Когда  до  ушей  Армиды  донесся  этот  шум,  она
остановилась, и взгляд ее вдруг наполнился неподдельным волнением. Ла Сингла
так бы не сыграла.
     - Эй1 - крикнула она.
     Мужчина оставил свое занятие  и  выбрался  из канавы. Я  не смотрел  на
него, мой взгляд был  направлен  туда, куда  глядела Армида - на  ближайшие,
внезапно раздвинувшиеся кусты.
     Говорят,  что восточные тигры  и леопарды наделены  природой  такой  же
хитростью,  как и человек.  Они  подкрадываются к своей жертве и  неожиданно
нападают  на  нее.  Они обладают  силой, но в еще большей степени ловкостью.
Однако  ничто не может сравниться с их коварством.  У хищных  древнезаветных
гигантов есть  только  тупая  сила.  Тиранодоны и кинжалозубы  -  это просто
машины  для  убийства  и  действуют  они прямолинейно.  Когда  они чувствуют
добычу,  они  рвутся прямо к  ней,  не соблюдая  при  этом  осторожности, не
обращая внимания ни на какие препятствия.
     223
     Они не  испытывают необходимости в ловкости и хитрости, а полагаются на
свою гигантскую мощь и сумасшедшую поступь.  Ничто не  может  устоять  перед
напором семи метрических тонн разъяренной плоти.
     В какой-то  момент за  дорогой  была  сплошная  тьма.  Но  в  следующее
мгновение из мрака  выдвинулась длинная,  как каноэ, голова  Глаза,  глубоко
посаженные  по  сторонам  гладкой морды,  прикрывались  костяными  валиками.
Неимоверно толстая  шея,  вся в  складках  кожи, была  усыпана  бородавками.
Голова  повернулась в одну сторону,  потом в другую, затем  открылась пасть,
обнажились пилообразные ряды зубов, и раздался гневный рев.
     Этот страшный рев заглушил крик ужаса Армиды.
     Кинжалозуб двинулся  вперед. Бетси  - небольшая лошадь Армиды,-  билась
копытами о карету, пытаясь высвободиться из оглобель.
     Я выскочил на освещенное место.  Армида бросилась  ко мне, но я  криком
заставил ее прыгнуть в карету. Припав  на одно колено, я прицелился. На меня
пахнуло смрадом.
     В критических  ситуациях всегда действуешь неосмысленно, автоматически.
Мозг  опаздывает  подавать  команды.  Осознание наступает позже.  Оказавшись
перед кинжалозубом, я заметил, что чудище уже было однажды ранено, возможно,
во  время предыдущей  охоты. Колено  левой лапы  гноилось от нанесенной  ему
раны. Этой ране, видимо, я и был обязан жизнью.
     Чудище  повернулось  ко  мне. Из-под  жестких  бровей на меня  смотрели
блестящие черные глаза. Как только  монстр увидел  меня, он весь появился из
зарослей. Он стоял  передо мной выпрямившись на огромных лапах. Чудище в три
раза превышало мой рост. Над  моей головой щелкала гигантская  пасть, передо
мной были когтистые лапы, под которыми сотрясалась земля и огромное, бледное
брюхо. Глаз выхватывал мельчайшие подробности - сокращение мышц, прилипшие к
коже  листья. Я метнул копье  в пульсирующие  складки  его горла,  отпрыгнул
назад и устремился под защиту ближайшего  дерева. На ходу  вытащил из  ножен
меч.
     Кинжалозуб  издал рев, как будто сосну раздирали надвое. Из  его  горла
хлестала кровь. Передними лапами монстр пытался дотянуться  до раны и копья.
Затем он впал в ярость.
     Ему не хватало  места на лесной  дороге. Он крутился, сбивая под корень
зеленые  кусты  своим  хвостом. Ударяясь  о деревья, животное  скручивалось,
подобно гигантской змее, в кольца, затем снова бросалось вперед, сбивая  все
на своем пути. Один из ударов
     224
     пришелся прямо по  карете, которая рассыпалась на куски. Армида! Лошадь
вырвалась и убежала.
     Чудовище бросилось  в лес, проскочив рядом со мной и осыпав меня землей
и камешками. Монстр с такой силой ударил по огромному дубу, что содрогнулась
земля.
     В лесу стало еще темнее.
     К этому времени у меня появилось  второе дыхание.  Я ранил зверя,  я не
чувствовал больше страха. Выскочив из укрытия,  я  вытащил из  земли факел и
погнался  за чудищем.  Я шел по  проторенной  монстром тропе,  надеясь,  что
опасность  мне  больше не  угрожает,  и  что остается только нанести  теперь
последний удар. Я не желал ни с кем делиться победой.
     Но такие безмозглые  твари быстро не умирают. Движения кинжалозуба были
судорожными,  но  он  все  еще  держался  на  ногах, сгорая от ярости. Яркая
оранжевая полоса шла  вдоль его хребта от  головы до  кончика  хвоста. Линия
извивалась, как веревка, брошенная в штормовое море. Бешеными ударами хвоста
монстр пытался вырваться из переплетения ветвей. Передо мной во мраке плясал
смерч из листьев, веточек, чешуи. Казалось безумием приближаться к  нему, но
я уже  заразился  боевой  яростью зверя и подкрадывался все  ближе  и ближе,
выжидая удобный  момент,  когда  можно  будет  всадить  меч  прямо  в  брюхо
чудовища. И дождался.
     Я втожил  в этот удар  все свои  силы.  Острие меча  достигло  жизненно
важных органов.  Я  ударил второй и третий раз, пока не хлынула кровь  и  не
показались кишки  Я действовал  почти  вслепую.  Копа  животное  забилось  в
конвульсиях, я  отпрянул. Его  голова была надо мной Глаза видели  меня. Под
действием ночи и теней они показались мне полными мудрости и сожаления, а не
свирепой жестокости. Монстр стоял  все еще прямо, поддерживаемый сплетенными
ветвями. Постепенно  мышцы  стали ослабевать, лапы подкосились,  и  чудовище
всей своей тяжестью рухнуло на землю.
     Я убил своего древнезаветного зверя.
     Шатаясь, я возвратился на дорогу и встретил  бледную Армиду и дрожащего
де Ламбанта. Армида,  испугавшись, не полезла в карету, как я ей приказал, и
это спасло ей жизнь. Ее поддерживал де Ламбант. Бетси как ни в чем не бывало
пощипывала траву в нескольких метрах от дороги.
     Несколько минут мы не могли говорить.
     - Что ты здесь делаешь? - спросил я Армиду.
     Она вся дрожала и не могла ответить от нервного напряжения
     Де Ламбант заговорил хриплым голосом:
     - Нам сказали, что неподалеку от Джурации в деревне  находится Бедалар.
Армада согласилась составить мне компанию. Но  это  оказалось враньем  -  мы
съездили напрасно. Когда  мы  возвращались назад,  под колесо попал  большой
камень, и карета свалилась в канаву.
     - Возьми кобылу,- сказал я.- Мы посадим на нее Армиду. Ты  сядешь сзади
и доставишь в целости ее отцу.
     Он не стал перечить. Вдвоем мы усадили Армиду на кобылу. Армида плакала
и все время повторяла:
     - Я в порядке, Перри, я в  порядке. Меня она этим успокаивала или себя?
Не знаю. Затем на лошадь сел де Ламбант.
     - А как ты?
     Я  уже  почти  не слышал,  что  он  спрашивал  и  что  я отвечал. Земля
колебалась подо мной.
     - Я пойду пешком. Позаботься о ней. Ты за нее отвечаешь.
     - Я в порядке, Перри.
     - Я пришлю за тобой людей.
     - Я доверяю ее тебе, Гай.
     Он поднял руку и слабо улыбнулся:
     - Со мной она в безопасности.
     Я остался наедине с угасающим факелом и поверженным  чудовищем, лежащим
где-то неподалеку.
     Меня одолевала слабость. Кружилась голова. Одежда была покрыта кровью и
не только чужой, но и собственной. На левом предплечье кровоточила рана.
     Пошатываясь,  как пьяный, я осознал, что все вокруг  было залито кровью
кинжалозуба. Кровью были пропитаны земля и трава.
     Тошнота комом подступила к горлу. Я знал, что меня  тяжело ранило. Я не
мог вспомнить, когда я  получил  ранение.  Я еще ухитрился отыскать  убитого
зверя и рухнул  на  его  огромную птичью лапу.  Я  хотел  произвести должное
впечатление на людей, которых вышлют мне на помощь.
     Много прошло  времени и много претерпел я боли, прежде  чем услышал шум
голосов и увидел свет факелов.
     УБЕЖИЩЕ КАЮЩИХСЯ ГРЕШНИКОВ
     Я  лежал  в  палате  с  высокими  потолками  в  одной  из башен  дворца
Мантегана. Окна  ее  выходили  на крыши  внутреннего  двора,  купавшегося  в
солнечном свете. Несмотря на высокое
     <i>226</i>
     расположение  окна,  побеги жимолости достигли подоконника и переползли
через  него.  Пока  я  был в  постели, в  комнате постоянно  жужжали  пчелы,
собирающие нектар с последних летних цветов.
     Я оправлялся от ран под присмотром сестры. Наверно из-за этого, когда я
был  в  бреду, мне все  казалось,  что я вернулся в  один  из летних деньков
детства, когда целая  вечность проходила от  полудня до  сумерек в дремотных
комнатах среди цветочных ароматов.
     Катарине помогала ухаживать за мной служанка Пегги. Как в детские годы,
я  снова  большую часть  времени  проводил вместе с сестрой.  Отец  был весь
погружен в научную работу и  не  мог навестить меня. Но он прислал письмо. В
свою очередь, с чувством великой гордости я отослал ему  один из зазубренных
зубов кинжалозуба,  которые я получил  из  Джурации. Джулиус Манте-ган и его
родственники  позаботились,  чтобы  я  получил  принадлежащие  мне по  праву
трофеи.
     Отец  прислал записку,  в которой благодарил за подарок. Она вызвала  у
меня - я был еще слаб - слезы печали.
     "У тебя прорезались зубы, и теперь ты настоящий мужчина. Моя жизнь  уже
окончена  или  скоро прекратится,  если боли будут  прогрессировать.  То  же
касается и научной деятельности. Должен тебе сказать, твое появление на свет
было  для  меня и  твоей  матери  огромной  радостью. Мы  были с  ней  очень
счастливы. Времена изменились Я  пишу, а рядом  лежит присланный тобой  зуб.
Извини за небрежный почерк. Добейся чего-нибудь в этой жизни.
     <i>Твой любящий отец".</i>
     Чаще всего  навещал  меня Портинари. По утрам он разносил товары своего
папаши,   заскакивал   ненадолго   ко  мне  и   всегда   угощал   чем-нибудь
свежеиспеченным,  тепленьким  и  ароматным.  Разок  приковылял  на  костылях
Кайлус. В тот  день пирог достался ему. С ним  была  Бедалар,  которая нежно
улыбалась и всячески  увещевала своего  брата,  когда тот отпускал  шутки по
поводу обветшалости дворца. Де Ламбант появился  лишь раз. Он шумно болтал о
моем героизме, но я не мог проявить много радости,  так как был очень слаб и
мне оставалось только лежать и наслаждаться его лестью.
     Каждый вечер  приходил Мандаро. Он  молился вместе со мной. Только  ему
одному я поведал об испытании, которому был под-
     <i>227</i>
     вергнут в лесу. Испытание, более  страшное, чем  битва с кинжа-лозубом,
не давало мне покоя словно желчный камень.
     От Эндрюса Гоитолы я не получил  ни похвалы, ни слов благодарности. Мне
принесли  короткое письмо  от его жены,  которая  желала мне  благополучного
выздоровления. Но  Армида  три раза  побывала  у меня.  Когда  я бредил, она
держала меня за руку и говорила слова утешения. Йолария в  это время скромно
сидела в уголке. После ухода Армиды  в комнате  оставался запах  ее  любимых
пачулей.
     Кто бы  ни бывал в моей палате, на подоконнике всегда восседал Посейдон
- один из самых  больших дворцовых  котов.  Он прислушивался  ко всему,  что
здесь  происходило,  но  не высказывал своих суждений.  Посейдон благотворно
влиял на мое выздоровление. Я подумал, что все люди  должны быть такими, как
Посейдон: не стремиться к власти, карьере, превосходству, а довольствоваться
чистой радостью бытия. Утопическая мечта выздоровления.
     По  мере  того,  как  мне   становилось  лучше,  возвращались   прежние
беспокойные мысли.  И когда  меня снова  посетила  Армида, я уже был в силах
говорить о том, что меня угнетало
     - Твою карету уже починили? - спросил я, начав издали.
     - Делают другую.  Она будет лучше  старой Этим занимаются Дамонды.  Они
сделают настоящий городской экипаж. Снаружи покроют семнадцатью слоями лака.
Изнутри двери  и крышка будут отделаны китайским шелком бело-голубого цвета.
Отец говорит, что Даумонды - лучшие мастера-каретники в Ма-лайсии.
     Она  выглядела  красивее,  чем  когда-либо.  И  поразительное сочетание
золотистых  волос  и глаз  львицы подчеркивало  что. Поколебавшись,  я начал
снова:
     - Ту карету  подаричи тебе на день рождения. Жалко, что так вышло. Куда
вы ездили с де Ламбантом?
     - Он ведь говорил тебе.
     - Возможно. Но я уже не помню. С вами не было Йоларии.
     - В карете было бы очень  тесно с ней.  Тебя не должно волновать, что я
делала,- ты занимался другими делами.
     - Армида, все,  что ты делаешь,  волнует меня, и ты  знаешь,  по  какой
причине.
     Армида  поднялась, подошла к окну.  Она стояла  в луче света, рассеянно
поглаживая Посейдона. Йолария бросила взгляд на Армиду: я вдруг подумал, что
старуха  любит свою  подопечную. Армида повернулась и заговорила, беспокойно
прохаживаясь по комнате.
     228
     - У тебя в жизни много увлечений,  и ты не считаешь нужным рассказывать
мне о  них. У меня слишком покладистый характер,  чтобы допрашивать тебя. Но
что  ты скажешь  об  этой нищей потаскушке - ты знаешь, о ком я  говорю,- об
этой  прогрессистке, Летиции Златорог?  Будешь утверждать,  что  здесь  тебе
нечего утаивать?
     - Летиция Златорог? О, пожалуйста, Армида, я почти  забыл даже это имя.
Она ничто для меня, а ты для меня - все.
     Ее  лицо исказилось,  золотистые глаза засверкали, и  она  так  яростно
взглянула на меня, что на какой-то миг стала похожа на хищную птицу.
     - Да? Так я для  тебя все, а она т- ничто? Тебе нельзя верить.  Вот  уж
это я знаю точно.
     - Но это не так.  Когда я  осознал глубину твоих чувств, я изменился. Я
стал  понимать тебя  и  твои желания. Я не  хочу и  смотреть на Летицию.  Ты
права,  она  нищенка,  но  нельзя  назвать  ее  потаскушкой,  лишь  бедность
вынуждает ее...
     Армида повернулась и подозвала Йоларию.
     -  Я не намерена более оставаться здесь, если  ты собираешься  защищать
эту порочную девку. Временами ты просто невозможен.
     Я схватил ее за руку:
     - Ты упомянула Летицию, а не я. Ведь я сказал тебе, что я уже забыл ее.
Почему ты всегда нападаешь на меня, я ведь этого не делаю?
     - О, как ты ловко все  переворачиваешь. Просто уму непостижимо. Все это
твои  грязные выпады... Это ты принялся  намекать,  будто между  Гаем и мной
что-то произошло. Не  думаю, что это вообще твое дело. Я не желаю больше  об
этом говорить. Я для этого слишком честна и хорошо воспитана
     Она заплакала. Хотя я и был  раздражен, но зрелища ее слез я вынести не
мог. Я выбрался из кровати. Обняв Армиду здоровой рукой, я стал  успокаивать
ее, как только мог.
     -  Выслушай  меня,  Армида,  мы  не  должны  ссориться.  Я  спас   твою
драгоценную жизнь, и я счастлив от этого и всегда буду, так что...
     - Вот! -  воскликнула она - Ты специально это  вспомнил.  Теперь ты всю
жизнь меня будешь попрекать!
     - Но я тебя вовсе не попрекаю...
     -  Не  думай,  что я или мои родители неблагодарны, но, пожалуйста,  не
напоминай больше о своей доблести. Если бы не было тебя, меня бы спас Гай.
     229
     -  О,  Боже...  Армида,  давай  не  ссориться,  но,  пожалуйста,   будь
благоразумной.  Мы оба живы  и невредимы. Я  люблю тебя. Вернемся  к  нашему
прошлому и будем такими, какими мы  были, когда встретились впервые. Оставим
эту ревность, хорошо?
     Все еще всхлипывая, она сказала:
     - Есть вещи, которые уже нельзя исправить... Ее слова пронзили меня. Не
их  правдивость,  если это  и так, а вложенное в  них безразличие к  попытке
что-то поправить.
     - Моя  рука  скоро  поправится, тогда ты поймешь.  Подожди  неделю и мы
снова будем вместе. Клянусь, ты единственная для меня девушка.
     - У тебя здесь нет возможности проказничать, не так ли?
     - Ты несправедлива ко мне. Не знаю, почему. Я  уже обещал перемениться.
Я  каждый  вечер говорю об этом с Мандаро. Ты должна поддерживать меня, а не
отвергать.
     Все это я  старался говорить  непринужденно, но  в душе  моей оставался
тяжкий  осадок.   Во  всем,   что   она  делала  и  говорила,  чувствовалось
пренебрежение. И она  ни разу не сказала, что любит меня. Но ведь любила  же
тогда, и говорила об этом! А сейчас нет.
     - Пойми, Армида, я не хотел причинить тебе боль. Во мне был переизбыток
любви,  и я  выплескивал его на других.  Видя твои страдания, я понимаю, что
мне  не  следовало  этого делать.  Ты жалишь  меня, потому что я сделал тебе
больно.  Но я  не думал пользоваться твоей добротой.  Мне кажется,  что тебя
слишком  долго продержали под домашним  арестом,  и  жизнь твоя должна  быть
свободнее, и любовь должна быть свободной.
     Она с любопытством посмотрела на меня.
     - Любовь свободной? Что-то я не понимаю.
     -  Любовь,  которой  взаимно  одаривают друг друга.  Без принуждения  и
расчета. Разве это не благородная идея? Во  мне затаилась ревность,  поэтому
ты  справедливо  сердишься на  меня,  но  ревность  -  низменное  чувство  и
заслуживает всяческого  порицания. Когда  я обнаружил тебя вместе с Гаем, во
мне зародились подозрения.  Но он мой хороший друг, и я должен ему доверять.
Я  люблю тебя и  поэтому должен доверять тебе. И я тебе верю. Я рад, что  вы
дружны с  ним.  В конце концов, когда  мы  поженимся,  мы  будем часто с ним
видеться. Прости мою несдержанность и не прерывай дружбу с ним.
     Моя речь все ж таки немного тронула ее. Она улыбнулась, хотя и не взяла
мою руку.
     - Благородные слова.
     230
     Я почувствовал себя на высоте. Я сказал правду, как и стремился сделать
это. И все же, когда я  смотрел на нее, во мне снова зарождалось подозрение.
Я знал, как легкомысленно ведет себя де Ламбант с женщинами.
     Но  Гай был моим другом и, конечно, должен  был уважать мои отношения с
Армидой. И снова я подумал,  как  гнусно не доверять ему, он и навестил меня
лишь раз, потому что чувствовал мое недоверие. Чтобы еще больше развеять все
подозрения, я снова начал говорить своей  прекрасной даме дивные слова любви
и о  том,  что  я  желаю  видеть  ее всегда  улыбающейся  и счастливой.  Она
по-прежнему стояла у окна, внимательно и серьезно слушая меня.
     Наконец она произнесла:
     - Ты открылся мне с новой стороны. Ты так прекрасно все понимаешь.
     Мне этого было достаточно.
     Как я уже говорил, каждый вечер ко  мне  приходил Мандаро.  На нем была
грубая серая  накидка,  защищавшая его от вторгавшихся в утренние и вечерние
часы прохладных осенних ветров. Когда  я почувствовал себя  лучше, я поведал
ему о своих страхах.
     - Страх  - признак вины,- сказал  он.- Ты всегда  получал  удовольствие
там, где хотел. Теперь ты страдаешь, потому что твоя возлюбленная, возможно,
делает то же самое.  Не она причиняет тебе боль,  а  твой двойственный образ
жизни.
     Я замотал головой. Вызывать чувство вины было в традиции его ремесла.
     -  Нет,  нет, отец!  Дела  с другими женщинами облегчают мне  сердце. Я
никогда не занимался  любовью с девушкой, к  которой я не испытывал  никаких
чувств. Но эти чувства  никогда не  были  глубоки. Я противился  этому.  Они
пробудили во мне  эту любовь, которую я теперь отдаю Армиде.  Она  причиняет
мне некоторые  страдания, но  это  не изменяет моих  чувств к  ней. Но  меня
мучает  то, что ее  эмоциональный  склад  отличается от моего,  и  она может
влюбиться в кого-нибудь еще -  хотя бы  в де Ламбанта  - и ее чувства ко мне
остынут.
     - В таком случае  было неразумно  поощрять ее  дружбу с  де Ламбрантом.
Тебе нужно  было прямо высказать свое неудовольствие  этим, как  это сделала
она, говоря о твоих отношениях с другими девушками.
     231
     -  Нет,  нет...  понимаете,  одобряя  их дружбу,  я  создаю между  нами
атмосферу доверия В такой атмосфере они  не лягут  вместе в постель.  Но они
могли  бы сделать  это, если бы  я орал и  проклинал  их. И почувствовали бы
вину, поэтому постарались бы сохранить все в  тайне,  что усугубило бы вину.
Разве не так? Или я говорю ерунду? Кроме  того, откровенно говоря,  у Армиды
очень узкий круг общения, отче,  да и каким он может быть в этой семье? Если
ей хорошо с Гаем, я рад за нее и не хочу мешать этому. Я думаю, это разумно.
     - Я не  уверен,  что в  данных обстоятельствах  разумно  полагаться  на
разум.
     - Разум и  честь.  Человек  должен верить  во что-то. Я верю в разум  и
честь, и еще я верю Армиде и... Ох, скорее бы встать с этой кровати!
     - Перри, я пришел не только для того, чтобы говорить с тобой о любовных
делах.
     - Что ты имеешь в виду? Ты считаешь,  что они действительно  занимаются
любовью за моей спиной? Не может быть.
     - Я этого не сказал. Это уж твоя ревность заговорила
     - Да,  ты прав. Я веду  себя недостойно. Я всегда был высокого мнения о
себе, теперь <i>что</i> все в прошлом. И все мои подвиги ничего не стоят.
     - Надо приучаться жить без высокого о себе мнения. Должно быгь скромным
и оценивать себя трезво.
     -  Это,  может,  и хорошо, да только не для актеров и  художников. Лишь
высокая самооценка поддерживает их в невзгодах и помогает выжить.
     -  Ну,  что до невзгод, то к  тебе это не  относится.  Твоя карьера  на
взлете.   Ты  обладаешь   многими  мирскими  благами.  Тебе  следует  больше
задумываться о вечных ценностях - и скромность тебе в этом поможет.
     - Я всецело в ваших руках, отче.
     - Ничуть. Мои руки так же слабы, как и твои. В вечной войне Добра и Зла
каждый из нас не более чем пушечное мясо. Все, что мы  можем - это выбирать,
каких пушек держаться. И это решение нельзя принять раз и навсегда; его надо
принимать каждый день по тому или иному поводу.
     -  Ненавижу  принимать  решения.  Мне   хотелось  бы  быть  твердым   в
постоянстве. Но я так слаб.
     - Не надо недооценивать себя. Ты обладаешь смелостью, и твоя победа над
кинжалозубом -  яркое  тому  свидетельство.  В этом  смысле  никто  тебя  не
упрекнет.
     - Ты утешаешь меня, отче. Но когда я с Армидой, мне необходима какая-то
другая разновидность храбрости.
     232
     - Когда ты поправишься и снова  обретешь твердость духа, тебе покажется
смешным, что в этом деле нужна храбрость.
     В одном он  был прав: я  потерял твердость духа. И каждый  вечер мне не
давали уснуть дурные предчувствия относительно верности Армиды.
     Мои раны  постепенно  зарубцовывались. Около  меня  часами  сидела  моя
дорогая сестра Катарина.  Я погружался в грезы, а когда открывал  глаза, мне
приятно было  видеть  ее рядом со мной.  Она  сидела  и вышивала,  терпеливо
ожидая  моего выздоровления. Позже она  стала располагаться у окна, играя  с
Посейдоном или разглядывая вышитые ею гобелены.
     Cecipy  нельзя было назвать красивой. Она походила на отца. У нее  был,
как у отца, бледный цвет кожи и вытянутый подбородок. Но мне очень нравилось
выражение ее глаз, форма ее хорошенькой головки и нежный голос.
     Мы часто, хотя и сбивчиво, говорили  с ней о прошлом.  Но  я никогда не
рассказывал ей о волнениях и тревогах, связанных с Армидой.
     -  Я  так благодарен тебе, Кати. Как я  жалею,  что в последние годы мы
редко виделись. Скоро уже зима, я хочу, чтобы мы чаще встречались.
     - Я  рада,  что ты этого  хочешь. Я всей душой стремлюсь к тому  же. Но
есть силы, которые разъединяют людей вопреки  их  желаниям.- Она  как всегда
говорила тихо и покорно.
     - Мы сохраним душевное веселье, будем беззаботны и все преодолеем.
     Говоря о беззаботности, я не кривил душой; когда рядом была Катарина, я
в самом деле чувствовал себя беззаботным.
     Воцарилась  тишина,  только слышно было за окном  жужжание трудолюбивых
пчел. Одна  из  них  так  нагрузилась  пыльцой,  что не  могла оторваться от
подоконника, и Посейдон игриво тянул к ней  лапу. В ясном небе, не шевельнув
ни единым перышком, стремительно пронеслись птицы.
     Жестом указывая на них, Катарина сказала:
     -  Снова эти птицы  с раздвоенными хвостами  собираются  вокруг  башен.
Перед тем, как  отправиться в южные края,  они вьют  себе здесь гнезда.  Мне
всегда становится грустно, когда они улетают. Мне их очень жаль, и к тому же
это  означает,  что   прошел  еще  один  год.  Хотя  каждый  год  они  снова
возвращаются из какого-то таинственного места. Они никогда  не опускаются на
землю. Если они это сделают, то им никогда уже не взлететь. Все
     233
     потому,  что  у  них  нет  ног,  если,  конечно,  верить  Аристотелю  и
Тарзаниусу.
     -  Это  вертки.  Отец  рассказывал  мне,  что  они  прилетают  с южного
континента, покрытого льдом. Туда еще не ступала нога человека.
     - А он-то как об этом узнал?
     - Должно быть, из архивных записей.
     Катарина  взяла  белый  гребешок  и  принялась  расчесывать  роскошный,
песочного цвета мех Посейдона. Кот раздул грудь и замурлыкал так громко, что
заглушил пчел. Но глаз не открывал.
     Катарина, после некоторого молчания, издала смешок:
     - Я все пытаюсь представить, как выглядит страна, которую никто никогда
не видел.
     - Не так уж трудно. Мы сами живем в такой стране. Здесь все загадочно и
тайны не раскрыты.
     - Шутник ты, Перри. Готова спорить,  что это  строчка  из какого-нибудь
твоего романса.
     - Как  только я  произношу что-нибудь  глубокое и мудрое - или хотя  бы
осмысленное, -  так все  сразу  заявляют, что это цитата, из пьесы. Но пьесы
часто пишут сами актеры - сама знаешь, мы ведь парни толковые. И разве ты не
помнишь, что я в детстве был смышлен не по летам.
     -  Я помню,  как ты изображал перед нами живые статуи, а мы должны были
угадывать  -  кого  ты  представляешь. Ты  чуть не утонул  в  лагуне,  когда
изображал Тритона. А я испортила новое платье, тебя спасая.
     - Эта  жертва была принесена искусству. А  ты, Кати, всегда лучше  всех
угадывала, кого я имел в виду.
     - И Андри,  бедняжка, тоже была умница. Она приснилась мне недавно и во
сне тоже умерла от чумы, как в жизни. Ненавижу сны, которые кончаются, как в
действительности.
     Время  от  времени Катарина  очищала  гребень  от  вычесанной шерсти  и
сдувала ее с  пальцев.  Потоки  теплого  воздуха  подхватывали  пучки шерсти
Посейдона и уносили в окно.
     - Когда я не брежу, у меня сны приятные.
     - Посей, глупый  кот, смотри, как  ты  линяешь!  Жизнь  была  бы совсем
невыносима, если бы не сны. Я бы наверное вообще с ума сошла.
     Она сдула  очередную порцию  шерсти в  сторону окна.  Я подошел  к ней,
облокотился на подоконник, почесал кота за ухом.
     - Иногда полезно сойти  от чего-нибудь  с ума. Хороший способ сохранить
здравый рассудок.
     234
     Катарина посмотрела на меня.
     - Ты слишком легкомысленный. Ты думаешь, что весь мир создан для твоего
развлечения. В ее голосе слышался упрек.
     -  Никто  еще   не  доказал  мне  обратного,  хотя  в  последнее  время
развлечениями  и  не  пахло. Ты  сама  достаточно  беззаботна. Волпато  тебе
изменяет? Бьет тебя? Почему он так часто оставляет тебя одну в Мантегане?
     Она опустила глаза и ответила:
     - Я была очарована Волпато  и всем семейством Мантеганов еще в детстве.
Они  такие  неотесанные,  диковатые, как и  их старые замки  -  здесь, и  на
берегах Срединного  моря. Когда мне исполнилось восемнадцать, Симли Молескин
предсказал, что я выйду за кого-нибудь  из Мантеганов. Что  я и сделала, и я
все еще люблю Волпато.
     - Кати,  неужели  у  тебя нет собственной воли? У  этих треклятых магов
цепкая хватка, и они будут держать тебя в своих грязных лапах, пока ты их не
пошлешь подальше.
     -  Не издевайся. Вижу,  что  ты уже поправился.  Во всяком случае, рука
теперь не отвалится. Если хочешь, можешь уехать из замка  уже завтра. И я не
увижу тебя, пока ты снова не попадешь в беду.
     Я поцеловал ей руку и сказал:
     -  Не сердись!  Ты  такая добрая, и мне  нравится, как ты меня балуешь,
сестричка. Я постараюсь натаскать Армиду, чтобы она походила на тебя. Я уеду
завтра же, чтобы начать поскорее.
     Она рассмеялась. Нам было  хорошо  вместе, и  Посейдон  мурлыкал громче
обычного.
     Окно, у  которого  мы нежились  на  солнце, представляло  собой большую
амбразуру в толстой стене. Подоконник был достаточно широк, чтобы Катарина и
Посейдон могли сидеть  на  нем с удобством и созерцать  окрестности.  Отсюда
можно было держать на прицеле мушкета весь внутренний двор  далеко внизу. На
свинцовой   обивке  подоконника   некий  безвестный   поэт   нацарапал   две
посредственные терцины:
     Два мира зрю я здесь, у амбразуры:
     Внутри покоев - шум и суета сует, Снаружи - только небосвод лазурный.
     Двойной  в душе  запечатляют след Людских амбиций  хоровод  безумный  И
вечных истин негасимый свет.
     235
     Посейдон на коленях сестры перевернулся брюхом кверху и теперь в окошко
вылетали клочки белой шерсти.
     Нагретый полуденным солнцем воздух циркулировал в чаше двора, и ни одна
шерстинка,  подхваченная этим потоком, не  опустилась  на каменную мостовую.
Вихрь нес  вычесанную шерсть мимо конюшен, увенчанного  башенкой сеновала  и
высокой  сосны,  растущей  у  противоположной  стены, где были  ворота. Весь
колодец двора был заполнен этой странной метелью.
     Катарина даже вскрикнула  от удовольствия,  когда я обратил ее внимание
на это зрелище.
     Вертки трудились  неустанно. Шесть или больше пар пикировали с карнизов
и покрытых  свинцом крыш,  выхватывая из вихря клочки шерсти, чтобы устилать
ими гнезда. Долго мы созерцали  плавное  и величественное кружение прядей  и
стремительные, ломаные зигзаги вертков.
     - Когда выведутся птенцы, они будут тебе благодарны, Посейдон,- сказала
Катарина.- Они вырастут в роскошных гнездах.
     - Да, в этих  гнездах вылупится  первое  поколение  птиц, которые будут
любить кошек. Перемены грядут на крыши Малайсии!
     Когда мы, наконец, спустились  вниз, шерсть  все  так  же  кружила  над
двором, а птицы все так же продолжали растаскивать ее по гнездам.
     -  Давай  вечером  сыграем  в карты... Птицы такие глупые,  они  всегда
чем-то  заняты. Все  время в движении. Я никогда не  чувствую, что  время на
меня давит. А ты, Перри?
     -  Обожаю  бездельничать  - это  мое  самое  любимое  занятие. Но  меня
поражает, как это  ты ухитряешься не замечать гнета времени, когда ты одна в
замке.
     Она уклончиво улыбнулась и потрепала меня за рукав.
     -  Почему  бы  тебе  не навестить  нашего  мастера  фресок  -  Николаев
Фатембера? Он помешан на своем искусстве. Правда, сейчас он, как и его жена,
пребывает в меланхолии, но если ты его разговоришь, то не пожалеешь.
     - Так Фатембер  все еще  здесь! Когда я  последний  раз  его  видел, он
клялся,  что уезжает  без  промедления.  Кемперер говорил,  что  это один из
немногих современных гениев. Из непризнанных, правда.
     Мы вошли в крыло, где располагались комнаты Катарины. Дверь  открыла ее
милая темнокожая служанка Пегги. Катарина сказала:
     - Фатембер постоянно угрожает немедленно уехать.  Я скорее поверю, если
он пригрозит завершить работу над фресками.
     236
     - Думаешь, это возможно? Волпато платит ему? Она засмеялась.
     - Ты что? Чем платить? Именно поэтому Фатембер  так и живет  здесь, все
что-то планирует и ничего не завершает. По  крайней мере, у него и его семьи
есть  крыша над головой.  А  семья  все  растет...  Словом,  сходи  к  нему,
поболтайте. Встретимся вечером в часовне.
     Я всегда любил бродить по  замку Волпато. Я любил его закоулки, нелепые
лестничные  площадки,  бесконечные  лестничные  пролеты, подъемы  и  спуски,
неожиданные  переходы  от  камня  к  дереву,   от  великолепного  мрамора  к
облупленной  штукатурке,  его  благородные  статуи  и  позорное  загнивание.
Индивидуальностью планировки он затмевал даже дворец Чабриззи.
     Род Мантеганов обнищал  давным давно, в досторические времена. Мой зять
был последним представителем прямой линии, Джулиус и другие состояли с ним в
двоюродном родстве и были такими же нищими.
     Ходили приглушенные слухи,  что Волпато отравил своих  старших  брата и
сестру, Клаудио и Сапристу, чтобы  завладеть остатками фамильного достояния.
Клаудио  он  устранил,  нанеся едкую ^1;;лпту на седло его  жеребца, так что
злокачественный  гной проник  в  организм  несчастного  через анус и  достиг
сердца.  С Сапристой же разделался,  намазав ядом статую Минервы, которую та
имела  обыкновение  целовать во  время  уед) знных молитв,  и  стремительное
гниение распространилось внутрь через губы.
     Сам Волпато этих слухов никогда не опровергал  и не подтверждал. Вокруг
него роились темные легенды,  но он вел себя достойно  с моей сестрой и имел
хорошую  привычку надолго  уезжать из замка  в поисках состояния, за которым
гонялся где-то в варварских странах севера.
     Тем временем  замок на  берегу Туа  приходил в  упадок, а  его жена все
никак не становилась матерью. Но я любил этот замок и радовался, что дорогая
сестра так удачно вышла замуж. Единственной из де Чироло ей удалось войти  в
высший круг.
     Путь к апартаментам Николаев Фатембера проходил по галерее, где Волпато
выставлял  остатки фамильных сокровищ.  Их  было немного.  И  по  сумеречной
анфиладе комнат  шныряли  крысы.  Но среди  всякого  хлама  были,  например,
прекрасные,  покрытые синей глазурью терракотовые блюда из  земель  Ориноко;
бивни лохматых слонов с резьбой времен  последней антропоидной  цивилизации,
сделанной для правящего дома Ицсобешикетцихала; пергаменты, спасенные
     237
     предкамиВолпатоизвеликойАлександрийскойбиблиотеки  (среди  них  два   с
автографами основателя библиотеки Птолемея Со-тера) и портреты на шелке семи
александрийских   плеяд,  спасенные  оттуда  же;   сундук  с   карфагенскими
орнаментами;
     драгоценныеукрашенияработысказочныхкузнецовАтлантиды;
     сфера,  принадлежавшая,  как  говорили, Бирше,  царю Гоморры, вместе  с
короной      содомского      царя      Беры;      фигурка      жреца      со
све-тильникомизсокровищницьщарстваКарлеона-на-Уске;стреме-на        любимого
жеребца перса  Бахрама, великого  охотника и губернатора Медии; гобелены  из
Зета,  Рашка  и дворцов  ранней  династии  Неманиджасов,  вместе  с  мантией
Милютина;  лира,  кубок и другие предметы  Чанкрианского периода; прекрасная
дубовая панель с вырезанными фигурками детей  и животных - я очень любил ее,
говорили, что панель была вывезена  из далекого Лайонесса, перед тем, как он
опустился                 на                 дно;                 серебряный
медальонсногтембольшогопальцаоснователяДе^порта;другие
реликвии,представляющиеопределенныйинтерес.Новседейст-вительно  ценное  было
давным-давно распродано, проедено и пропито.
     Я остановился и наугад открыл обитый железными полосами сундучок. В нем
лежали  книги, обернутые в тонкий  пергамент.  Мое внимание привлекла одна в
расшитом футляре, украшенном рубинами и топазами. Названия у  книги не было.
Я  раскрыл ее и отошел в более светлое место. Это был сборник  поэзии. Стихи
были написаны  от  руки, видимо,  самим автором. Стихи  оказались невероятно
скучными одами  Стабильности  или  призывами к Музе.  Я перелистал несколько
страниц, и  мой  взгляд  упал  на более короткое  стихотворение  из  четырех
терцин, первые две из которых были нацарапаны на подоконнике в моей комнате.
В названии стихотворения упоминался зверь из родового герба на  арке главных
ворот  замка:  "Каменный привратник-пес  говорит".  Я прочел  заключительные
терцины:
     Но если для Небес закон  - свобода, То люди все рабы. И царство  боли -
Fix собственных сердцев и душ природа.
     Пусть даже разум высшей жаждет доли, Заглушит сей порыв  проклятье рода
и в склепы совлечет Свободной Воли.
     238
     Увы, Муза явно была глуха к призывам неведомого автора. Но  выражение в
стихах мысли, пожалуй, верны. Я в  общем согласился с заключенной в терцинах
моралью. Ибо все, что рифмуется, истинно. Я задумчиво вырвал эту страницу из
книги  и запихнул  в  карман  камзола, после  чего  зашвырнул томик назад  в
сундучок.
     За галереей  находилась круглая комната стражи,  из которой  спиральная
лестница  вела  на  крепостную  стену.  Когда-то караульная  была  отдельным
строением, но  век  за  веком  замок разрастался, появлялись  новые корпуса,
дворы и пассажи, и караулка стала  просто комнатой, сохранившей, однако, дух
некой обособленности. Под ее потолком метались два заблудившихся вертка.
     Из караулки я прошел в  старые конюшни, превращенные ныне в  резиденцию
семейного  художника  Мантеганов.  Студия Николаев  Фатембера  находилась  в
помещении бывшего сеновала. Детишки же его возились этажом ниже на  булыжном
полу бывшего хранилища упряжи.
     Я задрал  голову и позвал  Николаев. Спустя  секунду  в дверном  проеме
показалась голова Фатембера. Он  помахал  мне рукой и  начал  спускаться  по
приставной лестнице, одновременно заводя разговор.
     - Так-так, мастер Периан, почти  год прошел  - долгий срок - с тех пор,
как  мы  видели вас  в Мантегане.  Видит  Бог, это  негостеприимное место  -
одинокое,  мрачное,  холодное,  обнищавшее,  и  оно  кишмя  кишит  голодными
крысами! Что вас привело сюда? Не поиски же развлечений, будь я проклят!
     Я  объяснил,  что  болел  и  что  завтра уезжаю.  Природная  скромность
помешала мне упомянуть о кинжалозубе.
     Фатембер возложил тяжелую ладонь на мое плечо, другой же чесал себе под
мышкой. То был  крупный мужчина, кучерявая  борода свисала  с  его  тяжелого
лица, как вековая древесная губка со ствола поваленного дерева.
     - Ну да, Мантеган подходящее место  для болезни, это точно. Однако чумы
ты здесь не  подцепишь. Чума  любит жертвы  упитанные, в соку, а такового  в
Мантегане отродясь не  водилось.  Тут  даже тараканы не выживают  -  слишком
много сквозняков. Вот малярия - да, для малярии здесь раздолье. Но, конечно,
лучше малярия, чем чума.
     Он повторял слова  со  вкусом,  как  будто  кость обсасывал,  временами
мрачно поглядывая  на кучу своих ребятишек. Дети  окружили старую, костлявую
гончую и стегали ее плеткой. То
     239
     были  не  самые  упитанные дети  в мире  их -  ребра  просвечивались  в
прорехах грязных рубашонок.
     Хотя Фатембер  был человеком дюжим, как  и подобает  художнику, который
много времени проводит, анатомируя людей,  лошадей и древнезаветных  зверей,
каждый прошедший  год  ложился  бременем  на  его  широкие плечи,  понемногу
пригибал  его  к земле  и  добавлял  седины в  буйную  шевелюру и  горечи  в
выражение  лица.  Но взгляд  его  беспокойных  черных глаз  сохранял  Дикую,
магическую силу, а густые брови оставались черными. Я уважал его больше всех
своих  знакомых.  Может,  его жизнь была поражением, но это  было поражение,
достойное восхищения. Я был горд знакомством с ним.
     - Как продвигаются ваши фрески, Николае?
     - Как раз сегодня все закончил. Шучу. Все в  том же состоянии, в  каком
находились  в прошлый праздник Рогокры-ла, когда  вы  выступали  с труппой в
большом зале. Господь  не позволяет мне запечатлевать счастье принцев, когда
моя семья голодает - мои проклятые принципы противоречат порывам моей кисти.
Так что, ничего не меняется. Я  больше не могу работать  даром, и  - хотя не
хотел бы жаловаться вам на вашего зятя -  милорду Волпато лучше бы  заняться
приведением  в-порядок своих земель,  а не пытаться  возвеличить себя с моей
помощью. Все всегда возвращается к земле.  Используй ее как следует, и  твоя
жизнь наполнится. Забросишь землю -  и твоя жизнь  пройдет впустую. Конечно,
эти  истины легче всего постичь нам, голодранцам,  у которых даже цветочного
горшка собственной  земли  никогда  не  было. Дай  человеку  дюжину ферм, и,
возможно, ему трудней будет докопаться до истины.  Я же сейчас настолько  на
мели, что пришлось уволить парня, который мне небо раскрашивал.
     Говоря все это, Фатембер провел меня через боковую дверь в темный двор.
Он был одним из величайших  художников эпохи,  а  вот провел здесь почти зря
десяток лет и, кажется,  влип окончательно, без надежды  отсюда вырваться, и
жил,   работая   или   не   работая   над   фресками   Мантегана,  постоянно
экспериментируя с дюжиной других искусств  и  ремесел. Его беспокойный гений
был необуздан, агрессивен и сам себе создавал трудности.
     - Если у меня все выгорит с женитьбой, Николае, я позабочусь о деньгах.
     - Это  твое  "если" -  одно из самых разрушительных орудий Времени.  Ты
говоришь как  Волпато. Не  стоит...  И не  надо  удачно  жениться. Не  стоит
мужчине становиться объектом  насмешек  и зависти. Я,  по  крайней мере,  от
этого свободен.
     240
     Мы прошли  в  банкетный  зал  со  сводчатыми  потолками.  Окно с частой
свинцовой  рамой и резной фрамугой  открывало вид на оживленное  движение по
реке Туа. Построение  перспективы  и световое  решение незавершенных  фресок
Фатембера были рассчитаны на то, что фрески будут созерцать от этого окна.
     Темой этих знаменитых фресок  была Деятельность  Человека, разрываемого
между Искусами Зла и Доблестью Добра. Только одна или две пасторальные сцены
были завершены, да сцена  древнезаветной охоты. Далее за помостами  и лесами
на голых стенах проступали лишь отдельные фигуры или детали фона. На  козлах
лежали  листы  бумаги,  покрытые  по  большей  части   смелыми  карикатурами
Фатембера. Наброски были совершенны, но не завершены.
     Что  же  касается самого  великого человека,  то  он,  возложив  тяжкую
десницу на мое слабое плечо, стоял как  столб и  осматривал  комнату с таким
видом, как будто  никогда раньше здесь  не бывал. Затем он тяжело протопал к
окну, взобрался  на помост перед ним и стоял там, сверкая черными глазами. Я
ждал,  что  будет, и в тишине  огромной  комнаты  слышно было, как  со стола
спрыгнула мышка и побежала в угол.
     -  И  у Времени  есть другие изощренные пытки,- продолжал  Фатембер.- Я
вижу  своим внутренним взором какой-то цветовой оттенок.  Он так реален, что
кажется, вот он - у меня в зрачках. Я работаю неделю, смешиваю краски, чтобы
получить этот  цвет, и  что  же? Получается что-то совсем другое,  а то, что
привиделось, забывается начисто.
     - Ну, ничто не получается так, как задумано, Николае.
     -  Лучше  молчи, если нечего  сказать,  кроме банальностей! Почему  это
внутреннее видение нельзя реализовать  в действительности?  Ну почему? Зачем
нам тогда даются видения, если их нельзя воплотить?
     -  Возможно,  видение  и  есть своя  собственная  реализация.  Наверно,
видения действительны сами по себе. Я вот тоже недавно пережил...
     -  Чушь.  Что  ты об  этом знаешь?  Мое  видение фресок  на этих стенах
сохраняется во  всем величии. Я знаю,  что ты  и Волпато,  и  твоя сестра, и
добрая  половина проклятой Малайсии никак не можете  взять в толк,  почему я
ничего не произвожу,  почему я не даю своему гению запрячь  себя как  вола и
тянуть  ярмо до тех пор, пока все не будет завершено и мое видение не  будет
воплощено. Что ж, может быть, я и вол, но давно не кормленный и которого уже
не волнует ярмо на шее.  Но я еще и дурак,  вот  в чем дело. Может  быть,  я
предпочитаю оставить свое грандиозное
     241
     видение во  всем его блеске  там, где оно  сохранит  все  великолепие -
внутри моей глупой башки,- он постучал себя  по лбу,- где мыши и торговцы не
смогут до него добраться. А? Это лучше,  чем  распять его на штукатурке и не
оставить себе ничего, что могло бы согреть в оставшиеся годы жизни.
     Он прохаживался по доскам помоста и  явно радовался возможности  излить
душу. Но и в радости он был агрессивен.
     - Не будет ли дерзостью предположить, что всем нам было бы  лучше, имей
мы возможность разделить с вами ваше видение?
     - Лучше? Лучше? Улучшается ли мораль человека от того,  что у него есть
возможность  поглощать обед из  восьми блюд? Искусство не  улучшает,  это не
лекарство. Великие  художники все были злодеями, если не  считать нескольких
исключений, да и те были не святыми, а ханжами. Нет,  вы можете желать моего
видения, вы  можете полагать себя  достойным его, но истина  в  том, что мне
плевать на чьи угодно желания, кроме моего собственного и Господа Бога, если
это касается живописи.
     Он зашагал  по залу и  эхо возвращало  его слова  и шлепки сандалий  по
паркету.  Он   был  захвачен  мыслью   о   своем   видении.   Казалось,  оно
материализуется в воздухе, по мере того, как Фатембер объяснял, что  намерен
сделать всему миру наперекор.
     Затем  он  погрузился  в  угрюмое  молчание,  покусывая губу  и  скребя
подмышки.
     - Новые горизонты... Новые перспективы поражения...- бормотал он.
     Я  разглядывал  грандиозную  сцену  свадьбы.  В  законченном  виде  она
существовала  лишь  на листе картона. На стене же был набросок в натуральную
величину в окружении  пятен  основных  цветов. Сцена должна была увековечить
женитьбу одного из первых Мантеганов с Беатрисой Бергонийской.
     Стройная, юная  Беатриса сидела, откинувшись на спинку сиденья открытой
кареты,  сделанной в форме лебедя, и протягивала руку красивому юному щеголю
рядом с ней.
     Беатриса  была  почти закончена,  в  отличие  от остальных  персонажей,
существующих  в  некой  призрачной  форме. Свет  омывал ее  фигуру  с мягкой
доверительностью, равно как и флаги, и процессию, и в отдалении был не менее
ясным и чистым. Кафедральный собор с готическими галереями и вид на долину и
горы  за ним были  вписаны резкими  штрихами  в сетку тонких,  прямых линий,
доказывающих,  что  Фатембер   в  совершенстве  владел  искусством   строить
перспективу. Я  понял,  что когда  сцена будет завершена, она станет каноном
для всех подобных сюжетов.
     242
     Николае  мрачно  посмотрел  на  нее, пожал плечами  и  перешел  к почти
законченной панели. Панель была узкая, рассчитанная на то, чтобы поместиться
между дверью и окном эркера, на ней были изображены солдаты и походные шатры
за ними.  Солдаты  стреляли  по рогокрылам,  летящим в темном небе.  За ними
наблюдал  крестьянский мальчик,  сгибающийся  под  тяжестью щита. На  голове
мальчика   был   громадный  солдатский  шлем.   На  заднем   плане   высился
фантастический город, сверкающий в закатном свете.
     -  Этот  крестьянский  мальчик,- сказал  я,-  настоящий  юмористический
шедевр.
     - Это я сам. Всегда мечтал  стать солдатом, да вот  не довелось никогда
сражаться.
     -  Не  будьте  так  мрачны, Николае,  пусть  даже  это  доставляет  вам
удовольствие! Одна только виртуозность этой панели может...
     Он резко повернулся ко мне.
     - Не оскорбляй меня разговорами о виртуозности! Это может быть и хорошо
на  сцене, где  надо на часок-другой развлечь  почтенную публику.  Здесь  же
должен быть  упорный труд  и  жесткая дисциплина. Никакой  виртуозности! Это
смерть для живописи. Со времен Альбрехта традиция утеряна и все  из-за шутов
гороховых,  стремящихся  блеснуть  виртуозностью  и  пустить  пыль  в  глаза
невеждам. Медленный,  но постоянный  рост мастерства  не для  них... Тут  ты
прав, я слишком  мрачен - Малайсия создана  для status quo,  не для  роста и
прогресса.
     - Вы знаете Отто Бентсона? Он верит в возможность прогресса в Малайсии.
     Фатембер сверкнул на меня глазами из-под насупленных бровей.
     - Я живу отшельником. Я  не в силах помочь Бентсону, как и он мне. Но я
уважаю его  идеи. Они  убьют его, так же как мои - меня. Нет, нет, Периан, я
вовсе не жалуюсь  на свою  злосчастную долю, но правда  в том, что я не могу
ничего,  ничего! Где-то  там, за этими стенами  из  праха и мышиного дерьма,
находится великий, пылающий мир истины  и благородства, тогда как я погребен
здесь и не могу шевельнуться. Только с помощью искусства, с помощью живописи
можно овладеть этим пылающим миром и его секретами! Видеть недостаточно - мы
не  видим  по-настоящему, пока не скопируем,  пока  детально  все не опишем,
все... А как  описать божественный свет  со всеми его оттенками... свет, без
которого не существует ничего?
     243
     - Если  бы  вы продолжили работу, то у  вас было  бы нечто большее, чем
описание...
     - Не льсти мне, Периан, или я выставлю тебя, как выставлял других. Ведь
ты  именно  льстишь... скверная  черта.  Ненавижу  лесть. Минерва свидетель,
деньги бы я  принял,  но  не  похвалы. Только Бог достоин  похвалы,  да  еще
Дьявол. Ни в чем нет доблести, если Бог ее не даст. Посмотри на локоны этого
солдата, на румянец на щеке крестьянского мальчика, на оперение умирающей на
траве  птицы  -  разве  это  совершенство? Нет, это  имитация.  Ведь  ты  не
обманулся, ты ни  на  миг не забыл, что  перед тобой всего лишь раскрашенная
стена? Стена - это стена, и все  мои амбиции могут сделать ее лишь не вполне
обычной стеной. Ты ищешь движения и света - я даю тебе пыль и неподвижность.
Это кощунство - жизнь предлагает смерть! И подоплекой всему - тщеславие. Так
стоит ли удивляться, зная мою ненависть к тщеславию, что я ничего не делаю?
     Он стоял недвижимо, с отвращением глядя на фантастический город.
     Наконец он  отвернулся  от  картин  и  заговорил, как будто  меняя тему
беседы:
     - Только Бог достоин похвалы. Он дает все, и многие не способны принять
его дары. Его благородство заставляет нас визжать от ярости. Малайсия входит
в новую эру, мастер Периан;
     человек,  которого ты упомянул,  человек с севера с  его революционными
идеями - это символ нового времени. Я это чувствую, хотя и сижу безысходно в
этой крысиной норе. И скоро  -  впервые за сотни тысячелетий - люди раскроют
глаза  и оглянутся вокруг.  И  впервые они  начнут  создавать машины,  чтобы
помочь своим слабым мышцам, и посещать библиотеки, чтобы помочь своим слабым
мозгам -  не здесь, возможно, а где-нибудь в другом, в  другом месте.  И что
они обнаружат? Беспредельную протяженность этого Богом данного нам мира!
     Сделав паузу, как  будто для того,  чтобы переварить собственные мысли,
он  разразился  новым  словесным потоком,  как  раз когда я  снова попытался
рассказать ему о своем лесном видении.
     - Долгие годы - всю свою жизнь - я как раб изучал, копировал, описывал.
Не говори мне, что я бездельник... И, тем не менее, я не способен на то, что
делает простой луч света. Сюда, мой друг, иди за мной. Одну минуту. Я покажу
тебе, с  какой легкостью творит Господь то, чему мне не  научиться  за сотни
лет!
     Он порывисто схватил меня  за рукав и потащил прочь из банкетного зала.
Только дверь за нами хлопнула, когда мы уже пересекали двор.
     244
     - С чего это я  должен украшать эти руины? Пусть загнивающее  загнивает
бесповоротно...
     Вцепившись мне в рукав, он вел, а скорее, тащил меня назад в конюшню, в
которой жил.  Детишки, копошившиеся  во дворе, радостно  приветствовали  его
появление.  Фатембер  только  отмахнулся  от  них.  Он  подтолкнул   меня  к
приставной лестнице, и мы полезли наверх, на бывший сеновал. Детишки вопили,
чтобы он с ними поиграл, Николае крикнул, чтобы они заткнулись.
     Сеновал был теперь превращен в обширную мастерскую, забитую до  отказа.
Чего тут только не было! Столы, заваленные холстами, кипами бумаги, горшками
с красками и кистями всех размеров. Инструменты самого  разного назначения и
геометрические  фигуры. Множество предметов самых неожиданных,  красноречиво
говорящих об интеллектуальных интересах хозяина:
     чосиная  нога, бивень  роголома, черепа  собак и  проныр-хватачек, кучи
костей, плетеная из  коры шляпа, кокосовый  орех,  сосновые шишки, раковины,
ветви  кораллов,  засушенные  насекомые,  воинские доспехи, образцы пород  и
минералов, книги по фортификации и другим предметам.
     Всему этому Фатембер уделил не больше внимания, чем детям  во дворе. Он
стремительно  пересек помещение, отдернул занавеску и, подзывая  меня рукой,
воскликнул:
     - Здесь ты можешь чувствовать себя, как у Бога за пазухой, и обозревать
Вселенную! Смотри, что может сотворить свет в руках подлинного Мастера!
     Мы находились  в душном, темном алькове. В центре его стоял  стол, а на
крышке  стола  была  изображена  яркая,  многоцветная  картина.  Краски  так
сверкали, что,  казалось, освещали  комнату. С первого взгляда я  понял, что
Фa^eмбep  открыл какую-то  чудесную технику, стократ  превосходящую  процесс
мерку  риза-ции Бентсона. Владея  такой  техникой,  Фатембер  становился  по
отношению ко  всем остальным  художникам,  как человек  по отношению к диким
животным.
     В картине что-то двигалось!
     Ошеломленный, я подался  вперед. И  тотчас с  разочарованием понял, что
передо  мной всего лишь  заурядная  камера обскура. Над нами  было небольшое
отверстие, откуда проникал свет, направленный особой линзой, установленной в
башенке на крыше экс-сеновала.
     Фатембер самодовольно потирал руки.
     - Может наше искусство создать картину,  столь же совершенную, как эта?
Почему человек должен - что его заставля-
     245
     ет  - соревноваться с  самой Природой? Как  рабски  я завишу  от своего
безумного видения!
     Пока он со вкусом жаловался, я разглядывал сцену на столе. То был вид с
верхушки крыши на дорогу за пределами замка, туда, где Туа текла меж пыльных
берегов. Дорога раздваивалась на пригорке: один путь вел к старому кладбищу,
второй сворачивал к воротам замка. У  реки,  среди валунов, расположилась на
отдых группа людей, запыленных, как сама дорога. Их мулы  паслись на привязи
неподалеку.  Во  всех  подробностях  я  видел  старика,  вытирающего  лысину
платком,  вдову в черном,  обмахивающуюся шляпой,  и так далее. Я решил, что
это группа пилигримов, отправившихся на покаяние и подвергающих себя трудным
испытаниям. Каждая крошечная деталь была совершенна.
     - Смотри,  друг мой, какие они  миниатюрные,- сказал Фа-тембер.- Мы  их
видим как бы глазами Бога или Дьявола - у него  зрение острее. Мы считаем их
реальными, тогда как  на самом деле мы смотрим  всего лишь на игру света, не
оставляющую  следов  на  столе.  Погляди:  вот  идет  моя жена,  вот  она  -
карабкается  на  пригорок.  Но ведь это не моя жена  - это только  крошечное
световое пятно, которое я идентифицирую  со своей женой.  Какое оно имеет  к
ней отношение?
     - Вы и не  подозреваете, Николае,  как пугают меня  ваши  рассуждения в
связи с тем, что я недавно пережил. Он, не слушая, тыкал рукой в стол.
     - Ее скопировал великий художник, который использовал только свет. Свет
здесь, плоть там. Реальность там, идеал здесь.
     - Почему вы уверены, что там действительно реальность?
     - Что я - свою жену не знаю?
     Я посмотрел  на фигурку  его жены,  бредшую к  воротам  замка.  Фигурка
продвинулась на сантиметр или два по крышке стола.
     - Может, нам спуститься и встретить вашу жену?
     - Ей нечего нам сказать. И, скорее всего, у бедняжки и еды нет.
     И  отметая дальнейшие  разговоры на  эту  тему,  он  отступил назад  и,
сдвинув рукоятку,  повернул линзу. Медленно поднимающаяся  на холм женщина и
пилигримы  мгновенно исчезли. Вместо  них в волшебном  круге света  возникли
крыши и фронтоны, а затем внутренний двор.
     Необычная  перспектива  и  чудесное  свечение  красок   придали  хорошо
знакомым строениям такую поразительную новизну,  что я невольно вскрикнул от
восхищения.  Крошечные птицы стремительно  пересекали картинку на  столе. То
были образьгтех самых
     246
     вертков, которых мы с сестрой наблюдали часом раньше. Я мог даже видеть
дымку  в  воздухе  -  вычесанная  шерсть,  поддерживаемая  теплыми  потоками
воздуха, колыхалась  над двором как  паутина. Я  поискал  глазами окно своей
спальни. Да, оно было здесь. Окно открыто, а на подоконнике сидит Посейдон и
следит  за быстрыми существами, расхватывающими клочки его бывшей шубы. Хотя
окно  на  картинке  не превышало моего ногтя,  каждая его деталь была  видна
совершенно отчетливо. Так же совершенно было изображение кота.
     Внезапно  на  картине возникло  темное пятно, разрастающееся с пугающей
скоростью. Это  была  птица.  Она  как будто подымалась из глубины  стола  и
росла, пока не затмила всю картину полностью. Над нашими головами послышался
скребущий  звук,  и  из  тьмы  вынырнул  верток  и  пронесся  между  мной  и
Фатембером.
     -  Мерзкая  тварь,  крыса  пернатая!  -  взревел Фатембер.  Он неуклюже
бросился за птицей,  попытался  ее ударить,  но  попал в  меня.-  Все  время
залетают, и каждый раз бардак из-за  них!  Постой в сторонке, пока я  с  ней
разделаюсь!
     Он с бешеной энергией погнался за птицей. Я попятился и сказал:
     -  Николае,  я должен  вам  что-то  рассказать.  Я испытал  нечто,  что
изменило мою жизнь. Я был в лесу...
     - Я тебя прикончу, паразит!
     Он схватил  длинный  угольник и  гонял  им ошалевшую от страха птицу. Я
отскочил в сторону.
     - Николае, у меня было видение в лесу, которое глубоко задело меня...
     -  Как меня задела эта проклятая тварь! - Он было загнал вертка в угол,
но тот вырвался и промчался мимо моей головы.- Нет, сволочь, не уйдешь!
     -  Вкратце, Николае, это видение убедило меня, что никогда, наверно, мы
не будем в состоянии  понять  реальность. И  все из-за  ограниченности наших
органов восприятия, хотя, возможно, это и к лучшему.
     - Да зачем понимать?  Главное -  овладеть,  покорить!  - заорал он  и с
силой  хлопнул  угольником  по  стене.  Угольник  сломался.  Тогда  Фатембер
бросился на птицу с кулаками.-  Здесь тебе  не место, ты, отродье  пернатое,
здесь храм искусств.
     -  Вы посвятили  всю жизнь описанию того, что  вы считаете реальностью.
Но, боюсь,  то, что мы  принимаем за реальность, на самом деле само является
описанием, наброском, сделанным Си-
     247
     лами, превышающими наше понимание, так  же как  мы  превышаем понимание
этой  несчастной  птицы.  Но  бывают  мгновения,  когда  сквозь   один  слой
реальности  просвечивает другой. И я думаю,  что искусство  и жизнь, факты и
литературный вымысел - это взаимосвязанные описания друг друга...
     - По крайней мере с одной жизнью я сейчас покончу! Почти достал!
     -...и  что  все искусства  - это  только попытка  разбить...  пробиться
сквозь пелену внушенной нам галлюцинации, которую мы называем...
     Он тяжело, как роголом, пронесся мимо меня.
     - Ну, я сверну ей шею! Я убью проклятую тварь прежде,  чем  она мне тут
все вверх дном  перевернет!  За  что на  меня все  эти  напасти?! Ты  видишь
теперь,  что  мне приходится  выносить? С  дороги,  Периан,  ради Сатаны,  с
дороги!
     Теперь он  гонялся  за вертком с дранкой в руке  и  снова чуть не задел
меня. Он был вне себя  от  ярости  и проклинал  пищащую от  ужаса  птицу.  Я
увернулся от  могучих замахов Фатембера и ретировался  в  безопасное место -
спустился по приставной лестнице во двор.
     Во дворе  оборванные  дети  Фатембера  визжали  от радости  - в  дверях
показалась их мать. Она материализовалась почти одновременно с вертком. Дети
облепили ее со всех сторон, и она на секунду прислонилась к дверному косяку,
чтобы  перевести дух. Ее огромные свернутые  крылья шуршали  о  дерево.  Она
устало поздоровалась со мной и села передохнуть. Детишки тотчас принялись на
нее карабкаться.
     Мы уже встречались  раньше. Она была женщиной  полноватой,  хотя  и  не
лишенной  некоторой грации. Лицо ее  уже покрыли  морщины,  и  оно  потеряло
большую часть  былой красоты, хотя следы  ее  все  еще оставались.  Особенно
красив был рот. Человеческое имя ее было Чарити.
     Жизнь  летающих  людей  подчинена очень строгим  законам.  Но Чарити  в
детстве и юности была так хороша собой, что ей, одной из немногих, позволено
было гнездиться на вершине колокольни св.  Марко и выступать перед епископом
во  время  церковных праздников.  Помню, когда  я был совсем  еще  маленьким
мальчиком, мать указывала мне на нее - Чарити  со своими сестрами в тот день
летала  над Ареной.  Прелестное  это было зрелище, хотя и  порождало сальные
детские шуточки по поводу скудного одеяния летающих людей.
     Теперь ее бело-коричневые крылья были постоянно свернуты. Чарити в свое
время позировала Фатемберу, и художник умолял
     248
     ее  выйти за него замуж.  После того, как Чарити уступила его просьбам,
она уже никогда не летала, а сейчас была уже слишком стара для полетов. ^
     Восстановив силы,  Чарити  поднялась и предложила  мне стакан  красного
вина.  Детишки с  такой силой  тянули ее за складки платья, что Чарити снова
вынуждена была сесть. Вино я принял с  благодарностью: Николае был так занят
своими  думами,  что о  подобных  мелочах  забывал.  Букет  был  терпкий,  с
горчинкой - весьма вероятно, что вино было из Хейста.
     - Мы надеялись, что вы  нас навестите, мастер Периан. Николае рад вашей
компании,  а  надо  сказать, что он очень немногих людей  терпит около себя.
Ваша добрая сестра сказала, что вы уже оправились от ран.
     -  Я  никогда не навещал  Мантеган без того,  чтобы  не зайти к вам и к
Николасу. Я безмерно восхищен его работой.
     - Ну и как вам Николае?
     - Как всегда гениален и как всегда переполнен идеями.
     - И, как всегда, сумасброден? И, как всегда, в отчаянии?
     - Ну, может, слегка в меланхолии...
     -  И,  как  всегда, не способен разрисовать ни одного квадратного метра
стены?
     Прихватив с собой пару ребятишек, она подошла к бочке, набрала черпаком
воды  и  напилась. Детишки все  до  единого тоже внезапно ощутили жажду. Она
напоила  всех по очереди, сначала мальчиков,  затем  девочек. Потом повысила
голос, чтобы перекрыть их гам, и сказала:
     -  Николае замахнулся слишком на  многое. Результаты вы видите. Нищета,
голод, грязь... Я обстирываю богатые семьи, чтобы заработать на хлеб. Что мы
будем делать зимой, я не знаю...
     - Гении редко заботятся о хлебе насущном!
     - Он  считает, что станет  знаменитым через две сотни лет.- Она воздела
руки, и ее крылья зашуршали.- Две сотни лет! Что пользы от  этого его бедным
детям? Я не  знаю. Ладно, мне надо приготовить им чего-нибудь  поесть.  Я не
жалуюсь, мастер Перри;
     по крайней мере, у нас есть крыша над головой.
     - Я рад за вас.
     С сеновала донесся торжествующий рев - вертка постигла злая участь.
     -  Жизнь великого художника -  это  одно, а жизнь его жены - это совсем
другое.
     Я прислонился к стене и маленькими глоточками отпивал  вино,  наблюдая,
как она работает, ухитряясь одновременно раз-
     249
     влекать  детишек. Я размышлял -  помнит ли она, как в юности летала над
городом и наслаждалась видом  сверху. Волшебными, наверно, казались ей улицы
Малайсии, пока не настало время ходить по ним. Мне было ее  жалко, и в то же
время меня раздражали ее жалобы на мужа.
     Фатембер, видимо, забыл  про меня. Я слышал,  как он расхаживает у себя
наверху и что-то бормочет.
     Оборванные детишки прыгали вокруг меня и просили дать им глоточек вина.
Некоторые  из  них унаследовали  рудиментарные  крылья, но  ни  один не  мог
летать.
     Я отдал Чарити пустой стакан и сказал:
     - Я должен идти. Передайте Николасу, что я надеюсь скоро его увидеть. И
я  попрошу  Катарину, чтобы она поговорила  с Волпато  о...- Я потер  друг о
друга подушечки большого и указательного пальцев.
     Она сделала  протестующий  жест, и движение живо напомнило мне движение
Фатембера.
     - Не надо, пусть все  будет, как будет. Мы не так уж и несчастны, могло
быть  хуже.  Вы, может, и не знаете, но Волпато пригрозил,  невзирая  на все
фрески, вышвырнуть нас на улицу, если муж еще хоть раз заговорит о деньгах.
     - Ну, как хотите.
     -  Дело не  в  том, что  я хочу,  а  в том, что я должна,- сказала  она
твердо. И этим тоже напомнила мужа.
     -  Когда  фрески  будут  закончены,  он легко  найдет множество  других
заказчиков.
     Она печально покачала головой.
     Я направился  к  двери.  Чарити вырвала из своего  крыла длинное  серое
перо,  наклонилась  и вручила самому младшему ребенку,  чтобы ему было с чем
играть. Я вышел за дверь до того, как она выпрямилась.
     День  клонился  к  вечеру.  Тени  сгустились  в  углах  двора, прохлада
опускалась  на город, где-то вдали звенели колокола.  Вертков больше не было
видно. Я поднял  голову,  в глаза ударил луч  солнца, отразившийся от  моего
окна, но подоконник был пуст -  Посейдон оставил свой пост.  Все  было тихо.
Пучки  кошачьей шерсти,  наконец, опустились  на  мощеный двор. Ее скатанные
ветром  комки  шевелились у моих ног. Только игра теней заполняла  дремотный
воздух.
     Я чувствовал себя  выздоровевшим; очарование уединенного покоя для меня
кончилось. Завтра я  покину замок ради  того, что  Фатембер  назвал огромным
пылающим миром.
     250
     СВАДЕБНЫЕ ЧАШИ И ОБНАЖЕННЫЕ ГОСТИ
     Когда великий Деспорт основал наше государство,  он объявил  его местом
счастья. На протяжении многих столетий его воля в общем выполнялась. Но, как
сказал философ, у каждого  морского судна должен быть киль;  у счастья  тоже
есть другая сторона, подводная его часть,  борющаяся с морскими  течениями и
обрастающая всякой дрянью,  которая со временем может полностью это  счастье
уничтожить.
     Несмотря на все это, в Малайсии  гонялись за счастьем очертя голову,  и
многие его искатели собрались вместе, дабы убедиться, что свадьба Смараны де
Ламбант и Трейтора Орини из Вамонала будет событием  радостным.  Им давалось
три  дня,  чтобы  налиться  счастьем  по  самые  краюшки,  и  простосердечно
предполагалось, что  по истечении сего срока каждый из гостей  не менее трех
раз помрет от удовольствия.
     В первый день  празднества в утренние часы  Поззи Кемперер  провел  еще
одну  репетицию комедии "Фабио и Албризи". Он хотел еще раз убедиться, что и
мы, и наши  костюмы были ни  чем иным, как самим совершенством. Мы  играли с
энтузиазмом,  Ла Сингла выглядела неотразимой, каждый ее жест был  маленьким
соблазнительным  чудом. Поскольку свадьбы обычно сопровождаются излишествами
и беспорядками, Кемперер  пригласил  тощего чужестранца с двумя пантерами, и
результат нельзя было назвать плачевным.
     Мой  костюм,  сделанный   по  картинке   из   павильона   Ренардо,  был
великолепен. Я только старался не думать - когда я смогу, и смогу ли вообще,
расплатиться  с портным.  Камзол украшала изощренная вышивка с  изображением
пейзажей. То была работа  семьи Златорогов.  Аккуратность оторочки восхищала
меня.  Шею  тесно облегал  высокий  накрахмаленный воротничок,, а элегантные
лосины с завязками на коленках подчеркивали стройность моих  ног. Зеленый же
плащ был просто  шедевром! Длинный, приталенный; широкие карманы и массивные
полы были точно такими, как  на  картине. Пуговицы, как и заказывалось, были
серебряными,  а  манжеты  украшала  яркая  серебряная  тесьма.  Костюм   был
настолько  красив,  что  я  решил  носить  его  в  течение  всего свадебного
праздника. Он был слишком хорош, чтобы отдавать его одному только Албризи.
     После репетиции,  когда никто  не смотрел в нашу сторону,  божественная
Сингла подбежала ко мне и поцеловала прямо в губы.
     251
     -  Ты прекрасен, Албризи. Мне тебя так не хватало. Говорят, тебя тяжело
поранил  кинжалозуб. Сегодня вечером, когда  танцы будут в разгаре,  а Поззи
уже напьется,  давай  ускользнем куда-нибудь.  Я сыграю  доктора и  осмотрю,
какие органы у тебя еще действуют.
     -  Дрогоценнейшая  Сингла,  когда  я  лежал  полумертвый  во  дворце  у
Мантеганов, я  часто вспоминал о тебе. Ты уже пришла в себя от потери своего
галантного капитана Джона из тяжелой кавалерии Тускади?
     Она элегантно изобразила рукой жест отчаяния.
     -  Он был такой... Но  не хватит слез,  чтобы плакать  над  жестокостью
этого мира. Развеем нашу печаль сегодня же вечером.
     Я сделал шаг назад.
     - Никогда  ничего лучшего мне не  предлагали.  Но  я стал умнее,  обрел
знания  и еще  не привык к этому... Я дал обещание Армиде Гойтоле  и  должен
сохранять верность. Как поется в песне: "Окончились дни моего донжуанства".
     Она всем  телом  прижалась ко  мне, и  я ощутил приятную  упругость  ее
бюста.
     -  Ты  смешишь  меня,  дорогой,  ты  в  своем  роде  герой,   но  такой
сумасшедший! Невероятно! Попробуй сыграть эту роль на следующей неделе.
     Я поцеловал ее в шею.
     - Не  искушай меня. Гороскоп  не  позволяет  мне этого.  Симли Молескин
предупреждает  меня, Армида  предостерегает  меня. Если я не внемлю им,  для
меня могут настать тяжелые времена.
     -  О,  и  у моего капитана тоже был такой ужасный  гороскоп. А то я  бы
обязательно  убежала  с  ним  в  Тускади.  Знаешь,  с какими опасностями  он
сталкивался? Однажды он был на волосок от смерти. Ядро  турецкой пушки убило
под ним скакуна. Ему казалось, что ядро  летело очень медленно,  оно пробило
коня насквозь и было так раскалено, что походило на гигантскую ягоду малины.
А он остался невредим, душка.
     - Солдаты - ужасные лгунишки, дорогая моя, наивная Сингла.
     Лицо ее дернулось, но она быстро овладела собой.
     - Что бы он ни делал, для некоторых сегодня свадебная ночь. И хотя ты и
свинья, но  ты мне не чужой. Я тебя понимаю. Вслушайся что ли в музыку, если
мой голос тебя не убеждает.
     252
     Уже некоторое  время до  нас доносилась музыка. Звучали сладкие  голоса
поющих. Особенно выделялись три девушки, на  которых были свободные платья в
греческом  стиле эпохи Перик-ла.  Они исполняли свадебную  песню, написанную
специально для случая на стихи Пиндара:
     Златые струны лиры Аполлона Звенят, сзывая в тесный Круг влюбленных.  И
свет все озаряет.
     Прелюд с дрожащих струн  слетает, И юность пылкая В одну судьбу сливает
Своих двух жизней ход.
     Гармония - супружества оплот.  Он храбр и мудр, Она  его  влечет. И как
глаза ее смеются и пылают!
     После каждой строфы  вступал  хор, да  и  гости нестройно  подхватывали
полюбившиеся слова припева:
     Танцуй и люби! Ведь вся наша жизнь Так прочь отгоняй Печаль и раздор.
     короткий аккорд.
     Услышав шаги, мы с  Синглой разомкнули объятия,  но это оказался  всего
лишь де Ламбант.
     - Гай, я даже не успел поговорить с тобой, если не считать наш диалог в
пьесе. У тебя великолепный костюм. А как тебе мой?
     Он подошел ближе, принял картинную позу и разглядывал меня из-под руки.
     -  Замечательный  костюм, де Чироло,  но боюсь, он  тебя полнит.  Ты, я
вижу, уже оправился от ран?
     - Да,  конечно. Я  уже  забыл о них. Все кости  целы. Ты  смотришь, как
будто я вернулся в того света, мой друг!
     - Да нет, ничего. Удивляюсь, как ты не облысел от такого ужаса.
     - Похоже  на то,  что  из оказавшихся  тогда в том месте  я меньше всех
напуган кинжалозубом.
     253
     Де Ламбант дружески взял меня за руку, громко рассмеялся и проговорил:
     -  Ты, конечно, храбр, Чироло,  и, чувствую, никогда  не дашь нам этого
забыть. Я же должен был оставаться с Армидой, чтобы защищать ее. Если бы она
забралась в карету, как ты ей сказал, ее бы уже не было в живых.
     - Не зли  меня, Гай. Я вообще  не могу  понять, что вы  делали вдвоем в
лесу.
     Гай в фатовской манере повернулся к Ла  Сингле.  Она смотрела на  нас с
выражением, которого я не мог понять.
     - Этот  Чироло  ужасный  парень,  Сингла, несмотря  на свою безупречную
добродетель.  Тебе ведь все  объяснили,  Периан, и нехорошо с твоей  стороны
впадать  в  ревность.  Я все  еще  с  теплом и  восхищением  вспоминаю  твое
утверждение,  что ревность -  это низменное чувство,  а любовь  должна  быть
свободна.
     Слушать, как  против  тебя используют  твои же слова,  все  равно,  что
видеть чужака, одетого в твой лучший костюм.
     - У меня была такая  мысль - среди прочих. Вас бы рассмешило, если бы я
сказал  о происходящих во  мне глубоких изменениях и внутренней борьбе...- я
посмотрел на  Гая,  затем перевел  взгляд  на Синглу  и продолжил: -  Да,  я
сказал,  что  ревность  - унизительное  чувство.  Мы все страдаем  от этого.
Армида во многом собственница и ты тоже, я полагаю. Я прав?
     Он засмеялся.
     - Я напомнил  тебе о твоих же благородных сентиментах.  И что за ответ?
На тебя скверно повлияли уединенные дни болезни. Пойдем лучше и выпьем.
     Я тщетно пытался подавить злость.
     -  Гай, если ты искренне полагаешь, что  любовь  должна быть свободной,
тогда это должно распространяться на всех  или ни на кого. Я  не ангел, но у
меня есть все же какие-то идеалы, а ты способен лишь на издевки...
     Де Ламбант с напускным отчаянием повернулся к Ла Сингле.
     - Он всегда умнее  всех. Куда нам  против  него!  Всегда здравомыслящая
Сингла приобняла нас и пропела фразу из свадебного марша:
     - "Гармония  -  супружества  оплот..."  Ужасно,  если  вы  рассоритесь,
особенно в такой день! Дорогой Гай, это же  свадьба твоей сестры! Вы, видно,
оба переутомились. Идите же, выпейте и расслабьтесь.
     Де Ламбант одарил нас одной из своих ослепительных улыбок, адресованной
мне, Ла Сингле и двум актерам, только что вошедшим в комнату.
     254
     -  Действительно ужасно. Пойдем, Перри,  друг мой,  я покажу  свадебные
подарки моей сестры.
     Я был доволен, что ссора прекратилась, да только вот  беда  - мои слова
насчет свободы любви  были  известны  одной лишь Армиде.  Только  она  могла
передать их де Ламбанту, и кто знает, при каких обстоятельствах?
     - Гай, не обижайся, ты же знаешь о моих чувствах к Армиде, как сильно я
люблю ее.
     - Конечно,- бросил он на ходу.
     Мы прокладывали  себе  путь  по крытой черепицей галерее  сквозь  толпу
разряженных и надушенных гостей.
     -  Я  даже завидую вам.  Уверен,  вы будете  очаровательной парой.  Она
прекрасная девушка. Признаюсь, я тоже почти влюблен в нее.
     Что  это было: невинность или  бесстыдство?  Меня  охватил страх, но  я
заставил себя говорить непринужденно. Прямых обвинений я все же не осмелился
выдвинуть.
     - Гай, конечно, я рад  видеть  Армиду счастливой, но  я надеюсь, что  в
этом  деле ты уважаешь мои чувства.  Дружба всегда предполагает определенные
священные  обязанности.  Армида  и  я ценим  твою дружбу. И  я верю, что  ты
отвечаешь нам тем же.
     Снова сверкающая улыбка, но темно-карие глаза смотрят в сторону.
     - Не надо больше слов. Я  действительно  уважаю  твое  добросердечие  и
приношу  тысячу благодарностей за  твое доверие.  Я  тоже  думаю  о  счастье
Армиды, поверь мне. Войдем сюда.
     Мы  оказались  в  комнате, набитой  свадебными  гостями. Все  старались
перекричать друг друга. Со всех  сторон  приветствовали де  Ламбанта. Он был
любимцем семьи и  вскоре оказался в  объятиях  своей башенного  роста  тети,
которая  не  видела его  уже  целый  месяц.  Казалось,  она  задалась  целью
раздавить  Гая  мощным  бюстом.  С  некоторым  облегчением я  покинул  его и
отправился поглазеть на свадебные подарки.
     Среди  прочего  там стояли бокалы Бледлора. Мне вспомнилось беззаботное
время, когда я  и Гай отправились их заказывать.  В тот день на  ярмарке  мы
встретили  своих  девушек.  Да, это было  беззаботное время. Я  прошел  мимо
бокалов, едва взглянув на них.
     Неужели я несправедлив к Гаю и Армиде? Может, Гай настолько ни в чем не
виноват, что просто не  понимает моих обвинений? Да, Армида явно пересказала
ему мои слова насчет "свободной любви", но ведь идея-то хороша и взята не из
какой-нибудь  старой  пьесы.  Так  что,  возможно,  она  многим  друзьям  их
пересказывала.
     255
     Я разглядывал  множество красивых,  но  бесполезных  вещиц,  отвечая на
приветствия  проходивших мимо меня  людей.  Я был полон сомнений. Припоминая
все,  что говорил  Гай,  я  обнаружил, что каждая его  фраза вызовет  во мне
беспокойство. Он завидовал мне и Армиде, но не мог прямо сказать  этого. Что
ж, зависть мерзкое чувство - оно настраивает одного человека против другого.
Зашел ли он так далеко в своей зависти, чтобы отбить у меня Армиду?
     И снова в воспаленном  мозгу  вспыхивали соблазнительные картинки - как
она стонет от наслаждения в его грязных объятиях - я был вне себя от ярости.
Я люблю  его, я доверяю ему как другу, несправедливо так подозревать их. Эти
мысли доказывают только, что я дрянь, а не они. Глубоко вздохнув,  я еще раз
твердо решил проявлять больше благородства и меньше ревности.
     Но настроение было испорчено. Меня от всего воротило.
     Я заперся в маленькой прохладной умывальне, где бил  фонтанчик воды,  и
остудил  холодной влагой  виски и  разгоряченное лицо. Из-за  стены  донесся
чей-то  смех.  Смеялись  лжецы,  лицемеры, враги, прикидывавшиеся  друзьями,
люди, которые просто высмеяли бы меня, узнай они о моих терзаниях.
     Музыканты продолжали исполнять песню на стихи Пиндара:
     Она его влечет. И как глаза ее смеются и пылают!
     Я  снова  смочил лицо  водой, повторяя себе, что  я сумасшедший, что  я
страдаю  не от ревности,  а от  собственной вины,  что я знаю,  как страдала
Армида, когда обнаружила мою оплошность. До этого я не понимал ее.
     Я  бросился  из ванной, полный решимости найти ее,  попросить прощения,
нежно приласкать ее, показать ей, насколько важно  для меня ее счастье. Меня
окликнули  друзья.  Я  поприветствовал их  и  продолжал  пробираться дальше,
стараясь не выдавать  свое возбужденное состояние. На меня налетел  какой-то
пьяный с  налитыми кровью глазами. Он что-то невнятно бормотал.  Я оттолкнул
его плечом. Это оказался де Ламбант-старший. Он не узнал меня.
     Де  Ламбанты  решили, что их  дом  недостаточно  велик  для  проведения
свадебного торжества,  поэтому  воспользовались  великолепной  виллой  своих
богатых родственников. Длинный коридор, украшенный статуями, разделял дом на
половины.  С одной стороны были гостиные, с другой - жилые  комнаты. Главной
достопримечательностью этого дома был атриум в
     256
     византийском  стиле,  большой  бассейн  с  фонтанами, бьющими  на  фоне
колоннад. Здесь под открытым небом и проходила свадьба. На этом же месте нам
предстояло играть свою комедию и пьесу проМендикулу.
     Наконец  я  нашел  Армиду.  Она была  с родителями в одной из небольших
гостиных,  в кругу  друзей, с  которыми я  не  был знаком. Молодого  герцога
Ренардо  видно не  было. У меня  сложилось впечатление,  что  его просто  не
пригласили.  Впервые  после   охоты   я  увидел   отца  Армиды.  Несколькими
покровительственными словами  он  похвалил  мои  охотничьи  способности,  не
переставая при этом наслаждаться нюхательным табаком.
     Видя, как спокойно сидит  в кресле Армида, я осмелел  и звонким голосом
обратился к Эндрюсу Гойтоле.
     -  Сэр, позвольте  поблагодарить  вас за  комплименты  в мой  адрес.  Я
отправился на охоту, чтобы сразить древнезаветного зверя, и сразил его, хотя
едва не погиб при этом. Но что делать, без риска ничего не бывает.
     -  Трудно  оспаривать  правоту твоих слов,- сказал  он,  с  подозрением
поглядев  на меня.-  Наша  жизнь  всегда в  опасности и не  только  в  лесах
Джурации.
     -  Я  слышал  об  этом, когда  лечил  свои  раны,  сэр. История  с моим
кинжалозубом облетела  всю Малайсию, и меня превратили в героя. Я не воин. Я
сделал это из-за  того,  что вашей прекрасной дочери Армиде  грозила гибель.
Осмелюсь сказать, что я всегда рад оказать услугу вашей знаменитой семье.
     - И вы это действительно сделали, господин де Чироло,- воскликнула мать
Армиды, но Эндрюс жестом руки тут же остановил ее. Армида же, чувствительное
создание, то бледнела,  то  заливалась краской. Она  знала, что я  собираюсь
просить.
     -  Ты... оказал  некоторые  услуги,-  сказал Гойтола, почесывая челюсть
таким образом, что от этого его  лицо удлинялось. Он медленно цедил слова: -
Не думай, что мы не благодарны тебе.  Перед... случаем в лесу был еще  полет
на воздушном шаре. Хотя...
     Здесь я набрался смелости и прервал его:
     - Сэр,  а что  вы скажете  по  поводу  нашей  пьесы  "Принц Мендикула"?
Меркуризованное чудо Отто Бентсона. В ней поразительно играют ваша дочь и я.
Ее  покажут  здесь завтра вечером.  Не забывайте, сэр, что и здесь я усердно
поработал в ваших интересах.
     Я  запнулся.  По тому, как застыли в своих креслах Гойтолы, а их друзья
начали пятиться, я понял,  что  сказал что-то не то. Лица двух слуг, стоящих
за высокими парчовыми спинками кре-
     9 Брайан Олдисс, т. 2
     257
     сел, на которых восседали Гойтолы, стали особо мерзкими. Гой-тола вдруг
тяжело задышал.
     -  Ты,  стало быть, еще не  знаешь,  что представление  отменили.  А...
э-э... инструмент разбили.
     - Разбили?..
     -  Если  можно так  выразиться. И  еще  слово, сэр,  перед тем,  как вы
пойдете.  Упомянутый вами человек вернулся в свой  северный город, откуда он
приехал. Нет нужды более упоминать его имя.
     Комок подступил у меня к горлу, но мне удалось крикнуть:
     - Но что с пьесой и слайдами? Их должны были показать здесь. Мы никогда
не видели их, мы...
     - Успокойтесь, сэр! Вам заплатили. Вполне достаточно. Вас просто наняли
и все тут. Как вы были наняты на воздушный шар. Все слайды уничтожены. Никто
их не увидит. Доказано, что этот тип - прогрессист. Моя галерея не для таких
личностей. Я не собираюсь  иметь  с ним ничего  общего.  Равно как и с вами,
если вы еще хоть слово произнесете.
     Меня бил озноб.
     - Сэр,  не могу понять. Пьеса была глупая, но ее довели до конца. И это
была совершенно новая, необычная постановка. Мои надежды, надежды Бентсона и
ваши, я полагал...
     - Достаточно, я сказал! Замолчите или случится беда. Раз семья Гойтолов
обязана вам спасением дочери, я позабочусь,  чтобы вам заплатили цехинами. В
остальном же держитесь  подальше  от нас,  молодой человек,  иначе вы крепко
пожалеете.
     Мать Армиды наклонилась вперед и произнесла:
     - Если у вас возникла душевная привязанность к  нашей... Гойтола ударил
рукой по креслу:
     -  Какая бы  ни была у  вас  душевная  привязанность,  забудьте  о ней.
Схороните ее поглубже, актер, не то  похоронят вас,- губы его побледнели. Он
поднялся.
     -  Ваш  покорный  слуга,  сэр,-  сказал  я  и  ушел.  Если  бы  он  был
кинжалозубом, подумал я, а у меня было бы копье...
     Что еще больше усиливало  желание убить его, так это выражение бледного
лица  Армиды. Она  так  вцепилась в  ручки  кресла,  что  побелели  костяшки
пальцев.
     Я вернулся в прохладную  умывальню и сунул голову под струи фонтанчика.
На  блестящей поверхности  миниатюрного  водопада  я ясно  видел, как убиваю
Эндрюса  Гоитолу. Картина  была  такой же чистой и четкой  и  так же  ужасно
притягательной,  как  видение  магов  у лесного  алтаря. Я  ненавидел  этого
человека и все, что за ним стояло; я понял, что всегда его
     258
     ненавидел, с самой первой встречи  в конюшнях. Я погружал голову в воду
и видел, чувствовал, как мой меч погружается в его грудь, проходит меж ребер
и кровь пятнает его безупречно чистые одежды. Я видел  смертельный оскал его
редкозубого рта, как с его лица слетает выражение надменного превосходства и
как он корчится на полу у моих ног...
     Когда приступ смертельной  ненависти поугас и меня перестало тошнить, я
забеспокоился об Армиде.
     Я  вытер  лицо  и отправился в комнату,  где танцевали друзья  Смараны.
Прислуга разносила фруктовые соки. Расположившись у цветов, я старался взять
себя в руки.
     В комнату  вошел Гай  с девушкой. Увидев меня, он извинился перед ней и
подошел ко мне:
     - Перри, старина, ты что-то неважно выглядишь. Поссорился с Армидой?
     - Гай, оставь шутки. Садись. Дело серьезное. Я разговаривал с Гойтолой.
Пьеса о Мендикуле  погибла. Все  слайды разбиты.  Он  уничтожил  изображение
Армиды! Все наше искусство псу под хвост.
     - Это что - работа критиков?
     - Гойтола просто сказал, что Отто Бентсон уехал из Малай-сии, и все.
     - И с чего бы это? Я покачал головой.
     -  Как я ненавижу этого типа...  У Отто  и Флоры могла быть только одна
причина  для  отъезда  - но  зато серьезная. Эдикт Верховного  Совета против
перемен.   Если  Совет   усмотрел   опасность  в  распространении   принципа
меркуризации - а Отто это предвидел,  - то  значит, на Гоитолу надавили. Они
позволили  ему использовать  водородный  воздушный шар  в военных целях.  Но
больше  не  допустят  никаких  послаблений.  Меркуризация  -  слишком  яркая
новинка, и  они вынесли вердикт против  нее. А Гойтола, чтобы  спасти шкуру,
прикрыл всю лавочку. Отто, уличенный в прогрессизме, смылся.
     - А что с заноскопом?
     - Тоже разбит. Бьюсь об заклад - что как только Гойтола узнал, что Отто
- прогрессист, он тут же заложил его Совету со всеми потрохами, чтобы только
отмазаться...
     Де Ламбант покачал головой.
     - Скверно, если все это правда. Периан, жизнь твоя вполне цивилизованна
и  даже блестяща, но ты ходишь по краю темной  бездны.  И  если тебе  дорога
жизнь, держись подальше от сумасбродов типа Отто.
     259
     Дружеское  участие  несколько  успокоило  меня. Я положил  руку ему  на
плечо.
     - Я начинаю думать, что Отто всего мира сами это хорошо понимают.
     Гай  был прав насчет темной бездны. Только тьма  эта  была внутри меня.
Еще  не  улеглись  мои  сомнения  насчет  Гая,  как  я  уже стал сомневаться
относительно Отто. Что все-таки случилось на  самом  деле?  После  свадебной
церемонии надо будет разыскать Бонихатча и узнать правду.
     Перед внутренним взором всплыли бакенбарды Бонихатча, и я ощутил легкий
приступ вины. Он любил Летицию, а я к ней приставал. Ладно, помиримся...
     Главное - Армида. Она не пошла за мной. Возможно, не смогла  убежать от
отца. Он  нанес ей большую рану, чем мне. Она была всего лишь пешкой  в  его
расчетливой, сложной игре.
     Почему в жизни все не так, как в  сказках? Когда  бедный, но  достойный
молодой  человек  спасает жизнь красотки -  дочери короля, ее  отдают  ему в
жены, и все королевство радуется этому счастью. Почему не сбывается  сказка?
К тому же я не бедняк, и Гойтола - не король, а преуспевающий торговец.
     Поднявшись после того, как ушел Гай, я увидел Кайлуса, который танцевал
с подвижной  темнолицей девушкой. Ко  мне  подошел слуга  и предложил  вина.
Лучше  быть  пьяным, чем трезвым.  В  соответствии с духом праздника  челядь
носила маски:
     ужасные,  забавные,  просто приятные. Вино  мне предлагала Многоцветная
Орхидея.  Я  взял  стакан. Вскоре  я  окунулся  в  водоворот  веселья.  Меня
окликнули Ла  Сингла и  Поззи. Он был в ярости,  так как  не приехал  герцог
Рагузский и, следовательно, не посмотрит нашего представления.
     - Старый дурак написал, что он опасается зреющей в Ма-лайсии революции!
В Малайсии! Не удивлюсь, если он считает луну гигантской  коровьей лепешкой!
- произнес Поззи.- Вот крест, который мы, артисты, должны нести, де Чироло!
     День  клонился  к вечеру,  и  веселье было в самом разгаре.  Я старался
снова стать прежним веселым гулякой. Оставим на завтра заботы. Слуга пытался
подлить мне  еще  вина, хотя мой стакан был почти полон. Я  хотел оттолкнуть
дурака, но он припер меня к колонне. Лицо его было покрыто цветочной маской,
сквозь нее блестели глаза.
     - Я не  хризантема,  Чироло, как ты,  может,  спьяну  подумал,-  сказал
слуга.- Ты не узнаешь меня по голосу?
     260
     - Изыди, пока я на тебя не настучал.
     - Не  думай, что ты сам в безопасности.- Он приподнял маску, и я увидел
лицо Бонихатча.
     - Что ты здесь делаешь? Тебе больше подходит роль принца Мендикулы, чем
этого цветочка.
     - Ты удивлен? Нам, работягам, выбирать не приходится. Зарабатываем, как
можем. А декадентский сброд погибнет, когда победят прогрессисты.
     -  Бонихатч, брось ты это. Поверь, я рад тебя видеть, хотя у нас и были
расхождения.
     -  Вообще-то  мне  бы  надо набить тебе морду,  де  Чироло.  Но я  умею
поступаться  личным. Волею  Создателя, ты стал героем,  ты  популярен,  и ты
нужен нам.  Меня  послали к тебе. Скоро у нас будет  собрание,  и  мы хотим,
чтобы ты там был.
     - Выслушай меня. Эндрюс Гойтола здесь...
     -  Совет арестовал Отто. Возможно,  он уже  мертв.  К великому счастью,
когда за ним пришли, его жена была в гостях, и она предупредила меня. Теперь
мы оба скрываемся.
     Мы прошли в неосвещенный угол.
     - Выйдем отсюда и поговорим. Мне сказали, что Отто уехал в Толкхорн.
     - Нет времени. Не верь Гойтолам. Можешь  ты это понять? За Отто  пришли
среди ночи. Они разбили все оборудование, слайды, заноскоп, разломали все...
Гойтола  выдал  его.  Никто не  знает, жив  Отто или  его  пытают в  грязных
темницах Совета. Ты, по крайней мере, не трус. Подумай, на чьей ты стороне.
     - Когда... Я в замешательстве...
     -  Приходи на собрание. Мы  тебе откроем  глаза. Завтра поздно вечером,
после представления.  И сними перед тем, как придешь, свою пижонскую одежду.
Завтра тебе скажут, куда надо идти.
     - Ты хочешь, чтобы я отказался от всего, к чему всегда стремился. Я...
     Из-под лепестков блеснули его глаза:
     - Ты ни к чему стоящему не стремился. До завтра.
     Он ушел.
     Союз  с Бонихатчем  и оборванными подмастерьями?..  Сама мысль вызывала
сожаление,  что я не выпил предложенного  мне вина.  Но  в Бонихатче я видел
служение чему-то, во что он верил, и это впечатляло.
     -  Ха, слоняешься без  дела, мой геройский друг! -  услышал  я знакомый
голос. Рука просунулась под мою и разом возникло улыбающееся лицо Кайлуса. С
ним была нахального вида шлюш-ка. Кайлусу безумно нравились цветные.
     261
     -  Де  Чироло - герой дня, победитель дракона,  а  выглядит, как  будто
полностью разочаровался в жизни. А  это прелестная Тереза Орини из Вамонала,
которая сгорает от нетерпения поговорить с тобой.
     Тереза уселась  напротив  меня в соблазнительной позе и  протянула  мне
пальчик с колечком.
     - Кайлус так много рассказывал мне о вас...
     - Дурак я был - теперь мне самому ничего не светит...
     -  И он говорит,  что  вы  одинаково  доблестны  как  в поле,  так и  в
постели.- Зубы ее сверкали белизной.
     -  Она абсолютная распутница,  де  Чироло,  РАСПУТНИЦА!  Ты  бы  ушел в
монахи, если бы слышал, что за соблазнительные штучки она мне нашептывала.
     Она всплеснула худыми руками и доверительно придвинулась ко мне.
     - Кайлус  преувеличивает. За час он развратил меня, дорогой Чироло, и я
прошу побыть с нами, чтобы хоть как-то меня защитить.
     Они смеялись.  Мы беседовали оживленно и весело, а они бросали друг  на
друга шаловливые взгляды. Мне было хорошо в их компании.
     - Тереза, Периан плохой защитник для юных дам. Он полнейший развратник.
Я расскажу тебе, что он  как-то  сделал,- Кайлус что-то зашептал  ей в самое
ухо.  Глаза  Терезы заиграли,  она  схватила меня  за  руку  и  заразительно
засмеялась.
     - Как мне пережить вечер в обществе двух таких записных распутников?
     - Мы  тебе объясним,- сказал Кайлус,  подмигнув мне.- Пойдем, устроимся
где-нибудь, чтобы спокойно попить  и поесть, а наш героический друг поведает
о подробностях своего знаменитого сражения с драконом, половой член которого
он  держит у  себя под подушкой. Говорят,  это  приносит удачу  и  усиливает
потенцию.
     -  Да я сейчас не могу,- сказал я. Но все же пошел с  ними, отбросив на
время все заботы.
     Дорогой Кайлус! Ты добрый друг. Я хотел доставить  тебе удовольствие, а
также Терезе  Орини. Но сквозь дым лесного алтаря меня  в упор  разглядывают
глаза  рептилии  и  я  слышу  голос:  "Твои   ошибки  повторяются.  Их  цепь
бесконечна..." И это иссушает мне душу.  Меня точит язва познания. Я  должен
узнать,  что  случилось  с  Армидой и  Отто  -  как  странно  связались  эти
несовместимые имена - во что бы то ни стало.
     262
     Я  ускользнул  от  своих воодушевленных друзей. Сейчас компания унылого
работяги Бонихатча была мне более по душе.
     Высокие  свечи горели  в канделябрах,  и их  свет отражался  в пруду. В
холодном осеннем воздухе звучала музыка, а слуги в кабаньих масках приносили
жаровни с  пылающим  углем.  Для многих это  был пикник на открытом воздухе.
Красноватое пламя бросало  отблески  на лица любовников или тех,  кто станет
любовниками на следующий вечер.  Я  было собрался  уйти, но среди гостей был
еще один мой друг - Портинари, чей отец поставил провизию для пиршества.
     -  Периан,  старина! Ну, ты как будто  с похорон  явился!  Какие-нибудь
неприятности?
     - Да нет, Густав, я в порядке - просто слегка перебрал.
     - Думаю, тут не в вине дело. Нет, нет,  ничего не говори. Я только хочу
сказать,  Периан, возможно, мы плохо знаем друг друга... Я попытался  пройти
мимо.
     - Это точно. Всеобщая беда. Ты уж извини - я не настроен для беседы.
     -  Пока  ты  не ушел, Периан... Может,  я лезу  не в  свое дело,  но  я
случайно  узнал, что Кемперер и Ла Сингла заняты беседой с Эндрюсом Гойтолой
и  его  женой о завтрашнем представлении.  Армида сейчас  одна. Она отослала
Йоларию и ждет в условленном месте. Так что, если хочешь, я отведу тебя...
     Я хлопнул его по плечу:
     - Ты так добр, Густав. Я сам не свой. Мне просто необходимо  поговорить
с Армидой.
     Мы  пересекли  переполненные людьми комнаты,  и он  повел  меня наверх.
Верхний  этаж  занимал  меньшую  площадь  и служил  в  основном  преддверием
балкона, обегавшего все четыре стены дворика.
     - Прости, дружище, что я вмешиваюсь,- раз за разом повторял Портинари.
     Он указал мне на занавешенную дверь и оставил меня. Я немедленно вошел.
     - Гай?  -  спросил  голос.  Это была  Армида. В  комнате  стоял  диван,
письменный стол,  два кресла и что-то еще.  Окно  выходило во дворик. Армида
находилась в тени,  и ее едва было видно. Комнату освещал  лишь  красноватый
свет, шедший из двора.
     - Это не  Гай. Это я, Периан, твой возлюбленный,- сказал я, направляясь
к ней.
     - О, Периан, рада слышать твой голос! То, что случилось,- ужасно...
     -  Это было  унизительно для тебя и  меня. Но ты  не искала меня  после
этого.
     263
     -  Отец  был  груб  с тобой. Но он  подумал,  что ты очень  занесся. Он
по-своему старался быть справедливым.
     - Ты тоже считаешь меня слишком самоуверенным?
     - Периан, ты живешь в своем очень экстравагантном мире. Но в этой жизни
каждый должен знать свое место.
     Она стояла в напряженной позе, отстранясь от меня.
     - Я терпел все твои упреки и капризы. Ты позволила своему отцу угрожать
мне.  И вот я  перед тобой,  и все мои чувства говорят мне, что ты  меня  не
хочешь: не желаешь даже говорить со мной и прикасаться ко мне.
     - Живя  в обществе,  нужно  соблюдать  его  законы.  Поговорим обо всем
как-нибудь в другое время. Пожалуйста, не расстраивай меня.
     - Что ты имеешь в виду? Армида, моя дорогая, хорошо, я  не дотронусь до
тебя, но посмотри мне в глаза и скажи - мы все еще помолвлены с тобой.
     Она выдавила улыбку:
     - Это была маленькая тайная  шутка. Я была  уверена, что именно об этом
ты хотел тогда сказать отцу.
     - Почему ты со мной так разговариваешь? Думаешь, я не понимаю, о чем ты
говоришь? О, Армида, как все у нас изменилось к худшему!
     - Нет, ничего не изменилось. Я и не хочу этого. Я осталась прежней, это
ты стал другим.
     - Меня лишь одно беспокоит. Если нет причин для беспокойства, скажи мне
об  этом, умоляю тебя,  и все будет хорошо, и я буду снова принадлежать тебе
телом и душой. Скажи, что твой отец не питает ко мне ненависти.
     - К чему эта драматизация? Вечная игра, вечные страдания. Мне больше по
душе люди простые и веселые. Что с тобой происходит? Это имеет  какое-нибудь
отношению к Гаю?
     - Гай? Я говорю о твоем отце. Почему ты упомянула Гая? Что он для тебя?
     Она по-прежнему стояла как завороженная.
     -  Я не  намерена  бросать  Гая, если ты это желаешь  услышать. У  меня
пересохло в горле.  Что-то душило  меня, вернулись все мои страхи. Я  смутно
слышал свой собственный голос:
     -  Ты  хочешь мне сказать,  что  вы  с Гаем  занимаетесь  любовью?  Она
колебалась лишь мгновение:
     - Да, и  ты знаешь об  этом, дурак! Чем ты  думаешь мы  еще занимались?
Беседовали о растениях? Я лишь мог произнести:
     - Но он же  мой друг - он называет себя лучшим моим другом... И ты,  не
чувствуя никакой вины, говоришь мне такие
     264
     ужасные  вещи?  Вы не могли  сделать  этого, ни  один из  вас...- Слова
улетали в пустоту.  Казалось, и  кровь покинула меня.  Армида самодовольно и
вызывающе смотрела на меня.
     -  Какое  у  тебя  право  так говорить?  Ты  очень хорошо  знал, чем мы
занимались, и  поощрял  это. С чего это  я  должна чувствовать вину? "Любовь
свободна в  своем выборе" - это  ведь твои знаменитые слова? Ты сказал  Гаю,
что  не обвиняешь его. И повторил это сегодня. Ты сам  хотел, чтобы я любила
его. Ты хотел, чтобы все было честно,- все так и было. Ты сам толкнул меня к
нему.- Теперь она стояла прямо передо мной, в глазах горел огонь.
     -  Армида,-  да, любовь,  но  не  блуд!  Я в самом деле хотел, чтобы ты
дружила с  моим  другом, но лишь  для  того,  чтобы ты  не чувствовала  себя
виноватой...
     -  Виноватой!  -  презрительно рассмеялась она.- Я не чувствую за собой
вины, как и Гай. Ты думаешь,  мы отправились в лес,  чтобы обсудить проблемы
лесоводства? То,  чем  мы занимались, было  естественной необходимостью,  не
более того, что ТЫ проделывал со своими шлюхами.
     -  Но  я  прекратил  распутничать.  Ты  спрашивала   меня  об  этом.  Я
исправился,  когда понял, что это причиняет тебе боль. Я понимал, что нельзя
так  поступать,  когда  любишь.  А  теперь ты  жестоко  обманула  меня,  ты,
которой...- Я схватился рукой за горло, чувствуя, что задыхаюсь.- И  ведь ты
презирала  Гая!  Вспомни,  с  каким пылом ты однажды опровергала  его глупые
доводы!
     -  Ты жалуешься,  когда  тебя  самого прихватило,  так? Ты сам  достоин
презрения.  Когда-то  я   превозносила   тебя,   ценила   твою  щедрость   и
благородство, потому что ты понимал мои чувства к Гаю.
     - Щедрость!  Благородство! Что я - псих, чтобы раздавать тебя ломтиками
друзьям, как будто ты -  свадебный пирог. Гай  был моим другом -  и  он меня
предал!
     - Боже, как драматично! Предательство!  Измена! Тогда,  может, пояснишь
мне, что ЭТО такое? -  Она покопалась в кармане платья и извлекла скомканный
клочок бумаги, небрежно разгладила его одним движением руки и бросила мне:
     - Будешь  отрицать, что это ты написал? Взглянув  на бумажку,  я увидел
написанное мной когда-то легкомысленное четверостишие.
     О, Бедалар, из всех, кого я знал, Твоя лишь музыка меня зажечь  сумела.
Позволь же пожелать, чтобы без дела Любимый инструмент не пропадал.
     265
     - Но это было давно. Все кончено. Бедалар тоже меня предала.
     - Это в твоих мозгах сплошное предательство. Ты переспал со всеми моими
подругами, а теперь смеешь поносить меня за маленький флирт с Гаем.
     -  Но заниматься  ЭТИМ  с  Гаем бесчестно.  Неужто  весь  мир погряз  в
пороках?
     -  Боже,  что  за  слова,  ну  прямо  герцог  какой-то!  Я  знаю  о его
неверности,  но  не  ревную  его, как  тебя. Нам  просто  хорошо вместе.  Не
заставляй меня  больше говорить  об этом, иначе пожалеешь.- Она хотела уйти,
но я остановил ее. Она отпрянула, когда я ее коснулся.
     - Армида, теперь ты сгущаешь краски.  Я не могу обвинять тебя  - я  сам
виноват. Но  я изменился, хотя ты  не хочешь этого  замечать. Почему  ты  не
видишь разницу в наших отношениях друг к другу?
     - Для тебя - одна мораль, для меня другая - так что ли? Я стиснул зубы,
чувствуя, что все больше запутываюсь.
     - Нет, нет, это не так. Мы ведь связаны нашей помолвкой и, кроме  того,
я спас тебе жизнь.
     - О, я знала, что ты заговоришь об этом.
     -  У нас  есть обязательства  друг  перед другом, моя дорогая Армида.-Я
заводил любовные интрижки, признавался, раскаивался...
     - Был уличен, ты хочешь сказать.
     - Хорошо, был уличен. Я очень сожалею, что  причинил тебе боль. И решил
стать другим, и все ради тебя, потому что я действительно люблю тебя.
     Она махнула рукой.
     - О, какое благородство! Видел бы ты свою глупую рожу!
     - Зачем  эта злоба? Повторяю, когда ты узнала о моих любовных интригах,
я  очень сожалел  о своем легкомыслии  и старался успокоить  тебя. Теперь ты
проговорилась   о  своей  любовной  связи.  Ты  раскаиваешься?  Ты  пробуешь
успокоить меня? Ты сочувствуешь моему страданию?
     Она снова рассмеялась, и  смех ее  влился  в общий смех,  донесшийся со
двора, где Пит Пиболд начал представление со своими марионетками.
     - Ты просишь сочувствия?  Тебе бы следовало вспомнить это  слово, когда
ты соблазнял  Бедалар.  Ты испугался, когда узнал обо мне и Гае, не так  ли?
И...
     - Ах,  "узнал",  вот так?! - Я снова приблизился к  ней:  -  Так вы все
время тайно  этим  занимались, пока  я  залечивал  свои раны.  Ты  прекрасно
понимала, что я хотел лишь, чтобы ты подружилась с моим другом, и не  боялся
того. Что я - идиот что
     266
     ли? Ты знаешь, что я никогда не мог бы сказать Гаю: "Давай, завали ее в
постель, трахни, спусти в нее". Она ударила меня по лицу.
     - Ты - животное! Ты сам толкал нас на это, а теперь вдруг ревнуешь.
     - Ты  уличена  во лжи и снова врешь! Что  касается ревности, в тебе или
Гае ее  не меньше. Ревность и собственнический  инстинкт ослепили вас обоих.
Я,  по  крайней мере,  пытался  подавить  свою  ревность.  Неужто даже  ради
сохранения чести вы не способны сдержать свою похоть?
     Она отвернулась и уставилась во двор, где развлекались гости.
     -  Сейчас  ты начнешь цитировать  что-нибудь из роли генерала Геральда.
Постановка  не  состоится, помнишь об этом? О Позоре  и Сострадании  мы  уже
поговорили. Теперь ты заводишь  речь  о  Чести. Интересно знать, к какой еще
добродетели ты обратишься?
     - У  меня есть честь, Армида, есть честь,- сказал я, пододвигаясь к ней
и поражаясь тому, что оправдываюсь я, а не она.- Ты обесчестила меня и таким
образом сыграла свою роль Патриции до конца.  Оставим пьесу.  Скажи, в  тебе
хоть  капля жалости  ко мне  осталась?  Нет,  ты  торжествуешь как  гарпия и
довольна своим распутством. И что нам теперь делать?
     - Сам для себя решай.
     - Еще раз спрашиваю, волнует ли тебя, что мне так плохо?
     - Я уже ответила. Сейчас мне больше по душе Гай.
     Она смотрела на меня с высоко поднятой головой и плотно сжатыми губами.
Запах ее пачулей болью отзывался  в моем сердце. Мне стало стыдно продолжать
ссору. Я все еще не мог поверить, что все мои страхи оказались явью. Но даже
и теперь я не  находил в себе сил, чтобы ненавидеть  ее; я был  в ее власти,
она же  для меня  - неуязвима;  по своей глупости я сам способствовал этому.
Подавленный, я повернулся, чтобы уйти.
     В дверях  стоял Гай.  Я  понял, что  у нее  с ним было назначено тайное
свидание.  Портинари каким-то образом  узнал об  этом.  Гай  слышал,  как мы
ссорились, и был очень встревожен.
     Его  трясло;  глаза стали  похожи  на  желе  из  черной  смородины.  Он
побледнел. Я презирал его.
     -  Периан, здесь какая-то ужасная ошибка,- сказал он.- Недоразумение. У
тебя с Армидой прекрасные отношения, я  не могу  не восхищаться вами.  Я был
уверен, что ты знаешь  о нас. Еще сегодня ты говорил, что доволен тем, что я
делаю для Армиды, помогая ей во всем, и что ты хочешь видеть ее счастли-
     267
     вой со мной.- Он протянул мне  руку.-  Я выполнил твое желание.  Я лишь
оказал тебе услугу, мой дорогой друг.
     -  Ты  подлый лжец! Ты переврал мои слова в  своих целях.  Какой  дурак
откажется от своей любви в пользу другого? - Ударом я отбросил его руку.
     - Я  - твой лучший  друг  и делал это ради тебя, чтобы не  давать твоим
соперникам увлечь Армиду. Ты ведь просил об этом. А теперь злишься на меня.
     - Ради меня, негодяй! Ты - мой соперник! Слабая улыбка мелькнула на его
лице, и он махнул рукой. Сзади к нему неслышно подошла Армида и взяла его за
руку.
     - В вопросах любви не  может быть  соперничества,- сказал  он  почти на
выдохе.- Мы все разные, и каждого любят за что-то свое. Тебе это известно из
собственного опыта,  который  не  так  уж  мал.  Я слышал, что он включает и
Бедалар. Я действовал только из любви к тебе и Армиде.
     Я чуть не лишился дара речи.
     - Как ты смеешь говорить мне это - ты опошляешь слово "любовь".
     - Успокойся, приятель. Ты говоришь  о любви.  Я знаю тебя и  твой образ
жизни.  Все  пропитано декадентством.  Не  ты  ли  постоянно  ухлестывал  за
подругами  Армиды?  У  меня  с Арми-дой - совершенно  другое: я  ее  глубоко