туковина  вовсе не  идеальна.  Это
подделка -- она не может давать энергию!
     В аудитории послышалось негромкое шушуканье.
     Раздались смущенные смешки людей, реагирующих  на шутку, которой они не
поняли.
     -- Нет, это мы не можем принять, не так ли? Зачем нам "мобиль", который
энергию  не дает? --  Сайрус Мобилиус помедлил, затем  нагнулся и сунул руки
под стол. -- Нет-нет, -- продолжил он, -- нам нужно что-то вроде вот этого.
     С помощью двух людей в форме, которые мигом подскочили из боковой части
зала, Мобилиус поднял с пола еще одну упаковку и поставил ее  на стол. Когда
обертку удалили, там оказалась странно искаженная версия "мобиля-мини" --  с
непропорциональным центральным тороидом и комплексом двойных спиралей позади
него. Все молча наблюдали,  как  Мобилиус включает тумблер на боку аппарата.
Затем он  кивнул  еще одному человеку у  дальней стены. Свет в зале медленно
померк. И когда это произошло, вибрирующий свист донесся от машины на столе,
за которым последовало  шипение электрического  разряда.  Свет в зале совсем
пропал.  Теперь ее освещала только нарастающая голубизна внутри центрального
тора.
     -- Леди  и джентльмены, -- Сайрус Мобилиус, смутно различимый в голубом
свечении, поднял руку.  -- Позвольте впервые представить вам "мобиль-микро".
Первый настольный  термоядерный  реактор  в  Солнечной  системе.  Шестьдесят
килограммов общей массы, внешние габариты вы видите, выход энергии -- восемь
мегаватт. И, как вы непременно убедитесь, совершенно безопасный.
     Свечение по-прежнему усиливалось. Залитое голубым светом лицо и парящие
над  аппаратом  руки  напоминали  мага,  вытягивающего  энергию  из  воздуха
посредством какого-то первобытного заклинания. Аудитория охнула,  когда руки
Мобилиуса, обхватили тор, а затем внезапно нырнули в пылающую плазму в самом
центре. Свечение тут  же погасло,  а свет  в  зале вспыхнул. Сайрус Мобилиус
стоял за своим настольным термоядерным реактором, беспечный и расслабленный.
Пока члены Внутреннего  Круга  вставали на ноги, он  сошел с  подиума и стал
расхаживать среди них, пожимая руки и хлопая людей по спинам.
     --  Вот  вам, детишки, -- тихо  сказала Нелл, --  и  конец сегодняшнего
представления. Что я  вам  говорила? Он  не сделал  ни одного ложного  шага.
Теперь я понимаю, почему так легко было получить билеты для прессы. Мобилиус
хотел, чтобы все это дело получило максимальное освещение.
     Джон Перри сидел  в  настоящем шоке. Ему недоставало имевшегося у  Нелл
опыта и раннего  иммунитета  к  славе и богатству, а главное, к элементарной
харизме.
     -- Он гений. Абсолютный  гений. Но что он имел  в  виду, когда говорил,
что ровно через год над ним будут смеяться?
     --  Не  знаю.  -- Глаза Нелл были  сосредоточены  на Сайрусе Мобилиусе,
который каждые несколько секунд бросал взгляд в сторону столика для  прессы.
--  Но это должен  быть колоссальный новый проект, настолько крупный,  чтобы
сам  Солнечный  Король заговорил  о перспективе превратиться в посмешище. Не
беспокойтесь,  мы  выясним, что он планирует. Я позвоню Глину Сефарису, и он
даст  задание  нашему персоналу  в  Гусвике.  Там  находится  основная  база
Мобилиуса.
     --  Никто не  собирается смеяться  над  Мобилиусом,  что бы  он  там ни
сделал.  А  почему  вы  так  уверены,  что  ваш  персонал  сможет  до  этого
докопаться?
     --  Потому  что  Солнечный Король никогда  не  бросил бы  этого  нам --
прессе,  то есть если  бы  действительно хотел  сохранить  это  в  тайне. Вы
замечаете,  что  никто из нас и  понятия не имел о  настольном  термоядерном
реакторе, пока нам его  сегодня  вечером  не  показали? Он  даже меня удивил
точно так же, как всех остальных.
     Тут Нелл ухватила Джона за руку и потащила его сквозь толпу.
     -- Вперед, вперед,  давайте посмотрим,  не удастся ли  нам перекинуться
словечком с мистером Магом, прежде чем его утащат в более узкий круг. У меня
такое  чувство, что прямо сейчас он очень восприимчив к вниманию прессы. Нам
предлагается докапываться и выяснять, каков его новый проект, так что -- кто
знает?  Может статься, если мы будем достаточно хитры или везучи, мы сегодня
же вечером это и выясним.


        4
        "ЗВЕЗДНОЕ СЕМЯ"

     Происхождение у Нелл Коттер и Вильсы Шир было совершенно различным. Они
никогда друг с другом  не встречались и даже не проживали на  одной планете.
Они жили в миллиардах километров друг от друга. И все же, если бы Нелл вдруг
переправили под бок к Вильсе, у нее не возникло бы никаких сложностей с тем,
чтобы  распознать чувства другой  женщины. Она сама  их испытывала  -- всего
двадцать четыре часа тому назад.
     Вильса,  приятно  возбужденная,  сидела  одна в  небольшом  погружаемом
аппарате,  курсирующем  по турбулентным  океанским  глубинам.  Даже  легкого
мерцания  не  проникало  от  света  далекого  солнца.  "Глаза"  погружаемого
аппарата  представляли собой сочетание радаров  и  ультразвуковых  датчиков,
давая  плоское,  низкоконтрастное   изображение,  которое   превращалось   в
невыразительную серость в дюжине километров от судна.
     Голос Тристана Моргана казался таким же серым и ровным, звучал далеко и
тонко, хотя слова произносились Вильсе прямо в ухо.
     -- Пока что все в порядке,  но теперь ты должна  опуститься. Видишь это
вихревое облако прямо по курсу?  Тебе нужно будет вырулить так, чтобы в него
не попасть. И ты должна идти вниз. В верхнем регионе имеются слишком сильные
для  "Леды"  конвекционные  течения, а  кроме того,  верхушка  облака  будет
распространяться вверх на тысячи километров. Установи себе тридцатиградусное
скольжение вниз. Целься в  левый край облака  и держи  такой курс пятнадцать
минут. Ты  будешь двигаться на том же  уровне, что и вращение облака.  Любая
циркуляция тебя ускорит. Когда обогнешь облако  и выйдешь  в свободную зону,
прямо перед тобой окажутся три или четыре фон Нейманна.
     -- Хорошо.
     Собственные руки  казались  Вильсе  огромными  и  неуклюжими, подобными
чудовищным  перчаткам,  пока  она медленно  оперировала  рычагами управления
"Леды". Погружаемый аппарат накренился и  начал длинное скольжение вниз. Еще
один слабый  голосок  нараспев произносил  цифры, дублируя красный отсчет  в
левом  верхнем  углу  дисплея.  Он  докладывал   изобарическую   глубину   в
километрах:  "Один-три-один-два.  Один-три-один-три.  Один-три-один-четыре".
Тысяча триста километров под  верхним слоем облаков планеты. Давление должно
было превысить сотню стандартных атмосфер. Холодно  уже не было. Погружаемый
аппарат  плыл сквозь  гелиево-водородную  смесь,  кипящую почти при трехстах
градусах Цельсия. Еще немного глубже, и  жар вокруг корабля сможет растопить
свинец.
     Вихревое облако возвышалось  сравнительно невдалеке  справа  от Вильсы.
Она   завороженно   разглядывала   его   неровную,   расширяющуюся  спираль;
янтарно-оранжевая  турбулентность,   преображенная   синтетической  системой
изображения в  нездоровую, пятнистую желтизну, постоянно  поднималась вверх.
Грозовой  фронт,  черный  посередине, смотрелся  величественно и  угрожающе.
Вспышки молний бежали по его периметру, освещая темный интерьер погружаемого
аппарата случайными импульсами яркой зелени.
     Вильса неотрывно глазела в самое сердце смертоносного грозового фронта.
И пока она это делала, другой голос непрошенно зазвучал  из тайных глубин ее
разума. Его  настойчивость отвергала  все остальные мысли. Широкая, поистине
королевская  тема,   которую  он  выдвигал,   неодолимо  росла  из  басового
ми-минора, изгибаясь вверх, чтобы завладеть мозгом Вильсы.
     Мелодия    самого   Юпитера.   Пилотирование    погружаемого   аппарата
превратилось  в  бессознательный   процесс,   пока  Вильса   позволяла  теме
разрастаться,  и   "Леда"  скользила  влево  под  основание  облака.  Вильса
возликовала, когда  мотив воспарил выше, вздымаясь так же величественно, как
спиралевидное облако  перед ней. Подобно начальной точке всех ее композиций,
прибытие  мотива стало полным сюрпризом.  Двумя  минутами  раньше  Вильса не
смогла бы  предложить ни  намека на форму, темп или тональность -- или  даже
предсказать, что нечто  творческое  назревает. Все  остальное  в  композиции
могло доделываться мыслью и тяжелой работой, но  мелодия оставалась поодаль,
вне контроля сознания. И мелодия эта, уже знала Вильса, была прекрасна.
     -- Достаточно!  -- Голос Тристана  Моргана пришел снаружи, откуда-то  с
миллионов миль, прикасаясь  к сокровенному, но  не разрушая творческие чары.
-- Я знаю, ты уже решила, что можешь лететь с завязанными глазами. Но теперь
выходи оттуда.
     -- Ладно.
     Вихрящееся  облако  исчезло  позади,  когда Вильса  сменила  курс;  его
заменили полоски, что  бежали через  все поле зрения. "Восток-запад". Вильса
вспомнила раннее предостережение Тристана Моргана:  "Не забывай, что вся эта
мелкомасштабная  стрижка идет только с востока  на  запад. И еще не забывай,
что  любая  из тех  тоненьких карандашных  линий содержит в себе  достаточно
энергии, чтобы порвать судно пополам".
     Но  черные  неровные  полоски  на  горизонте  несли  в  себе  и  другое
сообщение.  Они  инициировали  настойчивый зубчик  мотива,  пробегающий  как
остинато  контрапунктом   к  предыдущей  теме.  Вильса  сплела  их   вместе,
удовлетворенно ощущая гармонию. Затем,  в порядке эксперимента, она перевела
все это в тональность  соль-мажор. Нет,  так хуже. С самого начала она  была
права. В ми-минор было гораздо лучше.
     -- Один-три-два-два, -- внезапно произнес монитор глубины.
     --  Вильса,  твой  мозг  опять  на автопилоте.  --  Голос  Тристана был
достаточно резким. --  Заканчивай вираж и посмотри на пол-оборота налево. Ты
увидишь трех "фон Нейманнов" --  нет, пусть будут  два. У  одного уже полный
груз, и он начинает подниматься. Если не поспешишь, то все пропустишь.
     -- Я не сплю. Я работаю! -- Однако, рявкнув  ответ и  надежно отодвинув
зарождающуюся композицию на  задворки своего разума --  не было ни малейшего
опасения,  что она ее  забудет, -- Вильса принялась  внимательно осматривать
атмосферу  впереди,  предвкушая  свое первое юпитерианское  созерцание  "фон
Нейманнов".
     Вот один. И не так далеко от него второй. Но третий, о котором упоминал
Тристан,  был  уже высоко наверху,  поднимаясь  сквозь атмосферу  на  дымном
столбе своего  "мобиля". Через  двадцать  минут  он  пройдет бесцветные слои
гидросульфата аммония и достигнет  основания бело-голубых аммиачных облаков.
Еще  пятнадцать минут -- и  "фон  Нейманн" начнет на полном  ходу вырываться
вверх, силясь порвать гравитационные оковы громадной планеты.
     Два других тихо собирали урожай.  Чудовищные заборные  трубки  Вентури,
сотни метров  в поперечнике,  всасывали атмосферу Юпитера в  обширные  недра
"фон Нейманнов", похожих на гигантских жуков. Водород вентилировался первым,
если  не считать мизерного  количества, что оставлялось в  качестве горючего
для  термоядерного  мотора типа "мобиль".  Следовые количества  серы, азота,
фосфора и металлов отделялись и накапливались в ожидании того момента, когда
этого сырья будет собрано достаточно. Затем фон Нейманн создаст точную копию
самого себя и выпустит ее на волю.
     Гелий, составлявший четверть  массы всей  юпитерианской  атмосферы, еще
предстояло обработать.  Большая его часть,  как  отбросы рудничных операций,
интереса не представляла. Драгоценной крупицей  был изотоп гелий-3, в десять
тысяч раз более редкий по сравнению с  гелием-4. "Фон  Нейманны"  кропотливо
разделяли  два  этих  компонента, спускали  обычный изотоп  и  хранили более
легкие молекулы в жидкой форме.  Когда  накапливалась сотня тонн, резервуары
становились полны, и "фон Нейманны" оказывались готовы к  тому, чтобы начать
свое длинное восхождение к отрыву от планеты.
     Но  не  этот  триумфальный  выход  прибыла засвидетельствовать  Вильса.
Аномальные сигналы  прибыли на  станцию "Геба", кружа  по орбите  Юпитера  в
полумиллионе километров над самыми высокими облачными слоями. Тристан Морган
засек  эти сигналы  и  распознал  их  как  исходящие от одного  из двух "фон
Нейманнов", которые висели теперь перед "Ледой".  Пока  погружаемый  аппарат
сближался  с  жукообразными машинами,  Вильса разглядела  источник проблемы.
Интенсивное  тепло  --  предположительно  удар   молнии   --  расплавило   и
деформировало один  комплекс  заборных трубок  Вентури и  резервуаров.  "Фон
Нейманн"  шел как-то  кособоко,  бледный  водородный  выхлоп  шипел  из  его
основания.
     Вильса довела "Леду" до  дистанции  в сотню  метров  от фон  Нейманна и
соотнесла их курсы. "Фон Нейманн" опускался со скоростью примерно километр в
минуту.  Затем  она  сфокусировала  синтетические  системы  изображения   на
искалеченном борту.
     --  Чертовски скверно! -- Тристан Морган изучал повреждения.  -- Честно
говоря,  гораздо хуже,  чем  я  думал. С такой потерей водорода  мы могли бы
долететь  до верхнего края атмосферы,  заменяясь  на ходу.  Но он никогда не
наберет вторую космическую скорость.
     -- Что мы тогда можем сделать?
     -- Ничего. Пока он не достигнет орбиты, никакой возможности для ремонта
нет. Этот мы можем списать.
     Вильса  уставилась на обреченную  машину.  Внезапно она  показалась  ей
живой и страдающей, несмотря на заверения Тристана, что разум и функции "фон
Нейманнов" весьма ограниченны.
     -- Ты хочешь сказать, что мы просто бросим  его здесь искалеченным и он
будет плавать вечно?
     -- Он не  будет  плавать  вечно. Он  будет  продолжать тонуть до уровня
больших давлений  и температур.  Посмотри на индикатор глубины. Ты теперь на
один-три-два-семь.  К  тому  времени, как "фон Нейманн" достигнет шести-семь
тысяч километров, температура поднимется до двух тысяч  градусов Цельсия. Он
расплавится и распадется,  а содержащиеся в нем элементы вернутся  обратно в
планетарный бассейн.
     Голос Тристана  звучал непринужденно, однако Вильса сумела  представить
себе  более личную версию. Откуда он знал, что температура  будет продолжать
подниматься, и откуда  он знал, что  у "фон Нейманна" нет своих чувств? Что,
если он  обладает самосознанием?  И что,  если  он обречен функционировать и
вечно падать сквозь все эти плотные слои?
     Тут Вильса сказала себе, что вечно это продолжаться не может. На уровне
в семнадцать тысяч  километров, согласно Тристану Моргану,  Юпитер развивает
давление в три миллиона земных атмосфер, и водород из газообразной переходит
в металлическую форму. Что  бы ни случилось на более высоких уровнях, такого
перехода "фон Нейманн" не переживет.
     В голове  у Вильсы снова зазвучала  музыка  -- серьезная и размеренная.
Панихида  в  тональности до-минор. Павана  для мертвого  "фон Нейманна". Она
продолжалась  минут  десять,  пока  ее  не прервал  далекий  и тонкий  голос
Тристана Моргана.
     -- Если только ты не собралась  в  поездку до самого низа вместе с "фон
Нейманном",   я  предлагаю   немного  поуправлять  "Ледой".  Ты  сейчас   на
один-три-три-семь.  Хочешь вернуться на более высокий  уровень и еще немного
там покурсировать? Или ты хочешь вернуться? Должен упомянуть, что я  получил
звонок от твоего агента.
     -- Магнуса? И что он сказал?
     -- Никакого сообщения. Он все еще на Ганимеде, и он хочет, чтобы ты ему
позвонила. Немедленно.
     -- Черт бы его побрал. Почему он всегда думает, что у него  есть ко мне
разговор? Почему просто не оставит сообщение о том, что ему нужно? -- Вильса
подняла  перчатки,  позволяя автоматической системе  "Леды"  принять от  нее
управление и крейсировать на  постоянной  изобарической  глубине.  -- Ладно.
Возвращай меня назад. Но на сей раз помедленней.
     -- Не выйдет. Нет таких установок. Держись.
     Переход был  болезненно  внезапным.  В  один момент  Вильса смотрела из
иллюминатора  "Леды" на  взбаламученный интерьер Юпитера. А в  следующий она
уже  в шоке облокачивалась  о кресло управления на станции "Геба",  отчаянно
моргая от яркого света. Наушники  сами  собой  скользнули вверх, а  перчатки
ослабили свою хватку на ее ладонях и предплечьях.
     -- Ну вот. Ты получила то, на что надеялась?
     Тристан  Морган  склонялся  над  Вильсой.   На  вид  он  совершенно  не
соответствовал  тому холодному, далекому голосу,  который она получала через
наушники. Это был  высокий, ясноглазый и впечатлительный мужчина с выпуклыми
щеками  бурундука и широкой улыбкой.  Как и  у  всех  в  системе Юпитера,  у
Тристана были свои представления о личном пространстве, которые абсолютно не
соответствовали предпочтениям индивида, выросшего на Поясе.
     Вильса по  привычке от него отстранилась, хотя она вовсе не чувствовала
себя неуютно.
     -- Я получила больше, чем надеялась. Гораздо больше.
     --  Мне показалось,  на какое-то  время  ты совсем  далеко  ушла. Новый
материал?
     -- Да.  И  первоклассный. По крайней мере,  сами  темы. Мне еще следует
очень серьезно их доработать. Юпитер --  чудесная стимулирующая среда. Жаль,
я не предприняла этой поездки раньше, когда работала над сюитой.
     -- Измени ее. Еще есть время.
     -- Быть может. -- Вильса подошла к одному из иллюминаторов и  выглянула
наружу. Окольцованная оранжево-бурой каймой, поверхность Юпитера впечатляюще
выпирала,  заполняя пятнадцать процентов  небес вокруг станции "Геба". Глядя
на чудовищную  планету, Вильса призывала на ум ощущение  новой зарождающейся
композиции.
     Затем она покачала головой.
     -- Быть может, но скорее всего -- нет.
     -- Хуже, чем тебе казалось вначале?
     --  Лучше.  Но проблема не в этом. Тут вопрос масштаба. Когда ты внизу,
ты всегда кажешься себе больше.
     -- Люди  вечно упускают из вида  этот фокус с  Юпитером. Они знают, что
его масса в триста двадцать раз больше земной, но эту цифру  использовать не
годится. Она  только с толку сбивает.  Объем  атмосферы Юпитера, от  верхних
облаков  до металлической  водородной  перемычки,  в полмиллиона раз  больше
объема земной атмосферы. Лучше делать такое сравнение.
     -- Об этой атмосфере получаешь  верное представление, когда  сквозь нее
летишь. Если бы я попыталась вставить новые темы и идеи  в сюиту,  они бы ее
исказили. Неважно, насколько они хороши. Они просто не подходят.
     -- Случай Бетховена,  когда он пытался сделать "Большую фугу" последней
частью струнного квартета си-бемоль? Когда его так играют, всегда получается
слишком грубо. Потому что пропорции нарушаются.
     -- Как раз это я и имела в виду.
     Разговаривая с Вильсой, Тристан Морган поначалу  настаивал,  что ничего
не  знает  о музыке и вообще никак в ней не заинтересован. Она поверила ему,
когда  только-только прилетела  на Ганимед и столкнулась с  ним  на одном из
приемов после концерта.  Но со временем Тристан  себя выдал.  Во-первых,  он
невесть  как  умудрялся присутствовать на каждом музыкальном вечере, который
она посещала. Во-вторых, он оказался на дружеской ноге со всеми на Ганимеде,
кто писал, исполнял музыку или просто ею интересовался.
     Это  заставило Магнуса Кляйна, внимательно следящего за всем, что могло
воздействовать на жизнь  и карьеру  Вильсы,  устремить на Тристана  очевидно
неодобрительный палец.
     -- Сколько этому Моргану лет?
     -- Ему тридцать три года. А что?
     -- А то, что он любит музыку  и общается со всеми, кто к ней причастен.
Он преследует тебя, и ты сама это знаешь.
     -- Но почему? -- Вильса  была заинтригована  Тристаном  больше,  чем ей
хотелось признать.
     Магнус поднял кустистую бровь.
     -- Глупый вопрос. Потому что ты его завораживаешь -- вот  почему. Но ты
его запугала. Он знает, что ты на семь лет младше, и все же,  что бы Тристан
Морган ни делал, он всегда будет входить в твое  музыкальное окружение. Хотя
у него  никогда  не будет ни твоей критической способности, ни твоей памяти,
ни тысячной доли твоего дара.
     -- Какая чушь. Я не смогла бы никого запугать. Он просто стесняется.
     Она не поняла, почему  Магнус в ответ скептически пожал плечами. Талант
Вильсы  был очень рано  выявлен системой воспитания Пояса. Ей  не было еще и
трех  лет,  а  ее  уже  зачислили  в  музыкальные  ясли,  где  все  обладали
музыкальным даром с точки зрения профана -- и где понятие  "дар" никогда  не
упоминалось. Абсолютный слух принимался там  как само собой разумеющееся  --
как то, что у всех было по два уха, -- и учителя в тех яслях ожидали, что ты
раньше начнешь читать ноты, чем букварь.
     Окруженная такими попечителями, Вильса считала себя совершенно обычной.
К двенадцати  годам ее необыкновенный  талант к композиции был  обнаружен  и
получил  поощрение;  но к  тому времени  Бах, Моцарт, Бетховен и Стравинский
стали  ее постоянными спутниками.  Сравнивая  себя с  бессмертными,  девочка
считала себя полным ничтожеством.
     Потребовалось еще десять  лет  плюс  концертное выставление себя  перед
"реальным"  миром,  чтобы Вильса поняла, что она, быть может, и ничтожество,
но что  в один прекрасный день она станет  чем-то значительным. А  следующие
два года оценки ее музыкальных талантов  превратили  ее не просто  во что-то
значительное, но во что-то очень значительное.
     В   дни   после   того  разговора   с  Магнусом  Вильса   наблюдала   и
прислушивалась. Она решила, что, как обычно случалось,  когда дело  доходило
до людей и их мотиваций, Магнус был прав. Тристан Морган был уверен в себе и
расслаблен, болтал со всеми  и обо  всем --  не  считая тех  случаев,  когда
оказывался  лицом к  лицу с Вильсой.  Тогда  из него трудно было выжать даже
несколько слов.
     Вильсу  такое  отношение  задело  до  глубины  души.  Оно  в  корне  не
соответствовало ее  представлению  о себе. Имея свободное время, пока Магнус
Кляйн  улаживал  контракты,  Вильса  за  прошедшую неделю сумела  поменяться
ролями. Теперь уже она преследовала Тристана Моргана --  выслеживала  его на
собраниях на Ганимеде, питалась в то же время и в тех же местах, что и он, и
наконец возымела вдохновение сесть перед Тристаном и спросить его  о проекте
"Звездное семя".
     Тогда слова полились сами собой. Тристан поведал  ей о великом замысле,
лелеемом  уже  по  меньшей мере  столетие,  послать беспилотный  корабль  на
термоядерной энергии к звездам.
     -- Мы изменили название, и консерваторов оттолкнула бы наша технология,
не  будь   они  в  ладах  с   физикой.  Мы   планируем   заправиться  смесью
гелия-3/дейтерия.
     Но  когда  Тристан  захотел  рассказать  Вильсе  подробности,  она  его
перехитрила.  У нее, сказала Вильса,  целая неделя  свободна. Лучше один раз
увидеть, чем сто раз услышать.
     Тристан,  похоже,  снова заколебался.  Вильсе  пришлось  и  дальше  его
улещать. Вначале она убедила его взять ее на небольшой завод  по  разделению
дейтерия  там же на Ганимеде, а затем на куда более крупный на большом куске
льда  за  Каллисто.  Начиная  с  этой  точки,  для них  уже казалось  вполне
естественным  вместе  с   грузом  дейтерия  отправиться   внутрь  системы  к
конструкционному  модулю  на   орбитальной  базе  "Звездное   семя",  а  там
понаблюдать за  тем, как  "фон  Нейманны"  воспаряют к доку, избавляются  от
своего  груза  гелия-3  и падают назад для повторения цикла. Последним шагом
стал визит на станцию "Геба", которого добилась Вильса.
     Имитационный круиз на  "Леде" сквозь глубины Юпитера с целью наблюдения
за рудничной работой "фон Нейманнов", собирающих термоядерное горючее внутри
облачных слоев, стал  частью той  же  самой стратегии. Музыка, что наполняла
голову Вильсы во время круиза, была  дальним планом, дополнительной выгодой.
Новые  стимулы обычно вели к  новым композициям, хотя никаких гарантий здесь
быть не могло.
     План Вильсы сработал. Тристан стал наконец свободно с ней  общаться. Он
даже высказывал замечания по поводу музыки -- но музыки, написанной другими.
Единственным,  чего  он  делать  упорно  не желал,  оставалось обсуждение ее
композиций. Вильса понимала, что этого ей хотелось, как ничего другого -- но
ей еще и в  голову не приходило, почему это так важно...  хотя она заметила,
что ее скорее радовало,  чем  расстраивало,  когда Тристан Морган стоял там,
где  он стоял  сейчас,  --  то  есть на  полметра ближе, чем  того требовала
учтивость Пояса.
     Вильса  отвернулась от  иллюминатора,  разминая руки  и  плечи, которые
слишком долго находились в одном положении. Тристан пододвинулся  еще ближе,
возвышаясь  над Вильсой. Он был  долговязый, стройного телосложения, и одной
из первых характерных черточек,  которые Вильса в нем  подметила,  были  его
длинные,  гибкие пальцы. Она  жадно  изучала  их  взглядом  профессиональной
клавишницы. Наверняка он свободно мог  взять  дуодециму. А смуглые маленькие
ладошки самой Вильсы едва брали нону.
     Она представила  себе  клавиатуру и в тот  же самый  момент поняла, что
совершенно забыла про звонок своего агента.
     -- Ты сказал Магнусу, когда я смогу к нему вернуться?
     --  Нет. Он был сверх меры настойчив,  а потому я сказал ему, что  тебя
здесь нет, что ты в тысячах километров отсюда, глубоко в недрах Юпитера. Ему
это совсем не понравилось. Вероятно, он  думает, что  его драгоценные десять
процентов оказались в серьезной опасности.
     Итак, пренебрежение  у этих двоих  было  взаимным.  Вильса  вздохнула и
оглядела отсек.
     -- Могу я отсюда ему позвонить?
     -- Конечно.  Для  обратного звонка я  уже  все наладил. Нажми  подающую
клавишу и будешь в  прямом контакте с Кляйном на Ганимеде. -- Он взглянул на
хронометр. -- Но  тебе лучше сделать это  поскорее, пока  геометрия хорошая.
Если станешь  действовать прямо сейчас, никакой ретрансляционной  станции не
потребуется, и сигналы будут ходить туда-сюда за четыре секунды.
     Вильса тут же нажала на клавишу. Ей показалось, что трубку на том конце
сняли  раньше, чем через четыре  секунды.  Магнус Кляйн, должно быть,  сидел
прямо у аппарата.
     --  Где-ты-была-черт-побери?  --  произнес  скрипучий  голос. --  Давай
срывайся оттуда.
     -- Зачем? Что случилось?
     Длинная пауза.
     --  А как  ты сама думаешь? Что могло случиться? О  чем я говорил, то и
случилось.  Нас  подписали  --  для  твоей  "Галилеевой  сюиты".  Премьерное
представление в системе через девять дней. Вот чем я  здесь занимался,  пока
ты там дурочку валяла. В темпе двигай назад.
     --  Какие условия?  -- спросила Вильса.  А пока она  ожидала,  когда ее
слова пройдут  по  лазеру  на Ганимед  и  на станцию "Геба" вернется  ответ,
Тристан Морган качал головой.
     -- Вот ублюдок.
     -- Этот  ублюдок  ничего такого не  сделал. Просто родители  плохо  его
воспитали.
     --  Тогда  он  еще  хуже,  чем ублюдок.  Почему  ты  позволяешь  такому
придурку,  как  Магнус  Кляйн,  тобой  помыкать?  Он  же  просто  пользуется
преимуществом...
     -- Восемьдесят тысяч за  первое представление, -- вырвался грубый голос
из  динамика.  -- Если согласишься еще на четыре  по тридцать тысяч  за... я
уверен, мы это получим. У нас  будут права звукозаписи на все, кроме первого
представления. Я так прикинул, что ты будешь в лучшей форме на второй или на
третий вечер. На премьере трансляционными привилегиями придется поделиться.
     -- Вот,  значит,  почему... --  Вильса  прихлопнула  рукой  микрофон  и
изобразила попытку понизить  голос, когда продолжила: -- Магнус -- форменный
сукин сын. Он сказал мне, что он это пробьет, но я ему не верю.
     Она подмигнула Тристану и подождала еще одну четырехсекундную паузу.
     -- Ну, знаешь, тебе,  черт побери, следовало бы мне верить, -- раздался
голос, еще громче и злее обычного. -- Я всегда делаю, как  сказал.  Я сказал
тебе, что  знаю  этих  парней  лучше,  чем они сами себя знают. Проклятье, я
здесь вырос.  Так  что отрывай свою  драгоценную  задницу от сиденья и мчись
обратно на Ганимед. Резко, а то я и впрямь крутым сукиным сыном стану.
     Линия оборвалась, и огонек "связь" погас. Вильса развела руками.
     -- Глас Хозяина.
     -- И ты намерена выполнять приказы этого мелкого монстра?
     --  Между прочим, он на полголовы выше меня. Тристан, я  должна лететь.
Как можно скорее. У меня  через девять дней  концерт с первым представлением
моей новой сюиты. Это мой самый большой шанс  где-то  вне залов Пояса, и вся
моя  репутация  в  системе  Юпитера  будет  поставлена  на карту.  Я  должна
репетировать до кровавых мозолей.
     Вильса  изо  всех сил  изображала озабоченность  и  неохоту уезжать. Но
глубоко  внутри она  готова  была прыгать от радости.  Она вложила все  свое
сердце в "Галилееву сюиту", больше  года буквально надрывалась над ней, живя
на Весте, но  мечтая  о шансе дать первое  представление на одном из больших
спутников  Юпитера. Ганимед, конечно,  был предпочтительнее, хотя ее устроил
бы и Каллисто.
     Все  это было безумной мечтой. Теперь же -- всего  через девять дней --
мечта должна  была стать  реальностью.  На  Ганимеде.  Девять  дней!  Вильса
внутреннее задрожала и решила, что волнуется гораздо больше, чем ей хотелось
бы признать.
     Пока Вильса  дрожала и  ликовала, отделенная  от  нее четырьмя  сотнями
миллионов  километров  Камилла  Гамильтон  ждала и тревожилась.  Первые  две
недели после того, как  Дэвид Ламмерман  покинул  центр РСН  и отправился на
Землю, она готовилась к удару, который так и не последовал.
     Первые   полномасштабные   проверки   функционирования   РСН   поражали
воображение.  Тяжелая работа  Камиллы  и Дэвида  по  калибровке  отплатилась
сторицей,  и  система  превзошла ожидания. Лучшие изображения уже показывали
похожие  на  города структуры на  одной из  планет  в  Большом  Магеллановом
облаке.  Другие демонстрировали  тысячи загадочных  отражающих сфер,  каждая
идеально круглая и размером  с Луну, крутящихся на орбите звезды  в одном из
известных  галактических секторов в созвездии Девы. Одна эта аномалия стоила
всей РСН.
     Пресса определенно  так  думала.  Она просто  сошла с ума,  требуя  еще
большего. График использования РСН  вместе с планом  ее доступности гостевым
наблюдателям -- которые  до предела  сжали  бы  время  использования системы
телескопов самой Камиллой, -- должен был  быть прислан в центр РСН дни, даже
недели тому назад.
     Но вместо этого не прибыло ничего. Запросы Камиллы начальству  получили
туманные ответы: проект рассматривается; основные управленческие решения еще
только предстоит сделать. Камилла нервничала и раздражалась. Когда РСН столь
очевидно  стала  успехом,  почему  что-то   еще  требовалось  рассматривать?
Инструмент был готов для пользователей.
     Пока  Камилла  ждала,  она  продолжала  свои  наблюдения,  устанавливая
контролируемую   компьютером  программу   на  исследование  низкоинтенсивных
термоядерных мишеней в двенадцати  миллиардах световых лет отсюда.  Но  даже
это не приносило удовлетворения. Камилла все время задумывалась, позволят ли
ей в итоге получить достаточно времени РСН для завершения ее задачи.
     Сжатое  сообщение  о  том, что  Дэвид  Ламмерман возвращается  с Земли,
пришло как облегчение, хотя оно ее немного и разозлило. Дэвид не раз говорил
Камилле, быть может, с небольшой подначкой, как он  будет по ней скучать. Но
после его отбытия от него не пришло ни звука.
     Не  было  даже  формального  сообщения,  где  говорилось  бы,   что  он
благополучно  прибыл на  Землю.  Разумеется,  если бы он не  прибыл, Камилла
услышала  бы  об этом  в сводках  новостей.  Но, черт побери,  дело  было  в
принципе...
     Теперь Дэвид возвращался точно так же, как и отбыл,  -- на одном из тех
скоростных пассажирских судов,  которые превратили  перемещение по Солнечной
системе  в простую проблему выбора линейных траекторий. Камилла решила,  что
будет его игнорировать -- точно так же, как и он решил ее игнорировать.  Она
останется за работой и не выйдет встретить корабль, когда тот прибудет.
     В последний момент она передумала. Она пойдет туда и скажет ему, что он
безмозглый придурок и что у нее есть все права на него злиться.
     Камилла  продрейфовала к  периферии центра РСН  и прибыла к переходному
шлюзу как раз вовремя, чтобы встретить Дэвида, когда он должен был появиться
из карантина.
     --  Итак, -- Камилла стояла, положив  ладони на бедра,  в  классической
позе  уязвленной  любовницы  из  видеофильма.  --  Ты  все-таки  решил  сюда
заявиться.
     Дэвид повернулся.
     Камилла увидела его измученное лицо, и плечи ее поникли, а все мысли об
обвинениях бесследно исчезли.
     -- Дэвид, что с тобой? Ты болен?
     А  ведь он никогда не  болел. И у  него был раздавленный,  побитый вид,
который казался еще хуже физического нездоровья.
     Дэвид покачал  головой. Он не произнес ни слова, пока они плыли обратно
через ступицу в их жилой отсек.
     Камилла уже забыла, каким  людным  становилось это помещение, когда там
присутствовали  они  оба.  Огромные конечности  Дэвида расползались  на  три
четверти  свободного  пространства. Он вздохнул,  опускаясь  в  свое любимое
кресло, но так и не проявил желания говорить.
     Камилла плюхнулась ему на колени и обхватила его за шею.
     --  Ну что? Как там Земля? -- Она старалась говорить непринужденно, как
будто ничего не случилось. -- Она, похоже, не очень тебе на пользу пошла.
     Сама Камилла выросла  на  Марсе и  нанесла на  Землю  лишь два коротких
визита. Но это было  не так скверно --  совсем  не так  ужасно,  как  обычно
описывалось.
     Дэвид снова вздохнул и поворошил свои светлые кудряшки.
     -- Мне... кое-что... сказали. Кое-что, чего мне лучше было бы не знать.
Вот зачем меня туда вызывали.
     --  И что это? --  Камилла немного расслабилась. Она  могла вытянуть из
Дэвида все что угодно. Она знала, как. Камилла погладила легкий пушок у него
на щеке. Дэвиду по-прежнему требовалась депиляция  всего  раз  в  неделю. --
Давай же, Дэвид. Эта тайна умрет со мной.
     -- Я обещал никому не рассказывать.  Вот почему  я не  мог послать тебе
никаких сообщений.
     -- Ну, когда ты кому-то это обещал, ты ведь на самом деле не думал, что
мне этого не расскажешь.
     -- Да, -- Дэвид  опустил  лицо,  прижимаясь  к ее гладящей ладони. -- Я
знал, что расскажу. --  Он одарил  Камиллу  слабой улыбкой. --  Ты ведь  все
равно это из меня вытянешь, разве нет? Я тебе  скажу. Так или  иначе,  через
неделю-другую ты сама обо всем узнаешь.
     -- О чем я узнаю, Бога ради? (Если Дэвид пытался смягчить удар, ему это
определенно не удавалось.) Дэвид, прекрати.
     --  Ну так  знай, что мы уволены. --  Его  глаза  блуждали по знакомому
помещению. -- Нас выбрасывают из центра РСН.
     -- Это смешно. -- Камилла села прямо и положила ладони ему на грудь. --
Кто тебе такую глупость сморозил?
     -- Этого я тебе сказать  не могу. Я обещал --  на сей раз действительно
обещал -- что  не скажу.  --  Опять  это  был  неловкий, испуганный  Дэвид с
нерешительным  голосом,  который  Камилла  услышала,  когда  он  получил  то
сообщение с Земли.  -- Но я знаю, что это правда. Я видел все документы. Нас
выбрасывают из центра РСН.
     -- Но ведь РСН -- это успех,  причем колоссальный. Она работает  лучше,
чем  кто-либо ожидал.  И  львиная  доля заслуги  за это принадлежит  нам. Мы
провели годы тяжелой и славной работы.
     -- Успех тут  ни при чем.  Или, быть может,  при  чем, но от  этого все
только хуже.  Пойми,  Камилла,  наверху пирамиды что-то  случилось. На самом
верху. На  таком уровне, где  мы с  тобой  ничего не значим. Мы там  даже не
существуем. В следующие два года произойдет полная перемена в  использовании
РСН.  Никаких  экстрагалактических  мишеней.  Сосредоточение  на   ближайших
звездных  системах. На  звездах и  планетах, которые  в  сотне световых  лет
отсюда или даже ближе.
     -- Это просто абсурдно. РСН никогда не задумывалась для местной работы.
Ее,  конечно, можно  для этого  использовать,  но никто в здравом уме  этого
делать не станет. Кому нужно увидеть что-то в нескольких метрах перед собой,
в каких-нибудь пятидесяти световых годах отсюда?
     -- Меня тебе  не надо переубеждать. -- Голос его дрожал. -- Черт, я сам
все это  сказал, когда был на Земле. Мне было  сказано,  что  это не  вносит
никакой  разницы. Движение "Наружу" набирало  влияние, поднимало все  больше
шума,  находило поддержку на высших  уровнях управления. Решение о  РСН было
принято, чтобы их удовлетворить.
     -- Кем?
     --  Единственными  людьми, у кого есть  власть такие решения принимать.
Теми,  кто  контролирует  финансирование РСН.  Кроме  того,  тут  не  просто
движение "Наружу". За этим стоят другие политики -- должны стоять.
     -- Это совершенно нелогично.
     -- Ну и что? При чем тут логика? Когда  политика входит в дверь, логика
выходит в окно.
     Камилле  хотелось   орать  и  ругаться.  Но  у  нее  хватало  разума  и
самообладания, чтобы понять, что ничего хорошего это не  принесет. Какими бы
скверными ни были новости, не имело смысла набрасываться на вестника... даже
если ты не имел никакого понятия о том, почему его таковым выбрали.
     Время было для логики, а не для перебранок с воплями.
     -- Дэвид, задумайся на  минутку.  Все это не так плохо, как кажется. По
сути,  так все даже может  обернуться  еще  лучше. Если они  так  психуют по
поводу перестройки программы на близкие мишени, черт с ними, РСН их съест. В
пределах сотни световых лет не так  много звездных систем. Мы найдем бреши в
графике  наблюдения. Мы с тобой знаем, как  перепрограммировать РСН быстрее,
чем кто  бы то ни было,  и больше никто  во всей Солнечной системе не  имеет
представления о  том, как быстро мы можем это сделать. Мы будем пользоваться
преимуществом приоткрытых щелей и по-прежнему исследовать край вселенной.
     Дэвид без малейших усилий поднял  ее  со  своих коленей  и пересадил на
стул, после чего подошел к койке и растянулся там. Глаза его закрылись.
     --  Ты  не  слушала,  любимая.  --  Теперь  голос  его  был  мрачным  и
отстраненным. --  Я не сказал, что наши эксперименты  сняты с  РСН -- мы уже
давно знали,  что  так,  скорее  всего,  и случится,  когда  астрономические
суперзвезды  явятся  пользоваться  местными  мощностями.  Я  сказал,  что мы
выброшены  из центра  РСН. Ты и  я. Камилла  и Дэвид.  Сюда  привезут  новый
персонал  --  тот,  который  специализируется на  наблюдательных  программах
ближайших  звездных систем.  Вот  конкретное сообщение,  за  которым я,  как
выяснилось, летал на Землю.
     -- Но, черт возьми, что будет с нами?
     -- А  вот  это  самые  скверные  новости.  -- Дэвид открыл  глаза  и  с
несчастным видом уставился в  потолок. -- Мы должны будем  уехать. В течение
двух  недель нам придется покинуть центр РСН.  Мне было сказано, что пройдет
по  меньшей мере два года,  прежде чем у нас  появится хоть малейшая надежда
снова сюда вернуться.


        5
        СОВИНАЯ ПЕЩЕРА

     Для колонистов и  исследователей, что  прокрадывались наружу мимо Пояса
астероидов в  течение третьего  десятилетия  двадцать первого  века, Ганимед
представлял  собой  изюминку  системы  Юпитера.  Самый  крупный  из  четырех
галилеевых спутников, имея радиус  2650  километров,  он также являлся самой
большой луной  в  Солнечной  системе,  размером  практически с  планету.  На
Ганимеде  имелась  масса всякой всячины, чтобы ее исследовать,  оформлять  и
развивать.
     Низкая плотность Ганимеда обеспечивала  силу  тяготения всего-навсего в
одну  седьмую земной  --  фактор, особенно  привлекательный  для привыкших к
невысокой  гравитации  обитателей  Пояса.  И,  наконец,  Ганимед  изобиловал
летучими веществами:  аммиаком,  метаном  и -- самым драгоценным  из всех --
водой. Половина всего Ганимеда была свежей водой и  льдом, причем  последний
покрывал  почти всю  жесткую,  растрескавшуюся поверхность. Человек, который
взялся  бы расхаживать  там  в  скафандре,  смог бы  откалывать куски  льда,
плавить их и вдоволь пить слегка отдающий серой результат.
     Был там только один подвох. В небе, в миллионе километров от  Ганимеда,
нависал Юпитер. "Юпитер  плювиус" -- Юпитер, дожди приносящий. Но этот дождь
не был  охлаждающим бальзамом  с небес.  Это была бесконечная крупа протонов
большой   энергии,  собранных   из  солнечного   ветра,  ускоренных  демоном
магнитного  поля  Юпитера  и  убийственным  градом   падающих  на  замерзшую
поверхность  Ганимеда.   Человек,  облаченный   в  скафандр,  обеспечивающий
солидную защиту на Луне или Марсе, на Ганимеде за считанные  часы поджарился
бы и умер.
     Колонисты преодолели  эту  проблему  одним  броском.  В  конце  концов,
протонный дождь был куда хуже на маленькой водянистой Европе,  расположенной
ближе  к Юпитеру и  заметной в небе Ганимеда  как диск в половину Луны.  Еще
хуже  он был на плюющемся  серой Ио, самом приближенном к Юпитеру из четырех
галилеевых спутников.
     Так что  Ганимед должен  был людям  отлично подойти. Все  твердые недра
спутника  были  вполне  доступны  и  безопасны; требовалось только  немножко
поработать.  Пригоршня  "фон  Нейманнов"  в  виде  туннельных  роботов  была
разработана,  сброшена   на  поверхность   и  на  несколько   лет  оставлена
редуцировать, а также делать свою работу,  тогда как люди временно удалились
и принялись совершенствовать свои скафандры.
     Новые модели  скафандров, в  которых  они вернулись,  содержали в  себе
вшитые  нити высокотемпературных  сверхпроводников.  Все заряженные частицы,
следуя  по  линиям  магнитного  поля,  безвредно  огибали  поверхность таких
скафандров. А человеку  внутри  было  уютно и безопасно.  В тех высокопарных
рассказах,  без  которых  человеческая  порода,  похоже, никак  не  способна
существовать,  часто  заявлялось,  что,   выйдя  на  поверхность,  обитатель
Ганимеда может  сказать,  в какую  сторону  он смотрит,  исходя из давления,
оказываемого отвращенными протонами на его скафандр.
     Подобная наглая ложь  могла  выживать  благодаря  тому, что большинству
жителей  Ганимеда никогда и не  снилось приближаться  к поверхности. Это еще
им,  интересно,  зачем?  Снаружи   были  лед,  холод  и  унылые  скалы.  Вся
жизнедеятельность   проходила  в  норах   и  подганимедских   залах,   вечно
расширяющихся и сложно взаимосвязанных.
     Причем  колонистам никогда не  случалось  подумать о своем доме  как  о
чуждом,  стерильном или  враждебном.  Когда  между Землей,  Марсом  и Поясом
разразилась Великая  война,  жители Ганимеда оставались от  нее в стороне, в
ужасе наблюдая за тем, как три четверти человечества гибнет, и благодаря тех
богов, которые только могли  существовать, за  то,  что им  так уютно внутри
безопасного, цивилизованного Ганимеда.
     К тому  времени,  как  Вильса Шир получила звонок  от  своего агента  и
вылетела с  Весты,  война уже четверть столетия  как закончилась, и инверсия
естественной перспективы получила свою законченную форму. Сама мысль о жизни
на  истерзанной,  разрушенной  войной  Земле  с  ее  мертвым  полушарием   и
костоломной    гравитацией,   представлялась    ганимедцам   отвратительной.
Представления  о Марсе  и Луне,  мрачно-пыльных и бесплодных, были  немногим
лучше.  А мысль о том, чтобы жить где бы то ни было на открытой поверхности,
чтобы стать добычей падающей бомбы, случайного  урагана, приливной волны или
солнечной вспышки, казалась хуже всего.
     Свами  Савачарья,  тридцати  семи  лет  от  роду,  был  подлинное  дитя
Ганимеда. Он  никогда  не поднимался  на голую поверхность. Хотя он  работал
главой отдела  расписаний управления Пассажирского  транспорта  для  Внешней
системы от Юпитера до облака Оорта, он никогда не навещал другую планету или
спутник. Савачарья просто не видел  тому причины. Все  жизненные  блага были
доступны ему  в его личных покоях,  причем  в пределах нескольких  минут. Из
своей пещеры  в семи километрах  под  поверхностью Ганимеда  он стремительно
получал доступ к  любому открытому библиотечному  файлу и источнику данных в
Солнечной  системе.  А  в его  контору,  когда оказия того требовала,  любая
важная персона легко могла найти дорогу.
     -- Вы не увидите здесь записей о моих путешествиях, ибо я,  разумеется,
не  путешествую,  -- обратился  Савачарья к генеральному  инспектору  Гобелю
таким дружелюбно-терпеливым тоном, каким обычно обращаются к малому ребенку.
-- Путешествие -- не более чем отвлечение внимания. Это средство, при помощи
которого несовершенные умы обеспечивают себе иллюзию прогресса, тогда как на
самом деле он отсутствует.
     Магрит  Кнудсен  прикусила  губу,  чтобы  сдержать  улыбку.   Савачарью
возмущало  присутствие Ярроу Гобеля  -- как возмущало его присутствие любого
визитера  в его личных владениях. Он знал, что этот человек должен постоянно
путешествовать, дабы выполнять свою работу генерального инспектора. А потому
Савачарья был умышленно рассеян и дерзок.
     Но  он попусту тратил  время. Генеральный инспектор был  ему не  ровня.
Тонкогубый, рыжебородый, лысеющий мужчина, Гобель был полностью лишен всяких
признаков воображения  или  юмора.  Он ясно  дал Савачарье  понять, что  его
интересуют  цифры,  и  только цифры.  Цифры  говорили сами  за  себя. Гобель
игнорировал объяснения, оправдания и запудривание  мозгов. Кроме  того,  его
невозможно было поколебать никакой силой личности.
     Магрит по  опыту знала, что Гобель  весьма  компетентен в своей работе.
Делал  он  ее  превосходно.  Она  настороженно   наблюдала  за   генеральным
инспектором,  пока тот вперивался в пачку отчетов. Если он  задавал вопросы,
они всегда были нацеленными,  часто несли  в себе скрытый смысл  и  обычно в
чем-то обвиняли. Магрит стало легче дышать, когда Гобель вернулся к изучению
расписаний  управления  Пассажирского  транспорта,  рассматривая их пункт за
пунктом с терпением и неколебимым упорством черепахи.
     Сова  против  черепахи.   Магрит  с  трудом  сопротивлялась  побуждению
вмешаться.  Вообще-то,  как у чиновника правительственного уровня, у  нее не
было никакой причины здесь присутствовать. Ей следовало остаться в стороне и
позволить Савачарье выкрутиться самому.
     Тут  Магрит  вспомнила  более  ранние  дни.  Так  было  не всегда.  Она
унаследовала Сову дюжину  лет назад,  еще когда  он был  всего  лишь младшим
аналитиком  по  расписаниям,  а  она  только-только  получила   свое  первое
повышение  и стала главой филиала Транспортного департамента. Ей в первый же
день поступил совет бывшего главы департамента: "Избавьтесь от Савачарьи. От
него одни неприятности. Он ленив,  прожорлив, надменен  и  помпезен, а кроме
того, им невозможно руководить".
     Что вызвало у Магрит острое побуждение сказать: "Отлично. Так почему же
вы сами  ничего с ним не сделали за  все те два  года,  что он был у вас под
началом?"  Но  ее предшественник также шел на  повышение, а у Магрит Кнудсен
уже имелось зерно политической проницательности.
     Следующие несколько недель она  наблюдала за  Савачарьей и  решила, что
предложенный  ей совет был вполне  разумным. В  свои двадцать  пять лет Сова
весил  почти  двести  пятьдесят  килограммов.  На взгляд Магрит,  на  каждом
очередном собрании он казался все более массивным и неопрятным. Она слышала,
как другие сотрудники в глаза зовут его "Жирной Совой"  или  "Помесью Совы с
Медузой". Клички были вполне подходящие, но он их спокойно игнорировал. К их
изобретателям  Савачарья  относился  с  презрением. Он постоянно ел  сласти;
одежда  его была сплошь  черного цвета, и на  три размера  меньше,  чем  ему
требовалось; его внешность была неряшливой, а его контора, на самом глубоком
уровне  ганимедских нор,  представляла  собой подлинное совиное  дупло.  Там
содержался такой безумный беспорядок бумаг, компьютеров и самого немыслимого
хлама со всей  Солнечной системы, что Магрит не сомневалась: Сове нипочем не
удастся найти в нем что-то, что может потребоваться ему по работе.
     Так уволить жирного паразита!
     Оставалась  только   одна  проблема.  Магрит  еще  никогда  никого   не
увольняла. Она просто не знала, как это делается. Ей  еще не  хватало опыта,
чтобы  понять, что можно  избавиться  от нежеланной  для вас  персоны  путем
перевода ее в другой отдел.
     Так что в первые три месяца в качестве главы филиала Магрит оказалась в
весьма  причудливом и неблагодарном  положении,  защищая Свами Савачарью  на
служебных  совещаниях.  "Конечно,  он жирный,  не  так  часто  моется,  как,
например,  я,  и  имеет не слишком много  общественных добродетелей.  Но его
личная жизнь -- это его дело, а не мое и не ваше. Он компетентен, ведет себя
тихо и хорошо делает свою работу. Именно это имеет значение".
     Конечно, Магрит не смогла отвадить психологическую команду от Совы, чей
странный  и  одинокий нрав служил для психологов настоящим магнитом. На этом
поприще  Савачарья,  однако,  оказался вполне способен за себя  постоять.  С
тринадцати  лет  он  "попусту  тратил время"  в Сети  Головоломок  Солнечной
системы. Двенадцать лет научили "Мегахиропса"  (его кодовое имя в сети) быть
бесконечно   бдительным   на  предмет   логических  ловушек   и   бесконечно
изобретательным в устраивании их.
     Психологическая  команда и ее слабо замаскированные тайные подтексты не
выдержали испытания.
     --  Вы весите двести  сорок килограммов. Что вы испытываете  в  связи с
потенциальным влиянием подобного веса на продолжительность вашей жизни?
     -- Оптимизм.  Я применяю лучшие из известных  профилактик  по продлению
жизни, включая внутренних симбионтов.  По стандартам для любого человека сто
или даже пятьдесят  лет  назад  я до отвращения здоров.  Мой жизненный стиль
также способствует  долговечности.  Сравните, если пожелаете, мою  вероятную
продолжительность  жизни  с вашей. И, делая  это сравнение,  не  упустите из
рассмотрения  те  путешествия, которые вы предпринимаете,  чтобы  заниматься
своей  профессией.  Путешествия, знаете  ли,  имеют  свои  неизбежные риски.
Учтите   фактор   жизнеукорачивающего  эффекта   изменений  суточного  ритма
жизнедеятельности, вносимый  этими самыми путешествиями, и не проигнорируйте
также умственный  стресс, эндемичный вашей работе.  Когда  ваш  анализ будет
закончен, вы обнаружите, что я, скорее всего, переживу вас на десяток-другой
лет.
     Психологи провели все  вычисления и, к ужасу своему, выяснили, что Сова
совершенно прав. Тогда они попытались снова.
     -- Ваш интеллект имеет весьма высокую оценку. Почему у вас нет интереса
к передаче вашего интеллектуального дара следующему поколению?
     --  Опять половой вопрос! Неужели  психологи,  кроме секса, больше ни о
чем  не думают?  Но я  вам  отвечу. Прежде  всего  вы  сделали неправомерное
допущение. Моя сперма была передана в центробанк девять лет назад и остается
в наличии сегодня.  Она будет доступна для использования в течение  столетий
--  но  не,  как  вы  предположили,  для следующего  поколения,  ибо  я  дал
инструкции, чтобы моя сперма оставалась замороженной еще пятьдесят лет после
моей смерти.  Видите ли, к тому времени, как мне стукнуло шестнадцать, я уже
уяснил  для себя то, что до многих так и не доходит: человеческие  инстинкты
размножения  базируются  на чудовищной  логической ошибке,  той  самой,  что
встала  на  свое место  задолго до  любых  представлений  о  генетике. Когда
рождаются  дети,  их родители  по-прежнему живы  и все еще молоды -- слишком
молоды,  чтобы  все  их  жизненные  свершения  были  сделаны  или чтобы  все
фатальные изъяны их генофонда  проявились в полной мере.  Разве вы хотели бы
запустить  в  Солнечную систему  отпрысков  Аттилы  или  Гитлера?  Разве  не
логичнее подождать,  пока  жизнь  человека  закончится,  и  можно будет дать
объективную  оценку его  пороков  и добродетелей? Потенциальная ценность для
человеческой  расы любого  мужчины или  любой женщины содержится только в их
генах, но никак не в их телах. А этот генетический материал -- сперматозоиды
или  яйцеклетки  -- может быть заморожен на неопределенный срок.  Совершенно
неважно, существуют ли родительские тела в момент, когда рождаются  дети, --
а с большинства точек зрения лучше, если не существуют.
     Психологическая команда уже собралась в  отступление, но пара ее членов
все-таки попыталась задать еще один вопрос с подвохом.
     --  Свами   Савачарья,  вы   ведете   одинокое   и   интровертированное
существование. Думали вы когда-нибудь о самоубийстве?
     Сова ненадолго задумался.
     -- Да. Довольно часто. Но только для некоторых других людей.
     Психологи бежали с поля  боя, чтобы спорить между собой, каким был этот
ответ -- утвердительным или отрицательным. Назад они уже не вернулись.
     И  в течение  следующих трех месяцев  Магрит Кнудсен открыла  для  себя
великую тайну: то, что она сказала  о Сове,  было правдой и даже больше, чем
правдой. Свами  Савачарья  носил  в  своей  огромной и  круглой, похожей  на
пушечное ядро голове все  подробности  движения пассажирского транспорта  по
всей  Солнечной системе. Он обожал игры (но только те, которые не включали в
себя  никаких  физических усилий),  и  опыт Мегахиропса  в Сети  Головоломок
сделал Сову экспертом во всем -- от шахмат до сонетов с двойными акростихами
и  секретных  шифров.   С  точки  зрения  Савачарьи,   составление   сложных
транспортных расписаний было просто еще одной разновидностью головоломок.
     В один  прекрасный день Магрит  пришла  к нему как к  своему последнему
прибежищу. У  нее  имелся набор диаметрально  противоположных требований,  а
желаемый  график, который  она  и  аналитики  всего отдела  выжали из  своих
мозгов, никакого результата не дал.
     Сова  гневно глазел  на оскорбительный документ. При  этом он  сидел  в
специально    изготовленном   для    него    кресле    подобно    громадному
перекатывающемуся черному шару, который при более высокой  гравитации  обвис
бы и растекся.
     -- Требуется  немного работы головного мозга, мадам  Кнудсен. И тишины.
-- Затем Савачарья раздул щеки, фыркнул и полузакрыл глаза.
     Пока он думал,  Магрит  бродила по конторе и в  конце  концов подобрала
один из наиболее загадочных объектов, которые сплошь загаживали пол.
     -- Вы держите в руке инфракрасный коммуникационный маяк, -- у Савачарьи
должны были  быть глаза на  затылке,  поскольку она стояла в  боковой  части
помещения позади его  кресла, -- изобретенный на Палладе и самый миниатюрный
из когда-либо  изготовленных. Будьте  с ним  предельно  аккуратны.  Есть еще
только три экземпляра, и все они хранятся в Церерском музее.
     До этого Сова  что-то царапал  на клочке бумаги,  но теперь  его жирные
пальцы с поразительной  скоростью  забегали по клавиатуре, и в  то  же самое
время он диктовал вербальный ввод в компьютер.
     -- Вот... -- Он  снова фыркнул,  протянул ей бумажку и указал  на вывод
дисплея. -- Можете проверить, удовлетворяет вас это или нет.
     Магрит  без  особой  надежды   взглянула  на  экран.  Ей  потребовалась
минута-другая, чтобы понять, что она видит перед собой простое и экономичное
решение   ее  проблемы,   которое  соотносилось  со  всеми  ограничениями  в
расписании.
     -- Это идеально.
     Магрит по-прежнему держала в руке коммуникационный маяк. Сова аккуратно
его у нее изъял.
     --  Вполне тривиальное  решение. Однако  это  устройство  мне кое о чем
напомнило,  --  Савачарья вдруг заговорил с необычной для  него робостью. --
Согласно пассажирским расписаниям, вы через две недели побываете на Церере?
     --   Думаю,   да.   Мне   предлагается  посетить  совещание   глав   по
транспортировке.
     --  Тогда  я думаю, вы могли бы оказать мне немалую личную услугу. Один
съемщик  генома  с  Паллады  содержится  в  Церерском   музее,  ожидая  моих
коллекционных  инструкций.  Это устройство  было разработано учеными Пояса в
последние  дни  войны.  Оно  весит менее полукилограмма и  оно,  разумеется,
инактивировано.  Однако  оно также  весьма хрупко,  и  я с  великой неохотой
доверил бы его ортодоксальным методам транспортировки.
     Сова сделал паузу.
     --  Я привезу его вам, безусловно привезу. Просто дайте им знать, что я
за ним прибуду.
     (Магрит   сопротивлялась  искушению   напомнить   Савачарье   разговор,
подслушанный ею  несколько  дней тому  назад  и состоявшийся  между  Совой и
другим   аналитиком:   "Единственная   причина,   почему   ты   никогда   не
путешествуешь, жирная задница, это потому,  что тебе никогда всю свою медузу
в стандартный скафандр не упаковать".
     "Гнусная  клевета. --  Савачарья  был невозмутим. --  Почему  я  должен
сносить  бродячее  существование,  когда  вы  и  другие  мои  орудия  всегда
доступны, чтобы служить моим потребностям?")
     Магрит Кнудсен приняла  от Савачарьи просьбу о доставке съемщика генома
и  триумфально  унесла  решение  своей  проблемы  с  расписанием.  Все главы
филиалов в департаменте могли бы поклясться, что это невозможно проделать. И
теперь  Магрит знала,  что  на  следующем  служебном совещании у  нее  будет
кое-что  реальное для  отражения нападок на Савачарью.  В этот момент она  с
облегчением  решила,  что  может  выбросить  из  головы  все  мысли  об  его
увольнении.
     И теперь,  двенадцать лет спустя, Магрит  наблюдала за  тем,  как  Сова
общается с Гобелем, и напоминала себе,  что он уже не нуждается  в ее защите
ни  перед кем и ни перед чем. Савачарья был признанным мастером решения всех
хитроумных  транспортных  проблем,  способным  на  такой  уровень  тонкости,
который заставлял новичков изумленно разевать рты.
     Если не считать того, что этот навык ровным счетом ничего не значил для
генерального  инспектора. Ярроу Гобель следовал своей собственной  программе
аудита. Он прокопался прямиком через санкции и расходы  на работу  Савачарьи
по  транспортному  планированию,  игнорируя   все  согласования  и  увертки.
Очевидно,  генеральный  инспектор  не  обнаружил  там  ничего  из  ряда  вон
выходящего, поскольку вся та  груда была  проверена и сдвинута в сторону, но
теперь перед ним оказалась последняя толстая папка.
     Магрит  вздрогнула.  В   этой  папке  содержалась  оценка  благоразумия
Савачарьи.  Или  то, что она мысленно считала оценкой его благоразумия.  Там
перечислялись пункты расходов,  которые ни в каком бюджете не значились. Эту
папку  уже  пять  лет не  проверяли. Собственно говоря, когда Магрит Кнудсен
опустилась на уровень реальности, ей  пришлось признать, что это была именно
та причина, по которой она сюда пришла. Она одобрила все пункты этого списка
-- по крайней мере, в принципе. Там стояли ее подписи. На практике же она не
имела представления, чем большинство  из тех  пунктов  является,  хотя могла
догадываться.
     Все это, очевидно,  было совершенно  иначе  для генерального инспектора
Гобеля. Он недоуменно  хмурился над статьями расходов и  над вводами данных,
которые имелись рядом с каждой статьей.
     Наконец Гобель поднял голову и уставился на Свами Савачарью.
     --  Большинство  этих  покупок  и  заявок  не  соответствуют  ничему  в
бюджетных  документах  Транспортного  департамента. Похоже, что  они сделаны
на... -- тут выражение его лица стало таким, какое Магрит еще никогда у него
не видела, -- реликвии Великой войны и на военные архивы.
     Это не  был  откровенный вопрос, а потому Сова опять  решил прикинуться
непонятливым и трактовать его как высказывание. Он очень твердо  посмотрел в
лицо генеральному инспектору  и  ничего  не сказал. Последовало очень долгое
молчание, пока Магрит не решила вмешаться.
     -- Существует  дополнительный  список одобренных  расходов, специфичных
для отдела координатора Савачарьи. Я уверена, что все  его  пункты  охвачены
тем, что вы видите вокруг.
     Гобель обратил на нее свое прохладное внимание.
     -- Тогда вам должно быть очевидно,  что  мне необходим этот список. И я
также  требую докладные записки,  которые показывают, каким образом подобная
аномалия могла иметь место.
     --  Список есть в  компьютере. Оригиналы  докладных записок  хранятся в
моем  кабинете.  Если  вы  хотите,  я  могу  туда  сходить  и  их  принести.
Разумеется, мы готовы к полной открытости.
     Гобель медленно кивнул.
     -- Не сомневаюсь,  что  вы готовы.  Но  пока вы будете искать докладные
записки, мы с  мистером  Савачарьей  осмотрим  описанные  в  этих документах
материалы. Во всех подробностях.
     Двое мужчин уставились друг на  друга,  игнорируя Магрит. Вздохнув, она
направилась  из конторы Совы к  подвесной  трубе, которая перенесла бы ее на
пятьсот метров  вверх в  главный отдел.  Интересно, сколько объяснений будет
необходимо --  или достаточно,  --  чтобы удовлетворить Гобеля? Некоторые из
этих данных и  запросов на оборудование казались странными даже для терпимых
глаз Магрит. Только Сова мог их удостоверить. Все, что могла сделать Магрит,
--  это  поискать  свои  письменные  свидетельства и  понадеяться,  что  они
достаточно  точны  и достаточно полны, чтобы удовлетворить такого крохобора,
как генеральный инспектор.
     Оценка благоразумия прошла очень долгий путь. Давным-давно, еще до того
как она привезла с  Цереры съемщик генома, Магрит выяснила, что внутри вечно
размышляющего мозга Совы имеются и другие бездны. Его контора могла казаться
ей и всем  остальным заваленной грудами случайного мусора, но  для Савачарьи
каждый предмет имел свое место, ценность и значение.
     Добрая половина Совиной Пещеры была  посвящена реликвиям Великой войны.
Савачарья  был  рьяным  поклонником войны,  хотя  совершенно  в своем  роде.
Общеганимедский  взгляд  на  войну  был таков,  что  она  стала  катастрофой
немыслимой цены, но что она  также послужила в качестве поворотного события,
необходимого для  того, чтобы  смогло произойти смещение фокуса человеческой
психологии с Земли на всю Солнечную систему.
     Сову совершенно не интересовали  ностальгия, философия или исторические
императивы.  Он  видел  войну  совсем  по-другому.  Хотя Внутренняя  система
понесла гораздо больше жертв, в сознании Савачарьи  именно  Пояс понес самую
огромную и, скорее всего, безвозвратную потерю. Война разразилась в то самое
время,  когда технология  Пояса как раз прорывалась  к периоду  невероятного
изобилия  изобретений. Все это  было  разнесено  на кусочки. Многие открытия
Пояса  были  уничтожены   заодно  с  их  авторами.  Но  не  все   из  них  с
необходимостью  были утрачены навеки.  Сова был убежден, что их  тайны могут
быть подвергнуты  систематическому поиску  и  тщательному анализу. Это  была
головоломка из головоломок.
     Посредством филиала  Савачарья делал крошечные вложения в старые архивы
-- те, которые Магрит при необходимости могла удостоверить как свидетельства
прежних  образчиков пассажирского движения вокруг Пояса. Он изучил  истертые
распечатки в  уединении  Совиной Пещеры  и  в  конце концов запросил,  чтобы
определенная   орбита  была  обследована  на  предмет  объектов  конкретного
описания. Магрит  одобрила  поиск. Найденные там  обломки  грузового корабля
Пояса  содержали в себе процедуры  разработки  и образцы неизвестного класса
связующих веществ, далеко превосходящих все известные ныне.
     Магрит  Кнудсен  удостоили  восхвалений  за открытие. Она отказалась от
такой  чести  и позаботилась о том, чтобы подлинный  источник достижения был
распознан. Сова стал героем отдела -- на несколько  дней;  затем людям опять
стало тяжело выдерживать его возросшую надменность и помпезность.
     По  второму   запросу  Савачарьи  отдел  был  уже  чуть  более  щедр  с
отчислениями. Последовавший поиск  не выявил никаких новых изобретений, зато
Церерский  музей щедро расплатился за маленького и древнего "фон  Нейманна".
Это была оригинальная модель, использовавшаяся при  рудничных разработках на
Троянских астероидах  --  до  того,  как закон Фишеля  и знаменитая Эпитафия
("хитроумный суть тупой: нет мудрости в том, чтобы встраивать слишком  много
разума в самовоспроизводящийся аппарат")  стали общепризнанными догмами. Все
думали,  что  эта  конкретная   модель  "фон  Нейманна"  была  уничтожена  и
безвозвратно  пропала,  однако данный  образец все еще  функционировал после
сорока лет космического дрейфа. Музей выставил его в качестве экспоната -- в
инертной оболочке с тройной закупоркой.  Лишенный доступа к сырью, этот "фон
Нейманн" не считался опасным.
     После  четвертого успеха Савачарьи никто уже не ставил под сомнение его
хобби  и не  дивился  аномалии связанных  с Великой  войной расходов  внутри
обычного  транспортного  отдела.  Если  кто-то  это  и  делал,  элементарный
экономический  анализ  показывал,  что  инвестиции  в  сотни  раз  окупались
сделанными открытиями.
     Однако  докладные  записки  отдела оставались  совсем  другим вопросом.
Возвращаясь назад  по подвесной  трубе  и разглядывая  тощую  папку,  Магрит
Кнудсен чувствовала, что активность  Совы в отношении военных реликвий  была
не столько  оправданной и запланированной, сколько  просто  растущей. Магрит
была слишком опытна, чтобы проявлять нервозность, но последние  шаги обратно
в  Совиную Пещеру  оказались для  нее  нелегкими.  Она  помедлила у  порога,
оглядывая  помещение  и  пытаясь что-то  понять  по  прощупывающему  взгляду
генерального инспектора. Стены и потолок из гранулированных панелей, скрытое
освещение солнечного  спектра, а также мягкий, но непроницаемый серый пол не
привлекали  ее  внимания.  Предметы  и  выражения,  которые  искала  Магрит,
относились исключительно к Савачарье.
     Она  осмотрела  всю  длину узкого, уродливого  каземата,  который являл
собой и жилое помещение,  и  контору. Совиная  Пещера  составляла  всего три
метра  в вышину  и четыре в ширину, зато  она была по меньшей мере  тридцать
метров в глубину.  Полезную  ширину уменьшали  книжные  полки и  картотечные
шкафчики, что тянулись и вдоль правой,  и  вдоль  левой стены. Там хранились
тысячи непереплетенных  рулонов пыльных  распечаток, результаты исследований
тральщика на Поясе, причем все рулоны явно были разложены как попало.
     В дальнем конце располагались  маленькая, хорошо оборудованная кухонька
и громадный холм постели Савачарьи. Чтобы туда добраться, визитер должен был
одолеть весь  центральный коридор, широкий ровно настолько, чтобы там прошла
собственная  туша Совы.  Этот  коридор был  оторочен  столами и  скамейками,
покрытыми хаосом разнокалиберной аппаратуры и всевозможных устройств, причем
многим  из них  явно  чего-то  не  хватало,  а  некоторые были  сплавлены  и
искорежены до полной бесполезности.
     Это была уникальная коллекция, рог изобилия реликвий и обломков Великой
войны.  Недоставало  там  только одной  вещи -- теперь Магрит ясно могла это
видеть, хотя годами этого не замечала. Недоставало там любого  свидетельства
каких-либо  расписаний движения  пассажирского транспорта. Свидетельства, по
сути, исполнения  Савачарьей своих служебных  обязанностей. Недремлющее  око
Гобеля,  каким бы острым оно  ни было,  не  могло заглянуть  внутрь черепной
коробки  Савачарьи,  куда все  эти  расписания  были  надежно засунуты. Зато
генеральный  инспектор   в   изобилии  наблюдал  свидетельства  отвлеченного
внимания, недостатка надзора, злоупотребления финансами отдела...
     Магрит  оставила мужчин  сидящими за столом, где Гобель сложил в  пачку
рапорта  о  запросах  на  транспорт. Она ожидала  найти  их по-прежнему  там
сидящими.  Рапорта явно не  сдвинулись  ни на  миллиметр,  зато Сова был  на
полпути по каземату. Гобель торчал у него под  боком, вглядываясь в какую-то
штуковину вроде видоискателя.
     -- У меня есть требуемые вами докладные записки.
     Продвигаясь по помещению, Магрит пыталась прочувствовать атмосферу. Это
ей не  удалось. Сова  был,  как всегда, бесстрастен,  а черепашья физиономия
Гобеля,   похоже,  вообще   не  предназначалась  для   выражения  каких-либо
человеческих  эмоций.  Наконец  генеральный  инспектор  оторвал свое око  от
штуковины типа видоискателя и повернулся к Магрит.
     -- Благодарю вас. -- И тут Гобель внезапно выдал эмоцию, которую Магрит
Кнудсен с легкостью смогла прочесть. Раздражение. Он  взял протянутую Магрит
папку  и  сунул ее  себе  под мышку.  -- С вашего  разрешения, администратор
Кнудсен, я заберу это с собой для внимательного изучения и верну вам завтра.
     И генеральный инспектор прошел мимо Магрит, направляясь к двери.
     -- Но обзор дополнительного списка...
     --  ...у меня  в руках,  --  Гобель  снова повернулся  к Савачарье.  --
Значит, в восемь часов?
     -- Приходите, когда вам будет удобно. Я безусловно буду здесь.
     -- Тогда в восемь  часов, -- и Гобель ушел, не сказав Магрит ни единого
слова.
     --  Что  вы ему  наговорили?  -- Она повернулась к  Сове.  --  Когда  я
уходила, он просто не испытывал  к вам симпатии, но  теперь он откровенно на
вас обозлен.
     --  Это  не так,  -- Сова  аккуратно  укладывал видоискатель обратно  в
футляр.   На   его  смуглом  лунообразном  лице  читалось  редкое  выражение
удовлетворения. --  Он на меня не обозлен -- ни в малейшей степени.  Это как
раз ваше возвращение спровоцировало его враждебность.
     --  Но  я  всего-навсего  принесла  ему  докладные  записки, которые он
просил.
     -- Верно. Однако раздражение вызвало не то, что вы принесли. Его вызвал
простой факт вашего возвращения. -- Савачарья  перебрался к груде перечней и
вытащил оттуда одну бумажку. -- Поскольку генеральный инспектор на некоторое
время ушел, нельзя ли мне привлечь ваше внимание еще к одному делу?
     Скачки Совиного разума всегда выбивали Магрит из равновесия. А  сегодня
Савачарья выражался еще туманней обычного.  Она тупо уставилась на документ,
который он ей вручил. Там докладывалось об обследовании тральщиком некоторых
зон Пояса. Поиск был закончен два  года назад, но  результаты только недавно
поступили к Сове из банка данных Цереры.
     -- Это что-то, о чем вас Гобель расспрашивал?
     -- Вовсе нет. Генеральный инспектор ничего об этом не знает. Я как  раз
просматривал  это исследование,  когда  его прибытие  прервало  мою  работу.
Теперь я хотел бы привлечь ваше внимание вот к этому пункту.
     Жирный палец обвел дюжину строк письменного описания на полпути вниз по
странице.
     -- Прочтите это. Внимательно.
     Магрит   прочла.  Один  из   тральщиков,  кораблей,   ответственных  за
предотвращение  возможных угроз для навигации на путях  сообщения до  самого
Урана, зафиксировал  и  исследовал некий искусственный объект. Это был кусок
рудовоза  глубокого  космоса  под  названием "Океан",  ближе  к концу  войны
переоборудованного  в   пассажирский  транспорт.  Судно   было  атаковано  и
уничтожено.  Тральщик  нашел  только  один  небольшой   фрагмент,   которому
случилось  включить  в  себя  неповрежденный  полетный  самописец.  Изучение
самописца  выявило,  что  "Океан" был судном  Пояса,  которое в  момент  его
уничтожения  несло  в себе всего десять  членов команды  и пассажиров.  Были
также описаны природа повреждения и оружие, которое его вызвало.
     Магрит дважды прочла все это.
     --  Итак, тральщик нашел кусок  космического мусора, оставшегося  после
войны. Ну и что? Таких должны быть миллионы.
     -- Действительно. Тральщик записал приблизительное положение и скорость
для будущего  отслеживания, но  не снял объект с орбиты  и не уничтожил его.
Мне бы  хотелось получить ваше разрешение на немедленное  начало операции по
снятию и доставке сюда полетного самописца.
     -- Сколько это будет стоить?
     --   Такое  вычисление  пока  еще  недоступно.   Однако  расходы  будут
существенными, ибо положение известно только примерно.
     Скверно для начальника было  выходить  из себя  в  общении  с кем-то из
своих подчиненных. Если не  считать некоторых  случаев. Особенно как сейчас,
когда в округе больше никого не было.
     --  Черт  вас  побери, Сова,  я  не  понимаю,  почему  это  должно меня
интересовать. Где  ваш  трижды проклятый  интеллект?  Генеральный  инспектор
дышит вам  в затылок и мечтает найти  хоть что-нибудь, чем бы вас в  задницу
уколоть. Он не видел ни одной  строчки в вашем контракте, где говорилось бы,
что вы должны проявлять  хоть  какой-то интерес к  военным реликвиям. И вот,
когда он не на шутку  взялся перепахивать ваши архивы,  вы хотите сунуть ему
под нос новый запрос на финансирование.  Что  вы предполагаете поведать ему,
когда он завтра вернется, чтобы с пристрастием пройтись по вашему реквизиту?
     "Надменный"  было  еще  ладно.  "Помпезный"  тоже ладно.  Но  сюда  еще
добавлялось "безумный", поскольку Савачарья безмятежно ей улыбался.
     -- Генеральный инспектор Гобель завтра сюда не вернется.
     -- Сам он, однако, уверен, что вернется.
     -- Нет.  Он сказал, что вернет вам завтра вашу папку и увидится со мной
в восемь часов. Сегодня вечером. Он придет со мной пообедать. Я пообещал ему
гуляш,  который, как  вы знаете,  особенно мне  удается.  Что же  до списка,
который вас так тревожит, то он изучил его, пока вас не было, и объявил, что
полностью удовлетворен.
     В   перевернутом   мире  Совиной  Пещеры,  где  подчиненные  творили  с
начальством  все,  что хотели,  а логика,  точно  летучая мышь, свисала вниз
головой с потолка, ты брал за пуговицу узколобого, неподкупного генерального
инспектора и умасливал его обещаниями гуляша.
     Но Сова продолжал.
     --  Ярроу Гобель, как вам  должно было стать очевидно  из выражения его
лица,  когда  он  впервые  увидел пункты дополнительного  списка,  страстный
любитель Великой войны. Куда более страстный, нежели я. Он убежден, что Пояс
в  последние  дни войны  разрабатывал секретное оружие --  такое устройство,
которое выиграло бы войну, если бы только что-то фатальным  образом не пошло
вкривь и вкось. Я, конечно, упомяну при  нем за обедом о фрагменте "Океана".
--  Он  похлопал  по  листку,  который держал  в  руке. --  И, учитывая  его
пристрастие,   невозможно   себе   представить,   чтобы   он   не    одобрил
финансирования, когда я покажу ему это свидетельство и объясню его важность.
     Магрит подошла  к огромному пухлому  креслу Совы и уселась в самую  его
середину. Сова был как  пить дать гений или  идиот.  Проблема заключалась  в
том, что сам он считал себя гением. И она тоже.
     -- Для начала  вы можете  объяснить его  важность мне.  Ведь именно мне
предполагается изыскать наличность. И я не вижу никакой причины тратить хоть
один цент на то, чтобы притащить сюда кусок корабля, который был разорван на
части двадцать пять лет тому назад.
     --  Так  получается  только   потому,  что  вы  прочли   отчет  не  так
внимательно,  как  я  вас  просил.  Пожалуй,  чем  просить  вас  внимательно
перечесть его снова, я просто суммирую  факты. Во-первых, "Океан" был судном
Пояса. Не просто сделанным на Поясе, а действовавшим в пользу Пояса во время
войны.  Чтобы подтвердить этот  факт, я  проверил архивы Внутренней системы.
Нет   никаких  свидетельств  того,  что   "Океан"   когда-либо  захватывался
Внутренней системой.
     Во-вторых,  отчет  о  повреждениях  оставшегося  фрагмента "Океана"  не
оставляет никаких  сомнений  в том,  какое оружие их причинило. "Океан"  был
уничтожен особым типом разумной ракеты, известным как "искатель".
     -- Я слышала о таких. Тысячи кораблей были уничтожены "искателями".
     --  Действительно. Кораблей  Внутренней системы. "Искатель" был оружием
Пояса, -- Савачарья  пододвинулся к Магрит и положил документ  ей на колени.
Его надменность и помпезность почти исчезли, сменившись острым любопытством.
--  Итак,  судно  Пояса  было разорвано на куски  оружием Пояса. "Океан" был
уничтожен собственной воюющей стороной. Почему?
     Не  только у  Великой Совы  была  в  тот  вечер назначена встреча.  Как
правительственного уровня чиновник, ответственный за транспортировку, Магрит
Кнудсен  не  могла себе  позволить остаться в стороне  от вечернего собрания
Генеральной Ассамблеи,  хотя  она уже устала. Она покинула Совиную  Пещеру в
шесть пятнадцать, давая себе  всего сорок пять  минут  на то, чтобы  поесть,
принять  душ,  переодеться  и  обдумать свою  позицию  по  главному вопросу,
стоящему в тот вечер перед Ассамблеей.
     Дальнейшее  развитие   одного  из  галилеевых   спутников,   да  еще  в
предложенных  масштабах, должно было  изменить транспортные  маршруты вокруг
всего  Юпитера. Причем необратимо. Как это можно было  оправдать? С  трудом.
Магрит  почувствовала, что  склоняется к оппозиции  проекту,  но ей  все  же
хотелось услышать все аргументы, прежде чем принять свое решение.
     Впрочем, были  в Генеральной Ассамблее  и другие,  для  которых никакие
аргументы ничего не значили. Змеи,  подумала  Магрит,  проглатывая несколько
ложек  супа и  пригоршню  крекеров. Имперские  строители,  которые  стали бы
публично  выступать  против  развития,  а  приватным  образом  всячески  его
лоббировать и продвигать. Змеи и волки. Сегодняшнее собрание будет буквально
ими кишеть, потому что проекты развития, имея запах  прибыли, притягивали их
стаи. Магрит гневно  взглянула  на  свое лицо в зеркале,  расчесывая длинные
черные волосы сильнее необходимого. Змеи, волки и свиньи. Плевать им было на
то, что случится с системой  Юпитера  лет  через  тридцать, поскольку монеты
должны были именно сегодня закатываться в их кошельки. Магрит  могла назвать
дюжину таких подонков  -- и все они  сегодня вечером  непременно должны были
присутствовать.
     И нравилось ей это  или  нет, но  Магрит  Кнудсен  приходилось  с  ними
работать. Либо так, либо сдаться и совсем освободить им дорогу.
     Магрит подумала о Свами Савачарье и его гуляше. Блюдо  было определенно
деликатесное. Сова был настолько же гурманом, насколько и обжорой. Уж ему-то
на обед никаких крекеров не подсовывай.
     Как  обычно   после  встречи  с  Совой,  Магрит  испытывала  наполовину
раздражение,  наполовину зависть.  Савачарью  не  волновало  продвижение  по
службе.  У него не было ни малейшего интереса к политическому противоборству
или  к  борьбе  за  власть. Если  бы ему дали  должность  на уровне кабинета
министров,  Сова не  выдержал бы там и двух  дней. Но  сегодня  именно Свами
Савачарья будет  одолевать  четыре-пять  порций  гуляша,  отдыхая  в Совиной
Пещере и показывая все  свои  игрушки генеральному инспектору  Гобелю, тогда
как Магрит Кнудсен будет сидеть и вежливо кивать людям, компанию которых она
терпеть не могла.
     Магрит в последний  раз проверила свою внешность, взглянула на  часы  и
направилась  к  конференц-залу.  Савачарья  жил  мирной,   интеллектуальной,
лишенной  стрессов  жизнью, делая только то, что он хотел и отказываясь даже
рассматривать  возможность чего-то еще.  Время от времени Магрит думала, как
было бы чудно поменяться с ним должностями.
     Время от времени. Примерно раз в год. И длилось это максимум час.
     Она  ускорила  шаг.  Кровь уже бурлила.  Магрит не  терпелось дождаться
встречи с  этими алчными  сукиными  сынами,  чтобы  ринуться  в  самую  гущу
перепалки по поводу проекта развития Европы.


        6
        ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ ОТКАЗАТЬСЯ

     К концу недели Джон Перри был уже сыт по горло этим Пунта-Аренасом. Его
встреча в Админ-центре Системы  Глобального  Океанического  Мониторинга была
назначена, отложена, подтверждена и снова отложена. Трижды  он появлялся для
назначенной встречи в канцелярии Мануэля  Лосады лишь затем, чтобы узнать от
анонимных подчиненных замминистра  СГОМ,  что тот "вышел  на  неопределенное
время".  Дважды Джона выставляли, ссылаясь на "императивы высшей инстанции",
что бы это ни значило.
     После четвертого дня и пятой несостоявшейся встречи Джон уже перешел от
простой озадаченности  к  стадии кипения. По умыслу  или по случайности,  но
кто-то  определенно   указывал  Джону  Перри  на  его  совершенно  ничтожное
значение.
     Штаб СГОМ он покинул в скверном настроении  в  пять часов вечера, когда
все, кроме охранников у двери, уже ушли.  Охранникам тоже не терпелось уйти,
ибо то  был  вечер  открытия  Летнего фестиваля  в  Пунта-Аренасе,  и  улицы
ломились от музыкантов, колесных платформ и шумных гуляк.
     Джон был не в том настроении, чтобы участвовать, а кроме того,  в своей
простой темно-зеленой  форме он  чувствовал себя чужим  среди людей в ярких,
украшенных цветами нарядах. Здания города  редели к западу, и он  направился
туда, в сторону дымно-оранжевого  ока солнца.  Прежде  чем оно  окончательно
закатилось  за  горизонт, Джон успел дойти до гребня гряды холмов, перевалил
через  него  и спустился  вниз  по  покатым  западным  склонам к  волнолому.
Добравшись  до  набережной,  метрах  в  тридцати  над  бурными  водами, Джон
уставился  на  белые  гребешки Отвайского  залива.  Прямо  у него на  глазах
поверхность расколола блестящая линия пены.
     Джон хотел одиночества и не  ожидал найти ничего, кроме моря и неба; но
ему  случилось  прибыть,  когда  рабочая бригада компании  с  неограниченной
ответственностью "Планктон" собиралась, чтобы направиться к крилевым фермам.
Все киты  были в безумно  приподнятом  настроении, даже для профессиональных
шутников. Прямо  на глазах у Джона пара их десятков затеяла игру "следуй  за
лидером", плывя нос к хвосту, быстрее и быстрее, прямо на острогранные скалы
-- чтобы в последний момент отвернуть. Однажды все они исчезли на полминуты,
а потом разом вынырнули в гигантском каскаде брызг  и обильной пены.  Затем,
снова  под водой,  они перестроились для согласованного движения  в шеренге.
Четыре  сотни  тонн  радостных, мускулистых  млекопитающих по высоким  дугам
взмывали  в воздух, переворачивались  и в унисон плюхались  обратно в  море.
Выброшенная  вода светилась  и  фосфоресцировала.  Десятью  секундами  позже
двадцать черных голов вынырнули,  поклонились и затеяли величественный танец
с пируэтами в тщательно подобранных парах.
     Киты явно устраивали шоу -- но для кого?  Джон  уже наблюдал за ними  и
сотню раз  махал им с  "Капли",  но они никоим  образом  не могли знать, что
кто-то  из  их  друзей  с  погружаемого  аппарата стоит  на  волноломе.  Она
занимались этим просто для себя. Исключительно от радости.
     Джон  вдруг обнаружил, что  ухмыляется, глядя на скачущие черные тела и
машущие  хвостовые  плавники.   Возможно,  ему  следовало  чувствовать  себя
счастливым,  а  не  обиженным. Нелл  Коттер  тремя  днями раньше  отбыла  из
Пунта-Аренаса в Стэнли,  но она сказала  Джону, что  он может  оставаться на
студии,  сколько захочет. А что, если бы она этого не сделала? Его пропуск в
общежитие СГОМ был действителен  на  одну ночь и  на один  день довольствия.
Наверняка все в Админ-центре  полагали, будто Джон Перри спит на тротуарах и
голодает до смерти среди цветочных лужаек. Вовсе не их заслугой было то, что
он жил в роскоши, неведомой на плавучих базах.
     По-настоящему Джона  раздражала  только пустая трата времени.  Ему и  в
голову не пришло захватить с собой в Аренас какую-нибудь работу  -- он и  не
мечтал, что у него найдется для нее время. Тем временем его рабочий стол был
завален непрочитанными документами и накопившимися наблюдениями за дымарями,
отчетами о более ранних погружениях.
     Когда  он собрался  уходить  домой, уже совсем стемнело.  Джон позволял
поднимающимся  южным созвездиям  направлять  его обратно на восток, пока  не
встала Луна. Она была близка  к половине и  достаточно ярка, чтобы Джон смог
различить черный как смоль  сабельный шрам оборонительной линии "Армагеддон"
на ее пятнистой северной стороне.
     Ночь  выдалась  теплой,  и  у  Джона  не  было  причин  торопиться. Уже
близилось  к полуночи, когда он  добрался до  гребня холма и  первых зданий.
Луне  теперь  приходилось  соперничать  с  кричащими  огнями  Пунта-Аренаса.
Праздник был в самом разгаре.  Джон находился в миле от  города и в трехстах
метрах над ним, но уже слышал марширующие оркестры.
     Главный  проспект  Пунта-Аренаса  опускался  громадной двойной  кривой,
забирая на  север,  словно бы  к  аэропорту, но  затем изгибался  до  самого
дальнего юга и наконец снова поворачивал, чтобы бежать к гигантским пирсам и
пристаням,  что  окольцовывали  Магелланов  пролив.  Крутизна  трассы   была
аккуратнейшим  образом  выбрана  ее  инженерами-конструкторами.  Никогда  не
оказываясь более  градуса,  она не представляла  никакой  проблемы  даже для
самых деликатных и неуклюжих колесных платформ.
     Джон не последовал по широкому извилистому проспекту с его  светящимися
сферами биолюминесценции. Вместо этого он спустился по одной из более темных
и крутых поперечных улочек. Эти улочки направлялись прямиком к берегу и были
исключительно пешеходными.
     Один  из  дежурных охранников  в Админ-центре СГОМ  сказал Джону, что в
этом году фестиваль станет самым грандиозным, собирая более двухсот колесных
платформ. Когда Джон  добрался до главной улицы, он смог  с легкостью в этом
убедиться. Там всюду виднелись эти чудища, движущиеся в обоих направлениях.
     Спящий гигант на огромных колесах прогрохотал мимо, делая не более двух
миль в час.
     -- Мать-Земля!  -- нараспев произнес гулкий, усиленный динамиком голос.
-- Поклонитесь Великой Матери-Земле! Номер сто семьдесят восемь.
     Розовый  дым  поднимался  от  ноздрей  гиганта,  тогда  как  белый  дым
вырывался  из  массивных  торчащих сосков. Полдюжины практически  обнаженных
женщин  плясали  на голом  брюхе  в сияющем красном свете,  что  исходил  из
глубокого пупка. Они дружно держали  могучий фаллос в красно-белую  полоску.
Мужчины и женщины по обе стороны ликовали  и делали непристойные жесты. Пока
гигант двигался мимо них по проспекту, они вводили свой  счет  для графы 178
на  электронных  карточках  и  дожидались  прохождения   следующей  колесной
платформы.
     Впрочем,  графа  179  не пользовалась колесами. Она  представляла собой
воссоздание бронтозавра, метров  двенадцати  в  высоту  и  почти тридцати  в
длину. Зверь плавно шлепал вперед на четырех широко расставленных лапах, чьи
движения  роскошно друг другу соответствовали.  Хотя  добрая дюжина мужчин и
женщин ехала  на  широкой  серой спине,  управление  моделью было  настолько
совершенным,  что  для  него  не  требовалось  больше   одного-единственного
человека, сидящего  в колоссальных внутренностях. Голова на  чудовищной  шее
раскачивалась и проносилась  над  толпой,  в итоге  пройдя приблизительно  в
метре от Джона. Он увидел, как  к нему опускаются сияющие глаза  с  красными
кругами, и тихий голос из метровой пасти произнес:
     -- Номер сто семьдесят девять. Запомните: сто семьдесят девять. -- Этот
номер был также  намалеван на  гигантской  туше буквами по два  с  половиной
метра высотой.
     Дальше последовало долгое ожидание, достаточное для  того, чтобы, когда
очередная колесная  платформа наконец  появилась,  ее  встретили  уханьем  и
радостными воплями. У нее явно были проблемы.  Внутренний механизм хрипел, а
расположенный  как  раз  на  уровне глаз  Джона наружный край имел грубый  и
любительский вид, составляя  резкий  контраст  с идеальной отполированностью
предыдущих  платформ.  В открытой и откровенно недоделанной коробке в центре
виднелся водитель -- тощий темноволосый мужчина, озабоченно скрючившийся над
рычагами управления. Имея на борту номер "65", платформа должна  была пройти
эту  точку  маршрута много  часов назад.  Теперь  она  двигалась максимально
быстро, пытаясь  наверстать упущенное. Но все  усилия были  напрасны, ибо не
существовало варианта, при котором  идущие впереди платформы предоставили бы
шестьдесят пятому место для обгона.
     Платформа    представляла   собой   миниатюрную    Солнечную   систему,
смонтированную на карусели. Десять двухметровых открытых корзин вращались на
длинных  металлических  стержнях,  и внутри  каждой  корзины  имелась  живая
эмблема планеты. Меркурий первым прошел мимо публики: мужчина -- или то была
женщина? --  наряженный  древним  вестником.  Лицо  вестника  почти  скрывал
сверкающий  шлем, и не было видно ничего,  кроме серебристого  фартука, пары
голых коричневых ног и беспрестанно размахивающих рук, обтянутых серебристой
сеткой.  Венера определенно  была женщиной -- совершенно голая, раскрашенная
золотой краской, но прикрытая длинными, снежно-белыми распущенными волосами.
Земля явно была  ее сестрой, облаченной  в наряд  из тончайших  бело-голубых
тканей.
     Марс был  мускулистым, выкрашенным в красное мужчиной, таким  же голым,
как Венера, но не имеющим волос, чтобы хоть  как-то прикрыть свой срам. Судя
по  реакции  толпы, она  предпочитала его  женщинам.  Народ  проникался  все
большей теплотой к графе  65 с ее трясущимся,  кустарным обличьем. Корзина с
Поясом астероидов удостоилась  самого большого  восторга. Там сидел не  один
человек, а дюжина буйных карликов, ссорящихся, машущих руками,  оскорбляющих
толпу,  то и  дело громко пускающих ветры и сражающихся за право постоять на
голове у собрата для лучшего обзора.
     Корзина с Юпитером как раз вплывала в  поле зрения, когда вся платформа
сделала внезапный  поворот с приличным креном.  Толпа  возбужденно загудела,
когда  Марс  снова  появился в  поле зрения, дико  размахивая руками,  чтобы
удержать равновесие, а  за  ним последовала  Земля,  которая  равновесия  не
удержала и теперь валялась  на спине в своей корзине.  Водитель, действуя по
ситуации, принял  мгновенное решение  оставить главный проспект  и  провести
платформу  по одной из более узких  улочек. Стратегия  была достаточно ясна:
платформа догнала бы процессию по идущему на юг ответвлению, что выводило ее
ближе к проливу и к финальной  точке торжества, и попыталась бы восстановить
свое первоначальное положение в параде.
     Но Джону было ясно, что это решение вело к катастрофе. Он уже прошел по
узкой,  скудно освещенной улочке  и  знал,  насколько  она крута. Тогда  как
зеваки все еще скалились и махали отбывающему шестьдесят пятому, Джон вихрем
бросился по проспекту в погоне за платформой. А та быстро набирала скорость,
несмотря   на  отчаянный  скрип  ее  колес,  который  начал   заглушать  все
марширующие оркестры.
     Водитель уже понял свою ошибку,  и нажал на  тормоза.  Но  их оказалась
недостаточно  не только для того,  чтобы остановить платформу, но даже чтобы
ее   замедлить.   Длинные   стержни,    которым   предполагалось    работать
горизонтально,  начали  безумно раскачиваться  над  головой у Джона, пока он
приближался к задней части платформы. Корзины пролетали всего в полуметре от
зданий по обе стороны улочки. Водитель знал, что он в отчаянной беде, но был
совершенно беспомощен. Все, что он еще  мог делать, это удерживать платформу
на четкой прямой по центру улочки, пока скорость все нарастала.
     Все  быстрей  и  быстрей.  Управление можно  было удержать  еще от силы
секунд двадцать. Джон  уже сломя голову бежал сбоку от платформы. Улица была
довольно грубо  вымощена,  но он едва это замечал,  без труда подлаживаясь к
неровной  дороге. Взгляд его  был устремлен вперед  --  к  выходу на главный
проспект. Там ему была  видна толпа зрителей и платформа  в виде гигантского
зеленого кузнечика,  которая двигалась как раз  позади них. Если бы номер 65
сохранил  прежний  курс,  машина убийства,  в  которую  бы  он  превратился,
раскатала  бы  сотни  людей  из  ничего  не  подозревающей  толпы,  а  затем
пронырнула  бы  сквозь  середину  самого  парада.   Гладкий  край  платформы
колыхался как раз на уровне головы Джона -- слишком высоко, чтобы он на бегу
туда вскарабкался.  Тогда Джон  подождал,  пока над ним пронесется очередной
разбалансированный  стержень,  а затем подпрыгнул  и  одной  рукой  за  него
ухватился.  Он успел  заметить  золоченую Венеру с  раскачивающимися  голыми
грудями, уже не  прикрытыми сорванным  с  ее головы белоснежным париком. Она
беспомощно  скрючилась в своей корзине. А затем Джон, перебирая руками, стал
продвигаться по металлическому стержню ближе к центру карусели.
     Воздух был густым  от черного дыма, и  в ноздри Джону ударил неприятный
запах горящего пластика. Перегруженные колодки сгорали  и выходили из строя.
Когда Джон добрался  до  открытой  кабины управления, платформа задрожала  и
стала резко набирать скорость.
     Уже не было времени для полумер или любезностей.
     Не говоря ни  слова, Джон оттолкнул тощего водителя в  сторону. Мужчина
упал на  гладкий  пол карусели. Джон не удостоил его вниманием. Он  вывернул
рулевое  колесо, направляя платформу вбок, чтобы она ободрала  стену  здания
слева.  Один  из  металлических стержней первым  врезался  в стену вместе  с
корзиной и  ее содержимым -- Ураном?  Бородатая  фигура в сверкающей  мантии
чародея  выпала на улицу. Затем левое переднее колесо заскрипело, врезаясь в
стену, перекосилось и полетело в сторону.
     Платформа  резко накренилась. Рулевое колесо в руках у Джона само собой
дернулось и повернулось. Он сдержал его  по меньшей мере полутонным усилием,
выворачивая  вправо.  Наконец  тяжелый  механизм  откликнулся.  Искалеченная
платформа  устремилась к стене по правую руку. Еще один  поворотный стержень
врезался в здание.  Корзина и ее содержимое -- на сей раз Пояс  астероидов с
его дюжиной проклинающих все на свете карликов -- покатилась прочь и пропала
из вида.  Правое колесо  ударилось  о стену  -- еще  сильнее. Удар отшвырнул
платформу назад к центру узкой улочки.
     С двумя оторванными колесами платформа по-прежнему неслась вперед, пока
не  достигла  трещины в  мостовой.  Передний  край  зарылся  туда  с  визгом
гнущегося  металла,  и платформа  наклонилась вперед на сорок пять градусов.
Настал  момент,  когда Джону  показалось, что  она вот-вот перевернется,  но
затем платформа  отскочила  назад и  плюхнулась на дорогу,  рассыпая по всем
сторонам сломанные детали.
     Наконец она осела без движения. И загорелась.
     Горящая  изоляция  добавила  вони  к  дыму  обугленных  тормозов.  Джон
огляделся.  Водитель скатился к краю  платформы. Люди  в оставшихся корзинах
дружно выскакивали из них на пол карусели и спрыгивали оттуда на улицу.
     Только одна корзина по-прежнему оставалась занята. Та, что с Меркурием.
Радиальный металлический  стержень согнулся  вниз,  и  корзина  была окутана
самым плотным дымом. Джон подбежал к ней. Пол карусели у него под ногами уже
раскалился.
     Запрыгнув  в  открытую  корзину, он склонился  над лишившимся  сознания
Меркурием. Стащив шлем  с  головы фигуры,  Джон понял,  что  смотрит  в лицо
молодой  женщине. Никаких явных  ранений у  нее не имелось. Джон  спустил ее
вперед ногами  на  карусель и услышал, как она стонет от  боли.  Несмотря на
серебристую   сетку   и  фартук,   у  нее   наверняка   появились  ожоги  от
соприкосновения  с горячим металлом. Но Джон  ничего не мог с этим поделать.
Задыхаясь от гнусного черного дыма,  он выскочил из корзины, доволок женщину
до края платформы, спустил ее вниз  и спрыгнул следом. Снова подняв женщину,
он отнес ее метров на двадцать вниз по холму к проспекту.
     Там  Джон помедлил. Мир  уравновесился,  обрел  другой  фокус  и набрал
нормальную скорость.
     Крушение платформы о  стены  и  мостовую  наконец-то отвлекли  внимание
публики от  главного парада.  Десятки людей спешили вверх  по  холму.  У ног
Джона  женщина  в  облачении Меркурия  с  трудом села  и приложила ладонь  к
обожженной голой ноге. Похоже, серьезных ранений она все-таки не получила.
     А как насчет других людей  в корзинах? Из-за дыма горящей карусели Джон
не видел, что там выше по холму, но те, кто оказался ниже по холму,  были на
ногах и передвигались сами.
     Джон прошел к затененной стене и встал  к ней спиной. Он тяжело дышал и
протирал  слезящиеся от дыма глаза. Через считанные минуты  для него  должна
была начаться  самая худшая часть. Джон  больше  не мог быть здесь  полезен,
потому что люди с лучшей медицинской подготовкой, чем у него, уже прибывали;
но ему придется объяснять, что он сделал, --  снова и  снова.  Организаторам
парада, операторам платформ  и полиции Пунта-Аренаса. А  затем  прессе...  и
прохожим... и кто знает, кому еще.
     Как Джон мог объяснить им всем,  что не знал, что делает? Как всегда  в
экстремальных ситуациях, какая-то  другая часть его разума, похоже, брала на
себя руководство всеми его действиями. Его спросят,  как он себя чувствовал,
как  это было  для  него,  когда  он  преследовал платформу. Разве они могли
понять, что этот инцидент словно  бы происходил с кем-то другим? Джон помнил
все подробности, но это  было все равно,  что смотреть  в телескоп не с того
конца. Подробности были четкими, но очень-очень далекими.
     Джон  повернулся и посмотрел  вниз  по холму.  Возможно, все совсем  не
обязательно должно было  произойти именно так. Люди, что  спешили  вверх  по
холму,  сосредоточивали  все  свое   внимание  на  горящей  платформе  и  ее
пострадавшей команде. Они  совершенно не  замечали скромно  одетого мужчину,
прислонившегося к затененной стене.
     Джон  подождал  еще минуту, пока  пара десятков людей  его не миновала;
затем  он  тихо  пошел вниз по улице к  главному проспекту. Там  по-прежнему
проплывали платформы, колоссальные и  невероятно  цветастые. Люди радовались
так, как будто на холме позади них ничего не произошло.
     Джон смешался с толпой и испытал невероятное облегчение.
     Прошло два часа, прежде чем Джон прибыл к зданию  киностудии, до смерти
утомленный, но зверски голодный.
     Это  проблемы не составляло. Здесь не следовало беспокоиться о том, что
опоздаешь  на обед. Джон смыл  с  лица грязь  и  копоть, осмотрел обожженные
ладони и  зашел в  пустынную столовую. Там он взял себе суши, сливы, бобовый
творог и отнес их к своему столику.
     Джону пришлось  признать  одну  очевидную истину.  После многих лет  на
плавучих  базах жизненный стиль  Пунта-Аренаса  оказался для него  настоящим
шоком. Сперва Джон  подумал, что это специфично для киностудии, но теперь он
подозревал,  что  это  было  верно  повсюду;  никаких специальных часов  для
принятия  пищи,  круглосуточный  шум  и одеяния настолько странные, что  все
здесь казались облаченными в театральные костюмы.
     Теперь, когда он об этом задумался, Джон вдруг понял, что никто во всем
Аренасе  еще ни разу не  спросил у него документов. И это  было еще не самое
худшее. Сегодня он  приковылял домой  в рваной и черной от копоти  одежде, с
обожженным лицом  и опаленными волосами -- мимо сотен людей. Каждую  секунду
Джон  ожидал, что его остановят и начнут расспрашивать. Но никто даже его не
заметил. В этом мире его растрепанная наружность была  все равно  достаточно
тусклой, чтобы не привлекать внимания.
     Джон  вернулся  к  раздаче за второй порцией. Пока  он ел,  устало клюя
носом над тарелкой, ему  пришло в голову, что усвоенный сегодня урок следует
применить  где-то  еще. Чтобы  оказаться в  Пунта-Аренасе  эффективным,  ему
требовалось действовать по-другому. В стиле киностудии. В стиле Нелл Коттер.
     "Даже в штабе СГОМ?" -- спросил он себя.
     Черт побери, почему нет?  Джон уже не видел,  что он  такого может  при
этом потерять.
     Ему  было  велено  вернуться в Админ-центр  СГОМ  к восьми  утра.  Джон
спокойно проспал  до десяти,  а  затем  навестил костюмный отдел киностудии.
Подобранная  им  форма   была   впечатляющей   в  своей  двусмысленной,   но
неспецифичной убедительности. Джон добавил короткий плащ и плотную шапочку в
форме колокольчика с белым кончиком, изучил себя в зеркале и содрогнулся.
     Все дело  было  именно  в  шапочке.  Джон  Перри смотрелся как  военный
дезертир из претенциозного пропагандистского фильма.
     Под  моросящим  дождем   Джон  пустился  по   почти  пустынным   улицам
Пунта-Аренаса и  обнаружил,  что  немногие  люди, мимо которых  он проходил,
совершенно  его не  замечают. В  бледном свете  они выглядели  бесцветными и
усталыми.  Все  по-прежнему  восстанавливались после ночи  открытия  Летнего
фестиваля.
     Охранники у Админ-центра СГОМ тоже  были не  в  лучшем  состоянии.  Они
только  кивнули, когда Джон прошел мимо них, заговорщически шепнув:  "Доброе
утро". Он добрался  до верхнего этажа и канцелярии замминистра,  после  чего
без стука туда вошел.
     -- Мне назначено. Лосада здесь?
     -- Он вас ожидает? -- Секретарша неуверенно изучала его наряд.
     --  Да. --  Никакого объяснения. Мимо стола  секретарши  Джон  прошел к
двери из матированного стекла со вставкой из рубиновых букв:
        МАНУЭЛЬ ЛОСАДА.
     -- Ваша фамилия? -- поинтересовалась секретарша, когда  Джон уже взялся
за ручку двери.
     -- Перри. -- Он ответил надменно, через плечо, уже проходя в дверь.
     Внутренний кабинет был огромен, освещенный небом и заполненный колючими
горшечными растениями.  Они образовывали проход,  который  вел к  столу  для
совещаний, за которым располагался  еще один  стол --  чудовищный колосс  из
южного красного дерева. За этим столом, уменьшенный им до  габаритов  гнома,
сидел  низкорослый  темноволосый  мужчина. Таращась на экран компьютера,  он
что-то бормотал себе под нос.  Прошло  по  меньшей  мере пятнадцать  секунд,
прежде  чем он крутанулся  в  кресле и внимательно  оглядел Джона  с  ног до
головы.
     -- Слушаю вас? -- Голос Лосады оказался неожиданно глубоким и сильным.
     Джон посмотрел на  сморщенное, похожее на черносливину лицо, заглянул в
холодные   темные   глаза  --  и  понял,  что  концерт   закончен.  Он   был
специалистом-исследователем низшего ранга в  кабинете замминистра. Джон снял
свою смехотворную шапочку и выскользнул из плаща.
     --  Меня зовут Джон Перри. Я прилетел  сюда  с базы номер  четырнадцать
Тихоантарктики, чтобы увидеться с вами.
     --  В самом деле?  И  при этом  вы  одеваетесь  как  главный  обормот в
Руританском военно-морском флоте?
     -- Это просто чтобы сюда попасть.
     -- Что  вам с  успехом и удалось. Эти охранники  -- просто пустая трата
денег. Они ни хрена не делают. По-моему, они бы запросто могли забрести сюда
и ненароком меня пристрелить, -- Лосада не казался слишком взволнованным. Он
кивнул  Джону на стул  и встал. --  Садитесь. Вы должны были появиться здесь
пять суток тому назад.
     -- Я был здесь, сэр. Но не мог вписаться в ваш график.
     -- Теперь вы  в  него вписались. На десять минут. Сказал вам кто-нибудь
на Тихоантарктике, зачем вы здесь?
     -- Нет, сэр. Они сказали, что не могут.
     --  Трусливые ублюдки. "Не хотят" куда больше похоже  на правду. Ладно,
давайте  уберем  с  дороги  плохие новости, --  Лосада стоял спиной к Джону,
вытаскивая мертвые желтые листья из-под  колючего куста. -- У вас больше нет
исследовательского  проекта, Перри. Пять  суток  тому  назад  финансирование
работы  вашего  погружаемого аппарата  на  Тихоантарктике-четырнадцать  было
прекращено.
     Лосада развернулся.
     --  Не  я инициировал  эту акцию.  Это  пришло сверху,  с  уровня  выше
министерского.  Я  говорю  вам  это  не  с  тем,  чтобы вы  знали,  что не я
подкладываю вам свинью, а просто чтобы  вы поняли: спорить со  мной по этому
поводу -- пустая трата времени. Но я отвечу на ваши вопросы.
     Вопросы.  У Джона не было никаких вопросов -- только горечь, потрясение
и  глубокий  гнев. Финансирование прекращено.  Работа погружаемого  аппарата
свернута.  Программа исследования гидротермальных отдушин, которая была  его
страстью  с  тех  пор,  как  он  закончил  формальную  подготовку,  пропала,
обрезанная взмахом бюрократического пера. Ничего удивительного,  что в штабе
СГОМ с ним обращались как с полным ничтожеством.
     -- Ваше время идет. -- Низкий голос ворвался в его транс. -- У вас есть
вопросы?
     -- Мне казалось, я делаю по-настоящему хорошую работу.
     -- Это  не вопрос. Впрочем, согласно всем рапортам, так оно  и было