растратила ли их даром. Да, работа доставляла ей радость. Да, она была счастливой женщиной, для Локлендов с их врожденным чувством юмора было просто глупо чувствовать себя несчастными. Но, если говорить честно, следовало признать, что она не получила от жизни того, чего действительно хотела. И если она будет продолжать жить так, как жила, то она этого и не получит. А хотелось ей всего-навсего иметь свою семью, знать, что есть место на свете, которое принадлежит только ей. Конечно, эта мечта пришла из ее детства и юности в Сан-Диего. Она безумно любила свою сестру Джэнис, сама купалась в материнской и отцовской любви. Счастье и покой, вынесенные ею из юности, позволили Тессе достойно перенести нужду, отчаяние и страх, которые встретились ей на жизненном пути, когда она только начала работать над своими фильмами. Первые два десятилетия ее жизни были наполнены радостью, эта радость перевешивала все плохое, что случилось потом. Лифт тем временем поднялся на второй этаж, затем через некоторое время с грохотом и лязгом снова отправился вниз. Забавно - Муз настолько приучился пользоваться лифтом, что уже совсем не ходит по лестнице, хотя это было бы для него быстрей. У собак, оказывается, есть свои привычки. В детстве у нее тоже были собаки, сначала великолепный золотистый спаниель по кличке Барни, а затем ирландский сеттер Микки Финн... Джэнис вышла замуж и покинула родительский дом шестнадцать лет тому назад. Тессе тогда исполнилось восемнадцать. Это был переломный момент в их жизни. С той поры начался распад, который со слепой неумолимостью разрушал их уютную дружную семью. Через три года умер отец Тессы; вскоре после его похорон и она уехала из отчего дома на съемку своего первого фильма. Она не забывала наведываться к матери, заезжала к сестре, но лучшие годы, увы, уже миновали. Теперь вот и Джэнис ушла из жизни. Когда-нибудь наступит час Марион, это даже не зависит от того, бросит она или нет свои прыжки с парашютом. Больше всего на свете Тессе хотелось воссоздать семейное счастье со своим мужем и детьми. В двадцать три года она вышла замуж за человека, у которого, как оказалось, стремление иметь детей было гораздо сильнее, чем любовь к жене. Когда они узнали, что детей у них никогда не будет, он ушел от нее. Приемные дети его не устраивали. Ему нужны были свои, рожденные от него. От свадьбы до развода прошло четырнадцать месяцев. Тессе тогда было очень плохо. После этого Тесса с головой ушла в работу и снимала так много, как никогда раньше. Она со свойственной ей принципиальностью понимала, что мир, который она запечатлевала своей кинокамерой, должен был заменить ей семью. Она старалась вместить сложнейшие проблемы в тесные рамки тридцати, шестидесяти или девяноста минут, она старалась показать за это время весь мир, сведенный к своей сути, к семейному масштабу. Все это, конечно, так. Но этой ночью, мучаясь бессонницей в доме Гарри Талбота, Тесса понимала и то, что в своей работе она никогда не найдет полного удовлетворения. Ей необходимо переиграть свою жизнь, снова начать искать свое счастье. Конечно, нельзя быть полноценным человеком без любви ко всему человеческому роду, но эта абстрактная любовь может быстро превратиться в пустую и бессмысленную, если рядом нет близких, нет собственной семьи. Ибо только в семье человек изо дня в день доказывает через отношение к конкретным людям свою любовь к человечеству. Да, она была "своей" в мире кино, но ей страшно не хватало теплого общения с близкими людьми. Одиночество и покинутость Тессы были сродни этой покинутой комнате, в которой она сейчас вспоминала свою жизнь, вдыхая пыль и запах плесени. Но как же начать эту новую жизнь, как начать ей, уже давно не ходившей на свидания, искавшей утешения только в работе, ей, женщине тридцати четырех лет? Она ведь так долго запрещала себе даже думать о подобных вещах. Она вновь ощутила себя в тупике, она помнила это состояние по тому дню, когда ей сказали, что у нее никогда не будет детей. И конечно, в эти мгновения мучительный поиск выхода из одиночества был для нее куда важнее вопросов о странных существах на улицах города. Близкое знакомство со смертью может иногда вызвать удивительные мысли. Через какое-то время усталость заглушила боль, саднящую ее душу, и она погрузилась в сон. Засыпая, она успела подумать, что Муз, вероятно, неспроста приходил в ее комнату, возможно, он хотел предупредить ее о какой-то опасности. Хотя скорее всего, случись что, он бы залаял. Успокоившись, Тесса заснула. Глава 2 Шаддэк, покинув дом Пейзера, вернулся в свой ультрасовременный особняк на северной оконечности бухты. Дома он пробыл недолго. Он приготовил для себя три сандвича с ветчиной, завернул их в фольгу и уложил в переносной холодильник вместе с несколькими банками кока-колы. Холодильник он поставил в багажник своего автомобиля, туда же положил одеяло и подушку. Из оружейного шкафа в своем кабинете он взял револьвер "смит и вессон", "магнум-357" и двенадцатизарядный полуавтоматический карабин "ремингтон", а также целую кучу патронов к этому оружию. Вооружившись таким образом, он отправился под проливным дождем в путь, чтобы, не покидая города и его окрестностей, следить за развитием ситуации по компьютерной связи. Он хотел дождаться того момента, когда первая фаза проекта "Лунный ястреб" будет закончена. Этот момент должен был наступить в полночь, через девятнадцать часов. Угроза Уоткинса действовала ему на нервы. В машине он чувствовал себя спокойнее, так как теперь Уоткинсу было бы трудно найти его и привести свои угрозы в исполнение. Когда в полночь процесс обращения будет закончен, Шаддэк сможет действовать более решительно. Тогда-то он и разберется с полицейским. Уоткинс будет схвачен и окажется в наручниках еще до того, как превратится в "одержимого". После этого Шаддэк сможет доставить его в свою лабораторию и досконально изучить его физиологию и психологию. Он должен обязательно найти причины чумы, поразившей его подопытных. Объяснения Уоткинса Шаддэка не устраивали. Нет, говорил он себе. Новые люди вовсе не хотят отказываться от своих новых возможностей. Если принять версию Уоткинса, то придется признать, что проект "Лунный ястреб" - это вовсе не спасение человечества, а проклятие для него. Тогда труд всей его жизни окажется не только напрасным, но и вредоносным. Таких мыслей Шаддэк допустить не мог. Создатель и хозяин Новых людей считал себя равным Богу по силе и власти. С какой стати он должен отказываться от своей роли? Покой влажных от дождя предрассветных улиц нарушали лишь машины патрулей - полицейских и гражданских. В каждой из машин сидели по два человека, они обшаривали город в надежде отыскать Букера, Тессу Локленд, дочь Фостеров или кого-нибудь из "одержимых". И хотя никто из патрульных не мог видеть Шаддэка сквозь затемненные стекла машины, он все равно был уверен, что люди узнают его по марке автомобиля. Многих из этих людей Шаддэк знал, они работали в компании "Новая волна" и попали в число сотни патрульных всего несколько часов назад по его приказу. За мокрыми от дождя ветровыми стеклами их бледные лица, казалось, существовали сами по себе, вне тел, на этих лицах было написано полное безразличие, это были маски манекенов или роботов. Город прочесывали и пешие патрули, но они скрывались в тени домов или держались темных переулков. Шаддэк не увидел ни одного из них. На улицах города Шаддэку встретились две бригады людей, ответственных за обращение жителей. Они быстро и деловито переходили от дома к дому. Всякий разпосле очередной процедуры они вводили данные о вновь обращенных в компьютер сопровождавшей их машины. Таким образом, на центральном пункте, находившемся в штаб-квартире компании "Новая волна", всегда имелись самые свежие сведения о ходе обращения жителей города. На одном из перекрестков Шаддэк включил свой компьютер и увидел на экране последнюю информацию об эксперименте. До итоговой цифры на данном этапе недоставало всего пяти человек. Бригады слегка опережали график. Ливень, подстегнутый западным ветром, серебром засверкал в свете фар. Деревья дрожали, словно охваченные страхом. Шаддэк не останавливался ни на минуту, он кружил в ночи подобно неведомой птице, предпочитающей охотиться на своих жертв в ненастную погоду. Глава 3 С Такером во главе они охотились и убивали, кусали и рвали на части, кромсали на куски и кусали, убивали и поедали свою добычу. Они пили кровь, кровь сладкую и густую, сладкую и теплую, вкусную кровь, они пили кровь, утоляя жажду своей плоти, охлаждая жар, который терзал их изнутри. Кровь, только кровь. Постепенно Такер дошел до понимания одной интересной закономерности в своем состоянии - чем дольше он в нем находился, тем меньше обжигало его изнутри пламя, тем легче ему было оставаться в своем примитивном образе. Что-то подсказывало ему, что в этой легкости есть какая-то опасность для него, но мозг Такера в его нынешнем состоянии не был способен анализировать сложные впечатления. Итак, они кружили по полям и холмам в лунном свете, кружили и гнали дичь, они были свободны в этом лунном свете и тумане, в тумане и ветре, и Такер был у них вожаком. Они останавливались лишь затем, чтобы убить и разорвать на куски добычу, или для того, чтобы совокупиться с самкой, которая обнаружила для себя в этих грубых соитиях новое, незнакомое, возбуждающее удовольствие. Начался дождь. Стало холодно. Ливень хлестал вовсю. Грохотал гром, и молния разрезала небо. Краем сознания Такер помнил о том, что собой представляют эти яркие зигзаги, прочерчивающие небо. Но все о них он был не в силах вспомнить и был напуган, он прятался от них в чаще леса, он таился вместе со своей стаей в тени деревьев, пока не смолкали раскаты грома. Такер начал искать место, где можно будет укрыться от бури. Он помнил, что им следует вернуться туда, откуда они пришли, туда, где есть сухие и светлые комнаты, но он не мог точно вспомнить, куда именно надо идти. Кроме того, путь назад означал конец их свободе и обретение прежнего облика. Он не хотел этого. Не хотели этого и самец с самкой, сопровождавшие его. Они хотели снова и снова кружить по полям, снова гнать дичь, убивать и рвать на куски и быть свободными, свободными. Если они пойдут назад, они потеряют эту свободу. Именно поэтому они двинулись вперед, пересекли шоссе, поднялись на холмы, избегая по пути редких жилых домов. Наступал рассвет, он пока едва брезжил, но Такер чувствовал, что до того, как он наступит, им надо найти укрытие, убежище - место, где они смогут свернуться клубком, прижавшись друг к другу, где они смогут разделить на троих темноту и тепло, темноту и тепло, они разделят там тепло, и кров, и память о совместной охоте. Там они будут в безопасности, там им не будет страшен мир, ставший для них чужим, там им не надо будет возвращаться в человеческий облик. Когда снова наступит ночь, они вновь отправятся на охоту и начнут убивать свою добычу, кусать и рвать ее на части, и, воз-можно, наступит день, когда на Земле будет много таких, как они, тогда они уже не будут в меньшинстве и смогут охотиться при свете дня, но этот момент еще не настал, пока не настал. Им встретилась по пути заброшенная дорога, и Такеру показалось, что он знает это место, и эта дорога вскоре приведет их к тому месту, где они смогут найти столь желанное для них убежище. Он пошел по этой дороге, она вела через холмы, он подбадривал своих компаньонов низким раскатистым рыком. Через несколько минут они вышли к дому, заброшенному строению, превратившемуся уже в полуразвалины. Окна в доме были выбиты, входная дверь едва держалась на заржавевших петлях. В пелене дождя виднелись и прочие строения, сарай рядом с домом был почти разрушен, другие пристройки к дому имели не менее жалкий вид. Между окнами второго этажа на стене дома виднелась надпись, а под ней еще одна. Обе они были выведены от руки и явно сделаны в разное время и разными людьми. Такер понимал, что эти надписи должны что-то означать, но не мог их прочитать, хотя и старался вспомнить язык тех существ, к которым он когда-то принадлежал. Двое других членов стаи тоже подошли к дому. Они уставились на черные буквы на белом фоне. Неясные символы в пелене дождя. Странные загадочные знаки. КОЛОНИЯ "ИКАР" И под этой надписью вторая: РЕСТОРАН НАТУРАЛЬНЫХ БЛЮД В БЫВШЕЙ КОЛОНИИ "ИКАР" Над разрушенным сараем имелась еще одна надпись: "БЛОШИНЫЙ РЫНОК", но и она ни о чем не говорила Такеру, и спустя мгновение он решил не тратить больше времени на разглядывание букв. Самым главным для них было то, что поблизости нет людей, в воздухе совсем не чувствовалось их запаха. Таким образом, убежище, в котором они так нуждались, было наконец перед ними, здесь будет их укрытие, их нора, их тепло и мрак, тепло и мрак, покой и мрак. Глава 4 Сэм устроился на ночлег в гостиной первого этажа. Он постелил себе на диване, взяв у Гарри лишь подушку и одеяло. Он хотел быть поближе к входной двери, чтобы проснуться при малейшем шуме. По графику, который Сэм просмотрел в полицейской машине, Гарри Талбота не должны беспокоить до вечера сегодняшнего дня. Вряд ли они станут изменять свой график только из-за того, что в городе появился агент ФБР. Но меры предосторожности все же следовало принять. У Сэма часто бывала бессонница, но в эту ночь она его не беспокоила. Сбросив башмаки и вытянувшись на диване, он пару минут вслушивался в шум дождя и пытался отключиться от беспокойных мыслей. Вскоре сон пришел к нему. Ему в эту ночь снились сны. Они редко ему снились. Он видел во сне Карен, свою умершую жену, и, как всегда в этих ночных кошмарах, она была высохшей и обескровленной, она была на последней стадии рака, когда ей уже не помогали никакие лекарства. Он понимал, что должен спасти ее. Но не мог ничего сделать. Он чувствовал себя беспомощным, жалким и страшно испуганным. Но он не проснулся от этого кошмарного сна. Потом во сне он переместился в какое-то темное и заброшенное здание. Оно было похоже на отель, изображенный на одной из картин Сальвадора Дали: коридоры этого отеля были всяк на свой лад; одни очень короткие, другие - столь длинные, что конца их не было видно; стены и полы были расположены по отношению друг к другу под совершенно немыслимыми углами, двери в номера были все разных размеров, некоторые были так малы, что в них могла протиснуться только мышь, другие были вполне обычного размера, прочие же больше подошли бы для гиганта ростом футов в тридцать. Неведомая сила заставила Сэма заглянуть в некоторые из комнат отеля. В них он обнаружил много знако-мых людей, которых он знал по своей прошлой и нынешней жизни. В нескольких комнатах ему повстречался Скотт, их разговоры между собой оставили у Сэма тяжелый и неприятный осадок, все они заканчивались совершенно беспочвенными оскорблениями со стороны Скотта. Еще хуже было то, что в этом кошмаре сын представал перед Сэмом то шестнадцатилетним юнцом, то десятилетним мальчиком, то ребенком пяти лет. Но в любом возрасте он был чужим, холодным, враждебным, он просто задыхался от злобы. "Что с тобой, этого не может быть, ты ведь ребенком был совсем другим?" - спрашивал его Сэм, а тот в ответ разражался площадной бранью. Во всех комнатах, где обитал Скотт, стены были увешаны огромными плакатами с рок-певцами стиля блэк-метал, облаченными с ног до головы в кожу, увешанными металлическими цепями. На лбу и на запястьях у каждого были татуировки - символы сатанизма. Мигающий и странный свет заполнял эти комнаты. В темном углу кто-то притаился. Скотт явно знал о существовании этого незнакомца и не боялся его, но Сэму он внушал необъяснимый страх. После этого кошмара он также не проснулся. В других комнатах этого немыслимого отеля он обнаруживал умирающих людей - всегда одних и тех же - Арни Тафта и Карла Сорбино. Они были агентами ФБР, он работал вместе с ними, их застрелили у него на глазах. Вместо двери в одну из комнат вела автомобильная дверца, если точнее - сверкающая дверца голубого "Бьюика" 54-й модели. Войдя внутрь, он обнаружил в этой огромной комнате с серыми стенами переднее сиденье от автомашины, приборную доску и рулевое колесо. Других частей от машины не было, предметы валялись на полу, словно останки какого-то доисторического животного. На месте водителя сидела женщина в зеленом платье, она сидела спиной к Сэму. Он, конечно, сразу узнал ее и хотел выйти из комнаты, но ноги ему не подчинялись. Его словно притягивало к этой женщине. Он сел на сиденье рядом с ней и неожиданно превратился в мальчика семи лет, именно столько было ему в тот день, когда произошла эта катастрофа на шоссе. Он заговорил, но своим взрослым голосом, он сказал: "Привет, мам". Она обернулась, и он увидел, что правая сторона ее лица была вдавлена, один глаз вытек, из рваной раны торчала кость. Сквозь разорванную щеку виднелись сломанные зубы, поэтому улыбка на лице матери превратилась в отвратительный оскал. Неожиданно они оказались в настоящей машине, они перенеслись в свое прошлое. Навстречу им по скоростной трассе мчался пьяный водитель на грузовике. Белый грузовик уже пересекал желтую разделительную линию и на бешеной скорости приближался к ним. Сэм закричал: "М-а-а-а-м!" - но она не смогла отвернуть машину в сторону, так же как не смогла сделать этого тридцать пять лет тому назад. Встречный грузовик налетел на них, словно притянутый магнитом, и всей своей огромной массой врезался лоб в лоб в их "Бьюик". Наверное, так чувствуешь себя, если находишься внутри бомбы в тот момент, когда она взрывается: страшный вой и скрежет разрывающегося металла. Все вокруг стало черным. Когда он вынырнул из этой черноты, то обнаружил, что находится внутри изуродованного корпуса автомашины. Он сидел скорчившись, лицом к лицу со своей погибшей матерью, и прямо перед ним была пустая глазница ее глаза. Он начал кричать. Этот кошмар не был последним. На этот раз он очутился в больнице, возможно, он попал туда после автомобильной катастрофы, это был первый случай, когда он пережил клиническую смерть, всего в его жизни было шесть подобных случаев. При этом, однако, он уже не был ребенком, он был взрослым. Через несколько мгновений он понял, что перескочил в другой период своей жизни, - ему делали срочную операцию по поводу огнестрельного ранения в грудь. Это было как раз после той самой перестрелки,в которой погиб Карл Сорбино. В то время как бригада хирургов, склонившись над его телом, пыталась спасти ему жизнь, он воспарил над своей телесной оболочкой и взирал на них сверху. У него не было при этом страха, а только изумление перед происходящим. Все происходило в точности так же, как когда-то в действительности. Затем он попал в тоннель, он летел сквозь него к удивительному сиянию, на тот свет. На этот раз он знал, что ждет его там, так как уже не раз переживал это в своей жизни. Он испытывал ужас, он не хотел сталкиваться с этим вновь, он не хотел заглядывать туда. Но его несло все быстрей и быстрей через тоннель, он пролетел через него пулей, и ужас его становился все невыносимее. Ожидание того момента, когда он вынужден будет заглянуть на тот свет, было несравнимо ужаснее всех его перебранок со Скоттом, ужаснее изуродованного, одноглазого лица его матери, ему становилось все страшнее (все быстрее и быстрее он летел). Наконец его страх стал совсем невыносимым, и он начал кричать (он летел еще быстрее), он кричал (все быстрее полет) и кричал... На этот раз кошмар заставил его проснуться. Он сел на диване и заглушил крик, прежде чем тот вырвался у него из горла. Секундой позже Сэм понял, что он не один в комнате. В темноте кто-то двигался. Он автоматически выхватил свой револьвер из кобуры, лежавшей на полу рядом с диваном. Это был Муз. - Ну-ну, приятель. В ответ пес ласково зарычал. Сэм протянул руку, чтобы погладить собаку, но ньюфаундленд уже удалялся от дивана. Из-за того, что ночь была не слишком темной, окна выделялись на черном фоне стены в виде темно-серых прямоугольников. Муз направился к одному из окон, положил лапы на подоконник и уткнулся носом в стекло. - Хочешь, чтобы тебя выпустили на улицу? - спросил Сэм, хотя прекрасно помнил, что выпускал пса на десять минут, прежде чем пошел ложиться спать. Собака никак не отреагировала на его слова, а продолжала стоять у окна в напряженной позе. - Что-то происходит? - поинтересовался Сэм и, задавая вопрос, уже знал на него ответ. Быстро и бесшумно он пересек темную комнату. Наткнулся на какую-то мебель, но на пол ничего не упало, и вот он уже у окна, рядом с собакой. Дождливая ночь, казалось, достигла своей самой беспроглядной предрассветной черноты, но Сэм уже привык к темноте и мог видеть, что вызвало беспокойство собаки. Футах в тридцати от окна находилась боковая стена соседнего дома. В небольшой ложбине между домами беспорядочно росли кустарник и несколько сосен, послушно гнувшихся под напором сильного ветра. Сэм сразу же заметил двух "призраков", так как они двигались навстречу ветру и выделялись среди покорно клонившихся в другую сторону деревьев. Они находились футах в пятнадцати от окна и направлялись к улице Конкистадоров. И хотя Сэм не мог разглядеть в подробностях их облик, он отчетливо видел по особой посадке их головы и шаркающей, но грациозной походке, что это были отнюдь не обычные люди. В какой-то момент они остановились возле большой сосны, и один из них взглянул на дом Талбота. Сэм увидел слегка сверкающие, необычайные, янтарного цвета глаза. На какое-то мгновение Сэм застыл на месте, охваченный не столько страхом, сколько изумлением. Затем он сообразил, что существо смотрит прямо в окно дома, как будто увидев его там. Неожиданно "призрак" повернул к дому Талбота. Сэм присел на корточки у окна и прислонился к стене, он также прижал к полу собаку. Та, вероятно, каким-то образом чуяла опасность, так как ни разу не залаяла и не заскулила, она полностью доверилась Сэму, легла на пол и растянулась на нем, положив голову на лапы. Мгновением позже сквозь шум ветра и дождя Сэм услышал торопливые шаги за стеной. Это был мягкий, шаркающий звук. Затем кто-то стал царапать стену. Сэм держал свой револьвер наготове в правой руке, чтобы отразить нападение, если "призрак" вздумает разбить окно и проникнуть в комнату. Несколько секунд прошли в тишине. Время текло медленно. Левой рукой Сэм поглаживал Муза по спине. Он чувствовал, как собака дрожит. Тук-тук-тук. Неожиданный звук удивил Сэма, он предполагал, что существо уже исчезло. Тук-тук-тук. Существо стучало в стекло, как бы проверяя, насколько прочно оно, или вызывая человека, который прятался в доме. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук. Глава 5 Такер со своими компаньонами укрылся от ветра и дождя на ветхом крыльце старого дома. Полусгнившие половицы громко скрипели под их шагами. На одном из окон хлопала на ветру единственная уцелевшая ставня, остальные уже давно сгнили и отвалились. Такер попытался объяснить, куда он ведет своих товарищей по стае, но найти и произнести нужные слова оказалось делом необычайно трудным. Помимо гортанных возгласов, хрипов и лая, он смог выдавить из себя только отдельные слова: "...здесь... прятаться... здесь... спокойно". Второй самец, по-видимому, полностью потерял дар речи, так как не мог произнести ни слова. С явным усилием самка отозвалась: "...спокойно... здесь... дом". Такер взглянул на своих товарищей по стае и понял, что они очень изменились внешне за время их ночных приключений. Вчера вечером самка напоминала кошку - своими повадками, телом, кошачьими ушами и острыми зубами, которые она ощеривала, если шипела от ярости, гнева или любовного желания. Черты кошки еще сохранились, но теперь она стала больше походить на Такера, на волка - крупная голова сужалась спереди, напоминая скорее волчью, а не кошачью морду. Ноги тоже похожи на волчьи, а ступни как будто образовались в результате скрещивания человека и волка, передние же конечности представляли собой нечто среднее между рукой и лапой, но на них имелись когти, куда более длинные и опасные, чем волчьи. Второй самец, который раньше странным образом совмещал в себе черты какого-то насекомого и гиены, теперь тоже был ближе по своей внешности к волчьему обличью Такера. С общего молчаливого согласия Такер стал вожаком их маленькой стаи. Подчиняясь его воле во всем, его компаньоны переняли и его внешний вид как образец для подражания. Он понял, что это важный момент в их нынешнем существовании, возможно, это даже общий закон их новой жизни. Такер не увидел в этой способности постоянно изменять свой внешний вид никакой опасности для себя. На дальнейшие рассуждения у него не хватило терпения. Его больше беспокоил насущный вопрос поиска убежища. - ...спокойно... сюда... здесь. Он провел их через сломанную дверь в прихожую старого дома. Штукатурка в комнате покрылась трещинами и местами полностью осыпалась, сквозь нее виднелась дранка, напоминающая кости полуразложившегося тела. В гостиной с голых стен свешивались лохмотья обоев, как будто старый дом сбрасывал свою кожу в процессе превращения не менее страшного, чем то, которое пережил Такер и его товарищи по стае. Такер решил произвести осмотр дома, и это обследование обратилось для него в целую цепь открытий. Сопровождаемый своими компаньонами, он обнаружил в темном углу столовой целую кучу каких-то поганок, в другой комнате на стене слабым светом светилась плесень. На полу повсюду был крысиный помет, валялась иссохшая тушка птицы, очевидно, залетевшей в разбитое окно и сломавшей себе крыло. В кухне на полу лежал полусгнивший труп пришедшего сюда умирать койота. Во время обследования дома Такер понял, что это место, конечно, не является идеальным для убежища. Комнаты были слишком большими, и в них гуляли сквозняки, так как стекла в окнах были выбиты. И хотя в воздухе совсем не ощущалось человеческого запаха, он догадывался, что люди изредка все же забредают сюда, и это может послужить причиной для беспокойства. Надежное убежище все же было найдено, когда Такер обнаружил на кухне люк в подвал. По скрипучим ступенькам они спустились в темное подземелье. Здесь не было холодных сквозняков, пол и стены были сухими, а воздух чистым, с запахом известки, так как стены подвала были покрыты штукатуркой на известковом растворе. Видимо, случайные прохожие редко заглядывают в подвал, подумал Такер, если же кто-то из них рискнет спуститься сюда... что ж, тем хуже для него, он попадет в ловушку, из которой ему не выбраться. Это было прекрасное, лишенное окон укрытие. Такер пробежался по периметру подвала, его когти стучали и царапали пол. Он обнюхал углы и обследовал полуразвалившуюся печь. К его удовлетворению, ничто не внушало беспокойства. Они могут свернуться здесь на полу и отдыхать, будучи уверенными, что никто их не обнаружит, а если даже и обнаружит, то незваному гостю не поздоровится, они отрежут ему путь к отступлению и расправятся с ним. В таком глубоком, темном и спокойном месте они могут превратиться в кого захотят и никто их не увидит. Последняя мысль поразила Такера. Превратятся в кого захотят? Он не понимал, откуда возникла эта мысль и что она означала. Он просто неожиданно почувствовал, что, вырождаясь в "одержимых", они запустили какой-то механизм, который не в силах контролировать и который теперь зависит от какой-то примитивной части их мозга. Такера охватила паника. Он до этой ночи уже . неоднократно превращался в "одержимого", и ему всегда удавалось возвращаться в человеческий облик. Но теперь... Страх лишь на одно мгновение сковал его, так как он не мог долго сосредоточиваться на одной мысли, он даже не мог теперь вспомнить, что означает слово "одержимый". Тем более что его в этот момент отвлекла самка, пожелавшая совокупиться с ним. Вскоре все три тела сплелись в один клубок, они царапали друг друга, содрогались и сливались в одно целое. Их протяжные возбужденные крики наполняли пустой дом подобно голосам привидений, поселившихся в заколдованном месте. Глава 6 Тук-тук-тук. Сэма так и тянуло подняться, взглянуть в окно и наконец-то оказаться лицом к лицу с загадочным существом, ему не терпелось увидеть его вблизи. Но, принимая во внимание опасные повадки этих тварей, надо было учитывать и возможность нападения и перестрелки. Это наверняка привлекло бы внимание соседей, а затем и полиции. Сэм не мог лишить себя надежного укрытия, ему просто было некуда отсюда идти. Он только крепче сжал рукоятку револьвера, держа другую руку на спине Муза, и продолжал сидеть под подоконником и прислушиваться к звукам с улицы. Он слышал голоса, но слов разобрать было нельзя, так как сквозь стекло проникало только несвязное бормотание. К первому голосу присоединился второй, они, вероятно, спорили о чем-то. Затем последовало молчание. Сэм прислушивался, ожидая, что после паузы опять раздадутся голоса или стук в стекло, но ничего не было слышно. Наконец, когда его ноги уже начали затекать, он убрал свою руку со спины Муза и, поднявшись, выглянул в окно. Он был готов к тому, что увидит ужасную тварь, прижавшуюся своей безобразной мордой к стеклу, но за окном никого не было. В сопровождении собаки Сэм обошел одну за другой все комнаты первого этажа, заглядывая в окна, выходившие на разные стороны. Не было бы ничего удивительного, если бы эти существа попытались проникнуть в дом, разбив окно. Но, если не считать дождя, стучавшего по крыше и с журчанием бегущего по водостокам, в доме стояла полная тишина. Сэм решил, что "призраки" ушли и их интерес к дому Талбота был всего лишь случайностью. Они явно не охотились именно за ним, а просто заметили его фигуру в окне и решили разобраться, не представляет ли он для них опасности. Как только они убедились, что человек прячется за толстым стеклом, они решили, что не стоит рисковать, поднимая шум в центре города. Эти существа явно предпочитали действовать скрытно и тихо. Если они и издавали свои странные, протяжные крики, разносящиеся эхом по городу, то только тогда, когда на них накатывало какое-то особое настроение. И именно по этой причине они нападали в основном на людей, живших где-нибудь на отшибе. Сэм возвратился в гостиную, засунул револьвер в кобуру и вытянулся на диване. Муз сел на полу рядом с ним и некоторое время смотрел на Сэма, словно удивляясь, как это можно так спокойно лежать и спать после того, что произошло. - Пойми, приятель, некоторые мои сны куда страшнее того, что мы видели сегодня ночью, - объяснил Сэм. - Если бы меня можно было так просто напугать, я действительно надолго лишился бы сна. Собака зевнула, встала, пошла в прихожую, нажала на кнопку лифта. Загудел мотор, и лифт унес Муза наверх. Ожидая, когда его снова посетит сон, Сэм старался думать о чем-нибудь приятном, о чем-нибудь таком, что он с удовольствием увидел бы во сне: хорошая мексиканская кухня, слегка охлажденное пиво "Гиннес" и Голди Хоун. В идеале ему хотелось бы увидеть во сне, как он идет с сияющей от счастья Голди Хоун в лучший мексиканский ресторан. Там они ужинают, пьют "Гиннес" и смеются до упаду. Но все вышло иначе. Ему приснился его отец-алкоголик, в чьи руки он попал в возрасте семи лет, когда его мать погибла в автомобильной катастрофе. Глава 7 Согревшись под мешками, сложенными в кузове грузовика, Крисси спала так крепко, что проснулась только тогда, когда дверь гаража с грохотом и скрипом отворилась. Она едва не вскочила во весь рост от неожиданности. Вовремя вспомнив о том, где находится, она зарылась поглубже в мешки, служившие ей одеялом. Крисси старалась ничем не выдать себя. По крыше гаража стучал дождь. Потоки дождя устремились по водосливу вниз, и журчание падающей воды напоминало шипение тысячи свиных бифштексов на огромной сковородке. Крисси вновь почувствовала голод. Она умирала от голода, слушая это шипение. - Ты взяла коробку с моими бутербродами, Сара? Крисси не могла точно утверждать, что этот голос принадлежит мистеру Юлейну, она знала его плохо, но через секунду стало понятно, что это был именно он, так как она услышала голос Сары Юлейн, ее она очень хорошо знала. - Эд, я бы хотела, чтобы ты вернулся домой после того, как подбросишь меня до школы. Возьми выходной. Какая радость от работы в такую погоду? - Да, косить траву я сегодня действительно не смогу, - отвечал Эд, - но у меня есть много другой работы. Я просто надену в этом случае свою непромокаемую куртку. В ней никакой дождь не страшен. Если бы у Моисея была такая куртка, когда он переправлялся через Красное море, ему точно не пришлось бы просить помощи у Господа Бога. Крисси приходилось дышать через плотную, пропитанную запахом травы мешковину. В какой-то момент у нее защипало в носу, она страшно испугалась, что чихнет. ГЛУПАЯ МАЛЕНЬКАЯ ДЕВЧОНКА ЧИХНУЛА, ОБНАРУЖИВ ТЕМ САМЫМ СЕБЯ ПЕРЕД КРОВОЖАДНЫМИ ПРИШЕЛЬЦАМИ: ОНА БЫЛА СЪЕДЕНА ЗАЖИВО: "ЭТО БЫЛ ЛАКОМЫЙ КУСОЧЕК, - ПРИЗНАЛАСЬ КОРОЛЕВА ПРИШЕЛЬЦЕВ, - А НУ-КА, ДОСТАВЬТЕ СЮДА ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ТАКИХ ЖЕ МАЛЕНЬКИХ ОДИННАДЦАТИЛЕТНИХ ДЕВЧОНОК". Открывая дверь в кабину грузовика, в паре футов от того места, где сидела Крисси, Сара сказала: - Ты доиграешься со своим здоровьем, Эд. - Ты считаешь, что я хрупок, как фиалка? - игриво спросил Эд, открывая дверцу с другой стороны. - Нет, я думаю, ты больше похож на увядший старый одуванчик. Эд засмеялся. - Ты была обо мне такого же мнения вчера вечером? - Да, представь себе. Но все дело в том, что ты - мой увядший старый одуванчик, и я вовсе не хочу, чтобы ты в какой-то момент разлетелся в пух при сильном порыве ветра. Хлопнула одна дверца, за ней - вторая. Крисси была уверена, что ее не заметили. Она откинула с головы мешковину, зажала пальцами нос и стала дышать ртом до тех пор, пока у нее не перестало щипать в носу. Эд Юлейн завел мотор, дал ему прогреться, затем начал задним ходом выезжать из гаража. Крисси слышала сквозь шум мотора, как он переговаривается с женой, слов разобрать было нельзя, но, по всей видимости, они продолжали подшучивать друг над другом. На лицо Крисси упали холодные капли дождя, она вновь натянула на себя мешковину, оставив для дыхания лишь узенькую щелочку. Теперь не страшно, даже если она чихнет, шум дождя и гул мотора заглушали все остальные звуки. Обдумывая подслушанный ею разговор и слушая, как мистер Юлейн хохочет в кабине грузовика, Крисси в какой-то момент решила, что может довериться этим людям. Если бы они были пришельцами, они бы не стали так глупо шутить и обмениваться фривольностями. Они могли, конечно, прикидываться перед кем-нибудь, чтобы показать, что они и есть настоящие Сара и Эд Юлейн, но здесь был не тот случай, они разговаривали с глазу на глаз, и им не было никакой необходимости разыгрывать спектакль. А настоящие пришельцы, если рядом нет обычных людей, не прошедших через это загадочное превращение, могли говорить, наверное, только о... ну, скажем, о планетах, которые они уже захватили, о погоде на Марсе, о ценах на топливо для своих "летающих тарелок" или о том, как быстрее взять под свой контроль жителей Земли. Кто их знает? Одно ясно - они ну никак не могли разговаривать так, как разговаривали супруги Юлейн.. Но, с другой стороны... Не исключено, что эти пришельцы из космоса брали Эда и Сару Юлейн под свой контроль только по ночам и, может быть, они еще не привыкли полностью к исполнению роли человеческих существ. Возможно, они специально говорят между собой как люди, чтобы потом оказаться незамеченными в обществе настоящих людей. Ясно как день - если они обнаружат Крисси, они тотчас выпустят свои щупальца и клешни, и тут - одно из двух: либо они съедят ее живьем, без всяких приправ, либо засушат, приклеят на тарелку и возьмут эту тарелку на свою планету, чтобы там повесить ее на стенку своей кухни. Или другой вариант - они вытащат у нее мозги и будут использовать их в космическом корабле как микропроцессор для своей космической кофеварки. Когда нападают инопланетяне, надо держаться настороже и действовать крайне осмотрительно. Крисси решила придерживаться своего первоначального плана. Пластиковые мешки с удобрениями, черноземом и приманкой для улиток, стоявшие по бокам ее гнездышка, частично защищали ее от косого дождя, но влага постепенно пропитывала лежащую сверху мешковину. Когда ткань промокла насквозь, Крисси почувствовала, как вода проникает под одежду, заставляя ее дрожать от холода. Время от времени Крисси высовывалась из-под мешков, чтобы проверить, где они едут. Когда она увидела, что они свернули с местного шоссе на Оушн-авеню, она скинула с себя мокрые мешки и выбралась из своего убежища. В задней части кабины имелось окошко, и, обернувшись, любой из супругов Юлейн увидел бы Крисси. Мало того, мистер Юлейн мог увидеть ее в зеркало заднего обзора, так как Крисси даже не особенно пряталась, готовясь спрыгнуть в тот момент, когда грузовик будет проезжать мимо костела Девы Марии. Крисси продвигалась поближе к заднему борту машины, перебираясь через садовый инвентарь. Она припала к мокрым доскам, дрожа от холода под проливным дождем. Грузовик пересек Шаста-уэй, это был первый перекресток после въезда в город. Они ехали теперь через деловую часть города, до церкви оставалось еще четыре квартала. К удивлению Крисси, на тротуарах не было видно прохожих, а на проезжей части - машин. На часах было 7.03, в это время жизнь в городе обычно уже начиналась. Вероятно, дело еще в плохой погоде, люди не хотят выходить на улицу без крайней необходимости. Но возможно и другое объяснение: пришельцы уже контролируют большинство жителей города, и им больше нет необходимости прикидываться, что они ведут обычную человеческую жизнь; весь город в их власти, и теперь осталось только разыскать тех, кто еще не попал под их контроль. Думать о таком развитии событий было слишком тяжело для Крисси. Когда до церкви оставался всего один квартал, Крисси начала перебираться через заднюю стенку кузова. Она перенесла через борт сначала одну ногу, потом другую и, ухватившись руками за край, встала на задний бампер грузовика. Сквозь окошко в кабине она могла видеть спины супругов Юлейн. Обернись кто-нибудь из них, взгляни мистер Юлейн в зеркало - и ей не миновать неприятностей. Кроме того, ее мог заметить и случайный прохожий, в этом случае ей точно прочитали бы нотацию: "Ты куда это забралась, тебе что, жить надоело?" Но прохожих, к счастью, нигде не было видно, она доехала до следующего перекрестка без приключений. Заскрипели тормоза, мистер Юлейн остановился у перекрестка на красный свет. Воспользовавшись моментом, Крисси спрыгнула на асфальт. Мистер Юлейн свернул на перекрестке налево. Он поехал к школе Томаса Джефферсона на Паломино-стрит, в которой работала миссис Юлейн и в которую, будь все как обычно, пришла бы вскоре и Крисси. Но сейчас она перебежала на другую сторону улицы, прошлепала через лужу и взбежала по ступенькам парадного входа костела Девы Марии. Она торжествовала победу. Несмотря на преграды, она сумела добраться до святого места. Оставалось только повернуть массивную ручку из бронзы и открыть резную дверь в храм. Крисси помедлила на пороге и оглянулась на город. Окна магазинов, офисов и квартир, запотевшие до белизны, напоминали глаза, пораженные катарактой. Тонкие деревца гнулись под напором ветра, старые деревья подрагивали, точно в страхе, все остальное вокруг застыло в неподвижности. Ветер налетал порывами, иногда он переставал гнать дождь на восток и превращал его в водяную пыль, нависшую над Оушн-авеню, так что, если бы Крисси на мгновение забыла о холоде, ей могло быпоказаться, что она находится в городе-призраке посреди пустыни, по улицам которого бродят злые духи, сотканные из пыли и песка. Из-за угла на перекресток выползла патрульная полицейская машина. В ней сидели двое полицейских. Они не смотрели в ту сторону, где стояла Крисси. Крисси уже пришла к выводу, что доверять полиции не следует. Она открыла входную дверь и проскользнула внутрь, не дожидаясь того момента, когда полицейские обратят на нее внимание. Вступив в церковный придел, украшенный дубовыми панелями, и вдохнув запах благовоний, Крисси почувствовала себя в безопасности. Она вошла через арку в алтарь, опустила пальцы в мраморную чашу со святой водой, перекрестилась и прошла по центральному проходу к четвертому ряду скамей. Здесь она встала на колени, снова перекрестилась и села на скамью. Жаль, что на полированной поверхности дерева сразу же появились мокрые пятна, но ничего нельзя было поделать, с ее одежды вода текла ручьем. Месса шла своим чередом. Кроме Крисси, в храме присутствовали лишь двое верующих, что само по себе было удивительно. Крисси обычно ходила с родителями только к воскресной мессе, в будний день она в последний раз была в церкви много лет назад и плохо помнила, сколько тогда было народу. Но скорее всего пришельцы и тут оставили свой след. Они наверняка не верят в Бога или, что еще хуже, верят в какого-нибудь демона по имени Яга или Скогблатт. К удивлению Крисси, мессу служил не отец Кастелли, а молодой священник, недавно назначенный в приход. Его звали отец О'Брайен. Имя его было Том, и, подражая отцу Кастелли, он иногда призывал прихожан называть его отцом Томом. Молодой священник был приятным человеком - может быть, не таким приятным и веселым, как отец Кастелли, но Крисси он нравился, хотя она ни за что не могла заставить себя называть его столь фамильярно. Ведь если быть последовательной, тогда и папу римского следует величать папой Джонни. Родители Крисси часто вели разговоры о переменах в церкви, о том, что она стала менее официальной, они относились к этому с одобрением. Но Крисси уважала традиции и иногда жалела, что не родилась в те времена, когда мессы служили на латыни, когда они были таинственными и торжественными, когда в службу не входил глупый и пошлый ритуал "дарования мира", совершаемый самими прихожанами и обращенный к их соседям по церковным скамьям. Однажды Крисси присутствовала на службе в соборе в Сан-Франциско, там она была на каникулах. Мессу служили на латыни, по старым канонам, и Крисси просто влюбилась в этот обряд. Понятно, когда делают более совершенные самолеты, превращают черно-белое телевидение в цветное, спасают человеческие жизни с помощью более эффективных лекарств и медицинской техники, заменяют грампластинки на компакт-диски - все эти перемены нормальны и желательны. Но в жизни есть вещи, которые нельзя менять, так как в них люди ценят именно их неизменность. Если живешь в мире, где все постоянно меняется, то обязательно должно быть место, где царят мир и покой. Эта мысль казалась Крисси настолько естественной, что она не могла понять восторга ее родителей перед изменениями в церкви. Впрочем, взрослые иногда бывают такими недалекими. Крисси посидела и послушала мессу примерно две минуты, то есть ровно то время, в течение которого ей надо было прочитать молитву и попросить благословения у Пресвятой Девы Марии. За эти минуты она также успела убедиться, что отца Кастелли в церкви не было - он иногда любил сидеть на скамье, как простой прихожанин, - не было его и у алтаря. Крисси встала еще раз на колени, перекрестилась и пошла назад, к выходу из церкви. Там мягко мерцали лампы, спрятанные за янтарно-желтыми стеклами. Крисси открыла входную дверь и собиралась уже шагнуть за порог. Вниз по Оушн-авеню спускалась еще одна полицейская машина, но уже другая, не та, что она видела недавно. Эта была поновее, и в ней сидел только один полицейский. Машина двигалась медленно, полицейский словно высматривал кого-то на улицах. Когда полицейский автомобиль пересекал перекресток у костела Девы Марии, ему навстречу выполз еще один автомобиль. Это был обычный "Шевроле" синего цвета. Необычным было то, что люди в этой машине вели себя точно так же, как полицейские, - они явно высматривали кого-то. Разъезжаясь на перекрестке, водители двух машин не обменялись никакими знаками, но Крисси почувствовала, что они заняты одним и тем же делом. И полицейские, и люди в штатском кого-то усиленно искали. "Они ищут меня", - подумала Крисси. Они охотятся за ней, так как она слишком много знает. Так как она вчера утром видела у себя дома своих родителей, обратившихся в пришельцев. Так как она была теперь препятствием для их планов установить контроль над всей человеческой расой. Так как пришельцы, возможно, хотят попробовать, какая она на вкус, если приготовить ее с гарниром из марсианского картофеля. До сих пор Крисси видела только, как пришельцы берут людей под свой контроль, но ни разу не наблюдала, как они расправляются с людьми, пожирая их. И все же она продолжала думать, что аппетит у пришельцев отнюдь не вегетарианский, они наверняка лакомятся человеческим мясом. Крисси просто чувствовала, что так оно и есть. Когда машины разъехались в разные стороны, она приоткрыла дверь пошире и вышла наружу. Внимательно осмотрелась, нет ли поблизости других патрулей. Никого не было видно, и она свернула за угол здания. Здесь она также проверила, нет ли опасности, и направилась к жилому дому пастора. Этот двухэтажный кирпичный дом был украшен по фундаменту гранитными плитами и выглядел весьма солидно. Разросшиеся у входа деревья прикрывали своей кроной Крисси от дождя, но она уже все равно вся промокла до нитки. Когда она ступила на порог дома, ее теннисные туфли при каждом шаге отвратительно чавкали. Крисси уже собиралась нажать на кнопку звонка у входной двери, но ее вновь стали одолевать сомнения. Ей стало вдруг казаться, что она хочет переступить порог дома, над которым уже властвуют пришельцы, - мысль была довольно дикой, но полностью сбрасывать со счетов такую возможность было бы неразумно. Кроме того, она сообразила, что отец О'Брайен неспроста читает утреннюю мессу, возможно, он подменил отца Кастелли, дав ему отдохнуть, а она своим приходом в ранний час нарушит отдых пастора. ЮНАЯ КРИССИ, - продолжала сочинять девочка, - БЫЛА, БЕЗУСЛОВНО, ОЧЕНЬ ХРАБРОЙ И СООБРАЗИТЕЛЬНОЙ. НО ЕЕ ОБОСТРЕННАЯ ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬ В ВОПРОСАХ ЭТИКЕТА СЫГРАЛА С НЕЙ ЗЛУЮ ШУТКУ. В ТО ВРЕМЯ КАК ОНА, СТОЯ НА КРЫЛЬЦЕ ДОМА ПАСТОРА, РАЗМЫШЛЯЛА О ПОДХОДЯЩЕМ ПРЕДЛОГЕ ДЛЯ СТОЛЬ РАННЕГО ВИЗИТА, КРОВОЖАДНЫЕ ДЕВЯТИГЛАЗЫЕ ПРИШЕЛЬЦЫ УЖЕ ПРИМЕТИЛИ ЕЕ И, НЕОЖИДАННО НАПАВ СЗАДИ, СЪЕЛИ ЕЕ НА МЕСТЕ. К СЧАСТЬЮ, ОНА БЫЛА ПОЧТИ МЕРТВОЙ ОТ УСТАЛОСТИ И НЕ ПОЧУВСТВОВАЛА, КАК ЖЕСТОКО ОНИ РАСПРАВИЛИСЬ С НЕЮ, СМЕРТЬ ЕЕ БЫЛА БЕЗБОЛЕЗНЕННОЙ И МГНОВЕННОЙ. Крисси позвонила. Два раза. Мгновение спустя за причудливо изломанным декоративным стеклом, составлявшим верхнюю часть двери, показалась уродливая, призрачная фигура. Крисси уже была готова бежать со всех ног куда глаза глядят, но вовремя сообразила, что это всего лишь искаженная декоративным стеклом фигура пастора. Отец Кастелли открыл дверь и застыл от удивления при виде ранней гостьи. Он был одет в черные брюки, в черную рубашку и в серый кардиган, так что, слава Богу, похоже, она не разбудила его. Пастор был невысокого роста, примерно пять футов семь дюймов, плотного телосложения, но не толстяк, его черные волосы уже поседели на висках. Его орлиный нос не мог создать впечатления суровости: все остальные черты лица были удивительно мягкими и придавали их обладателю - очень добродушный и сердечный вид. Он моргал явно от удивления - Крисси впервые видела его без очков - и наконец вымолвил: - Крисси? После этого на его лице появилась знакомая улыбка, и Крисси поняла по ней, что наконец-то попала туда, куда надо. - Ну же, рассказывай, что тебя привело сюда в такую погоду? - Он заглянул за дверь и увидел, что на крыльце больше никого нет. - А где же твои родители? - Святой отец, - начала Крисси, не удивившись тому, что голос ее дрогнул, - я должна поговорить с вами. Улыбка исчезла с лица пастора. - Что-нибудь случилось? - Да, святой отец. Все очень плохо. Ужасно, ужасно плохо. - Заходи же, заходи в дом. Да ты промокла до нитки! - Он провел ее в прихожую и закрыл дверь. - Милая девочка, так в чем же дело? - Пришельцы, святой отец, - выдохнула Крисси, дрожа то ли от холода, то ли от страха. - Проходи скорей на кухню, - предложил пастор. - Это самая теплая комната в доме. Я как раз приготовил завтрак. - Я боюсь, что на ковре останутся следы от моих туфель, - сказала Крисси, указывая на красивую ковровую дорожку, устилавшую коридор. По сторонам от нее виднелся начищенный дубовый паркет. - Об этом не беспокойся. Это старый ковер, он существует для того, чтобы по нему ходили. Этим надо пользоваться. Будешь пить со мной какао? Я всегда готовлю себе на завтрак большой кофейник хорошего какао. Крисси, испытывая неизмеримую благодарность, пошла вслед за пастором по мягко освещенному коридору, в котором чувствовался запах лимона, сосновой смолы и чуть-чуть - ладана. Кухня в доме пастора была очень уютной. Чистый пол из зеленоватого линолеума. Стены выкрашены в мягкий салатный цвет. Кухонные шкафы были из темного дерева с белыми фаянсовыми ручками. Поверхность столов была из серой и зеленой пластмассы. Здесь имелась вся необходимая кухонная техника - холодильник, плита, микроволновая печь, тостер, электрическая открывалка для банок - все как в обычной кухне. Это удивило Крисси, хотя тут не было, в общем-то, ничего удивительного. Священникам ведь тоже надо что-то себе готовить. Ведь не просить же Бога о том, чтобы он даровал им кусок хлеба с маслом и кофейник с горячим какао. Запахи на кухне были восхитительные. Закипал кофейник с какао. Жарились тосты. На плите на небольшом огне поджаривалась колбаса. Отец Кастелли предложил Крисси устраиваться на одном из пластмассовых стульев, окружавших стол, и стал расставлять перед ней тарелки, достал чашку; он суетился вокруг нее, словно она была цыпленком, а он - заботливой наседкой. Он поднялся наверх, принес два чистейших, пахнувших свежестью полотенца и предложил: - Одним полотенцем вытри волосы, а в другое завернись, как в шаль. Сейчас ты живо у меня согреешься. - Пока Крисси выполняла его распоряжения, пастор снова сбегал наверх, за аспирином. Положив таблетки на стол, он стал наливать ей апельсиновый сок. - Апельсиновый сок - это именно то, что тебе сейчас надо. В нем полно витамина С. Аспирин с витамином С - это как бы двойной удар - он вышибет простуду из организма еще до того, как она там устроится. - Пастор повернулся к ней с бокалом сока в руке, и ей показалось, что он смотрит на нее с чувством жалости и понимания. - Дорогая девочка, так что же заставило тебя подняться так рано? - Казалось, пастор не расслышал ее слов о пришельцах. - Нет, подожди, расскажешь все за завтраком. Ты ведь не откажешься позавтракать со мной? - Нет, я просто умираю от голода. Со вчерашнего вечера мне не удалось перехватить ничего, кроме двух шоколадных батончиков. - Кроме двух шоколадных батончиков? - Пастор вздохнул. - Шоколад, конечно, дарован нам Богом, но его часто использует дьявол, чтобы ввергнуть нас в грехи чревоугодия. - Он погладил себя по круглому животу. - Я, конечно, тоже люблю поесть, но я никогда, ни-ког-да, - он подчеркнул это слово, - не предавался греху чревоугодия. К тому же, видишь ли, есть только один шоколад вредно, от него портятся зубы. Поэтому... у меня на сковородке - хорошая порция жареной колбасы, нам двоим вполне хватит на завтрак. Я как раз собираюсь еще поджарить себе пару яиц. Будешь яичницу? - Да, с удовольствием. - А тосты будешь? - Конечно. - Вот еще булочки с корицей. А вот - горячее какао. Крисси выпила аспирин, запила его соком. Готовя яичницу, пастор оглянулся и еще раз внимательно посмотрел на Крисси: - С тобой все в порядке? - Да, святой отец. - Точно? - Да, сейчас я чувствую себя гораздо лучше. - Я очень рад, что за завтраком у меня такая приятная гостья. Крисси допила апельсиновый сок. Пастор продолжал: - Когда отец О'Брайен приходит после мессы, он ничего не ест. Говорит, что всегда, когда волнуется, не хочет ничего есть. - Отец Кастелли прищелкнул языком. - У всех молодых священников бывают желудочные колики, когда они начинают служить в приходе. Несколько месяцев у них дрожат коленки, как только они всходят на алтарь. Это ведь не так просто - отслужить мессу, молодые священники всегда боятся что-нибудь перепутать, они... они, наверное... думают, что тем самым они оскорбят Бога. Но дело в том, что Бога оскорбить не так-то легко. Если бы он был таким слабонервным, он бы давно перестал нянчиться с человеческим родом. Тогда они приходят после мессы и готовы съесть за завтраком целого быка. Крисси понимала, что пастор говорит обо всем подряд только для того, чтобы как-то успокоить ее. Он наверняка заметил, насколько она измотана. Он хочет просто подбодрить ее, чтобы потом поговорить в спокойной обстановке. Она и не возражает против этого ни капельки. Ей действительно необходимо, чтобы ее поддержали. Отец Кастелли продолжал заниматься приготовлением завтрака. Он поставил на стол всю необходимую посуду и снова обратился к Крисси: - Ты, девочка, выглядишь не просто испуганной, ты как будто только что видела призрака. Но теперь тебе надо успокоиться. Конечно, даже взрослые люди иногда боятся чего-то, но надо понять, что мы сами создаем для себя большинство наших страхов. Если мы можем их создать, значит, мы в состоянии также и избавиться от них. - В моем случае это не очень просто, - возразила Крисси. - Посмотрим. Пастор разложил яичницу с колбасой по тарелкам. Для Крисси впервые за целые сутки мир вокруг приобрел нормальные черты. Когда отец Кастелли предложил приступить к завтраку, Крисси с облегчением вздохнула. Ей страшно хотелось есть. Глава 8 Шаддэк обычно ложился спать на рассвете, поэтому во вторник рано утром он поминутно зевал и протирал глаза. Он кружил по городу в поисках места, где он смог бы поспать в машине несколько часов. Только бы поблизости не было Ломена Уоткинса. Уже начинался день - серый, мрачный: солнце лишь изредка проглядывало сквозь тучи и слепило глаза. Ему пришла в голову мысль отправиться к дому Паулы Паркинс, той женщины, которая пала жертвой "одержимых" в сентябре. Ее участок размером в полтора акра находился на окраине города, в самой необжитой его части. Родственники из Колорадо выставили его на продажу через местное агентство по торговле недвижимостью, но предложение не нашло покупателя. Шаддэк заехал во двор, поставил машину в пустой гараж, выключил двигатель и закрыл массивные ворота. Он вынул банку кока-колы, съел бутерброд с ветчиной. Стряхнул крошки. В задней части кузова были сложены одеяла, Шаддэк улегся на них и погрузился в сон. Бессонницей он никогда не страдал, возможно, потому, что был уверен в своем жизненном предназначении, в своей судьбе и не тревожился за завтрашний день. По его глубокому убеждению, все должно было развиваться по плану, разработанному им самим. На жизненном пути ему постоянно попадались приметы, говорившие о его незаурядности, знаки судьбы сулили ему успех в любом из начинаний. Впервые он узнал о приметах от Дона Ранингдира. Ранингдир - что значит "Бегущий Олень" - был индейцем, Шаддэк так и не смог понять, какого племени, и служил садовником в доме отца Шаддэка в Фениксе. Он брался, впрочем, за любую работу. Бегущий Олень был ловким и быстрым во всем. Обветренное лицо, стальные мускулы, натруженные руки. Яркие, маслянисто-черные глаза излучали удивительную энергию. Многие не выдерживали этого взгляда и опускали глаза... или, наоборот, не могли пошевельнуться, как бы этого ни хотели. Индеец начал присматриваться к юному Томми Шаддэку, позволяя ему время от времени выполнять вместе с ним ту или иную работу по хозяйству. Отца и матери Томми в это время не бывало дома, и никто не знал, что мальчик проводит время с человеком явно не его круга. Получалось так, что Томми в возрасте от пяти до двенадцати лет все свое свободное время проводил с индейцем. Родителям было не до сына. В памяти Томми очень отчетливо отпечатался день, когда Бегущий Олень обратил его внимание на одну примету - змею, впившуюся в собственный хвост... Томми было тогда лет пять. Он ползал среди своих игрушек фирмы "Тонка" на заднем дворе их большого дома в Фениксе. Но больше, чем игрушки, его интересовал индеец, подстригавший кустарник большими садовыми ножницами. Стояла полуденная жара. Индеец снял с себя рубашку, на загорелом теле перекатывались мощные мускулы. Мальчик завороженно смотрел на сильное мужское тело. Судья Шаддэк, отец Тома, был худощавым, бледным мужчиной, его сын телосложением пошел в отца и был чрезвычайно худ. На тот момент Бегущий Олень работал у них всего две недели, но даже за это время Томми почувствовал необъяснимую тягу к этому человеку. Бегущий Олень просто иногда улыбался ребенку и рассказывал сказки о койотах и гремучих змеях и о других животных пустыни. Иногда он называл Томми "Маленький Вождь", это было первое прозвище, которое мальчик получил в своей жизни. Мать всегда называла его Томом или Томми, отец обращался к нему торжественно - Томас. Так вот, в тот жаркий день он играл в свои игрушки, но с каждой минутой все больше отвлекался, пока не бросил их совсем и не уставился на Бегущего Оленя как завороженный. Неизвестно, сколько времени продолжалось это оцепенение. Он очнулся от голоса Бегущего Оленя, звавшего его. - Маленький Вождь, подойди сюда, взгляни, что здесь происходит. Эти слова поразили его, он не мог произнести ни звука. Руки и ноги ему не повиновались. Он словно обратился в камень. - Иди же, иди сюда, Маленький Вождь. Ты должен это увидеть. Томми удалось в конце концов подняться на ноги, он выбежал на лужайку и приблизился к кустарнику, окружавшему плавательный бассейн, туда, куда звал его Бегущий Олень. - Это большая редкость, - торжественно произнес индеец и указал на зеленую змейку, лежавшую у его ног на горячем от солнца бетонном обрамлении бассейна. В страхе Томми отпрянул назад. Однако индеец схватил его за руку, притянул к себе и сказал: - Не бойся, это всего лишь безобидный уж. Он тебя не укусит. Но он здесь не случайно, он послан сюда, чтобы подать тебе знак. Широко открытыми глазами Томми глядел на семнадцатидюймовую змею, свернувшуюся буквой О. Хвост змеи оказался в ее пасти, она словно пожирала сама себя. Змея была совершенно неподвижна, ее остекленевшие глаза смотрели не мигая. Томми подумал, что она мертва, но, по твердому убеждению индейца, это было не так. - Это верная и очень важная примета. О ней знают все индейцы, - пояснил Бегущий Олень. Он присел на корточки перед змеей и заставил мальчика сесть с ним рядом. - Это знак, - прошептал он, - знак свыше, он послан великими духами. Он имеет особое значение для детей, значит, и для тебя тоже. Это очень важная примета. Не отрывая изумленных глаз от змеи, Томми спросил: - Примета? Что ты говоришь? Это не примета. Это змея. - Нет, это предзнаменование, предупреждение. Это знак свыше, - сказал Бегущий Олень. Они сидели на корточках перед змеей, и Бегущий Олень давал Томми объяснения своим пронизывающим, вкрадчивым голосом. Он ни на секунду не выпускал руки мальчика. Прямые лучи солнца жгли каменный край бассейна, горячий воздух волнами поднимался вверх. Змея лежала настолько неподвижно, что казалась изумрудным колье с двумя рубинами - глазами. Спустя мгновение Томми вновь впал в оцепенение, а голос Бегущего Оленя все змеился вокруг его головы, проникал в череп и оплетал мозг. Мало того, Томми уже казалось, что говорит с ним вовсе не индеец, а сама змея. Он неотрывно глядел на нее и почти не замечал присутствия Бегущего Оленя, так как слова змеи завораживали и манили, переполняли его чувства и захватывали всю его душу, несмотря на то, что он даже не мог полностью понять их смысл. "Это знак судьбы, - шептала ему змея, - знак власти и судьбы, ты будешь обладать огромной властью, куда большей, чем твой отец, ты будешь человеком, которому будут подчиняться, которому будут поклоняться. Ты будешь смело смотреть в будущее, так как сможешь творить его собственными руками. Ты будешь иметь все, мир будет принадлежать тебе. Но до той поры, когда ты подрастешь, этот знак судьбы должен стать нашей тайной. Никто не должен знать о нем, о том, что я принесла его тебе. Если люди узнают о твоем высоком предназначении, они наверняка убьют тебя, перережут тебе глотку, вырвут тебе сердце, закопают тебя глубоко в землю. Наследник высокого престола, земной Бог должен до поры до времени оставаться в тени. У тебя нет другого выхода, если ты хочешь достичь вершины власти. Тайна. Пусть это будет нашей тайной. Я - змея, пожирающая сама себя, я исчезну в самой себе, и никто не узнает о послании, которое я принесла тебе. Доверяй только этому индейцу, больше никому". Никому. Никогда. Томми упал в обморок на краю бассейна и пролежал в постели два дня. Врач не мог понять, что случилось с ребенком. Ни высокой температуры, ни воспаленных гланд, ни тошноты, ни ломоты в суставах, вообще не было никакой боли, никаких жалоб. Ребенка охватил какой-то странный недуг, ослабивший его до такой степени, что он не мог удержать в руках даже книгу, не мог смотреть телевизор. У мальчика пропал аппетит. Он спал по четырнадцать часов в сутки, а когда не спал, был в полузабытьи. "Возможно, небольшой солнечный удар, - сказал доктор, - если он не оправится за два дня, мы заберем его в больницу для обследования". В то время, когда отец находился в суде или встречался с адвокатами, а мать Тома была в клубе или на одном из благотворительных обедов, индеец незаметно проскальзывал в дом и проводил у постели мальчика минут по десять-пятнадцать. Он что-то нашептывал Томми своим мягким, удивительно ритмичным голосом. Мисс Карваль, прислуга и нянька Тома, конечно, знала, что ни миссис Шаддэк, ни судья не одобрили бы этих ежедневных свиданий индейца с мальчиком. Но у мисс Карваль было доброе сердце, и ей было не по нраву холодное отношение четы Шаддэков к собственному сыну. Кроме того, ей нравился Бегущий Олень. Она закрывала глаза на его визиты к мальчику, так как не видела в них ничего дурного. Она только попросила, чтобы Томми не проболтался родителям о том, что он проводит время с индейцем. Как раз тогда, когда ребенка уже собирались класть в больницу, он выздоровел, и солнечный удар был оставлен в качестве диагноза. С тех пор Томми не расставался с индейцем ни на минуту все то время, пока родителей не было дома. Когда мальчик начал ходить в школу, он прибегал домой сразу же после уроков; от приглашений своих товарищей прийти к ним в гости и поиграть он отказывался: ему было гораздо интереснее провести пару часов с индейцем до того времени, когда родители возвратятся домой. Неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом индеец приручал Томми, учил его разбираться в приметах, которые на разные лады предсказывали мальчику великое будущее. Цветы клевера с розеткой из четырех листьев под окном спальни Томми. Дохлая крыса, плавающая в бассейне. Хор пиликающих сверчков из-под письменного стола Томми, когда он однажды вернулся из школы. Несколько раз в его вещах неожиданно появлялись монеты: он то находил по одному пенни в каждом из своих башмаков, то в карманах брюк оказывались десятицентовики, а однажды в яблоке, которое Бегущий Олень очистил для него, оказался целый серебряный доллар. Индеец рассматривал монеты с благоговейным трепетом, считая их появление одной из самых важных примет. - Об этом - молчок, - заговорщически прошептал индеец, когда в ночь перед девятой годовщиной Томми услышал у себя под окном тихий звон колокольчиков и сказал наутро об этом индейцу. На рассвете того же дня он увидел, как на поляне перед его окном горит свеча, но когда он тихо, чтобы не разбудить родителей, выбрался из дома, то свечи уже не было на прежнем месте. - Всегда храни молчание об этих приметах, иначе люди догадаются, что Провидение благоволит к