рынке их бифштексы из Малой Наседки. А затем мы просто сидели и ждали. Наконец была дана команда разбиться на полсотни. Выстроились в ряд, каждому на запястье поставили штамп въездной визы, и мы строем прошли к поезду подземки. Мне повезло: я с группой парней попал в просторный товарный вагон. На бирже нас рассортировали и распределили, согласно направлениям. Произошел небольшой переполох, когда выяснилось, что "Хлорелла" перепродала "Фарбен индустри" контракт на двадцать человек - никому не хотелось работать в урановых шахтах. Но за себя я был спокоен. Рядом со мной какой-то тип мрачно смотрел, как охрана отбирает двадцать бедняг, которым так не повезло, и уводит их всем скопом. - Обращаются, как с рабами, - сказал он с горечью, дернув меня за рукав. - Это преступление. Ты как считаешь, Мак? Унижают достоинство рабочего человека. Я свирепо взглянул на него. Ясно как день - он был чистейшим "консом". Но тут же вспомнил, что сам я пока что тоже "конс". Решил было обменяться с ним условным рукопожатием, но потом отказался от этой мысли. Стоит запомнить этого человека на случай, если мне понадобится помощь. Но если прежде времени раскрыть карты, он еще чего доброго сам обратится ко мне за помощью. Мы направились в пригород Найак к баракам "Хлореллы". В хорошем хозяйстве ничего не пропадает. Под Нью-Йорком, как и под каждым большим городом мира, имелась канализационная сеть со сложной системой отстойников и фильтров. Как любой житель Нью-Йорка, я знал, что органические отходы города с двадцатитрехмиллионным населением вместе с водой стекают по канализационным трубам, что соли нейтрализуются путем ионообмена, оставшаяся жидкость насосами подается на плантации водорослей на Лонг-Айленд-Саунд, а густая масса отходов нагнетается в цистерны и морем отправляется на плантации "Хлорелла". Я слышал об этом, но никогда не видел своими глазами. Моя должность называлась экспедитор-соединитель девятого класса. Моей обязанностью было соединять гибкие шланги, по которым подавались отходы. После первого дня работы я истратил недельное жалованье на пылеуловители. Они не спасли от всех запахов, но хотя бы давали возможность остаться в живых. На третий день, закончив смену, я отправился в душ. Я рассчитал все заранее: после шести часов работы у цистерн, при вполне понятном отсутствии автоматов, продающих воду, галеты и папиросы (да и кто смог бы есть, пить или курить в таком зловонье), желания людей, привыкших к режиму "Попси - галеты - сигареты", в ближайшие полчаса будут вполне определенными, и едва ли кто вспомнит о душевой. Благодаря тому, что я умел подавлять эти желания - они еще не успели пустить во мне таких глубоких корней, - я мог мыться почти в пустом душе. Когда же наконец туда вваливались все, я спокойно отправлялся к автоматам. Разумеется, здесь был простой расчет, но что могло бы лучше свидетельствовать о разнице между умственным уровнем простого потребителя и рекламного босса? Конечно, повторяю, привычки еще не пустили во мне таких глубоких корней, как в других. В душевой, кроме меня, был еще один человек, но мы почти не мешали друг другу. Как только я вошел, он передал мне мыло. Намылив тело, я с удовольствием подставил его под ревущую струю воды и совсем забыл о соседе. Но, возвращая ему мыло, я вдруг почувствовал, как он средним пальцем коснулся моего запястья, а указательным сжал мой большой палец. - О, - воскликнул я растерянно, отвечая на рукопожатие. - Вы кон... - Тсс! - зашипел он и раздраженно указал на микрофон, свисавший с потолка. Повернувшись ко мне спиной, он стал снова тщательно намыливать тело. Когда он вернул мне мыло, к нему был прилеплен кусочек бумаги. В кабине для одевания я разгладил его и прочел: "Сегодня день отпусков в город. Отправляйтесь в Музей искусств "Метрополитен", в зал классиков. Ровно за пять минут до закрытия музея остановитесь перед женским торсом". Одевшись, я встал в очередь к столу надзирателя. Не прошло и получаса, как у меня в кармане уже был пропуск с печатью, дававший мне право переночевать в городе. Я вернулся к себе, собрал пожитки, предупредил того, кто будет спать на моей койке, что сосед надо мной разговаривает во сне, сдал вещи на хранение и сел в поезд подземки, идущий в Бронксвиль. Потом сделал пересадку, проехал одну остановку в северную часть города, пересел на другой поезд, поехал на юг и вышел у Шокен-Тауэр. За мной, кажется, никто не следил. До моего свидания с "консами" оставалось почти четыре часа. Я стоял в вестибюле агентства "Шокен", пока меня не заприметил полицейский агент, презрительно оглядевший мой дешевый костюм. Я надеялся, что в вестибюль выйдет Эстер или, может, сам Фаулер Шокен, но мне не повезло. Правда, я увидел кое-кого из знакомых, но никому из них нельзя было довериться. Пока не удастся выяснить, что кроется за предательством на леднике Старзелиус, мне никого не хотелось бы извещать о том, что я жив. Наконец агент спросил с ухмылкой: - Ты что, пришел предложить свой пай ребятам Шокена? Не иначе как тебе денег девать некуда. - Прошу прощенья, - пробормотал я и протиснулся к выходу. Вряд ли он последует за мной сквозь густую толпу. Так оно и вышло. Быстро свернув в комнату отдыха, где группа потребителей, дегустируя новые образцы Кофиеста, смотрела какой-то фильм, рекламирующий наши противозачаточные средства, я вышел в коридор и прыгнул в служебный лифт. - Восьмидесятый этаж, - сказал я и тут же сообразил, что допустил оплошность. В рупоре прозвучал голос лифтера: - Эй вы, в пятой кабине, служебный лифт идет только до семидесятого этажа. Что вам надо? - Я посыльный, - жалко пролепетал я. - Мне надо кое-что взять в конторе мистера Шокена. Я говорил, что меня туда не пропустят. Так и сказал им: "Послушайте, у него небось двадцать пять секретарей и каждый остановит меня". Я сказал им... - Экспедиция на сорок пятом, - объявил лифтер уже менее сурово. - Встаньте перед дверью лифта, чтоб я мог вас видеть. Мне не хотелось делать этого, но выхода не было - пришлось подойти к двери. Мне показалось; что из рупора вырвался какой-то звук, но я не был в этом полностью уверен. Мне не приходилось бывать в каморке лифтеров, находившейся глубоко под землей, где лифтеры нажимали кнопки, посылая кабины вверх и вниз по узким шахтам. Я дорого бы отдал, только бы одним глазом заглянуть сейчас туда. С минуту я постоял перед дверью. Затем голос лифтера нерешительно произнес: - Ладно, возвращайтесь на место. Сорок пятый этаж, первый поворот налево. Пассажиры лифта смотрели на меня осоловевшими от Кофиеста глазами. Наконец я вышел, ступил на движущуюся ленту коридора и проехал мимо двери с надписью "Экспедиция" до конца коридора, где пешеходная дорожка уходила под пол. Мне не сразу удалось отыскать лестницу, ведущую на верхние этажи, но наконец я ее нашел. Теперь можно было отвести душу и хорошенько выругаться. Снова воспользоваться лифтом я не рискнул, а доводилось ли вам когда-нибудь пешком преодолевать тридцать пять этажей? К концу подъема я почувствовал себя совсем худо. Не только потому, что отнимались ноги, но и потому, что время шло, а его у меня было в обрез. Скоро пробьет десять, и потребители, ночевавшие на ступеньках лестницы, начали уже понемногу заполнять ее. Я был предельно осторожен, но все же на семьдесят четвертом этаже едва избежал драки, потому что у человека, расположившегося на третьей ступеньке, ноги оказались длиннее, чем я предполагал. К счастью, выше семьдесят восьмого этажа ночевать не разрешалось: здесь было царство управляющих. Я с опаской шел по коридорам, стараясь обращать на себя как можно меньше внимания, - ведь меня могли узнать или спросить, что я здесь делаю, и вышвырнуть вон. Но навстречу попадались только мелкие клерки, а я им был почти незнаком. Мне все еще везло. Но не совсем. Дверь кабинета Фаулера Шокена оказалась запертой. Я юркнул в пустой кабинет его третьего секретаря и стал думать что делать дальше. Фаулер после работы любил играть в гольф в местном клубе. Сейчас уже довольно поздно, но стоит попытать счастья. Чтобы попасть в клуб, надо было подняться всего четырьмя этажами выше. Так я и сделал. Местный клуб считался весьма шикарным, да оно и понятно - членские взносы составляли кругленькую сумму. Помимо площадки для гольфа, теннисного корта и других спортивных сооружений, всю северную часть комнаты занимала "роща" с дюжиной прекрасных искусственных деревьев, а кругом разместилось не менее двадцати беседок для отдыха, чтения, просмотра фильмов и прочих развлечений. Две пары играли в гольф. Стараясь остаться незамеченным, я приблизился к ним. Они были заняты своими циферблатами и кнопками, направляя игрушечные фигурки к крайней лунке. Я прочел счет на табло, и сердце мое упало. Новички. Фаулер Шокен не мог играть с таким счетом. Конечно, его здесь не было. Когда я подошел поближе, то увидел, что оба мужчины мне не знакомы. Стоя в нерешительности, я раздумывал, что делать дальше. Шокена нигде не было видно. Предположим, он в одной из беседок. Но не мог же я открывать двери каждой и заглядывать туда. Это слишком рискованно. Меня сразу же вышвырнули бы оттуда, как только я наткнулся бы на любого, кроме Фаулера Шокена. Я прислушался к разговору играющих. Одна из девушек только что сделала удачный удар и закончила игру. Она радостно улыбалась, принимая поздравления, и когда наклонилась вперед, чтобы повернуть рычаг и поставить фигурки на место, я узнал ее - это была Эстер, мой личный секретарь. Все стало намного проще. Я не мог еще сообразить, как Эстер очутилась в клубе, но все остальное были ясно. Я спрятался в беседку рядом с дамской комнатой. Ждать пришлось всего десять минут. Конечно, при виде меня Эстер тут же упала в обморок. Я чертыхнулся и втащил ее в беседку. Там стоял диван, и я уложил на него девушку. Наконец Эстер пришла в себя и уставилась на меня недоумевающим взглядом. - Митч, - прошептала она, и в голосе ее послышались истерические нотки. - Я жив, - успокоил я ее. - Это действительно я, Митч. Умер кто-то другой, и они просто подсунули его труп. Не знаю, кто такие эти "они", но перед тобой Митч Кортней, твой начальник. Могу доказать. Например, вспомни прошлогоднюю рождественскую вечеринку, когда ты так беспокоилась о... - Не надо, - сказала она поспешно. - Боже мой, Митч, то есть мистер Кортней... - Митч меня вполне устраивает, - сказал я и отпустил ее руку, которую растирал. Эстер приподнялась, чтобы лучше видеть меня. - Послушай, я жив, это верно, но попал в чертовски серьезную переделку. Мне необходимо повидаться с Фаулером Шокеном. Можешь устроить это сейчас же, немедленно? - О-о, - она судорожно глотнула воздух, наконец приходя в себя, и потянулась за сигаретой. Я тоже машинально вытащил пачку "Старр". - О-о, Митч! Мистер Шокен на Луне. Это страшная тайна, но вам я могу сказать. Что-то, связанное с Венерой. После того, как вы погибли, то есть... ну, вы сами знаете, что я хочу сказать, - после этого он поставил во главе проекта "Венера" мистера Ренстеда. Дела пошли хуже и хуже, и он решил взять все в свои руки. Я дала ему ваши заметки. Кажется, там что-то говорилось о Луне. Во всяком случае, два дня назад он улетел. - О, черт, - выругался я. - Кого же он оставил вместо себя? Гарвея Бренера? Тогда свяжись... Эстер покачала головой. - Нет, Митч, фирму возглавляет мистер Ренстед. Мистер Шокен уехал так поспешно, что смог передать дела только мистеру Ренстеду. Я могу ему позвонить прямо сейчас. - Нет. - Взглянув на часы, я застонал от отчаяния. Я едва успею добраться до музея "Метрополитен". - Послушай, Эстер, мне надо уходить отсюда. Ни слова никому о нашей встрече, слышишь? Я что-нибудь придумаю и позвоню тебе. Скажу, что я врач твоей матери, - как его там, - доктор Галлант? Условимся, где встретиться и что делать. Ведь я могу рассчитывать на тебя, Эстер, правда? - Конечно, Митч. - Она задыхалась от волнения. - Хорошо. А теперь ты должна спуститься со мной на лифте. Спускаться пешком нет времени, а если меня поймают на территории клуба, могут быть неприятности. - Я остановился и посмотрел на нее. - Кстати, о клубе. Что ты здесь делаешь, Эстер? Она вспыхнула. - О, вы знаете, как это бывает, - сказала она печально. - Когда вас не стало, работы для меня не нашлось. У всех управляющих свои собственные секретарши, а я, Митч, не могла уже снова стать рядовым потребителем, когда столько долгов и все такое... И тогда... здесь открылась вакансия, понимаете?.. - Гм, - хмыкнул я, надеясь, что мое лицо осталось спокойным. Видит Бог, я сдерживал себя. Будь ты проклят, Ренстед, сказал я себе, подумав о матери Эстер и о молодом человеке, за которого Эстер должна же когда-нибудь выйти замуж, и вспомнив вопиющую несправедливость, виновниками которой являются типы вроде Ренстеда, - они держат законы в своих руках, губят жизнь таких высокопоставленных работников, как я, или простых служащих, как Эстер, вынуждая нас становиться рядовыми потребителями. - Успокойся, Эстер, - сказал я мягко. - Теперь я твой должник. И поверь, тебе не придется напоминать об этом. Я возмещу все, что ты потеряла. Я уже знал, как это сделать. Многим девушкам, работающим по контракту ZZ, удается успешно избежать возобновления контракта или понижения квалификации. О выкупе контракта Эстер до того, как истечет его срок, думать не приходится - это обойдется слишком дорого. После года работы по контракту многим девушкам удается неплохо устраиваться в качестве личных секретарей. Я был человеком достаточно влиятельным и надеялся, что к моей рекомендации отнесутся благосклонно и к Эстер будет проявлено внимание. Я против всяких сантиментов в служебных делах, но, как вы, наверное, уже заметили, в личных часто становлюсь их рабом. Эстер настояла на том, чтобы я взял у нее немного денег. Поэтому, наняв педальный кеб, я смог заблаговременно добраться до музея. Я дал кебмену деньги вперед и, когда выходил, услышал, как он отпустил ехидное замечание по адресу "некоторых привилегированных". Если бы я в это время не думал о более важных делах, то проучил бы его как следует. Я всегда любил музей "Метрополитен". К религии я равнодушен, возможно, потому, что это область, в которой подвизается Таунтон. Но в старинных шедеврах музея есть что-то возвышающее и облагораживающее, вселяющее в душу покой и благоговение. Как уже было сказано, я пришел немного раньше намеченного времени и, подойдя к бюсту Георга Вашингтона Хилла, отца рекламы, молча постоял около него. Я чувствовал себя так же спокойно, как в первые мгновенья на Южном полюсе средь снежной тишины. Ровно без пяти двенадцать я уже стоял перед огромным женским торсом позднего периода. Вдруг за моей спиной кто-то стал тихонько насвистывать. Мотив был какой-то неопределенный, но в нем настойчиво повторялся один из условных сигналов, который я выучил в подполье под Малой Наседкой. Одна из дежурных сотрудниц музея направилась к выходу. Обернувшись, она улыбнулась мне через плечо. Постороннему наблюдателю это покачалось бы обычным знакомством мужчины с женщиной. Я взял ее под руку и почувствовал, как ее пальцы отбивают на моем запястье условный код: "НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЕ КОГДА Я ОСТАВЛЮ ВАС ИДИТЕ В КОНЕЦ КОМНАТЫ САДИТЕСЬ И ЖДИТЕ". Я кивнул головой, она подвела меня к отделанной пластмассой двери, открыла ее и знаком велела войти. В комнате было человек десять-пятнадцать потребителей. Они сидели на стульях с прямыми спинками и слушали человека с профессорской бородкой. Найдя свободный стул в глубине комнаты, я сел. Никто не обратил на меня внимания. Лектор рассказывал о самых важных событиях того скучнейшего периода цивилизации, который предшествовал веку коммерции. Я рассеянно слушал его, стараясь отыскать в столь разных людях, собравшихся здесь, то общее, что должно было их объединять. Все они "консы", в этом нет сомненья, иначе зачем бы им здесь сидеть. Но мне так и не удалось найти в них то главное, что должно было, хотя бы внешне, отличать этих маскирующихся фанатиков от остальных людей. Каждый из них казался обыкновенным потребителем, с голодным выражением лица, которое обычно появляется у человека от соевых котлет и дрожжевого кофе. На улице я прошел бы мимо любого из них и даже не обернулся. Но я был в Нью-Йорке, а, по словам Боуэна, все "консы", с которыми мне доведется здесь встретиться, - это руководящие деятели движения, его вожди и вдохновители. Над этим фактом тоже не мешало призадуматься. Когда я наконец выпутаюсь из этой истории, встречусь с Фаулером Шокеном и восстановлю свою репутацию, то постараюсь накрыть эту подпольную шайку, если только умно поведу игру. Я стал более внимательно приглядываться к сидящим в комнате, запоминая их лица. Мне бы не хотелось ошибиться при новой встрече. Очевидно, был подан какой-то сигнал, но я не заметил его. Лектор прервал лекцию на полуслове, и из первого ряда выскочил низенький толстый человечек. - Ладно, - сказал он будничным голосом, - все мы в сборе, и нет смысла терять время. Мы враги всяких потерь, для этого и собрались здесь. - Он пресек легкий смешок, пробежавший по аудитории. - Не шумите, - предупредил он, - и не называйте друг друга по имени. На этом собрании мы будем пользоваться номерами. Можете звать меня "номер один", вы будете "номер два", - он ткнул пальцем в своего соседа, - и так далее, ряд за рядом. Ясно? О'кэй, а теперь слушайте внимательно. Мы собрали вас здесь потому, что вы все новички. Вы теперь члены большой организации. Здесь, в Нью-Йорке, находится ее руководящий центр, выше его уже ничего нет. Каждый из вас был отмечен за какие-то заслуги - вы сами о них знаете. Сегодня вы получите задания. Но прежде мне хотелось бы предупредить вас об одном. Вы не знаете меня, я не знаю вас. Каждый из вас прошел испытание в своей ячейке, но наши люди на местах иногда бывают не в меру доверчивы. Если они ошиблись в вас... Ну, вы и сами понимаете, чем это может кончиться, не так ли? Все дружно закивали головами. Я не отставал от других, но постарался запомнить этого маленького толстяка. Людей вызывали по номерам, одного за другим, они вставали и после короткой беседы с толстяком по двое и по трое выходили из комнаты, исчезая для выполнения заданий. Меня вызвали почти последним. Кроме меня, в комнате осталась только девушка с волосами апельсинового цвета и слегка косящими глазами. - Ну, теперь вы двое, - обратился к нам толстяк. - Вы будете работать вместе, поэтому вам надо знать друг друга по имени. Гроуби, познакомьтесь с Корвин. Гроуби - своего рода литературный работник, а Селия - художница. - О'кэй, - сказала девушка и раскурила от окурка новую сигарету "Старр". Идеальный тип потребителя, подумалось мне, если бы ее не испортили эти фанатики. Я заметил, что она жевала резинку даже во время бесконечных затяжек. - Сработаемся, - одобрительно кивнул я. - Конечно, - сказал толстяк. - Ничего не поделаешь, придется. Сами понимаете, Гроуби, для того чтобы дать всем возможность проявить себя, мы вынуждены сообщить вам много такого, что нам не хотелось бы завтра прочесть в газетах. Если вы не сработаетесь с нами, Гроуби, - добавил он ласковым голосом, - понимаете, в какое положение вы нас поставите? Тогда нам придется позаботиться о вас. Соображаете? - Он слегка постучал по пробке небольшого флакона с бесцветной жидкостью, стоявшего на столе. - Соображаю, сэр, - поторопился я ответить. Действительно, нетрудно было сообразить, что находилось в этом флаконе. Выяснилось, что все не так уж сложно. Однако после трех часов напряженной работы в этой маленькой комнатке мне пришлось напомнить им, - если я не вернусь в свой барак и не попаду на утреннюю перекличку, то едва ли смогу оказаться им полезным. Тогда меня отпустили. Однако на перекличку я все равно не попал. Когда я вышел из музея навстречу великолепной утренней заре, я был полон самых радужных надежд. Внезапно из предрассветного тумана вынырнул какой-то человек и заглянул мне в лицо. Я узнал противную ухмыляющуюся рожу водителя кеба, доставившего меня в музей. - Хэлло, мистер Кортней, - ехидно приветствовал он меня, а затем мне на голову обрушился возвышавшийся за музеем обелиск или что-то в этом роде. 11 - Очнется через несколько минут, - донесся до меня чей-то голос. - Ну, как, готов он для Хеди? - Что ты? Конечно, нет. - Я только так спросил. - Подготовить для Хеди не так-то просто. Тебе пора бы это знать. Прежде их надо хорошенько напичкать амфетамином, плазмином, а иногда и ниацином меганита. Вот тогда они готовы: Хеди не любит, когда теряют сознание. Знаешь сам, как она злится. Послышался нервный, недобрый смешок. Я открыл глаза и произнес: - Слава Богу! - так как, увидев грязно-серый потолок, какие бывают в конференц-залах рекламных агентств, решил, что благополучно попал в контору Фаулера Шокена. Неужели я ошибся? Лицо, склонившееся надо мной, не было мне знакомо. - Чему ты так радуешься, Кортней? - услышал я. - Ты что, не знаешь, куда попал? После этого сомнений уже не оставалось. - Таунтон? - выдавил я из себя. - Угадал. Я попробовал шевельнуть рукой или ногой, но не смог. Неужели на мне пластиковый кокон? - Послушайте, ребята, - сказал я как можно спокойнее, - не знаю, что вы тут задумали, но советую вашу затею бросить. Наверное, меня похитили в деловых целях. А это значит, вам придется или отпустить меня, или прикончить. Если вы убьете меня без предупреждения, вам самим смерти не миновать, поэтому убивать вы не станете. Значит, в конце концов вы меня отпустите. Тогда советую сделать это побыстрее. - Убить тебя, Кортней? - спросил ехидный голос. - Да разве мертвых убивают? Всем давно известно, что ты умер на леднике Старзелиус. Неужели не помнишь? Я снова рванулся, но безуспешно. - Вас приговорят к выжиганию мозгов! - завопил я. - Вы что, с ума сошли? Кто хочет, чтобы ему выжгли мозги? Мой собеседник невозмутимо проронил: - Тебя ждет сюрприз. - И обращаясь к кому-то в сторону, крикнул: - Передай Хеди, что скоро он будет готов. - Затем со мной проделали какую-то манипуляцию, что-то щелкнуло, и я оказался в сидячем положении. Кожа туго натянулась на суставах. Теперь ясно - на меня надели пластиковый кокон. Сопротивляться было бесполезно. Лучше поберечь силы. Зазвенел звонок, и резкий голос приказал: - Разговаривай повежливей, Кортней. Сюда идет мистер Таунтон. В комнату действительно ввалился Б.Дж. Таунтон. Таким мне частенько доводилось видеть его на многочисленных банкетах: красный, тучный, расфранченный и неизменно пьяный. Широко расставив ноги, он уперся руками в бока и, слегка раскачиваясь, смотрел на меня. - Кортней, - наконец изрек он. - Очень жаль. Из тебя мог бы выйти толк, если бы ты не связался с этим мошенником и сукиным сыном Шокеном. Очень жаль. Он был пьян, он позорил нашу профессию, на его совести лежало не одно преступление, но я все же заставил себя быть учтивым. - Сэр, - начал я, стараясь говорить спокойно. - Произошло недоразумение. Фирму "Таунтон" никто не провоцировал на убийство представителя конкурирующей фирмы, не так ли? - Нет, - ответил он, с трудом шевеля губами и пьяно покачиваясь. - С точки зрения закона провокаций не было. Этот ублюдок Шокен всего-навсего украл мою главную работу, переманил моих сенаторов, подкупил моих свидетелей в сенатской комиссии и стащил у меня из-под носа Венеру! - Его голос неожиданно поднялся до визга. Затем, уже спокойнее, он продолжал: - Нет, повода мне не давали. Шокен осторожен, он не станет убивать моих людей. Хитрый Шокен, чистюля Шокен, чертов идиот Шокен! - почти проворковал он. Таунтон уставился на меня остекленевшими глазами. - Ублюдок! - вдруг заорал он. - Из всех низких, подлых, бесчестных, мошеннических проделок твоя была самой мерзкой. Я, - он ударил себя в грудь и едва удержался на ногах, - я придумал самый верный способ убрать конкурента, но ты повел себя, как трусливая крыса. Ты сбежал, как заяц. Ах ты, собака! - Сэр, - пролепетал я в отчаянии. - Ей-богу, не знаю, о чем вы говорите. - Годы пьянства, - подумал я, - не прошли бесследно. Такое можно плести только с перепоя. Он неуверенно сел - один из его людей вовремя успел пододвинуть стул, на который Таунтон опустил свой грузный зад. Мечтательно взмахнув рукой, он изрек: - Кортней, в душе я настоящий художник. - Конечно, мистер... - автоматически поддакнул я и чуть было не сказал по привычке "Шокен", но вовремя прикусил язык. - Конечно, мистер Таунтон. - В душе, - продолжал он, - я артист, мечтатель, творец сказочных иллюзий. - От его слов у меня действительно начались галлюцинации: мне почудилось на минуту, что передо мной сидит Фаулер Шокен, а не его противник, ненавидящий все, что дорого Шокену. - Мне нужна Венера, Кортней, и я получу ее. Шокен украл ее у меня, но все равно она будет моей. Проект Шокена о заселении Венеры лопнет как мыльный пузырь. Ни одна его ракета никогда не поднимется с Земли, даже если для этого мне придется подкупить всех его подчиненных и убить всех начальников его отделов. Потому что в душе я артист. - Мистер Таунтон, - сказал я как можно спокойнее, - вам не удастся так просто поубивать всех начальников отделов. Вас приговорят к выжиганию мозгов, введут вам церебрин. Вряд ли удастся найти кого-нибудь, кто захочет так рисковать ради вас. Никому не захочется двадцать лет жариться в аду. - А разве, - мечтательно заметил Таунтон, - разве мне не удалось найти пилота, который согласился сбросить на тебя с вертолета контейнер? Разве я не нашел безработного бродягу, который согласился пустить пулю в окно твоей квартиры? К сожалению, оба промазали. А затем ты подложил нам свинью, трусливо сбежав на ледник. Я молчал. Бегство на ледник не было моей затеей. Одному Богу известно, кто заставил Ренстеда хватить меня лыжами по голове, подсунуть вербовщикам, а вместо меня оставить чей-то труп. - Чуть было не выпустили тебя из рук, - мечтательно предавался воспоминаниям Таунтон. - И если бы не преданные мне люди - кебмен и еще кое-кто, - мне бы не заполучить тебя. У меня есть еще немало возможностей, Кортней. Они могут быть хуже или лучше, чем у других, но такая уж у меня судьба - рисовать сказочные картины и ткать фантастические сны. Величие художника в простоте, Кортней. Ты все твердишь: "Никто не захочет подвергнуться выжиганию мозгов". Но ты просто недалекий человек. А я заявляю: "Найди того, кто этого хочет, и используй его". Я говорю так, потому что я - великий человек. - Кто захочет подвергнуться выжиганию мозгов? - тупо повторил я. - Кто захочет подвергнуться выжиганию мозгов? - Объясни ему, - обратился Таунтон к одному из своих помощников. - Я хочу, чтобы он понял, что мы не шутим. - Все дело в количестве населения, Кортней, - сухо пояснил один из его людей. - Ты когда-нибудь слыхал об Альберте Фише? - Нет. - Этот необыкновенный человек жил на заре Века разума - в 1920-е годы или около этого. Альберт Фиш втыкал в свое тело иголки, сжигал на себе ватные тампоны, пропитанные бензином, нещадно сек себя и при этом испытывал удовольствие. Ручаюсь, ему понравилось бы и выжигание мозгов. Для него это были бы великолепные годы, в течение которых он упивался бы удушьем и тошнотой, испытывал бы восторженный трепет от того, что с него сдирают, кожу. Это было бы осуществлением мечты Альберта Фиша. В те времена существовал только один Альберт Фиш. Нервное напряжение и темп жизни нашего высокоорганизованного общества способствуют появлению альбертов фишей. Было бы неразумно ждать, чтобы на обширных пространствах при небольшом и разбросанном по всей планете населении того времени, составлявшем менее трех миллиардов человек, могло появиться несколько альбертов фишей. Сейчас население намного увеличилось, и вокруг бродит сколько угодно таких людей. Надо только найти их. Мы здесь, у Таунтона, с помощью первоклассных исследовательских приемов откопали сразу нескольких. На них можно наткнуться в больницах, иногда, они бывают необычайно уродливы на вид. Эти люди жаждут стать убийцами, и они уже предвкушают удовольствие от одной мысли о наказании. А вот такие, как ты, утверждают, что невозможно нанять убийц, потому что все боятся наказания. Но сам мистер Таунтон только что объяснил тебе, что можно заполучить убийцу, если только найти человека, не боящегося наказания. И самое интересное, что тот, кто любит испытывать боль, любит сам причинять ее другим. Ну, к примеру, причинить боль тебе... В этих словах звучала правда, от которой кровь стыла в жилах. Наше поколение, казалось, было приучено ко всему. Передачи по радио и телевидению изобилуют сообщениями о сверхъестественных подвигах и чудовищной жестокости. Из истории я знал, что раньше люди не были ни столь храбры, ни столь порочны. Это всегда озадачивало меня. Находятся же у нас такие люди, как Мэлон, который в течение шести лет преспокойно прорывал подземный ход, чтобы в одно прекрасное утро взорвать банк в Нью-Джерси. А все из-за того, что его чем-то обидел полицейский, регулировавший уличное движение. Но, с другой стороны, у нас были и такие, как Джеймс Ревир, герой с потерпевшего бедствие парохода "Уайт Клауд". Работая официантом туристского класса, этот застенчивый и хворый на вид человек один вынес из огня семьдесят шесть пассажиров. Снова и снова возвращаясь в бушующее пламя, обгоревший и ослепший, он выносил их на плечах, нащупывая дорогу своими искалеченными руками. Это верно. Когда людей слишком много, всегда можно найти такого, который с охотой сделает все что угодно. Таунтон действительно художник. Он постиг эту простую истину и использовал ее. А это означало, что я мог считать себя покойником. "Кэти, - подумал я, - моя Кэти!" Хриплый голос Таунтона прервал мои размышления. - Дошло до тебя? - спросил он. - Величественная картина. И главное в ней то, что я снова стану хозяином Венеры. А теперь начнем сначала, и ты выложишь мне все об агентстве Шокена. Все его маленькие тайны, его уязвимые места, ходы и выходы, кого из служащих можно купить, каков капитал фирмы и как со связями в Вашингтоне, - ну, да ты и сам знаешь, что меня интересует. - Все равно я мертв и мне уже нечего терять, - подумал я и ответил: - Нет. Тогда один из людей Таунтона отрывисто бросил: - Вот теперь он готов для Хеди, - и вышел из комнаты. - Ты изучал древнейшую историю, Кортней, - сказал Таунтон. - Тебе, может, знакомо имя Гилля де Рэ. - Да, я знал это имя, и при одном его упоминании мне почудилось, будто мою голову медленно сжимают стальными обручами. - Все предыдущие поколения насчитывают примерно пять миллиардов человек, - небрежно продолжал Таунтон. - И все эти поколения дали миру лишь одного Гилля де Рэ, который тебе кажется Синей Бородой. Но в наши дни у нас их немало, и есть из кого выбрать. Для особых дел из всех возможных вариантов я выбрал Хеди. Почему - сам увидишь. Дверь отворилась, и на пороге появилась бледная, хилая девица с прямыми светлыми волосами. Ее тонкие, бескровные губы растянулись в идиотской улыбке. В руке она держала шприц с шестидюймовой иглой. Я посмотрел ей в глаза и пронзительно закричал. Я не переставал кричать до тех пор, пока ее не увели и дверь за нею не закрылась. Воля моя была сломлена. - Таунтон, - пролепетал я наконец, - прошу вас... Он удобно откинулся на спинку стула: - Выкладывай. Я пытался, но ничего не вышло. Слова застревали в горле, память словно отшибло. Я даже не мог вспомнить, называется ли моя фирма "Фаулер Шокен" или "Шокен Фаулер". Наконец Таунтон встал: - Ладно, придется отложить, Кортней, пока ты не соберешься с мыслями. Мне и самому не мешает подкрепиться. - Его невольно передернуло, но он тут же снова молодцевато подтянулся. - Советую вздремнуть, - сказал он и вышел нетвердой походкой. Двое подручных Таунтона из комнаты допросов отвезли меня на тележке по коридору в карцер с тяжелой дверью. В царстве управляющих наступила ночь. В кабинетах, мимо которых меня провозили, было пусто, огни погашены, и лишь одинокий дежурный в конце коридора зевал за своим столом. - Не снимете ли с меня кокон? - робко взмолился я. - А то я потом ни на что не буду годен. - Не приказано, - отрезал один из подручных, и они захлопнули и заперли тяжелую дверь карцера. Я стал кататься по полу узкой камеры, стараясь наткнуться на что-нибудь острое и разорвать пластиковый кокон, но все было напрасно. Я извивался в невообразимых конвульсиях, катался и падал и наконец понял, что мне в этом коконе не подняться на ноги. Еще чуть-чуть теплилась слабая надежда на то, что для моей цели пригодилась бы дверная ручка, но она была от меня все равно что за тысячу миль. Митчел Кортней, работник рекламы, Митчел Кортней, главная фигура в Отделе Венеры, Митчел Кортней - гроза "консов", этот самый Митчел Кортней беспомощно барахтался на полу карцера в плену у самого жульнического, бесчестного агентства, которое когда-либо позорило торговый мир, и единственной перспективой для него, кроме предательства, была, если повезет, быстрая смерть. Кэти по крайней мере ничего об этом не узнает. Будет думать, что я погиб, как дурак, на леднике, потому что стал ковыряться в батарейке, хотя ни черта в этом не смыслил... Загремел ключ в замочной скважине - за мной пришли. Но когда отворилась дверь, то, лежа на полу, я увидел не мужские брюки, а две тощие щиколотки, обтянутые нейлоном. Это была Хеди. Хеди с ее шприцем. Я попытался позвать на помощь, но когда она склонилась надо мной и я увидел ее горящие глаза, крик застрял у меня в горле. Вдруг я почувствовал, что у меня оторвали левую половину головы. Это ощущение длилось всего несколько секунд и растворилось потом в красном тумане беспамятства. - Проснись, - требовала Хеди. - Я люблю тебя, проснись. - Мой правый локоть пронзила молния, я вскрикнул и отдернул руку. О, чудо, она двигалась... двигалась! Игла шприца вонзилась мне в челюсть, ища, очевидно, тройничный нерв. В отчаянии я старался выбраться из красного тумана, готового снова поглотить меня. Теперь я мог двигать рукой, потому что Хеди шприцем прорвала пластиковый кокон. Она снова нацелилась, - и боль пронизала левую руку. Одно конвульсивное движение, - и эта рука тоже была свободна. Кажется, я вцепился Хеди в загривок. Не уверен, что все было именно так - да разве это важно? Через пять минут ни Хеди, ни ее "любви" уже не существовало. Я сорвал с себя пластик и, вскрикивая от боли, медленно и тяжело поднялся на ноги. Дежурный был мне не страшен. Если он не прибежал на мои крики, значит, теперь и подавно не прибежит. Я вышел из карцера и увидел, что он как будто спит, уронив голову на стол. Наклонившись над ним, я заметил на старой жилистой шее следы запекшейся крови. Хеди достаточно было сделать один укол, парализующий мозг. Да, анатомию она знала отлично. У дежурного был револьвер, который я после минутного размышления решил не брать; но, найдя несколько долларов у него в карманах, я подумал, что они пригодятся мне больше, чем оружие, и поспешил к выходу. Часы на столе дежурного показывали пять минут седьмого. Значит, наступило утро. Я уже знал, каково подниматься по лестнице небоскреба пешком. Теперь мне предстояло спуститься вниз. Если сердце у вас в порядке, то вы почти не замечаете разницы между спуском и подъемом. Однако в моем состоянии понадобилось целых полчаса, чтобы спуститься из административного помещения на нижние этажи, где ночевали простые смертные. По лестнице уже двигался первый поток угрюмых потребителей, спешивших на работу. Я стал свидетелем доброй дюжины потасовок и одной жестокой драки. Ночные обитатели лестничной клетки в здании агентства Таунтона были оборванным, грязным сбродом, который не пустили бы на лестницы к Шокену. Но это было даже к лучшему, ибо никто не обратил внимания на мою грязную, изодранную одежду и рану на лице. Лишь какая-то девица свистнула мне вдогонку. Если бы я в подобном виде вздумал сунуться в такие древние трущобы, как здание Американской радиокорпорации или Эмпайр Стэйт Билдинг, меня бы немедленно вышвырнули вон. Мне повезло, - это был час, когда ночные жильцы покидали здание фирмы "Таунтон". Смешавшись с толпой, бурлившей в вестибюле, я вместе со всеми выбрался на улицу и устремился к станции метрополитена, поезда которого подвозили потребителей к местам их жалкой работы. Мне показалось, что люди из охраны Таунтона пристально разглядывают толпу из окон второго этажа. Не оборачиваясь, я юркнул в душевую. В кассе я разменял все свои доллары на мелочь. - Душ пополам, парень? - спросил кто-то. Мне позарез был нужен душ, но не пополам, однако я побоялся выдать себя замашками привилегированного служащего. Пришлось согласиться. Мы уплатили за пятиминутный душ из соленой воды с мылом и полуминутный душ из пресной. Я обнаружил, что все время тру правую руку, а когда холодная вода попадала на левую половину лица, это причиняло невыносимую боль. Немного придя в себя после душа, я спустился в метро и в течение двух часов колесил под городом. Наконец я вышел на Таймс-сквер, в центре торговой части города. Это была главным образом грузовая станция, где чертыхающиеся потребители швыряли ящики с протеином на движущийся конвейер, отправлявший их во все концы города. Я попытался дозвониться Кэти. Мне опять никто не ответил. Тогда я позвонил Эстер в агентство Шокена и приказал: - Собери все до последнего цента, одолжи, возьми все свои сбережения, купи мне полный комплект одежды фирмы "Старзелиус" и как можно скорее приезжай на то место, где твоя мать два года назад сломала ногу. Точно на это место, помнишь? - Да, помню, Митч, - ответила она. - Но мой контракт?.. - Не заставляй меня просить тебя, Эстер, - взмолился я. - Верь мне. Я не подведу тебя. Ради Бога, поторопись. А если увидишь, что меня схватили полицейские, сделай вид, что ты меня не знаешь. А теперь действуй. Повесив трубку, я тяжело опустился на пол телефонной будки и оставался в ней до тех пор, пока кто-то не начал возмущенно колотить в дверь. Тогда я вышел, медленно прошелся по платформе, выпил стакан Кофиеста и съел сандвич с сыром. У газетного киоска я взял напрокат утреннюю газету. Обо мне было напечатано маленькое скучное сообщение, занимавшее скромный абзац на третьей странице: "Разыскивается по обвинению в саботаже и убийстве". Далее говорилось, что некий Джордж Гроуби не вернулся на работу после отлучки в город. Он использовал это время для того, чтобы совершить кражу со взломом в административном отделе фирмы "Таунтон". Убив секретаршу, которая случайно наткнулась на него, Гроуби скрылся. Через полчаса Эстер встретила меня в метро неподалеку от того места, где однажды сорвавшийся с конвейера ящик сломал ее матери ногу. У нее был очень встревоженный вид; теперь она так же, как и Джордж Гроуби, была виновна в нарушении контракта. Я взял у нее картонку с одеждой и спросил: - Осталось у тебя хотя бы полторы тысячи долларов? - Около этого, - ответила она. - Моя мать была в ужасе... - Закажи нам билеты на первый же корабль, отлетающий на Луну. Если можно, сегодня же. Встречай меня здесь. - Мы? На Луну? - задыхаясь, промолвила она. - Да, на Луну. Мне надо исчезнуть с Земли, пока меня не прикончили, и на этот раз уже по-настоящему. 12 Моя маленькая Эстер расправила плечи и начала творить чудеса. Через десять часов мы уже сидели в кабине воздушного корабля "Дэвид Рикардо". Эстер преспокойно выдавала себя за служащую фирмы "Шокен", отправляющуюся на Луну со специальным заданием, а меня за Гроуби, статистика отдела продажи шестой категории. Никому не пришло бы в голову искать экспедитора Гроуби, служащего девятой категории, на космодроме "Астория". Экспедитор, работающий в канализационной системе, попавший в черный список за саботаж и убийство, естественно, не может позволить себе поездку на космическом корабле. Эстер заказала отдельную кабину и полный ежедневный рацион. На этом корабле большинство пассажиров обычно оплачивают кабину и полный рацион. Такие путешествия совершаются не ради удовлетворения праздного любопытства и не рассчитаны на тех низкооплачиваемых потребителей, которые составляют абсолютное большинство населения Земли. Путешествие на Луну - это чисто деловая поездка, связанная прежде всего с добычей полезных ископаемых и немного - с желанием посмотреть тамошние достопримечательности. Нашими спутниками, которых мы видели только при посадке, были инженеры с озабоченными лицами, горсточка рабочих, в срочном порядке отправляемых на Луну, а также несколько до идиотизма богатых мужчин и женщин, которым хотелось похвастаться тем, что они побывали на Луне. Когда мы оторвались от Земли, Эстер охватило истерически приподнятое настроение, но затем она сникла и поплакала у меня на плече, напуганная тем, что наделала. Воспитанная в духе глубокого уважения к принципам морали и к кодексу торговли, она не могла так просто смириться с тем, что пошла на преступление и нарушила контракт. - Мистер Кортней... Митч... - терзалась она, - если бы я могла быть уверена, что поступила правильно! Знаю, что вы всегда были добры ко мне, никогда не сделаете мне ничего дурного, но я так напугана, так несчастна!.. Я вытер ей глаза и принял решение: - Пожалуй, лучше рассказать тебе все, Эстер. Ты сама будешь судьей. Таунтон сделал ужасное открытие. Он установил, что есть люди, которые не боятся казни церебрином и готовы идти на убийство торговых конкурентов. Таунтон считает, что мистер Шокен бесчестно украл у него проект Венеры, и теперь он ни перед чем не остановится, чтобы вернуть его обратно. Уже по крайней мере дважды он пытался убить меня. Раньше я думал, что Ренстед - один из его агентов, нанятых, чтобы помешать Шокену наложить лапы на Венеру. Теперь не знаю, что и думать. На Южном полюсе, куда я поехал, Ренстед дал мне по башке и продал вербовщикам под чужим именем, а на леднике оставил чей-то труп. Кроме того, во всем этом, - осторожно сказал я, - еще замешаны "консы". Эстер слабо вскрикнула. - Только не знаю, каким образом они здесь замешаны, но я сам стал членом ячейки "консов"... - Мис-тер Кор-тней! - Не по своей воле, - поспешил объяснить я. - Меня завербовали на плантации "Хлорелла" в Коста-Рике, а попасть оттуда на Север можно было только через организацию "консов". На плантациях я и вступил в ячейку, проявил способности и был переброшен в Нью-Йорк. Остальное ты знаешь. Она долго молчала и наконец спросила: - Вы уверены, что теперь все в порядке? Сам отчаянно надеясь на это, я храбро ответил: - Конечно, Эстер. Она радостно улыбнулась. - Пойду за нашими пайками, - заметила она, отстегивая ремни сиденья. - А вы лучше оставайтесь здесь. Через сорок часов полета я сказал Эстер: - Этот проклятый жулик стюард совсем обнаглел. Посмотри! - И протянул ей мой термос с водой и пакет с рационом. Пломбы на них были повреждены, а воды явно не хватало. - Считается, что эти пайки опломбированы, - гневно продолжал я. - Это же чистое жульничество! А как у тебя? - То же самое, - ответила она равнодушно. - Тут ничего не поделаешь. Давайте поедим попозже, мистер Кортней. - Она делала явные усилия, чтобы казаться веселой. - Партию в теннис? - Ладно, - проворчал я, устанавливая настольный теннис, взятый в комнате отдыха. Эстер играла лучше меня, но сегодня я без труда одержал победу. Она была рассеянна и неловка, не вовремя нажимала рычаг и не туда посылала мячи. Однако полчаса игры, по-видимому, принесли пользу нам обоим. Эстер повеселела, и мы с аппетитом позавтракали. Теперь мы стали постоянно играть в теннис перед едой. Больше в этом тесном обиталище заняться было нечем. Через каждые восемь часов Эстер отправлялась за нашим рационом, я ворчал на недостачу и сорванные пломбы, мы играли в теннис, а потом закусывали. Остальное время приходилось изучать рекламу фирмы "Шокен", мелькавшую на стенах ракеты. - Все не так уж плохо, - думал я. - Шокен на Луне, и никто не помешает мне с ним встретиться. Там не так тесно и больше свободного времени. Мне хотелось расспросить у Эстер, что она слышала о Джеке О'Ши, но я промолчал. Боялся, что мне не по душе будут истории, которые она могла мне рассказать о герое-лилипуте и его триумфальном шествии из города в город, от женщины к женщине. Однообразная реклама была наконец прервана объявлением: "Пассажиров просят явиться на кухню за последней порцией жидкого пайка. Сейчас восемь часов, и до прилунения никакие продукты больше выдаваться не будут". Эстер улыбнулась мне и ушла, захватив поднос. Лунное притяжение уже давало себя знать - все мои внутренности выворачивало наизнанку. Эстер вернулась, как обычно, через десять минут с двумя термосами Кофиеста и мягко пожурила меня: - Ах, Митч, вы даже не установили теннисный корт? - Что-то не хочется, давай прежде поедим. - Я протянул руку за своим Кофиестом. Но Эстер не дала его мне. - Только одну партию, - голос ее звучал просительно. - Черт возьми, слышала, что тебе сказано! - разозлился я. - Помни свое место! - Пожалуй, это у меня никогда не вырвалось, если бы не Кофиест. При виде красной упаковки фирмы "Старзелиус" меня снова начало тошнить. Должно быть, я просто давно не пил Кофиеста, ибо, как известно, от него не тошнит. Лицо Эстер вдруг исказилось от боли. - Простите, мистер Кортней. - Она прижала руки к животу. Испуганный, я подхватил ее на руки. Она была смертельно бледна, и тело ее обмякло; она тихо стонала. - Эстер! - закричал я. - Что с тобой? Что... - Не пейте его, - прохрипела она, судорожно хватаясь за живот. - Кофиест. Он отравлен... Ваш паек... Я попробовала его. Ее ногти рвали одежду, впивались в тело, царапали его. - Пришлите доктора! - закричал я в рупор кабины. - Здесь умирает женщина! Мне ответил голос старшего стюарда: - Сейчас, сэр. Корабельный доктор сейчас будет у вас. Я с ужасом увидел, как лицо Эстер начало разглаживаться. Она прошептала: - Подлая Кэти. Предать тебя... Митч, подлая Кэти. Смешно. Ты слишком хорош для нее. Она не потерпит этого. Моя жизнь... твоя... - Новая судорога исказила ее черты. - Жена и секретарша. Смешно. Так было всегда. А ты меня даже ни разу не поцеловал... Я и сейчас не успел сделать этого. Эстер была уже мертва, когда в узкую дверцу кабины протиснулся корабельный врач. При взгляде на Эстер его лицо помрачнело. Вдвоем мы отнесли ее в изолятор и положили в камеру восстановления сердечной деятельности. Сердце Эстер снова забилось, она начала дышать и открыла глаза. - Где вы? - спросил доктор, громко и отчетливо выговаривая слова. Эстер сделала чуть заметное движение головой, и радость надежды охватила меня. - Она отвечает? - шепотом спросил я у врача. - Едва ли, - ответил он с профессиональным спокойствием. И был прав. Эстер сделала еще несколько движений головой, и веки ее все время подрагивали. Врач продолжал спрашивать: - Кто вы? - Эстер чуть-чуть нахмурилась, губы ее задрожали - и все кончилось. Передо мной лежало мертвое, лишь на секунду ожившее тело. Доктор в деликатной форме пытался объяснить мне: - Нет смысла дальше пробовать. Я выключу прибор. Вы не должны тешить себя надеждой. По-видимому, необратимая клиническая смерть уже наступила. Часто для людей, связанных чувствами, бывает трудно поверить... Я смотрел, как все еще трепетали веки Эстер - один, два, три взмаха... - Выключите это, - хрипло сказал я. Под "этим" я скорее имел в виду не машину, а то, что раньше было Эстер. Врач выключил ток и убрал иглу. - Ее тошнило? - спросил он. Я кивнул. - Это ее первый космический полет? - Я снова кивнул. - Были боли в брюшной полости? - Кивок. - До этого было какое-нибудь недомогание? - Я отрицательно покачал головой. - Бывали головокружения? - Я кивнул, хотя точно не знал. Он к чему-то клонил, продолжая задавать вопросы, и было совершенно ясно, какие ему нужны ответы. Аллергия, плохая свертываемость крови, головные боли, быстрая утомляемость - в конце концов доктор произнес свое веское слово: - Мне кажется, это болезнь Фляйшмана, она еще мало изучена. - И он пустился в научные рассуждения о симптомах этой редкой болезни. Но, взглянув на меня, сразу переменил тон. - Здесь есть немного спирта, - сказал он. - Если хотите... Я потянулся к колбе со спиртом, но вдруг, вспомнив об Эстер, предложил: - Выпейте и вы со мной. Он кивнул и без раздумий отпил из колбы. Я смотрел, как двигается его кадык. - Не пейте много, - предупредил он. - Скоро посадка. Еще какое-то время я занимал его разговором, пристально следя за ним, а затем, проглотив полпинты неразведенного спирта, еле добрался до своей кабины. Головная боль с похмелья, горе и страх, идиотски длинная процедура проверки личности при высадке на Луне. Я, должно быть, вел себя довольно странно, ибо несколько раз слышал, как кто-то из команды говорил представителям лунной администрации: - Полегче с этим парнем. Во время полета у него умерла девушка. В тесной каморке приемного пункта, отвечая на бесчисленные вопросы, я твердил лишь одно - что ничего не знаю о том деле, с которым сюда послан, я - Гроуби, служащий шестой категории, и самое лучшее - как можно скорее отправить меня к Фаулеру Шокену. Ему должны были сообщить о нас. Однако меня лишь высмеяли, велели сесть и ждать, когда придет ответ на запрос, посланный в отделение фирмы "Шокен" в Луна-Сити. Я сидел, посматривая по сторонам, и пытался что-то придумать. Это было не так-то просто. Сотрудники контрольного пункта на космодроме привыкли к заведенному порядку вещей. Я же представлял собой случай необычный. Они наверное, выжидают момент, чтобы схватить... Световой аппарат на столе неподалеку от меня щелкнул и заработал. Скосив глаза, я прочел: "Шокен. Отвечаю на запрос. С этим кораблем никого не жду. Никакого Гроуби в фирме "Фаулер Шокен" нет. Сообщите о нем куда следует. Действуйте по обстоятельствам. По-видимому, не наш человек. Конец". Это действительно был конец. Парни поглядывали на меня, переговариваясь вполголоса. Еще минута, и они подадут знак детективам. Я встал со скамьи и смешался с толпой пассажиров. Оставался только один выход, но он страшил меня. И все же я, как бы невзначай, сделал жест, означавший у "консов" сигнал серьезной опасности. Расталкивая толпу, ко мне протиснулся детектив и положил руку на мое плечо. - Надеюсь, ты не собираешься здесь набедокурить? - спросил он. - Нет, - произнес я с усилием. - Ведите, куда нужно. Он фамильярно махнул рукой тем, кто сидел у стола. Они ухмыльнулись и помахали ему в ответ. Детектив провел меня сквозь испуганную толпу, подталкивая сзади дубинкой. Словно в оцепенении, я позволил ему вывести себя из помещения контрольного пункта на узкую, как туннель, улицу со множеством магазинов. "Лунные сувениры - самые дешевые в городе" "На Луне вы купите самые лучшие товары" "Газета вашего родного города" "Лунные костюмы. Прокат. 50 лет без износа" "Компания проката лунных костюмов. 73 года без износа. Цены доступные" "Лунные костюмы для девушек. Сногсшибательные модели. Цены по соглашению. Докажите, что вы были на Луне" "Уоррен Астрон, доктор философии. Чтение гороскопов только по предварительной записи". Все это светилось, подмигивало с витрин и вывесок, а толпы приехавших сновали взад и вперед, разевая рты от удивления. - Ну-ка, остановись, - проворчал мой страж. Мы остановились напротив вывески Уоррена Астрона, и детектив вдруг шепнул: - Вырви у меня дубинку, дай мне как следует по голове и кидай дубинку в уличный фонарь. Беги к Астрону и подай ему условный знак. Желаю успеха и... постарайся не проломить мне череп. - Вы... вы... - забормотал я, заикаясь. - Да, - криво усмехнулся он, - очень жалею, что увидел твой сигнал. Это может стоить мне двух нашивок и повышения. Пошевеливайся. Я так и сделал: выхватил у него дубинку и ударил его по голове, стараясь, чтобы удар получился не слишком слабым, но и не очень сильным. Потом дубинка мелькнула в воздухе и разбила фонарь. Испуганные вопли пешеходов гулким эхом отозвались в туннеле улицы. Я скользнул в белоснежную дверь заведения доктора Астрона и растерянно уставился на высокого тощего мужчину с бородкой. - Что все это значит? - возмущенно воскликнул он. - Прием только по предварительной записи. - Я подал ему условный знак. - Убежище? - коротко спросил он, отбросив изысканные профессиональные манеры. - Да. И побыстрее. Он провел меня через приемную в небольшую обсерваторию с высоким прозрачным куполом - здесь были телескоп, карты небесных светил с надписями на языке хинди, стенные часы и несколько столов. Сильным рывком Астрон сдвинул один из столов, легко повернувшийся на шарнирах. Под ним был люк с поручнями. - Спускайтесь, - приказал он мне. Я спустился в темноту. Помещение, куда я попал, было около двух метров глубины, площадью около трех квадратных метров. У одной стены стояли кирка, лопата и два ведра, наполненных образцами лунных пород. Перевернув одно из ведер, я уселся на него и стал считать свой пульс. Досчитав до пятисот семидесяти шести, я бросил это занятие. Пол был усыпан камнями; я попытался расчистить себе местечко. После нескольких безуспешных попыток улечься я вдруг услыхал над головой голоса. Один был профессионально вежливый голос Астрона, другой - женский, капризный и недовольный, принадлежал, должно быть, какой-нибудь толстой и немолодой даме. Беседа, очевидно, велась за столом, под которым скрывалось мое убежище. - ...Это, право, очень дорого, мой милый доктор. - Как угодно, мадам. С вашего разрешения, я тогда возвращусь к моим эфемерам... - Но, доктор Астрон, я не хотела... - Мадам простит меня, но, если я не ошибаюсь, она не согласна с моим обычным гонораром?.. Я ошибся? Ну, тогда все в порядке. А теперь скажите мне день и час вашего рождения. Клиентка что-то невнятно пробормотала, и я подумал, как нелегко, должно быть, Астрону с женщинами, которые всегда скрывают свой возраст. - Итак... Венера в расположении Марса... Гороскоп Меркурия... - Это что такое? - В резком голосе дамы прозвучала подозрительность. - Я тоже немного разбираюсь в Великом искусстве предсказания, но никогда не слыхала, чтобы... - Мадам должна понять, что лунная обсерватория делает возможными такие вещи, о которых, разумеется, еще никто не слышал. Наблюдения, проводимые на Луне, позволяют поднять Великое искусство до таких высот, о которых немыслимо было даже мечтать раньше, когда наблюдения велись через толщу загрязненной земной атмосферы. - О... о... конечно, я слышала об этом. Пожалуйста, доктор Астрон, продолжайте. Смогу ли я взглянуть в гороскоп на мои планеты? - Разумеется, мадам, только попозже. Итак... Меркурий... планета раздора и интриг, но если она в расположении Юпитера, приносящего счастье... "Чтение" продолжалось, вероятно, с полчаса, потом были еще два сеанса, и наконец наступила тишина. Я задремал, как вдруг меня окликнули. Астрон опять отодвинул стол, и в прямоугольном отверстии люка показалась его голова. - Поднимайтесь. В ближайшие двенадцать часов вам не грозит никакая опасность. Я выбрался наверх и заметил, что купол обсерватории потемнел. - Вы - Гроуби? - спросил он. - Да, - ответил я. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. - Сведения о вас мы получили с борта "Рикардо", от курьера. Бог знает, какова цель вашего приезда. Но это не моего ума дело. - Я заметил, что он держит руку в кармане. - Вы появились на плантациях "Хлорелла", вы - прирожденный работник рекламы, вас переводят в Нью-Йорк и случайно или преднамеренно, не знаю, похищают у музея "Метрополитен"; вы убиваете девушку и исчезаете... А теперь вы на Луне. Кто знает, для чего вы здесь. Ну, в этом разберутся другие. Сюда скоро придет один из членов центра нашей организации, чтобы проверить вас. Вы хотели бы что-нибудь сказать? Ну, например, сознаться, что вы агент-провокатор или подвержены маниакально-депрессивному психозу? Я промолчал. - Хорошо, - сказал он. Где-то хлопнула дверь. - Это, наверное, она. В обсерваторию вошла Кэти. 13 - Митч! - воскликнула она, не веря своим глазам. - Боже мой, Митч! - Кэти засмеялась каким-то истерическим смехом. - Этого ты не ожидал, правда? Так ты не остался на льду? Астролог вытащил из кармана револьвер. - Не прикажете ли?.. - Нет, Уоррен. Все в порядке. Я его знаю. Пожалуйста, оставьте нас одних. Он вышел. Кэти, вся дрожа, упала в кресло. Я же не мог сдвинуться с места. Моя жена - важная шишка у "консов". А я-то воображал, что знаю ее. Как же я ошибался! Она постоянно лгала мне, а я этого даже не подозревал. - Ты, кажется, ничего не собираешься мне объяснить? - произнес я наконец. Кэти, по-видимому, уже овладела собой. - Ты удивлен? Звезда рекламы якшался с "консисткой"? Боишься, что это всплывет на поверхность и отразится на твоей карьере? - Когда я посмотрел на нее, ее деланная насмешливая улыбка тут же исчезла. - Проклятье! - не выдержала она. - Когда я взялась за ум, мне от тебя нужно было только одно - чтобы ты исчез и никогда больше не появлялся мне на глаза. Какую же ошибку я совершила, помешав Таунтону убить тебя! - Значит, это по твоей указке Ренстед подсунул меня вербовщикам? - Бездарная работа! Но ради Бога, скажи, что ты здесь делаешь? Что означают твои дикие выходки? Почему ты не можешь оставить меня в покое? - Она уже кричала. Кэти - "конс". Ренстед - "конс". Они сами решают, что лучше для бедняги Митча, и, не задумываясь, действуют. Таунтон тоже лезет решать мою судьбу. Двигают меня, как пешку, по шахматной доске. - Шахматная королева, - отчеканил я и, подойдя к Кэти, вдруг залепил ей пощечину. Настороженность в ее взгляде исчезла, теперь в нем было просто удивление. - Ну-ка, зови сюда этого, который вышел. - Митч! Что ты собираешься делать? - Теперь она больше походила на прежнюю Кэти. - Я сказал тебе, зови его. - Ты не смеешь мне приказывать... - Эй, ты! - заорал я. - Чертов колдун! Он вбежал в комнату и наткнулся на мой кулак. Удар сбил его с ног. Когда я начал обыскивать его, Кэти, как дикая кошка, бросилась на меня сзади. Я извлек из кармана астролога револьвер и оттолкнул Кэти - она упала и с удивлением смотрела на меня, потирая ушибленное бедро. - А ты, однако... большой мерзавец, - удивленно произнесла она. - Тут станешь кем угодно, - согласился я. - Шокен знает, что ты на Луне? - Нет, - она потерла большой палец об указательный. - Опять лжешь. - Мой маленький правдолюб, - издевательски протянула она. - Мой маленький рекламный чародей и пожиратель огня... - Советую разговаривать повежливей, не то получишь вот этой штукой по физиономии. - Боже мой, ты действительно на это способен. - Она прикрыла лицо рукой, с опаской поглядывая на револьвер. - Рад, что ты это поняла. Еще раз спрашиваю - Фаулер Шокен знает, что ты на Луне? - Как сказать, - она продолжала коситься на револьвер. - Он действительно посоветовал мне совершить эту поездку, чтобы забыть о тяжелой утрате. - Позвони ему и пригласи сюда. Она не ответила и даже не пошевельнулась. - Слушай, - разозлился я. - Это говорит Гроуби. Тот самый Гроуби, в которого стреляли, на которого бросались с ножом, которого обворовывали и похищали. У него в мире был один-единственный друг, и того отравили на его глазах несколько часов назад. С ним пыталась позабавиться садистка, которая неплохо знала анатомию. Он убил ее и не жалеет об этом. Он попал в лапы к "Хлорелле", да так, что ему не выбраться оттуда. Его обвиняют в убийстве и саботаже. Женщина, которую он считал своей любимой, - лгунья, фанатичка и дрянь. Гроуби терять нечего. Могу выйти на улицу, отдать себя в руки полиции и рассказать все, что знаю. Они не поверят мне, но все же займутся расследованием. Рано или поздно, но подтверждение они получат. Пусть в это время я уже буду казнен. Это не имеет значения. Мне терять нечего. - А что ты от этого выиграешь? - спокойно спросила она. - Хватит упрямиться. Звони Шокену. - Только после того, как сделаю еще одну попытку, Митч. Одно твое слово особенно больно задело меня. Ты назвал меня "фанатичкой". Да, я уговорила Ренстеда подсунуть тебя вербовщикам. Во-первых, потому что хотела спрятать тебя подальше от наемных убийц Таунтона. А во-вторых, хотела, чтобы ты узнал жизнь простого человека. Я думала... Не знаю, что я думала... Считала, что ты увидишь, сколько вокруг несправедливости. Это трудно заметить, живя среди избранных. Легче увидеть снизу, на дне жизни. Я думала, что потом, когда ты вернешься, мы с тобой найдем общий язык и будем работать вместе ради единственной настоящей цели. Но этого не получилось. О, все это твой проклятый ум, такой блестящий и такой извращенный! Сейчас тебе хочется только одного - снова попасть в число избранных, есть, пить и спать лучше других. Как жаль, что ты не фанатик, а все тот же прежний Митч. Ну вот, я сделала еще одну попытку. А теперь можешь поступить так, как считаешь нужным. Не беспокойся, что этим причинишь мне горе. Хуже не будет, чем тогда, когда мы ночи напролет кричали друг на друга. Или когда я уходила по заданиям "консов" и не могла тебе об этом сказать, хотя и видела, как ты ревнуешь. Или когда отправила тебя на плантации "Хлореллы", надеясь превратить работника рекламы в нормального человека. Или когда, любя тебя, не могла полностью принадлежать тебе, потому что между нами лежала тайна. Мне было очень больно. И удар револьвером - ничто по сравнению с этой болью. Наступила пауза, которая, казалось, длилась вечность. - Позвони Шокену, - неуверенно сказал я. - Попроси его прийти сюда. Затем уходи и прихвати с собой этого звездочета. Еще не знаю, что я скажу Шокену. Но даю тебе и твоим друзьям два дня на то, чтобы вы переменили штаб-квартиру, условные знаки и всю вашу остальную идиотскую ерунду. Позвони Шокену и убирайся отсюда. Больше не хочу тебя видеть. Никогда. Мне не удалось уловить выражение ее лица, когда она взяла трубку и набрала номер. - Пожалуйста, третьего секретаря мистера Шокена. Говорит доктор Нэвин, вдова мистера Кортнея. Мое имя есть в списке, если не ошибаюсь. Благодарю вас. Второго секретаря мистера Шокена, пожалуйста. Говорит доктор Нэвин, вдова мистера Кортнея. Могу я поговорить с личным секретарем мистера Шокена? Мое имя есть в списке... благодарю... Хелло, мисс Грайс. Это доктор Нэвин. Могу я поговорить с мистером Шокеном? Конечно... благодарю вас. - Она повернулась ко мне: - Придется чуть-чуть подождать. - Несколько секунд мы молчали. Наконец она произнесла: - Хелло, мистер Шокен!.. Хорошо, благодарю вас. Не могли бы мы встретиться и поговорить по важному делу. Служебному и... личному... Чем скорее, тем лучше, я думаю. Первая улица Магазинов, д-р Астрон... Нет, нет... Просто удобное место для встречи. Благодарю вас, мистер Шокен. Я выхватил у нее из рук трубку и услышал голое Фаулера Шокена: "Хорошо, дорогая. Тайны интригуют. До скорой встречи". - Кэти была достаточно умна и могла бы инсценировать разговор по телефону, но это действительно был голос Шокена. В моей памяти всплыли утренние часы на заседаниях правления, блестящие доклады, напряженная, но приносящая удовлетворение работа и возглас: "Хорошо потрудились!", служивший ориентиром на трудном пути. От тоски по привычному легонько защемило сердце. Словно я вернулся домой. Кэти кое-как привела в чувство звездочета, и, те сказав больше ни слова, они покинули обсерваторию. Дверь захлопнулась. Ну и черт с ними... Через несколько минут я услышал жизнерадостный голос Шокена: - Кэти! Эй, есть тут кто-нибудь? - Войдите! - крикнул я. Вошли сначала двое телохранителей Фаулера Шокена, а затем и он сам. Его лицо тут же покрылось красными пятнами. - Где же?.. - начал он. А затем: - Вы похожи на... Ты, Митч! - Он схватил меня в объятия и весело провальсировал со мной по комнате; телохранители остолбенели от изумления. - Ну и шутку ты сыграл со стариком! В чем дело, мальчик? Где Кэти? - Он замолчал, отдуваясь, хотя на Луне и очень легко танцевать. - Я выполнял секретное задание, - ответил я. - Боюсь, что попал в беду. Нельзя ли усилить охрану? Нам, видимо, предстоит стычка с ребятами Бернса. Парни Шокена, работающие от агентства "Бринк", самодовольно заулыбались. Чувство профессиональной гордости было у них на высоте. - Конечно, Митч. А ну-ка, организуй! - кивнул Шокен лейтенанту, и тот с готовностью бросился к телефону. - Теперь рассказывай, в чем дело. - Предположим, это была деловая поездка, которая не удалась, - начал я. - Предположим, я не оправдал надежд и не смог заинтересовать потребителя Венерой. Временно потерпел неудачу. Но, пожалуйста, Фаулер, не надо вникать в детали. Я попал в беду, голоден, устал, напуган и чертовски нуждаюсь в горячей ванне. - Ладно, Митч. Ты знаешь мое правило. Найди хорошего коня, корми и пои его вволю и выжми из него все, что можешь. Ты никогда не подводил меня, и, видит Бог, я рад, что ты здесь. В Отделе Венеры для тебя найдется работа. Там все пошло вкривь и вкось. Акции упали до 3.77, в то время как они должны были подняться до четырех и больше. А общий оборот? И говорить не хочется! Ты знаешь, я прибыл сюда за пополнением. Небольшой набег на лунные разработки компании Луна-Сити и прочее. Нужны администраторы, разбирающиеся в космических делах. Хорошо было снова очутиться дома. - Кто теперь возглавляет Отдел Венеры? - поинтересовался я. - Пришлось взяться самому, - ответил Шокен. - Пробовал поочередно поручать это дело то одному, то другому члену правления, но без толку. Вот я и занялся этим сам, хоть у меня других дел по горло. А ты еще спрашиваешь, рад ли я тебя видеть. - А Ренстед? - Замещает меня, бедняга. Что у тебя за неприятности с полицией? А где Кэти? - Пожалуйста, об этом потом... На Земле меня обвиняют в саботаже и убийстве женщины. Здесь - я подозрительная личность. К тому же оказал сопротивление при аресте, стукнул полицейского его же дубинкой и нанес ущерб имуществу Луна-Сити. Шокен нахмурился. - Мне не нравится слово "саботаж". Надеюсь, в контракте найдется какая-нибудь неточность? - Даже несколько, - заверил его я. Он повеселел. - Тогда уплатим неустойку и будем оспаривать обвинение в саботаже, даже если вопрос передадут в Торговую палату. Какая фирма? - "Хлорелла", отделение в Коста-Рике. - Гм... фирма второго сорта, но солидная. Прекрасные там люди. Все до одного. С ними приятно иметь дело. "Только когда не работаешь на них", - подумал я, но промолчал. - Уверен, что они будут вести себя разумно. Если же заартачатся, то большинство акций все равно у меня в кармане. Должен же я защищать своих подчиненных? - Фаулер легонько ткнул меня пальцем под ребро. Он был рад, что наконец мог снять с себя заботы о проекте "Венера". Ввалился десяток молодцов из агентства "Бринк". Теперь их было достаточно. Фаулер Шокен сиял. - Лейтенант, люди из агентства Бернса могут попытаться силой увести отсюда мистера Кортнея. Ведь мы не допустим этого, верно? - Так точно, сэр, - с бравым видом подтвердил лейтенант. - Тогда пошли. Вспугнув случайных прохожих, мы прошли по Первой улице Магазинов, которая вывела нас на Первую Жилую улицу, потом на Вторую и Третью, а затем мы вышли на Первую Торговую. - Эй, ты! - окликнул меня случайно встретившийся нам патрульный из агентства Бернса. Мы шли беспорядочной группой, и, очевидно, он не сразу сообразил, что парни Бринка охраняют меня. Мои фотографии, видно, уже были розданы всем полицейским на Луне. - Иди, иди играй в свои игрушки, - накинулся на него наш лейтенант. Патрульный побледнел, однако, прежде чем свалился под градом ударов, успел дать сигнал тревоги. По улице-туннелю, нелепо вскидывая ноги, бежали его товарищи. В дверных проемах показались лица любопытных. Наш лейтенант дал команду. Его подчиненные приготовились пустить в ход дубинки, рукоятки револьверов, пояса от униформ и собственные ноги. Щелк! Щелк! И вот уже установлены на треногах пулеметы, готовые прошить всю улицу насквозь. Наши противники остановились в нескольких шагах от нас, нерешительно вертя в руках дубинки. - В чем дело, джентльмены? - поинтересовался лейтенант. - Этого человека зовут Джордж Гроуби? - Разве вы Джордж Гроуби? - обратился ко мне лейтенант. - Нет, меня зовут Митчел Кортней. - Вы слышали, что он сказал! - крикнул им лейтенант. По его сигналу были наведены пулеметы. Гулко прозвучали два выстрела, последние любопытные исчезли, захлопнув двери. - О, тогда все в порядке, - неуверенно протянул начальник патруля. - Можете идти. - Он повернулся к своим. - Ну? Чего вы ждете, болваны? Вы что, оглохли? - Они ретировались, а мы пошли дальше по Первой Торговой улице; наши ребята держали пулеметы наготове. Филиал фирмы "Фаулер Шокен" в Луна-Сити находился в доме Э 75. Мы вошли, посвистывая. Пулеметы были установлены в вестибюле. Все происходило словно в фантастическом представлении. Такого мне еще не доводилось видеть. Потом, когда Шокен провел меня в административную часть лунного филиала своей фирмы, он мне объяснил: - Здесь как на заре колонизации Америки, Митч. - Хорошо бы отразить это в рекламе. Своего рода равноправие. На Луне пост, занимаемый человеком, ничего не значит. Взвод хорошо обученных вооруженных людей - вот кто устанавливает здесь законы. Общество возвращается к первобытному состоянию, и человек здесь - простой смертный, независимо от того, какой там у него номер свидетельства благонадежности. Мы прошли мимо какой-то двери. - Комната О'Ши, - показал Шокен. - Его, конечно, нет. Малыш срывает бутоны, пока еще есть возможность. Но скоро это кончится. Единственный человек, побывавший на Венере! Скоро мы отнимем у него эту славу, не так ли, Митч? Мы вошли в крохотную кабинку, и Шокен собственноручно опустил для меня откидную постель. - Разберись вот, - сказал он и вытащил из нагрудного кармана пачку бумаг. - Это только сырые наброски, над которыми надо поработать. Я пришлю тебе поесть и Кофиеста. Поработаешь пару часиков, а там можешь и вздремнуть, а? - Согласен, мистер Шокен. Довольно улыбаясь, он ушел, задернув за собой портьеру. Я обалдело уставился на эти "наброски". "Буклет в шесть красок. Не упоминать прежние неудачи. Рассказать о Лероде (1959), Холдене (1961), Макгилле (2002) и других героич. жертв, первооткрывателях... Ни слова о Мейерсе и Уайте (2010), чей корабль взорв. при вых. на орбиту. Попробовать изъять материалы о М. и У. из арх., подшив, и кн. по истории. Подсчитать примерно, во что это может обойтись. Разыск. в арх. фотогр. Лерода, Холдена и Макгилла. Подобрать, чтобы были блондин, брюнет, рыжий. Крупн. планом на фоне косм. кораблей, снимок готов, к полету ракеты. Умоляющ, взгл. женщины, но герои думают о космосе. Подробн. личн. жизни не известн." В кабине были предусмотрительно оставлены карандаш и бумага. Я сел и начал писать: "Мы были обыкновенными парнями. Любили Землю и все земные блага, утренний глоток Кофиеста, первую затяжку сигаретой "Старр", жестковатую материю нового костюма фирмы "Старзелиус", ласковую улыбку девушки в ярком весеннем наряде, но этого нам было мало. Нас тянуло в дальние страны, к неизведанным мирам. Коротышка - это Лерод, год 1959-й. А это я - Холден, 1961-й, рыжий, с широкими плечами - это Макгилл, год 2002-й. Да, нас нет уже в живых. Но мы видели далекие миры и, прежде чем умереть, узнали то, что хотели узнать. Не надо нас жалеть. Мы пошли на это ради вас. Длинноволосые астрономы могли только строить догадки о Венере. "Ядовитые газы в атмосфере", - пугали они. Ветры такие горячие, что волосы тлеют на голове, и такой силы, что могут поднять человека в воздух. Но это были догадки, а не уверенность. А что делаете вы, если в чем-то не уверены? Стараетесь увидеть все собственными глазами..." Вошел дежурный с бутербродами и Кофиестом. Одной рукой я засовывал в рот бутерброды, а другой писал: "По тем временам у нас были хорошие воздушные корабли. Нас снарядили и обеспечили горючим для полета на Венеру. Не было только одного - горючего на обратный путь. Но не надо нас жалеть. Наша цель была - разведать. Могли же длинноволосые ошибаться, - а вдруг мы, выбравшись из корабля, вдохнули бы чистый воздух, искупались в ледяной воде, а затем, раздобыв горючее, пустились в обратный путь и вернулись бы с добрыми вестями. Но вышло так, как предсказывали длинноволосые. Лерод не стал ждать голодной смерти в своей ракете, - закончив запись в судовом журнале, он открыл люк и вдохнул метан. Моя ракета была легче, ветер подхватил ее и разнес на куски. У Макгилла оставались запасы продовольствия, и ракета его была потяжелее. Неделю он сидел и писал, а потом... Он прихватил с собой цианистый калий. Но не жалейте о нас. Мы были Там, мы видели Ее и переслали вам сведения, обо всем, что нужно. Теперь вы, люди, знаете, что и как делать. Знаете, что длинноволосые не ошибались. Венера - коварная дама, и чтобы завоевать ее, нужны знания и сноровка. Только тогда она отнесется к вам благосклонно. Если вы найдете нас и наши ракеты, не жалейте о нас. Мы сделали это для вас. Мы знали, что вы не подведете". Я снова был в родной стихии. 14 - Фаулер, - взмолился я, - только не сегодня. Давайте отложим до завтра. Он пристально посмотрел на меня. - Ладно, Митч, хотя я не из тех, что отступают. - Проявилось еще одно из качеств, благодаря которому он стал боссом: Шокен начисто поборол сжигавшее его любопытство и не расспрашивал, где я был и что со мной произошло. - Хорошая работа, - сказал он, бросив на свой стол листки, исписанные мною предыдущей ночью. - Не просмотреть ли тебе это вместе с О'Ши? Он, как никто, сумеет придать им нужный колорит и достоверность. Да, чуть не забыл, укладывай вещи - полетишь обратно на "Вильфредо Парето". Хотя тебе ведь нечего укладывать. Вот деньги, выдастся свободная минутка, купи все необходимое. Прихвати с собой парней из охраны. Помнишь насчет "равноправия"? - И он лукаво подмигнул. Я нашел О'Ши в соседней кабине - он свернулся, как кошка, клубочком, на большой, не по росту, койке. Джек повернулся и уставился на меня тусклым взглядом. Вид у него был ужасный. - Митч? - произнес, он осипшим голосом. - О, господи, опять эти кошмары. - Джек, - я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно. - Проснись, Джек. Он вскочил и сел на койке. - Что за чертовщина! Неужели это ты, Митч? Да-да, припоминаю, кто-то говорил мне о тебе, когда я утром вернулся домой. - Он старался держать прямо свою маленькую головку. - Ох, умираю, - вдруг произнес он страдальческим голосом. - Достань мне чего-нибудь выпить, а? Выслушай мое предсмертное слово - никогда не становись героем. Ты для этого слишком хороший парень... Джек, казалось, снова впал в оцепенение. Я пошел в кухню и взял чашку Кофиеста, ломоть хлеба и стакан минеральной воды, но на обратном пути вернулся и зашел в бар за рюмкой виски. О'Ши посмотрел на поднос и икнул. - Это что еще за дрянь? - спросил он слабым голосом, имея в виду Кофиест, хлеб и минеральную воду. Одним глотком Джек осушил рюмку виски; его передернуло. - Давненько не виделись, Джек, - снова начал я. - Ох-ох, - стонал он: - Ты принес как раз то, что нужно. Почему в ваших рекламах чертовски брешут о похмелье? - Он попытался встать, но тут же снова рухнул на койку. - Спину ломит, - пожаловался он. - В монастырь уйти, что ли? Приходится так жить, положение обязывает. Это медленно но верно убивает меня. О... проклятая туристка из Новой Скотии. Ведь сейчас весна? Ты думаешь, этим все объясняется? А может, у нее эскимосская кровь. - Сейчас поздняя осень, - сказал я. - Вот как! Тогда, может, у нее нет календаря... Дай-ка мне Кофиест. И никаких "спасибо" или "пожалуйста". Он привык к тому, чтобы по его первому требованию весь мир был у его ног. Да, Джек здорово изменился. - Джек, ты мог бы поработать со мной сегодня? - спросил я уже без всякого энтузиазма. - Мог бы, - равнодушно произнес он. - В конце концов, Шокен мне платит. Но черт возьми, что же с тобой все-таки приключилось? - Проводил кое-какие изыскания, - уклончиво ответил я. - А Кэти ты видел? Чудесная у тебя женушка, Митч. - Его улыбка пришлась мне не по вкусу. Она могла означать воспоминания. - Рад, что она тебе нравится, - процедил я сквозь зубы. - Заходи, будем рады. Он сплюнул в чашку с Кофиестом, аккуратно поставил ее на стол и спросил: - Ты о какой работе говоришь? Я показал ему мои наброски. Большими глотками он выпил стакан минеральной воды и, постепенно приходя в себя, начал читать. - Все ты тут переврал, - наконец недовольно сказал он. - Не знаю я никакого Лерода, Холдена или Макгилла, и черта с два были они самоотверженными исследователями. К Венере не "притягивает", к ней "приталкивает". - Он сидел с мрачным видом, поджав под себя ноги. - Мы предполагаем, что их притянуло, - терпеливо пояснил я. - Если хочешь, мы попытаемся убедить в этом читателя. Здесь надо бы оживить рассказ твоими личными впечатлениями. Как ты на это смотришь? - Меня с этого воротит, - произнес Джек равнодушно. - Митч, закажи-ка мне душ, а? Десять минут из пресной воды, погорячей. Черт с ней, с ценой. Ты тоже можешь стать знаменитостью. Нужно только, чтоб тебе повезло, как мне. - Он свесил с койки короткие ножки и стал сосредоточенно разглядывать собственные ступни. - Что ж, - вздохнул он, - живи пока живется. - Так как же насчет статьи? - спросил я. - Поищи мои отчеты, - небрежно ответил он. - А как там насчет душа? - Поищи себе лакея, - в тон ему ответил я и вышел, вконец взбешенный. В своей кабине я часа два потел, вставляя в статью "впечатления очевидца", а потом, прихватив охрану, отправился делать покупки. Стычек с патрульными на этот раз не произошло. В витрине обсерватории Астрона я увидел объявление: "Доктор Астрон сожалеет о том, что неотложные дела потребовали его срочного возвращения на Землю". Я поинтересовался, улетела ли ракета "Рикардо" на Землю. - Два часа назад, - ответил один из моих провожатых. - Завтра отлегает "Парето". Итак, теперь я уже мог говорить. Я рассказал Фаулеру Шокену все. И он не поверил ни единому слову. Однако он держался достаточно тактично, стараясь не обидеть меня. - Никто не упрекает тебя, Митч, - мягко сказал он. - Тебе много пришлось вынести. Все мы иногда восстаем против действительности. Но у тебя есть друзья, мой мальчик. Они помогут тебе. Бывают минуты, когда каждый из нас нуждается в помощи. Мой психиатр... Боюсь, что я закричал на него. - Ну, ладно, ладно, - произнес он все так же мягко и понимающе. - Время у нас есть. Правда, профанам нечего соваться в эту тонкую область, но, мне кажется, я кое-что в этом смыслю и постараюсь объяснить тебе... - Объясните лучше вот это! - заорал я, сунув ему под нос подделанный номер моего свидетельства благонадежности. - Хорошо, объясню, - он оставался спокойным. - Это еще одно доказательство твоего короткого... ну, если хочешь, бегства от действительности. У тебя был психический шок. Ты бежал от самого себя, возомнил себя другим человеком и выбрал жизнь, диаметрально противоположную той, которую вел талантливый и прилежный работник рекламы. Ты выбрал легкую и беззаботную жизнь черпальщика, загорающего под солнцем тропиков... Выслушав все это, я уже не сомневался в том, кто из нас на самом деле далек от действительности. - Твою чудовищную клевету на Таунтона поймет всякий, кто мало-мальски разбирается в природе наших подсознательных мотивов. Я рад, что ты высказался. Значит, опять входишь в норму. Какова наша главная задача, главная задача Митчела Кортнея, работника рекламы? Бить противника, подрывать конкурирующие фирмы изнутри, уничтожать их. Твои выдумки о Таунтоне говорят понимающему человеку о том, что ты рвешься стать прежним Митчелом Кортнеем, работником рекламы. Выраженные в символах, окутанные таинственностью подсознательного, эти небылицы о Таунтоне тем не менее понятны. А встречу с девицей по имени Хеди ты позаимствовал из детективной литературы. - Черт побери! - не выдержал я. - Да взгляните на мою челюсть! Видите эту дырку? Рана все еще болит. Он только улыбнулся: - Хорошо, что ты не причинил себе большего вреда, Митч. - А Кэти? - хрипло спросил я. - А те сведения о "консах", которые я вам передал? Условные знаки, пароли, приветствия, явки? - Митч, - произнес он искренне. - Я тебе уже говорил, что не намерен забираться в дебри психоанализа, но все это твоя фантазия. Из ревности - это тоже результат раздвоения твоей личности на Гроуби - Кортнея - ты отождествил свою жену с этими чудовищами - "консами". "Гроуби" тщательно подтасовывает факты, чтобы его сведения о "консах" нельзя было ни проверить, ни опровергнуть. "Гроуби" устраивает так, чтобы твое настоящее "я" молчало об этих "фактах" до тех пор, пока "консы" не сменят пароль, явку и прочее. "Гроуби" действует из чувства самосохранения. "Кортней" должен вернуться, и "Гроуби" это знает. Он чувствует, что его "вытесняют", и тогда решает дождаться удобного момента. "Гроуби" подстраивает все так, чтобы еще вернуться... - Я не сумасшедший! - Мой психиатр... - Вы должны верить мне! - Борьба подсознательного... - Говорю вам, Таунтон нанимает убийц! - Знаешь, Митч, когда я окончательно убедился в том, что ты нездоров? - Ну? - с горечью спросил я. - Когда ты сочинил, будто на ячейке "консов" сидела Малая Наседка. Этот символ... - он даже слегка смутился, и щеки его порозовели. - Мне стало совершенно ясно... Больше я не стал спорить и только в одном решил не уступать: - Мистер Шокен, говорят, что лучше не перечить сумасшедшим? - Ты не сумасшедший, мой мальчик. Тебе просто нужна помощь, как и многим... - Выражусь яснее. Вы исполните одну мою прихоть? - Разумеется, - снисходительно улыбнулся он. - Обеспечьте охрану себе и мне. Таунтон нанимает убийц. Я ли так думаю, или "Гроуби", или сам дьявол, - неважно, но повторяю, Таунтон нанимает убийц. Если вы согласитесь обеспечить охрану, я обещаю, что не буду, как вы говорите, валять дурака и даже пойду к вашему психиатру. - Ладно, - улыбнулся он, явно потешаясь надо мной. Бедняга Фаулер. Можно ли винить его? Ведь каждое мое слово было ударом по воображаемому миру, в котором он жил. То, что я говорил, звучало как анафема богу Торговли. Фаулер не мог этого допустить и не представлял, что мое настоящее "я" верит тому, что я говорю. Не мог же, на самом деле, Митчел Кортней, рекламный работник высшей категории, утверждать, что: у тех, кто потребляет, и у тех, кто производит, интересы диаметрально противоположны; большая часть населения мира глубоко несчастна; рабочему человеку не так-то просто найти подходящую работу; предприниматели ведут нечестную игру, всячески нарушая законы; "консы" - вполне нормальные, разумные люди и имеют хорошую организацию. Все это прозвучало для Фаулера как гром с ясного неба. Но Шокен умел быстро восстанавливать свое душевное равновесие. В конце концов всему можно найти объяснение, а бог Торговли непогрешим. Поэтому совсем не Митчел Кортней, работник рекламы, говорит все это, а его злой, еще не отступивший двойник, чертов "Джордж Гроуби" или еще кто-то, только не Митч Кортней. И, как человек, действительно страдающий раздвоением личности, что наверняка привело бы в восторг Фаулера и его психиатра, я сказал себе: "Слушай, Митч, а ты и вправду говоришь, как истый "конс". И тут же мое второе "я" ответило: "Но я и есть "конс". Вот так номер!" "Ладно, - продолжался этот внутренний диалог, - что я об этом знаю? Возможно, это действительно так..." "Да, - заключило мое второе "я" после некоторого раздумья. - Вполне возможно..." В нашей профессии существует такой прием - если хочешь что-нибудь выделить, создай контрастирующий фон. Сейчас, к примеру, таким фоном стали для меня взгляды Фаулера Шокена и его отношение к действительности. "Ладно, Шокен, можешь смеяться, сколько хочешь, - думал я. - Только дай мне охрану. Мне совсем не хочется снова встретиться с таким "плодом моей фантазии", как милейшая Хеди". 15 Когда мы с Фаулером, Джеком О'Ши, секретарями и нашей вооруженной охраной прибыли в здание фирмы "Шокен", Ренстеда не оказалось на месте. Его секретарша сообщила, что он где-то на нижних этажах, и мы решили подождать. Прошел час, и я высказал предположение, что он вообще не придет. А еще через час нам сообщили, что в правом крыле здания на нижнем этаже найдено чье-то тело. Оно было настолько изуродовано, что опознать его не удалось. Секретарша, истерически всхлипывая, открыла сейф и стол Ренстеда. Здесь мы и обнаружили его дневник с записями, сделанными в последние месяцы жизни. Вперемежку со служебными зачетками, набросками планов предстоящих кампаний, адресами любовниц и изысканных ресторанов были следующие записи: "Вчера он опять приходил. Говорил, что публику надо стараться огорошить. Он пугает меня... говорит, что фирме "Старзелиус" нужны смелые и сообразительные люди... Боюсь его до смерти. Он и при жизни наводил на всех страх... Вчера Г.В.Х. приходил снова... Я впервые увидел его при дневном свете. Я вскочил и закричал, но никто, кроме меня, его не заметил. Ну что ему нужно от меня?.. Сегодня его зубы показались мне еще острее и длинней. Мне нужна помощь... Он сказал, что я никуда не гожусь, что я позорю нашу профессию..." Вскоре мы убедились, что Ренстеда тревожила тень Георга Вашингтона Хилла, основоположника нашей профессии, создателя музыкальной рекламы, теоретика шоковой рекламы и Бог знает, чего еще. - Бедняга, - вздохнул побледневший Шокен. - Несчастный парень. Если бы я только знал. Почему он вовремя не обратился ко мне? Последняя запись гласила: "...сказал мне, что я никуда не гожусь. Это мне и самому известно. Позорю нашу профессию. Все это знают... Читаю это на их лицах. Он сказал им. Будь он проклят... Он и его зубы... проклят!" - Ах, бедняга, бедняга... - Шокен чуть не плакал. Он повернулся ко мне: - Видишь, как нелегко служить нашему делу? Как уж тут не видеть. Сфабрикованный заранее дневник, безобразное месиво вместо трупа. С таким же успехом там, внизу, мог бы лежать семидесятикилограммовый кусок Малой Наседки. Но напрасно говорить это Шокену. В душе посмеиваясь над ним, я печально кивнул головой. Я вновь вернулся к руководящей работе в Отделе Венеры и ежедневно посещал личного психиатра Фаулера, но ни на шаг не отпускал от себя вооруженных телохранителей. Проводя со мной душеспасительные беседы, старик Шокен то и дело говорил: - Пора бы тебе отказаться от глупой выдумки. Пожалуй, эта охрана - теперь единственное, что стоит между тобой и действительностью, Митч. Доктор Лоулер сказал мне... А доктор Лоулер лишь повторял Фаулеру Шокену то, что говорил ему я. В этом и заключался медленный процесс моего "выздоровления". Я нанял студента-медика, которому поручил задним числом разработать все симптомы моего психического заболевания, исходя из предположения, что психоз начался в бытность мою потребителем. И он не замедлил подобрать мне то, что нужно. Часть из симптомов я забраковал как унижающие мое достоинство. Тем не менее их осталось достаточно, чтобы каждый раз доктор Лоулер ронял от удивления карандаш. Мы откапывали их один за другим; трудно себе представить более нудное занятие. Не уступал я в одном - по-прежнему утверждал, что моя жизнь и жизнь Фаулера Шокена находится в опасности. Как я и предполагал, мы с Шокеном сходились все ближе и ближе. Он считал, что нашел во мне своего верного последователя. Мне же было стыдно разочаровывать его - ведь он так хорошо относился ко мне. Но поскольку речь шла о жизни и смерти, все остальное уже не имело для меня значения. Наконец наступил день, когда Фаулер Шокен мягко сказал мне: - Митч, хватит с нас героических мер. Я не прошу тебя лично обходиться без барьера, которым ты отгородился от действительности, что же касается меня, свою охрану я намерен снять. - Они убьют вас, Фаулер! - крикнул я в отчаянии. Он только покачал головой: - Увидишь, все будет хорошо. Мне нечего бояться. Спорить было бесполезно. Не слушая меня больше, Фаулер вызвал командира своей охраны. - Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь с вашими людьми к начальству за новым назначением. Благодарю за хорошую службу. Лейтенант отдал честь, однако ни он, ни его люди не были обрадованы. Вместо легкой службы у Шокена им, чего доброго, придется выполнять обязанности часовых в коридорах сената или ночного патруля или же сопровождать почту и курьеров в ночное время. Они ушли. Я понял, что часы Шокена сочтены. В эту же ночь по дороге домой он был задушен. Убийца застрелил его шофера и сам сел за руль шокеновского "кадиллака". Преступника удалось схватить, но он оказал сопротивление при аресте, и полиция забила его насмерть дубинками. Опознать труп было невозможно, ибо его номер на запястье оказался срезанным. Можно себе представить, что творилось на следующий день в конторе. Траурное заседание членов правления приняло резолюцию, в которой говорилось, что это грязное убийство - позор для нашей великой профессии, что мы никогда этого не забудем и не простим и все такое прочее, как и полагается в таких случаях. От многих фирм, в том числе и от Таунтона, были получены телеграммы с выражением соболезнования. Присутствующие с удивлением посмотрели на меня, когда, скомкав телеграмму Таунтона, я грубо выругался. Теперь мысли членов правления были заняты одним - пакетом акций фирмы "Шокен". Фаулер скупал акции через подставных лиц, а на свое имя приобрел их весьма незначительное количество. Как служащий высшей категории, я тоже владел некоторым количеством акций, но самым солидным держателем акций был, бесспорно, Гарвей Бренер, старейший партнер Фаулера. По количеству акций, которыми он официально владел, Бренер формально имел, пожалуй, преимущество даже перед самим шефом. Но он знал, что стоит только заикнуться об этом, как Фаулер выставит против него всех своих подставных акционеров, и тогда ему несдобровать. К тому же он всегда был предан Шокену. Он не сомневался что рано или поздно станет преемником Шокена, а некоторые неосмотрительные сотрудники из Отдела научных изысканий уже заискивали перед ним, сущие идиоты. Но Бренер был совершенно бесталанной личностью, лишенной проблесков инициативы, - просто честная рабочая скотинка. Под его руководством фирма "Шокен" захирела бы через год. Вздумай я сам играть, непременно поставил бы на Силлери из Отдела массовых средств. Многие придерживались того же мнения, кроме, пожалуй, самоуверенного и недалекого Бренера и еще нескольких глупцов. Вокруг Силлери уже вертелась свита подхалимов, которые, без сомнения, помнили слова Фаулера: "Массовые средства рекламы - это основа основ, джентльмены. От работника этого отдела требуется смекалка". Я чувствовал себя прокаженным на своем конце стола; моя охрана молча наблюдала за происходящим. Силлери только раз взглянул на моих телохранителей, но в его глазах я прочел все, как в открытой книге: "Слишком долго тянется канитель. Первое, что мы сделаем, - покончим с этими барскими замашками". Наконец началось то, чего мы все с нетерпением ожидали. Прибыли представители Американской арбитражной ассоциации и Секции утверждения завещаний. Как и положено, физиономии у них были похоронные. То ли многолетняя закалка, то ли полное отсутствие чувства юмора позволили им сохранить скорбный вид даже во время краткой приветственной речи Силлери, в которой он упомянул о печальном долге, приведшем их сюда, и о нашем желании встретиться с ними еще раз при более счастливых обстоятельствах. Скороговоркой пробубнили текст завещания и раздали копии присутствующим. Первое, что мне бросилось в глаза, были слова: "Моему дорогому другу и соратнику Митчелу Кортнею я завещаю дубовое кольцо с инкрустацией из слоновой кости (инвентарный номер 56987) и семьдесят пять акций основного попечительского капитала Института распространения психоаналитических знаний при условии, что все свое свободное время он посвятит активному участию в этой организации и дальнейшему ее процветанию". "Ну, Митч, - сказал я себе, - твоя песенка спета". Швырнув завещание на стол, я откинулся на спинку стула, мысленно стараясь представить размеры своего состояния. - Плохие для вас вести, мистер Кортней, - храбро и сочувствующе обратился ко мне сотрудник Отдела научных изысканий, которого я едва знал. - Но мистер Силлери, кажется, весьма доволен. Я взглянул на параграф первый, касавшийся Силлери. Еще бы, ему достались все личные акции Шокена и львиная доля капиталовложений синдиката "Мэнэджериал инвестмент", Корпорации страховых компаний и еще двух других объединений. Мой сосед стал внимательно изучать копию завещания. - Простите, что вмешиваюсь, м-р Кортней, - заметил он, - но старик мог бы обойтись с вами получше. Я немного знаком с областью психоанализа, но о таком институте что-то не слыхал. Мне почудилось, что за моей спиной ехидно посмеивается Фаулер. Ах, ты, старый осел! Это было так похоже на Шокена с его своеобразным чувством юмора. Силлери откашлялся, и в зале воцарилась тишина. Великий человек заговорил: - Джентльмены, мне кажется, здесь слишком много посторонних. Прошу всех, кроме членов правления, покинуть зал... Я встал. - Готов избавить вас от своего присутствия, Силлери. Пошли, ребята. Но, может, я еще вернусь. - И вышел вместе с охраной. Нью-йоркское отделение Института распространения психоаналитических знаний, не приносящая прибыли некоммерческая организация разместилась в трех жалких комнатушках где-то в Йонкерсе, деловой части Нью-Йорка. В первой комнате чудаковатая старая дева выстукивала что-то на пишущей машинке. Она словно сошла со страниц романов Диккенса. На покосившейся стойке валялись засиженные мухами брошюры. - Из фирмы "Фаулер Шокен", - представился я. Она вскочила. - Простите, сэр. Я вас не заметила. Как поживает мистер Шокен? Я рассказал ей, как он "поживает". Она заплакала навзрыд. Мистер Шокен был так добр, так щедр и предан делу. Что же теперь делать ей и ее бедняге брату? Ах, бедный мистер Шокен! Бедная она! Бедный ее брат! - Еще не все потеряно, - заметил я. - Кто здесь главный? Всхлипывая, она сообщила, что ее брат находится в следующей комнате. - Пожалуйста, скажите ему об этом как можно осторожней. Он такой нервный, такой впечатлительный. Я сказал, что постараюсь, и прошел в его комнату. Мертвецки пьяный братец храпел, уронив голову на стол. Я с трудом растолкал его, и на меня глянули тусклые, наглые глаза. - Чег-го т-тебе? - Я из фирмы "Фаулер Шокен". Мне надо ознакомиться с документацией. Он энергично затряс головой. - Нет, с-сэр. Н-нет. Только хозяин имеет на это право. - Он умер. Вот его завещание. - Я показал ему пункт, касавшийся меня, и мое удостоверение личности. - Ну, что ж... Значит, наша песенка спета. А может, вы оставите нас здесь, мистер Кортней? Ведь он предписывает вам... - Увидим, - оборвал я его. - Давайте документацию. - Из потайного сейфа, спрятанного за обыкновенной дверью, он извлек конторские книги. После тщательного трехчасового изучения документов я понял, что институт существовал единственно для того, чтобы держать 56 процентов акций организации, называемой "Генеральная корпорация Ньюарка по регенерации фосфора". Я вышел в коридор и сказал охране: - Пошли, ребята. Теперь - в Ньюарк. Не буду утомлять вас подробностями. Скажу только, что Корпорация в своем развитии претерпела ряд изменений, в результате которых возникли посредническая компания по использованию старых инструментов во Франкфурте, державшая 32 процента акций агентства Фаулера, и Корпорация объединенных концессий, которой совместно с Уокеганским колледжем зубоврачебной ортопедии принадлежали остальные ценности. Через две недели в сопровождении охраны я снова явился на заседание правления. Председательствовал Силлери. Он выглядел утомленным и измученным, словно последние две недели каждую ночь занимался какими-то безуспешными поисками. - Кортней, - зарычал он, - я думал, ты сам сообразишь, что твоему батальону здесь не место? Тогда я кивнул честному недалекому старине Гарвею Бренеру, которого уже посвятил во все. Он был предан Шокену, а значит, и мне. Бренер проблеял: - Господин председатель, я предлагаю разрешить членам правления иметь при себе личную охрану в том количестве, которое им необходимо для обеспечения безопасности. - Поддерживаю предложение Бренера, - добавил я. - А ну-ка, ребята, тащите сюда чемоданы. - Мои телохранители, ухмыляясь во весь рот, стали втаскивать чемоданы, доверху набитые доверенностями на передачу мне акций пайщиков. У всех буквально глаза полезли на лоб и раскрылись рты от удивления, когда на столе выросла груда ценных бумаг. Понадобилось немало времени, чтобы пересчитать их и установить, что они подлинные. А потом началось голосование. Все голоса "против" получил Силлери. Воздержавшихся не было. Правление, не раздумывая, переметнулось на мою сторону. Верный старый Гарвей предложил избрать меня председателем правления. Предложение приняли единогласно. Затем он же предложил Силлери выйти в отставку, а его пай в фирме выкупить и отложить в качестве премиального фонда. Тоже приняли единогласно. Затем - пусть другим будет неповадно! - он предложил понизить в должности и вывести из членов правления некоего Томаса Хитерби, младшего сотрудника Отдела искусств, слишком откровенно выслуживавшегося перед Силлери, и лишить компенсации за его долю акций. Прошло и это предложение. Хитерби не успел и рта раскрыть. Кое-что все же лучше, чем ничего, должно быть, решил он, сдержав ярость. Итак, свершилось. Я стал полновластным хозяином фирмы "Фаулер Шокен". Но к этому времени я начал презирать все, чему она служила. 16 - Мистер Кортней, междугородный! - раздался голос моей секретарши. Я нажал кнопку. - В Олбени по доносу соседей арестован член организации "консов". Соединить вас? - Черт побери! - не выдержал я. - Сколько раз вам говорить! Конечно, соедините. Какого черта вы сразу не соединили? Голос ее задрожал: - Простите, мистер Кортней, я думала, что это так далеко... - В таком случае вообще не советую вам думать. Закажите мне билет в Олбени. Возможно, я был чересчур резок с ней, но мне во что бы то ни стало нужно разыскать Кэти, даже если для этого пришлось бы