ь  с разыскиваемым
человеком.  Откровенно  говоря, в Таламаске  не надеялись  на  положительный
результат,  однако Стелла несказанно удивила  всех,  без промедления заявив,
что отлично помнит Стюарта.
     Она рассказала, что действительно встречалась со  Стюартом  --  высоким
техасцем,  приехавшим из Англии,  и  что он показался  ей  личностью  весьма
интересной,  из тех,  что  не  забываются. Они  встретились за ленчем, потом
вместе поужинали, а после проболтали всю ночь напролет.
     Стелла недоумевала, что же  могло с  ним приключиться. Надо  отдать  ей
должное,  предположение о  возможном несчастье,  и  даже убийстве,  ее  явно
огорчило.
     Да,  действительно,  он упоминал отель "Сент-Чарльз", сказал,  что  там
остановился. Зачем бы он стал ей врать? В конце концов Стелла расплакалась и
сквозь  слезы все  время твердила,  что очень надеется, что  со Стюартом  не
случилось ничего  плохого. Она казалась такой расстроенной,  что полицейские
хотели прекратить расспросы, однако она  сама  удержала  их. Быть может,  им
стоит  поговорить  с  людьми  в  ресторане "У двух сестер"? Она водила  туда
Стюарта, и ему понравилось  это место. Быть может, он вернулся туда еще раз?
А  еще  маленький бар на Бурбон-стрит, где торгуют  контрабандным  спиртным.
После  того как рано утром их выставили из другого, более  респектабельного,
заведения  --  на  самом  деле  ужасная  дыра!  --  они  перебралась  в  эту
забегаловку.
     Полицейские отправились по  указанным  адресам. Как  выяснилось, Стеллу
везде  хорошо  знали и не исключали  возможности, что она  появлялась там  с
мужчиной -- она  всегда  приходила с  мужчиной.  Однако  был ли  это  Стюарт
Таунсенд, никто с уверенностью утверждать не мог.
     Проверка  других  отелей в  городе  результатов  не принесла:  ни вещей
Стюарта, ни каких-либо иных его следов не нашли. Опрос таксистов тоже ничего
не дал.
     В конце  концов руководство  Таламаски  приняло  решение самостоятельно
проводить  дальнейшее  расследование.   Дабы  выяснить,   что   же  все-таки
случилось,  из Лондона  в Новый  Орлеан  отплыл на  теплоходе Артур Лангтри,
которого нестерпимо мучила совесть за то, что он позволил Стюарту в одиночку
отправиться на такое задание.

        <i>Продолжение рассказа о Стелле</i>

     <i>Отчет Артура Лангтри</i>
     Из всех агентов Таламаски Артур Лангтри  был,  пожалуй, одним  из самых
способных.  На  протяжении многих  лет  он  занимался  изучением  нескольких
семейств ведьм.  Хранящаяся в  наших архивах  история  его пятидесятилетнего
служения в Таламаске относится к числу наиболее интересных и удивительных, а
его подробные  отчеты об  исследованиях и  наблюдениях за семействами  ведьм
можно назвать едва ли не ценнейшим достоянием ордена.
     К  величайшему  сожалению  тех  из нас,  кто  всю  свою жизнь  посвятил
Мэйфейрским  ведьмам, Артур Лангтри  не  имел  ни  времени,  ни  возможности
ознакомиться  с документами, касавшимися именно их. Лангтри и сам сокрушался
по  этому  поводу  и  незадолго  до  того,  как их историей  занялся  Стюарт
Таунсенд, даже извинялся перед коллегами.
     Впрочем,  о каких извинениях с его стороны могла  идти речь --  ведь не
мог же  он лично  заниматься каждой такой  семьей,  попадавшей в поле зрения
ордена.
     Тем не  менее  Лангтри чувствовал  себя  ответственным за  исчезновение
Стюарта,  а  потому  никто  не  в  силах  был  его удержать, и вопреки  всем
возражениям в августе 1929 года он отправился в Луизиану. Как я уже говорил,
его мучила вина за судьбу Стюарта,  за то, что он не возражал против данного
тому разрешения, хотя в глубине души чувствовал: Таунсенда нельзя посылать в
Америку.
     -- Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь туда поехал, -- признался Лангтри
перед своим отъездом  из Лондона. --  Мне так  хотелось,  чтобы хоть  что-то
наконец прояснилось. И я подумал,  что, быть может, этому  странному техасцу
удастся все-таки пробиться сквозь глухую стену.
     К тому времени Лангтри было  уже без малого семьдесят  четыре. Высокий,
сухопарый, с жесткими чертами  резко очерченного  лица, со стального  отлива
седыми  волосами  и  глубоко  посаженными глазами,  он  обладал  удивительно
приятным  тембром голоса и  безукоризненными манерами.  Конечно, в  каких-то
мелочах  возраст  уже давал  о себе  знать,  однако  ни у кого  не возникало
сомнений, что Артур Лангтри по-прежнему здоров и крепок.
     За годы службы  ему довелось повидать многое, точнее, "абсолютно  все".
Он  был очень  сильным  экстрасенсом, медиумом, и при  встрече с любого рода
проявлениями  сверхъестественного  совершенно  не  испытывал  страха. Однако
никогда не действовал поспешно или неосмотрительно. Беспечность не входила в
число отличительных  качеств его характера, и его ни в коей мере нельзя было
обвинить в недооценке опасности  того, с чем приходилось сталкиваться. Иными
словами, если  судить  по  отчетам  Артура  Лангтри,  это был  исключительно
уверенный в себе и сильный человек.
     Узнав об  исчезновении Стюарта Таунсенда, он  ни минуты не сомневался в
том, что  тот  мертв.  Быстро  перечитав  материалы, касавшиеся  Мэйфейрских
ведьм, он тут же увидел, какую именно ошибку допустил орден.
     Двадцать восьмого  августа  1929  года Лангтри прибыл в  Новый  Орлеан,
поселился  в  отеле  "Сент-Чарльз"  и  незамедлительно  написал  домой,  как
когда-то и Стюарт Таунсенд.
     Дабы  впоследствии, ни  у  кого  не возникло  сомнений в  том,  что  он
действительно останавливался в этом отеле,  Лангтри  оставил  свои данные --
имя и фамилию, а также лондонский адрес и номер телефона -- сразу нескольким
людям из числа  обслуживающего  персонала. Затем  он  позвонил в  Обитель  и
сообщил  номер  своей  комнаты  в  отеле  и  ряд  деталей, отмеченных им  по
прибытии.
     После  этого в  баре  отеля он  встретился с одним из агентов ордена --
самым  компетентным из наших частных детективов -- и попросил бармена подать
выбранные напитки им в номер.
     Лангтри   лично  убедился  в  достоверности   всей  полученной  орденом
информации. Он также узнал, что Стелла больше не испытывает желания помогать
в  каком  бы  то  ни  было  дальнейшем  расследовании.  Теперь  она  наотрез
отказывалась  от встреч с  детективами, заявив,  что ничего не знает, помочь
ничем не может и вообще устала от расспросов.
     "Едва  расставшись с этим  человеком, -- писал в  отчете Лангтри,  -- я
почувствовал,  что  за мной  следят.  Это было не более чем ощущение, однако
совершено определенное. И я был уверен, что слежка каким-то  образом связана
с исчезновением Стюарта,  хотя в разговорах со служащими отеля я ни словом о
нем не обмолвился.
     Вот почему я счел необходимым тщательно обследовать все помещения отеля
в  поисках  хоть  каких-нибудь  следов пребывания  Стюарта. Однако, по моему
глубокому убеждению,  убит он был отнюдь не в этом отеле. А те люди, которые
пристально наблюдали за  каждым моим  шагом,  явно  действовали  по чьему-то
поручению -- кто-то  им заплатил. Я принял решение без  промедления войти  в
контакт со Стеллой".
     Из  своего  номера Лангтри позвонил Стелле Мэйфейр. Она взяла трубку  в
своей комнате и, судя  по всему,  только что  проснулась, несмотря на то что
шел уже пятый час дня. Стелла крайне неохотно  согласилась вновь вернуться к
интересующей  Лангтри теме. Вскоре Лангтри  стало  ясно, что ее  переживания
вполне подлинны.
     -- Поверьте, я действительно не имею  ни малейшего представления о том,
что  могло  с  ним  случиться,  --  уверяла  она  сквозь  слезы.  -- Мне  он
понравился,  правда понравился.  Он был  такой  странный,  такой загадочный.
Знаете, ведь мы с ним переспали.
     Лангтри  даже  не нашелся что  сказать  в  ответ  на столь  откровенное
признание.  Голос  Стеллы  звучал   поистине  завораживающе.  Сомневаться  в
искренности ее слез не приходилось.
     -- Да-да, это правда, -- продолжала  Стелла. Несмотря ни на что, она не
утратила присутствия духа.  -- Я уже  говорила полиции,  что затащила  его в
одно ужасное местечко. Он мне понравился. Очень понравился. Я просила его не
приближаться к нашему семейству.  Просила! У него  в голове бродили какие-то
странные  идеи.  Но  он же ничего не  знал. Я уговаривала его уехать.  Может
быть, он все-таки так и сделал? Во всяком случае, я так  подумала -- решила,
что он меня послушался и уехал.
     Лангтри объяснил Стелле, что  Таунсенд был его коллегой по  работе, что
они знали друг  друга много лет,  и умолял ее помочь выяснить, что произошло
на самом деле.
     --  Коллега?  --  удивилась  Стелла--  Так, значит,  вы  тоже  из  этой
компании?
     -- Да, если вы имеете в виду Таламаску...
     -- Ш-ш-ш-ш, тише, послушайте, что я вам скажу. Кем бы вы ни были, двери
этого дома для вас открыты. Но лучше, если вы придете сюда завтра вечером. Я
организую вечеринку.  И  вам будет  несложно... ну, скажем так,  смешаться с
остальными гостями.  А  если  кто-либо спросит, кто вы такой и что  вы здесь
делаете, -- хотя я  в этом  очень сомневаюсь, -- то  достаточно сказать, что
вас пригласила Стелла и что вам нужно со мной  поговорить. Только ради всего
святого заклинаю вас даже  не  заикаться о Таунсенде и не упоминать название
этой вашей... как ее? Ну, вы меня понимаете...
     -- Таламаски...
     -- Да,  А теперь слушайте. Там будут сотни  людей -- от аристократов до
бедняков. Будьте осмотрительны.  Когда подойдете  ко  мне  с  приветственным
поцелуем, просто шепните свое имя. Кстати, как вас зовут?
     -- Лангтри. Артур Лангтри.
     --  Гм-м... Что  ж,  хорошо.  Запомнить нетрудно.  Еще  раз  прошу  вас
соблюдать осторожность.  А  сейчас  мне пора. Обещайте мне,  что придете. Вы
просто обязаны прийти.
     Лангтри  заверил ее,  что придет непременно,  что бы ни случилось.  А в
завершение разговора спросил, помнит ли она  фотографию,  на обороте которой
написала: "Таламаске с любовью. Стелла P. S. Другие тоже наблюдают".
     -- Ну конечно  помню,  -- ответила Стелла. -- Послушайте,  сейчас  я не
могу об этом говорить. Эти слова написаны мною  много-много лет назад. Когда
еще  была жива мама.  Вы даже  представить  себе не можете, в каком  трудном
положении я сейчас нахожусь. В худшую переделку мне попадать не приходилось.
И поверьте, я действительно не знаю, что случилось  со Стюартом. Пожалуйста,
приходите завтра вечером.
     --  Обязательно,  --  снова  заверил  ее  Лангтри,  пытаясь  понять, не
заманивают ли его  таким образом в ловушку. -- Однако я не совсем понимаю, к
чему столько предосторожностей, какова причина...
     -- Послушайте,  дорогой мой, -- Стелла понизила голос почти до  шепота,
-- все это  очень мило  -- эта ваша организация,  ваша библиотека  и все эти
ваши потрясающие исследования сверхъестественного...  Но  не будьте глупцом.
Мы  не имеем ничего  общего со спиритическими сеансами, медиумами, покойными
родственниками, советующими перелистать страницы Библии  в поисках документа
на право владения домом на Восьмой улице, и  тому подобными штучками. Что же
касается колдовства, так это  и вовсе  такая ерунда, что  можно  умереть  со
смеху.  И кстати, в нашем роду нет шотландских  предков. У нас исключительно
французские корни. А история с покупкой шотландского замка во время  поездки
в Европу  не  более  чем выдумка  моего дяди Джулиена. Так  что,  прошу вас,
забудьте, выкиньте всю  эту  ерунду из головы. Однако есть вещи, о которых я
могу вам  кое-что рассказать.  В  них-то  и  дело.  Знаете  что?  Приезжайте
пораньше, часов примерно  в восемь.  Только учтите, вы ни  в коем случае  не
должны оказаться  первым  гостем. А  теперь извините,  но  мне действительно
пора. Поверьте, все так ужасно складывается... Вы даже вообразить не можете,
до какой  степени  ужасно. Скажу  откровенно,  я не виновата, что родилась в
такой сумасшедшей семейке. Правда. Я никого об  этом не просила.  У меня три
сотни приглашенных на завтрашний вечер гостей -- и  ни единого друга во всем
мире.
     Стелла повесила трубку.
     Лангтри,  застенографировавший  весь  их  разговор,  быстро расшифровал
записи в нескольких экземплярах под копирку и поспешил послать одну из копий
в  Лондон.  Он сам  пошел  на почту, чтобы  отправить пакет,  потому что  не
доверял служащим отеля.
     Затем  он  взял  напрокат  фрак  и  накрахмаленную  белую  рубашку  для
предстоящего вечера у Стеллы.
     "Я  в  полной  растерянности,  --  писал  Лангтри.  --  До того  я  был
совершенно уверен, что  Стелла замешана  в деле  исчезновения нашего бедного
Стюарта, что  именно  она решила от  него  избавиться. А теперь,  откровенно
говоря, не знаю, что и думать. Уверен, она мне не лгала.  Но почему  она так
напугана? Полагаю,  личная встреча со Стеллой  поможет мне правильно оценить
обстановку и сделать более обоснованные выводы".
     Чуть позже в тот же день он  позвонил Ирвину Дандричу, нашему  платному
осведомителю,  и  пригласил  его  на  ужин в  один  из  шикарных  ресторанов
Французского квартала, расположенный неподалеку от отеля.
     Хотя  Дандрич не мог сообщить никаких сведений, касающихся исчезновения
Таунсенда, он  с радостью  принял  приглашение и в течение  всего ужина  без
умолку пересказывал сплетни о Стелле. По общему  мнению,  она в самом прямом
смысле слова "прожигает свою жизнь".
     --  Посудите  сами:  ну  можно  ли  каждый  день  выпивать  по  бутылке
французского  коньяка и при этом надеяться жить  вечно? -- разглагольствовал
Дандрич,  всем  своим  видом  демонстрируя  пренебрежительное   отношение  к
предмету разговора, хотя в глубине души явно получал от него наслаждение. --
Не говоря уже о скандальной истории с Пирсом. Ужасно! Молодому человеку едва
ли исполнилось восемнадцать! Кроме того, это просто глупо со стороны Стеллы.
Ведь  Кортланд всегда  был ее самым  преданным и надежным союзником в борьбе
против  Карлотты.  А она вдруг  безумно влюбилась и  соблазнила его любимого
сына.  Полагаю,  Баркли и Гарланд  тоже  не  в  восторге от этого. А  уж как
переживает Лайонел, одному только Богу известно. Лайонел маньяк и однолюб. И
его мания, конечно же, носит имя Стелла.
     Лангтри поинтересовался, собирается ли Дандрич на прием к Стелле.
     -- Ни за  что  на  свете  не пропущу,  --  ответил тот. -- Уверен,  без
грандиозного  скандала  там  не  обойдется.  Стелла  категорически запретила
Карлотте в такие вечера уводить из дома Анту. Карлотта просто кипит от гнева
и грозится вызвать полицию, если поведение гостей выйдет за рамки приличия.
     -- Расскажите поподробнее, что представляет собой Карлотта, -- попросил
Лангтри.
     -- Это Мэри-Бет, у которой, если можно так выразиться, вместо марочного
вина в жилах текут желчь и уксус.  Она поистине выдающаяся  личность, однако
напрочь  лишена  воображения. Она богата, но  не испытывает никаких желаний.
Карлотта невероятно практична, осмотрительна, трудолюбива  -- и при всем том
страшная  зануда. Надо отдать ей должное, она неустанно заботится обо  всех,
кто  в  этом нуждается: о Дорогуше Милли, о  Белл, о малышках  Нэнси и Анте.
Кроме  того,  в доме по-прежнему  живут  двое  престарелых  слуг,  впавших в
полнейший маразм,  -- Карлотта  опекает их  наравне с остальными.  Стелле  и
правда есть  в  чем себя винить, ибо она отстранилась от  повседневных дел и
все свалилось  на сестру: слуги, счета, ведение дома и Бог знает что еще.  А
если Кортланд и  Лайонел ополчились  на  Карлотту, то это их  дело, и Стелла
здесь ни при  чем. Нет, на вашем месте я  ни за что  не  пропустил  бы  этот
вечер. Возможно, таких приемов потом долго не будет.
     Весь  следующий день  Лангтри  прочесывал  окрестные  бары,  о  которых
упоминала Стелла. Побывал он и в том маленьком  отеле (сущей дыре), куда она
водила Стюарта. В результате он пришел к твердому  убеждению, что Стелла его
не обманула и Стюарт действительно побывал во всех этих местах.
     Около  семи вечера,  уже одетый  и  полностью  готовый  к  предстоящему
приему,  он  написал еще один краткий  отчет для Обители  и по пути к Стелле
заглянул  в  почтовое  отделение на Лафайетт-сквер,  чтобы  лично  отправить
пакет.
     "Чем  больше я размышляю над нашим  телефонным разговором, -- писал он,
--  тем сильнее беспокоюсь. Чего же все-таки боится эта женщина?  Откровенно
говоря, мне не верится, что сестра действительно способна причинить ей  зло.
И  что плохого  в том, что у ребенка  будет няня?  Поверьте,  у меня  просто
голова идет кругом. Уверен, что Стюарт чувствовал себя примерно так же".
     Лангтри остановил  кэб в  нескольких  кварталах  от нужного дома, решив
прогуляться пешком и подойти к дому сзади.
     "Все  окрестные  улицы, --  вспоминал  он впоследствии,  -- были забиты
автомобилями. Толпы  гостей  вливались  через ворота в сад, а  все окна дома
ярко сияли огнями. Еще издалека я услышал пронзительные звуки саксофона.
     У парадного входа никого  не  было, поэтому я  беспрепятственно вошел в
холл  и  стал потихоньку  проталкиваться  сквозь  скопление  молодых  людей,
которые  собирались  группами, курили, смеялись и шумно  приветствовали друг
друга,  не обращая  на меня никакого внимания. Как и обещала Стелла, публика
была самой разношерстной. На пути Лангтри встретились даже несколько человек
весьма преклонного возраста. Он не  привлекал  к себе  внимания и чувствовал
себя вполне комфортно.  В баре, устроенном прямо в  зале,  ему подали  бокал
очень хорошего шампанского.
     "С  каждой  минутой  гостей   становилось  все  больше,  некоторые  уже
танцевали,  -- продолжал он  свой  рассказ.  -- Сквозь плавающий  в  воздухе
голубоватый дым от  сигарет я  с трудом различал лица, а скопление множества
людей не позволяло  толком разглядеть обстановку зала.  Как мне  показалось,
однако, она была роскошной и в определенной  мере напоминала интерьер салона
какого-нибудь  фешенебельного  лайнера:  пальмы  в кадках, причудливой формы
светильники, изящные кресла в греческом стиле...
     Все окна,  выходившие  на боковую  террасу, были открыты,  и в  комнату
врывались оглушительные звуки оркестра. Даже  не представляю,  каким образом
собеседникам удавалось услышать друг  друга.  Шум  стоял такой, что  я не  в
силах был даже собраться с мыслями.
     Я уже собрался  было покинуть зал, когда  взгляд мой  случайно  упал на
танцующих  возле  самых окон людей и я вдруг  догадался, что смотрю прямо на
Стеллу.  Она выглядела так  восхитительно и эффектно,  что  никакими словами
передать  это невозможно,  равно  как  и  любое ее изображение  не  в  силах
передать истинное обаяние  этой женщины. На  ней было платье  из золотистого
шелка,  столь обтягивающее и короткое -- оно едва  прикрывало красивой формы
колени, --  что  больше походило на  отделанную  бахромой нижнюю  сорочку. И
платье и тончайшие чулки были  усеяны крошечными золотистыми  блестками, а в
коротко  подстриженных черных  вьющихся волосах блестели, сделанные из шелка
золотисто-желтые цветы.  На изящных запястьях  сверкали  золотые браслеты, а
обнаженную  шею украшал фамильный  изумруд  Мэйфейров.  В сочетании  со всем
остальным  он выглядел старомодно, и  в то  же время,  глядя на это поистине
неповторимое  произведение ювелирного искусства, нельзя  было  не  прийти  в
восторг от филигранной работы мастеров.
     Стройная,  с маленькой  грудью,  что,  впрочем,  не мешало ей  казаться
удивительно  женственной, с багрово-красной  помадой  на  губах  и огромными
темными, почти черными  глазами, которые время от времени вспыхивали, словно
драгоценные камни, эта  женщина-дитя приковывала  к  себе всеобщее  внимание
окружающих -- они ловили, каждый ее взгляд, следили за каждым жестом, каждым
движением  в танце. А она, задорно смеясь, то нещадно била  высокими тонкими
каблучками изящных  туфелек по  отполированному до  блеска полу, то, откинув
назад  голову и  широко разведя в стороны  руки,  стремительно кружилась  на
месте.
     --  Отлично,   Стелла!   --   слышались  отовсюду  голоса   восхищенных
почитателей. -- Еще! Еще! Великолепно, Стелла!
     И Стелла,  продолжая свой  потрясающий танец,  самозабвенно  следуя его
безумному  ритму, каким-то образом  ухитрялась мило  откликаться на  реплики
поклонников.
     За всю свою  жизнь  мне еще не  приходилось  встречать  человека, столь
искренне  наслаждающегося звучанием  музыки  и одновременно  столь  ценящего
всеобщее внимание  к самому себе.  При этом в ее  поведении не  было и  тени
цинизма или  тщеславия. Боже упаси! Создавалось  впечатление, что она просто
игнорирует подобные глупости, не позволяет им даже на миг проникнуть  в свое
сознание, обращенное лишь на нее саму и на тех, кто ее окружает.
     Что  касается  ее  партнера, то  я  далеко  не  сразу  обратил  на него
внимание, хотя,  уверен,  при иных  обстоятельствах  этот  юноша  немедленно
вызвал бы мой интерес, особенно если учесть, что он был удивительно похож на
Стеллу: те же темные глаза и волосы, такая же, как у нее, белая кожа. Однако
он был еще очень  молод, почти мальчик --  высокий, слишком худой для своего
роста, с фарфорово-чистым, без следа пробивающейся бороды или усов лицом.
     Тем не менее он в не меньшей степени, чем Стелла, излучал беззаботность
и жизненную силу. И когда  танец закончился, она вскинула  вверх  руки  и со
всего размаха  упала спиной в его объятия, явно уверенная в том, что партнер
сумеет удержать.  Он обнял  ее,  ничуть  не  смущаясь,  провел  ладонями  по
стройному телу, а потом нежно поцеловал в губы.  В  его поведении не было  и
намека на театральность. По правде  говоря,  мне  показалось,  что он вообще
никого и ничего не видел, кроме Стеллы, как  будто в  зале были лишь двое --
он и она.
     Гости окружили их тесным кольцом. Кто-то уже поил Стеллу  шампанским, в
то время  как она по-прежнему оставалась в объятиях юноши, буквально  висела
на  его руках.  Опять заиграла  музыка.  Несколько пар --  молодые, веселые,
модно одетые -- начали новый танец.
     Было  только  десять минут  девятого,  и я решил,  что у  меня еще есть
время, чтобы как следует осмотреться, прежде чем подойти к Стелле. К тому же
эта  женщина поразила  меня  настолько,  что  я  чувствовал  себя  перед ней
совершенно  безоружным.  Зиявшее  прежде  огромное   белое  пятно  перестало
существовать. Моя уверенность в том, что она не могла причинить Стюарту даже
малейший вред, стала абсолютной. А потому я продолжил свои путь к выходу  из
зала, где  оркестр  заиграл с новой силой.  Однако даже сквозь  его яростный
грохот до меня еще долго доносился мелодичный смех.
     Надо отметить, что в этом  доме на редкость просторный и длинный холл и
удивительно  длинная и  прямая лестница --  ступеней, наверное, тридцать. --
(Уточним сразу: двадцать  семь.) --  На площадке  утопавшего во тьме второго
этажа никого  не было. Все проходили  мимо ведущего туда лестничного марша и
устремлялись в конец холла, к ярко освещенной гостиной.
     Я  хотел  было последовать  общему  примеру,  но едва достиг лестницы и
коснулся  балясины  перил,  как  мое  внимание  привлекла  какая-то  фигура,
стоявшая  на самой верхней  ступеньке. И я  вдруг  увидел,  что это  Стюарт.
Потрясенный, я  едва  не  окликнул его  по имени. Однако  в следующий момент
осознал, что происходит нечто странное.
     Поймите  меня  правильно:  на  первый  взгляд  он  казался   совершенно
реальным; это  впечатление  усиливал и  падавший на него снизу  свет. Однако
меня насторожило выражение его лица  -- оно  было очень странным: такое лицо
не могло  принадлежать реальному человеку из плоти и крови. Он смотрел прямо
на меня и явно узнал, однако  в его взгляде не было  и  намека на радость от
встречи  --  напротив,  он выражал  лишь  бесконечную  печаль,  усталость  и
невыносимое страдание.
     Мне показалось, что он  специально  задержался там на  мгновение,  дабы
убедиться в том, что я увидел и узнал  его, а затем горестно качнул головой,
словно  запрещая  мне  приближаться.  Я буквально застыл  на месте,  едва ли
замечая, как десятки  проходящих мимо людей толкают меня  со всех сторон,  и
словно  сквозь  вату  слыша  гул  голосов.  Однако  он  вновь сделал  тот же
запрещающий  жест, а потом медленно поднял руку и махнул ею, явно приказывая
мне уйти.
     Однако  я по-прежнему  стоял,  не  смея  пошевелиться.  Как и  всегда в
подобных ситуациях, я оставался совершенно спокойным,  мобилизовав все силы,
дабы  не  потерять  самообладания,  стараясь  сконцентрировать  внимание  на
царящих  вокруг  суете,  шуме,  грохоте музыки,  и  в  то же время тщательно
запоминал все детали возникшего передо мной видения. Одежда на  Стюарте была
грязна и  во  многих  местах разорвана. На правой стороне лица темнел не  то
кровоподтек, не то что-то еще.
     С трудом заставив себя наконец обойти угол лестницы,  я начал  медленно
подниматься по  ступеням, И в тот же момент призрак словно очнулся от апатии
и вновь  отрицательно  помотал головой, одновременно  подавая мне рукой знак
немедленно уйти.
     -- Стюарт, -- прошептал я, продолжая свой путь наверх и не сводя с него
глаз. -- Пожалуйста, друг мой, поговорите со мной, если можете.
     В  ответ он  продолжал  лишь  молча смотреть  прямо на  меня. Теперь  я
отчетливо  видел  застывшее  на  его  лице выражение беспредельного  страха,
заметил, что он с ног до головы покрыт слоем пыли и даже сумел различить  на
теле  следы начавшегося разложения,  Более того, я почувствовал исходящий от
него запах тлена. И вот неизбежное случилось: видение начало тускнеть.
     -- Стюарт!-- в отчаянии взывал  я к  нему. Напрасно!  Призрачная фигура
постепенно темнела и растворялась в воздухе. И вдруг сквозь нее и явно ее не
видя навстречу  мне  вышла женщина потрясающей красоты. Одетая в персикового
цвета  шелковое  платье,  сверкая  драгоценностями,  она  быстро  сбежала по
ступеням  и  проскользнула  мимо, окутав меня сладковатым ароматом  каких-то
духов.
     Стюарт исчез. А с ним  вместе испарился и запах тлена.  Женщина, слегка
задев меня на ходу, пробормотала какие-то  извинения и что-то  крикнула тем,
кто находился в зале первого этажа. А потом вновь обернулась в мою сторону.
     Я продолжал стоять как вкопанный, не обращая на нее никакого внимания и
тупо уставясь в темноту, где не осталось ничего, кроме пустоты и игры теней,
пока не почувствовал на своем запястье женские пальцы.
     -- Все  собрались  там, внизу. --  Женщина слегка  подтолкнула  меня  в
нужном направлении.
     -- Я ищу туалет. -- Ничего другого в том момент в голову мне не пришло.
     -- Это  тоже внизу, голубчик, -- сказала она --  За  библиотекой. Нужно
зайти за лестницу. Пойдем, я тебе покажу.
     Словно во сне я последовал за ней. Мы обошли лестницу и  в конце концов
оказались в просторном, но тускло освещенном помещении северного крыла дома.
Высокие --  от  пола до потолка -- стеллажи с книгами  и обитая темной кожей
мебель  свидетельствовали о том, что это библиотека В  дальнем конце,  возле
кроваво-красной портьеры горела одна-единственная лампа. Ее свет отражался в
большом,  потемневшем от времени зеркале, висевшем над  мраморным камином, и
создавалось впечатление, что мы попали в некое необычное святилище.
     -- Тебе туда, -- указала она на запертую дверь и тут же исчезла.
     Только  тогда я  обратил  внимание на парочку, обнимавшуюся на одном из
кожаных диванов. Они торопливо вскочили и вышли. Казалось, всеобщее веселье,
царившее в доме, никоим образом, не затрагивало эту комнату, где властвовала
тишина  и повсюду  лежал  толстый  слой пыли.  В  воздухе витал запах старой
бумаги  и  кожи.  Оставшись   в  одиночестве,   я   неожиданно  почувствовал
невероятное облегчение.
     Я тяжело опустился в большое кресло с подголовником,  лицом к  камину и
спиной к  двери  в холл, по  которому непрерывным потоком двигались  люди. Я
видел  их  отражение в старинном зеркале  и радовался, что хотя бы на  время
смог  оказаться  в  стороне от  суеты.  Только  бы еще какой-нибудь  парочке
влюбленных не вздумалось искать здесь уединенного убежища.
     Почувствовав, что  лицо  мое  влажно от  пота, я промокнул его  носовым
платком   и  попытался  как  можно  более  подробно  припомнить  все  детали
увиденного.
     Не секрет, что у нас  существует целый ряд теорий, касающихся призраков
и,  в  частности, того, почему они появляются в том или ином обличье, почему
поступают  так или  иначе. Мои собственные теории и  выводы зачастую в корне
отличаются от  остальных.  И  теперь, сидя в  этом кресле,  я был совершенно
уверен  в одном:  Стюарт  предстал  передо  мной  именно  в  таком  виде  --
полуразложившимся, в  порванной одежде  --  только  потому, что его  останки
находятся в этом самом доме. И в то же время он умолял меня как можно скорее
уйти отсюда. Он предупреждал меня об опасности.
     Обращено  его предостережение к Таламаске в целом  или только ко мне --
Артуру Лангтри?  Размышляя  над этой загадкой, я  чувствовал, как постепенно
мой пульс возвращается  к  нормальному, и одновременно ощущал --  как всегда
после такого  рода  встреч  -- приток адреналина  в крови и  страстную жажду
выяснить все до конца, сделать явным  то, что скрывалось за слабым свечением
сверхъестественного  существа,  которое возникло перед  моими  глазами всего
лишь на несколько мгновений.
     Конечно же,  меня переполняло  глубочайшее и искреннее  горе,  а в душе
бушевала свирепая ярость против тех, кто осмелился лишить Стюарта жизни.
     Что следует предпринять?  Пожалуй, этот вопрос был на тот момент  самым
главным. Естественно, поговорить  со Стеллой. Но, прежде  чем я  встречусь с
ней,  необходимо провести  дальнейшее обследование  дома.  В  какой мере мне
удастся это сделать? И как  быть с  предостережением Стюарта? Иными словами,
какова степень опасности и к чему мне готовиться?
     Так я  сидел, погруженный в размышления, краем глаза следя в зеркале за
происходящим в  холле,  где в вихре удовольствий  и развлечений  по-прежнему
сновали  десятки, если  не  сотни,  людей.  И  вдруг до меня  дошло,  что  в
непосредственной  близости от меня что-то  радикальным  образом  изменилось.
Медленно  подняв взгляд, я  увидел  в  зеркале чье-то отражение  -- высокого
роста фигуру. Вздрогнув от  неожиданности, я резко обернулся. Никого. Однако
отражение в потемневшем и помутневшем стекле не исчезло.
     Из призрачного мира  Зазеркалья на меня внимательно смотрел мужчина. По
мере того как я вглядывался в него, чувствуя, как вскипает в крови адреналин
и обостряются  все  ощущения,  образ  незнакомца проступал  все  явственнее.
Теперь я мог отчетливо видеть,  что это бледный как смерть молодой человек с
темно-карими  глазами,  взгляд  которых,  исполненный  гнева и  угрозы,  был
обращен прямо на меня.
     Наконец образ проступил в  полную силу. И показался мне таким реальным,
живым, как будто действительно принадлежал обыкновенному смертному человеку,
которому вздумалось  спрятаться в расположенной  за зеркалом нише,  а  потом
вынуть стекло и наблюдать за мной сквозь пустую раму.
     За все долгие  годы службы  в Таламаске никогда  еще мне не приходилось
сталкиваться  с  призраком,  способным столь  отчетливо  проявиться.  На вид
мужчине можно было дать лет тридцать. Чистое,  без изъяна лицо с румянцем на
щеках  и голубоватыми тенями  под глазами, мягкие линии красиво очерченного,
чуть  ярковатого рта. Мне были видны даже микроскопически тонкие черточки на
губах  и следы от недавней щетины  на  гладко  выбритом  подбородке.  Покрой
одежды  в  целом  на  редкость  старомодный,  и  это  впечатление еще  более
усиливали белоснежный стоячий воротник сорочки  и нарядный шелковый галстук.
Волнистые волосы  лежали  в  некотором  беспорядке,  как будто он только что
провел по ним рукой и слегка взъерошил.
     И тем не менее картина в целом выглядела поистине  ужасающе, ибо передо
мной было не человеческое существо и не отражение в зеркале или нарисованный
художником портрет. Это было нечто гораздо более удивительное и, несмотря на
свое безмолвие, живое.
     Карие  глаза пылали  ненавистью.  Поймав  на себе мой  взгляд,  мужчина
гневно скривил губы, а через мгновение рот его исказила гримаса ярости.
     Намеренно медленно я поднял руку и прижал ко рту носовой платок.
     -- Это ты  убил моего друга, бесплотный дух? -- прошептал  я, испытывая
необычайно сильное воодушевление и возбуждение  перед лицом опасности. -- Ну
же, отвечай мне!
     И тут я увидел,  что он начал слабеть, становясь все более  прозрачным,
постепенно  лишаясь  способности  двигаться.  Его  прекрасно  вылепленное  и
выразительное  лицо  медленно  превращалось  в  лишенную  каких-либо  эмоций
маску...
     --  Ну уж  нет,  призрак,  от меня  ты так легко не  отделаешься  и  не
избавишься, -- прошептал я. -- На твоем счету уже двое, не так ли? Петир ван
Абель и Стюарт Таунсенд. Или скажешь, что я не прав?
     У  него,  насколько я  мог судить, уже  не было  сил, чтобы ответить. И
вдруг за моей спиной с шумом захлопнулась дверь, ведущая в холл, а старинное
зеркало задрожало, потемнело и в конце концов приняло свой обычный вид.
     Я  отчетливо  услышал  позади  чьи-то шаги,  не  заглушаемые  китайским
ковром,  который закрывал  лишь  часть  пола.  Потом они зазвучали  тише.  В
висевшем  передо  мной зеркале теперь  отражались только полки с  книгами  и
часть обстановки библиотеки.
     Обернувшись, я увидел идущую  по ковру женщину. Взгляд ее,  исполненный
гнева,  был  прикован  к зеркалу. Чувствовалось,  что  она крайне  смущена и
расстроена. Это была Стелла. Она на несколько  мгновений  задержалась  перед
зеркалом, пристально вглядываясь в мутное стекло, потом обратилась ко мне.
     -- Что ж, вы можете рассказать об этом своим друзьям в Лондоне. Ведь вы
намерены это сделать? -- В ее голосе  звучали истерические нотки. -- Опишите
им все, что видели!
     Ее трясло как в ознобе, так сильно, что дрожала даже бахрома на платье.
Рукой Стелла крепко сжимала у самой шеи огромный изумруд.
     Я хотел было встать, но Стелла велела мне оставаться на месте. Она села
слева от  меня  на  диван  и буквально  вцепилась  в  мое  колено.  А  потом
склонилась ко мне так близко,  что  я  чувствовал запах туши на  ее  длинных
ресницах и  пудры  на щеках.  В  своем  полупрозрачном маленьком платье  она
походила на большую куклу-голыша, на обнаженную богиню из фильма-сказки.
     -- Послушайте, -- вновь  заговорила  она,  --  вы  можете  увезти  меня
отсюда, взять с собой в Лондон, к своим друзьям, в Таламаску? Стюарт уверял,
что можете!
     -- Как только вы расскажете мне, что случилось со Стюартом, я увезу вас
куда угодно.
     -- Но я не знаю,  --  ответила она, и глаза ее заблестели от непролитых
слез. --  Поймите, мне необходимо выбраться отсюда.  Я не сделала ему ничего
плохого. Не в моих привычках причинять людям зло. Ну почему вы не хотите мне
верить?! Неужели это так трудно? Ведь я говорю правду!
     -- Ну хорошо. Что я должен для вас сделать?
     -- Помогите мне! Возьмите меня с  собой в Лондон! Паспорт у  меня есть.
Денег более  чем достаточно.  --  Она  отстранилась от  меня, выдвинула ящик
стоящего  рядом  с  диваном  столика и  достала  оттуда  внушительную  пачку
двадцатидолларовых банкнот. -- Вот, возьмите. Вы купите билеты, и сегодня же
вечером  мы  с  вами  встретимся  снова...  --  Стелла  резко  вздрогнула  и
замолчала.
     Прежде  чем   я  успел  ответить,  дверь   распахнулась  и  на  пороге,
раскрасневшийся от  возбуждения,  появился тот  самый  юноша,  с которым она
танцевала в зале.
     -- Стелла! Я повсюду тебя ищу! -- с упреком произнес он.
     -- Уже иду, солнышко, -- она вскочила с дивана и через плечо бросила на
меня многозначительный взгляд. --  А сейчас  найди и принеси  мне что-нибудь
выпить. Договорились, дорогой? --  Говоря это, она поправила на нем галстук,
а потом развернула его лицом к  двери и нежно, но решительно  подтолкнула  к
выходу.
     Взгляд юноши оставался недоверчивым. Его подозрения явно не рассеялись,
однако воспитание не позволило ему воспротивиться просьбе. Едва за дверь ним
закрылась, Стелла вернулась ко мне. Щеки ее пылали лихорадочным румянцем. Ее
поведение   казалось   мне  вполне  убедительным.  Должен   признаться,  она
производила впечатление человека по-своему даже наивного, искренне  верящего
в пресловутые бунтарские идеалы, модные среди "золотой молодежи". Если можно
так выразиться, Стелла выглядела вполне "настоящей".
     --  Поезжайте на  вокзал,  --  умоляющим тоном сказала  она. --  Купите
билеты. Я встречусь с вами прямо в поезде.
     -- Но на какой  именно поезд  я  должен взять билеты? В котором часу он
отправляется?
     -- Понятия  не имею  на какой!  --  сжав пальцы, воскликнула Стелла. --
Понятия не  имею,  когда  он отправляется! Знаю только,  что я должна уехать
отсюда! Ну вот что. Я иду с вами.
     --  Пожалуй, так будет  лучше.  Вы можете подождать в такси, а я быстро
заберу свои вещи из отеля.
     --  Прекрасно!  --  почти  шепотом ответила  она--  Мы уедем первым  же
поездом,  куда  бы он ни  направлялся. А потом всегда можно  будет  изменить
маршрут.
     -- А как быть с ним?
     --  С  кем -- с  ним? --  резко  переспросила Стелла-- Вы имеете в виду
Пирса? Пирс  не доставит нам хлопот.  Он просто очаровашка.  Я сумею  с  ним
справиться.
     --  Вы прекрасно  понимаете, что я  говорю не о Пирсе, -- сказал я.  --
Речь о мужчине,  которого я всего несколько минут тому назад видел в зеркале
и которого вы заставили исчезнуть.
     Казалось,  Стеллу охватило  отчаяние.  В  тот  момент  она  походила на
загнанного в угол зверька. Вот только в угол ее загнал  отнюдь не я. Ибо сам
я никак не мог понять, что же все-таки происходит.
     --  Послушайте, это не я заставила его  исчезнуть,  -- Стелла  понизила
голос  до  едва  слышного  шепота  --  Это  сделали  вы.  --  Прижав  руку к
вздымавшейся  груди,  она  старалась  успокоиться.  --  Он  не  сможет   нас
остановить, --  наконец произнесла она. -- Пожалуйста, доверьтесь мне. Я  не
ему позволю.
     В это мгновение дверь, как и прежде,  резко распахнулась и в библиотеку
ворвался шум продолжавшегося за ее стенами веселья. Вернулся Пирс  с бокалом
шампанского, который  Стелла с  благодарностью  взяла  из  его  рук и  одним
глотком выпила половину.
     --  Мы  продолжим разговор  через  несколько  минут,  --  с  наигранной
сладостью в голосе обратилась она ко мне. -- Совсем скоро. Вы ведь подождете
меня здесь, не так ли? Или нет. Лучше пойдите и подышите  воздухом. Лапушка,
отправляйтесь на переднюю террасу, а я присоединюсь к вам чуть позже.
     Пирс догадался, что она что-то задумала. Он переводил взгляд то на нее,
то  на  меня,  но  чувствовал себя  в этой ситуации  совершенно беспомощным.
Подхватив Пирса  под руку,  Стелла  потащила  его прочь.  Я бросил взгляд на
ковер,  усыпанный  двадцатидолларовыми  банкнотами,  и принялся торопливо их
собирать, потом засунул их обратно в ящик и вышел из библиотеки.
     В  холле  прямо  напротив  двери   висел   портрет  Джулиена  Мэйфейра,
великолепно  написанный  маслом в стиле  Рембрандта. К сожалению,  у меня не
было времени рассмотреть его получше.
     Стараясь  как  можно  деликатнее проталкиваться через  толпу гостей,  я
обогнул лестницу и стал пробираться к выходу из дома.
     Однако не успел  я отойти  и пары  шагов от нижней  балясины перил, как
вновь увидел его. А  быть может, мне это  только показалось --  темноволосый
мужчина  возник  буквально  на  мгновение. На этот  раз  он выглядывал из-за
чьего-то плеча в дальнем от меня конце холла, куда я как раз и направлялся.
     Сколько я ни осматривался вокруг в надежде отыскать  его вновь, мне это
не удалось. Гости толкали  и пихали меня со всех  сторон, словно  намеренно;
как мне казалось, мешая мне продвигаться вперед, хотя,  конечно же, на самом
деле никто не собирался препятствовать моему уходу.
     Я был уже буквально в метре от входной двери, когда заметил, что кто-то
из  присутствующих указывает  в сторону  лестницы. Обернувшись, я увидел  на
ступенях ребенка -- очаровательную светловолосую девочку. Хотя она выглядела
слишком  маленькой  для восьми лет,  сомневаться в  том,  что  это  Анта, не
приходилось. Она стояла босиком, в одной лишь фланелевой ночной рубашке и  с
плачем, перегнувшись через перила, заглядывала в распахнутые двери зала.
     Я  тоже посмотрел  в ту сторону,  и как раз в  этот момент услышал, как
кто-то  охнул  от  изумления,  после   чего  толпа  в  страхе  стала  быстро
разделяться надвое, выстраиваясь  по обе стороны от двери.  В проеме  двери,
чуть левее того места, где я оказался, возникла фигура рыжеволосого мужчины,
лица которого  я не  видел, ибо оно было обращено  в сторону зала. Чувствуя,
как  у  меня от ужаса  буквально  подкашиваются ноги, я словно  в жутком сне
наблюдал,  как  он медленно поднял правую руку с  зажатым  в ней пистолетом.
Раздался  выстрел,  оглушительным  эхом   прокатившийся   по   всему   дому.
Присутствующих  охватила  паника,  со всех  сторон послышались  крики. Люди,
бросились   прочь.  Кто-то  упал,  но  остальные  даже  не  пытались  помочь
несчастному, Они просто перешагивали  через него, стремясь как  можно скорее
покинуть дом.
     Стелла лежала на полу посреди  зала, голова ее была повернута в сторону
холла, глаза широко открыты.  Я  бросился к ней, но  не  успел:  рыжеволосый
мужчина опередил  меня и выстрелил еще раз практически  в упор. Тело  Стеллы
конвульсивно дернулось, из головы хлынула кровь.
     Мне все же удалось наконец схватить мерзавца за руку,  и следующая пуля
вонзилась в пол. Крики  гостей  возобновились с новой силой. Послышался звон
разбитых оконных стекол. Кто-то попытался  обхватить  убийцу  сзади, а я тем
временем вырвал у него оружие,  правда при этом  споткнулся о  ногу Стеллы и
едва не наступил на распростертое на полу тело.
     Я рухнул на колени  и, осознав, что все  еще сжимаю  в кулаке пистолет,
отшвырнул его как можно дальше  от себя и от убийцы,  который в  этот момент
безуспешно  вырывался  из  рук  полудюжины  державших  его  мужчин.  Осколки
оконного стекла вновь полетели в комнату и осыпали дождем не только  нас, но
и  Стеллу.  Кровь  текла  по ее  шее и заливала съехавший  набок на ее груди
изумруд Мэйфейров.
     В  следующее мгновение мощный  удар грома заглушил доносившиеся со всех
сторон  вопли и  женский визг. Струи дождя потоком  хлынули  в  дом, заливая
окружавшие его террасы. А потом погас свет.
     В  ярких  вспышках  молний  я  успел   увидеть,  как  несколько  мужчин
выволакивают  убийцу из зала, а возле  Стеллы опустилась  на колени какая-то
женщина. Она слегка приподняла ее руку, и когда та безжизненно упала обратно
на пол, из груди женщины вырвался мучительный, исполненный боли и  страдания
крик.
     Тем  временем девочка неслышно проскользнула  в комнату  и, по-прежнему
босая, застыла на месте, не сводя взгляда с мертвой матери. Внезапно обе они
--  и стоявшая на коленях женщина, и Анта -- зарыдали  в голос. "Мама! Мама!
Мама!!!" -- все громче  и громче пронзительно звал ребенок, перекрикивая все
остальные голоса, словно с каждым  криком все глубже и  отчетливее сознавая,
что случилось непоправимое.
     -- Да уведите же  ее, хоть кто-нибудь! -- не выдержав, вскрикнул я.  Но
малышку  уже окружили  сразу несколько человек и принялись  успокаивать ее и
уговаривать  уйти  из  зала.  Я  отполз в сторону,  чтобы  дать им пройти, и
поднялся  на ноги  только возле окна,  выходившего  на боковую террасу.  При
ослепительно белой  вспышке  следующей молнии  я успел заметить,  как кто-то
поднял пистолет. Затем  оружие  передали кому-то еще, от него -- следующему,
причем каждый из тех,  кому оно попадало в руки, держал его, словно пистолет
был живым существом. Отпечатки пальцев -- если  они и  были --  не  имели  в
данном  случае  никакого  значения, ибо  свидетелей  преступления  оказалось
предостаточно. По той  же  причине  я  решил, что нет  смысла оставаться там
долее,  и  воспользовался  первой  же  возможностью покинуть дом.  Выйдя  на
боковую террасу, я спустился вниз, на лужайку.
     Дождь  лил как  из  ведра. Несмотря на это, здесь  столпились несколько
десятков человек. Женщины плакали, мужчины  безуспешно старались прикрыть их
от  падающих с неба водяных  струи снятыми с себя  пиджаками. Все  промокли,
дрожали  и  казались совершенно растерянными.  На  мгновение вспыхнул  свет,
однако  молнии  заполыхали вновь,  и  огни  окончательно  погасли. Вдребезги
разлетелось  еще одно  окно,  сверкающий  град осколков вызвал новый приступ
паники.
     Я поспешил в  дальний  конец  усадьбы, рассчитывая  никем не замеченным
покинуть ее через заднюю калитку. Для этого мне пришлось быстро пробежать по
выложенной каменными  плитами  довольно короткой  дорожке, подняться на пару
ступенек во внутренний  дворик,  затем  обогнуть бассейн. Ну вот  наконец  и
боковая аллея, напрямик ведущая к калитке.
     Даже сквозь плотную завесу дождя я сумел разглядеть, что она открыта, и
увидел за  ней  поблескивавшие  от воды  камни  мостовой. Над крышами  домов
оглушительно  гремели  раскаты  грома,  яростно  сверкавшие  молнии  на  миг
открывали взору  поистине  путающую  картину  пустого  сада:  мокрые  перила
балюстрад,  высокие  камелии,  пляжные  полотенца,  оставленные  на  спинках
металлических стульев,  которые  сейчас больше  походили на черные  скелеты.
Ветер шумел в листве и безжалостно раскачивал ветви деревьев.
     Услышав завывание  сирен, я поспешил к спасительной боковой  дорожке, и
тут  передо  мной  возникла  неподвижно стоявшая  фигура. Мужчина  словно  в
оцепенении  молча  замер  справа  от  калитки,  под  сенью  густых  зарослей
банановых деревьев.
     Приблизившись,  я  заглянул  ему  в  лицо.  Это был все тот же призрак.
Одному Богу известно, по  какой  причине  он  вновь появился  на  моем пути.
Никакого разумного объяснения  этому у меня не находилось. Сердце мое бешено
забилось, тело напряглось, я почувствовал, как закружилась голова, и едва не
потерял сознание. Ощущение было такое, как будто кровь застыла в жилах.
     Он предстал передо мной в том же облике, что и прежде: мерцающие темные
волосы, карие глаза, строгий,  даже несколько чопорный костюм -- и все это я
видел  словно  сквозь  дымку.  Лишь  капли дождя  отчетливо  сверкали в  его
волосах, на плечах, на лацканах пиджака.
     Я был  не в  силах оторвать взгляд от его лица, искаженного мучительным
страданием, с мокрыми  от  безмолвных слез щеками. Он  смотрел  мне  прямо в
глаза.
     -- Ради всего святого, поговори со мной, если можешь,  -- я почти слово
в  слово  повторил  просьбу,  с  которой  еще недавно обращался  к  призраку
несчастного   Стюарта.  Все  произошедшее  настолько  потрясло   меня,  что,
наверное, полностью  лишило  самообладания, ибо  я  стремительно бросился  к
нему, намереваясь схватить бесплотное видение за плечи и  трясти до тех пор,
пока не заставлю его ответить.
     Призрак  растворился  в  воздухе.  Однако на  этот  раз  в  момент  его
исчезновения  я ощутил легкое  движение воздуха и  теплое дуновение на своей
коже. Его словно  всосало в пустоту, а банановые деревья яростно закачались.
Однако,  возможно, виной тому  были нещадно трепавшие их ветер и дождь.  Уже
через  мгновение я не  мог  с  уверенностью  сказать,  что  именно  видел  и
чувствовал, и было ли это вообще. Сердце мое готово было выскочить из груди,
голова вновь пошла кругом. Пора было выбираться из ужасного места.
     Я  торопливо   шел   по  Честнат-стрит  мимо   множества   растерянных,
недоумевающих,  рыдающих людей,  потом свернул  на Джексон-авеню и  в  конце
концов обнаружил, что  дождя давно нет, что  мимо  меня проносятся машины  и
сидящие в них  даже не  подозревают,  сколь  ужасная трагедия совсем недавно
разыгралась всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Минутой позже я поймал
такси и назвал водителю адрес отеля.
     Быстро собрав вещи, я  сам,  не дожидаясь коридорного,  отнес их вниз и
расплатился за  номер.  Добравшись на  такси  до вокзала, я успел  на ночной
нью-йоркский поезд и пишу эти строки в спальном вагоне.
     Свой отчет  я отправлю при  первой  же  возможности.  А до тех  пор  он
останется при мне, ибо так  можно быть  в большей степени  уверенным, что  в
случае какого-либо происшествия его непременно обнаружат.
     Однако  я  почему-то  уверен, что со мной ничего не  случится, ибо  все
позади и эта  история со столь кровавым  финалом осталась в  прошлом.  Как и
бедняга Стюарт, ставший ее частью. Одному только Богу известно, какую роль в
этой трагедии сыграл явившийся мне призрак. Но не стану испытывать судьбу  и
возвращаться к демону даже ради  того, чтобы это  выяснить. Каждая  клеточка
моего  организма противится этому возвращению, а интуиция  подсказывает, что
надо как можно скорее бежать оттуда. А  если мне вздумается игнорировать эти
предостережения, остается еще призрак  Стюарта, чей образ преследует меня до
сих   пор.  Стюарта,  стоящего   на  верхней  ступеньке  лестницы  и  жестом
заклинающего меня уйти...
     В случае  если  нам  по  той  или  иной причине не  доведется  подробно
обсудить в  Лондоне  все  произошедшее,  пожалуйста,  прислушайтесь  к моему
настоятельному совету: не  посылайте туда никого  больше.  По  крайней  мере
сейчас. Вспомните один из наших девизов: ждать и наблюдать. И самое главное,
внимательно изучите все материалы, касающиеся Мэйфейров. Очень внимательно и
очень   тщательно.   Необходимо   собрать  вместе  и  систематизировать  все
разрозненные записи и документы.
     Исходя из того, что мне известно на данный  момент, я совершенно уверен
в том, что ни Лэшер, ни Стелла не  имеют отношения к смерти  Стюарта. Однако
его останки до сих пор находятся в том доме.
     Тем  не  менее совет вправе делать  свои выводы из предоставленного ему
отчета. Только ни в коем случае не посылайте кого-либо еще.
     В  деле   Стюарта  нам  не  приходится  рассчитывать   на   официальные
юридические  процедуры   и  публичный   процесс.  Даже  в  ходе  неизбежного
расследования,  связанного  с  трагедией, которая  произошла  этим  вечером,
обыска в  доме Мэйфейров не будет. А у нас и  подавно нет  никаких оснований
требовать его проведения.
     Стюарт  навсегда  останется  в  нашей  памяти.  И я, несмотря  на  свой
возраст, верю,  что  доживу  до  Судного  дня, ибо  час расплаты  непременно
настанет -- расплаты за обоих: за Стюарта  и за Петира Однако когда именно и
кто -- или что -- ответит за их гибель, сказать пока трудно.
     Речь  идет не о мести и не  о каре за  содеянное. Речь идет о том,  что
тайное должно стать  явным, о понимании истоков и, в конечном счете, решении
проблемы. Иными словами, речь идет об обретении истины.
     Мэйфейры и сами уже не знают, кем  являются на самом деле.  Уверяю вас,
молодая  женщина жила в неведении.  Но  мы-то знаем! И Лэшер знает.  Но  кто
такой  Лэшер? Кто  он -- этот дух, призрак,  который  открыл мне свою боль и
позволил увидеть его слезы?"

     Эти  записи Артур  отправил  по  почте из Сент-Луиса,  штат Миссури. Их
копия (довольно плохая) с краткой припиской, сообщавшей, что он возвращается
домой и отплывает в конце недели, была послана из Нью-Йорка.
     На третий день плавания Артур позвонил судовому врачу и пожаловался  на
боль в груди, одновременно попросив принести  ему  какое-нибудь лекарство от
несварения  желудка.  Когда  полчаса  спустя  доктор вошел  в его  каюту, то
обнаружил  Артура  мертвым.  Официальная  причина  смерти  --  инфаркт.  Это
случилось седьмого сентября 1929 года в половине седьмого вечера.
     За  день  до  смерти  Артур  написал  еще  одну  короткую  записку.  Ее
обнаружили при осмотре в кармане его халата.
     Лангтри жаловался на плохое самочувствие и жесточайшую морскую болезнь.
По его словам, ничего подобного он не испытывал уже много  лет. Временами он
далее опасался, что всерьез  заболел и  что ему  не суждено  больше  увидеть
Обитель.
     "В голове моей  роится  великое множество  идей  и мыслей  относительно
Мэйфейров, которые мне так хотелось бы с вами обсудить, -- писал  Артур.  --
Возможно, нам следовало бы отдалить от них, отвлечь внимание этого призрака?
А что, если нужно было пригласить его к нам, в Лондон?
     Какое бы решение вы ни приняли,  как бы ни действовали в дальнейшем, ни
в  коем случае  не посылайте еще кого-либо из  агентов в Новый Орлеан --  ни
сейчас, ни впоследствии. Пока жива эта женщина -- Карлотта Мэйфейр!"

        9

     Он целовал ее, а его пальцы нежно гладили ее грудь. Ощущение было столь
сильным  и  сладостным, что  она  не  в силах  была даже пошевелиться,  даже
приподнять голову! Неумолчный  гул реактивных двигателей убаюкивал  ее.  Да,
конечно,  это сон. И в то же  время он казался совершенно реальным, и она  с
радостью погружалась в  него снова. До приземления в международном аэропорту
Нового Орлеана остается всего сорок пять минут. Она должна сделать над собой
усилие  и проснуться. Но он поцеловал  ее  снова, и  его язык  нежно, однако
настойчиво раздвинул ее  губы и проник внутрь,  а кончики  пальцев гладили и
сжимали  соски, словно  под маленькой  шерстяной  накидкой на  ней  не  было
ничего.  О,  он  действовал  очень умело.  Она  чуть  повернулась  в сторону
иллюминатора  и шире раздвинула  колени -- теперь  они упирались  в  боковые
спинки кресла  Ну и что?  Салон  первого класса  почти пуст,  и ее  никто не
видит. Еще... еще немного...
     Он  снова  сжал  ее соски,  на  этот раз  чуть  сильнее. "Господи!  Как
восхитительно! Не бойся, ты не причинишь мне боли. Прижмись крепче губами, и
пусть твой язык проникает все дальше,  пока не  заполнит  меня целиком!" Она
чуть шире приоткрыла рот навстречу ему, а тем временем он зарылся пальцами в
ее волосы, заставив испытать новое, доселе неизведанное ощущение -- по всему
ее телу  словно  пронесся  заряд  электрического тока.  Это  было  похоже на
чудо... Смешение  эмоций и ощущений... Холод, ознобом пробегавший по спине и
рукам, и одновременно нестерпимый жар, бушевавший в самом низу живота, между
ног...
     "Ну пожалуйста, войди в меня! Наполни  меня собою  до самых  глубин!.."
Она  ощущала внутри себя нечто  огромное  и  в то же время нежное и гладкое,
утопающее в ее собственных соках...
     И  вот наконец  наступила развязка. Она затрепетала всем  телом, волосы
упали  на лицо...  Она  смутно  сознавала, что рядом нет никого,  кто мог бы
касаться ее и доставить ей столь невыразимое наслаждение.  А оно все длилось
и длилось -- казалось, сердце вот-вот выскочит из  груди, лицо раскраснелось
от прилива крови, бедра и ягодицы напряглись...
     "Еще немного -- и ты просто не выдержишь и умрешь от счастья, Роуан".
     Он ласково провел рукой по ее щеке и поцеловал опущенные веки.
     "Люблю тебя... "
     Внезапно  глаза  ее открылись. В первый  момент она  ничего не увидела.
Потом осознала,  что находится в самолете. Шторка иллюминатора была опушена,
вокруг царил голубовато-серый  полумрак, ровно гудели двигатели. По-прежнему
охваченная  сладостными  ощущениями,  она  откинулась  на  спинку  кресла  и
полностью отдалась в их власть. Электрические волны пробегали по всему телу,
становились все слабее и слабее, взгляд лениво скользил по потолку, глаза то
и дело  закрывались, а она изо всех  сил старалась  не  позволить им сделать
это.
     Господи! Как  ужасно, должно  быть, она  сейчас выглядит, после  такого
странного сна. И лицо, наверное, горит.
     Она медленно  выпрямилась  в кресле,  обеими руками пригладила  волосы,
стараясь  во  всех  подробностях  припомнить  свой  сон,  но  не  испытанные
ощущения,  а  его,  так сказать,  фактическую  сущность  --  понять,  кто же
все-таки это был. Не Майкл, точно. И это самое ужасное.
     "Господи, -- думала он, -- я изменила ему, и сама не знаю с кем".
     Как странно... Она прижала ладони к щекам. Горячие. Даже  сейчас ее  не
покидало ощущение блаженства.
     --  Сколько еще  нам осталось до  Нового  Орлеана?  --  спросила  она у
проходившей мимо стюардессы.
     -- Через полчаса  будем  на месте,  --  ответила та. --  Ремень  у  вас
пристегнут?
     Она вновь откинулась  в кресле,  нащупывая  ремень безопасности.  Потом
защелкнула замок и расслабилась. Как же могло с ней случиться  такое во сне?
Как могла она зайти так далеко?
     Подобные сны мучили ее  лет в тринадцать. Потом она  узнала, что ничего
противоестественного  в  них  нет,  и научилась  справляться с  такого  рода
эмоциями. Но тогда пробуждение всегда наступало до финала. На  этот  раз все
было по-другому. И теперь она чувствовала себя так,  словно ее изнасиловали,
словно любовник  из  сна  осквернил  ее. Конечно, сама  по  себе  эта  мысль
совершенно абсурдна. Однако ощущение было неприятным и слишком сильным.
     Изнасилована...
     Она подняла  под  одеялом руки и прикрыла  ими  грудь,  словно стараясь
защититься  от кого-то. Нет, это же  сущий абсурд. Никакого изнасилования не
было.
     -- Вам принести что-нибудь выпить перед приземлением?
     -- Только кофе.
     Она снова закрыла глаза. Кем же все-таки он был, ее любовник из сна? Ни
лица... Ни  имени...  Только ощущения...  Воспоминание  о  ком-то, еще более
нежном,  чем  Майкл,  поистине  неземном... Да, именно  это слово  пришло ей
сейчас в голову. А ведь он говорил с ней... Она точно помнит, что говорил...
Нет, ничего, кроме ощущения блаженства, в памяти не осталось.
     Только  когда   принесли  кофе  и  она  сделала  первый  глоток,  Роуан
почувствовала  некоторое  неудобство,  слабую боль между ног.  Возможно, это
следствие  конвульсивных  сокращений  мышц.  Хорошо еще, что ни рядом, ни  в
креслах напротив,  за проходом, никого нет. Хотя, если бы не прикрывавшее ее
одеяло,  едва  ли она позволила бы себе зайти так далеко...  Если... Если...
Если  бы  в  тот  момент  она могла  проснуться и контролировать собственные
поступки.
     Как хочется спать.
     Она сделала еще глоток кофе и подняла белую шторку иллюминатора.
     Внизу, освещенная ярким  послеполуденным солнцем,  простиралась зеленая
болотистая равнина. Извилистая река с коричневатой водой огибала видневшийся
вдали город.  Роуан  вдруг  охватила бурная  радость. Она  почти  на  месте!
Самолет пошел на снижение, и звук двигателей стал более низким и громким.
     Ей больше не  хотелось  вспоминать  странный сон. Он вдруг показался ей
почти непристойным  и теперь вызывал лишь гнев и едва ли не отвращение. Нет,
пора  выбросить его из головы. Теперь  она  будет  думать только о матери  и
мечтать о встрече с Майклом.
     Из Далласа она звонила Джерри Лонигану. В зале особняка все было готово
для церемонии прощания, родственники начали съезжаться с самого утра. Служба
в  церкви начнется в три часа, так что у нее нет оснований беспокоиться. Она
успеет. В крайнем случае отправится  туда прямо из  аэропорта, не  заезжая в
"Поншатрен".
     --  Где же ты, Майкл,  -- прошептала она, снова откидываясь  в кресле и
закрывая глаза.

        10
        ДОСЬЕ МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ
        Часть VIII
        ИСТОРИЯ СЕМЬИ С 1929 ПО 1956 ГОД

     <i>События, произошедшие вскоре после смерти Стеллы</i>
     В  октябре  -- ноябре  1929 года  на Нью-йоркской  бирже произошел крах
котировок акций и наступил период Великой  депрессии. Всеобщее  процветание,
царившее в Бурные двадцатые,  навсегда кануло  в лету.  Многие богатые семьи
разорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков.
Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все  области жизни,
в   том  числе   и   культуру,  положив   конец   беззаботности   и  веселью
предшествующего  десятилетия. Короткие юбки,  неумеренность  в  употреблении
алкоголя, сексуальная  изощренность  и эротика  в кино и литературе вышли из
моды.
     После смерти  Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углу Честнат и Первой
улицы  потухли, чтобы  никогда больше не вспыхнуть с прежней  силой. Зал,  в
котором стоял  открытый гроб с телом Стеллы,  освещали  лишь  свечи. А когда
вскоре после  сестры умер убивший  ее на глазах  у множества гостей Лайонел,
прощание с ним проходило уже  не в доме, а в нескольких кварталах от него, в
зале похоронного бюро на Мэгазин-стрит.
     В течение полугода  после смерти Лайонела из комнат особняка постепенно
исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ее изысканная
мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовых  композиций
и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширных мансардах  и на
чердаке дома, было просто выброшено на улицу.
     Благообразная   обстановка  и  предметы  обихода  викторианской  эпохи,
бережно хранимые в  кладовых  со  времен потери Ривербенда, заполнили  жилые
помещения дома. Ставни со стороны Честнат-стрит были заперты, окна больше не
открывались.
     Однако все эти  перемены были  вызваны отнюдь  не прощанием  с  Бурными
двадцатыми и не Великой депрессией.
     Фамильная фирма "Мэйфейр и Мэйфейр" давным-давно изъяла свои непомерные
капиталы  из железных дорог  и  с биржевого рынка.  Еще в 1924 году Мэйфейры
избавилось от обширных земельных владений во  Флориде, чтобы  более  выгодно
поместить   свои  средства.  Земли  в  Калифорнии,  однако,   где   ожидался
значительный  рост  их  стоимости,  оставались  в  собственности  семейства.
Миллионы  долларов были  обращены в золото  и швейцарские франки, вложены  в
добычу  южноафриканских алмазов и  множество других прибыльных  предприятий.
Таким образом, капиталы Мэйфейров не только не  были утрачены, но, напротив,
постоянно росли, и  семья оказывала  финансовую  помощь  многим  друзьям  и,
конечно же, дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.
     Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем,  кто в  них
нуждался,  позволил  им  в  свою  очередь  заметно  расширить  свои связи  в
политических и  иных  кругах общества  и тем самым  обеспечить  семье  более
надежную защиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.
     Ни  один  полицейский офицер не получил возможности допросить  Лайонела
Мэйфейра  относительно причин,  побудивших его застрелить Стеллу.  Через два
часа после ее  смерти он уже был в  числе пациентов частной  лечебницы,  где
вскоре доктора  лишь  устало  кивали  головами  и клевали носом,  слушая его
бесконечные  стенания  и  рассказы  о  том,  что  по  дому на  Первой  улице
разгуливает дьявол и что малышка Анта пускает его в свою постель.
     -- Да, он был там с Антой,  я сам видел. Это повторялось снова и снова,
много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было. Только Карлотта,
постоянно  ссорившаяся  со Стеллой.  Вы даже представить себе не можете, что
там  творилось! Крики,  хлопанье дверей. Наш дом  был полон осиротевших  без
материнского присмотра детей. Моя сестра  Белл только  плакала, вцепившись в
свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка  Милли, без  конца молилась в темноте
на  боковой  террасе  и  перебирала  четки,  качая  головой.  А Карлотта все
старалась занять в доме  мамино место, но  у нее ничего не  получалось. Да в
сравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала в
истерику  и  швыряла  в  нее чем ни  попадя, крича  при этом, что сестре  не
удастся запереть ее в четырех стенах.
     Взрослые дети -- вот мы кто! Я приходил к ней и заставал там Пирса -- и
это средь бела дня! А он... Он был с Антой! Я постоянно встречал его рядом с
ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это время знала, что
он с Антой. И позволяла такому происходить!
     А Карлотта спрашивала,  неужели  я допущу, чтобы  он завладел ею. Что я
мог сделать? Если даже она не в силах  была его остановить. Я видел, как они
пели  в саду, Анта бросала в воздух  цветы,  а  он  заставлял  их парить над
землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у  меня
в ущах. Она смеялась совсем как Стелла.
     А  что делала мама?  Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом
великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама
знала? А Джулиен знал?
     Вам   известно,  почему  Белл   умственно  неполноценна?  Виной   всему
инбридинг! Да и  Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что  Дорогуша Милли дочь
Джулиена? Да да, я  это точно  знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И  она
тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.
     "Оставь ее в покое, --  твердила мне Стелла. -- Это  не важно". Я знаю,
что  Милли  могла его видеть. Могла!  Для  этого приема они ящиками  таскали
шампанское.  Много,  много  ящиков.  А  Стелла  танцевала наверху  под  свои
пластинки и  только  просила,  чтобы я вел себя пристойно  и  не портил всем
вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?
     А  вся эта болтовня Карл  о  том,  что Стелла должна  уехать в  Европу!
Неужели кому-то по  силам заставить Стеллу хоть что-то сделать?  Да и что бы
изменилось, даже если бы Стелла оказалась  в Европе?  Я пытался поговорить с
Пирсом. Схватил его за горло и сказал,  что заставлю выслушать меня. Если бы
мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они
мне помешали?!! "Да  как вы не понимаете, теперь Анта в его власти!  Неужели
же все вы  слепы?" -- кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они
и вправду слепы?
     Как мы узнали впоследствии,  так продолжалось  не день и не два. Однако
приведенный  выше фрагмент монологов Лайонела  --  единственный, который был
документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются  только
краткие    записи   о   том,   что   пациент   продолжает   твердить   нечто
невразумительное, употребляя при  этом лишь местоимения: она, ее, его, он...
Предположительно одна из подразумеваемых им персон -- дьявол. Или о том, что
пациент  вновь  бредит  и  намекает,  что  кто-то  подтолкнул,  надоумил его
совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.
     Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел
попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.
     --  Уж  и не знаю,  как им удалось  так  загримировать Стеллу, -- много
позже  вспоминал один из родственников.  -- Но выглядела  она  действительно
потрясающе.  Собственные  похороны  стали последним данным  ею приемом.  Она
оставила  детальные  письменные  инструкции  относительно  их проведения.  И
знаете,  что  мне  позже  рассказали? Что  написала  она  эти  инструкции  в
тринадцать  лет!  Ничего  себе  романтические  устремления  тринадцатилетней
девочки!
     Общераспространенные   сведения,    однако,   были   несколько   иными.
Распоряжения относительно  процедуры погребения  Стелла сделала в 1925 году,
одновременно   с   составлением  завещания  после  смерти  Мэри-Бет.  Причем
оставленные инструкции отличались крайней  простотой: вынос тела должен быть
произведен  из  особняка;  поставщикам  цветов  указать,  что  при украшении
"предпочтение"  лучше отдать калам  или белым  лилиям;  никакого  освещения,
кроме  свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино;  бдение
должно продолжаться с момента установки гроба и  до переноса его  в церковь,
где состоится заупокойная месса.
     Несмотря на  кажущуюся простоту  вышеупомянутых пожеланий, церемония  в
целом  выглядела весьма пышно. Стелла, вся  в белом, лежала в открытом гробу
неподалеку от  входа в  длинный  зал, освещенный множеством восковых свечей,
что  придавало  всему  происходящему  оттенок  некоторой,   если  так  можно
выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.
     --  Знаете, на что  это было  похоже?  --  вспоминал  позднее  один  из
родственников. -- На  празднование первого  мая. Да-да, именно! Этот  аромат
белых лилий... И Стелла, вся в белом, -- словно майская королева...
     Кортланд,  Баркли  и   Гарланд  встречали  у  входа  в  особняк   сотни
родственников,  прибывших  на  церемонию.  Пирсу  позволили  попрощаться  со
Стеллой, после  чего  немедленно отправили в Нью-Йорк,  где жила  семья  его
матери.  Согласно   старинному  ирландскому  обычаю  зеркала   в  доме  были
занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.
     На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при  жизни
не  приглашала  на Первую  улицу,  приехали  прямо в  церковь.  На  кладбище
собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.
     --  Поймите, ситуация была  действительно  скандальная, --  рассказывал
Ирвин Дандрич.  --  Это  убийство  стало  поистине  убийством  года.  Нельзя
забывать, что речь идет о Стелле. У  определенного круга людей ничто иное не
могло вызвать  больший  интерес. Известно ли  вам, например, что даже в  тот
вечер,  когда  Стелла погибла, в нее  влюбились  еще  двое молодых людей  --
кстати, моих  хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с
ней на том  приеме  и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один
заявлял,  что приятель должен ему уступить,  а другой не соглашался, считая,
что  преимущество у него, поскольку он первым  заговорил со Стеллой. Дорогой
мой, вечеринка началась в  семь часов, а к половине девятого Стелла была уже
мертва.
     В  ночь после погребения Стеллы Лайонел,  уже  находившийся в лечебнице
для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.
     -- Он там! Он там! -- кричал несчастный. -- Он  никогда не оставит меня
в покое!
     К  концу недели на него уже надели смирительную  рубашку, а  четвертого
ноября поместили  в  специальную, обитую войлоком палату.  В  то  время  как
доктора  спорили, стоит ли применить электрошоковую  терапию  или достаточно
пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты
и, не имея  возможности высвободить  руки  из смирительной  рубашки,  только
хныкал и  крутил  головой,  словно стараясь отвернуться от своего невидимого
мучителя.
     Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все  время со
слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.
     -- Он сводит меня с ума! -- кричал Лайонел. -- Господи! Ну почему он не
убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!
     Его вопли разносились по всей лечебнице.
     --  Я  больше не  хотела делать ему  уколы,  --  вспоминала  в беседе с
Дандричем одна из медсестер. -- Они все равно не помогали.  Он  никак не мог
заснуть  и только  боролся  со  своими  демонами,  что-то  бормотал и  сыпал
проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.
     "Его признали невменяемым и бесповоротно утратившим разум, -- писал наш
частный детектив. -- Конечно, если бы лечение оказалось успешным  и  Лайонел
выздоровел, ему пришлось  бы предстать перед судом по  обвинению в убийстве.
Бог  знает,  что  сказала  властям  Карлотта.  Возможно,  вообще  ничего.  А
возможно, ее и не спрашивали".
     Кончилось тем, что утром шестого ноября  у  ненадолго оставленного  без
присмотра пациента начались судороги, он подавился собственным языком и умер
от  удушья.  Никакого   бдения  у  гроба,  стоявшего   в  зале  прощания  на
Мэгазин-стрит, не было.  Родственников, с раннего утра начавших прибывать на
похороны,  отправляли  прямиком   в  церковь  Святого   Альфонса  и  просили
ограничиться посещением заупокойной мессы и не присутствовать на погребении.
Наемные распорядители  церемонии  объясняли  это желанием Карлотты, чтобы на
кладбище все прошло как можно тише и незаметнее.

     Тем не менее все собрались возле  ворот старого Лафайеттского Кладбища,
выходивших на Притания-стрит, и  оттуда наблюдали за  тем, как гроб  с телом
Лайонела устанавливали в склепе рядом с гробом Стеллы.
     А вот что гласит семейное предание:
     "Все   наконец  закончилось.  Бедняжка  Пирс  со  временем  успокоился.
Некоторое  время он  учился в  Колумбийском университете,  затем поступил  в
Гарвард. Однако с  тех пор и  до  самого последнего дня  его  жизни никто  и
никогда не упоминал в его присутствии имя  Стеллы. Карлотту же  он ненавидел
всей душой. Только однажды он вспомнил вслух о давней трагедии, заявив,  что
во всем виновата Карлотта и что ей следовало самой нажать на курок".
     Пирс,  однако,  не только вполне  оправился  от пережитого,  но и  стал
высококвалифицированным юристом. В течение многих лет он играл ключевую роль
в делах семейной фирмы,  неустанно расширяя ее связи и  преумножая состояние
Мэйфейров.  Умер Пирс  в 1986 году. Его сын  Райен,  родившийся в 1936 гаду,
сегодня главная опора "Мэйфейр и Мэйфейр". А сын Райена Пирс, пожалуй, самый
многообещающий молодой служащий в фирме.
     И все же те, кто утверждал, что все закончилось, были совершенно правы.
     После смерти  Стеллы власть  Мэйфейрских  ведьм значительно ослабла. Из
всех потомков Деборы, наделенных колдовским даром, Стелла стала первой, кому
суждено  было  умереть  молодой.   И  первой,  кому   суждено  было  умереть
насильственной  смертью.  Никогда  больше  ни  одна  Мэйфейрская  ведьма  не
"управляла"  домом  на  Первой   улице  и  не  получала  прямого  доступа  к
распоряжению   семейным   наследием.   Нынешняя   возможная   обладательница
сверхъестественной силы фактически полный инвалид, безмолвная и  неподвижная
калека, а ее дочь, Роуан Мэйфейр, стала нейрохирургом и живет в двух тысячах
миль от Первой  улицы,  находясь  в  полнейшем неведении  относительно своей
семьи,  наследственности  и  наследия. Она  даже не знает,  кто ее настоящая
мать.
     Как могло случиться  подобное?  И кого  в  этом  винить?  Эти  вопросы,
возможно, будут мучить нас вечно, однако ответы на них мы найдем едва ли. Но
прежде чем  перейти к детальному их рассмотрению и анализу, вернемся немного
назад, к  тому положению, в котором оказалась Таламаска  после смерти Артура
Лангтри.

        <i>Уровень исследований в 1929 году</i>
     Вскрытия Артура  Лангтри не проводили. Согласно выраженной им  за много
лет до смерти воле его похоронили в Лондоне, на кладбище Таламаски. Не  было
никаких  оснований предполагать, что  его смерть  была насильственной. Более
того,  внимательное  прочтение  последнего  отчета  Лангтри,  в  котором  он
описывает убийство Стеллы, свидетельствует о  том, что уже тогда у него было
неладно  с  сердцем. И все  же можно  с уверенностью утверждать, что стресс,
пережитый им  в те  дни, сыграл свою роковую роль. Не окажись Артур тогда  в
Новом Орлеане, он, наверное, прожил бы дольше. С другой стороны, он не был в
отставке, а  потому, выполняя  любое задание, постоянно рисковал встретиться
со смертью.
     Тем  не менее  руководство  Таламаски рассматривало его кончину как еще
одну потерю по вине  Мэйфейрских ведьм. А  появление перед Артуром  призрака
Стюарта совет считал  несомненным  доказательством того,  что Таунсенд погиб
именно в особняке на Первой улице.
     Важно, однако, было все же узнать, как именно умер Стюарт. Виновна ли в
том Карлотта? А если да, то почему она убила Таунсенда?
     Наиболее  существенный  аргумент против  того,  чтобы считать  Карлотту
убийцей,  в принципе уже  очевиден и станет еще  более явным  в  ходе нашего
дальнейшего  повествования. Всю свою жизнь она  была  ревностной католичкой,
абсолютно  честным  и  добросовестным  юристом и  законопослушной гражданкой
своей страны. Именно собственные моральные устои  побуждали ее столь яростно
критиковать   поведение   сестры.   Таково,   во   всяком   случае,   мнение
родственников, друзей и практически всех, кому доводилось знать  Карлотту  и
быть свидетелями ее споров и ссор со Стеллой.
     Однако при этом  многие  обвиняют Карлотту в  том,  я  что  именно  она
вложила, так  сказать, пистолет в руки  Лайонела и  побудила его  застрелить
сестру.
     Даже  если все обстояло  действительно так,  согласитесь,  что семейная
трагедия,  ставшая следствием  чрезмерного накала  эмоций и  произошедшая на
глазах у множества свидетелей, не идет ни в какое сравнение с хладнокровным,
совершенным втайне убийством малознакомого человека.
     Мог ли убийцей Стюарта Таунсенда быть  Лайонел? А сама Стелла? Имеем ли
мы право исключить участие  в этом Лэшера? Если допустить,  что это существо
обладает  собственной   индивидуальностью,  интеллектом,  имеет  собственную
биографию -- словом, как теперь  выражаются, является личностью, то разве не
логично будет предположить, что убийство Таунсенда в гораздо большей степени
соответствует  образу  действий призрака, чем кого-либо из других обитателей
особняка?
     К сожалению, ни  в  одну из  перечисленных  версий  никоим  образом  не
вписывается  факт  сокрытия  преступления,  а  он  бесспорен.  Ибо  служащим
"Сент-Чарльз",  безусловно,  кто-то  заплатил   за   молчание,  точнее,   за
утверждение, что Стюарт Таунсенд никогда не останавливался в этом отеле.
     Вполне возможно, что  все изложенные выше предположения небеспочвенны и
являются  составляющими  частями  целостной  картины.  А  что,  если  Стелла
пригласила Таунсенда в особняк на Первой улице,  а там его каким-то  образом
убил Лэшер? Стелла в панике  бросилась за  помощью к Карлотте, или Лайонелу,
или даже к юному Пирсу, с тем чтобы ей  помогли  спрятать  тело и  заставить
молчать служащих отеля.
     Такое  развитие  событий  отнюдь  не  исключено,  равно  как  и  другие
варианты. Однако все они не без изъяна: слишком многое остается неясным. Ну,
например: зачем Карлотте ввязываться в крайне опасную авантюру? Не  проще ли
ей было  использовать смерть  Таунсенда  в  своих интересах  и  благодаря ей
навсегда избавиться от младшей сестры? Что же касается Пирса, то, откровенно
говоря, трудно поверить, что  столь искренний по натуре и невинный юноша мог
принять  участие  в  таком неблаговидном  деле.  (Стоит  заметить,  что  вся
дальнейшая,  вполне   респектабельная,  жизнь   Пирса  подтверждает  правоту
последнего  предположения.) Теперь  о Лайонеле.  Если  ему было  хоть что-то
известно об исчезновении или смерти Стюарта, почему, "впав в безумие", он ни
словом  не обмолвился о Таунсенде  в своих бредовых монологах? Ведь Лайонел,
если верить имеющимся  записям,  много  и  подробно  рассказывал о  том, что
происходило на Первой улице.
     И наконец, еще один немаловажный вопрос:  если кто-то из этих людей все
же помог Стелле  закопать тело Таунсенда где-нибудь  на  заднем дворе, зачем
было доставлять  себе лишние хлопоты -- забирать его вещи из отеля и платить
служащим за молчание?
     Сейчас,  оглядываясь  назад,  можно  предположить,   что   руководители
Таламаски  допустили  ошибку.  Следовало, вероятно,  предпринять  дальнейшие
шаги:  потребовать  полномасштабного   расследования  обстоятельств   смерти
Стюарта, заставить  полицию активизировать поиски. Но  дело в том, что такие
шаги  были  предприняты  --  как со стороны  ордена, так и со  стороны семьи
Таунсенда. Однако результат  оказался прежним. Одна из уважаемых юридических
фирм Нового  Орлеана в официальном письме  доктору  Таунсенду  сообщила: "Мы
сделали  все возможное. Никаких доказательств пребывания молодого человека в
нашем городе не найдено".
     После гибели Стеллы никто, конечно же, не хотел лишний раз "беспокоить"
Мэйфейров расспросами о таинственном техасце, прибывшем из Англии. Ни одному
из наших детективов -- а в расследование были вовлечены лучшие из них -- так
и  не  удалось нарушить  молчание служащих отеля и  получить  хоть  малейшую
улику, хоть слабый намек на то, кто им за него заплатил. Стоило ли ожидать в
такой ситуации каких-либо успехов в этом деле от полиции?
     Прежде  чем  завершить  повествование  об  этом загадочном,  оставшемся
нераскрытым деле, необходимо упомянуть  еще одну, весьма интересную, деталь.
Речь идет о "мнении", высказанном еще тогда, в 1929 году, Ирвином Дандричем.
В один из рождественских вечеров  он встретился во  Французском  квартале  с
нашим  частным  детективом.  Они зашли  в  бар,  чтобы спокойно  посидеть  и
обсудить последние сплетни, принесенные Дандричем.
     -- Пожалуй, я дам вам ключ к пониманию  этой семейки, --  сказал  тогда
Ирвин. -- Ведь я наблюдаю за ними  уже много лет. И, заметьте, вовсе не ради
ваших любопытных чудаков, сидящих в Лондоне. Я наблюдаю за Мэйфейрами по той
же причине, что и все остальные: мне просто интересно знать, что же все-таки
происходит за всегда запертыми ставнями их дома. А секрет состоит вот в чем:
Карлотта  Мэйфейр отнюдь  не столь ревностная  католичка,  какой  она всегда
стремилась казаться.  И ее порядочность и  добродетель  -- напускные. В этой
таинственной  женщине  есть  нечто   зловещее,  в  ней   заключена  какая-то
разрушительная сила. И кроме  того, она мстительна. Она предпочла допустить,
чтобы малышка Анта сошла с ума, лишь бы только та не выросла похожей на свою
мать.  Ей  больше  по душе видеть  мрак  и запустение собственного дома, чем
стать свидетелем радости и счастья других.
     На  первый  взгляд,  рассуждения  Дандрича  могли  показаться   обычной
болтовней. Однако в них, возможно, содержалось зерно истины, на которое в то
время  никто не  обратил внимания. Конечно, все  окружающие считали Карлотту
воплощением  порядочности,  добродетели, разумного подхода к  жизни  и  тому
подобных человеческих достоинств. Начиная с 1929 года она ежедневно посещала
мессу  в часовне на Притания-стрит, раздавала щедрые пожертвования  на нужды
церкви  и  работавших  под  ее  эгидой   учреждений  и,   несмотря  на  свою
нескончаемую войну с "Мэйфейр и Мэйфейр" за право  распоряжаться наследством
Анты, неизменно была великодушна ко всем членам семьи. Она одалживала деньги
любому из Мэйфейров, кто  в том  нуждался, посылала  скромные подарки на дни
рождения,  свадьбы,   крестины  и  торжества  по  случаю  окончания  учебных
заведений, присутствовала на похоронах, а время от времени встречалась с тем
или  иным из  родственников за ленчем или чашкой чаю, но только не  в стенах
дома на Первой улице.
     Все так прискорбно обиженные когда-то Стеллой в один  голос утверждали,
что  Карлотта прекрасная  женщина,  что она служит опорой семьи  и буквально
жертвует собой, неустанно заботясь о лишившейся разума  дочери  Стеллы Анте,
равно как и о Дорогуше Милли, Нэнси и Белл, которые не способны позаботиться
о себе сами.
     Карлотту  никогда не  упрекали в том, что она по-прежнему не приглашала
родственников в  особняк  и  наотрез отказалась  возобновить под  его крышей
какие-либо общесемейные встречи. Конечно, ей было "не до того". Фактически с
годами к ней стали относиться едва ли не как к святой, вечно мрачной и почти
всегда недовольной праведнице.
     Не берусь утверждать однозначно, но,  по моему мнению, в оценке, данной
Карлотте Дандричем, заключалась немалая доля  истины. Лично я  убежден,  что
она представляла собой не меньшую загадку, чем  Мэри-Бет или Джулиен, а мы в
своих исследованиях лишь скользнули  по поверхности, так и не сумев раскрыть
тайну этой женщины.

        <i>Продолжение разъяснений относительно точки зрения ордена</i>
     Итак,  в 1929  году было решено, что  в дальнейшем Таламаска не  станет
предпринимать попытки войти в непосредственный контакт с Мэйфейрами.
     Эван Невилль -- в то время глава ордена -- счел необходимым, во-первых,
неуклонно  следовать  рекомендации  Артура  Лангтри, а  во-вторых  --  самым
серьезным образом  отнестись к  предупреждению  призрака  Стюарта Таунсенда.
Следовало пока что отойти в сторону и держаться от Мэйфейров подальше.
     Некоторые  более  молодые  агенты  ордена тем не менее высказывали иное
мнение. Они предлагали связаться с Карлоттой Мэйфейр по почте, не видя в том
никакой  угрозы  для ордена, и заявляли, что мы  "не имеем права утаивать от
нее  имеющуюся  в  нашем распоряжении  информацию". А иначе чего ради мы  ее
собирали? По их твердому убеждению,  нужно было составить для Карлотты нечто
вроде  дайджеста, коротко изложив в нем  все известные нам факты, и в первую
очередь включить туда самые ранние записи, сделанные еще Петиром ван Абелем,
а также созданные исследователями ордена генеалогические таблицы.
     В  результате в  ордене разгорелись яростные споры.  Старшины  обвиняли
молодежь в забывчивости и неустанно напоминали, что Карлотта Мэйфейр, весьма
вероятно, виновна в смерти Стюарта Таунсенда и что именно она, скорее всего,
несет ответственность  за убийство Стеллы. А потому  о каких  обязательствах
перед ней  может  идти речь? Если  орден и должен сообщить кому-то имеющиеся
сведения,  то,  разве что,  только  Анте --  и  только  после  того, как  ей
исполнится двадцать один год.
     Старшины выдвигали  и  иные аргументы:  в отсутствие  непосредственного
контакта передача Карлотте Мэйфейр подобного рода информации невозможна, тем
более что собранные факты еще требуют обработки и тщательного осмысления.
     История семейства Мэйфейр в том  виде, в каком она существовала в  1929
году,   была   непригодна  для  "посторонних  глаз".  Составление  дайджеста
требовало величайшей осторожности  и такта. Вновь и вновь  старшины задавали
одни и те же вопросы. Какой смысл передавать сведения Карлотте? Какую пользу
сумеет она из них извлечь? Каким образом сможет использовать  их в интересах
Анты?  Какова  будет  ее собственная  реакция? Если  уж сообщать  информацию
Карлотте,  то почему  бы заодно не  поставить  в известность Кортланда и его
братьев?  А как быть  с  остальными членами  семьи? Что  скажут  они,  узнав
истинную  историю  собственного клана? Имеем ли  мы право  столь кардинально
вмешиваться в их жизнь?
     И   в  самом  деле,   история  Мэйфейров   была   необычной,   зачастую
таинственной, содержала в себе множество непонятных,  странных и  загадочных
фактов.  Может ли  орден  взять на  себя ответственность  и  по  собственной
инициативе обрушить столь необычную информацию на головы членов семьи?
     И так далее, и так далее, и так далее...
     В   ходе   бурных   дебатов   нам   неоднократно   приходилось   заново
пересматривать  правила, цели и этические установки Таламаски,  подтверждать
-- прежде всего для самих себя --  их  непреложность.  Независимо  от мнения
более молодых агентов мы были убеждены в том; что многовековая история клана
Мэйфейров неизмеримо ценна для нас -- исследователей оккультных явлений -- в
первую  очередь с  научной  точки  зрения  и  что  поэтому  мы обязаны  и  в
дальнейшем  собирать,  систематизировать  и  изучать  все,  что  имеет  хоть
малейшее  отношение   к  этой  семье.   Следовало,  однако,  признать,   что
эксперимент с установлением непосредственного контакта  потерпел  крах. Было
решено дождаться совершеннолетия  Анты  Мэйфейр и  только тогда  рассмотреть
возможность новой попытки, тщательно взвесив  все  обстоятельства  и  крайне
осторожно и ответственно подойдя  к  выбору Кандидатуры на  выполнение  этой
задачи.
     В ходе ожесточенных споров по этому  вопросу стало очевидно, что даже в
самом совете практически никто, в том числе и Зван Невилль, не знает историю
клана  Мэйфейров в  полном объеме. Фактически  предметом  бурного обсуждения
чаще  становился не вопрос, как следует или не  следует поступить  в той или
иной ситуации,  а  вопрос о том, какое событие на самом  деле имело  или  не
имело  места  в  семействе.  Исходное  досье Мэйфейров  разрослось до  такой
степени, что  практически  не  поддавалось  изучению  в течение  какого-либо
реального отрезка времени.
     Вывод напрашивался сам собой: необходимо поручить кому-либо из наиболее
одаренных  агентов Таламаски, способных  детально  осмыслить  столь  сложную
тему,  взять  на  себя эту  обязанность  и  дать  разумные  и  ответственные
рекомендации относительно  дальнейших действий. Печальная  участь, постигшая
Стюарта Таунсенда,  лишний раз  доказывала,  что  это задание  по силам лишь
первоклассному  исследователю   с  большим  опытом  практической  работы.  В
доказательство  того,  что этот исследователь действительно изучил материалы
во всех деталях, он должен будет представить их в упорядоченном виде  -- как
единое и последовательное повествование. Только в этом случае ему будет дано
разрешение  продолжить  работу  с  Мэйфейрскими  ведьмами, а  в перспективе,
возможно, предпринять еще одну попытку войти с ними в контакт.
     Иными   словами,   обработка  досье  и   превращение  его  в  целостное
повествование  рассматривались  как  необходимая  подготовка  к   дальнейшей
практической  работе  по  этой  теме.  Пожалуй, такой подход  можно  считать
наиболее приемлемым.
     Единственным  прискорбным  недостатком  изложенного   выше  плана  было
отсутствие  подходящего агента.  Он был  найден  лишь  в  1953 году.  К тому
времени жизнь Анты Мэйфейр трагически оборвалась. Наследницей состояния была
двенадцатилетняя девочка с неестественно бледным личиком, которую уже успели
исключить из школы за то,  что она "беседовала с каким-то невидимым другом",
заставляла цветы  летать по воздуху, находила пропавшие вещи  и умела читать
чужие мысли.
     --  Ее  зовут Дейрдре, --  с  тревогой и печалью  в лице  пояснил  Эван
Невилль.  -- Точно так же, как и  ее мать,  девочка растет и воспитывается в
этом мрачном доме под  присмотром пожилых тетушек,  и одному  Богу известно,
что они  знают -- или  полагают, что  знают,  -- об  истории своего клана, о
способностях, которыми наделен этот  ребенок, и о  призраке, которого уже не
раз видели рядом с ней.
     Молодой  агент  ордена,   воодушевленный  этой  беседой,  равно  как  и
предшествующими  ей  разговорами,  а  также  выборочным чтением отрывков  из
досье, пришел к выводу, что должен действовать без промедления.
     Поскольку,  как  вы  уже,  наверное,  догадались, этим  агентом  был я,
следует  сделать небольшое  отступление  и, прежде чем перейти  к печальному
повествованию  о  короткой  жизни  Анты  Мэйфейр,  представиться  и  сказать
несколько слов о себе.

        <i>Появление автора этого повествования. Эрона Лайтнера</i>
     Мою полную биографию можно найти под соответствующим заглавием в архиве
ордена. Здесь же уместно и достаточно будет упомянуть лишь следующее.
     Я родился в 1921 году.  Несмотря  на то что уже в семь лет мне довелось
выполнять кое-какие поручения Таламаски, а с пятнадцати лет постоянно жить в
Обители, полноправным членом ордена я стал лишь в 1943 году, после окончания
Оксфорда. Если  быть точным, в сферу внимания Таламаски я попал  в  возрасте
шести лет -- по инициативе  моего отца,  английского ученого и переводчика с
латинского языка,  и матери-американки, преподававшей  игру  на  фортепьяно.
Причиной  послужили  мои  необыкновенные способности к  телекинезу,  которые
пугали их и побудили искать помощи со стороны. Чтобы заставить переместиться
тот или иной предмет, мне  достаточно было  сконцентрировать на нем внимание
или  просто  приказать ему двигаться. Хотя силы мои были отнюдь не велики, у
всех,  кто  становился  свидетелем  их проявления,  они вызывали  тревогу  и
недоумение!
     Обеспокоенные родители подозревали, что наряду с телекинезом  я обладаю
и другими экстрасенсорными возможностями,  и у них были на то основания. Они
возили  меня на  консультацию к  нескольким психиатрам, пока наконец один из
них не посоветовал:
     --  Отправьте мальчика  в  Таламаску. Он  обладает поистине выдающимися
способностями, и это  единственное место, где умеют работать с такими людьми
и находить применение их дару.
     В  Таламаске,  к  великому  облегчению моих  родителей,  с  готовностью
согласились обследовать меня и обсудить результаты.
     -- Если вы  попытаетесь избавить сына  от скрытых в  нем сил, ни к чему
хорошему это не приведет, -- объяснил им позднее Эван  Невилль. -- Тем самым
вы  только поставите под удар его  здоровье.  Позвольте нам  взять  на  себя
заботу о нем и научить его  контролировать свои экстрасенсорные способности,
управлять тем даром, которым он обладает.
     Родители с радостью приняли его предложение.
     Поначалу я ездил в Обитель, расположенную неподалеку от Лондона, каждую
субботу,  а  с  десятилетнего  возраста  проводил там  все уик-энды и летние
каникулы. Родители старались навещать меня как можно чаще. С 1935 года  отец
стал выполнять  для  Таламаски  переводы с  латинского,  приводя  в  порядок
старинные  записи,  сделанные  на  этом  языке.  Овдовев,  отец  практически
безвыездно жил в Обители и служил ордену вплоть до своей смерти в 1972 году.
Впрочем, уже с самых  первых посещений Обители  родители пришли в восторг от
справочных читальных залов ее библиотеки и стали относиться  к  ордену как к
неотъемлемой части своей жизни, хотя и не были официальными его членами. Вот
почему  они  не возражали  против моего вступления в Таламаску, поставив при
этом только два условия: я должен непременно  завершить  образование и  ни в
коем  случае не  допустить, чтобы мои  "специфические способности"  отдалили
меня от "нормального мира" и помешали вести "нормальный образ жизни".
     Телекинез так  и не стал "сильной" стороной  моей деятельности,  однако
благодаря помощи друзей из  ордена я  со временем  твердо  усвоил,  что  при
определенных обстоятельствах могу читать мысли  других людей. Одновременно я
научился надежно скрывать собственные  мысли и чувства. Постепенно я овладел
умением  правильно и  тактично демонстрировать  свои возможности посторонним
людям,  если в том возникала необходимость, а также сохранять  и накапливать
силы в  ожидании того момента, когда они мне  действительно  понадобятся,  и
использовать их только в конструктивных целях.
     Я  никогда  не  был, что  называется, мощным медиумом. Тем не менее мои
весьма скромные способности  в  чтении мыслей оказывают неоценимую помощь  в
практической  работе,  особенно  если  приходится  выполнять  такие  задания
Таламаски, которые  связаны  с  немалым риском  и иногда  таят  в  себе даже
опасность для жизни. Что же касается телекинеза, то он крайне редко приносит
практическую пользу.
     К восемнадцати годам я стал преданным  служителем Таламаски и полностью
разделял  образ  жизни  и  цели  членов  ордена.  Фактически  я  уже не  мог
представить без него собственное существование. Все мои интересы совпадали с
интересами ордена, я полностью проникся его духом. Где  бы  я ни находился с
родителями или друзьями, где  бы ни учился или путешествовал, моим  истинным
домом всегда оставалась Таламаска.
     После  окончания  Оксфорда  меня  официально приняли  в  орден,  однако
задолго до этого я фактически уже стал полноправным его агентом. Излюбленной
темой моих исследований были семейства,  связанные с колдовством и  в разных
поколениях имевшие среди своих членов настоящих  ведьм.  Я прочитал  великое
множество трудов,  посвященных ведьмам  и их преследованию во  все  эпохи  в
различных  странах.  А  незаурядные личности тех,  кого считали колдунами  и
ведьмами, буквально завораживали меня.
     Моя первая  полевая работа,  связанная с  изучением  семейства  ведьм в
Италии, проходила под  руководством Элайн Барретт -- в то время и  в течение
многих последующих лет самой опытной и одаренной исследовательницы Таламаски
в области ведьмовства.
     Именно от  нее  я  впервые услышал  о Мэйфейрских ведьмах. Она вскользь
упомянула о них однажды за  ужином и вкратце рассказала мне о  судьбе Петира
ван  Абеля,  Стюарта Таунсенда  и  Артура Лангтри, а в  завершение разговора
посоветовала  в  свободное  время  начать   чтение   материалов,  касавшихся
семейства Мэйфейр. Практически каждую ночь в течение зимы и лета 1945 года я
засыпал в окружении  разбросанных  по всей  комнате бумаг и папок  из  досье
Мэйфейрских ведьм.  А  в 1946 году  я уже начал делать  краткие  записи  для
составления целостного повествования.
     Весь 1947 год тем  не  менее мне пришлось  провести  вдали от Обители и
досье Мэйфейрских ведьм -- вместе с Элайн мы выполняли ответственное задание
ордена. Только много позже я понял, что практическая работа дала мне  именно
тот  опыт,  который  оказался  столь  полезным  в  последующем  исследовании
Мэйфейрских ведьм, ставшем главным делом всей моей жизни.
     Формально мне было поручено  приступить  к  нему  лишь в  1953  году. Я
должен был начать составление единого повествования, а  после его завершения
планировалось обсудить результат и  возможность моей поездки в  Новый Орлеан
для  продолжения  исследований и встречи с обитателями  особняка  на  Первой
улице.
     Мне  многократно  напоминали, что, каковы бы ни  были мои  устремления,
работать там следует с величайшей осторожностью. Анта Мэйфейр погибла, равно
как  и отец  ее дочери  Дейрдре. Насильственной  смертью умер  и родственник
Мэйфейров из Нью-Йорка, доктор Корнел Мэйфейр, специально приехавший в Новый
Орлеан,  чтобы  повидать  малышку  Дейрдре  и подтвердить либо  опровергнуть
заявление Карлотты о том, что Анта была психически ненормальна от рождения.
     Приняв  все поставленные  мне  условия, я  принялся  за работу, начав с
перевода  записей в  дневнике Петира ван  Абеля. В свою  очередь руководство
ордена   предоставило  мне  неограниченные  средства  для  проведения  любых
исследований, какие я  сочту  необходимыми.  А потому  я  решил  предпринять
некоторые шаги "издалека"  и параллельно выяснить, как обстоят дела в доме в
настоящий  момент  и  в каком положении находится  двенадцатилетняя  Дейрдре
Мэйфейр, единственная дочь Анты.
     В заключение мне хотелось бы отметить, что,  какое бы исследование я ни
проводил,  два  фактора  всегда  играли  в  них  весьма  немаловажную  роль.
Во-первых,  каким-то  образом оказывалось, что  мои собственные  внешность и
манера поведения неизменно располагали  ко мне людей, заставляя их в беседах
со мной быть гораздо более откровенными, чем с кем-либо другим. В какой мере
это можно объяснить "телепатическим убеждением", судить не берусь. Вспоминая
прошлые встречи, позволю себе предположить,  что причина состояла, скорее, в
том,  что  собеседники  видели  во  мне  "джентльмена  из Старого  Света"  и
проникались верой в мои исключительно  добрые намерения  по отношению к ним.
Кроме  того,  слушая  чей-то  рассказ,   я  искренне  и  глубоко  сочувствую
рассказчику  и  сопереживаю  вместе  с ним  и никогда не  демонстрирую  свое
неодобрение.
     Несмотря на то что специфика  работы часто заставляет меня пускаться на
хитрости,  я надеюсь,  что ни  разу не  обманул доверие  собеседника  и меня
нельзя обвинить в предательстве. Ибо моим главным жизненным принципом всегда
было, есть и останется  стремление обращать  полученные знания исключительно
на свершение добрых дел.
     Вторым фактором, играющим  важную роль  в  моей практической  работе  и
общении  с  людьми, является,  пусть  и скромная,  способность читать  чужие
мысли, позволяющая узнавать  множество не упомянутых вслух имен  и  деталей.
Как правило, я не включаю полученную таким образом информацию в свои отчеты,
ибо не считаю  ее  абсолютно достоверной.  Тем не менее сведения, обретенные
благодаря   телепатии,  зачастую  указывали  мне  "правильное   направление"
дальнейших исследований. И  конечно же,  именно  с этой  особенностью натуры
связана  свойственная  мне  удивительная способность  ощущать  грозящую  мне
опасность.  А  в том, что  я действительно обладаю  таким даром, вы  не  раз
убедитесь в ходе моего дальнейшего повествования...
     К  нему  я теперь  и возвращаюсь. И  прежде всего  попытаюсь  как можно
полнее воссоздать трагическую историю жизни Анты и рождения Дейрдре.

        <i>История Мэйфейрских ведьм с 1929 года до наших дней</i>

     <i>Анта Мэйфейр</i>
     Со  смертью  Стеллы для  семейства  Мэйфейр  завершилась  целая  эпоха.
Трагическая  история  жизни  дочери Стеллы Анты и  ее единственного  ребенка
Дейрдре до сих пор окутана плотной завесой тайны.
     С  годами число слуг в доме на Первой улице неуклонно  сокращалось, и в
конце  концов  их  осталось  лишь  двое  --   молчаливые,  недосягаемые  для
посторонних,  они  были  бесконечно  преданны  своим  хозяевам  и  абсолютно
надежны.  Постройки  вокруг  дома,  лишенные  заботы  горничных,  кучеров  и
конюших, постепенно пришли в полный упадок.
     Обитательницы    особняка   вели   уединенный,    можно   сказать    --
отшельнический, образ  жизни. Белл и Дорогуша  Милли  превратились в  "милых
старых дам".  Их  общение  с  соседями по  Садовому кварталу  ограничивалось
ежедневными    посещениями   мессы   в    часовне    на   Притания-стрит   и
непродолжительными беседами через  решетку сада, если кто-либо из проходящих
мимо особняка  заставал пожилых  женщин  за  работой и останавливался, чтобы
поболтать о том, о сем.
     Всего  через  полгода после  смерти матери  Анту исключили  из частного
пансиона, и с  тех пор она  больше  не посещала ни одну школу. Для  опытного
детектива  не  составило  никакого труда выяснить, что девочка  пугала  всех
своим  умением читать  чужие мысли, беседами  с  каким-то невидимым другом и
угрозами в адрес тех,  кто осмеливался смеяться  над ней или шептаться за ее
спиной, -- об  этом без умолку болтали учителя. Они говорили также, что Анта
была очень нервной девочкой, в любую погоду  жаловалась, что  ей холодно,  и
очень часто болела, причем доктора не могли объяснить причину ее бесконечных
простуд и лихорадок.
     Анта  вернулась из  Канады поездом, в сопровождении Карлотты Мэйфейр и,
насколько нам  известно, с того  момента и до своего семнадцатилетия ни разу
не покидала надолго особняк на Первой улице.
     Унылая и  замкнутая по  натуре Нэнси, которая  была на  два года старше
Анты, продолжала ходить  в школу, а когда ей исполнилось восемнадцать, стала
работать  делопроизводителем  в  адвокатской  конторе  Карлотты.  В  течение
четырех лет обе женщины  ежедневно шли пешком от угла Первой улицы и Честнат
до Сент-Чарльз-авеню, где садились в трамвай, следовавший в центр города.
     К    тому    времени    особняк    превратился    в    самую    мрачную
достопримечательность   квартала.  Ставни  в   доме  никогда  не  открывали,
фиолетово-серая краска на  стенах  облупилась, сад,  всегда  такой ухоженный
прежде, пришел в запустение, и разросшиеся вдоль железной ограды  лавровишни
переплелись со  старыми гардениями и  камелиями.  После того как в 1938 году
сгорели дотла конюшни,  пепелище на заднем  дворе быстро  заросло сорняками.
Чуть позже снесли еще одну обветшавшую  постройку, и  пустырь за домом  стал
еще  больше --  практически там не осталось ничего,  кроме полуразвалившейся
официантской да  огромного  старого, но все еще великолепного дуба,  жалобно
тянувшего ветви к стоящему в отдалении особняку.
     В  1934  году  мы  получили  первые  сообщения  о  жалобах  рабочих  на
невозможность выполнить те  работы, для которых их нанимали. В баре "Корона"
на Мэгазин-стрит братья  Моллой рассказывали,  что так и не смогли завершить
покраску дома: едва они приходили, чтобы приступить к работе, то лестницы ни
с того ни с сего падали на землю, то краска оказывалась вылитой из ведер, то
кисти испачканы в грязи...
     -- Раз  шесть такое случалось, -- сетовал Дэви  Моллой,  -- ведро вдруг
опрокидывалось, падало с лестницы, и вся  краска разливалась по земле. Да со
мной  в  жизни такого не  было,  чтобы я ведро опрокинул!  А  она,  эта мисс
Карлотта, и заявляет, мол, это твоих рук дело,  мол, сам  и виноват! А потом
еще и лестница упала, а я как раз на ней стоял... Клянусь, так все и было!
     У брата Дэви, Томпсона, на этот счет было свое мнение:
     -- Говорю вам,  во  всем виноват тот парень с  темными во