Роберт Рэнкин. Мир в табакерке, или Чтиво с убийством --------------------------------------------------------------- SNUFF FICTION Robert Rankin (1999) Перевод: Вадим Филиппов (2003) phil@sandy.ru, www.phil.nnov.ru? http://www.phil.nnov.ru Примечание переводчика: подстрочные комментарии автора даны в тексте в соответствующих местах, в квадратных скобках - [ ] Комментариев переводчика в тексте нет. --------------------------------------------------------------- 1 Самым первым человеком, арестованным за курение, был Родриго де Херес, спутник Колумба в первом путешествии. Его земляки из городка Аимонте, увидев, как дым исходит у него изо рта и из носа, объявили его прислужником дьявола. Он стал узником Инквизиции. Было это в 1504 году. Школьного смотрителя звали мистер Блот. Чарльз Генри Блот, если точнее, хотя выяснилось это только на суде. Для детей, учившихся в школе Амбар Юниор Скул, он был мистер Блот. Изволь обращаться к нему "сэр", если он тебе встретится. Он встречался неожиданно. В коридоре, в туалете, на тропинке к мусорным ящикам, где тебе нечего делать. Он нависал над тобой, обнюхивал, что-то бормотал и исчезал. Оставляя струю странного запаха. Происхождение этого запаха вызывало многочисленные споры. Паренек по имени Билли, который знал слишком много для своего возраста, говорил, что это запах серы и что он исходит от неких желез, расположенных на заднице Блота. По Билли, все взрослые особи мужского пола имели эти железы и использовали их, чтобы метить свою территорию. Примерно как это делают коты. Именно поэтому Блот и принюхивался -- проверял, не появились ли у тебя эти железы. А если появились, он сообщал об этом начальнице, и она отправляла тебя к школьной медсестре, и родители должны были явиться в школу и написать специальное заявление. Эти сведения были причиной одной очень неловкой ситуации, когда мама застала меня в ванной со спущенными штанами -- я стоял перед зеркалом, засунув голову между ног, и принюхивался. После того случая я потерял изрядную долю веры в Билли. Что за запах на самом деле исходил от мистера Блота, оставалось только гадать. Он пах не так, как другие взрослые, а другие взрослые пахли довольно сильно. Когда Оскар Уайльд писал, что юные растрачивают юность, он ухватил суть, но лишь частично. На самом деле они растрачивают ощущения, потому что никто не предупреждает, что со временем они станут слабее. В детстве мир полон ярчайших красок, разнообразнейших звуков и неповторимых запахов. Когда тебе исполняется двенадцать, ты уже теряешь почти десять процентов от своего чувства цвета, звука, запаха -- и даже не замечаешь этого. Возможно, здесь все дело в железах. Но Блот пах странно, тут уж ничего не поделаешь. Разумеется, он и выглядел странно. Школьные смотрители всегда странно выглядят. Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того. Тебя не возьмут на работу, если ты не выглядишь странно. А Блота взяли на работу и не выгоняли с нее. Росту в нем было не меньше двух метров. Мой отец не был коротышкой, но Блот нависал над ним, нависал и запросто сводил его на нет. Голова у Блота была размером с луковицу и весьма ее напоминала. Ходил он в комбинезоне цвета серого сентябрьского дня, кепке такого же цвета и синем шерстяном шарфе, и потому был похож на машиниста. Билли рассказывал, что на самом деле это и была профессия Блота. Что Блот раньше был машинистом Транссибирского экспресса. В результате жуткого несчастного случая ему пришлось бежать из России. В середине зимы поезд попал в снежные заносы, за тысячи верст от чего угодно. В конце концов в качестве провизии машинистам пришлось использовать пассажиров, которые, впрочем, большей частью были простыми крестьянами и, следовательно, привыкли к такому обхождению. К тому времени, когда настала оттепель и поезд мог двигаться дальше, в живых остался один Блот. Хотя власти охотно закрыли глаза на потребление пассажиров, поскольку особого недостатка крестьян в стране не наблюдалось, они менее благосклонно отнеслись к мысли о том, что Блот мог набивать себе живот квалифицированными железнодорожниками. Билли говорил, что в своем логове в подвале, Блот пьет чай из кружки, сделанной из черепа кочегара, сидя под трубами отопления в кресле, обитом человеческой кожей. Как выяснилось на суде, Билли был не так уж не прав насчет кресла. Но суд будет потом, а тогда, в том времени, которое было нашим настоящим, мы ненавидели мистера Блота. Ненавидели его серый комбинезон и кепку того же цвета. Ненавидели его шерстяной шарф и голову-луковицу. Ненавидели его манеру нависать и принюхиваться и его запах. Время, которое было нашим настоящим: 1958 год, нам всем по девять лет, и нас много. Послевоенный всплеск рождаемости, по сорок человек в классе. Овсяные хлопья "Уитабикс" и апельсиновый сок на завтрак, стакан молока на перемене. Тушенка "Спам" на ужин. Чай, если повезет. Бульонные кубики "Боврил", питательная паста "Мармайт" и растворимый какао "Овалтайн" перед сном. Нас учил мистер Во. Он ходил в спортивной куртке из твида. У него были длинные, подкрученные кверху усы, как руль у велосипеда. Он говорил, что ими очень удобно "щекотать бабца", многозначительно опуская глаза книзу. По нашей детской невинности мы, естественно, предполагали, что "щекотать бабца" -- это некий экзотический вид спорта, который популярен в среде джентльменов, носящих куртки из твида. В общем-то, мы были правы. Мистер Во был джентльмен: он говорил с шикарным прононсом, а во время войны летал на истребителях "Спитфайр". Его сбили над Францией, и гестаповцы пытали его отверткой. В столе у него лежали три медали, и на День империи он их надевал. Мистер Во был вроде героя. Мистер Во и мистер Блот не сходились во мнениях. Зимой в классе становилось очень холодно. Нам разрешали сидеть в пальто. Мистер Во включал отопление, а мистер Блот приходил и выключал его. Но зима была не слишком часто. Казалось, лето случалось гораздо чаще. Окна нашего класса выходили на запад, и в летние дни после обеда солнечные лучи, проходя сквозь высокие окна эпохи Эдуарда VII, заполняли класс, будто собор. В них плясали мириады золотых пылинок и усыпляли нас всех. Мистер Во пытался нас разбудить рассказами о своих приключениях в тылу врага. В конце концов, правда, он приходил к выводу о безрезультатности своих усилий, открывал серебряный портсигар, вынимал сигарету (он курил "Кэпстен крепкие"), и усаживался в кресло, положив ноги на стол, в ожидании четырех часов и звонка с урока. Именно мистер Во и приучил нас к курению. На самом деле в то время курили просто все. Кинозвезды и политики. Доктора и медсестры. Священники в церкви и акушерки на работе. Футболисты на перерыве дружно закуривали "Уайлд Вудбайн", и редкий марафонец разрывал финишную ленточку без сигареты в зубах. А еще я отлично помню первые фотографии сэра Эдмунда Хиллари на вершине Эвереста -- с окурком "Сениор Сервис" в зубах. Да, было время, это уж точно. Было и прошло, давно прошло. А сейчас, примерно полвека спустя, в эту постиндустриальную эпоху (продукты строго по карточкам, мятежи, новый рейхстаг) уже трудно представить себе ту золотую эру в прошлом столетии, когда курить было не только не запрещено, но и считалось полезным для здоровья. И все-таки -- даже забавно -- во многом те времена служат отражением нынешним. Тогда, как и сейчас, телевидение было только черно-белым. Тогда, как и сейчас, было только два канала, и оба государственные. Тогда, как и сейчас, еду выдавали по карточкам. Тогда, как и сейчас, призывали в армию. Тогда, как и сейчас, не было компьютеров. Однако тогда, а не сейчас, мы были счастливы. Разумеется, это верно, что старики зачастую вспоминают дни своей юности с ничем не оправданной нежностью. Они заводят пластинку про "старые добрые дни, старые добрые дни", покрывая оспины невзгод гримом обманчивых впечатлений и заклеивая стены руин веселенькими супермоющимися обоями лживых воспоминаний. Сегодня, 30 июля 2008 года, когда я пишу эти строки, всего лишь через восемь с половиной лет после великого компьютерного сбоя конца тысячелетия, когда весь мир катится под откос, едва не вылетая с колеи на виражах, так просто вздохнуть о давно ушедших днях и подивиться, что же с ними случилось. Исчезли в дыму, вот что с ними случилось -- так вернемся к куреву. Как я уже сказал, мистер Во курил "Кэпстен крепкие", очень душистые и очень полезные. Будучи детьми и, следовательно, обладая обостренным обонянием, мы без особого труда распознавали любую из тридцати (или около того) ведущих сортов сигарет, просто по запаху дыма. Если долго ехать в поезде, правда, задача осложнялась, поскольку в каждом районе были свои местные сорта, больше трех сотен общим числом, не говоря уже об импортном табаке и смесях, сделанных вручную. Но с "Кэпстен", "Вудбайн", "Плейерс" и другими известными марками проблем не было. На севере, где, видимо, прогресс был более значительным, курение младших школьников во время уроков разрешалось, даже поощрялось. Без сомнения, это должно было подготовить их к подземной жизни, поскольку в те дни все мужчины к северу от залива Уош работали в угольных шахтах. Но в Лондоне, где я вырос, и в Брентфорде, где я ходил в школу, не разрешали курить на уроках вплоть до того момента, пока ты в одиннадцать лет не сдашь экзамен и не перейдешь в среднюю школу. Поэтому мы делали так, как делали все остальные дети, и курили в туалетах на перемене. В каждом туалете была пепельница, приделанная к стене рядом с рулоном бумажных полотенец, и раз в день ответственный за пепельницы обходил все туалеты и выбрасывал окурки. Отвечать за пепельницы было одним из лучших поручений, потому что частенько удавалось собрать неплохую коллекцию бычков, наскоро затушенных при звонке на урок, но достойных того, чтобы сделать еще несколько приличных затяжек. Тогда были ответственные за что угодно. Ответственный за молоко. Ответственный за мел. Ответственный за чернила. Ответственный за окна -- у него был длинный шест с крюком на конце. Ответственный за выдачу учебников и другой ответственный -- за сдачу учебников. Был ответственный за автомобиль, который мыл "Моррис Майнор" начальницы; ответственный за обувь, который обеспечивал чистоту обуви педагогического состава; и конечно, специальный ответственный, удовлетворявший нужды педагогов мужского пола, отдававших предпочтению сексу с несовершеннолетними. Лично я был ответственным за окна, и если бы мне платили по фунту за каждое стекло, которое я тогда случайно выбил, и за каждую порку, которую я вследствие этого получил, у меня бы сейчас хватило денег на то, чтобы нанять специального ответственного за меня самого, дабы смягчить горечь моих преклонных лет. Увы, денег всегда не хватает. Тем не менее, у меня осталась фотографическая память, лишенная дефектов проявки и печати, и с ее помощью я постараюсь изложить точно то, как оно все было. Какими были люди, которых я знал, и которые впоследствии внесут свой вклад в уродование Истории Человечества. Люди хорошие и плохие, знаменитые и не очень. И особенно каким был один из них, чьи уникальные способности, замечательные достижения и эксцентричное поведение стали теперь легендой. Человек, что принес радость миллионам, дав им непревзойденную нюхательную смесь. Он известен под многими прозвищами. Чемпион по Чихательной Части. Гроссмейстер Гремучей Гнуси. Супермен Смеси, Несущей Негу Народу. И так далее, и тому подобное, и все такое. Почти всем он известен просто как "Табачный Титан". Разумеется, я говорю о мистере Давстоне. Те читатели, которые достаточно стары, чтобы помнить о ежедневных изданиях, с нежностью вспомнят "бульварную прессу". Низкопробные желтые газеты, что были раньше. Их специальностью было копаться в грязном белье богатых и знаменитых личностей. И в самом конце двадцатого века имя мистера Давстона нередко появлялось напечатанным крупными и жирными буквами на их первых страницах. Его возносили до небес и рисовали самыми черными красками. Его подвиги сначала восхваляли, потом хулили, как деяния Сатаны. Святой, говорили о нем -- сволочь, отзывались другие. Богоравный -- или богохульник. Многие истории, которые рассказывали о нем, на самом деле правда. Он питал пристрастие к динамиту -- "Большому Апчхи", как он его называл. Я могу лично поручиться за достоверность постыдного эпизода со взорванной собакой. Я видел все это обоими глазами. И большая часть собаки осталась на мне! Но то, что это он уговорил покойного Папу Римского канонизировать Диану, принцессу Уэльскую, неправда. Культ Дианы (известный сейчас как "дианизм") стал мировой религией только после Великого компьютерного сбоя. А к тому моменту мистер Давстон уже разругался с престарелым понтификом, поспорив, у кого из них больше коллекция китайских табакерок с эротическими рисунками. Задача, которую я себе поставил -- рассказать, как все было на самом деле. Представить факты и не скрывать боли и грязи. Здесь есть любовь, есть радость, есть горе. Есть помешательство, пепелище, плутовство и престидижитация. И есть средство Давстона. Нюхательное средство. Соответственно, есть чих. А где апчхи, там и сопли, как говорится, и этого у вас будет предостаточно. Но позвольте мне объяснить с самого начала, что это не обычная биография. Эта книга -- серия моих личных воспоминаний. И я описываю только те времена, которые я провел рядом с Тем Самым Давстоном, который в дальнейшем именуется "Т.С. Давстон". Я опишу наши детские годы, когда мы были вместе, и встречи с его "дядюшками". Встречи, которые оказали влияние на все, что нас ожидало в дальнейшем. Я опишу вошедшее в легенды Празднование половозрелости, Брентсток, дни в замке Давстон и Великий Бал Тысячелетия. И еще я опишу -- так, как могу только я -- страшный конец Т.С. Давстона. Большего я не смогу. Итак, теперь, когда все сказано, давайте начнем наш рассказ. Год -- 1958, месяц -- добрый старый жаркий июнь. Солнце сквозь высокие окна сосредоточенно заливает светом класс и мистера Во, который сосредоточенно прикуривает. За дверью, в коридоре, Блот нависает над перепуганным первоклашкой, принюхивается и исчезает. А через площадку перед входом в школу, шаркая, движется паренек в поношенной одежде, жует жвачку, насвистывает и ухмыляется. Во взъерошенных волосах водятся вши, а на шее не водится галстука. Руки сомнительной чистоты засунуты в сомнительной чистоты карманы. Может ли этот оборвыш быть тем мальчиком, который впоследствии, став мужчиной, оставит такой след в этом нашем мире? Может. Начнем рассказ. 2 На травле быков или медведей, да и просто повсеместно, англичане постоянно курят никотиновую траву, которую в Америке называют "табакко". Пол Хойцнер, 1598 Юный Т.С. Давстон [Тот Самый Давстон -- помните?] шаркающей походкой шел через школьную площадку. Шел он именно шаркая, а не, к примеру, вразвалку или вприпрыжку. Что-то в его походке напоминало тяжелую изможденную поступь, и мы не сильно отошли бы от истины, сказав, что он брел с трудом. Внимательно посмотрев, мы бы добавили еще, что он, видимо, прошел длинный и изнурительный путь, отметив, что в его аллюре были и элементы иноходи. Но пусть до вашего сведения с самого начала будет доведено, что ничто в его походке не предполагало, что он пытается пробраться в школу украдкой. И если бы он, по причинам, ясным лишь ему самому, решил бы увеличить скорость своего продвижения, в его походке не появилось бы развязности или напыщенности. И уж тем более он не стал бы передвигаться гусиным шагом. Юный Т.С. Давстон передвигался с помощью честного и невзрачного шарканья, присущего беднякам. Потому что он и был бедняком, как, если честно, и все мы. В том, что наша школа называлась Амбар, была изрядная доля ирония. В Англии такое название вызывает в воображении кирпичные стены обители знаний, увитые плющом и защищающие укромные, посыпанные гравием тропинки для неторопливых прогулок. Это не тот случай. Амбар был школой эпохи Эдуарда VII (1901-1910), стандартной, как сортир, которую построили граждане Брентфорда, чтобы дети бедняков могли получить образование. Не слишком много образования, разумеется -- именно столько, сколько нужно. Сколько нужно, чтобы они могли подписаться, сосчитать зарплату, и научиться обращаться к высшим по положению "сэр". Амбар и давал именно столько образования. И занимался этим пятьдесят лет. Юный Т.С. Давстон нигде не учился шаркать. Это пришло к нему само собой. Это было у него в генах. Многочисленные поколения Давстонов шаркали задолго до него. Немногие дошаркались до хоть какой-нибудь известности, но все -- до общей могилы на задворках городского кладбища. И хотя мы не испытывали крайней нищеты наших ирландских собратьев, мы были достаточно бедны. Нас одолевали все обычные болезни бедняков: рахит, лишай, золотуха и чесотка. Будучи обычным ребенком, юный Т.С. Давстон служил средой обитания разнообразных паразитов, от вышеупомянутых вшей, до глистов, клещей и уховерток. Мясные мухи вились у его глаз, и тли норовили стянуть серу у него из ушей. Но так уж была устроена жизнь. Мы не знали ничего другого. Мы не придавали этому значения, и были счастливы. И юный Т.С. Давстон был счастлив. Он ухмылялся и насвистывал песенку, популярную в то время, выплевывая ее неопознаваемыми ошметками, потому что практически невозможно ухмыляться и насвистывать одновременно. Шаркая, юный Т.С. Давстон пересек школьную площадку. Шаркая, он вошел под навес над крыльцом, а затем -- собственно в школу. Мы учились в 4"а" и сейчас наслаждались уроком истории. Мистер Во стоял перед доской -- мел в одной руке, зажженный "кэпстен" в другой -- и рассказывал нам про Железное ложе Дамьена. В 1757 году Робер-Франсуа Дамьен совершил покушение на жизнь Людовика XV. В качестве наказания и урока всем потенциальным цареубийцам его зверски замучили на эшафоте. Его положили на железную кровать, которую затем раскалили докрасна. Правую руку сожгли на медленном огне. В раны, нанесенные специальными щипцами, влили расплавленные свинец и воск, а в конце концов его разорвали на части четыре диких лошади. Все это было крайне интересно, и мистер Во, очевидно, прекрасно знал предмет, судя по живописным описаниям, которыми он сопровождал рассказ о каждом очередном виде пытки. И конечно же, это служило наглядным уроком для тех из нас, кто лелеял мечту стать наемным убийцей: как можно лучше спланируй, как смыться с места преступления! Урок почти закончился к тому моменту, когда юный Т.С. Давстон вошел в класс. Позорник -- он пропустил самое интересное. Я уверен, ему бы понравился тот момент, когда мистер Во держал палец над огнем свечи, чтобы продемонстрировать нам, как долго человек может сдерживаться, прежде чем начать вопить действительно громко. Мне точно понравилось. И хотя почти все девчонки-плаксы тихонько хлюпали носами, а слабак Поль Мейсон грохнулся в обморок, юный Т.С. Давстон наверняка был бы первым, кто поднял бы руку, когда мистер Во спросил, кто из нас хочет понюхать, как пахнет сгоревший палец. Но так уж случилось, что он все пропустил, и так уж случилось, что он вошел в класс, не постучав. Мистер Во рванулся вперед и наставил своей обугленный перст на бедного мальчика. -- Вон отсюда! -- разъяренно взревел он, настолько громко, что Поль, едва очнувшись, тут же снова грохнулся в обморок. Бедный мальчик вышел и постучал. -- Войди же, -- отозвался мистер Во. Бедный мальчик вошел. Наш педагог отложил мел и заменил его шлепанцем. Он оглядел бедного мальчика снизу доверху, затем сверху донизу и печально покачал головой. Потом он поднял голову к часам на стене и поцокал языком. -- Два двадцать три, -- сказал мистер Во. -- Вы превзошли самое себя, Давстон. Бедный мальчик поковырял пол носком нечищеного башмака. -- Прошу прощения, сэр, -- сказал он. -- Мне очень жаль. -- Похвальное чувство, -- заметил мистер Во. -- Оно придает чисто символический характер тому ущербу действием, которое я намерен применить к вашей тыловой части, используя этот шлепанец. Будьте так добры -- склонитесь к парте. -- Не, -- отозвался бедный мальчик. -- Не выйдет. "Не выйдет?" Усищи мистера Во встали дыбом так, как могут встать дыбом только усищи. -- Сейчас же к парте, юноша, и пожинайте плоды инакомыслия. -- Начальница сказала, чтобы вы не били меня за опоздание, сэр. -- Ах, вот как, -- мистер Во нарисовал шлепанцем в воздухе замысловатую завитушку. -- Вы заручились снятием обета в высших сферах. Возможно, вам следует искупить грехи свои неким другим способом. Или это -- пример venia necessitati datur [Прощение, дарованное по необходимости]? Нам всегда доставляло удовольствие, когда из мистера Во начинала изливаться латынь. Но поскольку этот предмет в нашей школе не преподавали, мы понятия не имели о том, что он имеет в виду. -- Это пример того, сэр, что меня забрали в полицейский участок. -- О славный день, -- сказал мистер Во. -- Итак, вас, наконец, подвергают изъятию и отправлению в Исправительную школу, и с меня будет снята обременительная и неблагодарная задача по вашему обучению. Так поспешите же на свое место, собирайте свои вещи, и исчезните с глаз моих. -- Нет, сэр. Меня забрали в полицию, потому что я был свидетелем преступления и помог привлечь преступника к ответу. -- Давстон, -- сказал мистер Во, -- тебе известно, какое наказание ожидает того, кто лжет в этой школе? Давстон задумчиво переложил жвачку за другую щеку. -- Да, сэр, известно, -- сказал он наконец. -- Известно, сэр. -- Отлично, -- сказал мистер Во. -- Поскольку, хотя это наказание несколько мягче, чем судьба, уготованная Дамьену, в прошлом оно неоднократно оказывалось надежным и мощным средством борьбы с лживостью, обманом и вероломством. -- Известно, сэр, -- повторил Давстон. -- Отлично. Раз вам это полностью ясно, может быть, вы снизойдете до того, чтобы поделиться с нами подробностями происшедшего с вами сегодня? -- Снизойду, сэр. Если можно. -- Так делитесь, -- Мистер Во уселся за стол, загасил окурок и заложил руки за набриолиненную голову. -- Сцена ваша, -- сказал он, -- начните свой рассказ. -- Спасибо, сэр, сейчас начну, -- Юный Т.С. Давстон снова засунул руки в карманы штанишек и шмыгнул носом, втягивая особенно резвую соплю. -- Видите ли, сэр, -- начал он, -- я вышел пораньше, потому что надо было сбегать в магазин, а мне не хотелось опаздывать в школу. Мама попросила меня дойти до лавочки старого мистера Хартнелла и купить ей пачку "Герцогини". Это новые ароматизированные сигареты, фирмы Карберри, что в Холборне. Светлый виргинский табак, довольно мягкий, с ароматом бергамота и сандала. Следует сказать, что хотя я не отвергаю использование эфирных масел при производстве нюхательного табака, но с сигаретами дело обстоит несколько иначе, поскольку эти масла скорее заглушают вкус табака, чем подчеркивают его. По моему мнению, в случае с "Герцогиней", так же как и с "Леди Грей" и "Ее любимыми", щедрость их применения необоснованна. На мой взгляд, ароматизация сигарет является не более чем экзотической уловкой, рассчитанной на то, что легковерные потребители женского пола изменят своим привычным сортам. -- Весьма красноречиво изложено, -- поднял брови мистер Во. -- Я и не знал, что вы знакомы, так сказать, au fait с тонкостями ремесла табачника. -- О да, сэр. Когда я вырасту, я намереваюсь заняться именно этим. У меня есть идеи, которые, как я считаю, произведут революцию в табачном деле. -- Неужели? Ну что же, я уверен, что они представляют несомненный интерес. Но будьте любезны придерживаться темы. -- Конечно, сэр. Так я, значит, пошел к старому мистеру Хартнеллу купить сигарет. Должен заметить, что десять штук стоят фунт и четыре пенса -- возмутительно дорого. А там передо мной какой-то парень ждал у прилавка. Одет он был как нищий бродяга, но я случайно заметил, что ботинки у него начищены лучше некуда. Мои подозрения только усилились, когда он купил сигареты. -- Почему? -- спросил мистер Во. -- Потому что он купил пачку "Золотой славы" фирмы "Кэрролл". Это сигареты с фильтром, и курят их, за редким исключением, только представители высшего среднего класса. Ни один бродяга не будет курить сигареты с фильтром, тем более кэрролловские. И наконец, сэр, если этого недостаточно -- он расплатился пятифунтовой бумажкой. -- Невероятно, -- сказал мистер Во. -- Невероятно, -- согласились мы. И это действительно было невероятно. И становилось все невероятнее, по мере того, как юный Т.С. Давстон продолжал свою более чем невероятную историю. И все интереснее. Он следил за мужчиной, который покупал сигареты, после того, как тот вышел из лавки старого мистера Хартнелла. Мужчина спустился по Моби-Дик-Террас и дошел по Абаддон-Стрит до заброшенного дома на краю полигона в Полуакре. Мы знали все заброшенные дома в Брентфорде, но в этот нам никак не удавалось забраться, поскольку заколочен он был на совесть. "Бродяга" вошел через потайной вход позади дома и бедный мальчик, т.е. юный Т.С. Давстон, последовал за ним. Войдя в дом, мальчик оказался в комнате, похожей на лабораторию, где в высоченных колбах висели экспонаты самого зловещего вида и стояло множество сложного на вид оборудования, имеющего прямое отношение к электричеству. Он спрятался за лабораторным столом и следил за тем, как мужчина включил крохотный радиопередатчик. На слух язык, на котором тот говорил, состоял исключительно из разной высоты скрипов и хрюков. Закончив беседу, мужчина резко повернулся, в руке у него оказался пистолет, и он потребовал, чтобы Давстон вылез из-под стола. Мальчик неохотно подчинился. -- Итак, -- сказал мужчина, -- ты предприимчивый малый. -- Я заблудился, сэр, -- сказал Т.С. Давстон. -- Не могли бы вы подсказать, как пройти на вокзал? -- Мог бы, -- сказал мужчина (по словам мальчика, голосом, от которого в дрожь бросает). -- Но не подскажу, раз уж я тебя нашел. -- До свидания, -- сказал Т.С. Давстон, и пошел к двери. -- Дверь заперта, -- заметил мужчина. И она действительно была заперта. -- Пожалуйста, не убивайте меня, -- сказал Т.С. Давстон. Мужчина улыбнулся и спрятал пистолет. -- Я не собираюсь тебя убивать, -- сказал он. -- Напротив, когда я с тобой разберусь, ты будешь значительно дальше от смерти, чем сейчас. В тебе будет больше жизни, чем ты можешь представить. -- Я бы предпочел просто тихо уйти, если вы не возражаете. -- Возражаю, -- ответил мужчина. -- А теперь слушай внимательно. Я объясню тебе, что здесь происходит, а потом, когда я закончу, ты сможешь сам решить, что тебе делать. -- Можно покурить, пока вы будете рассказывать? -- Конечно. Угощайся. Юный Т.С. Давстон ухмыльнулся, повернувшись к мистеру Во. -- Я рассчитывал, что он предложит мне сигарету, -- сказал он, -- потому что кэрролловских я еще не пробовал. Должен заметить, что в целом был разочарован. Табак хорошего качества, но бумага с водяными знаками слишком гладкая на ощупь и горит неровно. Угольный фильтр производит впечатление, но его можно существенно улучшить. Возможно, заменить пробковым фильтром, как в "Крейвен I". Я... Но это лирическое отступление было прервано звуком соприкосновения шлепанца мистера Во со поверхностью стола. -- Продолжай, в конце концов! -- крикнул мистер Во. Бедный мальчик продолжил. -- Мужчина рассказал мне, что он является сотрудником элитной научной группы, работающей на правительство. Они создали электронный мозг, который способен предсказывать появление новых технологических разработок. Он не мог полностью предсказывать будущее, потому что не имел доступа ко всей информации, необходимой для этого. Его работа основана на математическом принципе. Когда тебя спрашивают, сколько будет дважды два, ты отвечаешь: четыре. Это означает, что ты предсказал будущее. Ты предсказал, что случится, если ты умножишь два на два. Так вот, этот электронный мозг работает примерно так же. Он сказал, что согласно его расчетам, к концу столетия мы будем практически полностью зависеть от машин, подобных ему, компьютеров, в том, что касается управления жизнью общества. Такие машины будет просто повсеместно. Производство продуктов питания, национальная оборона, системы коммуникаций, транспорта, больницы, банки -- да где угодно. Однако, по его словам, в программы, управляющих этими компьютерами, вкралась неизбежная ошибка разработчиков. Что-то там со встроенной системой отсчета дат. И это будет означать, что по достижении двухтысячного года многие из этих компьютеров попросту выйдут из строя. И это будет причиной гибели цивилизации. По его словам. Мистер Во пригладил усищи. Если бы у меня было что гладить, я бы сделал то же самое. То, что рассказывал Т.С. Давстон, было восхитительно. Великолепно. Невероятно. Забавно, однако, что это также было весьма знакомо. Я был уверен, что где-то это уже слышал. Более того, чем больше я думал об этом, тем все больше становился абсолютно уверен, что я это уже слышал. И даже более того, что я это уже читал. В комиксах, которые я недавно взял у Т.С. Давстона. Я, однако, не думаю, что они попадались мистеру Во. Я думаю, что он прервал бы рассказ раньше, если бы они ему попадались. Я думаю, что ему очень понравился тот момент, когда мальчик отказывается подвергнуться операции вживления в мозг имплантата для прямой связи с электронной машиной, а мужчина дергает за рычаг, и мальчик падает через открывшийся люк в клетку в подвале. Именно там, разумеется, Т.С. Давстон встретил принцессу c удивительными серебристыми глазами, которую похитили, чтобы использовать в такого же рода эксперименте. Не уверен, что можно открыть навесной замок спичкой или что под Брентфордом действительно существует лабиринт подземных каверн, в которых живут карлики с татуированными ушами. У меня вызывает сомнение масштаб огневой мощи, которая смогла быть привлечена полицией Брентфорда к окружению дома. И я уверен, что мы услышали бы взрыв, вызванный тем, что мужчина в доме нажал кнопку самоликвидации, не желая попадать в руки полиции живым. Но это была захватывающая история, и я все равно считаю, что мистер Во поступил очень благородно, разрешив Т.С. Давстону закончить. И только после этого приказать ему лечь на парту. Хотя в Амбаре никогда не преподавали немецкий, мы все понимали значение слова Schadenfreude. И эта порка доставила нам искреннюю радость. Она приобрела эпический размах, соответствующий случаю, и после нее мистер Во распорядился, чтобы четверо ответственных за травмы доставили потерявшего сознание Т.С. Давстона к медсестре для обработки ран и применения нашатыря по назначению. В общем и целом это был день, достойный того, чтобы остаться в памяти, и я описываю его здесь для того, чтобы у читателя создалось впечатление, что за мальчик был юный Т.С. Давстон. Мальчик, наделенный воображением. И отвагой. После уроков мы помогли ему дойти до ворот школы. Мы все с радостью понесли бы его на руках, но состояние мягкого места у него, похоже, этого не позволило бы. Тем не менее, он без всякого сомнения был героем, и поэтому мы дружески похлопали его по тем частям тела, которые понесли менее существенный ущерб, и назвали его отличным парнем. Когда мы вышли из школы, наше внимание привлек огромный, черный, сияющий лаком автомобиль на углу пустынной улицы. Рядом с ним, опершись о капот, стоял мужчина в одежде шофера. При виде нашей буйной компании он сделал шаг вперед. Не для того, как оказалось, чтобы не подпустить нас к машине, а для того, чтобы протянуть Т.С. Давстону пакет с конфетами. Мы молча смотрели, как он вернулся к машине, уселся за руль, и включил зажигание. И этот момент оставил у меня в памяти неизгладимое впечатление. Как машина срывается с места, сворачивает за угол, мимо лавки старого мистера Хартнелла. И видно, что сидящий на заднем сиденье пассажир улыбается нам и машет рукой. И этот пассажир -- красивая молодая женщина. Красивая молодая женщина с глазами удивительного серебристого цвета. 3 "Сэр, не будете ли вы столь любезны, чтобы сказать своему другу, что моя табакерка -- не устрица?" Бо Бруммель (1778-1840) Дядюшка Джон Перу Джонс не приходился мне родным дядей. И Т.С. Давстону он был не родным дядей, а приемным. Т.С. Давстон завел себе несколько приемных родственников в Брентфорде и его окрестностях и регулярно их навещал. Одним из них был старец, которого звали Старик Пит -- Т.С. Давстон помогал ему возделывать огородный участок, выделенный муниципалитетом. А еще бродяга, известный как Два-пальта, с которым он отправлялся на поиски пропитания в парк Ганнерсбери. И библиотекарша, которая, по всей видимости, учила его приемам тантрического секса. И еще был дядюшка Джон Перу Джонс. Этот мальчик выбирал себе приемных родственников среди взрослых самым тщательным образом. Подходили только те, кто обладал полезными знаниями. Старик Пит, по общему мнению, был у нас в городке тем самым, к кому следовало обращаться по вопросам выращивания фруктов и овощей. Два-пальта был тем самым, к кому следовало обращаться, когда речь заходила о том, что сейчас мы именуем "искусством выживания". Библиотекарша, без всякого сомнения, была той самой почти во всех отношениях. И еще был дядюшка Джон Перу Джонс. -- Чем он вообще занимается? -- спросил я Т.С. Давстона, когда мы, шаркая, направились по булыжной мостовой тенистого переулка в исторический район Баттс. Т.С. Давстон почесал под мышкой слева. В школе появилась чесотка, что затронуло нас всех самым злосчастным образом. -- Ну давай, -- сказал я. -- Рассказывай. -- Да сейчас он не больно чем и занимается, -- сказал Т.С. Давстон. -- Живет как затворник. Но раньше служил в королевских инженерных войсках, а потом в спецслужбе. И знает все, что можно знать про динамит. Я сбросил носком башмака пивную пробку в канализационный люк. -- Опять, значит, взрывы устраиваешь? -- Ничего нет такого, в том, чтобы устроить взрыв. Здоровое желание для мальчиков нашего возраста. -- Викарий Бетти так не считает. -- Викарий Бетти -- старый лицемер, -- сказал Т.С. Давстон, и полез под мышку справа. -- Он был полковым священником, и видел массу взрывов. Он всего-навсего намерен отказать молодежи в тех удовольствиях, которыми пресытился сам. У взрослых такое -- на каждом шагу. Я не мог не признать его правоту. -- В любом случае, -- продолжал Т.С. Давстон, перенося свое внимание на область между ногами, где семейство лобковых вшей оккупировало жизненное пространство у него на яйцах. -- Дядюшка Джон Перу Джонс не только знает все, что нужно знать о динамите. Он еще знает все об орхидеях и гидродендрологии. -- Гидро-чего-логии? -- Гидродендрологии. Это наука о выращивании деревьев в воде. Я тоже рассеянно, но с большим удовольствием почесал между ног. -- Вот его дом, -- сказал юный Т.С. Давстон. И я поднял глаза, чтобы посмотреть на дом. Строения в районе Баттс были относились к эпохе короля Георга. Сочного розового цвета кирпич и монументальность. Сады здесь были ухожены, и жили здесь важные люди. На углу, к примеру, жил один профессор, а вон там, между деревьев, виднелся Дом Моряка. Хозяином его был старый капитан, но никто из нас ни разу не видел его. Мир и тишина царили здесь, а еще -- история. В школе нам не так уж много рассказывали об истории родного города. Главные события мы, конечно, так или иначе знали. От родителей. "Здесь Юлий Цезарь перешел через Темзу". "Здесь, во время знаменитой битвы при Брентфорде, пал король Балин". "Во дворе этого дома раньше был постоялый двор, на котором останавливалась Покахонтас". И -- самое интересное -- "Вот в этом доме родился П.П. Пенроуз". До мистера Давстона П.П. Пенроуз, без всякого сомнения, был наиболее известен из всех знаменитостей, родившихся в Брентфорде, как автор популярнейших книг двадцатого столетия: уже ставших легендарными романов о Ласло Вудбайне. При его жизни все были уверены, что он родился в Нью-Йорке, рядом с Гарлемом. Он говорил с преувеличенным бруклинским акцентом и всегда носил мягкую шляпу с широкими полями и длинное пальто. Только после его преждевременной смерти (в результате идиотского несчастного случая с участием наручников и шланга от пылесоса) тайное стало явным и правда открылась всему миру (как и большая часть его прямой кишки): он был рожден как простой Питер Пенроуз в доме в районе Баттс, в Брентфорде. И в жизни не был в Нью-Йорке. Мемориальная доска со скабрезными подробностями его гибели установлена не была, но мы все знали, где именно находится его дом. Тот, в котором шторы всегда были задернуты. Летом сюда прибывали автобус за автобусом, из которых выбирались американские туристы, чтобы поглазеть на эти шторы. А наш друг Билли, который знал слишком много для своего возраста, выносил на улицу пылесос, и американцы платили ему за то, что он давал им сфотографироваться с ним. Однако мне нечего добавить к теме Пенроуза. Я могу лишь порекомендовать читателю, который желает погрузиться в более подробное изучение жизни этого замечательного человека, его работы и личных привычек, великолепную биографию пера сэра Джона Риммера "Его звали Лас: Человек, который был Вудбайном". Или статью об эротическом самоудушении, опубликованном в последнем из вышедших номеров журнала "Кляп" за декабрь 1999 г. -- Пить хочется до сблева, -- сказал я. -- Как ты думаешь, у дядюшки Джона Перу есть лимонад? -- Он пьет только отфильтрованную воду, -- юный Т.С. Давстон протянул руку к большому медному дверному молотку. -- Не забудь сказать то, что я тебе сказал, -- продолжил он, глядя на меня с самым серьезным видом. -- А что ты мне сказал, чтобы я сказал? -- спросил я, потому в тот момент я его как раз не слушал. -- Что ты мой брат Эдвин, и тоже интересуешься растениями. -- Но у тебя нет брата по имени Эдвин. Т.С. Давстон покачал золотушной головой. -- Ты хочешь посмотреть чудовищ или нет? -- Хочу, -- сказал я. И действительно хотел. В такой теплый летний вечер, как этот, я скорее отправился бы на берег канала брать уроки танцев у "грязных акул" (мы их еще звали заппазаврами). Но Т.С. Давстон пообещал мне, что за шиллинг он отведет меня к человеку, у которого в оранжерее живут чудовища, и он, если я вежливо попрошу, даже, может быть, разрешит мне покормить их. Ни один мальчик девяти лет не сможет отказаться от такого предложения. Т.С. Давстон взялся за большой медный дверный молоток. И стукнул в дверь. -- Придется немного подождать, -- сказал он. -- Он должен проверить, все ли чисто. Я скорчил удивленную гримасу. -- Погоди, -- сказал юный Т.С. Давстон. И мы погодили. После того, как мы погодили довольно долгое время, за которое у меня в голове начали появляться мысли о том, что возможно на самом деле мне не особенно хочется посмотреть на чудовищ, а лучше было бы получить свой шиллинг обратно, мы услышали, как за дверью отодвинули засов, и высокая дверь чуть приоткрылась. -- Пароль, -- прошептали из-за двери. -- Стрептококк, -- сказал Т.С. Давстон, имея в виду шарообразную бактерию, дающую положительную реакцию окраски по Граму, которая была виной эпидемии скарлатины, едва не выкосившей под корень третий класс предыдущей зимой. -- Входи, мой друг, вводи и брата. И мы вошли. Когда дверь за нами закрылась, стало совсем темно, и хозяин дома включил всет. Поскольку я не подозревал, чего можно ожидать, я совсем не удивился тому, что увидел вокруг. Мы стояли в большом зале с высокими потолками. Монументальном, я бы сказал. На натертом паркете -- ковер с замысловатым рисунком. Этажерка для цветов, украшенная павлиньими перьями. Сквозь открытые двери видны богато убранные комнаты. Вешалка из бамбука, на которой висят пальто и шляпы. И, пожалуй, все. Что меня удивило, так это внешность хозяина. Поскольку Т.С. Давстон упоминал королевские инженерные войска и спецслужбы, я ожидал увидеть человека, который по крайней мере был бы похож на бывшего солдата. А дядюшка Джон Перу Джонс был маленьким и щупленьким. Скулы на его лице торчали, как локти у велосипедиста, а подбородком он смахивал на Петрушку из кукольного балагана. Узкий высокий лысый череп был испещрен пятнами, как голубиное яйцо. Нос у него был тоньше соответствующего органа бумажного голубя, но больше всего беспокойства вызывали глаза. За несколько месяцев до того я пробрался через черный ход в кинотеатр "Одеон" в Нортфилде, чтобы посмотреть "фильм для взрослых", который назывался "Собачий мир", "Mondo Cane" по-итальянски. Этот документальный фильм рассказывал о разных забавных обычаях, принятых во всем мире, и в нем было немало кадров, в которых мелькали обнаженные груди прыгавших вверх-вниз туземных женщин. Но что действительно запало мне в память -- это сюжет о китайском ресторане, где подавали обезьяньи мозги. Мозги живых обезьян. Там стояли такие специальные столики, с дыркой посередине, голову обезьяны просовывали через эту дыру, и так закрепляли. А потом, проявляя не больше чувства, чем при чистке апельсина, официанты срезали обезьянам верхушки голов, и богатые посетители выковыривали мозги маленькими ложечками и поедали их. Взгляд этих обезьян -- вот чего я никогда не забуду. Страх и боль. И у дядюшки Джона Перу Джонса был именно такой взгляд. Его глаза смотрели одновременно куда угодно и в никуда, и они нагоняли на меня ужас. -- Итак, это твой брат Эдвин, -- сказал он, шмыгнув взглядом поверх моей головы. -- Пришел посмотреть на моих малюток. Я сказал "добрый вечер" и назвал его "сэр", потому что взрослые обожают вежливых детей. Он наклонился вперед, чтобы погладить меня по голове, но, должно быть, заметил, как я вздрогнул, и вместо этого просто сказал: -- Может ли он хранить наш секрет? -- Конечно, дядюшка, -- ухмыльнулся Т.С. Давстон. -- Он ведь мой брат, в конце концов. -- Тогда я буду доверять ему также, как доверяю тебе. Т.С. Давстон подмигнул мне. Дядюшка Джон Перу Джонс повел нас в дальний конец зала. -- Тяжелый выдался денек, -- сказал он. -- Тайная полиция усиливает беспокоящие действия. -- Тайная полиция? -- спросил я. -- Да-да, -- ответил старичок. -- За мной следят повсюду. Они маскируются под прохожих, под мойщиков окон, под почтальонов, продавцов и мамочек с колясками. Они знают, что я настороже, и от этого становятся еще невыносимее. Буквально сегодня утром, стоило мне выйти за пачкой сигарет... -- "Сноудон", -- заметил Т.С. Давстон. Дядюшка повернулся к нему, и его безумные глаза стали еще безумнее. -- Узнал запах дыма, -- объяснил юный Т.С. Давстон. -- Вы только что выкурили одну. "Сноудон" -- они с ментолом. У них очень узнаваемый запах. -- Молодец, -- сказал дядюшка и похлопал Т.С. Давстона по плечу. -- Я меняю марку каждый день, чтобы они не догадались. -- Эти, в тайной полиции? -- спросил я. -- Именно. Так вот -- захожу я в магазин, а двое уже там стоят. Переодетые в старушек с сумками. Стоят и смотрят, что я куплю. Они записывают все, что я делаю. И все это подшивают к делу в тайном штабе на Морнингтон-Кресент. -- Но зачем они это делают? -- спросил я. -- Из-за моей работы. Разве Чарли не рассказал тебе? -- Чарли? -- Я подумал, лучше будет, если вы сами расскажете, -- сказал Т.С. Давстон. -- Еще раз молодец. Старичок провел нас на кухню. Воняла она также отвратительно, как выглядела. Вдоль всех стен были навалены мешки с мусором, и коробки, коробки, коробки -- бесчисленное множество картонных коробок. Дядюшке попалось на глаза выражение на моем лице, которое можно было бы описать как замешательство. -- Ничего не выбрасываю, -- сказал он. -- Они шарят в моем мусорном ящике. Я их видел. Они с виду -- как обыкновенные мусорщики, но меня им не провести. Я кивнул, улыбнулся, и попытался принюхаться. В этом доме стоял странный запах. Пахло не сигаретами и не отбросами. Пахло чем-то другим. Густой, тяжелый, резкий запах. И я понял, где он раньше мне встречался. Так пахло в огромных теплицах Королевского Ботанического сада в Кью. Дядюшка Джон Перу Джонс вынул побитое эмалированное ведро из-под набитой грязной посудой мойки, и протянул его мне. Я заглянул внутрь и энергично отступил назад. -- Это просто мясо, -- сказал дядюшка. -- Это просто мясо с кусочками меха на нем. -- Против меха они не возражают. Это же не искусственные добавки. Я взял ведро, но мне все равно было не по себе. -- Пошли, сказал дядюшка. -- Сюда. Он открыл дверь в другом конце кухни, и из нее вырвался оранжерейный запах. Он буквально подмял нас под себя. Втянул нас в себя и поглотил. У меня перехватило дыхание. Жара валила с ног, а влажно было настолько, что все жизнеспособные поры тут же начинали выделять пот. -- Поторопитесь, -- сказал дядюшка. -- Нельзя, чтобы температура понижалась. Мы торопливо прошмыгнули внутри и то, что я увидел, мягко говоря, произвело на меня впечатление. Это была оранжерея в викторианском стиле. Я всегда обожал викторианцев. За их искусство, за их изобретения, за созданные ими шедевры архитектуры. И хотя многие пуристы поют хвалу эпохе короля Георга за классичность стиля, лично я считаю, что в очень многих зданиях той поры чувствуется чопорность незамужних тетушек. Тогда как викторианские здания похожи на растрепанных румяных уличных девок. Они радуются тому, что они есть. Они кричат нам: "Да посмотрите на нас -- ну не красотки ли?" Викторианцы знали, что значит строить с размахом. Когда они воздвигали музеи, отели, дамбы, мосты, они зачастую перебарщивали. Если где-нибудь оставалось место для замысловатого завитка или хитрой финтифлюшки, они тут же приделывали их туда. Что же до оранжереи дядюшки Джона Перу Джонса... если представить себе, что разъяренный защитник классицизма принялся бы тыкать викторианским стеком черного дерева в каждый замысловатый завиток или хитрую финтифлюшку, он бы выбился из сил раньше, чем дошел бы до ближайшего угла. Это была даже не румяная уличная девка, это была танцовщица из мюзик-холла перед выходом на сцену. Она сладострастно вздымалась позади дома, оглаживая груди стеклянных куполов. Кованые украшения, всполошенно взметнувшись, неподвижно застыли и декоративные колонны увенчались набухшими капителями. Словно песнь во славу наслаждения, как писал Обри Бердсли. И хотя оранжерея сама по себе была чудом, то, что в ней росло, удивляло еще больше. Мне уже доводилось видеть экзотические цветы в Кью. Но ничто из того, что я видел, не могло сравниться с этим. Здесь экзотика хлестала через край. Краски были слишком красочными, а понятие размера теряло значение. Я, открыв рот, уставился на чудовищный цветок, который лениво зиял из огромного горшка. Таких цветов просто не бывает. Не может быть. -- Rafflesia arnoldii, -- сказал дядюшка. -- Самый большой цветок во всем огромном мире. Привезли с Суматры, туземцы там верят, что его опыляют слоны. Я наклонился к цветку, чтобы получше ощутить его аромат. -- Я бы этого не делал, -- заметил дядюшка. Поздно. -- Ффффууууууууууууууу! -- вырвалось у меня, я отшатнулся назад, и схватился за нос свободной рукой. -- Пахнет в точности как гниющий труп, -- сказал дядюшка Джон Перу Джонс. --Лучше не нюхай ничего, сначала не спросив меня. Я сделал попытку восстановить самообладание и заявил, покривив душой: -- Не так плохо. -- Чарли сказал то же самое, -- ухмыльнулся дядюшка. -- А я-то думал, что у детей более тонкое обоняние. Я помахал рукой перед носом и спросил, указывая на ближайшее растение: -- А это как называется? -- Как будто мне было действительно интересно. -- А, это! -- дядюшка довольно потер ручки, и любовно уставился на большие, жирные, белые цветы со множеством лепестков, словно бы в оборках. Они плавали в большой бочке на поверхности маслянистой воды. -- Их называют "следы ангела". Я вытер пот со лба. С меня уже всерьез текло. Жидкости, необходимые для жизнедеятельности моего юного организма, растрачивались попусту. Мне хотелось пить еще до того, как я сюда вошел, но сейчас я чувствовал опасную близость обезвоживания. -- Следы ангела, -- повторил дядюшка. -- Называются так потому, что, по преданию, ангелы, как Христос, могут ходить по воде. Но только при полной луне и только по лунной дорожке. -- А листья у них ядовитые, -- сказал Т.С. Давстон. -- Исключительно ядовитые, -- подтвердил дядюшка. -- Попробуешь листочек -- и ты среди ангелов. Только так. -- Мне кажется, я окажусь среди ангелов прямо сейчас, если не попью, -- сказал я. Дядюшка быстро оглядел меня. -- Поставь ведро, -- добродушно сказал он. -- Вон там в углу есть кран и рядом с ним -- кружка на цепочке. Ничего не трогай, и ничего не нюхай, ладно? -- Хорошо, сэр, -- сказал я. В детстве у меня был хороший запас жизненных сил, и к тому моменту мне уже удалось справиться с дифтерией, коклюшем, некрозом челюсти и бенгальской гнилью и я, разумеется, не мог допустить того, чтобы какое-то там обезвоживание вывело меня из себя. И вот, улучшив свое состояние кружкой-другой жидкости, служившей пивом праотцу Адаму, я снова почувствовал себя свежим, как огурчик. В оранжерее -- самое подходящее сравнение. -- Теперь лучше? -- спросил дядюшка. -- Да, спасибо, -- ответил я. -- Тогда позволь показать тебе вот это. И дядюшка указал на следующую кадку. Над темно-зелеными листьями, собранными в плоские розетки, тут и там виднелись фиолетовые цветы. -- Mandragora officinarum, -- сказал он. -- Легендарная мандрагора. Под землей ее корни растут в форме человеческого тела. Это та самая ведьмина трава. Использовалась во многих магических ритуалах. Говорят, что когда ее вырываешь из земли, она кричит, и если услышишь этот крик -- сойдешь с ума. Как считаешь, стоит чуточку потянуть? Я яростно закрутил головой. -- Нет, -- кивнул дядюшка. -- Лучше не надо, так ведь? На самом деле ее корни содержат алкалоид тропан, который, будучи принят в малых дозах, может вызывать галлюцинации и видения рая. В больших дозах, однако, она вызывает... -- Смерть, -- сказал Т.С. Давстон. -- Смерть, -- сказал дядюшка. -- Излюбленное средство Лукреции Борджиа. Но триста лет тому назад персы использовали ее как обезболивающее при операциях. -- Они высушивали корни, -- сказал Т.С. Давстон, -- размалывали их и смешивали с камфарой, а потом бросали в кипящую воду. Пар надо было вдыхать. В Англию ее завезли римляне. -- Твой братец знает, о чем говорит, -- заметил дядя, погладив вундеркинда по голове и затем осмотрев руку на предмет вшей. Дядюшка Джон Перу Джонс устроил для меня настоящую экскурсию. Мне были с гордостью продемонстрированы маки. ("Из которых делают опиум".) И Cannabis sativa. ( "Конопля, прославленная битниками".) И Menispermaceae. ("Представители южноамериканского семейства логаниевых, из которого получается яд для отравления стрел, кураре".) И Lophopora williamsii. ("Мескаль. О дивный мескаль!"). Я познакомился с аконитом и пустырником, беленой и чемерицей, красавкой и ложечницей, льнянкой и сон-травой. Но ничего не трогал и не нюхал. Мне становилось ясно, что коллекция дядюшки полностью состоит из растений, которые или возносят тебя на небеса, или укладывают в гроб. Или могут сделать и то, и другое, в зависимости от дозы. В очередной раз посмотрев на этого безумноглазого бедолагу, я попытался представить себе, сколько наркотиков из собственной коллекции он попробовал лично. -- Ну вот и все, -- наконец сказал он. -- Если не считать красавцев, посмотреть на которых вы, собственно, и пришли, и я покажу их вам прямо сейчас. Я встревоженно подтянул шорты. Мои трусы, заскорузлые, как всегда, пропитались потом и, казалось, вот-вот с меня свалятся. -- Все это просто невероятно, сэр, -- сказал я. -- Но можно вас кое о чем спросить? Дядюшка Джон Перу Джонс кивнул головой, похожей на голубиное яйцо. -- Почему вы решили выращивать именно эти конкретные виды растений? -- Во имя Великой Цели, -- сказал Т.С. Давстон. -- Во имя Великой Цели, -- согласился дядюшка. Я постарался изобразить лицом немой вопрос. Дядюшка почесал тонкий нос длинным тонким пальцем. -- Пошли, -- сказал он, -- познакомишься с моими красавцами, и я все тебе расскажу. Угол оранжереи был отгорожен грязной узорчатой скатертью. Дядюшка подошел к ней, и отбросил ее в сторону театральным жестом. -- Вуал-ля! -- вскричал он. -- Чтоб меня, -- сказал я, подражая известному комику Тони Хэнкоку. На кованом железном помосте стоял старинный аквариум, а в нем -- самые причудливые растения, какие мне когда-либо приходилось видеть. Сначала я вообще не поверил, что это растения. В них было очень много от ящериц и что-то от рыб. Они были чешуйчатые, блестящие и настолько зловещие на вид, что я чуть не потерял самообладание. Как и у всех нормальных детей, глубоко в душе у меня гнездился страх перед овощами. Я нервничал при виде капусты, и едва не писался в штаны, подумав о брюссельской ее разновидности. Заверения родителей, что в ней много железа, уже были проверены с помощью магнита и признаны враньем. Почему родители так настаивали на том, чтобы на тарелках у их детей все время горой лежали овощи, мне объяснил Билли. Овощи дешевле мяса, сказал он, а времена, как всегда, тяжелые. Когда позже жизнь у меня сложилась так, что некоторое время я водил компанию с представителями кругов, более высоких по социальному положению, я был поражен, обнаружив, что есть взрослые, которые питаются исключительно овощами. Этих типов, как я узнал, называют вегетарианцами, и, хотя у них хватает денег на то, чтобы купить мясо, они сознательно не делают этого. Поскольку я известен своей способностью сострадать другим, я, естественно, очень жалел этих несчастных, которые, по всей видимости, страдали неким помрачением рассудка, а я не мог способствовать их выздоровлению. Но затем, применив более философский подход, я увидел и положительную сторону сего явления. В конце концов, чем больше в мире вегетарианцев, тем больше мяса остается для нас, нормальных людей. -- Красавцы мои! -- вскричал дядюшка, бесцеремонно вырвав меня из потока сознания. -- Неси ведро. Сейчас будем ужинать. Я приподнял ведро и осторожно приблизился. Они были чешуйчатые, блестящие, одновременно похожие на ящериц, рыб и, несомненно, на кочанчики брюссельской капусты. Чем бы они ни были, они были живые, они трепетали, тряслись и толкались. -- Это растения, сэр? -- осведомился я. -- Большей частью, -- ответил дядюшка, уставясь на своих "красавцев". -- В основном брюссельская капуста. Скрещенная с василиском обыкновенным. -- Химеры, -- сказал Т.С. Давстон. -- Химеры, -- согласился дядюшка. -- И они будут есть мясо из этого ведра? Дядюшка Джон Перу Джонс порылся в карманах куртки, и вытащил щипцы с длинными ручками. Протянув их мне, он сказал: -- Почему бы тебе не убедиться самому? Т.С. Давстон одобряюще кивнул. -- Ну давай, счастливчик, -- сказал он, -- тебе повезло. Брось им пару кусочков. Я сжал щипцы в ладони. Пот капал у меня со лба, и чувствовал я себя далеко не на седьмом небе от счастья. Но я же заплатил шиллинг, и именно за этим пришел. Я подцепил кусок мяса из ведра. -- Ближе, чем на вытянутую руку не подходи, -- посоветовал дядюшка, -- и береги пальцы. Я последовал его совету, и опустил кусок мяса, зажатый в щипцах, в аквариум. Произошло примерно то же самое, как если бы я бросил дохлую овцу в пруд, населенный пираньями. "Клац-клац-клац!" Отвратительные голодные ротики, усеянные остроконечными зубками, появились буквально ниоткуда. Я отшатнулся и почувствовал, как моя нижняя челюсть едва не проломила мне обе ключицы. -- Ну как тебе? -- спросил Т.С. Давстон. -- Восхитительно! -- сказал я. И я действительно так считал. Держа щипцы по очереди, мы скормили все мясо этим созданиям. Дядюшка с умилением смотрел на нас, качая головой и улыбаясь, а его безумные глаза бегали по всем углам и пальцы безостановочно шевелились. Когда мы закончили, он сказал: -- Ну и хватит. -- И задернул скатерть, служившую занавесом. Я вернул ему щипцы. -- Большое спасибо, сэр, -- сказал я. -- Было просто здорово. -- Работать тоже может быть здорово, -- сказал дядюшка. -- Даже работать во имя Великой Цели. -- Вы собирались рассказать мне об этом. -- Может быть, в следующий раз? -- сказал Т.С. Давстон. -- Нам пора идти, иначе мы опоздаем в Кабс. -- В Кабс? -- удивился я. -- Да, в Кабс. -- И Т.С. Давстон с намеком посмотрел на меня. С явно выраженным намеком. Смысл которого, впрочем, от меня ускользнул. -- Я никуда не тороплюсь, -- сказал я. -- Отлично, -- обрадовался дядюшка. Т.С. Давстон глухо застонал. -- С тобой все в порядке, Чарли? -- Да, дядюшка, да. Приступ золотухи, только и всего. -- У меня есть травка, которая тебе поможет. -- Не сомневаюсь. -- Я что-то пропустил? -- спросил я. Дядюшка покачал лысой головой. -- Я думаю, у Чарли есть подружка, -- сказал он. -- И ему не терпится попрактиковаться с ней в навыках, благоприобретенных с помощью библиотекарши. Т.С. Давстон фыркнул и пошаркал ногами. Я снова постарался изобразить лицом немой вопрос. -- Великая Цель, -- начал дядюшка, становясь в величественную позу. -- Достижение которой даст мне право занять место в учебниках истории. Но они знают, что я стою на пороге, и именно поэтому следят за каждым моим шагом. -- Они, которые из тайной полиции? -- Из тайной полиции. У них везде мощные телескопы. Они видят нас даже сейчас. Именно поэтому я держу своих малюток за занавеской. В тайной полиции хотят знать все о моей работе и выкрасть их для своих хозяев на Морнингтон-Кресент. Но им это не удастся, вот уж нет -- никак не удастся. -- Очень рад это слышать. -- То, чем я здесь занимаюсь, -- сказал дядюшка, -- послужит всему человечеству. Не только немногим избранным. То, чем я занимаюсь, обеспечит мир во всем мире. Ты спрашивал, почему я выращиваю именно эти конкретные виды, не правда ли? Я кивнул, подтверждая, что интересовался этим. -- Потому что из них можно получать специальные средства. Мощные галлюциногены, которые, если смешать их в верных долях и принимать правильно, дают мне возможность входить в состояние измененного сознания. А когда я пребываю в нем, я могу общаться напрямую с растительным миром. Как доктор Дулиттл говорил со зверями, так и я могу говорить с деревьями. Я поглядел на стоявшего поодаль Т.С. Давстона, который скорчил страдальческую гримасу. -- И что же могут сказать деревья? -- спросил я. -- Многое, -- ответил дядюшка, -- даже чересчур. Болтают без умолку, как соседки за чашкой чая. Жалуются на белок и воробьев, на шум и автомобили. Если я еще хоть раз услышу, как старый дуб рядом с Домом Моряка распространяется на тему того, насколько цивилизованнее мир был раньше, я точно сойду с ума. Я постарался не обращать внимания на то, как Т.С. Давстон закатил глаза к потолку. -- Они все разговаривают? -- спросил я. -- Насколько мне известно, -- ответил дядюшка. -- Хотя я, разумеется, понимаю только английские породы. Не имею ни малейшего понятия, о чем могут говорить ливанские кедры или китайские гинкго. -- Может быть, стоит заняться языками? -- Боюсь, у меня нет на это времени. Я кивнул, хлюпнув воротником рубашки, и снова подтянул шорты. -- Так значит, тайная полиция тоже хочет говорить с деревьями? -- Их хозяева. Представляешь, какие открываются возможности для шпионажа? Я не представлял и прямо сказал об этом. Дядюшка взмахнул руками. -- Для слежки! Уже не нужно посылать на рискованные задания людей, если вместо этого достаточно поговорить с соседним деревом. Подумай только, что могут подслушать цветы на окнах русского посольства. И они охотно тебе расскажут, если их вежливо попросить. -- Понял, -- сказал я, и я действительно понял. -- Но вам ведь придется научиться говорить по-русски? -- Ну разумеется, но идею ты уловил? -- Идею я уловил, -- сказал я. -- Так это и есть Великая Цель? -- Отчасти. -- То есть это еще не все? -- Далеко не все. -- Дядюшка самодовольно выпрямился и ухватился за лацканы куртки. -- Общение с растениями -- только начало. Видишь ли, я хотел знать, чего им нужно от жизни, и я просто спросил их об этом. Те, что живут у меня в оранжерее, растут так хорошо, потому что они говорят мне, что им нужно, и я им это даю. Сколько тепла, сколько света и так далее. Но есть кое-что, чего им действительно хочется. Знаешь, что это? -- Любовь? -- спросил я. -- Любовь? -- спросил Т.С. Давстон. -- Извините, -- сказал я. -- Так, значит, не любовь? -- Они хотят передвигаться, -- сказал дядюшка. -- Ходить, как люди. Им так надоело проводить всю жизнь, сидя на одном месте в земле. Они хотят выкорчеваться и отправиться в путь. -- Именно поэтому вы вывели химер. -- Именно. Они -- первые из нового вида. Гибрид животных и растений. Мои красавцы -- абсолютно новой породы. -- Довольно злобной породы, -- заметил я. -- Разумеется, нужно быть злобным, если идешь в бой. -- Кабс, -- вмешался Т.С. Давстон. -- Пора в Кабс. -- Нет, -- ответил я. -- В какой бой, сэр? -- В последний бой, -- дядюшка вытянулся в струнку и даже поднялся на цыпочки. -- Бой добра и зла, как предсказано в Откровении Иоанна. Он будет в двухтысячном году, и я буду готов к нему. -- Так вы роете бомбоубежище? -- Зачем мне бомбоубежище, сынок! Это я буду атаковать. Я намерен засеять своими химерами весь мир. Они растут в любом климате. Они будут огромными, злобными, и когда я призову их под свои знамена, их придут миллионы, сотни миллионов, и они вырежут своих угнетателей без всякой жалости. Великая армия мутантов двинется маршем через страны и континенты, разрушая все на своем пути и подчиняясь только мне. Только мне, слышите?! Только мне! Тогда я видел дядюшку в последний раз. Больше я к нему не ходил. Примерно месяц спустя к нему в дверь постучались, но это были уже не мы. Это были полицейские, и с ними еще несколько людей в белых халатах. Дело в том, что появились жалобы на пропажу кошек и собак в округе, а в мешке под мойкой у дядюшки, по слухам, нашли несколько воротничков, забрызганных кровью. Мой друг Билли, который как раз водил группу американских туристов по Баттсу, рассказывал, что видел, как дядюшку, одетого в рубашку с очень длинными рукавами и застежкой на спине, посадили в машину и увезли. Изо рта у него шла пена, и туристы даже остановились, чтобы сфотографироваться. На следующий день вспыхнул пожар. Сам дом почти не пострадал, но прекрасная оранжерея выгорела дотла. Никто не знал, как начался пожар. Никому, в общем-то, и дела не было. Никому, кроме Т.С. Давстона. А он горевал. Он очень любил своего приемного дядю, и очень расстроился, когда его увезли. Я, конечно, как мог, старался утешить его -- ну, покупал ему конфеты, делился сигаретами. Мне кажется, что мы с ним очень сблизились, потому что он стал звать меня "Эдвин", и я понял, что я ему тоже стал приемным родственником. Однажды на перемене, в следующей четверти, он отозвал меня в дальний угол школьной площадки. -- Я верю, что у меня хватит способностей, чтобы прославить свое имя, -- сказал он. -- И я хочу, чтобы ты стал моим секретарем и биографом. Если я -- Сэмюел Джонсон, ты будешь моим Босуэллом. Доктором Ватсоном, если я -- Шерлок Холмс. Твоя работа -- составлять хронику моих слов и дел для потомков. Что скажешь на такое предложение? Я поразмыслил над словами Т.С. Давстона. -- А деньги и женщины с длинными ногами будут? -- уточнил я. -- Сколько угодно и того, и другого, -- ответил он. -- Считай, что я в деле, -- сказал я, и мы пожали руки. И действительно, было сколько угодно и того, и другого. Сколько угодно, и даже намного больше. Но прежде, чем мы закончим рассказ о дядюшке Джоне Перу Джонсе, следует упомянуть еще одно. Его "красавцев". После разрушения оранжереи я был убежден, что больше никогда не увижу этих злобных созданий, и поэтому жутким сюрпризом была моя новая встреча с ними четыре десятилетия спустя. И они уже не были малютками в аквариуме. Они были огромными и разгуливали на свободе по всему поместью. Которое называлось "замок Давстон". 4 Табак, божественный, редчайший, сверхвеликолепный табак, намного превосходящий любую панацею, золото в цветочном горшке и философский камень, самое эффективное средство от всех болезней. Ричард Бертон (1577-1640) Мы редко боялись чего-то действительно сильно -- хотя нам было чего бояться. В конце концов, это были пятидесятые годы, и над всеми нами висела тень Бомбы. Родители очень беспокоились начет Бомбы, но нам в школе раздали листовки, из которых стало ясно, что если во время вспышки прикрыть глаза фольгой от шоколадки и не забыть "нырнуть в укрытие", то при взрыве останешься живым и здоровым. Мы приберегали те страхи, что у нас были, для более ощутимых вещей. Нужно было знать массу всего, чтобы пережить детские годы, и мы старались знать все. Змей, к примеру, надо было опасаться. Змей и кусачих жуков. О змеях ходило множество рассказок, которые передавались изустно на школьной площадке. Все змеи были смертельно опасны, и все они подлежали убиению по принципу "или ты их, или они тебя". Парк Ганнерсбери был лучшим местом для змей, или худшим местом, как, возможно, следует сказать. Мы все были уверены, что парк просто кишел этими тварями. Они свисали с ветвей деревьев и в листве скользили огромные анаконды и питоны камуфляжного окраса в ожидании глупых мальчиков и девочек, что слонялись без дела. Пруд в парке и озеро, по которому можно было плавать на лодках, служили родным домом водяным гадюкам, тонким как волос и быстрым как сэр Стерлинг Мосс, чемпион "Формулы-1". И все знали, что если пописать в озерцо, они всплывут по струе и залезут тебе в конец. А залезши внутрь, они его закупорят, ты не сможешь больше писать, переполнишься и помрешь. Единственное средство было невообразимо страшным: приходилось отрезать пипиську. Змеи просто обожали забираться внутрь тебя всевозможными способами. Ходили слухи, что один паренек в Хенвелле однажды заснул в парке, причем с открытым ртом. Ему в горло вполз уж и устроился в желудке. Паренек, ничего не заметив, проснулся и пошел домой. Вскоре после этого ему стало плохо, и становилось все хуже. Сколько бы он ни ел, он худел день ото дня, и все время жаловался на то, что его мутит. Мать отвела его к доктору. Тот пощупал ему живот и сразу понял страшную правду. Парню повезло, он не умер. Доктор не давал ему есть два дня, потом специальным устройством разжал ему челюсти и повесил надо ртом кусок сырого мяса. Голодный уж почуял мясо и стал вылезать наружу. Доктор смог вытащить его изо рта паренька и прикончить. Змеюку заспиртовали, и многие рассказывали, что видели ее, как живую в стеклянной банке. Мой приятель Билли (который знал слишком много для своего возраста) сказал, что эта история -- очевидное фуфло. По его мнению, парень бы задохнулся, если бы ужа выманивали через горло. Билли сказал, что уж вылез через задницу. Но угроза, тем не менее, была вполне реальной, и никто не осмелился бы прилечь поспать в парке Ганнерсбери. Должен заметить, что, хотя я провел большую часть детства в этом парке, я ни разу не видел там ни одной змеи. Мне просто очень повезло. Еще одной жуткой угрозой были кусачие жуки. Чаще всего встречались уховертки. Всем известно, что они по ночам забираются к тебе в ухо и откладывают яйца в мозгах. В местной психушке, Сент-Бернаре, было полно жертв уховертки, которым уже никто не мог помочь. Их жуткие вопли часто слышались по ночам, когда эти черепно-мозговые паразиты доводили их до исступления, глодая им мозги и ползая взад-вперед. Жуки-рогачи были смертельно опасны и могли отхряпать тебе палец начисто. Красные муравьи могли обглодать взрослого мужчину до костей раньше, чем его жена успела бы вскипятить чайник. Под сиденьями на унитазе жили всякие пауки, так и норовившие залезть тебе в попу, а если тебя больше трех раз подряд ужалит пчела -- тебе точно дорога на кладбище. Принимая во внимание всех этих змей и жуков, это просто чудо, что хоть кто-то из нас дожил до юношества. Однако большинство из нас выжило, что объяснялось то ли тем, что мы изо всех сил старались избегать змей и жуков, то ли тем, что у всех у нас было крепкое здоровье, что, в свою очередь, объяснялось нашим правильным питанием. Нас терзали болезни и паразиты, кусачие, как сам дьявол. Однако, хотя иные эпидемии и выкашивали подчистую едва ли не целые школы то здесь, то там, наш класс это почти не затронуло, и мы выжили. Что объяснялось нашим правильным питанием. Не тем правильным питанием, которое навязывали нам родители: капуста всех видов и т.д. Тем излишествам, которые мы добывали себе сами. Это объяснялось конфетами. Ведь это не просто совпадение, что мы теряем интерес к конфетам и прочим сластям, когда достигаем половой зрелости [По крайней мере, некоторые из нас.]. К этому моменту мы теряем десять процентов нашей способности воспринимать цвет, звук и запах и даже не замечаем этого. К этому моменту начинается шевеление в штанах, и мы перестаем интересоваться конфетами. Видите ли, наше тело всегда знает, чего ему нужно, а в детстве телу нужны сладости. Это "основной инстинкт", не имеющий почти никакого отношения к умственной деятельности. Если нашему телу в детстве нужно больше сахар, оно посылает сообщение в наш детский мозг. "Хочу конфетку," -- вот оно, это сообщение. И к нему следует прислушаться. По достижении зрелости потребности меняются. Нужно больше крахмала и белков. "Хочу пива," -- взывает тело. Однако, как нетрудно заметить, такое сообщение редко поступает в мозг шестилетнего ребенка. Наше тело точно знает, чего оно хочет, и чего ему нужно. И горе тому, кто отрицает это. Конфеты укрепляли наше здоровье. Мы -- живое тому доказательство. Хотя на самом деле мы не знали, что нам нужны были конфеты, мы точно знали, что нам их хотелось и -- забавно, но факт -- ходило много рассказок о целебных свойствах того или иного вида конфет [Сейчас это -- научный факт. См. Гуго Рун, Лимонный шербет и его роль в становлении характера.]. Примером этого является наш любимый стишок того времени: Волдырь вскочил у Билли, А Салли вся в прыщах, А Джонни всегда ходит В описанных штанах, А Молли вместе с Джинни С себя стряхают вшей. Ведите их к кондитеру, К кондитеру скорей! И по сей день справедливы эти слова. В детстве мы инстинктивно чувствовали, что с медицинской точки зрения лавка кондитера намного полезнее, чем любой аптечный отдел в фирменном магазине "Бутс". К тому же любой опытный фармацевт, который хоть что-нибудь знает об истории своего ремесла, скажет вам, что сладости (почти все) изначально появились как средство от той или иной болести. Лакричные конфеты исходно применялись как слабительное. Мята -- для лечения свищей. Анис служил ветрогонным средством. Гусиные лапки применялись для лечения плоскостопия, а шоколад, если его чуть-чуть подогреть и размазывать по обнаженному телу благосклонно настроенной взрослой особи, весьма способствует поднятию настроения в скучный воскресный вечер. И по сей день справедливы и эти слова. В нашем городке кондитерскую лавку держал старый мистер Хартнелл. Его сын Норман (не путать с другим Норманом Хартнеллом, который шил платье королеве для коронации в 1953 году) учился в нашем классе и пользовался большей популярностью. Норман был прирожденным кондитером. Когда ему исполнилось пять лет, отец подарил ему коричневую куртку наподобие той, в которой всегда стоял за стойкой в лавке, и если Нормане был не в школьной форме, его редко видели без этого одеяния. Норман буквально жил и дышал (и питался) конфетами. Конфеты были для него тем же, чем впоследствии станет табак для Т.С. Давстона, хотя Норман никогда не сможет добиться такой известности. Однако позже, когда он вырастет, известность получат его научные изыскания, которые даже опишут в нескольких книгах, и, собственно, в этой тоже. Т.С. Давстон и я подружились с Норманом. Не то чтобы ему не хватало друзей, вы же понимаете. Он привлекал к себе друзей, как это самое привлекает мух. Но, по мнению Т.С. Давстона, это все были одноразовые друзья. Друзья типа "Привет-Норман-дай-конфетку" и "Норман-угости-шоколадкой", каких заводится полно у сына кондитера, дабы раскрутить его на бесплатное угощение. -- Что действительно нужно Норману, -- заявил Т.С. Давстон однажды июльским утром, на уроке физкультуры, -- так это направляющая рука ментора. -- И где найти такую руку? -- спросил я. Т.С. Давстон показал мне одну из своих рук. -- Вот, и не говори, что она вставлена не тем концом. Я осмотрел предлагаемое. Рука Т.С. Давстона, как обычно, была грязна и черна ногтями, с остатками варенья на большом пальце. Если, как предполагалось, это действительно была рука ментора, так у меня было две таких же. -- Кто такой, вообще говоря, этот ментор? -- спросил я. -- Мудрый советник. Или наставник, которому полностью доверяешь. -- И ты думаешь, он нужен Норману? -- Посмотри на него, -- сказал Т.С. Давстон, -- и скажи, что ты думаешь на этот счет. Я взглянул на Нормана. Мы стояли шеренгой в спортзале и, если не физически, то морально, готовились к ужасам прыжку через коня. Нормана, как обычно, его "друзья" вытолкнули вперед. Он был коренастым, хорошо сложенным пареньком с торчащими коленями и пухлыми пальцами. И разумеется, раз уж он был сыном кондитера, во внешности его многое напоминало разнообразные сласти. Кожа у него была розовая, как рахат-лукум, а щеки -- красные, как вишни в сахаре. Губы были похожи на леденцы, подбородок -- на кекс, волосы были цвета ирисок, а родинка на левом плече походила на шоколадное суфле. Норман стоял перед нами в трусах и в майке, потому что забыл форму дома. Мистер Во (твид и шейный платок) поднес к губам свисток и дунул в него. Норман перекрестился, потрусил вперед, набрал скорость, прыгнул и вонзился в коня головой. Могучее четвероногое, обитое кожей, чуть дрогнуло. Норман оцепенел, сделал несколько характерных шатающихся шагов, которые в мультиках всегда сопровождаются появлением птичек вокруг головы, и рухнул на паркет без сознания. Никто не вскричал от ужаса, никто не бросился ему на помощь. В конце концов, мы видели это уже много раз, а если бросаться на помощь без разрешения, не миновать порки шлепанцем. Мистер Во осведомился, кто сегодня отвечает за травмы, и мы все подняли руки, потому что всем было известно, что Норман всегда прячет в трусах ириски. Состоялась церемония выборов ответственных ("вот ты и ты!"), Нормана соскребли с паркета и вынесли из зала. -- Что нужно этому парню, так это ментор, -- сказал я. Т.С. Давстон кивнул. -- И в этом ты не ошибся. В этом конкретном случае контузия Нормана была достаточно сильной, чтобы его отослали домой с уроков, и после школы Т.С. Давстон и я отправились в лавку его отца, чтобы выразить свои наилучшие пожелания и надежду на скорое выздоровление. Был вечер среды, и мистер Хартнелл уже закрыл лавку. Мы постучали, подождали, и, пока мы ждали, мы жадно глазели на витрину. На этой неделе основное внимание привлекал новый сорт американских сигарет: "Стронций-90". Витрина была оформлена большими картинками, на которых сияющие здоровьем и белизной зубов студенты и студентки в шляпах с плоским верхом и с прическами "хвостиком" широко улыбались друг другу, затягиваясь "Стронцием". Изо ртов у них вылетали пузыри с надписями типа "Ба, да они точно хороши, да?" и "Излучают радость, уж это точно!". -- Что о них скажешь? -- спросил я. Т.С. Давстон покачал головой. -- Я о них много читал в коммерческих газетах, -- сказал он. -- Что они якобы пропитаны радиоактивным элементом, от которого светятся в темноте. Американцы сейчас все облучают, это вроде как полезно для здоровья. -- И Кока-колу тоже облучают? -- Говорят, что да, -- сказал Т.С. Давстон. -- Говорят. Он снова постучал, и мы подождали еще немного. Я знал, что попытки Т.С. Давстона сделать старого мистера Хартнелла приемным родственником не увенчались успехом, и должен признаться, что я не верил в то, что его намерение стать ментором Нормана имеет чисто альтруистский характер. Но искушение бесплатными сладостями и, возможно, сигаретами, было слишком сильным, чтобы его можно было игнорировать. Т.С. Давстон, прищурившись, склонился к стеклянной двери в лавку. -- Кто-то идет, -- сказал он. За дверью возникло лицо Нормана, серое и скорбное. -- Проваливайте, -- сказал он. -- Привет, Норман, -- сказал Т.С. Давстон. -- Отец дома? -- Уехал к поставщикам. Как обычно в среду вечером. И сказал, чтобы я не пускал ребят. Как обычно в среду вечером. -- Мудро, -- сказал Т.С. Давстон. -- Так ты выйдешь или нет? -- Я болею, -- сказал Норман. -- У меня голова болит. -- А мы идем на ярмарку. -- На какую ярмарку? -- спросил Норман. -- На какую ярмарку? -- спросил я. -- На ярмарку на общинном лугу, конечно. Норман покачал больной головой. -- Она открывается только в субботу -- всем известно. -- Для меня уже открылась, -- сказал Т.С. Давстон. -- У меня там дядя в одном аттракционе. Глаза Нормана за стеклом расширились. -- Дядя? -- медленно произнес он. -- А в каком? -- Его зовут профессор Мерлин. Он заведует "Кунсткамерой". Мои глаза тоже стали намного больше обычного состояния. "Кунсткамера" всегда была очень интересной. В прошлом году там были восьминогий ягненок и русалка. По общему мнению, и тот, и другая были просто чучелами, но там были и живые экспонаты. Великаны и карлики, бородатая дама и человек-аллигатор. -- Врешь, -- сказал Норман. -- Вали отсюда. -- Как скажешь, -- отозвался Т.С. Давстон, -- а мы идем. Я думал, тебе захочется взглянуть на мальчика-собаку. Говорят, он откусывает головы живым курицам. -- Только куртку одену, -- сказал Норман. -- Давай мы войдем и подождем тебя. -- Ни фига не войдете. Норман вернулся с коричневой курткой в руках -- новой курткой, которую ему подарили на девять лет. Он запер дверь лавки, причем запер ее (Т.С. Давстон внимательно наблюдал за происходящим, притворяясь, что смотрит в другую сторону) собственными ключами. И мы втроем пошли к общинному лугу. У меня были определенные сомнения на этот счет. Мы обычно держались подальше от ярмарки, пока ее официально не откроют. У цыган, которые на нее приезжали, были очень большие собаки и не было особой любви к случайным прохожим. -- Ты уверен, что стоит это делать? -- спросил я Т.С. Давстона, когда мы подошли к шатрам, установленным большим кругом. Т.С. Давстон шикнул на меня. Он рассказывал Норману о другом своем дяде, который был ламой в Тибете. Этот его дядя овладел искусством левитации, которое оказалось полезным в самых разных видах деятельности. Например, при прыжках через коня в спортзале. Т.С. Давстон, по его словам, был уверен, что этого дядю-ламу можно уговорить передать этот бесценный секрет Норману всего лишь за блок "Стронция-90". -- Ни фига, -- сказал Норман. Мы услышали лай очень больших собак, и разглядели между фургонами с высокими бортами фигуры цыганской наружности. Они были дородные, с усами как у моржа и серьгами в ушах, все в наколках и накидках, волосатые и вонючие. Мужчины были не лучше. -- Подождите здесь, я пойду разведаю, -- сказал Т.С. Давстон, и убежал. Мы остались ждать, ковыряя ботинками кочки. Норман вытащил из кармана мармеладку и засунул в рот. Я надеялся, что он предложит одну и мне. Он не предложил. -- Цыгане едят своих детей, знаешь? -- сказал он. -- Ну не едят. -- Едят, -- кивнул Норман. -- Мне папа сказал. На свете одновременно живет только девятьсот девяносто девять цыган. Это потому что у них есть волшебная сила, типа там предсказывать будущее или как найти клад. Этой силы хватает только на девяносто девять человек. На одного больше -- и они ее потеряют. Поэтому новый цыган не может родиться, пока не умрет старый. А если рождается, они его убивают и съедают. -- Ужас, -- сказал я. -- Это еще ничего по сравнению с тем, на что они еще способны. Мне папа все о них рассказал. -- У тебя папа, видно, много знает про цыган. -- Еще бы не знать, -- сказал Норман. -- Моя мама сбежала с цыганом. Т.С. Давстон вернулся и сказал: -- Все нормально, пошли за мной. Мы пошли за ним между высоких фургонов в круг, где усатые женщины в наколках устанавливали палатки для аттракционов и собирали карусели, распевая песни на своем родном наречии. В данный момент они трудились над палатками "Обдери щенка" и "Понюхай сыр". Мужчины отдыхали на складных верандах. Разряженные в цветные халаты и босоножки, они прихлебывали мартини и собирали замысловатые композиции из цветов. -- Вот эта жизнь для меня, -- сказал Норман. И кто бы стал с ним спорить? 5 Они не просто едят своих собственных детей. Словно этого мало, они перемалывают косточки, что остаются после того, как их сжирают, и делают нюхательный порошок, который вдыхают через трубки, сделанные из костей побольше. А из черепов убитых детей они делают пепельницы, которые продают потом добрым христианам вроде нас. Грязные цыганские сволочи! Отец Нормана Я никогда, ни до того, ни после, не встречал человека, похожего на профессора Мерлина. На его голове, такой маленькой, что в дрожь бросало, был старинный завитой парик лилового цвета. Нос его был словно клюв сказочной птицы, а глаза блестели, как две бирюзовые запонки. Над тонкими губами, растянутыми в золотозубой улыбке, были прочерчены тоненькие нафабренные усики. А под улыбкой начинался подбородок, настолько выдающийся вперед и такой длинный, что когда профессор Мерлин закрывал рот, подбородок едва не смыкался с носом. Одет он был, как проходимец эпохи Регентства: высокий накрахмаленный воротник и белый шелковый галстух. Жилетка его была красной, тихо звенела брелками на цепочке от часов, и служила прекрасным фоном расшитым лацканам зеленого фрака. Профессор Мерлин был стар, высок и худ. Он был чарующе чудовищен. При нашем появлении он протянул длинную, тонкую, бледную, наманикюренную руку и взял ею грязную ладонь Т.С. Давстона. -- Мой дорогой маленький Берти, -- сказал. -- Берти? -- удивленно прошептал я. -- А это, должно быть, твой брат? -- Эдвин, -- сказал Т.С. Давстон. -- А это мой лучший друг Норман. -- Берти? -- вертел головой Норман. -- Эдвин? -- Норман -- сын мистера Хартнелла, выдающегося брентфордовского кондитера и владельца лавки, способной удовлетворить любые запросы настоящего ценителя табака. -- И прочая, и прочая, и прочая, -- отозвался профессор. -- Впрочем, я польщен. -- Он порылся в кармане жилетке и выудил из него замечательную серебряную табакерку в форме маленького гроба. И протянул ее в сторону Нормана. -- Не желаешь ли отведать? -- осведомился он. Норман завертел встрепанной головой, в профиль похожей на грушевый леденец. -- Нет, спасибо, -- сказал он. -- Меня от этого чих прошибает. -- Как хочешь, -- и профессор улыбнулся золотом в сторону Т.С. Давстона. -- А ты? -- спросил он. -- Пожалуй, дядюшка, -- ответил Т.С. Давстон, -- щепотку, не больше. -- Прошу. Профессор Мерлин наклонился вперед, и щедро посыпал Т.С. Давстона солью из неизвестно откуда появившейся большой солонки. Т.С. Давстон дернулся в сторону и принялся стряхивать соль с волос, Норман расплылся в идиотской ухмылке, а я просто стоял и смотрел на все происходящее, вытаращив глаза. -- Юмор балагана, -- объяснил профессор. -- Как вам? -- Забавно, -- сказал я. -- Очень забавно. -- А ты что скажешь, Берти? Т.С. Давстону удалось, наконец, стряхнуть с себя всю соль и выдавить на лицо некое подобие кривого оскала. -- Очень забавно, -- согласился он. -- Надо запомнить. -- Молодец. -- Профессор Мерлин протянул ему табакерку. -- Теперь попробуй и выскажи свое мнение. Т.С. Давстон с самым серьезным видом трижды стукнул по крышке, прежде чем открыть табакерку. -- А это зачем? -- спросил я. -- Традиция, -- ответил Т.С. Давстон. -- Во имя Отца, Сына и Святого Духа. -- Искушен от природы, -- заметил профессор. Юный Т.С. Давстон взял понюшку, поднес ее к носу, глубоко вдохнул, и на его лице появилось выражение задумчивого удовлетворения. Профессор Мерлин по-птичьи склонил голову к плечу. -- Посмотрим, сможет ли он определить сорт. Ставлю флорин, что нет. Кончик носа Т.С. Давстона дернулся раз, два, три, и я ожидал неминуемого извержения. Которого не случилось. Вместо этого он только улыбнулся, и прочел следующий любопытный стишок. Тайского сорта, с мускатом и донником, Поровну лавр и шафран (но не дикие), Лист земляники, привкус черники, Мюнхенской смеси малая толика. Изысканно свеж в табакерке и без, В Брэдфорде куплен, два фунта в развес. -- Неподражаемо, -- сказал профессор. -- На мой вкус, излишне вычурен, -- заметил Т.С. Давстон. -- И букет скорее зимний, что не соответствует случаю. Хотите, чтобы я назвал марку и поставщика? Профессор Мерлин кивнул. -- "Крофорд Империал", из "Мира табака" Кокса, Хай-стрит в Бредфорде. -- Невероятно, -- профессор Мерлин сплел длинные пальцы. -- Заметил даже мюнхенскую смесь. Этот мальчик -- гений. -- Фуфло, -- сказал Норман, на которого это не произвело впечатления. -- Он здорово справился, -- сказал я, -- и в стихах опять же. -- Все поэты -- гомосеки, -- сказал Норман. Я вдруг заметил, что табакерка профессора исчезает в кармане Т.С. Давстона. Профессор тоже заметил это, и вернул ее себе быстрым движением. -- Благодарю, -- сказал он. Т.С. Давстон ухмыльнулся. -- Вы мне должны флорин. Профессор помахал руками, как фокусник, и между пальцев у него из ниоткуда появилась монета. Т.С. Давстон взял ее, попробовал на зуб, осмотрел, засунул в карман и снова улыбнулся. -- И прочая, и прочая, -- поклонился профессор Мерлин. -- Ты вновь потряс меня, как всегда, мальчик мой. Так что бы вам хотелось посмотреть? -- Норману хочется взглянуть на мальчика-собаку. -- Именно, -- сказал Норман. -- Я хочу посмотреть, как он откусывает головы живым курицам. -- Увы, не получится, -- сказал профессор. -- Доггарта отвезли к ветеринару. -- Как же, -- сказал Норман. -- Да нет, на самом деле. И ты неправильно его описал, Берти. Он не мальчик с лицом пса. Он пес с лицом мальчика. -- Как же, -- снова сказал Норман. -- Пристало ли мне надувать вас? -- Профессор Мерлин перекрестился над сердцем. -- Тело восточноевропейской овчарки, голова мальчика. Я купил его пару месяцев назад в этом самом городке, у одного типа, которого звали Джон Перу Джонс. Я взглянул на Т.С. Давстона. А он взглянул на меня. -- Так почему его отвезли к ветеринару? -- спросил Норман. -- Ах, -- поднял брови профессор. -- Сегодня он поставил нас в весьма неудобное положение. Нас пригласили на обед к госпоже мэру, которая изъявила желание взглянуть на Доггарта. Мы приехали к ней несколько раньше назначенного, и ее секретарь сообщила нам, что она все еще не спускалась, поскольку принимает душ. Нас попросили подождать в отеле, но Доггарт каким-то образом сорвался с поводка и ринулся наверх. Дверь в ванную комнату была не закрыта, и госпожа мэр все еще была в душе. Она как раз наклонилась за мылом, когда в дверь влетел Доггарт. Он неправильно оценил ситуацию, понимаете ли, потому что в следующий момент он... -- Что!? -- вскричал Норман. -- Не может быть! -- Может. Такова собачья природа, видите ли. Он ничего не мог с собой поделать. Госпожа мэр потребовала, чтобы Доггарта отвели к ветеринару. -- Чтобы его убили? -- Нет, -- сказал профессор. -- Чтобы ему постригли когти. И нас пригласили еще раз -- на ужин. Мы снова переглянулись, а потом, наконец, рассмеялись. В конце концов, это были пятидесятые годы, и даже речи еще не шло о таком понятии, как "политкорректность". В наши дни, понятное дело, никто не решится пошутить подобным образом. -- Ну так что у вас тогда есть? -- спросил Норман. -- На что здесь можно посмотреть? Профессор Мерлин золотозубно улыбнулся. -- Ты ведь очень грубый мальчик, не правда ли? Норман кивнул. -- Очень. Вот почему полезно быть сыном хозяина кондитерской лавки. В частности. -- А, привилегии! -- профессор Мерлин изобразил на лице зависть. -- Так что я вам могу показать? А, ну да, несомненно, и прочая, и прочая. Я знаю одну вещь, которая несомненно подойдет. И с этими словами он весело развернулся на каблуках, и повел нас через весь круг к своему фургону. Мы, шаркая, тронулись за забавным стариком, Т.С. Давстон -- насвистывая и ухмыляясь, Норман -- втихомолку разворачивая "Шарики-жеварики" в кармане и украдкой отправляя их в рот, а я -- почесывая семейство зудней, на днях поселившееся в моем пупке. Возможно, именно это навело меня на размышления о семейных связях, потому что мне вдруг пришло в голову, что одна из тянущих канат лохматых цыганок может быть заблудшей матерью Нормана. -- Ну вот и пришли, -- сказал профессор, когда перед нами показался особенно импозантный фургон. Это было величественное древнее сооружение, расписанное завитушками и цветами несомненно цыганского происхождения -- золотыми, серебряными и перламутровыми. По верху фургона шла надпись "ЛУЧШЕЕ ВО ВСЕХ МИРАХ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА МЕРЛИНА" преогромными буквами, и по всем стенкам плясали слоны, страусы, танцовщицы и жонглеры, намалеванные размашистыми мазками. -- Выпендреж, -- сказал Норман, жуя конфету. -- А теперь заходим. Вперед! -- Мы осторожно, прижавшись друг к другу, взобрались по ступенькам, и я толкнул дверь. Когда я заглянул внутрь, мне вспомнились слова Говарда Картера, который, проделав дыру в стене гробницы юного фараона, посветил туда факелом, и в ответ на вопрос, что он там видит, ответил: -- Чудеса. Я вижу чудеса, -- сказал Картер. Мы гуськом втянулись в фургон профессора. -- Садитесь, садитесь. И мы сели. По стенам были развешаны многочисленные плакаты, цирковые и ярмарочные, с обещаниями невероятных зрелищ и невиданных развлечений. Но чудеса были не в этом. Чудесами были хитрые медные приспособления. Необъяснимого назначения викторианские механизмы, кругом маятники, регуляторы и позвякивающие цепи, и все это двигалось, вертелось, качалось, и деловито жужжало -- хотя что именно они делали, сказать было невозможно. -- Это что за старый хлам? -- спросил Норман. -- Труды иных веков, -- улыбнулся профессор. -- Забытые технологии. -- Ну да, и что они делают? -- Они ничего не делают, Норман. Они не делают ничего, они просто есть. Норман пожал плечами и продолжал жевать. -- Освежительные напитки, -- сказал профессор, разливая лимонад по высоким зеленым бокалам. -- Можно и покурить. Вы какие предпочитаете? -- У вас таких нет, -- сказал Норман. Профессор Мерлин протянул ему бокал с лимонадом. -- Испытай меня, -- сказал он. -- "Макгаффин", стодвадцатые. -- Легко, -- сказал профессор Мерлин, и взял длиннющую сигарету прямо из воздуха. Норман взял ее и внимательно осмотрел. -- Неплохой фокус, -- надувшись, сказал он. -- Эдвин? -- Со мной проще, -- сказал я. -- Что угодно. -- А если посложнее? -- Ну ладно, -- я ненадолго задумался. -- Я бы хотел попробовать византийских. -- Ага, и я тоже, -- сказал Т.С. Давстон. -- Весь вопрос в том, что купить их можно только в Греции. -- Значит, две византийских. -- Профессор щелкнул пальцами, и мы взяли каждый по сигарете. По настоящей византийской сигарете. Естественно, мы, не мешкая, закурили. -- Я тоже такую хочу, -- сказал Норман. -- Поздно. Однако, -- профессор Мерлин дотянулся до изящного журнального столика, искусно сделанного из слоновьей ноги, и взял в руки небольшую элегантную шкатулку, -- у меня есть кое-что, что тебе, я думаю, понравится. Норман затянулся доставшейся ему сигаретой. -- Сласти, -- сказал профессор, протягивая ему шкатулку. -- Это очень редкая шкатулка с очень редкими сластями. -- Давайте, -- сказал Норман. Профессор Мерлин снова сверкнул улыбкой. -- Прекрасная шкатулочка, не правда ли? Обита великолепной кожей, прекрасно выделанной. Качество обработки выше всяких похвал. -- Так что насчет сластей? -- спросил Норман. -- Держи шкатулку и угощайся, а я тем временем поведаю тебе историю, которая, как я надеюсь, докажет, что ваш визит -- не пустая трата времени. -- Я бы лучше мальчика-собаку посмотрел. -- Норман с трудом снял со шкатулки крышку и погрузился в поглощение сластей. -- Я был хозяином балагана уже много, много лет, -- сказал профессор Мерлин, усаживаясь на похожее на трон кресло, все из костей, таинственным образом удерживаемых вместе большущими пряжками. -- Думаю, что могу смело сказать: все, на что стоит взглянуть, я уже видел. Я странствовал по всему нашему миру и был во многих, весьма необычных, местах. Стоило мне прослышать о замечательном артисте или небывалом уродце, и я шел навстречу этим слухам. Я доходил до их источников. С гордостью могу сказать, что в моем балагане выступали величайшие артисты этого века. И любого другого, впрочем. Однако (и это очень весомое "однако") каждый из тех, кто занимается балаганным делом, мечтает о том, что когда-нибудь ему попадется нечто ПОТРЯСАЮЩЕЕ. Нечто настолько экзотичное, настолько великолепное, что толпы зрителей, которые будут ломиться на представление, превзойдут все когда-либо имевшиеся ожидания. В этом смысле Барнуму и его цирку, безусловно, повезло -- нашелся генерал Том Там, Мальчик-с-пальчик, но для большинства из нас этот поиск все еще не закончен. -- А эти конфетки неплохи, -- сказал Норман. -- Вкус какой-то... мясистый, я бы сказал. -- Заткнись! -- Т.С. Давстон ткнул Нормана локтем. -- Продолжайте, пожалуйста, дядюшка. -- Спасибо, Берти. Итак, как я уже сказал, мы ищем и продолжаем искать. Впустую, большей частью. Возможно, это и к лучшему. Возможно, лучше продолжать искать, чем действительно найти. -- Как это? -- спросил Т.С. Давстон. -- Если тебе чего-то хочется -- лучше, чтобы это у тебя было, чем чтобы этого у тебя не было. -- Возможно, ты прав, но мне не удалось в этом убедиться. Более того -- совсем наоборот. Видишь ли, я нашел то, что искал, и понял, что лучше бы мне было этого не находить. Старик помолчал, вытащил табакерку и засунул в ноздри понюшку "Крофорд Империал". -- Я ездил со своим балаганом по Индии, -- продолжил он, -- где надеялся разыскать факира, который знает секрет легендарного фокуса с веревкой. Но мне встретилось кое-что еще более удивительное. Кое-что, чего я желал больше, чем все, чего я когда-либо желал. Я сказал -- кое-что? Нет, кое-кто. Она была танцовщицей в храме, настолько прекрасной, настолько совершенной, что отнимала все твое сердце. Она двигалась столь грациозно, что хотелось плакать, глядя на нее, а когда она пела, казалось, что ты слышишь ангела. Я сразу понял, что если мне удастся склонить это прекрасное создание к тому, чтобы поехать со мной и выступать в моем представлении, мое будущее будет обеспечено. Мужчины на Западе будут падать к ее ногам. Она станет моей славой -- и моим состоянием. -- Ну и как, стала? -- спросил Норман. -- Сейчас схлопочешь, -- сказал Т.С. Давстон. -- Славой? -- сказал профессор. -- Скорее позором. Я разыскал опекунов этой девушки. Жители деревни не горели желанием говорить со мной, но я напоил нескольких, и они указали, в которой из хижин я смогу их найти. Впрочем, вряд ли можно было назвать это грязное, покосившееся жилище из тростника и глины хижиной. Я постучал и вошел, и увидел древнего старца, который курил кальян. Это ископаемое не говорило по-английски, так что я вел разговор на его родном языке. Я говорю более, чем на сорока языках, и мне удалось добиться того, чтобы он меня понял. Я сообщил ему, что я -- посол королевы Виктории, императрицы индийской, желавшей познакомиться с прекрасной танцовщицей, о которой она столь много слышала. -- Вы ему наврали, -- сказал Норман. -- Да, Норман, я солгал. Я сказал, что королева английская желает увидеть ее лично. Я жаждал заполучить эту девушку. Я сказал бы что угодно. Старик долго рыдал, объясняя, что девушка -- его внучка, и боги любят ее. Я согласился, что она действительно прекрасна, но он сказал, что не это имел в виду. Она была избранницей богов, сказал он, потому что когда в детстве она спала под священным деревом бодхи, ее укусила королевская кобра. -- Ненавижу змей, -- сказал Норман. -- В Хэнвелле был один парень, который заснул в парке, и рот у него был открыт, и... И Норман схлопотал. -- Гад, больно же! -- заорал он. -- Укус королевской кобры смертелен, -- продолжал профессор. -- Но девочка не умерла. Крестьяне решили, что это знак того, что боги благословили ее. Может быть, даже какая-то из богинь. Естественно, будучи цивилизованным англичанином, я пренебрегал подобными бессмысленными суевериями, но сказал старику, что королева Виктория -- тоже одна из богинь, и что она хочет встретиться с подобными себе. Старик не допускал мысли о расставании с девушкой, он все просил и просил меня отступиться, а я все лгал и лгал ему. Девушка вскоре вернется -- сказал я -- со щедрыми подарками, которыми осыплет ее королева-богиня. При этих словах он несколько оживился, но сказал, что девушка обязательно должна вернуться к нему не позднее, чем через полгода, потому что ей нужно было петь на каком-то религиозном празднестве, или что-то вроде того. Я с готовностью согласился. Итак, я увез девушку с собой. Звали