ня он захочет принять, - сказала Мирей, убирая с лица вуаль. Глаза Пьера широко раскрылись, подбородок старика мелко задрожал. Слуга принялся торопливо перебирать связку ключей, чтобы открыть ворота. - Мадемуазель, - шептал он, - мы каждый день молились о вас. Когда он наконец открыл ворота, в его глазах стояли слезы радости. Мирей быстро обняла старика, и они поспешно зашагали через двор к дому. Давид работал в своей студии: обтесывал большую деревянную колоду - будущую статую Атеизма, которая должна была быть открыта на празднике в честь Верховного существа. В воздухе витал запах свежего дерева, пол был усыпан стружками. Опилки налипли даже на бархатный жакет Давида. Он обернулся на звук открывающейся двери и вскочил на ноги, опрокинув табурет и инструменты. - Я сплю! А может, сошел с ума! - закричал художник. Подняв облако опилок, он промчался через комнату и крепко обнял Мирей. - Благодарение Господу, ты жива! - Он отступил назад, чтобы лучше рассмотреть ее. - Когда ты исчезла, здесь появился Марат с целой толпой, они принялись рыться саду, словно свиньи в сточной канаве в поисках трюфелей! А я и вообразить не мог, что эти шахматы существуют на самом деле! Если бы ты мне сказала, я мог бы помочь тебе., - Вы можете помочь мне теперь, - сказала Мирей, в изнеможении падая на стул. - Кто-нибудь приходил, разыскивая меня? Я жду посланца от аббатисы. - Мое дорогое дитя, - взволнованно произнес Давид, - За время твоего отсутствия в Париж приезжали несколько женщин, они писали, что хотят встретиться с тобой или Валентиной. Я сходил с ума от страха за тебя, поэтому отдал записки Робеспьеру в надежде, что это поможет мне найти тебя, - Робеспьеру! Бог мой, что же вы наделали? - воскликнула Мирей. - Он мой самый близкий друг, ему можно доверять, - торопливо проговорил Давид. - Его называют Робеспьером Неподкупным, потому что никакая мзда не заставит его поступиться долгом. Мирей, я рассказал ему, что ты вовлечена в эту историю с шахматами Монглана. Он тоже искал тебя... - Нет! - простонала Мирей. - Никто не должен знать, что я здесь или что вы видели меня! Вы не понимаете: Валентина была убита из-за этих фигур. Моя жизнь тоже в опасности. Скажите, сколько монахинь здесь было, тех, чьи письма вы отдали Робеспьеру? Давид задумался и побледнел от ужаса. А вдруг Мирей права? Возможно, он просчитался... - Пятеро, - сказал он. - Я записал их имена в студии. - Пять монахинь, - прошептала молодая женщина. - Еще пять смертей на моей совести. Это я виновата, что уехала. Ее глаза невидящим взором уставились в пустоту. - Смертей! - воскликнул Давид. - Но Робеспьер не допрашивал их. Он обнаружил, что все они пропали - все до одной. - Мы можем только молиться, чтобы это оказалось правдой, - сказала Мирей. Взгляд ее снова стал осмысленным. - Дядюшка, эти фигуры опасней, чем вы можете себе представить. Мы должны как можно больше узнать о вмешательстве Робеспьера, не говоря ему, что я здесь. А Марат - где он? Если этот человек узнает обо мне, никакие молитвы нам не помогут. - Он сидит дома, смертельно больной, - сказал Давид. - Больной, однако более могущественный, чем когда-нибудь. Три месяца назад жирондисты обвинили его в том, что он поощряет убийства и что у него замашки диктатора, что он собирается предать принципы революции - свободу, равенство, братство. Однако запуганное жюри оправдало Марата, чернь увенчала его лаврами, толпы пронесли его по улицам Парижа на руках и избрали президентом клуба якобинцев. Теперь он сидит дома и мстит жирондистам. Большинство из них арестовано, некоторые сбежали в провинцию. Он управляет государством, лежа в ванне, и орудие его - страх. Похоже, правы были те, кто говорил о нашей революции, что уничтожающее пламя не может созидать. - Однако это пламя может быть поглощено еще более сильным, - сказала Мирей. - Пламенем шахмат Монглана. Собранные воедино, они поглотят и самого Марата. Я вернулась в Париж, чтобы освободить эту силу, и надеюсь, вы поможете мне в этом. - Ты не слышала, что я говорил? - воскликнул Давид. - Именно отмщение и предательство раздирают на части нашу страну. Будет ли этому конец? Если мы веруем в Господа, то должны верить и в Божий промысел, который со временем вернет людям здравомыслие. - У меня нет времени, - ответила Мирей. - Я не могу ждать Бога. 11 июля 1793 года Другая монахиня, у которой тоже не было времени ждать, спешила в Париж. Шарлотта Корде прибыла в Париж почтовой каретой в десять часов утра. После того как она зарегистрировалась в маленьком отеле, она отправилась в Национальный конвент. Письмо аббатисы, которое тайно привез в Кан посол Жене, шло долго, но смысл его не оставлял сомнений. Фигуры, отправленные в Париж прошлым сентябрем с сестрой Клод, исчезли. Еще одна монахиня погибла при терроре вместе с ней - юная Валентина. Ее кузина исчезла без следа. Шарлотта связалась с жирондистами - бывшими делегатами, которых сослали в Кан, - в надежде, что они знают тех, кто был в тюрьме Аббатской обители. Это было последнее место, где видели Мирей. Жирондисты ничего не знали о рыжеволосой девушке, исчезнувшей во время этого безумия. Помощь оказал лишь их лидер, красавец Барбару, который симпатизировал бывшей монахине и считал ее своим другом. Он дал ей разрешение на тайную встречу с депутатом Лозом Дюпре, и тот ждал ее в приемной Конвента. - Я приехала из Кана, - начала Шарлотта, как только нужный депутат уселся напротив нее за полированным столом. - Я разыскиваю подругу, которая исчезла во время сентябрьских событий в тюрьме. Как и я, она была бывшей монахиней, ее монастырь был закрыт. - Шарль Жан Мари Барбару оказал мне плохую услугу, прислав вас сюда, - заявил депутат, приподняв бровь. - Его разыскивают, вы не слыхали? Он что, добивается, чтобы и меня арестовали? У меня полно собственных забот, вы можете сообщить ему об этом, когда вернетесь в Кан, а я очень надеюсь, что вернетесь вы туда скоро. Он стал вставать из-за стола. - Прошу вас, - умоляюще сказала Шарлотта. - Моя подруга была в тюрьме Аббатской обители, когда началась резня. Ее тела даже не нашли. Мы надеемся, что ей удалось сбежать, но не знаем куда. Вы должны сказать, кто из членов Собрания присутствовал на этих допросах. Депутат ответил не сразу, губы его изогнулись в улыбке. Улыбка была не из приятных. - Из Аббатской обители не сбежал никто! - сухо сказал он. - Несколько человек были оправданы - их можно перечесть по пальцам рук. Если у вас хватило глупости прийти сюда, возможно, у вас достанет неразумия, чтобы обратиться к человеку, ответственному за террор. Но я бы вам этого не советовал. Его имя Марат. 12 июля 1793 года Мирей, в соломенной шляпке с цветными лентами и платье в красно-белый горошек, вышла из открытой повозки Давида и попросила возницу подождать. Она спешила на Центральный рынок, один из старейших в городе и всегда многолюдный. За те два дня, которые прошли со времени ее прибытия в Париж, Мирей узнала достаточно, чтобы начать действовать. Она не могла дожидаться указаний аббатисы. Произошло не только то, что исчезли пять монахинь с фигурами, но и то, что слишком многие узнали о шахматах Монглана и о ее причастности к этому делу. Слишком многие: Робеспьер, Марат, Андре Филидор (шахматист и композитор, чью оперу они слушали вместе с мадам де Сталь). Филидор, по словам Давида, сбежал в Англию. Но прежде чем уехать, он рассказал художнику о встрече, которая произошла у него с великим математиком Леонардом Эйлером и композитором по имени Бах. Последний переложил эйлеровскую формулу прохода коня на музыку. Эти люди думали, что тайна шахмат Монглана связана с музыкой. Как далеко в этом продвинулись другие? Мирей шла по рыночной площади мимо красочных лотков с овощами, виноградом и дарами моря, которые могли позволить себе лишь богачи. Сердце ее стучало, мысли в голове мешались. Надо действовать немедленно, пока она знает о своих противниках, а они не имеют представления о ней. Все они, словно пешки на шахматной доске, двигались к невидимому до поры центру игры, движимые силой столь же неумолимой, как сама судьба. Аббатиса была права, когда считала, что им пора брать инициативу в свои руки. Но все нити должны были сойтись в руках Мирей, потому как теперь молодая женщина знала о шахматах Монглана гораздо больше, чем аббатиса, - больше, чем кто-либо в мире. История Филидора служила лишним доказательством того, что говорил Талейран и что подтвердила Летиция Буонапарте: существовала некая формула, связанная с шахматными фигурами. Об этом аббатиса никогда не упоминала. Однако Мирей знала. Перед ее глазами до сих пор парила фигура Белой Королевы - с жезлом в виде восьмерки в воздетой руке. Мирей спустилась в лабиринт Les Halles, который когда-то был римскими катакомбами, а теперь стал подземным рынком. Здесь располагались палатки, торгующие медной утварью, лентами, специями, шелками с Востока. Она прошла мимо маленького кафе со столиками, выставленными прямо в узком проходе. За ними сидели несколько мясников в рабочей одежде, на которой видны были отметины их ремесла. Они ел суп и играли в домино. Взгляд молодой женщины скользнул по пятнам крови на их руках и белых передниках. Мирей закрыла глаза и постаралась побыстрее миновать узкий коридор. Пройдя по еще одному коридору, она нашла лавку ножевых изделий. Мирей перебрала весь товар, проверила твердость и остроту каждого ножа, прежде чем нашла тот, который ее устроил, - кухонный нож со сбалансированным пятнадцатисантиметровым лезвием, похожий на bousaadi, с которым она хорошо наловчилась обращаться в пустыне. Мирей заставила продавца так заточить лезвие, что оно могло расщепить волос вдоль. Теперь оставался только один вопрос: как ей попасть туда, куда требовалось? Мирей проследила за тем, как продавец завернул нож в коричневую бумагу, заплатила два франка за покупку, взяла сверток и удалилась. 13 июля 1793 года Ответ на свой вопрос Мирей нашла на следующий день, когда они с Давидом ссорились в маленькой гостиной рядом со студией. Как делегат Конвента, художник мог тайно провести племянницу в жилище Марата. Однако он отказывался, поскольку боялся. Их шумную перепалку остановило появление Пьера, слуги Давида. - Перед воротами стоит леди, господин. Она спрашивает вас, говорит, ей нужно узнать о мадемуазель Мирей. - Кто она? - спросила Мирей, бросая быстрый взгляд на Давида. - Из благородных, такая же высокая, как вы, мадемуазель, - ответил Пьер. - У нее рыжие волосы, она назвалась Шарлоттой Корде. - Впустите ее, - сказала Мирей, к огромному удивлению Давида. Итак, это посланница, подумала Мирей, когда Пьер ушел. Она вспомнила холодную, переполненную гневом компаньонку Александрин де Форбин. Три года прошло с тех пор, как две монахини из Кана приехали в аббатство в Пиренеях сообщить, что шахматы Монглана в опасности. Теперь она явилась по просьбе аббатисы, однако слишком поздно. Когда Шарлотта Корде вошла в комнату и увидела Мирей, она остолбенела, не в силах поверить своим глазам. Чуть поколебавшись, она уселась на стул, который предложил ей Давид, не спуская при этом глаз с молодой женщины. Перед Мирей сидела та, благодаря которой шахматы Монглана были извлечены на свет. Хотя время изменило их обеих, они до сих пор были похожи друг на друга: обе высокие, широкие в кости, с непослушными рыжими локонами. Их легко можно было бы счесть родными сестрами. - Я уже отчаялась тебя найти, - сказала Шарлотта. - След давно остыл, и все двери передо мной закрывались при упоминании твоего имени. Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз. Она посмотрела на Давида, тот сразу же извинился и вышел. Когда женщины остались одни, Шарлотта спросила: - Фигуры в безопасности? - Фигуры! - горько повторила Мирей. - Всегда фигуры, одни только фигуры. Я дивлюсь упорству аббатисы: Господь вверил ей души пятидесяти монахинь, женщин, которые удалились от мира, которые верили ей больше, чем самим себе. Она сказала нам, что фигуры опасны, но умолчала о том, что на нас будут охотиться и убивать. Что же это за пастырь, который ведет свою паству на бойню? - Понимаю, ты расстроена смертью кузины, - сказала Шарлотта. - Но это произошло по несчастному стечению обстоятельств! Как и мою сестру Клод, Валентину растерзала обезумевшая толпа. Ты не должна допустить, чтобы это поколебало твою веру. Аббатиса избрала тебя для этой миссии... - Теперь я сама выбираю свою миссию! - воскликнула Мирей, ее зеленые глаза пылали гневом. - И начну с того, что уничтожу человека, убившего мою кузину, потому что это не было случайностью! Еще пять монахинь исчезли за последний год. Я думаю, он знает, что сталось с ними и с теми фигурами, которые были им доверены. У меня к нему немалый счет. Шарлотта схватилась за сердце. Она смотрела на Мирей, сидевшую по другую сторону стола, и лицо ее заливала бледность. Когда старшая монахиня заговорила, голос ее дрожал. - Марат! - прошептала она. - Мне сказали, что без него тут не обошлось, но чтобы он... Аббатиса ничего не знает о судьбе пропавших монахинь. - Похоже, аббатиса не знает многого, - ответила Мирей. - Я знаю больше. Я не собираюсь расстраивать ее планы, но есть вещи, которые я должна сделать в первую очередь. Вы со мной или против меня? Шарлотта посмотрела на нее через стол, в ее голубых глазах отражались, сменяя друг друга, самые разные чувства. Наконец она встала, подошла к Мирей и положила руку ей на плечо. Та почувствовала, что Шарлотта дрожит. - Мы уничтожим их, - с жаром произнесла бывшая монахиня. - Я сделаю все, что тебе потребуется от меня, я буду на твоей стороне - как и хотела аббатиса. - Вы узнали, что Марат причастен к нашим бедам, - сказала Мирей с дрожью в голосе. - Что еще вы знаете об этом человеке? - Я пыталась встретиться с ним, разыскивая тебя, - ответила Шарлотта, понижая голос. - Меня прогнал от его дверей слуга. Но я написала ему записку, в которой просила его о встрече сегодня вечером. - Он живет один? - уточнила Мирей в возбуждении. - Он делит комнаты со своей сестрой Альбертин и Симоной Эврар, его гражданской женой. Ты же не собираешься отправиться туда? Если ты назовешь свое имя или если они хоть что-нибудь заподозрят, тебя тут же схватят... - Я не буду называть свое имя, - с улыбкой ответила Мирей. - Я назову твое! Солнце уже садилось, когда извозчик, которого наняли Мирей и Шарлотта, остановил кабриолет на аллее перед домом Марата. Небо отражалось в окнах домов кроваво-красными отблесками, заходящее солнце окрасило камни мостовой в цвет меди. - Я должна знать, какую причину вы назвали в письме, договариваясь о встрече, - сказала Мирей. Я написала, что приехала из Кана, чтобы сообщить о противоправительственной деятельности жирондистов, - ответила Шарлотта. - Я написала, что знаю о зреющих там заговорах. - Дайте мне ваши бумаги, - сказала Мирей, протягивая руку. - На случай, если мне понадобятся доказательства, чтобы пройти внутрь. - Я буду молиться за тебя, - сказала Шарлотта, отдавая бумаги, которые Мирей спрятала за корсаж, рядом с ножом. - И ждать твоего возвращения здесь. Мирей перешла улицу и поднялась по ступенькам на крыльцо каменного дома. Она помедлила перед дверью, где была прибита табличка с надписью: ЖАН-ПОЛЬ МАРАТ, ВРАЧ Затем девушка сделала глубокий вдох, взялась за металлический дверной молоток и постучала. Звук от ударов эхом отразился от стен внутри. Наконец она услышала шаркающие шаги, приблизившиеся к двери. Дверь приоткрылась. Перед Мирей стояла высокая женщина, ее большое бледное лицо было испещрено морщинами. Одной рукой она смахнула прядь волос, выбившуюся из неряшливой прически, и вытерла испачканные в муке руки о полотенце, висевшее на ее необъятной груди. Женщина оглядела Мирей с ног до головы, задержавшись взглядом на отделанном воланами платье в горошек и локонах, которые падали на кремовые плечи девушки, выбиваясь из-под капора. - Что вам нужно? - рявкнула женщина. - Мое имя Корде. Гражданин Марат ждет меня, - сказала Мирей. - Он болен, - прогнусавила ее собеседница. Она стала закрывать дверь, но Мирей помешала ей. - Я настаиваю на встрече с ним! - Что происходит, Симона? - раздался голос другой женщины, появившейся в конце длинного коридора. - Посетительница, Альбертин, к твоему брату. Я сказала ей, что он болен... - Гражданин Марат захотел бы встретиться со мной, - выкрикнула Мирей, - если бы знал, какие новости я привезла из Кана и из Монглана. Сквозь приоткрытую в холл дверь раздался мужской голос: - Посетительница, Симона? Веди ее ко мне немедленно! Симона пожала плечами и знаком велела Мирен следовать за ней. Мирей оказалась в большой комнате, отделанной изразцовой плиткой. Единственное окно располагалось под самым потолком, сквозь него было видно только небо, цвет которого уже превращался из закатного розового в сумеречный серый. Комната вся провоняла какими-то лекарствами и смрадом разложения. В углу стояла медная ванна на ножках. Там в тени, нарушаемой лишь светом единственной свечи, держа на коленях доску для письма, сидел Марат. Его голова была повязана влажной тряпкой, дряблая кожа казалась неестественно белой в скудном свете. Он склонился над бумагами, которые были разложены на доске вместе с перьями. Девушка не могла оторвать глаз от этого человека. Он так и не взглянул на гостью, когда Симона привела ее и жестом велела ей садиться на деревянную табуретку рядом с ванной. Он продолжал писать. Мирей наблюдала за ним, и ее сердце оглушительно колотилось. Она подобралась, готовая прыгнуть на него, утопить его голову под водой и держать там, пока... Но Симона продолжала стоять за ее спиной. - Как вовремя вы появились! - сказал Марат, не поднимая головы от бумаг. - Я как раз готовлю список жирондистов, которые продолжают агитировать в провинции. Если вы из Кана, вы можете дополнить его. Однако вы сказали, что у вас есть новости из Монглана... Он поднял взгляд на Мирей, и глаза его расширились. Какое-то время он молчал, затем взглянул на Симону. - Можешь оставить нас, мой дорогой друг, - сказал он ей. Некоторое время Симона не шевелилась, но потом все же не выдержала пронизывающего взгляда Марата, повернулась и вышла, закрыв за собой дверь. Мирей все так же молча смотрела на Марата. Как странно, думала она. Вот он, перед ней: живое воплощение зла, человек, чье безобразное лицо так долго преследовало ее во сне. Сидит в медной ванне, наполненной ароматными солями, и гниет, словно кусок тухлого мяса. Иссушенный старик, умирающий от собственной злобы. Она бы простила его, если бы у нее в сердце осталось место для жалости. Однако такого места там не было. - Итак, - прошептал он, все еще не отрывая от нее взгляда, - наконец-то ты пришла. Когда исчезли фигуры, я понял - рано или поздно ты вернешься! Глаза его лихорадочно блестели. Кровь застыла у Мирей в жилах. - Где они? - спросила она. - Тот же самый вопрос я собирался задать тебе, - невозмутимо ответил Марат, - Ты сделала большую ошибку, явившись сюда. Под вымышленным именем или нет, это уже не важно. Ты не уйдешь отсюда живой, пока не скажешь мне, что стало с теми фигурами, которые ты вырыла в саду Давида. - То же касается и вас, - сказала Мирей, внезапно успокаиваясь и вытаскивая нож из корсажа. - Пятеро моих сестер пропали. Я хочу знать, постигла ли их участь моей кузины. - А, ты пришла убить меня, - проговорил Марат с ужасной улыбкой. - С трудом верится, что ты сделаешь это. Видишь ли, я умираю. Мне не нужны доктора, чтобы сообщить об этом, я сам врач. Мирей потрогала пальцем острие ножа. Взяв с доски для письма перо, Марат коснулся им своей обнаженной груди. - Я советую тебе нанести удар сюда - слева, между вторым и третьим ребрами. Ты попадешь в аорту. Быстро и наверняка. Но ты ведь хочешь узнать, что сталось с фигурами. Не с пятью, как ты считаешь, - их было восемь. Между нами, мадемуазель, мы можем контролировать половину доски. Мирей пыталась не подать виду, но ее сердце снова отчаянно забилось. Адреналин струился по ее жилам, словно дурманное зелье. - Я не верю вам! - вскричала она. - Спроси свою подругу мадемуазель де Корде, как много монахинь приходило к ней в твое отсутствие, - посоветовал Марат. - Мадемуазель Бомон, мадемуазель Дефресне, мадемуазель д'Арметье - их имена тебе знакомы? Все перечисленные женщины были монахинями из аббатства Монглан. Что он сказал? Никто из них не добрался до Парижа - никто не писал писем, которые Давид передавал Робеспьеру... - Они отправились в Кан, - сказал Марат, читая мысли Мирей. - Хотели разыскать Корде. Как печально! Они быстро поняли, что женщина, которая перехватила их по дороге, не была монахиней. - Женщина?! - воскликнула Мирей. За дверью раздался топот, и она распахнулась. Вошла Симона Эврар, неся блюдо с дымящимися почками и сладкими хлебцами. С суровой миной на лице она пересекла комнату, краем глаза следя за Маратом и его посетительницей. Симона поставила блюдо на подоконник. - Если остыло, можно перемолоть на котлеты, - сказала женщина, переведя взгляд мутных глаз на Мирей, которая поспешила спрятать нож в складках платья. - Пожалуйста, больше не беспокой нас, - сказал Марат кратко. Симона потрясенно уставилась на него, затем быстро вышла из комнаты. На ее уродливом лице застыла обида. - Запри дверь, - приказал Марат гостье. Мирей удивленно наблюдала за ним. Его глаза потемнели, он прислонился к стенке ванны, тяжело дыша. - Болезнь точит все мое тело, дорогая. Если ты хочешь убить меня, тебе лучше поторопиться. Но думаю, куда больше моей смерти ты жаждешь сведений. Как раз то, что мне нужно. Запри дверь, и я расскажу тебе все, что знаю. Мирей подошла к двери, все еще сжимая в руке нож, и повернула ключ, услышав щелчок замка. В голове у нее все перемешалось. Кто была та женщина, о которой он говорил? Кто отобрал фигуры у ничего не подозревавших монахинь? - Вы убили их! Вы и эта мерзкая потаскуха! - закричала она. - Вы убили их из-за фигур! - Я калека, - ответил Марат со зловещей улыбкой, его бледное лицо тонуло в тени. - Однако, подобно королю на шахматной доске, самая слабая фигура может быть самой ценной. Я убил их, но только благодаря своей осведомленности. Я знал, кто они и откуда, когда появятся и куда отправятся. Твоя аббатиса глупа; имена монахинь Монглана значились в общедоступных списках. Но нет, сам я не убивал их. И Симона не убивала. Я скажу тебе, кто это сделал, а взамен ты скажешь мне, что сделала с фигурами, которые забрала. Я даже скажу тебе, где находятся захваченные нами фигуры, хотя это не принесет тебе ничего хорошего. Сомнения и страх охватили Мирей. Как может она доверять ему, ведь в прошлый раз он тоже обещал, а потом убил Валентину! - Назовите мне имя женщины и место, где спрятаны фигуры, - сказала она, пересекая комнату и становясь перед ванной. - Или сделки не будет! - Ты держишь в руке нож, - сказал Марат, задыхаясь. - Но мой союзник - сильнейший из всех игроков. Тебе никогда не уничтожить ее! Никогда! Твоя единственная надежда - присоединиться к нам и отдать фигуры. По отдельности они ничто. Но вместе они являют собой вселенскую мощь. Спроси свою аббатису, если не веришь мне. Она знает, кто эта женщина. Она понимает ее могущество. Ее имя Екатерина, она - белая королева! - Екатерина! - воскликнула Мирей, и тысячи мыслей завертелись у нее в голове. Аббатиса отправилась в Россию! Ее подруга детства... история Талейрана... женщина, которая купила библиотеку Вольтера... Екатерина Великая, царица всея Руси! Но как может эта женщина быть одновременно подругой аббатисы и союзником Марата? - Вы лжете, - сказала девушка. - Где она теперь? И где фигуры? - Я назвал тебе имя! - закричал Марат, лицо его побелело от боли. - Но прежде, чем я продолжу, ты должна мне ответить. Где фигуры, которые ты откопала в саду Давида? Скажи мне! Мирей сделала глубокий вдох, нож так и остался зажатым в ее кулаке. - Я отправила их за границу, - медленно произнесла она. - Они в надежном месте, в Англии. Марат просиял. Она наблюдала за тем, как изменялось его лицо, превращаясь в злобную маску, которая преследовала ее в кошмарных снах. - Конечно же! Я глупец! Ты отдала их Талейрану! Боже мой, это даже больше того, на что я мог надеяться. Он попытался выбраться из ванной. - Они в Англии! - кричал Марат. - В Англии! Боже мой, она может добраться до них! Он силился сбросить доску для письма ослабевшими руками. Вода переливалась через край ванны. - Моя дорогая! Ко мне! Ко мне! - Нет! - закричала Мирей. - Вы пообещали, что скажете, где фигуры! - Ты маленькая дурочка! - рассмеялся он и скинул доску на пол, забрызгав платье Мирей чернилами. Она услышала шаги, раздавшиеся в холле, и стук в дверь. Девушка толкнула Марата обратно в ванну. Одной рукой она схватила его за волосы и прижала нож к его груди. - Скажи мне, где они? - закричала она, ее крику вторили удары кулаков в дверь. - Скажи мне! - Ты маленькая дрянь! - зашипел Марат, с трудом шевеля губами. - Сделай это или будь проклята! Ты опоздала... слишком поздно! Мирей уставилась на него. Стук в дверь продолжался. Крики женщин достигли ее ушей, и она взглянула в ужасное лицо, которое маячило перед ней. Он хотел, чтобы она убила его, в ужасе поняла она. "Если у тебя не хватает духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека? Я чувствую, от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти воду", - раздался в ее голове голос Шахина, заглушив крики женщин и стук в дверь. Что имел в виду Марат, когда сказал, что слишком поздно? Что из того, что Талейран в Англии? Что он имел в виду, когда говорил: "Она может забрать их"? Удары в дверь означали, что Симона Эврар билась в нее своим тяжелым телом. Трухлявое дерево вокруг замка стало крошиться. Мирей взглянула на лицо Марата, все в язвах. Сделав глубокий вдох, она налегла на нож. Из раны полилась кровь прямо на ее платье. Она всадила нож по рукоятку. - Мои поздравления, точный удар...- прошептал Марат. Кровь пузырилась на его губах. Голова упала на плечо, кровь била из раны струей при каждом ударе сердца. Мирей вытащила нож и уронила его на пол в тот момент, когда дверь распахнулась. Симона Эврар и Альбертина ввалились в комнату. Сестра Марата бросила один-единственный взгляд на ванну, вскрикнула и упала в обморок. Когда Мирей в состоянии прострации двинулась к выходу, Симона закричала. - Боже! Ты убила его! Ты убила его! Она ринулась мимо девушки к ванне, упала на колени и попыталась остановить кровь полотенцем. Мирей вышла в холл. Входная дверь распахнулась, и несколько соседей вбежали в дом. Мирей прошла мимо них словно в беспамятстве, лицо и платье ее были в крови. Она слышала крики за своей спиной, пока шла по направлению к открытой двери. Что он имел в виду, когда сказал "слишком поздно"? Она уже взялась за ручку двери, но тут ее могучим ударом швырнуло на пол. Мирей почувствовала боль и звук треснувшего дерева. Куски разбитого стула осыпали ее, лежащую на грязном полу. Голова гудела, девушка силилась встать на ноги. Какой-то мужчина схватил ее за платье, сильно сдавив грудь, и поставил. Он толкнул ее на стену, она снова ударилась головой и упала на пол. На этот раз ей не удалось встать. Она слышала топот ног, пол дрожал, словно по дому носилось множество людей, раздавались стоны, крики женщины и ругань мужчин. Мирей лежала на полу, не в силах пошевельнуться. Спустя какое-то время она почувствовала на себе чьи-то руки, кто-то пытался поднять ее. Мужчина в черном платье помогал ей встать на ноги. Голова раскалывалась от боли, она почувствовала неприятный холодок, пробежавший по шее и спине. Ее подхватили под локти и потащили к двери. На улице собрались люди, они окружили дом. Глаза Мирей шарили толпу, сотни лиц, которые роились, будто стая лемингов. Все пропало, думала она, все пропало! Полиция разгоняла людей. Она слышала стоны и крики "убийца!". Чуть подальше, через улицу, в темном окошке кареты маячило бледное лицо. Мирей попыталась сфокусировать на нем взгляд. На какое-то мгновение она разглядела ошеломленные синие глаза, бледные губы и побелевшие руки, вцепившиеся в дверь кареты, - Шарлотта Корде. Затем Мирей поглотила тьма. 14 июля 1793 года Было восемь часов вечера, когда уставший Жак Луи Давид вернулся домой из Конвента. Люди уже расходились после фейерверка, по улицам бродили пьяные, когда он въехал в своей карете во двор. Был День взятия Бастилии. Но художник не чувствовал духа праздника. Этим утром, приехав в Конвент, он узнал, что Марат был убит прошлой ночью. И женщина, которую арестовали за это и препроводили в Бастилию, была вчерашняя посетительница Мирей - Шарлотта Корде! Сама Мирей тоже не вернулась прошлой ночью. Давид до дрожи переживал за нее. Он тоже был в опасности, длинная рука Парижской коммуны могла добраться и до него, если обнаружится, что заговор был выношен в стенах его дома. Если бы только он мог найти Мирей и вывезти ее из Парижа, прежде чем люди сложат два и два... Давид вылез из кареты, стряхнул пыль со своей шляпы, украшенной трехцветной кокардой, которую сам же и придумал для делегатов Конвента, чтобы выразить таким образом дух революции. Когда он отправился закрывать ворота, в них проскользнула какая-то тень. Давид застыл от ужаса, когда человек схватил его за руку. В небе разорвался очередной фейерверк, свет которого позволил художнику разглядеть бледное лицо и глаза цвета морской волны, принадлежавшие Максимилиану Робеспьеру. - Нам надо поговорить, гражданин, - прошептал Робеспьер вкрадчиво и чуть повысил голос, когда ночное небо снова осветил фейерверк. - Вы пропустили сегодняшнее заседание... - Я был в Конвенте! - испуганно воскликнул Давид, поняв, о каком заседании шла речь. - К чему выпрыгивать из тени, подобно разбойнику? - добавил он, стараясь скрыть истинную причину своего страха. - Пойдемте внутрь, раз уж вы хотите поговорить со мной. - То, что я хочу вам сказать, не должно достигнуть любопытных ушей слуг, - спокойно заявил Робеспьер. - Я отпустил своих слуг по случаю празднования Дня взятия Бастилии, - ответил Давид. - Иначе с чего бы я, по-вашему, стал сам закрывать ворота? Пока они шли через двор, художник так дрожал, что был благодарен темноте, которая их окружала. - Жаль, что вы не смогли присутствовать на слушании, - сказал Робеспьер, когда они вошли в темный пустынный дом. - Видите ли, арестованная женщина вовсе не была Шарлоттой Корде. Это была та самая девушка, портрет которой вы показывали мне и которую мы разыскивали по всей Франции долгие месяцы. Мой дорогой Давид, это ваша воспитанница Мирей убила Марата! Давид отчаянно мерз, несмотря на теплый вечер. Он сидел в маленькой гостиной напротив Робеспьера. Гость зажег масляную лампу и налил художнику немного бренди, найденного в буфете. Давида трясло так сильно, что он с трудом мог удержать в руках чашку. - Я никому не сказал о том, что знаю. Решил, что прежде надо поговорить с вами. У вашей воспитанницы есть информация, которая меня интересует. Я знаю, почему она отправилась к Марату: пыталась раскрыть тайну шахмат Монглана. Я должен узнать, что произошло между ними, прежде чем он умер, и была ли у нее возможность поделиться своими сведениями с кем-нибудь еще. - Уверяю вас, я ничего не знаю об этих ужасных событиях! - закричал Давид, в ужасе глядя на Робеспьера. - Я вообще не верил, что шахматы Монглана существуют, до того дня, когда покинул кафе "Ля Режанс" вместе с Андре Филидором - слышите? Он и рассказал мне о них. Но когда я повторил эту историю Мирей... Робеспьер порывисто подался вперед и схватил Давида за руку. - Она была здесь? Вы с ней говорили? Боже мой, почему вы ничего не сказали мне? - Она сказала, никто не должен знать, что она была здесь, - промямлил Давид, хватаясь руками за голову. - Мирей появилась четыре дня назад, Бог знает откуда, в чадре, словно арабская... - Она была в пустыне! - воскликнул Робеспьер, вскочил на ноги и начал бегать по комнате. - Мой дорогой Давид! Ваша воспитанница больше не невинная девочка. Этот секрет восходит к маврам, к пустыне. Это та самая тайна, которую она пытается раскрыть. Чтобы узнать ее, ваша воспитанница хладнокровно убила Марата. Она находится в самом сердце этой могущественной и опасной игры! Вы должны рассказать мне все, что узнали от нее, пока не поздно! - Я рассказал вам всю правду об этом ужасе! - кричал Давид почти в слезах. - Я покойник, если узнают, кто она. Марата могли ненавидеть и бояться, пока он был жив, но теперь, когда он мертв, его прах поместят в Пантеон - его сердцу будут поклоняться, словно священной реликвии в клубе якобинцев. - Я знаю, - сказал Робеспьер мягким тоном, от которого по спине Давида побежали мурашки. - К этому я и веду. Мой дорогой Давид, возможно, я сумею сделать что-нибудь для вас обоих, помочь... Но только если вы первым поможете мне. Я полагаю, ваша воспитанница вам доверяет, надеется на вас, тогда как со мной она едва ли будет говорить. Если я тайно проведу вас в тюрьму... - Пожалуйста, не просите меня об этом! - простонал Давид. - Я готов помочь ей, но из-за того, о чем вы просите, мы оба можем лишиться головы. - Вы не поняли, - спокойно продолжил Робеспьер, снова усаживаясь, но на этот раз рядом с Давидом. Он взял руку художника в свои руки. - Мой дорогой друг, я знаю, что вы преданы революции. Но вы не знаете, что такое шахматы Монглана. Они являются эпицентром бури, которая свергнет монархию по всей Европе, поможет сбросить ярмо навсегда! Робеспьер встал, подошел к буфету и налил себе бокал портвейна, затем продолжил: - Возможно, если я расскажу вам, каким образом я попал в Игру, то вы поймете... Потому как идет Игра, мой друг, - опасная, смертельная игра, которая уничтожит саму власть королей. Шахматы Монглана должны быть собраны в руках тех, кто, подобно нам, использует мощное оружие, чтобы поддержать добродетели, провозглашенные Жаном Жаком Руссо. Именно он ввел меня в Игру. - Руссо! - в ужасе прошептал Давид. - Он искал шахматы Монглана? - Филидор знал его, я тоже, - ответил Робеспьер, извлекая из кармана листок бумаги и оглядываясь кругом в поисках карандаша. Давид покопался в мусоре на буфете и извлек оттуда пастель. Робеспьер продолжил, одновременно делая какой-то набросок на бумаге: - Я встретил его пятнадцать лет назад, когда был молодым юристом, приглашенным в Генеральные штаты в Париж. Я услышал, что тяжелый недуг заставил известного философа Руссо остановиться в городских предместьях. Наскоро договорившись о встрече, я вскочил на коня, чтобы навестить человека, в шестьдесят шесть лет создавшего закон, по которому все будут жить в будущем. То, что он поведал мне в тот день, без сомнения, определило мою судьбу. Возможно, ваша жизнь теперь также изменится. Давид сидел молча. За окнами взмывали в темное небо фейерверки, похожие на цветы хризантем. Робеспьер склонил голову над своим чертежом и начал рассказ. История законника В сорока пяти километрах от Парижа, неподалеку от городка Эрменонвиль, находились владения маркиза де Жирардена, где Руссо и его любовница Тереза Левассер с середины мая 1778 года гостили в отдельном доме. Наступил июнь, погода стояла благотворная, аромат свежескошенной травы и цветущих роз наполнял луга вокруг шато маркиза. Во владениях де Жирардена было озеро, а посередине его - островок, называемый Тополиным островом. Там я и нашел Руссо. На великом философе был костюм мавра, который, как я слышал, он носил всегда: свободный восточный халат пурпурного цвета, зеленое с бахромой покрывало, красные туфли с загнутыми кверху носами, отделанная мехом шапка а на плече - сумка из желтой кожи. На смуглом лице Руссо застыло напряженное выражение. Этот оригинальный и загадочный человек, казалось, двигался между деревьями по берегу под музыку, которую слышал лишь он один. Перейдя через мост, я приветствовал его, хотя мне и не хотелось мешать его сосредоточенным раздумьям. Хоть тогда я этого и не знал, Руссо готовился к своей собственной встрече с вечностью (эта встреча наступила всего лишь несколькими неделями позже). - Я ждал вас, - сказал он спокойно, приветствуя меня. - По слухам, мсье Робеспьер, вы исповедуете те же натуралистические идеи, что и я. В преддверии смерти мысль о том, что хоть одно-единственное человеческое существо разделяет с тобой твои принципы, утешает. В то время мне было всего лишь двадцать и я был великим поклонником Руссо - человека, который переезжал с места на место, был выслан из своей страны и вынужден был жить на подаяние, несмотря на мудрость его идей и славу. Не знаю, чего я ждал от встречи с ним. Возможно, мне хотелось обрести более глубокое философское видение или поговорить о политиках либо о романтическом отрывке из "Новой Элоизы". Однако у Руссо, уже ощущавшего приближение смерти, было на уме иное. - На прошлой неделе умер Вольтер, - начал он. - Наши жизни были переплетены подобно тому, как это было у коней в сочинениях Платона: один всегда мчался по земле, другой рвался в небеса. Вольтер воспевал Разум, я - Природу. Между нами, наши с ним философские идеи когда-нибудь разорвут на части поводья колесницы Церкви и государства. - Я думал, вы не любили этого человека, - сконфуженно начал я. - Я любил и ненавидел его. Мне хотелось бы никогда не встречаться с ним. Одно несомненно: я ненадолго переживу его. Трагедия в том, что Вольтер знал ключ от той тайны, которую я пытался разгадать всю свою жизнь. Из-за его любви к рациональному он так никогда и не понял, что обнаружил. Теперь же слишком поздно. Он мертв. И унес с собой в могилу тайну шахмат Монглана. Я почувствовал, как во мне нарастает возбуждение от его слов. Шахматы Карла Великого! Каждый французский школяр знал эту историю. Однако неужели это не легенда? Я затаил дыхание, молясь, чтобы он продолжал. Руссо уселся на ствол поваленного дерева и принялся рыться в своей сумке из желтой марокканской кожи. К моему изумлению, он извлек оттуда незаконченное ручное кружево, весьма изящное, и принялся работать маленькой серебряной иглой, продолжая беседовать со мной. - Когда я был молод, - начал он, - я жил на то, что получал от продажи моих собственных кружев и вышивки, поскольку оперы, которые я писал, были никому не нужны. Я мечтал стать великим композитором. Несмотря на это, я каждый вечер проводил с Дени Дидро и Андре Филидором за игрой в шахматы - они в то время тоже частенько сидели на мели. Через какое-то время Дидро нашел для меня место секретаря французского посла в Венеции. Это произошло весной тысяча семьсот сорок третьего года - я никогда не забуду этого. Именно тогда в Венеции я стал свидетелем того, что помню до сих пор, словно это произошло вчера. Ведь тогда я познал тайную суть шахмат Монглана. Руссо погрузился в воспоминания далеких дней, иголка выпала из его пальцев. Я наклонился, поднял ее и вернул ему. - Вы сказали, что стали свидетелем некоего события, - допытывался я. - Чего-то такого, что имело отношение к шахматам Карла Великого? Престарелый философ медленно возвратился к реальности. - Да... Венеция и тогда была уже очень старым городом, полным тайн, - мечтательным голосом продолжил он. - Хотя она со всех сторон окружена водой и блики света играют на ее стенах, есть в ней что-то темное и мрачное. Я видел эту тьму во всем: когда пробирался по продуваемому ветрами лабиринту улиц, проходил по старинным каменным мостам, скользил на гондоле по тайным каналам, где только звук плещущейся воды нарушал тишину моих раздумий... - Похоже, этот город - такое место, где легко поверить в сверхъестественное? - предположил я. - Точно, - рассмеялся Руссо. - Однажды ночью я отправился в "Сан-Самюэле", самый прекрасный театр в Венеции чтобы посмотреть новую комедию Гольдони под названием "Благоразумная дама". Театр был подобен шедевру ювелирного искусства: ярусы сине-золотых лож поднимались к потолку каждая ложа была вручную расписана корзинами с фруктами и цветами, и в каждой висели каретные фонари, так что можно было видеть публику не хуже, чем артистов. Театр ломился от публики. Здесь были гондольеры в разноцветных одеждах, куртизанки в шляпках с перьями, буржуа, увешанные драгоценностями, - словом, зрители, совершенно непохожие на искушенных парижских театралов. И все они от души вносили свою лепту в представление. Каждое слово со сцены встречалось свистом, раскатами смеха или шуточками, актеров было трудно расслышать. Я делил ложу с молодым человеком, по виду ровесником Андре Филидора, то есть лет шестнадцати или около того. Однако лицо этого щеголя покрывали густые румяна, губы сияли кармином, а на голове у него красовался напудренный парик и шляпа с плюмажем, модные в Венеции того времени. Он представился как Джованни Казанова. Казанова учился на юриста, подобно вам, но у него были и другие таланты. Сын венецианских актеров, которые выступали на подмостках по всей Европе от Венеции до Санкт-Петербурга, он зарабатывал на жизнь игрой на скрипке в нескольких местных театрах. Молодой человек был потрясен до глубины души, узнав, что видит перед собой человека, только что прибывшего из Парижа. Он мечтал посетить этот город роскоши и декадентства: эти две особенности импонировали юному Джованни больше всего. Он сказал, что интересуется двором Людовика, ведь монарх был известен своей экстравагантностью, любовницами, аморальностью и увлечением оккультизмом. Казанова больше всего интересовался этим последним и засыпал меня вопросами относительно братства масонов, столь популярного в Париже в то время. Поскольку я был не очень сведущ в подобных делах, он решил восполнить сей пробел в моем образовании на следующее утро, в пасхальное воскресенье. Мы прибыли на место, как договорились, на рассвете. Огромная толпа уже собралась перед Порта делла Карта, ее ворота отделяли знаменитый собор Сан-Марко от примыкающего к нему Дворца дожей. Толпа, которая в первую неделю карнавала пестрела разноцветными нарядами, теперь была сплошь черной. Все разговаривали тихими голосами в ожидании некоего события. "Скоро мы увидим старейший ритуал в Венеции, - сказал мне Казанова. - Каждую Пасху на рассвете дож Венеции возглавляет процессию, идущую от Пьяцетты и обратно к собору Сан-Марко. Это называется "Долгий ход", церемония такая же древняя, как сама Венеция". - "Но ведь Венеция старше, чем Пасха, старше самого христианства", - заметил я, пока мы стояли среди ожидающей толпы за бархатными шнурами. "Я не говорил, что это христианский ритуал, - ответил Казанова с таинственной улыбкой. - Венеция была построена финикийцами, от которых и получила свое название. Финикия располагалась на островах, ее жители поклонялись богине Луны - Каре, она контролирует приливы, а финикийцы царили на море. Они верили, что из морских вод происходит все живое, сама жизнь". Финикийский ритуал. Что-то промелькнуло в моей памяти при этих словах. В это время толпа перестала шушукаться и над площадью повисла тишина. На ступеньках дворца появились несколько трубачей и затрубили в фанфары. Венецианский дож в пурпурной мантии и драгоценном венце появился из Порта делла Карта в окружении музыкантов с лютнями, флейтами и лирами. Музыка, которую они играли, казалось, была навеяна свыше. За ними вышли представители Ватикана в строгих белых ризах и митрах, украшенных драгоценными камнями и золотым шитьем. Казанова подтолкнул меня, чтобы я мог рассмотреть ритуал поближе. Участники процессии спустились с Пьяцетты и остановились у Стены Правосудия, расписанной сценами Страшного Суда. На этом месте в прошлые века Инквизиция вешала еретиков. Вдоль стены возвышались вытесанные из каменных монолитов колонны, привезенные из Крестового похода с берегов древней Финикии. Наверное, неспроста, подумал я, шествие остановилось в благоговейном молчании именно на этом месте. Наконец под звуки божественной музыки процессия двинулась дальше. Кордоны, окружавшие толпу, были сняты, чтобы публика могла присоединиться к шествию. Мы с Казановой взялись за руки и двинулись дальше с толпой, и тут меня охватило странное, едва уловимое чувство, объяснить которое я затруднялся. Меня не оставляло ощущение, будто я стал свидетелем действа, которое было старо, как само время. Действа темного и таинственного, полного символизма, имеющего глубокие исторические корни. Действа опасного. Змееподобное тело процессии изогнулось, поворачивая от Пьяцетты обратно к колоннаде, и мне почудилось, что мы все глубже и глубже погружаемся в темные ходы лабиринта, не имеющего выхода. Я знал, что мне ничего не угрожает - на улице день, рядом сотни людей, однако я не мог прогнать страх. В меня вселяла надежду лишь музыка, а движение, сама церемония страшила меня. Каждый раз, когда мы останавливались по знаку дожа перед каким-либо артефактом или скульптурой, я чувствовал, что кровь в моих жилах пульсирует все сильнее. Словно какое-то послание стучалось в мой мозг, но я не способен был расшифровать его. Казанова внимательно наблюдал за мной. Дож остановился снова. "Это Меркурий - вестник богов, - заметил Казанова, когда мы подошли к бронзовой статуе, словно застывшей в движении. - В Египте его называют Тотом, что значит "судья". В Греции он - Гермес, проводник душ, потому что он сопровождает души в Аид и иногда выкидывает над богами шутки, похищая оттуда тени умерших. Князь мошенников, Джокер, Шут, Дурак в картах Таро, он был богом воровства и хитрости. Гермес изобрел семиструнную лиру, которая позволяла брать октаву, чем заставил богов ликовать от радости". Я задержался перед статуей некоторое время, прежде чем идти дальше. Передо мной стоял бог, который мог освободить людей из царства смерти. На нем были крылатые сандалии, в руке - сияющий кадуцей, жезл, обвитый парой змей, чьи тела сплетались в восьмерку. Он указывал на землю мечты, волшебные миры, страны, где правят удача, везение и всевозможные игры. Случайно ли это, что на лице статуи блуждала кривая ухмылка, будто бы обращенная к процессии? Может, когда-то давно, в глубине темных веков, этот ритуал был посвящен Гермесу? Дож и процессия делали много остановок на своем трансцендентальном пути - всего их было шестнадцать. Пока мы двигались, в моей голове постепенно вырисовывалась схема. Но лишь во время десятой остановки, перед стеной Кастелло, мне удалось сложить все увиденное воедино. Стена эта имеет три с половиной метра в толщину и облицована разноцветными камнями. Надпись на ней, самую древнюю в Венеции, перевел для меня Казанова: Если бы человек мог говорить и делать, что думает, он бы увидел, как может измениться. В центре стены был вмурован простой белый камень, к которому дож и его свита отнеслись так, словно в нем было заключено некое чудо. И тут меня пробила дрожь. С моих глаз слетела пелена. Я смог увидеть все. Это был не просто ритуал, это был процесс, который разворачивался перед нами, каждая остановка в ходе движения символизировала ступень на пути перехода из одного состояния в другое. Это было похоже на формулу. Формулу чего? И наконец я понял... Тут Руссо прервал рассказ и, отложив рукоделие, снова залез в свою кожаную сумку и достал оттуда потертый от старости рисунок. Осторожно развернув бумагу, он отдал ее мне. {схема} - Это моя схема "Долгого хода", здесь я указал путь процессии с шестнадцатью остановками, по числу фигур на шахматной доске. Как видите, сам путь представляет собой восьмерку, подобно двум змеям на жезле Гермеса, подобно восьмеричному пути, предписанному Буддой для вхождения в нирвану, подобно восьми ярусам Вавилонской башни, одолев которую человек мог бы достичь богов. Похожую формулу восемь мавров некогда преподнесли Карлу Великому. Она была спрятана в шахматах Монглана... - Формула? - спросил я в изумлении. - Формула абсолютной власти, - ответил Руссо. - Формула, чье значение забыто, но чей магнетизм столь велик, что люди продолжают изображать ее, не понимая, что делают, как мы с Казановой в тот день тридцать пять лет назад, в Венеции. - Этот ритуал выглядит очень красивым и таинственным, - согласился я. - Но почему вы полагаете, будто он имеет нечто общее с шахматами Монглана - сокровищем, которое все считают не более чем легендой? - Как вы не понимаете! - вспылил Руссо. - Жители островов Италии и Греции унаследовали свои традиции, лабиринты и культы поклонения камням из одного источника - источника, из которого произошли сами. - Вы имеете в виду Финикию? - Я имею в виду Темный остров, - с видом заговорщика сказал Руссо. - Остров, который арабы сначала называли Аль-Джезаир. Остров между двумя реками, которые извиваются подобно змеям на жезле Гермеса, образуя цифру восемь, реками, которые омывали колыбель человечества. Тигр и Евфрат... - Вы считаете, что этот ритуал, эта формула пришла к нам из Месопотамии? - воскликнул я. - Я целую жизнь посвятил тому, чтобы заполучить ее! - произнес Руссо, поднимаясь со своего места и хватая меня за руку. - Я посылал Казанову, Босуэлла и Дидро, чтобы они узнали эту тайну. Теперь я посылаю вас, чтобы вы нашли следы этой формулы, потому что я провел тридцать пять лет, пытаясь понять ее значение. Теперь слишком поздно... - Но, мсье! - растерялся я. - Даже если вы узнаете, что это за секретная формула, что вы будете с ней делать? Вы ведь писали о прелестях деревенской жизни на природе, о равноправии людей, данном им от рождения. Какую пользу может принести вам эта вещь? - Я враг королей! - воскликнул Руссо в отчаянии. - Формула, которая содержится в шахматах Монглана, принесет смерть всем королям и царям на все времена! Ах, если бы я мог прожить достаточно долго, чтобы заполучить ее! У меня было много вопросов к Руссо, однако он побледнел от усталости, лоб его покрылся бисеринками пота. Философ убрал обратно свое кружево, показывая, что разговор окончен. Но прежде чем снова погрузиться в свои размышления, куда мне дороги не было, он посмотрел на меня в последний раз. - Был однажды великий царь, - мягко сказал Руссо. - Самый могущественный царь на земле! Говорили, что он никогда не умрет, что он бессмертен. Его называли аль-Искандер, двурогий бог, и на золотых монетах он изображен с витыми козлиными рогами, знаком божества, на царственном лбу. В истории он остался как Александр Великий, завоеватель мира. Он умер в возрасте тридцати трех лет в Вавилоне, в Месопотамии, разыскивая формулу. Если бы только секрет оказался в наших руках... - Я готов исполнять ваши приказы, - сказал я, помогая Руссо, тяжело опиравшемуся на мое плечо, перейти через мост. - Вдвоем мы отыщем шахматы Монглана, если они еще существуют, и узнаем значение этой формулы. - Мне уже поздно пускаться на поиски, - сказал Руссо, печально качая головой. - Возьмите эту схему, поскольку это единственный ключ, который у нас есть. Легенда гласит, что шахматы Монглана спрятаны во дворце Карла Великого в Экс-ла-Шапель [древний Ахен, столица империи Карла Великого, который был похоронен в местном соборе] или в аббатстве Монглан. Ваша задача - найти их. Робеспьер внезапно замолчал и оглянулся. Перед ним на столе в свете лампы лежала сделанная им по памяти схема венецианского ритуала. Давид, который внимательно изучал набросок, поднял глаза на своего собеседника. - Вы ничего не слышали? - спросил Робеспьер, в его зеленых глазах отразился отблеск фейерверка. - Это лишь игра вашего воображения, - резко ответил Давид. - После вашей истории я уже не удивляюсь, что вы так пугливы. Интересно, как много из того, что вы рассказали было следствием старческого слабоумия? - Вы же слышали, что рассказал вам Филидор, а мне Руссо, - раздраженно ответил Робеспьер. - Ваша воспитанница Мирей владеет несколькими фигурами - она призналась в этом в Аббатской обители. Вы должны отправиться со мной в Бастилию, надо заставить ее все рассказать. Только тогда я смогу помочь вам. Художник прекрасно понял угрозу, крывшуюся в его словах: без помощи Робеспьера смерть Мирей была неминуема, и смерть самого Давида тоже. Робеспьер имел огромное влияние и мог обратить его против них, а художник уже по уши увяз в этой истории. Только теперь он ясно понял, что Мирей была права, предупреждая его относительно этого "друга". - Так вы и вправду работали на Марата! - закричал он. - Этого-то Мирей и опасалась! Эти монахини, письма которых я отдал вам... что с ними сталось? - Вы до сих пор не поняли, - нетерпеливо сказал Робеспьер. - Эта Игра столь велика, что вы, или я, или ваша воспитанница и эти глупые монахини - ничто по сравнению с ней. Женщину, которой я служу, лучше видеть своим союзником, чем противником. Помните об этом, если хотите сохранить голову на плечах. Я не могу вам ответить, что произошло с монахинями. Я только знаю, что она, как и Руссо, пытается собрать шахматы Монглана ради блага человечества... - Она? - спросил Давид. Но Робеспьер уже поднялся, собираясь уходить. - Белая королева, - ответил он насмешливо. - Подобно богине, она берет, что желает, и дарует, что хочет. Попомните мои слова: если вы сделаете, как я говорю, вы будете хорошо вознаграждены. Она проследит за этим. - Мне не нужны ни союзники, ни награды, - сухо заметил Давид, тоже поднимаясь. Каким же Иудой он стал! У него не было другого выхода, как согласиться, но только страх заставил его пойти на это. Художник взял со стола масляную лампу и проводил Робеспьера к дверям, затем предложил проводить и до ворот, потому что слуг в доме не было. - Не имеет значения, чего вы хотите, покуда вы делаете То, что от вас требуется, - сухо сказал Робеспьер. - Когда она вернется из Лондона, я представлю вас. Не могу сейчас сказать вам ее имя, но ее называют женщиной из Индии... Их голоса раздавались теперь в холле. Когда в комнате стало совсем темно, дверь в студию со скрипом отворилась. Освещенная только случайными всполохами от фейерверка, темная фигура проскользнула в комнату и подошла к столу, за которым недавно сидели двое мужчин. Когда очередной залп фейерверка залил комнату, он осветил лицо Шарлотты Корде. Женщина склонилась над столом. В руках у Шарлотты был ящик с красками и покрывало, которое она стащила в студии. Она изучила лежащую на столе карту, затем осторожно взяла ее со стола, сложила и спрятала за корсажем. После этого женщина скользнула в коридор и растворилась во мраке ночи. 17 июля 1793 года В тюремной камере было темно. Маленькое зарешеченное окошко было слишком высоко, чтобы до него добраться, оно пропускало лишь тонкий луч света, который делал камеру еще темней. Вода, капавшая с замшелых стен, смешивалась на полу с лужами нечистот и мочи. Тюрьма называлась Бастилией, это с ее штурма четыре года назад началась революция. Мирей попала сюда в ночь на 14 июля, день взятия Бастилии. В ночь, когда она убила Марата. Она провела в камере уже три дня, и только сегодня ее впервые повели на допрос. Судьям не понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт: смерть. Через два часа она покинет эту камеру, чтобы больше в нее не возвращаться. Мирей сидела на жестких нарах, не прикасаясь к корке хлеба и воде в жестяной кружке, которые ей принесли в качестве последней трапезы. Молодая мать думала о своем ребенке, Шарло, оставленном в пустыне. Ей больше никогда не увидеть его. Она гадала, каково это - быть гильотинированной, что она почувствует, когда раздастся барабанная дробь и палач возьмется за рычаг. Через два часа она это узнает. Мирей думала о Валентине. Голова ее до сих пор раскалывалась после удара, который она получила, когда ее схватили. Хотя рана уже закрылась, в затылке все еще ощущалась тупая боль. Но допрос был гораздо хуже, чем арест. Прямо перед судьями обвинитель разорвал ей на груди платье, чтобы достать бумаги Шарлотты, которые были засунуты за корсаж. Теперь все поверили, что она - Шарлотта Корде, и если бы Мирей развеяла их заблуждение, жизнь всех монахинь из Монглана оказалась бы в опасности. Если бы только она могла передать на волю то, что узнала! То, что перед смертью рассказал Марат о белой королеве. За дверью ее камеры послышался какой-то шум, затем звук открывающегося засова. Дверь распахнулась, и Мирей увидела в тусклом свете две фигуры. Один был ее тюремщик, другой, одетый в бриджи, шелковые чулки и свободный костюм с фуляром, был ей незнаком. Шляпа с опущенными полями частично скрывала его лицо. Тюремщик шагнул в камеру, и Мирей поднялась на ноги. - Мадемуазель, - сказал тюремщик. - Судьи прислали рисовальщика, чтобы зарисовать вас для архива. Он сказал, что вы дали свое согласие... - Да, да! - быстро сказала Мирей. - Впустите его! "Это мой шанс", - подумала она в возбуждении. Если бы только она могла довериться этому человеку, заставить его рискнуть жизнью и вынести из тюрьмы записку! Она подождала, пока охранник уйдет, затем подошла к художнику. Тот сидел на ящике с красками и держал масляную лампу, которая сильно коптила. - Мсье! - воскликнула Мирей. - Дайте мне клочок бумаги и что-нибудь, чем написать письмо. Меня скоро казнят, и мне необходимо послать весточку на волю, той, кому я доверяю. Ее имя, как и мое, Корде... - Ты не узнала меня, Мирей? - спросил художник мягким голосом. Мирей вытаращила глаза, глядя на то, как он снимает жакет, затем шляпу. Рыжие кудри упали на грудь Шарлотты Корде! - Подойди, нельзя терять времени, - сказала женщина. - Очень многое надо сделать и рассказать. Мы должны немедленно поменяться одеждой. - Я не понимаю... Что вы делаете? - громким шепотом спросила Мирей. - Я была у Давида, - сказала Шарлотта, хватая Мирей за руку. - Он сговорился с этим дьяволом Робеспьером. Я подслушала их. Они уже были здесь? - Здесь? - воскликнула Мирей, совершенно сбитая с толку. - Они знают, что это ты убила Марата, и более того, за всем этим стоит женщина, они называют ее женщиной из Индии. Это белая королева, и она отправилась в Лондон... - В Лондон? - переспросила Мирей. Это было как раз то, о чем говорил Марат, имея в виду, что она опоздала. Это вовсе не Екатерина Великая, однако она теперь в Лондоне, там, куда Мирей отправила фигуры! Женщина из Индии... - Поторопись, - говорила Шарлотта. - Ты должна снять платье и надеть эти вещи, я украла их у Давида. - Вы сошли с ума? - ахнула Мирей. - Эти новости и все, что удалось узнать мне, надо передать аббатисе. Теперь не время для шуток - они нам больше не помогут. А мне надо многое рассказать вам... - Пожалуйста, поторопись, - спокойно ответила Шарлотта. - Мне тоже надо многое рассказать тебе, а у нас очень мало времени. Смотри, вот этот рисунок ничего не напоминает тебе? Она вручила Мирей рисунок, сделанный Робеспьером, села на нары и принялась снимать туфли и чулки. Мирей внимательно изучила рисунок. - Это похоже на карту, - сказала она, и что-то всплыло у Нее в памяти. - Теперь я припоминаю... Это же покров, который мы извлекли вместе с фигурами. Покров темно-синего Цвета, в него были завернуты шахматы Монглана! Рисунок на нем похож на эту карту! - Точно! - сказала Шарлотта. - Есть история, которая с этим связана. Делай, что я сказала, и быстро. - Вы не можете поменяться со мной местами, - сказала Мирей. - Через два часа меня поведут на казнь. Вам не удастся сбежать, они обнаружат подмену. - Слушай внимательно, - сурово произнесла Шарлотта с усилием развязывая тугой узел фуляра. - Аббатиса послала меня сюда, чтобы защитить тебя любой ценой. Мы знали, кто ты, задолго до того, как я пришла в Монглан. Если бы не ты, аббатиса никогда бы не достала шахматы из тайника и не вывезла из аббатства. Когда она послала вас обеих в Париж, ее избранницей была вовсе не Валентина. Аббатиса знала, что без Валентины ты никуда не поедешь, но это ты ей нужна, только ты можешь добиться успеха... Шарлотта продолжала раздеваться. Внезапно Мирей схватила ее за руку. - Что значит "она выбрала меня"? - прошептала она. - Почему вы говорите, что аббатиса вытащила шахматы на свет из-за меня? - Не будь такой слепой, - в ярости прошипела Шарлотта. Она схватила Мирей за руку и поднесла ее к тусклому свету от лампы. - Это знак на твоей руке! Твой день рождения - четвертое апреля! Ты - та самая, появление которой было предсказано, та, кто соберет шахматы Монглана! - Боже мой! - воскликнула Мирей, отдергивая свою руку. - Вы понимаете, что говорите? Валентина умерла из-за этого! Из-за дурацкого пророчества вы рискуете своей жизнью... - Нет, моя дорогая, - спокойно заметила Шарлотта. - Я отдаю мою жизнь. Мирей в ужасе уставилась на нее. Как она может принять такую жертву? Она снова подумала о своем ребенке, которого оставила в пустыне... - Нет! - закричала она. - Хватит жертв из-за этих проклятых фигур. Достаточно смертей они уже вызвали! - Ты хочешь, чтобы мы погибли вместе? - заметила Шарлотта, продолжая надевать на себя одежду Мирей и сдерживая слезы, готовые брызнуть из глаз. Мирей взяла ее за подбородок и повернула голову к свету, обе они долго смотрели в глаза друг другу. Потом Шарлотта произнесла дрожащим голосом: - Мы должны уничтожить тех, кто противостоит нам, - сказала она. - Ты - единственная, кто может сделать это. разве ты не видишь? Мирей, ты - черная королева! Через два часа Шарлотта услышала грохот засовов и поняла, что стражники пришли отвести ее на казнь. В темноте она опустилась на колени рядом с нарами и помолилась. Мирей забрала масляную лампу и несколько набросков, которые она сделала с Шарлотты, чтобы было что предъявить при выходе из тюрьмы. После их тяжелого прощания Шарлотта погрузилась в собственные мысли и воспоминания. Она чувствовала приближение конца. В глубине души она сберегла озерцо безмятежного спокойствия, которое не сможет разрушить даже лезвие гильотины. Она готова была предстать перед Господом. Дверь за ее спиной открылась и закрылась снова. Было темно, однако она услышала чье-то дыхание в камере. Кто это? Почему ее не выводят? Она молча ждала. Раздался звук удара о кресало, и в камере вспыхнул свет. - Разрешите представиться, - произнес мягкий голос. По спине Шарлотты пробежал холодок. Затем она вспомнила - и заставила себя не оборачиваться. - Я - Максимилиан Робеспьер. Шарлотта задрожала снова и попыталась спрятать лицо. Она заметила, как свет лампы приближается к ней, услышала, как рядом с ней, коленопреклоненной, поставили стул. Раздался еще один звук, которого она не могла понять. Неужели в комнате находится кто-то еще? Она боялась повернуться и посмотреть. - Вам нет нужды представляться, - спокойно сказал Робеспьер. - Я был на заседании суда сегодня и раньше на допросе. Эти бумаги, которые обвинитель вытащил у вас из-за Форсажа, - ведь они не ваши. Затем она услышала звук крадущихся шагов, кто-то направлялся к ним. Они были не одни в камере. Она вскочила, громко застонав, когда почувствовала на своем плече чью-то руку. - Мирей, пожалуйста, прости меня за то, что я сделал! - выкрикивал голос, который принадлежал художнику Давиду. - Мне пришлось привести его сюда - у меня не было выбора. Мое дорогое дитя... Давид кинулся к ней и спрятал лицо у нее на шее. Через его плечо она увидела, как вытянулось лицо человека в напудренном парике, загорелись огнем зеленые глаза Максимилиана Робеспьера. Его улыбка быстро сменилась выражением изумления, затем ярости, когда он поднял фонарь повыше, чтобы было лучше видно. - Вы глупец! - взвизгнул он срывающимся голосом, поднял ошалевшего Давида с колен и показал на Шарлотту. - Говорил я вам, что будет поздно! Но нет, вам хотелось дождаться решения суда. Можно подумать, ее помиловали бы! Теперь она сбежала, и все из-за вас! Он поставил фонарь обратно на стол, разлив немного масла, затем подошел к Шарлотте и поднял ее на ноги. Держа одной рукой Давида, другой он ударил ее по лицу. - Где она? - вопил он. - Что ты с ней сделала? Ты умрешь вместо нее, не имеет значения, что она наговорила тебе, клянусь, если ты не признаешься! Умрешь! Шарлотта вытерла кровь с разбитых губ, гордо выпрямилась и взглянула на Робеспьера, Затем она улыбнулась. - Именно это я и собираюсь сделать, - спокойно сказала она. Лондон, 30 июля 1793 года Было уже около полуночи, когда Талейран вернулся домой из театра. Бросив свой плащ на стул при входе, он направился в маленький кабинет, чтобы налить себе хереса. В холл быстро вошел Куртье. - Монсеньор, к вам гостья, - произнес он громким шепотом. - Я разрешил ей побыть до вашего прихода в кабинете. Похоже, у нее есть что-то важное. Она сказала, что у нее известия о мадемуазель Мирей. - Слава богу, наконец-то! - произнес Талейран, ринувшись в кабинет. Там перед камином стояла стройная женщина, закутанная в черный бархатный плащ. Она грела над огнем руки. Когда Талейран вошел, она откинула капюшон и позволила плащу соскользнуть с ее обнаженных плеч. Белокурые волосы рассыпались по ее груди. При свете огня Морис видел трепещущую плоть в глубоком вырезе платья, профиль, освещенный золотым сиянием, прямой нос и подбородок с ямочкой. Декольте великолепно подчеркивало ее формы. Морис не мог вздохнуть, боль скрутила его сердце, и он застыл в дверном проеме. - Валентина! - прошептал он. Великий Боже, как это могло произойти? Как могла она вернуться из могилы? Она обернулась к нему и улыбнулась, ее голубые глаза сияли, искорки света блестели в волосах. Плавной, текучей походкой она двинулась к нему, замершему на пороге, и преклонила перед ним колени, прижалась лицом к его руке. Другой рукой он коснулся ее волос и погладил их. Его сердце разбивалось вновь. Как это могло произойти? - Монсеньор, я в большой опасности, - прошептала гостья низким голосом. Это не был голос Валентины. Морис открыл глаза, чтобы посмотреть на обращенное к нему лицо - такое красивое, так похожее на лицо Валентины... Но это была не она. Его взгляд пробежал по золотистым волосам гостьи, ее мягкой коже, тени между грудями... И тут, в отблесках пламени в камине, Морис увидел, что она держит в руках и протягивает ему. Это была золотая пешка, сверкающая драгоценностями, пешка из шахмат Монглана! - Вверяю себя вашему милосердию, сэр, - прошептала женщина. - Я нуждаюсь в вашей помощи. Мое имя Кэтрин Гранд, и я приехала из Индии... Черная королева Der Holle Rache kocht in meinem Herzen, Tod und Verzweiflung flamment im mich her!.. Verstossen sei auf evig, verlassen sei auf evig, Zertrummert zei'n auf veig alle bande der Natur. (Адская месть кипит в моем сердце, Вокруг лишь смерть и отчаяние!.. Отброшены навсегда, запрещены навсегда, Разрушены навсегда все связи в Природе.) Вольфганг Амадей Моцарт, Эмануэль Шиканедер, Волшебная флейта, ария Царицы Ночи Алжир, июнь 1973 года Итак, Минни Ренселаас оказалась предсказательницей. Мы сидели в ее комнате с огромными, от пола до потолка, окнами, увитыми снаружи диким виноградом. На бронзовом столике стояли закуски - их принесли с кухни несколько женщин в чадрах и исчезли так же бесшумно, как и появились. Лили развалилась на груде подушек, разбросанных по полу, и увлеченно поедала гранат. Я сидела рядом с ней в глубоком кожаном кресле и жевала пирог с начинкой из киви и хурмы. Напротив нас на оттоманке зеленого бархата вольготно расположилась Минни Ренселаас. Наконец-то я встретилась с ней - с предсказательницей, которая шесть месяцев назад втянула меня в эту опасную игру. У нее было множество лиц. Для Нима она была доброй приятельницей, вдовой последнего консула Нидерландов, способной защитить меня, если я попаду в переделку. Если верить Терезе, передо мной сидела весьма известная в городе особа. Для Соларина она была связной. Мордехай считал ее своим союзником и старым другом. Если послушать Эль-Марада, она была Мокфи Мохтар из Казбаха - владелицей фигур шахмат Монглана. Для каждого из нас она была иной, однако все сводилось к одному. - Вы - черная королева! - сказала я. Минни Ренселаас улыбнулась загадочной улыбкой. - Добро пожаловать в Игру! - сказала она. - Так вот при чем тут пиковая дама! - воскликнула Лили, выпрямившись на диванных подушках. - Она - игрок, и значит, она знает все ходы! - Ведущий игрок, - согласилась я, все еще изучая Минни. - 0на и есть та самая предсказательница, с которой я встретилась благодаря ухищрениям твоего отца. И если я не ошибаюсь, она знает об этой Игре гораздо больше, чем просто ходы. - Вы не ошибаетесь, - согласилась Минни, улыбаясь, словно чеширский кот. Непостижимо, как по-разному выглядела она при каждой нашей встрече. Сейчас, когда она сидела на темно-зеленой оттоманке, одетая в мерцающее серебро, на ее сияющей коже не было заметно морщин, и эта загадочная женщина выглядела гораздо моложе, чем в прошлую нашу встречу, когда она танцевала в кабаре. И уж совсем трудно было узнать в ней очкастую предсказательницу или старуху в черном, кормившую птиц у штаб-квартиры ООН. Не человек, а хамелеон. Интересно, каково же ее настоящее лицо? - Наконец-то ты пришла, - произнесла она низким голосом, напоминающим журчание бегущей воды. Она говорила с легчайшим акцентом, происхождение которого трудно было определить. - Я ждала тебя так долго... Но теперь ты можешь помочь мне. Мое терпение лопнуло. - Помочь вам? - спросила я. - Послушайте, леди, я не просила вас "выбирать" меня для этой игры. Но раз уж я здесь, вы дадите мне ответы на мои вопросы, совсем как говорилось в вашем стишке. И извольте открыть мне "великое и недоступное, чего я не знаю". Я уже по уши сыта тайнами и загадками. В меня стреляли, меня преследует тайная полиция, я стала свидетелем двух убийств. Лили разыскивает иммиграционная служба, и ее вот-вот упекут в алжирскую тюрьму - и все это из-за вашей так называемой Игры! Выпалив все это, я замолчала, чтобы восстановить дыхание а эхо моего голоса еще металось по комнате. Кариока в поисках защитника прыгнул на колени Минни, и Лили возмущенно уставилась на своего пса. - Отрадно видеть, что у тебя есть решимость, - спокойно отметила Минни. Она погладила Кариоку, и маленький предатель свернулся у нее на коленях и разве что не мурлыкал, как ангорский кот. - Однако в шахматах куда больше решимости необходимо терпение, твоя подруга Лили может это подтвердить. В ожидании тебя мне потребовалось все мое терпение. С огромным риском для жизни я отправилась в Нью-Йорк, только чтобы встретиться с тобой. До этого путешествия я не покидала Казбах целых десять лет, со времени революции в Алжире. На самом деле я узница здесь. Но ты освободишь меня. - Узница! - воскликнули мы с Лили в один голос. - Вы слишком мобильны для узницы, - добавила я. - Кто держит вас в тюрьме? - Не кто, а что, - сказала Минни, наклоняясь так, чтобы налить чаю и не побеспокоить при этом Кариоку. - Десять лет назад кое-что произошло - то, чего я не смогла предвидеть, то, что нарушило хрупкий баланс сил. Мой муж умер, и к тому же началась революция. - Алжирцы изгнали французов в шестьдесят третьем году, - пояснила я для Лили. - Это была настоящая кровавая баня. - Затем, повернувшись к Минни, я добавила:- Когда все посольства закрылись, должно быть, у вас не оставалось иного выхода, кроме как бежать на родину, в Голландию. Ваше правительство наверняка могло вывезти вас из страны. Почему же вы до сих пор здесь? Революция закончилась десять лет назад. Минни со стуком поставила на стол чашку, сняла Кариоку с колен и встала. - Я вынуждена оставаться здесь и не могу сдвинуться с места, подобно пешке, застрявшей на краю доски, - произнесла она, сжав кулаки. - Смерть моего мужа и начало революции - не самое страшное из того, что произошло в шестьдесят третьем году. Десять лет назад в России при реконструкции Зимнего дворца рабочие нашли фрагменты шахматной доски Монглана! Мы с Лили недоуменно переглянулись. - Какой ужас! - хмыкнула я. - Однако как вам удалось узнать об этом? О находке шахматной доски определенно не писали в сводках новостей. И почему это заставило вас оставаться здесь? - Слушайте и поймете! - Минни принялась мерить комнату шагами, и Кариока стал гоняться за подолом ее серебряного платья. - Если они захватили доску, значит, треть формулы у них в руках. Она вытащила подол из зубов Кариоки и повернулась к нам лицом. - Вы имеете в виду русских? - спросила я. - Но если они в другой команде, как могло случиться, что вы поддерживаете такие свойские отношения с Солариным? Однако мысли у меня в голове завертелись. Третья часть формулы! Выходит, Минни известно, сколько всего частей существует. - Соларин? - спросила она со смешком. - А от кого же еще я бы узнала о находке доски! Зачем, по-твоему, я выбрала его в качестве игрока? Почему, по-твоему, я вынуждена оставаться в Алжире из страха за свою жизнь и так сильно нуждаюсь в вас обоих? - Потому что русские завладели третью формулы? - спросила я. - Конечно, они не единственные игроки в другой команде. - Нет! - согласилась Минни. - Однако именно они прознали, что остальные две трети хранятся у меня. И она вышла из комнаты, чтобы найти то, что хотела показать нам, а мы с Лили остались сидеть совершенно ошеломленные. Кариока прыгал вокруг нас, как резиновый мячик, пока я пинком не заставила его умерить пыл. За разговором Лили успела достать из моей сумки свои дорожные шахматы и теперь расставляла их на бронзовом столике. А я гадала: кто играет против нас? Откуда русские узнали, что Минни - игрок, и что все-таки заставляет ее сидеть здесь как пришпиленную, долгие десять лет? - Помнишь, что сказал Мордехай? - спросила Лили. - Он обмолвился, что ездил в Россию и играл в шахматы с Солариным. Это произошло около десяти лет назад, верно? - Угу. А еще он сказал, что в тот приезд завербовал Соларина в качестве игрока. - Но какого игрока? - спросила Лили, расставляя фигуры на доске. - Конь! - воскликнула я, вспомнив. - Соларин нарисовал этот символ, когда оставил послание у меня в квартире. - Итак, если Минни - черная королева, мы все в черной команде - ты, я, Мордехай и Соларин. Парни в черных шляпах - хорошие парни! Если Мордехай завербовал Соларина, возможно, дед и есть черный король, а это делает Соларина королевским конем. - Мы с тобой пешки, - быстро добавила я. - А Сол и Фиске... - Пешки, которых сняли с доски, - пробормотала Лили, убирая с доски пару пешек. Я смотрела, как она переставляет фигуры, и пыталась угадать ход ее рассуждений. Однако с того самого мгновения, когда я узнала, что Минни - предсказательница, мне что-то мешало думать, какая-то смутная догадка занозой засела в голове. И теперь я вдруг поняла, что не дает мне покоя. На самом деле в Игру меня втянула вовсе не Минни. Это все дело рук Нима. Если бы не он, я никогда бы не стала ломать голову над шарадой-предсказанием, скрывать от чужих свой день рождения, терзаться, что смерти двух человек имеют какое-то отношение ко мне, или охотиться за фигурами шахмат Монглана. А ведь именно Ним устроил мне контракт с компанией Гарри три года назад, когда мы оба работали на МММ! И именно Ним послал меня разыскивать Минни Ренселаас... Тут я отвлеклась - в комнату вошла Минни. В руках у нее была тяжелая металлическая коробка и маленькая книга в кожаном переплете. Она положила оба предмета на стол. - Ним знал, что вы предсказательница! - сказала я ей. - Даже когда "помогал" мне расшифровать ваше послание! - Твой нью-йоркский приятель? - вмешалась Лили. - А он какая фигура? - Слон, - ответила Минни, изучая позицию на ее доске. - Ну конечно! - воскликнула Лили. - Он остается в Нью-Йорке, чтобы охранять короля... - Мы с Ладиславом Нимом виделись лишь однажды, - сказала Минни. - В тот день, когда я выбрала его в качестве игрока, как выбрала тебя. Хотя он настойчиво рекомендовал мне тебя, он и не подозревал, что я приеду в Нью-Йорк, чтобы познакомиться с тобой. Мне надо было удостовериться, что ты именно тот человек, кто мне необходим, что у тебя есть навыки, которые требуются. - Какие навыки? - спросила Лили, все еще возясь с фигурами. - Она даже не умеет играть в шахматы. - Нет, зато ты умеешь, - ответила Минни. - Вдвоем вы составите превосходную команду. - Команду?! - воскликнула я. Мысль о том, чтобы играть на пару с Лили, вдохновляла меня не больше, чем быка обрадовала бы перспектива ходить в одной упряжке с кенгуру. Да, в шахматы она играла гораздо лучше меня, но когда дело касалось реальной жизни, от Лили была одна головная боль. - Итак, у нас есть король, конь, слон и несколько пешек...- заявила Лили, глядя на Минни своими серыми глазами. - А что другая команда? Как насчет Германолда, который стрелял по моей машине, или моего дяди Ллуэллина, или его кореша, торговца коврами, как там его?.. - Эль-Марад! - подсказала я. Внезапно до меня дошло, какую роль играл он. Это было несложно: парень, который живет в горах как отшельник, Никогда не выезжает оттуда, но имеет связи по всему миру, боится и ненавидит каждого, кто его знает... И этот парень разыскивает фигуры. - Он - белый король, - предположила я. Минни смертельно побледнела и присела на стул рядом со мной. - Ты встречалась с Эль-Марадом? - спросила она почти шепотом. - Несколько дней назад в Кабильских горах, - ответила я. - Похоже, он много знает о вас. Он сказал мне, что вас зовут Мокфи Мохтар, что вы живете в Казбахе и что у вас хранятся фигуры шахмат Монглана. Он намекнул также, что вы отдадите их мне, если я скажу, что мой день рождения приходится на четвертый день четвертого месяца. - Значит, ему известно гораздо больше, чем я полагала, - сказала Минни, помрачнев. Она достала ключ и стала открывать замок на металлической коробке, которую принесла с собой. - Но кое-чего он точно не знает, иначе тебе никогда бы не удалось увидеться с ним. Он не знает, кто ты! - А кто я? - спросила я в недоумении. - Я не имею к этой игре никакого отношения и ничего в ней не понимаю. Тьма народу родилась в тот же день, что и я, у кучи людей на руке такой же дурацкий знак. Это нелепо. Я вынуждена согласиться с Лили: не вижу, чем я могу помочь вам. - Мне не нужна твоя помощь, - отчеканила Минни, открывая коробку. - Я хочу, чтобы ты заняла мое место. Она склонилась над доской, отвела руку Лили, взяла черную королеву и двинула ее вперед. Лили уставилась на фигуру на доске, а потом в восторге вцепилась в мою коленку. Кариока воспользовался тем, что всем не до него, схватил сыр и утащил в свое логово под столом. - Точно! - воскликнула Лили, подскакивая на подушках. - Видишь? При таком раскладе черная королева может поставить белым шах, но только если открывается сама. Единственная фигура, которая может защитить ее, - вот эта пешка... Я попыталась понять. Восемь черных фигур стоят на черных клетках доски, остальные - на белых. А впереди всех, на территории белых, стоит единственная черная пешка, которую защищают конь и слон. - Я знала, что вы сработаетесь, - сказала Минни с улыбкой. - Можно сказать, повезло. Это почти точная реконструкция Игры к этому времени. По крайней мере, этого раунда, - глядя на меня, добавила она. - Почему ты не спросишь внучку Мордехая Рэда, какая фигура является ключевой, той, от которой зависит дальнейший ход данной конкретной партии? Я повернулась к Лили. Та улыбнулась и щелкнула длинным красным ногтем по стоящей впереди пешке. - Единственная фигура, которая может заменить королеву- другая королева, - сказала Лили. - Оказывается, это ты. - Что ты имеешь в виду? - не поняла я. - Я думала, что я пешка. - Точно. Но если пешка пробивается сквозь ряды пешек противника и добирается до восьмой клетки своего ряда, она может стать любой фигурой, какой пожелает. Даже королевой. Когда эта пешка добирается до восьмой клетки, королевской клетки, она может заменить черную королеву! - Или отомстить за нее, - сказала Минни, ее глаза горели подобно углям. - Пешка проникает в Алжир, на Белый остров. Точно так же, как ты проникла на территорию белых, ты проникла в тайну. В тайну восьми. Мое настроение менялось, как стрелка барометра в сезон дождей. Я - черная королева? Как это понимать? Лили объяснила, что на доске может быть больше одной королевы одного цвета. Однако Минни сказала, что я заменю ее. Означает ли это, что она собирается покинуть Игру? Более того, если ей нужен был кто-то, кто заменит ее, то почему она выбрала меня, а не Лили? Лили тем временем восстанавливала партию на походной шахматной доске так, что каждая фигура соответствовала некоему человеку, а каждый ход - какому-нибудь событию. Однако я в шахматах почти не разбираюсь, о каких же загадочных умениях говорила Минни? Кроме того, пешке требовалось совершить еще не один ход, чтобы занять королевскую клетку. Хотя белые пешки уже не могли "съесть" ее, ей по-прежнему грозила опасность от других фигур противника, которые обладали большей свободой действий. Даже моих скромных познаний о шахматах хватало, чтобы понять это. Минни открыла коробку и стала разворачивать на столике плотную ткань. Ткань была темно-синего цвета, почти черная, тут и там виднелись кусочки цветного стекла - одни были круглыми, другие овальными, каждое размером с монетку в двадцать пять центов. Квадрат плотной материи был богато украшен вышивкой, выполненной какими-то металлическими нитями. Узоры отдаленно напоминали знаки зодиака и что-то еще - я никак не могла вспомнить, что именно. Но где-то я определенно уже видела нечто подобное. В центре были вышиты две довольно большие змеи, кусающие друг друга за хвост. Их тела сплетались, образуя восьмерку. - Что это? - спросила я, с любопытством разглядывая странное покрывало. Лили подвинулась поближе и пощупала ткань рукой. - Что-то она мне напоминает, - заявила она. - Это подлинный покров шахмат Монглана, - сказала Минни, пристально глядя на нас. - Он был спрятан вместе с фигурами на тысячу лет, пока во время Французской революции их не достали из тайника монахини аббатства Монглан, что на юге Франции. С тех пор он побывал во многих руках, Говорят, что во времена Екатерины Великой покров был переправлен в Россию вместе с фрагментами шахматной доски, которые недавно обнаружены. - Откуда вы все это знаете? - спросила я, не в силах отвести взгляд от темно-синего бархата, расстеленного перед нами. Если это покров шахмат Монглана, то ему больше тысячи лет, но время не оставило на нем следов. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь заросли глицинии, чудилось, будто он тускло светится изнутри. - И как вам удалось заполучить его? - Я протянула руку и погладила цветные вставки. - Знаете, я видела много неограненных драгоценных камней у своего деда, - сказала Лили. - И по-моему, эти - настоящие! - Так и есть, - сказала Минни, и что-то в ее голосе заставило меня насторожиться. - Все, что говорят об этих зловещих шахматах, правда. Как вы знаете, они содержат формулу - формулу власти, силы зла для тех, кто понимает, как использовать ее. - Почему обязательно зла? - спросила я. Что-то странное было в этом покрове - возможно, виной тому была игра моего воображения, но мне почудилось, что, когда Минни наклонилась над ним, на ее лицо упали отсветы покрова. - Лучше спроси, почему зло неизбежно, - холодно произнесла она, - Однако зло существовало задолго до шахмат Монглана. Равно как и формула. Всмотритесь в покров получше, и вы увидите. И она стала доливать нам в чашки чай, невесело улыбаясь. Ее красивое лицо сразу стало суровым и усталым. Впервые я поняла, чего ей стоила эта Игра. Тут Кариока пристроил украденную сырную булочку мне на сандалию и принялся чавкать. Вытащив несносного пса из-под стола, я усадила его на мой стул, а сама склонилась над покровом, чтобы последовать совету Минни. В тусклом свете виднелась золотая цифра восемь, змеи, вышитые на темно-синем бархате, были похожи на кометы в ночном небе. Вокруг них располагались символы - Марс и Венера, Солнце и Луна, Сатурн и Меркурий... Когда я присмотрелась к ним, я увидела, чем они были еще... - Это же элементы! - воскликнула я. Минни с улыбкой кивнула: - Закон октав. Теперь все стало ясно. Неограненные камни и золотое шитье образовывали символы, которые с незапамятных времен философы и ученые использовали для обозначения мельчайших составных частей мироздания. Здесь были железо, медь, серебро, золото, сера, ртуть, свинец, сурьма, водород, кислород, соли и кислоты. Короче говоря, все то, из чего состоит материя, будь то живые ткани или неодушевленные предметы. Я вскочила и начала мерить шагами комнату. Постепенно все становилось на свои места. - Закон октав - это закономерность, лежащая в основе периодической системы элементов, - объяснила я Лили, которая смотрела на меня как на сумасшедшую. - В шестидесятых годах девятнадцатого века, еще до того, как Менделеев вывел свою таблицу, Джон Ньюландс, английский химик, обнаружил, что, если расположить элементы в порядке возрастания их атомного веса, каждый восьмой элемент будет в некотором роде сходен с первым - точно так же, как ноты интервалом в одну октаву. Он назвал эту закономерность в честь теории Пифагора, потому как считал, что молекулярные свойства различных веществ связывает такая же закономерность, как ноты в музыкальной гамме! - А это так? - спросила Лили. - Мне-то откуда знать? - ответила я. - После того как я устроила взрыв в лаборатории колледжа, мне запретили посещать занятия по химии, и мои познания в этой науке довольно ограниченны. - Но то, что ты успела выучить, ты усвоила накрепко, - сказала Минни, смеясь. - Больше ничего не припоминаешь? О чем это она? Некоторое время я стояла, тупо глядя на покров, и тут до меня дошло. Волны и частицы - частицы и волны. Что-то о валентностях и электронных оболочках... А пока я пыталась ухватить за хвост ускользающую мысль, Минни говорила: - Возможно, я могу освежить твою память. Эта формула - едва ли не ровесница человеческой цивилизации, намеки на нее можно найти в записях, которые датируются началом третьего тысячелетия до нашей эры. С вашего разрешения, я расскажу вам одну сказку... Я плюхнулась в кресло, а Минни наклонилась и стала водить кончиком пальца по вышитой восьмерке. Некоторое время она молчала, как будто ушла в себя или погрузилась в некий транс. Наконец Минни заговорила: - Шесть тысяч лет назад на земле уже существовали великие цивилизации. Они выросли на берегах больших рек - Нила, Ганга, Инда, Евфрата. Эти цивилизации владели тайным знанием, которое позже породило науки и религии. Знание это хранилось в столь глубокой тайне, что зачастую у неофита уходила целая жизнь на то, чтобы добиться посвящения в великие истины. Ритуалы посвящения почти всегда были жестоки, а иногда требовали человеческих жертвоприношений. Традиции этих ритуалов дошли до наших дней. Их отголоски сохранились в католических мессах, в кабалистических обрядах, в церемониях розенкрейцеров и масонов. Однако подлинный смысл этого действа давно утерян. Эти ритуалы представляли собой не что иное, как символическое воспроизведение действия формулы, которая в древности была известна человеку, воспроизведение, которое позволяло сохранить знание и передавать его из поколения в поколение, поскольку записывать его было запрещено. Минни посмотрела на меня, и мне почудилось, что ее темно-зеленые глаза силятся разглядеть нечто в моей душе. - Финикийцы знали этот ритуал, - продолжала она. - Греки тоже. Даже Пифагор запретил своим последователям записывать его, таким опасным он считался. Самая большая ошибка мавров состояла в том, что они пренебрегли этим запретом. Они записали символы на шахматах Монглана. Хотя формула зашифрована, кто-нибудь, собрав все части воедино, может прочесть ее и понять значение. И тот, кто сделает это, не проходил ритуала посвящения, во время которого неофит, испытывая смертельную боль, клялся никогда не использовать знание во зло. Земли, где развивалась эта тайная наука, где она расцвела, арабы называли Аль-Хем - "черные земли". Потому что каждую весну после разлива рек на берегах оставался толстый слой плодородного черного ила. А тайное знание арабы называли "аль-хеми" - "черное искусство". - Алхимия? - сказала Лили. - Типа как превратить солому в золото и все такое? - Да, искусство трансмутации, - ответила Минни со странной улыбкой. - Адепты знания утверждали, что могут превратить обычные металлы, вроде олова и меди, в благородные, золото и серебро. И этим их возможности вовсе не ограничивались. - Издеваетесь, да? - фыркнула Лили. - Мы приперлись на край света и прошли через все эти заморочки, и тут выясняется, что эти пресловутые шахматы - всего лишь куча подерганной бутафории, с помощью которой допотопные жрецы морочили людям головы всякими магическими фокусами? Я внимательно разглядывала покров, и в моей голове кое-что начало проясняться. - Алхимия вовсе не магия, - все больше увлекаясь, стала объяснять я Лили. - То есть теперь, конечно, да, но изначально алхимики не были шарлатанами. На самом деле современные химия и физика произошли именно из алхимии. В средние века все ученые были алхимиками, а многие изучали ее и позже. Галилей помогал герцогу Тосканскому и Папе Урбану Восьмому с их тайными экспериментами. Мать Джона Кеплера чуть не сожгли на костре как ведьму за то, что она обучала сына тайному знанию... Минни кивнула, и я продолжила: - Говорят, Исаак Ньютон больше времени проводил, смешивая химические реактивы в своей кембриджской лаборатории, нежели тратил на написание "Principia Mathematica" - "Математических начал натуральной философии". Парацельс, возможно, был мистиком, но он же является отцом современной химии. На современных крекинг-печах и в плавильных цехах используются алхимические принципы, которые он открыл. Знаешь, как делают пластик, асфальт, синтетические волокна из нефти? Разрушают молекулы, подвергая их температурной обработке и воздействию катализаторов, - то есть то же самое, что, по утверждению древних алхимиков, надо сделать, чтобы превратить ртуть в золото. На самом деле в этой истории есть только один сомнительный момент. - Только один? - переспросила Лили с ее всегдашним скептицизмом. - Шесть тысяч лет назад в Месопотамии не было ускорителей элементарных частиц, а в Палестине не было крекинг-печей. На тогдашнем уровне технологии можно было разве что медь и латунь превратить в бронзу. - Возможно, - ничуть не смутившись, признала Минни. - Однако если древние жрецы науки не владели неким опасным и уникальным знанием, почему они окутали его такой тайной? Почему требовалось всю жизнь упорно учиться, чтобы пройти посвящение, произнести целую литанию клятв и обещаний, пройти оккультный ритуал боли и опасности, прежде чем вступить в орден... - Тайных избранных? - спросила я. Минни не улыбнулась. Она взглянула на меня, а потом на покров. Она долго молчала, а когда заговорила, ее слова пронзили меня, будто нож в сердце. - Орден Восьми, - спокойно сказала она. - Тех, кто может услышать музыку сфер. Последний кусочек мозаики со щелчком встал на свое место. Теперь я поняла, почему Ним рекомендовал меня, почему со мной хотел познакомиться Мордехай, почему Минни "избрала" меня. Вовсе не потому, что я была выдающейся личностью, не из-за моего дня рождения или ладони - хоть они и пытались меня заставить в это поверить. Но то, вокруг чего все крутилось, оказалось не оккультизмом, а наукой. А музыка и есть наука, причем наука более древняя, чем акустика, которой занимался Соларин, или физика, в которой специализировался Ним. Я знала это, потому что музыка была моей специализацией в колледже. Недаром Пифагор ставил музыку в один ряд с математикой и астрономией. Он считал, что звуковые волны омывают Вселенную и составляют все сущее, большое и малое. И он был не далек от истины. - Это волны, - сказала я. - Они не дают молекуле распасться на части, они заставляют электрон смещаться с одной орбиты на другую, изменяя его валентность таким образом, что атом может вступить в химическую реакцию. - Точно, - возбужденно сказала Минни. - Волны света и звука составляют Вселенную. Я знала, что не ошиблась в тебе. Ты уже на правильном пути. Лицо ее разрумянилось, и она опять стала выглядеть моложе. И снова я подумала, какой же красивой, должно быть, была эта женщина всего несколько лет назад. - Но то же самое можно сказать и о наших противниках, - добавила Минни. - Я говорила вам, что существуют три части формулы: доска, которая теперь в руках другой команды, покров, который перед вами, но ключ к формуле - фигуры. - Я думала, они у вас, - встряла Лили. - С того времени, как шахматы извлекли из земли, никому не удавалось собрать в своих руках больше фигур, чем мне. Двадцать фигур спрятаны в разных тайниках, где, как я надеялась, их не отыщут еще тысячу лет. Однако, судя по всему, я ошибалась. Раз уж русские почуяли, что у меня есть фигуры, белые силы тут же заподозрили, что несколько из них следует искать в Алжире, там, где я живу. К моему глубокому сожалению, они правы. Эль-Марад собирает силы. Я почти наверняка знаю, что ему удалось внедрить в мое окружение своих людей, так что, боюсь, мне не вывезти фигуры из страны. Так вот почему она сказала, что Эль-Марад не знает, кто я такая! Он выбрал меня эмиссаром, не подозревая, что я уже завербована другой командой. Однако у меня осталось еще много вопросов. - Значит, ваши фигуры здесь, в Алжире? - спросила я. - А у кого остальные? У Эль-Марада? У русских? - У них есть кое-что, но я не знаю, сколько точно, - сказала Минни. - Остальные разметало по миру после Французской революции, многие утеряны. Они могут быть где угодно - в Европе, на Дальнем Востоке или даже в Америке. Возможно, их никогда не найдут. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы собрать те фигуры, которые у меня есть. Некоторые в безопасности в других странах, но из двадцати фигур восемь спрятаны здесь, в пустыне, - точнее, в горах Тассилин. Вы должны достать их и привезти ко мне, пока не поздно. Ее лицо светилось от воодушевления, она схватила меня за руку. - Не так быстро, - охладила я ее восторг. - Послушайте, Тассилин в тысяче с лишним миль отсюда. Лили нелегально попала в Алжир, у меня работа огромной срочности. Это не может подождать до тех пор, пока... - Нет ничего важней того, о чем я говорю! - воскликнула она. - Если вы не заберете эти фигуры, они могут попасть в чужие руки. Трудно представить, каким станет мир. Ты что, не видишь, что можно получить из этой формулы? Я видела. Есть еще один процесс, где используется трансмутация, - создание трансурановых элементов, то есть элементов, атомный вес которых больше, чем атомный вес урана. - Вы думаете, что при помощи этой формулы кто-нибудь может состряпать плутоний? - предположила я. Теперь я поняла, почему Ним все время повторял, что самая главная наука для физика-ядерщика - этика. И поняла тревогу Минни. - Я нарисую вам карту, - продолжила она таким тоном, как будто все уже было решено. - Вы запомните ее, затем я ее уничтожу. Я хочу, чтобы у вас было еще кое-что. Это документ огромной важности и ценности. Она вручила мне книгу в кожаном переплете, которую принесла вместе с покровом шахмат. Книжица была перевязана бечевкой, и, пока Минни рисовала карту, я нашарила в своей сумке маникюрные ножницы. Книжка была маленькая, размером с толстый блокнот, и, без сомнения, очень старая. На обложке, сделанной из мягкой марокканской кожи, были видны знаки, нанесенные чем-то горячим, словно к коже приложили печать в виде восьмерки. Почему-то при виде этого клейма по спине у меня пробежал холодок. Я разрезала бечевку и открыла книгу. Оказалось, что книга прошита вручную. Бумага прозрачная, как луковая кожура, однако мягкая, как шелк, и приятного, чуть желтоватого цвета. Вдобавок эта бумага была столь изумительно тонкой, что в книге было не меньше шестисот- семисот страниц, исписанных от руки. Почерк был изящный и мелкий, с завитушками, типичными для старых писем, как у Джона Хэнкока [Джон Хэнкок (1737-1793) - американский государственный деятель, чья подпись первой стоит под Декларацией независимости. Его имя стало синонимом выражения "собственноручная подпись"]. Чернила проступали на обратной стороне страниц, что мешало чтению. Однако я все же стала читать. Книга была написана на старофранцузском, некоторые слова мне были непонятны, но общий смысл разобрать удалось. Пока Минни что-то объясняла Лили касательно карты, сердце в моей груди застыло. Теперь я поняла, откуда она знала все то, о чем рассказывала нам. "Cette Anno Dominii Mille Sept Cent Quatre-Vingt-Treize, au fin de Juin a Trassili n'Ajjer Saharien , je devien de racontre cette histoire. Mireille ai nun, si suis de France... " Когда я начала читать вслух, переводя по ходу чтения, Лили подняла на меня взгляд, и в ее глазах постепенно начало проступать понимание. Минни замолчала и ушла в свои мысли. Казалось, она прислушивалась к голосу, который звал ее из небытия, из-за тусклой дымки веков, - к голосу, которой доносился сквозь тысячу лет. В действительности с тех пор, как документ был написан, не прошло и двухсот лет. "В году 1793-м, в месяце июне, в горах Тассилин-Адджер в Сахаре, начала я записывать эту историю. Мое имя Мирей, я родом из Франции. В детстве меня отдали в монастырь, и восемь лет я провела в аббатстве Монглан в Пиренеях. По прошествии этих лет я столкнулась с величайшим злом на земле, - злом, которое я теперь лишь только начинаю постигать. Я должна записать все, что мне известно о нем. Зло зовется шахматами Монглана, начинается его история с Карла Великого, короля, который построил наше аббатство..." Затерянный континент На расстоянии в десять дней пути оттуда есть соляной холм, родник и дорога через необитаемые земли. Рядом возвышается гора Атлас, похожая на узкий конус, такой высокий, что, говорят, вершина его летом и зимой прячется за облаками. Местных жителей называют "атлантины", по названию горы, которую сами они зовут столпом небесным. Говорят, люди эти не едят живых тварей и никогда не спят. Геродот. История, глава "Люди песчаного пояса" (454 г. до н. э.) Когда огромный "корниш" Лили перевалил через последнюю дюну Эрга и устремился к оазису Гардая, нас окружили бесконечные мили темно-красных песков, простиравшихся до самого горизонта во всех направлениях. Если взглянуть на карту, география Алжира очень проста: страна похожа на кривобокий кувшин. "Носик" сверху очерчен границей с Марокко и