Брайан Олдисс. Малайсийский гобелен --------------------------------------------------------------- OCR: Олег (akaziggy@yahoo.com) --------------------------------------------------------------- КНИГА ПЕРВАЯ ШАРЛАТАНЫ НА ФОНЕ ГОРОДСКОГО ПЕЙЗАЖА От поднимавшегося с улицы и вползавшего в окно дыма очертания предметов становились зыбкими и неясными. В районе Старого Моста всегда пахло свежераспиленной древесиной, специями, едой, отбросами из сточных канав и ладаном, курящимся на углу, где устроился местный колдун по прозвищу Черное Горло. Теперь же явственно ощущался еще и запах тлеющего дерева. Видимо, торговец опилками в очередной раз освобождался от лишнего товара. Я подошел к окну и выглянул наружу. Улица Резчиков-По-Дереву была заполнена более обычного и пульсировала утренней жизнью: постоянные обитатели, носильщики, нищие, прихлебатели - делали все возможное и невозможное, чтобы помешать либо помочь (это было неясно) шествию шести толстых темнокожих людей в тюрбанах. Сопровождавшие их слуги несли балдахины, которые предназначались не столько для создания тени, поскольку летнее солнце в эти утренние часы пригревало еще не очень сильно, сколько для того, чтобы чем-то выделиться из окружающей толпы. Дым поднимался от места, где расположился торговец золой, усердно сжигавший уличный мусор. Одного хорошего вдоха было достаточно, чтобы я отпрянул от оконной рамы. Темнокожие жители Востока, очевидно, сошли на берег с триремы, только что прибывшей в порт. Между крышами Сатсумы были видны ее свернутые паруса. Я натянул голубые сапоги, сшитые из настоящей крокодиловой кожи; пара черных сапог была заложена в ломбарде и, по всей вероятности, еще некоторое время должна будет там оставаться. Я направился на улицу, намереваясь поприветствовать наступивший день. Когда я спускался по скрипучей лестнице, то столкнулся со своим другом де Ламбантом. Он поднимался навстречу мне, потупив взор. Казалось, он пересчитывает ступени. Мы поздоровались. - Ты ел, Периан? - Конечно. Уже несколько часов только этим и занимаюсь. Я отобедал у Труны. Гвоздем программы был голубиный пирог. - Ты ел, Периан? - Сегодня еще нет, если ты отказываешься поверить в голубиный пирог. А ты? - По дороге мне попалась горячая коврижка, лежавшая без присмотра на подносе булочника. - В порту новый корабль. Может, посмотрим на него по пути к Кемпереру? - Думаешь, это принесет нам удачу? У меня сегодня плохой гороскоп. Возможна встреча с женщиной. Сатурн колеблется, а все остальные звезды против меня. - А я в такой степени на мели, что не могу даже заплатить Черному Горлу за благословение амулета. - Чудесно, когда нет нужды беспокоиться о деньгах. Мы шагали в хорошем расположении духа. "Цвет потертого костюма выдает в де Ламбанте актера", - подумал я. В остальном же Гай де Ламбант достаточно приятный парень. У него темные, проницательные глаза, быстрый ум и острый язык. Он крепко сбит и ходит важно, с большим достоинством - в тех случаях, когда помнит о своей походке. Следует признать, что Гай отличный актер, хотя ему не хватает преданности профессии. Гай идеальный друг. У него много свободного времени, он беззаботный, тщеславный, распущенный, готов на любые проделки. Когда мы вдвоем, мы всегда веселимся, что могут подтвердить многие женщины Малайсии. - Возможно, Кемперер угостит нас завтраком, даже если у него нет для нас никакой работы. - Это зависит от его настроения,- сказал де Ламбант,- а также от Ла Синглы и ее поведения. Я промолчал. Мы немного ревновали супругу Кемперера - Ла Синглу - друг к другу. Поззи Кемперер - великий импресарио, один из лучших в Малайсии. И Ламбант, и я состояли в его труппе уже почти два года. Отсутствие работы в настоящее время не было для нас новостью. По набережной сновали толпы людей: босые мужчины с оголенными торсами выбирали канаты, тянули лебедки, перетаскивали ящики. Шла разгрузка триремы. Кто-то из зевак с удовольствием сообщил нам, что судно прибыло в верховье реки Туа из района Шести Лагун и доставило западные товары. Оптимисты полагали, что на судне привезли скульптуры, пессимисты говорили о чуме. Когда мы подошли, группа таможенников в треуголках спускалась на берег. Они искали запрещенные товары, то есть любые новые вещи, которые могли бы расстроить приятное и неторопливое существование в Малайсии. Лично я одобрял их миссию. Несмотря на шляпы и форму, они походили на разношерстный сброд потрепанных жизнью людей - один хромал, второй почти ничего не видел, а третий, судя по внешнему виду, был хромым, слепым и в стельку пьяным. Мы с Гаем наблюдали подобные сценки с детства. Корабли, приходящие с Востока, представляли собой более интересное зрелище, чем суда с Запада, поскольку на них часто привозили экзотических животных и черных рабынь. Глянув на палубу, я заметил странного старика. Снасти мешали рассмотреть его как следует, но через минуту он сошел по трапу, держа под мышкой ящик. Старик был сгорблен и сед. И хотя он не являлся членом команды триремы, что-то в его облике говорило об иностранном происхождении. Я был уверен, что мы уже где-то встречались. Несмотря на теплый день, старик был одет в рваную меховую куртку. Меня поразило сочетание восторга и осторожности, написанное на его бородатом лице, и я попытался придать своему лицу такое же выражение. Старик энергично направился в район Старого Моста и пропал из виду. Город кишел странными типами. По дороге проезжало несколько экипажей. Когда мы с де Ламбантом повернули в город, нас поприветствовали из какой-то кареты. Дверь экипажа открылась, и я увидел свою сестру Катарину, которая одарила меня очаровательной улыбкой. Мы тепло обнялись. Ее экипаж был одним из самых бедных. Сестра вышла замуж за человека из разорившейся семьи, но тем не менее была аккуратна как всегда. Ее длинные темные волосы, туго стянутые назад, перетягивала лента. - Кажется, вам совсем нечем заняться,- сказала она. - Отчасти - это естество, отчасти - притворство,- ответил де Ламбант.- Но наши мозги активно работают, по крайней мере, мои. Я не могу ручаться за твоего бедного братца. - У меня сейчас более активен желудок. Что привело тебя сюда, Катарина? Она печально улыбнулась и опустила глаза, словно что-то рассматривая на булыжной мостовой. - Можно сказать, что скука. Я приезжала к капитану судна узнать, есть ли новости от Волпато, но, увы, для меня ничего нет. Волпато - супруг Катарины - чаще отсутствовал, чем находился дома. И даже когда Волпато возвращался в город, он обычно был замкнут и углублен в себя. И де Ламбант, и я попытались утешить Катарину. - Вскоре придет еще один корабль,- заметил я. - Мой астролог обманул меня. Я направляюсь в собор произнести молитву. Вы поедете со мной? - Наш творец в это утро - Кемперер, сестренка,- ответил я.- И он создаст или погубит нас. Иди и исполни роль нашей Минервы. Вскоре я навещу тебя в твоем убежище. Я сказал это небрежно, пытаясь воодушевить ее. Катарина, озабоченно взглянув, ответила: - Не забудь своего обещания. Вчера вечером я навестила отца и сыграла с ним партию в шахматы. - Ишь ты, у него есть еще время для игры в шахматы! Он же совсем закопался в своих древних книгах. "Исследование конвергенции", а, может быть, "конгруэнции" или "дивиргенции". Кажется, я никогда не смогу запомнить разницу между "Высокой религией и Естественной религией, митраизмом и ноздрями епископа". - Не смейся над отцом, Периан,- мягко сказала Катарина, поднимаясь в экипаж,- его работа очень важна. Я красноречиво развел руками и склонил голову набок, всем своим видом демонстрируя раскаяние и согласие. - Я люблю старика и знаю, что его работа, действительно, важна. Мне просто надоело выслушивать его нотации. Когда мы с де Ламбантом шли вдоль набережной в направлении Букинторо, он заметил: - Твоя сестра - голубка в сером платье. Она очень соблазнительна. Я должен навестить ее одинокое убежище в какой-нибудь из ближайших вечеров, хотя ты это не одобряешь. Впрочем, как и ее муж. - Не касайся моей сестры даже в мыслях. Мы начали говорить о сестре де Ламбанта - Смаране, чья свадьба должна была состояться через пять недель. Мысль о трехдневном семейном празднике воодушевила нас и не в малой степени потому, что обе семьи, связанные родственными узами, Ламбанты и Орини, пригласили труппу Кемперера участвовать в празднике на второй день торжества. По крайней мере у нас будет работа. - Мы сыграем такую комедию, которую долго будут помнить все гости. Я готов даже упасть с лестницы ради веселья гостей. Он толкнул меня в бок: - Молись, чтобы мы раздобыли пищу до этой даты, иначе станем актерами в театре теней. Вот и рынок - давай разбежимся! Рынок фруктов находился в конце района Старого Моста. В эти утренние часы он был до отказа заполнен покупателями и гудел от споров, слухов и ос, размером с большой палец. Мы двигались быстрым шагом между прилавками, уклоняясь от покупателей и огибая столбы. Встретившись на другом конце базара, мы рассмеялись. Наши карманы были полны персиков и абрикосов. - Это стоит целого рабочего дня.- Сказал де Ламбант, пережевывая мякоть персика.- Зачем идти к Кемпереру? У него ничего для нас нет. Давай навестим Труну и выпьем. Возможно, там будет и Портинари. - Нет, пойдем проведаем старика. Пусть увидит, как мы исхудали из-за того, что нам негде играть. Он толкнул меня в грудь и высокопарно произнес: - Я не играю, я живу на сцене! - Я, конечно, не должен об этом говорить, но все же мне не понятно, как терпят тебя женщины, когда ты заводишь с ними свои жалкие любовные игры... У входа в дом ростовщика стоял древний маг и колдун по прозвищу Глас Народа. Он всегда устраивался у ступенек в дом ростовщика, когда знаки неба были благосклонны. Он занимался этим с тех дней, когда моя мать еще носила меня на спине. У него было такое же блудливое выражение лица, как у козла, привязанного к столбу, такие же желтые глаза, такая же редкая бороденка. На железном алтаре мага поджаривалась высушенная змея. Вещества, которые разбрызгивал колдун, отдавали типичным для естественной религии запахом. Мой священник, Мондаро, характеризовал его презрительно - Зловоние Малайсии. Спрятавшись в тень навеса, с магом беседовал сгорбленный человек в меховой куртке. Что-то необычное в его позе и манере прижимать к боку коробку привлекло мое внимание. Казалось, он был готов в любой миг рвануть с места и мчаться, обгоняя собственные ноги. Я сразу же узнал в нем человека, сошедшего с триремы. Рядом стояли местные жители, ожидавшие своей очереди побеседовать с Гласом Народа. Когда мы проходили мимо, маг' бросил какой-то порошок в горячий пепел алтаря. Порошок мгновенно вспыхнул ярким желтым пламенем. Мое внимание было привлечено огнем и янтарным взглядом мага. Он поднял руку и поманил меня пальцем. Я толкнул де Ламбанта. - Ему нужен ты. Он толкнул меня сильнее. - Это тебя, молодой герой. Вперед, узнай свою судьбу. Я сделал шаг к алтарю, вонючий дым попал мне в горло и мешал дышать. Закашлявшись, я едва расслышал единственную фразу мага: "Если будешь стоять спокойно, то сможешь действовать совершенно". - Спасибо, господин,- ответил я. Затем повернулся и поспешил вслед за де Ламбантом, который удалялся быстрым шагом. У меня не было ни единого динария, чтобы заплатить за совет, хотя советы ценятся в Малайсии высоко. - Гай, как ты думаешь, что значит эта фраза: "Стой спокойно, действуй совершенно"? Я полагаю, это обычное предупреждение против перемен. Как я ненавижу обе религии. Де Ламбант глубоко вонзил зубы в персик, затем произнес тоном ученого: - Очень типичная ненависть к новому, присущая нашей эпохе, дорогой де Чироло, одна из опасностей жизни при геронтократии...- и неожиданно продолжил: - Нет, болван, ты хорошо знаешь, что имел в виду старый козел. Он разбирается в драме лучше, чем ты подозреваешь, и надеется своим советом излечить тебя от привычки важно разгуливать по сцене, привлекая на себя свет рампы. Мы начинали ссориться, когда кто-то схватил меня за рукав. Я повернулся, ожидая увидеть карманников, но передо мной стоял старик в меховой куртке, сжимая под рукой ящик. Он тяжело дышал, рот его был открыт, и мне были видны сломанные зубы. Весь его вид настораживал, а особенно - цвет глаз. Голубые глаза редко встречаются в Малайсии. - Господа, извините за беспокойство. Я полагаю, вы младший Периан де Чироло? Он говорил с акцентом. Я подтвердил, что я - это я, и предположил, что моя игра на сцене, возможно, доставила ему наслаждение. - Молодой человек, я не очень люблю представления, хотя сам написал пьесу, которая... - В этом случае, господин, не знаю как ваше имя, я вам не пригожусь. Я актер, а не импресарио, поэтому... - Извините, но я не собирался просить об услуге, я хотел предложить свою. Он с достоинством поправил куртку, с нежностью прижав к себе ящик. - Мое имя - Отто Бентсон. Я не из Малайсии, а с Севера, из Толкхорна. Превратности судьбы и напасти, преследующие бедняков и делающие их жизнь проклятием, привели меня сюда несколько лет тому назад. Я верю в то, что только бедняк поможет бедняку. Именно поэтому я хочу предложить вам работу, если вы сейчас свободны. - Работу? Какую? Лицо старика стало очень суровым - передо мной стоял незнакомец, рассматривавший меня с видом человека, совершившего непростительную ошибку. - Работу по профессии, конечно. Роль в пьесе,- сказал он сквозь зубы,- если ты сейчас свободен, я предлагаю тебе работу с моим заноскопом. При взгляде на Отто Бентсона моя решимость никогда не стареть укрепилась в очередной раз. - Возможно, у вас найдется работа и для моего доброго друга, Гая де Ламбанта, который почти так же знаменит, молод, беден и искусен, как и я? Де Ламбант добавил: - Один бедняк помогает одному бедняку или может помочь сразу двоим? На это старик ответил, что в его скромный замысел вписывается лишь один человек. Кроме того, и маг по прозвищу Глас Народа, и личный астролог, основываясь на своих предчувствиях, указали, что бедняком, которому нужно помочь, является мастер Периан де Чироло. Я спросил, что такое заноскоп - театр, что ли? - У меня нет театра.- Старик понизил голос, придвинулся ко мне, став между мной и де Ламбантом, взял меня за пуговицу и тихо произнес: - Я не хочу говорить на улице. У меня много врагов, а у государства везде глаза и уши. Приходи в мое бедное жилище и увидишь сам, что я тебе предлагаю. Это имеет отношение скорее к вечному, чем к суетному. Я остановился недалеко отсюда, по другую сторону собора св. Марко, в постоялом дворе на улице Выставок, у таверны "Темный глаз". Приходи и увидишь сам, сбываются ли предсказания. Позолоченный экипаж, прогромыхавший слишком близко, дал мне возможность отодвинуться от старика и не потерять при этом пуговицу. - Возвращайтесь в свою таверну и к своему постоялому двору, наш почтенный друг. У нас есть другие дела, не имеющие отношения к заноскопам и звездам. Он стоял передо мной, крепко сжав ящик под мышкой, прикусив губы. Его лицо ничего не выражало: ни разочарования, ни гнева. Лишь рассеянный взгляд. Казалось, он делал обо мне запись в канцелярской книге, хранящейся в его голове. Мы продолжили путь. - Тебе следовало бы сходить и узнать, что старик может предложить. Никогда не упускай случая выдвинуться,- заметил де Ламбант.- По лохмотьям видно, что он богатый скупердяй. Возможно, старик удрал из Толкхорна, прихватив сокровища города. Подражая акценту Бентсона, выдававшему в нем северянина, я повторил его фразу: - У меня есть враги, а у государства - глаза и уши... Может быть, он прогрессист или кто-то еще в этом роде. Я точно определяю людей, Гай. Поверь мне, старый притвора не предложит ничего, кроме повышенной цены на редкий товар. - Может, ты и прав. - Никогда не слышал, чтобы ты признавал это раньше. Де Ламбант выплюнул косточку персика прямо в сточную канаву. - Я тоже достаточно точно оцениваю людей и считаю, что Поззи Кемперер не предложит нам ничего, не считая пинка под зад, если мы покажемся в его доме сегодня. Последую-ка своему первоначальному намерению и пойду к Труне. Там должен быть и Портинари, если только он выпросил прощение у отца. И Кайлус, если его пощадили быки. Моя дружба с Кайлусом становится все прочнее, благослови меня Господь. Пошли со мной. - Но мы же решили идти к Кемпереру. Его лицо приняло дерзкое выражение. - А сейчас я передумал. Я знаю, твое единственное желание - увидеть жену Кемперера. Она предпочитает тебя мне, так как близорука, чертова девчонка. Увидимся вечером у Труны? - Что кроется за вашей неожиданной дружбой с Кайлусом? Кайлус Нортолини был молодым человеком со множеством сабельных шрамов и любовных побед, однако его надменный вид был не всем по вкусу. Склонившись в подобострастной позе нищего с протянутой рукой, де Ламбант произнес: - У Кайлуса всегда есть деньги, и он щедр. Он любит производить впечатление, а я очень впечатлителен. Рука нищего приняла форму лапы с выпущенными когтями, голос изменился: - И у меня сложилось впечатление, что сестра Кайлуса, Бедалар, очень красива и щедра. Я встретил ее и Кайлуса вблизи от Арены. Бедалар зажгла мое сердце и все остальное. С этими словами де Ламбант покинул меня, изменив походку на ту, которая, по его мнению, подобала развратнику, каковым он себя и считал. Де Ламбант направился в сторону крытых аркад Дворца Посетителей, я же - в Благоуханный квартал, где жил наш достойный импресарио. В течение всех веков существования победоносной Византии сюда прибывали корабли с пряностями. Они проходили канал Вамонал, где проворные грузчики разгружали ароматный груз. В наши дни торговля шла не столь интенсивно, и часть складов превратилась в жилые дома. За исключением двух человек, играющих на флейтах, на улице никого не было. Я подошел к дому Поззи Кемперера и назвал себя. В воздухе витал слабый аромат кардамона и гвоздики, напоминавший о прошедших днях. Пройти через двор Кемперера всегда было непросто. Он был завален поломанными экипажами, кусками разбитых скульптур и охранялся рычащими собаками. В клетке, в темном углу, сидел Альберт, обезьяна-ленивец, которого несколько лет назад привезли из Нового Света. В свое время Альберт пользовался большой популярностью и был домашним любимцем, однако его приговорили к заключению в клетке после того, как он сильно удивил Поззи, укусив его за ягодицу в самый неподходящий момент. Поззи лежал в постели в объятиях примадонны театра. Очевидно, Альберт не смог преодолеть зависть к своему хозяину. Лакомые кусочки со стола господ больше Альберту не доставались. Теперь он ел вместе с собаками. Кемперер был злопамятным человеком, да и ягодица заживала медленно. Я безошибочно рассчитал время визита. Кофе еще дымился на столе. Стулья были отодвинуты, Кемперер и его жена репетировали за прозрачной занавеской в дальнем углу комнаты. Некоторое время я стоял в тени, наблюдая за их фигурами, которые отчетливо выделялись на фоне проникающего через окно солнца. Солнечный свет по своей яркости и чистоте соответствовал прекрасному голосу Ла Синглы. Супруги были так заняты собой, что не замечали меня. Ла Сингла находилась уже в другом мире, внимание Поззи полностью сконцентрировалось на Ла Сингле. Я сделал шаг в их сторону, взяв со стола кусочки сыра и ветчины, которые лежали на красивой тарелке. Затем я прихватил из плетеной корзины еще теплую булочку и, на всякий случай, засунул все это под рубашку. Ла Сингла заговорила громче. Она выглядела как настоящая королева, впрочем, Мария Ла Сингла и была королевой. Кемперер, худощавый, неуклюжий в движениях человек, держал в руках книжечку с текстом роли. В присутствии жены он проявлял такую грациозность и внимание, что было трудно сказать, кто кого вдохновляет. В данный момент царственные губы Ла Синглы исторгали проклятия. Ее одежда состояла из пеньюара и комнатных туфель. Золотистые волосы, небрежно повязанные белой лентой, рассыпались по плечам. В роскошных формах ее фигуры чувствовалось все же нечто от многих поколений малайсийских крестьян, предков Ла Синглы (такова была одна из версий ее родословной). Тем не менее Ла Сингла излучала величие. Склонившись над умирающим на поле битвы любовником, она декламировала: - Твоя смерть будет отомщена, Пэдраик, прочь страх. Хуже врагов и друзей - те, кто привели тебя к гибели. Виновата не война, а предательство. Я уничтожу изменников. Не в моем ли роду были великие воины, генералы, адмиралы, храбрые принцы? Мои самые отдаленные предки жили в старых каменных городах Саски-Халы и отправлялись из них в походы, чтобы разбить полудикарские орды Шайна и Трэсти, появившиеся миллионы лет назад. - Нет, моя птичка, "миллион лет назад..." - Я это и сказала "миллион лет назад из..." - Нет, нет, дорогая, послушай: "Милли-и-он лет назад", иначе ты нарушаешь ритм.- Во взгляде Поззи читалась одновременно и мольба, и раздражение. - Миллион лет назад из влажных доисторических джунглей. Такая же участь постигла и ненавистные армии. В этот момент она заметила меня и стала прежней Ла Синглой. Перемена была разительной. Мария Ла Сингла была примерно одного со мной возраста. У нее были красивые зубы, красивые глаза и красивый лоб, но больше всего я любил ее за добрую душу. Кемперер пришел в ярость из-за того, что я прервал репетицию. Он прорычал: - Как ты посмел проникнуть в жилище господина, не обратившись к дворецкому, ты, щенок? Почему всегда нарушается моя личная жизнь разными бродягами, незваными родственниками и шутами? Мне ничего не остается, как позвать одного из моих слуг. - Мой дорогой, сладенький...- начала Мария. - Попридержи язык, дерзкая девчонка, а то достанется и тебе. Такие резкие перепады в настроении заставляли нас опасаться Кемперера. - Как я мог не войти, услышав звуки божественной трагедии о Пэдраике и Хеде? - спросил я, входя в роль дипломата. - Сегодня для тебя нет работы, и ты хорошо это знаешь. Ты врываешься в комнату... - Я не врываюсь. Вы ошибочно принимаете меня за Герсанта. - Ты проскользнул сюда... - Маэстро, позвольте мне послушать трагедию Пэдраика дальше. Она мне никогда не надоедает. - Мне надоел ты. Моя маленькая птичка должна декламировать монолог Хеды перед началом рыцарского поединка на празднике в Бугавилле, вот и все. Я просто выхаживаю Марию, чтобы улучшить ее дикцию, как лиса выхаживает дичь. - Я бы никогда не посмела появиться перед публикой без твоей помощи, мой добрый супруг,- вставила Ла Сингла, подойдя к мужу так близко, что могла украдкой бросать взгляды на меня через покрытое перхотью плечо супруга. Умиротворенный, он тронул ее за подбородок. - Хорошо, хорошо, хорошо. Мне нужно попудрить парик и спуститься на площадку, где будет проходить турнир. Я должен убедиться, что сцена сооружается должным образом. Все необходимо делать самому. Нельзя ни на кого надеяться... Внимание к деталям - признак гениальности человека... Настоящий артист никогда не отвергает практическую сторону... Реальность - это слепок фантазии. "Миллион лет назад из влажных доисторических джунглей..." Смелая строка, если правильно произносить. Кемперер, продолжая болтать в известной мне манере, метался с Ла Синглой по комнате. За ним еле успевал слуга. Кемперер готовился к выходу в город. Я воспользовался возможностью, достал провизию из-за пазухи и откусил кусок булочки. Когда Кемперер уже надел парик и с помощью слуги облачался в верхнее платье, он подозрительно посмотрел на меня и сказал: - Ты понял, что я имею в виду, де Чироло? Ты сыграешь роль Албриззи. На свадебной церемонии Ламбантов-Орини. Но пока Византия в упадке, работы мало и торжества проходят редко, поэтому тебе не стоит крутиться возле моего дома и искать моего расположения. - Тогда, может быть, я останусь и мы с Ла Синглой поработаем над ролью Хеды,- сказал я, взяв с кушетки книгу с текстом. Он выхватил книгу из моих рук, всем своим видом показывая негодование. - Ты не будешь с ней работать ни над одной ролью. Глубокое почтение к ней, вот все, что от тебя требуется. Вы, молодые оболтусы, думаете, что вы обольстительные щеголи и делаете все, чтобы нарушить покой моей дорогой жены. Ты пойдешь со мной. Я не оставлю тебя бездельничать в моем доме. Взяв себя в руки, я произнес: - Буду счастлив сопровождать вас, маэстро. Моя репутация только укрепится, если меня увидят с вами в городе. Надеюсь лишь, если я правильно вас понял, вы не подвергаете сомнению мое честнейшее отношение к Ла Сингле, великой актрисе наших дней. Несколько успокоившись, но все еще что-то бормоча, он схватил меня за руку и, не позволив мне галантно распрощаться с Ла Синглой, повел через двор. При этом он был так сосредоточен, что не обратил внимания на Альберта, который при виде хозяина начал издавать печальные звуки. Когда ворота за нами закрылись и мы уже были на улице, я спросил маэстро, куда он направляется. - А куда идешь ты, де Чироло? - Кемпереру всегда была присуща чрезмерная подозрительность. Я надеялся, что он повернет в южную часть города, чтобы попасть на Арену. Желая отделаться от Кемперера, я ответил, что мне нужно идти в северном направлении к храму святого Брагаты. - Нам не по пути. Поэтому я не составлю тебе компанию. Какая потеря, мой милый. Запомни, если я не пошлю за тобой, ты можешь быть свободен до спектакля, в котором ты играешь роль Албриззи. Не околачивайся вокруг моего дома. И не думай, что мне нравится бездельничать больше, чем тебе, но летом все богатые семьи выезжают из города. Кроме того, армия Отоманской империи находится на подступах к Малайсии, а такие события плохо влияют на интерес людей к театру. Впрочем, любые события снижают интерес к театру. - С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. Мы раскланялись. Кемперер не двинулся с места. Сцепив пальцы рук, он пристально смотрел мне вслед. Поворачивая за угол, я оглянулся и убедился, что он по-прежнему наблюдает за мной. Кемперер с насмешкой помахал мне. Он имел вид человека, который прощается на очень долгое время. Оказавшись вне поля его зрения, я спрятался за колоннами первого попавшегося дома и стал ожидать дальнейшего развития событий. Как я и полагал, вскоре появился Кемперер. Он был похож на лису, которая вынюхивает спрятавшуюся дичь. Когда Кемперер убедился, что вокруг никого нет, он что-то пробормотал под нос и скрылся из виду. Дав ему возможность отойти подальше, я развернулся и вскоре опять оказался у ворот его дома. Я позвонил в колокольчик, и был принят Ла Синглой, от которой исходило сияние. За прошедшие несколько минут она надела поверх пеньюара, раскрывавшегося при каждом шаге, легкое платье из голубого шелка, которое, однако, не делало ее более одетой. Золотистые волосы Марии рассыпались по плечам при каждом движении. Она села за стол и игриво поднесла чашечку к губам. - Если ты помнишь, я должен продемонстрировать тебе мое глубочайшее почтение,- напомнил я. - Надеюсь, и многое другое,- тихо проговорила она, опустив глаза и рассматривая белую скатерть на столе, дав мне таким образом возможность оценить ее длинные ресницы. Я бросился на колени перед стулом Ла Синглы и поцеловал ей руку. Она попросила меня подняться. Я прижимал Ла Синглу к себе до тех пор, пока не почувствовал, что ее роскошная грудь вдавливается в ветчину, сыр и хлеб у меня за пазухой. - Черт возьми, моя туника! - вскрикнул я, вытаскивая из-под одежды остатки ветчины, хлеба и сыра. Ла Сингла рассмеялась чудесным, прекрасно отрепетированным смехом. - Тебе необходимо снять рубашку, дорогой Перри. Пойдем в мой будуар. Мы направились в ее благоуханную комнату. - Теперь ты видишь, как может проголодаться бедный актер, который вынужден воровать еду со стола самой обожаемой им женщины на свете. У меня под туникой ты обнаружила ветчину. Но ни под какими брюками не скрыть... - Что бы там ни находилось, меня это не захватит врасплох. И поступая в соответствии со своими словами, она начала развязывать тесемки, удерживающие платье. Через секунду наши тела превратились в единое целое. Обнаженные, мы в восторге перекатывались по незастеленной кровати. Поцелуи Ла Синглы были горячими и жадными, ее тело упругим и прекрасным. Я устремлял свой барк в ее маленькую, имеющую форму луны лагуну до тех пор, пока наши воды не слились в восторженно бушующее море, где не было места рассудку. После чего, потерпев восхитительное кораблекрушение, мы устало лежали на постели и я смотрел на ее мягкие зеленеющие берега... "Жаркие доисторические джунгли",- ошибочно процитировал я. Ла Сингла страстно целовала меня, пока мой барк снова не поднял паруса. Я был уже готов устремиться в лагуну, но Ла Сингла подняла свой пальчик, предостерегая меня. - Секрет любого счастья заключается в том, чтобы никогда не насыщаться до конца. Ни богачи, ни революционеры не признают эту мудрую истину. Мы оба достаточно насладились сегодня, а будущее обещает еще большие наслаждения. Я не верю словам мужа, что он долго будет находиться в городе. Кемперер безумно подозрителен. Бедняжка, он считает меня совершенной шлюхой. - Ты и впрямь совершенна,- заявил я, трогая прекрасные холмы ее грудей. Но она ускользнула от меня, встала с кровати и набросила на себя свежее платье. - Может быть, я и совершенна. Но не шлюха. По правде говоря, Периан, хотя ты этого никогда не понимал,- ведь ты человек страстей - я скорее верная и любящая, чем любвеобильная. - Ты великолепна такая, какая есть. Мы оделись. Ла Сингла угостила меня стаканом сока из дыни и куском вкуснейшей рыбы. Я спросил у нее, знает ли она человека по имени Бентсон, старика-иностранца с голубыми глазами, который утверждает, что у него повсюду враги. Он прибыл из Толкхорна и написал пьесу. Что-то ее обеспокоило: - Поззи нанимал его рисовать декорации. Он хороший специалист, но, кажется, из прогрессистов. - Старик предложил мне работу в своем заноскопе. Что такое заноскоп? - Какой ты разговорчивый. Умоляю, доедай и позволь мне вывести тебя через боковую дверь. Иначе, если вернется Поззи, он устроит здесь такую сцену ревности, что у нас не будет спокойного времени несколько недель. - Я хотел поговорить с тобой... - Я знаю, чего ты хотел. Подчинившись, я был вынужден откланяться. В этой красивой молодой женщине не было изъянов. Я страстно желал доставить ей удовольствие. Ее главными развлечениями были постель и игра на сцене, и я полагал, что именно поэтому она всегда в таком прекрасном расположении духа. Казалось только справедливым, что Кемперер вынужден платить нам натурой за обладание такой драгоценностью. На улице мое приподнятое настроение стало быстро исчезать и вскоре напоминало состояние моей потрепанной одежды. У меня ничего не было, и я был в растерянности. Мой отец не мог материально поддерживать меня. Я не хотел обращаться к сестре. Оставалась возможность заглянуть в таверну, однако без единого динария в кармане я едва мог рассчитывать на то, что друзья охотно примут меня. Почти все они, не считая Кайлуса, находились в таком же положении. За отсутствием лучшего развлечения я начал наблюдать за походкой и выражением лиц у различных граждан. Вскоре я дошел до площади св. Марко. Как всегда, утренние прилавки уже были расставлены, толпы крестьян стояли в ожидании. Их лошади и мулы были привязаны на теневой стороне улицы. По краям огромной площади, примыкая к колоннам старого здания таможни, стояли кабинки для менее серьезной публики и детей. В них можно было познакомиться с диорамой древних времен, посмотреть двуглавых телят, ожившие человеческие скелеты, восточных фокусников, доисторических животных, заклинателей змей из Багдада, послушать предсказателей будущего, полюбоваться живыми куклами, красочными картинами волшебного фонаря, увидеть косматых слонов, размером не больше собаки. Я вспомнил детство, когда мы с сестрой слонялись вокруг этих притягивающих нас кабинок. Особый восторг вызывали у нас волшебные спектакли с панорамами кораблекрушений, сценками из жизни знати и величественные декорации. Ничего не изменилось. Все это по-прежнему можно было увидеть на площади. Необычным сегодня было лишь то, что был первый четверг месяца, с незапамятных времен - день заседаний Высшего Совета Малайсии. Меня не интересовали дела этих седоголовых, но старики проявляли интерес. Я слышал, как они о чем-то судачили в связи с заседанием Совета. Епископ Гондейл IX публично благословлял Совет, но содержание проходящих дискуссий хранилось в тайне. Решения никогда не объявлялись - их можно было лишь угадать, узнав, кто на этот раз исчез в необъятных темницах дворца Феттер, чтобы быть там повешенным, либо наблюдая за публичной казнью через отсечение головы возле собора на площади св. Марко среди бронзовых статуй слюнтяя Деспорта. А еще исчезнувший мог объявиться в том или ином квартале города в виде груды обезображенного мяса, или же его вылавливали в водоворотах реки с обгрызанным щуками ртом. Если Совет считал необходимым избавиться от некоторых граждан, значит, они были смутьянами, и я с радостью узнавал, что все сработано так хорошо к удовольствию наших граждан. Вечная обязанность Высшего Совета заключалась в защите Малайсии от перемен. Во рту у себя я обнаружил волосок. Когда я пытался вытащить его, то увидел, что он золотистый и вьющийся. В конце концов Высший Совет мог утопить в канале всех своих граждан, лишь бы мне удавалось временами приблизиться к Ла Сингле, чтобы попастись на ее прелестных бугорках. Торговцы за прилавками были сдержанны и молчаливы, прекрасно зная о сети доносчиков, которая помогала сохранять мир в Малайсии. Но самые болтливые все же рассказали мне, что Совет, возможно, будет обсуждать ситуацию с водородным шаром Гойтолы, чтобы принять решение относительно судьбы данного изобретения. Никто не понимал принцип действия этой новой машины, но магическое свойство фразы "Водородный шар Гойтолы" придавало изобретению определенную подъемную силу, по крайней мере, в тавернах. В действительности же пока никто ничего не знал, именно Совет должен был вынести окончательный вердикт по этому вопросу. Один из торговцев, высокий мужчина с голубым зобом и таким же невинным взглядом, как у его мертвого гуся в корзине, сказал: - Я считаю, что следует разрешить запуск шара. В этом случае мы станем равными летающим людям, не так ли? - Все самое интересное происходит на земле,- возразил я,- герои, мужья, еретики оставляют воздух солнцу и духу. Я ничего не знал о Гойтоле. Малайсийские дети уже очень давно забавлялись тем, что наполняли маленькие шарики горячим воздухом и запускали их в небо. Когда я был ребенком, отец выдвинул идею связать одним канатом флотилию таких шариков и поднять на них целую армию. Подобная операция шокировала бы Отоманские орды. Отец даже опубликовал статью, посвященную вопросу транспортировки войск по воздуху. Правда, через несколько дней его посетил капитан из службы безопасности, после чего отец к проблеме воздушных шариков не возвращался. С нас было довольно летающих людей, которые отличались от остального населения лишь наличием крыльев. Летавшие тоже вступали в браки, умирали от чумы и даже говорили на нашем языке. Когда я прогуливался по площади, тройка крылатых парила в небе, собираясь устроиться на вершине собора св. Марко, традиционном гнездовье этих традиционных для Малайсии стражей неба. Часть торговцев приветствовала меня. Невзыскательные зрители, помнившие мои редкие выступления в спектаклях. Достигнув высочайшего уровня искусства, я, к своему непреодолимому стыду, обнаружил, что у меня нет возможности демонстрировать свое мастерство истинным ценителям. Я был расстроен. В этот момент меня окликнул стоявший неподалеку мужчина. - Что случилось, мастер де Чироло? Ты похож на человека, несущего на плечах все заботы старого мира. Это был Пегий Пит - актер кукольного театра. Пегим его прозвали потому, что на седой голове Пита пучками торчали черные волосы. Большой, разрисованный полосами ящик с занавесом из красного бархата стоял тут же. - Мне не о ком заботиться в этом мире. Пит. Я лишь репетировал роль из одного драматического спектакля. А как мир относится к тебе? Мне не следовало его спрашивать. Он широко развел руки, демонстрируя отчаяние, и поднял пегие брови, обвиняя небо. - Ты видишь, до чего я дошел - выступать на улицах перед уличными мальчишками. И это я, которого когда-то приглашали в самые знатные дома страны! Мои танцующие фигурки всегда пользовались большим спросом. И особенно мой маленький турок, который ходил по канату и отрубал голову принцессе. Это нравилось знатным дамам. Все фигурки были вырезаны из розового дерева, их глаза и губы двигались. У меня был самый лучший театр кукол в стране. - Я помню твоего турка. Что же изменилось? - Мода, вкусы. Изменения, которым не может помешать и Высший Совет, так же как нельзя помешать уходящей ночи и наступающему дню. Лишь год назад у меня служил человек, который носил этот ящик, и он был хорошим работником. Сейчас же я сам вынужден повсюду таскать ящик. - Раньше все было лучше. - Мы прекрасно зарабатывали на званых вечерах. Увы, это почти в прошлом. Несколько раз я имел честь выступать во дворце Ренардо перед молодым герцогом и иностранными паломниками в Голубом Зале Епископского Дворца. Все очень пристойно, без сцен насилия, впрочем посланники так бурно аплодировали, что настояли на повторной демонстрации казни. Мне заплатили десятью различными валютами. В последнее время спрос резко упал, я собираюсь в дорогу, в те края, где кукольное искусство пока ценят. - В Византию? - Нет. Византия сейчас - это пыльная груда хлама. Я слышал, улицы Византии покрыты костями старых кукольников, ну и, конечно, стоящая у ворот армия Отоманской империи. Я отправляюсь в Тускади, или дальнюю Игару, где, говорят, полно золота, энтузиазма и ценят хороший стиль. Почему бы тебе не пойти со мной? Игара - идеальное место для безработных актеров. - Я слишком занят, Пит. Возвращаюсь от Кемперера. Ты знаешь, как он заставляет актеров потеть, и нужно спешить к мастеру Бентсону - он хочет со мной посоветоваться. Пегий Пит опустил на несколько сантиметров одну бровь, понизил примерно на столько же свой голос и сказал: - Если бы я был на твоем месте, я бы держался подальше от Отто Бентсона, ибо он - смутьян, как тебе, возможно, известно. Я не мог удержаться от смеха при виде его лица. - Клянусь, я невиновен. - Никто из нас не может быть невиновным, если кто-то думает, что мы виновны. Бедняки должны быть благодарны за то, что они получают от богатых, а не оскорблять их или замышлять их разорение. - Ты говоришь, что Бентсон... - Разве я что-то сказал? - Посмотрев вокруг, он снова повысил голос, очевидно, в надежде, что весь гудящий рынок услышит его. - Я говорю, что мы, бедняки, очень многим обязаны богатым людям государства. Они могут обойтись без нас, а мы без них - вряд ли, не так ли? Поднятая тема лишала спокойствия и Пита, и всех стоящих вокруг. Я двинулся дальше. Может, все-таки нанести визит Бентсону? Шагая вниз по боковому переулку, по направлению к улице Выставок, я вспомнил, как очень давно Пегий Пит выступал в доме отца на нашем семейном празднике. Тогда еще была жива моя мать, а мы с сестрой были маленькими детьми. Кукольное представление обворожило нас. Впоследствии, когда магический ящик со сценой был свернут и унесен, отец сказал мне: "Сейчас ты видел, как работают традиции. Твой восторг объясняется тем, что кукольник не отклонялся от комедийных форм, принятых много поколений тому назад. Таким же образом, счастье всех живущих в нашем маленьком утопическом государстве - Малайсии зависит от сохранения законов, созданных очень давно основателями страны". Я прошел по грязному проулку, где размещалось несколько торговых прилавков, которые выглядели победнее, так как находились в стороне от центра - собора св. Марко и вблизи от таверны "Темный Глаз". Все подходы к таверне были до отказа забиты красномордыми мужиками, которые пили, галдели, ругались, получая от этого истинное наслаждение. Вокруг пьяниц крутились проститутки, несчастные жены, ослы и дети. Для них какой-то человек исполнял на шарманке серенаду. Его любовница ходила по кругу с шапкой, водя на поводке красночешуйчатую рептилию, которая вальсировала на задних ногах и очень походила на собаку. К таверне примыкали прилавки, на которых торговали свежей селедкой, и постоялый двор - цель моего путешествия. Я поднял фалды фрака до подмышек, чтобы пройти не запачкавшись, поскольку рядом двое деревенских парней поочередно блевали и мочились на ближайшую стену. Нависавшие этажи зданий и выступавшие карнизы отбрасывали на постоялый двор глубокую тень. Пройдя в глубь двора, я наткнулся на Отто Бентсона, который в рваной меховой куртке стоял у колонки и умывался. Его бледные, иссеченные венами руки были уродливы, но это были руки ремесленника. Он сполоснул лицо, затем вытер руки о куртку и повернулся ко мне. За ним в дверном проеме подпирали стены двое молодых людей, внимательно меня рассматривающих. - Итак, ты изменил решение и, в конце концов, пришел. Ты к тому же мне надерзил. Ладно, молодость дается лишь раз. - Я случайно проходил мимо. Он кивнул головой, выражая согласие. - Глас Народа был прав,- Бентсон рассматривал меня, потирая руки о куртку до тех пор, пока я не почувствовал себя неловко. - Что такое твой заноскоп? - Дело подождет, мой молодой друг. Прежде всего, если ты не возражаешь, мне нужно что-нибудь поесть. Я собираюсь в таверну, может быть, ты составишь мне компанию? - Это было бы здорово. Я проголодался. В конце концов в старике чувствовалось достоинство. - Даже беднякам необходимо питаться. Те из нас, кто собирается изменить мир, должны быть сытыми... Предполагается, что нам нельзя думать об изменениях в Малайсии, да. Все же мы посмотрим,- он хитро подмигнул мне, затем указал на нашего предка, изображенного с распростертыми крыльями на вывеске таверны. - Чтобы здесь питаться, требуются такие же челюсти, как у этого создания. Ты не против зайти в наш притон, де Чироло? Мы протиснулись в таверну, где Бентсона знали и уважали. Быстро приняв заказ, мрачная девица принесла суп, хлеб, мясные тефтели с перцем и кувшин пива. Мы принялись за еду. Не обращая внимания на толкотню за спиной, я целиком отдался этому процессу. Через некоторое время я глубоко вздохнул и отказался от очередной порции пива, которую мне собирался предложить Бентсон. - Хорошо быть иногда сытым в полдень,- сказал я,- это небольшая перемена в жизни.- Тут я слегка задумался.- Почему я упомянул слово "перемена"? Сегодня, кажется, все говорят о переменах - очевидно, заседания Совета влияют на состояние умов. - Да, говорят, но разговоры - это ничто морская пена. Малайсия не меняется, не изменилась за тысячи лет и никогда не изменится. Даже разговоры о переменах остаются прежними. - Не привнесешь ли ты изменений своим заноскопом? Бентсон выронил вилку, махнул мне рукой, произнес: "Тес", наклонился вперед и замотал головой. В результате этих одновременных действий мое лицо покрылось непрожеванными кусочками перченого мяса. - Запомни, что говорить о переменах пристойно и соответствует моменту, однако любой смельчак, решивший осуществить перемены на деле в нашем старом стабильном городе (эта фраза была произнесена громко, ради внешнего эффекта), закончит свой путь в реке Туа. Мы продолжали жевать в молчании. Затем тоном, рассчитанным на то, что данное заявление может представлять особый интерес для находящихся вблизи стукачей, Бентсон сказал: - Я работаю в области искусства, это все, что интересует меня. К счастью, к искусству в этом городе проявляют первостепенное внимание, как и к религии. Искусство безопасно. В мире нет лучшего места, где можно было бы заниматься искусством, хотя, бог его знает, почему оно не приносит больших заработков даже здесь. Но, конечно, я не жалуюсь на это. Как мне прожить следующую зиму с жадной женой... Давай примемся за работу в нашей мастерской. Работа - это прекрасная вещь, если она справедливо оплачивается. Через постоялый двор мы вернулись в мастерскую, которая представляла собой мрачное и грязное место, заставленное всевозможным хламом. Бентсон сделал неопределенный жест рукой. Несколько подмастерьев, сидящих на скамейках, проявили к этому умеренный интерес. Некоторые жевали хлеб. - Твоя мастерская многолюдна. - Это не моя мастерская. Меня могут завтра же выбросить отсюда пинком под зад. Это широкая сеть мастерских, самая большая в Малайсии, мастерские и заводы по изготовлению стекла для большой выставочной галереи. Я полагаю, ты бывал там. Галерея принадлежит семье Гойтолы, Эндрюса Гойтолы. - Водородный шар Гойтолы? - Это другое дело. Я нахожусь здесь уже в течение нескольких лет, с того времени, как покинул Толкхорн вместе с семьей. Есть мастера хуже Гойтолы, я тебя уверяю. Познакомься с Бонихатчем, он также иностранец и хороший человек. Бентсон указал на одного из подмастерьев, который слонялся без дела. Бонихатч был моих лет, смуглый, маленький и гибкий, с неаккуратно подстриженными светлыми усами. Он поклонился, подозрительно рассматривая мою одежду. - Новичок? - спросил Бонихатч. - Посмотрим,- ответил Бентсон. После такого загадочного обмена мнениями Бентсон показал мне некоторые свои работы в присутствии угрюмого Бонихатча. Небольшая кладовка, примыкающая к главной мастерской, была заполнена картинками для волшебных фонарей, которые лежали на полках. Отто Бентсон снимал их наугад, и я рассматривал слайды при свете мигающей масляной лампы. Многие сцены Бентсон нарисовал сам. Его картины были примитивны, но очень реалистичны. От прозрачных декораций было трудно отвести взгляд, несмотря на резкость красок и своеобразие перспективы. На одной из картин был изображен арктический пейзаж - человек, одетый в меха и сидящий в санях, которые тянет королевский олень. Все это на фоне неба и в свете северного сияния, отражавшегося от ледника. Я рассматривал картину с помощью лампы, когда Бентсон заметил какую-то перемену в моем лице и спросил: - Тебе нравится? В молодости я совершил путешествие за границу северных гор в ледяные земли. Это выглядело именно так. Совершенно другой мир. - Хорошая работа. - Тебе знаком принцип изготовления этих картин-слайдов? Я показал на штабель стекла и длинный стол, за которым, используя различные краски, кисточками работали помощники. - За исключением твоего гения. Мастер, других загадок в производстве этих картинок для меня нет. Он покачал головой, не соглашаясь. - Тебе кажется, ты наблюдаешь процесс изготовления, но ты не знаком с системой, позволяющей создать данный процесс. Возьмем, к примеру, нашу географическую серию, которая популярна уже много лет. Путешественники из разных частей света делают эскизы сказочных мест, которые они посещают. Возвращаются ли домой в Византию, Шведский Киев или Толкхорн, или Тускади, или куда-либо еще. Там их эскизы наносятся на бумагу, дерево или металл и поступают в продажу либо по отдельности, либо в виде книжек. Наша мастерская закупает эти книжки, и мои художники превращают картинки в слайды. Только слайды являются живым искусством, поскольку именно свет наносит последние штришки на картину. Ты следишь за моей мыслью? - Да. Я, как и ты, имею все основания называться художником, хотя работаю не со светом, а с движением. - Свет - это все. Он повел меня через тесный коридор, в котором по обоим сторонам стояли огромные листы жести, в другую мастерскую, где среди вони и дыма мужчины в фартуках создавали волшебные фонари. Все это было частью предприятия Гойтолы. Некоторые фонари были дешевы и непрочны, другие являлись шедеврами искусства: с рифлеными дымоходами и панелями из красного Дерева в бронзе. В конце концов мы вернулись в цех художников и стали наблюдать за работой пятнадцатилетней девушки, переносящей пейзаж с гравюры на стекло. - Пейзаж переносится на слайд,- объявил Бентсон,- возможно, красиво, но не точно. Как можно четко перенес I и изображение на стекло? Недавно я придумал эффективный способ.- Он понизил голос, чтобы девушка, ни разу не поднявшая головы от рабочего стола, не могла расслышать его слов.- В новом методе используется заноскоп. - Это революция в производстве и искусстве,- впервые с момента нашего знакомства заметил Бонихатч. Схватив мою руку, Бентсон потащил меня в другую комнату, в которой окна были завешены тяжелыми шторами. У стены стояло нечто вроде музыкального пюпитра с горящей лампой на нем. Рядом стоял шар с водой. В центре комнаты находилось сооружение, очень напоминавшее громоздкое турецкое орудие. Оно почти целиком было сделано из красного дерева и по периметру охвачено прекрасной бронзовой цепью. Его ствол состоял из пяти кубических секций, уменьшающихся по направлению к жерлу. Сооружение стояло на прочном основании с четырьмя бронзовыми колесами. - Это пушка? - поинтересовался я. - Она может сделать пролом в стене самодовольства, окружающей каждого человека, однако это просто мой заноскоп, названный так в честь немецкого монаха, который открыл принципы его действия. Бентсон похлопал по дулу: - В стволе установлена линза для собирания лучей света. В этом весь секрет. Специальная линза большого размера. Таких линз малайсийские стеклодувы не производят. Сегодня утром она была доставлена на корабле и только что установлена. Когда Глас Народа подозвал тебя, я как раз держал ящик с линзой под мышкой. Теперь Бентсон похлопал по заряжающей части. - Там установлено зеркало. Это тоже секрет. А сейчас я покажу, как установка работает. Взяв с полки картинку с пейзажем, он установил ее на пюпитр, повернул фитиль лампы и пододвинул аквариум с водой так, чтобы он находился между подставкой и лампой, а лучи лампы сфокусировались на пейзаже. Затем Бентсон плотно задвинул шторы и усадил меня около заряжающего устройства. Комната освещалась только светом от лампы. Я как будто сидел за партой. Плоская поверхность парты была из стекла. А на стекле чудесно воспроизводился пейзаж во всей своей первозданной красоте. - Это прекрасно, Мастер. Вы можете устраивать здесь великолепные представления с волшебным фонарем. - Это инструмент, а не игрушка. Мы устанавливаем слайдовое стекло на видоискатель и регулируем ствол, что изменяет фокусное расстояние до тех пор, пока мы не получим точный размер картины, необходимой для слайда, независимо от размеров исходной гравюры. Затем мы можем с большой точностью нанести краску на изображение. Я захлопал в ладоши. - Вы больше, чем художник! Вы актер, как и я. Вы берете бледные тени реальной жизни, усиливаете их, добавляете яркие цвета к восторгу зрителей... Но зачем вам нужен я? Я не могу работать кистью художника. Он смотрел на меня презрительно, выпятив нижнюю губу. - Люди бывают двух типов. Либо они слишком умны и им нельзя доверять, либо слишком глупы, что подразумевает то же. Я не могу понять, к какой группе отнести тебя. - Мне можно доверять. Все доверяют Периану де Чироло, спросите Кемперера, когда-то вы работали у него, он знает меня досконально. Его жена также может сказать обо мне только хорошее. Небрежным жестом Бентсон остановил мои словоизлияния и уставился в пустоту, застыв в позе, которую я использовал, играя роль слепого Кедгори. - Ну, хорошо, мне нужен молодой человек с хорошей выправкой, этого нельзя отрицать... Чем больше стареешь, тем труднее даются некоторые вещи. Наконец он обернулся ко мне. - Я решил довериться тебе, молодой человек, но предупреждаю, то, что я скажу, не должно обсуждаться ни с кем, ни с самым закадычным другом, ни с самой любимой девушкой. Пойдем в выставочную галерею. Я объясню тебе принцип моего изобретения и намерения... Бентсон поднял шторы, загасил лампу и повел меня обратно в мастерскую. Мы поднялись по ступенькам, прошли через дверь и оказались в другом мире, где не было беспорядка. Мы вошли в галерею, стены которой были уставлены тысячами стеклянных слайдов на специальных подставках. Слайды сдавались напрокат по разным ценам в зависимости от качества и событий, показанных на них. Длинные ряды из 20 или 30 слайдов изображали героические истории прошлого, катастрофы, красочные сцены из жизни бандитов. Последние пользовались наибольшей популярностью. Хорошо одетые люди прогуливались по галерее, рассматривая картины. Бентсон понизил голос. - Несмотря на то, что это место воняет аристократией, в нем хранится часть культурного наследия Малайсии, так же, как в государственном музее графа Ренардо. Эндрюс Гойтола эксплуатирует дешевый труд - этого нельзя отрицать. Он классовый враг, если такие вообще имеются, тем не менее он не просто торговец, но и художник, человек, обладающий даром предвидения. Однако, вернемся к моему изобретению. В Бентсоне была загадочность, не соответствующая моей открытой натуре. Он подтолкнул меня в угол, сказав, что собирается прочесть мне лекцию о вещах, которых обыватели не разумеют. - От ученых алхимиков до нас дошли знания о том, что некоторые соли определенным образом взаимодействуют со светом. Отсюда следует вывод, что часть солей выпала с солнца, а другая - с луны. Я разработал процесс, посредством которого определенная смесь йода и серебра обеспечивает закрепление на стеклянном слайде любого размещенного перед заноскопом изображения. С помощью другого процесса, в котором задействованы масло лаванды и нагретая ртуть, происходит прочная фиксация изображения на стекле. Это создание картины без помощи человеческих рук, мой дорогой де Чироло. Он улыбнулся и сразу помолодел на несколько лет. - Почему вы открываете мне свои секреты? Бентсон, не соглашаясь, покрутил головой. - Это лишь секрет природы. Любой, кто захочет, может воспользоваться им. Ты не представляешь гнетущую атмосферу государства, в котором мы живем... - Я люблю свой родной город. - И поэтому как иностранец, я не имею права его критиковать? И все же, любые научные достижения, подобные описанному мной, в этом государстве подавляются... В Малайсии отвергается справедливость и красота. Бентсон схватил с одной из подставок слайд и заставил меня поднести его ближе к свету. На слайде было изображено извержение вулкана. По снежным склонам, оставляя борозды, неслись потоки лавы, и сквозь них я смотрел на одно из самых красивых лиц, которые когда-либо встречал в своей жизни - темно-золотистые глаза, красивая переносица, сверкающая улыбка, которая, правда, предназначалась не мне, благородная форма головы, черные и непослушные, но хорошо уложенные волосы, перевязанные голубой лентой; женщина, лицо которой материализовалось сквозь вулканическое извержение, сначала стояла ко мне в профиль, затем повернулась спиной, и я мог рассматривать лишь ее локоны и ленты. Но даже это было достаточно волнующим. Никогда в жизни я не видел такого восхитительного профиля, такого оригинального очертания аристократического носа. Он был идеален. Чуть-чуть опустив картину с изображением Везувия, я посмотрел на фигуру, которой принадлежала эта сказочная головка. И хотя у меня была возможность рассматривать ее только сзади, я заметил тонкую талию, роскошные бедра и ягодицы, с которыми не могли сравниться снежные склоны вулкана. Вся обворожительная фигура была заключена в длинное шелковое платье абрикосового цвета, достигавшее пола. Мои эстетические чувства, возбужденные пропорциями лица, были подавлены плотским желанием, и я решил приблизиться к красотке любой ценой. Во время всей этой сцены Бентсон продолжал говорить в своей эксцентричной манере, ошибочно определив объект моего глубокого погружения: "...этого прекрасного пейзажа никогда не касалась рука человека". - Я рад слышать ваши слова. - Эффект сочетания огня и снега... - О да, этот эффект... - Тем не менее это лишь копия копии. - Нет, в это я не могу поверить. Это, наконец-то, настоящий шедевр. - Ты льстишь мне. Но заноскоп действительно может копировать реальные вещи. Он может имитировать жизнь без посредства искусства. Я поставил слайд на пол. Видение собиралось покинуть галерею. Возможно, мне никогда больше не представится случай увидеть ее снова и мое счастье не будет полным. - Вы должны меня извинить, маэстро. Я отдаю предпочтение жизни перед искусством, так же как и вы. Занимайтесь своими делами, а я буду заниматься своими. Увидев, что я собираюсь уходить, он схватил меня за руку. - Послушайте, пожалуйста, молодой человек. Я предлагаю вам работу и деньги. Глас Народа не может ошибиться. У тебя же нет ни работы, ни денег. Я задумал новое дело. Хочу закрепить ртутью на слайдах, именно так я это называю, всю историю не только посредством картины, но и с помощью живых актеров. Это будет иметь ошеломляющий успех, это революция в искусстве, и ты можешь сыграть выдающуюся роль. Сейчас же пойдем в мастерскую, и позволь мне все должным образом объяснить. - Я только что увидел друга. Кто это прекрасное создание у выхода из галереи? Маэстро ответил резко: - Это Армида Гойтола, дочь владельца галереи, ветреная, непостоянная девушка. Она паразит, классовый враг. Не теряй времени на... - Тысяча благодарностей за обед, но я не могу работать на вас. Глас Народа посмотрел не на то созвездие. У меня имеется более подходящая работа... Я поклонился Бентсону и направился к выходу. Маэстро, скрестив на груди руки, провожал меня взглядом. На его лице было написано крайнее удивление. В дальнем конце галереи, позади прилавка, находился вход в кофейную комнату. Прекрасная незнакомка и ее подружка направились в кофейню. Дуэньи, сопровождающей, как правило, молоденьких девушек из знатных семей, с ними не было. Подружка Армиды, симпатичная, пухлая девушка с каштановыми локонами, примерно одного с Армидой возраста, наверняка привлекла бы чье-то внимание, если бы не присутствие божественной Армиды. И хотя девушки составляли прекрасную пару, все мои помыслы были направлены лишь на неповторимую Армиду. Остановившись в дверях, я решал, какую роль сыграть перед девушками - бесшабашного весельчака или трагика. Окинув быстрым взглядом свой костюм и найдя его довольно бедным, я выбрал веселье. Девушки уселись за соседний столик. Армида рассеянно посмотрела на меня. Наши глаза встретились. От нее исходили токи природного магнетизма. Импровизируя на ходу и глядя ей прямо в глаза, я шагнул вперед, взялся за спинку стула и произнес, обращаясь лишь к ней: - Сударыни, ваши лица излучают такую человеческую теплоту, что я позволил себе без приглашения вторгнуться в вашу компанию. Мне отчаянно необходима помощь и, поскольку мы абсолютно незнакомы, вы можете дать мне беспристрастный совет в момент, когда вся моя жизнь находится в глубочайшем кризисе. Как только я заговорил, они обменялись высокомерными взглядами. Девушка с каштановыми волосами была так же красива, элегантна и изящна, как и Армида. Пухлость лишь придавала ей дополнительную привлекательность. Я не знал, о чем они думали. Но когда девушки обратили свои взоры на меня, я понял, что лед тронулся. - Возможно, кризис не помешает вам выпить с нами чашку горячего шоколада,- сказала Армида голосом, в котором звучала музыка. Поблагодарив, я присел за стол. - Только пять минут... Затем срочные дела вынуждают меня направиться в другое место. Вам понравилась выставка? - Мы уже достаточно знакомы с ней,- обронила Армида, жестом руки показывая, что данная тема исчерпана,- в чем заключается ваш кризис? Вы нас заинтриговали, наверное, вы этого и добивались. - У всех в жизни случаются кризисные ситуации. Мой отец...- промолвил я, быстро соображая, что говорить дальше.- Мой отец - упрямый человек. Он настаивает, чтобы я определился с будущей профессией. До конца недели я должен сделать выбор между службой в армии и церковью. - Уверена, у вас достаточно чистое для религии сердце,- улыбнулась Армида с теплотой, достаточной для приготовления яичницы,- но в нем мало храбрости, чтобы вступить в армию. - Дилемма заключается в том, что, как послушный сын, я хотел бы доставить удовольствие отцу, но, с другой стороны, я желаю принести больше пользы, чем в состоянии сделать монах или гренадер. Две прекрасные головки повернулись в одну сторону и пристально посмотрели на меня. Моя голова шла кругом. - Почему бы не стать актером? Это ужасно интересная профессия, она доставляет удовольствие многим людям,- заметила девушка с каштановыми волосами. Надежда вспыхнула во мне с такой силой, что я схватил ее лежащую на столе руку и произнес: - Вы так добры. Армида возразила: - Фу, только не актером. Они бедны, а истории, которые они играют, скучны. Это самая низкая форма животной жизни. В ней нет никакой перспективы. Эффект этой речи, произнесенной прекрасными губами, был таков, что охладил мой пыл на сотню градусов, практически до точки замерзания. Все было спасено самой же Армидой, которая наклонилась вперед и доверительно добавила: - Последнее увлечение Бедалар - актер. Он красив. Поэтому Бедалар считает, что любой мужчина бесполезен, если в семь часов вечера он не выходит на сцену и не красуется перед огнями рампы. Бедалар показала подруге прекрасный язычок. - Ты просто ревнуешь. Армида продемонстрировала свой еще более прекрасный язык. Я мог бы наблюдать за их соперничеством целый день, представляя, с каким сердечным трепетом я бы ощутил прикосновение этого проворного язычка к своей щеке. Я погрузился в грезы и не сразу вспомнил, что сегодня уже слышал имя Бедалар. Доверчивость Армиды успокоила меня, однако в словах девушек чувствовалась какая-то недосказанность. Они пристально смотрели друг на друга, а я задумчиво на них. К счастью, принесли шоколад в серебряном кувшине, и у нас появилось занятие. Поставив чашку на место, Бедалар объявила, что ей необходимо уйти. - Мы знаем, с кем ты собираешься встретиться, поэтому не будь такой застенчивой,- произнесла Армида. Повернувшись ко мне, как к своему другу, она сказала: - Этот актер - открытие сезона. Сейчас он без работы, что позволяет им наслаждаться встречами в любое время, когда вблизи нет сопровождающей дамы. У меня тоже есть друг из высших кругов, я не имею права называть его имени. Сейчас он занят на государственной службе. Важные государственные дела не позволят нам встречаться еще долгое время. Подумав, что это очень печально, я сказал: - Возможно, вы желаете, чтобы я оставил вас? - Вы можете уйти или остаться, как хотите. Я не приглашала вас. Дуться на эту маленькую дерзкую девчонку не было смысла. - Да, я пришел добровольно, а сейчас не в силах добровольно уйти. Я уже так очарован, что понадобится дюжина господ из высших кругов, пьяных или трезвых,- мне показалось, я попал в точку,- чтобы заставить меня... Армида то улыбалась, то пыталась надуть губки. - Как глупо я буду выглядеть на улице, если вы будете бежать за моей каретой. А у вас будет вид каретной собачки. - Я взял себе за правило никогда не бегать за каретами. Прогуляемся в парке Трандлесс и посмотрим, будет ли кто-нибудь смеяться над нами. Я поднялся и протянул ей руку. Она встала (ее движения были грациозными, Ла Сингла не сделала бы этого лучше) и произнесла с исключительной серьезностью: - Предполагается, что за выпитый шоколад должна платить я? - Разве это не заведение твоего отца? Ты можешь нанести оскорбление служащим, попытавшись предложить им деньги. - Ты знаешь меня? А вот мне многие круги малайсийского общества незнакомы, поэтому я не имею понятия, кто ты... Когда я назвал себя, то заметил, что мое имя ей ничего не говорило. Из-за невысокого мнения Армиды об актерах это, возможно, было и неплохо. Я снова протянул руку, Армида опустила четыре пальца затянутой в перчатку руки на мою кисть и произнесла: - Ты можешь проводить меня до кареты? - Мы идем гулять в парк. - Ты слишком самонадеян, если полагаешь, что я на это соглашусь. Я вообще не могу позволить, чтобы меня увидели в парке с тобой. Мы стояли и смотрели друг на друга. Вблизи она была прекрасна. Красота делала ее лицо неприступным, но какое-то томление, читавшееся вокруг губ, говорило о том, что высокомерие это показное. - В таком случае могу ли я увидеть тебя завтра в более подходящих условиях? Она поправила волосы и ленты, надела шляпу, которую поднесла служанка. Ее губы расплылись в улыбке. - Завтра ты будешь занят на поле битвы либо в церковном хоре. - Как мечи, так и святые обеты не значат для меня ничего, если дело касается тебя. Ты такая красивая, мисс Гойтола. Никогда в жизни я не видел никого, красивее тебя. - Вы стремительный молодой человек - хотя это не обязательно плохо. Но завтра я приступлю к некому особому занятию,- нет, это, конечно, не работа, но я буду не свободна. Мы двинулись к двери. Лакей распахнул ее, низко поклонившись, в его взгляде читалась зависть. Мы вышли на полуденную, практически пустую улицу. В Малайсии начиналась сиеста. - В чем заключается ваше занятие, мисс Гойтола? Сдвинутые, насупленные брови говорили сами за себя. - Это вас не касается. Я выполняю прихоть моих родителей. Им кажется, что в доме мало моих портретов. Поэтому я вынуждена буду позировать перед сумасшедшим иностранцем, работающим у моего отца. Его зовут Отто Бентсон. В своем роде он художник. Хотя я делал все возможное, чтобы затянуть время, мы были у ее экипажа. Хорошо начищенная карета сияла на солнце, как корона. В нее была впряжена ухоженная кобыла. Напудренный возница распахнул перед Армидой дверцу. Девушка приподняла свои юбки, готовясь забраться внутрь и скрыться от меня. - Здесь мы должны распрощаться. Приятно было с вами познакомиться. - Мы еще встретимся. Я уверен. Она улыбнулась. Дверь закрылась. Возница забрался на козлы и щелкнул кнутом. Армида помахала рукой. Карета отъехала. "Чтобы действовать успешно - стой спокойно",- вспомнил я предсказание. В данном случае оно было неприменимо. Я вернулся. Галерея закрывалась на сиесту, ставни опустились. Медленно я пошел прочь. Конечно, я не мог влюбиться. Шагая вниз по улице, я перебирал в памяти наш короткий разговор. Я был слишком беден для нее, для Армиды Гойтолы. И все-таки она проявила интерес. Ее приятельницей могла быть та самая Бедалар, сестра Кайлуса Норталини, имя которой упомянул де Ламбант. Если Бедалар снизошла до того, чтобы любоваться актером, ее подруга тоже, возможно, посчитает это модным. Непроизвольно и моей голове возникла модным. Непроизвольно в моей голове возникла картина женитьбы на Армиде и обеспеченной жизни в том обществе, к которому я принадлежал по праву... Видение исчезло. Остались лишь ее слова о занятиях в мастерской Бентсона. Это был шанс! Я свернул с роскошной улицы Выставок в узкий переулок и вскоре опять оказался среди мрака постоялого двора. В том месте двора, где полумрак был самым густым, стояла группа неряшливо одетых мужчин. Среди них было несколько молодых и старых женщин. Когда я вошел, они обернулись, как будто их застали за чем-то непристойным. Один из них, с большой палкой в руке, сделал шаг вперед. Это был ученик Бентсона по имени Бонихатч. - Что тебе надо? - Мне необходимо поговорить с Бентсоном. - Мы заняты. Разве ты не видишь, что мы совещаемся? Проваливай, тебе к этому не привыкать. Неожиданно из-за спины Бонихатча появился Бентсон и примирительно сказал: - Сейчас время сиесты, мы разговариваем о голубиных состязаниях, де Чироло. Что тебе нужно от меня? Ты покинул меня достаточно неожиданно. Я поклонился: - Примите мои извинения за нелюбезное поведение. Я выполнял некое поручение. - Мне так и показалось. - Меня заинтересовала работа, которую вы мне предложили. Будьте добры, расскажите мне точно, что от меня требуется. - Приходи сегодня вечером. Сейчас я занят. Мы поговорим позже. Я посмотрел на Бонихатча. Он стоял наготове с палкой в руке. - Возможно, к вечеру я стану монахом, но я постараюсь что-нибудь сделать. Любовь, какая это сила! Ничто, кроме любви, не заставило бы меня войти в этот жуткий постоялый двор трижды в течение одного дня. А какую я проявил преданность! И это несмотря на то, что моя повелительница продемонстрировала непостоянство, тщеславие, но, увы, кроме этого она была еще и неотразима. Какая мудрость чувствовать себя влюбленным дураком! - Даже дурак может выполнить эту работу,- сказал Бентсон.- Я полагаю, именно поэтому Глас Народа указал на тебя, актера. В наступивших сумерках, то исчезая в тени, за дымящимися фонарями, то появляясь снова, Бентсон выглядел почти зловещим. Его запавшие глаза то сверкали, то прятались в глазницах. Длинные, похожие на когти пальцы помогали ему выражать свои мысли. - Я уже рассказывал тебе, что открыл метод воспроизведения реальных изображений с помощью ртути и заноскопа. В ходе этого процесса, названного меркуризацией, изображения наносятся на стеклянные слайды. Я мечтаю воспроизвести таким образом всю историю. Мне необходимы люди, актеры. Я начну с простейших эпизодов истории. Большие желуди вырастают на маленьких дубах. Мои актеры будут играть на фоне реальной действительности и на фоне нарисованных декораций. Мои произведения будут крайне оригинальны и вызовут определенные последствия. Ты исполнишь одну из четырех ролей в этой простой драме. Сцены драмы будут воспроизведены на стекле так идеально, как не удастся сделать ни одному художнику. Это будут реальные образы и изображения, созданные светом; свет - великая природная сила, бесплатная как для бедных, так и для богатых. Намереваясь несколько охладить его пыл, я сказал: - Это лишь будет напоминать сцену, в которой всех внезапно разбил паралич. - Вы, актеры, настолько эфемерны, ваши действия и поступки изображаются в воздухе и исчезают. Когда же падает занавес, вся ваша игра забывается. Но благодаря ртути и заноскопу, ваша игра станет бессмертной, ваша пьеса будет продолжаться. Я не возражал бы заключить пари о том, что драма, которую вы будете разыгрывать для меня, будет смотреться с таким же интересом и после твоей смерти, Периан. В этом месте я не мог сдержать улыбку. Бентсон являл собой курьезную фигуру. Он произносил свою речь, постукивая по старому японскому волшебному фонарику с рифленой трубой, с видом человека, ожидавшего появления джинна. - И в какой это великой драме ты желаешь меня увидеть? Мы будем ставить Софокла или Сенеку? Он подошел ко мне ближе. Затем шагнул назад. Затем вернулся и сжал мои руки в своих. Затем он отпустил мои руки и поднял свои над головой. - Периан, моя жизнь тяжела и меня окружают враги. Я хочу, чтобы между нами было полное доверие и в жизни, и в делах. - Когда мы встретились, ты сказал, что у тебя есть враги, а у государства повсюду глаза. Это предположение было более реальным здесь, в липкой темноте мастерской, чем на залитой солнцем улице. - Мы должны верить друг другу. Мы находимся в одинаковой ситуации, а именно: мы ни в чем не уверены в этом мире. Я стар и должен обеспечивать жену, ты - молод и свободен, но, поверь мне, небо и, что более важно, общество - против нас. Такова политическая ситуация. У меня две страсти: искусство и справедливость. По мере того, как я становлюсь старше, более важным для меня становится справедливость. Я ненавижу богачей, когда вижу, как они заталкивают в грязь бедняков. - Это закон природы. Я тоже намереваюсь когда-нибудь разбогатеть. Он почесал голову и вздохнул. - Тогда мы отложим разговор о справедливости на завтра, а сейчас поговорим об искусстве. Это тебе более по вкусу? - Расскажи о своей драме. Он снова вздохнул, разглядывая беспорядок в мастерской. - Молодежь ни о чем не заботится. - Ты не можешь, так говорить. Почему старики всегда относятся к молодым с презрением? Я отличный актер, ты мог бы это выяснить, поинтересовавшись. Мое искусство - это моя жизнь. Моя жизнь - это мое искусство. Если ты хочешь, чтобы я помог тебе, расскажи мне о своей драме. - Мой дорогой юноша... Ну, хорошо, давай говорить об искусстве, если ты хочешь. Я люблю все виды искусств, все искусство, в том числе драму, хотя, чтобы заниматься искусством, у меня всегда не хватало денег. Для моей первой постановки на заноскопе я написал драму под названием "Принц Мендикула, или Веселая трагедия принца, Патриции, генерала Геральда и Джемимы". - Яркое название. И о чем же твоя веселая трагедия? - Ну, если хочешь, это скорбная комедия. Детали еще не сложились в стройную картину. Они ясны, но не совсем... У меня определенные затруднения с деталями. Правда, для упрощения воспроизведения на стекле я планирую поставить драму без деталей... - Я должен буду сыграть роль принца Мендикулы? Он просиял, показав отсутствие зубов. - Ты, мой дорогой мальчик? Ты слишком молод, чтобы быть принцем Мендикулой. Ты будешь играть роль стремительного генерала Геральда. Бентсон начал развивать передо мной свой замысел, который обогатит, если и не станет вершиной, драматическое мировое искусство. Я проявлял все внимание, какое только мог. Он говорил с нарастающей быстротой. Затем повел меня в комнату, где хранился хлам и показал реквизит для своей драмы. Реквизит был бедным, костюмы потерты и изношены. Мой интерес к афере Бентсона подогревался сознанием того, что божественная Армида Гойтола будет также вовлечена в нее. Я начинал понимать, что участие в этом предприятии выгодно и для моей карьеры. Бентсону оказывал поддержку могущественный патрон, сам глава семьи Гойтола. Кроме того, если изобретение Бентсона получит широкое признание, то неплохо, если и мое имя будет как-то к нему пристегнуто. Я прервал излияния старика и заявил: - Не разрешишь ли ты мне сыграть роль принца? Бентсон поднял левую руку и забарабанил пальцами по своей щеке. - Роль Геральда подходит тебе больше. Ты мог бы стать хорошим генералом. Твой возраст недостаточно почтенен для роли Мендикулы. - Но я могу загримироваться, приклеить бороду, замазать черной краской зубы и сделать все остальное, что ты хочешь. Кого ты назначил на роль принца? Он пожевал нижнюю губу и сказал: - Понимаешь, это, как бы сказать, пробное, рискованное мероприятие. Мы все рискуем, принимая в нем участие. Я не могу позволить себе нанять более одного профессионального актера, которым и являешься ты. Твой внешний вид и репутация помогут нам. А на роль принца я планирую одного из парней, работающих в моей мастерской, не лишенного достоинств молодого человека по имени Бонихатч. - Бонихатча? Этого типа с желтыми усами? Но у него же нет опыта игры на сцене. Он просто твой ученик. - Для пьесы, которая будет воспроизводиться через заноскоп, актерской игры практически не потребуется. Бонихатч хороший человек, я полагаюсь на него. У меня должен играть Бонихатч, это решено. - Ну, ладно, а другие? - На роль госпожи Джемимы, которая пленит, очарует принца, я найму белошвейку, живущую в этом же постоялом дворе. Ее зовут Летиция Златорог. Она будет счастлива работать за скудное жалованье. История ее семьи очень печальна - типичный пример социальной несправедливости. Ее дядя - мой друг, друг бедности. А маленькая Летиция довольно красива, в ней чувствуется достоинство. - А какой же яркий цветок, сочетающий талант и красоту, выбран тобой на роль принцессы Патриции? Он улыбнулся мне неподвижным ртом. - О, я полагал, что ты сам раскроешь эту тайну. Увы, успех нашего предприятия зависит в огромной степени от моего хозяина. Поэтому нас эксплуатируют. Чтобы удовлетворить его прихоть, и лишь только поэтому, роль принцессы Патриции будет играть Армида Гойтола. Меня утешает, что она не уродлива. - Армида в роли Патриции... Вы, конечно, знаете, что мое искусство - это моя жизнь. Для меня сюрприз, что Армида, с которой я едва знаком, также будет участвовать в вашей драме. Но, несмотря ни на что, я согласен работать с вами ради созданного вами нового чудесного жанра. - Если ты явишься сюда ровно в 8 утра, меня это устроит. В этом случае у нас будет достаточно времени для разговоров. Давай пока сохраним наше предприятие в тайне. Воздержись от хвастовства, если можешь. Я сделал любопытное открытие - старики типа Бентсона, как правило, не становятся мягче, если с ними говорить откровенно. Складывается впечатление, что они подозревают тебя в неискренности. Эта черта проявлялась и в моем отце. С людьми же своего возраста всегда можно найти общий язык. Но на следующее утро, когда я появился перед Бентсоном, он был корректен и вежлив. На завтрак для меня был приготовлен толстый кусок хлеба с кровяным пудингом. Старик даже выдал мне из собственного кармана полфлорина авансом за мою будущую работу. Я помог Бентсону, его жене и Бонихатчу загрузить тележку необходимыми вещами. На ней разместился заноскоп, тент, несколько пар сандалий, костюмы. Когда мы заканчивали погрузку, подъехал истинный хозяин. Из кареты вышел сам великий Эндрюс Гойтола. Атлетическая фигура Эндрюса Гойтолы источала достоинство, движения его были величавы, а крупное спокойное лицо напоминало поблекшее море. К его панталонам у колен были пристегнуты оборки из цветного шелка. Белые шелковые чулки гармонировали с легкими лаковыми туфлями. Короткие волосы охватывала серая бархатная лента. Он неторопливо осмотрелся. Я поклонился. Бентсон отсалютовал и произнес: - Мы уже все погрузили, господин, и уезжаем. - Я так и предполагал. Гойтола достал из серебряной табакерки щепотку нюхательного табака, поднес к ноздрям и направился через двор к нашему заноскопу. Я напрасно надеялся, что меня представят. Этого не последовало. Меня утешал лишь вид его дочери Армиды, которая грациозно появилась из-за кареты. Ее сдержанность, возможно, объяснялась присутствием отца. Армида не выказала удивления от того, что я буду играть вместе с ней в драме "Принц Мендикула", скорее, ее больше интересовало собственное платье. Как и ее отец, Армида была разодета по последней моде. На ней было "простое", открытое на груди платье светло-голубого цвета с длинными, облегающими рукавами, которые чуть-чуть не доходили до прекрасных запястьев. Когда она ступала, краешек ее лодыжки ласкал взор. Вокруг Армиды распространялся аромат чудесных духов. Какой же она была красоткой! Армида была дочерью своего отца, но черты, которые у Эндрюса были скорее свиноподобными, в Армиде поистине вдохновляли: особенно светилось ее лицо, когда она, улыбаясь, произнесла: - Вижу, что пока еще за вами не захлопнулись двери монастыря или казармы. - Благословенный упрек. Погрузка повозки счастливо завершилась, в нее впрягли двух черных длинноухих буйволов, которые воспринял это с неудовольствием - с их губ слетала пена. Мы двинулись в путь. Кто-то уселся в повозку, кто-то шел рядом. Отец и дочь Гойтолы вернулись к карете. Бонихатч объяснил, что мы направляемся во дворец Чабриззи, на другой берег реки Туа, и что наша пьеса будет поставлена там. Дворец семейства Чабриззи располагался в поразительно красивом месте, недалеко от Мантегана, где проводила дни своей замужней жизни Катарина. Дворец был построен на гранитном основании гряды рыжевато-коричневых гор и надменно возвышался над городом. Мы въехали в заросший сорняками двор. Около замысловатого в архитектурном плане фонтана играли уличные мальчишки. Со всех сторон на нас смотрели непроницаемые окна. Справа над крышами громоздились горные утесы. Мы разгрузили повозку и расставили декорации на каменные плиты. Из кареты вышла Армида. Эндрюс Гойтола остался сидеть в карете, затем дал знак кучеру и, не говоря никому ни слова, отбыл. Бонихатч состроил гримасу Бентсону: - Похоже на то, что Совет пока не определился в отношении водородного шара. - Может, и в отношении заноскопа? - мрачно пошутил Бентсон. - Я бы предпочла, чтобы вы не обсуждали дела моего отца,- вмешалась в разговор Армида,- давайте начинать. Сначала увели буйволов с повозкой. Затем приступили к сооружению примитивной сцены. Армида в это время беседовала с застенчивой девушкой, одетой в рабочее платье. Я присоединился к ним и узнал, что это - Летиция Златорог, маленькая белошвейка, приглашенная на роль Джемимы. Девушка была несколько пресновата, но вполне симпатична. Однако найти менее подходящую кандидатуру на предназначенную ей роль было бы, наверное, невозможно. Летиция была бледна, ее руки покраснели от непрерывной работы, кроме того, ей не хватало манер. Казалось, она слишком взволнованна оказанной ей честью быть представленной актеру великой труппы Кемперера. Я позаботился о том, чтобы предстать перед ней достаточно величественным. Тем не менее как только что-то отвлекло внимание Армиды, я обнял Летицию за талию, чтобы немножко ее успокоить. Я еще сильнее почувствовал, что являюсь единственным профессионалом этой смехотворной труппы и имею все права претендовать на роль принца, а значит, и мужа Армиды. Я прекрасно знал, что притворные страсти на сцене часто трансформируются посредством гипнотической магии в подлинную страсть в жизни. Представить Армиду в объятиях прохиндея Бонихатча было выше моих сил. Не убедив ни в чем Бентсона, я отвел Бонихатча в сторону и тактично попытался объяснить ему, что, поскольку именно мое имя привлечет зрителей, постольку я имею все права играть главную роль Мендикулы. - Думай об этой работе как о совместном предприятии, в котором все работают как один, не ради славы и денег, а ради общего дела. Или подобный идеал не доступен твоему воображению? - разразился тирадой Бонихатч. - Не вижу ничего плохого в славе, как в стимуле. Ты говоришь, скорее, как прогрессист, чем как актер. Он посмотрел на меня с вызовом. - Да, я - прогрессист. Но не хочу, чтобы ты, де Чироло, стал моим врагом. Мы, действительно, очень рады тому, что ты сотрудничаешь с нами. Но оставь при себе свои экстравагантные манеры и любезности. - Как ты смеешь так со мной разговаривать? Хорошая трепка, думаю, произведет на тебя впечатление. - Повторяю, я не желаю становиться твоим врагом. - Послушайте, молодые люди,- вмешался Бентсон,- никаких ссор в момент, когда мы пишем новую страницу в массивном томе Малайсийской истории. Помогите мне разместить эти руины. Бентсон имел в виду несколько декораций, на которых был изображен разрушенный город. Бонихатч и другие подмастерья поспешили на помощь. Засунув руки за плащ и напустив на себя вид в меру скорбящего человека, я заметил Армиде: - Какое древнее, навевающее меланхолию место. Что стало с семьей Чабриззи? Они поубивали друг друга в приступе ненависти или отправились на поиски затерянных в джунглях племен? - Бедные Чабриззи растратили несколько состояний, служа Константинополю и Неманиджасу. Одна семейная ветвь приняла митраизм. Представитель другой - мой прадедушка - взял в жену девушку из рода Гойтолы, несмотря на то, что брак дворянина и дочери торговца был заведомо обречен на всеобщее осуждение. Через двенадцать месяцев они скончались от чумы, оставив сиротой маленького сына. Поэтому их историю можно назвать, как ты выразился, меланхоличной. Как бы там ни было, я люблю этот старый замок и часто играла здесь в детстве. - Эта новость делает окружение более теплым. Бентсон установил декорации в ярко освещенной солнцем части дворика. Мы переоделись в соседних комнатах, сменив одежду на театральные костюмы. Исключение было сделано лишь для Армиды, которая настояла на том, чтобы остаться в своем собственном платье. - Грандиозно,- выражал восторг Бентсон, хлопая в ладоши каждый раз при появлении во дворике нового актера. Он начал расставлять нас, перемещая по сцене, как стулья... Бонихатч, нелепый в короне принца Мендикулы, склеенной из блестящей бумаги, стоял на краю помоста, жестикулируя в направлении ближайшей стены и декораций разграбленного города. С пробковым мечом и в бумажной генеральской треуголке я чувствовал себя полным глупцом. Я стоял за Бонихатчем. Армиду с маленькой блестящей короной на голове поставили рядом со мной. Как только Бентсон расставил нас в соответствии со своим планом, он направил на нас заноскоп, отрегулировал ствол и набросил бархатную ткань на стеклянную панель в тыльной части аппарата. - Никому не двигаться. Ни одного движения в течение пяти минут, в противном случае мы все испортим. Затем он обежал установку и снял чехлы с линз. Мы стояли неподвижно, пока мне это не надоело. - Когда мы начнем играть? - спросил я. Старик выругался и возвратил чехлы на место, трясясь от гнева. - Я же объяснил, чтобы ты стоял неподвижно, без малейшего движения в течение пяти минут, а ты тут же начал болтать. Пока солнце стоит высоко, мы должны сделать максимально возможное количество картинок, но для того, чтобы закрепить каждый образ на подготовленных слайдах, требуется пять минут. Чтобы изображение было четким, вы должны быть неподвижны, как дохлые крысы. Ты понимаешь? Я разгневанно возразил: - Когда вы распространялись о своих секретах, вы об этом не говорили. Армида и другие смотрели на меня с неодобрением. - Мы что же, проведем здесь весь день неподвижно, как статуи, в течение каждого пятиминутного сеанса? Это не имеет ничего общего с актерской игрой, секрет которой заключается в движении. - Тебе не нужно играть. Ты должен стоять именно как статуя. И так несколько дней. Поэтому тебе так хорошо платят. Нам необходимо подготовить пятьдесят слайдов, на которых будет изображена вся драма принца. Ну, подготовьтесь снова. На этот раз, де Чироло, ни слова, никаких движений. - Но вы приступили к работе, не дав нам выучить или хотя бы прочитать роли. О чем эта история? Какая драма? - Не будь глупцом, дорогой,- вмешалась Армида,- мы не декламируем, мы лишь представляем наши образы в серии живых картинок. Когда в итоге драма в слайдах будет демонстрироваться публике, Отто прокомментирует происходящие события, что придаст слайдам истинную красоту. Неужели ты не понимаешь принцип игры перед заноскопом? Бонихатч и Летиция захихикали. Я замер. Бентсон снова повторил загадочные манипуляции с машиной. Мы стояли, как восковые фигуры, а он отсчитывал время на больших песочных часах. Стоять неподвижно в течение пяти минут непростое дело, особенно на открытом воздухе, где от одной лишь бездеятельности возникает желание чихнуть. В конце первых пяти минут я собирался извиниться и покинуть мероприятие, несмотря на близость Армиды. Но Бентсон казался таким довольным, когда упаковывал свой первый слайд в темный ящик с матерчатыми стенками, что у меня не хватило духу расстроить его. Как бы там ни было, я был счастлив, что мои друзья, де Ламбант и Портинари, не могли видеть этой профанации. - Отлично, превосходно! - кричал Бентсон.- А теперь мы сыграем сценку внутри дворца - принц оставляет свою возлюбленную принцессу, поручая заботу о ней генералу Геральду. Я сделал движение по направлению ко дворцу. Бентсон поймал мою руку. - Чтобы исключить недопонимание, я должен объяснить тебе, да и другим, одну особенность. Мощность заноскопа ограничена. Для того, чтобы в полной мере раскрылись его чудесные свойства, заноскопу требуется очень много света. Поэтому мы вынуждены играть все сцены на открытом воздухе. Из дворца вынесли диван. За ним повесили портьеру. Таким образом пародировался интерьер дворца. Этот эпизод пришелся мне больше по вкусу. Бонихатч широко развел руки в благородном жесте прощания. Я, играя роль генерала Геральда, склонил голову и зажал в своей ладони руку Армиды. Пять минут пролетели незаметно. Я с наслаждением ощущал маленькую, трепетную, слегка вспотевшую ладошку Армиды, напоминавшую мне о возможности обладать и другими ее сокровищами. Этого было достаточно, чтобы я стоял неподвижно, как утес. Бентсон подал знак об окончании эпизода и суетился с установкой очередного слайда. - Следующая сцена снимается также в помещении, в сельской таверне. Принц Мендикула встречается с Джемимой. Летиция, сделай шаг вперед, чуть больше надменности. Смотри выше или сквозь, да, сквозь него. Продемонстрируй свое высокое происхождение... Надеюсь, заноскоп не слишком нагрелся, в противном случае начнется выпадение солей. Все было готово. Бонихатч и Летиция замерли в напряженных позах - по их мнению, это должно было свидетельствовать о высокородности. История свершалась на фоне нескольких безвкусных декораций и сверкающего в зените солнца. Бентсон бросал такие восхищенные взгляды на кусок бархата, покрывающий слайд, как если бы все тайны мироздания находились под ним. Время остановилось. Мы с Армидой наблюдали за сценой в состоянии оцепенения. Для зрителей минуты текли медленнее. Наконец песок заполнил нижнюю часть часов, и Бентсон объявил об окончании эпизода. Актеры ожили. Бентсон вставил в заноскоп третий слайд и, похлопывая по крышке ящика, с мрачным видом сказал: - Сегодня вечером я зафиксирую изображение с помощью ртути. Если качество будет высоким, мы продолжим работу завтра. Если же счастье отвернется от нас, придется повторить все сцены. Пока света достаточно, сделаем еще один слайд. Между тем, чтобы занять ваше воображение в процессе работы, я буду рассказывать вам историю нашей драмы, как я собираюсь делать это перед зрителями, если, конечно, мне разрешат продемонстрировать это новейшее изобретение малайсийской публике. Утро, разделенное на пятиминутные отрезки, проходило незаметно. Отто Бентсон читал нам нелепую историю принца Мендикулы, яркое солнце освещало героев пьесы, бумажные короны и пробковые мечи. "Принц Мендикула, или Веселая трагедия принца и Патриции, переплетенная с судьбами генерала Геральда и госпожи Джемимы",- объявил Бентсон (имитируя губами звук фанфар, чтобы создать впечатление грандиозности, соответствующее моменту), совместное производство актеров труппы Бентсона, оператор - Отто Бентсон из Толкхорна, под любезным патронажем Эндрюса Гойтолы, которому посвящаются все наши скромные усилия с благодарностью и покорностью и т. д. и т. п. в пределах возможности... Великий и прекрасный принц Мендикула, которого вы видите здесь во всем величии его молодости, силы и положения, только что покорил оплакиваемый всеми, лежащий в руинах город Горику. Мендикуле помог его генерал - благородный, могущественный, обладающий привилегиями Геральд, который является такой же сильной личностью, как и принц. Вы видите сами, генерал Геральд стал близким другом и советником принца, это воодушевило Геральда и сделало его фаворитом других уважаемых лиц двора. Перед вами Геральд и принц - они осматривают разрушенный город. Завоеванный ими город. Покорение чужих городов стало привычным для принца. С ними вместе жена Мендикулы - прекрасная принцесса Патриция. Вы видите, с каким восторгом она смотрит на поверженную Горику. Сердца покоренных жителей тянутся к ней. В этом эпизоде Патриция говорит своему супругу, принцу, как она очарована его воинской доблестью. Он берет ее руки в свои. Принц охвачен такой любовью к Патриции, что, не учитывая настроения горожан, преподносит город жене в качестве дара, что подводит итог их совместной трехлетней счастливой жизни. Генерал выражает удовлетворение таким ходом событий. Он объявляет, что больше не будет участвовать в военных действиях. Это присуще всем генералам после окончания сражений, понимающим, что в следующий раз они могут быть убиты на поле брани. Генерал заявляет, что повесит свое оружие на стену и женится на очаровательной девушке из Горики, которую он только что встретил. Они намереваются жить в Горике или Патрицияграде, так вскоре будет называться торжественно переименованный несчастный город, как только его улицы очистят от тел погибших. Среди всеобщего энтузиазма принц Мендикула оставляет жену Патрицию на попечение Геральда и отправляется в инспекционную поездку по вновь завоеванным территориям; вы видите на заднем плане - он встречается с высокородным дворянством и с крестьянами, но в основном, конечно, с дворянством. Встретив по пути деревенскую гостиницу у озера, Мендикула решает остановиться в ней на ночь. Вот он входит в дом - обратите внимание на пивные кружки, стоящие у окна,- и встречает обворожительную, загадочную девушку, госпожу Джемиму, которая объявляет, что она дочь земледельца, хотя принц отказывается в это поверить. Он считает, что такая очаровательная девушка не может происходить из столь низкого сословия. Как вы, очевидно, заметили, цвет волос у госпожи Джемимы черный, и она смугла, в отличие от светлокожей и светловолосой принцессы Патриции. Надеюсь, цвет волос девушек передан правильно. Джемима грациозно, но с определенным волнением, отклоняет ухаживания принца. Он воспринимает отказ как пощечину, заказывает местного вина и к концу вечера сильно хмелеет. К счастью, принц путешествует инкогнито, и никто не видит ничего особенного в том, что он пьян. В следующей сцене раннее утро. Принц Мендикула, у которого голова от похмелья так же тяжела, как у самого последнего крестьянина, раскаивается в безрассудном поступке, его мучает совесть, когда он вспоминает, что пренебрег женой, покинутой в Горике. Мы наблюдаем муки совести - сжатые кулаки, взгляд на небеса - принцу все больше не дает покоя мысль о том, что Патриция, возможно, изменила ему, уступив ухаживаниям генерала Геральда. Охваченный гневом, он скачет в Горику, несчастная жертва угрызений совести и ревности. Прибыв во дворец рано утром, он, стуча шпорами по мраморным плитам, проносится по коридорам и обнаруживает, что его возлюбленная Патриция и его генерал спят в своих спальнях в разных частях дворца. Спящая красавица - как она прекрасна! Эти чудесные розовые щечки - ее всегда хорошо кормили, нашу принцессу. Мендикула будит жену поцелуем и изливает на нее свою любовь. Когда Бентсон дошел в рассказе до этого места, меня все больше стала беспокоить моя роль. "Да, это великолепно,- думал я про себя,- для Бонихатча, играющего роль принца. Самые яркие сцены с двумя женщинами написаны для него. А что же получу я, связавшись с этой шайкой прогрессистов? Теперь я понимаю, почему государство всячески притесняет их. Раньше или позже губы Бонихатча будут в течение пяти минут, которые в данных обстоятельствах покажутся мне вечностью, касаться губ Армиды, исполняющей роль спящей Патриции. Этому мужлану слишком повезло. Роль принца нужно было бы играть мне. А какое впечатление я произведу на публику в качестве глупого генерала Геральда, простодушно лежащего в кровати с закрытыми глазами и завернутыми в белый платок усами? Это не мой стиль - на актера, играющего дураков, и в жизни смотрят как на дурака". - Когда принц Мендикула обнимает Патрицию и осыпает ее признаниями в любви,- продолжал Бентсон, расставляя нас, как кукол, для следующего эпизода,- Патриция чувствует запах вина, свидетельствующий о том, что Мендикула пропьянствовал всю ночь напролет. Инстинктивно чувствительная девушка несколько отодвигается. Обратите, пожалуйста, внимание на психологию принца, которая отражается на его лице. Как он воспринимает это незначительное легкое движение. Крошечное зерно сомнений расцветает в его голове. Возможно, непроизвольное движение Патриции означает, что она все же провела ночь с генералом. Нет необходимости тратить на любовные утехи все ночь - можно получить много удовольствий и за два часа, особенно учитывая страстную натуру Патриции, поскольку, в отличие от бедняков, в ее меню входят самые лучшие фрукты и отборные сорта мяса. Следующая картинка "Доверяйте побежденному сомнению". Как только темное недоверие возникло в голове принца, он с презрением подавил его. Мендикула рассматривает возникшее сомнение в качестве отражения своей собственной вины и считает это недостойным себя и своей супруги, которую он любит и уважает. (Здесь нам необходимо передвинуть заноскоп, чтобы мы увидели крупным планом благородное лицо Мендикулы.) Отбросив все сомнения, принц Мендикула проникается уважением к Патриции и к солдату-герою и доверяет им как никогда ранее. Более того, он поощряет их дружбу, доверие друг к другу, делает все, чтобы они наслаждались своей дружбой, не опасаясь каких-либо ограничений и упреков с его стороны. Вот они втроем, обнимающие друг друга. Благородные по происхождению ведут себя благородно, не так ли? Довольный собой, Мендикула отходит на второй план и посвящает все свое время управлению государством, позволяя генералу Геральду сопровождать Патрицию на балы, в оперу и на другие развлекательные мероприятия. И, увы. Патриция не только не благодарна мужу за доверие, но даже охладевает к нему, что он с горечью замечает. Далекий от обвинений в адрес жены, Мендикула обвиняет, прежде всего, себя за чувство к Джемиме. Так он оказывается в ситуации, когда мысли о Джемиме преследуют его. Несмотря на то, что она отвергла его ухаживания, принц чувствует, что его общество доставило ей удовольствие. (Здесь у нас будет звучать музыка.) Однажды принц направляется через лес, чтобы встретиться с Джемимой. К восторгу Мендикулы Джемима по-прежнему живет в гостинице. Он видит, как она протирает пивные кружки. Они увлеченно беседуют в течение нескольких часов. Мендикула обнимает Джемиму и хочет ее поцеловать, она дарит ему пылкий поцелуй. И хотя Джемима не позволяет ему других вольностей, ее присутствие настолько вдохновляет принца, что в разговорах они проводят всю ночь. Как вы, очевидно, заметили, госпожа Джемима прекрасно играет на лютне и поет. Ночь проходит очень быстро. Наступает рассвет, солнце поднимается из-за озера, которое, естественно, расположено за пределами дома; принц возвращается к реальности жизни. Обняв Джемиму и вежливо поблагодарив, он с трудом отрывается от нее, взбирается на лошадь и яростно скачет в Горику. Нет, наверное, Мендикула вынужден будет яростно бежать, поскольку ни Бонихатч, ни я не в состоянии найти лошадь, которая стояла бы неподвижно, имитируя галоп, в течение пяти минут. Вернувшись в город, Мендикула врывается в комнату Патриции. Сначала он, конечно, спрыгивает с лошади, если она у него все же будет. Если нет - то не будет спрыгивать. Кровать Патриции не разобрана. Принц бежит в апартаменты генерала Геральда. Кровать генерала также пуста. Терпя невыносимые страдания, Мендикула мечется по двору и наталкивается на них в розарии. В