- Мне необходимо вернуться домой. Простите, я понимаю, что мои слова могут показаться полной чушью, но... Но эти ощущения... Они возникают непроизвольно, когда им заблагорассудится... И становятся навязчивыми... Я-то думал, все дело в руках, но оказалось, что они-то как раз и ни при чем. Вы ведь слышали о моих руках, доктор Мэйфейр? Я совершенно разбит, уверяю вас, просто дошел до ручки... Могу я попросить вас об одолжении? Чуть подальше, слева, сразу за Восемнадцатой улицей, есть винный магазин. Пожалуйста, остановитесь возле него. -- Мистер Карри... -- Доктор Мэйфейр, вы хотите, чтобы меня вывернуло наизнанку прямо в шикарном салоне вашего роскошного авто? Она припарковала машину напротив магазина, на другой стороне улицы. Как всегда по пятницам, вечерняя Кастро-стрит была запружена народом. В тумане приветливо светились раскрытые двери многочисленных баров. -- Вам что, совсем плохо? -- Она, успокаивающе сжала его плечо. Интересно, почувствовала ли доктор Мэйфейр дрожь непристойного возбуждения, пробежавшую по его телу? -- Послушайте, если вы напьетесь, вас не пустят в самолет. -- Высокие жестянки. Миллеровское пиво. Упаковка в полдюжины банок. Я растяну их надолго. Прошу вас. -- Вы что же, думаете, я пойду вам за этой отравой? Она засмеялась, но мягко, без злости. Низкий голос этой женщины обладал удивительным бархатным оттенком, а глаза в свете неонового зарева казались огромными и совершенно серыми, как вода в канале. Майкл чувствовал, что просто умирает. -- Конечно же не вы туда пойдете, -- сказал он. -- Я сам схожу. Даже не знаю, что за дребедень лезет мне на язык. -- Он посмотрел на свои кожаные перчатки. -- Простите. Я ведь долгое время прятался от людей. Все необходимое приносила тетя Вив. -- Так. Миллеровское пиво, шесть высоких жестянок, -- повторила она, открывая дверцу. -- Лучше двенадцать. -- Двенадцать? -- Доктор Мэйфейр, сейчас лишь половина двенадцатого, а самолет вылетает в шесть. Майкл полез в карман за бумажником. Она выразительно махнула рукой и направилась через дорогу, грациозно уворачиваясь от проезжавших машин. "Боже, у меня хватило наглости попросить ее пойти за пивом, -- сокрушенно подумал Майкл, когда доктор Мэйфейр скрылась в дверях магазина -- Скверно все у нас начинается". Впрочем, он был не совсем прав. Она слишком хорошо к нему относится, и ничего катастрофического пока не произошло. Майкл уже ощущал во рту вкус пива -- только оно способно утихомирить его желудок. Грохот музыки, доносившийся из близлежащих баров, вдруг показался ему чересчур громким, а краски улицы -- непомерно яркими. Проходящий мимо молодой парень едва не задел машину. Или Майклу это тоже только показалось? А что удивительного -- после трех с половиной месяцев изоляции? Он сейчас похож на узника, которого только что выпустили из тюремной камеры. М-да-а, он ведь даже понятия не имел, какое сегодня число. День недели знал: пятница -- потому что его рейс в субботу, в шесть утра. Интересно, можно ли курить в ее машине? Едва доктор Мэйфейр поставила ему на колени пластиковый пакет с пивом, Майкл тут же вскрыл первую жестянку. -- С вас штраф пятьдесят долларов, мистер Карри, -- сказала она, трогаясь в места -- За распитие пива в машине. -- Ладно. Выписывайте квитанцию, я заплачу. Майкл залпом проглотил не меньше половины содержимого банки. Сразу полегчало -- на какое-то время он пришел в норму. Доктор Мэйфейр миновала широкий шестиполосный перекресток, сделала запрещенный левый поворот на Семнадцатую улицу и помчалась по ней, постепенно увеличивая скорость. -- Пиво помогает забыться, правда? -- спросила она. -- Ничего подобного, -- возразил Майкл. -- Проблемы валятся на меня со всех сторон. -- И я тоже одна из них? -- Нет, что вы. Мне хочется быть рядом с вами. Майкл сделал новый глоток и вытянул руку, чтобы не удариться обо что-нибудь, когда доктор Мэйфейр сделала еще один резкий поворот и понеслась к центру города в направлении Хейта. -- Знаете, доктор Мэйфейр, мне не свойственно жаловаться. Просто после того случая я лишился защитной оболочки. Мне ни на чем не сосредоточиться. Я даже не могу ни читать, ни спать. -- Я понимаю, мистер Карри. Как только мы приедем, можете сразу же отправляться на яхту и делать что угодно. Но я, честное слово, была бы рада для начала приготовить вам что-нибудь поесть. -- Это не принесет мне никакой пользы, доктор Мэйфейр... Позвольте задать вам один вопрос... Насколько мертвым я был, когда вы подняли меня на борт? -- Полная клиническая смерть, мистер Карри. Никаких видимых признаков жизни. Еще немного -- и процесс стал бы необратимым. Разве вы не получили моего письма? -- Вы мне писали? -- Да-а.. Теперь я понимаю, что нужно было самой приехать к вам в больницу. Майклу подумалось, что она ведет машину как автогонщик, переключая передачи только когда мотор начинает скрежетать. -- Вы сказали доктору Моррису, что на палубе я не произнес ни слова... -- Вы что-то пробормотали: то ли какое-то слово, то ли чье-то имя. Я толком не расслышала. Отчетливо разобрала лишь звук "л"... -- Звук "л"... Остальные ее слова потонули во внезапно наступившей тишине. Майкл куда-то проваливался... Он сознавал, что находится в машине и доктор Мэйфейр продолжает что-то говорить, что они только что пересекли Линкольн-авеню и через парк Голден-Гейт направляются к парку Президио... И в то же время Майкл уже пребывал в совершенно другом месте -- он оказался на пороге пространства сна, где слово, начинавшееся с буквы "л", означало что-то неимоверно важное, сложное и одновременно знакомое. Его окружает толпа существ... они подходят все ближе и ближе... они вот-вот заговорят... Портал... Майкл тряхнул головой. Надо сфокусироваться... Но видение уже распадалось. Его охватила паника. Когда доктор Мэйфейр резко затормозила перед светофором на Гири-стрит, Майкла отбросило назад и буквально вдавило в кожаное сиденье. -- Надеюсь, человеческие мозги вы оперируете не так, как водите машину? -- спросил он, чувствуя, что лицо у него буквально пылает. -- Почему же? Именно так и оперирую. От светофора она поехала немного медленнее. -- Простите меня, -- снова заговорил Майкл. -- Я просто нашпигован извинениями. Только и делаю, что извиняюсь, с тех пор как это случилось. Разумеется, проблема не в вашей манере вести машину. Проблема во мне самом. В общем-то, до того случая я был... вполне обыкновенным. Я хочу сказать, просто одним из тех счастливых людей, понимаете? Кажется, она кивнула в ответ, однако выглядела при этом словно отрешенной, погруженной в собственные мысли. Доктор Мэйфейр сбавила скорость -- они подъезжали к шлагбауму перед мостом, так плотно окутанным туманом, что, оказавшись на нем, автомобили словно растворялись в пространстве. -- Вы хотите поговорить со мной? -- спросила она, не поворачивая головы и провожая взглядом исчезающие в тумане машины. Потом вытащила из куртки долларовую бумажку и подала дежурному смотрителю. -- Вам необходимо поделиться своими ощущениями? Майкл вздохнул. Рассказать о том, что с ним творится, задача невыполнимая. Но если он начнет, то уже не сможет остановиться -- вот это самое скверное. -- Мои руки... вы знаете... Дотрагиваясь до предметов, я вижу разные образы, но эти видения... -- Расскажите мне о них. -- Я знаю, о чем вы думаете. Вы ведь врач. И вы полагаете, что это временное нарушение деятельности долей головного мозга или какая-нибудь еще ерунда в том же роде. -- Нет, я думаю совсем о другом. Она поехала быстрее. Впереди из тумана выросли уродливые очертания тяжелого фургона. Его задние огни сияли, как маяки. Доктор Мэйфейр удачно пристроилась к нему в хвост и сбросила скорость до пятидесяти пяти миль, чтобы двигаться с ним в одинаковом темпе. Тремя глотками Майкл торопливо допил остатки пива, запихнул пустую банку в мешок и снял одну из перчаток. Машина миновала мост, и, как это обычно бывает, туман таинственным образом испарился. Майкла поразило ясное светлое небо. По мере того как они поднимались на Вальдо-грейд, окрестные темные холмы вставали вокруг, словно плечи, подталкивая их. Бросив взгляд на свою противно влажную и сморщенную руку, Майкл принялся растирать пальцы, испытывая при этом странно приятное ощущение. Они ехали со скоростью шестьдесят миль в час. Майкл потянулся к ее руке, без всякого напряжения лежавшей на рукоятке переключения скоростей. Доктор Мэйфейр не протестовала -- лишь бросила быстрый взгляд на Майкла и вновь сосредоточилась на дороге, поскольку машина подъезжала к туннелю. Потом, чуть приподняв руку, она прижала большой палец к его обнаженной ладони. Майкла окутали нежные шепоты, перед глазами все расплывалось. Тело женщины как будто распалось и окружило его вихревым облаком из мельчайших частиц. Роуан... Майкл вдруг испугался, что машина вот-вот вылетит в кювет. Но это были не ее, а его ощущения. Он чувствовал ее теплую влажную руку, гулкое биение пульса и находился в самой сердцевине всеобъемлющей неземной близости, захлестнувшей его целиком. Эротическое возбуждение было настолько сильным, что не поддавалось никакому контролю. Вспыхнувшее видение все стерло... Он очутился в кухне -- в ультрасовременной кухне, заполненной всевозможными сверкающими бытовыми устройствами и приспособлениями. А на полу лежал умирающий мужчина. Спор, крики, но было еще что-то... нечто произошедшее раньше. Отрезки времени скользили, сменяя друг друга и сталкиваясь между собой. Майкл находился в самом центре пространства, не имевшего ни верха, ни низа, ни левой или правой стороны... Роуан со стетоскопом стоит на коленях возле умирающего... Ненавижу! Она закрывает мужчине глаза и откладывает в сторону стетоскоп не в силах поверить своему счастью: он умирает. Видение исчезло.... Машина ехала медленнее. Роуан резким движением высвободила руку. Их поездка напоминала ему катание на коньках: бесконечные повороты направо, направо и снова направо, но это не имело значения. Опасность, грозившая им, была не более чем иллюзией. Теперь -- как это бывало всегда после подобных видений -- ему открылись факты. Точнее, ощущение было таким, словно они всегда присутствовали в его памяти -- подобно его собственному адресу, номеру телефона и дате рождения. Тот человек был приемным отцом Роуан, которого она презирала, ибо боялась, что похожа на него -- такая же безапелляционно решительная, равнодушная и жестокая. Всю свою жизнь она стремилась избежать этого сходства, не стать такой же, как он, и старалась во всем брать пример с приемной матери -- доброжелательной, зачастую сентиментальной, с большим чувством вкуса женщины, которую все любили, но никто не уважал. -- Ну, и что же вы видели? -- спросила Роуан. В свете фар встречных машин ее лицо казалось удивительно гладким. -- А разве вы не догадываетесь? Боже, как я хочу, чтобы эта сила исчезла, чтобы я больше никогда ничего не ощущал. Я не желаю ничего знать о других. -- Что вы видели? -- Он умер на полу. Вы были рады. Он не развелся с вашей приемной матерью, она так и не узнала о его намерении. Его рост был шесть футов два дюйма, он родился в Калифорнии, в городке Сан-Рафаэль, и машина, в который мы едем, принадлежала ему. Откуда приходит к нему это? А ведь он мог бы рассказать еще очень и очень многое, С самого первого вечера после чудесного спасения в Майкле жила уверенность в том, что ему доступны любые сведения -- стоит только пожелать. -- Вот что я видел, -- после небольшой паузы продолжил он. -- Вам интересно? Хотите продолжения? А вот меня интересует другое: зачем вам понадобилось, чтобы я это увидел? Какой прок от моего знания о том, что, вернувшись из клиники, вы уселись на кухне и съели то, что он приготовил перед смертью? Или о том, как врачи пытались привести его в чувство, хотя бессмысленнее занятия не придумаешь, поскольку он умер еще по дороге в клинику. Она долго молчала и наконец прошептала: -- Мне тогда очень хотелось есть. Майкла передернуло. Он с треском открыл новую банку пива. В машине вкусно запахло солодом. -- Теперь вы уже не испытываете ко мне симпатии, не так ли? -- спросил он. Роуан сосредоточенно глядела на дорогу и не произнесла в ответ ни слова. Фары встречных машин слепили глаза. Слава Богу, она сворачивает с главной автомагистрали на узкую дорогу, ведущую в Тайбурон. -- Еще как испытываю, -- наконец откликнулась Роуан. Голос был тихим, томным, с хрипотцой. -- Я рад, -- признался Майкл. -- А то я действительно боялся... Я правда рад. Даже не знаю, зачем наговорил вам столько глупостей... -- Но ведь я же сама попросила рассказать, что вы видели. Майкл рассмеялся и основательно припал к банке. -- Мы почти дома, -- сообщила Роуан. -- Не будете ли вы любезны оторваться от пива? Прошу вас как врач. Вместо этого Майкл сделал новый большой глоток... Снова кухня... запах жаркого из духовки... Открытая бутылка красного вина и два бокала... -- ...Это может показаться жестоким, но я совершенно не обязан присутствовать при ее угасании. Если ты предпочитаешь оставаться здесь и наблюдать за умирающей от рака женщиной... Что ж это твой выбор, но тогда спроси себя, откуда такая тяга к подобным зрелищам, почему тебе доставляет удовольствие видеть чужие страдания, -- быть может, что-то не в порядке у тебя самой?.. -- Не городи чудовищную чушь, слышишь? Там было что-то еще... что-то очень важное... И чтобы увидеть все в подробностях, нужно всего лишь сосредоточиться... -- Роуан, я дал тебе все, что ты хотела. Я знаю: ты всегда была связующим звеном между нами. Если бы не ты, я бы давным-давно ушел от нее. Неужели Элли никогда не рассказывала тебе об этом? Она сознательно обманывала меня, уверяя, что может иметь детей. Лишь из-за тебя я не послал все к черту и продолжал жить с этой женщиной. Они свернули направо, на запад, как предположил Майкл, и въехали на темную, густо обсаженную по обе стороны деревьями улицу, которая сначала шла вверх, а затем спускалась по склону. Снова мелькнул громадный кусок ясного неба, полного далеких равнодушных звезд, и живописная панорама Сосалито, разбросанного по холмам вплоть до маленькой гавани. Майкл догадался, что они почти приехали. -- Можно мне спросить вас, доктор Мэйфейр? -- О чем? -- Вы... вы боитесь причинить мне боль? -- Почему вы об этом спрашиваете? -- У меня вдруг возникла совершенно нелепая идея... тогда, когда я держал вашу руку... вы пытались послать мне предостережение. Она не ответила, но такое предположение явно оказалось для нее неожиданным потрясением. Машина мчалась по дороге вдоль самого берега. Небольшие газоны, остроконечные крыши, едва видимые за высокими заборами, кипарисы, нещадно скрюченные непрекращающимися западными ветрами. Обиталище миллионеров. Майклу прежде не доводилось видеть таких великолепных современных зданий. Запах воды ощущался намного сильнее, чем на мосту Голден-Гейт. Роуан свернула на подъездную дорожку и заглушила мотор. Прежде чем погаснуть, фары выхватили из темноты створки массивных ворот из древесины секвойи. Дома Майкл не видел -- его поглотала парящая вокруг тьма, граничащая вдалеке с белесоватым небом. -- Мне кое-что нужно от вас. Роуан сидела не двигаясь и смотрела прямо перед собой, чуть склонив голову. Упавшие на щеки волосы не позволяли видеть профиль ее лица. -- О чем речь -- ведь я ваш должник, -- без колебаний ответил Майкл. Он сделал очередной большой глоток пива, заодно втянув в себя и всю пену. -- Что я должен сделать? Отправиться в кухню, положить руки на пол и сказать вам, что произошло, когда он умер, и что на самом деле убило его? Еще один запрещенный удар. В ответ -- молчание. Тишина внутри темного салона машины. Майкл остро чувствовал ее близость, сладостный, чистый аромат нежной кожи. Роуан повернулась к нему. Сквозь деревья желтыми островками пробивался свет фонаря. Поначалу Майклу показалось, что ее глаза не то полуприкрыты, не то и вовсе закрыты. Нет -- она смотрела прямо на него. -- Да, именно этого я и хочу, -- ответила Роуан. -- Именно этого... -- Понятно. Беда в том, что он умер во время перепалки с вами. Должно быть, вы потом корили себя. Она слегка задела Майкла коленом, и от этого прикосновения по спине его поползли мурашки. -- Почему вы так решили? -- Вам невыносима даже мысль о том, чтобы причинить вред кому бы то ни было. -- пояснил Майкл. -- Вы рассуждаете слишком наивно. -- Может, я и чокнутый, доктор Мэйфейр, -- засмеялся он, -- но только не наивный. В роду Карри наивных не было. Он долгим глотком допил остатки пива, не сводя глаз с бледной полоски света на ее подбородке, с мягких вьющихся волос, с нижней губы -- пухлой, нежной и такой лакомой для поцелуя. -- Тогда можно выразиться иначе. Если хотите, назовем это невинностью, простодушием... Он снова усмехнулся, на этот раз про себя, молча. Если бы только она знала, что у него на уме сейчас, когда он смотрит на ее рот, на ее нежный чувственный рот. -- А что касается вашего вопроса... -- сказала она, выходя из машины, -- то мой ответ "да". Майкл открыл дверцу и тоже выбрался наружу. -- Какой еще к черту вопрос? -- поинтересовался он, те не менее невольно краснея. Роуан вытащила с заднего сиденья его чемодан. -- Вы прекрасно понимаете, о чем речь. -- Не имею представления! Она пожала плечами и направилась к воротам. -- Вы хотели знать, согласна ли я лечь с вами в постель. Я только что вам ответила: да. Майкл догнал ее уже за воротами. Широкая бетонная дорожка вела к черным двойным дверям, сделанным из тика. -- Удивляюсь, зачем мы с вами вообще утруждаем себя разговорами, -- хмыкнул он, беря у Роуан чемодан, в то время как она рылась в сумочке в поисках ключа. Наконец она жестом пригласила Майкла войти, и на лице ее вновь промелькнуло некоторое смущение. Он даже не заметил, когда она успела забрать у него пакет с пивом. Дом оказался куда более красивым, чем Майкл мог вообразить. Ему было не привыкать к старым зданиям -- не счесть, в скольких из них он побывал и поработал. Однако с домом такого типа -- безупречно построенным шедевром современной архитектуры -- он столкнулся впервые. Перед ним расстилалось громадное пространство собранного из широких досок пола, плавно переходившего из столовой в гостиную, а оттуда -- в игровую комнату. Стеклянные стены, покоившиеся на мощной деревянной основе, выходили на юг, запад и север; за ними виднелась большая открытая терраса, тускло освещаемая сверху одиноким прожектором. Простиравшийся за ней залив тонул во мраке и оставался невидимым. Уютно мерцающие на западе огоньки Cocaлито казались призрачными в сравнении с отдаленной величественной панорамой Сан-Франциско -- скопищем домов и буйством огней. Туман лишь чуть-чуть смягчал яркие ночные краски и рассеивался прямо на глазах. Майкл готов был вечно лицезреть открывающийся из окон вид, если бы не чудо-дом -- зрелище не менее впечатляющее. Глубоко вздохнув, он провел рукой по безупречным шпунтовым соединениям стен, с восхищением посмотрел на такой же безупречный потолок, тяжелые балки которого сходились к центру. Везде было дерево, причем прекрасный фактуры, надежно скрепленное, ладно пригнанное, отлакированное и умело предохраненное от гниения. Дерево обрамляло массивные стеклянные двери. Везде стояла деревянная мебель с редкими вкраплениями кожи или стекла. Ножки столов и стульев отражались в блеске пола. В восточном крыле дома располагалась кухня, та самая, что всплыла недавно в его видении. Массивное нагромождение деревянных шкафов и рабочих столиков в сочетании с медным сиянием кастрюль, развешанных по стене. Да, идеальное зрелище и не менее идеальное место для приготовления пищи. От остальных комнат кухню отделял лишь внушительного вида камин, отделанный камнем, с высокой и широкой кромкой очага, настоящей каменной скамьей, на которой можно было сидеть. -- Не думала, что вам здесь понравится, -- сказала Роуан. -- Но дом действительно прекрасный, -- со вздохом ответил Майкл. -- Он построен наподобие корабля. Никогда еще не видел столь превосходно спроектированного современного дома. -- Чувствуете, как он движется? Этот дом строили, чтобы он двигался вместе с водой. Майкл медленно прошел по толстому ковру гостиной. Только теперь он заметил позади камина винтовую лестницу, ведущую наверх. Сверху из открытой двери лился янтарно-желтый свет. И сразу же в голову пришли мысли о спальнях, столь же просторных, как комнаты нижнего этажа. Он представил, как они лежат вдвоем в темноте и смотрят на далекое зарево городских огней. Его лицо снова обдало жаром. Майкл быстро взглянул на Роуан. Уловила ли она эту мысль, как прежде прочла невысказанный вопрос? Впрочем, такую мысль способна уловить любая женщина. Роуан стояла в кухне у открытой двери холодильника. Впервые Майкл увидел ее лицо при ярком свете и поразился его почти азиатской гладкости. Однако для азиатки у доктора Мэйфейр слишком светлые волосы. А кожа на лице настолько упруга, что от улыбки на щеках появляются ямочки. Майкл шагнул к ней. Ощущение близости ее тела, блики света, игравшие на гладкой коже рук, сияние волос заставили его вновь испытать острое возбуждение. Такие волосы -- пышные и довольно короткие, чуть ниже уровня подбородка, -- невероятно усиливают привлекательность каждого движения, каждого жеста их обладательницы. Так, во всяком случае, казалось Майклу. Такие женщины запоминаются надолго, и прежде всего в памяти остаются их прекрасные волосы. Едва Роуан закрыла холодильник и яркий белый свет погас, Майклу открылась другая картина: сквозь стеклянную стену, выходящую на север, почти в самом ее левом углу, вблизи входной двери, он увидел океанскую яхту цвета слоновой кости, стоящую на якоре. Слабый свет прожектора освещал ее внушительную носовую часть, многочисленные иллюминаторы и темные окна рулевой рубки. Яхта показалась ему неправдоподобно огромной -- ее можно было сравнить, пожалуй, с лежащим на боку китом. Создавалось впечатление, что эта громадина вот-вот вторгнется в окружавший его мир изящной мебели и ковров. Майкл почувствовал, как его охватывает паника и... какой-то странный, непонятный страх: ему вдруг подумалось, что ужас, пережитый им в момент спасения, как раз и был тем, что он безуспешно пытался вспомнить. Надо идти туда, другого выхода нет. Собственными руками ощупать палубу. Он вдруг поймал себя на том, что уже направляется к стеклянным дверям, остановился и в смущении наблюдал, как Роуан отодвигает засовы и плавно откатывает в сторону тяжелую створку. Холодный ветер ворвался в помещение. Майкл услышал поскрипывание снастей на массивной яхте. Слабый бело-голубой свет прожектора показался ему мрачным и вызвал неприятное ощущение. Про такие суда обычно говорят; "...обладает хорошими мореходными качествами". Майкл мог вполне согласиться с таким определением. У пересекавших океаны мореплавателей прошлого корабли были намного меньше. Покачивающаяся перед ним на волнах яхта выглядела пугающе огромной. Он вышел на пирс и направился к яхте. Ветер плотно прибивал к щеке воротник куртки. Вода внизу казалась совершенно черной. От нее исходил характерный запах -- влажный запах того, что неизбежно погребено в морских водах. Он мельком взглянул на огоньки Сосалито, мерцавшие на другой стороне залива; пронизывающий ветер мешал наслаждаться живописным видом. Майкл явственно ощущал, как вокруг сгущается все то, что он так ненавидел в климате западного побережья, не знающем ни суровой зимы, ни палящего лета, -- вечная сырость, вечный холод, вечные пронизывающие ветры. Как хорошо, что вскоре он окажется дома, где его, словно теплым одеялом, окутает привычная августовская жара. Он вновь увидит улицы Садового квартала, деревья, качающиеся на теплом, ласковом ветру... Но сейчас не время думать об этом. Его ждет яхта. Надо взбираться на эту посудину с ее иллюминаторами и такими скользкими на вид палубами. Яхта слегка покачивалась, ударяясь бортом о резиновые шины, укрепленные по всей длине стенки пирса. Нет, морская романтика явно не его стихия. Даже перчатки на руках сейчас не вызывали раздражения. В своей жизни Майклу довелось плавать лишь на больших судах: в детстве -- на старых речных паромах, а позже -- на огромных круизных теплоходах, катавших сотни туристов по заливу Сан-Франциско. При виде любого судна наподобие этой яхты в голову почему-то неотступно лезли мысли о возможности падения за борт. Майкл прошел вдоль борта до кормы, начинавшейся сразу за башенкой рулевой рубки. Уцепившись за перила, он подпрыгнул и взобрался на борт, неприятно удивившись тому факту, что громадина качнулась и словно бы осела под его весом. И вот наконец он стоит на палубе. Роуан пришла следом за ним. До чего лее отвратительно ощущать под ногами ходящую ходуном палубу! И как только люди могут плавать на яхтах? Однако посудина вроде бы вполне прочная, а ограждение палубы достаточно высокое, чтобы внушить ощущение безопасности. Имелось даже небольшое укрытие от ветра. Сквозь стеклянную дверь Майкл заглянул в рубку. Мерцание приборных досок, разноцветные сигнальные лампочки. Вполне сошло бы и за кабину самолета, Наверное, где-то там, внутри рубки, есть лестница, ведущая вниз, в каюты под палубой. Однако сейчас его заботил не интерьер яхты. Главное -- палуба, на которой он лежал, когда Роуан его спасла. В ушах свистел дувший с залива ветер. Майкл обернулся и посмотрел на Роуан. На фоне далеких огней ее лицо казалось совсем темным. Вытащив руку из кармана, она указала на доски у себя под ногами. -- Вот здесь. -- Я лежал здесь, когда открыл глаза? Когда ко мне вернулось дыхание? Роуан кивнула. Майкл опустился на колени. Яхта покачивалась медленно и едва ощутимо, скрип снастей был почти не слышен и, казалось, исходил просто из темноты. Майкл стянул с рук перчатки, сунул их в карманы и слегка размял кисти. Потом он коснулся пальцами досок палубы. Холод... сырость... Образы, как всегда, хлынули из ниоткуда, отделяя его он настоящего момента. Однако перед Майклом возникали картины, не имевшие никакого отношения к моменту его спасения: мелькали лица, люди двигались и разговаривали. Вот прошла Роуан, затем появился тот человек, которого она ненавидела, а с ним еще одна женщина, старше Роуан, та, к кому она относилась в любовью, -- Элли. Один слой образов сменялся другим, третьим... голоса тонули в общем шуме. Майкл прополз на коленях немного вперед. Голова начинала кружиться, но он упорно продолжал ощупывать доски, шаря по ним, будто слепец. -- Я ищу Майкла, -- сказал он. -- Где Майкл?! Его вдруг обуяла злость, обида за впустую потраченное лето. -- Я ищу Майкла! -- повторил он, стараясь активизировать свою внутреннюю силу, требуя, чтобы она сконцентрировалась и сфокусировалась на тех образах, которые ему требовались. -- Боже, яви мне момент, когда я сделал первый вдох, -- шептал Майкл. Но все это походило на перелистывание увесистых томов в поисках единственной строчки... Грэм, Элли, голоса, нараставшие, перемешивающиеся между собой, сливающиеся в единый звук... Майкл отказывался находить слова, чтобы облечь в них увиденное, -- он просто отвергал эти образы. -- Покажите мне тот момент! Он распластался, прижавшись щекой к шершавым доскам палубы. И вдруг он как будто очутился в нужном ему времени, словно дерево под ним вспыхнуло и осветило так необходимую ему картину... Стало намного холоднее, и ветер завывал яростнее. Яхта раскачивалась на волнах. Майкл увидел себя лежащим на палубе: мертвец с бледным мокрым лицом. Роуан склонилась над ним и с силой давила ему на грудь. "Давай же, дыши! -- словно заклинание повторяла она. -- Черт тебя дери, дыши!" Его глаза отрылись. "Да, я это видел, я видел Роуан... Я жив. Я -- здесь!.. Роуан, так много всего..." Боль в груди сделалась непереносимой. Он практически не чувствовал ни рук, ни ног. Неужели это его пальцы крепко сжимают ее руку? "Я должен объяснить. Объяснить все, что было прежде..." Прежде чего? Майкл попытался ухватиться за эту ниточку и скользнуть глубже. Прежде чего? Но перед глазами снова и снова возникал лишь бледный овала ее лица -- такого, каким он видел его тогда... Волосы, выбивавшиеся из-под шапочки. Внезапно он снова оказался в настоящем времени и обнаружил, что изо всех сил колотит кулаком по палубе. -- Дайте мне вашу руку, -- крикнул он Роуан. Она опустилась на колени рядом с ним. -- Думайте, думайте, вспоминайте, что произошло в тот момент, когда я вернулся к жизни! Но Майкл знал заранее: это бесполезно. Он видел лишь то, что видела она. Он видел себя, покойника, возвращавшегося к жизни. Мертвое мокрое тело, перекатывавшееся с боку на бок под ее руками, с силой надавливавшими на его грудную клетку. Потом появилась серебристая щель между веками -- он открыл глаза. Майкл долго пролежал на палубе без движения, прерывисто и часто дыша. Он снова продрог, хотя ничто не сравнится с холодом того вечера. Роуан стояла рядом и терпеливо ждала. Майклу хотелось заплакать, но он до такой степени устал, что не осталось сил даже на это. Он чувствовал себя совершенно раздавленным. Промелькнувшие перед глазами образы словно изрешетили его насквозь. Не было желания шевельнуть хоть пальцем. Однако Майклу все же открылось нечто новое -- маленькая подробность, о которой он не знал до сих пор. Деталь, связанная с Роуан... Тогда он в первые же секунды узнал, кто она, узнал все о ее жизни. И ее имя -- Роуан. Но можно ли считать достоверными эти воспоминания? От напряжения болела душа. Майкл лежал на палубе, раздавленный, злой, ощущая кипевшую внутри ярость и одновременно отчетливо сознавая глупость своего положения. Не будь рядом Роуан, он наверняка бы разрыдался. -- Попробуйте еще раз, -- сказала она. -- Бесполезно. Это другой язык. Я не умею им пользоваться. -- И все же попытайтесь. Он последовал ее совету. Но на этот раз не увидел ничего, кроме множества разных людей. Замелькали картины солнечных дней, лицо Элли, Грэма, калейдоскоп других лиц. Вспышки света словно перемещали его взгляд то в одном направлении, то в другом... Дверь рубки, хлопающая от ветра, какой-то высокий мужчина без рубашки, поднимающийся из трюма наверх... И Роуан. Да, Роуан, Роуан, Роуан. Она была рядом со всеми, кто возникал перед его внутренним взором. Всегда Роуан, иногда -- счастливая Роуан. Майклу не удалось увидеть на борту этой яхты ни одного человека, рядом с которым не было бы Роуан. Майкл поднялся с досок, встал на колени. Вторая попытка ошеломила его сильнее, чем первая. Уверенность в том, что он что-то узнал о Роуан уже тогда, когда бездыханный лежал на палубе, была лишь иллюзией, тонким слоем, снятым с густого покрова ее образов, наполнявших яхту. Это знание просто перемешалось с другими слоями видений, сквозь которые он продирался. Возможно, он обрел знание о Роуан только потому, что держал ее руку. А может, все объясняется еще проще: прежде чем он вновь оказался на палубе, Роуан рассказала о том, как это было. Утверждать что-либо наверняка невозможно. Словом, суть в том, что он по-прежнему ничего о ней не знает и по-прежнему не в состоянии вспомнить самое важное! А она просто очень терпеливая и понимающая женщина. Надо сказать ей спасибо и уходить отсюда. Майкл сел на палубе. -- К черту все, -- прошептал он. Он натянул перчатки, потом достал носовой платок, высморкался и поднял воротник куртки, чтобы защититься от ветра. Впрочем, что ветру такая тонкая курточка? -- Пойдемте в дом, -- сказала Роуан. Она взяла его за руку, как маленького. Как ни странно ему это понравилось. Едва они перелезли через борт проклятой яхты с ее скользкой и качающейся палубой и оказались на пирсе, Майкл почувствовал себя намного лучше. -- Благодарю вас, доктор, -- сказал он. -- Попытаться все же стоило, и у меня нет слов, чтобы выразить вам благодарность за то, что вы позволили мне это сделать. Роуан обняла его за талию, почти вплотную приблизив к нему лицо. -- Может, в другое время у вас получится. Снова ощущение... Еще одна деталь: он знает, что под палубой есть каюта, где она часто спит и где к зеркалу приклеена его фотография... Неужели он опять краснеет? -- Пойдемте в дом, -- повторила приглашение Роуан и буквально потащила его за собой. Внутри было уютно. Однако усталость и разочарование оказались слишком велики, чтобы позволить Майклу размышлять об уюте. Ему хотелось отдохнуть, но он не осмеливался даже помыслить об этом. Нет, надо ехать в аэропорт. Брать чемодан и ехать. Там он вздремнет на пластиковом стуле в зале ожидания... Один путь к открытию перерезан, и нужно как можно скорее воспользоваться другим. Оглядываясь на силуэт яхты, Майкл поймал себя на желании еще раз сказать им, что не отказывается от своей цели, а просто пока не может вспомнить. Он ведь даже не знает, действительно ли портал служит входом куда-то. И еще число... Там ведь было число. Причем очень важное, Он подошел к стеклянной двери и прижался лбом к ее прохладной поверхности. -- Я не хочу, чтобы вы уезжали, -- прошептала Роуан. -- Я сам не хочу, -- признался Майкл -- Но должен. Понимаете, они на самом деле чего-то ждут от меня. Тогда они объяснили, чего именно. Я обязан сделать все возможное и уверен, что возвращение в Новый Орлеан -- это часть пути к успеху. Роуан молчала. -- С вашей стороны было очень любезно привезти меня сюда. И вновь молчание в ответ. -- Может... -- после долгой паузы прошептала она. -- Может... что? -- Майкл резко обернулся. Роуан стояла спиной к свету. Она успела снять куртку, и в своем свитере крупной вязки выглядела очень стройной и грациозной: длинные ноги, удивительно красивые скулы и узкие запястья рук... -- Скажите, а вам никогда не приходило в голову, что так и должно быть: расчет в том и состоял, чтобы вы все забыли? Ее предположение застало Майкла врасплох, и потому он ответил не сразу: -- Вы верите в истинность моих видений? Я хочу сказать, вы читали то, что печатали об этом в газетах? Так вот, в том, что касается видений, они написали правду. Конечно, журналисты сделали из меня дурачка, полного идиота. Но суть-то в том, что тогда там было столько всего, столько всего и... Жаль, что ему не удавалось отчетливо разглядеть выражение ее лица. -- Я верю вам, -- спокойно сказала Роуан и, помолчав, добавила: -- Всегда страшно оказаться на волосок от гибели, случайное стечение обстоятельств, круто меняющее жизнь, способно испугать каждого. Вот почему нам нравится думать, что так было предначертано... -- Это действительно было предначертано! -- Хочу только добавить, что в вашем случае волосок был слишком тонким. Когда я заметила вас, уже почти стемнело. Пятью минутами позже я вряд ли разглядела бы вас в воде, и мы бы не увиделись сегодня. -- Вы пытаетесь найти объяснения, и это очень любезно с вашей стороны. Я искренне ценю ваши усилия. Но, видите ли, мои воспоминания, точнее говоря, те ощущения, что мне довелось испытать... они настолько сильны, что не нуждаются ни в каких объяснениях. Я видел их, доктор Мэйфейр, они там действительно были. И... -- И что же? Майкл покачал головой. -- Это что-то вроде эмоционального всплеска -- в какой-то бредовый момент я словно бы вспоминаю, но в следующее мгновение все исчезает. То же самое происходило со мной и тогда, на палубе. Знание... да, едва открыв глаза, я еще отчетливо помнил, что происходило там... А потом это ушло... -- Слово, которое вы тогда сказали, точнее, прошептали... -- Я не уловил его -- не видел себя произносящим какое-либо слово. Но вот что я вам скажу: мне кажется, что уже тогда я знал ваше имя. Знал, кто вы. Она молчала. -- Однако я не уверен... Майкл в замешательстве обернулся. Почему он тянет время? Где его чемодан? Ему действительно пора в аэропорт. Но он настолько устал, что никуда не хотел ехать. -- Я не хочу, чтобы вы уезжали, -- снова сказала Роуан. -- Вы серьезно? Значит, я могу побыть здесь еще? Он посмотрел на нее, на темную тень худощавой фигуры на фоне слабо освещенного стекла. -- Как жаль, что я не встретил вас раньше, -- сказал Майкл. -- Жаль, что... я хотел сказать... Это так глупо, но вы очень... Он шагнул вперед, чтобы лучше видеть ее. Эти глаза... Глубоко посаженные и тем не менее очень большие, удлиненные. Нежные, соблазнительные губы... Но что за странная иллюзия? Едва Майкл сделал еще несколько шагов, выражение лица Роуан, озаренного мягким, приглушенным светом, проникавшим сквозь стены, сделалось вдруг угрожающим и злобным. Нет, здесь, конечно же, какая-то ошибка. На самом деле он даже не может толком разглядеть ее лицо. И все же во взгляде, устремленном на него из-под густых светлых волос, явственно читалась неприкрытая ненависть. Майкл буквально застыл на месте. Должно быть, у него разыгралось воображение. Однако перед ним стояла именно Роуан, стояла неподвижно и либо не подозревала о его страхе, либо ей было все равно. Потом она двинулась к нему и оказалась в полосе тусклого света, проникавшего сквозь северную дверь. Как она прекрасна! И как печальна! А он? Непростительно! Допустить такую ошибку! Ужасно! Видеть печаль на ее лице, ощущать вспыхнувшее внутри ее безмолвное желание и бурю эмоций... -- Что это? -- прошептал Майкл. Он раскрыл руки. И Роуан нежно прижалась к нему грудью, большой и удивительно мягкой. Майкл заключил ее в объятия и пробежал закованными в перчатки пальцами по шелковистым волосам. -- Что это? -- снова прошептал он. То не был вопрос. Скорее, то была своего рода словесная ласка, делавшая его смелее. Майкл чувствовал, как бьется ее сердце, слышал прерывистое дыхание. И сам дрожал всем телом, охваченный горячим желанием защитить ее, уберечь от чего-то, почти мгновенно перешедшим в страсть. -- Я не знаю, -- прошептала в ответ Роуан. -- Не знаю. Она беззвучно плакала. Потом она подняла голову и осторожно поцеловала его полураскрытыми губами, словно опасаясь, что он воспротивится этому. Она давала ему время для отступления. И конечно же, он не имел ни малейшего намерения отступать. Майкла мгновенно поглотило желание, как это уже было в машине, когда он коснулся руки Роуан. Но сейчас он обнимал ее нежное, чувственное, такое податливое и одновременно упругое тело, целовал ее снова и снова, касаясь губами шеи, щек, глаз, проводил пальцами по гладкой коже тела под свитером. Боже, если бы он только мог содрать проклятые перчатки... но, если он это сделает, все пропадет, страсть испарится, оставив лишь ощущение замешательства. От отчаяния он ухватился за эту страсть, да, от отчаяния. А она по ошибке приняла ее за чистую монету и по-глупому испугалась. -- Да, да, конечно, -- произнес Майкл. -- Как ты могла подумать, что мне не захочется, что я не стану... как ты могла?.. Обними меня, Роуан, обними крепче. Я здесь. С тобой. Плача, она обмякла в его руках. Ее рука скользнула к поясу его брюк, к замку молнии, но движения эти были какими-то неуклюжими и бестолковыми. Роуан негромко вскрикнула, и в этом возгласе было столько боли, что Майклу стало не по себе. Он вновь принялся покрывать поцелуями ее лицо, а когда голова Роуан запрокинулась, прижался губами к шее. Потом подхватил женщину на руки, осторожно пронес по комнате и стал медленно подниматься по чугунным ступеням винтовой лестницы, вираж за виражом, пока не оказался в большой и темной спальне с южной стороны дома Они буквально рухнули на низкую кровать. Майкл снова и снова осыпал Роуан поцелуями, гладил по волосам. Даже сквозь перчатки он наслаждался ощущением ее тела. Когда он попытался снять с нее свитер, она не воспротивилась -- напротив, принялась помогать и в конце концов стянула свитер через голову. Майкл поцеловал ее груди под тонкой нейлоновой сорочкой, коснулся языком темного кружочка соска, тем самым стремясь усилить собственное возбуждение. Интересно, какие ощущения испытывала Роуан, когда черная кожа перчаток скользила по ее обнаженной коже, ласкала нежные соски? Слегка приподняв тяжелые груди, Майкл поцеловал сладостную впадинку между ними, а потом припал губами к соскам, целуя и лаская их по очереди. Роуан извивалась, дрожа всем телом, то слегка прикусывая зубами его плохо выбритый подбородок, то сладострастно прижимаясь губами к его рту. Ее руки скользнули Майклу под рубашку... Он сжимал в руках ее груди, чувствуя, как острые ноготки в ответ прищипывают его плоские соски. Все, еще немного -- и он перейдет вожделенную грань. Майкл слегка отстранился, приподнялся на локтях, пытаясь совладать с дыханием, затем лег рядом с Роуан, ожидая, пока она стащит с себя джинсы. Как только с ними, было покончено, он притянул Роуан к себе и провел руками по гладкой коже ее спины сверху вниз, до изгиба маленьких ягодиц. Нет, он больше не может ждать! В яростном нетерпении Майкл сорвал очки и бросил их на столик у кровати. Без них Роуан превратится для него в вожделенное размытое пятно, но мысленно он будет отчетливо видеть каждую мелочь, каждую деталь ее фигуры -- настолько прочно они запечатлелись в его памяти. Он лег на нее сверху, и тонкая рука немедленно потянулась к молнии его брюк, расстегнула ее, резким движением выдернула его член и несколько раз похлопала по нему, словно проверяя степень готовности. Майкл чуть с ума не сошел от этих прикосновений. Он почувствовал, как его кольнули жесткие завитки волос на ее лобке, потом ощутил жар внутренних губ и, наконец, тесное, пульсирующее влагалище. Кажется, он даже вскрикнул. Роуан слегка приподнялась на подушке, не отрывая губ от его рта, и потянула Майкла к себе, изо всех сил прижимаясь к нему лобком. -- Давай же, возьми меня, -- прошептала она. Ее слова хлестнули его словно бичом, разом высвободив накопившуюся и едва сдерживаемую страсть. Сознание полноты власти над этим хрупким телом, этой нежной, беззащитной плотью лишь подстегивало нетерпение. Ни одна из сцен грубого изнасилования, порожденных его воображением и увиденных в неконтролируемых снах, не шла ни в какое сравнение с тем, что он делал сейчас. Их бедра бились друг о друга Майкл как в тумане видел ее раскрасневшееся лицо и два жарких красных пятна сосков. Роуан стонала. Он входил в нее снова и снова, а потом увидел, как вдруг обмякли и опустились ее руки... Через мгновение он закрыл глаза и излился в горячее лоно. Разжав объятия, они, утомленные до изнеможения, расслабленно лежали на мягких простынях. Майкл зарылся лицом в душистые волосы тесно прижавшейся к нему Роуан. Чуть позже она нащупала рукой смятую и отброшенную в сторону простыню, прикрыла их обоих и, повернувшись к Майклу лицом, задремала. Пусть самолет подождет, и его цель -- тоже. Пусть уходит боль и спадает возбуждение. В другое время и при других обстоятельствах он нашел бы Роуан неотразимой. Но сейчас она воплощала в себе нечто гораздо большее, чем наслаждение, страсть, загадочность и неукротимый огонь. В его восприятии она уподобилась божеству, в котором Майкл отчаянно нуждался. Какое-то время спустя Майкл почувствовал, как его неотвратимо потянуло провалиться в сон. Он рывком сел на постели и кое-как сдернул с себя остатки одежды, потом лег, совершенно обнаженный, если не считать перчаток, рядом с Роуан и прижался к ней всем телом, с восторгом вдыхая ее восхитительный запах. Она в ответ сонно вздохнула, и этот вздох был сродни ласковому поцелую. -- Роуан... -- прошептал он. Да, он знал ее и знал все о ней. Они были внизу. Они звали: "Просыпайся, Майкл, спускайся вниз". Они разожгли большой огонь в камине. Или огонь был вокруг них, похожий на лесной пожар? Майклу показалось, что он слышит грохот барабанов. Что это -- неясный сон или воспоминание о шествии гильдии Комуса в тот далекий зимний вечер? Воспоминание о неистовом, наводящем ужас ритме оркестров и о факелах, мелькающих меж дубовых ветвей. Они были там, внизу, и от него требовалось всего лишь встать и спуститься. Но впервые с того момента, как они покинули его, впервые за все долгие недели он не хотел их видеть, не хотел вспоминать. Майкл сел на постели, вглядываясь в блеклое, белесое утреннее небо. По телу струился пот, сердце колотилось. Раннее утро. До восхода солнца еще слишком далеко. Он взял со столика очки и надел их. В доме ничего не происходило. Не было ни барабанов, ни запаха дыма. И не было никого, кроме них двоих... Но и Роуан уже не лежала рядом с ним в постели. Он слышал поскрипывание балок и свай, но звуки эти были вызваны биением о берег волн. Чуть позже возник новый звук -- низкий, вибрирующий. Майкл догадался, что это пришвартованная у пирса яхта ударяется о его стенку. Призрачный левиафан словно напоминал о своем существовании, говоря: "Я здесь, здесь". Майкл посидел на постели еще некоторое время, оглядываясь вокруг, изучая спартанскую обстановку спальни. Все было добротно сделано, из того же первосортного тонковолокнистого дерева, что и мебель внизу. Чувствовалось, что владельцам дома нравились деревянные вещи, превосходно гармонировавшие между собой, -- в отсутствии вкуса их явно не обвинишь. Вся обстановка комнаты -- кровать, письменный стол, стулья -- была невысокой, дабы ничто не мешало наслаждаться видом, открывающимся из высокого, от пола до самого потолка, окна. Однако ноздри Майкла все же уловили запах дыма, а минутой позже он услышал и потрескивание огня. Ему был приготовлен халат -- уютный, из плотной белой махровой ткани, именно такой, какие ему нравились больше всего. Набросив халат, Майкл спустился вниз, разыскивая Роуан. Действительно, в камине ярко пылал огонь. Но созданий, порожденных его сном, возле него не было. Роуан в одиночестве сидела на каминной скамье, скрестив ноги. Ее стройное тело тонуло в складках почти такого же, как на Майкле, халата. И все же он отчетливо видел, что плечи ее вздрагивают, -- она снова плакала. -- Прости меня, Майкл. Мне правда очень жаль, -- донесся до него низкий бархатный шепот. По изможденному, осунувшемуся лицу тянулись дорожки от слез. -- Милая, ну зачем же ты так говоришь? -- Он сел рядом и обнял ее. -- О чем ты можешь жалеть? Слова хлынули из нее потоком. Она говорила так торопливо и сбивчиво, что Майкл едва улавливал смысл... Ей жаль, что она обрушила на него свои непомерные требования, что так хотела быть с ним, что последние несколько месяцев были самыми скверными в ее жизни, когда одиночество сделалось почти непереносимым... Майкл снова и снова целовал ее щеку. -- Я рад, что сижу сейчас рядом с тобой, -- сказал он. -- Я хочу быть здесь, и мне не надо никакого другого места в мире... Он умолк, вспомнив о самолете на Новый Орлеан. Ладно, самолет подождет. С трудом подбирая слова, запинаясь, он попытался объяснить Роуан, что в доме на Либерти-стрит чувствовал себя словно в западне. -- Я не пришла раньше, потому что была уверена: все именно так и произойдет, -- сказала она. -- Ты был прав. Я хотела знать, хотела, чтобы ты коснулся моей руки, чтобы дотронулся до кухонного пола, где он умер. Я хотела... Видишь, я совсем не такая, какой кажусь. -- Я знаю, какая ты, -- ответил он. -- Очень сильная личность, для которой невыносимо признаться в малейшей слабости. Она молча кивнула. -- Если бы только это, -- прошептала Роуан, и слезы вновь хлынули из ее глаз. Она высвободилась из рук Майкла и босиком принялась мерить шагами комнату, не обращая внимания на холод, исходящий от почти ледяного пола. И опять слова полились с громадной скоростью -- поток длинных, точно построенных фраз, заставивший Майкла напряженно вслушиваться в попытке до конца понять суть монолога. Манящая красота ее голоса завораживала. Ее удочерили, когда ей был всего один день от роду, и сразу же увезли от матери. Кстати, известно ли ему, что она родилась в Новом Орлеане? Она писала об этом в письме, которое Майкл так и не получил. Да, конечно, он должен это знать, ибо тогда, на палубе, едва открыв глаза, он схватил ее за руку и крепко держал, никак не желая отпускать. Возможно, среди множества образов в его мозгу возникла на миг и какая-то безумная мысль о связи между Роуан и Новым Орлеаном. И тем не менее правда состоит в том, что в действительности она никогда не видела родного города. От нее скрыли даже имя ее настоящей матери. А известно ли ему, что в сейфе за картиной, вон там, у двери, хранится некий документ -- обещание, подписанное ею и гласящее, что она никогда не вернется в Новый Орлеан, не станет даже пытаться разузнать хоть что-нибудь о своих настоящих родителях? Прошлое вырвано с корнем. Перерезано, точно пуповина, и ей никоим образом не восстановить того, что было уничтожено. Но в последнее время ее не покидают мысли о прошлом, о жуткой черной бездне неведения и о том, что ее приемные родители, Элли и Грэм, ушли навсегда, а бумага по-прежнему лежит в сейфе. А еще она вновь и вновь возвращается в памяти к тому дню, когда умерла Элли. Почему даже на пороге смерти та заставила Роуан несколько раз повторить данное когда-то обещание? Они увезли ее из Нового Орлеана шестичасовым рейсом в день, когда она появилась на свет, а потом многие годы твердили, что она родилась в Лос-Анджелесе. Так записано и в ее свидетельстве о рождении -- обычная ложь, которую в изобилии стряпают для приемных детей. Элли и Грэм все уши прожужжали ей о маленькой квартирке в Западном Голливуде и о том, как счастливы они были, когда привезли ее туда. Но суть не в этом. Суть в том, что их обоих нет в живых и все, что скрепляло семью, исчезает с ужасающей скоростью, бесследно уходит в небытие. Страшно вспомнить, в каких муках умирала Элли. Никто не заслужил таких страдании. Они столько лет жили великолепно, держась в ногу со временем. Хотя, надо признать, их мир был эгоистичным и материальным. Никто и ничто, будь то даже близкие друзья или родственники, не могло воспрепятствовать их самозабвенной погоне за удовольствиями. А у постели Элли, корчащейся от боли и умоляющей сделать ей укол морфия, не оказалось никого, кроме Роуан. Майкл согласно кивал. Как все это знакомо. Разве сам он не придерживался тех же принципов? Перед глазами промелькнули картины новоорлеанской жизни: закрывается дверь с натянутой сеткой, родственники рассаживаются вокруг кухонного стола, на котором стоят блюда с красными бобами и рисом, и разговоры, разговоры, нескончаемые разговоры... -- Послушай, а ведь я чуть не убила ее, -- продолжала тем временем Роуан. -- Я едва не положила конец ее мучениям, Я не могла... не могла... Никому не удавалось мне солгать. Я знаю, когда люди лгут. Дело не в том, что я могу читать их мысли. Скорее, все происходит несколько иначе: то, что люди произносят, ложится передо мной в виде черно-белых фраз, которые я мысленно превращаю в цветные картины. Таким образом я узнаю их мысли, получаю фрагменты информации. В конце концов, я же врач, поэтому от меня и не пытались скрывать истинный диагноз Элли. Я все равно имела полный доступ к ее истории болезни. Лгала-то как раз сама Элли, постоянно делая вид, будто ничего не происходит. Но мне всегда были известны ее истинные чувства -- давно, с самого детства. У меня очень рано проявилась способность к узнаванию. Я называю это диагностическим чутьем, но на самом деле здесь заключено нечто большее. Когда у Элли наступила ремиссия, я коснулась ее руками и поняла, что рак не отступил -- он затаился, чтобы вернуться. Максимум, на что она могла рассчитывать, это на полгода... И потом, когда их не стало, возвращаться в этот дом, обустроенный по последнему слову техники, ко всей этой роскоши, которую едва... -- Понимаю, -- тихо сказал Майкл. -- Игрушками полон наш дом, счет банковский полон деньгами... -- вспомнил он слова из какой-то песенки. -- Вот-вот. Но что этот дом без них? Пустая раковина! Я здесь чужая! А если я здесь чужая, то кто же тогда свой? Я оглядываюсь по сторонам, и... мне страшно. Говорю тебе, мне страшно. Подожди, не надо меня утешать. Ты не понимаешь. Согласна, не в моих силах было предотвратить смерть Элли. Но смерть Грэма на моей совести. Я убила его. -- Нет, ты не могла сделать такое, -- возразил Майкл. -- Ты же врач и ты знаешь... -- Майкл, ты словно ангел, посланный ко мне. Но выслушай меня, пожалуйста. В твоих руках заключена некая сила. И она, несомненно, вполне реальна. По пути сюда ты ее наглядно продемонстрировал. Я тоже обладаю силой, и отнюдь не меньшей. Грэма убила я, как до того убила еще двоих -- незнакомого мужчину и маленькую девочку. Да, маленькую девочку на игровой площадке много-много лет назад. Я читала материалы вскрытия. Говорю тебе, я обладаю способностью убивать! Вся моя жизнь направлена на то, чтобы противостоять этой способности и по возможности искупить причиненное зло! Именно поэтому я стала врачом. Роуан глубоко вздохнула и провела пальцами по волосам. В просторном, перетянутом в талии халате она выглядела потерянной и никому не нужной, Одинокая девочка с мягкими, подстриженными под пажа волосами. Майкл хотел было подойти к ней, но Роуан жестом остановила его. -- Во мне столько всего накопилось. Знаешь, я почему-то решила, что расскажу об этом только тебе, тебе одному... -- И вот я здесь и готов тебя выслушать. Я хочу, чтобы ты рассказала мне... Он не находил слов, чтобы выразить, до какой степени она заворожила его, буквально завладела всем его существом. Как объяснить свои чувства -- неизмеримое удовольствие слушать ее после бесконечных недель, проведенных в ярости и безумии? Тихим голосом Роуан начала рассказывать о своей жизни. Наука всегда была ее поэзией. Посвятив себя медицине, она не мечтала о карьере хирурга -- ее привлекали и восхищали невероятные, почти фантастические достижения в области неврологии. Роуан хотелось всю жизнь провести в лаборатории -- именно там, по ее мнению, открывались возможности для проявления истинного героизма. А главное, она, несомненно, обладала талантом исследователя -- пусть Майкл примет это на веру. Однако случилось так, что однажды -- это произошло в тот чудовищный канун Рождества -- ей пришлось пережить страшное потрясение. Она собиралась переходить в Институт Кеплингера, чтобы с головой уйти в изучение методов лечения заболеваний мозга без хирургического вмешательства. Использование лазера или гамма-лучевого скальпеля сродни чуду, которое человек, далекий от медицины, едва ли способен постичь и оценить в полной мере. Следует добавить, что общение с людьми всегда представляло для нее непростую проблему. Сам собой, следовательно, напрашивался вполне однозначный вывод: лаборатория -- ее родной дом. Последние достижения в области неврологии поражали воображение Роуан. И вот тогда ее предполагаемый руководитель... Его имя не имеет значения... Этого человека уже нет в живых: вскоре после того случая несколько микроинсультов свели его в могилу. Ирония судьбы... ни один хирург в мире не смог бы залатать такие разрывы... Однако она вплоть до недавнего времени не знала об этом... Так вот, возвращаясь к началу истории... этот человек накануне Рождества пригласил ее в свой институт, находящийся в Сан-Франциско, ибо то был единственный вечер в году, когда в здании никого не оставалось. Он решил нарушить традицию, чтобы посвятить Роуан в тайны своей деятельности и показать, на каком материале он проводил исследования. А материалом для экспериментов служили... живые человеческие эмбрионы. -- Я увидела его в инкубаторе. Крохотный зародыш. Знаешь, как он это называл? Абортированный плод... Извини, что рассказываю тебе об этом, -- мне известно, какие чувства ты испытываешь к Маленькому Крису. Я знаю... Роуан не заметила его шока. Майкл ведь и словом не обмолвился ей про Маленького Криса -- он вообще никому не рассказывал о придуманном им имени. Но она, похоже, совершенно не обращала внимания на его состояние. Майкл промолчал и продолжал слушать, в то время как в его воображении сменяли друг друга неясные образы жутких персонажей из когда-то виденных фильмов. -- Представляешь, в этом существе поддерживали жизнь, -- говорила Роуан. -- Аборт сделали на четвертом месяце. Знаешь, он разрабатывал способы поддержания жизни утробных плодов, извлеченных даже на более ранних сроках. Он планировал выращивать эмбрионы в пробирках, но не для того, чтобы потом вернуть их в материнское чрево, а чтобы сделать источником органов для трансплантации. Ты бы слышал его доводы! Утробный плод играет жизненно важную роль в человеческом существовании -- вот так! Но я должна сделать одно поистине ужасное признание: все увиденное и услышанное заинтересовало меня, поразило и захватило полностью. Я мгновенно оценила потенциальные перспективы использования живого трансплантанта, понимая, что пройдет немного времени, и появится реальная возможность создавать здоровый мозг для больных, находящихся в коме. Боже мой, я прекрасно сознавала, что со своими способностями могла бы осуществить его идею! Майкл кивнул. -- Понимаю. Ужас от увиденного и непреодолимое искушение. -- Именно так. Надеюсь, ты веришь, что я могла бы сделать головокружительную карьеру в науке и мое имя появилось бы в медицинских монографиях рядом с именами других гениев. Иными словами, я была рождена для этого. Когда после долгих лет учебы и поисков себя я открыла неврологию, доросла до нее, если можно так выразиться, я словно достигла горной вершины. И почувствовала себя там как дома. Медленно всходило солнце. Его лучи упали туда, где стояла Роуан, но она даже не заметила этого. Она снова беззвучно плакала и тыльной стороной ладони вытирала со щек катившиеся градом слезы. Через несколько минут она успокоилась и продолжила свой рассказ -- о том, как убежала из лаборатории, отказалась от дальнейшей исследовательской работы, а следовательно, от всех будущих достижений, пытаясь таким образом спастись от дикого, страстного, необузданного желания обрести безграничную власть над клетками утробного плода и их удивительной приспосабливаемостью к внешней среде. Если бы только Майкл способен был в полной мере понять, какое широкое применение могли получить клетки зародышей -- ведь в отличие от других трансплантантов они продолжают развиваться в предоставленной им среде, не приводя при этом в действие защитную реакцию иммунной системы своего нового хозяина, то есть не провоцируя отторжение. -- Понимаешь, речь шла о колоссальных, безграничных возможностях. А теперь вообрази количество "сырья", первичного материала -- многомиллионную армию живых не-личностей. Разумеется, это противозаконно. Знаешь, что ответил тот человек, когда я упомянула об этом? Он сказал, что законы против подобных действий приняты потому, что всем известно, что они совершаются. -- Ничего удивительного, -- прошептал Майкл. -- Именно так и устроен мир. -- На тот момент я убила лишь двоих. Но в глубине души твердо знала, что сделала это. Все дело в особенностях моего характера -- в умении сделать выбор и нежелании мириться с поражением. Можешь называть это необузданностью темперамента. Или неконтролируемой яростью. Ты только представь, какими ценными в научной карьере могли оказаться моя решительность, отказ от признания любых авторитетов, способность к действию и стремление следовать только своим, пусть совершенно безнравственным и даже гибельным, путем. Это не просто сила воли -- слишком уж много во мне страсти, вдохновения и увлеченности. -- Возможно, это можно назвать непреклонной решимостью, -- подсказал Майкл. Она кивнула. -- Любой хирург, будь то мужчина или женщина, по сути своей исполненный решимости интервент. Ты идешь в операционную, берешь скальпель и сообщаешь пациенту, что собираешься удалить ему половину мозга, но зато потом он почувствует себя лучше. На такое хватит смелости только у очень решительного, внутренне собранного, уверенного в себе и крайне смелого человека. -- Слава Богу, такие люди есть, -- откликнулся Майкл. -- Возможно, -- горько улыбнулась Роуан. -- Но самоуверенность хирурга не идет ни в какое сравнение с тем, что могло проявиться во мне в ходе лабораторных экспериментов. Я хочу поделиться с тобой еще одним секретом. Уверена, ты сможешь меня понять, потому что сам обладаешь необыкновенными способностями. Кому-либо из докторов рассказывать об этом бесполезно -- я даже не пытаюсь. В процессе операции я отчетливо вижу все, что делаю. Иными словами, держу в голове детальную и многогранную картину последствий каждого своего действия. Мой мозг руководствуется именно этими образами. Когда ты лежал бездыханным на палубе яхты и я делала тебе искусственное дыхание рот в рот, я мысленно видела твое сердце, твои легкие и то, как они наполняются воздухом. А прежде чем убить того человека в "джипе" и маленькую девочку, я зримо представила их наказанными, видела, как они истекают кровью. Тогда мне не хватало знаний, чтобы вообразить свершаемое более подробно, но суть от этого не менялась, все происходило точно так же. -- Роуан, но смерть этих людей могла быть естественной. Она покачала головой. -- Нет, Майкл, это сделала я. И та же сила направляет меня, когда я стою у операционного стола. Благодаря той же силе я спасла тебя. Майкл не произнес в ответ ни звука -- он ждал продолжения. Меньше всего ему сейчас хотелось спорить с Роуан. Ведь она единственная готова выслушать и понять его. И совершенно не нуждается в возражениях, Тем не менее Майкл отнюдь не во всем был с нею согласен. -- Об этом никто не знает, -- продолжала она, -- Я стояла в пустом доме, плакала и разговаривала сама с собой. Во всем мире у меня не было человека ближе, чем Элли, но я никогда не смогла бы рассказать ей об этом. И знаешь, что я сделала? Я попыталась обрести спасение в хирургии -- избрала наиболее прямой и жестокий метод вторжения в человеческую жизнь. Но никакие, пусть даже самые сложные и успешные, операции не могут заставить меня забыть о том, на что я способна. Я убила Грэма. Знаешь, в тот момент, когда мы с Грэмом находились в кухне... думаю... я вспомнила Мэри-Джейн, ту девочку на площадке, и мужчину в "джипе"... Мне кажется, я действительно решила воспользоваться своей силой. Насколько я помню, мне представилось, как лопается артерия... Наверное, я намеренно убила его. Хотела, чтобы он перестал причинять боль Элли. Это я заставила его умереть. Роуан умолкла, словно сомневалась в сказанном или, быть может, только сейчас поняла, что все произошло именно так. Она отвернулась и смотрела теперь на простиравшееся за окном водное пространство, уже успевшее обрести голубизну; на поверхности воды играли ослепительные солнечные блики. По заливу скользили многочисленные парусные яхты. Только сейчас Майкл увидел прекрасные аллеи вокруг особняка и белые домики, разбросанные по темно-оливкового цвета холмам. На фоне чудесного пейзажа Роуан показалась ему еще более одинокой и потерянной. -- Когда я прочла о силе твоих рук, то ни на миг не усомнилась в ее существовании. И поняла, каково тебе приходится. Необыкновенные способности отдаляют нас от окружающих. Нам не приходится ждать понимания от других. Даже при том, что они собственными глазами видели, что именно ты делал. Что же касается моей силы, ее проявления не должен видеть никто, потому что это никогда не должно повториться. -- Но тем не менее ты боишься, что это может произойти снова? -- спросил Майкл. -- Не знаю. -- Роуан взглянула на него. -- Стоит мне вспомнить о тех смертях, и на меня наваливается огромное чувство вины. У меня нет ни цели, ни замыслов ни планов. Вина встает между мной и жизнью. И тем не менее я живу, причем лучше, чем кто-либо из моих знакомых. Роуан негромко и горестно рассмеялась. -- Каждый день я отправляюсь в операционную. У меня интересная жизнь. Но не такая, какой могла бы быть... Слезы потекли снова. Взгляд ее был устремлен на Майкла, но казалось, что она смотрит сквозь него. Солнце, ярко освещавшее тоненькую фигурку, играло в ее золотистых волосах. Майклу нестерпимо захотелось обнять Роуан -- он больше не в силах был видеть ее страдания, прекрасные серые глаза, покрасневшие от слез, гримасу душевной боли, прорезавшую уродливыми морщинами гладкую кожу лица и заострившую его черты. Внезапно кожа разгладилась и лицо вновь приняло прежнее выражение. -- Мне хотелось рассказать тебе обо всем этом, -- неуверенно заговорила она прерывающимся голосом. -- Хотелось... оказаться рядом с тобой и, что называется, излить душу. Наверное, я надеялась, что... раз я спасла тебе жизнь, может, каким-то образом... Не в силах долее сдерживаться, Майкл медленно встал и обнял ее. Он крепко прижимал Роуан к себе, целовал шелковистую шею, залитые слезами щеки и даже сами соленые капли. -- Ты правильно сделала. Слегка отстранив Роуан, он торопливо сорвал и отбросил в сторону перчатки. Какое-то время он пристально смотрел на свои руки, потом перевел взгляд на Роуан. В ее глазах, наполненных сверкающими в пламени камина слезами, читалось легкое удивление. Чуть помедлив, Майкл коснулся пальцами ее головы, провел по волосам, погладил щеки... -- Роуан... Усилием воли он постарался поскорее прекратить беспорядочное мелькание бредовых образов и приказал себе видеть только ее, ту, которая была сейчас в его объятиях. И вновь где-то глубоко внутри возникло удивительное обволакивающее ощущение, точно такое же, какое на миг вспыхнуло в нем по дороге сюда. Внезапно его словно ударило током, по всему телу разнесся нестройный гул, и он почувствовал, что знает о Роуан все -- о том, насколько она честна и порядочна, о присущей ей от природы глубинной доброте, о том, сколь насыщенна ее жизнь. Калейдоскоп сменяющихся, сталкивающихся между собой образов лишь подтверждал истинность того, что он уже постиг, правильность его впечатления в целом. И только это имело сейчас значение. Руки Майкла скользнули под халат, коснулись нежного, стройного тела, такого восхитительно горячего под его избавившимися от перчаток пальцами. Он наклонился и поцеловал ее грудь... Сирота, одинокая, испуганная, но до чего же сильная, неукротимо сильная. -- Роуан, -- снова прошептал он. -- Пусть сейчас будет важным только это. Она вздохнула и будто обмякла на его груди, точно сломанная травинка. Под натиском разгоравшегося желания боль ее отступила. Майкл лежал на ковре, подперев голову левой рукой, Правая небрежно держала над пепельницей сигарету. Чуть в стороне стояла чашка с горячим кофе. Должно быть, уже девять утра. Он позвонил в представительство авиакомпании, и ему предложили лететь дневным рейсом. Однако мысль о расставании с Роуан будила в душе тревогу. Ему нравилась эта женщина -- так, как до сих пор не нравился никто. Правильнее сказать, он был буквально околдован ее умом и в то же время почти болезненной ранимостью, беззащитностью, которая трогала Майкла до глубины души, пробуждая желание уберечь, оградить ее от всего, что способно причинить боль. Сознание собственной значимости доставляло такое наслаждение, что ему даже сделалось стыдно. Они проговорили несколько часов подряд -- спокойно, уже без настоятельного стремления до конца излить душу и эмоциональных всплесков. Роуан рассказывала, как она росла здесь, в Тайбуроне, и почти каждый день ходила на яхте, заменявшей ей самые лучшие школы. Она вновь упомянула о рано проявившейся тяге к медицине, к серьезным научным исследованиям, о том, как мечтала об открытиях в духе Франкенштейна, только более продуманных и перспективных. Потом у нее обнаружился и в полной мере проявился талант хирурга Роуан не хвасталась этим -- она просто рассказывала о хирургии, о волнующем чувстве, охватывающем ее в операционной, о радостном удовлетворении после каждой удачной операции. Она вспоминала об отчаянии, захлестнувшем ее после смерти приемных родителей, спастись от которого помогала только работа. Вот почему она большую часть времени проводила в клинике, а иногда стояла за операционным столом до тех пор, пока не начинала валиться с ног. Ее мозг, руки и глаза существовали словно сами по себе, отдельно от нее самой. Майкл в свою очередь рассказывал ей о мире, в котором вырос он, испытывая при этом легкое чувство ущербности. Однако вопросы, которые задавала Роуан, свидетельствовали о ее несомненном интересе. Он назвал себя "выходцем из рабочей среды" и в ответ на просьбу Роуан постарался как можно подробнее описать особенности жизни там, на Юге, и в первую очередь убогий домишко с покрытыми линолеумом полами, цветущую в крохотном садике ялапу, непростой быт больших семей, похороны, на которые собиралось множество народу... Да, наверное, все это звучит для нее необычно и кажется странным. Он и сам сейчас воспринимает прошлое именно так, хотя воспоминания о нем причиняют боль и он отчаянно скучает по родному дому. -- Мои видения и те, с кем я беседовал там, не имеют ко всему этому никакого отношения. Просто мне хочется вернуться в родные края, пройтись по Эн-нансиэйшн-стрит... -- Так называлась улица, на которой ты рос? Какое красивое название*. [Annunciation (англ.) -- Благовещение.] Майкл не стал рассказывать Роуан про сточные канавы, поросшие травой, про мужчин, сидевших на ступенях крыльца с неименными жестянками пива, про неистребимый запах вареной капусты и про то, как от грохота товарных поездов, тащившихся по прибрежной ветке, сотрясались стекла в окнах. Описывать свою жизнь в Сан-Франциско Майклу было несколько легче. Он рассказал ей о Элизабет и о том, как аборт разрушил их отношения с Джудит, о странной пустоте нескольких последних лет своей жизни и о чувстве ожидания чего-то, хотя он не знал, чего именно. Он говорил о своей любви к архитектуре в целом и к каждому зданию в отдельности, о том, какие дома строились в Сан-Франциско прежде и какие предпочитают строить сейчас, упомянул о старом отеле на Юнион-стрит, который так мечтал восстановить. Потом он подробно описал те дома, которые особо любил в Новом Орлеане, и объяснил, почему не видит ничего особенного в том, что в некоторых особняках обитают привидения. Ведь каждый дом это нечто большее, чем место для жилья, а потому не удивительно, что он способен завладеть душой человека. Им было легко разговаривать и таким образом все лучше постигать внутренний мир друг друга, после того как близость позволила им узнать друг друга физически. Майкл с интересом отнесся к рассказам Роуан о плавании на яхте, о том, как это здорово -- в одиночестве стоять на мостике с чашкой кофе в руке и слушать, как за стенами рулевой рубки завывает ветер. Сам он не испытывал особой тяги к таким прогулкам, но слушал о них с удовольствием. Его буквально завораживали сопровождавшие рассказ скупые жесты, а изменчивое выражение ее серых глаз приводило в восхищение. Майкл даже отважился заговорить о тех фильмах, где в изобилии присутствовали образы кровожадных, мстительных младенцев и детей, и о своих ощущениях во время их просмотра -- о том, что ему казалось, будто весь окружающий мир вступает с ним в беседу. Возможно, он был тогда на грани безумия. Но кто знает, быть может, большинство пациентов сумасшедших домов оказались там лишь только потому, что слишком реально воспринимали свои мечты и иллюзии? Что она думает по этому поводу?.. И еще... Взять, например, смерть... Он много думал о ней, но самое важное предположение возникло у него в голове совсем недавно, незадолго до падения в воду: вполне вероятно, что смерть другого человека является единственным по-настоящему сверхъестественным событием, которое мы способны воспринять. -- Я не имею в виду медиков. Речь об обычных людях, живущих в современном мире. Суть в том, что... В общем, глядя на лежащее перед нами тело, мы понимаем, что жизнь ушла из него... и сколько ни кричи, сколько ни бей по нему, сколько ни старайся воскресить это тело -- оно мертво, окончательно и бесповоротно мертво. -- Я понимаю, о чем ты говоришь, -- сказала Роуан. -- Учти еще, что большинству из нас приходится лицезреть покойника не больше одного-двух раз за двадцать лет. А то и вообще никогда. Нынешняя Калифорния -- это цивилизация людей, ни разу не видевших смерти собственными глазами. А главное -- не желающих видеть. Услышав, что кто-то умер, они, скорее всего, полагают, что несчастный забыл о здоровом питании или ленился бегать трусцой... -- К тому же каждую смерть они воспринимают как убийство, -- негромко рассмеялась Роуан, -- Иначе с чего бы они стали натравливать на врачей своих адвокатов? -- И это тоже, но проблема гораздо глубже. Люди не желают верить в неотвратимость собственной смерти. А когда умирает кто-то другой, все совершается за закрытыми дверями. Если же незадачливый покойник обладал настолько дурным вкусом, что вопреки всем правилам пожелал быть похороненным с соблюдением всех положенных погребальных обрядов, гроб даже не открывают. В современном обществе намного предпочтительнее мемориальная служба в каком-нибудь фешенебельном месте, где подают суши и белое вино. При этом приглашенные на церемонию даже не упоминают вслух, зачем они сюда пришли. Знаешь, мне приходилось бывать на таких службах, где даже не называли имени покойного! Но если кому-то все же доведется увидеть мертвое тело -- я не имею в виду врача, сиделку или гробовщика, -- это становится подлинно сверхъестественным событием. Возможно, единственным, свидетелем которого есть шанс оказаться... -- Тогда позволь упомянуть о другом сверхъестественном событии, -- с улыбкой перебила его Роуан. -- Представь, перед тобой на палубе лежит мертвое тело. Ты начинаешь шлепать его, разговаривать с ним... и вдруг... глаза открываются, и тело оживает." При этих словах Роуан одарила Майкла такой восхитительной улыбкой, что он не выдержал и принялся вновь осыпать ее страстными поцелуями. На этом обсуждение столь щекотливой темы и завершилось. Самое главное, своими безумными рассуждениями он не оттолкнул Роуан от себя, она слушала его очень внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова. Но почему в его жизни должно произойти что-то еще? И откуда у него ощущение, что сейчас он отодвигает какое-то другое, более важное событие? И вот Майкл лежал на ковре, думая о том, до чего же ему нравится Роуан и как сильно его тревожат ее тоска и одиночество. Ему очень не хотелось покидать ее; тем не менее он должен уехать. Голова была на удивление ясной -- Майклу нравилось это ощущение. Еще бы -- за все прошедшее лето он впервые смог так долго обходиться без выпивки. Роуан налила ему новую чашку кофе. Очень приятный вкус. Чтобы избавиться от мелькания образов и картин, Майклу пришлось снова надеть перчатки. Лучше не видеть ни Грэма, ни Элли, ни множество незнакомых мужчин -- весьма симпатичных, надо признаться. Несомненно, все они -- прежние партнеры Роуан. Сквозь восточные окна и стеклянную крышу немилосердно палило солнце. Майкл слышал, как Роуан возится на кухне. Наверное, следовало бы встать и помочь ей, что бы она ни говорила. Однако ее возражения прозвучали весьма убедительно: -- Я люблю готовить -- в этом процессе есть нечто сродни хирургии. Так что лежи спокойно. Майкл думал, что встреча с Роуан стала первым действительно важным для него событием за все эти недели -- только благодаря ей он смог на какое-то время отвлечься от мучительных воспоминаний о случившемся и забыть о собственных переживаниях. Как приятно и легко на душе, когда думаешь не о себе, а о ком-то другом. Размышляя об этом сейчас, в заново обретенном состоянии ясности ума, Майкл обнаружил, что с момента приезда сюда к нему вернулась способность к концентрации. Он мог сосредоточиться на их разговоре, на их интимной близости и на узнавании друг друга. А ведь в течение долгих дней, проведенных в заточении, его внимания хватало лишь на одну страницу книги или на несколько эпизодов фильма, и это нередко буквально выводило его из себя -- раздражало не в меньшей степени, чем бессонница. Никогда прежде ему не доводилось столь глубоко погружаться во внутренний мир другого человека, столь упорно стремиться постичь его до конца, да еще и за столь короткий срок. Принято думать, что нечто похожее происходит при сексуальном контакте, однако на самом деле такое предположение едва ли справедливо. Майкл начисто позабыл, что перед ним та женщина, которая спасла его из воды. Покоренный силой личности Роуан, он уже не испытывал туманного, лишенного индивидуальной окраски волнения, как это было при их первой встрече, -- теперь в его голове теснились безумные фантазии, и в каждой из них присутствовала только она. Но как продолжить, углубить знакомство с Роуан, любить ее и обладать ею и одновременно... сделать то, что он должен сделать? А ведь необходимость в этом не отпала: он должен вернуться домой и выяснить, какова его цель. То, что Роуан родилась на юге, не имело к его задаче никакого отношения. Голову Майкла переполняли образы прошлого, а ощущение предопределения судьбы в их тесной связи между собой было слишком сильным, чтобы допустить, будто источником его послужило случайное напоминание о родном доме из уст доктора Мэйфейр. К тому же вчера на палубе яхты он ничего подобного не обнаружил. Немногочисленные сведения о самой Роуан -- да, они там присутствовали. Но даже в их достоверности Майкл не был уверен до конца, ибо, когда Роуан позже рассказывала о себе, у него не возникало четкого ощущения знания тех или иных фактов -- лишь явное восхищение этой женщиной. Роуан не сделала никаких научных заключений по поводу его способностей; да, они могут быть физическими, да в конце концов можно найти способ их измерять и посредством какого-нибудь тормозящего препарата поставить их под контроль. Но его дар необъясним с научной точки зрения -- скорее, он сродни таланту художника или музыканта. Однако ему пора ехать. Майклу вдруг стало грустно. Мысль о необходимости покинуть Роуан повергала в отчаяние, словно он знал, что оба они обречены. Ах, если бы она оставалась рядом с ним в течение всех этих ужасных недель! Интересно... А если бы не случилось того жуткого происшествия, если бы они с Роуан познакомились где-нибудь случайно... Как бы то ни было, Роуан стала неотъемлемой частью случившегося, равно как и ее неординарные способности. Кто, кроме нее, мог в одиночестве оказаться на огромной яхте посреди погружающегося во тьму залива? Кто еще сумел бы вытащить его из воды? Да, она действительно человек решительный и необыкновенно одаренный. В рассказе Роуан о его спасении прозвучала очень интересная фраза: оказывается, в холодной воде человек теряет сознание почти немедленно. Однако сама Роуан, бросившись в холодную воду, сознания не потеряла. Когда Майкл обратил ее внимание на столь явное противоречие, она Роуан призналась: -- Я не знаю, как добралась тогда до трапа. Честно, не имею понятия. -- Думаешь, все дело в твоей силе? -- спросил Майкл. Роуан призадумалась, потом ответила: -- И да, и нет. Возможно, мне просто повезло. -- Ну, мне-то уж точно повезло, -- заключил Майкл, неожиданно для себя обрадовавшись только что произнесенным собственным словам. Он и сам не понимал, почему они доставили ему такое удовольствие. Возможно, Роуан знала причину, ибо вдруг заметила: -- Мы боимся того, что делает нас непохожими на других. Майкл не мог не согласиться с таким утверждением. -- Подобными способностями обладает множество людей, -- сказала Роуан. -- Мы точно не знаем, каковы они, как их оценивать. Мы абсолютно уверены лишь в одном: неординарные способности оказывают влияние на отношения между людьми. Я наблюдаю это в клинике. Некоторые врачи многое предвидят заранее, но не могут объяснить каким образом. Есть такие и среди медсестер. Думаю, существуют и адвокаты, умеющие безошибочно определить, виновен ли их подзащитный и каким будет приговор суда. Но они вряд ли скажут, откуда им это известно. Вот и получается: сколько бы мы ни познавали себя, сколько бы ни раскладывали по полочкам, какие бы классификации и определения ни изобретали, в нас остается сокрытым великое множество тайн. Возьмем исследования в области генетики. Человек наследует самые разнообразные качества: застенчивость, пристрастие к определенному сорту мыла, к определенным именам... Но что еще? Какие невидимые силы передаются нам от предшествующих поколений? Вот почему мне и не дает покоя то, что я не знаю свою настоящую семью -- даже в самых общих чертах, Элли, кажется, приходилась мне четвероюродной сестрой. Что-то заставило ее уехать из родных мест. Впрочем, я не уверена в точном определении степени нашего родства... Майкл полностью разделял ее точку зрения. Он вкратце рассказал о своем отце, о деде и о том, что унаследовал от них гораздо больше, чем соглашался признать. -- Но человек должен верить в возможность изменить свою наследственность, -- добавил он, -- Без веры в то, что из одних и тех же фрагментов можно каким-то волшебным образом составить различные узоры, жизнь теряет смысл, ибо в ней не остается места надежде. -- Конечно можно, -- согласилась Роуан. -- Ты же это сделал, правда? Хочется верить, что и мне это удалось. Не подумай, что я лишилась рассудка, но меня не оставляет уверенность, что нам следует... -- Ну же, говори... -- Нам следует стремиться к самосовершенствованию, -- тихо закончила Роуан. -- А почему бы и нет -- что в этом особенного? Майкл рассмеялся, но не над ее словами. Он вдруг вспомнил одного из своих друзей. Однажды, выслушав очередные вечерние излияния Майкла по поводу непонимания большинством людей исторических процессов и последствий такого непонимания, этот приятель назвал его бесподобным оратором и добавил, что заимствовал это определение из пьесы Теннесси Уильямса "Орфей спускается в ад". Майкл тогда оценил комплимент. Он надеялся, что и Роуан тоже его оценит. -- Ты бесподобный оратор, Роуан, -- сказал он, объяснив происхождение фразы. -- Возможно, потому я такая молчаливая, -- с веселым смехом откликнулась она -- Я даже не хочу начинать. Думаю, ты это имел в виду. Я -- бесподобный оратор и по этой причине не разговариваю вовсе. Майкл затянулся сигаретой, вновь и вновь во всех подробностях прокручивая в мозгу их беседу. Было бы здорово остаться с Роуан. Да, если бы только он мог избавиться от сознания необходимости вернуться в Новый Орлеан. -- Подбрось еще полешко в огонь, -- попросила Роуан, прерывая его размышления. -- Завтрак готов. На столе возле окна уже красовались яичница-болтунья, йогурт, искрящиеся на солнце ломтики свежих апельсинов, бекон, колбаса и горячие сдобные булочки, только что вытащенные из духовки. Роуан налила обоим кофе и наполнила стаканы апельсиновым соком. Майкл набросился на еду и минут пять был полностью поглощен только ею. Давненько он не испытывал такого голода. Остановив взгляд на чашке с кофе, Майкл надолго задумался, но в конце концов пришел к выводу, что не испытывает ни малейшей потребности в пиве. Он выпил кофе, и Роуан налила ему еще. -- Завтрак был просто чудесным, -- сказал Майкл. -- Оставайся, -- предложила Рауан, -- и я приготовлю тебе обед, а утром -- снова завтрак. Майкл не ответил -- он внимательно смотрел на Роуан, стараясь отвлечься от присущей ей притягательности, будившей внутри его непреодолимое желание, и обращать внимание исключительно на ее внешние данные: природная блондинка, гладкая кожа, практически лишенная пушка на лице и волосков на руках; красивой формы, выразительные темно-пепельные брови и почти черные ресницы, делающие ее глаза еще более серыми. Такие лица бывают только у монахинь: ни следа косметики; девственные пухлые губы, словно еще не знавшие помады... Жаль, что он не может навсегда остаться здесь, с нею... -- Знаю, ты все равно уедешь, -- сказала Роуан. -- Я должен, -- кивнул Майкл. Роуан задумалась. -- А как насчет того, что ты видел там? Хочешь рассказать об этом? Майкл смешался. -- Все мои попытки описать увиденное терпят полный крах. Мало того, люди отворачиваются от меня. -- Только не я. Сейчас Роуан выглядела собранной, сосредоточенной: руки сложены, волосы аккуратно причесаны -- и вновь походила на ту решительную и волевую женщину, которую он встретил у порога своего дома. Перед нею дымится кофе. Майкл был уверен, что она говорит совершенно искренне, и все же... И все же слишком часто в последнее время он сталкивался с недоверием и равнодушием. Откинувшись на спинку стула, он бросил взгляд в сторону залива. Там собрались едва ли не все парусники мира. Над гаванью Сосалито летали чайки, казавшиеся отсюда крохотными бумажными самолетиками. -- Я знаю, что все происходило в течение большого отрезка времени, -- заговорил наконец Майкл. -- Хотя в действительности отсчета времени там не существует. -- Он посмотрел на Роуан. -- Думаю, ты знаешь, о чем я говорю. Это напоминает легенды о том, как людей заманивали к себе эльфы. Поддавшись на их уговоры, люди проводили в компании эльфов всего лишь один день, но когда возвращались в родные деревни, то обнаруживали, что отсутствовали целых пятьдесят лет. Роуан тихо рассмеялась. -- Это ирландская легенда? -- Да, я слышал ее от одной старой ирландской монахини. Она частенько рассказывала нам диковинные истории... Например, о ведьмах, обитающих в новоорлеанском Садовом квартале, которые схватят нас, если мы будем болтаться по тамошним улицам... А какими тенистыми были те улицы, какой удивительной и в то же время мрачной красотой они обладали -- словно строки из "Оды к соловью": "Дражайший мой, внимаю я тебе..." -- Прости, -- опомнился Майкл, -- Мысли разбегаются. Роуан терпеливо ждала. -- Там было множество людей, -- продолжал Майкл. -- Но больше других мне запомнилась одна темноволосая женщина. Сейчас я не могу восстановить в памяти ее лицо, но знаю, что оно было мне до такой степени знакомо, как будто я знал эту женщину всю жизнь. Там, в видении, мне было известно ее имя и все-все о ней. Теперь я твердо уверен, что тогда же узнал и о тебе. И услышал твое имя. Однако было ли это в середине видения, или уже в конце, перед тем как ты меня спасла, сказать не могу. Возможно, я каким-то образом почувствовал приближение яхты и твое присутствие на ее борту... "Да, это поистине неразрешимая загадка", -- подумал он. -- Продолжай, -- попросила Роуан. -- Думаю, я мог бы вернуться к жизни, даже если бы отказался от их поручения. Но я, если можно так выразиться, хотел выполнить эту миссию. И мне казалось... у меня сложилось впечатление... как будто то, что они хотели от меня, то, что они мне открыли... все это было самым непосредственным образом связано со всей моей прошлой жизнью, с тем, кем я был. Ты понимаешь, о чем я говорю? -- Значит, у них была причина выбрать именно тебя. -- Да, совершенно верно. И эта причина состоит в моей истинной сущности. Роуан, пожалуйста, не допусти ошибку. Знаю, мой рассказ звучит как бред сумасшедшего. Я уже столько раз его повторял, и понимаю, что многим он кажется сродни утверждениям шизофреника, будто некие голоса, велят ему спасти мир. Я понимаю... Мои друзья давным-давно сложили про меня поговорку. -- Какую? Он поправил очки и одарил Роуан обаятельной улыбкой. -- Майкл не такой глупец, каким выглядит. Роуан искренне засмеялась. -- Но ты совсем не выглядишь глупым. Просто ты кажешься до такой степени хорошим, что трудно поверить в реальность существования подобного совершенства -- Она стряхнула пепел с сигареты. -- Впрочем, мне незачем говорить тебе о том, что тебе самому прекрасно известно. Лучше постарайся вспомнить еще какие-нибудь подробности. Взбудораженный последним комплиментом, Майкл пребывал в некотором смущении: а не пора ли им снова отправиться в постель? Нет, не пора. Еще немного -- и пора будет отправляться в аэропорт. -- Было еще что-то... насчет какого-то входа, -- сказал он. -- Или портала... Могу поклясться, они говорили об этом. Но сейчас я ничего не могу вспомнить. Эти видения... они постепенно тают. Но я точно знаю, это было связано с каким-то числом. И еще -- с каким-то драгоценным камнем. С очень редким и красивым камнем. Сейчас я даже не могу назвать эти обрывки памяти воспоминанием. Скорее можно говорить о вере, о некой убежденности. Но я уверен, что все было каким-то образом взаимосвязано. Потом сюда примешалась необходимость вернуться в Новый Орлеан -- ощущение, что мне нужно сделать нечто чрезвычайно важное и что Новый Орлеан, точнее, улица, по которой я любил ходить мальчишкой, имеет ко всему этому непосредственное отношение. -- Улица? -- Да, Первая улица. Очень красивая. Она тянется примерно на пять кварталов, от Мэгазин-стрит -- это рядом с тем местом, где я родился, -- до Сент-Чарлъз-авеню. Эта улица находится в очень старом районе города, который называют Садовым кварталом. -- Там, где живут ведьмы, -- подсказала Роуан. -- Да, правильно, ведьмы из Садового квартала, -- с улыбкой подтвердил Майкл. -- По крайней мере, так утверждала сестра Бриджет-Мэри. -- И что же, тот квартал действительно такой мрачный, что подходит лишь для обитания ведьм? -- спросила Роуан. -- Совсем нет. Он скорее похож на островок густого леса в самом центре города.. Огромные, неправдоподобно могучие деревья... Здесь не увидишь ничего похожего, а может, и во всей Америке не встретишь. Дома в Садовом квартале... Нет, лучше называть их городскими особняками -- они очень большие, стоят чуть в глубине, но близко к тротуарам и не смыкаются друг с другом: вокруг каждого имеется сад. Знаешь, там был один дом... Высокий, с узким фасадом. Я каждый раз старался пройти мимо него и часто останавливался перед великолепной чугунной оградой с узором в виде розеток. После падения в воду я все время вспоминаю этот дом, он так и стоит у меня перед глазами. И меня не оставляет мысль о необходимости вернуться в Новый Орлеан, о том, что это чрезвычайно важно. Даже сейчас мне совестно, что я сижу здесь, рядом с тобой, а не на борту самолета. По лицу Роуан пробежала тень. -- Мне хочется, чтобы ты побыл здесь еще немного. -- Красивый, низкий, сочный голос. -- И дело не только в моем личном желании. Ты сейчас не в лучшей форме и нуждаешься в отдыхе -- в настоящем, без выпивки. -- Ты права, Роуан, но я не могу себе это позволить. Думаю, нет необходимости объяснить тебе, в каком напряжении я постоянно нахожусь. И не избавлюсь от него, пока не окажусь дома. -- Хорошо, Майкл, но позволь кое-что уточнить. Ты все время говоришь о возвращении домой. Но что для тебя означает это слово -- "домой"? У тебя же там никого не осталось. -- И все-таки мой дом именно там. -- Он засмеялся. -- Я прожил в изгнании слишком долго. И осознал это еще до несчастного случая. Странно, но буквально накануне утром я проснулся и вдруг вспомнил о родном доме, о том, как мы всей семьей ехали в машине по берегу залива; я почти физически ощутил удивительное тепло того вечера и воочию увидел великолепный закат солнца... -- Ты сможешь обойтись без спиртного, когда уедешь отсюда? Майкл с притворным вздохом одарил Роуан одной из своих неотразимых улыбок -- в прошлом такая улыбка срабатывала безошибочно -- и подмигнул. -- Желаете услышать ирландскую трепотню, леди, или сказать вам правду? -- Майкл... В ее голосе прозвучало не порицание -- скорее в нем слышалось разочарование. -- Знаю, знаю, -- сказал Майкл. -- Все, что ты говоришь, правильно. Ты даже не представляешь, как много для меня сделала, вытащив из заточения и выслушав мои россказни. Я готов выполнить все, о чем ты ни попросишь... -- Расскажи мне поподробнее об этом доме. Прежде чем начать, Майкл надолго задумался. -- Дом был построен в стиле греческого ренессанса. Ты знаешь, что это такое? Но он отличался от многих зданий, построенных в том же стиле. С фасада и с боков к нему примыкали террасы, настоящие новоорлеанские террасы. Трудно описывать такой дом тому, кто никогда не был в Новом Орлеане. Неужели тебе не показывали даже открытки с видами города? Роуан покачала головой. -- Эта тема всегда оставалась для Элли закрытой. -- Роуан, но ведь это несправедливо, нечестно с ее стороны. В ответ она лишь молча пожала плечами. -- Нет, в самом деле... -- настаивал Майкл. -- Элли хотела верить, что я -- ее собственная дочь. И если я начинала задавать вопросы о моих настоящих родителях, она очень расстраивалась, полагая, что причиной тому недостаток ее любви. Все попытки переубедить ее ни к чему не привели. Роуан глотнула кофе. -- Перед тем как лечь в больницу в последний раз, она сожгла все, что у нее хранилось в письменном столе. Я видела, как она бросала в этот камин фотографии, письма, какие-то документы. Тогда мне и в голову не пришло, что она уничтожает абсолютно все. Скорее даже я не особо задумывалась над этим. Элли знала, что больше сюда не вернется. Роуан замолчала, потом налила кофе себе и Майклу и продолжила: -- После ее смерти, я не смогла найти даже адрес ее родственников в Новом Орлеане. У ее поверенного тоже не оказалось никаких сведений. Она сказала ему, что порвала все связи с семьей и не хочет иметь с ней никаких контактов. Все свои деньги она завещала мне. И то же время она ездила к в Новый Орлеан. И регулярно туда звонила. Я никак не могла увязать одно с другим. -- Это очень печально, Роуан. -- Однако хватит говорить обо мне. Давай вернемся к тому дому. Что именно заставляет тебя вспоминать его сейчас? -- Понимаешь, здешние здания не похожи на новоорлеанские, -- сказал Майкл. -- Там каждое строение обладает собственным характером. Что же касается того дома... Он мрачный, массивный, и в нем присутствует какая-то угрюмая красота. Он угловой и частично обращен на боковую улицу. Одному Богу известно, почему я его так полюбил. Знаешь, там жил какой-то человек... ну прямо персонаж из диккенсовского романа. Честное слово... Высокий, джентльмен до мозга костей, если ты понимаешь, о чем я говорю. Обычно я видел его в саду... Майкл вдруг смущенно умолк, охваченный ощущением, что вплотную подошел к чему-то очень существенному, предельно важному... -- Что с тобой? -- Опять... то же чувство, что все случившееся каким-то образом связано с тем мужчиной и с домом на Первой улице. Майкл вздрогнул словно от холода, хотя на самом деле холодно ему не было. -- Не могу точно сформулировать, -- добавил он. -- Но почему-то твердо уверен, что тот незнакомец имеет самое непосредственное отношение к произошедшему. Не думаю, что те, с кем я беседовал в своем видении, хотели заставить меня забыть. Мне кажется, они, напротив, побуждали меня действовать как можно быстрее, поскольку что-то должно случиться. -- И что же именно? -- осторожно спросила Роуан. -- То, что произойдет в доме, о котором я рассказываю. -- Но в чем причина? Почему они хотели, чтобы ты туда вернулся? Вопрос вновь был задан очень мягко, без подтекста. -- Потому что я обладаю способностью повлиять на что-то, изменить ход предстоящих в том доме событий. -- Майкл покосился на свои руки, казавшиеся зловещими в черных перчатках. -- Все как будто сходится воедино. Представь, что мир состоит из великого множества крошечных фрагментов. И вдруг... значительная часть таких фрагментов словно вспыхивают, и ты видишь... видишь... -- Некий узор? -- Совершенно верно -- узор. Так вот, моя жизнь является частью более крупного узора, -- Майкл глотнул кофе. -- Как тебе это? Бред сумасшедшего? Она покачала головой. -- Слишком разумно и определенно для бреда. -- Определенно? -- Я хотела сказать, слишком конкретно. Майкл удивленно усмехнулся. Никто еще не давал такую характеристику его видениям. Роуан затушила в пепельнице сигарету. -- И часто в последние несколько лет ты вспоминал о том доме? -- Практически не вспоминал, -- ответил он. -- Но и не забывал о нем никогда. Мне кажется, всякий раз, когда на память приходили мысли о Садовом квартале, в моем воображении тут же возникал и тот дом. Он, можно сказать, преследовал меня. -- Однако до несчастного случая воспоминания о странном доме не носили навязчивого характера. Они стали такими только после видения. -- Верно, -- подтвердил Майкл. -- Воспоминания о родных местах приходят ко мне нередко, но память о том доме сильнее всего остального. -- И все же, если хорошенько подумать, в твоем видении никто не упоминал именно об этом доме. -- Определенно сказать не могу. Хотя... У него снова появилось какое-то ощущение... Но Майкл вдруг испугался -- ему не хотелось вновь оказаться во власти неясных предположений и догадок. Казалось, все страдания последних нескольких месяцев возвращаются к нему вновь. Нет, только не это! Ведь как приятно было сознавать, что Роуан верит ему, и, в свою очередь, с удовольствием слушать ее рассказы и восхищаться ее умением подчинять своей воле окружающих -- именно это качество характера Роуан он одним из первых отметил накануне вечером. Она по-прежнему внимательно смотрела на него, однако Майкл долго молчал, размышляя о неведомых силах, которые то проявляются, то исчезают без следа и вместо ясности вносят в ею жизнь сумятицу и неразбериху. -- Так что же со мной происходит? -- наконец спросил он. -- Вот ты как врач, как нейрохирург, -- что ты думаешь? Что мне делать? Почему мне никак не удается избавиться от воспоминаний о том доме и совершенно незнакомом мне человеке? Откуда это ощущение, что сейчас мне крайне необходимо быть там? Роуан как будто ушла а в себя -- она сидела неподвижно, со сложенными руками, остановившийся взгляд больших серых глаз был устремлен вдаль, за стеклянные стены... -- Что ж, -- через какое-то время заговорила она, -- тебе, конечно, необходимо поехать туда. Иначе ты не успокоишься. Поезжай и посмотри на тот дом. Кто знает, быть может, его уже и нет. А возможно, ты его увидишь, но не испытаешь при этом никаких особых ощущений. В любом случае тебе нужно во всем убедиться лично. Наверное, твоя навязчивая идея -- а именно так это называется в науке -- имеет какое-то психологическое объяснение, хотя я в этом сомневаюсь, Полагаю, ты действительно где-то побывал и что-то увидел. Нам известно немало аналогичных случаев. По крайней мере, нечто подобное описывали многие из тех, кто возвращался к жизни. Но вполне во