доверить воздуху над каньоном решить мою участь. Подхватит он меня или швырнет оземь? Однако самолюбие, которого во мне хоть отбавляй, что бы ты там ни думала, и подозрительное отношение ко всяческим чудесам подавили во мне эту дурь. А до этого я чуть было не перевернул твой шатер, прежде чем занялся шатром Эссединекса. Как видишь, во мне тоже живет зло. И скрытность, и двуличность тоже. Влана не засмеялась, а стала задумчиво вглядываться в его лицо. В глазах у нее снова появилось загадочное выражение. Пытаясь разгадать, что за ним кроется, Фафхрд встревожился: ему показалось, что за этими большими темными зрачками он увидел не пророчицу, обозревающую вселенную с горной вершины, а купца с весами, на которых он тщательно взвешивает свой товар, время от времени помечая в книжечке старые долги, новые взятки и другие средства получить барыш. Но это длилось всего лишь миг, и Фафхрд возрадовался, когда Влана, которую он все еще держал на руках, улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, и сказала: - Вот теперь я отвечу тебе на вопрос, на который не хотела, да и не могла ответить раньше. Сейчас я решила, что моим сподручником будешь ты! Ну-ка, обними меня покрепче! Фафхрд горячо и с такой силой обхватил ее, что она вскрикнула, но не успел он основательно распалиться, как Влана оттолкнула его и задыхаясь прошептала: - Подожди же! Прежде нам нужно все хорошенько обдумать. - Потом, любовь моя, потом, - принялся умолять Фафхрд, пытаясь опрокинуть девушку на ложе. - Нет! - резко воскликнула она. - Из-за этого "потом" слишком много битв проигрывается великому и грозному "слишком поздно". Если ты сподручник, то я - главарь, и ты должен меня слушаться. - Слушаюсь и повинуюсь, - сдался Фафхрд. - Только давай поскорее. - Когда наступит время моего похищения, мы должны быть уже далеко от Мерзлого Стана, - начала девушка. - Сегодня мне нужно будет собрать свои вещи, запастись санями, быстрыми лошадьми и провизией. Предоставь все это мне. Ты же должен сегодня вести себя как обычно, держаться от меня подальше на случай, если наши враги приставят к тебе соглядатаев, что Седди и Хрингорл скорее всего и сделают. - Хорошо, хорошо, - поспешно согласился Фафхрд. - А теперь, моя нежная... - Наберись терпения и помолчи! На всякий случай заберись на крышу Зала Богов задолго до представления, как вчера. Меня могут попытаться похитить во время спектакля - не утерпит Хрингорл или кто-нибудь из его головорезов, либо этот пират попытается надуть Седди, чтобы не заплатить обещанного золота - а даю будет спокойнее, если ты окажешься под рукой. Когда же я уйду со сцены в тоге и серебряных колокольчиках, быстро спускайся вниз и встречай меня у конюшни. Мы скроемся в антракте между двумя отделениями, когда все будут с нетерпением ждать продолжения и не обратят на нас внимания. Ты все понял? Ты держишься от меня подальше, прячешься на крыше, встречаемся в антракте - так? Отлично! А вот теперь, дорогой мой сподручник, к черту всякую дисциплину! Забудь начисто об уважении, которое ты испытываешь к своему главарю и... Но теперь уже Фафхрд решил помедлить. Пока Влана говорила, в нем самом проснулась тревога, и он отстранил девушку, хотя та обвила его за шею и попыталась притянуть к себе. - Я сделаю все в точности как ты сказала, - проговорил он. - Но я хочу предупредить тебя кое о чем, это крайне важно. Как можно меньше думай сегодня о нашей затее, даже когда будешь к ней готовиться. Старайся спрятать ее за своими обычными мыслями. Я поступлю так же, будь уверена. Дело в том, что моя мать Мора прекрасно умеет читать мысли. - Опять эта Мора! Твоя милая матушка до такой степени запугала тебя, мой дорогой, что меня так и подмывает послать все это к черту... да не отталкивай же ты меня, погоди! Ты говоришь так, словно она - королева ведьм. - А она и есть королева ведьм, можешь не сомневаться, - угрюмо подтвердил Фафхрд. - Она - громадный белый паук, а Стылые Пустоши, как на земле, так и под землей - ее паутина, по которой мы, маленькие мушки, должны ходить очень осторожно, чтобы к ней не приклеиться. Так я нужен тебе? - Нужен, нужен! А сейчас... Фафхрд медленно привлек девушку к себе: так мужчина неторопливо подносит к губам мех с вином, стараясь продлить сладкую муку предвкушения. Тела возлюбленных соприкоснулись. Губы приоткрылись и замерли. Внезапно Фафхрда буквально пронзила мертвая тишина - наверху, внизу, везде, как будто сама земля затаила дыхание. Это ему не понравилось. Возлюбленные поцеловались, они пили друг друга взахлеб, и страх Фафхрда исчез. Наконец губы их разъединились. Фафхрд протянул руку и пальцами загасил фитиль светильника; в темноте сразу стало видно, как холодное серебро рассвета сочится в щели шатра. Пальцы Фафхрда горели. Он удивился: зачем ему надо было гасить светильник - ведь прежде они любили друг друга при свете? Снова пришел страх. Но он стиснул Влану в крепком объятии, где для страха уже не оставалось места. И тут, внезапно - Фафхрд даже сам не сумел бы объяснить почему - они оба покатились к задней стенке шатра. Вцепившись в плечи девушки и обхватив ногами ее ноги, он перекатывал ее через себя, мгновенно перекатывался через нее сам - тела их так и мелькали. Раздался громовой треск: можно было подумать, что какой-то великан ударил с размаху кулаком по промерзшей земле, и тут же потолок посередине шатра рухнул на пол, а дуги угрожающе прогнулись, туго натянув кожу. Фафхрд с Вланой докатились до вешалки, с которой посыпалась одежда. Снова раздался страшный треск, потом что-то захрустело, как будто какое-то немыслимое чудовище отгрызало голову бегемоту. Вздрогнула земля. Затем вдруг стало тихо, и только в ушах любовников гудело от изумления и страха. Они прижались друг к дружке, словно перепуганные дети. Первым опомнился Фафхрд. - Одевайся! - крикнул он Влане, прополз под стенкой шатра и, совершенно обнаженный, вылез под розовеющее небо на трескучий мороз. На крыше шатра, прижимая ее и находившееся под нею ложе к стылой земле, лежала громадная ветка снежного платана, накрытая кучей осыпавшихся кристаллов льда. Само дерево, лишившееся ветви-противовеса, упало в другую сторону и тоже было погребено под горою льда. Его черные, мохнатые, обломанные корни выглядели неприлично голыми. Поднимающееся солнце окрасило кристаллы льда в розовато-телесный цвет. Вокруг было тихо, ни над одним из шатров даже не вился дымок готовящегося завтрака. Никто будто и не заметил чудовищного чародейского удара, кроме предполагаемых жертв. Начиная трястись от холода, Фафхрд снова скользнул в шатер. Влана послушно одевалась с присущей актерам стремительностью. Фафхрд бросился к своей одежде, так предусмотрительно сложенной в этом конце шатра. Он решил, что его действиями, должно быть, руководили боги, когда он оставлял здесь свою одежду и гасил светильник - в противном случае шатер уже загорелся бы. Одежда показалась ему холоднее ледяного воздуха, но он знал, что это скоро пройдет. Вместе с Вланой он снова выполз наружу. Когда они выпрямились, Фафхрд повернул девушку лицом к упавшей ветви, лежавшей среди кучи ледяных кристаллов, и проговорил: - Теперь можешь посмеяться над колдовским могуществом моей матери, ее ведьм и всех снежных женщин вообще. - Я вижу только ветку, которая обломилась под тяжестью льда, - с сомнением в голосе ответила Влана. - А ты сравни, сколько льда и снега было на этой ветви и сколько на любой другой, - посоветовал Фафхрд. - И не забудь спрятать эти мысли подальше! Влана промолчала. Они увидели, что со стороны торговых шатров к ним быстро приближается какая-то черная фигура. Забавно подпрыгивая, она становилась все больше и больше. Велликс-Хват, задыхаясь, остановился и схватил Влану за руку. Едва переводя дух, он проговорил: - Мне приснилось, что ты упала и тебя чем-то придавило. А потом я проснулся от грохота. - Тебе приснилась почти правда, но в таком деле "почти" означает очень много, - ответила Влана. И тут Велликс увидел Фафхрда. Гримаса гнева и ревности исказила его лицо, рука потянулась к кинжалу на поясе. - Погоди! - резко выкрикнула Влана. - От меня и впрямь могло остаться лишь мокрое место, но этот молодой человек по каким-то признакам почувствовал, что ветка вот-вот сломается, и в последний момент выдернул меня из лап у смерти. Его зовут Фафхрд. Откинув другую руку в сторону, Велликс превратил начатое было движение в учтивый поклон. - Я перед вами в долгу, молодой человек, - тепло проговорил он и после небольшой паузы добавил: - за то, что вы спасли жизнь знаменитой актрисе. Из актерских шатров к ним уже спешили люди; вдалеке, у шатров Снежного клана тоже появились фигуры, однако эти стояли неподвижно. Прижавшись щекой к щеке Фафхрда - якобы в виде благодарности - Влана торопливо зашептала: - Не забудь о наших планах на вечер и, главное - о побеге. Делай все, в точности как я сказала. А теперь смывайся. Фафхрд успел вставить лишь две коротких фразы: - Остерегайся льда и снега. Действуй не размышляя. Влана повернулась к Велликсу и немного сдержанно, однако вполне любезно проговорила: - Благодарю вас, сударь, за вашу заботу обо мне - как во сне, так и наяву. Из недр поднятого воротника толстой шубы раздался ироничный голос подошедшего Эссединекса: - Трудная нынче выдалась ночка для шатров. Влана пожала плечами. Окружив девушку, женская часть труппы забросала ее вопросами; все вместе, тихонько беседуя, они подошли к актерскому шатру и скрылись в нем. Глядя вслед Влане, Велликс нахмурился и стал теребить себя за черный ус. Актеры-мужчины разглядывали то, что осталось от шатра Вланы, и качали головами. Тепло и дружелюбно Велликс обратился к Фафхрду: - Я уже предлагал вам выпить бренди, а теперь мне кажется, что оно пошло бы вам на пользу. Еще со вчерашнего утра я очень хочу побеседовать с вами. - Прошу меня простить, но стоит мне сейчас сесть, и я не услышу уже ни слова, пусть даже каждое из них будет отмечено совиной мудростью, а о глотке бренди и говорить не приходится, - вежливо ответил Фафхрд, прикрывая ладонью зевок, который был притворным лишь отчасти. - Но все равно благодарю вас. - По-видимому, так уж мне суждено - приглашать вас в неподходящий момент, - пожав плечами, заметил Велликс. - Тогда, быть может, в полдень? Или ближе к вечеру? - Если можно, ближе к вечеру, - ответил Фафхрд и широким шагом направился к шатрам торговцев. Велликс остался на месте. Такого удовлетворения Фафхрд не испытывал еще никогда в жизни. Мысль о том, что уже сегодня вечером он навсегда покинет этот опротивевший снежный мир с его властными женщинами, теперь заставляла его испытывать к Мерзлому Стану чуть ли не нежность. Поосторожнее с мыслями! - одернул он себя. То ли из-за ощущения смутной угрозы, то ли из-за того, что ему страшно хотелось спать, все вокруг сделалось нереальным, словно он наблюдал какую-то сцену из далекого детства. Осушив высокую фарфоровую кружку вина, врученную ему друзьями-минголами Заксом и Эффендритом, он позволил им отвести себя на ложе из блестящих шкур и мгновенно уснул крепчайшим сном. После бесконечной и податливой тьмы Фафхрд наконец увидел слабый свет. Он сидел рядом со своим отцом Нальгроном за обильным пиршественным столом, уставленным соблазнительно дымящимися яствами и креплеными винами в кувшинах из глины, камня, серебра, хрусталя и золота. За столом были и другие сотрапезники, но Фафхрд различал лишь их темные силуэты и слышал наводящий сон гул разговоров, слишком тихих, чтобы разобрать что-либо, и напоминавших журчание воды, которое время от времени переходило во взрывы смеха - словно волны прибоя накатывали на галечный берег. А звяканье ножей и ложек о тарелки походило на стук переворачиваемых волнами камешков. Нальгрон был одет в белоснежную шубу с капюшоном из меха белого медведя и увешан булавками, цепочками, браслетами и кольцами из чистого серебра; серебро поблескивало и в его волосах, что огорчило Фафхрда. В левой руке Нальгрон держал серебряный кубок, который время от времени подносил к губам, а правую руку почему-то прятал под шубой. Нальгрон говорил о многом, говорил мудро, спокойно, почти нежно. То и дело он поглядывал на сотрапезников, однако речь его лилась так тихо, что Фафхрд понимал, что обращается он лишь к нему. Фафхрд понимал также, что должен внимательно прислушиваться к каждому слову и стараться запомнить каждое высказывание отца, потому что Нальгрон говорил о мужестве, чести, рассудительности, о том, что нужно с осторожностью давать и крепко держать данное слово, прислушиваться к своему сердцу, ставить перед собою высокую, романтическую цель и неукоснительно стремиться к ее достижению, о честности перед самим собой, особенно в отношении своих симпатий и антипатий, о том, что надо пропускать мимо ушей страхи и придирки женщин, но охотно прощать им ревность, создаваемые ими помехи и даже самые дурные поступки, поскольку проистекают они от их безудержной любви к тебе и другим, а также о многих других вещах, весьма полезных для молодого человека, находящегося на пороге зрелости. Но понимая все это, Фафхрд слушал отца лишь урывками, так как его очень тревожили ввалившиеся щеки Нальгрона, когда-то сильные, а теперь худые пальцы, едва державшие серебряный кубок, серебряные нити в волосах и губы, сделавшиеся из красных чуть синеватыми, несмотря на то, что говорил и жестикулировал Нальгрон весьма оживленно, и поэтому Фафхрд выискивал на столе самые соблазнительные блюда и то и дело подкладывал отцу лакомый кусочек, дабы возбудить его аппетит. Нальгрон же всякий раз любовно кивал и улыбался сыну, подносил кубок к губам и снова начинал говорить, так и не вынимая правой руки из-под шубы. Пир шел своим чередом, Нальгрон начал говорить о еще более важных предметах, но Фафхрд не слышал уже почти ничего из столь ценных для него слов - так озабочен был он здоровьем отца. Теперь ему казалось, что кожа вот-вот лопнет на выступающих скулах, что светлые глаза отца запали еще глубже и под ними появились сероватые круги, что на руке, легко держащей кубок, голубоватые жилы вздулись еще сильнее; Фафхрд начал подозревать, что Нальгрон так и не выпил ни капли вина, хотя и подносил его непрестанно к губам. - Ешь, отец, - просил Фафхрд тихим и хрипловатым от беспокойства голосом. - Хотя бы выпей немного. И снова улыбчивый взор, кивок, еще больше любви к глазах, кубок у плотно сжатых губ, взгляд в сторону и продолжение спокойного монолога. И тут Фафхрда объял страх: свет вокруг сделался голубым, и молодой человек понял, что никто из одетых в темное с неразличимыми лицами сотрапезников ничего, кроме кубков с вином, не подносил ко рту, хотя звон посуды не умолкал. Его тревога за отца переросла в ужас; не понимая толком, что делает, он, отогнув полу отцовской шубы, схватил его за предплечье и кисть правой руки и стал тыкать ею в сторону тарелки, полной еды. На сей раз Нальгрон не кивнул и не улыбнулся: набычившись на Фафхрда, он ощерился так, что стали видны его зубы цвета старой слоновой кости, а из глаз его струился холод, холод, холод... Рука, которую держал Фафхрд, была на ощупь, на вид... просто была коричневой рукою скелета. Внезапно и страшно задрожав всем телом - особенно сильно у него затряслись пальцы, - Фафхрд с проворностью змеи отпрянул от отца. И вот он уже не дрожал, а его трясли за плечи чьи-то сильные руки из плоти и крови, вокруг была не тьма, а полупрозрачный свет, заливавший шатер минголов, а вместо отцовского лица со впалыми щеками перед Фафхрдом было усатое, мрачное и озабоченное лицо Велликса-Хвата. Фафхрд сонно уставился на него, потом тряхнул головой и повел плечами, чтобы поскорее очнуться и сбросить с себя руки Велликса. Но Велликс уже сам отпустил его и присел на лежащую рядом груду мехов. - Прошу прощения, юный воин, - серьезно проговорил он, - но мне показалось, что вам снится сон, который любой человек с радостью бы прервал. Его тон и манера, с какой он произнес эти слова, напомнила Фафхрду его отца из недавнего кошмара. Он приподнялся на локте, зевнул и, скривившись, снова встряхнулся. - У вас застыли тело или разум, а может, и то и другое, - заметил Велликс. - Так что нет никакого резона отказываться от обещанного мною бренди. Он взял в одну руку две серебряные кружечки, стоявшие рядом, в другую коричневый кувшин с бренди и ловко откупорил его большим и указательным пальцами. Фафхрд в душе помрачнел, увидев темный налет внутри кружек - кто его знает, что там может быть у них на дне или по крайней мере в одной из них. С невольной тревогой он напомнил себе, что этот человек - его соперник и тоже добивается благосклонности Вланы. - Подождите, - остановил он Велликса, уже собравшегося было наполнить кружки. - В моем сне серебряный кубок играл скверную роль. Закс! - окликнул он мингола, стоявшего у входа в шатер. - Будь добр, дай мне фарфоровую кружку. - Вы расцениваете свой сон как предупреждение против серебра? - с неясной улыбкой мягко осведомился Велликс. - Нет, - ответил Фафхрд, - но он внушил мне отвращение к этому металлу, которое еще не прошло. Его немного удивило то обстоятельство, что минголы так легко пропустили к нему Велликса. Возможно, все трое были старыми знакомцами по торговым стоянкам. А может, дело не обошлось без подкупа. Велликс хмыкнул и немного расслабился. - Верно, ни слуги, ни жены у меня нет, вот я и зарос в грязи. Эффендрит! Изобрази-ка две фарфоровые кружки, чистенькие, как только что ободранные от коры березки! Второго мингола, тоже стоявшего у двери, Велликс явно знал гораздо лучше, чем Фафхрд. Хват протянул молодому человеку одну из мгновенно появившихся у него в руках сияющих фарфоровых кружек, налил немного душистого напитка себе, щедро плеснул Фафхрду, потом долил свою кружку, словно желая продемонстрировать, что в выпивке Фафхрда не может быть яда или сонного зелья. Фафхрд, внимательно следивший за его движениями, нашел демонстрацию безупречной. Собутыльники чокнулись кружками, и, когда Велликс отпил, Фафхрд сделал большой, но осторожный и медленный глоток. Бренди приятно обожгло горло. - Это мой последний кувшин, - весело объяснил Велликс. - Я выменял весь запас на янтарь, драгоценные камешки и прочую мелочь, и свой шатер с повозкой тоже, оставил себе лишь двух лошадей, одежду и еду. - Я слышал, что ваши лошади самые быстрые и выносливые во всей степи, - заметил Фафхрд. - Во всей не во всей, но для здешних мест они хороши, это точно. - Ну, для здешних мест... - презрительно процедил Фафхрд. Велликс посмотрел на него, как смотрел Нальгрон в первой части сна. Затем сказал: - Фафхрд, я могу называть тебя на "ты"? А ты зови меня Велликс. Можно я сделаю тебе предложение? Дам совет, который дал бы своему сыну? - Разумеется, - отозвался Фафхрд, чувствуя не только неловкость, но и тревогу. - Здесь, в Мерзлом Стане, тебе все неймется, ты чувствуешь неудовлетворенность. Как, впрочем, и любой другой человек твоего возраста, где бы он ни жил. Тебя зовут просторы огромного пира. Тебе не силится на месте. Но вот что я тебе скажу: чтобы выстоять в мире цивилизации и найти в нем радость, нужны не только смекалка, осторожность и мудрость. Тут потребуется коварство, остаться с чистыми руками тебе не удастся, потому что сама цивилизация - вещь грязная. Ты не сможешь взобраться на вершины успеха, как взбираешься на гору, пусть даже сплошь покрытую льдом и опасную. Взбираясь на гору, ты должен показать себя с наилучшей стороны, а добиваясь успеха - с наихудшей, тебе придется пробудить в себе самые низменные чувства, а зачем? Я родился предателем. Мой отец жил в стране Восьми Городов, но вечно скитался с минголами. Как я теперь жалею, что сам не остался в степях, суровых, но не поддающихся растлевающим душу соблазнам Ланкмара и восточных земель. Да, я знаю, люди здесь ограниченны, живут в тисках своих обычаев. Но по сравнению с теми, кто искорежен цивилизацией, они прямы, как сосны. С твоими способностями ты легко выбьешься здесь в вожди, причем в крупные вожди, объединишь десяток кланов и сделаешь северян мощью, с которой придется считаться другим народам. А вот тогда, если захочешь, ты сможешь помериться силами и с цивилизацией. Но уже на своих условиях. Мысли и чувства Фафхрда напоминали в этот миг зыбь на море, хотя внешне он был невероятно спокоен. Он даже ощущал известное ликование: Велликс расценивает его шансы у Вланы достаточно высоко, раз пытается обойти его с помощью лести, не говоря уж о бренди. Но сильнее всех этих подводных течений было довольно ясное впечатление, что Хват не во всем ходит вокруг да около, что он и вправду испытывает к Фафхрду отцовские чувства и хочет оградить его от несчастий, что в его словах о цивилизации есть правдивое зерно. Конечно, могло быть и другое: Велликс так уверен во Влане, что может позволить себе быть добрым к сопернику. И все же... И все же Фафхрд снова почувствовал необъяснимую тревогу, которая затмила в нем все остальные ощущения. Допив бренди, он проговорил: - Ваш, то есть, твой совет, Велликс, стоит обдумать. Я поразмыслю над ним. Отрицательно покачав головой и улыбнувшись в ответ на предложение выпить еще, он встал и оправил свою одежду. - Я надеялся, что дал побеседуем подольше, - оставаясь сидеть, сказал Велликс. - У меня есть кое-какие дела, - ответил Фафхрд. - Сердечно благодарю. Велликс с задумчивой улыбкой посмотрел ему вслед. На утоптанном снегу между шатрами торговцев колыхалась и гомонила толпа. Пока Фафхрд спал, там собрались практически все мужчины Ледового племени и добрая половина мужчин Морозного Братства, и теперь многие из них стояли вокруг двух солнечных костров - их прозвали так за величину и жарко полыхающие языки пламени, - жевали дымящееся мясо, смеялись и задирали друг друга. То тут, то там возникали оазисы, где бойко шла торговля; одни из них были окружены шумными кучками гуляк, в других дела проворачивались тихо - в зависимости от положения людей, занятых в операциях купли-продажи. Старые приятели, завидев друг друга, с криками протискивались сквозь толпу, непременно желая обняться. Вино лилось рекой, еда шла нарасхват, предложения делались и принимались, а еще чаще просто высмеивались. Кое-где вопили и ревели скальды. Суета раздражала Фафхрда: ему была необходима тишина, чтобы отделить в своих мыслях Велликса от Нальгрона, победить смутные сомнения относительно Вланы и оправдать цивилизацию. Он шел, как растревоженный мечтатель, хмурился и не замечал, что его то и дело задевали и толкали. Внезапно он вздрогнул и насторожился: сквозь толпу к нему не спеша пробирались Хор и Харракс, и в глазах у них читалась решимость. Позволив толпе развернуть себя, Фафхрд заметил неподалеку Хрея - еще одного из приспешников Хрингорла. Цель этой троицы была вполне понятна: под видом дружеской потасовки измолотить его до полусмерти, если не что-нибудь похуже. Из-за мрачных мыслей, связанных с Велликсом, Фафхрд совсем позабыл о гораздо более явном враге и сопернике: любящем идти напролом, но вместе с тем и хитром, Хрингорле. Троица медленно окружала его. Фафхрду потребовалось лишь несколько секунд, чтобы разглядеть, что Хор держит в руках небольшую дубинку, а кулаки Харракса неестественно велики, словно он сжимает в них по камню или свинчатке для пущей внушительности ударов. Фафхрд ринулся назад, словно желая проскочить между первой парочкой головорезов и Хреем, потом вдруг резко изменил направление и с душераздирающим ревом бросился в сторону костра. Все головы повернулись на крик, кое-кто из оказавшихся на его пути успел отскочить в сторону. Но люди Ледового племени и Морозного Братства успели сообразить, что происходит: за высоким парнем гонятся три каких-то здоровяка. Назревало развлечение. Мужчины сгруппировались по обеим сторонам костра, чтобы Фафхрд не смог его обогнуть. Он метнулся сперва влево, потом вправо. Мужчины, ухмыляясь, сгрудились еще теснее. Задержав дыхание и прикрыв рукою глаза, Фафхрд прыгнул сквозь пламя. Поток горячего воздуха высоко задрал шубу у него на спине. Он почувствовал, как огонь лизнул ему руку и шею. Когда Фафхрд приземлился, шуба его уже тлела, по длинным волосам бежало голубоватое пламя. Народу перед ним было еще больше, если не считать выметенного и покрытого коврами места под навесом между двумя шатрами, где вокруг низкого стола сидели вожди и жрецы, внимательно наблюдавшие, как купец взвешивает на весах золотой песок. Позади раздался глухой стук, вопль, разноголосые крики: - Беги, трус! А ну, дай им! Где-то впереди Фафхрд разглядел красное, возбужденное лицо Мары. И тут будущий верховный вождь Северной страны - а в этот миг он почему-то видел себя именно в этой роли - изо всех сил оттолкнулся и, все еще пламенея, ласточкой пролетел над стоящим под навесом столом, сбив по пути купца и двух вождей и опрокинув весы, так что золотой песок рассеялся на ветру, после чего с шипением погрузился в большой сугроб. Прокатившись несколько раз по снегу, чтобы сбить остатки огня, он вскочил на ноги и молодым оленем кинулся в лес, сопровождаемый проклятиями и взрывами хохота. Миновав с полсотни деревьев, Фафхрд резко остановился в снежной мгле и, задержав дыхание, прислушался. Мягко стучала кровь в жилах, но звуков погони слышно не было. С удрученным видом он провел пятерней по ставшим значительно короче и отдающим паленым кудрям, потом пригладил мех шубы - тоже вонючий и весь в проплешинах. Затем он постоял немного, чтобы успокоить дыхание и вообще прийти в чувство, и во время этой паузы сделал нерадостное открытие. В первый раз в жизни лес, всегда служивший ему убежищем, шатром, комнатой с потолком из сосновых ветвей, показался ему враждебным, словно сами деревья и холодная снаружи, но горячая внутри мать-земля, в которую они вросли корнями, знали о его отступничестве, обмане, о его отречении от родных краев. И дело было не в какой-то необычной тишине, не в том, что стали вдруг зловещими и подозрительными тихие шорохи, которые он различал в этой тишине: царапанье коготка о кору, тихие шаги мягких лап, предвещающее ночь уханье далекого филина. Все это были следствия, в крайнем случае сопутствующие обстоятельства. Дело было в чем-то непередаваемом, неощутимом, однако очень серьезном, словно насупленные брови бога. А быть может, и богини. Фафхрд почувствовал себя безмерно подавленным. И вместе с тем его сердце никогда еще не было таким твердым. Наконец он снова, по обыкновению бесшумно, двинулся в путь, но если прежде он шел по лесу очень легко, безо всяких усилий подмечая все, что делается вокруг, то теперь, казалось, чувствовал окружающее каждым обнаженным нервом и был похож на туго натянутый лук, словно разведчик в неприятельском стане. И благо ему, потому что иначе он не успел бы увернуться ни от беззвучно упавшей сосульки - длинной, острой и тяжелой, словно снаряд осадной катапульты, ни от громадной облепленной снегом высохшей ветки, обломившейся с оглушительным треском, ни от броска ядовитой снежной гадюки, кольца которой были неразличимы на белом снегу, ни от удара длинных и острых когтей снежного леопарда, что, казалось, материализовался в прыжке прямо из морозного воздуха и неизвестно куда исчез, когда Фафхрд, отскочив в сторону, выхватил из ножен кинжал. Не заметил бы он и громадную западню со скользящей петлей, которая против всякого обыкновения оказалась расставленной в этой части леса и могла придушить не зайца, а целого медведя. Фафхрд подумал: интересно, где сейчас Мора и что она там бормочет или напевает? Неужели сон о Нальгроне был вещим? Несмотря на ее вчерашнее проклятие - и еще другие, что были до этого, - а также неприкрытые угрозы, произнесенные матерью прошлой ночью, Фафхрду и в голову не могло прийти, что она хочет убить его. Но теперь волосы у него на голове встали дыбом от страшного прозрения, настороженные глаза дико и лихорадочно блестели, а из щеки, задетой гигантской сосулькой, потихоньку сочилась кровь. Фафхрд с таким усердием высматривал везде возможные опасности, что даже немного удивился, когда обнаружил, что стоит на прогалине, где он еще вчера обнимался с Марой, прямо на тропинке, ведущей к жилым шатрам. Тут он немного расслабился, спрятал в ножны кинжал и приложил пригоршню снега к ранке на щеке - но ненадолго, потому что даже еще не слыша звука шагов, почувствовал чье-то приближение. Ему удалось вписаться в заснеженный пейзаж так бесшумно и основательно, что Мара заметила его лишь с трех шагов. - Они тебя ранили! - воскликнула она. - Нет, - коротко ответил Фафхрд, все еще внимательно следя за лесом. - Но у тебя на щеке красный снег. Ты подрался? - Успел спрятаться в лесу. Я убежал от них. Озабоченность на лице девушки исчезла. - Впервые вижу, что ты уходишь от потасовки. - У меня не было настроения драться сразу с тремя, тем более, что их, возможно, было и больше, - тускло отозвался Фафхрд. - Почему ты все время оглядываешься? Они выслеживают тебя? - Нет. Выражение ее лица сделалось жестким. - Старики возмущены. Молодые обзывают тебя трусом. И мои братья в том числе. Я не знала, что им ответить. - Ах, твои братья! - взорвался Фафхрд. - Пусть этот вонючий Снежный клан называет меня как угодно. Мне плевать. Мара уперла кулаки в бедра. - Что-то в последнее время ты слишком легко разбрасываешь оскорбления. Я не позволю тебе поносить своих родичей, понял? И хамить себе, между прочим, тоже. - Дыхание девушки участилось. - Сегодня ночью ты приходил к этой костлявой шлюхе-танцовщице. Пробыл у нее в шатре несколько часов. - Неправда! - возразил Фафхрд и подумал: "От силы полтора часа". Перебранка немного разогрела ему кровь и помогла улечься его сверхъестественному страху. - Врешь! Весь Стан говорит об этом. Любая другая девушки уже натравила бы на тебя за это своих братьев. И тут Фафхрд внезапно вспомнил о придуманном им плане. Сегодня вечером осложнения ему не нужны, а то, чего доброго, он может стать калекой или вообще погибнуть. "Тактика и еще раз тактика", - сказал он себе и бросился к Марс, проговорив вслух слащавым, обиженным голосом: - Мара, королева моя, ну как ты можешь поверить в такое, ведь я люблю тебя больше... - Отойди от меня, лжец и обманщик! - Ты ведь носишь в чреве моего сына, - настаивал он, пытаясь обнять девушку. - Как поживает наш малютка? - Плюется, слыша своего отца. Отойди, говорю тебе. - Но ведь мне так хочется прикоснуться к твоей нежной коже, и нет для меня лучшего бальзама по эту сторону ада, о моя красавица, которую материнство сделало еще прекраснее! - Вот и убирайся в свой ад. И прекрати эту болтовню, меня от нее тошнит. Своим притворством ты не обманешь даже кухонную девку. Паяц! Уязвленный так, что кровь мгновенно вскипела у него в жилах, Фафхрд ответил: - А как насчет твоего вранья? Вчера ты хвасталась, будто приструнишь мою мать. И тут же побежала и сообщила ей, что у нас будет ребенок. - Только после того, как узнала, что ты положил глаз на эту актерку. Разве это неправда? Ну и лгун же ты! Отступив на шаг назад и скрестив руки на груди, Фафхрд проговорил: - Моя супруга должна быть мне верна, должна доверять мне, должна спрашивать моего совета, прежде чем действовать, должна вести себя, как подруга будущего верховного вождя. До этой роли, как мне кажется, ты еще не дотягиваешь. - Верна тебе? И об этом говоришь мне ты? - Лицо девушки неприятно побагровело и налилось гневом. - Верховный вождь! Ты бы лучше позаботился о том, чтобы Снежный клан назвал тебя мужчиной, чего ты пока не можешь добиться. Послушай, что я тебе скажу, подхалим и лицемер! Ты немедленно на коленях вымолишь у меня прощение и отправишься со мною к моей матери и теткам просить моей руки, или... - Да я лучше стану на колени перед змеей! Или женюсь на медведице! - возопил Фафхрд, начисто позабыв о тактике. - А я напущу на тебя своих братьев! - завизжала в ответ девушка. - Трусливая деревенщина! Фафхрд замахнулся, но тут же опустил кулак и, схватившись руками за голову, в отчаянии затряс ею, после чего стрелою пустился к становищу. - Я напущу на тебя все племя! Обо всем расскажу в женском шатре! Скажу твоей матери, что... - кричала Мара ему вдогонку, но толстые ветви, снег и расстояние делали ее голос все тише и тише. Отметив мимоходом, что у шатров Снежного клана никого нет - люди были то ли еще на торжище, то ли готовили в шатрах ужин, - Фафхрд взлетел на дерево, где хранились его сокровища, и открыл дверцу дупла. Чертыхнувшись из-за сломанного при этом ногтя, он достал завернутые в тюленью кожу лук со стрелами и ракеты, затем свою лучшую пару лыж с палками, взял более короткий сверток с хорошо смазанным вторым мечом отца и мешочек со всякой мелочью. Соскочив на снег, он проворно связал все длинные предметы в один сверток и положил его на плечо. Поколебавшись немного, он зашел в шатер Моры, извлек из мешочка небольшой горшок для углей из пористого камня, наполнил его раскаленными угольками из очага, присыпал сверху пеплом, крепко завязал горшок и сунул назад в мешочек. Поспешно подбежав к двери, он остановился как вкопанный: у входа стояла Мора - высокий силуэт в белом, лицо которого было скрыто в тени. - Итак, ты оставляешь меня и Пустоши. Навсегда. Подумай как следует. От неожиданности и страха Фафхрд онемел. - Но ты вернешься. И если ты хочешь сделать это не на четвереньках и не на носилках из копий, оцени как можно скорее, кто ты и в чем твой долг. Фафхрд уже придумал злобный ответ, но слова застряли у него в горле. Вместо этого он молча шагнул к Море. - Дай мне пройти, матушка, - выдавил он из себя. Мора не шелохнулась. Стиснув челюсти в страшной гримасе, Фафхрд взял мать подмышки - по телу его пробежали мурашки - и отставил ее в сторону. На ощупь она казалась твердой и холодной как лед. Мора не протестовала. Фафхрд так и не смог заставить себя посмотреть ей в лицо. Выйдя из шатра, он быстрым шагом направился в сторону Зала Богов, но ему навстречу уже шли четверо неуклюжих светловолосых парней, а с ними еще человек десять. Мара привела с ярмарки не только братьев, но и всех оказавшихся под рукой родичей. Однако сейчас девушка, похоже, уже раскаивалась в своем поступке: она тянула старшего брата за рукав и, судя по выражению ее лица и движениям губ, что-то горячо ему втолковывала. Но старший брат вышагивал, как будто сестры рядом и вовсе не было. Завидя Фафхрда, он издал радостный клич, вырвался от сестры и бросился вперед, сопровождаемый всей компанией. Парни размахивали дубинками и вложенными в ножны мечами. Фафхрд среагировал на два удара сердца раньше, чем услышал ее душераздирающий крик: "Беги, любимый!" Он повернулся и побежал в сторону леса; длинный твердый сверток бил его по спине. Добежав до своих старых следов, оставленных им, когда он выходил из леса, он, не снижая скорости, помчался прямо по ним. Позади послышались крики: "Трус! Трус!" Фафхрд прибавил ходу. Добравшись до плоских гранитных глыб, он резко свернул вправо и, прыгая с камня на, камень, добежал до невысокого утеса, двумя бросками вскарабкался на него и бросился дальше, пока край утеса не скрыл его от тех, кто был внизу. Тут он услышал, что погоня вошла в лес; люди беспорядочно бегали между деревьями, натыкаясь друг на друга, пока чей-то властный голос не призвал их к молчанию. Фафхрд прицелился и бросил три камня так, что они упали на его фальшивый след в месте, куда гончие Мары еще не дошли. За стуком камней и шелестом задетых ими веток последовали крики "Он где-то там!", а за ними снова зазвучал голос, требовавший тишины. Подняв камень побольше, Фафхрд двумя руками метнул его в ствол толстенного дерева, стоявшего рядом с цепочкой следов; снег и льдинки с ветвей потоком посыпались вниз. До Фафхрда донеслись крики удивления, замешательства и ярости по всей видимости наполовину засыпанных людей. Фафхрд ухмыльнулся, однако тут же прогнал улыбку и, настороженно оглядываясь по сторонам, углубился в темнеющий лес. Но на этот раз он не ощущал никакого враждебного присутствия, ничто, ни живое, ни мертвое, будь то привидение или скала, на него не покушалось. Возможно, Мора, посчитав, что он получил достаточную выволочку от родичей Мары, ослабила интенсивность своей ворожбы. А может... но тут Фафхрд бросил бесплодные умствования и целиком отдался быстрой ходьбе. Впереди были Влана и цивилизация. Мать и варварство оставались позади, но он изо всех сил старался не думать о Море. Когда Фафхрд вышел из леса, уже смеркалось. Сделав большой круг, он оказался подле обрыва каньона. Веревка тяжелого свертка больно врезалась в плечо. У шатров торговцев горели огни и слышался праздничный гул. Зал Богов и актерские шатры были погружены во тьму. Перед ними вырисовывался темный контур конюшни. Фафхрд бесшумно перешел через изрытую заледенелыми колеями новую дорогу, ведущую на юг, в сторону каньона. Тут он заметил, что в конюшне мерцает призрачный свет. Осторожно подойдя поближе, Фафхрд увидел Хора, заглядывающего внутрь конюшни. Беззвучный, как сама тишина, Фафхрд приблизился и заглянул сагу через плечо. Влана и Велликс запрягали лошадей Хвата в санки Эссединекса, из которых Фафхрд похитил три ракеты. Хор запрокинул голову и поднес руку ко рту, явно собираясь ухнуть филином и завыть по-волчьи. Фафхрд выхватил нож и уже собрался было перерезать ему горло, но передумал и изо всех сил хватил Хора рукоятью кинжала по голове. Тот осел на снег, и Фафхрд оттащил его в сторону от входа. Влана и Велликс вскочили в сани. Хват тронул поводья, и лошади, оскальзываясь, вынесли сани из конюшни. Фафхрд крепко сжал в руке нож... потом вложил его в ножны и исчез во мраке. Сани покатили по новой дороге. Фафхрд смотрел им вслед, и руки его болтались вдоль туловища, словно у трупа, поставленного вертикально, однако кулаки были крепко сжаты. Внезапно он повернулся и побежал к Залу Богов. Из-за конюшни донеслось уханье филина. Проскользив немного по снегу, Фафхрд остановился и обернулся; пальцы его были все еще сжаты в кулаки. Из тьмы вынырнули две фигуры с факелом и побежали в сторону каньона Пляшущих Троллей. В более высоком человеке Фафхрд узнал Хрингорла. Оба остановились у пропасти, и Хрингорл описал факелом круг в воздухе. В его свете Фафхрд разглядел Харракса. Один круг, два, три - явно сигнал кому-то, находящемуся южнее, в самом каньоне. Затем пираты бросились к конюшне. Фафхрд устремился к Залу Богов, но тут за его спиной раздался хриплый крик, и он снова обернулся. Из конюшни, сидя верхом на крупной лошади, выскочил Хрингорл, за ним, на буксире выехал Харракс на лыжах. Взметнув на крутом повороте снежный вихрь, всадник и лыжник устремились вниз по новой дороге. Фафхрд пробежал мимо Зала Богов и еще немного по склону, ведущему к женскому шатру. Там он сбросил на землю сверток, достал из него лыжи и надел их. Затем взял отцовский меч и прикрепил его к поясу слева, а справа повесил мешок. После этого Фафхрд развернулся в сторону каньона Пляшущих Троллей, где была когда-то старая дорога. Взяв лыжные палки, он присел и глубоко воткнул их в снег. Лицо его стало похоже на мертвую маску, это было лицо человека, решившего сыграть в кости со смертью. В этот миг возле Зала Богов, там, откуда он пришел, появился маленький сноп желтоватых искр. Сам не зная почему, Фафхрд не мог оторвать от него глаз, считая удары сердца. Девять, десять, одиннадцать - и яркая вспышка. Ракета взмыла в небо, возвещая о начале представления. Двадцать один, двадцать два, двадцать три - и ее огненный хвост рассыпался девятью белыми звездами. Фафхрд бросил палки, взял одну из украденных ракет и вытащил из ее торца запал - осторожно, чтобы не повредить. Нежно зажав зубами тонкий, длиною с палец смолистый цилиндр, он достал из мешка горшочек с углями. Снаружи камень был чуть теплым. Фафхрд развязал горшочек и стал разгребать золу, пока не увидел - и не ощутил - красный жар. Вынув изо рта запал, он сунул его одним концом в тлеющие угли. Запал начал плеваться искрами. Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать - и вспыхнувшее яркое пламя тут же погасло. Поставив горшок с жаром в снег, Фафхрд взял две оставшиеся ракеты, прижал их толстые части локтями к бокам, а хвосты упер в снег, пробуя, насколько они прочны. Оказалось, что по прочности и твердости они не уступают лыжным палкам. Держа ракеты параллельно в одной руке, он раздул тлеющие угли и поднес горшочек к запалам. Внезапно из тьмы выбежала Мара: - Милый, я так рада, что мои родичи не поймали тебя! В льющемся от угольев красноватом полусвете ее лицо было очень красиво. Взглянув поверх углей на Мару, Фафхрд сказал: - Я ухожу из Мерзлого Стана. Ухожу из Ледового племени. Ухожу от тебя. - Нет, ты не можешь! - воскликнула Мара. Фафхрд поставил горшок и ракеты на снег. Мара протянула к нему руки. Фафхрд снял со своих запястий серебряные браслеты и положил их ей в ладони. Стиснув их пальцами, Мара вскричала: - Я этого у тебя не просила! Я вообще ничего у тебя не прошу! Ты отец моего ребенка. Ты мой! Фафхрд сорвал с шеи тяжелую серебряную цепь, положил ее на протянутые руки Мары и сказал: - Да, ты моя навеки, а я - твой. Сын в твоем чреве - мой сын. У меня никогда не будет другой жены из Снежного клана. Мы - муж и жена. С этими словами он снова поднял ракеты и поднес их запалы к горшку с угольями. Они одновременно забрызгали искрами. Он отложил их, завязал горшочек и сунул его в мешок. Три, четыре... Из-за плеча Мары выглянула Мора и сказала: - Я засвидетельствую твои слова, сын мой. Остановись! Фафхрд схватил ракеты, воткнул лыжные палки в снег и, сильно оттолкнувшись, заскользил по склону. Шесть, семь... Мара завопила: - Фафхрд! Мой муж! Мора подхватила: - Ты не сын мне! Фафхрд снова оттолкнулся от снега искрящимися ракетами. Студеный воздух хлестал его по лицу, но он почти не замечал этого. Залитый лунным светом край обрыва был уже совсем близко. Фафхрд почувствовал, как склон чуть загибается кверху. А за ним тьма. Восемь, девять... Крепко прижав ракеты к бокам, он вылетел в темноту. Одиннадцать, двенадцать... Вспышки все не было. В лунном свете была видна противоположная стена каньона, стремительно надвигавшаяся на Фафхрда. Его лыжи смотрели в точку под гребнем стены, и эта точка опускалась все ниже и ниже. Фафхрд опустил ракеты концами вниз и еще сильнее прижал их к телу. И тут ракеты вспыхнули. У Фафхрда появилось ощущение, будто чьи-то сильные руки тащат его вверх. Его локти и бока сразу стали теплыми. Яркая вспышка осветила отвесную скалу, но она была уже под ним. Шестнадцать, семнадцать... Плавно приземлившись на нетронутый снежный наст старой дороги, Фафхрд отбросил ракеты в стороны. Грохнули два взрыва, и белые звезды взвились в воздух. Одна прилипла к щеке Фафхрда, ужалила его и погасла. Ликующая мысль успела промелькнуть у него в голове: "Я ухожу в сиянии славы". Потом было уже не до мыслей все внимание Фафхрда поглотил спуск по круто уходившей вниз старой дороге, то ярко освещенной луной, то совершенно черной после очередного поворота, огражденной скалами справа и обрывающейся в пропасть слева. Присев и стараясь держать лыжи параллельно, Фафхрд маневрировал, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Лицо и руки у него онемели. Чувствовал он лишь одно - летящую ему навстречу старую дорогу. Ее выбоины становились все ощутимее. Лыжи несли Фафхрда все ближе к белой кайме над обрывом. С другой стороны грозно чернели скалы. И тем не менее глубоко в подсознании мысли бежали своим чередом. Даже когда Фафхрд отдал все внимание спуску, они не исчезли. "Идиот, нужно было вместе с ракетами взять пару палок. Но ведь ракеты-то пришлось выбросить. Сунуть заранее в сверток за спиной? Много бы сейчас было от них пользы. Может, горшок с углями в мешке окажется более полезным. Лучше было остаться с Марой. Такой красавицы больше не встретишь. Но что делать, если мне нужна Влана? В самом деле нужна? Даже вместе с Велликсом? Не будь я столь хладнокровен и добр, то убил бы Велликса в конюшне, вместо того, чтобы лететь в... Неужто я в самом деле хотел покончить с собой? А что я хочу сейчас? Способна ли ворожба Моры догнать меня, когда я на лыжах? А может, когда вспыхнули ракеты, это Нальгрон поддержал меня из ада? А это еще что такое?" Из-за выступающей скалы дорога резко сузилась. Фафхрд наклонил корпус вправо. Пронесло. На противоположной стороне расширяющегося каньона он увидел тонкую огненную черточку. Хрингорл скачет по новой дороге с факелом в руке и тащит за собой Харракса? Еще один крутой поворот, и снова Фафхрд наклонился вправо. Небо опрокинулось на сторону. Жизнь требовала, чтобы Фафхрд начал тормозить. Но в этой игре жизнь играла наравне со смертью. Впереди было место пересечения старой и новой дорог. Он должен оказаться там не позже Вланы с Велликсом. Зачем? Этого Фафхрд точно не знал. Впереди замаячил новый поворот. Постепенно, незаметно для глаз уклон стал более пологим. Из мрачных глубин слева выступили заснеженные вершины, потом такие же выросли и с другой стороны. Спуск кончился, и Фафхрд въехал в черный тоннель, летя беззвучно, как призрак. Остановился он у самого конца тоннеля. Онемевшими пальцами слегка коснулся шрама на щеке, выжженного звездой. В ранке чуть слышно похрустывали кристаллики льда. Вокруг было совершенно тихо, если не считать тоненького позванивания льдинок, которые в неподвижном влажном воздухе нарастали на всем вокруг. В нескольких шагах, впереди, под крутым склоном Фафхрд увидел большой круглый куст, облепленный снегом. За ним на корточках сидел Хрей - главный подручный Хрингорла: Фафхрд узнал его по козлиной бородке, которая в лунном свете из рыжей сделалась серой. В руке у него был лук. Шагах в двадцати ниже по склону встречались новая и старая дороги. Тоннель между деревьями был перегорожен двумя громадными, в человеческий рост кустами перекати-поля. Перед ними стояли сани Вланы и Велликса, лошади казались громадными серыми тенями. Их гривы и оба куста чуть серебрились в лунном свете. Влана, надвинув на лоб капюшон, сидела сгорбившись в санях. Велликс пытался убрать с дороги кусты. Яркий свет факела прочертил новую дорогу со стороны Мерзлого Стана. Велликс отошел от кустов и обнажил меч. Влана оглянулась через плечо. С победным смехом ворвавшись на поляну, Хрингорл швырнул факел высоко в воздух и осадил коня перед санями, ехавший за ним на лыжах Харракс пролетел мимо и по инерции въехал на середину склона. Там он остановился и, нагнувшись, начал отвязывать лыжи. Факел упал в снег и зашипел. Держа боевой топор наготове, Хрингорл соскочил с коня. Велликс бросился к нему. Он явно понимал, что должен разделаться с могучим пиратом прежде, чем Харракс освободится от лыж, или ему придется биться сразу с двоими. Следя за ним, Влана приподнялась на сиденье; лицо ее в свете луны казалось маленькой белой маской. Капюшон сполз у нее с головы. Фафхрд мог бы помочь Велликсу, однако даже не пошевелился, чтобы снять лыжи. Внезапно с болью - или это было облегчение? - он вспомнил, что не взял с собой свой лук и стрелы. Он стоял и твердил себе, что должен помочь Велликсу. Разве он спускался сюда сломя голову не затем, чтобы спасти Влану и Велликса или хотя бы предупредить их о засаде, о которой догадался еще тогда, когда увидел, как Хрингорл подает факелом условный знак с края пропасти? И разве Велликс не напоминал ему Нальгрона, особенно теперь, в миг безрассудной отваги? Во призрак смерти все еще стоял подле Фафхрда, не давая ему ни во что вмешиваться. К тому же Фафхрд чувствовал, что поляна заговорена и любые действия в ее пределах будут бессмысленны. Казалось, гигантский обросший белым мехом паук оплел ее своей паутиной, отрезал от остального мира и сделал на ней надпись: "Это пространство принадлежит Белому Пауку Смерти". И неважно, что вместо паутины он пользовался кристалликами льда - результат был один и тот же. Хрингорл с размаху обрушил топор на Велликса. Хват уклонился от удара и тут же пронзил мечом предплечье великана. Яростно взревев, тот перебросил топор в левую руку, бросился вперед и ударил снова. Захваченный врасплох Велликс в последний лиг отскочил от сверкнувшего в лунном свете лезвия, и оно просвистело мимо. Однако он тут же встал в оборонительную позицию, наблюдая, как Хрингорл уже более осторожно приближается к нему, держа топор чуть впереди над головой и намереваясь действовать короткими ударами. Влана встала в санях во весь рост, в руке у нее сверкнула сталь. Уже собравшись метнуть кинжал, она почему-то вдруг заколебалась. Хрей встал из-за куста: стрела уже лежала на тетиве. Фафхрд мог бы прикончить лучника, хотя бы метнув меч на манер копья. Но присутствие рядом смерти все еще сковывало его, так же как и ощущение, что он находится в самой сердцевине ловушки Белого Ледяного Паука. Да и что он на самом деле чувствовал к Велликсу и даже к Нальгрону? Зазвенела тетива. Меч Велликса замер в воздухе. Стрела пронзила ему спину и вышла чуть пониже грудной кости. Велликс начал оседать, и Хрингорл коротким ударом топора выбил меч из руки умирающего. Хрипло и громко расхохотавшись, он повернулся к саням. Влана вскрикнула. Еще не осознавая, что он делает, Фафхрд бесшумно вытащил меч из хорошо смазанных ножен и, оттолкнувшись им, как лыжной палкой, покатился вниз по белому склону. Лыжи тихо и очень тонко запели на твердом насте. Смерть больше уже не стояла рядом с Фафхрдом. Она вступила в него. К лыжам были привязаны ноги смерти. Смерть чувствовала себя как дома в ловушке Белого Паука. Хрей повернулся, словно специально помогая Фафхрду, и тот косым ударом меча рассек ему глотку вместе с яремной веной. Он успел вытащить меч из раны даже раньше, чем черная в лунном свете кровь залила его, раньше, чем Хрей поднял свои большие руки в бесплодной попытке остановить ее поток. Все произошло очень просто. На врага его толкнули лыжи, убеждал себя Фафхрд, он тут не при чем. Лыжи жили своею собственной жизнью, жизнью смерти, и несли его самой роковой из дорог. Харракс, как будто и он был марионеткой в руках богов, отвязал наконец лыжи, выпрямился и повернулся как раз в тот миг, когда Фафхрд подъехал к нему и, присев, нанес удар снизу в верхнюю часть живота - примерно так же, как был пронзен стрелою Велликс, только в противоположном направлении. Меч скрипнул о позвоночник Харракса, однако назад вышел без труда. Фафхрд, почти не управляя лыжами, несся вниз по склону. Широко раскрыв глаза, Харракс удивленно смотрел ему вслед. Большой рот разбойника был широко распахнут, однако из него не вырвалось ни звука. Скорее всего, меч пронзил и легкое и сердце или же рассек какой-то важный кровеносный сосуд. Теперь меч Фафхрда был направлен прямо в спину Хрингорла, который уже залезал в сани; лыжи несли смертоносный клинок все быстрее и быстрее. Влана уставилась на Фафхрда поверх плеча Хрингорла, словно увидела самое смерть, и закричала. Хрингорл резко обернулся и мгновенно поднял топор, чтобы отразить удар Фафхрда. На его широкой роже было внимательное, но немного сонное выражение человека, который не раз смотрел в лицо смерти и не удивляется внезапному появлению Погубительницы всего сущего. Фафхрд притормозил и, развернувшись, проехал мимо задка саней. Он попытался достать мечом Хрингорла, но не сумел. Хрингорл нанес короткий удар топором, но Фафхрд вовремя убрал меч. И тут прямо перед собой Фафхрд увидел распростертое тело Велликса. Притормаживая, он резко развернулся под прямым углом и, чтобы не свалиться на труп, всадил меч в снег, так что даже высек искры из присыпанной им скалы. Развернувшись всем телом назад, насколько ему позволяли лыжи, Фафхрд сквозь поднятую ими снежную пыль увидел, что Хрингорл, занеся над головой топор, устремился прямо на него. Фафхрд мечом парировал удар. Держи он меч под прямым углом, клинок непременно сломался бы, но Фафхрд подставил его так, что топор, лязгнув, скользнул по стали и просвистел у него над головой. Хрингорл по инерции пронесся мимо. Фафхрд снова развернулся всем телом, кляня на чем свет стоит лыжи, которые буквально пригвоздили его к земле. Запоздалый выпад не принес Хрингорлу ни малейшего вреда. Дородный пират развернулся и с топором над головой бросился назад Да сей раз, чтобы уйти от удара, Фафхрду пришлось кинуться ничком на снег. Падая, он заметил, как в лунном свете дважды сверкнула сталь. Опершись о меч, он вскочил на ноги, готовый отразить новый удар Хрингорла или, если успеет, снова увернуться. Но гигант, уронив топор, обеими руками держался за лицо. Неуклюже развернувшись на своих лыжах - тут уж не до стиля! - Фафхрд метнулся вперед и всадил ему меч прямо в сердце. Хрингорл качнулся назад, руки его упали вдоль туловища. Из его правой глазницы торчала черная ручка кинжала с серебряным навершием. Фафхрд выдернул меч у него из груди. Подняв облако снежной пыли, Хрингорл с глухим стуком рухнул на землю, раза два конвульсивно дернулся и затих. Держа меч наготове, Фафхрд огляделся вокруг. Он был готов к новой атаке, откуда бы она ни исходила. Но все пять человеческих тел были неподвижны: двое лежали у его ног, еще двое на склоне, Влана застыла во весь рост в санях. С некоторым удивлением Фафхрд обнаружил, что сип, который он слышит - не что иное, как его собственное дыхание. Кроме этого, в воздухе слышалось лишь тихое позванивание, на которое он решил пока не обращать внимания. Даже запряженные в сани лошади Велликса и крупная кобыла Хрингорла, стоявшая чуть дальше, на старой дороге, вели себя на удивление смирно. Фафхрд прислонился спиною к саням и положил левую руку на задубевший брезент, закрывавший ракеты и все прочее. В правой он все еще держал меч - уже несколько небрежно, но наготове. Он снова оглядел все тела, закончив осмотр на Влане. Все они продолжали пребывать в неподвижности. Вокруг первых четырех снег был забрызган кровью - рядом с Хреем, Харраксом и Хрингорлом обильно, подле пронзенного стрелою Велликса - чуть-чуть. Фафхрд взглянул в неподвижные, обведенные белыми кругами глаза Вланы. Стараясь дышать ровно, он проговорил: - Приношу свои благодарности за убийство Хрингорла. Надеюсь, что я прав. Вряд ли мне удалось бы с ним справиться - он стоял на ногах, а я валялся на земле. Но куда был нацелен твой нож - в Хрингорла или мне в спину? Может, упав, я избежал смерти, и нож поразил не того, кого следовало? Влана молчала и лишь прижала ладони к лицу. Теперь уже сквозь пальцы она продолжала смотреть на Фафхрда. А он, стараясь говорить как можно небрежнее, продолжал: - Ты дала обещание мне, а предпочла Велликса. Так почему бы тебе не предпочесть Хрингорла Велликсу и мне, когда Хрингорл был ближе всех к победе? Почему твой кинжал не помог Велликсу, когда он столь отважно пытался остановить Хрингорла? Почему, увидев меня, ты закричала и не дала мне покончить с Хрингорлом одним бесшумным ударом? Каждый вопрос Фафхрд как бы подчеркивал, лениво тыкая мечом в сторону Вланы. Дышал он уже легко, усталость покинула его тело, несмотря даже на то, что сам Фафхрд был крайне подавлен. Влана медленно отняла руки от лица и дважды сглотнула. Затем, хрипловато и негромко, но вполне отчетливо заговорила: - Женщина должна всегда держать все дороги открытыми, неужели ты не понимаешь? Только будучи готовой объединиться с любым мужчиной, отринуть одного ради другого, следуя за гримасами судьбы, она может хоть как-то выровнять огромные преимущества мужчин перед женщинами. Я предпочла тебе Велликса, потому что он гораздо опытнее и еще потому - хочешь верь, хочешь нет, - что моему спутнику не уготована долгая жизнь, а я хотела, чтобы ты жил. Когда нам пришлось остановиться, я не помогла Велликсу потому, что считала нас обоих обреченными. Когда я поняла, что мы попали в засаду, то очень испугалась, хотя Велликс держался молодцом. А закричала я потому, что не узнала тебя, мне показалось, что передо мною встала сама смерть. - Что же, похоже, так оно и было, - мягко отозвался Фафхрд, в третий раз оглядывая трупы. Отвязав лыжи, он потопал ногами, наклонился и, вытащив кинжал из глазницы Хрингорла, обтер его о шубу мертвеца. Тем временем Влана продолжала: - А смерти я боюсь даже больше, чем ненавидела Хрингорла. Да, я запросто убежала бы с ним, только бы спастись от смерти. - На этот раз Хрингорл пустился не по той дороге, - заметил Фафхрд, держа на ладони кинжал. Клинок был одинаково хорошо уравновешен и для ударов, и для метания. - Разумеется, - сказала Влана, - теперь я твоя. И рада этому всей душой - опять-таки, хочешь верь, хочешь нет. Если, конечно, ты согласен, чтобы я была с тобой. Может, ты все еще думаешь, что я хотела убить тебя? Фафхрд повернулся, бросил девушке кинжал и сказал: - Лови! Влана поймала кинжал, Фафхрд рассмеялся и проговорил: - Нет, актриса, да к тому же бывшая воровка, конечно, умеет обращаться с кинжалом. И я не думаю, что кинжал случайно угодил Хрингорлу в глаз. Ты еще не отказалась от намерения отомстить Цеху Воров? - Нет, не отказалась. - Ужасные существа эти женщины, - сказал Фафхрд. - То есть, я имею в виду, что они ничем не лучше мужчин. Есть ли на всем белом свете хоть одна, в жилах у которой течет не ледяная вода? Он снова рассмеялся, но уже громче, словно понимая, что ответа на этот вопрос не будет. Затем вытер свой меч о шубу Хрингорла, сунул его в ножны, прошел, не глядя на Влану, мимо нее и неподвижных лошадей и принялся растаскивать остатки кустов, которыми была завалена дорога. Кусты сильно смерзлись, их приходилось отдирать друг от друга, прилагая для этого гораздо больше усилий, чем прикладывал, как показалось Фафхрду, несколько раньше Велликс. Влана не взглянула на него, даже когда он проходил мимо. Она пристально смотрела на склон, по которому змеился лыжный след, выходивший из черного тоннеля на старой дороге. Но ее пустой взгляд был устремлен не на Харракса и Хрея и не на устье тоннеля, а выше. Тихое позванивание в воздухе не прекращалось. Раздался хруст льда, и Фафхрд отбросил в сторону последний обледенелый куст. Он посмотрел вдоль дороги, тянущейся на юг. На юг, к цивилизации, чего бы это теперь ни стоило. Эта дорога тоже представляла собою тоннель между заснеженных сосен. В лунном свете было видно, что тоннель был заткан паутиной ледяных кристаллов, которым, казалось, нет конца; звенящие гроздья тянулись от сучка к сучку, от ветки к ветке, уходя в ледяную глубину между деревьями. Фафхрд вспомнил слова матери: "Существует ведовской холод, который может достать тебя в любом уголке Невона. Туда, где лед побывал хоть раз, его с помощью колдовства можно наслать снова. Твой отец теперь горько сожалеет..." Фафхрд подумал о гигантском пауке, плетущем свою ледяную сеть вокруг поляны. Ему вспомнилось лицо Моры и рядом лицо его жены - там, над пропастью, у начала большого прыжка. Интересно, подумал Фафхрд, какие заклинания пущены в ход сейчас в женском шатре и участвует ли в них Мара? Хотелось бы надеяться, что нет. Вдруг послышался тихий вскрик Вланы: - Женщины и впрямь ужасны! Смотри, смотри! В этот миг лошадь Хрингорла заржала и, гулко топая копытами, понеслась вверх по старой дороге. Секундой позже лошади Велликса попятились и тоже заржали. Фафхрд похлопал ближайшую лошадь по холке, посмотрел на словно бы прилипшую к лицу Вланы маленькую белую треугольную маску с расширившимися от ужаса глазами и проследил за направлением ее взгляда. На склоне, ведущем к старой дороге, торчали с полдюжины размытых призрачных фигур, каждая высотою в дерево. С виду они напоминали женщин в надвинутых на лоб капюшонах. Фафхрд не отрывал от них взгляда, а они становились все плотнее и плотнее. В ужасе он присел на корточки. При этом мешочек оказался у него между животом и бедрами. Фафхрд ощутил слабое тепло. Мгновенно вскочив на ноги, он бросился к саням и сорвал с их задка брезент. Затем схватил восемь оставшихся ракет и начал втыкать их хвостами в снег, направляя в громадные, все густеющие ледяные фигуры. Затем он выхватил из мешка горшочек с угольями, развязал его, сдул серую золу, сдвинул краснеющие угли на одну сторону и стал поспешно подносить горшок к запалам ракет. Под громкое шипение запалов он вскочил в сани. Влана не шелохнулась, когда он пролетел мимо нее. Но зато зазвенела. Казалось, она надела на себя прозрачное покрывало из кристаллов льда, которое не давало ей двинуться с места. Лунный свет недвижно отражался от ледяного покрывала. Фафхрд понял, что Влана закована льдом. Он схватил поводья. Они обожгли ему пальцы, словно стылое железо. Фафхрд не мог ими даже пошевелить. Ледяная паутина уже оплела и лошадей. Они слились с нею - большие статуи лошадей, заключенные в еще больший кристалл. Одна лошадь стояла на всех четырех ногах, другая застыла, поднявшись на дыбы. Стены ледяной ловушки понемногу смыкались. "Существует ведовской холод, который может достать тебя..." Взревела первая ракета, за ней еще одна. Фафхрд почувствовал их тепло, затем услышал громкий звон, когда они угодили в стоящие на склоне цели. Поводья пришли в движение, хлестнули лошадей по спинам. Казалось, раздался звон разбитого стекла, и животные тронулись с места. Фафхрд, набычившись и держа в одной руке поводья, другой схватил Влану и втащил ее в сани. Ее ледяная накидка рассыпалась с громким звоном. Четыре, пять... Звон не прекращался, пока лошади тащили сани сквозь ледяную паутину. Кристаллики дождем лились на голову Фафхрда и скатывались с нее. Звяканье стало тише. Семь, восемь... Ледяные оковы опали. Застучали копыта. Поднялся ледяной северный ветер, положив конец тихим дням. Небо зарозовело зарей. Сзади оно было чуть красноватым от подожженных ракетами сосновых ветвей. Фафхрду почудилось, что северный ветер принес с собою ревущее пламя. Он закричал во все горло: - Гнамф-Нар, Млург-Нар, великий Кварч-Нар - мы вас увидим! Увидим все города Лесной страны! Всю Землю Восьми Городов! Фафхрд обнял Влану, она уютно пристроилась у него подмышкой и подхватила: - Сархеенмар! Илтхмар! Ланкмар! Все южные города! Квармалл! Горборикс! Многобашенный Тизилинилит! Восходящая Земля! Фафхрду почудилось, что на светлеющем горизонте показались миражи всех этих неведомых мест и городов. - Дорога, любовь, приключения, мир! - заорал он, прижимая к себе Влану правой рукой, а левой нахлестывая лошадей. На секунду он подумал: его воображение разгорелось, как каньон, который они покинули - так почему на сердце у него такой холод? 3. ГРААЛЬ СКВЕРНЫ Три вещи насторожили ученика чародея: во-первых, глубокие отпечатки подков на лесной тропе, которые он почувствовал сквозь башмаки еще до того, как наклонился и нащупал их пальцами в темноте; во-вторых, жутковатое гудение пчелы, почему-то оказавшейся ночью не в улье, и, наконец, слабый и приятный запах горелого. Мышонок бросился вперед, уверенно огибая деревья и перескакивая через скрюченные корни: ему это удавалось благодаря хорошей памяти, а также тому, что он умел, как летучая мышь, улавливать отражение даже едва слышных звуков. Серые штаны в обтяжку, туника и развевающийся плащ с остроконечным клобуком делали этого хрупкого юнца, исхудавшего от вечного аскетизма, похожим на летящую тень. Возбуждение, которое после удачного завершения своих долгих поисков испытывал Мышонок, с триумфом возвращаясь к своему учителю Главасу Ро, мгновенно улетучилось и уступило место страху. Неужто кто-то причинил зло великому чародею, его наставнику? "Мой Серый Мышонок все еще на полпути между белой магией и черной", - так однажды сказал Главас Ро... Нет, просто невозможно представить, чтобы этому человеку, кладезю мудрости и духовной мощи, кто-то мог причинить зло! Великий чародей... (Мышелов с некоторой истеричностью настаивал на слове "великий", тогда как для всех вокруг Главас Ро был рядовым кудесником, ничем не лучше какого-нибудь мингола-некроманта с его пятнистой ясновидящей собакой или нищего фокусника-квармаллийца)... великий чародей, равно как его жилище, были защищены сильным колдовством, преодолеть которое не под силу любому непосвященному, даже (сердце Мышонка на секунду замерло) - даже владельцу этих лесов герцогу Джанарлу, ненавидевшему магию вообще, и белую в особенности. Между тем запах горелого становился все сильнее, а низкий дом Главаса Ро был построен из смолистых пород дерева. Мышонок выбросил из головы даже девичье лицо - лицо Иврианы, дочери герцога Джанарла, которая тайно училась у Главаса Ро, впитывая, если можно так выразиться, молоко белой магии бок о бок с Мышонком. Молодые люди называли друг друга в разговорах между собой Мышонком и Мышкой, но под туникой Мышонок хранил зеленую перчатку, похищенную им у Иврианы перед выходом в дальнюю дорогу, словно он был закованным в броню и вооруженным до зубов рыцарем, а не безоружным начинающим чародеем. Когда Мышонок достиг поляны на вершине холма, у него перехватило дыхание, но вовсе не от усталости. День едва занимался, но Мышонок смог различить истоптанный подковами сад с волшебными травами, опрокинутый соломенный улей и громадное пятно сажи на ровной поверхности гранитной глыбы, защищавшей утлое жилище волшебника. Но даже не будь этого неверного света. Мышонок увидел бы обглоданные пламенем балки и опоры, среди которых кое-где еще тлели уголья да горели призрачным зеленоватым огнем какие-то строптивые волшебные снадобья. Он почуял бы драгоценные ароматы тлеющих зелий и бальзамов, смешанные с до ужаса аппетитным кухонным чадом обгорелого мяса. Мышелов, на миг съежившись, всем телом рванулся к пепелищу, словно взявшая след гончая. Чародей лежал сразу за искореженной дверью. Ему самому досталось не меньше, чем дому: скелет обуглился, бесценные соки и нежные субстанции его организма, вскипев, разрушились навсегда или струею брызнули в небо, в ледяной ад, скрытый за луною. Отовсюду слышалось тихое печальное гудение, словно лишившиеся крова пчелы оплакивали своего хозяина. Воспоминания нахлынули на объятого ужасом Мышонка: эти сморщенные губы еще недавно выводили нежные песнопения, эти обугленные пальцы указывали на звезды или гладили какого-нибудь лесного зверька. Задрожав всем телом. Мышонок достал из кожаного кошеля, висевшего у пояса, плоский зеленый камень, на одной стороне которого были вырезаны загадочные иероглифы, а на другой - членистое чудовище в прочном панцире, что-то вроде громадного муравья, величественно ступавшего среди разбегавшихся человеческих фигурок. Этот камень и был целью поиска, в который отправил его Главас Ро. Ради этого камня Мышонок переправлялся на плоту через озера Молльбы, пересекал подножия Голодных гор, прячась от набегов рыжебородых пиратов, надувал тупоголовых рыбаков, льстил и строил куры пожилой, скверно пахнувшей ведьме, ограбил святыню племени и скрылся от гончих, пущенных по его следу. Мышонок добыл зеленый камень, не пролив при этом ни капли крови, а это означало, что он перешел в следующий класс. Он хмуро посмотрел на древний камень и, совладав с дрожью, осторожно положил его на почерневшую ладонь своего учителя. Наклоняясь, Мышонок вдруг обнаружил, что ступни его ног накалились, а башмаки начали тлеть по краям, однако это не заставило его ускорить шаг, когда он двинулся прочь. Стало немного светлее, и Мышонок уже мог различать такие мелочи, как небольшой муравейник у порога. Наставник изучал черных насекомых не менее внимательно, чем их родственниц пчел. В муравейнике глубоко отпечаталась подошва с полукружием гвоздиков, однако какое-то движение там все же было. Приглядевшись, Мышонок увидел крошечного обожженного муравья-воина, озабоченно тащившего куда-то песчинку. Он вспомнил изображенное на зеленом камне чудовище и пожал плечами: мысль эта ни к чему не вела. Среди роя печально гудящих пчел Мышонок двинулся в ту сторону, где между деревьями был виден просвет, и вскоре уже стоял, опершись рукою о сучковатый пень, у самого косогора. В лесистой долине внизу змеился молочный туман, повторявший извивы реки. Воздух казался тяжелым от рассеивающейся тьмы. Восходящее солнце окрасило правый край горизонта в красный цвет. Мышонок знал, что дальше находится снова лес, а за ним - бесконечные нивы и болота Ланкмара, за которыми лежит сам древний центр мира, город Ланкмар, которого Мышонок никогда не видел, но сюзерен которого теоретически правил и в здешних местах. А совсем рядом, на красном фоне утреннего неба вырисовывались иззубренные башни - это была крепость герцога Джанарла. На похожем на маску лице Мышонка появилось выражение настороженности. Он вспомнил об отпечатке подошвы с гвоздями, об истоптанной земле, о следах копыт, ведущих вниз по склону. Все указывало на то, что зверство учинил ненавидящий волшебников герцог Джанарл, если бы не одно обстоятельство: считая своего учителя непревзойденным чародеем. Мышонок никак не мог взять в толк, как герцогу удалось свести на нет колдовство, достаточно сильное, чтобы оглушить самого крепкого лесоруба - колдовство, много лет охранявшее жилище Главаса Ро. Мышонок наклонил голову и увидел на пружинистой траве... зеленую перчатку. Он схватил ее, вытащил из-под туники другую - покрытую пятнами и кое-где вылинявшую от пота - и сравнил их. Перчатки были из одной пары. Мышонок оскалился и перевел взгляд на крепость вдали. Затем отковырнул от дерева, за которое держался, большой кусок корявой коры и по самое плечо запустил руку в открывшееся дупло. Пока он медленно, напряженно и машинально проделывал все эти манипуляции, в голове у него всплыли слова, которые однажды произнес с улыбкой Главас Ро за трапезой, состоявшей из сваренной на воде овсянки: "Мышонок, - говорил маг, а на его короткой седой бороде плясали отсветы пламени, - когда ты уставишься на что-нибудь и примешься раздувать ноздри, ты становишься слишком похож на кота, чтобы я мог поверить, что ты когда-нибудь станешь сторожевым псом истины. Ты довольно прилежный ученик, но втайне предпочитаешь волшебной палочке меч. Тебя гораздо сильнее искушают жаркие губы черной магии, чем тонкие целомудренные пальцы белой, даже несмотря на то, что последняя привлекла к себе хорошенькую мышку - нет, не надо спорить! Тебя сильнее привлекают обманчивые извивы левого пути, чем прямизна правого. Боюсь, что в конце концов ты из Мышонка превратишься в Мышелова. И не в белого, а серого - впрочем, это все лучше, чем в черного. А теперь ступай, вымой миски и подыши с часок на молоденькую травку от лихорадки, сегодня ночью что-то прохладно, да не забудь поласковее поговорить с боярышником". Пришедшие на память слова стали тише, но еще звучали, когда Мышонок извлек из дупла покрывшийся зеленым мхом кожаный пояс с болтающимися на нем заплесневелыми ножнами, из которых в свою очередь достал за обвитую кожаным ремешком рукоятку длинный и тонкий бронзовый меч, весь в налетах патины. Мышонок подставил зеленоватое лезвие с коричневыми кромками под красный луч восходящего солнца и широко раскрыл глаза с сузившимися зрачками. Далеко в долине послышался высокий и чистый звук рога, сзывающего людей на охоту. Мышонок вскочил и побежал вниз по косогору, держась следов копыт; он бежал широко, но пенного скованно, словно пьяный, застегивая на ходу замшелый пояс с мечом. Черная четвероногая тень промелькнула через испещренную солнечными пятнами прогалину, подминая невысокие деревца своей мощной грудью и топча их узкими раздвоенными копытами. Позади слышались звуки рога и хриплые мужские голоса. Добежав до дальнего края прогалины, кабан обернулся. Он едва держался на ногах, дыхание со свистом вырывалось у него из ноздрей. Тусклые глазки животного остановились на выскочившем из леса всаднике. Он повернулся к нему, и по какой-то причуде освещения шкура его сделалась совсем черной. И тут зверь бросился в атаку. Но прежде чем его страшные загнутые кверху клыки встретились с живой плотью, копье с массивным наконечником ударилось ему в лопатку, согнулось, словно лук, и отскочило, разбрызгивая по траве кровь. На прогалине появились одетые в зеленое и коричневое егеря одни окружили упавшего кабана частоколом копий, другие поспешили к всаднику, одетому в богатый желто-коричневый наряд. Всадник рассмеялся, бросил одному из егерей копье с залитым кровью наконечником и взял, у другого отделанную серебром кожаную флягу с вином. На прогалине появился второй всадник, и маленькие желтоватые глазки герцога, спрятанные под кустистыми бровями, потемнели. Он отхлебнул вина и утер губы рукавом. Егеря осторожно смыкали стену из копий вокруг кабана, который лежал неподвижно, чуть приподняв голову над землей, и лишь глазки его бегали из стороны в сторону, да светло-алая кровь толчками брызгала из лопатки. Стена копий уже готова была сомкнуться, но тут Джанарл дал знак егерям остановиться. - Ивриана! - хрипло обратился он к вновь прибывшей. - Тебе дважды предоставлялась возможность расправиться со зверем, но ты все увиливаешь. Твоя покойница-мать, будь она проклята, уже успела бы разрезать на мелкие кусочки и отведать сырое кабанье сердце. Дочь с несчастным видом уставилась на отца. Одета она была так же, как и егеря, и сидела в седле по-мужски; на боку у нее болтался меч, в руке было зажато копье, и от этого она казалась совсем девчонкой, узколицей и тонкорукой. - Тряпка ты, заячья душонка, влюбленная в колдуна! - продолжал Джанарл. - Твоя омерзительная мамаша встретила бы кабана, стоя на земле, и смеялась бы, если б его кровь брызнула ей в лицо. Послушай, этому кабану уже крышка, поранить тебя он не может. Заколи его копьем, немедленно! Я тебе приказываю! Разорвав стену из копий, егеря расступились, давая девушке подойти к зверю. Они хихикали ей прямо в лицо, а герцог лишь одобрительно ухмылялся. Прикусив нижнюю губу, девушка колебалась; со страхом и восторгом смотрела она на зверя, который, все так же чуть приподняв голову, уставился на нее. - Всади в него копье! - повторил Джанарл и поспешно отхлебнул из фляги. - Давай, а не то я отстегаю тебя хлыстом прямо сейчас. Девушка тронула каблуками бока лошади и, согнувшись и нацелив копье в кабана, легким галопом поскакала к нему. Однако в последний момент копье вильнуло и угодило острием в землю. Кабан не шелохнулся. Егеря сипло загоготали. Джанарл побагровел от гнева и неожиданно схватил дочь за руку. - Твоя окаянная мамаша перерезала мужчинам глотки глазом не моргнув. Ты немедленно всадишь копье в эту тварь или попляшешь у меня снова - как прошлой ночью, когда я заставил тебя выдать заклятие колдуна и сказать, где отыскать его курятник. - Он нагнулся к ней и проговорил почти шепотом: - Знаешь, котеночек, я давно уже подозреваю, что твоя мать при всей ее лютости, как и ты, была влюблена в колдуна - правда, ее, наверно, приворожили - и что ты - отродье этого сгоревшего чародея. Глаза девушки округлились, она попыталась вырваться, но отец притянул ее к себе. - Не бойся, котеночек, дурь-то я из тебя вышибу, хоть так, хоть этак. А для начала заколи-ка этого кабанчика. Девушка словно окаменела. Ее белое лицо напоминало маску ужаса. Герцог замахнулся, однако ударить дочь не успел. В том месте прогалины, где кабан повернулся, чтобы ринуться в последнюю атаку, появился худощавый юноша, одетый во все серое. Словно человек, находящийся под действием какого-то зелья или впавший в транс, он шел прямо на Джанарла. Трое егерей, стоявших рядом с герцогом, вытащили мечи и лениво двинулись ему навстречу. Лицо юноши было бледным и напряженным, на лбу, под чуть сдвинутым назад клобуком, виднелись капли пота. Не спуская глаз с герцога, он прищурился, как будто смотрел на слепящее солнце. Губы юноши широко раздвинулись, обнажив белые зубы. - Убийца Главаса Ро! Погубитель волшебников! В ту же секунду бронзовый меч вылетел из замшелых ножен. Два егеря бросились к парню, один из них, увидев зеленоватый клинок, закричал: - Осторожно! Яд! Держа меч, словно это был молот, юноша обрушил на него страшный удар, но егерь с легкостью его парировал, так что клинок просвистел у него над головой, а юноша потерял равновесие и чуть не упал. Шагнув вперед, егерь молниеносно ударил по клинку парня около рукоятки, желая обезоружить его, и бой, еще не начавшись, казалось уже завершился - но не совсем. Туман внезапно исчез из глаз у юноши, он ощерился, как кот, с новой силой сжав в руке меч, сделал быстрый выпад, крутанул кистью, и меч вылетел у изумленного егеря из руки. Юноша сделал еще один выпад, целясь в сердце его сотоварища, и тому удалось уклониться от удара, только упав на спину. Джанарл напряженно привстал на стременах и пробормотал: "Щенок показывает клыки", но тут третий егерь, зайдя сзади, хватил юношу рукоятью меча по затылку. Тот выронил меч, покачнулся и стал оседать, но первый егерь, схватив его за ворот туники, толкнул на своих товарищей. Решив позабавиться, те взяли его в толчки и принялись бить наотмашь по лицу и телу спрятанными в ножны кинжалами, а когда юноша рухнул на землю, продолжали пинать его ногами и терзать, словно свора собак. Джанарл сидел неподвижно и наблюдал за дочерью. Когда юноша появился на поляне, от герцога не ускользнул испуг девушки - она явно знала парня. Теперь она сидела, подавшись вперед, губы ее подергивались. Дважды герцог хотел было заговорить с нею, но передумывал. Лошадь Иврианы неспокойно перебирала ногами и ржала. В конце концов девушка съежилась в седле, едва сдерживая рыдания. Джанарл удовлетворенно хмыкнул и приказал: - Ну, пока хватит! Тащите его сюда. Двое егерей подхватили едва живого парня, серая одежда которого была испещрена красными пятнами. - Ты трус, - проговорил Джанарл. - От этой забавы ты не умрешь. Ребята просто немного обработали тебя перед другой забавой. Но я забыл, что ты - хитрый колдунишка, который бормочет свои заклинания и проклятия в темноте, за спинами у людей, трусливый негодяй, который гладит всяких зверушек и вообще разводит в лесах сладенькие сантименты. Тьфу, гадость! Меня тошнит от этого! А между тем ты пытаешься сбить с пути истинного мою дочь и... Да слушай же, колдунишка несчастный! С этими словами герцог нагнулся и дернул за волосы болтающуюся голову юноши. Тот закатил глаза и судорожно дернулся: егеря от неожиданности не сумели его удержать, и Джанарл чуть было не выпал из седла. Внезапно послышался громкий треск сучьев и топот копыт. Кто-то закричал: - Осторожней, хозяин! О боги, да помогите кто-нибудь герцогу! Поднявшийся на ноги раненый кабан летел к кучке людей во весь опор, целясь в лошадь Джанарла. Схватившись за оружие, егеря бросились врассыпную. Лошадь Джанарла попятилась и чуть не выбросила из седла своего всадника. Кабан пролетел мимо, словно черная ночь в красных сполохах. Еще немного, и Джанарл рухнул бы ему на спину. Кабан резко развернулся и снова бросился в атаку; три копья вонзились в землю рядом с ним. Джанарл попытался выпрямиться в седле, но зацепился ногой за стремя, и лошадь, дернув, повалила его. Кабан приближался, но тут раздался топот копыт. Мимо Джанарла пролетела лошадь, и направленное уверенною рукою копье глубоко вонзилось зверю в лопатку. Черный кабан дернулся, попытался ударить клыком по копью, завалился на бок и замер. Ивриана выпустила из рук древко копья. Ее пальцы дрожали крупной дрожью. Девушка тяжело осела в седле и другой рукой схватилась за луку. Джанарл поднялся на ноги, посмотрел на дочь, на кабана, затем обвел взглядом всю прогалину. Ученик Главаса Ро исчез. - Север - в юг, а лево - в право, стань пустынею, дубрава, сон, повсюду ставь заставы, помогайте, лес и травы. Опухшими губами Мышонок бормотал заклинание; казалось, он обращался к земле, на которой лежал. Сложив пальцы в кабалистический знак, он достал из крошечного мешочка щепоть зеленого порошка и бросил его в воздух движением кисти, которое заставило его поморщиться. - Пес, от волка ты рожден, враг бичу и сворке он. Чти единорога, конь, он свободен, как огонь. Помогайте, ночь и сонь! Договорив заклинание, Мышонок затих; боль в истерзанном теле стала не такой мучительной. Он лежал и прислушивался к чуть различимым звукам погони. Прямо перед его лицом оказался пучок травы. Мышонок смотрел, как трудолюбивый муравей карабкается по стебельку, падает и снова лезет вверх. На какую-то секунду он почувствовал сродство между собой и крошечным насекомым. Потом вспомнил черного кабана, чья неожиданная атака дала ему возможность скрыться, и на миг почему-то связал его с муравьем. Ему пришли на память пираты, угрожавшие его жизни, когда он странствовал по западу. Однако их веселая жестокость в корне отличалась от намеренного зверства герцогских егерей, которое явно доставляло им удовольствие. Постепенно в Мышонке стали закипать гнев и ненависть. Перед его мысленным взором предстали боги Главаса Ро, их обычно бесстрастные лица стали белыми и насмешливыми. Он слышал слова древних заклинаний, но теперь они наполнились новым смыслом. Вскоре видения смешались в круговерть ухмыляющихся рож и жестоких рук. Где-то в глубине - бледное виноватое лицо девушки. Мечи, палки, бичи. Все кружится и кружится. А в центре, как ступица колеса, на котором людям ломают кости, мощная фигура герцога. Разве могло справиться учение Главаса Ро с этим колесом? Оно прокатилось и раздавило его. Чем была белая магия для Джанарла и его егерей? Ничего не стоящим пергаментом, который легко можно загадить. Втоптать волшебные камни в грязь. Превратить в кашу мудрейшие мысли своими железными мозгами. Но была и другая магия. Та, пользоваться которой запрещал Главас Ро - порой с улыбкой, но всегда твердо. Магия, о которой Мышонок узнал лишь из недомолвок и предостережений. Магия, возникшая из смерти и ненависти, боли и гниения, магия ядов и ночных вскриков, сочившаяся из черных межзвездных пространств и - как правильно сказал сам Джанарл - бросавшая из темноты проклятия в спину людям. Мышелову казалось, что все приобретенные им прежде знания о крошечных существах, звездах, добром колдовстве и правилах обходительности природы - все это сгорело в каком-то внезапном огненном вихре. И черный пепел ожил, зашевелился, и из него потянулся сонм ночных теней, похожих на те, что сгорели, но изуродованных. Крадущихся, прячущихся, трусливо убегающих теней. Бессердечных, исполненных ненависти и ужаса, но красивых, словно черные пауки, раскачивающиеся в своих геометрически правильных тенетах. Протрубить над ними в охотничий рог? Напустить их на Джанарла? Глубоко в мозгу Мышонка злобный голос зашептал: "Герцог должен умереть. Герцог должен умереть". И Мышонок понял, что будет всегда слышать этот голос, пока не сбудется то, чего он требует. Он с трудом поднялся на ноги, ощущал в сломанных ребрах пронизывающую боль и удивляясь, как ему удалось убежать так далеко. Стиснув зубы, он поплелся через поляну, а когда добрался до деревьев на другом краю, боль заставила его упасть на четвереньки. Он прополз еще немного и потерял сознание. К вечеру третьего после охоты дня Ивриана, выскользнув из своей комнаты в башне, велела глупо ухмыляющемуся конюху привести ее лошадь и, миновав долину, перейдя через реку и взобравшись на противоположную сторону холма, оказалась у скалы, за которой когда-то был дом Главаса Ро. От представшего глазам девушки разора ее напряженное бледное лицо стало еще несчастнее. Спешившись, она подошла к пожарищу, трясясь при мысли о том, что наткнется на труп Главаса Ро. Но его нигде не было. Она обратила внимание, что пепел весь разворошен, словно кто-то искал в нем уцелевшие от огня предметы. Над пепелищем стояла тишина. Внимание девушки привлек холмик на краю поляны, и она подошла к нему. Это была свежая могила, вместо надгробной плиты на ней лежал небольшой плоский зеленоватый камень с вырезанными на нем странными изображениями и обрамленный серыми голышами. Внезапно донесшийся из леса шорох заставил Ивриану вздрогнуть: она поняла, что очень напугана, но до сих пор из-за сильного горя не ощущала страха. Она посмотрела в сторону леса и вскрикнула: из просвета между листьями на нее смотрело чье-то лицо. Дикое лицо, измазанное грязью и зеленью травы, в засохших кровоподтеках, с начавшейся пробиваться бородкой. И тут она узнала его. - Мышонок! - неуверенно окликнула девушка. Голос, который ей ответил, она узнала с трудом. - Итак, ты вернулась, дабы насладиться разрушением, виною которому - твое предательство. - Нет, Мышонок, да нет же! - воскликнула Ивриана. - Я этого не хотела, можешь даю поверить! - Ты лжешь! Это ведь люди твоего отца убили его и сожгли дом. - Но я не думала, что они осмелятся! - Не думала, что осмелятся - словно это тебя извиняет. Ты так боишься своего отца, что готова выдать ему что угодно. Ты живешь одним страхом. - Не всегда, Мышонок. В конце концов я же убила кабана. - Тем хуже - ты убила зверя, посланного богами на погибель твоему отцу. - Но на самом деле я не убивала кабана. Я только хвасталась, когда говорила об этом, думала, что тебе понравится моя смелость. Я не подано, как его убивала. Ум мой что-то затмило. Мне кажется, моя покойная мать вошла в меня и направила мою руку с копьем. - Ты бросаешься из одной лжи в другую! Я скажу точнее: ты живешь только страхом, за исключением тех случаев, когда отец кнутом заставляет тебя быть смелой. Мне следовало подумать об этом раньше и предупредить Главаса Ро относительно тебя. Но я-то думал, что ты не такая. - Ты ведь звал меня Мышкой, - чуть слышно проговорила девушка. - Да, мы играли в мышей, забыв, что кошки существуют на самом деле. И вот, когда меня не было, тебя простым кнутом запугали до того, что ты выдала Главаса Ро своему отцу! - Мышонок, не осуждай меня. - Ивриана уже плакала. - Я знаю, что в моей жизни не было ничего, кроме страха. С детских лет отец старался внушить мне, что жестокость и ненависть правят миром. Он истязал и мучил меня. Мне некуда было деться, пока я не встретила Главаса Ро и не узнала, что в мире есть законы сочувствия и любви, которым подчиняется даже смерть и кажущаяся ненависть. Но теперь Главас Ро мертв, и я напугана и одинока еще больше, чем раньше. Мне нужна твоя помощь, Мышонок. Ты учился у Главаса Ро. Ты не забыл его уроки. Помоги же мне. Юноша язвительно рассмеялся: - Помочь, а потом ты меня предашь? Они будут бить меня плетью, а ты станешь любоваться? Я должен слушать твой сладкий лживый голосок, а тем временем егеря твоего отца окружат меня? Нет, у меня другие замыслы. - Замыслы? - переспросила девушка. В ее голосе слышалась тревога. - Мышонок, пока ты здесь бродишь, твоя жизнь в опасности. Люди моего отца поклялись убить тебя, как только обнаружат. Поверь, я умру, если они тебя поймают. Уходи отсюда не медля. Только скажи прежде, что ты не питаешь ко мне ненависти. Юноша снова ехидно рассмеялся. - Ты недостойна моей ненависти, - прозвучали жгучие слова. - Я презираю тебя за твою трусость и слабость. Главас Ро слишком много говорил о любви. В мире существуют законы ненависти, которым подчиняется даже любовь, и теперь настало время заставить их поработать на меня. Не подходи! Я не собираюсь рассказывать тебе о своих замыслах и выдавать норы, в которых я прячусь. Но одно я тебе скажу, слушай меня внимательно. Через неделю начнутся мучения твоего отца. - Мучения моего отца?.. Мышонок, Мышонок, послушай. Я хочу расспросить тебя об учении Главаса Ро. Я хочу расспросить тебя о самом Главасе Ро. Отец намекнул, что он знал мою мать и что она, возможно, родила меня от него. На сей раз последовало молчание, и только потом язвительный смех зазвучал с удвоенной силой. - Прекрасно! Чудесно! Я с радостью думаю, что Седобородый Старик взял кое-что от жизни, прежде чем стал таким мудрым-мудрым. Очень хочется верить, что он и впрямь завалил в каком-нибудь уголке твою мать. Тогда было бы понятно все его благородство. Там, где есть столько любви к любому существу, прежде должны были быть похоть и грех. Его белая магия была рождена этой встречей и всей злобой твоей матери. Точно! Грех и белая магия, рука об руку, - и боги никогда не лгут! И в результате дочь Главаса Ро обрекает своего истинного отца на смерть в дыму и копоти. Лицо исчезло, осталась лишь черная дыра в обрамлении листьев. Девушка бросилась в лес, зовя Мышонка, пытаясь бежать на звук удаляющегося смеха. Но вскоре смех замер; стоя в какой-то сумрачной лощине, Ивриана думала, как злобно звучал смех ученика чародея - как будто он смеялся над смертью всей любви или даже над тем, что она так и не родилась. Паника охватила девушку, и она бросилась назад; колючие кусты цеплялись за ее одежду и ветви царапали ей лицо, пока она не добралась до поляны и не поскакала галопом сквозь сгущающиеся сумерки, преследуемая тысячью страхов и чувствуя боль в сердце оттого, что нет больше на земле человека, который не испытывал бы к ней ненависти и презрения. Когда Ивриана подскакала к крепости, ей показалось, что та нависла над нею, словно какое-то жуткое чудовище с иззубренным хребтом, а когда она проезжала через большие ворота, ей почудилось, что чудовище навсегда проглотило ее. На седьмой день вечером, сидя в просторной зале, где был накрыт обед и раздавались гул голосов и звяканье серебряной посуды, Джанарл внезапно тихо вскрикнул и прижал руку к сердцу. - Ничего, - через несколько секунд успокоил он сидящего рядом узколицего оруженосца. - Налей-ка мне вина! Выпью, оно и полегчает. Однако герцог оставался бледным и, явно чувствуя себя не в своей тарелке, почти не ел мяса, поданного большими дымящимися ломтями. Взгляд его, перебегая по лицам сотрапезников, наконец остановился на дочери. - Перестань так угрюмо пялиться на меня! - воскликнул он. - Можно подумать, что ты отравила мне вино и теперь ждешь, пока я пойду зелеными пятнами. Или красными с черной каемочкой. Взрыв хохота, казалось, порадовал герцога: он оторвал крылышко курицы и жадно впился в него зубами, однако тут же снова вскрикнул, уже громче, чем в первый раз, качаясь, встал, судорожно прижал руку к груди и опрокинулся на стол, рыча и корчась от боли. - У герцога удар, - сообщил узколицый оруженосец, с важным видом наклонившись над хозяином, хотя это и так было ясно. - Отнесите его в постель. И расстегните кто-нибудь герцогу ворот, ему не хватает воздуха. Над столом пролетел шепоток. Когда двери покоев герцога распахнулись, в столовую ворвался холодный воздух, от которого пламя факелов замигало и поголубело, а в залу вползли тени. Внезапно один из факелов вспыхнул яркой звездой и осветил лицо девушки. Ивриана увидела, что люди стали отодвигаться от нее, бросая подозрительные взгляды и что-то бормоча, как будто шутка герцога была недалека от истины. Она продолжала сидеть, потупя взор. Через несколько минут к ней подошел человек и объявил, что герцог зовет ее к себе. Ивриана встала и молча пошла за ним. Исказившееся от боли лицо герцога было серым, но он держал себя в руках, и только его пальцы с каждым вдохом судорожно сжимались на краю кровати, так что костяшки становились белыми. Он сидел, обложенный подушками и плотно завернутый в меховой плащ; вокруг постели стояли жаровни на высоких треножниках, но герцога несмотря на это бил озноб. - Подойди сюда, дочь, - велел он тихим усталым голосом, со свистом вырывавшимся из горла вместе с дыханием. - Ты знаешь, что произошло. Сердце у меня горит, словно под ним разожгли костер, а тело будто сковано льдом. В суставах такая боль, точно в каждую кость воткнули по игле. Это работа колдуна. - Работа колдуна, тут сомнений быть не может, - подтвердил Джискорл, узколицый оруженосец, стоявший подле кровати. - И нет нужды гадать, что это за колдун. Говорят, он бродит по окрестным лесам и ведет беседы с... кое с кем, - добавил он, пристально и подозрительно глядя на Ивриану. Волна боли захлестнула герцога. - Нужно было прибить звереныша на месте, - прохрипел он и взглянул на Ивриану. - Послушай, дочь, тебя видели в лесу недалеко от места, где был убит старый колдун. Люди считают, что ты разговаривала с этим молокососом. Облизнув губы, Ивриана попыталась что-то сказать, но лишь отрицательно покачала головой. Она ощущала на себе испытующий взгляд отца. Внезапно он поднял руку и схватил девушку за волосы. - Я уверен, что ты с ним в сговоре! - Его шепот прорезал тишину, как ржавый нож. - Ты помогла ему напустить на меня порчу. Признавайся! Признавайся немедленно! - Герцог сунул дочь щекой в ближайшую жаровню, так что у девушки задымились волосы и ее "Нет!" прозвучало дрожащим воплем. Жаровня покачнулась, но Джискорл поправил ее. Сквозь крик Иврианы послышался рык герцога: - Твоя мать однажды держала в руке горячие уголья, чтобы доказать свою невиновность. Призрачное голубое пламя побежало по волосам Иврианы. Герцог оттолкнул ее от жаровни и упал на подушки. - Уберите ее отсюда, - в конце концов с усилием, едва слышно прошептал он. - Она трусиха и не осмелится причинить вред даже мне. А ты, Джискорл, пошли побольше людей на лесную охоту. Они должны отыскать его логовище до рассвета, или мое сердце разорвется, пока я терплю эту боль. Джискорл грубо подтолкнул Ивриану к двери. Она съежилась и, едва сдерживая слезы, выскользнула из комнаты. Ее щека горела от боли. Она не заметила странной задумчивой улыбки, с которой наблюдал за ней узколицый оруженосец. Ивриана стояла в своей комнате подле узкого окошка и наблюдала, за снующими туда и сюда кучками всадников, факелы которых мерцали, как блуждающие огоньки в лесу. В замке царило таинственное оживление. Ожили, казалось, даже его камни, чтобы разделить страдания хозяина. Ивриану неудержимо тянуло к одному месту, находящемуся где-то там, в темноте. Она снова и снова вспоминала, как однажды Главас Ро показал ей маленькую пещеру на круче холма и сказал, что когда-то там совершались запретные колдовские обряды. Она поглаживала то шрам на щеке, напоминающий серп, то выжженную прядь волос. Наконец ее тревога и стремление убежать в ночь сделались нестерпимыми. Не зажигая огня, девушка оделась и приоткрыла дверь спальни. В коридоре, похоже, никого не было. Вжимаясь в стены, она добралась до лестницы и побежала вниз по взгорбленным каменным ступеням. Чьи-то шаги заставили ее спрятаться в нишу: мимо с угрюмыми лицами в спальню герцога прошли два егеря. Они были все в пыли и после долгой езды двигались неуверенно. - В такой тьме его не найти, - пробормотал один из них. - Это все равно что охотиться в погребе на муравьев. Второй кивнул. - А колдуны умеют переставлять ориентиры и скручивать в кольцо лесные тропинки, так что погоня ходит по кругу. Как только они прошли, Ивриана бросилась в большую залу, темную и пустую, а из нее - в кухню с высокими кирпичными печами и сверкающими в полумраке громадными медными котлами. Во дворе повсюду горели факелы и царило оживление: конюхи приводили свежих лошадей и уводили уставших, однако Ивриана надеялась, что благодаря охотничьему костюму ее никто не узнает. Держась в тени, она стала пробираться к конюшням. Когда девушка вошла в стойло, ее лошадь тревожно заржала, но Ивриана тихим шепотом успокоила ее. Через несколько минут она уже вела оседланную лошадь к полям позади замка. Всадников вокруг видно не было, и девушка, вскочив в седло, понеслась в сторону леса. В душе у нее бушевало смятение. Почему ей достало смелости зайти так далеко, она могла объяснить себе только волшебным и неумолимым притяжением заветного места в ночи - пещеры, относительно которой ее предостерегал Главас Ро. Углубившись в лес, Ивриана внезапно осознала, что отдается на милость тьмы и навсегда оставляет мрачный замок и его обитателей. За густой листвой звезд почти не было видно. Она отпустила поводья, надеясь, что лошадь сама привезет ее куда нужно, и не ошиблась: через полчаса перед нею открылась неглубокая ложбина, которой можно было доехать до пещеры. И тут ее лошадь впервые забеспокоилась. Она начала то и дело артачиться и всхрапывать от страха, не желая бежать по ложбине. Вскоре она сменила рысь на шаг, а еще через несколько минут остановилась как вкопанная. Прижав уши, животное дрожало всем телом. Ивриана спешилась и пошла дальше. В лесу стояла торжественная тишина, как будто все животные, птицы и даже насекомые покинули его. Тьма впереди была почти осязаемой, казалось, протяни руку - и наткнешься на стену из черных кирпичей. И тут Ивриана различила зеленоватый свет - слабый, едва заметный, как при рождении утренней зари. Постепенно он стал ярче и начал мерцать, поскольку завеса листьев перед ним становилась все реже. Внезапно девушка обнаружила, что смотрит прямо на источник света - широкие коптящие языки пламени, которое не плясало как обычно, а странно корчилось. Если бы зеленый ил сделался огнем, он выглядел бы точно так же. Пламя горело у входа в неглубокую пещеру. Вскоре рядом с пламенем Ивриана увидела лицо ученика Главаса Ро, и в тот же миг ее пронзил ужас и сочувствие. Лицо юноши казалось нечеловеческим - зеленая маска страдания без каких-либо признаков жизни. Впалые щеки, дико горящие глаза, бледная кожа вся в капельках ледяного пота, выступившего от неимоверного внутреннего напряжения. На лице было написана страдание и вместе с тем воля - воля повелевать извивающимися тенями, толпившимися вокруг зеленого пламени, и таившимися в них силами ненависти. Через определенные промежутки времени губы юноши приходили в движение, руки поднимались в одних и тех же жестах. Ивриане почудилось, что она слышит бархатистый голос Главаса Ро, который повторяет слова, сказанные им когда-то Мышонку и ей. "Никто не может пользоваться черной магией без того, чтобы не истерзать свою душу и не запятнать ее сделкой. Никто не может заставить другого страдать, не страдая сам. Никто не может с помощью чар и заклинаний наслать на человека смерть и не оказаться при этом на краю смертной пропасти и не уронить в нее хотя бы несколько капель собственной крови. Силы, пробуждаемые черной магией, похожи на обоюдоострые отравленные мечи, рукояти которых утыканы жалами скорпионов. Только могучий человек с задубевшими ладонями, в котором прочно обосновались ненависть и злоба, может держать