ося пристроиться у Милона на груди. Насекомое отлетело в сторону. Милон открыл глаза и попытался повернуть голову. - Как ты? Милон попытался ответить, но язык плохо повиновался. Слепень опять попробовал пристроиться и шлепнулся оземь от удара ручищи Манефона; секунда, и он хрупнул у него под ногой'/воздух наполнился специфическим запахом. Они освободили Милона от туники и омыли ему тело Холодной водой: выяснилось, что кожа у бедняги сплошь усеяна язвочками и царапинами. Создавалось впечатление, что кожа проколота тысячей шипов. Помимо этого, у него из обеих ноздрей шла кровь. Когда Симеон взялся ощупывать ему конечности, выясняя, нет ли переломов, Милон, стиснув зубы, судорожно всосал воздух и лишился чувств. Симеон поглядел сверху вниз на раздувшуюся лодыжку. - Переломов, по-видимому, нет. Но ходить он не сможет несколько дней. Доггинз досадливо застонал. - Что же теперь делать? - Есть только два пути. Или соорудить носилки и отнести его назад, или оставить здесь. Милон открыл глаза. - Идите дальше, - заплетающимся языком пролепетал он. Товарищи переглянулись меж собой. - Придется мне остаться с ним, - сказал Симеон. - В одиночку ему здесь не продержаться. Милон попытался приподняться на одном локте. - Ничего, продержусь. Ничего мне не сделается. В конце концов, я сам во всем виноват... - Да уж точно, дурня ты кусок,- сердито сверкнул на него глазами Доггинз. - Нет, это моя оплошность, - вмешался Найл. - Меня пытались предупредить. - Товарищи недоуменно посмотрели на него. - За несколько минут до того, как он сунулся под дерево, начала щипаться трубка, - он вынул се из кармана. - А я не догадался. - Предупредить, говоришь? - Симеон непонимающе поглядел на цилиндр. - А ей-то откуда может быть известно? Это же всего-навсего механизм. - Да, но способный читать мысли,- Найл скинул трубку обратно в карман.- Так вот, не сообразил вовремя. Мне надо было догадаться еще тогда, когда мы возились с тем розовым цветком, вторым по счету. Он действовал на порядок проворнее, чем первый. Это потому, что мы находимся ближе к центру силы. Поэтому дереву не приходится дурманить добычу газом, ему сподручнее брать свое за счет быстроты. Оно действует скоростью. - Если действительно так, - заметил Доггинз, - то чем ближе мы подходим к центру, тем для нас опаснее. Найл пожал плечами, но ничего не сказал. Вес сидели в угрюмом молчании, наблюдая, как Симеон обрабатывает раны Милона. Едва он успевал их помыть, как те снова начинали сочиться кровью. Сам Милон наблюдал за этой процедурой со странноватой отрешенностью. - Оно, наверно, впрыснуло, какую-нибудь отраву или наркотик. Я почему-то ничего не чувствую. Через несколько минут он снова потерял сознание. Симеон все, что годилось для перевязки, извел, чтобы остановить кровотечение. Через минуту повязки уже набрякли. - Боюсь, он прав, - удрученно сказал Симеон. - Дерево, должно быть, впрыснуло что-нибудь, от чего перестала свертываться кровь. Чего доброго, еще час, и он истечет на нет. - Чем можно ему помочь? - требовательно спросил Доггинз. - Грязь бы помогла. И листья куста сувы. - Как они выглядят? - Продолговатые такие, посередине лиловая ягода наподобие виноградины. - Мне кажется, я что-то такое видел возле тропы, на полпути сюда, - припомнил Манефон.- Темно-зеленые листья, вроде плюща. - Совершенно верно. - Схожу надергаю. - Ради Бога, осторожнее. Не хватает нам еще одной потери. Когда Манефон удалился, они попробовали замесить раствор в парусиновом ведре, засыпая в воду почву. Результат получился никудышный, грунт был до странности сухим и сыпучим. - Там возле куста с розовым цветком, судя по звуку, должен был протекать ручей,- заметил Найл. Симеон с тихим отчаяньем оглядел повязки, сквозь которые капля за каплей точилась кровь. - Ладно, попробуй. В одной руке Найл нес жнец, в другой парусиновое ведро. Двигался он с большой осторожностью и сделал порядочный крюк, избегая встречи с розовым цветком. Неподалеку находился околок с гадючьими ивами. Лишь удостоверившись, что с ветвей свисает серый мох, Найл решился протолкнуться через них. На той стороне действительно оказался ручей. Пологие берега покрывала изумрудно зеленая трава и меленькие цветки. С шелестом раздвигая стебли так. что обнажалась почва, Найл спускался к воде. Цветки прятались стебельками в грунт, оставляя снаружи лишь кончики головок. Найл ступал осмотрительно, стараясь без толку не давить растения. Место выдалось мелкое, в воде полно было зеленых водорослей - крупных, блестящих. Ноги тонули в вязком илистом грунте. Подкопавшись под водоросли, Найл сумел наполнить ведро грязью, консистенцией напоминающей жидкое тесто. Наполнив ведро, Найл сполоснул руки в замутненной воде и выпрямился. Мгновенье спустя он вздрогнул от неприятной неожиданности: буквально в трех метрах на него таращилась образина. Глаза навыкате, лягушачья пасть, и при всем при этом размером раза в два крупнее человеческого лица. Рука невольно потянулась за жнецом. И тут вспомнилось, что жнец-то он оставил наверху, там, где заканчивается роща. Спустя секунду образина сгинула, но Найл успел углядеть вертикальное белесоватое туловище, мелькнувшее напоследок на той стороне ручья. Впившись в заросли глазами, Найл стоял, по меньшей мере минуту, но никаких признаков движения больше заметно не было. Он облегченно перевел дух. Взяла злость на себя: надо же, так увлечься, что дать лягушачьей образине приблизиться без малого вплотную. Правда, чувствовалось и облегчение: создание, судя по всему, переполошилось не меньше его самого. Держа ведро на весу, Найл взобрался по берегу вверх - теперь церемониться с цветами было некогда - и подобрал жнец. Тоже, ума палата: так вот взять и оставить оружие без присмотра. Хотя чего уж теперь, стрелять вслед убегающему существу Найл все равно бы не стал. Балансируя со жнецом в одной руке и с ведром в другой, он осторожно спустился обратно к воде. Симеон, помесив грязь пальцами, одобрительно хмыкнул. Он отер дочиста одну из ран помельче, затем проворно налепил на нее вязкую пригоршню. Подождав с полминуты и убедившись, что кровь не сочится, он облегченно вздохнул и начал смещать пропитавшиеся кровью повязки. Пока он это делал, возвратился Манефон, неся с собой полное ведро листьев. У каждого на середине имелась черная выпуклость, действительно напоминающая виноградинку. Когда Симеон расковырял одну из них большим пальцем, в воздухе запахло специфическим запахом лекарства. С помощью Манефона и Доггинза Симеон очищал раны, выдавливая на каждую сок листа сувы, и тотчас нашлепывал сверху пригоршню темно-коричневой грязи. Не прошло и десяти минут, как Милон был уже покрыт с головы до ног. Однако дышал он ровно, и румянец возвратился на щеки. Найл дождался, пока закончится процедура, и лишь тогда рассказал о встрече на берегу. Симеон укоризненно покачал головой. - Я слыхал о таких тварях, но видеть никогда не видел. - Они, судя по всему, совершенно безвредны, - сказал Найл. - Эта умчалась сразу, едва я потянулся за оружием. - Безвредных ты в Дельте не сыщешь, - знающе заметил Симеон. - Они не могут себе этого позволить. Судя по положению солнца на небе, перевалило уже за полдень. Оставалось каких-нибудь семь часов дневного света. - Вы как думаете, стоит мастерить носилки для Милона? - задал вопрос Манефон. Догтинз повернулся к Симеону: - Ты здесь самый бывалый. Что, по-твоему, нам следует предпринять? Симеон пожал плечами. - Вам троим, думаю, надо идти дальше. Я останусь здесь с Мидоном. - Ты считаешь, все обойдется? - Почему бы нет? Со жнецом я защищен надежнее любой твари в Дельте, - он угрюмо усмехнулся. Доггинз поглядел сначала на Найла, затем на Манефона. Слова были излишни, все великолепно понимали друг друга. Дальнейший путь без Симеона станет куда более опасным. Да и самому Симеону с раненым на руках грядущая ночь не сулит ничего приятного. Вместе с тем иного выхода, кроме как бросить все и повернуть вспять, не было. Что-то в душе восставало против такой мысли; чувствовалось, что и остальные тоже заодно. - Ладно, - сказал, наконец, Доггинз. Он нагнулся и начал упаковывать мешок. Найл с Мане-фоном последовали его примеру. - Еще раз напоминаю, - наказал Симеон, - самое пагубное в Дельте - ослабить внимание. Поэтому прошу вас, будьте постоянно бдительны. - И ты тоже, - Доггинз положил руку на плечо Симеону и постоял так несколько секунд. - Если все будет как надо, возвратимся завтра. Если в течение двух суток не появимся, начинайте выбираться обратно. Только поприметнее, все равно оставляйте за собой какие-нибудь следы. - Непременно. Они пошли, не оглядываясь. Спустившись по тропе, вскоре достигли кромки леса. Теперь, наконец, взору открылась полная панорама Великой Дельты, так что можно было получить более четкое представление о ее очертаниях. Впереди, милях в двадцати, параллельно гряде оставшихся сзади холмов тянулась другая, западная. Правой частью Дельта постепенно снижалась в сторону моря - скучный простор, поросший тростником и невысоким кустами. Местность слева продолжала подниматься вверх; здесь сразу за болотами начиналась сельва. Двойная цепь холмов вдалеке сходилась воедино и, судя по всему, тоже постепенно сглаживалась. С этого направления сейчас дул ветер - сухой, жаркий. Непосредственно впереди простиралась болотистая низина, и теперь с ровного места было видно, что она сплошь щетинится высоким тростником ростом выше человека. Все запахи теперь перекрывал запах гнили, доносящийся из сельвы, единственным звуком было тоскливое завывание ветра в тростнике. Главный ориентир - стоящий над местом слияния рек холм - виднелся впереди, но к нему не вела ни единая тропка. Пройдя четко очерченную травянистую полосу, путники уткнулись в сплошную стену из кустов и тростника. Манефон первым вломился в поросль с мачете в руке. Первые двести метров дались сравнительно легко: земля под ногами была податливой, но достаточно твердой. Дальше характер тростника менялся: он сделался выше и толще, так что пришлось пустить в ход мачете. Отдельные стебли по твердости не уступали бамбуку. За четверть часа вперед продвинулись лишь на сотню метров, и Манефон запыхался. Воздух был жарким и влажным. - Погодите минуту, - проговорил Доггинз. - Так не пойдет. Эдак мы и за месяц не прорубимся, - он стянул с плеча жнец. - Дайте-ка попробую. Опустившись на одно колено, он не спеша нацелился и нажал на спуск. Стоило повести стволом, как тонкий синий луч подрезал тростник, будто невиданная коса, и стебли пошли осыпаться на землю. Впереди обозначилась четкая, в сотню метров длиной тропа. - Каково? - довольно осклабился Доггинз. - Надо только чуть подумать головой. Он первым двинулся вперед. И хотя тростник теперь не нужно было ни сечь, ни расталкивать, темпа так и не прибавилось. Павший тростник образовал толстый ковер, ноги в котором застревали, так что путники едва не с каждым шагом валились на колени. Встречались и места, где стебли росли настолько густо, что удерживали друг друга на весу, и здесь опять приходилось применять силу. Доггинз пускал в ход жнец еще дважды, пока, наконец, не стало ясно, что усилия напрасны. Они продирались уже, по меньшей мере, час; за спиной пролегала широкая, прямая тропа. Впереди, совершенно четко, тростник шел еще гуще. Вместе с тем отсюда, с места теперешнего привала по-прежнему была видна оставленная час назад стоянка. - Надо бы сюда ручную тысяченожку, чтобы перла впереди, - Доггинз унылым взором обвел обступающие со всех сторон стебли, иные до пяти метров в высоту. - Придется, наверное, возвратиться и поискать другой путь. Они посидели еще минут пять, восстанавливая дыхание; Найл не успевал промокать носовым платком пот, струящийся по лицу и шее. Духота стояла ужасная. Когда собрались подниматься, Манефон вскинул вдруг руку, призывая всех замереть. На расстоянии было слышно: кто-то ломится через тростник. Внезапно звук стал отчетливей, будто направлялся непосредственно в их сторону. Путники бесшумно подняли оружие, держа пальцы на стековых крючках. Когда, казалось, прущая напролом махина вот-вот уже выкатит из тростника, звук неожиданно сменил направление. Помимо шума ломающегося тростника слышалось также негромкое похрюкивание и тяжелое дыхание. Спустя секунду выявился и внешний облик создания. На расстоянии в десяток метров над тростником двигалась окованная панцирем спина - округлая, покатая. Секунду казалось, что это гигантская черепаха. Но вот животное, шутя сломив остающиеся стебли, вырвалось на проложенную людьми тропу. Мелькнула плоская жабья морда с рогатыми надбровными выступами, упрятанная в панцирь массивная спина и короткие мощные ноги. Ступни у чудовища были очень большие и с перепонками, словно у утки, и двигалось оно неуклюже, раскачиваясь из стороны в сторону. Мелькнул напоследок и скрылся короткий, но сильный хвост, также в роговой оболочке. - Боже ты мой, это еще что? - спросил Манефон. Доггинз пожал плечами. - У большинства этих тварей даже названия нет. Хотя и без того ясно, что ей наплевать на шум, который она поднимает. С таким панцирем, небось, никакая угроза не страшна. Снова тронувшись в путь, они выбрались на тропу, проторенную чудищем сквозь тростник. На тропе никого уже не было, хотя издалека все еще доносились треск и сухой шелест. - А отчего б нам не пойти здесь?- предложил Доггинз.- Все лучше, чем возвращаться. Когда двинулись по следу чудища, идти стало легче; его вес прибил тростник, приплющив к земле; в одном месте оно даже выворотило небольшой куст. До этой поры они шли, углубляясь в нужном направлении вперед и вправо. Когда одолели с четверть мили, грунт стал более вязким; вода, просачиваясь, чавкала сквозь тростник. На одном из участков чудовище сделало поворот в сторону тверди - как оказалось, в сторону сердцевины Дельты. Идущий сзади Найл поминутно оглядывался. Не потому, что чувствовал слежку. Просто следовал наказу Симеона: замыкающий должен постоянно быть начеку. Когда, сменив направление, углубились еще на пару сот метров, Найла вынудило остановиться и оглянуться ощущение странной неуютности. Чудится, или глаза действительно уловили мимолетное движение там, где в тростнике теряется след? Не заметив, что их товарищ остановился, Манефон с Доггинзом продолжали двигаться вперед. Когда шаги постепенно смолкли, Найл в набрякшей тишине различил еще один звук: вкрадчивую поступь в гуще тростника, в паре метров слева. Напряженно вслушиваясь, он подался вперед, но вот когда перемещал вес с одной ноги на другую, внизу громко треснул стебель, и шорох тотчас же смолк. Найл не чувствовал беспокойства; жнец в руках придавал уверенности. Он осторожно сунул голову в чащобу, стволом жнеца отстраняя теснящиеся стебли. От неожиданности Найл вздрогнул: прямо в глаза таращилась лягушачья образина. Существо находилось в какой-нибудь паре метров, и вид у него был такой же ошарашенный, что и у самого парня. Тут тростник под ногами неожиданно разъехался, и Найл инстинктивно вскинул руки, чтобы удержать равновесие. Губы твари сложились в оскал, и Найл увидел перед собой два ряда острых желтых зубьев. Послышалось шипение, и щеку с виском обдала теплая струйка жидкости. Едва успел выпрямиться, как создание уже исчезло. Он успел мельком углядеть белесое туловище, с неизъяснимой ловкостью скользящее меж стеблей, не ломая их, и стена тростника тотчас же сомкнулась. - Найл, ты где? - прокричал в отдалении голос Доггинза. Теплая жидкость, скатившаяся по щеке, начала вдруг жалить. Найл, нагнувшись, зачерпнул пригоршню мутной водицы и плеснул себе на кожу. - Что случилось? - осведомился Доггинз. - За нами кто-то следует. - Кожу жгло немилосердно. Найл смочил носовой платок и приложил к щеке. - Это то самое, похожее на лягушку. Плюнуло в меня. Они постояли минут пять, вслушиваясь: ничего, тихо. - Ты по-прежнему считаешь, что оно безвредно? - спросил Доггинз. - Теперь уже нет. Я видел его зубы. Существо определенно плотоядное. Доггинз посмотрел на небо. - Надо бы двигаться дальше. Мысль у всех была одна: ночевать на болоте нежелательно. Вскоре после того, как пошли дальше, щека у Найла разгорелась не на шутку. Минут через десять пришлось остановиться и снова охладить ее водой. Доггинз поглядел на Найла с беспокойством. - Краснеть начинает. Какой-нибудь яд, не иначе. - У меня однажды на одного из матросов напала плюющаяся кобра, - заметил Манефон. - Так он едва не ослеп. При мысли о том, что значит ощутить подобное жжение в глазах, Найл невольно содрогнулся. Они продолжали идти по тропе через вмятый в грязь тростник. Грязь становилась все жиже; ясно было, что только толстый ковер из стеблей не дает увязнуть в ней по колено. Пробираться по этому податливому покрытию было утомительно. От липкой жары потело тело; одежда взмокла так, будто они купались. Кстати, стена из тростника постепенно редела, и стебли становились короче. Время от времени издали доносилось ворочание бронированного чудовища, идущего где-то впереди. Найл то и дело оглядывался через плечо, но двуногих лягушек теперь не замечал. Поддерживать бдительность на прежнем уровне становилось все труднее; единственное, чего хотелось, это отыскать где-нибудь место посуше, куда можно приткнуться и передохнуть. Внезапно Манефон рухнул сквозь вдавленный тростник и очутился по пояс в воде. Он шел впереди, к тому же из троих был самым тяжелым. Товарищи помогли ему высвободиться, затем выковыряли его застрявший в грязи парусиновый башмак. Пробираясь ощупью, Найл почувствовал, как что-то шевельнулось на запястьи, и отдернул руку. Оказывается, по предплечью взбиралась черная пиявка размером, по меньшей мере, сантиметров пять. Он с отвращением сшиб насекомое, и сорвав пригоршню мокрой травы, стал яростно оттирать ее слизистый след. Постепенно становилось ясно: зря они двинулись этой тропой. Вместе с тем мысль о возвращении этой дорогой нагоняла тоску. Они остановились в нерешительности, раздумывая, что делать дальше. И тут об усталости заставил забыть жуткий, исполненный муки рев. Реву вторили тяжелые неистовые всплески. Еще один взрев - сдавленный - и сразу внезапная тишина. Усталость как рукой сняло. Вперившись друг в друга, путники стояли, держа жнецы наготове. Теперь до слуха доносились лишь отдельные всплески да утробное урчание. - Боюсь, как бы не пришлось возвращаться,- опасливо покачал головой Найл. - Мне б хотелось поглядеть, что там происходит,- буркнул Доггинз, нахмурясь. Он начал осмотрительно пробираться вперед, всякий раз пробуя вначале землю носком башмака, и лишь затем ступая всем весом. Манефон и Найл тронулись следом с такой же осторожностью. В том месте, где тропа делала поворот, Доггинз поднял жнец, затем медленно его опустил. Товарищам, обернувшись, сделал знак: осторожнее! Те подтянулись через секунду-другую. Перед ними тянулась болотная заводь, вода в которой была взбита в жидкую слякоть. Горб окованного панцирем монстра возвышался над водой. Он стоял к ним спиной, поэтому невозможно было разобрать, что он ест, однако по движениям легко угадывалось, что в передних лапах он держит добычу и со смаком вгрызается в плоть. Насторожась неким шестым чувством, чудище подняло голову и обернулось. Крохотные глазки тлеющими угольями оглядели людей из-под горбатых выростов на лбу. Бородавчатая жабья физиономия заляпана кровью, кровь капает из нажевывающих челюстей. Найл готов был нажать на спуск, но существо не стало тратить времени на двуногих; отвернувшись, оно продолжало насыщаться. Очевидно, оно сполна ощущало неуязвимость своего панциря, и присутствие чужаков его не трогало. Путники переглянулись меж собой. Путь вперед, очевидно, заказан. Болота за пожирающим пищу монстром заканчиваются, и земля начинает постепенно морщиниться невысокими холмами. По ту их сторону, милях в пяти, возвышался холм с башней-шишаком. Кстати, с этого расстояния становилось заметно, что шишак этот - не рукотворное строение. Он выглядел скорее как обломанный рог некоего исполинского ящера. Они слегка отступили по тропе и осмотрелись. На север, к морю, все так и тянется болотистая низменность, идти в этом направлении не имеет смысла. Если огибать чудовище, то придется податься к югу, еще не раз прорубаясь сквозь тростник. Мысль о том, что болото остается позади, придала решительности. Доггинз нацелил жнец и, сдвинув ограничитель на самый малый уровень, нажал на спуск. Передние стебли, шелестя, посыпались наземь, будто скошенные невидимым великаном. Одновременно с тем слух резанул мгновенно оборвавшийся сиплый взвизг. . - Один готов, - мрачно усмехнулся Доггинз. Приподняв стволы, они двинулись вперед. Метрах в десяти наткнулись на останки существа, насторожившего их своим визгом. Белесое туловище было аккуратно раскроено надвое. Луч прошелся чуть ниже пояса. Губы топорщились в смертном оскале, обнажая желтые зубья; внутри ощеренного рта, над языком, можно было различить узкую трубку для впрыскивания яда. Сходства с человеком в существе, оказывается, было гораздо больше, чем с лягушкой. Пальцы, несмотря на перепонки, были явно приспособлены для хватания. От выпроставшихся серо-голубоватых внутренностей неприглядно попахивало, и путники не стали задерживаться лишнего. В окружающем тростнике слышалось скрытое шуршание - вероятно, за ними шли по пятам. Через четверть часа за болотом завиднелись невысокие холмы. Тростник по бокам пошел реже, так что и местность начала просматриваться метров на десять. Между тем шуршание не умолкало, хотя куда ни кинь, ничего не было заметно ни по ту, ни по другую сторону. Теперь, чтобы расчистить дорогу через болото, требовался жнец. Стебли отстояли друг от друга на достаточное расстояние и не составляли препятствия. А вот зыбь под ногами стала более коварной. В одном месте Найл лишился обоих башмаков; пришлось выковыривать их из вязко чавкающей черной грязи, издающей знакомый гнилостный запах, к которому путники, кстати, так уже привыкли, что не обращали внимания. И надо же, когда до суши было уже рукой подать, Манефон, коротко вскрикнув, вдруг провалился по пояс. Найл с Доггинзом спешно похватали его за руки и начали дружно вытягивать. - Берегитесь! - рявкнул вдруг он. Они обернулись. Навстречу им, мелькая среди редких стеблей тростника, неслась во всю прыть огромная орава человеко-лягушек. Доггинз, а за ним и Найл отпустили Манефону руки (тот в ту же секунду ушел обратно в темную жижу) и похватали жнецы. Доггинз пальнул первым. Голубое пламя, рванувшись, без труда прорезалось через бегущих и подпалило сзади них тростник. Удивительно, но уцелевшие как ни в .чем не бывало продолжали нестись в их сторону. Найл выстрелил, целясь по ногам, и с грозной решимостью медленно повел жнецом из стороны в сторону. Ему претило губить живое, поводя смертоносным лучом, словно косой, но иного выхода не было. Создавалось впечатление, что существам этим не присущи ни страх, ни чувство самосохранения; единственная их цель - уничтожить незваных гостей - неважно, какой ценой. Атака захлебнулась так же неожиданно, как и началась. Зыбь вся как есть была усеяна белесыми телами, в большинстве срезанными под колено (эти все еще извивались и подергивались). От других оставались лишь обугленные останки: Доггинз использовал жнец на большой мощности. В воздухе стоял удушливый запах горелой плоти. Найл опустил ствол. К горлу подкатывала тошнота. Доггинз палил навскидку до тех пор, пока не исчезли последние признаки движения. Раскаленный ствол жнеца, когда он положил его на мокрый грунт, зашипел. Манефон к этой поре увяз по грудь. Чем отчаяннее он барахтался, тем глубже его утягивало. Найл с Доггинзом, поминутно оскальзываясь на слякоти, начали выволакивать товарища наружу. В конце концов, Найл догадался вынуть из своего мешка моток веревки, которую они пропустили Манефону под мышки. Затем начали постепенно отходить, нащупывая ногами опору понадежней; утвердившись, что есть силы потянули. Манефон помогал как мог, впиваясь в грунт пальцами. Смачно чавкнув, его тело неожиданно выпросталось из трясины; Найл же с Доггинзом, не удержавшись, опрокинулись на спину. Минут десять они сидели неподвижно, переводя дыхание, и отстраненно наблюдали, как Манефон с насупленной сосредоточенностью соскребает с ноги слякоть пучками болотной травы. Солнце почти коснулось вершин западных холмов; пары часов не пройдет, как нависнет тьма. Но уже отсюда было видно: каких-нибудь двести метров, и начинается твердая земля. Найл, поднявшись, начал взнуздывать себя заплечным мешком. Манефон и Доггинз неохотно последовали его примеру. Манефон оглянулся на обугленные останки человеко-лягушек. - Дай-то Бог, чтоб такой встречи больше не повторилось. - Типун тебе на язык,- вставил Доггинз. Они ступали осторожно, поступью, лавируя меж загноин стоячей воды, поверхность которой покрывала изумрудно-зеленая ряска с разводами желтоватого, похожего на планктон вещества. Так, Петляя, они постепенно подходили к твердой земле. Идущий впереди Манефон обернулся через плечо. - Знаешь, чего сейчас больше всего хочется? - Чего? - В горячую ванну... Доггинз смешливо фыркнул и указал на покрытую ряской загноину, которую они сейчас огибали: - Эта подойдет? Не успел он договорить, как зеленая ряска разорвалась и сквозь нее проглянула лягушечья образина, из тех самых. Найл хотел окрикнуть, но поздно: струйка зеленого яда прыснула Манефону прямо в глаза. Тот, громко вскрикнув, отшатнулся. Доггинз яростно взревел, вскинул жнец и выстрелил: зря. Путников тотчас обволокло шипящим облаком жгучего пара. Найл упал на колени, закрыв лицо руками; пар назойливо забирался под веки, в ноздри. На миг Найлом овладела паника и полная беспомощность. Вскоре, впрочем, клубы пара рассеялись, и появилась возможность оглядеться. Болотистая загноина, на которую они только что смотрели, исчезла. На ее месте зияла яма с жирно поблескивающим черным дном, покрытым вялой травой и зеленой плесенью. На самом дне рожей вверх валялась человеко-лягушка, разбросав конечности в стороны. Туловище взбухло и совершенно побелело; с одной из лап, обнажая кость, свободно свисала плоть. Тело моментально сварилось в водовороте кипящего пара. Манефон, вжившись лицом в мокрую землю, выл и стонал на все голоса. Доггинз и Найл поскидывали мешки и спешно намочили все имеющиеся в наличии лоскуты. Найл (у самого щека так и горит, обожженная кожа в волдыриках) представлял, какую муку он сейчас терпит. На все их увещевания Манефон отвечал лишь протяжными стонами; стонал и тогда, когда на глаза бережно опустили влажную тряпицу. Притиснув ее к лицу, он с трудом сел, раскачиваясь взад-вперед от боли. Найлу и Доггинзу оставалось лишь беспомощно взирать на его мучения. В конце концов, Манефон унялся, пристроившись возле небольшой лужицы, куда уткнулся лицом. Когда, спустя полчаса, он, наконец, сел, его с трудом можно было узнать, настолько набухла вокруг глаз кожа. - Я ничего не вижу, ослеп. Он растянулся на земле, горько, безудержно рыдая. Найл беспомощно смотрел, мысленно заклиная собственную боль жечь сильнее, чтобы не так мучила вина. К Манефону он не чувствовал ни капли презрения, только жалость, бездну жалости. Доггинз бережно обнял товарища за плечи. - Я понимаю, как ты мучаешься, но нам надо идти. Если мы останемся здесь, то погибнем. Манефон, неимоверным усилием взяв себя в руки, успокоился. - Вам придется вести меня, как маленького. - Конечно, конечно, мы будем тебя сопровождать. Бедняга поднялся. - Куда мне? - Мы идем обратно, - Доггинз поглядел на Найла. - Через болото? - Это единственный путь. Мы должны привести его обратно к Симеону. Куда нам теперь, со слепым-то. Доггинз в самом деле был прав. Он поглядел на солнце. - Тогда надо спешить. У Манефона клацали зубы: боль сменилась шоком. - Вы уж извините, - виновато промямлил он. - Ну, о чем ты! - трогательно сказал Доггинз. - Ты на ногах-то держаться ничего, можешь? - Могу. Только не вижу ничего. - На этот счет не переживай, мы за тобой присмотрим. Ну ладно, пора. Идемте. Жнец Манефона они приторочили к мешку, а сам мешок водрузили ему же на спину. Оба делали это против желания, но иного выхода не было, иначе темп снизится вдвое. Ступая по тропе среди тростника, Найл с удивлением почувствовал, что вся усталость куда-то схлынула. Острота положения обновила силы, подпитав энергией из скрытных резервов. Единственной заботой было добраться к стоянке до темноты. Они шли по бокам от Манефона, поддерживая его под руки - так сподручнее, чем тянуть за ладони - и двигались длинными, быстрыми шагами. Понимал и Манефон, что жизнь всех троих сейчас напрямую зависит от быстроты хода, поэтому не корил и не сетовал, когда иной раз спотыкался и падал на колени. Временами он спрашивал: - Темень еще не наступила? - Пока нет, - отвечали ему. Отправляясь обратно, Найл втайне был уверен, что темнота неизбежно застигнет их еще задолго до стоянки. А тут смотри-ка: при такой ходьбе, глядишь, и в самом деле уложатся. Добравшись до места, где в него прыснула ядом лягушачья сволочь, Найл понял, что они отмахали уже больше полпути, и на сердце значительно полегчало. Еще через двадцать минут под ногами уже стелилась своя, рукотворная тропа. Солнце между тем успело сойти за западный горизонт, но небо еще хранило тусклый голубой цвет. Вот уже и тростник позади, а впереди среди деревьев теплится огонек. - Симеон! Милон! - выкрикнули они в один голос. Жутко раздувшееся лицо Манефона расплылось в улыбке. Через пять минут они выволоклись на освещенную костром поляну, все так и поддерживая Манефона под локти. Милон, лежащий, укутавшись в одеяло возле костра, с видимым усилием приподнялся на одном локте: - Уже нагулялись? Понравилось? Найл бросился на землю, блаженно растянувшись, прикрыл глаза. Несколько секунд он лежал неподвижно, ощущая беспечный восторг и радуя покоем уставшее тело - так уютно и беспечно, наверное, чувствует себя младенец на руках у матери. И неважно, что их по-прежнему окружает опасность, и может статься, им никогда не выбраться из этого треклятого места. По крайней мере, в данную секунду ничего не угрожает. И этот благостный момент Найл воспринимал так, как утомленный странник пуховую перину. Под рассказ Доггинза о пережитых приключениях Симеон вскипятил в воде листья сувы и омыл Манефону глаза. Когда отвар стал подтекать под веки, Манефон застонал от боли, а спустя несколько секунд глубоко вздохнул и улыбнулся с облегчением. Вскоре его дыхание стало глубоким и спокойным: заснул. - Как ты думаешь, он будет видеть? - негромко спросил Доггинз. - Не знаю. Если это что-то вроде яда плюющейся кобры, слепоты не наступит, если все вовремя промыть. - Доггинз жалостливо посмотрел на неестественно раздувшееся лицо Манефона. - Хоть бы ты оказался прав. Сверху в сгустившейся темноте начали проплавляться первые звезды. От моря по долине задувал холодный ветер, и хотя людей ограждали от него деревья, было слышно, как он завывает и вздыхает в гуще ветвей. - Почему не видно мотыльков? - спросил Найл Симеона. - Здесь, внизу, для них чересчур опасно. Они предпочитают где повыше, там меньше хищных растений. - Растения на ночь отходят ко сну? - Вероятно. Ты замечаешь, трава перестала двигаться? - Не обращал внимания, - Найл выдрал пригоршню толстых упругих стебельков и поддержал на весу в зыбком свете, идущем от костра. Крохотные белые ножки были неподвижны. Бросил травинки на землю - они лежали, не пытаясь в нее вживиться. - Получается, Дельта ночью спокойнее, чем днем? - Пожалуй, если б не животные. - Надо будет, наверное, караулить посменно,- рассудил Доггинз, зевнув. - Боюсь, что да. Я настраивался дежурить всю ночь, так что первая вахта за мной. Ужинали остатками мяса омара и сухарями. Впрочем, у Найла усталость пересилила голод. Он надкусил лишь пару раз и, отставив посудину в сторону, улегся. Остави еесч решил доесть, когда отдохнут глаза. Почти сразу л е он провалился в сон. Доггинз растормошил его, казалось, через несколько секунд. - Сейчас, через минуту доем,- пробормотал он сквозь сон. А когда очнулся, оказалось, что огонь успел прогореть в горку белесого пепла и розоватых углей, а Симеон с Ми-лоном спят. - Пора тебе караулить,- прошептал Доггинз. - Который теперь час? - Через пару -шсов начнет светать. Найл зевнул и сел, подрагивая от ночной свежести. Ветер на ветвях все не унимался, и воздух был прохладен. Доггинз указал в темноту. - Там что-то ошивается. Не думаю, правда, что осмелится подобраться близко,- он подбросил в костер сук (сучья, порезав на удобную длину жнецом, скидал в кучу Симеон); через несколько секунд гот уже занялся огнем. - Я, пожалуй, еще поваляюсь, - он завернулся в одеяло и прилег возле костра. Не прошло и пяти минут, как он уже похрапывал. Найл нелегким взором вперился в темноту. Ровный шум высокого ветра не давал расслышать какие-либо звуки, но Найлу показалось, что среди деревьев различаются два поблескивающих зрачка. Он поднял было жнец, но передумал: если это крупное животное, его рев может всех переполошить. Вместо этого он подбросил в костер еще один сук, а сам поплотнее запахнулся в одеяло и сел, опершись спиной о ствол упавшего иудина дерева. Оружие уместил между колен. Сознание, что за ним наблюдают, заставило окончательно забыть про сон. Найл полез к себе под тунику и повернул медальон к груди. Это мгновенно углубило сосредоточенность, заставив вместе с тем осознать, что сидя к дереву спиной, он уязвим для нападения сзади. Он попытался вживиться умом в окружающую темноту, высмотреть, откуда может исходить опасность, но вызванная медальоном углубленность этому мешала. Найл с неохотой снова залез под тунику и повернул медальон другой стороной. Через некоторое время, вызвав у себя в мозгу мреющую точку света, он установил внутри себя незыблемую незамутненную тишину, из которой сознание, расширяясь, простерлось в темноту, будто призрачная паутина. Тотчас проявилась сущность животного, молчаливо разглядывающего людей из темноты. Похоже, не рептилия и не млекопитающее, а скорее помесь обоих. Сравнительно небольшое по размеру, оно отличалось недюжинной силой; чувствовалось, что может достать их одним прыжком. Животное привлекал запах, наполняющий его сосущим, заунывным голодом. Но чуяло оно и то, что эти странные лакомые существа довольно опасны, так что нападать на них рискованно, лучше потерпеть. Найл не чувствовал ни страха, ни напряжения; все подспудные желания и рефлексы воспринимались настолько четко, словно он сам слился с этой тварью. Теперь вообще трудно было различить, сидит ли та прислонясь к дереву, или же караулит, скорчившись за кустом, сложив когтистые лапищи на землю. В то же самое время Найла бередило от странной, скуленью подобной, жалости. Животное было загнано в свои бесхитростные желания и инстинкты, словно в узилище, мало чем отличаясь от машины убийства. Найлу постепенно наскучило быть просто наблюдателем. Хотелось выяснить, может ли он так или иначе влиять на животное. Увы, нельзя: созерцательность того была абсолютно пассивной, все равно что у паука, сидящего в гуще тенет. Чутко и бережно поддерживая в себе это состояние, чтобы не угасло, Найл медленно - очень - полез к себе под рубашку. Когда пальцы коснулись медальона, восприимчивость поколебалась; ее удалось удержать сосредоточенным усилием. Затем с безграничным терпением Найл начал поворачивать медальон, пока наконец не развернул выпуклой стороной к груди. На миг чистая, неподвижная созерцательность едва не была разбита бурным всплеском ввергнутой в нее жизненной силы. Опять Найл резко расслабился и ровным глубоким дыханием уравновесил в себе эти столь несхожие энергии. И тут совершенно неожиданно обе отладились в совершеннейшую пропорцию; активная сила медальона теперь уже не угрожала разорвать зеркальную поверхность созерцательности. Результат получался таким изумительным, что Найл утерял интерес к маячащему в темноте животному; оно отодвинулось куда-то на дальнюю границу восприятия. Больше всего изумляло то, что эти два аспекта его сущности - силу воли и созерцательность - оказалось возможным свести в такое небывалое соответствие, что сила воли оказалась способна управлять созерцательностью, не разрушая ее. Он-то сам и сомнения никогда не держал, полагая, что там, где есть одна, другая полностью исключается. Созерцательность служит для осознания мира, сила воли - для управления им. Сейчас, в этот невыразимо благостный миг гармонии ему открылось, что это глубокое заблуждение. Созерцательность - лишь способ сошествия в сокровенный внутренний мир. Просто дух захватывает... Он будто стоял на пороге своих собственных внутренних владений, озирая их с высоты, как озирал землю Диры со стены цитадели на плато. Вся его прошлая жизнь расстилалась перед ним, столь же достоверная, как теперешний момент. А если поднять взор, можно было осознать горизонты еще более дальние - иных жизней, отстоящих от данного момента и вообще от людей. Нечто подобное он испытывал не так давно, сидя в ручье, только теперешнее ощущение было неизмеримо достовернее. Теперь, наконец, проклюнулся ответ на вопрос, не дававший Найлу покоя с той самой поры, как он прибыл в Дельту: почему человек постоянно мечется, не в силах отыскать в жизни счастье? Ответ был очевиден: потому что человек, сам того не сознавая, владеет силой преодолевать границы настоящего и осваивать бескрайние владения своей глубинной сущности. Человеку назначено быть властителем своих обширных внутренних владений, а не жалким изгнанником, запертым в изменчивое, сиюминутное настоящее. А поскольку вес люди рождаются, инстинктивно наделенные этим знанием, ни один из них не может довольствоваться тем, что достигнуто на данный момент. Казалось бы, все есть для хорошей жизни - так ведь нет, хочется чего-то большего. От этого озарения на Найла вдруг нашла глубокая печаль. Началась она, как ни странно, с острой жалости к истекающему слюной животному, что сидит сейчас, сгорбившись, за кустом и изнывает от желания напрыгнуть на них и разорвать на части. У бедолаги не то что "владений" - вообще ничего нет в душе, она заперта в материальном мире, словно узник за решеткой. Вот потому-то Дельта и преисполнена насилия и жестокости. Это все - отчаяние голодающих узников. Разумеется, жизнь на земле извечно шла именно таким путем. Лениво пользуясь послаблением даровавшей жизнь природы, все существа блаженно нежились в собственном дерьме. Безвестная сила, стоящая за эволюцией, придумала исправно действующий кнут: лишения и голод. Но, по крайней мере, человеку было дозволено развиваться не спеша, осмотрительно, тысячи и тысячи лет - и то, кстати, слишком быстро. Эти же - обитатели Дельты - вынуждены эволюционировать в сотни раз быстрее. Вот почему жизнь в Дельте превратилась в скабрезную, гнусную шутку. Не эволюция, а какая-то закваска на дрожжах; садистский кошмар. Лишенное всякого смысла развитие - для того лишь, чтобы, окрепнув, сожрать другого. Совсем как пауки, окрепшие настолько, что стало по силам выжить людей... Нытье москита вывела Найла из задумчивости. Он инстинктивно хватил насекомое ладонью, и тут с удивлением обнаружил, что, оказывается, уже рассвело, и костер давно обратился в груду седого пепла. В полусотне шагов виднелся куст, за которым по-прежнему маячило голодное животное. Вибрации голода, исходящие от бедолаги, походили на жалобный плач. Безусловно, оборвать его мучения выстрелом было бы благим поступком... Но, уже поднимая ствол жнеца, Найл понял, что не может сделать это. Вместо этого он пальнул стоящее за кустом дерево и обвалил его макушку. Куст резко шелохнулся; существо, мощно толкнувшись, исчезло среди деревьев. Найл успел углядеть зеленую чешуйчатую спину и длинные сильные задние конечности вроде лягушечьих. Люди вокруг костра мирно спали. Найл подобрал корявый сук и разворошил костер, выковыряв наружу багровые угли; постепенно огонь воспрял к жизни. Радостное волнение все также не оставляло его, даром что пик озарения уже миновал. Найл вновь прибывал в настоящем, изумленно припоминая вид, открывшийся из башни его сокровенной внутренней Цитадели. Почувствовав же приток подземной энергии, пробуждающий Дельту к жизни, Найл ощутил этакое гневливое волнение: гнев на силу, создавшую эту порочную шутку, и волнение от сознания, что ум, оказывается, способен проникать за свои сиюминутные цели. Лицо у Манефона раздулось так, что его трудно было узнать, будто его жестоко испинали ногами. Тем не менее, раздвинув пальцами толстые накаты плоти, наплывшие на глаза, он сказал, что различает дневной цвет. Настроение у всех чуть приподнялось; откровенно говоря, мысль о пожизненной слепоте нагоняла жути больше, чем даже мысль о смерти. А вот Милон был вес так же слаб и, как он сказал, перестал чувствовать под собой ноги. Попробовал подняться, и тут же свалился мешком. Кожа на руках и ногах приняла у него синюшный оттенок. Вид у Симеона, когда он осмотрел раненого, был откровенно мрачный. В конце концов, Симеон решил испробовать целебное средство, которое использовала в свое время его бабка: отварить листья дерева, причинившего порчу, и прикладывать к ранам болтанку. У Найла с Доггинзом не было времени наблюдать целебное воздействие. Предстоял долгий день, и засиживаться было рискованно. Наспех позавтракав вяленым мясом, сухарями и запив все это отваром из трав, подслащенным медом, они вторично отправились к причудливому холму, напоминающему голову великана. Симеон проводил их до конца поляны. Солнце едва показалось над вершиной холма, что позади, и центральная низменность Дельты все еще лежала под серебристым покровом туманной дымки. - Пару слов, прежде чем тронетесь, - сказал Симеон. - Не сложись все так, я бы, безусловно, отправился с вами. На деле же мне остается лишь дать вам напоследок совет. Не секрет, что в Дельте полно опасностей. Однако самая главная из них таится, некоторым образом, у вас же в уме. Дельта имеет свойство уничтожать всех, кто чувствует себя обреченным, и милует тех, кто не дается в лапы. Основная гарантия того, что вы уцелеете - в вашей решимости. Поэтому будьте храбры, но без глупого безрассудства. Да хранят вас боги. На прощание они обнялись, и Симеон стиснул Найла так, что у того навернулись слезы. В ум Симеона можно было и не заглядывать: и без того видно, что старик не чает вновь увидеть их живыми. Он смотрел вслед до тех пор, пока они не скрылись среди тростника. Они уже изначально решили держаться западного края болота, где старые следы. Но вот те раз: тропа-то, оказывается, совсем почти заросла. Там, где по стеблям прошелся жнец, успели вылезти новые, иные вымахали уже до полуметра. Пробираться между ними оказалось не очень сложно. А вот, где протоптал тропу жабомордый ящер, стебли в основном уже успели выпрямиться. К счастью, молодая поросль не была такой густой, и податливо ложилась под лучом жнеца - можно было пробраться сверху. Найл с Доггинзом, хорошо отдохнувшие за ночь, продвигались с неспешной решимостью, то и дело останавливаясь, чтобы вслушаться, не надвигается ли погоня. Ни звука, только ветер свищет в высоком тростнике. Больше двух часов добирались до места, где дорогу им перегородил кормящийся ящер. Единственный след, оставшийся от присутствия зверозубой рептилии - это багровое пятно в середине болотистой заводи, где она расправилась с добычей. Судя по проломленному через тростник коридору, ящер убрел куда-то в другом направлении, на тот конец болот. Переходить прудок вброд было пустой тратой времени. Вместо этого путники повернули и отправились прежней своей дорогой к месту, где у них была схватка с человеко-лягушками. Вот дела: ожидали увидеть груды обугленных останков, не нашли ничего - ровное место, будто никакой схватки и не было. Ни следа не осталось. Не было даже побуревшей от .жары травы; из болотистой почвы торчала свежая прозелень. Доггинз нахмурился. - Слушай, получается, вокруг еще полно этих, лупастых. Это, наверное, они утащили падаль. Найл же в это время с удивлением разглядывал аккуратное круглое отверстие в грязи возле ног. Интриговало то, как оно помаленьку заполняется водой. Вынув мачете, он вогнал лезвие в вязко чавкнувший грунт и провернул, подрезая по конусу кусок, который вытянул, ухватившись за траву. Поглядел и невольно отскочил. Там копошился жирный белый червь в пару сантиметров толщиной. Его раскроило лезвием пополам, и одна половина уже спешно вбуравливалась обратно в почву; пока смотрели, она уже исчезла. Другая беспомощно извивалась на дне воронки, куда медленно прибывала вода. Тут из стенки отверстия выскользнул еще один червь, и Найл оглядел округлую акулью пасть с острыми загнутыми назад зубами. Нежданный гость без промедления набросился на извивающийся обрубок. Широко разведя челюсти, червь подался вперед и, провернувшись, отхватил кусок плоти размером с собственную голову. В считанные секунды подоспели еще двое и присоединились к пиршеству. Почва внизу, видно, ими так и кишела. Неотрывно наблюдая с брезгливой миной, Найл неожиданно почувствовал вкрадчивое прикосновение к ноге и отскочил, как ужаленный. Сзади из почвы змеей вылез еще один червь. Одним ударом мачете Найл отсек ему голову. К извивающемуся в грязи обрубку подоспели двое других червей и принялись торопливо его поглощать. Доггинз сплюнул. - Хорошо, что не надумали ночевать на болоте. Эта мразь будет почище пираний. Не успел договорить, как от обезглавленного червяка ничего уже по сути не осталось. Вот и ответ, куда девались трупы человеко-лягушек. Они заспешили в сторону твердой земли, приостановившись поглядеть с недоверием на покрытую зеленой ряской загноину, из которой напали на Манефона; однако зеленая поверхность была абсолютно недвижна. Через пять минут они уже стояли на твердой земле. Здесь осмотрелись. Внизу стелилась жесткая, похожая на проволоку трава, темно-зеленый цвет которой контрастировал с едкой зеленью болота. Этот угрюмый цвет для Дельты казался каким-то чужеродным, словно олицетворял иной, более холодный климат. Земля впереди полого сходила вниз, перерастая в невысокую каменную гряду с гранитными скалами-зубьями. К югу земля уже образовывала склон. На расстоянии примерно в милю участок темно-зеленой травы сменялся более светлой зеленью сельвы, выдыхающей, казалось, серебристый туман. За сельвой проглядывал провал среди холмов, оторачивающих южную оконечность Дельты. Если смотреть на север, там рельеф плавно углублялся в сторону моря, и темно-зеленая трава вскоре уступала место болотистой низменности. Вдали, под солнцем, поблескивала гладь моря. Судя по всему, они находились на своего рода островке сухой каменистой земли посреди бассейна Дельты. Доггинз подозрительно озирал местность, держа наготове жнец. - Не может быть, чтобы здесь было так спокойно. Где-нибудь наверняка кроется подвох,- он поглядел на каменистую гряду, что в полумиле. - Знать бы, что там, на той стороне. - Симеон говорил, в Дельте чем ближе к центру, тем сильнее опасность, - заметил Найл. - Он-то откуда знает? - хмыкнул Доггинз. - Сам сроду там не бывал. Найл нагнулся и попробовал сорвать травинку. Та оказалась неожиданно тугой; пришлось обмотать вокруг указательного пальца, чтобы дернуть как следует. Потянул во второй раз, и тут кольнуло так, что рука отпрянула сама собой. Укол напоминал острое пощипывание раздвижной трубки, только, безусловно, сильнее. - Ты чего?- удивился Доггинз. - Попробуй-ка, сорви. Доггинз, нагнувшись, уверенным движением стиснул травинку меж большим и указательным пальцем и резко потянул. Секунды не прошло, как он, удивленно вскрикнув, отдернул руку. - Вот сволочь - дерется! - воскликнул он, с ошарашенным видом глядя себе на пальцы. Найл по глупости наклонился и положил ладонь на траву. Шарахнуло так, что он, вякнув от боли, отдернул руку. Оба растерянно посмотрели друг на друга. - Это еще что? - проронил, наконец, Найл. - Электричество. Никогда не наступал на электрического ската? - Найл покачал головой. - Также стреляет. - Тогда почему она сейчас не бьет по ногам? - Под тобой же прокладка, подошвы. Найл недоуменно посмотрел вниз на траву. - Тогда почему она не ударила сразу, как только я к ней прикоснулся? - Может потому, что у тебя тогда в уме не было ее дергать. - Найл сделал несколько опасливых шагов. - Ты думаешь, по ней идти безопасно? - Если в обуви, то да. Тем не менее, пока шли в направлении каменистой гряды, Найл ступал крайне осторожно: как-то не верилось, что подошвы башмаков в силах защитить. - А почему она вообще бьется? - Для защиты, наверное. Обыкновенная трава не может за себя постоять. Примерно в середине пути они миновали полусгнивший труп большой птицы; Найл рассудил, что это, вероятно, орел. Можно было видеть, что когти у нее судорожно скрючены в агонии, а клюв на безглазой морде отверст, будто в пронзительном крике. - Птицу-то зачем губить? Они же не трогают траву. - Зато удобряют своими трупами почву. Найл неприязненно покосился на траву. - Вид у нее уродливей, чем у обычной. - Куда деваться? Иначе не уцелеешь. Вот уже и ведущий вверх склон. За отдельными, похожими на пальцы, гранитными столбами, судя по их величине, вполне могли прятаться животные, поэтому к ним они приближались осторожно, держа жнецы наизготовку. Когда же достигли верхотуры, стало ясно, что предосторожности излишни. Вниз на милю тянулся склон, за ним сочно-зеленой стеной поднималась сельва. Дальше проглядывала ближняя из двух рек, та - что течет с южного конца Дельты; похожая на ленту, змеящуюся через заросли и болотистую низменность. Прямо впереди, за ручьем, возвышался холм с напоминающим башню шишаком. Теперь, когда до холма от силы мили три, он уже не был похож на голову, и шишак не имел сходства с башней. С этого расстояния он напоминал скорее некий растительный вырост или корявый пень, оставшийся от могучего дерева. - Вид такой, будто его шваркнуло молнией, - задумчиво проронил Доггинз. С этой позиции открывался и вид сверху на слияние двух рек у подножья северного склона холма. Очевидно, та из них, что скрыта по большей части за холмом, была мощнее и полноводнее, чем та, что различалась полностью; а уж там, сливаясь, обе объединялись в широкий и величавый поток. Доггинз вынул носовой платок и отер лоб. - Что-то душно, - он тяжело перевел дух. - Температура, наверное, под сорок. Душно было и Найлу, даром что они вдвоем стояли в тени высокого гранитного столба-пальца. Внезапное изменение температуры удивляло: на противоположном склоне было тоже жарко, но не так угнетающе. Приникнувшись вдруг подозрением, он полез под тунику и повернул медальон. Миг углубленной сосредоточенности Сменился чувством облегчения; секунда, и жара перестала досаждать. - У тебя медальон с собой? - А как же, - откликнулся Доггинз. - Поверни другой стороной. Доггинз послушался, и с удивлением воззрился на Найла: - Что случилось? - Это не жара, - пояснил Найл. - Подземная сила, вот что. - Не пойму. Как она может нагнетать жару? - Понижая твою сопротивляемость. Она давит тебя, а ты по ошибке думаешь, что это жара. - Ты считаешь, она догадывается о нашем присутствии? - Я не знаю. Этот вопрос и тревожил Найла. Общее впечатление складывалось такое, что сила столь же слепа и невнятна, как и ветер. Вместе с тем, временами она могла проявлять себя осмысленно - как тогда, когда воспротивилась издевательству над головоногами. От мысли, что она, может статься, осознает и их присутствие, сжалось сердце. - Сейчас бы присесть да отдохнуть, - помечтал Доггинз. - Но рисковать нам сейчас нежелательно. Сядешь и оно из тебя душу вышибет, а мне еще пожить охота. Так что пойдем-ка лучше без остановки. Они отправились дальше вниз по склону. Духота не была теперь такой несносной, и, тем не менее, что-то гнетущее нависало в воздухе, будто само солнце превратилось в тяжко пульсирующее сердце. - Что это там? - спросил вдруг Доггинз. Слева из земли торчал гранитный валун, возле которого виднелась впадина. Что-то смутно белело в ее недрах на фоне иссиня зеленой травы. - Кости, - удивленно заметил Найл. Доггинз подошел поближе. - Ого, вот уж воистину был монстр! Невдалеке отчетливо виднелись ребра-стропила и заостренный, будто у гигантской крысы, череп. За позвоночником аккуратно стелился длинный ряд хрящей мощного хвоста - впечатление такое, будто мясо мастерски очистили с костей. Найл встряхнулся и моргнул, завидев в воздухе странную рябь, будто кто прозрачную занавеску простер перед глазами, от которой застит вид. Мгновенно насторожившись, он поднял жнец. Доггинз поглядел в удивлении: - Ты чего? Когда же взглянул в ту же сторону, что и Найл, у него кровь отлила от лица. Кости пришли в движение. Хрящи хвоста, шевельнувшись, притиснулись к траве, ребра грузно вздыбились; затем, приподнимаясь, содрогнулся весь скелет. Костистые челюсти, разомкнувшись, исторгли оглушительный не то рык, не то визг. Найл с Доггинзом выстрелили одновременно. Предохранители на жнецах стояли на минимальной отметке, так что голубые спицы-лучи были почти невидимы. Стоило им чиркнуть по скелету в том месте, где грудь переходит в шею, как рев оборвался в тот же миг. Ступив по инерции пару шагов вперед, существо опрокинулось в их сторону; оба инстинктивно отпрыгнули. Исполин тяжело рухнул - не сухое бряцание костей, а плотный глухой удар плоти о землю. Шея в агонии крутнулась сбоку набок, и на миг люди ошарашено повстречались взглядом с полными тупой ненависти глазами. Оба готовы были снова выстрелить, но было совершенно ни к чему: лучи без малого полностью рассекли существу шею. Ящер теперь лежал неподвижно, и стало видно, что у него есть шея. Плоть, кстати, была прозрачна, как студень, так что можно различить сеть вен и мощные сухожилия, разорванные выстрелами. Полупрозрачным было все тело, и внутри грудной клетки виднелись очертания сердца - круглого, с человечью голову. Они осторожно обошли существо, чутко вздрогнув, когда у того конвульсивно дернулись задние лапы. При взгляде на мертвого монстра с трудом поддавалось разумению, как от них укрылось, что это живое создание, а не груда белеющих костей. Протянув руку, Найл коснулся хвоста. Шкура твердая, холодная, без намека на волосяной покров. Со смертью студенистая плоть приняла лиловатый оттенок, и стало видно, что это гигантская ящерица. Судя по сильно развитым задним конечностям, прямоходящая. - И как это мы умудрились его не заметить? - лишь покачал головой Доггинз. В самом деле, поди объясни. Полупрозрачную плоть можно было не различить в мутной воде или в полумраке, но никак не при ярчайшем полуденном свете. Кровь, хлещущая из зияющей на шее раны, была прозрачна едва не как вода, и вместе с тем, различима вполне отчетливо. А длинные изогнутые когти на передних лапах покрывала корка - судя по всему, запекшаяся кровь. Задерживаться возле мертвого ящера не было смысла, и они снова тронулись вниз по склону. Не успели отойти и на сотню метров, как оба вскинулись от резкого хлопанья крыльев. С неба стремглав спускалась большая хищная птица. Найл с Доггинзом вскинули жнецы, но вскоре опустили: птицу интересовал только мертвый ящер. Она опустилась ему на голову и первым делом накинулась на глаза. В считанные секунды остов обсела целая стая и пошла впиваться в плоть когтями и клювами. - Отдает, что взял, - задумчиво отметил Найл. - Что взял? - Он, наверное, так и охотился. Лежит себе, сверху посмотришь - кости и кости. Гриф увидит и снижается посмотреть, есть ли еще на костях мясо. А тут - хлоп! И одним грифом на свете меньше. - Но как ему это удается? - Может статься, каким-то образом воздействует на мозг. Внушает, чтобы его не заметили. Если пауку по силам завлекать в свою паутину муху, то почему ящеру не по силам внушить птице не замечать его? Приблизившись теперь к лесу, они заметили, что богатство цветовых оттенков создается обилием цветов. С расстояния все это походило на цветник в городе жуков - нарядный, радующий глаз: цветы желтые, лиловые, красные, оранжевые, да еще и зелень всевозможных оттенков. Впечатление, когда подошли ближе, оказалось обманчиво; просто хаотичное хитросплетение, но все равно похоже на сад, хотя и запущенный. Подбирались с оглядкой, оружие наизготовку, но, как выяснилось, перестраховались. Ближайший куст покрывали крупные желтые цветы с раструбами, от которых исходил аромат, отдаленно напоминающий запах роз. Из одного такого раструба выбралась мохнатая пчела величиной с кулак и с жужжанием понеслась в лес; ей, видно, любая опасность была нипочем. Едва подошли к деревьям, как трава сменила обличие - стала щедрой, зеленой. Когда Найл нагнулся сорвать стебелек, та далась без сопротивления. Найл с Доггинзом оглядели землю, выискивая неброские знаки, выдающие присутствие черного фунгуса, изучили каждое дерево, особо высматривая легкий трепет, намекающий на то, что растение собралось поохотиться. Признаков для беспокойства не было совершенно никаких. Местность между деревьями просматривалась достаточно хорошо. Здесь в изобилии водились пчелы; встречались и другие насекомые, но, похоже, угрозы ниоткуда не исходило. - Что-то не особо я доверяю этому запаху, - заметил Доггинз. - Вдруг какое-то угарное зелье? Найл пожал плечами. - Давай дождемся и посмотрим, как оно на нас подействует. Во всяком случае, мне попить надо. После стычки с ящером в глотке свербило от сухости. Они сели на траву в десятке метров от ближайшего куста. Прежде чем выходить, Найл запасся водой из ручья. Сейчас она была теплой, но жажду, по крайней мере, утоляла. Мелькнул соблазн приложиться к фляжке с золотистым вином - там все еще оставалось с половину - но раздумал: в эдакую жару, да еще хмельное. Найл сжевал сухарь и яблоко; Доггинз тоже слегка перекусил. Закончив есть, Найл подобрал под себя ноги и на время отрешился от окружающего, создав в себе незыблемое спокойствие. В такой обстановке это было несложно. Благоухание цветов и богатство красок придавали поляне вид райских кущ. В эти минуты желтые трубчатые цветы создавали на сердце удивительную легкость, их раструбы словно исторгали оды радости. Догтинз наблюдал со стороны. - Ну, что скажешь? - Я думаю, здесь не кроется опасность. Может, нам надо... Ой, что это? Оба замерли, прислушиваясь. - Ты что-нибудь слышал? - взволнованно спросил Дог-гинз. - Я, похоже, слышал крик. Вдалеке... Действительно, секунду спустя, крик послышался снова, на этот раз довольно внятно: "На-айл!" Кожа у Найла пошла пупырышками от недоброго предчувствия. Он узнал голос своего брата Вайга; голос исходил, очевидно, откуда-то с той стороны леса. Найл поднялся и сложил рупором ладони, но не успел вдохнуть, как вскочивший Доггинз прикрыл ему рот ладонью. - Стой! Это может быть ловушка. - Но там мой брат! - Неважно. Помалкивай. - На-айл!- голос, несомненно, принадлежал Вайгу. - Наверное, это смертоносцы прихватили его с собой, - тревожно рассудил Доггинз. - Но у нас с собой жнецы. Доггинз в сердцах хватанул его за руку. - Да пойми ты, если они держат твоего брата в заложниках, разве мы можем пускать их в ход! Они на то и рассчитывают. - Найл беспомощно покачал головой. - Слушай сюда. Как бы ты поступил, пригрози они прикончить твоего брата, если не сдашься? Пошел бы на все, лишь бы остался в живых, верно? Так вот, молчи и не откликайся. - Но может, он там один! - На-а-айл!- голос звал, заклинал, требовал. Не откликаться было откровенным изуверством, но Найл болезненным усилием воли превозмог себя и молчал. - Как он может быть там один? - с жаром спросил Доггинз.- Ты подумай. Он не мог знать, где ты находишься, а и знал бы, так все равно не смог бы пробраться в Дельту один. Он обязательно должен быть с кем-то. Щеки у Найла пылали сухим жаром, он был растерян и подавлен. - Может, лучше вернемся? - А смысл? Нам надо двигаться дальше. - Да, надо, - произнес он нетвердым голосом. Сердце стало будто свинцовое. Голос брата наполнил немой, тяжелой тоской, высосав всю уверенность. Они подняли мешки и устало побрели под сень деревьев. Там было прохладнее, а воздух тяжел от аромата цветов. Окраска у некоторых была до такой едкости броской, будто они лучились светом изнутри. Но вязкий аромат лишь вызывал у Найла тошноту. Щеки лихорадочно рдели, а ноги подгибались, как ватные. Ум теснили растерянность и страх. Что если у них там еще и мать? А то, чего доброго, и ребятишки? От таких мыслей тянуло в голос разреветься. Он полез под тунику и перевернул медальон. В затылке скорготнула острая боль, рука едва не дернулась развернуть медальон в прежнее положение. Когда же он, стиснув зубы, сосредоточился, стало ясно, насколько все же смятение и страх подтачивают силы. И тут внутри будто сжался кулак, а решимость начала возвращаться, что уже само собой приносило облегчение. Он неожиданно уяснил: каким бы сложным не было положение, глупо изводить все силы на волнение и походить на жаждущего в пустыне, что последние капли воды вытряхивает на песок. Тошнота сгинула, словно дурной сон. Теперь стало возможным взглянуть на проблему совершенно объективно, а одновременно с тем возвратилась и смелость. Если смертоносцы держат сейчас Вайга в плену - а это напрашивается само собой - значит, они заметили, как они с Доггинзом переваливают через холмы. В таком случае они, вероятно, лежат и подкарауливают в засаде. Тут вспомнилось, как молниеносно скрутил его тогда в пустыне бойцовый паук, и Найл сразу представил, как легко бы могли они и сейчас накинуться откуда-нибудь из-за куста или из-за камня - не успели бы они с Доггинзом и глазом моргнуть. Тогда как они допустили, что Вайг выдал свое присутствие криком? Абсурд какой-то. Тетерь их двоих трудно застать врасплох: предупреждение получено. Ответ мог быть один Мысль о жнецах вызывает у смертоносцев ужас, и больше всего они боятся спровоцировать выстрел. Если это действительно так, то они настроены на переговоры... Эти мысли возродили утраченный было оптимизм, и Найл запоздало ужаснулся, насколько приблизился он к полной капитуляции. Любопытно было и то, как быстро обновленная надежда возродила силу и уверенность. Ему вдруг по-новому открылась красота цветов с их невероятным разнообразием оттенков. Вот желтые цветы - трубчатые, с запахом розы. А вот оранжевые соцветия, имеющие приятный привкус цитрусовых. Или вон кусты, покрытые пурпурными цветками в форме открытого зева, от роскошного, приторного благоухания которых веет некой пресыщенностью; что-то в них внушает неприязнь. Были даже цветы - зеленые - напоминающие собачий шиповник, только с широкой белой ленточкой вокруг каждого цветка; у этих запах был медвяный, и даже чем-то напоминал кокосовый орех. В траве виднелись розовые и белые маргаритки, чистый, сладкий аромат которых вполне соответствовал их невинному виду. Не ускользало от внимания и то, что те цветы, что упрятаны в тени деревьев, будто мреют собственным светом изнутри. До обостренных чувств вскоре начало доходить, что каждый цветок, похоже, действует на чувства избирательно. Найл уже испытал смутную радость при виде желтого трубчатого цветка, но поначалу рассудил, что это просто из-за броскости цвета. Теперь же становилось ясно, что весь куст испускает некую вибрацию, от которой становится легко на сердце, и по отчетливости она напоминает музыкальный тон. Багряные цветы вызывали пылкий трепет возбуждения - агрессивного какого-то, зовущего к сладкому бешенству насилия. Оранжевые цветы пьянили острой сладостью восторга: на ум почему-то шли мысли о Мерлью, Доне, Одине - в этих цветах, похоже, крылось нечто женственное. А отдельные соцветия - крупные, белые, с лиловыми верхушками - наполняли влекущей, непонятной ностальгией. Почему-то хотелось думать о какой-то неведомой стране, где ветры холодны и цепки, а ручьи с осени до весны скованы льдом. Странно было ощущать все это - и многое другое, вообще неописуемое - идя среди них; все равно что плыть в воде, где температура поминутно меняется. - Стой, что это? - насторожился Доггинз. Остановились, вслушались. Найл не расслышал ничего; в воздухе стояло заунывное гудение пчел и других насекомых. Но когда напряг чувства, то вроде бы уловил звук, напоминающий отдаленные голоса. Из чашечки пурпурного цветка выбралась пчела и прожужжала мимо уха; сосредоточенность Найла чуть поколебалась, и звук голосов тотчас же смолк. - Вот, слышишь? - голос срывался от напряжения, лицо бледное. - Голоса? - Детские голоса. Найл напряженно вслушался, и вроде бы опять уловил призрачные отзвуки, но это мог быть и шум бегущей Воды, и крик какой-нибудь птицы. - Что-то такое слышно, но только очень далеко. - Далеко? - Доггинз вперился в него, расширив глаза. - О чем ты говоришь? Это же вон, рукой подать! - он схватил Найла за руку и потянул его в ту сторону, откуда, как казалось, доносятся голоса. - Нет, погоди, - Найл не дался; Доггинз с неохотой убрал руку. Его, судя по виду, раздирали невидимые эмоции. - Прежде скажи, что ты сейчас слышишь. Вид у Доггинза смятенный, отчаявшийся. - Ты ведь уже знаешь. Голоса. - Они близко? Доггинз воззрился: мол, ты в своем ли уме? - Ты что, так ничего и не слышишь? - Может, что-то невнятное. А теперь уж и вовсе нет. - Ты хочешь сказать, что не слышишь этого! - Слушай, - сказал Найл. - Мне кажется, здесь какое-то наваждение. - Тогда почему ты тоже слышал? - Не знаю. Наверное, просто настроился в резонанс - Нет, ты в самом деле не слышишь? Не разыгрываешь меня? - Да нет же, нет! На что они похоже? Доггинз встревожен, сбит с толку. - Голоса, детские. - Твоих детей? Доггинз изо всех сил старался держать себя в руках, но Найла не обманул его внешне спокойный тон. Он положил руку другу на плечо. - Никаких голосов нет. Это все звучит у тебя в голове. Доггинз, видно, до конца так и не убедился. - Тогда что их вызывает? - Не могу сказать. Но сдается мне, знаю, как заставить их смолкнуть. Он указал на куст с пурпурными цветами, богатый, тяжелый аромат которых странным образом теснил дыхание и навевал подавленность. - Срежь-ка вон тот жнецом. - Доггинз уставился непонимающе. - Давай-давай, действуй. Доггинз, пожав плечами, отступил на пару шагов. Поднял оружие. Удостоверившись, что предохранитель выставлен на самую нижнюю отметку, нажал на спуск. В затенении леса луч походил на голубой лед. Куст от самой земли расходился так пышно, что не видно было ствола, но когда Доггинз сместил луч вбок, дрогнул и медленно завалился на бок. В этот момент на Найла внезапно обрушился доподлинный шквал, калейдоскоп переживаний: жалость, гнев, скорбь, а за всем этим - тяжелый укор. Вместе с тем куст упал на землю и перестал истекать вибрацией, эмоции схлынули, истаяв вдалеке, словно озабоченный сердитый гомон. Найл вновь почувствовал себя до странности легко и свободно. В глазах Доггинза в очередной раз мелькнуло изумление. - Ну? - коротко осведомился Найл. - Перестало! Что ты такое сделал? - Это не я, это ты: срезал куст. Доггинз пристально оглядел растение. - И что изменилось? - Сам не знаю, - ответил Найл, покачав головой. - Одно можно сказать: этим штуковинам каким-то образом удается проникать к нам в сознание; примерно также, как тому ящеру. А потом навевать всякое, чего на самом деле нет. Видно было, что Доггинзу довольно сложно усвоить слова Найла. Но сугубо практичный ум не готов к осмыслению "того, чего нет", для него это сущий вздор. - Почему ты велел срезать именно тот куст? - Все равно какой. Они. как пауки: гибнет один, а чувствуют все. Тут до него дошло, что аромата цветов больше вроде бы не ощущается. Наклонившись, он понюхал одно из оранжевых соцветий: и правда - запаха нет. - Видишь? Даже запах был не настоящий. Он сидел у нас в голове. Это ввергло в растерянность. Надо же, оказывается, человека так легко можно разыграть... Незыблемый мир вокруг поневоле становился коварным и обманчивым. Вместе с тем, когда шли лесом, Найл чувствовал в душе необычный подъем, будто вдыхал полной грудью прохладный воздух - душа как бы освободилась от тяжкого бремени. - Голос твоего брата тоже был наваждением? - Скорее всего. - Трудно смириться, но логика подсказывала, что это именно так. - Зачем это все? Найл на ходу пожал плечами. - Наверное, Дельта пыталась нас заставить вернуться. - Но почему? Найл не ответил: одолевали очередной спуск. Откос был так крут, что идти приходилось медленно, кренясь спиной назад, чтобы не унесло вниз. Деревья и кусты росли здесь еще реже. А там совершенно неожиданно миновали линию деревьев и оказались за пределами леса. А над верхушками деревьев - расстояние не более мили - виднелась вершина большого округлого холма. Найл взглянул на него, словно впервые. У холма были определенно округлые контуры, и на таком расстоянии различалось, что выступ на его верхушке - не башня и не обрубок дерева. У основания он был чуть не вдвое шире, чем у верхушки, и напоминал чем-то обломанный черенок. Сам же холм можно было сравнить с невиданной по размерам луковицей, неправильно воткнутой в землю нерадивым садовником. А почти вертикальный скос на северном склоне холма походил на лоб, так что вырост смотрелся этакой до нелепости маленькой шляпкой. Теперь ясно, отчего холм производит такое безмолвно гнетущее впечатление: он похож на живое существо. Едва увидев его, Найл без тени сомнения осознал: это и есть предмет их поиска. Неизъяснимая вибрация не сочилась более из земли - чувствовалось, что она пульсирует в воздухе, даром что тот абсолютно спокоен. Ощущение довольно любопытное: возбуждение и вместе с тем неуютство. Возбуждала одна лишь мощь вибрации; похоже, такой же безучастной ко всему и необузданной, как шторм на море. Раздражало то, что сила была откровенно, разнузданно открыта, все равно что несносно громкая музыка. Оглянувшись на Доггинза, Найл оторопел: вид такой, будто тот унюхал вдруг что-нибудь пакостное. - Что это, по-твоему? - Что-то... нехорошее, - выговорил Доггинз с несвойственной для него нерешительностью. - Тебе не кажется? Найла начало полонить подозрение. - Ты что о нем думаешь? Доггинз открыл было рот, собираясь сказать, но, видимо, не нашел слов, поэтому лишь пожал плечами и указал на холм-луковицу. - Вот что мы ищем, - поглядел на Найла. - А? - Возможно. Губы Доггинза растянулись в зловещей улыбке. Он поднял жнец и сдвинул предохранитель на максимальную отметку. - Сойдет, даже на таком расстоянии. - Постой, - быстро сказал Найл. - Чего еще? - Это может выйти нам боком. Помнишь, как ты пальнул в ту лужу? Доггинз опустил оружие. Ясно, что подействовали на него не слова, а вовремя повернутый медальон, но все равнр Найл испытал невероятное облегчение. Они отправились дальше вниз по склону. Грунт был гладким и темным, будто лава, поверхность изборождена тысячами проточенных дождем канальцев. Стоящий впереди лес был совершенно не похож по виду на тот, что остался за спиной. Древесные стволы такие кривые и изогнутые, что было неясно, вертикально ли вообще растут деревья, а держались они так тесно, что торчащие наружу корни были меж собой перепутаны, словно мотки проволоки. Таким образом, листва и ветви - и те, и другие бледно-зеленого цвета - образовывали непроходимый заслон, растянувшийся в обоих направлениях на несколько миль. На полпути вниз по склону Найл начал обращать внимание на любопытное явление. Каждый шаг вперед давался все труднее, будто брели сквозь воду. Они мимоходом обменялись взглядами; но ни один не произнес ни слова. Оба сознавали противостояние чужой воли. Буквально через несколько метров встречная сила возросла так, что уже отгибаться при спуске не приходилось, а наоборот, идти, склонясь судорожно вперед, как при сильном ветре. Ноги предательски поскальзывались на гладкой поверхности. В конечном итоге, когда до деревьев оставалось с сотню метров, двигаться дальше стало просто невозможно. Словно ветер какой - неосязаемый, но ровный и мощный - удерживал на одном месте. Найл опустился на колени и силился ползти, но будто чьи-то руки упирались в плечи, сводя на нет все усилия. Они оба сели, широко разбросав ноги, и переглянулись. Оба тяжело отдувались, истекая потом. Доггинз неунывающе осклабился. - Что, не хотят нас пускать? - он поднял глаза на верхушки деревьев, но холма уже не было видно под ними. - Это все деревья, - знающе сказал Найл. - Ты уверен? - недоверчиво посмотрел Доггинз. - Абсолютно, - Найл чувствовал, что силовое давление нагнетается неким образом тесно переплетенными ветками. Доггинз покосился на стволы с дерзким любопытством. - Они, наверно, используют какую-то форму ВУРа, - он взялся за жнец. - Выяснить можно достаточно просто. На этот раз Найл не делал попытки его остановить - противоборствующая сила вызывала в нем встречное чувство злого азарта. Доггинз поставил ограничитель на минимальную отметку. Затем направил оружие на ближайшие деревья и нажал на спуск. Тонкий луч пронзил чащобу, словно был таким же бесплотным, как воздух. Одно движение ствола, и деревья повисли, спиленные под корень, но и тут удержались на месте: переплетение ветвей не давало им упасть. Доггинз поднял оружие выше и прибавил мощности. На этот раз стволы попросту разметало, спалив многие дотла. Одни падали на землю, другие, так и не отцепившись, остались висеть. С верхушек деревьев посыпалась обильная желтая пыль - мелкая, напоминавшая пыльцу. А вот напор встречной силы ничуть не ослабел, а то и стал сильнее. - Ты уверен, что это именно деревья? - повернулся Доггинз. - Скорее всего, - Найл даже сейчас чувствовал исходящую от хитросплетения ветвей упругую силу. - Ладно, давай еще раз, - он снова подбавил мощности, поведя на этот раз стволом почти над самой землей. Взревел тугой жгут синего пламени, и древесные стволы попросту сгинули. Через лес в мгновение ока пролегла просека, и тут сопротивление неожиданно исчезло. Все произошло так внезапно, что оба, сорвавшись, кубарем скатились по склону. Доггинз воззрился на Найла (лицо все в бисеринках пота). - Ты в самом деле прав! Отдельные деревья пламенели; в воздухе пахло древесным соком и дымом. Дождем сеялась мелкая желтая пыльца, покрывая почерневшую землю. Вид выжженного коридора вызывал у Найла странную жалость и огорчение. В моще жнеца было что-то, вселяющее тревогу: она была чересчур непререкаема. Доггинз, поднявшись, картинно взмахнул рукой: - Ну-с, прошу! Однако Найл остановился в нерешительности. - Меня беспокоит вот это, желтое. Давай подождем, пока осыплется. Доггинз подошел к деревьям поближе, нюхнул. - Ничего, просто пыльца...- и тут как чихнул! И еще, и еще - несколько минут кряду.- Боже ты мой, твоя правда. Она, как перец. - Из глаз у него текло в три ручья. Сели, выжидая; Доггинз то и дело снова чихал. Когда разошелся дым, стало видно, что жнец прорубил чащу насквозь, из конца в конец. На том краю из-под нависающих ветвей проглядывала поблескивающая под солнцем вода. Доггинз развязал горловину своего мешка и со смаком приложился к фляжке с вином; крякнул от удовольствия. - Рад буду, когда вылезем из этого места. Здесь все так и дышит чем-то... злым. - Злым?- мысль показалась Найлу странной.- Мне так не кажется. Скорее, равнодушным к людям. - Одно и то же,- Доггинз еще разок приложился и упрятал фляжку обратно в мешок.- Пошли, хватит рассиживаться. А то так и не выберемся, если будем день-деньской здесь куковать. Найл неохотно поднялся. - Не забывай, что сказал Симеон: никогда не спеши в Дельте. Они приблизились к кромке леса. Проделанная жнецом тропа была шириной около четырех метров. Заглянув в глубину выжженного туннеля, Найл еще раз ужаснулся бездушной мощи, за секунду пробившей дорогу через непроходимый лес. Отдельные стволы были разделаны повдоль, словно расщеплены топором; иные подбросило вверх, где они висели, вцепившись в ветви. Жнец пропахал борозду и в земле - получилось гладко, словно рукотворная дорога. Как и обугленные стволы, землю покрывал толстый слой желтой пыльцы. Не успели ступить, как выяснилось, что слой этот скользкий, как слякоть. Найл чуть не шлепнулся; пришлось ухватиться за ствол дерева, чтобы удержаться на ногах. От взнявшейся пыльцы немилосердно защипало нос и глаза. Спустя секунду оба безудержно чихали. В местах, где пыльца присыпала влажную кожу, тотчас начинался зуд, до боли. Найл отошел назад на склон и снова сел. - Наверное, надо отыскать другой путь для прохода. - Другой? - Другого пути нет! - Доггинз повел рукой вдоль безнадежно длинной листвяной стены, простирающейся в обоих направлениях. - А если на север? Зашли бы со стороны болот. Доггинз со злым упорством мотнул головой. - Я не собираюсь пасовать перед горсткой пыльцы, - он яростно поскреб щеку.- Пусть меня хоть лихорадка замучит. Найл, покопавшись, вынул из мешка запасную тунику - хороший, тонкий хлопок - и оторвал от полы полосу. Материю он смочил в воде из фляжки и отер пыльцу с рук. - Кажется, придумал,- прикинул что-то Доггинз. Он также оторвал от туники широкую полосу и смочил водой. Затем обмотал ее вокруг лица (получилось наподобие маски), оставив открытыми только глаза.- Все, считай что обезопасил. Найл сделал то же самое. Влажная материя приятно холодила лицо. Затем, подумав, он вынул из кармана трубку с металлической одежиной. Когда развернул, Доггинз поглядел на него с деликатным удивлением. - Для чего это? - Чтобы пыльца не попадала на кожу. - При тебе вода, - указал Доггинз. - Ты можешь ее удалить за пять минут. - Пусть уж лучше этой пакости вообще не будет на коже. Она жжется. Он расстегнул замок-молнию и забрался внутрь. Для носки одежина, безусловно, была громоздкой и неуклюжей. Небольшие остатки возле запястий и щиколоток оказались на поверку чехлами под ладони и ступни, но, увы - не по размеру. Застегнув, наконец, одежину под шеей, Найл стал походить на серебристую летучую мышь. В одежине держалось неприятное вязкое тепло, от обильной испарины тонкая материя липла к коже. - Ну, готов? - насмешливо поинтересовался Доггинз. Найл кивнул, натягивая капюшон. Продеть руки в л ямки заплечного мешка не удалось, пришлось тащить его в одной руке, в другой держа жнец. - Взял бы да надел плащ, - посоветовал он Доггинзу. - Руки и ноги будут прикрыты. - Обойдусь. Рискну, - буркнул Доггинз. Передвигаться было непросто. Получалось как-то боком, на манер краба, меж ног тяжело хлопали складки. Доггинз нет-нет да поглядывал искоса с усмешкой, но ничего не говорил. Так и шагали, взметая ногами клубы желтой пыльцы. Доггинз, несмотря на маску, начал покашливать. Повернулся к Найлу: - Я пошел вперед. Свидимся на том конце. Он начал удаляться быстрыми шагами, пыль облаком окутывала его. Найл, неловко шевеля вдетыми в перчатки пальцами, тщательнее подоткнул влажную материю под подбородок. Все равно от пыльцы ело глаза и жгло вспотевший лоб. Попробовал сдвинуть маску, чтобы прикрыла глаза и лоб. Вот здорово: оказывается, через нее видно, тонкая ткань от воды сделалась почти прозрачной. Дышал Найл ртом - так сподручнее, чем носом; материя при вдохе плотно прилегает к губам и не дает проникать желтой пыли.. Скопляющийся в одежде жар удушал, подкатываясь волнами к шее, но Найл отгонял соблазн спешить, даже когда глаза от жжения заслезились так, что все вокруг расплылось и потеряло очертания. И тут, ориентируясь по хлынывшему внезапно свету, понял: лес позади. - Ты как, в порядке? - спросил Доггинз. - Да, а ты? - Сейчас, только смою с себя всю эту пакость. Найл совлек с себя маску; оказывается, снаружи она вся покрыта толстым слоем пыльцы. С трудом подавил соблазн протереть истекающие слезами глаза; видно было, что одетые в перчатки пальцы тоже припорошены пыльцой. Чихая и кашляя, он расстегнул одежду и с грехом пополам выбрался из нее. Щеки и лоб от жары так и щиплет, так и щиплет. Они стояли на полосе сходящегося к реке глинистого спекшегося берега - вода бурая, медлительная. На той стороне подножие холма окаймляла полоса пышной растительности. Особенно впечатляли своим видом лианы, толстые, будто питоны. Сам холм возвышался над окружающей равниной эдаким невиданным валуном; впечатление такое, будто свалился с неба. Найл с тревожным замешательством вгляделся в лицо Доггинза. Оно было красным и набрякшим, словно от сильного солнечного ожога. Сам Доггинз яростно царапал себе предплечия, и ногти оставляли кровоточащие полоски. - Ты был прав, - болезненно морщась, сказал он.- Эта сволочь действительно жжется,- он скинул жнец на землю возле заплечного мешка и заспешил к реке. Найл кинулся следом. - Стой, куда! Там, может, прячется не весть что! - он успел поймать Доггинза за тунику, невольно вспахав пятками землю, не то Доггинз сиганул бы прямо в воду. - Да стой же! Пока Доггинз, превозмогая себя, топтался нашесте, ругаясь на чем свет стоит и натирая глаза, Найл вынул из мешка запасную тунику, смочил в воде и подал ему. Тот со стоном наслаждения прижал тунику к лицу. У самого Найла лоб горел как ошпаренный, так что он представлял, каково сейчас бедняге. Со дна мешка он достал парусиновое ведерко, ударом кулака выпрямил его и черпнул воды. В эту секунду мутная поверхность невдалеке коротко взыграла: ясно, кто-то их уже учуял. Он велел Доггинзу пригнуться и окатил ему голову и плечи бурой тепловатой водой. - Да что ты мне это! - не сказал, простонал Доггинз. - Мне в реку сейчас надо! Руки-ноги огнем жжет! - Ты погоди пока, там кто-то нас караулит. Он поднял оружие, удостоверился, что оно на минимальной мощности, и выстрелил в завихрение на воде. Пар резко зашипел, заставив отпрыгнуть назад. Когда развеялось, в воде мелькнули широко разведенные челюсти с острыми зубьями. Найл выстрелил еще раз, медленно поведя стволом из стороны в сторону. Шипение пара едва не оглушило. На несколько секунд Найла окутал жаркий влажный туман. Когда он рассеялся, поверхность реки была гладкой и безмятежной. - Теперь, пожалуй, можно. Полезай. Доггинз, радостно замычав, ринулся в воду, и тотчас на колени в мягкий ил. Найл чутко следил за поверхностью, готовый в любую секунду выстрелить, а Доггинз знай себе окунался в воду по самые плечи. Не прошло и десяти секунд, как сверху по реке опять взыграло; что-то явно направлялось в их сторону. Найл без промедления пальнул. Через несколько секунд Доггинз взвыл от боли: - Кипяток! Найл схватил его за руки и выдернул из воды. - Лучше свариться заживо, чем оказаться заживо сожранными, - мрачно пошутил он. С Доггинза стекала бурая грязь. Вглядевшись как следует, Найл заметил, что она самопроизвольно шевелится. Оттерев товарищу спину влажной тканью, он разглядел сонмище приставших к ней крохотных козявок, льдисто прозрачных. Кожа у Доггинза кровянилась от многочисленных укусов, но он их дажее замечал из-за нестерпимого жжения. Найл стал начерпывать и выливать на Доггинза ведро за ведром, пока полностью не смыл грязь. Едва он с этим управился, поотлеплялись и козявки. Следующие полчаса Доггинз с закрытыми глазами лежал на земле, стиснув зубы, а Найл терпеливо его отливал - ведро за ведром, ведро за ведром. Покрасневшая кожа начала опухать. Доггинз заметался, кроя всех и вся, и вдруг замер. Найл поспешно опустился на колени и припал ухом к его груди. Ничего, сердце бьется нормально - очевидно, просто обморок. Только тут Найл поймал себя на том, что ведь и ему самому несладко: вон как лоб горит. Да еще и обрызганная ядом той гадины левая щека дает себя знать. Впрочем, сейчас не до этого. Очнулся Доггинз в бреду. Найла он принимал за Симеона, и все просил позвать Лукасту и Селиму. Когда Найл, пытаясь успокоить, стал поливать ему руки, тот надсадно завопил, что его хотят ошпарить, стал дергаться из стороны в сторону. В уголках губ выступила пена, а глаза напоминали глаза перепуганного животного. Трижды Найлу пришлось сдерживать Доггинза, чтобы не скатился в реку. В конце концов, он снова обмяк. Через некоторое время дыхание более-менее выравнялось. У самого Найла лоб теперь горел не так сильно - видно, и Доггинзу стало чуть полегче. Через полчаса товарищ угомонился окончательно, лишь иногда крупно вздрагивал. А вот руки и ноги у него вспухли вдвое против прежнего, а лицо - просто шар какой-то. До Найла внезапно дошло, что уже вечереет. Удивительно - он-то думал, что все еще белый день, а, оказывается, вон оно как. Он впервые задумался над тем, как им быть. Оставаться здесь на ночь явно небезопасно: в реке чего только не водится. Совершенно очевидно, что за ними неотступно наблюдают. Впрочем, это хотя бы не дает расслабится. Но даже имея жнец, идти решительно некуда. Позади в сотне метров находится лес с толстым ковром желтой пыльцы. Двадцать шагов вперед, и начинается река с ее невидимыми хищниками. Но даже хищники не сравнятся с желтой пыльцой. Их, по крайней мере, можно перебить из жнеца, а вот пыльцу поди истреби. К югу река терялась в мангровых болотах и сельве. В северной части она блуждала среди болот, приближаясь постепенно к морю. Иного выхода, кроме как остаться здесь, нет. Когда сумерки сгустились, с моря задул прохладный бриз. Найл расстелил на земле одеяла и, затащив на них Доггинза, заботливо его укутал. Управившись, отправился за его мешком и металлической одежиной, которые все еще лежали вблизи деревьев. Повинуясь некоему инстинкту, жнец он держал наготове. Влажной тканью оттер от пыльцы мешок, затем взялся за одежину. Не отрываясь от этого занятия, мельком обернулся в сторону Доггинза и тут с изумлением увидел, что тот медленно, но верно соскальзывает в сторону реки. Какую-то секунду он не верил своим глазам (думал, мерещится в обманчивом полумраке), но тут понял, что спящий действительно движется, и побежал к нему. Стрелять из этого положения было никак нельзя - Доггинз как раз лежал к нему головой. От воды его отделяли теперь считанные метры; казалось, что он движется сам по себе, плавно сползая по пологому глинистому берегу. Найл поднял жнец, тщательно нацелился и полоснул по воде. Сердито зашипел пар, и Доггинз замер на месте. Подоспев через несколько секунд, Найл обнаружил, что он даже не проснулся. Дыхание оставалось ровным. Доггинз ничего не почувствовал, настолько вкрадчивым было движение. В нескольких метрах, возле самой воды сиротливо лежало отсеченное щупальце, удивительно тонкое, метра три длиной, лоснящееся от слизи. Прежде чем спихнуть в воду, Найл попробовал его на ощупь: гибкое и жесткое, как хлыст. Посреди реки взыграло, послышался всплеск. Найл, переполненный слепым гневом и отчаяньем, вскинул жнец и стал неистово стегать выстрелами реку, не обращая внимание на раскаленный пар. Поверхность воды булькала и пузырилась, всякое живое тело в глубине неминуемо сварилось бы заживо. Стиснув зубы, Найл яростно уставился на темную воду, высматривая милейшие признаки движения. Его обуревало желание разрушать, губить; руки чесались сдвинуть ограничитель на максимум и пальнуть прямо в холм, вздымающийся впереди. Рука уже двинулась сама собой, но тут вспомнилось о товарище. Если за решающим выстрелом последует какой-нибудь ответный удар, Доггинз обречен. Все еще не до конца унявшись, он опустил оружие. Гнев истаивал медленно, восполняясь интересным ощущением потаенной мощи, гулко бьющейся сейчас в крови. Забравшись в металлическое одеяние, он, скрестив ноги, сел возле Доггинза, баюкая на сгибе руки жнец. Спать не хотелось, есть тоже; острота положения, похоже, разбередила некий глубинный резерв выносливости. Вечер окончательно остыл в ночь, над северным горизонтом зажглась первая звезда. Найл чутко вслушивался в шум реки, силясь различить среди бега воды всплеск, выдающий присутствие живого существа. Биение сердца унялось, став, в конце концов, таким тихим, что едва и различишь. Найл в очередной раз ошутил себя эдаким пауком, сидящим в центре паутины и чувствующим вибрацию каждой ее нити. Погрузившись в глубинное внутреннее спокойствие, он будто оказывался среди незыблемого, необъятного безмолвия. Вместе с тем было в этой тишине нечто, вызывающее растерянность. Прошло некоторое время, прежде чем Найл уяснил, что именно. За ним перестали наблюдать. С того самого момента, как они высадились в Дельте, Найл ощущал на себе неусыпное бдение. Не то ноющее, гнетущее чувство, что возникает порой, когда следит невидимый враг; просто ощущение, что Дельта сознает их присутствие. И вот это ощущение неожиданно исчезло. Найл потянулся под тунику и медленно повернул медальон. На этот раз не возникло и болезненной вспышки - лишь ровная глубокая сила, безупречно уживающаяся с безмолвием. Когда сосредоточенность отстоялась и чувства слились с окружающей темнотой, он осознал, что произошло. Безмолвие - это реакция на его необузданный гнев. Дельта боялась. Сидя настороже со жнецом наизготовку, он напоминал ядовитую змею, угрожающе собравшуюся в тугое кольцо и готовую прянуть. Дельта затаила дыхание, с ужасом ожидая, что же сейчас будет. И тут стало ясно, как надо поступить. Поднявшись, Найл расстегнул молнию на металлическом одеянии, и оно свободно упало к ногам. Затем он направился к реке. В эту минуту трезвое человеческое "я" восстало в нем: возникшая идея равносильна самоубийству. Но какая-то другая сила - более глубокая - превозмогла. Тогда он остановился на кромке берега и один за другим пошвырял оба жнеца как можно дальше. В странной тишине всплески прозвучали удивительно громко. Найл выпрямился, ожидая, что произойдет. Получилось неожиданно и банально. С реки донесся булькающий звук, будто потревожено какое-то крупное существо; на лицо упало несколько капель. Затем ночь, казалось, возвратилась на круги своя, наполнившись присущими ей звуками: шум воды, шелест листьев на ветру, повизгивание летучих мышей, время от времени отдаленный крик какого-нибудь ночного животного. Внешне ничего не изменилось, Найл по-прежнему был одиноким человеком в сердцевине дельты. Но чувствовалось, что он не является больше незваным гостем. Его жест доброй воли был воспринят одобрительно. Дельта приняла его. Пробравшись ощупью обратно, Найл снова сел возле Доггинза. Любопытно: им владело безмятежное терпеливое спокойствие. Он сделал то, что от него зависело, теперь оставалось только ждать. Найл сидел сложа руки на коленях и вдумчиво, без трепета слушал звуки ночи. Дельта выказала ему доверие, так что нет причины тревожится. Через полчаса взошла луна, и Найл смог оглядеться. Небо было безоблачно, звезды необычайно ярки - света столько, что можно различить дремлющие в лунном свете болота к северу, и сельву к югу. Отчетливо был виден южный склон холма, под этим углом опять напоминающий лицо. Созерцая его, Найл нутром почувствовал то, о чем смутно догадывался последние сутки. Перед ним не холм, а исполинское растение. Вот оно, то самое, что Симеон называл Нуадой, богиней Дельты. Зов прозвучал где-то часом позже, когда луна была уже высоко в небе. Найл сидел, расслабившись и настроившись на восприятие, когда ощутил позыв встать и скинуть обувь. Будь он животным, он и не заподозрил бы, что решение исходит не от него самого. Но, поскольку он был человек, некая его часть смотрела как бы сверху с бесстрастной созерцательностью на животное, подчиняющееся этому позыву. Скинув башмаки, Найл снял с шеи медальон и положил его возле. Туда же легла и вынутая из кармана раздвижная трубка. Доггинз спал, раскинувшись на спине. Лицо в свете луны казалось мертвенно-бледным, но уже не таким ужасно опухшим. Он чуть постанывал при дыхании. Найл прикрыл спящего металлической одежиной, подоткнув ее под его подбородок. Затем, все также повинуясь неизреченному приказу, двинулся вдоль берега. Он твердо ступал по спекшейся в корку глинистой полосе. Прошел уже примерно милю. Стволы деревьев по левую руку выглядели так, будто сделаны были из железа. Их ветви на слабом ветру были совершенно недвижны и не издавали ни звука. По другую руку текла величаво река. Время от времени с тяжелым всплеском наружу появлялось какое-нибудь существо - крупное - и тотчас скрывалось под водой. Он разглядел толком только одно: большого каймана, который не плыл, а, скорее, сплавлялся по течению, выставив ноздри над поверхностью. Животное проводило идущего мимо двуногого злобным взглядом, но опасности Найл не почувствовал. Он дошел до места, где река становилась шире и была частично перегорожена листвой и сучьями. Найл без колебаний вступил в воду. Ступни сантиметров на пятнадцать погрузились в вязкий ил,, затем пошла твердая галька. Чувствовалось, как возле самых ног юркают какие-то шустрые создания, Найл не спеша брел, подавшись корпусом вперед, пока вода не оказалась выше пояса. Из-под ноги вывернулась и остро царапнула голень ветка. Сердце екнуло: снизу по ноге мимолетно скользнуло какое-то гибкое мягкотелое существо. Найл осторожно, посту пью двигался вперед, пока вода не пошла, наконец, на убыль и он, наконец, выбрался на тот берег. Повинуясь тому же безотчетному позыву, он опять повернул на север и пошел в обратном направлении. По эту сторону реки растительность росла гуще и во многих местах подступала к берегу вплотную. В глубоких затемнениях - контрастах лунного света - двигаться приходилось с особой осторожностью. Из куста выпорхнула испуганная птица и, стрекотнув крыльями, забилась в гущу древесной поросли. Низом через прибрежный кустарник с треском пробиралось какое-то тяжелое животное. Найл не обратил на это внимание. Поравнявшись с Доггинзом, спящим под лунным светом на том берегу, он почувствовал безмолвный приказ повернуть налево в чащобу. Лунный свет сюда не пробивался, и идти приходилось только поступью, но, как ни странно, двигался Найл почти с той же уверенностью, что и на свету. Словно некое шестое чувство остерегало его, когда на пути встречался торчащий из земли корень или куст. Из затенения он вышел неожиданно для себя, и также неожиданно земля под ногами сделалась столь же твердой, что и спекшаяся глинистая корка речного берега. Начался подъем. Через несколько минут залитые лунным светом река и верхушки деревьев уже остались внизу. Найл находился на середине южного склона холма. По другую его сторону щетинилась густая, непроходимая на вид, спутанная поросль. Вскоре, однако, осталась внизу и она, и стало видно реку, огибающую холм с запада. Она была шире той, которую он недавно пересек и, судя по переливчатой серебристой поверхности, быстрее. Склон становился все круче; взбираться теперь приходилось, хватаясь за кусты и пучки травы. Через полчаса, уже неподалеку от вершины, склон мало чем отличался от вертикальной стены, и Найл решил поискать более сподручный подъем. Он стал осторожно смещаться вбок, пока не отыскал место, где растительность была достаточно густа, так что можно было затвердиться руками и ногами. Конечный отрезок пути, протяженностью около двадцати метров, оказался крут настолько, что, когда Найл мельком оглянулся, у него закружилась голова и проснулась боязнь: сейчас в два счета можно сыграть вниз и свернуть себе шею, никакая сила тут не поможет. Но вот, перевалив через отвесный край, он уже стоит на самом верху - ровная площадка, в центре возвышается предмет, который он по ошибке принимал за башню. Теперь было ясно, что это не башня, и не сломанное дерево. Не видно ни корней, ни четкого разграничения между выступом и самой площадкой. Ствол состоял из какого-то серого и, похоже, пористого материала. Проведя рукой по его купающейся в лунном свете боковине, Найл ощутил, что длинная полоса "коры" оторвана и свита у подножия выступа кольцом. Глубокая борозда, от которой она отщеплена, напоминает рану. Безусловно, это отметина оставлена молнией. Глубокие рубцы на верхушке, метрах в пяти у Найла над головой, по краям тоже будто опалены. Далеко внизу, с северной стороны, виднелось слияние двух рек. Тот склон, что издали напоминает человеческий профиль, был гораздо круче того, по которому Найл поднимался, так что на изгиб реки он смотрел почти вертикально. Отсюда взор охватывал почти все ее течение: вот она петляет через болота к морю, то и дело теряясь среди высокого тростника. К югу, плавно восходя к проему между холмами, лежала сельва, удивительно мирная на вид, в сиянии луны. Но не успел он и глаз отвести, как, мелькнув невдалеке, в ночи растворилось похожее на летучую мышь создание, размером во много раз крупнее птицы, и со странным резким криком нырнуло в лесную чащобу. Спустя пару секунд из ее глубины донесся неистовый страдальческий крик какого-то существа. Вдали, в проеме между холмами, угадывалась серебристо серая пустыня; именно по ней Найл возвращался из города Каззака. Найла вдруг пронизал ошеломляющий по остроте приступ ностальгии. Кстати, интересно: показалось, что рядом стоит отец. Не продержавшись и пару секунд, видение исчезло, оставив после себя чувство опустошенности. Вот вроде бы и конечная точка. Всплеск душевных сил сошел на нет. Весь последний час Найл пассивно следовал направляющему импульсу, который передвигал ему ноги, помыкал волей - будто ветер, несущий сухой листик. Теперь импульс канул. Найл все так же оставался пассивным и открытым для восприятия, ожидая дальнейших приказаний, но их не следовало. Заняться было больше нечем, и Найл двинулся вокруг основания выступа, внимательно его изучая. Основание, плавно загибаясь уходило в грунт, словно ствол большого дерева, но иных мест, где бы оно сходилось с землей, заметно не было. Грунт под ногами был в точности таким же жестким и серым, как и текстура самого выступа. Догадка переросла в уверенность: он стоит не на холме, а на верхушке некоего исполинского растения. На боковинах выступа не наблюдалось каких-либо наростов, намекающих, что здесь когда-то была листва: если и имелась, то давно уже облетела. Найл