ее Ная, и я решил, что сделаю это имя известным всему миру. Мы проехали, выступая по дороге, через Персию в Среднюю Азию, из Греции в Европу, и везде, где она пела и танцевала, зрители просто сходили с ума. Мы выступали перед коронованными особами, и нас привечали во дворцах, и к тому времени, когда мы достигли берегов Англии, у меня не осталось сомнений, что она действительно увидит королеву Викторию. -- Ну и как, увидела? -- спросил Норман. -- Нет, Норман, не увидела. Прошло пять месяцев, и Ная собралась домой. Я говорил ей, что она скоро встретится с великой королевой, и что потом я отвезу ее обратно в ее деревню. Конечно, я не собирался делать этого. Видите ли, я безнадежно влюбился. Я возжелал ее. Я хотел полностью обладать ей. И Ная начала чахнуть. Она бледнела и худела, и отказалась есть. Она заперлась в своем фургоне и не выходила оттуда, и ей становилось хуже и хуже день ото дня. Я старался ухаживать за ней, как только мог, но с ужасом видел, как ее прекрасное лицо, изборожденное морщинами вокруг прекрасных глаз, лишается красоты, и слышал, как голос ее -- о, столь сладостный! -- превращается в хриплый шепот. Я позвал докторов, чтобы они помогли вернуть ей здоровье, но эти ученые мужи осмотрели ее и лишь покачали головами. Они не смогли ничего сделать. -- Так она, значит, загнулась? -- спросил Норман. -- Нет, Норман, она не загнулась. Она вернулась домой. -- Говно история, -- заявил Норман. -- А в конце вообще все испоганили. -- О нет, это еще не конец, -- профессор Мерлин покачал увенчанной древним париком головой. -- Это еще совсем не конец. Я сел рядом с ней и, не в силах помочь ей, смотрел, как она ускользала от меня. Я видел, как ее кожа, безупречно гладкая прежде, покрывается морщинами и теряет цвет. Я видел, как тускнеют ее глаза. Она умоляла меня оставить ее одну, но я отказался. Я осознал, что натворил: как, в алчности своей, довел ее до этого. И затем, однажды ночью, это закончилось. -- Умерла, значит, -- сказал Норман. -- Она вскрикнула! -- закричал профессор, от чего Норман едва не обмочился. -- Она вскрикнула и ее начало корчить. Она сорвала с себя одеяло, а затем -- ночную рубашку. Я пытался уложить ее обратно в постель, но она вырвалась из моих объятий, и тут все и произошло. Ее кожа покрылась трещинами. Ная поднялась на ноги передо мной, встала на кровати во весь рост, и кожа осыпалась к ее ногам, как шелуха, и теперь она стояла передо мной, прекрасная, обновленная, нагая. Потрясение было столь велико, что я упал замертво, а когда очнулся на следующее утро, ее уже не было. Она оставила мне записку, прочтя которую, я понял, что я натворил, когда увез ее из индийской деревни. Видите ли, она была обещана богам. Когда, в детстве, ее укусила королевская кобра, ее матушка в молитве пообещала Шиве отдать свою жизнь в обмен на жизнь ее дочери. Всевышний, должно быть, услышал мольбу и сжалился над ней. Мать умерла, но девочка выжила. Однако она теперь принадлежала богам, и с того дня она больше не старела. Каждый год она сбрасывала кожу и являлась рожденной заново. Старик в деревне не был ей дедом -- он был ей младшим братом. Она забрала все деньги, которые я заработал на ее выступлениях, и купила билет в Индию. Я не пытался преследовать ее. Кто ее знает, может быть, она и по сей день живет в своей деревне, столь же прекрасная и молодая, как всегда. Я никогда туда не вернусь, и я молюсь, чтобы ни один человек с Запада туда не добрался. Мы докурили в молчании, лишившись дара речи после этой необычайной истории. Норман, однако, лишился дара речи ненадолго. -- Ничего так сказочка, -- сказал он. -- Жаль, что вам нечем доказать, что это правда. -- Разве тебе не хватает доказательств? -- спросил профессор. -- Каких? Что это правда, потому что вы это рассказали? -- Какие же еще доказательства ты хочешь получить? -- Кожу могли бы показать. -- Но я же показал. -- Нет, не показали, -- сказал Норман. -- Отнюдь, мальчик мой, я показал. Я приказал выдубить сброшенную ей кожу и сделать из нее шкатулку. Ту самую, из которой ты ел сладости. До этого мне ни разу не приходилось быть свидетелем реактивного блева, и, надо признаться, картина была впечатляющей. Лицо Нормана стало ярко-серым, он, шатаясь, вывалился из фургона и бросился бежать. Пара-другая особенно крупных псов бросилось ему вдогонку, но Норман без труда оторвался от них. Профессор уставился на перепачканный ковер. -- Если его так вывела из себя шкатулка, -- сказал он, -- хорошо, что я не сказал ему, из чего сделаны сладости. -- Так из чего же, все-таки, были сделаны сладости? -- спросил я Т.С. Давстона, когда мы однажды ночью, месяц спустя, отправились к "грязным акулам". -- Из кусачих жуков, наверно. Я бросил в канал пару червяков. -- Не знаю, стоит ли мне ходить к твоим так называемым дядюшкам, -- сказал я Т.С. Давстону. -- Кого ни возьми, все со странностями, и после них мне снятся кошмары. Т.С. Давстон рассмеялся. -- Профессор как раз нормальный, -- сказал он. -- У него самая большая коллекция китайских табакерок с эротическими картинками из тех, что я видел. -- Ради бога. А как насчет этой истории, которую он рассказал? Ты веришь, что это правда. Т.С. Давстон покачал головой. -- Нет. Но на Нормана это подействовало именно так, как должно было, ты не находишь? Сейчас он намного приятнее. А вот это точно была правда. Норман стал намного приятнее. Более того, он стал нашим лучшим другом, и теперь смотрел на Т.С. Давстона как на ментора. Послужила ли этому историю профессора, можно только догадываться. Я думаю, что этому, скорее, послужило то, что произошло днем или двумя позже. По-видимому, когда Норман сбежал из фургона профессора Мерлина, он каким-то образом обронил ключи. Кто-то подобрал их и ночью забрался в лавку мистера Хартнелла, стащил несколько блоков американских сигарет и оставил ключи на прилавке. Норман не рассказал отцу ни о том, что он потерял ключи, ни о том, что он был на ярмарке, но мистер Хартнелл, по всей вероятности, выбил бы из него правду, если бы за него не вступился Т.С. Давстон. Юный Давстон рассказал старшему Хартнеллу весьма убедительную историю про то, как младший Хартнелл спас пожилую леди от ограбления на улице, но в результате был избит и ограблен сам. Когда у Т.С. Давстона потребовали описать грабителя, он смог вспомнить лишь, что тот был в маске, но "сильно смахивал на цыгана". Глядя сейчас с высоты пятидесяти лет, прошедших с того момента, я подозреваю, что профессор Мерлин рассказал эту историю совсем не для того, чтобы улучшить характер Нормана. Я думаю, она предназначалась для Т.С. Давстона. Профессор был прав, когда говорил, что "возможно, лучше продолжать искать, чем действительно найти". Т.С. Давстон всю жизнь искал славы и богатства; он нашел и то, и другое, но не удовлетворился этим. Сам процесс поиска был приключением, и я счастлив, что приложил к этому руку. Большей частью, однако, сталкиваться приходилось со всякой жутью. Такой, какой нам в детстве казались змеи и жуки. Зато были и веселые времена, и женщины с длинными ногами, и я не отказался бы ни от того, ни от другого, ни за что в жизни. -- Ну, значит, все хорошо, что хорошо кончается, -- сказал я Т.С. Давстону, доставая сигарету. -- Не все так плохо в этой жизни, -- отозвался мой юный собеседник. -- Погоди, не прикуривай, попробуй лучше мои. Новые, и светятся в темноте. 6 В молодости я в первый раз поцеловал женщину и в первый раз выкурил сигарету в один и тот же день. Поверьте, с тех пор я больше никогда не тратил времени на табак. Артуро Тосканини (1867-1957) Однажды утром я проснулся, и обнаружил, что мои способности ощущать цвет, звук и запах стали слабее процентов на десять. Обои, казалось, выцвели за одну ночь, и шум утра за окном казался глуше. Обычно густой, сочный, острый запах шипящего сала, на котором готовилась яичница, поднимавшийся через трещины в потолке кухни, сквозь голые доски, прямо в мою спальню, утратил как раз ту долю насыщенности, которая делала его ароматом. Но я заметил и другой запах, сочащийся из-под простыни. Резкий запах серы. Я выбрался из постели и сонно уставился в зеркале на стене. Мое обычно румяная, хотя и изрытая болезнями физиономия, была бледна, искажена и мрачна. Верхнюю губу обрамляли редкие щетинки, а на подбородке расцвели большие красные пятна. Мое внимание привлекли пижамные штаны. Они загадочным образом выдавались вперед пониже пояса. Я распустил завязку штанов, и они опустились на пол. Узрите же: эрекция! Пронзающая косые лучи утреннего солнца. И в вышине запели ангелы. -- Боже мой, -- сказал я. -- Вот она -- половая зрелость. Короче говоря, я должен был ее опробовать. И опробовал. Через пять минут я спустился на кухню. Мама поглядела в мою сторону и покачала головой. -- Чем-то ты там не тем занимался, -- сказала она. -- С чего это? -- возразил я. -- Откуда у вас только берутся такие мысли? Отец взглянул поверх "Спортивной жизни". -- Наверно, мы пришли к такому заключению, услышав громкие вопли "Я кончил! Я кончил!", -- мягко сказал он. -- Запомню на будущее, -- проворчал я, тыкая вилкой в сало на тарелке. -- Кстати, -- сказал отец. -- Президента Кеннеди застрелили. -- Президента чего? -- Кеннеди. Президента Соединенных Штатов. Убили. -- Боже мой, -- сказал я, второй раз за день. -- Чудовищно, правда? -- Точно, -- я провел рукой по волосам. -- Я даже не знал, что у них есть президент. Я думал, Америка все еще колония Британии. Отец покачал головой. Довольно печально, как мне показалось. -- Ты капаешь салом на пижаму, -- заметил он. -- Пора уже научиться пользоваться ножом и вилкой. -- И презервативом, -- добавил он. Я отправился в школу позже обычного. Я решил перед уходом ощутить зрелость еще раз. На этот раз -- без воплей. Мама решительно постучала в дверь ванной и потребовала прекратить дикие прыжки. Теперь моей школой была школа св. Аргентия Недоносого, учебное заведение святого ордена, братия в который подбиралась по принципу малости органа обоняния. Это была школа только для мальчиков, где основное внимание уделялось дисциплине и носовой тренировке. Курить в классе не разрешали, но поощряли нюханье табаку. Каким-то образом мне удалось провалить экзамен после начальной школы, и вот, хотя Т.С. Давстон, Билли, Норман и почти все остальные в моем классе перешли в грамматическую школу, мне пришлось отправиться к св. Аргентию вместе с прочими недоумками из нашего прихода. Я не слишком переживал по этому поводу. Достаточно рано я свыкся с мыслью о том, что мне вряд ли удастся добиться чего-то большего в этой жизни, и скоро у меня появились новые друзья среди латиноамериканцев-чикано и прочих выходцев из мексиканского квартала Брентфорда, которые стали моими одноклассниками. Среди них были: Чико Вальдес вожак банды "Крэдс", в лучших традициях рок-н-ролла презиравший любые запреты, и трагически погибший в результате идиотского несчастного случая с участием уличной стрельбы и кокаина; Каральдо, по прозвищу "Припадочный", вожак "Переметных", эпилептик, чей жизненный путь кончился столь же внезапно; Хуан Торамера, вожак "Вопящих Грибос", пришедший к не менее преждевременному концу; и Хосе де Фаррингтон-Смидт, который ушел из школы уже через год и поступил в духовную семинарию. Потом он стал священником. И его пристрелил ревнивый муж. Встречи одноклассников в нашей школе проходили очень тихо. Я очень привязался к Чико. Он плохо говорил по-английски, зато у него были татуировки на руках и волосы под мышками, и он рассказал мне, что еще в младших классах у него уже был секс с "членом педагогического коллектива". -- Чтоб еще раз -- ни за что в жизнь, -- добавил Чико. -- Задница после очень болеть. Чико принял меня в "Крэдс". Я не слишком много запомнил из самого ритуала, помню только, что Чико отвел меня в сарай на огороде, где мы выпили изрядное количество бесцветной жидкости из бутылки без этикетки. Еще я помню, что потом неделю не мог сесть на велосипед. Но тут уж делайте выводы в меру своей испорченности. "Крэдс" были не самой большой подростковой бандой в Брентфорде. Но, как заверил меня Чико, они были самой престижной бандой. В их числе был сам Чико, вожак, был я, и, без всякого сомнения, вскоре должны были появиться другие. Как только мы "завоюем авторитет". Авторитет -- это самое важное. Это значило больше, чем алгебра, история или правописание. Завоюешь авторитет -- и только тогда станешь кем-то. Как именно завоевать авторитет, было не очень ясно. Когда Чико спрашивали об этом, он всегда отвечал очень туманно. Но, по всей видимости, для этого требовались огнестрельное оружие и кокаин. Я прибежал в школу как раз тогда, когда брат Майкл, наш учитель, проводил перекличку. Он вычеркивал из списка имена тех ребят, которые пали жертвой во вчерашних перестрелках и, похоже, был очень рад видеть меня. Я был подвергнут стандартной порке за опоздание, ничего особенного, пять ударов "кошкой", одел рубашку и сел на свое место. -- Чико, -- прошептал я, прикрыв рот рукой, -- новость слышал? -- Как тебя мама поймал, когда ты дрочить в ванной? -- Да нет, не то. Президента Кеннеди застрелили. -- Президента чего? -- Чего слышал. Он был президент Соединенных Штатов. -- Одним мертвым гринго больше, -- сказал Чико и поковырял ногтем в зубах. И все тут. И начался первый урок. Как всегда, это была история Единственно Верной Церкви, и, помнится мне, мы добрались до папы Борджиа. Мы, однако, обсуждали его не больше десяти минут, когда открылась дверь, и в класс вошел отец Дуранте, директор. Мы быстро вскочили. -- Здравствуйте, святой отец! -- сказали мы хором. -- Здравствуйте, мальчики, -- сказал он, -- садитесь, пожалуйста. Отец Дуранте подошел к брату Майклу и прошептал несколько слов ему на ухо. -- Президента чего? -- переспросил брат Майкл. Отец Дуранте прошептал еще несколько слов. -- О-о, -- сказал брат Майкл, -- а был ли он католиком? Еще несколько слов шепотом, и святой отец покинул класс. -- О Господи, -- сказал брат Майкл, поворачиваясь к классу. -- По-видимому, президента Кеннеди -- президента, чтобы вы не задавали лишних вопросов, Соединенных Штатов -- убили. Обычно такого рода вещи не имеют к нам отношения. Здесь, однако, случилось так, что президент Кеннеди был католиком, и мы все должны выразить скорбь по поводу его кончины. Чико поднял руку. -- Святой отец! -- сказал он. -- Да, что случилось, Чико? -- Святой отец, этот гринго, который сыграл ящик -- кто под ним ходил? -- Под ним, Чико, ходил один великий народ. -- Ух ты, -- удивился Чико. -- Целовал мне в зад. -- Не здесь, -- заметил брат Майкл. -- Может быть, вы хотели бы узнать что-то конкретное о президенте Кеннеди? -- Эль Президенте, а? А как именно этот ублю... Но Чико не удалось закончить свой, без всякого сомнения, весьма уместный вопрос. -- Сейчас мы всех отпускаем домой, -- сказал брат Майкл. -- Остаток дня проведите в тихом размышлении. Молитесь о душе нашего усопшего брата и напишите сочинение в пятьсот слов на тему: Чтобы я сделал, если бы я стал президентом Соединенных Штатов? -- Я бы нанять телохранитель получше, -- заявил Чико. -- Ступайте с Богом, -- сказал брат Майкл. И мы пошли. Я догнал Чико у школьных ворот. Он шел, разглядывая забор из колючей проволоки вокруг школьной площадки. Чико научился развязной походочке еще в раннем детстве, а я все еще передвигался, только шаркая. -- Куда направился? -- спросил я. Чико подбросил монетку, и наклонился, чтобы поднять ее. -- Может, в прачечная, -- сказал он. -- Я любил, как носки вертятся в машина, в пена. Возбуждает, а? -- А то, -- сказал я. И подумал, что на самом деле не особенно. -- А ты чего делать? -- Ну, -- протянул я, -- раз уж я только что, буквально этим утром, достиг половой зрелости, я надеялся заняться сексом с какой-нибудь длинноногой женщиной. Чико оглядел меня с головы до ног. -- Хочешь, буду знакомить тебя с мой мама? -- Очень любезно с твоей стороны, но она для меня старовата. -- Ты каз-зел, тебе глотку буду резать! -- Чико схватился за нож, но оказалось, что он забыл его в других шортах. -- Не расстраивайся, -- сказал я. -- Я уверен, что твоя матушка -- очень приятная женщина. Чико рассмеялся. -- Значит, ты никогда ее не видал. Но ты неправильно понять. Нормально, да. Я не говорил, чтоб ты имел мой мама. Я сказал -- мой мама доставать тебе девушка. -- С чего бы она это будет делать -- для меня? -- Потому что она это делать. Она продавать курв. -- Чико, -- сказал я, -- твоя матушка держит курятник. Она продает кур. -- Чтоб тебя, -- сказал Чико. -- Опять все слова перепутал. Солнце зашло за тучку, и где-то вдали завыл бродячий пес. -- Я что говорил, -- вдруг повеселел Чико. -- Я тебя буду отводить тетя. Она заведует Исправительный дом, и ты не сказать мне, что это есть никакой публичный дом. Исправительный дом действительно был настоящим публичным домом. Благодаря прекрасному управлению он содержался в образцовом порядке. При входе нужно было снимать обувь; не разрешалось прыгать по мебели и дразнить кота. Исправительный дом размещался в полукоттедже на тенистой улочке на окраине Брентфорда. Те, кто помнят, как был опозорен последний американский президент, без сомнения узнают его на снимках, сразу опубликованных в Сети. Тетушка Чико, которая управляла им в шестидесятых годах, относилась к тому типу большегрудых женщин, который прославила Маргарет Дюпон в фильмах тридцатых годов с братьями Маркс и который, увы, в наши дни уже не найдешь. Дверь в переднюю была открыта, и Чико провел меня внутрь. Его тетушка обычно принимала гостей в комнате, которая, соответственно, именовалась гостиной. Сейчас она разговаривала по телефону. Мне показалось, что я услышал слова "Президента чего?", но, принимая во внимание закон убывающего плодородия, я, скорее всего, ошибся. На меня произвели большие впечатление масштабы тетушки Чико, и то количество плоти, которое она ухитрилась упрятать под минимумом одежды. Она поглядела вниз, на наши ноги -- в носках, а потом вверх, на наши лица -- в чулках. -- Ну и зачем вы это надели? -- спросила она. Чико пожал плечами. -- Это гринго предлагать, -- сказал он. -- Врешь, гад, -- я стянул с головы чулок. -- Это ты сказал, что нужно замаскироваться. -- Только если ты знаменит, -- заметила тетушка Чико. -- Ты знаменит? Я покачал головой. -- Не сбрасывай гнид мне на ковер. -- Извините. -- И у тебя в волосах сало. -- Гринго хотеть женщину с длинные ноги, -- объяснил Чико. -- Этим утром я достиг половой зрелости, -- объяснил я. -- И не хочу впустую тратить время. Тетушка Чико улыбнулась такой улыбкой, какую можно увидеть обычно только на физиономии грабителя с большой дороги. -- Не терпится попробовать свою пипиську, -- сказала она. -- Думаешь, что весь женский пол -- две длинных ноги и одно влагалище между ними, и так и ждет, чтобы ты в него с размаху воткнул. -- Я бы выразился несколько по-другому, -- сказал я. -- Но, по сути, я права? -- Ну да. По сути -- правы. -- Тогда тебе лучше открыть счет. Сколько у тебя денег? Я порылся в карманах шорт. -- Примерно полкроны, -- сказал я. Тетушка Чико поцокала языком. -- За полкроны много не получишь, -- заметила она. -- Сейчас посмотрим на цены. -- Она взяла со стола блокнот, и внимательно изучила верхний лист. Я смотрел, как она вела пальцем с верхней строки вниз, до самой нижней. -- Курица, -- сказала она наконец. -- За полкроны только курица. -- Курица? -- в полном ужасе спросил я. -- Это не какая-нибудь перезрелая курица. Это шведская курочка. Специально обученная всяким штучкам, которые нравятся мужчинам. -- Я не собираюсь заниматься этим с курицей, -- заявил я. -- И кроме того, я уже слышал этот анекдот. -- Что за анекдот? -- Ну, там мужик заходит в бордель, а денег у него нет, а ему хочется, прямо надо вот, и он соглашается на курицу, а на следующий день он идет по улице и думает: -- Стоп, меня надули, я бы в магазине курицу дешевле купил, хоть в "Сентсбери". И он тогда приходит обратно в бордель, жалуется, и ему говорят: -- Ладно, мы тебя бесплатно за это обслужим. И его приводят в темную комнату, а там еще полно мужиков, и они через зеркальную стену смотрят, как в соседней комнате настоящая оргия. Ну, он тоже насмотрелся, потом говорит соседу: -- Ну круто, а? А сосед ему отвечает: -- Думаешь, это круто? Ты бы вчера посмотрел... -- Тут мужика с курицей показывали, -- сказала тетушка Чико. -- Так вы тоже слышали. -- Нет, я догадалась. -- Короче, я не буду заниматься сексом с курицей, -- сказал я. -- И все тут. Тетушка Чико снова чудовищно улыбнулась и отложила блокнот. -- Я тебя проверяла, -- сказала она. -- Просто чтобы посмотреть, есть у тебя какие-то приличия, или нет. Рада видеть, что есть. Чаю хочешь? -- Спасибо, с удовольствием. Тетушка Чико приказала подать чаю, и его тотчас принесли. Меня поразил чайник. Он был весь обшит кожей, и у него на ручке были шипы, а вокруг крышки -- клепки. -- Для особых клиентов, -- объяснила тетушка Чико. Чико вразвалочку отправился в прачечную смотреть, как вертятся носки в машинах, а я очень приятно провел время в компании его тетушки. Она рассказала мне кое-что новое о женщинах, и наставила меня на путь истинный во многих, многих отношениях. Женщины, сказала она мне -- не просто сексуальный объект. Они тоже люди, и их надо уважать. Нет не означает да, даже если ты к этому моменту употребил десять кружек пива. Никогда нельзя пускать газы перед женщиной. Дождись, чтобы она сделала это первой [Юмор (хотя едва ли уместный)]. И еще много, много других вещей, которые, следует признаться, весьма помогли мне в дальнейшем при взаимодействии с противоположным полом. Я не считаю, что, занимаясь любовью, думал только о себе, и я никогда не изменял своим женщинам. Я не возводил женщин на пьедестал, но и не принижал их. Я считал, что они тоже люди, и именно тетушку Чико следует благодарить за это. Она взяла с меня полкроны за консультацию, и я решил, что это недорого. На прощанье она поцеловала меня в щеку, и я ушел из Исправительного дома с тем, чтобы никогда не возвращаться. Я еще побродил перед крыльцом некоторое время, размышляя, чем бы заняться до вечера. Я как раз решил присоединиться к Чико в прачечной, и посмотреть, как бесконечно вертятся носки, когда тетушкина дверь открылась, и из нее вышел Т.С. Давстон. -- Привет, -- сказал я, -- а ты что тут делаешь? -- Я тут по делу, -- подмигнул мне Т.С. Давстон. -- С женщиной? -- Именно, -- ответил Т.С. Давстон, поправляя галстук. Я вздохнул и оглядел его с головы до ног. И поинтересовался: -- А что это у тебя за перышки на штанах? 7 Что за благословенный дар -- курение! Возможно, наилучший из всех, которым мы обязаны Америке. Артур Хелпс (1813-75) Т.С. Давстон не спросил "Президент чего?". Он знал про Америку все. У него была мечта: стать владельцем табачной плантации в Виргинии. Мечта, которая ему впоследствии удалось осуществить. -- Его, по всей вероятности, убили агенты тайной полиции, -- таково было мнение Т.С. Давстона. -- Тайной чего? -- спросил я. -- Тайной полиции. Ты что, не помнишь, как я тебя водил к дядюшке Джону Перу Джонсу? Он говорил, что тайная полиция охотится за ним. -- Но он же совсем спятил. -- Может быть. Но я так и не смог выяснить, что с ним сделали. Наверно, они отвезли его в больницу св. Бернара, и заперли вместе с жертвами уховерток. Но увидеться с ним мне не дали, и не говори мне, что то, что его оранжерея сгорела дотла -- простое совпадение. -- Так ты что -- думаешь, что есть какая-то всемирная организация агентов тайной полиции, которая занимается такими делами? -- Обязательно должна быть. Согласно тому, что называется "теория заговора". В этом мире происходит гораздо больше того, о чем мы читаем в газетах. Кругом одни тайны. -- А ты правда занимался сексом с курицей? -- спросил я. Но Давстон не ответил. Мы, шаркая, пошли по Хай Стрит, останавливаясь на каждом шагу и разглядывая витрины, которые ломились от красиво уложенных фруктов и овощей и всяческих яств. И не только витрины -- снеди было столько, что она буквально выплескивалась на тротуар из корзинок, бочонков, ведерок и ящиков, выставленных перед магазинами. Нам очень понравилась витрина мясного магазина мистера Бифхарта. -- И фамилия у этого мясника подходящая -- "бычье сердце", -- размышлял Т.С. Давстон, -- и он точно знает свое дело. Посмотри хотя бы на этот кусок. Или вон на тот. Или вон еще. Смотри, специальное предложение: мясо антилопы гну. -- А вон: вепрь. -- И росомаха. -- И даже белый тигр. -- Я бы купил вон тех бифштексов из кенгурятины, у меня вечеринка в пятницу. -- Вечеринка? -- на меня это произвело огромное впечатление. -- Я думал, только крутые богатые ребята закатывают вечеринки. -- Времена меняются, -- сказал Давстон, изучая моржовую вырезку. -- Мы живем в шестидесятые годы. Никаких тебе продуктовых карточек и яичного порошка. Премьер-министр говорит, у нас еще никогда не было таких хороших продуктов. -- У меня вообще никаких продуктов не было. -- Ну тогда обязательно приходи ко мне на вечеринку. Никогда не знаешь, где повезет. Да, кстати, и приведи своего друга, Лопеса, мне надо с ним кое о чем поговорить. -- Нет больше Лопеса. Он схватился за нож, и кто-то его пристрелил. Т.С. Давстон покачал головой, и принялся разглядывать бизоний окорок. -- Знаешь, если так будет продолжаться, сказал он, -- эти чиканос перестреляют друг друга начисто, и тогда в Брентфорде больше не будет мексиканского квартала. -- Это вряд ли. В Брентфорде всегда был мексиканский квартал. -- Запомни эти слова, друг мой. Это уже случалось и раньше. Помнишь улицу Августовской луны? -- Нет, -- сказал я. -- Не помню. -- Потому что теперь ее переименовали в Моби-Дик-Террас. Там раньше жили китайцы. Но они все друг друга изничтожили в пятьдесят третьем, когда были большие разборки между брентфордсками тонгами. Это вроде мафии, только китайской. -- Папа, вроде бы, рассказывал что-то об этом. -- А когда ты здесь последний раз видел пигмеев? -- По-моему, вообще ни разу не видел. -- Вот видишь. А ведь целое племя пигмеев жило на Мейфкинг Авеню, пока они не повздорили с зулусами со Спрайт Стрит. А Мемориальный парк знаешь? -- Знаю, конечно! -- Когда-то был индейской резервацией. Племя навахо жило там сотни лет, пока у них не начался спор с городским советом, еще во времена королевы Виктории. -- И о чем был спор? -- Члены совета хотели поставить в парке горку и пару качелей. А индейцы заявили, что это священная земля их предков. -- И чем все кончилось? -- Мэр отправил нескольких ребят на переговоры с вождем племени. Они погорячились, и с них сняли скальпы. -- О черт, -- сказал я. -- Мэр вызвал кавалерию. Третий Брентфордский конно-пехотный полк. И они быстро разделались с краснокожими. -- В учебниках этого не было. -- И не будет. Грязное пятно на всей истории Брентфорда. Так что это держат в тайне, понимаешь? И я-то знаю об этом только потому, что мой прадедушка там был. -- Много индейцев он убил? -- Да нет, -- сказал Т.С. Давстон. -- Он сражался не на той стороне. Я открыл рот, чтобы задать еще несколько вопросов, но Т.С. Давстон показал на горку сосисок из молодой волчатины. -- Вот таких я куплю для своей вечеринки, -- сказал он. Мы, шаркая, отправились дальше и дошли до прачечной как раз в тот момент, когда Чико вышвырнули на улицу. -- Сукины дети! -- кричал вожак банды Crads. -- С каких пор нюхать носок запрещал законом? -- Пригласи этого, -- сказал Т.С. Давстон. -- Он вроде забавный. Мы оставили Чико разбираться, и, шаркая, пошли в кафе "Плюм". Там Т.С. Давстон убедил меня занять у него полкроны, чтобы купить два кофе с пенкой, сесть у окна и выглядеть круто. -- Так по какому поводу вечеринка? -- спросил я, накладывая сахар в кофе. -- По поводу совершеннолетия, скажем. Половой зрелости. -- А, я уже два раза отпраздновал. А ты... э... -- и я похлопал локтями, как курица крыльями. -- Еще раз заговоришь об этом, -- сказал Т.С. Давстон, -- и схлопочешь по физиономии. -- Так что, на вечеринке будут шарики и желе? И во что будем играть? -- Ты, по-моему, еще не совсем привык к своей зрелости, а? И тебе что, действительно нравится желе? Я обдумал этот вопрос. -- Нет, не очень. На самом деле мне нравится пиво. -- Ну вот, это уже ближе. -- И что, девчонки тоже будут? -- Девчонки, и пиво, и проигрыватель. -- Проигрыватель? -- Я даже присвистнул. -- Но я думал, только богатые крутые парни... Т.С. Давстон посмотрел на меня, подняв бровь. -- Извини, -- сказал я. -- Шестидесятые годы. Помню. -- И это будет маскарад, поэтому придти нужно в каком-нибудь костюме. Придумай что-нибудь стильное и не приходи в полицейской форме. Т.С. Давстон вытащил сигареты, и мы сидели, курили, прихлебывали кофе, смотрели в окно и очень неплохо проводили время. Примерно через час после того, как Чико вышвырнули на улицу, он вернулся, сидя за рулем угнанного им "морриса" в компании нескольких сородичей из уличных банд. И въехал на нем в витрину прачечной. В прачечной работали только африканцы-ашанти и они ответили на этот наезд на их собственность градом ассегаев. Похоже, к тому моменту они уже долгое время находились в состоянии войны с бушменами из Калахари, которые держали химчистку по соседству, потому что те тоже выскочили на улицу и присоединились к сражению на стороне испаноязычных его участников. Все смешалось в громко орущую кучу, и тут же из аптеки напротив выскочили вспыльчивые инки и взялись за испанцев из галантерейной лавки рядом с монгольским магазинчиком, где торговали редкими сортами сыра. Т.С. Давстон вытащил из кармана брикет динамита и положил его на стол передо мной. -- Как считаешь, надо или не надо? -- спросил он. Я как раз считал, что не надо. Но в этом конкретном случае его предложение оказалось как нельзя кстати. Все это разноязыкое сборище росло, как на дрожжах, и положение становилось все более угрожающим. Взрыв, безусловно, подействовал на него успокаивающе. Мы сочли разумным удалиться до того, как рассеется дым, и на начавшийся пожар прибудет пожарная команда. Итак, на этот день мы уже совершили доброе дело, и не надо нас благодарить. Я рассказываю об этом инциденте только в качестве примера одного из тех редких случаев, когда динамит Т.С. Давстона оказал умиротворяющее воздействие, а не привел к самым разрушительным последствиям. В первой главе я упомянул о его любви к тому, что он называл "Большим Апчхи". Но, если не считать краткого упоминания о недоброй памяти эпизоде со взорвавшейся собакой, я не слишком распространялся на эту тему. И не потому, что я опасаюсь последствий, которые может вызвать опубликование подробностей его детских увлечений детонацией. В конце концов, большинство зданий, взлетевших на воздух, давно восстановлены, и все выжившие получили новые квартиры. Лично я смотрю на это следующим образом. Все мы в молодости делаем ошибки и совершаем поступки, о которых впоследствии сожалеем. Дети ведут себя плохо, и не должны бы, но тут уж ничего не поделаешь, и намного лучше просто "простить и забыть". Конечно, то, чем они занимаются, повзрослев -- это совсем другое дело, и я не испытываю ни малейших колебаний высказаться об этом здесь во весь голос. Особенно потому, что взорвал он именно мою собаку. Ублюдок! Мы расстались у ворот садовых участков, и Т.С. Давстон отправился посмотреть, как растет посаженный им табак на участке его "дядюшки", старого Пита. Я же, шаркая, направился домой, и в голове у меня уже начал складываться план, какой именно костюм я надену, чтобы произвести впечатление на девушек на вечеринке. Что-нибудь стильное, сказал Т.С. Давстон, и не в полицейской форме. Не в полицейской форме -- это сильно сужало выбор. Кем можно одеться, если не полицейским? Пиратом, к примеру, или попугаем. Или петрушкой, или прыщом, или Парнеллом. Я всегда испытывал глубокое уважение к Парнеллу: Чарльзу Стюарту Парнеллу (1846-91), тому, который возглавлял в Парламенте движение за введение самоуправления Ирландии в рамках Британской империи и добивался гомруля путем точно рассчитанного бойкота. В конце концов он одержал победу над Гладстоном, но его карьера закончилась самым печальным образом после скандала, в котором вышел наружу его адюльтер с миссис О'Ши. Ну что же, и такое случается, но одеться Парнеллом -- это, наверно, слишком очевидно. И мне не слишком хотелось, чтобы надо мной смеялись, когда я приду, одетый Парнеллом, только для того, чтобы нос к носу столкнуться еще с тремя Парнеллами, и всего одной миссис О'Ши на нас четверых. У меня появился план. Очень умный и стильный, к тому же. На следующий день в школе я рассказал Чико о вечеринке и спросил, хочет ли он прийти. Чико выглядел изрядно помятым и слегка обугленным по краям. Мне пришлось говорить очень громко, потому что, как он объяснил, у него вчера в результате неожиданного взрыва повредило барабанную перепонку. Я спросил его, кем он намерен одеться. Я ожидал неизбежного ответа и был немало удивлен, когда он отверг Парнелла в пользу какого-то революционного деятеля, которого звали Че Гевара. И это при всем богатстве выбора. Возмутительно! Чико спросил, можно ли ему привести с собой несколько новых членов банды. Я сказал, что можно, конечно, если он пообещает, что они никого не пристрелят. В конце концов, это была не моя вечеринка. С этим он согласился, а потом спросил, будут ли на вечеринке шарики, желе и во что будем играть. Дети, право слово! Вечером в пятницу весь наш район как-то оживился. Все говорили о вечеринке Т.С. Давстона. Все, казалось, собирались на эту вечеринку. Должен сказать, что я действительно ждал ее. Во-первых, я полностью оторвался от своих старых друзей из Амбара. Когда они перешли в грамматическую школу, а я -- к св. Аргентию, они словно бы потеряли желание разговаривать со мной, хотя я даже представить себе не могу, что было этому причиной. Единственный, кто остался близок со мной -- Т.С. Давстон. Но он, в конце концов, был моим наилучшим другом, а я должен был стать его биографом. Что меня смущало относительно вечеринки -- это как все, кто собирался прийти, уместятся в доме Т.С. Давстона. В конце концов, это было самое стандартное строение, две комнаты наверху, две внизу, сортир во дворе и дворик два на два метра. Т.С. Давстон жил через шесть домов от нашего, на солнечной стороне улицы. И все же я был уверен, что он знает, что делает. И он, конечно, знал. Сейчас, оглядываясь назад через все прожитые годы, я не могу поверить тому, что тогда не понял, к чему это приведет. Были причины задуматься, и все достаточно очевидные. Неожиданно доставленный с нарочным пакет, адресованный моим родителям, в котором были два бесплатных билета на представление "Черно-белых менестрелей" вечером в пятницу, и еще чеки на ужин на двоих в ресторане на Пикадилли. Тот факт, что Т.С. Давстон попросил ключи от нашего сарая -- у него, дескать, "не хватило места для нескольких ящиков пива". "Типографская опечатка" на приглашениях, которые он раздавал, где в адресе вечеринки был указан номер моего дома. Все самым очевидным образом указывало на то, что случится, но я каким-то образом ухитрился этого не заметить. В шесть часов вечера в пятницу мои родители уехали на представление. Они сказали, чтобы я их не ждал, потому что вернутся они не раньше полуночи. Мы распрощались, и я поднялся в свою комнату, чтобы заняться подготовкой. Через пять минут позвонили в дверь. Я, шаркая, спустился вниз и открыл дверь. За дверью стоял Т.С. Давстон. Он выглядел настоящим франтом: волосы расчесаны на прямой пробор, чистая рубашка от Бена Шермана с пуговичками на воротнике и узкий кожаный галстук. Его пиджак был узок в плечах, но с широченными лацканами. Костюм дополняли начищенные на носках ботинки солидного размера. Я радостно ухмыльнулся, увидев его, и он ответил мне взглядом, полным непередаваемой скорби. -- В чем проблема? -- спросил я. -- Случилось страшное. Можно войти? -- Конечно. Я провел его в гостиную, и он рухнул на наш потрепанный диван. -- Кошмар, -- сказал он и закрыл лицо руками. -- Что такое? -- Мама и папа. Только что приходил доктор. Они слегли. У них чесотка Люгвилера. -- Боже мой! -- сказал я, насколько я помню, первый раз за день. -- Только не чесотка Люгвилера. -- Чесотка Люгвилера, -- повторил Т.С. Давстон. Я состроил гримасу, которая должна была означать "погоди-ка!". И услышал, как мой язык произносит: -- Так ведь чесотка Люгвилера -- это воображаемая напасть из книжки Джека Венса. -- Точно, -- сказал Т.С. Давстон. -- А... -- сказал я. -- Так что вечеринка отменяется. -- Отменяется? Ее нельзя отменять. Я уже костюм сделал. Он стильный и все такое. -- Я собирался одеться Парнеллом. Но какая разница, раз все отменяется. -- Какой облом, -- сказал я. -- Какой облом. Т.С. Давстон печально кивнул. -- Печальнее всего потеря престижа. Я имею в виду, что вечеринка повышает твой авторитет. Если ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду. -- Понимаю, -- сказал я. -- Авторитет -- это все. -- Ну и вот: я облажался. Я стану мишенью злых шуток. Все почести, которые могли бы быть моими: их нет и не будет. Лучше бы мне сквозь землю провалиться. -- Должен же быть какой-нибудь выход, -- сказал я. -- А больше негде устроить вечеринку? -- Если бы, -- Т.С. Давстон почесал нос. -- Если бы у меня был верный друг, у которого бы никого не оказалось дома сегодня вечером. Я бы не возражал, чтобы ему досталась вся слава, и чтобы у него повысился авторитет. По крайней мере, я бы не обманул ничьих ожиданий. Ожиданий всех этих красивых девушек. Которые сами упадут в руки хозяина вечеринки. Наступила так называемая многозначительная тишина. 8 Виски, табак и буйные девки -- Вот что сведет тебя, парень, с ума. Народное Ну ясно, теперь-то я все понимаю. А что я мог сказать тогда? Тогда это казалось самым разумным решением. То есть это просто было самым разумным решением. -- Школьный зал, -- сказал я Т.С. Давстону. -- Можно снять школьный зал. Если бы я только так сказал. Но нет. -- Вечеринка здесь? -- сказал Т.С. Давстон. -- В твоем доме? -- Самое разумное решение, -- сказал я. -- Сначала надо бы спросить родителей. -- Они уехали, и их не будет до полуночи. -- Тогда решено. -- Т.С. Давстон поднялся с дивана, пожал мне руку, подошел к входной двери и свистнул. И сразу же в дом хлынул поток парней, которых я никогда не встречал, нагруженных ящиками с пивом, коробками с едой и настоящим проигрывателем с пластинками. В дом, из дома, снова в дом -- они двигались, как хорошо тренированные рабочие. Т.С. Давстон знакомил меня с ними, когда они пролетали мимо. -- Джим Пули, -- говорил он. -- А это Джон Омолли, а это Архикороль, а там -- Малыш Дейв. -- Где? -- спросил я. -- Здесь, внизу, -- ответил Малыш Дейв. -- А, привет. Они без костюмов! -- шепнул я Т.С. Давстону. -- Ты тоже. Это была правда. И в этом была вся проблема. Если вечеринка будет в моем доме, каким образом я смогу сделать так, чтобы мой театральный выход произведет наибольшее впечатление? -- Может, тебе лучше переодеться? -- спросил Т.С. Давстон. -- Да, но... ведь... -- Слушай, -- сказал Т.С. Давстон. -- Ты -- хозяин вечеринки, и я думаю, у тебя должен быть шанс произвести впечатление своим появлением. -- Я как раз об этом и думал. -- Тогда иди наверх, к себе, и приготовься. А я здесь займусь подготовкой, и когда все придут, я поднимусь к тебе, и тогда ты произведешь действительно сильное впечатление. Как тебе такой план? -- Отлично, -- сказал я. -- Ты настоящий друг. -- Я знаю. -- Т.С. Давстон отодвинул меня в сторону. -- Сигареты на кухню, -- сказал он одному из своих подсобных рабочих. -- Там я устрою свою лавочку. И я поднялся к себе. Мне не понадобилось много времени, чтобы приготовиться. Я опробовал несколько живописных поз перед большим зеркалом и уселся на кровать, прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Снизу всплывали звуки, срывающиеся с пластов новейших подростковых вокально-инструментальных ансамблей, которые вертелись на проигрывателе со скоростью сорок пять оборотов в минуту. И хотя тогда я этого не понимал, в этот момент я творил историю. Видите ли, в пятидесятые годы такого понятия, как "подростковая вечеринка", просто не существовало. Парней призывали в армию в тринадцать лет и не выпускали в народ, пока им не исполнялось двадцать. А в это время их уже считали ответственными гражданами. Мое поколение, появившееся в результате демографического взрыва после войны, на год опоздало к призыву, и теперь, когда у нас еще никогда не было настолько хороших продуктов и всего прочего, мы буквально изобрели подростковую вечеринку. Кроме того (о чем я не догадывался), вечеринка в моем доме стала самой первой подростковой вечеринкой. Той, которая стала образцом для подражания всем остальным подростковым вечеринкам. Так что в этом отношении, я думаю, мне есть за что благодарить Т.С. Давстона. И хотя он все-таки взорвал мою собаку, он же потом извинился. Я сидел на кровати и возбуждался все больше и больше. Через час или около того я начал волноваться. В комнате висел сигаретный дым, поднимающийся из кухни, звуки разгульного веселья становились все громче, а Т.С. Давстон все еще не шел за мной. Я понял, что он ждет подходящего момента. То есть дожидается, пока соберется весь народ. Около девяти я начал подозревать неладное. Дожидаться подходящего момента -- это, конечно, хорошо, но так я пропущу собственную вечеринку, и, кроме того, я был почти уверен, что слышал, как внизу что-то разбилось. И не раз. Как будто что-то уронили. Я просто не мог больше ждать. Было почти десять часов, когда ко мне постучали. В комнате уже было столько дыма, что я едва мог разглядеть дверь. Я добрался до двери и распахнул ее настежь. На лестнице стоял Джон Омолли в обнимку с юной девицей. Я радостно ухмыльнулся. Омолли был одет Парнеллом, а девица -- миссис О'Ши. Видимо, я произвел действительно большое впечатление, особенно в клубах дыма, вырвавшихся из комнаты вслед за мной, и все такое. Девица завизжала, а Омолли отпрянул назад, мелко крестясь. -- А где Т.С. Давстон? -- спросил я. Омолли несколько судорожно показал куда-то в направлении кухни. Я пожал плечами. Больше ждать было невозможно. Я шел вниз, и все тут. А вниз пройти было не так-то просто. Вся лестница была занята целующимися парочками. Я пробирался между ними -- или поверх них -- повторяя: "Извините..." и "Простите, пожалуйста!" В нашей маленькой гостиной было столько народу, что мне пришлось буквально проталкиваться вперед. Входная дверь была открыта, и я увидел, что в садике, да и на улице перед домом, тоже полно гостей. Я протиснулся в переднюю, отведенную для танцев, и попытался -- без всякого успеха -- добиться, чтобы меня услышали. Проигрыватель играл слишком громко, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Должен признаться, что я уже был сыт всем этим по горло. То есть -- действительно сыт по горло. Я заорал "Эй!" со всей мочи, и в этот самый момент пластинка закончилась, и я понял, что мне удалось обратить на себя внимание абсолютно всех присутствующих. Они все повернулись ко мне, и они все уставились на меня, и они все завизжали. Ну, то есть девчонки завизжали. Парни издали другой звук -- словно задохнулись от ужаса. Слабак Поль Мейсон, с которым мы вместе учились в Амбаре, и кто -- смешно сказать -- пришел одетый, как большой прыщ, свалился в обморок. А потом началось общее смятение, толкание, и попытки вообще броситься вон из дома. Я не заметил, что Т.С. Давстон тоже был там. Впрочем, его костюм был столь убедителен, что я бы его все равно не узнал. Нет, он был одет совсем не как Парнелл. Он был одет как Ласло Вудбайн, частный сыщик: длинное пальто, широполая шляпа, и шланг от пылесоса. Он сделал шаг вперед и осмотрел меня с головы до ног. Я ухмыльнулся, и сказал: -- Ну, как тебе? Т.С. Давстон протянул руку, дотронулся пальцем до моей щеки, поднес палец к носу и понюхал. -- Это кетчуп, -- сказал он. А потом, повернувшись к безмолвной толпе, продолжил: -- Все нормально, это просто кетчуп. А потом, повернувшись ко мне, спросил: -- Что это тебе, мать твою, в голову пришло? Вваливаешься сюда, голова вся в кетчупе -- ты мне так всех гостей распугаешь! -- Ты же сам сказал, чтобы костюм был стильный. -- И ты нарядился бутылкой кетчупа? -- Нет, -- сказал я. -- Президентом Кеннеди. А вот потом я действительно разозлился. Ну то есть страшно разозлился. Ну то есть выглядело это просто по-свински. Т.С. Давстон схватил меня за шиворот и выволок из комнаты. В этом лишенном изящества положении он дотащил меня до кухни, засунул мне голову в мойку и включил краны. Смыв весь кетчуп с волос и лица, он поставил меня прямо, сунул мне в руки кухонное полотенце, и обозвал меня уродом. -- За что? -- поразился я. -- За что? -- За то, что ты явился, одетый как мертвец, урод. -- Ты тоже явился одетый, как мертвец, -- я стукнул себя кулаком в грудь. -- И этот Джон Омолли -- он пришел, как Парнелл, а он тоже мертвец, и... Т.С. Давстон оборвал меня. -- Я собирался сказать, что ты явился, как мертвец, до того, как я смог все подготовить -- так, чтобы представить тебя, как нужно. Я знал, что ты придешь, как Кеннеди, я видел, как ты утянул бутылку с кетчупом из кафе "Плюм", и сделал правильные выводы. Я собирался поставить пластинку со "Звездно-полосатым знаменем" -- ну, этот американский гимн -- и как будто выстрелить в тебя, когда ты будешь спускаться с лестницы. А теперь ты все облажал. -- Ах черт, -- сказал я. -- Ну извини. -- Еще бы -- "извини". Пиво будешь? -- Конечно. Первый раз, когда я попробовал пиво. Никогда не забуду этого момента. На вкус оно было преотвратное. Почему мы питаем к нему такое пристрастие? В чем его прелесть? В первый раз мне оно нисколько не понравилось; оно мне показалось вонючим и противным. Но я чувствовал, что раз уж пиво пользуется такой популярностью, и все совершеннолетние мужчины пьют его, в этом следует разобраться со всей дотошностью. Я с трудом допил свою первую бутылку и рыгнул. -- Держи вторую, -- сказал Т.С. Давстон. -- Не возражаю. Вкус у второй был не так уж плох. У третьей -- намного лучше. Я заглотнул четвертую бутылочку, сказал: "Ааааа!", и вытер губы. -- Затягивает, а? -- спросил Т.С. Давстон. -- Как? -- спросил я. -- Затягивает, говорю! -- А! Ну да! -- Как и он, я кричал во весь голос, потому что музыка играла неимоверно громко, и в кухне стоял такой шум и гам, что разговаривать было почти невозможно. -- Иди потанцуй! -- крикнул Т.С. Давстон. -- Развлекись! -- Ага. Точно. -- Я решил заняться именно этим. В конце концов, это была моя вечеринка, и на ней, похоже, было страшно много девчонок. Я протолкался обратно в гостиную, по дороге стараясь прижаться ко всем девчонкам, попадающимся мне на пути. Девчонки были одеты как Пятачки, пажи, и проститутки. Была даже одна Эммелина Панкхерст (1858-1928) -- лидер английских суфражисток, которая основала воинствующий Социально-политический союз женщин в 1903 году. Я протиснулся рядом с девчонкой, одетой, как парашют, и протолкался в прихожую. Веселье было в самом разгаре, и его размах поистине потрясал. Здесь были и папы римские, и папуасы, и парикмахеры, и плотники. Даже парочка Пушкиных. Кем бы ни был этот Пушкин. Я только было собрался нырнуть в толпу и станцевать буги-вуги, как кто-то хлопнул меня по плечу. -- Буэнос ночес, старый хрен! -- заорали у меня над ухом. Я обернулся. Это был Чико. -- Я не старый хрен, -- крикнул я в ответ. -- Я президент Кеннеди! -- Президент чего, старый хрен? -- А? -- Ладно, забудь! Я оглядел Чико с ног до головы и даже обошел вокруг. На голову у него было наброшено банное полотенце, которое удерживал на месте приводной ремень от автомобильного вентилятора. Чико был весь завернут в занавески из веселенького ситца, на поясе стянутые поясом от халата. Лицо у него было вымазано ваксой, а на подбородок приклеена фальшивая бородка, сделанная, на первый взгляд (впоследствии оказалось, что так оно и было на самом деле), из кошачьего хвоста. -- Ну и кого ты должен изображать? -- крикнул я. -- Че Гевара! -- крикнул он в ответ. На меня медленно снизошло озарение. -- Чико, -- закричал я. -- Он Че Гевара, а не шейх Гевара! -- Черт, опять слова перепутать. Как мы смеялись! Чико привел с собой новых членов банды, и позвал меня во двор, чтобы представить их. -- Отличные костюмы, ребята, -- сказал я. -- Вы точь-в-точь как бушмены из Калахари. -- Мы и есть бушмены из Калахари. Как мы смеялись и на этот раз! Чико подмигнул мне. -- Я еще приводить одна моя сестра. -- Не ту, что с усиками? Без всякого сомнения, мы бы снова засмеялись, но Чико вдруг решил ударить меня. Помогая мне подняться, он прошептал мне в ухо: -- Только чтобы новички видеть, и не обижаться. -- Я и не обижаюсь, -- заверил я его. В этот момент раздались грохот и звон: кто-то вылетел через окно гостиной. -- Здорово, -- сказал Чико. -- Где выпивка? Я в ужасе уставился на лужу крови и разбитое стекло. Моим родителям точно это не понравится. В дверях появился Т.С. Давстон. Он подошел ко мне и протянул очередную бутылку. -- Насчет этого не беспокойся, -- сказал он. -- Но... -- И вот еще, -- продолжал Т.С. Давстон. -- Держи. Он протянул мне толстую самокрутку, закрученную с одного конца. -- Это что? -- спросил я. -- Это косяк. Мой первый косяк. Я никогда не забуду его. На вкус он был... ВЕЛИКОЛЕПЕН. Я поплыл обратно к дому и наткнулся на двух девчушек, одетых принцессами, которые гладили большого слюнявого лабрадора. -- Это твоя собака? -- спросила одна из них. Я мечтательно кивнул. -- Как ее зовут? -- Когда она у нас появилась, -- начал я, -- я думал, что это мальчик, и назвал ее Доктор Зло. -- Ух ты, -- сказала одна из принцесс. -- Но раз уж она оказалась девочкой, мама сказала, что мне придется назвать ее по-другому. -- Так как ее зовут? -- Плюшка, -- сказал я. Принцессы рассмеялись. Очень изящно рассмеялись, как мне показалось. И еще мне показалось, что я вижу бледно-розовую ауру, которая окружала их, так что я улыбнулся еще раз, глотнул пивка и затянулся косячком. -- Попробуйте-ка, -- сказал я. Думается мне, настоящее веселье началось около одиннадцати. До этого момента всего одного гостя выбросили через окно, и тот отделался легким испугом, если не считать шрамов, оставшихся на всю жизнь. А вот тому типу, который взобрался на крышу, повезло куда меньше. Сам я не видел, как он пролетел мимо окна родительской спальни и приземлился на острия ограды. Я был в постели с одной из принцесс. Мы вместе приветствовали половую зрелость. Первый раз, когда я занимался сексом. Как бы мне хотелось хоть что-то помнить об этом! У меня остались смутные воспоминания о толпе народу, которая ворвалась в спальню, и кричала, что я должен спуститься вниз, потому что произошел несчастный случай. И мне кажется, что я помню, как, шатаясь, брел голый по лестнице вниз, удивляясь, кто успел перекрасить стены во все цвета радуги. Я не помню, как поскользнулся в луже блевотины на ковре в прихожей, хотя, видимо, это вызвало у всех приступ здорового смеха. Как и вид моей физиономии, когда я понял, что на крыльце начался пожар. Я не имею не малейшего понятия, кто забрал холодильник и плиту. И, как я и заявил членам городского совета, если бы я знал, что в моей спальне происходит групповое изнасилование, которое снимают на пленку студенты художественной школы, я бы что-нибудь предпринял. Но вот что я помню абсолютно ясно, и это навсегда отпечаталось в моей памяти -- это Плюшка. Плюшка -- как она подбежала ко мне, когда я стоял в дверях, уставившись на полицейские машины и пожарников, разматывавших шланги. Как она лизнула мне руку и уставилась на меня большими карими глазами. И еще я помню себя самого -- как я стоял, глядя на Плюшку, и пытаясь понять, что за странное, наподобие разгорающегося фейерверка, шипение слышится у нее из-под хвоста. 9 Рыло: табак (жаргон британских уголовников) Я очнулся голый и весь в Плюшке. Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и чувствуете, вот наверняка чувствуете, что вчера сделали что-то неподобающее? Ну вот, примерно так я себя и чувствовал. Я долго пытался проморгаться, подавляя приступы тошноты, и ощупывал себя и удивлялся, с чего это потолок в моей спальне вдруг оказался покрыт кафелем. Вам знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что вы лежите голый в тюремной камере? Нет? Так вот, хуже не бывает, точно говорю. Я закричал. Закричал очень громко. И я вытер лицо руками, и уставился на кишки и темную запекшуюся кровь. -- Плюшка! -- завопил я. -- Плюшка! В тяжелой железной двери со стуком открылось маленькое окошко. -- Хрен тебе, а не плюшка, ублюдок, -- услышал я в ответ. -- Помогите! -- закричал я. -- Выпустите меня. Выпустите меня! Но меня не выпустили. Меня продержали там весь день и дали только тарелку хлопьев и чашку чаю, чтобы я не умер. А около трех часов дня распахнулась дверь, и в камеру неторопливо вошел брат Майкл из школы св. Аргентия. Раз уж вам незнакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь голым в тюремной камере, вы навряд ли поймете ту полную панику, которая охватывает вас, когда вы сидите голым в тюремной камере наедине с монахом-педофилом. Это полная жопа, и я не шучу. Брат Майкл покачал головой, показав выбритую тонзуру, и сел рядом со мной на грязную узкую койку. Я отодвинулся от него, и положил ногу на ногу. Брат Майк положил руку мне на колено. -- Плохи дела, -- сказал он. Я начал хлюпать носом. -- Кто-то взорвал мою Плюшку, -- заревел я. -- Порвал плюшку, а? -- брат Майкл дружелюбно улыбнулся. -- Что же здесь плохого? Я помню, как мне первый раз порвали плюшку. Я тогда еще только пел в хоре церкви св. Дамиана в Хирсте, и... -- Не надо, -- оборвал я его. -- Я имею в виду свою собаку, Плюшку. -- Кто-то порвал плюшку твоей собаке? Я повернулся к монаху и с горечью в голосе объяснил: -- Мою собаку звали Плюшка. Кто-то взорвал ее. -- Что-то я плохо тебя понимаю, -- заметил брат Майкл, легонько сжимая мне колено. -- Однако, мне кажется, нам следует подумать над вопросом, как тебя защитить. Поскольку в твоем доме обнаружено значительное количество наркотиков класса А, тебе придется согласиться с обвинением в торговле ими. Но, думаю, нам удастся снять с тебя обвинение в предумышленном убийстве, если... -- Что? -- проговорил я. -- Что-что-что? -- Тот тип, которого ты столкнул на ограду -- он что, твой конкурент? Тоже торгует наркотиками? Мафиозные разборки? Мне бы не хотелось открыто иметь к этому отношение, пока не получу разрешение у ребят. Я хочу сказать, что я действительно монах, действительно католик, и вполне понятно, что я мафиози, но я знаю, с какой стороны мне намазывают масло на облатку для причастия. Если ты понимаешь, что я имею в виду, а я уверен, что понимаешь. -- Что? -- продолжал я. -- ЧТО? -- С другими обвинениями проще. Совращение малолетних, содержание притона. Как тебе нравятся формулировки? -- ЧТО? -- не останавливался я. -- Тебе светит десять лет, -- сказал брат Майкл, и сжал мое колено крепче. -- Но при примерном поведении выйдешь через восемь -- еще молодым, вся жизнь впереди. Конечно, на тебе всегда останется клеймо приговора, и скорее всего, на жизнь тебе придется зарабатывать мытьем сортиров. Но и это не так уж плохо. В сортирах встречаются весьма интересные люди. -- У-у, -- завыл я. -- У-у-у и у-ху-ху! -- Какая жалость, что ты не монах. -- У-у, -- выл я, а потом: -- Что? -- Ну, если бы ты был монахом, не о чем было бы беспокоиться. У нас, монахов, теологическая неприкосновенность, мы неподсудны обычному суду. -- Неподсудны? -- Конечно, нет. Мы отвечаем только перед высшими силами. -- Перед Богом? -- Перед Богом. И папой римским. И мафией, конечно. Если бы ты был монахом, ты бы мог выйти отсюда прямо сейчас. -- Как это? -- Очень просто: если ты монах, ты вряд ли виновен в преступлениях, правда? Ты когда-нибудь слышал о монахе-преступнике? -- А Распутин? -- спросил я. -- Именно. -- Что? -- Как бы там ни было. Если бы ты был монахом -- по крайней мере, не напивался бы, как последний скот. -- Как Роберт Фолкон Скотт (1868-1912), исследователь Антарктиды, который руководил экспедицией, открывшей п-ов Эдуарда VII, а потом экспедицией, достигшей Южного полюса на 33 дня позже Р. Амундсена, и погиб на обратном пути? -- Нет, -- сказал брат Майкл. -- С чего ты взял? -- Просто так, -- я тяжко вздохнул. -- Хотел бы я быть монахом. На лице брата Майкла появилась глубокая задумчивость. -- Есть один способ, -- сказал он. -- Хотя нет. -- Что "нет"? В каком смысле? -- Ну, я бы мог сделать тебя монахом, и тогда бы тебя освободили от всех обвинений, и не посадили бы в тюрьму. -- Ну так сделайте, -- сказал я. -- Сделайте! -- Ну, это не совсем традиционный способ. На самом деле это должно происходить в ризнице. -- Ну пожалуйста, -- умолял я его. -- Сделайте меня монахом здесь. Сейчас. -- Ну ладно. Ты меня уговорил. Сам обряд посвящения не слишком долог, но может показаться тебе несколько неудобным. Выпей-ка лучше. -- Он вытащил из-под рясы бутылку с бесцветной жидкостью. -- Выпей залпом и найди что-нибудь занюхать. Вот насколько я был близок к этому. Если бы в эту самую минуту не открылась дверь, и полицейский не вошел бы со словами, что я могу отправляться прямо домой, потому что никто не выдвигал против меня никаких обвинений, потому что я еще несовершеннолетний и серьезный ущерб нанесен практически только недвижимости, а не физическим лицам... Вот насколько я был близок. К тому, чтобы стать монахом. Снаружи меня ждали родители. Они принесли мне, во что одеться. Я с трепетом вышел к ним, сознавая, что меня ждут большие, очень большие неприятности. Неприятностей, однако, не произошло. Вместо этого мама обняла меня и поцеловала, а отец назвал меня героем. Выяснилось, что Т.С. Давстон успел поговорить с ними, и все объяснил. Он рассказал им, как мы вместе с ним начали генеральную уборку у нас дома, чтобы устроить им сюрприз, когда они вернутся с представления. И как в дом ворвались злобные хулиганы и разнесли все кругом. И как они взорвали мою Плюшку. Когда у него потребовали описать этих хулиганов, Т.С. Давстон смог вспомнить лишь, что они были в масках, но "сильно смахивали на цыган". 10 Выбрось сигарету, дружище, на Хамфри Богарта все равно не тянешь. Народное Лично я в шестидесятые годы провел время очень неплохо. Я знаю, что о них рассказывают много всякого вздора. Вроде той чепухи, что "если ты помнишь шестидесятые, значит, тебя там не было", и так далее. На самом деле, в те годы были вещи и поинтереснее, чем только "секс, наркотики, рок-н-ролл" (хотя и это могучее трио уже самодостаточно). Конечно, была свободная любовь: Тайное мировое правительство еще не успело изобрести ВИЧ. Конечно, были наркотики, и многие молодые умы перешли в измененное состояние сознания, да так в нем и остались. И конечно же, Боже мой, конечно же был добрый старый рок-н-ролл. Точнее, добрый новый рок-н-ролл. Но было и кое-что еще, много чего еще. К примеру, были йо-йо. Может быть, вы еще помните йо-йо: в конце девяностых мода на них ненадолго вернулась, и может быть, даже сейчас такая игрушка валяется в радиоактивной пыли в углу вашего бомбоубежища. Но бьюсь об заклад, вы не сможете вспомнить, что с ней делать, и уж конечно вы не знаете, что йо-йо было изобретено в Брентфорде. Вот-вот, именно там. Йо-йо изобрел Норман Хартнелл [Опять-таки, не путать с тем, другим Норманом Хартнеллом]. Это было его самое первое изобретение. Будет справедливо отметить, что, изобретая его, он не намеревался изобрести игрушку. Он изобрел йо-йо в качестве двигателя для своего мотороллера "Веспа". Норман просто помешался на альтернативных источниках энергии и страдал этим всю свою жизнь. Он пытался сделать двигатель, работающий без топлива. Этот Святой Грааль науки: вечный двигатель. Каким образом это пришло ему в голову, непонятно. Но если бы я заключал пари, я бы ставил на то, что эту идею подсказал ему Т.С. Давстон. К 1967 году, о котором я сейчас пишу, Т.С. Давстон уже утвердился в роли ментора Нормана. Теперь Норман стал главой семейного дела, поскольку его отец скоропостижно скончался в результате идиотского несчастного случая, в котором были задействованы наручники, цемент, и глубокий канал. Точные обстоятельства его гибели до сих пор остаются тайной и, хотя полиция провела допросы сицилийцев, державших винный магазин по соседству, не арестовали ни одного. Почему полиция вообще кого-то подозревала, лично я понять не могу. А если они собирались выбить из сицилийцев денег, так этот зловещий план вскоре был сорван. Потому что сицилийцы были в один миг стерты с лица земли через неделю после смерти отца Нормана, в результате другого идиотского несчастного случая. На этот раз в нем были задействованы их почтовый ящик и брикет динамита. Они были последними сицилийцами в Брентфорде, и, пользуясь выражением Фланна О'Брайена, не думаю, что этот вид снова будет встречаться в наших местах. Так вот, 1967 год многие с нежностью вспоминают, как Лето любви. И тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год действительно был Летом любви. Конечно, не только летом. Были и другие времена года, и у каждого было свое название. Например, были Зима уныния, Весна тоски и Осень такой полной безысходности, что хотелось вскрыть себе вены. Но по каким-то непонятным причинам люди запомнили только лето. Я прекрасно помню то лето. Этим летом в жизнь вошли йо-йо и Брентсток. Да, Брентсток. Легендарный фестиваль, три дня Любви, Мира и Музыки. Я там был, понимаете, и я все видел. Позвольте мне рассказать о нем. Для меня все это началось одним весенним утром. Мне было страшно тоскливо, хотя и не понимал, почему. Я бросил школу в июле в предыдущем году и с той поры работал, где придется: всегда на подхвате, платили мне мало, и увольняли при первой возможности. Но с этим не было проблем. В шестидесятые годы не было безработицы и как только тебя выгоняли с одного места, можно было сразу найти другое. Конечно, все эти места были дерьмовые, но это лучше, чем безработица. Однако той весной я нашел себе новое место, и на этот раз весьма перспективное. Меня взял на работу Т.С. Давстон. Официально моя должность называлась "надсмотрщик на плантации", и я должен был одеваться в форму и носить сапоги и кнут. Проще простого. Все, что мне нужно было делать -- это ходить между рядов рабочих-иммигрантов, поколачивать их кнутовищем и подгонять, чтобы не отлынивали. О такой работе можно только мечтать. Так что я до сих пор не знаю, почему мне было так тоскливо. У Т.С. Давстона была поговорка: "Завтра принадлежит тем, кто способен предвидеть его". И, конечно, он был именно из таких людей. Я помню, как он однажды сказал, что когда-нибудь в Брентфорде не будет мексиканского квартала, и помню, как я тогда посмеялся над ним. А ведь он оказался прав: к 1967 году почти все латинос перестреляли друг друга, а те, что остались -- в основном старухи и девчонки-малолетки -- жили теперь в лачугах на краю плантации и работали на Т.С. Давстона. Возможно, следует подробнее рассказать о том, где располагалась эта плантация. Ведь именно там и проходил Брентсток. Плантация была расположена на участках Брентфордского садоводческого товарищества св. Марии. Вплоть до середины шестидесятых в нем еще оставалось немало владельцев участков, которые арендовали клочки земли у городского совета и каждый год, соответственно, собирали с них собственноручно выращенный урожай фруктов и овощей. Но потом один за другим, старики вымирали, и один за другим освобождались их участки. И Т.С. Давстон скупал их -- один за другим. И теперь они принадлежали ему почти все, за исключением одного. Владельцем этого последнего участка был его "дядюшка", старый Пит, и Т.С. Давстон его не трогал. А все остальные участки перепахали, и огромное поле, отлого спускающееся к Темзе, стало табачной плантацией. Я немало поломал голову над этим. Я всегда думал, что выращивать табак без какой-нибудь лицензии от правительства -- противозаконно. Но, видимо, к Брентфорду это не относилось. К чему угодно, но не к Брентфорду. Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того. И вот я стал работать надсмотрщиком. Форма, сапоги, кнут и все такое. В шестьдесят седьмом году на плантации был первый большой урожай. И все следовало делать именно так, как того желал Т.С. Давстон. Годы труда ушли на это. Табак не слишком охотно растет в предместьях Лондона, но этот конкретный сорт подвергся генетической обработке. У Т.С. Давстона осталось множество записей, принадлежавших некоему Джону Перу Джонсу, и с помощью Старого Пита он вывел быстрорастущий сорт табака, успешно сопротивляющийся местным вредителям и прекрасно развивающийся в условиях английской погоды. Это было большое достижение, и те, кого охранники пропускали через укрепленные ворота в высокой загороди из колючей проволоки, останавливались на месте, пораженные красотой этих растений. Не слишком надолго, впрочем, потому что иначе они получали от меня кнутом. В то весеннее утро началась первая жатва. Работницы надрывались на плантации, а Т.С. Давстон и я сидели в высоких креслах, попыхивая только что изготовленными сигарами [скрученными на бедре смуглой девственницы] и потягивая бесцветную жидкость из бутылок без этикеток. Т.С. Давстон порылся в боковом кармане своего модного кафтана, что-то достал оттуда и протянул мне. -- Бьюсь об заклад, ты ничего подобного еще не видел, -- сказал он. Я внимательно осмотрел этот предмет: два деревянных диска, соединенных тонкой деревянной осью, к которой был привязан кусок веревки. -- Здесь ты прав, -- сказал я. -- Не видел. Что это? -- Это вниз-и-вверх-и-внизка. -- Легко сказать, -- заметил я. -- А что она делает? -- Едет вниз, и снова вверх, и опять вниз. Смотри, показываю. Он отобрал у меня эту штуку, нацепил конец веревки на средний палец и отпустил ее. Когда веревка полностью размоталась, он легонько дернул ее кверху, эта штука взобралась обратно, и он поймал ее. -- Невероятно, -- сказал я. -- Ничего удивительнее в жизни не видал. -- Это что, сарказм? -- спросил Т.С. Давстон. Я подумал над его вопросом. -- Возможно, -- сказал я. -- Но как она работает? Там что, моторчик внутри? Или, как было бы правомерно предположить, это работа неких демонических сил? Т.С. Давстон перегнулся через меня и забрал мою бутылку. -- Тебе, похоже, уже хватит, -- заметил он. Я покачал головой. -- Нет, выпивка здесь ни при чем. Хотя, может быть, это та таблетка, которую я съел на завтрак. -- Ну, это можно простить. В конце концов, на дворе шестидесятые годы. -- Ну так как, все-таки, она работает? Она же нарушает закон тяготения. -- Вот и Норман так сначала думал. К сожалению, не нарушает. А работает она благодаря инерции и этому легкому движению кистью. -- Как и многое другое, -- заметил я. -- Или, по крайней мере, то единственное, что приходит в голову. Так для чего она? Или ни для чего? -- Должна быть для чего-то. -- Т.С. Давстон положил эту штуку на ладонь. -- Все должно быть для чего-то. К примеру, ты можешь с ней показывать фокусы. -- Я как раз не могу. -- Ну ладно. Я имел в виду, что я могу с ней показывать фокусы. И Т.С. Давстон продемонстрировал это. Он снова послал свою штуку вниз, но на этот раз дал ей проскользнуть по земли и только потом дернул ее кверху. -- Это я называю "выгуляй собаку". Я похлопал в ладоши. Потом он показал еще один фокус, на этот раз совершая какие-то сложные манипуляции с веревкой. -- А этот называется "укачай малыша". Я снова захлопал в ладоши. Т.С. Давстон показал весь свой репертуар. Он дал название каждому фокусу. Там были "отшлепай макаку", "пощекочи письку", "расчеши бороду" и даже "выпей чаю с пастором". Последний потребовал таких сложных телодвижений, что у Т.С. Давстона даже пот на лбу выступил. -- Слушай, знаешь, что ты сейчас держишь в руках? -- спросил я, когда он, наконец, закончил. -- Пока нет. И что же? -- Две деревяшки на конце веревочки. Выбрось эту дурь, пока кто-нибудь тебя с ней не увидел. Но кое-кто уже увидел его. Если точнее, все, кто работал на плантации в этот момент, его видели. Они все остановились, и глазели на него и, к моему удивлению, тоже аплодировали. Т.С. Давстон уставился на столь тепло принимающую его аудиторию, а я уставился на Т.С. Давстона. Он не давал им разрешения бросить работу, и я подозревал, что он сейчас прикажет мне пристрелить парочку тех, что постарше, в назидание остальным. Не приказал. Потому что вдруг все работницы упали перед ним на колени. Они кланялись Т.С. Давстону. -- Йо-Йо, -- закричала одна из них. И вдруг закричали все остальные: -- Йо-Йо! -- Что они делают? -- спросил Т.С. Давстон. Я изумленно потряс головой. -- Они поклоняются тебе. Они думают, что ты -- Йо-Йо. -- А кто такой, во имя "Золота Виргинии", этот Йо-Йо? -- А! -- сказал я. -- Ты не знаешь про Йо-Йо, потому что ты не ходил в школу св. Аргентия, как я. Снаружи мексиканцы, может, и католики, но они также поклоняются своим Старым богам. Один из них -- Йо-Йо. Он как-то там облажался, на небесах, и его послали на землю. Здесь он отличился, поработав среди крестьян, и снова взошел на небо. А там опять облажался, и его снова отослали вниз, а здесь он... -- Совершил много добрых дел, и снова вернулся на небо. -- Вот-вот. Снова вверх, и снова вниз, и снова вверх. Точно так, как твоя вниз-и-вверх-и-внизка. Т.С. Давстон улыбнулся -- почти как Господь Бог. -- Точно так, как мое йо-йо, ты хотел сказать. Жатва в том году была закончена вовремя. И Т.С. Давстону она не стоила ни гроша. Он приказал мне сходить к Норману с тючком табака. Я обменял его на сотню йо-йо, которые этот лавочник выточил на токарном станке меньше чем за час. Т.С. Давстон расплатился ими с работницами, и они ушли счастливые, унося эти священные реликвии в свои хижины, и всю дорогу почтительно кланялись и приглаживали челки. Или как там это называется у женщин. Может быть, челки и называется. И так на свет явилась йо-йо-мания. Скоро она распространилась по всему городку, и Норман, если бы ему хватило прозорливости запатентовать эту штуку, мог бы сколотить состояние на их продаже. А запатентовал йо-йо некий мистер Крэд, который продал патент одной из крупных фирм по производству игрушек за неизвестную сумму плюс выплаты роялти. Только много лет спустя я узнал, что мистер Крэд и мистер Давстон -- одно и то же лицо. Йо-йо-мания явилась на свет и начала свое победное шествие. Происходило это по обычному сценарию: сегодня Брентфорд, завтра -- весь мир. Конечно, были и проблемы. Архиепископ Кентерберийский осудил йо-йо как "пагубный языческий культ", и это безмерно способствовало увеличению продаж. Мэри Уайтхаус потребовала поднять вопрос о йо-йо в Парламенте, и вопрос был поднят. Член кабинета министров, выступая на лужайке перед Вестминстерским дворцом, заявил, что эти игрушки не наносят ни малейшего вреда здоровью, и репортеры засняли его дочь, играющую с йо-йо. В желтой прессе, разумеется, появились неизбежные страшилки про смерти и самоубийства, вызванные йо-йо. Началась эпидемия "пальцевого синдрома йо-йо", вызванного слишком тугой петлей, пережимающей кровеносные сосуды, и миссис Уайтхаус снова бросилась к телефону с требованием размещать на упаковке соответствующее предупреждение министерства здравоохранения. В свою очередь, тот же член кабинета министров снова появился на лужайке, в этот раз без дочери, которая, по всей видимости, была в больнице. "БЕЗУМИЕ ЙО-ЙО", как теперь называли это бульварные газетенки, в конце концов умерло естественной смертью. Так оно обычно и случается. Мода приходит, мода уходит, и редко кто знает, почему. Если вообще кто-либо знает. Вот она есть -- и вот, назавтра, ее уже нет. А завтра принадлежит тем, кто способен его предвидеть. Так что насчет Брентстока, спрашиваете вы. Так вот -- насчет Брентстока. 11 Если музыка -- пища для любви, то я не знаю, что тогда сигара. Нимрод Тумс -- Я собираюсь вернуть долги. Так сказал Т.С. Давстон. Мы сидели перед "Летящим лебедем". Был теплый поздний весенний вечер, и мне было невероятно тоскливо. Однако, заметьте, поскольку приближалось лето, в основной теме моей тоски начинали появляться нотки любви. Солнце уже почти опустилось за газгольдер, и последние его лучи играли на кружках с пивом "Лардж", стоявших перед нами, и отражались в наших невинных голубых глазах. -- Вернуть долги? -- переспросил я. -- Вернуть долги. -- Ну, не знаю, кому именно ты должен, но если мне -- я рад, что ты вспомнил об этом. -- Не тебе, -- сказал Т.С. Давстон. -- Городу. Я здесь родился, здесь вырос, и теперь хочу расплатиться за все, что получил у родины. -- Мне нравятся жители Брентфорда, за редким исключением, -- заметил я. -- Не думаю, что стоит так злиться на них, и называть "уродинами". Т.С. Давстон легонько двинул меня в ухо. -- "Родина", -- объяснил он, -- без "у". Я поднялся с земли. -- Похоже, тут ты меня недопонял, -- пробормотал я. -- Дела идут превосходно. -- Т.С. Давстон допил пиво и уставился на донышко кружки. -- Урожай собрали раньше намеченного. Скоро можно будет упаковывать табак, а потом пройдет совсем немного времени, и в ближайшем будущем сигары, сигареты и нюхательный табак в коробках и пачках с легко узнаваемым логотипом Давстона сплошным потоком пойдут по конвейерам. Кроме того, мне поклоняются как богу, что само по себе немало. И это не все. Мне повезло еще кое с чем. -- Он вытащил из кармана йо-йо и принялся любовно полировать его о рукав. -- И ты хочешь вернуть долги? -- Да, городу. -- И что же ты придумал? Что-нибудь революционное? Довести зарплату своих работников до прожиточного минимума? -- Страшись кулака, в ухо твое летящего. Мои работники отправились восвояси, на поля Крэда в Чизвике. Я собирался устроить что-нибудь типа праздника. -- Вечеринку? -- Вроде того. -- Только не в моем доме, приятель! -- Да нет, я думал о празднестве покруче. -- Ну, клуб скаутов тебе больше не сдадут. Они знают, что это ты устроил взрыв, которым ему снесло крышу. -- А-апчхи! -- сказал Т.С. Давстон. -- Кстати, ты купил себе новую собаку? -- Нет, не купил и буду тебе благодарен, если ты не будешь об этом вспоминать. -- Я же сказал, что мне очень жаль. -- На словах сказал, а на самом деле... -- А что на самом деле -- не имеет значения. Имеет значение то, что сказано. Я допил свое пиво. -- Вот и купи мне новую собаку, -- сказал я. -- И я это сказал, так что это имеет значение. -- Я что, похож на миллионера? -- Вообще-то похож. И если уж ты намерен возвращать долги горожанам, легко можешь начать это делать прямо сейчас. Т.С. Давстон заказал нам еще пива. -- Слушай, -- сказал он, приставив ладонь к уху. -- Скажи, что ты слышишь. Я прислушался. -- Это не Господь Бог, уже готовый воздать тебе за твою щедрость? -- Нет. Это музыкальный ящик. -- Ах да, -- сказал я. -- Точно. Музыкальный ящик, в котором стоят всего три пластинки, и все три -- кустарно изготовленные записи группы, в которой играет сын хозяина паба. -- Именно. Я глотнул пива. -- Разве ты не собираешься сказать какую-нибудь замечательную глупость? Я покачал головой и пролил пиво на рубашку. -- С меня хватит, -- сказал Т.С. Давстон. -- Что ты скажешь, если я скажу, что собирался устроить рок-фестиваль? -- Во-первых, я спрошу, кто на нем будет играть. Потом, раз уж ты заговорил об этом, и если мне действительно захочется пойти, кто бы на нем ни играл, я спрошу, сколько будут стоить билеты. А потом, когда ты мне это скажешь, я буду биться головой о стену и скажу: -- Да ты с глузду съехал, дружище! Вот что я скажу. Примерно. -- Я думал о том, чтобы устроить бесплатный фестиваль. -- Да ты с глузду съехал, дружище! -- Я серьезно. Его можно провести на плантации. Там спокойно уместятся тысяча зрителей -- две тысячи, если потесниться. -- И вытопчут все твои посевы? -- Какие посевы? Урожай собран, земля пустует. Замечательная возможность еще немного заработать. -- Мне показалось, ты говорил о бесплатном фестивале. -- Просто послушать -- бесплатно. Но людям нужно что-то есть, так ведь? И где-то покупать сигареты и пиво. Мы сможем поставить там киоски, чтобы удовлетворить любые запросы. -- Кто это мы, о которых ты говоришь? -- Ну, естественно, ты не откажешься принять участие. В конце концов, ты мой биограф и доверенное лицо, разве нет? -- Ну да, -- сказал я. -- Я тщательно записываю все, что относится к твоим начинаниям. -- Ну, значит, больше и говорить не о чем. Доверяю тебе подбор групп. Заполучи каких-нибудь знаменитостей, типа "Битлз" или "Роллинг Стоунз", в общем, что-то такое. Я посмотрел на Т.С. Давстона. А Т.С. Давстон посмотрел на меня. -- Может, попробуем заполучить группу, в которой играет сын хозяина паба? На самом деле все пошло намного лучше (что касается приглашения музыкантов), чем я мог ожидать. Наступило лето, и те группы, которые в обычное время запросили бы просто бандитскую плату за свои услуги, одна за другой начали, как миленькие, являться ко мне, готовые выступить бесплатно. У нас в доме уже поставили телефон, и однажды, июльским утром, я положил трубку, ответив на международный звонок, и сказал маме: -- Приедет капитан Бифхарт. -- Капитан кто? -- спросила она. -- Бифхарт, -- сказал отец. -- Известный также как Дон Ван Влиет, музыкант-авангардист с диапазоном голоса в четыре октавы, чей альбом "Копия маски форели" положил начало целому новому направлению и до сих пор считается одной из самых оригинальных записей во всей истории рока. Я тихонько отозвал его в другую комнату. -- Чуть-чуть дополню, -- сказал я. -- Во-первых, "Маска форели" -- двойной альбом. Во-вторых, она выйдет не раньше 1969 года. Я просто подумал, что это, в общем-то, имеет значение. Отец задумчиво кивнул. И спросил: -- Капитан кто? На самом деле наш капитан приехать не смог, но зато еще оставались "Джими Хендрикс Икспириенс", и Дженис Джоплин с "Биг Бразер энд Зе Холдинг Кампани". -- Попомни мои слова, друг мой, -- сказал Т.С. Давстон, когда я сообщил ему об этом, -- и Джими Хендрикс, и Дженис Джоплин умрут от наркотиков через несколько лет. Я покачал головой. -- Насчет мексиканского квартала ты, может, и угадал, -- сказал я, -- но это -- полная чушь. Должен признаться, я здорово разозлился, когда за месяц до фестиваля и Джими, и Дженис были вынуждены отказаться от участия в нем без указания причин. Без всякого сомнения, я бы снова пустился в плавание по морю скорби, если бы не был настолько переполнен любовью. -- Насчет вашего мальчика и его группы, -- сказал я хозяину "Летящего лебедя". x x x Оставалось всего три недели, когда Т.С. Давстон созвал специальное собрание оргкомитета фестиваля у себя дома. Я уже был у него дома много раз. Более того, я помогал Т.С. Давстону с переездом, и он назначил меня ответственным за наиболее тяжелую мебель. Квартирка у него была просто потрясная, и я описываю ее здесь, чтобы вы могли лучше себе представить обстановку, в которой происходило одно из так называемых "исторических событий". Квартира Т.С. Давстона занимала весь верхний этаж в здании Хотри Хаус, одном из шести новых жилых домов, построенных вместо снесенных кварталов, прежде населенных нацменьшинствами. Каждый такой дом получил название в честь одного из гигантов британской киноиндустрии: Хотри, Джеймс, Уиндзор, Уильямс, Симс и Мак-Мердо. Мак-Мердо оставался для меня загадкой, потому что я не мог вспомнить ни одного знаменитого актера с такой фамилией. Единственный Мак-Мердо, которого я знал, был советник Мак-Мердо, председатель муниципального комитета по градостроительству. Ясное дело, это был не он! Когда сносили старые здания, чтобы на их месте построить новые дома, прежних жильцов расселили по другим местам. Предполагалось, что они получат квартиры в новых домах, как только закончится строительство. Но, видимо, произошла какая-то бюрократическая ошибка, или в городском совете потеряли список адресов, по которым их расселили; в общем, что-то случилось, потому что ни один из прежних обитателей этого района не вернулся в Брентфорд для того, чтобы получить квартиру в новом доме. На их места въехали молодые, смекалистые ребята со стороны, которые носили галстуки и "работали в Сити". Т.С. Давстон тоже въехал в новую квартиру. Как оказалось, ему сильно повезло. Последний этаж здания Хотри Хаус должны были разделить на три отдельных квартиры. Но, по всей видимости, то ли денег на это городскому совету не хватило, то ли еще что-то, короче говоря, внутренние стены на этом этаже сделать не смогли, и Т.С. Давстону удалось заполучить весь этаж по цене одной квартиры. Он рассказывал Норману, что в этом ему помог один из его дядюшек. А Норман сказал мне, что не смог запомнить, как звали этого дядюшку, но было в его фамилии что-то шотландское. Квартирка получилась абсолютно потрясная. Оформлена она была в современном стиле: мигающие лампы, диваны в виде мешков с фасолью, занавески из бус и разноцветные коврики повсюду. Пол блестел, как зеркало, а на окнах были жалюзи из тростника. К этому моменту Т.С. Давстон собрал весьма обширную библиотеку, в которую входили книги, посвященные табаку. На многих из них был ясно виден штамп Мемориальной библиотеки, но по этому поводу я никогда не высказывался. Однако были там и кое-какие предметы, по поводу которых я высказывался. Например, там стояла превосходнейшая жардиньерка, которую я когда-то видел в оранжерее Джона Перу Джонса. И обшитый кожей чайник с шипами и клепками, из которого мне когда-то наливали чай в Исправительном доме. И красивая шкатулка, обтянутая кожей -- я уверен, что то была та же самая шкатулка, которую показывал нам профессор Мерлин в своем фургоне, почти десять лет назад. Когда я спрашивал о происхождении этих произведений искусства, Т.С. Давстон всегда отвечал очень туманно. Уже сами размеры квартиры придавали ей величественность. Широкие окна с великолепным видом на город. Курящиеся благовонные палочки (Т.С. Давстон сам делал их) наполняли воздух опьяняющими ароматами, а звуки ситара из нового музыкального центра добавляли последние штрихи. Я бы просто заболел от зависти, если бы мама не научила меня, что "мальчики, которые завидуют, отправляются в ад, а там их заставляют дни напролет смотреть на небеса в телескоп -- с другого конца". Оргкомитет Бесплатного Фестиваля состоял из меня, Нормана и Чико. Чико выжил в недавней перестрелке, и Т.С. Давстон нанял его шофером на полный рабочий день. Первым автомобилем Т.С. Давстона был потрепанный "Моррис Майнор", который Чико превратил в гоночную модель. С тех пор у Т.С. Давстона было множество машин, но водить он так и не научился. Мы сидели на мешках с фасолью, курили предложенные нам сигары и обсуждали положение дел. Фестиваль должен был состояться на выходные, 27 июля. По случайному совпадению, это был день рождения Т.С. Давстона. -- Расскажите мне про музыкантов, -- сказал Т.С. Давстон. -- Точно, -- сказал я. -- Именно про музыкантов. -- Ну и? -- Да, -- я откашлялся. -- Точно. Именно. Так и есть. -- Ты договорился с музыкантами, так ведь? -- Да, конечно. То есть не совсем договорился. То есть, в смысле, никаких подписанных обязательств. Контрактов там, или в этом смысле. Но... -- Но ты что? -- Чико дал мне в ухо, -- пожаловался я. -- Музыканты, -- напомнил Т.С. Давстон. -- Да, -- я полез в карман кафтана. -- Ну, знаменитостей я найти не смог. Они все такие занятые, у них отпуска и все такое, а многие вообще свалили в Сан-Франциско. -- Так кого ты нашел? Я зачитал список. -- Астро Лазер и "Летающие рыбы с Урана". Ангелбред хам Пердинг. "Семь запахов Сьюзи". "Уомпочумбасса". "Шоколадные майки" и Боб Дилан. -- Боб Дилан? -- переспросил Т.С. Давстон. -- Ты достал Боба Дилана? -- Да, его папаша сказал, что даст ему выходной. -- Папаша Боба Дилана? -- Джонни Дилан, хозяин лавки мясных деликатесов на Хай-Стрит. По субботам Боб обычно развозит сыр. Но его папаша сказал, что даст ему выходной, раз уж Бобу представился случай жонглировать на публике. -- Так Боб Дилан -- жонглер. -- Конечно, а ты как думал? Т.С. Давстон медленно покачал головой. -- Кто еще? -- Сонни и Шер, -- сказал я. -- Сонни и Шер? -- Сонни Уотсон и Шер О'Райли. Они держат паб в Кью. Т.С. Давстон поднял руку. -- И тоже жонглируют, так? -- Нет, бьют чечетку. -- Отлично. А есть у тебя эквилибрист-водопроводчик из Чизуика по имени Элвис Пресли? Я сверился со списком. -- Нет, -- сказал я. -- Добавить? Чико еще раз съездил меня по уху. -- Прекрати, -- сказал я. -- Итак, -- сказал Т.С. Давстон, достав йо-йо и принимаясь "преследовать дракона". -- Мы имеем толпу абсолютно неизвестных музыкантов и троих... -- Первоклассных артистов, -- сказал Чико. -- Вы думаете то же, что и я, босс? -- В том смысле, что нам следует поставить Боба, Сонни и Шер в начало списка? -- Это привлечет толпу профессионалов. Я почесал в затылке. Вшей у меня уже не было, но перхоти все еще хватало. -- Не понял, -- сказал я. -- Боб, Сонни и Шер не так уж хороши. Я думал просто заполнить ими паузы между выступлениями музыкантов. -- Поверь мне, -- сказал Т.С. Давстон. -- Я знаю, что делаю. И он, конечно, знал. Но я ведь тоже знал! Потому что я не полный идиот. Я прекрасно знал, кто такие настоящие Боб Дилан и Сонни и Шер. Но я не собирался выдавать своих секретов. Я рассуждал так. Если бы я принес Т.С. Давстону список абсолютно никому не известных артистов, он бы, скорее всего, просто приказал бы Чико выбросить меня из окна. А так он получал возможность сделать то, что доставляло ему наибольшее удовольствие. То есть продемонстрировать свое превосходство. А еще я рассуждал так: если одураченная толпа придет в ярость, и разорвет организатора фестиваля на маленькие кусочки, так я здесь буду почти ни при чем. И так ему и надо, за то, что он взорвал мою Плюшку. -- Значит, решено, -- сказал Т.С. Давстон. -- Займешься плакатами? -- Да, если можно, -- сказал я. -- Сам нарисую. Как пишется "Дилан"? Д-И-Л-Л-О-Н? -- Наверно, мне лучше самому ими заняться. -- Как скажешь. Если ты считаешь, что так лучше. -- А теперь нам надо придумать хорошее название для нашего фестиваля. -- У меня есть предложение, -- сказал я. -- Художественная Акция за Мир и Любовь в Брентфорде. Сокращенно ХАМЛюБ. -- Мне нравится, -- сказал Чико. -- Мне не нравится, -- сказал Т.С. Давстон. -- И мне тоже, -- сказал Чико. -- Совсем не нравится. -- Скоро ты станешь настоящим подхалимом, Чико, -- сказал я ему. -- И когда тебе прикажут сходить за пивом, ты просто бегом побежишь. -- Нет, не побегу -- Да побежишь. -- Нет, не побегу. -- Да побежишь! -- Чико, -- вмешался Т.С. Давстон. -- Принеси-ка нам пива. -- Сейчас сбегаю, -- сказал Чико. Как мы смеялись! Когда он принес пива, и смех утих, Т.С. Давстон сказал: -- Мы назовем этот фестиваль "Брентсток". -- Мне нравится, -- сказал Чико. -- Мне -- нет, -- сказал я. -- Что это означает? -- Это означает качество и вкус по доступной цене. -- Я так и думал, -- сказал Чико. -- Да не думал. -- Нет, думал! -- Нет, не думал! -- Прошу прощения, -- сказал Норман. -- Но "Брентсток" действительно означает качество и вкус по доступной цене. Потому что "Брентсток" -- это название эксклюзивных сигарет, сделанных в Брентфорде мистером Давстоном, которые впервые поступят в продажу во время фестиваля. -- Я так и думал, -- сказал Чико. -- Да не думал. -- Нет, думал! -- Нет, не думал! Чико вытащил свою пушку и ткнул дулом мне под ребро. -- Слушай, -- сказал я. -- Если ты говоришь, что так и думал, значит, ты так и думал. -- Итак, -- сказал Т.С. Давстон, изображая своим йо-йо фигуру "пни петуха". -- У нас есть музыка, у нас есть название. Что насчет зелья? -- Зелья? -- я пригнулся, и над моей головой пронеслось йо-йо. -- Зелья! -- Т.С. Давстон "кокнул кролика". -- Я не хочу, чтобы мой фестиваль испортила толпа чужих толкачей, которые припрутся со своим низкосортным товаром. -- Это точно, -- сказал Чико. -- Пусть покупают свой низкосортный товар у нас. -- Я не это имею в виду. Я не хочу, чтобы у меня на фестивале торговали наркотиками. Понятно? -- Яснее ясного, амиго, -- подмигнул ему Чико. -- Еще раз, -- сказал Т.С. Давстон. -- Я чертовски серьезен. Никаких наркотиков. -- На дворе же шестидесятые годы, амиго! Ты же сам говоришь все время говоришь: "на дворе шестидесятые годы"! -- Никаких наркотиков, -- сказал Т.С. Давстон. -- Я хочу, чтобы все веселились. Норман займется организацией торговли. Займешься, Норман? -- Да, конечно, -- кивнул наш лавочник. -- Киоски с сигаретами, стойки с майками, и, конечно, палатка с пивом. -- А еда? -- Все готово. Хот-доги, мороженое, диетический шелушеный рис, фалафель. Я арендовал места для торговли, и мы получаем процент с продаж. -- Норман похлопал по нагрудному карману халата, расписанного под кашмирскую шаль, в котором он работал в лавке. -- У меня все записано. -- Ну и отлично. Зрители смогут есть, пить и плясать под музыку. -- И покупать сигареты "Брентсток" на те деньги, которые они в противном случае потратили бы на наркоту? -- предположил я. -- Может, и так. -- Т.С. Давстон едва не задохнулся, выполняя особенно сложную фигуру со своим йо-йо. -- "Прореди грядку", -- пояснил он. -- Кстати, можешь мне поверить: в толпе будут переодетые полицейские. Не хочу, чтобы народ нажирался. Я хочу, чтобы на этом фестивале все работало, как хорошо смазанный... -- Член? -- встрял Чико. -- Часовой механизм, -- продолжил Т.С. Давстон. -- Черт, опять слова перепутал. -- А? На фестивале в Брентстоке все работало совсем не так, как хорошо смазанный часовой механизм. Даже не так, как хорошо смазанный член. Это было больше похоже на попытку протащить пресловутую репку по полю, усаженному энергично сопротивляющимися зубными щетками. По крайней мере, в том, что касается меня. За других я говорить не могу. Большинство из тех, кто умудрился пережить фестиваль, были не в состоянии ничего никому сказать еще несколько месяцев после его окончания. Некоторые из них даже дали обет молчания и больше вообще никогда ничего не говорили. Но в тот вечер в квартире Т.С. Давстона никто из нас даже предположить не мог, чем это закончится. Я не утверждаю, что виноват был только Т.С. Давстон. Но частично -- безусловно. Я утверждаю, однако, что я не был виноват ни в чем. Я абсолютно невиновен. Я сказал судье: -- Это не я. И, думаете, он услышал? Как же! Он сказал, что за все долгие годы, которые он провел в суде, он никогда не слышал ничего более ужасающего, и что ему теперь придется обратиться к психоаналитику, чтобы справиться с кошмарами, которые его теперь мучают. Может, именно поэтому он вынес такой суровый приговор. Но я забегаю вперед. Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год, Лето Любви и Брентстока. Ах, Брентсток. Я там был, понимаете? Все это началось вечером в пятницу. 12 Привычка, противная зрению, ненавистная обонянию, вредящая рассудку, останавливающая дыхание, и зловонным черным дымом, порождаемым ею, напоминающая более всего вселяющие ужас испарения Стикса, что течет в бездне, не имеющей дна. Иаков I (1566-1625), Порицание табаку Брентсток, Брентсток! Подходите, покупайте сигареты "Брентсток", они чудЕС-Сны! Норман Хартнелл [Не надо сюда смотреть, я больше не буду.] Они шли тысячами. Мирный народец, с цветами в волосах, с колокольчиками в руках, в бусах и сандалиях на босу ногу. И еще в клешах, но, поскольку на дворе были шестидесятые годы, это можно было простить. Они были живописны, они были прекрасны, и простой брентфордский люд глазел на них во все глаза. Матери выходили на крыльцо с младенцами на руках. Старперы, не выпуская из рук тяжелых палок, щурились сквозь дым трубочного табака. Лавочники стояли в дверях магазинчиков, а кошки на подоконниках лениво поднимали головы, смотрели вслед и тихо мурлыкали. Старый Пит удобно расположился у входа в хибарку на своем садовом участке. -- Толпа педиков, -- сказал он, наблюдая за вновь прибывшими. -- Им не помешало бы послужить в армии. -- Не питаете склонности к миру и любви? -- спросил я. -- Не лови меня на слове, парень. Я обеими руками за свободную любовь. -- Да ну? -- Вот и ну. Иди найди девочку помоложе, и скажи ей, что Старый Пит абсолютно свободен. Я вежливо улыбнулся. -- Ладно, мне пора, -- сказал я. -- Нужно убедиться, что сцену уже поставили, и все такое. -- Иди-иди, -- проворчал Старый Пит. -- Кстати, увидишь этого Давстона -- передай ему, чтобы убрал бочки с отравой из моей хижины. У меня от этой вони ноги слабеют. -- Бочки с отравой? -- удивился я. -- Фунгицид. Мы им поле опрыскивали. Какая-то американская дрянь, вокруг которой столько шума во Вьетнаме. Мне от нее тоже, между прочим, погано. Я говорил этому Давстону, но он разве послушает? -- Хрена с два он послушает! Старый Питер сплюнул в кадку под водостоком. -- Именно, -- сказал он, -- так что иди отсюда на хрен. И я пошел на хрен. У меня было еще очень много дел. Я должен был убедиться, что со сценой все в порядке, а также с освещением, а главное -- с усилителями. Вся эта фигня у нас была, и нечего удивляться. Мы взяли ее напрокат на местном складе. Его хозяин, венгр Лапшо Науши, обслуживал съемки кинофильмов и телепрограмм. Вообще мало есть вещей, которые нельзя найти в Брентфорде -- надо просто знать, где искать. Чтобы расплатиться, мне пришлось снять все деньги со сберкнижки, но Т.С. Давстон пообещал, что расходы мне возместят. Я взобрался на сцену и поглядел вниз, на все прибывающее море волосатых голов. А потом я сделал то, что мне всегда хотелось сделать. Я подошел к ближайшему микрофону, и сказал в него: -- Раз-раз... раз-два-три... И меня ждало немалое разочарование. Я повернулся к одному из ребят от Науши, который тащил мимо катушку с кабелем. -- Этот микрофон не работает, -- сказал я ему. -- А ничего не работает, приятель. Мы не можем найти сеть. Это был один из тех самых особых моментов. Знаете, да? Тех, что отделяют мужчин от мальчиков, героев от трусов, капитанов рынка от кочегаров, разгребающих... -- Дерьмо собачье, -- сказал я, чувствуя слабость в области мочевого пузыря. -- Не можете найти сеть... -- Когда будет фургон с генератором? Я улыбнулся особой улыбкой, которая, как мне казалось, должна была излучать уверенность. -- Что такое "фургон с генератором"? -- осведомился я. Парень от Науши ткнул в бок своего коллегу. -- Слыхал? -- спросил он. Его коллега ухмыльнулся. -- Может, он просто хочет, чтобы мы ему систему в розетку воткнули, в соседнем доме. Я заговорил тем спокойно-уверенным тоном, который всегда вызывает уважение у простонародья. -- Я хочу, чтобы именно это вы и сделали, любезный, -- сказал я. -- Не в моих правилах возиться с генераторами. У меня есть собственный дом, который граничит с полем. Мы можем протянуть кабель на кухню, через окно, и включить его в розетку для электрочайника. Судя по тому, как у них отвалились челюсти, стало ясно, что я вызвал у них не только уважение, но и восхищение. -- В розетку для чайника, -- тихо сказал один из них. -- Именно, -- кивнул я. -- У нас есть электрический чайник. На дворе, понимаете ли, шестидесятые годы. -- Точно, -- сказали они. -- Да, точно. Кабеля ушло довольно много, но мы наконец добрались до задней стены дома. Я залез в кухню через окно, вытащил шнур от чайника из розетки и включил в нее Брентсток. Я был очень доволен собой и, когда я шел обратно к сцене (заметьте -- шел, а не шаркал!), я не обращал внимания на дурацкое хихиканье и перешептывание за спиной. Теперь эти ребята знали, что имеют дело с прирожденным руководителем, и я уверен, что это их сильно раздражало. Хамы! Когда я вернулся к сцене, я с удовольствием увидел, что первая группа уже настраивается. Это были Астро Лазер и "Летающие рыбы с Урана". Их рекомендовал мне Чико. Играли он