ни все дураки, а профессор Данлоп самый из них главный. И ставит, и ставит свои опыты, как будто мой дар ещЕ надо кому-то доказывать, а я устал, так надоело, студенты на меня косятся из-за этой стипендии и потому что у них ни у кого своей темы нет. И мало того, мой ум все время играет со мной всякие шутки, когда откликается, когда нет, да и что в нем толку, я же не могу им зарабатывать на жизнь, другой бы на моем месте в букмекеры пошел, шантажом бы занялся или шпионажем, а мне совестно, хотя знаешь, ба, кажется, я не хочу быть психологом, не хочу изучать эти силы, ей-богу, сыт по горло их опытами, ладно бы, только меня мучили, но они и обычных людей в покое не могут оставить, все талдычат об "экстраслучайностях", об "отсутствии психоэффекта", мол, результат, хоть и отрицательный, все равно результат, и пытаются подогнать под умственные силы какую-нибудь физическую теорию, но все мимо, вот они и пишут свои бумажки, и делают умные лица, хотя не хуже меня понимают, что это ничего не даст, знаешь, ба, хочется бросить все к чертовой матери и стать фокусником или ясновидцем, выступать на телевидении, зашибать большие деньги, как Ури Джеллер или Удивительный Крескин... Джейми, неблагодарный поросенок, тебе силы не для наживы дадены, а чтоб людям жилось лучше, и ежели профессор не может из них науку сотворить, стало быть, это должен сделать ты, умник. Макгрегор! Да пойми, ба, на это деньги нужны! Видела бы ты, в какой дыре они ставят свои опыты. Будь мы в Америке, тогда другое дело, там одни богачи живут, а тут что? Двое нищих аспирантов, им на бутерброды с сыром да на пиво и. то не хватает, я-то, конечно, не голодаю, нас в университетской столовой хорошо кормят, но... Ну вот и возвращайся, поужинай, да и нам за стол пора. Хватит ныть, делай, что тебе велят, и учись прилежно -- не позорь нас. А уж коли не выйдет ничего с опытами, тогда валяй -- дурачь по телевизору всяких остолопов да набивай себе карманы. Ох, ба! Ох, Джейми! Лети скорей назад. А то, поди, застыл совсем на горе-то. Да и друг ищет тебя -- с ног сбился... Он открыл глаза. И вправду, окоченел на этом Артуровом Троне. Восточный ветер завывает по-прежнему и колет все тело ледяными иглами. Он выпрямился, засунул голые руки в карманы теплой куртки, потопал ногами. Темно; слезать придется другим путем: западный склон слишком крут, ни одной тропы. Огни Эдинбурга потускнели, промозглый туман поднимается от устья и обволакивает город. А от подножия более отлогого склона по Аллее Королевы почти три километра до ворот парка. Ну да, видно, ничего не поделаешь. Он спускался почти бегом, стараясь разогреться и утешая себя мыслью, что воспаление легких теперь лечат антибиотиками... -- Джейми! -- послышался окрик снизу. Бабушка сказала, что его разыскивает друг... Как странно, никто ведь не знает, где он. Но впереди подпрыгивает янтарный луч фонарика. -- Эй! Я здесь! От знакомого неуклюжего силуэта исходят волны облегчения вперемежку с ворчливым бормотаньем. -- Нигель! -- радостно воскликнул Джейми. -- Как ты меня вычислил?.. Ах, да, я совсем забыл про магнитное излучение горы! -- Идиот! Бежим скорей к машине, пока ты в снеговика не превратился! -- Нигель сорвал с себя толстый полосатый шарф, намотал на шею Джейми. -- Пошел ты к черту со своим магнетизмом! Между прочим, Данлоп кипятком писал, когда Уилли доложил ему, что ты удрал с послеобеденного сеанса. Осел чертов! Мы мордовались, как бобики, готовили опыт, физиков притащили с их магнетометром, а теперь из-за твоих вывертов все псу под хвост! -- Прости, Нигель. Они вышли на аллею. Гору поглотила темнота. Справа, на южной окраине парка, едва виднелась в тумане стоянка машин. -- Ты в самом деле за меня беспокоился? -- Да ведь ты шею мог себе свернуть! -- проворчал аспирант. -- Где мы ещЕ найдем такой экземпляр? Тогда хрен субсидию выбьешь! В грубоватых интонациях сквозил неподдельный страх: Поди знай, что втемяшилось в башку этому сопливому кельту? Какого черта его понесло среди зимы на обледенелый утес? -- Да нет, ничего такого у меня и в мыслях не было, -- разуверил его Джейми (Впрочем, спасибо за твою заботу.) -- Просто я очень устал после утреннего сеанса, к тому же опыты все равно неудачны. Я вам с Эрскином постоянно твержу, что бесконечное повторение ничего не даст. Я впустую расходую силы и теряю мотивацию. Вы думаете, меня можно включить в сеть и запрячь, как ломовую лошадь, а я, к вашему сведению, не компьютер. Вайнштейн уныло вздохнул. -- Доктор Данлоп наверняка скажет, что у тебя депрессия, а по-моему, это просто детские капризы. -- Моя бабушка то же самое говорит, -- усмехнулся Джейми. Они с трудом отыскали побитый "хиллмен" Вайнштейна и забрались внутрь. Опоясывающая парк Аллея Королевы была пуста. Свет фар никак не мог пробиться сквозь золотистую вату, укутавшую весь мир. Нигель выругался сквозь зубы и погасил свет. Ориентируясь на светофоры, он двигался чуть быстрее скорости пешехода. -- Ваши опыты не более чем потеря времени, -- повторил Джейми. -- Я взглядом перемещаю по столу соломинки для коктейля, а прибор измеряет колебания магнитного поля у меня над головой -- смех, да и только! Малейшее смещение иглы регистрируется для потомков... А им, помяни мое слово, на это будет начхать. -- Мы накапливаем парапсихологические данные. Джейми выпучил на него глаза. -- И сколько нужно данных? На кой ляд вам эти магнитные замеры, когда у вас до сих пор нет даже приблизительной идеи насчет природы умственной энергии! Какие силы порождают психокинез, как передаются телепатические послания, какой механизм позволяет мне перемещаться вне моего тела?.. Пока нет научной теории, ни на один из этих вопросов вы ответа не получите. -- А из чего она рождается -- теория? Из накопленных данных. Дай срок, создадим обоснованную концепцию человеческого ума. Джейми с наслаждением впитывал исходящее от печки тепло. -- Сверхъестественные силы существовали ещЕ у пещерных людей. Почему австралийские бушмены, эскимосы, африканские ведьмы, индийские пожиратели огня могут их применять, а ученые не могут? Человек уже ступил на Луну, а перед тайнами его мозга наука до сих пор бессильна. Ей, видите ли, необходимы все новые подтверждения, что умственная энергия -- не липа! Если уж говорить о концепции ума, то мы в двадцатом веке продвинулись не дальше, чем в шестнадцатом, когда мне подобных сжигали на костре... Ну скажи, почему нельзя использовать эти силы, вместо того чтоб до бесконечности перепроверять их? Вайнштейн рассмеялся. -- Наука всегда оперировала тем, что поддается измерению. А парапсихологические свойства слишком эфемерны, поэтому на данном этапе мы только пытаемся их анализировать. К тому же, в отличие от астронавтики, парапсихологию никто не желает финансировать, иначе мы бы давно уже получили результат. -- Раньше я тоже так считал, -- задумчиво отозвался Джейми, -- но в последнее время мне все больше кажется, что отсутствие результата объясняется не этим. Основная посылка неверна -- вот в чем дело. -- Глупости! -- Нет, Нигель, ты выслушай до конца! Теперь ученые во всем мире исследуют парапсихологические эффекты: Вон как русские ухватились за них. Не из чистого любопытства, конечно, а в надежде создать новое оружие. Но их прагматизму надо отдать должное. Именно потому, что русские так безоглядно верят, янки относятся к парапсихологии подозрительно. Однако и в Штатах ведутся серьезные разработки, даже Всеамериканская ассоциация развития наук приняла наконец парапсихологию в свое лоно. У нас на Британских островах ученые тоже носом землю роют. Большой вклад вносят голландцы, индийцы, финны, японцы, немцы. Словом, никто из тех, чье мнение стоит принимать в расчет, больше не выставляет нас на посмешище. Научные круги всех стран единодушно согласились, что мозговое излучение вполне реально. А практический результат двадцатилетних трудов равен нулю! Темные, необученные дикари до сих пор ищут воду рогатинками, факиры ступают по раскаленным угольям, шаманы лечат наложением рук, гадалки предсказывают судьбу, а ученые экспериментируют, анализируют -- и никакого толку! -- И что ты предлагаешь? На всем поставить крест? -- Как по-твоему, смогли бы мы чего-нибудь добиться в астрономии, если б были слепыми, как кроты? Попробуй-ка накопи научные данные о светилах, если даже не видишь их! Вот точно так же, на мой взгляд, обычные люди воспринимают экстрасенсорику. Задатки к этому есть у всех -- ну, по крайней мере у большинства, но они так слабо выражены, что ими в общем-то можно пренебречь. А такие самородки, как я, к примеру, совершенно не умеют управлять своими силами, и научить нас некому. Поэтому я уверен, сколько бы мы не анализировали умственные способности высшего порядка, наука не сдвинется с мертвой точки, пока не появятся настоящие операнты. -- Иными словами, пока человеческий мозг не выйдет на новую стадию развития? -- Вот именно. Испытания дадут результат, лишь когда люди смогут полностью контролировать свои сверхъестественные функции. Вот увидишь, Нигель, будущее подтвердит мою правоту! Я хоть и не совсем зрячий, но звезды мне до сих пор кажутся расплывчатыми пятнами. Сам посуди, откуда б ты знал, что вокруг Артурова Трона раскинулся город, если бы все время сидел в машине и пробирался сквозь туман? И коль скоро Эдинбург представал бы тебе в тумане, как бы ты предположил, что на свете есть другие города? Они действительно вслепую двигались сквозь горчичную пелену, не видя ничего в двух шагах. Но неожиданно ветер прорвал еЕ, и они отчетливо разглядели поворот в конце аллеи. Оба с облегчением вздохнули, а Нигель заметил: -- Вот видишь? Прорывы иногда бывают. Так что ищи, Джейми. -- Он снова включил фары и свернул на перекрестке. -- По-твоему, мы должны блуждать в тумане, пока ветер не подует и не объявится человек с глазами-радарами? -- Ай-ай-ай, как образно! Джейми поглядел на старшего товарища и беззлобно усмехнулся. -- Вам, беднягам, ещЕ повезло. У вас хотя бы я есть, не такой слепец, как остальные. Еж среди кротов! Вайнштейн вздохнул. -- Подумать только, и на этом типе я построил свою диссертацию! Уж лучше было бы торговать одеждой в отцовском магазине. -- Нет, Нигель, я больше не буду ставить вам палки в колеса, -- пообещал Джейми. -- Только и ты, когда защитишься, не бросай меня. Будем экспериментировать по-настоящему, а не заниматься мурой, какую навязывает нам Данлоп. Сегодня ты разыскал меня, хотя понятия не имел, где я. Мы оба понимаем, что это значит. Давай бросим забивать мозги статистикой и будем тренировать ясновидение... и мое, и твое. Давай покажем всему миру, что экстрасенсорика -- вещь серьезная. -- Ах ты, прощелыга! Тебе нужна всего лишь моя жизнь, на меньшее ты не согласен! Ну, так и быть -- бери! -- Вайнштейн глянул сквозь ветровое стекло на неясные огни витрин. -- А теперь давай-ка потренируй свое ясновидение и поищи, где бы нам перекусить. 16 Ривер-Форест, Иллинойс, Земля 9 июня 1973 года Альдо Камастра (Большой Эл) вышел на веранду из своего кабинета, хорошо охлажденного кондиционером, и окунулся в духоту летнего вечера. Играла музыка. Он улыбнулся: переговоры с партийными и профсоюзными боссами из Чикаго прошли на редкость гладко. Теперь можно пообщаться с гостями, показать, кто здесь хозяин, как того хотелось Бетти Каролине. Конечно, клан прежде всего, но все-таки негоже огорчать жену в день серебряной свадьбы. Да и кое-кого из присутствующих не мешает обласкать. Карло и Ник терпеливо сидели на плетеных стульях в патио и, как обычно, держались начеку. Большой Эл приветливо кивнул им: -- Как вечеринка? -- Класс! -- ответил Карло. -- Джо Свиное Рыло притащил шлюху из кабаре Джонни Карсона. Потрясная деваха! Поет не хуже Шер, только у той ещЕ и титьки что надо. Эл рассмеялся, одернул шелковый кушак, потряс кистями так, что из-под рукавов смокинга высунулись огромные золотые запонки. -- Розмари уже здесь? -- Переодевается. Фрэнки всего час как доставил еЕ из аэропорта, -- сообщил Ник. -- Рейс задержали. Они двинулись по выложенной плитами аллее: Карло впереди, Эл посередине, Ник замыкающий. К бронзовым лампионам, освещавшим розарий позади особняка Альдо Камастры, нынче добавились гроздья японских фонариков, поэтому весь огромный сад был залит огнями. Под навесом, где стоял длинный стол с напитками, толпились гости. Другая толпа дергалась на площадке, окруженной маленькими столиками и напоминавшей открытое кабаре. Оркестр играл "Оставим позади прямую жизнь", и около сорока пар корчились под судорожный ритм, всячески избегая телесных контактов. Большой Эл презрительно скривил губы: -- Ну и танцы! Трясутся, как эпилептики, каждый сам по себе. Двое часовых, сторожащих вход в патио, почтительно приветствовали босса и расступились, давая возможность ему и телохранителям смешаться со сборищем приглашенных. Гости -- кто повыше рангом: бизнесмены, политики, закулисные воротилы, гангстеры и их шикарные женщины -- тут же потянулись к хозяину. Родственники и разный сброд торчали на заднем плане, потягивая напитки и раскланиваясь. -- Счастья вам, Эл! -- Mazel tov [Поздравляю (идиш).], Эл, малыш! -- Прекрасный вечер, мистер Камастра! -- Шампанского, Эл? -- Мистер Камастра, помните, мы встречались в Спрингфилде, на последнем заседании... Пожимая руки, отвечая на комплименты, он ловко пробирался сквозь толпу. Карло и Ник неотступно следовали за ним. Он поблагодарил за добросердечные пожелания чикагского олдермена, чмокнул в щеку свояченицу, вежливо поздоровался с пустоглазым банкиром, пообещал почтенному монсиньору значительное пожертвование в приходский фонд, поздравил прибывшего из Нью-Йорка адвоката с очередным удачным маневром, позволившим главарю клана Монтедеро вырваться из сетей федерального правосудия. Наконец очутился возле танцплощадки, и тут уж всех доброжелателей и прилипал как ветром сдуло. Поцеловал Бетти Каролину; она выглядела сногсшибательно в облегающем костюме, белом с серебряной отделкой, а еЕ волосы были высоко взбиты и напоминали торт безе. Рядом с ней стояла взрослая дочь Розмари; Эл стиснул еЕ в медвежьих объятиях. -- Рози, моя принцесса! Ну как галерея, процветает? А мы боялись, что ты не поспеешь на праздник из-за этой задержки рейса... -- Эл, ты себе представить не можешь! -- заверещала Бетти Каролина. -- Розмари по телефону ничего не сказала -- не хотела волновать, к тому же, когда самолет приземлился, инцидент уже был исчерпан, и все благодаря другу Рози, это удивительный парень, настоящий герой, он даже успокоил секретные службы, чтоб завтра не тащиться в полицию, когда пирату предъявят обвинение. -- Что?! -- Слово прозвучало как негромкий взрыв. Большой Эл чуть отстранил смеющуюся дочь. -- Твой самолет хотели угнать? Господи Иисусе! -- Да все в порядке, пап, никто не пострадал, и пирата схватили. Правда, я не знаю, что было бы, если б не Киран... Киран О'Коннор действительно мой большой друг. Карло и Ник сдерживали напор толпы; оркестр исполнял свою коронную вещь "Иеремия был волом-лягушкой". Розмари за руку подтащила к отцу стройного темноволосого человека. Возраст -- около тридцати, чисто выбрит, старомодная короткая стрижка. Одет в сшитые на заказ джинсы и открытую тенниску, на шее золотая цепь -- обычная летняя экипировка молодого поколения. Он улыбался немного скованно и был явно смущен восклицанием Розмари: -- Киран сделал его одной левой! Выбил автомат и уложил на месте приемом карате. Большой Эл схватил Кирана О'Коннора за руку. -- Как мне вас благодарить, мистер О'Коннор?! Расскажите мне все подробно. Какой ужас, мою дочь едва не похитили! Бог мой, до чего дошла эта проклятая страна! Так вы друг Рози из Нью-Йорка?.. Нет, пойдемте где-нибудь сядем... Оркестр на апокалипсической ноте завершил "Иеремию", и следом грянули фанфары. Гости зааплодировали. -- Эл! -- вскричала Бетти Каролина. -- Я велела дирижеру, как только ты выйдешь, объявить наш танец! А потом разрежем свадебный торт... -- Ле-е-ди и джентльмены! -- раздался из усилителя торжественный голос. -- Прошу внимания! В честь серебряного юбилея мистера и миссис Альдо Камастра мы исполняем... В теплом вечернем воздухе поплыли звуки скрипки, выводившей любимый мотив Эла -- вальс из "Крестного отца". Бетти Каролина потянула мужа за левую руку. А правая не выпускала локоть Кирана О'Коннора. -- Ну пойдем, дорогой! Но Большой Эл не двинулся с места. Нижняя челюсть отвисла; взгляд прикован к глазам стоящего почти вплотную молодого человека. Губы Кирана шевелились, но гомон толпы и рев оркестра, подхватившего мелодию, заглушали его голос. И все-таки Эл расслышал каждое слово. Мистер Камастра, я давно хотел познакомиться с таким человеком, как вы. Угон самолета был инсценирован. Что-то вроде показательного выступления. Я сам пронес на борт автомат и заставил одного придурка сыграть роль пирата. Хотите узнать, как я это проделал?.. У меня много способностей, которые могли бы вам сгодиться. Если мы договоримся полюбовно, я все их представлю в ваше распоряжение. -- Malocchio! [Дурной глаз! (итал.)] -- прошептал Большой Эл, и лоб его покрылся испариной. -- Чур меня! Он хотел кликнуть Карло и Ника, но укоризненный внутренний голос молодого ирландца остановил его. Вам нечего бояться, мистер Камастра. Я не предлагаю ничего незаконного. Уверяю вас, вы только выиграете, если воспользуетесь моими услугами. -- Эл, ну что же ты? -- нетерпеливо звала его Бетти Каролина. Голос звучит вполне дружелюбно. Тело, скованное мгновенным параличом, снова ожило, и только завораживающие глаза все не выпускают его. Колдун! Еще секунда -- и вы пойдете танцевать с вашей прелестной супругой, мистер Камастра. Я хочу, чтобы вы усвоили одно: причинить мне вред вам не удастся. Так что лучше будем друзьями. Такими же добрыми друзьями, какими уже стали я и Розмари. Большой Эл сам не заметил, как очутился на танцплощадке. Бетти Каролина положила ему руку на плечо, и они закружились под грустную мелодию вальса. Краем глаза он видел Розмари, стоящую рука об руку с молодым человеком, в чьей внешности не было ничего необычного. Но и на расстоянии Большой Эл чувствовал его гипноз. После окончания юридического факультета в Гарварде я всесторонне изучил разветвленную деятельность организации, возглавляемой вами и вашими сицилийскими коллегами. К примеру, мне известны все детали совместной операции пяти кланов в Нью-Йорке. Известно и то, что некий Джо Порке, или Поркаро из клана Фальконе, на днях подложит вам свинью. Но об этом после. А теперь танцуйте, мистер Камастра. Вечер удался на славу. 17 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА Несмотря на противодействие Дона, я не прерывал общения с Дени. Телепатическая речь мальчика развивалась с каждым годом, а моя собственная также значительно улучшилась благодаря нашим контактам (прежде нам с братом и в голову не приходило, что можно переговариваться на таком большом расстоянии). Дени впитывал знания, точно одушевленный компьютер, и вскоре я понял, что мне уже нечему его учить. Правда, небольшое, но важное поле наставнической деятельности у меня оставалось, так как мой племянник совсем не разбирался в человеческих взаимоотношениях. Временами он казался мне маленьким гуманоидом, напичканным сведениями о Земле, еЕ науке, культуре, населении, но не вполне понимающим еЕ обычаи. Я поневоле вспоминал Странного Джона, которого точно так же озадачивали повадки нормальных людей. Нет, Дени, конечно, не был безжалостным отщепенцем, подобно запавшему мне в душу литературному персонажу, но мотивы человеческих поступков, и в особенности их иррационализм, нередко ставили его в тупик. Этот блестящий ум имел, на мой взгляд, одну ущербность: чрезмерное пристрастие к логике в сочетании с детским максимализмом. Я понимал, что было бы глупо формировать сознание Дени на основе этических или теологических постулатов; он должен создать для себя систему нравственных ценностей, наблюдая за поведением других, анализируя, оценивая добро и зло не только в социальном, но и в личностном плане. А проще говоря, обсуждая все это со мной. Оглядываясь на свой педагогический опыт с высоты прожитых ста сорока лет, я говорю себе: хорошо, что я не осознавал взятой на себя ответственности, иначе никакой Призрак не заставил бы меня этим заниматься. С рождением в 1970 году брата Виктора Дени смог вздохнуть свободнее. Второй сын был красавчик, точная копия отца; Дон с ним носился и мало-помалу снял запрет на мое общение с Дени. Конечно, не обошлось тут без помощи Солнышка. Тут я снова стал проводить все свободное время с племянником. Местом встреч мы избрали старый дом на Второй улице, где по-прежнему обитал престарелый дядюшка Луи с детьми Элом и Маржи, которые пока не обзавелись семьями. Но через три года пришла пора отдавать Дени в школу, и тут разразился новый кризис. Я долго обивал пороги (пришлось даже прибегнуть к несильному принуждению) и наконец выбил для Дени частичную стипендию в Нортфилд-Холле, престижном частном учебном заведении для особо одаренных детей. Однако Дон вдруг уперся. Я догадывался, что он на мели. Пристрастие к спиртному неизбежно отразилось на работе, и брата все время обходили с повышением жалованья. К тому же Солнышко была опять беременна -- доктор Лаплант предсказывал двойню. При таких обстоятельствах даже неполная плата за обучение оказалась Дону не по силам, но он заявил, что дело не в этом, а в слишком либеральной и светской ориентации Нортфилда -- дескать, это совсем не в духе традиций нашей семьи. В обсуждение Дон втянул всю родню. Мы разделились на два лагеря: те, кто хотел блага Дени (я, Солнышко, Эл и Марджи), и те, кто считал, что истинный католик, будь он хоть семи пядей во лбу, не может учиться в безбожной, левой школе для богатых сынков (Дон, дядюшка Луи и ещЕ двадцать пять кузенов, дядьев, теток, их мужей и жен). Напрасно я уверял их, что насчет религиозного воспитания Дени лично договорюсь с католической церковью Нортфилда. По глубокому убеждению Дона, раз церковно-приходская школа в Берлине сгодилась для него самого, значит, сгодится и для его старшего сына. Тогда я вызвался взять на себя часть расходов, Дон решительно отверг мое предложение. Более того -- сорвал мою последнюю попытку выбить для Дени полное обеспечение, самолично позвонив в Нортфилд. После его звонка директор школы умыл руки в деле "этих вздорных канюков". Мнения Дени, разумеется, никто не спрашивал. Устав от этой свары, я отправился на выходные в горы. Обычно, лазая по горам, я восстанавливаю душевное равновесие. (Теперь мне известно, что подобным образом поступают многие "мета". Должно быть, это чисто инстинктивное стремление подняться над стенами и другими преградами, что держат ум точно в тисках, стремление приблизиться к свету, к небу, где бренные заботы уходят, покрываются голубоватой дымкой. Нет, я и не думал молиться на горе -- я не столь набожен и, скорее, стану вопить из глубин!) А к солнцу карабкаюсь, чтобы согреться, его энергия вливается в меня, пронзает каким-то магическим жезлом, когда я стою на вершине; с гор я всегда спускаюсь другим человеком, и даже Земля, по которой ступаю, странным образом преображается. В тот августовский день я забрался на Гусиный Глаз -- гору высотой в тысячу сто семьдесят метров, висящую прямо на границе Нью-Гемпшира и Мэна. Едва достиг вершины, послал телепатический привет моему Дени, дабы разделить с ним свой восторг. Уже два года он просился со мной в горы, но Солнышко говорила, что ему ещЕ рано ходить в такие походы -- слишком мал и хрупок. Я с неохотой соглашался и брал с собой Дени мысленно; он мне потом говорил, что это почти так же здорово. Насытив его своими ощущениями, я спросил: Что делаешь? Пеку ТОРТ. Да, сам, под маминым присмотром, папы нет, смеяться некому, он пошел покупать себе подарок ко дню рождения, подвесной мотор для лодки, и Виктора взял с собой, а мы с мамой печем торт с сюрпризом, только папе не говори. Ох, совсем забыл, завтра же двенадцатое августа, мне двадцать восемь, как твоему папе. (Отчаяние.) И ТЕБЕ ТОРТ?! Смех. Ну, мне в походе только торта не хватало! Завтра на мою долю свечку зажжешь и пропоешь: "С днем рожденья тебя". Ой, надо торт вынимать! Пока, дядя Роги! Пока, Дени, вечером поговорим. Он бросил меня и вернулся к своему кулинарному опусу, по-видимому торопясь закончить его до прихода отца. Дон непременно поднял бы его на смех за такую "бабскую работу". А как типично для моего брата взять трехлетнего любимца Виктора и пойти покупать себе дорогой подарок! Нет, чтобы отложить деньги на образование Дени! Я тихо выругался. Если б только плата за обучение в Нортфилде не была так чертовски высока! Если б великий штат Нью-Гемпшир не вычеркнул из бюджета субсидии на обучение одаренных детей! Если б местная католическая школа не была так ортодоксальна! Сестра директора обещала подумать относительно специальных курсов для Дени, но осталась непреклонна в том, что его надо посадить в первый класс, как всех прочих шестилеток, "дабы привить ему общественные и трудовые навыки". Дени уже знает гораздо больше меня, а каково было бы мне теперь сесть за парту с первоклашками! Боже правый! Я буквально скатился с Гусиного Глаза и стал выбирать себе новый маршрут. Нынешняя вылазка в горы предполагалась как щадящая, успокаивающая, но перед лицом очередной подлости Дона и моего собственного бессилия гнев опять ударил мне в голову и захотелось измотать себя до предела. Я взглянул на часы. Еще нет и полудня. Солнце зайдет не раньше восьми. До темноты, если идти бодрым шагом, успею отмахать четырнадцать километров по крутым перевалам и заночую в знакомом альпийском приюте. И я тронулся в путь. Погода стояла на диво, хотя и было немного жарко. Я передохнул и освежился в небыстром ручье; потом меня отвлек резкий крик, похожий на вороний -- прежде ворон был редкой птицей в Новой Англии, а теперь понемногу возвращается. Вспомнив прежнее пристрастие к наблюдению за повадками птиц, я пошел ещЕ быстрее. К намеченному времени достиг горы Карло и двинулся вверх по шероховатому северному отрогу. Пейзаж мрачен, как в лабрадорской тундре, зато отсюда хорошо просматривались Гусиный Глаз и Успех. Я попробовал вызвать Дени, но ответа не получил. Видно, Дон вернулся домой, и ребенку пришлось срочно укрыться за умственным барьером, который он часто воздвигал против отцовских насмешек и придирок. Черт бы тебя побрал, Дон! Зная, что не может и пальцем тронуть малыша, он ещЕ больше усердствует в том, чтобы задеть его чувства. Интернат стал бы блестящим выходом: на девять месяцев в году убрать ребенка с глаз Дона, обеспечить ему свободу, общение с другими одаренными детьми и понимающими взрослыми -- что может быть лучше! Теперь эта возможность рухнула, и я не видел иного способа решить проблему Дени, как сделать его метапсихический дар достоянием гласности. Но все во мне противилось этому. Как только истина выйдет наружу, в него вцепятся парапсихологические лаборатории, станут рвать на части, вытягивать все жилы, третировать... Вот, недавно возник ещЕ один центр парапсихологических исследований под эгидой ВВС США... Нет. Должна быть какая-то альтернатива! Я лез вверх, обдумывая и отбрасывая один план за другим. Выкрасть Дени. Подсыпать в виски Дону какого-нибудь зелья и оказать на него принудительное воздействие. Открыть тайну Дени монахиням и заручиться их поддержкой. Сдурел совсем! Разве этим гусыням справиться с таким делом? Написать самому Раину. Губернатору штата Нью-Гемпшир. Президенту Никсону. В "Нью-Йорк тайме"! Занятый мыслями о племяннике, я начал восхождение на гору Успех -- так иронически именуется центральный пик невысокой гряды. Добраться до вершины не так уж трудно, только на пути попадаются болотистые трясины: один неверный шаг -- и провалишься по колено в черную жижу. Раз оступившись, я мигом опомнился, но при этом чуть не ухнул вниз с обрыва, умудрился вывихнуть колено и по шею забрызгался липкой вонючей грязью. Я выполз из болота, проклиная свою тупость и топографию родного штата, где трясины бывают даже на вершинах гор. Это следствие местного климата, когда влажные воздушные массы, нагоняемые ветрами, оседают на склонах невысоких гор. Летом над ними постоянно висят туманы, или моросит, или бушуют грозы, в то время как внизу тепло и сухо. Проклиная странности здешнего климата, я сидел на валуне, менял штаны и носки и чувствовал, как западный ветер усиливается, а из-за двух лысых вершин выползают черные тучи. Так вот почему на пути мне встретилось лишь несколько человек, причем все двигались в противоположном направлении, к ближайшему укрытию. Мне теперь до него часа четыре ходьбы -- это нормальным шагом, а за сколько дохромаю со своим коленом, одному Богу ведомо. И я на черепашьей скорости потащился вперед, высматривая по дороге место для привала, поскольку тучи грозно сгущались, кругом одни голые уступы да низкорослые деревца (даже посох вырезать не из чего). Облака уже скрыли солнце; ветер колыхал карликовую растительность в преддверье ураганного фронта. Небо на юго-западе приобрело черно-фиолетовый оттенок. Я поскользнулся и пролетел несколько метров по размытому склону, боль в колене стала зверской. Упал я на бок и, к счастью, успел подложить под себя рюкзак. Закрыл глаза, прислушиваясь к острой боли и журчанью ручейка, протекавшего в нескольких метрах от меня. Уже явственно доносились раскаты грома и стук первых капель. -- Вот чертовщина! -- процедил я сквозь зубы. Что же делать-то? Через какие-нибудь минуты склон превратится в горный поток и грянет настоящая буря. Прикрываясь рюкзаком, я выломал несколько палок, чтоб наложить шину на вывихнутое колено. Закрепил как следует сустав и попытался сосредоточить на травме свою экстрасенсорику. Нет, ничего не выходит. Я слишком взвинчен, чтобы достичь необходимой концентрации усилий. Поэтому напялил зюйдвестку -- единственную мою защиту от дождя, -- взвалил на плечи рюкзак и продолжил неуклюжее восхождение. Дождь полил вместе с небесным фейерверком. На таком открытом месте у меня всего две перспективы: либо пригвоздит молния, либо расшибусь в лепешку о скользкие гранитные скалы. В приют до темноты уж точно не поспею. Надо где-нибудь схорониться и переждать, но сколько я ни копался в памяти, припоминая прошлогодний поход по этому маршруту, ничего похожего на укрытие в голову не приходило. Если же свернуть с тропы -- как пить дать заблудишься. Я тщетно буравил глазами завесу ливня в поисках хоть какой-нибудь трещины или норы. Ясновидение отказало напрочь. То ли из-за слепящих молний, то ли из-за дикой ломоты в колене, то ли просто от полной растерянности. На всякий случай послал Дени призыв о помощи: возможно, высокочувствительный мозг мальчика сумеет отыскать укрытие там, где мои способности потерпели фиаско. Он не ответил. По-видимому, телепатический оклик был слишком слаб и не смог пробиться через глыбы. Ну все, я погорел! Alors -- j'y suis, j'y reste! [Итак, я здесь -- и здесь останусь! (франц.)] Если, конечно... То, что случилось потом, кажется в ретроспекции пародией великого события, коему суждено было случиться сорок лет спустя. Прикованный к этой чертовой горе, я затравленно огляделся, поднял голову к небу и завыл: -- Призрак! Эй, Призрак! Вызволи меня из этого потопа! Воцарилась кромешная тьма, то и дело нарушаемая сверканьем молний. Я вновь позвал Фамильного Призрака. Ветер ярился, колено причиняло адскую боль; несмотря на зюйдвестку, я весь промок, поскольку дождь сыпал не вниз, а как бы вверх по склону. Я бросил рюкзак и плюхнулся на мокрый камень, нелепо вытянув перевязанную ногу. -- Эй ты, сукин сын! Почему, когда ты нужен, тебя нет как нет? Я здесь, ответил он. Что это -- галлюцинация? Я так и подскочил на месте. Ветер внезапно стих, дождь прекратился, будто кто-то завернул на небе кран. Вокруг меня распространялось матовое свечение, точно поглотившее вспышки молний -- теперь они казались мне слабой пульсацией света в дугообразном ореоле. -- Призрак! -- прошептал я. A vos ordres [К вашим услугам (франц.).]. -- Неужто и вправду ты? Бедняга! Ты разве не понял, что меня стоит только позвать. Даже если я сам не услышу, мне обязательно передадут. По-французски и по-английски я высказал ему все, что о нем думаю, а затем потребовал, чтобы он немедленно исцелил мое колено. Voilа! [И вот! (франц.)] Боли как не бывало. Не помня себя от радости, я снова обратился к нему: -- А слабо тебе меня высушить? Нет ничего проще. Пуф! Облака пара вырвались из рукавов зюйдвестки. Я стащил еЕ с себя и с удивлением обнаружил, что свитер, штаны и даже носки совершенно сухие. -- Черт побери! -- восхитился я. -- Теперь бы чайку с бренди. Призрак отозвался с некоторой насмешкой: По-моему, ты уже исчерпал традиционные три желания. И чай, и бренди у тебя в рюкзаке. Я расхохотался, как безумный, и потянулся за рюкзаком. Призрак снизошел до того, что высушил близлежащий валун; на него я поставил термос и набил рот крекерами. Сияние (тогда я ещЕ не знал, что оно называется психокреативным) отбрасывало бледные отблески на кусты, с которых капала вода. -- Слава тебе Господи, дозвался! А то я тут без тебя чуть не подох. У бедного Дени жизнь и так несладкая, не хватало ему ещЕ лишиться любимого дядюшки. Призрак как будто поразился: Несладкая, говоришь? -- Ну да, я собирался его определить в интернат, но Дон и вся семья встали намертво... Я думал, ты знаешь. Да нет, я... был в отлучке. Значит, твой брат возражает против того, чтобы Дени воспитывался у иезуитов? -- Каких иезуитов? Говорят тебе, я хотел его в Нортфилд-Холл пристроить. Это интернат в Вермонте для особо одаренных детей. Призрак некоторое время пребывал в задумчивости. Иными словами, опять требуется мое прямое вмешательство? Интересный пример синхронного мышления! Дени о твоих планах и словом не обмолвился -- так откуда же мне было знать? Из его лепета я ничего не понял, да и не особенно вслушивался. Я налил себе чаю в крышку из-под термоса и плеснул туда добрый глоток бренди. Затем полушутя вытянул перед собой пластмассовую фляжку: -- Не хочешь глотнуть? Mersi beau, поблагодарил он. Фляжка выплыла из моих рук, немного покачалась в воздухе и вернулась ко мне. Я залпом выпил чай и закашлялся. У меня уже тогда появилась мысль, что Призрак -- не более чем игра воображения, но в таком случае оно играет со мной слишком злые шутки. -- Так что там насчет иезуитов? Два священника -- Джерет Элсворт и Фрэнк Дюбуа -- открывают экспериментальную школу для одаренных детей малообеспеченных родителей. Она именуется Бребефской академией и находится близ Конкорда, в помещении бывшей иезуитской семинарии. Святые отцы примут Дени на полное обеспечение. А ты будешь давать ему карманные деньги. Дон останется доволен. Я и не думал приписывать разлившееся по жилам блаженное тепло действию бренди. -- Элсворт... Элсворт... Вроде бы я встречал такую фамилию в "Ньюсуик". Это что, тот самый? Призрак не обратил внимания на мою реплику. После того как Дени отучится в академии, ты расскажешь отцу Элсворту всю правду о нем. Священник все поймет и сумеет позаботиться о Дени в период созревания. Так что можешь со спокойной душой доверить ему мальчика. У меня закружилась голова. Шесть лет я всего себя посвящал племяннику, а когда его не было рядом, места себе не находил от тревоги. Но насколько я понял из слов Призрака, моя миссия закончена? Не закончена, возразил он. Дени всегда будет нуждаться в тебе. Но первое задание ты выполнил с честью, и теперь на некоторое время у тебя появится возможность заняться личными делами. -- На некоторое время?! Спокойно! Ne vous tracassez pas [Не надо нервничать (франц.).]. У тебя в запасе годы. -- И откуда ты такой взялся? -- вспылил я. -- Все ему известно! Могу сказать, если интересуешься. Я из другого мира, с далекой звезды. У меня имеются особые полномочия опекать семью Ремилардов. Причин пока не назову -- сам поймешь со временем. Мне уже пора. Но прежде я должен убедиться в твоей безопасности. Гроза утихнет только на рассвете. Выходит, летающие тарелки, про которые все только и твердят, -- не досужий вымысел. Стало быть, мой Призрак -- один из пришельцев? -- А что произошло с Бетти и Барни на старой франконской дороге? Призрак хохотнул. Ну, это мы обсудим в следующий раз. Мутное свечение сомкнулось вокруг меня. Несколько минут я пребывал в каком-то жемчужном коконе, потом меня ослепила молния, оглушили громовые раскаты и ливень обрушился мне на голову, точно из водопада. Но пейзаж вокруг был уже другой. Метрах в трех я разглядел бревенчатый домик на берегу ручья. Окна были освещены; внутри мелькали тени; слышались звуки гармоники и пение. В руках я все ещЕ держал крышку от термоса, правда наполненную не чаем, а дождевой водой. Я выплеснул воду, подхватил лежащий у ног рюкзак и направился к двери альпийского приюта. 18 Судно слежения Крак На-ам (Крон 96-101010) 24 июня 1974 года Ра-Эдру вошла в кабину, отсалютовала на скрытом расовом модуле вышестоящему крондаку, остальным же небрежно бросила вслух: -- Высоких мыслей вам, коллеги! В резервуаре еЕ ума отпечатался вопрос: Зачем вызвали, умники? Вывод на орбиту русской космической лаборатории "Салют" по расписанию предполагается не раньше чем через пять часов. -- Верно, Ра-Эдру, -- ответил на еЕ невысказанную мысль Тула-Эку. -- Но внизу, в Нью-Гемпшире, сейчас произойдет ещЕ одно знаменательное событие... из тех, что повторяются два раза в год. Симбиари и гии в один голос рассмеялись. Тула-Эку укоризненно взглянул на них, затем обратился к Ра-Эдру и молодому полтроянцу, на серовато-фиолетовом лице которого было написано недоумение. -- Мне известно ваше увлечение ксенопсихологией, мои юные друзья. Поскольку в земных делах вы новички, вас наверняка заинтересует типичный образчик североамериканских умонастроений. -- Ну, до типичного ему ещЕ далеко, -- возразил педант с планеты Симбиари; у него на все имелись данные статистики. -- Обследования Седьмого земного статуса показывают, что сорок девять и двадцать две сотых процента верит в существование других населенных планет, и лишь девять и девяносто одна сотая процента утверждает, что своими глазами видели пришельцев. Из ума гии Дри-Дри-Вавла выплеснулась волна детской радости. -- Вот видите, как мы отстали от жизни! Этого надо было ожидать. -- По-моему, -- откликнулась Ра-Эдру, -- эти цифры показывают, что тридцатилетнее наблюдение оправдало себя. -- Не говори "гоп", -- хмыкнул симбиари, -- чтобы понять землян, тебе ещЕ учиться и учиться надо. -- И верно, -- подхватил Дри-Дри-Вавл, -- взять хотя бы тех же американцев. Они поразительно быстро увлекаются всякими программами и не менее быстро охладевают. Подумать только -- они почти утратили интерес к освоению космоса. Основная часть капиталовложений идет на какую-то идиотскую войну. К тому же политические лидеры теперь поголовно озабочены угрозами наций третьего статуса прекратить нефтяные поставки. Нефть! Ну, что вы на это скажете? Симбиари выдал свое суждение: -- Да, всю земную кору продырявили буровыми скважинами. Ну как после этого приобщить их к Мировому Разуму? Тула-Эку возился с монитором и сделал вид, будто не слышал язвительной реплики. Когда превосходно сфокусированное изображение было доведено до надлежащих размеров (жаль, что юный Трози не различает цвета, ведь они так обогащают наблюдение), он перевел его на большой экран. Двадцать три человека -- четырнадцать мужчин и девять женщин -- уселись в кружок на вершине Адамса -- одной из гор Президентской гряды в Нью-Гемпшире. Температура -- 5°С, дует порывистый западный ветер, небо затянуто облаками, видимость -- около двадцати километров. На людях очень странная одежда, вероятно, предназначенная для тепла. Они едва слышно переговариваются, хотя у некоторых взгляд какой-то отсутствующий. Женщина разливает в пластиковые кружки горячее какао из термоса. -- Их меньше, чем в прошлом году, -- с удовлетворением отметил симбиари. -- Гораздо меньше. Гии выкатил глаза-блюдца. -- Многие переключились на макробиотику, пацифизм или охрану китов. -- Тихо! -- прикрикнул Тула-Эку. -- Начинают. Ра-Эдру и полтроянец Трози, затаив дыхание, глядели на экран. Лидер группы, властного вида женщина, повелела присутствующим взяться за руки. -- Друзья-эфирианцы, священный миг настал. Освободите ваши умы от всего земного. Приготовьтесь расстаться с телесной оболочкой и принять астроментальную конфигурацию. Отгородитесь от всех физических ощущений. Закройте глаза и заткните уши для посторонних звуков. Слушайте только мой голос. Почувствуйте необъятность Вселенной. Я взываю к ней, взывайте и вы со мной вместе. Пусть наши мысли вознесутся единым порывом. Вселенная видит и любит нас. Много сочувственных взоров обращено к нам из космоса в эту минуту. Если у нас достанет веры и присутствия духа, внеземные существа откликнутся на наш призыв. Они придут и спасут наш мир от грозящей ему гибели. Взывайте! Просите о помощи жителей других миров. Пусть они знают, что мы ждем их. Ну, начали! Придите! -- Надо же! -- воскликнула Ра-Эдру. -- Эта женщина балансирует на грани оперантности. Остальные безнадежно латентны, но их слабые метафункции находятся в теснейшей умственной связи с нею. Потрясающе! Придите! Трози тоже сиял. -- Милые мои, какой трогательный метаконцерт! -- проговорил он дрогнувшим голосом. -- Как жаль, что остальные умы на порядок ниже. -- Все земляне в большей или меньшей степени обладают латентностью, -- заключил Тула-Эку. -- Но в данном случае только речь лидера способна проникнуть сквозь ионосферу. На таком расстоянии никто, кроме крондаков и полтроянцев, не в силах распознать метапсихическое излучение подчиненных в умственной связке. -- Слава Святой Истине и Красоте! -- пробормотал симбиари. -- А я согласна с Трози, -- высказалась Ра-Эдру. -- Несмотря ни на что, усилия этой маленькой группы очень трогательны и являются прообразом метаконцерта, который должен состояться перед Вторжением. ПРИДИТЕ! -- Не прообразом, а карикатурой! -- поправил симбиари. -- С тем же успехом можно уподобить жужжанье насекомых симфоническому оркестру. Эти чудаки периодически пытаются выйти на контакт с теми, кого они по-идиотски именуют представителями внеземных цивилизаций. Единственное их достоинство -- в какой-то мере одаренный вожак. Хотя в этом тоже нет ничего удивительного, если учесть, что дамочка из Нью-Гемпшира. ПРИДИТЕ! -- Почему ты все время насмехаешься? -- нахмурилась Ра-Эдру. -- Да потому что в Нью-Гемпшире латентных особей пруд пруди. И есть даже природные операнты. Это одно из метапсихических ядер планеты. Мировой Разум на Земле развивается не повсеместно, а как бы прорывами. Очередная нелепость. Сама посуди, чего в таких условиях могут достичь недоучки. Странно, что они ещЕ сохранили здравый рассудок. ПРИДИТЕ! Сентиментальный гии приложил руку к середине туловища, где у него располагалось сердце, и внутренний орган тут же засиял багряным светом. -- Нет, сограждане, вы только вслушайтесь, какая добрая воля звучит в призыве женщины! Какая страсть! Так и хочется еЕ утешить. ПРИДИТЕ! ПРИДИТЕ! ПРИДИТЕ! -- Твоими бы устами, коллега, -- фыркнул симбиари. -- Интересно, что ты скажешь, когда спустишься вниз, за пределы ионосферы, и, как мы, воочию убедишься в эгоизме землян, в безрассудном недоверии, отделяющем одну нацию от другой, в извращенных мужских инстинктах, что побуждают их бесконечно воевать друг с другом. -- Быть может, ты и прав, Салишис, -- сказал маленький полтроянец. -- Но нельзя же сбрасывать со счетов утверждение Лилмика насчет того, что у людей величайший метапсихический потенциал в галактике. -- Лилмик много утверждает, не обременяя себя доказательствами, -- проворчал скептик. -- Я хоть и не член Совета, но моя профессия дает мне возможность наблюдать социальную динамику. Так вот, если этот Разум пустить на самотек, он сам себя разрушит. ПРИДИТЕ, УМОЛЯЕМ! -- Но ведь до сих пор люди не применяли атомного оружия в открытой войне, -- упорствовал Дри-Дри-Вавл -- Они производят его все больше и больше, но не пускают в ход. Видимо, ядерные ракеты служат только в качестве устрашения. -- Ты уверен? -- Салишис кивнул на экран. -- Чего ж тогда эта группа на горе так страстно молит галактическую цивилизацию спасти их мир от атомного самоубийства?.. Конечно, они сами не понимают, что означало бы Вторжение в условиях поголовной латентности. При их социальном инфантилизме нам придется захватить планету и более ста круговращений быть им няньками, пока Разум полностью не созреет. Тебе не приходило на ум, что люди станут оказывать нам противодействие буквально на каждом шагу? Меня лично от одной этой мысли бросает в дрожь. -- Неправда, -- возразил начальник экспедиции. -- Ты чересчур сгущаешь краски, Салишис. Многие земляне уже испытывают чувство вселенского братства, что можно считать первой ступенью Единства. И Лилмик предрекает их ускоренную умственную эволюцию. -- Ну да, кто же осмелится поставить под сомнение непререкаемую оценку старейшей расы в галактике? -- язвительно проронил симбиари. -- Зодчие Содружества, высокочувствительные умы! К несчастью, рассуждения лилмиков так же эфемерны, как их тела... Придите! -- Она слабеет, -- догадалась Ра-Эдру. -- Видимо, находиться на таком холоде -- нелегкое испытание для организма с гипертрофированным обменом веществ. -- Да, их осталось так мало. -- Дри-Дри-Вавл огорченно потряс перьями. -- Теперь они до Иванова дня не появятся. Придите, о, придите! Полтроянец Трози всей душой излучал волны сочувствия. -- Давайте как-нибудь покажем им, что мы тут, что их страдания нам не безразличны. -- Не говори глупостей! -- строго произнес великий Тула-Эку. -- Даже если бы все люди Земли воззвали к нам, мы все равно не имеем права ответить. Совет дал нам четкие инструкции. -- Ну один жест! -- взмолился Трози. -- Крохотный знак, который ни в коей мере не нарушит вероятностных прогнозов. Клянусь Любовью, после стольких умственных анализов, технических испытаний, облетов мы можем себе позволить для разнообразия хотя бы дружеский кивок издалека. -- Пункт четыре-ноль-ноль-один представляет наблюдателям право действовать по обстановке, -- почтительно обратилась к вышестоящему Ра-Эдру. -- Например, умам разрешено в метаконцерте направить очень тонкий телепатический луч. Люди все ещЕ держались за руки, устремив взоры к хмурому небу. Но умственная синергия быстро ослабевала. Женщина-лидер подвигла их на завершающее усилие. Придите! Вспомогательные глазницы Тула-Эку затянулись матовой пленкой, а его первичная оптика, наоборот, вспыхнула насыщенно голубым светом, вобравшим душевные порывы крондака, полтроянца и гии. После секундного колебания симбиари примкнул к посланию упятеренного мозга, призывающему к спокойствию, терпению и содержащему смутный намек на Единство. Держитесь! Обращенные к небу человечески лица на миг застыли. Потом оцепенение рассеялось, и двадцать три встревоженных существа принялись испуганно перешептываться. Женщина обхватила голову руками. Остальные сгрудились вокруг нее, стали тормошить. Наконец она подняла глаза к небу, не видя своих спутников, помахала рукой и улыбнулась. После чего бодро зашагала вниз по склону. Остальные потянулись за ней. 19 Бреттон-Вудз, Нью-Гемпшир, Земля 25 июня 1974 года -- Просыпайся, Дени, приехали. Старый "фольксваген"-букашка свернул на подъездную аллею. Семилетний мальчик мгновенно встряхнулся и выглянул в окно. Ему предстала великолепная панорама: несколько сот акров зеленой лужайки на подступах к лесистому холму и за ним гряда, протянувшаяся вдоль всего горизонта, снизу темнеющая лесами, а возле голых вершин позолоченная первыми лучами солнца. Знаменитая Президентская гряда в горах Уайт-Маунтинс значительно понизилась из-за вековых ледников, но все ещЕ оставалась высочайшей точкой Северной Америки. А где отель? А железная дорога? Ой, смотри, на той вершине СНЕГ! Это гора Вашингтон. Туда мы и поедем сегодня. Я помню, как они идут с севера на юг: Джефферсон, Клей, Вашингтон, Монро, Франклин, Эйзенхауэр, Клинтон. А почему тут не только президенты? Дядя Роги, а почему Эйзенхауэр такой неказистый? Он последним получил свой пик, нищие не выбирают. По решению штата гора Плезант была переименована в Эйзенхауэра. Потом ещЕ попытались переименовать Клинтона в Пирса -- все-таки единственный среди президентов уроженец Нью-Гемпшира. Но из этой затеи ничего не получилось. Точно так же, как из всех затей президента Пирса. Люди до сих пор называют гору Клинтоном. (Смех.) А почему из Берлина все они кажутся выше, чем отсюда? Надо же, какой смешной этот Вашингтон! А скоро мы увидим твой ОТЕЛЬ? Роги вслух рассмеялся. -- Да погоди, не торопись. Впереди целых три дня -- успеешь задать все вопросы. Я, признаться, уже позабыл, какой ты почемучка. -- Ничего ты не позабыл, -- самодовольно усмехнулся мальчуган. -- Что я, не вижу, как ты скучал по мне? И я тоже соскучился. Они проехали мимо белоснежной сторожки с цветущими перед нею алыми петуниями. Сторож высунул голову в дверь. -- Доброе утро, Роже. Ну что, доставил племянничка? Молодцы, к завтраку поспели! -- Привет, Норм. Да уж, мы собираемся на Вашингтон ехать, так что не мешает как следует заправиться. Дени, поздоровайся с мистером Редмондом. -- Здрасьте, мистер Редмонд. (А почему он называет тебя Роже?) -- Пока, Норм. (Так меня здесь все зовут: Роже Ремилард. В большом отеле имена управляющих должны выговариваться легко. Рогатьен -- слишком заковыристо, а Роги похоже на кличку.) Веселый смех. Машина ещЕ раз повернула, и вдали показался знаменитый отель Уайт-Маунтинс. Вначале он выглядел как леденцовый замок со сверкающими белизной колоннами под крышей, выкрашенной в цвет вишневого варенья, с бесчисленными окошечками, разноцветными флажками и садом, где меж деревьев пестрели клумбы. Но когда подъездная аллея оборвалась и они очутились перед зданием, Дени обнаружил, что оно заслоняет собой все горы. Пятиэтажный дом был сложен из бруса, покрытого белой штукатуркой. Двухъярусная веранда тянулась от центрального входа вдоль всего южного крыла. -- Дворец! -- ахнул мальчик. -- Неужели ты его хозяин? Роги, смеясь, покачал головой. -- Нет, я только помощник управляющего. -- (Пояснительный образ.) -- Но здесь у меня есть жилье, и работа интересней, чем на бумажной фабрике. Да и платят побольше. Они миновали величественный портал, перед которым выстроились туристические автобусы и много машин; служители в униформе спешно погружали и разгружали багаж, а потом отводили транспорт на служебную стоянку, обсаженную кустарником. Дени пожелал сам нести свой маленький чемоданчик. Вошли они не с главного входа, а со служебного. Мимо них пролетел человек в белой тужурке, на бегу кивнув Роги и взъерошив каштановую шевелюру Дени. -- Это Рон, один из метрдотелей, -- объяснил Роги. -- Мы его ещЕ увидим в ресторане. Вообще-то их два, но мы будем питаться в большом, где работает Рон. Они стали подниматься по устланной ковром лестнице. -- Ты теперь в Берлин не вернешься, правда, дяди Роги? -- В голосе мальчика звучало неприкрытое уныние. -- Да пока не собираюсь. Но я буду навещать тебя в каникулы. Отсюда ехать меньше часа. -- Знаю, знаю, но... (Дядя Роги, я скучаю по тебе. По нашему обмену мыслями, по вопросам-ответам. Без тебя мне как-то неуютно. Учителя в Бребефе хорошие парни, но с ними телепатически не пообщаешься.) Утешительный импульс. Ты же понимаешь, Дени, взрослые должны работать, и порой им из-за этого приходится покидать родные места. Понимаю... Вот если бы можно было вызывать тебя из Конкорда и из Берлина... Но у меня не получается -- горы мешают. Ну, в Берлине же есть мама и братик Виктор. Дени остановился на площадке. Он старательно отводил взгляд, но Роги чувствовал, что ему не по себе. -- Мама очень изменилась. Совсем перестала со мной разговаривать. Когда я приехал домой на Пасху, подумал, что из-за сестричек. А теперь... Нет, она просто не хочет делиться своими мыслями. Обнимает меня, целует и говорит: поди поиграй, мне некогда. -- Еще бы, у неЕ много хлопот с Жанеттой и Лореттой. Близнецы могут с ума свести, хорошо, что у тети Лорен было для нас с папой много нянек -- еЕ старших детей, иначе бы она не выдержала. Скажи, а с отцом ты общаешься? -- Очень редко. Я думал, он будет меня расспрашивать о школе, об отметках. Мне хотелось рассказать ему про занятия и про то, как отец Элсворт приносит мне парапсихологическую литературу из университета и как я учусь играть на пианино и стрелять из лука. Но папе это неинтересно. По-моему, он меня не любит. Во всяком случае, не так, как Виктора. В служебном крыле здания было тихо и пусто. Роги присел перед племянником на корточки. -- Ты не прав, Дени. Отец любит тебя, просто... Виктор ещЕ маленький, и ему требуется больше внимания. Но он же глупей меня! У него очень слабая телепатическая речь/ясновидение/психокинез. Все слабее, кроме принуждения. Он дерется, все ломает и мучает сестренок исподтишка. Он и меня хотел ущипнуть в основание мозга, но не тут-то было. ХА! Только поломал когти о мой щит и больше уже не суется. -- Он, скорее всего, завидует. Сестренкам -- потому что мама с ними возится, тебе -- поскольку ты ходишь в школу. В четыре года дети ещЕ такие неразумные. Должно пройти много времени, прежде чем они разберутся, что хорошо, что плохо. -- Он уже разобрался, -- буркнул Дени. -- Я его насквозь вижу. Близняшек он обижает, оттого что ему действует на нервы их телепатический писк. Сам знаешь, каковы эти младенцы. Роги скорчил смешную гримасу. -- Еще бы мне не знать! -- Но они же не виноваты, что всем надоедают! А Виктор не умеет поставить умственный экран, вот близняшки и достают его. Я сказал маме, как он с ними обращается, она запретила ему это делать, но разве за ним уследишь? -- Нда. (Солнышко, бедная, ударилась в фатализм, читает молитвы и смотрит мыльные оперы по телевизору! А через год опять забеременеет.) -- Я пробовал объяснить папе, почему Виктор не должен обижать девочек. Они же тогда не смогут развивать метафункции и вырастут нормальными. А он только посмеялся. Роги встал, стараясь не выдавать племяннику своих мыслей. -- Не волнуйся, когда мы вернемся в Берлин, я поговорю с твоим отцом. Дени сразу повеселел. -- Правда, дядя Роги? Я знал, ты обязательно что-нибудь придумаешь! -- Ну пойдем, пойдем ко мне. В десять поезд, а надо ещЕ успеть позавтракать. (Да уж, я придумаю! Я последний, кто способен втолковать Дону, что он ранит чувства старшего сына, уродует младшего и позволяет калечить дочерей. Ведь он открывает мне свои мысли только в сильном подпитии, и в них я читаю, черным по белому, что у его драгоценного Виктора нет и не может быть никаких изъянов.) Они прошли в крохотные апартаменты Роги и оставили чемодан Дени на раскладушке, на время поставленной в номер. Мальчик дотошно обследовал каждый уголок, потом зачарованно прилип к окну. -- Да, вид из окон обходится отдыхающим недешево -- двести долларов в сутки, -- сказал Роги. -- А мне -- бесплатно. Комната, правда, тесновата, и лифта нет, зато у меня в главном корпусе просторный кабинет с библиотекой, а вечерами, когда сидишь здесь и смотришь, как метель бушует в горах, ей-богу, никакого телевизора не надо. Они спустились вниз, пересекли внутренний дворик и прошли в северное крыло. Дени во все глаза глядел по сторонам на бесчисленные колонны, канделябры, мебель эпохи короля Эдуарда, подстриженные пальмы, зеркала в золоченых рамах, камины в рост человека (или, по крайней мере, мальчика); зимой их, вероятно, топят, а сейчас вместо пылающих поленьев там навалены вороха красных и белых пионов. Роги провел племянника мимо парадного зала, где двое служителей надраивали электрическими полотерами паркет, и без того блестящий, точно каток; во всяком случае, в нем, как в зеркале, отражались шторы зеленого бархата и высокие серебряные подсвечники. В Иванов день, объяснил он, здесь будет бал на всю ночь. В окна другого салона, украшенного тропическими растениями, была видна площадка для гольфа у подножия горы Вашингтон. На пороге ресторана Дени застыл как вкопанный: такая роскошь ему и не снилась. Метрдотель Рон усадил их за столик и с Дени обращался как с настоящим клиентом, один раз даже назвал его "сэр". В меню завтрака перечислялись такие изумительные кушанья, как бифштексы, копченый лосось, яйца в восьми разновидностях, двенадцать видов свежих фруктов, включая новозеландский крыжовник. Стол был сервирован хрусталем, сверкающими серебряными приборами и салфетками из камчатного полотна с монограммой. Посередине в вазе стояла лиловая роза, такая совершенная по форме и необычная по цвету, что Дени даже потрогал еЕ -- думал, ненастоящая. Сахар подавали большими кусками, завернутыми в золотистую тисненую бумагу (два он потихоньку сунул в карман); молоко принесли в граненом кубке, стоящем на тарелочке с подложенной бумажной салфеткой. Они заказали яичницу по-бенедиктински, рогалики и клубнику "Вильгельмина", а потом выпили по малюсенькой чашечке "эспрессо" (Дени про себя решил, что никогда больше не возьмет в рот этой гадости). -- Да, на твоем месте я бы тоже остался здесь навсегда. Роги провел по губам салфеткой и улыбнулся. -- Хочешь, открою тебе секрет? Я мечтаю накопить денег и открыть книжную лавку в тихом университетском городке. Там бы я действительно мог провести всю жизнь. Подали счет, и Роги подписал его. -- Книжная лавка?.. -- удивился Дени. -- Разве это интересно? -- Да, боюсь, я и сам не очень интересный человек. Такой, как все. В книгах и в кино героев сколько угодно, а в реальной жизни они теперь большая редкость. Мальчик задумался и машинально последовал за Роги в вестибюль, переполненный экскурсантами -- в основном средних лет и выше; лишь изредка попадались юные парочки и родители с детьми. Все щеголяли в дорогом спортивном обмундировании -- теннисных шортах, бриджах для верховой езды, ботинках с шипами. Несколько пожилых дам в брючных костюмах из яркого полиэстера захватили с собой шали и толстые свитера, а старики в кричащих куртках запаслись фотоаппаратами и биноклями. Хорошенькая девушка-гид изо всех сил старалась перекричать галдеж. -- Раньше я тоже был не прочь стать героем, -- наконец заговорил Дени. -- Астронавтом, следопытом или звездой хоккея, как Бобби Кларк и Джил Перо. А сейчас... Знаешь, дядя Роги, наверно, я тоже не очень интересный человек. Отец Дюбуа даже надо мной посмеивается. Хватит, говорит, сидеть, как оса в дупле, и созерцать бесконечность. -- Он хмыкнул. -- Но мне кажется, ничего интересней на свете нет, чем бесконечность. У центрального входа их уже поджидал микроавтобус. -- Ну и пусть себе посмеивается, -- заявил Роги. -- Ты, главное, будь самим собой. Таких мозгов, как у тебя, в целом мире раз-два и обчелся. Чем не объект для исследования? Вслед за Роги и Дени в автобус ввалилась группка стариков. Гид посчитала всех по головам и сделала водителю знак: можно ехать. -- Я читал, что врачи изучают мозг. Копаются в нем, колют иголками, чтобы понять, как он действует. А я так не хочу. Мне любопытно, не к а к действует мозг, а почему. Почему из электрических импульсов и химических реакций происходят мысли? Почему энцефалограф их не показывает? И почему наш мозг управляет телом? Разве мозг велит мне держаться за сиденье? Чепуха, мозг -- это же просто кусок мяса! -- Да, но в нем содержится разум. -- Правильно, -- согласился Дени. -- Разум! Про него-то я и хочу знать. Разум и мозг -- не одно и то же. -- И я так думаю, хотя ученые до сих пор не пришли к единому мнению. А от таких, как мы с тобой, у них и подавно мозги набекрень. Отчего мой мозг разговаривает с твоим? Ведь между нами нет радиоволн или другой энергии. Откуда берутся принуждение/психокинез/телепатия? Как передаются импульсы зрения/слуха/запаха/вкуса/осязания? Почему мы не видим и не слышим сквозь гранит? Почему ясновидение делается острее в темноте? Как мой разум лечит мое тело? Значит, разум управляет электричеством и химией у меня в мозгу? То есть материя подчиняется чему-то нематериальному? Но КАК? Вот ты и выясни, мой мальчик! Изучай свой ум, и мой, и папин, и Виктора. Изучай нормальные умы, установи, что соединяет/разделяет их/нас. Уверяю тебя, это путешествие заманчивей, чем вылазки в горы, исследование океанских глубин, полеты в космическое пространство! (Наивный детский скептицизм.) И опаснее. Роги похлопал его по худенькому плечу. -- Да, конечно. Автобус подпрыгивал по неровной дороге, виляя между кленов и тсуг. Но погруженные в беседу мальчик и мужчина не замечали ни тряски, ни оживленного гомона других туристов. Поезд-кукушка, уже более ста лет курсирующий вверх-вниз по западному склону горы Вашингтон, -- одно из тех безумных изобретений янки, которые, по логике вещей, не должны действовать, но почему-то действуют. Дени увидел, как закопченный паровозик с угольной топкой взбирается по крутому склону, и закричал: -- Ну и ну! Как ему это удается? Старики одаривали его благодушными улыбками. У автобусной станции скопилась толпа, ожидающая поезда. К паровозику был прицеплен всего один вагончик, окрашенный в ярко-желтый цвет. Тяга поступала снизу, от механизма реечной передачи. В центре пролегал трек, напоминающий лестницу из железных шипов, каждый толщиной в палец и длиной около десяти сантиметров. За них цеплялись двойные зубцы промеж колес, и таким образом состав с жутким грохотом полз к вершине. Двигатель паровоза натужно пыхтел и шипел, выпуская облака черного дыма. За ними открывалась красивейшая панорама Бреттон-Вудз. -- Ух, здорово! -- Дени старался перекричать грохот колес. -- Вон твой отель! Из окна моей комнаты видно, как они снуют по горе, без слов проговорил Роги. Когда вершина скрыта за облаками, кажется, что они уходят в небо. Изобретатель этого поезда обратился в государственный департамент за патентом. А чиновник предложил ему усовершенствовать проект -- продлить железную дорогу от вершины Вашингтона прямо до Луны. (Смех.) Здесь и вправду прохладно. А я ещЕ не хотел брать куртку. Как хорошо, что можно разговаривать мысленно, а то за этим стуком мы бы друг друга не услышали. Погода в горах очень переменчива. Только что солнце палило, и на тебе -- стужа. Снегопады и ураганные ветры бывают в любое время года, особенно у вершины. Я читал, что мировой рекорд скорости ветра на горе Вашингтон -- триста семьдесят один километр в час. А ещЕ говорят, будто индейцы считают, что на горе живет Великий Дух, и никогда на неЕ не ходят. Слышал историю про вождя Небожителя? ? В давние времена жил в Нью-Гемпшире старый и мудрый вождь, сотворивший много разных чудес. Когда он умер, волки на санках притащили его тело на гору. А оттуда волшебная колесница увезла его в рай. Что-то вроде летающей тарелки, да? Есть и другие легенды. Например, о Большом Карбункуле. ? Это огромный рубин, спрятанный в глубине горы. Его свет приманивает алчных людей, и они пускаются на поиски. Но их застигают лавины и бураны. Никому так и не удалось добыть драгоценный камень. Все погибли. Натаниэль Готорн вставил эту легенду в свой рассказ. Готорн? Поищу в берлинской библиотеке. Дядя Роги, а ты веришь в летающие тарелки? Мне они не попадались, Но Элмер Пибоди -- он работает у нас на газонокосилке -- клянется, что видел. А он не какой-нибудь чокнутый. И вообще многие люди, заслуживающие доверия, утверждают, что видели НЛО. Даже не знаю... У нас в Нью-Гемпшире все словно помешались на этих тарелках. Я читал две книжки и тоже не знаю, верить или нет. В одной говорится, как Мужчина и женщина пробирались через ущелье, недалеко отсюда, и вроде их на время похитили пришельцы. А много лет спустя один парапсихолог все выведал у них путем гипноза. Пришельцы сказали, что прибыли с далекой звезды и никому не хотят зла. А в другой книжке один парень рассказывает, что увидел большую тарелку с красными огнями и сразу позвонил в полицию. Полицейские приехали и тоже увидели! А с ними ещЕ куча народу... Ты как думаешь?.. Я думаю... это возможно. Да? Маленькие зеленые человечки прилетают на Землю с неофициальными визитами? Но почему, дядя Роги? Если они не желают нам зла, зачем скрываться? Не так все просто, милый мой. Мы с тобой тоже скрываемся. Игрушечный поезд выполз из рощи карликовых деревьев на ковер белых, розовых, бледно-желтых субарктических цветов, распустившихся средь луговой осоки и серых каменных россыпей. В тенистых лощинках до сих пор лежал снег, а камни с северной стороны были подернуты корочкой инея. На вершине маячили какие-то постройки. Они миновали огромные, заслоняющие весь вид цистерны для воды, и в глаза им бросилась простая дощечка, установленная прямо на склоне. ЛИЗЗИ БУРН Погибла в 1855 году -- Ей было двадцать три года, -- сказал Роги. -- Всего здесь погибло семьдесят человек -- больше, чем на любой другой горе Северной Америки. Кто сорвался, кто в буран попал... Приезжают люди в погожий день, на небе ни облачка, гуляют себе спокойно -- и вдруг снег, ветер, такая круговерть, что в двух шагах ничего не видно, да к тому же температура мгновенно падает ниже нуля. Самый непригодный для жизни климат на земном шаре -- ну, кроме разве полярных областей -- именно в нашем штате, на горе высотой всего-то тысячу девятьсот шестнадцать метров. Я сюда много раз поднимался -- и на поезде, и пешком, напрямик из отеля -- но, честное слово, ни разу спокойно себя не чувствовал. Поверь на слово, коварнейшее место! Поезд остановился перед каким-то сараем, который сопровождающая отрекомендовала "отель на вершине". Затем объявила пассажирам, что на осмотр окрестностей у них только сорок пять минут и что обратный путь займет примерно час с лишним. Дул холодный, порывистый ветер; Роги предупредил Дени, чтобы смотрел под ноги. Снегу почти нет, однако наветренная сторона скал, ограждений, перил изрядно обледенела. Огромные ледяные наросты чем-то напоминали коралловые рифы -- причудливое нагромождение шишек, пластин, веточек. Отелем Дени нисколько не заинтересовался. Ему хотелось взобраться на монолит конической формы, где находилась высшая точка горы. Потом он сбежал вниз -- посмотреть, пускают ли посетителей в метеообсерваторию, в радио -- и телестудию. Но посторонних туда не пускали. Покосившись на обледенелую антенну, мальчик передал Роги жутковатый образ, представив себе, что должно здесь твориться во время ревущего урагана, при скорости ветра двести-триста километров в час. Ум его буквально искрился от возбуждения. Они поднялись на скалистый уступ и глянули вниз на Великую тропу аппачей: метрах в тридцати просматривался приют для альпинистов, окруженный небольшими озерами. -- Облачные озера, -- сказал Роги. -- Когда приедешь в следующий раз, обязательно сходим к ним. -- Правда?! -- обрадовался Дени и стал внимательно рассматривать скалы прямо под уступом. -- А что это за камни... Желтые какие-то... -- Желтой краской отмечают маршрут. Такие камни везде есть, следи за ними -- и никогда не заблудишься. На высокогорье тропы совсем не такие, как в лесу. Почти все они пролегают по голому камню. Дени полюбопытствовал, виден ли отсюда Берлин, и повернулся на север. Ну, конечно, виден: вон дымки тянутся из труб целлюлозно-бумажной фабрики в долине Андроскоггина. Воздух был так прозрачен, что отсюда можно было разглядеть далекие вершины и в Мэне, и в Вермонте, и в Нью-Йорке. -- Смотри, ещЕ туристы. -- Дени указал на группу людей, движущуюся вдоль железной дороги. Невольно прибегая к помощи ясновидения, он увеличил в уме крохотные фигурки. -- ... восемнадцать, девятнадцать, двадцать... Двадцать три человека. -- Да здесь полно туристов. Вон та тропа ведет к Клею, Джефферсону и Адамсу. И на каждой горе в нескольких местах есть альпийские приюты. Дени прикрыл глаза от солнца, поежился на пронизывающем ветру и вдруг ахнул, обдав мозг Роги волной ужаса. -- Дени! Что с тобой? Цепочка людей уже скрылась за каким-то выступом, а Дени все ещЕ тыкал посиневшим пальчиком в ту сторону. Первоначальный умственный образ он увеличил до невероятных размеров. -- Дядя Роги... там... впереди... женщина... Я еЕ слышу. -- Что?! От избытка чувств мальчик расплакался. -- Я слышу еЕ ум! Она такая же, как мы! Только еЕ проекции очень слабы, я не все улавливаю. Он смахнул слезы и снова поежился. Роги быстро сдернул меховую куртку и укутал племянника. Опустился перед ним на колени, совсем не чувствуя жестких оледенелых камней, оттого что в сердце вспыхнула горячая надежда. -- Успокойся, Дени. Попробуй сосредоточиться и помоги мне услышать то, что слышишь ты. -- Он обнял мальчика и закрыл глаза. О Боже! Напевает мелодию без слов, какой-то классический фрагмент -- Роги не смог определить откуда. Но что-то очень веселое. Изредка поверх музыки сверкают мысли -- точно паутинки на солнце. Ответили... они ответили... никаких сомнений... пусть другие не верят, но... они ответили... Отчетливые звуковые волны и образ, нарисованный ясновидением, погасли, как только женщина снова скрылась за каменной складкой, но в памяти живее всего сохранилось то первое, колышимое ветром видение, и когда бы он ни думал о ней -- до или после того, как потерял навсегда, -- первое место в мыслях занимало именно оно. Волевые черты лица (красивой в традиционном смысле еЕ не назовешь, но очень эффектна), смуглая кожа, светло-голубые глаза с серебряным отливом, блистательная -- о Боже, вот где моя погибель! -- улыбка, отразившая всю глубину внутреннего ликования, белокурые с рыжинкой волосы под зеленой шерстяной шапочкой, сильное стройное тело. Дени вырвался у него из рук. -- Дядя Роги, а как же ты без куртки?! Простудишься ведь! Он пришел в себя. Туристы были все ещЕ вне поля зрения. Дени поднял к нему взволнованное, залитое слезами лицо. -- Эта женщина... -- с трудом выговорил Роги. -- Ты уверен, что именно она излучает мелодию и телепатическую речь? -- Конечно! Она такая же... Хотя нет, погоди! Она себя не контролирует. Потому что не знает, наверно, ей не с кем было поговорить мысленно. И все-таки, дядя Роги, мы не одни... -- Надо же, чтобы именно она, -- прошептал Роги. -- C'est un miracle. Un vrai miracle [Это чудо. Настоящее чудо (франц.).]. Эхом застарелого раскаяния до него долетел голос Солнышка: Quand le coup de foudre frappe... Паровоз дал три гудка. -- Ох, нет! -- воскликнул мальчик. -- Неужели мы так и уедем от нее? Роги подхватил его на руки. -- Они будут здесь через полчаса. Мы их подождем. -- А поезд? -- Поедем следующим. Пьяный от счастья, Роги ступал по холодным камням. Только сейчас он понял, что имела в виду Солнышко. Если молния сверкнет, человек не ведает никакой логики и не в силах защищаться. Чудо открытия родственного ума растворилось в другом великом чуде. Он даже не сразу осмыслил слова Дени. -- Наверно, такой ум не один на свете. Давай подумаем, как отыскать его. Ветер пел в проводах, горбатый паровозик натужно запыхтел перед отелем. Туристы, перекликаясь, занимали места. Дени на руках Роги весь дрожал, излучая волны испуга и нетерпения почти такой же силы, как у Роги. Он внес племянника по лестнице в хорошо протопленный отель. Бородач в костюме альпиниста, открыв перед ними дверь, заботливо осведомился: -- Малыш, часом, не ушибся? Роги поставил мальчика на пол, снял с него куртку и ответил: -- Да нет, нам бы погреться малость. -- Ступайте в столовую, -- предложил тот. -- Там и камин, и всю гору из окна видно. Посмотрите, как поезд спускается вниз, и закажете себе чего-нибудь горяченького. Поблагодарив человека, Роги повел Дени в столовую. Мальчик настолько пришел в себя, что даже остановился у прилавка сувенирных изделий. -- Дядя Роги, давай купим путеводитель с картой. И бумажных салфеток, а то у нас с тобой из носу течет. -- Он критически оглядел нескладную фигуру дядюшки. -- Ты бы хоть причесался. Роги захохотал. -- Mais naturellement! [Естественно! (франц.)] Надо предстать перед ней во всей красе. -- Ну, не то чтобы... -- смутился Дени. -- Я просто хочу, чтоб мы ей понравились. -- А не понравимся -- пустим в ход принуждение. -- Нет, правда, что мы ей скажем? -- Надо подумать. Но сперва давай приведем себя в порядок и перекусим. Взявшись за руки, они направились в мужской туалет. 20 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА Ее звали Элен Донован-Хэррингтон. Тридцать один год, разведена, живет в "деревушке" для увлекающихся НЛО. Чуть позже я выяснил, что белокурые с рыжеватым волосы и экстрасенсорику она, скорей всего, унаследовала от покойного Коула Донована, торговца недвижимостью. От матери же ей досталась изысканная элегантность и достаточно денег, чтобы не думать о заработках (никому из Ремилардов такое богатство в те времена и не снилось). Познакомился я с ней без труда -- и все благодаря Дени. Мы устроили на неЕ облаву в столовой высокогорного отеля, и когда она появилась вместе с отрядом продрогших, измученных эфирианцев, Дени сразу же зацепил еЕ на крючок. Оглядываясь в прошлое, я с ужасом отдаю себе отчет, что невероятное ясновидение позволяло ему читать все наши тайные мысли. Но в тот момент я лишь разинув рот следил за тем, как ловко мой племянник обвел еЕ вокруг пальца. Подлетел, засыпал сведениями, похищенными из еЕ ума, представился как страстный поклонник журнала "Пришельцы", узнавший его главного редактора по фотографии на первой странице. Элен пришла в восторг от не по годам развитого мальчугана и вступила с ним в оживленный разговор о летающих тарелках, предоставив спутникам занимать столики и заказывать еду. Улучив момент, я подошел за своим юным родственником. Дени представил меня: -- Мой дядя Ро... Роже... Он служит управляющим в отеле Уайт-Маунтинс. Слышали про такой, миссис Хэррингтон?.. Большущий дворец у подножия горы Вашингтон. -- Я там живу. -- Она приподняла уголки губ в улыбке. -- Отдых в горах -- наша семейная традиция, и все мы непременно останавливаемся в этом отеле. Добрый день, мистер Ремилард. Я поставил рвущимся наружу эмоциям самую прочную преграду. Но едва почувствовал на себе взгляд этих серебристо-голубых глаз, как мне показалось, будто я стою перед ней совершенно голый. Язык и мысли отказывались мне повиноваться, одному Богу известно, что она прочла у меня в мозгу. Видимо, что-то все же прочла, потому что сжала мою руку окоченелыми ладонями. -- Не возражаете, если я немного погреюсь. Руки совсем застыли, а у вас внутри, видно, атомный реактор. -- Я... нет, не возражаю, -- промямлил я, как полный идиот, и завершил наэлектризованное пожатие второй рукой. Дени злорадно ухмыльнулся; спутники Элен бросали заинтересованные взгляды в нашу сторону. Когда мы наконец разъединили руки, она небрежно бросила: -- И чем вы занимаетесь в отеле? Я сказал, и Элен вздохнула с явным облегчением. Должно быть, работу в управленческой сфере она считала мало-мальски престижной. -- Надеюсь, вас тоже интересуют пришельцы из космоса? Я заверил еЕ в этом и посетовал на то, что ни разу не видел в продаже еЕ журнал. Она кивнула. -- У нас огромные трудности с распространением. По возвращении в отель непременно покажу вам последний номер. Я буду счастлива, если у нас появится новый подписчик. -- О, это было бы чудесно! То есть я... подпишусь с удовольствием. Она понимающе улыбнулась. -- Тогда встретимся вечером... часиков в десять, на первом этаже. -- Я в такое время уже сплю, -- изъявил сожаление Дени. Она лукаво покосилась на него. -- Но ты же видел номер. А если хочешь ещЕ полистать, твой дядя Роже даст его тебе завтра утром. А теперь извините, смертельно проголодалась. Мы уже два дня сидим на сухом пайке. Рада была с вами познакомиться. Эфирное создание (несмотря на теплую куртку и ботинки с шипами) удалилось, наполнив мой мозг мелодией без слов. Я понял, что погиб. Элен опоздала всего на несколько минут. Когда она ступила на порог переполненного бара в умопомрачительном белом платье до пят, облегающем стройную фигуру и оставляющем одно плечо обнаженным, я мысленно поблагодарил предусмотрительного Дени: он заставил меня сменить джинсы и куртку на костюм с темным галстуком. -- Ей хочется, чтоб ты пригласил еЕ потанцевать, -- объяснил он свою настойчивость. Я не стал спрашивать, откуда ему это известно. Прежде чем отпустить, он придирчиво осмотрел меня и одобрительно кивнул. -- Хорошо. Ей нравятся высокие мужчины. Пускай ты не красавец, но костюм очень тебе идет. -- Ferme ta boоte? ti-vaurien! [Заткнись, маленький негодяй! (франц.)] -- рявкнул я и под его хихиканье вышел. Теперь я видел, как он был прав. Мы с Элен пили коньяк, я листал экземпляр "Пришельцев", а она рассуждала про НЛО и про тупость американских ВВС, упорно отрицающих очевидное, то есть визиты инопланетян. Как я и предполагал, еЕ эфирианцы были сборищем фанатиков, не желавших в своем мистическом рвении прислушиваться к доводам рассудка. Моя очаровательная Элен готова была верить любой чертовщине, хотя интересовалась и серьезными исследованиями д-ра Дж. Аллена Хайнека и д-ра Денниса Хока. Она пыталась меня убедить, что Земля находится под неусыпным контролем дружественных умов, которые давно уже открылись бы нам, если бы могли быть уверены в нашем пацифизме и астроментальном образе мысли. Она говорила с удивительным хладнокровием, наклоняясь ко мне через стол и сводя меня с ума чувственным ароматом французских духов. -- А вы, Роже, что вы обо всем этом думаете? По-вашему, я тоже легковерная дура? Такой меня считали бывший муж и вся его родня. Вам я тоже кажусь сентиментальной лунатичкой? Настолько прекрасной лунатичкой, что я верю каждому вашему слову! -- выпалил я. Стой, Роги, так не пойдет. Одна фальшивая нота -- и ты навсегда упустишь эту жар-птицу. Неужели я способен заранее просчитать все ходы, как завзятый донжуан? Молния сверкнула, и моя обычная неуклюжесть в присутствии женщин куда-то улетучилась. Я свернул в трубку журнал и задумчиво похлопал им по колену. Каким способом вернее всего еЕ совратить? Может, правдой? -- Элен, я, пожалуй, открою вам секрет. С другими я как-то не решался говорить об этом. Теперь стало модно смеяться над тарелками и зеленолицыми гуманоидами... Она просияла. -- Роже! У вас была встреча, правда? Я опустил глаза и неодобрительно покачал головой. Она тут же перешла на шепот: -- Ну расскажите, прошу вас! Когда? Я выдержал паузу. -- Прошлым летом. В горах меня застигла гроза. Я упал и повредил колено. В общем, ситуация не из приятных. Тьма, холод, ливень стеной и никакого укрытия поблизости. Но вдруг дождь прекратился, я попал в полосу света и услышал голос... какой-то странный, нечеловеческий... -- А летательный аппарат видели? Наши лица почти соприкасались. Все окружающее перестало для меня существовать. Светлые волосы Элен были скручены в гладкий пучок, а из украшений я заметил лишь кольцо на мизинце -- большую жемчужину в обрамлении брильянтиков. Загорелая кожа составляла чувственный контраст с белым шелком платья. По моде того времени она не носила бюстгальтера, и под тканью резко обозначились соски, выдавая еЕ возбуждение. С трудом владея собой, я плеснул себе коньяку, залпом осушил его и продолжил рассказ: -- Нет. Не только аппарата, но и существа, говорившего со мной, я не видел. Слепящий свет и голос -- больше ничего. Но боль в колене мгновенно прошла. А мой спаситель без обиняков заявил, что он с другой планеты. Вот так-то, милая Элен. Ты веришь в чудеса? Но я припас для тебя такое, что ты сразу позабудешь о летающих тарелках! Я открою тебе чудо наших умов и наших тел... -- Что же вы молчите? Продолжайте! -- взмолилась она. -- Дальше, дальше! Я пожал плечами. -- По-моему, я заснул. Или потерял сознание. А когда проснулся, то увидел перед собой альпийский приют... хотя... вот ей-богу, был от него километрах в трех, когда... ну, в общем, когда произошла эта встреча. Как видите, история не слишком правдоподобная. Быть может, мне все приснилось. -- О нет! Вполне правдоподобная история, и то, что вы потеряли сознание, совсем неудивительно. Вероятно, пришельцы взяли вас на борт, чтобы исследовать. Я прикинулся искренне потрясенным. -- Ничего такого не помню. -- Ну ещЕ бы! Поставьте себя на их место, Роже. Мы для них примитивные существа, пугливые, невежественные, от нас можно ожидать чего угодно. Они хотят выйти с нами на контакт, но вынуждены соблюдать осторожность, чтобы не разрушить нашей культуры, наших обычаев... Вы слышали про тихоокеанские верования времен Второй мировой войны? -- А-а, первобытные племена в Новой Гвинее, которые считали военные самолеты посланцами богов? -- Не только в Новой Гвинее, но и на всех островах южной части Тихого океана. Этот культ возник ещЕ в прошлом веке, когда туда прибыли первые европейцы. Сперва невиданные товары прибывали на кораблях, потом на самолетах. И полудикие аборигены уверовали в то, что боги посылают им чудеса. Таким образом был начисто уничтожен их жизненный уклад. -- То есть пришельцы из других миров опасаются сотворить с нами что-то подобное? -- Ну да, ведь они умны и желают нам добра. -- Но появление летающих тарелок в какой-то мере уже нарушило наши прежние представления. -- Да нет, Роже. Они показывают нам свои летательные аппараты, чтобы подвести нас к идее межпланетной цивилизации. И высадиться на подготовленную почву. -- И как скоро, по-вашему, это произойдет? Она выдержала паузу. -- Откровенность за откровенность, Я со своей группой уже несколько лет приезжаю сюда, в горы, и пытаюсь связаться с инопланетянами. Так вот, на сей раз нам, кажется, удалось. Я, как мог, скрывал свой скептицизм. Радость моя, пусть все будет, как ты хочешь! Элен рассказывала подробности, а я ахал и поддакивал, хотя у меня создалось впечатление, что она просто выдает желаемое за действительное. -- Я непременно напишу об этом в журнале, -- заключила она. -- И о вашей встрече тоже, если позволите. Я всполошился, как самый настоящий обыватель. -- Нет, Элен, лучше не надо. Я рассказал только вам, потому что вы не такая, как другие. -- И вы, Роже. -- Она с улыбкой протянула мне руку и поднялась из-за стола. (Неужели уйдет? Выходит, мой блестящий гамбит пропал втуне? Я было подумал о принуждении, но оно почему-то оказалось парализованным.) -- Хорошо, обещаю сохранить вашу историю в тайне, а вы взамен обещайте читать мой журнал. И если вдруг передумаете... -- Уже уходите? -- упавшим голосом проговорил я. В бледно-голубых глазах рассыпались серебристые искорки. -- Да не знаю... Можно пойти наверх потанцевать. Мои бедные эфирианцы спят без задних ног, а я совсем не чувствую усталости. Как вы на это смотрите, Роже? Я чуть не издал торжествующий индейский клич. Однако сдержался и лишь галантно поцеловал ей руку. (Откуда что берется?) -- Enchantй, chиre Madame [Я счастлив, мадам (франц.).]. -- О, вы француз?! -- изумленно воскликнула она. -- Всего лишь франко-американец, -- вздохнул я. -- Канадцы и те смеются над нашим акцентом, не говоря уже о радушных янки, что втайне завидуют нашей savoir faire [Оборотливости (франц.).], a за глаза обзывают жабами. -- Иногда под жабьей шкурой скрываются царевичи. Вы -- один из них? Да, Элен, да, любимая! И если смелость мне не изменит, то чудесное превращение свершится нынче же ночью... Рука об руку мы поднимаемся по лестнице и вступаем в ярко освещенный танцевальный зал. На нас устремлено множество глаз. Оркестр знаменитого отеля нарочно перемежает современную музыку старыми ностальгическими ритмами типа "Умчи меня к Луне" или "Где и когда?". Мы медленно движемся в танце. Я держу еЕ в объятиях и превращаюсь из жалкого администратора с непомерно разыгравшимся воображением в загадочного темноволосого рыцаря, обольстившего королеву бала. Окружающие чувствуют наш магнетизм. Мы в центре внимания, нас окутывает необыкновенный золотистый свет. Человечество до сих пор не признает существования высшей умственной связи, но моя дама не может не ощущать еЕ. Мы танцуем, улыбаемся и мало-помалу открываем друг другу умы. Я осторожно приподнимаю завесу над еЕ эмоциями и мягким корректирующим импульсом, каким инстинктивно пользовался, работая с маленьким Дени, проникаю внутрь. Ее чувственный настрой легко доступен мне. Она изведала любовь и вкусила горечь разочарования. Под напускной холодностью скрываются нереализованные желания и неуверенность в себе. Она идеалистка, но не лишена чувства юмора. К тому же отчаянно боится, что еЕ уютный, благоустроенный мирок будет разрушен под ураганным натиском радиоактивных осадков. Музыкальный ритм становится более стремительным, откровенно возбуждающим. Мы уже не решаемся прикоснуться друг к другу, зато умы сливаются все теснее, и я невольно передаю ей свой пыл. Элен отвечает тем же. Наконец, не сказав ни слова, она берет меня за руку и уводит из огромного зала. На лифте мы поднимаемся в еЕ роскошный номер, окна которого обращены к залитой лунным светом горной гряде. Мы целуемся; от еЕ мягких, бархатных губ веет прохладой, но они с готовностью принимают мой жар и трогательно пытаются возвратить его. Я мысленно кричу ей слова любви и страсти; она, задохнувшись, отрывается от моих губ. -- Роже... милый... как странно все... Ничего странного. Не бойся. А вслух я шепчу: -- Ты же не испугалась, когда получила ответ из космоса. Значит, не должна бояться и того, что позволило тебе его расслышать? Подсознательно она уже чувствует это. Я обнимаю еЕ ещЕ крепче, покрываю поцелуями волосы, лицо, шею, слабо пахнущую духами. Неистовое желание, выливающееся в телепатической речи, сметает барьеры еЕ латентности. Не бойся, Элен! Я с тобой, я люблю тебя. Твой ум пребывал в долгой спячке, а теперь пробуждается. А мой тоже как бы и не жил, пока не появилась ты. Роже! Роже?.. Вот видишь, я не лгу. Мы поможем друг другу познать это чудо. Она отвечает -- сперва несмело, невнятно. Ей трудно разобраться в сумятице мыслей и чувств. Но мало-помалу еЕ внутренняя речь обретает связность. И мне то и дело приходится применять коррекцию, потому что Элен близка к истерике. Я успокаиваю еЕ, целую обнаженное загорелое плечо, руки, похолодевшие ладони. С помощью психокинеза вытаскиваю из пучка шпильки, и светлые волосы рассыпаются по плечам. -- Роже?! -- кричит она. -- Так это ПРАВДА? Я не сплю? Боже! Боже! Неужели... наши умы... взаимодействуют... Да. У нас с тобой особенные умы. Они любят друг друга. Я неторопливо раздеваю еЕ. Взглядом задергиваю шторы, оставляя щелочку. Тонкий лунный луч падает на еЕ тело. Кровь бурлит у меня в жилах, и я все время осаживаю себя, опасаясь потерять самоконтроль. Бывают люди с нестандартным складом ума. И у тебя, и у меня это наследственное. Таких, как мы, наверняка много. Поскольку экстрасенсорика... В еЕ глазах смесь ужаса и экстаза; она протягивает ко мне руки и стонет: -- Иди ко мне! Умоляю, не говори больше ничего, я этого не вынесу! Просто люби меня. Я сбрасываю одежду, немного робея. Да-да! Сколько надежд, сколько безудержных фантазий уже разбилось о прозу жизни! Я хорошо себе представляю, что значит совершенство в любви, и моя готовность достичь его -- своеобразный вызов. Необходимо, чтобы и она его достигла, ведь до сей поры, подобно мне, бедняжка знала лишь банальное удовлетворение полового инстинкта. Будь осторожен, Роже, не пугай ее! -- Закрой глаза, chйrie, -- говорю я. -- Доверься мне. Тело и мозг охвачены пламенем. Я готов. Как в многократно виденном сне, мы отрываемся от пола. Я легко, естественно вхожу в нее. Ощутив мой жар в своем теле, она забывает всегдашнюю холодность и кричит. Глаза еЕ открыты, но видят они только меня. Наши движения слаженны, гармоничны и доставляют нам экстатическое блаженство, какое может возникнуть только из одновременного слияния тел и умов в состоянии невесомости. Когда настает кульминация, мой мозг содрогается в конвульсиях, а Элен на миг теряет сознание. Я поддерживаю еЕ в воздухе и медленно опускаюсь на пол. Мы долго не можем отдышаться, я благодарю Бога за такой подарок. Вот так мы будем парить в вечном блаженстве, не ведая страха... Голова Элен лежит на моем плече. Я глажу еЕ по волосам. -- Я никогда... никогда... -- Она не находит слов. -- Тебе хорошо со мной? -- Роже! Теперь я понимаю, что так влекло меня к тебе. Неужели всему виной... экстрасенсорика? -- Ну, в том числе. А ещЕ не забывай, что я царевич в жабьей шкуре. Она улыбнулась и приникла ко мне. -- Ты удивительный человек. Знаешь, мне кажется, будто все это происходило в воздухе. Я тоже постепенно прихожу в себя. Поверь, я долго тебя искал. А когда нашел, то испугался: вдруг не получится... так, как мечталось. Но, слава Богу, все получилось. Она подняла голову и ошарашенно посмотрела на меня. Я вглядывался в каждую черточку любимого лица. И не дал ей задать вопрос -- заткнул рот поцелуем. -- Не может быть! -- прошептала Элен, оторвавшись наконец от моих губ. -- Почему? -- в свою очередь улыбнулся я. -- Ты же слышала: царевич-жаба спал на листе кувшинки, ожидая появления суженой... своей царевны-лягушки. -- Нет, не верю! Это что, какой-то спиритизм?.. Нормальный человек не может... Я вновь заставил еЕ замолчать. Потом открыл свой ум и показал ей все, как есть. Неожиданно для меня она разрыдалась. -- Мой бедный, милый Роже! О Господи! А если б мы не нашли друг друга? -- Не знаю. Как видишь, моя первая любовь окончилась катастрофой. Я думал, что еЕ чувство так же глубоко, как мое, но ошибся, ведь она не могла открыться мне. И больше я не мог так рисковать, понимаешь? -- А во мне ты уверен -- Это было утверждение, а не вопрос. -- Заметив, что я ненормален, ты попала в самую точку. Конечно, ненормален. Но, к счастью для меня, ты тоже ненормальна и потому должна выйти за меня замуж. -- Я улыбнулся ей в лунном свете и прочертил кончиками пальцев звенящую дорожку вдоль еЕ позвоночника. -- О нет! -- выкрикнула Элен. -- Что, не выйдешь? -- Конечно, выйду, глупый! Только... может, нам немного передохнуть? Ты хоть понимаешь, как измучил меня? Я ухмыльнулся. -- Нам, царским отпрыскам, неизвестно слово "нет". У нас особые привилегии и особые потребности. -- Но я не выдержу... Второй раз за ночь! -- притворно запротестовала она. -- Что будет, если завтра здесь обнаружат мой хладный труп? Ведь все подозрения падут на тебя. Представь, в каком положении ты окажешься, когда прокурор потребует, чтобы ты предъявил суду орудие убийства! Поднимется вульгарная шумиха, чувствительные дамочки станут просить у тебя автограф, о-о-о... Шшш. Ах, любимый! Не волнуйся. Если тебя это пугает, можно переместиться на кровать. Элен сняла дом в Бреттон-Вудз и переоборудовала одну из спален под редакцию журнала. А другую мы все лето использовали по назначению. Мы решили пожениться в ноябре, когда она оформит развод. В те годы католическая церковь косо смотрела на подобные браки, не говоря уже о нашей греховной связи. Но ради Элен я готов был бросить вызов целой армии архангелов и потому загнал в глубины подсознания чувство вины, неизбежно преследующее всякого, кто отступает от своих принципов. Едва ли тот, кто не поднялся до метапсихической оперантности, разглядит за эротическим наслаждением подлинную близость душ, воспеваемую во все века поэтами и музыкантами. Правда, по отношению к другим Элен никогда не была на сто процентов оперантной, зато со мной достигла полной гармонии. Мы общались без слов, чувствовали малейшие перепады в настроении друг друга, угадывали самые сокровенные желания. Любовники, причастные к Единству, скорее всего, сочтут наше взаимодействие убогим, неуклюжим -- ну и пускай, мы ощущали себя так, будто очутились в Стране Чудес. Прежде Элен не везло на партнеров: никто не сумел еЕ возбудить, и менее всех -- дубина муж. Она уже отчаялась избавиться от сексуальной заторможенности, и на этой почве у неЕ даже развился некий комплекс. А со мной ей не пришлось ни притворяться, ни выяснять отношения. Я знал всю еЕ подноготную едва ли не с первой минуты знакомства. Пожалуй, это была самая удивительная особенность нашей любви -- она и ускорила развязку, ибо я в своей глупой наивности сразу не осознал, к чему может привести безоружное вторжение в чужой мир. Те четыре месяца стали самым счастливым временем в моей жизни. Не будь Элен, я бы превратился в стороннего наблюдателя, а то и в марионетку. Ныне я понимаю, наш разрыв помог свершиться великому предначертанию, но был ли он нарочно подстроен Лилмиком, или гуманоиды просто воспользовались нашей маленькой трагедией -- этот вопрос остается для меня открытым. Призрак наверняка знает, но молчит, как молчало небо, когда я молил его ниспослать мне силу духа для преодоления гордыни и злобы, что теперь, спустя сто с лишним лет давалось бы мне без труда... И все-таки дослушайте до конца. Сначала приятные воспоминания. Пикники с шампанским и любовью на берегу старого доброго Гудзонова залива. Теннис при луне на корте отеля Уайт-Маунтинс (весь его штат знал обо мне и Элен, но никто и рта не решался раскрыть, потому что Элен была постоянной клиенткой). Хождение по кабакам в Монреале, где мы когда-то провели уик-энд и где я, встав на защиту еЕ чести от посягательств какой-то сволочи, ещЕ более пьяной, чем мы, устроил дикий скандал с психическим битьем посуды. Поездки в Бостон, шикарные апартаменты в Ритц-Карлтоне, концерты поп-музыки под открытым небом, магазины, рынки и отменная пища. Визиты в загородной дом Донованов, где Элен учила меня ходить под парусом на озере и где мы без устали прочесывали все антикварные лавки в округе, а потом заканчивали день жареным на костре омаром и любовью у самой кромки берега. Гонки в еЕ красном "порше" по лесам штата Мэн, где она играла в догонялки с лесовозами на ста тридцати в час. Любовь в ненастный вечер на сиденье моего дряблого "фольксвагена" посреди крытого моста в Вермонте. Любовь на лугу, неподалеку от еЕ дома в Конкорде, где над нами вились бабочки, обезумевшие от сотрясения эфира. Любовь под соснами в августовский зной. Любовь за плотно запертой дверью моего офиса в отеле. Любовь после пикника в сумерках, прерванная медведем-соглядатаем. Безумная психокинетическая любовь в тридцати трех позах. Любовь после ссоры. Нечем не замутненная любовь. Марафонская любовь. Усталая, уютная любовь. И наконец, отчаянная любовь, ненадолго рассеявшая страхи и сомнения... Но есть и воспоминания иного сорта, от которых я спешу отделаться. Более всего меня тревожило сознание, что Элен никогда не преодолеет умственную блокаду латентности. Она могла телепатически общаться со мной и г. Дени, а Дени "слышал" еЕ и рылся в лабиринте еЕ мозга, но с другими людьми она выходила на уровень функциональной оперантности разве что в минуты сильного стресса. Я понимал, что ум Злен подвластен мне лишь в силу своей пассивности, и не мог отделаться от чувства вины. Ей почти ничего не удавалось от меня скрыть. А для меня замаскироваться было проще простого. Скажем, Элен так и не узнала, в какой ужас повергла меня мысль о еЕ богатстве. Она строила радужные планы -- как я брошу наконец "нудную работу в отеле" и она устроит меня на одно из предприятий своего дядюшки, как найду выгодное применение моему метапсихическому дару, как далеко пойдет Дени, когда мы вырвем его из лап иезуитов, как еЕ журнал станет глашатаем высших возможностей человеческого ума и все в том же роде. Я шарахался от еЕ энтузиазма, Элен огорчалась, но не могла избавиться от своей расчетливости. Она была мне безгранично предана и все же не сумела скрыть разочарования, когда я активно не понравился еЕ братьям (один -- выдающийся конгрессмен, другой финансовый воротила) и сестре, занимающейся благотворительностью. Элен очень переживала по поводу моих замашек простолюдина, моих насмешек над бреднями еЕ эфирианской клики, моих твердолобых религиозных убеждений, ничего общего не имевших с удобоваримой версией католицизма, провозглашенной кланом Кеннеди. Своей родне я Представил Элен на жутком пикнике, который устроил по случаю Четвертого июля кузен Жерар. Мне было искренне жаль ее: платье слишком шикарное, манеры слишком утонченные, блюдо -- еЕ вклад в нашу немудреную кухню -- слишком изысканное. Она усугубила впечатление своим великолепным парижским прононсом, резавшим ухо дядюшке Луи и другим старым канюкам, а также признанием в том, что она из семьи ирландских протестантов. Из всех Ремилардов этим не были шокированы лишь Дени и Дон. Мой брат, вопреки остальным, отнесся к Элен с чрезмерным дружелюбием. Она поклялась мне, что между ними не было телепатического общения, но я, вспомнив его былые принудительные выходки, невольно усомнился, обозвав себя в душе ревнивым болваном. Впоследствии, когда мы заезжали к Дону и Солнышку за Дени (мы часто брали его с собой на прогулки), Элен держалась с братом отчужденно и даже с непонятной враждебностью. А в разговорах со мной открыто жалела его и настаивала, чтобы я что-то предпринял -- "надо же лечить беднягу от алкоголизма!". Я знал, что все усилия с моей стороны будут бесполезны, и отказывался вмешиваться. Этим была вызвана одна из наших редких серьезных размолвок. Другая произошла, когда в начале сентября я отвез Дени в Бребефскую академию и рассказал о его метапсихических способностях отцу Джерету Элсворту, как велел Призрак. Элен утверждала, что иезуиты непременно станут "эксплуатировать" его, хотя не очень хорошо представляла -- как. Я клял