серебряный свисток, поднимая над головой руки, чтобы загонщики на обоих концах цепочки начинали поворачивать друг к другу, замыкая круг. Зазвучали другие свистки, передавая сигнал дальше, а Йама и Тельмон бросились вперед против слепящего ветра, перескочили через ручей и изо всех сил помчались к пятнышку света, которое мигало и разрасталось в центре темнеющей равнины. Это горел можжевельник. Жар был настолько силен, что спалил всю траву; пламя трещало, пожирая смолистые ветки, выбрасывая в мокрую тьму длинные языки огня и ароматный дым. Пораженные, Тельмон и Йама смотрели на костер, потом обнялись, хлопая друг друга по плечам. -- Он здесь, -- закричал Тельмон, -- я уверен, он здесь! Они осмотрелись, и почти сразу в гуще вереска Тельмон нашел длинный след шириной в тридцать шагов и более пятисот -- в длину, он был выжжен до самой дельты и покрыт слоем сырого черного пепла. Тельмон сказал: -- Самец оставляет такой след, чтобы привлечь самок. Размер и форма показывают, что это сильный, здоровый экземпляр. -- Наверное, он очень большой, -- заметил Йама. Возбуждение, которое он чувствовал, пока бежал к огню, улеглось, и теперь он ощущал нечто вроде облегчения. Ему не придется встречаться с драконом. Еще не сейчас. Он измерил шагами длину следа, а Тельмон в это время присел на корточки и в свете горящего дерева шуровал в пепле. -- Четыреста двадцать восемь, -- сказал, возвращаясь, Йама. -- А какой величины должен быть этот дракон, Тель? -- Довольно крупный. Думаю, он и в охоте удачлив. Посмотрим на следы челюстей. Здесь две разновидности. Они осмотрели местность вокруг следа, двигаясь как можно быстрее, так как свет все слабел. Дерево почти догорело, когда к ним присоединились загонщики. Они расширили круг поиска, но дракон исчез. Тремя днями позже Тельмон вместе с отрядом из Эолиса погрузился на караку, которая стояла на якоре в плавучей гавани на пути из Иза к театру военных действий в срединной точке света. Йама не пошел провожать Тельмона, вместо этого он влез на утес над Великой Рекой и запустил своего грозного воздушного змея, который реял на ветру, а небольшая флотилия скифов -- в каждом по десятку человек -- двигалась на веслах к большому кораблю. Змея Йама сделал в виде красного дракона, его хвост завивался вдоль длинного тела, а из крокодильих челюстей извергался огонь. Ветер с хлопаньем унес его ввысь, Йама зажег запалы и перерезал бечевку. Змей медленно плыл в небе над Великой Рекой, цепочка запалов взрывалась огнем и дымом, пока наконец последний, самый могучий не подпалил ромбовидное тело дракона и тот не свалился с небес. После того как пришло известие о смерти Тельмона, в душе Йамы поселилось какое-то неясное беспокойство. Он проводил долгие часы, изучая карту или всматриваясь в горизонт через телескоп на башне гелиографа. Там, в верховьях реки, он всегда чувствовал присутствие шумного города, такого ощутимого, но исчезающего в недоступной дали! Из! Когда воздух был особенно прозрачен, Йама мог мельком увидеть стройные сияющие башни, возвышающиеся в сердце города. Башни были так высоки, что уходили вверх за пределы видимости, превосходя размерами голые пики горной стены Красного Хребта и уходя в атмосферу дымкой, окутывающей сам город. Из был в трех днях пути по реке, по суше времени требовалось в четыре раза больше, но даже и на таком расстоянии древний город властвовал над всей округой и над мечтами мальчика. После смерти Тельмона Йама начал методично планировать свой побег, хотя на первых порах он и не рассчитывал его именно как побег, скорее как естественное продолжение тех экспедиций, в которые он пускался сначала с Тельмоном, а позже с Анандой и Дирив по Городу Мертвых. Сержант Роден любил говорить, что самые неудачные военные кампании терпели крах не из-за успешных действий противника, а чаше из-за сбоев в жизненно важных поставках и возникновения форс-мажорных обстоятельств. Вот Йама и делал запасы из похищенных продуктов, пряча их в укромных местечках среди развалин замка. Но на самом деле он не думал всерьез об осуществлении своих планов до самого дня, когда встретился с Лудом и Лобом и когда доктор Дисмас явился с визитом к эдилу. Доктор Дисмас прибыл, когда ужин подходил уже к концу. По заведенному порядку эдил и Йама ужинали вместе в Большом Зале, сидя на одном конце длинного полированного стола под сводчатым потолком, откуда свисал груз знамен, большей частью таких древних, что вытканные на них гербы и геральдические знаки выцвели без следа, оставив лишь неразличимую вуаль стершихся точек. То были штандарты предков эдила. Он спас их от великого жертвенного костра тщеславия, когда нынешняя администрация Департамента Туземных Проблем, придя к власти, кинулась искоренять прошлое во всех его проявлениях. Призраки. Призраки над головой и призрак в пустом кресле по правую руку эдила. Слуги входили и выходили, действуя точно и бесшумно. Сначала принесли похлебку из чечевицы, потом ломтики манго, посыпанные имбирем, затем куски жареного сурка, выложенные на листьях кресс-салата. Эдил говорил мало, разве что спросил Йаму, как прошел день. Йама провел утро, разглядывая баркас, бросивший якорь пониже бухты три дня назад, и сейчас сказал, что хотел бы взять лодку, чтобы подплыть поближе и лучше его разглядеть. Эдил заметил: -- Интересно, почему он не встал у нового причала? Он не так велик и легко войдет в устье бухты, а вот не встал. Нет, полагаю, тебе не стоит туда отправляться. Видишь ли, Йама, на войну с еретиками забирают не только смелых и порядочных людей, всякого рода негодяев берут тоже. На мгновение оба они подумали о Тельмоне. Призраки, незримо заполнившие все вокруг. Эдил сменил тему: -- Когда я сюда впервые приехал, в бухту могли заходить суда любого размера, а когда уровень воды упал, я приказал построить новый причал. Теперь же крупные суда должны бросать якорь в плавучей гавани, но скоро придется передвигать и ее, чтобы принимать самые большие корабли. Если исходить из нынешней скорости обмеления, то, по моим подсчетам, через пять сотен лет река абсолютно высохнет. -- Но есть еще Брис. -- Ну разумеется, разумеется. Но откуда берутся воды Бриса? Только от таяния снегов в Краевых Горах, а снег в свою очередь -- это осадки из туч, в которых скопилась влага, испаряющаяся с поверхности Великой Реки. Иногда я думаю, что городу следует вновь отстроить старые шлюзы. В каменоломнях за городом все еще есть хороший мрамор. Йама вскользь заметил, что доктор Дисмас вернулся из Иза, но эдил только сказал: -- Да-да. Я даже говорил с ним. -- Наверное, он пристроил меня на какое-нибудь никчемное место мелкого клерка. -- Сейчас не время обсуждать твое будущее, -- ответил эдил и углубился в книгу, что в последнее время стало у него превращаться в обычай. Одной рукой он делал заметки на полях книги, а другой размеренно брал еду, и это сводило Йаму с ума, ему хотелось встать и убежать в караулку, чтобы расспросить сержанта Родена, который перед наступлением темноты как раз вернулся из патруля. Слуги убрали со стола большой серебряный поднос с остатками жаркого и как раз вносили блюдо с ледяным шербетом, когда мажордом прошествовал вдоль всего зала и объявил о приезде доктора Дисмаса. -- Пригласи его сейчас же войти. -- Эдил захлопнул книгу, снял очки и сказал Йаме: -- Беги, мой мальчик. Знаю, тебе хочется допросить сержанта. Сегодня днем Йама воспользовался телескопом, чтобы следить за эдилом и доктором Дисмасом, когда они встретились и о чем-то беседовали на пыльном склоне холма в Городе Мертвых. Он считал, что доктор Дисмас ездил в Из, чтобы устроить ему место ученика в каком-нибудь пыльном углу эдилова Департамента. А потому, направившись в караулку, он изменил курс и тихонько пробрался на галерею под самым потолком Большого Зала, где по праздникам прятались музыканты и, незримые, услаждали серенадами слух гостей эдила. Йама просунул голову между древками двух пыльных знамен и обнаружил, что смотрит прямо на эдила и доктора Дисмаса. Оба они пили портвейн, такой темный, что он казался черным, а доктор Дисмас закурил одну из своих сигарет. Йама ощущал запах пахнущего гвоздикой дыма. Выпрямившись, доктор Дисмас сидел на резном стуле в застывшей позе, и только его белые руки, как живые существа, непрестанно двигались на полированной поверхности стола. Перед ним были разложены бумаги, от которых в воздухе мерцали какие-то голубые точки и черточки. Йама многое бы отдал, чтобы иметь под руками бинокль и разобрать, что написано в этих бумагах и что означают эти схемы. Йама ожидал, что эдил будет обсуждать с доктором Дисмасом перспективы его ученичества, однако вместо этого эдил завел речь о доверии. -- Когда я взял Йаму в свой дом, я также взял на себя ответственность родителя. Я воспитал его, как смог, приложил для этого все усилия, и я пытался принять решение о его будущем, храня в своем сердце только его интересы. Вы требуете, чтобы я в мгновение ока все это отбросил, поставил на карту мой долг по отношению к мальчику, основываясь на неких смутных обещаниях. -- Не только, -- сказал доктор Дисмас, -- раса мальчика... Сердце Йамы забилось быстрее, но эдил сердито оборвал доктора: -- Это не имеет значения. Я помню, что вы мне сообщили. Это убеждает меня, что я обязан позаботиться о его будущем. -- Я понимаю. Но при всем моем уважении позвольте заметить, что вы можете оказаться не в состоянии защитить его от тех, кто пожелает о нем узнать и решит, что его можно использовать. Я говорю о более серьезных уровнях, чем Департамент Туземных Проблем. Я говорю о могучих силах, силах, которые ваши несколько десятков солдат не смогут задержать и на секунду. Вам не следует ставить себя между этими силами и тем, что они пожелают получить. Эдил вскочил так резко, что опрокинул свой бокал с вином. На мгновение Йаме в его укрытии показалось, что его опекун сейчас ударит доктора Дисмаса, но эдил повернулся спиной к столу, сжал кулаком подбородок и сказал: -- Кому вы рассказали, доктор? -- Пока только вам. Йама понял, что доктор Дисмас лжет: ответ выскочил из его губ слишком поспешно. Он не знал, догадался эдил или нет. -- Я заметил, что баркас, доставивший вас из Иза, все еще стоит на якоре вне акватории бухты. Меня интересует, что это значит? -- Думаю, я мог бы спросить капитана. Он мой знакомый. Эдил обернулся к доктору. -- Понимаю, -- холодно сказал он. -- Значит, вы угрожаете... -- Мой дорогой эдил! Я пришел в ваш замок не затем, чтобы угрожать. Надеюсь, я достаточно хорошо воспитан, чтобы не допускать подобного поведения. Это не угрозы, просто прогноз событий. Вы знаете, что я думаю о происхождении мальчика. Имеется лишь одно объяснение. Полагаю, что любой человек, получив эти свидетельства, пришел бы к такому же выводу, что и я, однако моя правота в данном случае не имеет значения. Необходимо учитывать, в какой опасности может оказаться мальчик. Мы находимся в состоянии войны, а вы прячете его от своего собственного Департамента. Вам не понравится, если ваша лояльность будет поставлена под сомнение. Еще раз. -- Осторожнее, доктор. Я мог бы приказать вас арестовать. По слухам, вы -- некромант, занимаетесь магией. К тому же все знают, что вы употребляете наркотики. Доктор Дисмас спокойно ответил: -- Ну, первое -- это только сплетни, а второе, хотя и может быть правдой, едва ли имеет значение, ведь вы только что продемонстрировали доверие ко мне, ваше письмо хранится в моем Департаменте. Копии тех бумаг, которые мне удалось обнаружить, тоже. Арестовать меня вы, конечно, можете, но вот держать в тюрьме -- нет: сами будете выглядеть глупцом или взяточником. Но зачем нам ссориться? У нас общий интерес. Мы оба хотим уберечь мальчика от зла и расходимся только во взглядах на то, как его защитить. Эдил снова сел, пробежал пальцами по серой коже лица и спросил: -- Сколько вы хотите? Доктор Дисмас засмеялся. Смех его был похож на треск ломающегося под порывами ветра старого дерева. -- На одной чаше весов золотой самородок -- ваш сын, а на другой -- легчайшее перышко ваших денег. Не буду даже притворяться оскорбленным. Он встал, вытащил окурок своей сигареты из мундштука, загасил его в лужице портвейна, расплескавшегося из стакана эдила, и потянулся к мерцающим схемам. Щелчок -- и схемы исчезли. Доктор Дисмас подбросил в воздух кубик проектора, и тот исчез в кармане его длинного черного сюртука. Он сказал: -- Если вы не предпримете нужных шагов, то я сам буду вынужден это сделать. И поверьте, тогда ваша участь будет незавидна. Когда доктор Дисмас ушел, эдил сгреб бумаги и прижал их к груди. Плечи его тряслись. Йама, сидя наверху, мог бы подумать, что его опекун плачет, но он, конечно, ошибался. Это невероятно, ведь никогда прежде, даже при известии о смерти Тельмона, эдил не выказывал никаких признаков горя. 5 ОСАДА В ту же ночь Йама долго не мог заснуть, он лежал, глядя в темноту, а мысли его неслись в бешеном галопе; он пытался понять, что же такое обнаружил доктор Дисмас. В одном он по крайней мере был уверен: это связано с его происхождением, с его расой; постепенно он сумел себя убедить: эти сведение таковы, что доктор Дисмас оказался в состоянии шантажировать эдила. Возможно, его родители были еретиками, или убийцами, или пиратами... но в таком случае, кто мог бы его использовать и какие силы им бы заинтересовались? Он вполне осознавал, что, как и все сироты, он заполнил пропасть отсутствия родителей невообразимыми выдумками. Они могли быть героями войны, живописными негодяями, безмерно богатыми аристократами; они только не могли оказаться обычными маленькими людьми, ибо это означало, что и сам он -- заурядность и оставили его не из-за какой-то невероятной авантюры, громкого скандала, а просто из-за мелких житейских трагедий, свойственных простым человеческим жизням. В глубине души Йама знал истинную ценность этим выдумкам и, хотя он давным-давно их оставил, как оставил свои детские игрушки, возвращение доктора Дисмаса вновь их пробудило, и теперь все эти истории, любовно придуманные им в детстве, яркой чередой проносились в его голове, истаивая в беспокойных снах, наполненных непонятным ожиданием. Когда солнце выползло из-за ломаной линии Краевых Гор, Йаму разбудили звуки какой-то возни у него под окнами. Он открыл ставни и увидел, как садятся на лошадей три пятерки солдат гарнизона в черных, сияющих медью латах, пестрых, как панцирь жука-скарабея, в килтах из полосок красной кожи и горящих огнем, отполированных шлемах. Сержант Роден, коренастый и бритоголовый, стоял, держась за луку седла своего мерина, и следил, как его люди взлетают на коней, устраиваясь в седлах. Из лошадиных ноздрей вырывались клубы пара, позвякивала сбруя, копыта стучали об асфальт, когда лошади переступали ногами. Другие солдаты складывали лестницы, железные кошки, осадные ракеты и мотки веревки в кузов закопченной паровой повозки. Двое слуг возились с паланкином эдила, плывущим в вершке от земли, пытаясь установить его в центре двора. Наконец появился сам эдил, облаченный в официальную мантию: черный соболь, отороченный белыми перьями, шуршащими в струях холодного утреннего ветерка. Слуги помогли эдилу перебраться через светящуюся занавесь паланкина и сесть на возвышение под балдахином, раскрашенным в золотые и красные цвета. Сержант Роден высоко взмахнул рукой и процессия -- паланкин, сопровождаемый с обеих сторон колоннами всадников, -- двинулась из двора замка. Черный дым и искры летели из высокой трубы паровой повозки; белый пар струей вырывался из выхлопных труб; двигаясь, ее обитые жестью колеса высекали из асфальта снопы искр. Йама моментально натянул на себя одежду. Повозка еще не успела проехать арку ворот в старой стене, а он уже оказался в караулке и расспрашивал конюхов. -- Поехали арестовывать, -- сообщил один из них. Это был высокий атлет, с бритой, похожей на пулю головой и могучей шеей, заканчивающейся горою мышц на спине, и темной блестящей кожей глубокого коричневого оттенка с разбросанными кое-где более светлыми островками. Он последовал за эдилом в ссылку из Иза и был, после сержанта Родена, самым старшим среди слуг. -- Не думай, что мы оседлаем твою лошадь, молодой господин. У нас строгий приказ держать тебя дома. -- Думаю, вам не велели говорить мне, кого они собираются арестовывать, но это и не имеет значения, я и так знаю: это доктор Дисмас. -- Хозяин не ложился всю ночь, -- сказал Торин, -- все разговаривал с солдатами. Я разбудил повара еще до рассвета, чтоб приготовил ему ранний завтрак. Там, наверное, будет драка. -- Откуда ты знаешь? Торин дерзко усмехнулся, показав похожие на белые иглы зубы. -- И так ясно. На рейде все еще стоит тот корабль. Они могут попытаться его выручить. Та кучка матросов. Интересно, что они тогда искали? Йама сказал: -- Но они наверняка за нас. -- Некоторые считают, что они за доктора Дисмаса, -- возразил Торин. -- В конце концов, именно они доставили его в город. Увидишь, обязательно прольется кровь, иначе это дело не кончить. Повар со своими ребятами готовит бинты, и если тебе нечего делать, можешь им помочь. Йама снова кинулся бежать, на сей раз в кухню. Схватил сахарную булку с противня, только что вынутого из печи, и, прыгая через две ступени, помчался по черной лестнице, на ходу откусывая большие куски. Он постоял за колонной, выжидая, пока старик, прислуживающий эдилу в спальне, запрет дверь и, перекинув через руку смятые полотенца, удалится шаркающей походкой; потом он попробовал ножом открыть замок -- современную механическую штуку размером с человеческую голову. Отодвинуть одну за другой собачки замка оказалось делом несложным, так же как и успокоить машины, хором протестовавшие против его вторжения, хотя целая минута ушла, чтобы убедить возгоночный куб, что присутствие Йамы не повредит его тонкие механизмы. Йама стал торопливо искать бумаги, которые принес доктор Дисмас, но их не было среди разбросанных на столе листов, не было их и в дорожном бюро сандалового дерева с целой панелью выдвигающихся ящичков. Может, бумаги остались в кабинете сторожевой башни, но там был старый замок, его Йама никогда не мог уговорить открыться. Он закрыл бюро и присел на корточки. В этой части дома царил покой. Тонкие лучи утреннего солнца проникали в высокие узкие окна, высвечивая изысканный узор ковра, лежащую вверх обложкой книгу, брошенную на столик рядом с креслом, где обычно читал эдил. Закиль, наверное, уже ждет его в библиотеке, но сейчас есть дела поважней. Йама вернулся во двор через кухню, срезал дорогу через сад, помчался по крутому склону бруствера, нырнул в развалины и, проскочив их, побежал к городу. Башня доктора Дисмаса стояла сразу за городской стеной. Высокая и узкая, когда-то она использовалась для производства дроби. Капли расплавленного металла, падая и охлаждаясь, превращались в идеальные сферы и ныряли для закаливания в бассейн с водой у основания башни. Строители башни, желая создать рекламу ее назначению, проделали в ней узкие, похожие на бойницы окна и устроили парапет с зубчатой балюстрадой, имитируя сторожевую башню замка. Когда литейня была разрушена, башню некоторое время действительно использовали как сторожевой пост, но потом построили новую городскую стену с башней снаружи, и эта осталась без дела; камни медленно крошились от впивающихся в них побегов плюща, как мантией окутавшего все сооружение; дроболитная платформа на верху башни превратилась в логово сов и летучих мышей. Доктор Дисмас поселился в башне, когда занял пост аптекаря. Как только все было расчищено, установлены новые лестницы и настелены полы трех этажей внутри, а над зубчатой балюстрадой поднялся высокий шпиль, доктор Дисмас закрыл двери башни для публики, предпочитая использовать для аптеки комнату, выходящую окнами на берег реки. Люди говорили, что в башне он занимается всякого рода черной магией: от некромантии до хирургических опытов по сотворению химер и прочих чудовищ. Болтали, что у него был гомункулус, отцом которого стал он сам, для чего изувечил девушку, похищенную из племени рыбарей. Гомункулус жил в соленой воде и мог прорицать будущее. В Эолисе любой мог поклясться, что это правда, хотя, разумеется, своими глазами никто ничего не видел. Когда Йама добрался до башни, солдаты уже начали осаду, а на безопасном расстоянии уже собралась толпа, чтобы позабавиться зрелищем. Сержант Роден стоял у дверей в подножии башни, шлем он засунул под мышку и лающим голосом зачитывал приказ. Эдил, выпрямив спину, сидел в паланкине под балдахином в окружении солдат и взвода городской милиции там, где ни выстрелы, ни возможная потасовка не могли его побеспокоить. Милиционеры -- разношерстная команда в плохо подогнанной амуниции, вооруженная в основном самодельными мушкетонами и ружьями, -- были построены в две ровные шеренги, будто приготовились участвовать в великолепном спектакле. Лошади эскорта мотали головами, их нервировала толпа и непрерывное шипение костра паровой повозки. Йама взобрался на выступ разрушенной стены в тылу у толпы, состоящей только из мужчин. Женам не позволялось покидать гаремы. Люди стояли плечом к плечу: кожа коричневатая или серая, тяжеловесные, плотные, на коротких мускулистых ногах, с голой грудью, одетые лишь в полосатые штаны или килты. От них воняло потом, рыбой, застоявшейся речной водой; они толкали и теснили друг друга, чтобы лучше видеть происходящее. В воздухе витало радостное ощущение зрелища, как будто заезжий театр ставил забавную пьесу. Давно пора отомстить этому колдуну, говорили они друг другу, считая, что не так-то просто будет эдилу выкурить его из гнезда. Разносчики вовсю торговали шербетом, сладостями, жареными пирожками из речных водорослей, ломтями арбуза. Кучка блудниц дюжины различных рас в коротеньких, ярко раскрашенных хитонах, с набеленными лицами и конусами фантастических париков расположились на небольшом возвышении позади толпы и смотрели на происходящее, передавая друг другу маленький телескоп. Их сутенер, рассчитывая, конечно, на легкую прибыль, когда закончится представление, бродил в толпе, перебрасывался шутками с мужчинами и продавал сигареты с гвоздичным ароматом. Йама пытался высмотреть блудницу, с которой он провел ночь перед тем, как Тельмон ушел на войну, не нашел ее и густо покраснел, встретившись взглядом с сутенером, который ему подмигнул. Сержант Роден еще раз пролаял приказ, но так и не дождавшись ответа, надел на свою бритую, иссеченную шрамами голову шлем и захромал назад, туда, где оставались эдил и другие солдаты. Он облокотился на край паланкина, и они с эдилом о чем-то коротко посовещались. -- Надо выкурить его оттуда! -- закричал кто-то, в толпе прокатился одобрительный шум. Паровая повозка выбросила облако черного дыма и двинулась вперед; солдаты спешились и пошли вдоль толпы, выбирая из ее рядов добровольцев. Сержант Роден произнес перед храбрецами короткую речь и раздал монеты, под его руководством они подняли с повозки таран и, сопровождаемые солдатами, потащили его к башне. Солдаты держали над головами круглые щиты, но из башни не доносилось ни единого звука, пока добровольцы не приложились тараном к ее дверям. Тараном служил ствол молодой сосны, оплетенный стальной спиралью, который покоился в люльке из широких кожаных полос с петлями для рук восьми человек, довершал снаряжение стальной наконечник в форме козлиной головы с мощными закрученными рогами. Толпа криками поддерживала смельчаков, пока они со все нарастающей амплитудой раскачивали таран. -- Раз! Два! При первом ударе дверь загудела, как барабан, целое облако летучих мышей выпорхнуло из окон верхнего этажа башни. Они носились над головами толпы, с сухим треском хлопая крыльями, люди смеялись и подпрыгивали, пытаясь их ловить. Одна из блудниц бросилась бежать по дороге, колотя обеими руками по голове, чтобы прогнать двух мышей, запутавшихся в ее громадном коническом парике. В толпе захохотали. Блудница споткнулась, упав вниз лицом; тут подбежал милиционер, ножом полоснул одну из летучих мышей, вторая наконец высвободилась и взмыла в воздух, милиционер наступил на свою добычу и растер ее в кровавое пятно. Остальная стая, будто сдутая ветром, поднялась вверх и растворилась в голубом небе. Таран снова и снова бил в дверь. Добровольцы теперь нащупали ритм; толпа радостно колыхалась вместе с ритмичными ударами. Кто-то сказал рядом с Йамой: -- Надо его выкурить. Оказалось, что это Ананда. Как всегда, он был в своей оранжевой мантии. В руках у него был маленький кожаный мешочек с ладаном и елеем. Он объяснил Йаме, что его господин явился сюда, чтобы изгнать из башни злых духов, а если дело обернется плохо, то причастить умирающих. Он до неприличия радовался предполагаемому аресту доктора Дисмаса. Доктор Дисмас был известен своей нечестивой верой в то, что судьбой человека правит случай, а вовсе не Хранители. Он не посещал праздничных служб, хотя частенько наведывался в храм, играл в шахматы с отцом Квином и часами спорил с ним о природе Хранителей и Вселенной. Жрец считал доктора Дисмаса блестящим ученым, которого еще можно спасти. Ананда же знал, что для этого доктор слишком умен и слишком полон гордыни. -- Он играет с людьми, -- сказал Ананда Йаме, -- ему нравится заставлять людей считать его чародеем, хотя на самом деле он не владеет такими силами. Никто не владеет, если только их не ниспошлют Хранители. Пора его наказать. Он слишком долго гордился своей славой. -- Он что-то обо мне знает, -- сказал Йама, -- он узнал это в Изе. Я думаю, он пытается шантажировать моего отца. Йама описал события вчерашней ночи, и Ананда мягко сказал: -- Не думаю, что доктор Дисмас вообще что-то нашел, но он, конечно, не мог просто вернуться и сказать об этом эдилу. Он блефовал, а теперь должен за этот блеф расплачиваться. Вот увидишь, эдил проведет следствие и допросит его как следует. -- Ему надо было убить доктора на месте, а он не решился и теперь устраивает этот фарс. -- Твой отец осторожный и законопослушный человек. -- Слишком осторожный, хороший генерал разрабатывает план и наносит удар прежде, чем противник укрепит свои позиции. Ананда возразил: -- Он не мог убить доктора Дисмаса на месте или даже просто его арестовать. Это было бы незаконно. Он должен провести консультации с Комитетом Ночи и Алтаря. В конце концов, доктор Дисмас -- их человек. Так свершилось бы правосудие, и все были бы удовлетворены. Вот почему он приказал выбрать добровольцев из толпы. Чтобы все оказались втянуты в это дело. -- Может, и так, -- согласился Йама, но все равно Ананда его не убедил. Он чувствовал возбуждение и одновременно стыд, что все эти события связаны каким-то образом с тайной его происхождения. Ему хотелось, чтобы все скорее кончилось, но другая часть его личности, та сумасбродная часть, что мечтала о пиратах и авантюристах, восхищалась демонстрацией силы; теперь Йама был более чем когда-либо уверен, что не сможет тихонько проводить свои дни в какой-нибудь конторе в стенах Департамента Туземных Проблем. Таран все бил и бил, но не было никаких признаков, что дверь поддается. -- Она укреплена железом, -- сказал Ананда, -- на ней нет петель, она сдвигается в сторону. В любом случае еще долго ждать, даже когда они разобьют дверь. Йама заметил, что Ананда слишком уж сведущ в процедуре осады. -- Я уже видел такое, -- объяснил Ананда. -- В маленьком городке у стен монастыря, где меня воспитывали, высоко в горах, выше по течению, чем Из. Банда разбойников заперлась в доме. В городе был только маленький отряд милиции, а Из находится в двух днях пути -- пока солдаты добрались бы туда, бандиты легко могли скрыться под покровом темноты. Милиционеры решили сами схватить разбойников. Но когда они хотели вломиться в дом, нескольких человек убили, так что в конце концов они сожгли весь дом и бандитов вместе с ним. Это нужно сделать и здесь, иначе солдатам придется искать доктора Дисмаса по всем этажам. Он сможет убить еще много народу, прежде чем его арестуют, а представь себе, вдруг у него есть что-нибудь вроде паланкина и он просто улетит? -- Тогда мой отец бросится за ним в погоню. -- Йама засмеялся, представив такую картину: доктор Дисмас вылетает из башни, как летающий таракан, а эдил в своем богато украшенном паланкине устремляется за ним, как голодная птица. Толпа радостно ахнула. Йама и Ананда, расталкивая всех локтями и коленями, пробрались вперед и увидели, что дверь раскололась снизу доверху. Сержант Роден поднял руку, и на миг установилась выжидательная тишина: -- Еще разок, ребята, вложите всю душу. Таран ударил, дверь разлетелась в щепки и выпала. Толпа подалась вперед, унося с собою Ананду и Йаму, солдаты оттесняли людей назад. Один из них узнал Йаму. -- Вам не следует здесь находиться, молодой господин, -- сказал он, -- отправляйтесь домой, будьте благоразумны. Йама отскочил прежде, чем солдат успел его схватить, и вместе с Анандой вернулся к своему прежнему наблюдательному пункту на разбитом выступе скалы, откуда им все было видно над головами толпы и цепочкой вооруженных солдат. Группа добровольцев наносила короткие быстрые удары по обломкам двери, а потом отступила в сторону, пропуская пятерку солдат (позади них тащился командир отряда милиции), которые подошли, держа наготове ружья и арбалеты. Во главе с сержантом Роденом команда исчезла в темном проеме. На миг стало тихо, все чего-то ждали. Йама посмотрел на эдила, тот сидел, выпрямив спину, под балдахином паланкина с мрачным выражением лица. Белые перья, опушающие высокий ворот его соболиной мантии, трепетали от утреннего ветерка. Вдруг раздался глухой взрыв. Оранжевый дым повалил из окон башни, волнами растекаясь в воздухе. В толпе зашушукались, не понимая, входит ли это в план атаки или же это отчаянный ход обороняющихся. Новые удары, теперь дым валил уже из всех окон и из дверного проема. Спотыкаясь, из башни вывалились солдаты, последний -- сержант Роден, тащивший командира милиционеров. Теперь к дыму, рекой льющемуся из окон, примешивались языки пламени, сам дым из оранжевого медленно приобретал голубой оттенок. Некоторые в толпе встали на колени и прижали кулаки ко лбу, изображая знак Хранителей. Ананда сказал Йаме: -- Это дело рук демона. -- Я думал, ты не веришь в магию. -- Нет, но в демонов верю. В конце концов, именно демоны пытались столетие назад уничтожить заведенный Хранителями порядок. Возможно, доктор Дисмас -- как раз демон, замаскированный под человека. -- Демоны -- это машины, а не сверхъестественные существа, -- сказал Йама, но Ананда отвернулся посмотреть на горящую башню и, казалось, его не слышал. Пламя забиралось все выше, кольцо огня охватило декоративный шпиль на крыше башни. Красный дым туманил воздух, сквозь него, кружась, опускались крупные хлопья белого пепла. Пахло серой и чем-то неприятно сладковатым. Потом вновь раздался взрыв, и громадный язык пламени метнулся из дверного проема. Шпиль башни разлетелся на куски. Горящие ошметки пластиковой фольги дождем посыпались на головы толпы, и люди кинулись бежать в разные стороны. В первых рядах возникла паника, сзади напирали, десятки людей полезли через стену, и Йама с Анандой потеряли друг друга. Одна из лошадей подалась назад, ударив копытом человека, который хотел взять ее под уздцы. Паровая повозка пылала. Водитель выскочил из горящей кабины и стал кататься по земле, чтобы затушить тлеющую одежду; он вскочил на ноги как раз в тот момент, когда взорвались заряды в кузове, обратив его в раскаленный пепел. Осадные ракеты полетели во всех направлениях, волоча за собой горящие хвосты веревок. Взорвалась бочка с напалмом, став маслянисто-огненным шаром и выбросив в небо грибовидное облако кипящего дыма. Пламя выплевывало языки так далеко, что люди искали любого укрытия, которое только могло защитить. Йама упал на землю и закрыл голову руками, а вокруг падали горящие обломки. Потом наступила поразительная тишина. Йама поднялся на ноги, в ушах у него шумело, тут чья-то тяжелая рука легла ему на плечо и заставила обернуться. -- Мы с тобой еще не закончили, -- сказал Лоб. За его спиной, выставив клыки, ухмылялся Луд. 6 ТАВЕРНА БУМАЖНЫХ ФОНАРЕЙ Луд взял нож Йамы и заткнул его себе за пояс, рядом с собственным кривым лезвием. -- Не вздумай звать на помощь, -- предупредил он, -- или мы отрежем тебе язык. Люди вокруг поспешно двигались в сторону городских ворот. Лоб и Луд, схватив Йаму за руки, тащили его в толпе. Яростный огонь пожирал башню, эта мощная гигантская труба выбрасывала в воздух густой красный дым, который смешивался с копотью горящей повозки и дымом бесчисленных мелких пожаров и застилал солнце. Несколько лошадей, сбросив всадников, носились бешеными кругами. Сержант Роден метался среди огня и дыма, пытаясь организовать контрмеры: несколько солдат и милиционеров уже сбивали мокрыми одеялами огонь там, где загорелась трава. Толпа разделилась на два потока вокруг Ананды и жреца. Они стояли на коленях около лежащего человека, смачивая его лицо маслом и читая отходные молитвы. Йама обернулся и попытался перехватить взгляд Ананды, но Луд зарычал, силой повернул его голову и потащил дальше. Дым горящей башни висел над тесно сомкнутыми крышами городка. Вдоль старого берега лодочники заворачивали товары в одеяла. Торговцы и приказчики закрывали окна ставнями и становились у дверей на страже, вооружившись ружьями и секирами. Народ уже громил дом, где у доктора Дисмаса была аптека. Люди тащили мебель на веранду второго этажа и выбрасывали ее на улицу; книги летели вниз, как птицы с перебитыми спинами, кувшины с ингредиентами лекарств раскалывались об асфальт, над ними взлетали облака разноцветных порошков. Какой-то человек методично разбивал окна тяжелым молотком. Лоб и Луд протолкнули Йаму сквозь бесконечную толпу и повернули в переулок -- скорее замощенную тропу над зеленой водой канала. Одноэтажные домишки, теснившиеся вдоль канала, были сложены из камня, добытого из древних величественных зданий, и потому высокие узкие окна окаймлялись разномастными кусками полустертой резьбы или осколками каменных панелей со следами текстов на давно забытом языке. Покатые настилы вели к грязной пенной воде; в этой части города жили одинокие батраки, личные купальни им были не по карману. Сначала Йама решил, что братья притащили его в этот убогий незаметный переулок, чтобы здесь рассчитаться с ним за его вмешательство в ту забаву с отшельником. Он собрался с духом, но его все еще толкали вперед. Наконец они с улицы вошли в таверну: Луд впереди, а Лоб замыкающий; над головой у них поскрипывала и шуршала на вонючем ветру цепочка древних бумажных фонариков. Половину помещения занимал бассейн, подсвеченный изнутри зелеными подводными лампочками. Стертые ступени вели к луже светящейся воды. В центре бассейна на спине плавал чудовищно толстый человек, тени метались по галереям, окружающим комнату с трех сторон. Когда Лоб и Луд шли мимо бассейна, человек засопел и пошевелился. Лоб бросил монету. Толстяк поймал ее подвижными пухлыми губами подковообразного рта. Нижняя губа его вывернулась и монета исчезла в утробе. Он снова засопел и закрыл глаза. Луд уколол Йаму концом ножа и толкнул мимо кучи бочек к узкому проходу, приведшему их в маленький дворик. Здесь, под стеклянной крышей в пятнах водорослей и черной плесени, находилось нечто вроде клетки из витой проволоки, занимающей почти все пространство между белеными стенами: с обеих сторон оставалось лишь с ладонь свободного места. А внутри клетки, под проволочным потолком сидел, согнувшись за шатким столиком, доктор Дисмас и читал книгу. В костяном мундштуке дымился окурок сигареты с гвоздичным ароматом. -- Вот он, -- сказал Луд. -- Мы его привели. -- Давайте его сюда, -- сказал аптекарь и нетерпеливо захлопнул книгу. Забыв страх, Йама окаменел. Луд отпирал дверь в клетку, а Лоб грубо обхватил Йаму сзади, потом его втолкнули внутрь, дверь захлопнулась, за спиной щелкнул замок. -- Нет, -- усмехнулся доктор Дисмас, -- я далеко не мертв, хотя мне и пришлось заплатить немалую цену за спасение. Закрой рот, мальчик, а то ты похож на лягушку. Ты ведь любишь охотиться на лягушек? С той стороны Лоб и Луд толкали друг друга в бок. -- Ну, давай, -- бормотал один. -- Лучше ты. Наконец Луд решился и сказал доктору: -- Вы должны нам заплатить. Мы сделали, что вы сказали. -- В первый раз у вас не вышло, -- ответил доктор Дисмас, -- я не забыл. Это еще не вся работа, если я заплачу вам сейчас, вы все пропьете. Сейчас уходите. Вторую часть мы выполним через час после захода солнца. Снова посоветовавшись с братом, Луд сказал: -- Мы подумали, может быть, вы заплатите за одно это, а потом мы сделаем другое. -- Я сказал, что заплачу, если вы приведете мальчишку сюда. И я заплачу. И заплачу еще больше, если вы поможете мне доставить его человеку, который меня послал. Но если не все будет сделано до конца, как я сказал, денег не будет вообще. -- Может, мы сделаем одно, -- стал канючить Луд, -- а второе не будем? Доктор Дисмас резко ответил: -- Когда я сказал вам начинать вторую часть дела? -- На заходе, -- со злостью буркнул Лоб. -- Через час после захода. Запомните это. И мне, и вам будет одинаково плохо, если работа окажется сделана не так, как надо. В первый раз у вас сорвалось. Смотрите, чтобы это не повторилось. Луд злобно пробормотал: -- Мы же его привели, разве нет? Лоб добавил: -- Мы бы его и в ту ночь поймали, если бы не попался этот вонючий старик с палкой. Йама смотрел на братьев-близнецов через ячейки сетки. Они избегали его взгляда. Он сказал: -- Выпустите меня. Я скажу, что вы спасли меня в давке. Я не знаю, что обещал вам доктор Дисмас, но отец заплатит за мое спасение вдвое больше. Луд и Лоб хмыкнули, хлопая друг друга по ребрам. -- Ну и чудик! Прямо настоящий маленький джентльмен. Лоб рыгнул, его брат заржал. Йама обернулся к доктору Дисмасу. -- То же самое относится и к вам, доктор. -- Мой дорогой мальчик, не думаю, что моя цена устроит эдила, -- ответил доктор Дисмас, -- я был счастлив в своем доме с моими книгами и опытами. -- Он приложил руку к своей узкой груди и вздохнул. У него было шесть пальцев с заостренными ногтями. -- Теперь все пропало благодаря тебе. Ты мне много чего должен, Йамаманама, и я собираюсь все получить сполна. Мне не нужна благотворительность эдила. Йама почувствовал странную смесь возбуждения и страха. Он был уверен, что доктор Дисмас обнаружил его расу, а может быть, нашел и семью. -- Значит, вы и правда узнали, откуда я родом. Вы нашли мою семью, ну, то есть мою настоящую семью... -- Кое-что получше, куда лучше, -- сказал доктор Дисмас, -- но сейчас не время об этом говорить. Йама упрямо сказал: -- Я хочу узнать прямо сейчас, я заслужил. Доктор Дисмас вдруг разозлился: -- Я тебе не прислуга, мальчишка. -- Он протянул руку и нажал на какую-то точку на руке Йамы. Голова Йамы наполнилась вдруг яркой, как свет, болью. Он упал на колени на сетчатый пол клетки, а доктор Дисмас обошел стол и взял Йаму за подбородок длинными холодными костлявыми пальцами. -- Теперь ты мой, -- сказал он, -- не забывай об этом. -- Он снова повернулся к близнецам: -- Почему вы все еще здесь? Вы уже получили приказ. -- Мы вернемся вечером. Смотрите, заплатите тогда. -- Конечно, конечно. Как только близнецы ушли, доктор Дисмас сказал Йаме доверительным тоном: -- Честно говоря, я бы предпочел работать один, но едва ли мог позволить себе бродить в толпе, когда все считали, что я в башне. -- Он просунул руки Йаме под мышки и поднял его. -- Пожалуйста, сядь, будь любезен. Мы цивилизованные люди. Ну вот, так-то лучше. Йама присел на краешек хлипкого металлического сиденья и некоторое время просто дышал, пока боль не свернулась, превратившись в теплый комок в мышце плеча. Наконец он сказал: -- Вы знали, что эдил собирается вас арестовать. Доктор Дисмас вернулся на свое место с другой стороны стола. Вставив в мундштук новую сигарету, он произнес: -- Твой отец слишком серьезно относится к своим обязанностям. В соответствии с правилами он сообщил о своих намерениях в Комитет Ночи и Алтаря. Один из его членов -- мой должник. -- Если между вами и моим отцом есть какие-то проблемы, я уверен, их можно решить, но пока вы держите меня в плену, ничего не получится. Как только пожар в башне утихнет, начнут искать тело, не найдут и станут искать вас. А город у нас маленький. Доктор Дисмас выпустил струю дыма в проволочный потолок клетки. -- Как хорошо научил тебя логике Закиль. Довод вполне убедительный, но они найдут тело. -- Значит, вы с самого начала планировали сжечь свою башню, и нечего за это винить меня. Думаю, что, уходя, вы унесли свои книги. Доктор Дисмас не стал отрицать. Он спросил: -- Кстати, как тебе понравилось представление? -- Некоторые верят, что вы колдун. -- Колдунов не бывает. Те, что называются колдунами, обманывают и себя, и своих клиентов. Мое маленькое пиротехническое представление создано просто несколькими аккуратно смешанными солями, которые воспламенились от электрического детонатора при замыкании цепи, когда какой-то бегемот наступил на пластину, спрятанную под ковриком. Примитивный фокус. Его может показать любой ученик аптекаря, достойный этого звания, но, конечно, не в таких масштабах. Доктор Дисмас ткнул в Йаму пальцем, и тот с трудом удержался, чтобы не отшатнуться. -- Все из-за тебя. Ты -- мой должник, Йамаманама. Дитя реки, это правда, но вот какой реки, хотелось бы мне знать. Уверен, что не нашей Великой Реки. -- Вы что-то знаете о моей семье! -- Йама не мог сдержать жадного любопытства, и оно прозвенело в его голосе, поднимаясь и раздуваясь в его душе -- он хотел смеяться, петь, танцевать. -- Вы знаете о моей расе. Доктор Дисмас сунул руку в карман своего длинного сюртука и достал пригоршню пластмассовых соломинок. Он посчитал их в своей длинной костлявой ладони и бросил на стол. Он хотел принять решение, обращаясь к методу случайных чисел; Йама уже слышал об этой его привычке от Ананды, который сообщил о ней возмущенным тоном. Йама спросил: -- Вы решаете, сказать мне или нет, доктор? -- Ты смелый мальчик, раз спрашиваешь о запретных знаниях, ты заслуживаешь какого-то ответа. Доктор Дисмас стряхнул с сигареты пепел. -- Быки и верблюды, антилопы, ослы и лошади, -- все работают в ярме под надзором мальчишек не старше тебя, и даже моложе, а вооружены они только свежесрезанной хворостиной -- больше им нечем грозить своим подопечным. Почему так происходит? Потому что та часть существа этих животных, которая рвется к свободе, была сломлена и заменена привычкой. Чтобы поддерживать эту привычку, достаточно хворостины, ничего больше. Даже если освободить этих животных от грузов и упряжи, они окажутся слишком изломанными, чтобы вообразить, что можно уйти от хозяев. Большинство людей похожи на этих животных, дух их изломан страхом перед фантомами религии и власти. Я много трудился, чтобы сломать привычку. Надо быть непредсказуемым -- только так можно обмануть тех, кто считается хозяевами людей. -- Я думаю, вы не верите в Хранителей, доктор. -- Я не ставлю под сомнение их существование. Разумеется, они когда-то существовали. Наш мир -- тому доказательство; Око Хранителей, упорядоченная Галактика -- это все доказательства. Но я ставлю под сомнение великую ложь, которой жрецы гипнотизируют население, что Хранители наблюдают за нами и мы должны соответствовать их требованиям, чтобы заслужить воскрешение и вечную жизнь после смерти. Как будто существа, определяющие траектории звезд, могут думать о том, бьет ли человек свою жену, или о том, дразнит ли один ребенок другого. Это хлыст, который удерживает людей на своих местах, чтобы так называемая цивилизация могла катиться по накатанной дороге. Плевать я на это хотел! Тут доктор Дисмас и правда сплюнул, деликатно, как кот, но Йама все-таки был поражен. Аптекарь снова пристроил свой сигаретный мундштук во рту, вцепившись в него крупными тупыми зубами. Когда он улыбался, не выпуская мундштука, бляшки на скулах выглядели как рельеф древесины. Доктор Дисмас продолжал: -- Хранители создали нас, но теперь они ушли. Они мертвы, и это дело их собственных рук. Они создали Око и провалились за его горизонт со всеми своими мирами. А почему? Потому что они отчаялись. Они трансформировали Галактику и могли переделать Вселенную, но у них не выдержали нервы. Они оказались трусливыми дураками, и каждый, кто верит, что они все еще за нами следят, еще худший дурак. На это Йама ответить не мог. Не было нужного ответа. Ананда прав. Аптекарь -- это монстр, не желающий служить никому и ничему, кроме своей чудовищной гордыни. Доктор Дисмас сказал: -- Хранители ушли, но машины остались, они по-прежнему следят за нами и управляют миром по устаревшим рецептам. Разумеется, они не могут одновременно следить за всем, вот они и строят модели, чтобы прогнозировать поведение людей, а потом следить только за отклонениями от нормы. В большинстве случаев и с большинством людей это срабатывает, но существуют люди, которые, подобно мне, не поддаются прогнозированию, потому что отдают важные решения на волю случая. Машины не в состоянии отследить произвольные пути в каждый отдельный момент, и потому мы становимся невидимками. Но, конечно, клетка вроде этой тоже помогает от них спрятаться. Она экранирует контрольные тесты машин. Поэтому я ношу шляпу, в ней подкладка из серебряной фольги. Йама засмеялся: доктор на полном серьезе признавался в своей смешной привычке. -- Значит, вы боитесь машин. -- Вовсе нет. Но они меня очень интересуют. У меня есть небольшая коллекция деталей машин, извлеченных из раскопок на развалинах в пустынях за срединной точкой мира -- одна, почти целая, настоящее сокровище. Доктор Дисмас вдруг резко сжал голову, сильно тряхнул ею и подмигнул Йаме: -- Но не следует говорить об этом. Не здесь. Они могут услышать, даже в этой клетке. Одна из причин, почему я приехал сюда, -- это активность машин, здесь она выше, чем где-либо во всем Слиянии, даже в Изе. И вот я, мой дорогой Йамаманама, нашел тебя. Йама показал на соломинки, разбросанные по столу. В сечении они были шестиугольными, а вдоль граней виднелись красные и зеленые иероглифы какого-то неизвестного языка. Он спросил: -- Вы отказываетесь признавать власть Хранителей над людьми, а сами следуете указаниям этих кусочков пластмассы. Доктор Дисмас ответил хитрым взглядом: -- Но именно я решаю, какой задать вопрос. У Йамы в голове был только один вопрос: -- В Изе вы узнали что-то о моей расе и сообщили отцу то, что узнали. Если вы не хотите рассказать мне всего, пожалуйста, расскажите хотя бы то, что сказали ему. Может быть, вы нашли там мою семью? -- Чтобы найти твою семью, нужно смотреть дальше Иза, мой мальчик, и, вероятно, у тебя будет такая возможность. Думаю, эдил по-своему неплохой человек, но это лишь означает, что он всего только скромный чиновник, не способный ни на что большее, кроме как управлять маленькой хиреющей провинцией, ни для кого не представляющей интереса. В его руки попал приз, способный определять судьбы всех народов Слияния, более того -- всего мира, а он ничего не предпринимает. Такой человек заслуживает наказания, Йамаманама. А что касается тебя, в тебе таится огромная опасность, потому что ты не ведаешь, кто ты. -- Мне бы очень хотелось узнать. -- Йама и половины не понял из того, что говорил доктор Дисмас. С замиранием сердца он подумал, что, вероятно, этот человек -- сумасшедший. -- Невинность -- не оправдание, -- сказал доктор Дисмас, но, казалось, он говорит сам с собой. Длинными костлявыми пальцами он шевелил на столе соломинки, как будто пытаясь изменить свою судьбу. Он зажег следующую сигарету и стал смотреть на Йаму не отрывая взгляда. Йама почувствовал себя неуютно и отвернулся. Доктор Дисмас засмеялся, вынул вдруг небольшой кожаный футляр и раскрыл его на столе. Внутри находились стеклянный шприц, прижатый эластичными петлями, спиртовая горелка, изогнутая серебряная ложка, вся в темных разводах, маленькие пестик и ступка, а также несколько бутылочек с резиновыми пробками. Из одной бутылочки доктор Дисмас достал сушеного жука и положил его в ступку, из другой добавил несколько капель прозрачной жидкости, наполнившей комнату резким запахом абрикосов. Доктор Дисмас с величайшим тщанием растер жука в кашицу и переложил ее, выскребая все до капельки, в ложку. -- Кантарид, -- сказал он, как если бы это все объясняло. -- О, ты еще слишком молод и не поймешь, что временами для такой тонкой натуры, как у меня, мир становится слишком невыносимым. -- Мой отец говорит, что это навлекло на вас неприятности в вашем Департаменте. Он говорит... -- Что я поклялся, что перестану его употреблять? Ну разумеется. Я так сказал. Если бы не сказал, они не позволили бы мне вернуться в Эолис. Доктор Дисмас зажег фитиль спиртовой горелки от огнива и подержал ложку над голубым пламенем, покуда паста не превратилась в жидкость и не начала закипать. Запах абрикосов усилился, в нем появился металлический привкус. Доктор Дисмас наполнил жидкостью шприц и постучал по стеклу, чтобы лопнули пузырьки на стенках. -- Не надейся убежать, -- сказал он, -- у меня нет ключа. Он положил левую руку на стол, потер складку кожи большим и указательным пальцем, нащупал вену и воткнул иглу, затем оттянул поршень шприца -- в бледно-коричневом растворе появились красные струйки -- и надавил на поршень до отказа. Доктор резко вдохнул и распростерся на стуле. Шприц упал на стол. Ноги доктора заскребли по проволочному полу, выбивая на нем чечетку, потом он расслабился и глянул на Йаму из-под полуопущенных век. Его зрачки -- расплывчатые крестики на желтых склерах -- сжимались и разжимались произвольно, сами собой. Он хихикнул: -- Если ты пробудешь у меня подольше... о, я тебя научу... -- Доктор? Но доктор молчал. Взгляд его рассеянно бродил по клетке и наконец остановился на заляпанном стекле крыши над двориком. Йама потрогал металлические ячейки сетки, погнуть эти мелкие шестиугольники он мог, но разорвать -- нет, все они были сплетены из единого куска, а дверь подогнана так хорошо, что Йаме не удалось даже палец просунуть в щель. Над стеклянным потолком дворика появилось солнце, дворик наполнился золотистым светом, солнце постояло и начало свой обратный путь вниз. В конце концов Йама решился дотронуться до вытянутой руки доктора. Он ощутил податливую дряблую кожу, под которой ходили пластинки неправильной формы. Доктор Дисмас не пошевелился. Голова его была закинута назад, лицо купалось в солнечном свете. Йама обнаружил только один карман в длинном черном сюртуке аптекаря; он был пуст. Когда Йама осторожно убирал свою руку, доктор вдруг пошевелился, схватил его за кисть и с неожиданной силой привлек к себе: -- Не сомневайся, -- пробормотал он. Дыхание его отдавало абрикосами и металлом. -- Сядь и жди, мальчик. Йама сел и стал ждать. Вскоре вдоль коридора прошаркал давешний толстяк, которого Йама видел в общем бассейне таверны. Он был совсем голый, только синие резиновые шлепанцы на ногах, а в руках прикрытый салфеткой поднос. -- Отойди, -- сказал он Йаме, -- нет, еще дальше, за доктора. -- Отпустите меня. Обещаю, вы получите награду. -- Мне всегда платят, молодой господин, -- сказал толстяк. Он отпер дверь, поставил поднос и снова закрыл дверь. -- Поешь, молодой господин. Не гляди на доктора, ему ничего не нужно. Никогда не видел, чтобы он ел. У него есть наркотик. -- Отпустите меня! -- Йама заколотил кулаками по двери клетки, выкрикивая угрозы вслед удаляющемуся толстяку, потом сдался и заглянул под салфетку, накрывающую поднос. Тарелка жидкого супа, в котором плавали рыбьи глаза и кольца сырого лука, ломоть черного хлеба, плотного, как кирпич, и почти такого же жесткого, стакан слабого пива цвета старой мочи. Суп оказался приправлен маслом чили и оттого почти съедобен, а вот хлеб был настолько соленым, что Йама, откусив первый кусок, больше съесть не смог. Он выпил кислое пиво и, кое-как устроившись на шатком стуле, задремал. Разбудил его доктор Дисмас. У Йамы страшно ломило голову, а во рту ощущался отвратительный металлический вкус. Двор и клетка освещались спиртовым фонарем, свисающим с плетеного потолка, воздух над стеклянной крышей двора был темным. -- Поднимайся, молодой человек, -- сказал доктор Дисмас. Он весь был налит кипучей энергией, перепрыгивал с ноги на ногу, сплетал и расплетал свои негнущиеся пальцы. Тень доктора на беленых стенах внутреннего дворика повторяла его движения. -- Вы меня усыпили, -- глупо сказал Йама. -- Чуть-чуть забвения в твое пиво. Чтоб жизнь твоя была красива. Доктор Дисмас застучал в металлическую сетку и прокричал: -- Эй! Хозяин! -- Потом повернулся к Йаме и сказал: -- Ты проспал дольше, чем думаешь. Этот маленький отдых -- мой дар тебе, чтоб в тебе проснулось твое истинное "Я". Ты не понимаешь? Но это и не важно. Вставай! Вставай! Гляди веселей! Просыпайся! Просыпайся! Ты пускаешься в путь навстречу судьбе. Эй! Хозяин! 7 ВОИН В темноте за дверями таверны доктор Дисмас натянул на голову широкополую шляпу и обменялся несколькими словами с хозяином, который аптекарю что-то передал, постучат себя по лбу и захлопнул тяжелую дверь. Цепочки фонарей над дверью поскрипывали на ветру, освещая тусклым мерцанием только самих себя. Остальная часть улицы тонула во тьме, несколько лучей света, сияющих меж закрытых ставен домов на другой стороне широкого канала, разрезали ее словно лезвия. Доктор Дисмас включил маленький фонарь и направил узкий луч на Йаму, который оторопело заморгал, в голове его оставалась тяжесть и сонная одурь -- наркотик продолжал действовать. -- Если тебя будет рвать, -- сказал доктор Дисмас, -- наклонись и не испачкай одежду и обувь. Ты должен выглядеть прилично. -- Что вы со мной сделаете, доктор? -- Дыши, мой дорогой мальчик, дыши медленно и глубоко. Посмотри, какая прекрасная ночь! Говорят, объявлен комендантский час. На нас некому будет пялиться. Смотри! Знаешь, что это? Доктор Дисмас показал Йаме предмет, который передал хозяин таверны. Это оказался энергетический пистолет, серебристый и обтекаемый, с тупым дулом, выпуклой камерой и рукояткой из мемопласта, который, плавясь, принимал форму рук почти всех существующих в мире рас. Красная точка тускло светилась сбоку на камере, означая, что он полностью заряжен. -- Вас могли сжечь на костре только за это, -- сказал Йама. -- Значит, ты знаешь, на что он способен. -- Доктор Дисмас сунул дуло под правую лопатку Йамы. -- Я установил его на самый слабый разряд, но все равно одним выстрелом можно поджарить твое сердце. Мы отправимся к новому причалу, как два старых друга. Йама сделал, как ему сказали. Он все еще пребывал в полудреме. Кроме того, сержант Роден учил его, что в случае похищения он не должен пытаться бежать, разве только в том случае, если это не опасно для жизни. Он думал, что солдаты гарнизона должны сейчас его искать. В конце концов, его не было целый день. Они могут показаться из-за угла и найти его в любой момент. Доза кантарида сделала доктора Дисмаса разговорчивым. Казалось, он не думает, что ему может грозить опасность. Пока они шли, он рассказал Йаме, что раньше таверна была мастерской, где делали эти фонари, то было в славные дни Эолиса. -- Фонари на вывеске таверны -- это лишь грубое подражание идеалу прошлого. Сейчас их делают из покрытой лаком бумаги. Настоящие фонарики были круглыми лодочками, сделанными из пластика, с длинным килем, уравновешенным так, чтобы они не кренились, и шариком надутого нейлона вместо паруса, куда вдували светящийся газ. Такие призрачные фонарики пускали по Великой Реке после каждых похорон, чтобы бесприютный дух заблудился и не вернулся к своим живым родственникам. И в этом, как ты скоро увидишь, есть аналогия с твоей судьбой, мой дорогой мальчик. Йама сказал: -- Вы якшаетесь с идиотами, доктор. Хозяина таверны сожгут за соучастие в моем похищении -- такое наказание мой отец назначает простым людям. Луда и Лоба тоже, хотя их глупость служит им оправданием. Доктор Дисмас засмеялся, его нездоровое сладковатое дыхание коснулось щеки Йамы. Он спросил: -- И меня тоже сожгут? -- Это все во власти моего отца. Скорее всего вас отдадут на милость вашего Департамента, а от этого никто еще не выигрывал. -- А вот тут ты ошибаешься. Прежде всего я забрал тебя не для выкупа, а чтобы спасти от заурядной судьбы, которую предназначал тебе отец. А во-вторых, разве ты видишь, что кто-то спешит тебе на помощь? Длинная набережная, освещенная оранжевыми бликами газовых ламп, была пустынна. Таверны, склады торговцев, два публичных дома -- все было закрыто и потонуло во тьме. На двери трепыхались листовки с объявлением комендантского часа, на стенах намалеваны лозунги грубыми литерами расы Амнанов. У стальных дверей большого склада, принадлежащего отцу Дирив, навалена куча мусора и плавня. Она еще тлела, но видно, огонь не причинил особого вреда: обгорела лишь краска на дверях. Несколько контор более мелких торговцев были разграблены, а здание, где у доктора Дисмаса была аптека, сгорело дотла. Черные головешки так едко дымились, что у Йамы защипало глаза. Доктор Дисмас вполне открыто вел Йаму вдоль нового причала, который шел к входу в бухту между поросшими полосатой травой-зеброй лугами и топкими отмелями, рассеченными неглубокими каналами со стоячей водой. Широкая бухта смотрела в низовья реки. С той стороны, где находился Край Мира, на небе светилось трехосное колесо Галактики, окаймленное с одной стороны обрывом, на котором стоит замок эдила, а с другой -- трубами пеониновой мельницы. Оно было так велико, что, глядя на один ее конец, Йама не мог видеть другой. Десница Воина поднималась выше арки Десницы Охотника; Десница Стрельца извивалась в другом направлении, ниже Края Мира, до следующей зимы ее и видно не будет. Скопление под названием Синяя Диадема, Йама узнал это, изучая Пураны, было облаком из пятидесяти тысяч сине-белых звезд, при этом каждая превышала своей массой светило Слияния в сорок раз; оно выглядело сверкающим пятнышком света, словно капля воды соскользнула с Десницы Охотника. Меньшие звездные скопления составляли длинные цепи концентрированного света на фоне молочной мягкости слияния галактических рукавов. Там были полосы, нити, шары и облака звезд, растворяющихся в общем нежном свечении, которое через равные интервалы пересекали темные полосы. Центр Галактики, разрезанный горизонтом, был словно соткан из таких оболочек: это звезды концентрическими слоями окружали ядро Галактики, будто слои сверкающей фольги -- новогодний подарок. Перед лицом этого древнего величия Йама чувствовал, что его собственная судьба столь же незначительна, как судьба тех комаров, что танцевали вокруг него. Доктор Дисмас приложил ладонь рупором ко рту и прокричал неуместно громко в этой спокойной тишине: -- Пора двигаться! На отмелях за длинным, торчащим, как палец, причалом послышался всплеск. Затем знакомый голос проворчал: -- Греби в такт, идиот. Из-за тебя мы крутимся на месте. Из темноты выскользнул скиф. Луд и Лоб вынули весла, когда лодка стукнулась о нижние ступени широкой каменной лестницы. Лоб выпрыгнул и подержал лодку, пока доктор Дисмас и Йама в нее забрались. -- Видите, мы мигом, ваша честь, -- сказал Луд. -- Поспешишь -- людей насмешишь, -- усмехнулся доктор Дисмас. Медленно и осторожно он устраивался на средней банке лицом к Йаме, на коленях у него небрежно лежал пистолет. Он сказал близнецам: -- Надеюсь, что в этот раз вы все сделали в точности, как я сказал. -- Просто прелесть, -- ответил Лоб. -- Они даже не подозревали, что мы там, пока все не началось. -- Он прыгнул в лодку, а она только чуть-чуть покачнулась: при всей своей полноте, Лоб был удивительно ловким. Вдвоем братья уселись на высоком кормовом сиденье и оттолкнулись от камней пристани. Йама смотрел, как тает и расплывается, сливаясь с темнотой, цепочка оранжевых огней на набережной. Холодный ветерок с реки освежил его голову, и тут-то, впервые, Йаме стало по-настоящему страшно. Он спросил: -- Куда вы меня везете, доктор? Глаза доктора Дисмаса под полями шляпы сверкнули красным огнем, у него, как у некоторых ночных животных, роговица имела отражающую мембрану. Он ответил: -- Ты возвращаешься к месту своего рождения, Йамаманама. Тебя это пугает? -- Малек, -- насмешливо процедил Луд, -- малек, малек! -- Выловленный из воды, -- добавил Лоб. Оба они тяжело дышали, быстро выгребая на простор Великой Реки. -- Помолчите, если хотите получить свои деньги, -- бросил им доктор Дисмас и обернулся к Йаме. -- Ты должен простить их. Здесь трудно найти достойных помощников. Временами я чувствовал соблазн воспользоваться вместо них людьми своего господина. Луд буркнул: -- Мы могли бы выбросить вас за борт, доктор. Это вам не приходило в голову? Доктор Дисмас ответил: -- Этот пистолет может убить твоего брата точно так же, как Йамаманаму. -- Если вы в нас выстрелите, лодка загорится, и вы утонете. Это верняк. Все равно что выбросить вас за борт. -- Я все равно могу выстрелить. Как тот скорпион, что уговорил лягушку перевезти его на другой берег, но ужалил ее, когда они не доплыли и до середины. Смерть в моей природе. Лоб сказал: -- Он просто болтает, ваша честь. -- Мне не нравится, когда ругают наш город, -- огрызнулся Луд. Доктор Дисмас засмеялся: -- Но ведь это правда. Вы и сами оба со мной согласны, иначе зачем бы вам так рваться отсюда? Очень понятный порыв, он возвышает вас над остальными. Луд сказал: -- Наш отец еще молод, в этом все дело. Мы сильны, но он сильнее. Он убьет любого из нас и даже обоих сразу, если мы только захотим попробовать. Мы не хотим ждать, пока он состарится и ослабеет. Неизвестно, сколько лет пройдет. Доктор Дисмас сказал: -- Вот и Йамаманама хочет уехать. Не отрицай, мой мальчик. Скоро твое желание исполнится. Вон, смотри! Верх по течению. Видишь, что мы ради тебя делаем? Скиф качнуло, когда он вышел из мелководной песчаной бухты и оказался в самой реке. Лодка повернулась, ловя течение, и Йама с ужасом увидел, что один из кораблей, стоящих на якоре в плавучей гавани, охвачен огнем с носа до кормы. Горящий корабль качался на своем багровеющем отражении, выбрасывая в ночь целые снопы искр, словно бросая вызов мягкому свету Галактики. Это была большая карака из тех, что доставляли войска, боеприпасы и провизию в армии, сражающиеся с еретиками в срединной точке мира. Четыре шлюпки уходили прочь от горящего корабля, их острые тени метались по воде, сияющей, как расплавленная медь. Пожар продолжался; пока Йама с открытым ртом наблюдал, в трюме корабля раздалось несколько глухих взрывов и оттуда метнулись вверх, выше мачт, белые огненные шары. Корабль с переломанным хребтом погружался в воду. Луд и Лоб ликовали, чтобы лучше все разглядеть, они вскочили на ноги, и скиф закачался с борта на борт. -- Сядьте, идиоты, -- шикнул на них доктор Дисмас. Луд радостно икнул и закричал: -- Мы сделали это, доктор! Прямо картинка! Доктор Дисмас пояснил Йаме: -- Я разработал настолько простой метод, что эти двое смогли все сделать правильно. Йама вспомнил: -- Вы пытались сжечь корабль несколько дней назад, правда? -- Бочка пальмового масла и бочка жидкого мыла. Одна на носу, другая на корме, -- казалось, доктор Дисмас не заметил вопроса, -- ну и, конечно, часовой механизм с взрывателем. Прекрасный отвлекающий маневр, не так ли? Солдаты твоего отца сейчас очень заняты: спасают матросов и борются с огнем, чтобы не сгорела гавань, а мы тем временем спокойно занимаемся своими делами. -- Там дальше на якоре стоит баркас -- пинасса. Они вмешаются. -- Я так не думаю, -- сказал доктор Дисмас. -- Его капитан желает во что бы то ни стало с тобой познакомиться, Йамаманама. Он хитрый воин и знает о пожаре правду. Он понимает, что это необходимая жертва. В гибели корабля, как, впрочем, и в твоем исчезновении обвинят еретиков. Завтра твой отец получит требование о выкупе, но даже если он ответит, отклика, увы, не будет. Ты исчезнешь без следа. На этой ужасной войне такие вещи случаются. -- Мой отец будет меня искать. Он не прекратит поиски. -- Возможно, ты и сам не захочешь, чтобы тебя нашли, Йамаманама. Ты хотел убежать и вот, пожалуйста, тебя ждут великие приключения. Теперь Йама понимал, кого искали матросы той ночью. Он сказал: -- Вы пытались похитить меня два дня назад. Пожар на плотах -- ваша работа, чтобы солдаты моего отца искали выдуманных еретиков. Но эти двое не сумели меня схватить, и вам пришлось повторить попытку. -- Вот мы и прибыли, -- сказал доктор Дисмас, -- а теперь посиди тихо. У нас здесь рандеву. Скиф медленно дрейфовал по течению параллельно берегу. Огонь на корабле растворился в ночи. Корпус уже осел на дно, и теперь горел только полубак и мачты. Лодки рыбарей точками рассеялись по водной глади, фонари, которыми они приманивали рыбу к своим удочкам, складывались в причудливые созвездия на просторах Великой Реки -- красные искорки на голубом отражении сияния Галактики. Доктор Дисмас напряженно вглядывался в мерцающую тьму, цыкая на Луда и Лоба каждый раз, когда они опускали в воду весла. -- Нам надо держаться по течению, ваша честь, -- извиняющимся тоном сказал Луд, -- иначе мы потеряем место, где должны быть. -- Тихо! Что это? Йама услышал шорох крыльев и слабый всплеск. -- Просто летучая мышь, -- заметил Луд, -- ночью они здесь охотятся. -- Мы ловим их на леску с клеем, натягиваем ее поперек течения, -- заметил Лоб. -- Классная еда получается, точно вам говорю, летучие мыши вкусные, но, конечно, не весной. После зимы у них кожа да кости. Надо, чтобы они зажирели... -- Заткнись ты наконец, -- завопил доктор Дисмас. -- Еще слово и я поджарю вас обоих на месте. На тебе столько жира, что ты вспыхнешь, как свеча. Течение отклонилось от берега, и скиф дрейфовал вместе с ним, едва не цепляясь за молодые смоковницы, чьи кроны лишь на вершок не доставали до воды. Йама заметил бледно-сиреневую искру летящей в ночи машины. Она двигалась короткими резкими рывками, как будто что-то искала. В другое время она обязательно бы его заинтересовала, а теперь этот далекий свет и непостижимые мотивы ее движения лишь усилили чувство отчаяния в его душе. Мир внезапно оказался чужим и полным предательства, а его чудеса -- ловушками для простаков. Наконец доктор Дисмас сказал: -- Вот он! Гребите, вы, идиоты! Йама увидел красный фонарь, мигающий по правому борту. Луд и Лоб взялись за весла, и скиф полетел по воде. Доктор Дисмас зажег фонарь и поднял его к своим глазам. Красный сигнальный фонарь висел на корме пинассы, стоящей на якоре у одинокой смоковницы под треугольным парусом. На этом корабле доктор Дисмас вернулся в Эолис. Два матроса забрались на ветви смоковницы и, подняв к глазам ружья, следили за приближением скифа. Лоб встал и бросил конец на корму пинассы. Матрос баркаса его поймал и закрепил лодку, а кто-то еще, перемахнув борт пинассы, приземлился в лодке, да так резко, что Йама подскочил от неожиданности. Человек был старше Йамы всего на несколько лет. голый до пояса, коренастый и мускулистый, в белых брюках с офицерским поясом. Его лицо в облаке золотисто-рыжих волос, иссеченное царапинами, лицо задиры и драчуна, напоминало глиняную маску, которую сначала разбили, а потом кое-как слепили, но глаза смотрели открыто и с достоинством, в них отражались живой ум и добродушие. Офицер удерживал скиф, пока доктор Дисмас неловко взбирался по короткой веревочной лестнице, сброшенной с борта пинассы. Когда подошла очередь Йамы, он сбросил ладонь офицера со своего плеча, подпрыгнул и ухватился за поручень на корме. У него перехватило дыхание, когда живот и ноги стукнулись об обшитый внакрой корпус пинассы, руки и плечи, принявшие на себя вес тела, пронзила острая боль, но он сумел подтянуться, перебросил ногу через поручень и покатился по дощатой платформе кормы прямо к босым ногам пораженного зрелищем матроса. Офицер засмеялся, подпрыгнул на месте и, легко перепрыгнув поручень, оказался на палубе. -- В нем чувствуется дух, доктор. Йама встал. Он ссадил правое колено и сейчас чувствовал, как оно горит. Два матроса налегли на рулевое колесо, рядом с ними стоял высокий незнакомец в черном. Единственная мачта баркаса возвышалась на краю кормовой платформы, под нею в два ряда сидели три десятка гребцов, почти обнаженных, в одних набедренных повязках. Узкий нос корабля устремлялся вверх, на одной стороне его остро глядел белый стилизованный глаз коршуна. Там же была установлена маленькая вращающаяся пушка, канонир обернулся, положив руку на узорчатое дуло, и смотрел, как Йама поднимается на борт. Йама посмотрел на человека в черном и спросил: -- Где воин, который хочет меня видеть? Доктор Дисмас ворчливо сказал: -- Мне не нравится заниматься делами под дулом ружей. Офицер махнул, и два солдата, сидящих в ветвях смоковницы, опустили ружья. -- Простая предосторожность, доктор Дисмас. Вдруг за вами притащатся незваные гости. Если бы я хотел вас убить, Дерситас и Диомерис подстрелили бы вас, когда вы еще только гребли на выходе из бухты. Но оставьте эти страхи, ведь вы верите мне так же, как я вам. Йама снова спросил, на сей раз громче: -- Где же он, этот воин? Полуголый офицер рассмеялся. -- Да вот я, -- сказал он и протянул руку. Йама пожал ее. Рука офицера была твердой, как у сильного, уверенного в себе человека. Пальцы его заканчивались когтями, которые он чуть выпустил, и они легонько царапнули ладонь Йамы. -- Добро пожаловать, Йамаманама, -- сказал офицер. У него были большие золотистые глаза с карей роговицей -- единственная красивая черта на искалеченном лице. Левое веко оттягивалось вниз длинным кривым шрамом от брови до самого подбородка. -- Эта война плодит героев, как навоз -- мух, -- заметил доктор Дисмас, -- но Энобарбус -- личность уникальная. В прошлом году он отправился в поход простым лейтенантом. Он командовал сторожевым катером меньше этого, вошел на нем во вражескую гавань, потопил четыре корабля и повредил дюжину других, прежде чем его собственный ушел на дно прямо у него под ногами. -- Да, то был удачный набег, -- сказал Энобарбус. -- Нам пришлось уходить вплавь, а потом еще больше -- пешком. Доктор Дисмас сказал: -- Если у Энобарбуса есть недостаток, то это скромность. После того как его лодка утонула, он провел всю свою команду -- пятнадцать человек -- через двадцать лиг вражеских позиций и не потерял ни одного. В награду его назначили командиром дивизии, и вот теперь он спускается по реке, чтобы принять командование. С твоей помощью, Йамаманама, он добьется значительно большего. Энобарбус усмехнулся: -- Что касается скромности, Дисмас, то у меня всегда под рукой вы. Стоит мне совершить ошибку, вы тотчас мне это укажете. Какая удача, Йамаманама, что мы оба знаем его. -- Удача, в основном, для вас, -- заметил Йама. -- Каждому герою следует время от времени напоминать о скромности, -- вставил доктор Дисмас. -- Удача для нас обоих, -- возразил Йаме Энобарбус. -- Мы будем делать историю, ты и я. Конечно, если ты тот, о ком говорил Дисмас. Он из предосторожности не захватил с собой доказательств, чтобы я наверняка оставил его в живых. Он очень коварный парень, этот доктор. -- Я много лгал в жизни, -- начал доктор Дисмас, -- но сейчас я говорю правду. Потому что правда столь поразительна, что перед ней меркнет любая ложь, как свеча при свете солнца. Однако, полагаю, нам следует отправляться. Мой отвлекающий маневр был хорош, пока он длился, но пожар кончается, а эдил этого маленького глупого городка хоть человек и слабый, однако совсем не дурак. Когда мои люди подожгли первый корабль, он приказал обыскать холм. На сей раз будут искать и на воде. -- Вам следовало доверить это моим людям, Дисмас, -- сказал Энобарбус. -- Мы захватили бы мальчика еще две ночи назад. -- И все бы сразу выплыло наружу, если бы кто-нибудь вас увидел. Нужно сейчас же отчаливать, иначе эдил удивится, что вы не пришли на помощь горящему кораблю. -- Нет, -- возразил Энобарбус. -- Мы чуть-чуть здесь задержимся. Я захватил собственного врача, он осмотрит вашего парня. Энобарбус подозвал человека в черном. Он принадлежал к той же расе, что и Энобарбус, но был значительно старше. Хотя он передвигался с такой же гибкой грацией, у него был заметен солидный животик, а в гриве волос, закрывавших лицо, виднелись седые нити. Звали его Агнитус. -- Сними рубашку, юноша, -- скомандовал врач, -- посмотрим, как ты устроен. -- Лучше разденься сам, -- посоветовал доктор Дисмас. -- Они могут связать тебя и все равно осмотрят, но унижения будет больше, уверяю тебя. Крепись, Йамаманама. Будь верен предназначению. Все будет хорошо. Ты скоро сам скажешь мне спасибо. -- Не думаю, -- сказал Йама, но стянул рубашку через голову. Теперь, когда он понял, что его не убьют, он ощутил невероятное возбуждение. Вот наконец и приключение, о котором он так мечтал, но совсем не как в мечтах, оно было ему неподвластно. Врач Агнитус усадил Йаму на табуретку, взял его правую руку, проверил суставы пальцев, кисти и локтя, пробежал холодными пальцами по ребрам, ощупал позвоночник. Он посветил Йаме в правый глаз и, придвинувшись поближе, заглянул туда, потом надел ему на голову нечто вроде проволочного шлема, покрутил какие-то винтики, чтобы шлем плотнее обхватил череп, и стал что-то записывать в маленький блокнот с клеенчатой обложкой. Доктор Дисмас нетерпеливо сказал: -- Сами увидите, у него очень выразительная структура скелета, но настоящее доказательство -- в его генотипе. Не думаю, чтобы вы могли провести такие исследования здесь. Агнитус обратился к Энобарбусу: -- Он прав, мой господин. Мне необходимо взять образец его крови и соскоб кожи с внутренней стороны щеки. Но и сейчас могу вам сказать, что не узнаю его расу, а я их повидал немало. И он -- не хирургический голем, если, конечно, наш аптекарь не превосходит меня в коварстве и хитрости. -- Полагаю, что нет, -- ответил Дисмас. -- Доказательство методом исключения менее убедительно, чем демонстрация, -- произнес Энобарбус, -- но нам, очевидно, придется удовлетвориться этим, если только мы не собираемся взять штурмом библиотеку Департамента Аптекарей и Хирургов. -- Все это правда, -- настойчиво сказал Дисмас. -- Разве я не поклялся? И разве он -- не ответ на предназначенное вам пророчество? Энобарбус кивнул. -- Йамаманама, ты всегда считал себя особенным. Ясно ли ты видишь свою судьбу? Йама натянул на себя рубашку. Ему нравилась дерзкая прямота Энобарбуса, но он чувствовал к нему недоверие, ведь Энобарбус -- союзник доктор Дисмаса. Он почувствовал, что все взгляды устремлены на него, и неуверенно произнес: -- Я сказал бы, что ты, Энобарбус, человек гордый и честолюбивый. Ты -- вождь людей, которые ищут себе иной награды, не просто продвижения по службе. Ты веришь, что я могу тебе помочь, хотя я и сам не знаю как, если только это не связано с обстоятельствами моего рождения. Я думаю, доктору Дисмасу они известны, но ему нравится меня мучить. Энобарбус рассмеялся. -- Хорошо сказано. Он читает в наших душах, как в книге, Дисмас. Надо быть осторожней. -- А эдил собирался сделать из него клерка, -- с осуждением произнес доктор Дисмас. -- Эдил относится к той части нашего Департамента, которая никогда не славилась воображением, -- ответил Энобарбус. -- Вот почему таким людям, как он, вверяют управление незначительными городками. На них можно положиться именно потому, что у них нет воображения. Не следует осуждать его за то, что на его службе считается добродетелью. Йамаманама, послушай. С моей помощью целый мир окажется у твоих ног. Ты понимаешь? Я знаю, ты всегда думал, что в твоем рождении скрыта тайна. Ну вот, Дисмас доказал, что ты -- существо уникальное, и убедил меня, что ты -- часть моего предназначения. И тут этот могущественный юноша сделал невероятную вещь: он опустился перед Йамой на колени и склонил голову так, что коснулся палубы. Он посмотрел вверх сквозь гриву своих волос и сказал: -- Я буду хорошо служить тебе, Йамаманама. Клянусь жизнью. Вместе мы спасем Слияние. -- Пожалуйста, встань! -- крикнул Йама. Этот жест его испугал, ибо в нем чувствовалась торжественность, значения которой он не мог до конца постичь. -- Я не знаю, почему меня сюда привезли и почему ты говоришь такие вещи, но я не просил и не хотел этого. -- Держись, -- зашипел доктор Дисмас и больно ущипнул его за руку. Энобарбус встал: -- Оставь его, Дисмас. Мой господин... Йамаманама... мы собираемся в трудное и опасное путешествие. Я шел к нему всю жизнь. Когда я был еще ребенком, мне было послано видение. Это случилось в храме моей расы, в Изе. Я молился за душу моего брата, убитого сто дней назад в сражении. Я молился о том, чтобы отомстить за него, о том, чтобы сыграть свою роль в спасении Слияния от еретиков. Как ты понимаешь, я был очень мал и глуп, но мои молитвы были услышаны. Алтарь осветился, и появилась женщина, закутанная в белое, она поведала мне о моем предназначении. Я принял его и с тех пор пытаюсь осуществить. Йамаманама, знать свою судьбу -- привилегия избранных и большая ответственность. Большинство людей живут как получится. Я должен прожить свою жизнь, стремясь к идеалу. Он лишил меня человечности, как вера лишает монаха всех мирских богатств, нацелив меня лишь на одно. Ничто иное не имеет для меня никакой ценности. Как часто желал я, чтобы этот груз долга был с меня снят, но этого не случилось. Я принял его. И вот давнее пророчество начало сбываться. Энобарбус вдруг улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, как залп фейерверка преображает ночное небо. Он хлопнул в ладоши. -- Но я рассказал достаточно. Обещаю, Йамаманама, что расскажу больше, но это подождет, пока мы не окажемся в безопасности. Заплати своим людям, Дисмас. Мы наконец отправимся в путь. Доктор Дисмас вынул пистолет. -- Будет лучше, если твой корабль отойдет от их убогого скифа подальше. Я не уверен в диапазоне действия этой штуки. Энобарбус кивнул. -- Видимо, так будет лучше, -- сказал он. -- Они могут догадаться, а уж болтать станут точно. -- Ты их переоцениваешь, -- усмехнулся доктор Дисмас. -- Они заслуживают смерти, потому что своей глупостью поставили под угрозу мои планы. Кроме того, я не выношу грубости, а мне целый год пришлось выносить ссылку среди этих диких созданий. Это будет катарсисом. -- С меня достаточно. Убей их тихо и не пытайся себя оправдывать. Энобарбус повернулся, чтобы отдать приказания, и в этот момент один из матросов, засевших в ветвях смоковницы, к которой была причалена пинасса, закричал: -- Парус! Впереди парус! -- Тридцать градусов по левому борту, -- добавил его товарищ, -- дистанция пол-лиги. И быстро приближается. Энобарбус, не теряя ни секунды, стал отдавать приказы: -- Быстро отдать концы. Дерситас и Диомерис, по местам! Гребцам, приготовиться! Ну, давайте! Мне нужно тридцать ударов в минуту, не подведите, ребята! Не ленитесь, иначе мы -- трупы. В возникшей суете, пока поднимались весла, а матросы возились с причальными канатами, Йама увидел свой шанс. Доктор Дисмас кинулся было к нему, но опоздал. Йама перемахнул через парапет и тяжело приземлился в люк скифа. -- Гребите! -- закричал Йама Лобу и Луду. -- Гребите, не то пропадете! -- Держите его, -- орал сверху доктор Дисмас, -- держите его! Смотрите не упустите! Луд двинулся к Йаме. -- Для твоего блага, малек, -- сказал он. Йама ловко ушел от неуклюжего замаха Луда и отступил на корму маленького скифа. -- Он хочет вас убить. -- Держите его, идиоты, -- кричал доктор Дисмас. Йама ухватился за борта скифа и стал его раскачивать, но Луд стоял твердо, как вкопанный. Он криво усмехнулся: -- Не старайся, малек, не поможет. Не дергайся, может, мне не придется тебя бить. -- Все равно дай ему как следует, -- вставил Лоб. Йама схватил спиртовую лампу и бросил ее в люк скифа. Оттуда тотчас взметнулись прозрачные языки пламени. Луд отшатнулся, а скиф бешено закачало. Невыносимый жар пахнул в лицо Йамы, он глубоко вдохнул и нырнул за борт. Он плыл под водой, сколько хватало сил, и лишь тогда вынырнул глотнуть воздуха, который, словно огнем, обжег его легкие. Он расстегнул тяжелые ботинки и бросил их. Скиф относило течением от борта пинассы. Из люка вырывалось яркое пламя. Луд и Лоб рубашками пытались сбить огонь. Матросы сбросили веревку с борта баркаса и кричали, чтоб они бросили это дело и поднимались сюда. За пинассой разгоралось и становилось все ярче непонятное свечение, люди на палубе казались мечущимися тенями. На носу пинассы заговорила пушка: раскатистый залп, потом второй. Тяжело дыша, Йама плыл из последних сил, а когда наконец лег на спину передохнуть, вся сцена оказалась перед ним как на ладони. Пинасса скользила прочь от смоковницы, оставляя позади горящий скиф. К ней приближался огромный сверкающий корабль. Это был узконосый фрегат, на трех его мачтах раздувалось множество квадратных парусов, и каждая деталь судна сияла холодным огнем. Вновь заговорила пушка пинассы, оттуда послышалась ружейная пальба. Потом доктор Дисмас выстрелил из своего пистолета, и на мгновение узкая стрела красного огня пронзила темноту ночи. 8 РЫБАРЬ Должно быть, выстрел доктора Дисмаса не попал в сверкающий фрегат; он продолжал неумолимо надвигаться на пинассу. Ощетинившиеся весла пинассы били по воде в бешеном ритме, горящий скиф остался далеко позади, баркас стал разворачиваться к преследователю. Йама понял, что Энобарбус хочет подойти к ближнему борту фрегата ниже зоны обстрела его орудий и поразить его корпус своей собственной пушкой, но он не успел выполнить этот маневр: фрегат, будто лист на ветру, лихо развернулся. В мгновение ока его острый нос навис над несчастным баркасом. Его пушка дала бесполезный залп, Йама услышал, как кто-то закричал. Но в тот миг, когда фрегат врезался в пинассу, сам он растворился в воздухе, словно речной туман, оставив лишь пелену белесого света. Йама плыл на спине в холодной воде и видел, как пинассу поглотило облако белого тумана. Яркая фиолетовая точка отделилась от края этого расползающегося мерцающего тумана, поднялась в ночное небо и пропала из виду. Это поразительное явление не заставило Йаму остановиться, он продолжал грести, зная, что Энобарбус бросится на его поиски, как только пинасса выйдет из тумана. Он перевернулся в воде и поплыл на животе. Йама хотел добраться до далекого темного берега, но скоро почувствовал, что мощное течение относит его на мелководье к разбросанным там смоковницам. Их корни цеплялись за каменистое дно, до которого временами Йама доставал пальцами ног. Будь он ростом с эдила, он мог бы уже стоять в этой быстро несущейся воде. Сначала попадались смоковницы совсем маленькие: просто охапка широких глянцевых листьев, торчащих прямо из воды, но постепенно течение затащило Йаму в кружево узких проток между стволами уже более крупных деревьев. Здесь они стояли плотными кущами над путаницей корней, низкими арками нависающих над водой. С опорных корней густой бородой спускались пряди питающих корней, меж которых резвились мириады мальков. На боках их как драгоценности засверкали красные и зеленые мерцающие точки, когда они бросились врассыпную от Йамы. Течение несло Йаму мимо огромной смоковницы, и он из последних сил к ней поплыл. Ноги его онемели в холодной воде, а мышцы плеч и рук от слабости стали дряблыми. Он бросился на спутанную массу питающих корней -- вокруг цепочками висели мидии и венерки, вполз на гладкий горизонтальный ствол и лег, задыхаясь, как рыба, только что обучившаяся дышать воздухом. Йама слишком замерз, промок и был к тому же напуган, чтобы спать этой ночью. Над головой его, в гуще переплетенных корней кто-то издавал время от времени жалобный писк, как будто стонал больной ребенок. Он сидел, прислонившись спиной к выгнутому аркой толстому корню, и смотрел на верхний рукав Галактики над краем люминесцентного тумана, расползающегося на целые лиги по глади темной реки. Где-то в этом тумане заблудилась ослепленная пинасса Энобарбуса. Ослепленная кем? Какими неожиданными союзниками и странными обстоятельствами? Верхний слой белого тумана бурлил, как кипящее молоко; Йама смотрел в черное небо и ждал, что вернется фиолетовая искорка машины. Услышанная молитва, подумал он и содрогнулся. Он дремал, просыпался. Снова дремал и резко очнулся, когда ему очень живо привиделось, что он стоит на летящем мостике призрачного фрегата. А тот нависает над пинассой. Команду фрегата составляли не люди и даже не призраки с оборотнями, а целые скопления мечущихся огоньков, которые без слов понимали его команды и, ни о чем не спрашивая, выполняли их быстро и правильно. Закиль учил Йаму, что хотя обычно сны состоят из обрывков дневных событий, но иногда в них скрыт большой смысл: намек на будущее, загадка, ответ на которую будет ключом ко всей жизни спящего. Йама не знал, отнести ли свой сон к первому или второму виду, не говоря уж о том, чтобы суметь истолковать, но когда он проснулся, сердце его наполнилось звенящим ужасом от чувства, что каждое его действие как будто может увеличить свой масштаб, разрастись в своем значении и привести к страшным последствиям. Галактика зашла за горизонт и рассвет коснулся плавных вод реки серым призрачным светом. Туман рассеялся, пинассы нигде не было. Йама опять задремал и проснулся от солнечных лучей, которые, проникнув сквозь трепещущую листву смоковниц, танцевали у него на лице. Он увидел, что сидит на широком стволе, полого поднимающемся из воды и широкой дорогой уходящем в плотную переплетающуюся массу самого сердца смоковницы. Тут и там над стволом сгибались арки воздушных корней и более тонких ветвей, от которых падали в воду опорные корни. Блестящие листья смоковницы окружали Йаму со всех сторон, как бесчисленные фалды рваного зеленого одеяния; ее морщинистую кору облепили колонии лишайников, серым кружевом свисающих на зеленые канаты лиан, алые, золотые и чистейшей белизны созвездия орхидей-эпифитов. У Йамы ныла каждая мышца. Он стянул с себя мокрую рубашку и брюки, повесил их на ветку и приступил к упражнениям, которым его научил сержант Роден; он выполнял их, пока не расслабились все связки и мускулы, выпил пригоршню холодной воды, распугав стайку светлых креветок, метнувшихся прочь от его тени, и до тех пор плескал себе в лицо, пока кожа не стала гореть от пульсирующей крови. Ночью Йама залез на смоковницу с той стороны, что смотрела на дальний берег. Он перекинул мокрую одежду через плечо и голым отправился в джунгли этого дерева, двигаясь сначала по пологому широкому стволу, а потом, когда ствол потянулся вверх к высокому пронизанному солнцем шатру кроны, стал пробираться по переплетающимся ветвям. И все время сквозь путаницу веток и корней внизу виднелась тихая темная вода. Крохотные колибри, ярко-синие, изумрудно-зеленые, будто сотворенные кистью большого мастера на эмалевой миниатюре, порхали с цветка на цветок. Пока Йама пробирался сквозь занавес листвы, на него накинулись целые тучи мух, попадая в глаза и забиваясь в рот. Наконец сквозь зеленый водопад лиан он увидел лоскут синего неба. Йама раздвинул мягкие на ощупь, узловатые стебли и, переступив их, оказался у намытого клочка земли, мшистого и покатого; у этого миниатюрного берега стоял ялик, из тех, что плетут рыбари. В почерневшем перевернутом панцире речной черепахи темнели угольки маленького костра; Йама пропустил их сквозь пальцы -- пепел оказался еще теплым. Йама натянул на себя рубашку и брюки и позвал хозяина, но на зов никто не откликнулся. Он осмотрелся и быстро нашел извилистую тропку, убегающую от полянки. Через мгновение за вторым поворотом он нашел рыбаря, запутавшегося в грубой сети из черной нити. Такой нитью Амнаны ловят летучих мышей и птиц; смолистые волокна крепки, как сталь, и усеяны тысячами мушек, которые при любом прикосновении выделяют сильный клей. Часть нитей порвалась, когда рыбарь налетел на ловушку, и теперь он висел, как покойник в развевающемся саване, одна рука застряла над головой, а другая оказалась туго примотана к телу. Он как будто не удивился, увидев Йаму. Грубым спокойным голосом произнес: -- Убей меня быстро. Имей милосердие. -- Я надеялся тебя спасти, -- сказал Йама. Рыбарь удивленно на него уставился. На нем была одна набедренная повязка, и на бледной коже попадались зеленые островки. Черные засаленные волосы висят спутанными прядями вокруг широкого лягушачьего лица без подбородка. Большой рот широко открыт, там видны ряды маленьких треугольных зубов. Выпуклые водянистые глаза покрыты прозрачной мембраной, которая успела три раза мигнуть, пока он сказал: -- Ты не из Болотного Племени. -- Я из Эолиса. Мой отец -- эдил. -- Люди Болотного Племени считают, что они знают реку. Они и правда немного умеют плавать, но они жадные и загрязняют ее воды. -- Кажется, один из них тебя поймал. -- Ты, наверное, сын торговца. Мы с ними ведем дела, нам нужны сталь и кремень. Нет, не подходи, а то и ты попадешься. Меня можно выручить только одним способом, не думаю, что у тебя получится. -- Я знаю, как действуют эти нити, -- сказал Йама, -- жаль, что у меня нет инструментов, чтобы тебя освободить. У меня нет даже ножа. -- Их не разрежешь даже сталью. Брось меня. Я уже мертвец, Болотным людям осталось только меня сожрать. Йама обнаружил, что поверхность тропинки похожа на губчатую подушку из скрученных корней, опавшей листвы, волокон, лишайников-эпифитов. Он лег на живот и просунул руку насквозь, так что пальцы коснулись воды. Посмотрев на рыбаря, Йама сказал: -- Я видел, как люди твоего племени пользуются капканами с приманкой, когда ловят рыбу. У тебя в лодке такого нет? Еще мне нужна бечевка или веревка. Пока Йама трудился, рыбарь, его звали Кафис, рассказал, что он попал в эту липкую паутину после рассвета, когда искал яйца особого вида лысухи. Она гнездится в самой чаще смоковниц. -- Яйцо съесть, конечно, неплохо, -- сказал Кафис, -- но не настолько, чтоб за него умереть. Кафис причалил к смоковнице прошлой ночью. Он видел сражение и решил, что разумнее спрятаться. -- Так что я дважды дурак. Пока рыбарь рассказывал, Йама вырезал кусок из губчатой подстилки на тропе и привязал ловушку к опорному корню. Чтобы отрезать веревку, ему пришлось взять лезвие короткого копья, которое нашлось у рыбаря. И он несколько раз порезал ладонь. Он пососал неглубокие порезы и замаскировал дыру на тропе. Место было удачным, на крутом повороте дорожки, и любой, кто в спешке пройдет по ней, должен будет туда наступить. Он спросил: -- Ты видел все сражение? -- Загорелся большой корабль. А потом маленький баркас, он уже три дня стоял на якоре перед городом Болотного Племени, увидел, наверное, врага, потому что стал палить в темноту. -- Но там был еще один корабль, громадный и сверкающий. Он растаял в тумане... Рыбарь поразмыслил и сказал: -- Я спрятался, когда началась стрельба, как любой, у кого есть хоть капля здравого смысла. Ты видел третий корабль? Ну ты, наверное, был ближе, чем я, и думаю, увидел больше, чем тебе хотелось. -- Может, это и правда. Йама встал, опираясь на толстое древко копья. -- Река все унесет, ей только дай. Мы на это так смотрим. Что сегодня сделано, завтра унесет река. И начинай все сначала. Он может сегодня и не прийти. И даже завтра. Ты не станешь так долго ждать. Возьми лодку и оставь меня моей судьбе. Я ее заслужил. -- Мой отец запретил такие вещи. -- Они дьяволы, эти Болотные люди. -- Лучи солнца пробились сквозь густую листву смоковницы и осветили лицо рыбаря. Он прищурился и добавил: -- Если бы ты смог принести воды, вот была бы милость. Йама нашел в ялике котелок. Он как раз зачерпывал воду у края мшистой полянки, когда заметил маленькую лодку, явно направляющуюся к островку. Это был скиф, на веслах сидел один человек. Пока Йама добрался до края смоковницы и спрятался в ее шелестящих листьях высоко над поляной, скиф уже огибал гущу воздушных корней вокруг смоковницы. Йама узнал этого человека. Грог или Грег. Один из бессемейных батраков, обрабатывающих садки с мидиями в устье Бриса. Он был тяжел и медлителен, носил один только засаленный килт. Серая кожа на плечах и спине покрыта ярко-красной сыпью -- предвестником рака кожи. Он часто развивается у Амнанов, которые подолгу работают на солнце. Сердце Йамы бешено колотилось, во рту пересохло, он следил, как пришелец привязал свой скиф, осмотрел лодку рыбаря и холодные угли в черепашьем панцире, потом бесконечно долго мочился в воду и, наконец, пошел по тропе. Йама стал спускаться, неуклюже из-за короткого копья рыбаря, которое он не решился выпустить из рук. И тут раздался крик, то ли Амнана, то ли рыбаря. Он спугнул двух цапель, примостившихся на верхних ветвях смоковницы; птицы поднялись в воздух и, хлопая крыльями, улетели, а Йама стал красться по тропе, сжимая обеими руками копье. На повороте тропинки что-то дико трепыхалось в листве. Провалившись по бедра в ловушку, в яме барахтался человек. Как раз там, где Йама вырезал подстилку тропы и спрятал капкан. Капкан был длиною в две пяди, с широким отверстием, к концу он сужался. Сплетенный из гибких молодых корней, он имел внутри острые бамбуковые колья, направленные так, чтобы рыба, войдя внутрь за наживкой, не смогла выйти назад. Теперь эти колья впивались своими остриями в ногу пришельца, когда он пытался освободиться. Он истекал кровью и выл от боли, нагнувшись к ноге, как человек, пытающийся снять слишком тесный башмак. Йаму он не видел, пока острие копья не коснулось жирных складок на его крапчатой коже. Йама забрал у пришельца спрей, растворяющий клей на нитях, и освободил Кафиса, тот сразу хотел убить человека, который убил бы и съел его самого, но Йама не позволил, и Кафис вынужден был удовлетвориться тем, что связал ему за спиной большие пальцы и оставил с одной ногой в ловушке. Как только они скрылись из виду, человек начал кричать: -- Я ведь отдал вам спрей! Я не хотел ничего плохого! Отпусти меня, господин. Отпусти меня, и я ничего не скажу! Я клянусь! Кафис и Йама отчалили от смоковницы, а он все кричал и кричал. Костлявые голени рыбаря были так длинны, что колени торчали выше темени, когда он скрючился в ялике. Греб он медленными сноровистыми движениями. Нити ловушки оставили на нем сотни красных рубцов. Он сказал, что, как только его кровь разогреется, он перевезет Йаму на берег. -- То есть если ты не возражаешь помочь мне с ночным уловом. -- Ты мог бы доставить меня в Эолис, это недалеко. Кафис кивнул: -- Конечно, недалеко, но у меня уйдет целый день, ведь надо грести против течения. Кое-кто из наших ездит туда торговать, оттуда я в прошлом году и получил свой прекрасный наконечник для копья. Но мы никогда не выходим из лодок, когда приезжаем туда, потому что это мерзкий город. Йама сказал: -- Я там живу. Тебе нечего бояться. Даже если этот человек сумеет освободиться, его сожгут за то, что он хотел тебя убить. -- Возможно. Но тогда его семья объявит вендетту моей семье. Так уж заведено. -- Кафис посмотрел на Йаму и сказал: -- Помоги мне с удочками, а потом я отвезу тебя на берег. Пешком ты дойдешь быстрее, чем я буду грести. Но, думаю, тебе не помешает позавтракать, прежде чем отправляться в путь. Они причалили у громадной смоковницы в полулиге ниже по течению. В перевернутом черепашьем панцире Кафис разжег из сухого мха костер и вскипятил в котелке чай, заварив ломкие полоски коры с кустика, который рос, по его словам, среди верхних ветвей смоковницы. Когда чай стал закипать, Кафис бросил в него какие-то плоские семена, от которых напиток вспенился, и передал котелок Йаме. Чай горчил, но уже после первого глотка Йама почувствовал, как прогревается его кровь, и выпил котелок до дна. Он сидел у огня и жевал кусок сухой рыбы, а Кафис сновал по покрытой мохом поляне, у которой они причалили. Своими длинными ногами, коротким телом, медлительными осторожными шагами рыбарь напоминал цаплю. У него были перепонки между пальцами, а крючковатые когти и хрящеватые шпоры на пятках помогали ходить по скользким переплетенным ветвям смоковниц. Он собрал какие-то семечки, лишайник, особый вид мха, добыл жирных личинок жуков из крошащейся гнилой древесины и тут же их съел, выплевывая головки. -- Все, что человеку нужно, можно найти в смоковницах, -- говорил Кафис. Рыбари обрабатывали листья и из волокнистой массы пряли и ткали себе одежду. Из молодых опорных корней делали ловушки и ребра лодок, а корпус ткали из полосок коры, вымоченных в древесном соке после перегонки. Вызревающие круглый год ядра плодов смоковницы перемалывались в муку. Яд, чтобы глушить рыбу, извлекался из кожи особого вида лягушек, живущих в крошечных водоемах, собирающихся в живых вазах бромелиад. Сотни видов рыб резвились среди корней, и тысячи видов растений селились на ветвях смоковниц. Все они находили свое применение, все имели своих духов-хранителей, и каждого следовало умилостивить. -- У нас есть все, что нам надо, кроме металлов и абака, поэтому мы и торгуем с племенами суши. А в стальном -- мы свободны, как рыбы, и всегда были такими. Мы никогда не поднимались над своим животным естеством, с тех пор как Хранители дали нам для жизни смоковницы, вот Болотные люди и видят в этом предлог, чтобы на нас охотиться. Но мы -- древний народ, мы многое видели, и у нас хорошая память. Есть такая поговорка: все возвращается в реку, обычно так и бывает. У Кафиса на плече была татуировка: змея, выполненная красным и черным цветом, прогнувшаяся так, что могла проглотить собственный хвост. Он коснулся кожи под рисунком когтем большого пальца и сказал: -- Даже река возвращается сама в себя. -- Что это значит? -- Разве ты не понимаешь? Куда, ты думаешь, девается река, когда падает с Края Мира? Она глотает сама себя,