а его по-вернулась, и глаза, в которых светилась ненависть ва-силиска, уставились на меня. Их взгляд парализовал меня; лопата, дрогнув, скользнула мимо и вонзилась в дерево возле лба. Оружие выпало из моей руки; когда я попытался поймать его, острие заступа задело крышку, и она упала на прежнее место. Последнее, что я увидел, было раздутое, налитое кровью лицо, перекошенное гри-масой ненависти ко всему живому, пылающее адским пламенем... Я думал и думал, что же теперь предпринять, но голова моя горела; в отчаянии я стоял и ждал. В это время я услышал многоголосый цыганский напев и про-бивающийся сквозь него свист бичей да стук тяжелых колес: это подъезжали цыгане и словаки, о которых гово-рил граф. В последний раз оглядев ящик, в котором покоилось тело, я покинул подземелье и, добравшись до комнаты графа, приготовился отразить нападение в тот момент, когда дверь откроется. Напряженно при-слушиваясь, я уловил позвякивание ключей, скрип замка и, наконец, звук отпирающейся двери. Видимо, сущест-вовал какой-- то другой вход, либо у кого-- то были ключи к закрытым дверям. Потом я услышал топот многих ног, затихающий в какой-- то боковой галерее и оставив-ший после себя долгое эхо. Я собрался вновь сбежать вниз, под своды, чтобы найти этот новый проход, но мощный порыв ветра захлопнул дверь, ведущую к винто-вой лестнице, с такой силой, что сдул с дверных пере-мычек пыль и паутину. Я попытался открыть ее, но сразу понял, что это бесполезно. Я вновь был узником, и сети рока оплели меня. Пока я пишу эти строки, снизу доносится топот ног и звуки перетаскиваемых тяжестей, без со-мнения, ящиков с землей; я слышу стук молотка -- это прибивают крышку. Вот стали слышны тяжкие шаги в холле, а вслед за ними -- легкий топот множества ног. Двери запирают, и гремят цепи, в замке поворачи-вается ключ; я слышу, как его вынимают, затем другие двери отпираются и вновь захлопываются, грохочут замки и засовы. Чу! Сперва со двора, а потом внизу, на горкой до-роге -- шум удаляющихся повозок, свист бичей и говор цыган замирает вдали. Я один в замке... и эти кошмарные женщины. Тьфу! Мина тоже женщина, но какая между ними пропасть! Это просто исчадия ада! Оставаться здесь невозможно; надо попытаться спуститься по стене ниже, чем в прошлый раз. Еще не забыть захватить с собой золото -- потом пригодится. НАДО НАЙТИ ВЫХОД ИЗ ЭТОГО КОШМАРА! И потом -- домойНа первом же поезде, подальше от этого жуткого места, из этой проклятой земли, где дьявол со своими малютками, которые, как говорят не так уж и страшны, бродит по дорогам! Лучше положиться на милость Господню, чем отдаться в лапы этим чудовищам. Пропасть крута и глу-бока, но и в бездне человек сможет остаться ЧЕЛОВЕ-КОМ! Прощайте, все! Мина!.. Глава пятая ПИСЬМО МИСС МИНЫ МЮРРЭЙ К МИСС ЛЮСИ ВЕСТЕНР 9 мая. Дорогая Люси! Прости за столь долгое молчание, но я была просто завалена работой. Жизнь завуча детской школы подчас ужасно утомительна. Мне так хочется тебя увидеть, по-сидеть на нашем месте у моря, где мы сможем болтать и строить воздушные замки. Я усиленно занимаюсь стенографией, так как хочу впоследствии помогать Джо-натану в его работах. Мы с ним иногда переписыва-емся стенографически, и весь дневник о своей поездке за границу он тоже ведет стенографически. Только что получила несколько торопливых строчек от Джона-тана из Трансильвании. Он, слава Богу, здоров и вер-нется приблизительно через неделю. Я жажду узнать от него все новости. Это, должно быть, очень интерес-но -- видеть чужие страны. Не думаю, чтобы нам -- я хочу сказать Джонатану и мне -- удалось когда--- нибудь вместе увидеть их. Вот часы бьют 10. До сви-дания! Любящая тебя Мина. P. S. Пиши мне обо всех новостях. Ты мне уже давно ничего не сообщала. Ходят какие-- то слухи о тебе и осо-бенно о каком-- то высоком красивом человеке с кудря-выми волосами?! ПИСЬМО ЛЮСИ ВЕСТЕНР К МИНЕ МЮРРЭЙ 17 Четам-- стрит. Среда. Дорогая моя Мина, ты очень несправедливо обвиняешь меня, называя не-аккуратной корреспонденткой: я дважды писала тебе с тех пор, как мы расстались, а твое последнее письмо было только вторым. Кроме того, мне нечего тебе сооб-щить. Право, ничего нет такого, что могло бы тебя за-интересовать. Теперь город оживился, мы посещаем картинные галереи, совершаем бесконечные прогулки по парку и катаемся верхом. Что же касается высокого кудрявого человека, то это, я думаю, тот самый, кото-рый был со мною последний раз на охоте. По-- видимому, кому-- то захотелось посплетничать! Этот молодой чело-век -- некто мистер Холмвуд. Он часто бывает у нас, мама и он очень любят беседовать друг с другом; между ними много общего, и поэтому они находят массу тем для разговоров... Кстати, недавно мы встретились с одним господином, который был бы для тебя очень подходящей партией, если бы ты, конечно, не была уже невестой Джонатана. Он на редкость умен, по профес-сии -- доктор. Как странно, что ему всего 29 лет, а между тем под его личным надзором находится уже громадная больница для душевнобольных. Нам его пред-ставил мистер Холмвуд; он теперь часто бывает у нас. Мне кажется, это чрезвычайно решительный человек с необыкновенным самообладанием. Он производит впе-чатление человека абсолютно непоколебимого; вообра-жаю, какое влияние он оказывает на своих пациентов. Доктор нашел, что я представляю интересный для него психологический тип; при всей своей скромности я ду-маю, что он прав... Мина! Мы с детства поверяли друг другу все наши секреты; мы вместе спали, вместе ели, вместе плакали и смеялись; и теперь, раз уж я заго-ворила, то хочу открыть тебе свою тайну. Мина! не-ужели ты не догадываешься? Я люблю Артура! Я крас-нею, когда пишу это, хотя надеюсь, что и он меня любит; но он мне этого еще не говорил. Но, Мина, я-- то люблю его! Я люблю его! Ну вот, теперь мне стало легче. Как хотелось бы быть теперь с тобою, дорогая моя! Сидеть полураздетыми у камина, как мы, бывало, сидели; вот когда бы я подробно рассказала тебе, что я переживаю. Я не понимаю, как у меня хватило силы написать об этом даже тебе! Я боюсь перечиты-вать письмо, так как мне страшно хочется, чтобы ты все узнала. Отвечай мне сейчас же и скажи мне все, что ты об этом думаешь! Спокойной ночи. Мина! Помя-ни меня в твоих молитвах; помолись. Мина, за мое сча-стье. Люси. P. S. Мне, конечно, не нужно говорить тебе, что это тайна. Еще раз спокойной ночи. Л. ПИСЬМО ЛЮСИ ВЕСТЕНР К МИНЕ МЮРРЭЙ 24 мая. Дорогая моя Мина! Благодарю, благодарю, бесконечно благодарю за неожиданное письмо! Так было приятно, что я посвятила тебя в свои переживания и что ты так сердечно от-неслась ко мне. Дорогая моя, а ведь правду говорит ста-рая пословица: "не было ни гроша, а вдруг алтын!" 6 сен-тября мне минет 20 лет, и до сегодняшнего дня никто не делал мне предложения, а сегодня сразу три. Поду-май только! Три предложения в один день. Не ужасно ли это! Из них два предложения меня прямо огорчили, нет, правда, мне положительно жаль этих двух бедняг. Мина! Дорогая! Я так счастливаЯ расскажу тебе о трех предложениях, но ты должна держать это в секрете, дорогая моя, от всех, кроме Джонатана. Ему ты, конечно, скажешь, так как, если бы я была на твоем месте, то на-верное все говорила бы Артуру. Итак, дорогая моя, слу-шай: первый пришел как раз перед завтраком. Я уже говорила тебе о нем -- это д-- р Сьюард, главный врач психиатрической клиники. Он казался очень хладно-кровным, но я все-- таки заметила, что он нервничает. Он говорил, как я ему сделалась дорога, несмотря на корот-кий срок нашего знакомства; говорил, что я была бы для него нравственной поддержкой и радостью жизни. Затем он говорил мне о том, как будет несчастлив, если я не отвечу на его чувство; но когда увидел мои слезы, то сейчас же прервал разговор на эту тему, назвав себя животным и сказав, что ни в коем случае не желает меня больше тревожить. Прервав свои излияния, он спросил, не смогу ли я полюбить его в будущем; в ответ на это я отрицательно покачала головой; руки его задро-жали; после некоторого колебания он спросил, не люблю ли я кого-- нибудь другого. Я решила, что мой долг ска-зать ему правду. Услышав ответ, он встал и взяв обе мои руки в свои, сказал очень торжественным и серьезным тоном, что надеется, что я буду счастлива; кроме того просил меня запомнить, что если мне понадобится друг он при любых обстоятельствах будет к моим услугам. О, дорогая Мина, я не могу удержаться от слез, и ты должна простить мне, что это письмо испорчено пят-нами. Конечно, очень приятно выслушивать предло-жения, все это очень мило, но ужасно горько видеть несчастного человека, который только что сказал тебе прямо и честно, что любит тебя -- и уходит от тебя с раз-битым сердцем. Дорогая моя, я должна прервать письмо, так как чувствую себя отвратительно, даже несмотря на то, что бесконечно счастлива. Вечером. Только что ушел Артур, и теперь я чувствую себя спокойнее, чем тогда, когда утром прервала это письмо; так что могу продолжать рассказывать дальнейшее. Итак, дорогая моя, номер второй пришел после завтрака. Это американец из Техаса, очень славный малый, причем он до того молодо и свежо выглядит, что просто не ве-рится его рассказам о путешествиях по стольким стра-нам и о пережитых им приключениях. Мистер Квинси П. Моррис застал меня одну. Прежде всего я должна предупредить тебя, что мистер Моррис не всегда говорит на американском жаргоне -- т.е. он слишком хорошо воспитан и образован, чтобы так разговаривать с чужими или при посторонних; но когда мы одни, в своем интим-ном кругу, то, думая меня этим развлечь, он страшно забавно болтает на своем потешном жаргоне и употреб-ляет удивительно курьезные выражения; я думаю, он просто-- напросто их выдумывает и вставляет во все свои речи; впрочем, это выходит у него очень удачно. Итак, слушай дальше: мистер Моррис уселся около меня жиз-нерадостный и веселый как всегда, но заметно было, что и он нервничает. Он взял мою руку и нежно заго-ворил: "Мисс Люси, я отлично знаю, что недостоин завязы-вать шнурки на ваших башмаках, но убежден, что если вы будете ждать, пока найдете достойного вас мужа, вам придется пойти и присоединиться к семи евангель-ским невестам со светильниками. Не хотите ли вы по-ковылять со мной рядом, пройти долгий мирской путь и вместе потянуть житейскую лямку?" При этом он был так юмористически радостно настроен, что мне было гораздо легче отказать ему, чем д-- ру Сьюарду; я ответила ему так ясно, как только суме-ла, что относительно ковыляния ничего не знаю, ничего не понимаю, вовсе не сокрушена и никаких лямок тя-нуть не желаю. Тогда он сказал, что ему все кажется очень ясно. Затем, дорогая моя, не успела я и слова сказать, как он разразился целым потоком любовных признаний, положив к моим ногам душу и сердце. На этот раз у него был такой серьезный вид, что я никогда больше не буду думать, будто беспечные мужчины всегда шутливы -- нет, иногда они бывают и серьезны. Мне кажется, что он заметил что-- то такое в моем выра-жении лица, что его задело за живое, так как он на ми-нуту замолчал, а потом заговорил с еще большим жаром, с таким жаром, что за это одно я могла бы его полюбить, если бы мое сердце было свободно: "Люси, вы девушка с чистым сердцем, я это знаю. Я бы не был здесь и не говорил бы с вами о том, о чем говорю сейчас, если бы не знал, что вы прямая, смелая и правдивая до глубины души. Поэтому прошу вас ска-зать мне прямо, как честный человек сказал бы своему другу -- есть ли у вас кто-- нибудь в сердце, кого вы лю-бите? Если есть, то даю слово никогда больше не ка-саться этого вопроса и остаться, если вы позволите, только вашим искренним другом". "Да, я люблю другого, хотя он до сих пор еще не признавался мне в любви..." Я была права, что сказа-ла ему откровенно, так как после моего признания он как бы преобразился и, протянув руки, взял мои -- кажется, я сама протянула их, -- и очень сердечно про-изнес: "Спасибо, мужественная девушка. Лучше опоздать, сделав предложение вам, чем вовремя выиграть сердце всякой другой девушки. Не плачьте, дорогая! Не стоит из-- за меня волноваться, я тверд и не пропаду, и стойко перенесу свою неудачу. Но если тот малый, не подозре-вающий о своем счастье, не скоро догадается о нем, то он будет иметь дело со мною. Маленькая деточка, ваша искренность и честность сделали меня вашим другом; имейте в виду, это встречается реже, чем возлюблен-ный; во всяком случае, друг менее эгоистичен. Дорогая! мне придется совершить довольно длинное, тоскливое путешествие, пока я не отправлюсь к праотцам, по-этому очень прошу подарить мне один поцелуй -- это озарит мою мрачную жизнь; вы имеете право осчаст-ливить меня им, конечно, если только захотите, дорогая, ведь тот замечательный малый -- он должен быть за-мечательным, иначе вы бы его не полюбили -- еще не делал вам предложения". Этим он меня окончательно победил. Мина, ведь это было мужественно и нежно и благородно для соперника -- не правда ли? И при том он был так опечален; я нагнулась к нему и поцеловала его. Он поднялся, держа мои руки в своих и, когда посмотрел мне прямо в лицо, я ужасно покраснела; затем он сказал: "Маленькая деточка, вот я держу ваши ручки, вы меня поцеловали; если после всего этого мы с вами не станем добрыми друзьями, то больше случая не предста-вится. Благодарю вас за вашу нежность и честность по отношению ко мне и... до свидания". Он выпустил мои руки, взял шляпу и, ни разу не оглянувшись, прямо прошел к двери, без слез, без колебаний и без волнений; а я вот плачу как ребенок. Дорогая моя, я так взволно-вана, что не в состоянии писать о своем счастье сейчас же после того, что сообщила тебе; я не хочу говорить о номере третьем, пока не будет полного счастья. Вечно любящая тебя Люси. P. S. О номере третьем мне, верно, не нужно и сооб-щать тебе? Все произошло так беспорядочно; мне пока-залось, что все произошло в одно мгновение; по-- моему, не успел он войти в комнату, как руки его схватили меня, и он покрыл меня поцелуями. Я очень, очень счаст-лива и положительно не знаю, чем я заслужила это счастье. До свидания. ДНЕВНИК Д-- РА СЬЮАРДА (Записано фонографически) 25 апреля. Полное отсутствие аппетита. Не могу есть, не могу отдыхать, так что вместо всего -- дневник. После вче-рашнего отказа чувствую какую-- то пустоту; в моем ны-нешнем состоянии единственное облегчение -- работа, поэтому я и отправился к своим больным. Особенно долго провозился с одним пациентом, который меня глубоко интересует у него очень странные идеи. Он до того не похож на обыкновенного сумасшедшего, что я твердо решил изучить его подробнее; сегодня мне уда-лось подойти ближе чем когда-- либо к сущности его тайны. Я положительно забросал его вопросами, рас-спрашивал о всех причинах его галлюцинации; конечно, это было жестоко с моей стороны. Теперь я это вижу. Я как бы старался поймать центральную точку его ненормальности -- вещь, которой я избегаю у других пациентов. Вот его круг жизни: Р. М. Рэнфилд, 59-- ти лет. -- Сангвинический тем-перамент; большая физическая сила; болезненно воз-буждающийся; периодически подвергается припадкам черной меланхолии. Я думаю, сангвинический темпе-рамент доведет пациента до полного умственного поме-шательства; возможно, что он опасен; даже очень ве-роятно, что это опасный, хотя и бескорыстный человек. Мой взгляд на это следующий: если "я" -- точка поме-шательства, то центростремительная сила уравновеши-вается центробежною; если дом или дело и т. п. -- точка помешательства, то последняя сила преобладает и мо-жет уравновеситься лишь каким-- либо случаем или целой серией случаев. ПИСЬМО КВИНСИ МОРРИСА УВАЖАЕМОМУ АРТУРУ ХОЛМВУДУ 25 мая. Дорогой мой Арчи! Мы рассказывали друг другу истории при бивуачном огне в прериях, перевязывали друг другу раны после попытки высадиться на Маркизах и пили за наше общее здоровье на берегах Титикака. Теперь у нас найдется еще больше материала для рассказов, найдутся другие раны, которые нужно залечить, и есть за чье здоровье выпить. Не хотите ли вы прийти завтра вечером ко мне? Приглашаю вас, потому что наверное знаю: вы завтра будете свободны, ибо мне известно, что одна леди приглашена на завтра к обеду. К нам присоединится только одно лицо наш старый товарищ Джон Сьюард. Он тоже придет, и мы оба будем пить за здоровье счастливейшего из смертных, который любим благород-нейшим и достойнейшим сердцем. Мы обещаем вам сердечный прием и любовь и будем пить только за ваше здоровье, в чем клянусь вашей правой рукой. Кроме того, мы готовы дать вам клятву, что доставим вас домой лично, если окажется, что вы выпили слишком за некую, известную вам, пару глаз. Итак, ждем вас. Вечно и неизменно ваш Квинси Моррис ТЕЛЕГРАММА ОТ АРТУРА ХОЛМВУДА КВИНСИ П. МОРРИСУ 26 мая Рассчитывайте на меня во всяком случае. У меня есть новость которая заставит вас развесить уши.   Арчи Глава шестая ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ 24 июля Уайтби. Люси встретила меня на вокзале, откуда мы поехали прямо к ним домой, в Кресшенд. Прелестная живопис-ная местность. Маленькая речка Эск протекает здесь по глубокой долине, расширяющейся вблизи гавани. До-лина утопает в зелени, что придает необычайную красоту местности, причем берег реки так крут, что когда стоишь наверху, то долины совсем не видно. Дома в старом го-роде покрыты красными крышами и нагромождены один на другой, как на видах Нюрнберга. В самом конце над городом виднеются руины аббатства Уайтби, кото-рое разорили датчане. Между руинами и городом вид-неется приходская церковь, окруженная кладбищенской оградой, внутри которой много могил и памятников. Я нахожу, что это самое красивое место во всем Уайтби, так как оно находится как раз над городом, и отсюда прекрасный вид на гавань и бухту; здесь находится также и мыс Кетлнес, который выдается далеко в море. Мыс так круто спускается в гавань, что часть берега сползла далеко за дорогу. В ограде расположены скамьи; здесь гуляет масса народу и просиживает целыми днями, любуясь живописным видом и наслаждаясь прекрасным воздухом. Я сама буду очень часто приходить сюда и работать. Вот и сейчас я сижу здесь, держа свою тетрадь на коленях, и прислушиваюсь к разговору трех стариков, сидящих около меня. Они, кажется, по целым дням ничего не делают, сидят здесь и болтают. Гавань расположена прямо подо мною, причем отда-ленная сторона представляет собой гранитную стену, далеко выступающую в море, загибающуюся к концу, где находится маяк. Выступ этот с двух сторон окружен тяжелым водянистым массивом. С внутренней стороны он, изгибаясь, врезается в сушу и оканчивается у второго маяка. Между этими обоими молами находится узкий проход в гавань, которая гораздо шире прохода. С наружной стороны гавани тянется почти на всем ее протяжении большой утес, длиной около полумили, острый край которого далеко выступает из-- за южного маяка. У самого утеса находится бакен с колоколом, заунывные звуки которого разносятся в дурную погоду ветром. Сюда направляется довольно забавный старик! Он, вероятно, страшно стар, так как все его лицо испещ-рено морщинами, как кора дерева. Он сказал мне, что ему около ста лет и что он был матросом в рыболов-ном флоте в Гренландии во времена битвы при Ва-терлоо. Я решила, что от нею можно будет узнать много интересного, поэтому я спросила его, не захочет ли он рассказать мне что-- нибудь о ловле китов в былые годы. Только он уселся, чтобы начать рассказ, как часы пробили шесть, и он немедленно поднялся, чтобы уйти, сказав: -- Я должен идти домой, мисс. Моя внучка не любит ждать, когда у нее готов чай, а ведь мне потребуется немало времени, чтобы вскарабкаться по всем ступеням, их ведь много; да и я люблю, мисс, поесть вовремя. Он заковылял прочь, и я видела, как он поспешно, насколько ему позволяли силы, начал спускаться по ступенькам. Я тоже пойду сейчас домой. Люси с матерью пошли делать визиты, а так как они все чисто деловые, я с ними не пошла. Теперь-- то они, я думаю, дома. 1 августа. Сегодня мы с Люси сидели опять на нашей любимой скамейке на кладбище. Вскоре к нам присоединился и старик. Он оказался большим скептиком и рассказал нам, что под могильными плитами кладбища вряд ли по-хоронены те лица, имена которых высечены на плитах, так как моряки по большей части гибнут в море. Люси очень расстроилась при мысли об этом пустом клад-бище. Мы скоро ушли домой. Позже Я вернулась сюда одна, так как мне очень грустно. Heт никаких писем. Надеюсь, что ничего не случилось с Джонатаном. Только что пробило 9. Я вижу, как город освещен рядами огоньков вдоль улиц, а иногда огоньки мелькают в одиночку. Огоньки бегут прямо вдоль реки Эск и по изгибу долины. По левую сторону вид как бы скрыт от меня черной линией -- крышей соседнего с аббатством дома. Позади на полях слышно блеяние овец и ягнят, а внизу на мощеной дороге раздается топот копыт осла. Оркестр на молу играет какой-- то жестокий вальс, а немного дальше на берегу армия спасения устроила митинг на одной из отдаленных улиц. Обе группы друг друга не слышат, я же вижу обе. Не имею понятия, где Джонатан может быть, и думает ли он обо мне. Как бы я хотела, чтобы он был здесь! ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 5 июня. Ненормальность Рэнфилда становится все интереснее. Некоторые черты характера у него особенно сильно развиты: эгоизм, скрытность, упрямство. Хотел бы я понять основу последнего. У него как будто есть свой собственный, определенный план, но какой -- еще не знаю. Его подкупающие качества -- это любовь к животным, хотя, в сущности, она у него так странно выражается, что иногда мне кажется, будто он просто ненормально жесток с ними. Его ласки очень странного характера. Теперь, например, его конек -- ловля мух. У него их сейчас такая масса, что мне при-шлось сделать ему выговор. К моему изумлению, он не разразился бурею, как я этого ожидал, а посмотрел на это дело просто и серьезно. Немного подумав, он ска-зал: "Дайте мне три дня сроку -- я их тогда уберу". Я согласился. 18 июня. Теперь у него страсть перешла к паукам; у него в коробке несколько очень крупных пауков. Он кормит их мухами и число последних очень заметно уменьшилось, несмотря на то, что он употребляет массу времени для приманки мух со двора. 1 июля. Я сказал ему сегодня, что он должен расстаться и с пауками. Так как это его очень огорчило, то я предло-жил ему уничтожить хотя бы часть их. Он радостно со-гласился с этим, и я дал ему на это опять тот же срок. Теперь, когда я к нему прихожу, он возбуждает во мне отвращение, так как недавно я видел, как к нему, жужжа, влетела страшная, жирная муха, наевшаяся, вероятно, какой-- нибудь падали -- он поймал ее и рас-сматривал, держа в пальцах, и раньше, чем я мог опо-мниться, взял ее в рот и съел. Я начал его бранить, но он преспокойно возразил мне, что это очень вкусно и здорово и что это придает ему жизни. Это и навело меня на мысль, или, вернее, это дало мне толчок сле-дить за тем, каким образом он избавляется от своих пауков. У него, очевидно, большая задача на уме, так как он всегда держит при себе маленькую записную книжечку, куда то и дело вносит разные заметки. Целые страницы испещрены в ней множеством формул, со-стоящих по большей части из однозначных чисел, кото-рые складываются, затем суммы их снова складываются, как будто он подводит какой-- то итог. 8 июля. Мое основное предположение о какой-- то системе в его сумасшествии подтверждается. Скоро, по-- видимому, получится целая, стройная концепция. Я на несколько дней покинул своего пациента, так что теперь снова могу отметить перемены, которые за это время произошли. Все осталось как было, кроме разве того, что он отде-лался от некоторых своих причуд, но зато пристрастился к новым. Он как-- то умудрился поймать воробья и от-части уже приручил его к себе. Его способы приручения просты, так как пауков стало уже меньше. Оставшиеся, однако, хорошо откормлены, так как он все еще добы-вает мух, заманивая их к себе. 19 июля. Мы прогрессируем. У моего "приятеля" теперь целая колония воробьев, а от пауков и мух почти что следов не осталось. Когда я вошел в комнату, он подбежал ко мне и сказал, что у него ко мне большая просьба -- "очень, очень большая просьба", при этом он ласкался ко мне, как собака. Я спросил его, в чем дело. Тогда он с каким-- то упоением промолвил: "котенка, маленького, хорошенького, гладкого, живого, с которым можно играть и учить его и кормить, и кормить и кормить". Не могу сказать, чтобы я не был подготовлен к этой просьбе, так как я уже заметил, до чего быстро его при-чуды прогрессировали в размере, но я не верил, чтобы целое семейство прирученных воробьев могло быть уничтожено таким же способом, как мухи и пауки, так что я обещал ему поискать котенка и спросил, не хочет ли он лучше кошку, чем котенка. Он выдал себя: -- О да, конечно, мне хотелось бы кошку, но я просил только котенка, боясь, что в кошке вы мне откажете. Я кивнул головою, сказав, что сейчас, пожалуй, не будет возможности достать кошку, но я поищу. Тут его лицо омрачилось, и в глазах появилось опасное выра-жение -- выражение внезапно вспыхнувшего гнева, ко-сой взгляд, выражавший жажду убийства. Этот чело-век -- просто человекоубийственный маньяк. 20 июля. Посетил Рэнфилда очень рано, до того еще, как слу-житель сделал обход. Застал его вставшим и напеваю-щем какую-- то песню. Он сыпал сбереженные им крошки сахара на окошко и вновь принялся за ловлю мух, при-чем делают это весело и добродушно. Я оглянулся в по-исках его птиц и, не найдя их нигде, спросил, где они. Он ответил, не оборачиваясь, что они все улетели. В ком-нате было несколько птичьих перьев, а на подушке его виднелась капля крови. Я ничего не сказал ему и, уходя, поручил служителю донести мне, если в течение дня с Рэнфилдом произойдет что-- нибудь странное. 11 часов дня. Служитель только что приходил ко мне сообщить, что Рэнфилд был очень болен и что его рвало перьями. "По-- моему, доктор, -- сказал он, -- он съел своих птиц -- просто брал их и глотал живьем". 11 часов вечера. Я дал Рэнфилду сильную дозу наркотика и забрал у него его записную книжку, чтобы рассмотреть ее. Мысль, которая меня последнее время занимала, теперь оправдалась. Мой смертоносный пациент -- маньяк осо-бого типа. Мне придется придумать новую классифика-цию и назвать его зоофагус (жизнь пожирающий маньяк); он жаждет истребить как можно больше жизни, и он решил выполнить это в восходящем порядке. Он дал несколько мух на съедение одному пауку, несколько пауков одной птице и потом захотел кошку, чтобы та съела птиц. Что было бы его последней ступенью? Сто-ило бы, пожалуй, продолжать опыт. Это можно было бы, если бы для этого нашлось достаточно оснований. Люди смеются над вивисекцией, а вот, посмотрите, каких результатов она достигла. Почему же не подогнать науку и не довести ее до самого трудного в жизни: до знания мозга. Зная тайну хотя бы одной из этих отрас-лей, зная источник фантазии хотя бы одного сумасшедшего, я привел бы всю эту отрасль знания к такой точке, что сравнительно с нею физиология Берден Сандерсона или же "о мозге Фельера" казались бы ничтожеством. Лишь бы было достаточно оснований. По не следует часто предаваться этим мыслям, иначе искушение будет слишком сильно; хорошее побуждение может победить ко мне здравый смысл, так как возможно, что и я тоже человек с особенно устроенным мозгом. Как хорошо этот человек рассуждал! Ненормальный всегда исходит из своей собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь? ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ 26 июля. Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня бла-готворно действует, возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою душу и одно-временно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не по-нимаю этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит всту-пить в новую жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд -- единственный сын лорда Холмвуда -- приедет сюда, как только сможет покинуть город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале, чтобы показать ему, до чего живо-писен Уайтби. Я убеждена, что из-- за этого ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно по-правится, как только он приедет. 27 июля. Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно, не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси стра-дает лунатизмом больше, чем когда-- либо, и я каждую ночь просыпаюсь от ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться, но все--- таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно здорова. 3 августа. Еще неделя прошла, и никаких известий от Джона-тана, и даже мистер Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное, написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не удовлетворяет. Оно как-- то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно, его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много разгули-вала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-- то странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне; пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи. 6 августа. Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слы-шал о Джонатане после его последнего письма. Я дол-жна только молить Бога о терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм. Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоми-нающую изумруд. Море, окутанное надвигающимся ту-маном, перекидывается с ревом через отмели и прибреж-ные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в при-роде слышится голос приближающегося рока. На мор-ском берегу виднеются тут и там черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в гавань, они то появляются, то снова исчезают в беше-ном прибое волн. Вот идет старик Свэлз. Он направля-ется прямо ко мне, и по тому, как он мне кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить... Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень ласково заговорил со мною: -- Мне хочется вам кое-- что сказать, мисс. Я видела, что ему как-- то не по себе, поэтому я взяла его старческую, морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в моей, он сказал: -- Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но у меня этого вовсе не было на уме, вот это-- то я и пришел вам сказать, пока еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь. Мой конец, должно быть, уже близок, ибо я стар и 100 лет -- это для всякого человека слишком долгое ожидание; а мой конец уже так близок, что "Старуха" уже точит свою косу. В один прекрасный день Ангел Смерти затрубит в свою трубу надо мной. Не нужно грустить и плакать, моя дорогая, -- перебил он свою речь, заметив, что я плачу. -- Если он придет ко мне сегодня ночью, то я не откажусь отве-тить на его зов, ибо, в общем, жизнь нечто иное, как ожидание чего-- то большего, чем наша здешняя суета, и смерть -- это единственное, на что мы действительно надеемся; но я все же доволен, дорогая моя, что она ко мне приближается, и при этом так быстро. Она может настигнуть меня вот сейчас, пока мы здесь сидим и любу-емся. Смотрите, смотрите, -- закричал он внезапно, -- возможно, что этот ветер с моря уже несет судьбу и гибель, и отчаянное горе, и сердечную печаль. Смертью запахло! Я чувствую ее приближение! Дай Бог мне с по-корностью ответить на ее зов! Он благоговейно простер свои руки вдаль и снял шапку. Его губы шевелились -- будто шептали молитву. После нескольких минут молчания он встал, пожал мне руку и благословил меня, затем попрощался и, прихра-мывая, пошел домой. Это меня тронуло и потрясло. Я обрадовалась, когда увидела подходившего ко мне берегового сторожа с подзорной трубой под мышкой. Он как всегда остановился поговорить со мною и при этом все время не сводил глаз с какого-- то странного корабля. -- Я не могу разобрать, какой это корабль; по-- види-мому, русский. Смотрите, как его страшно бросает во все стороны! Он совершенно не знает, что ему делать: он, кажется, видит приближение шторма, но никак не может решить -- пойти ли на север и держаться откры-того моря или же войти сюда. Вот опять, посмотрите! Он совершенно неуправляем, кажется, даже не знает, как употреблять руль; при каждом порыве ветра меняет свое направление. Завтра в это время мы что-- нибудь узнаем о нем! Мы еще услышим о нем завтра! Глава седьмая ВЫРЕЗКА ИЗ "THE DAILYGVAPH" ОТ 8 АВГУСТА (Приложенная к дневнику Мины Мюррэй) От собственного корреспондента. Уайтби. На днях здесь неожиданно разразился ужасный шторм со странными и единственными в своем роде последствиями. Погода была немного знойная, естест-венное явление в августе. В субботу вечером погода была чудеснейшая; все окрестные леса и островки были пере-полнены гуляющими. Пароход "Эмма и Скэрбаро" делал многочисленные рейсы взад и вперед вдоль побережья; на нем тоже было необыкновенное количество пасса-жиров, спешивших в Уайтби и обратно. Весь день, до самого вечера продержалась хорошая погода; вечером поднялся легкий ветерок, обозначаемый на барометри-ческом языке No 2: легкий бриз". Береговой сторож, находившийся на своем посту, и старый рыбак, наблю-давший более полустолетия с Восточного Утеса за пере-менами погоды, важным тоном заявили, что это предзна-менование шторма. Приближающийся закат солнца был так чудесен и так величествен в этой массе великолепно окрашенных туч, что целая толпа собралась на дороге у утеса на кладбище, чтобы любоваться красотой при-роды. Пока солнце еще не совсем зашло за черною мас-сою Кетлнеса, гордо вздымающегося над морскими вол-нами, путь его к закату был отмечен мириадами облаков, окрашенных лучами заходящего солнца в самые разно-образные цвета. Многие капитаны решили тогда оста-вить в гавани, пока шторм не минует свои "cobbles" или "mules"1, как они называют свои пароходишки. Вечером ветер окончательно стих, а к полуночи всюду царила гробовая тишина, знойная жара и та непреодолимая напряженность, которая при приближении грозы так странно действует на всякого чувствительного человека. На море виднелось очень мало судов: береговой паро-ход, обыкновенно придерживающийся берега, который вышел в открытое море, несколько рыбачьих лодок да еще иностранная шхуна, шедшая с распущенными пару-сами по направлению к западу. Безумная отвага или полное невежество ее моряков послужили благодарною темою для пересудов; были сделаны попытки подать ей сигнал спустить паруса ввиду приближающейся опасности. Ее видели до самого наступления ночи с праздно развевающимися парусами, нежно колышу-щейся на вольной поверхности моря. Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы диссонансом в великой гармонии тишины в при-роде. Немного после полуночи раздался какой-- то стран-ный звук со стороны моря. Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою, казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы как-- то вдруг преоб-разился. Волны вздымались с возрастающей яростью, причем каждая из них превышала свою предшествен-ницу, пока наконец, в какие-- то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу. Волны, укра-шенные белыми гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные перекиды-вались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков, находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи были бы еще значительнее. Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой минуты, с моря на берег ринулся ту-ман -- белые мокрые тучи, двигавшиеся как привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта пелена морского тумана настлала их. Време-нами туман рассеивался, и на некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний, не-прерывно следовавших одна за другой и сопровождав-шихся такими внезапными ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма. Некоторые из этих явлений были бесконечно величественны, а море -- поразительно интересно; тут и там бешено нес-лась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья лодка в поисках приюта. На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен новый прожектор для опытов, но его все как-- то не удавалось применить. Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах тумана освещали лучами поверхность моря. Труды их были не напрасны. Какую-- то полузатоплен-ную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о мол. Каждый раз, когда какая-- -нибудь лодка оказывалась в безопасности в гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым порывом. Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными па-русами, очевидно, ту самую шхуну, которая была заме-чена немного раньше вечером. За это время ветер повер-нул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе, когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна. Между шхуной и портом на-ходился большой плоский риф, из-- за которого постра-дало так много пароходов: и при ветре, дувшем с неве-роятной силой, шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань. Был уже час высшей точки прилива, волны были так высоки, что чайки неслись с ними на одном уровне, и на всех парусах с невероятной быстротой летела шхуна. Затем снова разостлался ту-ман гуще и плотнее, чем раньше. Лучи прожектора были теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где ожидалось крушение. Толпа ждала, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к се-веро-- востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда между молами появилась странная шхуна и, перекатываясь с волны на волну, с голово-кружительной быстротой, на всех парусах вошла в гавань. Прожектор ярко осветил ее, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как оказалось, что к рулю был привязан чей-- то труп, голова которого бол-талась из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и штормами, -- в юго-- вос-точном углу плотины, находящейся под Восточным Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир. Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по палубе, соскочила на берег. Направившись прямо к крутому утесу, на котором подвышается кладбище, собака исчезла в густом мраке. Как-- то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо все, чьи дома находились по сосед-ству, или уже спали, или находились на утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне гавани и тотчас же спустившийся и прибежав-ший к малой плотине, был первым взобравшимся на борт человеком. Он подбежал к корме шхуны и накло-нился, присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто внезапно чем-- то потрясен-ный. Это обстоятельство вызвало всеобщее любопыт-ство, и целая масса народа устремилась туда. От Запад-ного Утеса до Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший бегун и по-этому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее, когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного ло-дочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже видевшей мертвого моряка, привязан-ного к колесу, было разрешено взойти на палубу. Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или даже испуган, так как редко при-ходится видеть такие сцены. Человек был привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был привязан, врезались в мясо до самых костей. Были сделаны точные записи о положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере, два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со свертком бумаги внутри, ока-завшимся дополнением к корабельному журналу. Бере-говой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки, затянув веревку зубами. Затем покойный штурман был почтительно снят с того места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти, и теперь, внесенный в список мертвых, ожидает следствия. Внезапно налетевший шторм уже проходит, его сви-репость спадает; тучи рассеиваются, и небо начинает уже пунцоветь над йоркширскими полями. Я вышлю вам к следующему номеру дальнейшие подробности о покинутом пароходе, нашедшем таким чудесным обра-зом путь к пристани в бурю. Уайтби. 9 августа. Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны в шторм, еще ужаснее, чем сам факт. Это оказалась русская шхуна из Варны под названием "Дмитрий". Она почти целиком наполнена грузом серебристого песка, кроме того, совершенно не-значительным грузом, состоящим из порядочного коли-чества больших деревянных ящиков, наполненных чер-ноземом. Груз этот предназначался стряпчему м-- ру С. Ф. Биллингтон-- Крессин в Уайтби, прибывшему сегодня утром на борт и официально принявшему в свое распоряжение предназначенное ему имущество. Русский консул принял по обязанности в свое владе-ние пароход и заплатил все портовые расходы. Здесь много говорят о собаке, выскочившей на сушу, как только пристал корабль, которой нигде не могли найти; казалось, будто, она совершенно исчезла из города. Воз-можно, ее напугали, и она сбежала в болота, где и те-перь еще прячется от страха. Сегодня рано утром нашли большую собаку, принад-лежащую торговцу углем, вблизи от Тэт Хилл Пира мертвой как раз на дороге, против двора ее хозяина. Она с кем-- то подралась и, по-- видимому, с ярым против-ником, так как горло ее было разорвано, а брюхо рас-порото как будто громадными когтями. Позже. Благодаря любезности инспектора Министерства торговли, мне было разрешено просмотреть корабель-ный журнал "Дмитрия", доведенный в полном порядке до последних трех дней, но в нем не оказалось ничего особенного, кроме факта исчезновения людей. Гораздо больший интерес представляет бумага, найденная в бу-тылке, доставленная сегодня для исследования; и сопо-ставление обоих документов привело меня к выводу, что я не в состоянии разгадать эту тайну. Поскольку не было причин что-- то скрывать, мне разрешили восполь-зоваться ими, так что я посылаю вам копии. По всему кажется, что капитан был охвачен какою-- то навязчивою идеей перед выходом в море, и что она после-довательно развивалась в нем в течение всего путе-шествия. Я пишу под диктовку секретаря русского кон-сула, который был так любезен, что перевел записки и журнале. "КОРАБЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ "ДМИТРИЯ" Варна -- Уайтби Записано 18 июля. Происходят такие странные вещи, что я отныне буду аккуратно записывать их, пока не прибудем на место. 6 июля. Мы кончили принимать груз -- серебряный песок и ящики с землей. В полдень подняли паруса. Восточ-ный ветер прохладен, экипаж -- пять матросов, два по-мощника, повар и я. 11 июля. Туман. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры. Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня. 13 июля. Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-- то недоволен. Казался напуганным, но не пожелал говорить, в чем дело. 14 июля. Случилось что-- то неладное с экипажем. Люди все добрые молодцы, плававшие со мною раньше. Помощник никак не мог добиться, что случилось; ему сказали только, что что-- то произошло, и перекрестились. 16 июля. Матрос донес, что утром пропал матрос из экипажа -- Петровский. На это никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля: был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди по-давлены более, чем когда-- либо. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей. 17 июля. Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой-- то посторонний человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку, так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как высокий топкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда-- то исчез. Он осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не нашел, а все люки были закрыты. Панический суеверный страх овладел им, и я боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы. Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал, что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я при-казал ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли рядом, с фонарями в ру-ках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурил-ся, но ничего не говорил. 24 июля. Какой-- то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый -- пропал по время вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал всеобщий опрос, жела-тельно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться одни. Помощник рассвирепел. Боюсь, что снова будет тревога: или он, или осталь-ные совершат какую-- нибудь жестокость. 28 июля. Четыре дня в аду: кружимся все время в каком-- то водовороте; а буря не стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь, кого поста-вить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник взялся за руль и дал возможность людям насладиться получасовым сном. Ветер стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна держится крепче. 29 июля. Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на смену, то никого не нашла. Теперь я уже и без второго помощника, и среди экипажа снова паника; помощник и я ре-шили держать при себе заряженные пистолеты в ожида-нии объяснения этой тайны. 30 июля. Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены. От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне оста-лись два матроса, помощник и я. 1 августа. Два дня тумана -- и ни одного паруса в виду. Наде-ялся, что в английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда-- нибудь. Мы, кажется, находимся во власти какого-- то ужасного рока. Помощ-ник теперь сильнее деморализован, чем остальные. Люди в страхе, работают тупо, терпеливо и покорно. Они рус-ские, он -- румын. 2 августа. Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздав-шегося точно у моих дверей. Бросился на палубу и под-бежал к помощнику. Говорит, что также слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один пропал. Господи, помоги нам! 3 августа. В полночь я пошел к рулевому колесу, заметив там человека, но, подойдя к колесу, никого там не нашел. Ве-тер был сильный, и так как мы шли по ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он подо-шел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его не услышал: "Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно -- в образе высокого, стройного и призрачно-- бледного человека. Оно было на корме и выглядывало снизу. Я пополз к не-му и ударил его ножом, но нож прошел сквозь него, как сквозь воздух. Но оно здесь, и я его найду. Оно, может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и посмотрю. А вы управляйте шхуной". И с угрожающим видом он направился вниз. Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он снова поднялся на палубу с ящиком для ин-струментов и фонарем, и как спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной "землею", и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно сделать. Прошло немало времени. Я стал было надеяться, что помощник вернется в более спокойном состоянии, ибо слышал, как он что-- то колотит в трюме, а работа ему полезна, -- как вдруг раздался страшный крик, от кото-рого вся кровь ударила мне в голову, и на палубу выле-тел взбесившийся безумец с блуждающими глазами и ли-цом, искаженным страхом. "Спасите меня, спасите ме-ня!" -- кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал решительным тоном: "Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там! Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня! Да поможет мне Бог!" И рань-ше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его схватить, он бросился в море. Мне кажется, что теперь и я знаю, в чем секрет: это он, этот сумасшед-ший, уничтожал людей одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я отвечу за весь этот ужас, когда приду в порт? Когда приду в порт?.. Будет ли это когда-- нибудь?.. 4 августа. Все в тумане, сквозь который восходящее солнце не может проникнуть. Я узнаю восход только инстинк-том, как всякий моряк. Я не осмелился сойти вниз -- не рискнул оставить руль; так и оставался здесь всю ночь -- и во мраке ночи увидал Его!.. Да простит мне Бог! Помощник был прав, бросившись за борт. Лучше умереть, как подобает мужчине, бросившись в синее морс. Но я -- капитан, и не имею права покинуть свой корабль. Но я поражу этого врага или чудовище, так как привяжу свои руки к рулевому колесу. Когда силы начнут меня покидать, то вместе с руками я привяжу то, чего Он -- или Оно -- не посмеет коснуться; и тем спасу свою ду-шу и свою честь. Я становлюсь все слабее, а ночь прибли-жается. Если Он снова посмотрит мне в глаза, у меня может не хватить силы действовать... Если мы погибнем, то, может быть, кто-- нибудь найдет эту бутылку и пой-мет... если же нет... прекрасно, пусть тогда весь мир знает, что я был верен долгу. Да помогут Бог, и Святая Евгения, и все Святые бедной, невинной душе, старавшейся исполнить свой долг..." Конечно, решение суда осталось открытым. Ничего определенного не выяснено, и неизвестно, какой человек совершил эти убийства. Здесь почти весь народ считает капитана героем, и ему устроят торжественные похороны. Все уже подготовлено и решено, что его тело повезут в сопровождении целой флотилии лодок, сначала вверх по реке, затем назад к Тэт Хилл Пир, и, наконец, подни-мут по лестнице аббатства, и похоронят на утесе на клад-бище. Так и не нашлось никаких следов громадной собаки; что вызвало массу неудовольствий, судя по мнению всех жителей, это большое упущение со стороны местных властей. ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ 8 августа. Люси была очень беспокойна, и в эту ночь я также не могла уснуть. Шторм был ужасный, и при каждом завывании ветра в трубе я содрогалась. Иногда были такие резкие удары, что казалось, будто где-- то вдали стреляют из пушек. Довольно странно: Люси не просыпа-лась, но она дважды вставала и начинала одеваться; к счастью, я каждый раз вовремя просыпалась и укла-дывала ее обратно в постель. Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и, несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протиски-вающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала! 10 августа. Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого клад-бища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему ста-рому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас. Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства... В том, что мистер Свэлз был найден сегодня утром на нашей скамье мерт-вым со сломанной шеей, кроется что-- то странное. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть! Люси так чувствительна, что все отража-ется на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из-- за сущего пустяка, на ко-торый я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой-- то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровожде-нии своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сер-дитым, а собаку слышать лающей. Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, стоявшему вместе с нами на скамье, а стояла в несколь-ких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком-- то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом. Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногою, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыта-лось сойти, а как-- то присело, дрожа и ежась, и находи-лось в таком ужасном состоянии, что я всячески ста-ралась успокоить его, но безуспешно. Все эти сцены так взволновали Люси, что я решила заставить ее совершить перед сном длинную прогулку, чтобы она крепче заснула. Глава восьмая ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ Тот же день. Одиннадцать часов вечера -- ну и устала же я! Если бы я твердо не решила вести ежедневно дневник, то сегодня ночью не раскрыла бы его. Мы совершили чу-десную продолжительную прогулку. Люси страшно уста-ла, и мы решили как можно скорее лечь спать. В это вре-мя пришел молодой викарий, и миссис Вестенр пригла-сила его остаться на ужин, так что нам с Люси пришлось безумно бороться со сном: я знаю, для меня борьба эта была ужасна -- я чувствую себя положительно герои-ней... Люси заснула и дышит спокойно, у нее щеки горят сильнее обыкновенного, она очень красива. Если мистер Холмвуд влюбился в нее в гостиной, то воображаю, что бы он сказал, если бы увидел ее теперь. Я сегодня очень счастлива -- Люся, кажется, уже лучше. Я убеждена, что она поправляется и что тревожные сны уже прекрати-лись. Я была бы вполне счастлива, если бы только знала, что с Джонатаном... Да благословит и хранит его Бог! 11 августа 3 часа утра. Снова за дневником. Не могу спать, лучше уж буду писать. Я слишком взволнована, чтобы заснуть. С нами приключилось что-- то невероятное, какое-- то кошмарное событие. Ночью не успела я закрыть свой дневник, как тотчас же заснула... Вдруг я сразу проснулась и села на кровати. Ужасное чувство страха охватило меня -- я почувствовала какую-- то пустоту вокруг себя. В комнате было темно, так что я не могла видеть постели Люси; я крадучись пробралась к ней и стала ее ощупывать; постель оказалась пуста. Я зажгла спичку и увидела, что Люси нет в комнате. Дверь закрыта, но не заперта, хотя я заперла ее. Я побоялась разбудить ее мать, по-скольку в последнее время она чувствовала себя как-- то хуже, чем обыкновенно, и оделась, решив сама разыскать Люси. Собираясь выйти из комнаты, я догадалась по-смотреть, в чем она ушла, чтобы иметь представление о ее намерениях. Если в платье -- значит, ее надо искать дома, если же в костюме -- вне дома. Платье и костюм оказались на своих местах. "Слава Богу, -- подумала я, -- она не могла далеко уйти в одной ночной рубашке". Я спустилась по лестнице и посмотрела в гостиной -- ее нет. Тогда я начала искать по всем остальным комнатам, с постепенно возрастающим чувством страха. Таким об-разом я дошла до входной двери, она оказалась открытой, но не настежь, а слегка приотворенной. Обыкновенно прислуга на ночь тщательно запирает эту дверь, и я нача-ла бояться, что Люси вышла на улицу. Но раздумывать было некогда, тем более что страх совершенно лишил меня способности разбираться в деталях. Я закуталась в большую тяжелую шаль и вышла; часы пробили час, когда я пробежала по Кресшенду; не было видно ни еди-ной души. Я побежала вдоль Северной террасы, но белую фигуру, которую я искала, не нашла. С края Западного утеса над молом я посмотрела через гавань на Восточный утес, колеблясь между надеждой и страхом увидеть Люси на нашем любимом месте. Круглая луна ярко освещала всю местность, а окружающие ее облака превратили всю сцену в море света и теней. Одно время я ничего не могла увидеть, так как церковь Святой Марии и вся ближайшая к ней местность были в тени. Затем, когда облако освобо-дило луну, я прежде всего увидела руины аббатства; а когда узкая полоса света двинулась дальше, то она осве-тила церковь и кладбище. Мое предположение оправда-лось: луна высветила белую как снег фигуру, сидевшую на нашей любимой скамье. Но тут новое облако погру-зило все во мрак, и я больше ничего не успела разглядеть; мне только показалось, что позади скамейки, на которой сидела белая фигура, стояла какая-- то черная тень и на-клонялась над нею. Был ли это человек или животное -- я не могла определить, но я не стала ждать, пока снова прояснится, а бросилась бежать по ступеням к молу, мимо рыбного ряда прямо к мосту -- единственному пу-ти, который вел к Восточному утесу. Город казался вы-мершим. Я была очень рада этому, так как не хотела, что-бы оказались свидетели ужасного состояния Люси. Вре-мя и расстояние казались мне бесконечными, колени мои дрожали и я, задыхаясь, взбиралась по бесконечным сту-пенькам к аббатству. Я, должно быть, шла очень быстро, так как у меня и сейчас такое чувство, будто мои ноги налиты свинцом, а суставы онемели. Когда я дошла почти до верха, то уже могла различить скамейку и белую фигу-ру, несмотря на то, что было темно. Оказывается -- я не ошиблась -- какая-- то длинная, черная тень стояла на-гнувшись над склонившейся белой фигурой. Я крикнула в испуге "Люси! Люси!", тень подняла голову, и со своего места я ясно различила бледное лицо с красными свер-кающими глазами. Люси не отвечала, и я побежала к во-ротам кладбища. Когда я вошла, то церковь пришлась между мной и скамейкой, так что на мгновение я потеря-ла Люси из виду. Когда я вышла из-- за церкви, луна, освободившись от облака, так ярко светила, что я ясно увидела Люси с откинутой на спинку скамьи головой. Она была теперь совершенно одна. Около нее не было даже признака живого существа. Когда я наклонилась к ней, то увидела, что она еще спала. Рот у нее был полуоткрыт, но дышала она не так ровно как всегда, а как-- то тяжело, как бы стараясь за-хватить побольше воздуха. Когда я подошла к ней, она бессознательно подняла руку и разорвала воротник сво-ей ночной рубашки, который закрывал ей шею, при этом она вздрогнула, как будто почувствовала холод. Я закута-ла ее в свою теплую шаль и плотно стянула края у шеи, так как боялась, чтобы она не простудилась, разгуливая ночью в одной рубашке. Я боялась разбудить ее сразу и, желая сохранить свободу рук, чтобы помочь ей, закрепи-ла у шеи английской булавкой. Но в поспешности я, должно быть неосторожно задела или оцарапала ее бу-лавкой, потому что после того, как она начала спокойно дышать, она все время хваталась рукой за горло и сто-нала. Закутав ее хорошенько, я принялась осторожно будить ее. Вначале она не отзывалась, потом сон ее стал тревожнее, и временами она стонала и вздыхала. Наконец, я принялась энергичнее будить ее. Она открыла глаза и проснулась. Люси нисколько не удивилась, увидев меня, по всей вероятности, не сразу сообразив, где на-ходится. Когда я сказала, чтобы она сейчас же шла до-мой, она моментально встала и послушно, как дитя, по-следовала за мною. Нам посчастливилось, и мы дошли до дому, никого не встретив. У меня все время сердце так сильно билось, что казалось, будто я теряю сознание. Я безумно пере-пугалась за Люси, не только за ее здоровье, которое могло пострадать после этого ночного случая, но также и за ее репутацию, если эта история получит огласку. Добрав-шись, наконец, домой, мы прежде всего оттерли ноги и вместе помолились Богу в благодарность за спасение, затем я уложила Люси в постель. Перед тем как заснуть она просила и заклинала меня никому, даже матери, не говорить ни слова о ее приключении. Сначала я колеба-лась дать ей это обещание, но вспомнив о состоянии здо-ровья ее матери и зная, как сильно такая вещь может напугать ее, я решила, что умнее будет умолчать об этом. Надеюсь, что я правильно рассудила. Я заперла дверь на ключ и привязала ключ к своей руке, так что теперь, надеюсь, меня больше не будут беспокоить. Тот же день. В полдень. Все идет хорошо. Люси спала, пока я ее не разбудила. Меня очень огорчает, что моя неловкость с английской булавкой ранила ее. Я, должно быть, ранила ее очень сильно, так как кожа у нее на шее оказалась проколо-той. Вероятно, я захватила булавкой немного кожи и, застегивая, проколола ее насквозь, так как на горле два маленьких отверстия, точно от укола иглой; кроме того, на ночной рубашке виднелась капля крови. Когда я, на-пуганная этим, извинялась перед нею, она рассмеялась и приласкала меня, сказав, что даже не чувствует ничего. К счастью, ранки эти не могут оставить шрама, так как они очень незначительны. 12 августа. Мои предположения о спокойной ночи не оправдались, так как я ночью была дважды разбужена тем, что Люси старалась уйти. Даже во сне она казалась возму-щенной тем, что дверь оказалась запертой, и очень недо-вольная легла обратно в постель. Я проснулась на рассвете и услышала чирикание птичек под окном. Люси тоже проснулась, и мне было приятно, что она чувствовала себя лучше, чем в предыдущее утро. К ней опять верну-лась вся ее прежняя беззаботная веселость, она подошла ко мне и, прижавшись ко мне, рассказала все об Артуре. Я же поведала ей все свои опасения относительно Джо-натана, и она старалась меня успокоить. 13 августа. Снова спокойный день и снова сон с ключом на руке. Ночью я опять проснулась и застала Люси сидящей на постели, уставившейся в окно, но в глубоком сне. Я со-шла с постели и, раздвинув штору, выглянула в окно. Луна ярко светила; под лучами луны небо и море, как будто слившиеся в одну глубокую, тихую тайну, были полны невыразимой красоты. Перед окном, беспрестанно кру-жась, носилась большая летучая мышь; озаренная лун-ным светом, она то появлялась, то снова исчезала; порою она очень быстро подлетала к окну, но затем, должно быть, испугавшись меня, полетела через гавань к аббат-ству. Когда я отошла от окна, Люси уже спокойно лежала и спала. Больше она ни разу не поднималась за всю ночь. 14 августа. Сидела на Восточном утесе и писала целый день. Люси, кажется, так же влюбилась в это местечко, как и я. Ее трудно отозвать отсюда домой к завтраку, или к чаю, или к обеду. Сегодня днем она сделала очень странное замечание: мы возвращались домой к обеду и, когда были наверху лестницы, то остановились, чтобы как всегда по-любоваться видом. Красные лучи заходящего солнца озаряли Восточный утес и старое аббатство; казалось, будто все окружающее купалось в великолепном розовом свете. Мы молча стояли и любовались, как вдруг Люси прошептала как бы про себя: -- Опять его красные глаза, они всегда такие. Это странное выражение, сорвавшееся ни с того ни с сего с ее уст, положительно испугало меня. Я осторож-но оглянулась, чтобы хорошенько рассмотреть Люси, но так, чтобы она не заметила этого, и увидела, что она была в полусонном состоянии с очень странным, непонят-ным мне выражением лица; я ничего не сказала, но про-следила за направлением ее взгляда. Она смотрела на нашу любимую скамейку, на которой одиноко сидела какая-- то темная фигура. Я сама немного испугалась, ибо мне показалось, что у незнакомца были большие гла-за, которые пылали как факелы; но когда я посмотрела вторично, иллюзия пропала. Это просто красный свет солнца отражался в окнах церкви Святой Марии. Я обра-тила внимание Люси на это явление, она вздрогнула и пришла в себя, но все-- таки была печальна; возможно, она вспомнила приключение той ужасной ночи. Мы ни-когда не вспоминаем об этом, так что и теперь я ничего не сказала, и мы пошли домой обедать. У Люси заболела голова, и она рано пошла спать. Я же прошлась немного по утесам и была полна сладкой грусти, поскольку дума-ла о Джонатане. Когда я возвращалась домой, то луна так ярко светила, что за исключением передней части начинающегося около нас квартала Кресшенд, можно было ясно видеть все. Я взглянула на наше окно и увиде-ла высунувшуюся из него голову Люси. Я подумала, что она, вероятно, смотрит на меня, тогда я вынула носовой платок и начала махать. Она не обратила на это ника-кого внимания и совсем не двигалась. Тут по углу дома как раз пополз свет луны и упал на окно, тогда я ясно уви-дела, что Люси сидит на подоконнике с откинутой назад головой и закрытыми глазами, а около нее сидит что-- то вроде большой птицы. Боясь, как бы она не простудилась, я быстро побежала наверх по лестнице, но когда я вошла в спальню, Люси была уже в кровати и крепко спала, тя-жело дыша. Она держала руку у горла, как бы охраняя его от холода. Я не будила ее, но только закутала ее потеплее и позаботилась о том, чтобы окна и двери были хорошо заперты. Люси выглядела прекрасно, но немного бледнее обычного, и под глазами у нее были какие-- то странные тени, которые мне вовсе не понравились. 15 августа. Встала позже обыкновенного. Люси была утомлена и продолжала спать до того времени, как нас позвали к столу. За завтраком нас ожидал приятный сюрприз. Отцу Артура стало лучше, и он торопит свадьбу. Люси полна безмятежного счастья, а мать ее в то же время и рада и огорчена. Немного позже в тот же день она разъ-яснила мне причину этого. Она очень опечалена, что при-ходится расстаться с Люси, но она довольна, что у Люси скоро будет кому за ней присмотреть. Бедная милая ледиОна поведала мне, что у нее порок сердца. Она не гово-рила об этом Люси и просила меня держать это в секрете; доктор сказал, что ей осталось жить самое большее не-сколько месяцев. 17 августа. Не вела дневника целых два дня. У меня не хватало духу вести его. Какая-- то черная тень как будто обвола-кивает наше счастье. Никаких известий о Джонатане. Люси становится все слабее и слабее, а дни ее матери сочтены. Люси прекрасно спит и наслаждается чудным воздухом; но несмотря на это, румянец у нее на щеках все бледнее и бледнее, и она с каждым днем становится все более слабой и вялой. Я слышу, как она по ночам дышит все тяжелее. Ключ от дверей у меня каждую ночь на руке, но она встает и ходит по комнате или сидит у открытого окна. Прошлой ночью, когда я проснулась, я снова за-стала ее у открытого окна и, когда я хотела ее разбудить, то не могла: она была в обмороке. Когда мне наконец удалось привести ее в сознание, она была невероятно сла-ба и тихо плакала, стараясь отдышаться. Когда я спроси-ла, как она очутилась у окна, то она покачала головой и отвернулась. Надеюсь, что ее болезнь не вызвана этим несчастным уколом булавки. Пока она спала, я осмотрела ее шею. Оказалось, что маленькие ранки еще не зажили, они все еще открыты и как будто расширились, а края их приобрели бледную окраску. Они напоминают малень-кие белые кружки с красными центрами; если они не за-живут через несколько дней, я настойчиво буду требовать, чтобы их осмотрел доктор. ПИСЬМО САМУИЛА Ф. БИЛЛИНГТОНА И СЫН, СТРЯПЧИЕ УАЙТБИ Картеру Патерсон и К°, Лондон 17 августа. М. Г. При сем прилагаю накладную на товар, от-правленный по Великой Северной железной дороге. Он должен быть доставлен в Карфакс близ Пурфлита не-медленно по получении на станции Кинг-- Кросс. Дом в настоящее время необитаем, ключи прилагаю, они про-нумерованы. Прошу сложить ящики, количество 50, составляющие эту кладь, в разрушенной части дома, помеченной бук-вой А на плане, который при сем прилагается. Вашему агенту не трудно будет найти место, так как это старая часовня дома. Товар отправят сегодня, в 9 ч. 30 мин. вече-ра, и он должен быть в Кинг-- Кросс завтра в 4 ч. 30 мин. дня. Так как наш клиент желал бы получить кладь как можно скорее, вам придется к назначенному времени приготовить повозки, чтобы тотчас же доставить ящики по назначению. Чтобы избежать возможных задержек из-- за платежей в вашем отделении, прилагаю чек на де-сять фунтов, в получении которого прошу выдать квитан-цию. Если расходов будет меньше, то можете вернуть остаток, если больше, то мы вам немедленно выпишем чек на израсходованный излишек. Когда вы окончите де-ло, оставьте ключи в доме, где владелец сам их возьмет. От входной двери у него есть свой ключ. Прошу вас не быть на нас в претензии за то, что мы нарушаем правила вежливости, настойчиво прося вас поторопиться с до-ставкой. Преданный вам, Самуил Ф. Биллингтон и Сын. ПИСЬМО КАРТЕРА ПАТЕРСОН И К°, ЛОНДОН Биллингтону и Сын, Уайтби 24 августа. М. г. 10 фунтов мы получили, просим прислать чек еще на 1 фунт семнадцать шиллингов и девять пенсов, которые с вас причитаются, как это видно из прилагаемо-го счета. Товар доставлен согласно инструкции, а связка ключей оставлена, как было указано, в передней. С почтением, "За Картера Патерсон и К° (подпись неразборчива). ДНЕВНИК МИНЫ МЮРРЭЙ 18 августа. Сегодня я счастлива и снова пишу, сидя на нашей ска-мейке на кладбище. Люси опять гораздо лучше. Прошлую ночь она спала великолепно и ни разу меня не потрево-жила. Румянец постепенно возвращается к ней, хотя она все еще бледна и плохо выглядит. Если бы она была мало-кровной, ее состояние было бы понятно, но ведь этого нет. Она оживлена, весела и мила. Вся болезненность пропала, и она только что вспоминала о том, как я застала ее спя-щей на этом самом месте. Я воспользовалась ее разговорчивостью и спросила, проделывала ли она все это во сне или сознательно. Тут она посмотрела на меня с нежной, ясной улыбкой, как-- то притихла и углубилась в воспоминания той ночи: "Я как будто не совсем спала; мне даже казалось, что все это было наяву. Мне почему-- то вдруг захотелось прийти сюда, но почему, не знаю. Я помню сквозь сон, что я шла по улицам и перешла мост. Когда я поднималась по лестнице, то услышала вой стольких собак, что казалось, весь город был полон собак, которые выли все сразу. Затем мне смутно помнится что-- то длинное, тем-ное с красными глазами, как раз такими, как тот заход солнца, затем что-- то нежное и горькое вдруг охватило меня; потом мне казалось, будто я погружаюсь в глубо-кую зеленую воду, и я слышала какое-- то пение, как это бывает с утопающими, как мне рассказывали; затем все закружилось передо мною, и моя душа как будто поки-нула мое тело и витала где-- то в воздухе. Помнится, мне еще показалось, что Восточный маяк очутился как раз подо мной; затем меня охватило какое-- то мучительное чувство и как бы началось землетрясение, после чего я вышла из оцепенения и увидела тебя. Я видела, как ты меня будила, раньше, чем почувствовала это". Она рассмеялась. Мне это показалось неестествен-ным, и я внимательно взглянула на нее. Ее смех мне совсем не понравился, я решила, что лучше с ней не говорить об этом, и перешла на другую тему. Люси снова стала прежней. По дороге домой свежий ветерок подбодрил ее, и щеки порозовели. Мать Люси очень обра-довалась, увидев ее, и мы провели прекрасный вечер. 19 августа. РадостьРадость! Радость! Хотя и не все радость. Наконец известие о Джонатане. Бедняжка был болен; вот почему он не писал. Я не боюсь уже теперь об этом думать или говорить, когда я все знаю. М-- р Хаукинс переслал мне письмо и сам приписал пару трогательных строк. Мне придется сегодня утром поехать к Джонатану, помочь, если нужно будет, ухаживать за ним и привезти его домой. М-- р Хаукинс пишет, что было бы вовсе не плохо, если бы мы вскоре поженились. Я плакала над письмом этой славной сестры милосердия. План моего путешествия уже разработан и багаж уложен. Я беру только одну смену платья; Люси привезет мне все осталь-ное в Лондон и оставит у себя, пока я не пришлю за ним, так как, может случиться, что... но больше мне не следует писать, расскажу все Джонатану, моему мужу. Письмо, которое он видел и трогал, должно утешить меня, пока мы с ним не встретимся. ПИСЬМО СЕСТРЫ АГАТЫ, БОЛЬНИЦА СВЯТОГО ИОСИФА И СВЯТОЙ МАРИИ, МИСС ВИЛЬГЕЛЬМИНЕ МЮРРЭЙ 12 августа Будапешт Милостивая государыня! Пишу по желанию м-- ра Джонатана Харкера, который еще недостаточно окреп, чтобы писать самому, хотя ему уже гораздо лучше, благодаря Богу и Св. Иосифу и Св. Марии. Он пролежал у нас около шести недель в сильней-шей горячке. Он просил меня успокоить свою невесту и передать ей, кроме того, что с этой же почтой он посы-лает письмо м-- ру Питеру Хаукинсу, которому просит пе-редать свое глубокое почтение и сообщить, что очень огорчен своей задержкой и что дело его закончено. Он пробудет еще пару недель в нашем санатории, располо-женном в горах, а затем отправится домой. Кроме того, он просил меня сообщить вам, что у него не хватает денег, чтобы расплатиться, а он желал бы уплатить здесь, ибо найдутся другие, более нуждающиеся. Примите уверение в полном моем уважении и да благо-словит вас Бог. Ваша сестра Агата. P. S. Так как мой пациент заснул, то я вновь открываю это письмо, чтобы сообщить вам еще кое-- что. Он мне все рассказал про вас и о том, что вы скоро будете его женой. Да благословит вас обоих Создатель. У него был, по-- -видимому, какой-- то потрясающий удар -- так говорит наш доктор -- и в своей горячке он все бредит всевоз-можными ужасами: волками, ядом и кровью, призраками и демонами и, я боюсь даже сказать, чем еще, но будьте с ним осторожны и следите за тем, чтобы его ничего не тревожило; следы такой болезни не скоро исчезнут. Мы уже давно написали бы, да ничего не знали о его друзьях, а из его разговоров ничего не могли понять. Он приехал поездом из Клаузенбурга, и начальник станции рассказы-вал служащему, что на станции он кричал, чтобы ему дали билет домой. Видя по всему, что он англичанин, ему выдали билет до конечной станции этой железной дороги. Будьте спокойны за него, так как за ним заботливо уха-живают. Своей лаской и благовоспитанностью он по-бедил наши сердца. Теперь ему действительно гораздо лучше, и я не сомневаюсь, что через несколько недель он совершенно оправится, но ради его же спасения будьте с ним очень осторожны. Я буду молиться за ваше долгое счастье Господу Богу и Святому Иосифу и Святой Марии. ДНЕВНИК МИСТЕРА СЬЮАРДА 19 августа. Вчера вечером в Рэнфилде произошла странная и неожиданная перемена. Около 8-- ми часов он стал воз-бужденным и начал рыскать всюду, как собака на охоте. Служащий был этим поражен и, зная, как я им интере-суюсь, постарался, чтобы Рэнфилд разговорился. Обык-новенно Рэнфилд относится с уважением к служителю, порою даже с раболепством; но сегодня, по словам слу-жителя, он держался с ним надменно. Ни за что не захо-тел снизойти до разговора. Вот все, что тот добился от него: "Я не желаю с вами говорить; вы теперь для меня не существуете; теперь господин мой рядом". Служитель думает, что Рэнфилда вдруг охватил приступ религиозной мании. В 9 часов вечера я сам посе-тил его. В чрезмерной самоуверенности разница между мною и служителем показалась ему ничтожной. Это похоже на религиозную манию, и скоро он, вероятно, возомнит себя Богом. В продолжение получаса или даже больше Рэнфилд все более и более возбуждался. Я не подал даже вида, что слежу за ним, но все-- таки наблюдал очень вниматель-но; в его глазах внезапно появилось то хитрое выражение, которое мы замечаем обыкновенно у сумасшедшего, за-нятого какой-- нибудь определенной мыслью. Затем он сразу успокоился и уселся на краю кровати, уставившись в пространство блестящими глазами. Я решил проверить, притворяется ли он апатичным, или на самом деле таков, и завел с ним разговор на тему, на которую он всегда от-зывался. Сначала он ничего не отвечал, потом сказал брезгливо: -- Да ну их всех! Я нисколько не интересуюсь ими. -- Что? -- спросил я. -- Не хотите ли вы этим сказать, что не интересуетесь пауками? (Теперь пауки его слабость, и его записная книжка полна рисунков, изо-бражающих пауков.) На что он двусмысленно ответил: -- Шаферицы радуют взоры тех, кто ожидает невесту, но с появлением невесты они перестают существо-вать для присутствующих. Он не хотел объяснить значения своих слов и все то время, что я у него пробыл, молча просидел на своей постели. Я вернулся к себе и лег спать. Проснулся я, когда пробило два часа и пришел дежур-ный, посланный из палаты с сообщением, что Рэнфилд сбежал. Я наскоро оделся и тотчас же спустился вниз; мой пациент слишком опасный человек, чтобы оставлять его на свободе. Его идеи могут слишком плохо отразиться на посторонних. Служитель ждал меня. Он сказал, что всего 10 минут назад он видел Рэнфилда в дверной гла-зок спящим. Затем его внимание было привлечено зво-ном разбитого стекла. Когда он бросился в комнату, то увидел в окне только пятки и тотчас же послал за мною. Больной в одной ночной рубашке и, наверное, не успел убежать далеко. Дежурный решил, что лучше проследить, куда он пойдет, а то, выходя из дому через двери, можно потерять его из виду. Дежурный был слишком толст, что-бы пролезть в окно, а так как я худощав, то с его помощью легко пролез ногами вперед и спрыгнул на землю. Служи-тель сказал, что пациент повернул по дороге налево, и я побежал как только мог вслед за ним. Миновав деревья, я увидел белую фигуру, карабкающуюся по высокой стене, которая отделяет наше владение от соседей. Я сей-час же вернулся и приказал дежурному немедленно по-звать четырех служителей на тот случай, если больной в буйном состоянии, и последовать за ним в Карфакс. Сам же я достал лестницу и перелез через стену вслед за бег-лецом. Я как раз увидел Рэнфилда, исчезающего за углом дома, и погнался за ним. Он уже был далеко, и я увидел, как он прижался к обитой железом дубовой двери церкви. Он разговаривал с кем-- то, а я боялся подойти туда, чтобы его не напугать, иначе он мог убежать. Гнаться за пчели-ным роем ничто в сравнении с погоней за полуголым сумасшедшим, когда на него накатит. Вскоре я, однако, убедился в том, что он совершенно не обращает внима-ния на окружающее, и стал подходить ближе, тем более, что мои люди тоже успели перелезть через стену и окру-жить его. Я слушал, как он говорил: "Я здесь, госпо-дин мой, чтобы выслушать Ваше приказание. Я Ваш раб, и Вы вознаградите меня, так как я буду Вам верен. Я давно уже ожидаю Вас. Теперь Вы здесь, и я жду Ваших приказаний и надеюсь, что Вы не обойдете меня, дорогой мой Господин, и наделите меня Вашим добром". Как бы то ни было, он просто старый жадный нищий. Он думает о хлебе и рыбах, когда убежден, что перед ним Бог. Его мания -- какая-- то странная комбина-ция. Когда мы его захватили, он боролся, как тигр. Он невероятно силен и больше походил на дикого зверя, чем на человека. Я никогда не видел сумасшедшего в таком припадке бешенства; и надеюсь, что никогда боль-ше не увижу. Счастье еще, что мы захватили его вовремя. С его силой и решительностью он мог бы натворить много бед. Теперь он, во всяком случае, безопасен, так как мы надели на него рубашку и связали. Сейчас только он проговорил первые связные слова: "Я буду терпеть, Господин мой. Я уже чувствую приближение этого. Время наступает -- наступает -- наступает!" Сначала я был слишком возбужден, чтобы заснуть, но этот дневник успокоил меня, и я чувствую, что сегодня буду спать. Глава девятая ПИСЬМО МИНЫ МЮРРЭЙ К ЛЮСИ ВЕСТЕНР 24 августа Будапешт Дорогая моя Люси, Я знаю, что тебе очень хочется знать все, что произо-шло со мною с тех пор, как мы расстались на вокзале Уайтби. Дороги я не заметила, так как страшно волнова-лась при мысли, каким застану Джонатана. Застала я бедняжку, в ужасном виде -- совершенно исхудалым, бледным и страшно слабым. Глаза совершен-но утратили свойственное Джонатану выражение реши-тельности, и то поразительное спокойствие, которым, как я часто говорила тебе, дышало его лицо -- теперь исчезло. От него осталась одна лишь тень, и он ничего не помнит, что с ним случилось за последнее время. Во вся-ком случае, он хочет, чтобы я так думала. Видно, он пере-жил страшное нравственное потрясение, и я боюсь, что, если он станет вспоминать, это отразится на его рас-судке. Сестра Агата -- доброе существо и прирожденная сиделка -- рассказывала мне, что в бреду он говорил об ужасных вещах. Я просила ее сказать, о каких именно; но она только крестилась и ответила, что никогда не в со-стоянии будет этого передать, что бред больного -- тай-на от всех, и что если сестре милосердия и приходится услышать какую-- нибудь тайну во время исполнения своих обязанностей, то она не имеет права ее выдавать... Он спит... Я сижу у его постели и смотрю на него. Вот он просыпается... Проснувшись, он попросил, чтобы по-дали костюм, так как ему нужно было что-- то достать из кармана. Сестра Агата принесла все вещи Джонатана. Среди них я увидела записную книжку. Мне очень хоте-лось прочитать ее, поскольку я догадалась, что найду в ней разгадку всех его тревог. Вероятно, он угадал это желание, так как вдруг попросил меня отойти к окну, сказав, что ему хочется остаться одному на короткое вре-мя. Немного погодя Джонатан подозвал меня, когда я подошла, он обратился с очень серьезным видом, держа записную книжку в руках, со следующими словами: "Вильгельмина, ты знаешь, дорогая, мой взгляд на ту от-кровенность, которая должна царить в отношениях меж-ду мужем и женой: между ними не должно быть никаких тайн, никаких недоразумений. Я пережил силь-ное нравственное потрясение; когда я вспоминаю о слу-чившемся, то чувствую, что у меня голова идет кругом, и я положительно не знаю, случилось ли все это со мной в действительности или же это бред сумасшедшего. Ты знаешь, что я перенес воспаление мозга, знаешь, что был близок к тому, чтобы сойти с ума. Моя тайна здесь в тетрадке, но я не хочу ее знать... Затем я хочу напо-мнить тебе, моя дорогая, что мы решили пожениться, как только все формальности будут исполнены. Хочешь ли ты, Вильгельмина, разделить со мной мое назначение? Вот моя тетрадь. Сохрани ее у себя, прочти, если хочешь, но никогда не говори со мной об этом". Тут он в изнеможении упал на кровать, я же положила тетрадку под подушку и поцеловала его. Я попросила сестру Агату пойти к директору за разрешением назначить нашу свадьбу на сегодняшний вечер, и вот я сижу и жду ответа... Она только что вернулась и Сказала, что послали за священником Английской миссии. Мы венчаемся через час, т. е. как только Джонатан проснется... Милая Люси, вот и свершилось! Я настроена очень торжественно, но я очень, очень счастлива. Джонатан проснулся час спустя, даже немного позже, когда все уже было приготовлено; его усадили на постель и обложили подушками, он произнес очень твердо и решительно свое "Да, я согласен", я же едва была в состоянии говорить; мое сердце было так полно, что я еле проговорила эти несколько слов. Я должна тебе сообщить о своем сва-дебном подарке. Когда священник и сестрица оставили нас с мужем наедине -- я взяла из-- под подушки дневник запечатала его и, показав мужу, сказала, что этот днев-ник послужит залогом нашей веры друг в друга; что я никогда не распечатаю его, разве только во имя спасения или во исполнение какого-- нибудь непреложного долга. Тогда он поцеловал и обнял меня своими слабыми ру-ками, и это было как бы торжественным залогом нашей будущей жизни... Знаешь ли ты, дорогая Люси, почему я рассказываю тебе обо всем? Не только потому, что это так близко мне, но и потому, что ты всегда была мне дорога. Я хочу поско-рее увидеть тебя, теперь, когда я так счастлива замужем. Я хочу, чтобы ты была так же счастлива, как я. Дорогая моя, да пошлет тебе Всемогущий Бог такое же счастье на всю жизнь, да протечет вся твоя жизнь безоблачно, полная безмятежного счастья! Вечно любящая тебя Мина Харкер. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 28 августа. Болезнь Рэнфилда протекает все интереснее. Он теперь настолько успокоился, что появился просвет в его мании. Первая неделя после того ужасного припадка прошла в невероятно буйном состоянии. В конце недели, ночью, как раз в полнолуние он вдруг успокоился и начал бормотать про себя: "Теперь я могу ждать; теперь я могу ждать". Служитель пришел доложить мне об этом, и я не-медленно зашел к нему; он все еще был в смирительной рубашке и находился в обитой войлоком комнате буйного отделения; но выражение лица стало спокойнее. Я остал-ся вполне доволен его видом и тотчас же распорядился, чтобы его освободили. Служители колебались, но в конце концов исполнили мое приказание. Удивительнее всего то, что у пациента оказалось достаточно юмора, чтобы заметить их колебание; он подошел ко мне вплотную и прошептал, глядя на них украдкой: -- Они боятся, что я вас ударю! Подумайте только -- чтобы я вас ударил! Вот дураки-- то! Но больше он сегодня вечером не пожелал разговари-вать. Даже предложение котенка или большой кошки не могло его соблазнить. Он ответил: -- Я не признаю взяток в виде кошек; у меня есть много другого, о чем нужно подумать, и я могу подо-ждать; да, я могу подождать. Немного погодя я его покинул. Служитель говорит, что он был спокоен до рассвета, потом вдруг начал волно-ваться и наконец впал в буйное состояние, которое дошло у него до пароксизма и перешло в летаргический сон. Три ночи повторяется с ним то же самое: буйное состояние в течение всего дня, потом спокойствие с восхода луны до восхода солнца. Как бы мне хотелось иметь ключ к разгадке этого явления! Кажется, будто что-- то систе-матически влияет на его состояние... Удачная мысль! Се-годня ночью мы устраиваем ловушку нашему сумасшед-шему. Раньше он убежал против нашей воли; теперь же мы ему сами подстроим побег. Мы дадим ему возмож-ность убежать, но люди будут следовать за ним по пятам на случай несчастья. 23 августа. Всегда случается то, чего меньше всего ожидаешь. Наша птичка, найдя свою клетку открытой, не захотела улететь, так что все наши утонченные планы развеялись в пух и прах. Во всяком случае, одно нам стало ясно, а именно: что беспокойный период у него довольно дли-тельный. И мы поэтому сможем в будущем освобождать его только на несколько часов. Я отдал дежурному служи-телю распоряжение водворять Рэнфилда за час до восхо-да солнца в обитую войлоком комнату: пусть хоть тело этой бедной больной души наслаждается покоем, кото-рым не может пользоваться дух его. Чу, снова неожидан-ность, меня зовут, больной опять сбежал! Позже. Еще одно ночное приключение. Рэнфилд дождался момента, когда дежурный отвернулся, и улучив минуту, незаметно улизнул. Я велел служителям отправляться на поиски. Мы застали его на старом месте, у дубовой двери старой церкви. Увидев меня, он пришел в бешен-ство. Не схвати Рэнфилда служители вовремя, он, навер-ное, убил бы меня. В то время, когда мы его схватили, случилось нечто странное. Он удвоил свои силы, желая освободиться, но вдруг совершенно затих. Я инстинктив-но оглянулся, но ничего не заметил. Тогда я проследил за взором больного: оказалось, он пристально глядел на освещенное луной небо; я не заметил ничего подозритель-ного, разве только большую летучую мышь, летевшую на запад. Больной наш становился все спокойнее и, наконец, произнес: -- Вам незачем связывать меня; я и так не стану вы-рываться. Мы дошли домой совершенно спокойно; я чувствую, в этом спокойствии таится что-- то зловещее... Я не забуду этой ночи... ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР Гилингэм, 24 августа. Мне необходимо последовать примеру Мины и записывать все, а потом, при встрече, мы можем обменяться нашими дневниками. Хотелось бы знать, когда же это бу-дет, наконец? Хотелось бы, чтобы она опять была со мною! Чувствую я себя очень несчастной. Прошлой ночью мне снилось опять то же, что и тогда в Уайтби. Быть может, это следствие перемены климата, или же возвращение домой так на меня подействовало, все в моей голове смутно и перепуталось, я ничего не могу припом-нить, но чувствую непонятный страх и странную слабость. Артур пришел к завтраку и, увидев меня, ужаснулся, а у меня не хватило силы воли притвориться веселой. Мо-жет быть, мне удастся лечь сегодня спать в спальне мамы; я извинюсь и попробую ее уговорить. 25 августа. Опять очень плохая ночь. Мама не согласилась на мою просьбу. Ей самой очень плохо, и она, без сомнения, бо-ялась, что помешает мне спать. Я старалась бодрствовать, и некоторое время мне удавалось не засыпать; но вместе с боем часов в полночь я задремала. За окном кто-- то шумел -- слышался точно шелест больших крыльев; на-сколько помню, я не обратила на это внимания; немного погодя, кажется, заснула. Все время кошмары. Хоть бы вспомнить -- какие! Сегодня я очень слаба. Мое лицо бледно, как у призрака. Кроме того, у меня болит шея. По-- видимому, что-- то неладное случилось с моими лег-кими, так как мне не хватает воздуха. Я все-- таки поста-раюсь как-- нибудь скрыть мое состояние от Артура, а то мой вид его огорчает. ПИСЬМО АРТУРА ХОЛМВУДА К ДОКТОРУ СЬЮАРДУ Гостиница Альбемарль, 31 августа. Дорогой Джек! Очень прошу тебя оказать мне услугу. Люси очень больна. Ничего определенного нет, но выглядит она ужас-но и с каждым днем все хуже. Я расспрашивал, что с нею; с матерью Люси не решаюсь говорить об этом, так как тревожить ее нельзя, учитывая опасное состояние ее здо-ровья. Это может иметь для нее роковые последствия. Миссис Вестенр призналась, что ее участь решена -- у нее сильнейший порок сердца. А между тем я чувствую, что-- то угрожает здоровью Люси, -- я не могу без боли смотреть на нее; я сказал ей, что попрошу тебя вы-слушать ее. Сначала она ни за что не хотела -- я догады-ваюсь, почему, старый дружище; но в конце концов, все-- -таки согласилась. Я понимаю, друг мой, как тяжело тебе будет, но во имя ее спасения ты должен взять лечение на себя. Приезжай в Хиллингтон завтра в 2 часа к зав-траку, чтобы не возбудить подозрений миссис Вестенр; после завтрака Люси найдет какой-- нибудь предлог остаться с тобой наедине. Я приду к чаю, а затем мы сможем вместе уйти. Я очень взволнован ее болезнью и хочу знать всю правду после осмотра. Приезжай не-пременно. Твой Артур. ТЕЛЕГРАММА АРТУРА ХОЛМВУДА СЬЮАРДУ 1 сентября. Отцу плохо. Вызван к нему. Напиши результат под-робно в Ринг. Если необходимо, приеду немедленно. ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ 2 сентября. Дорогой друг. Что касается здоровья мисс Вестенр, то спешу тебя уведомить, что я не нашел ничего угрожаю-щего, не нашел даже намека на какую-- либо болезнь. Но в то же время я чрезвычайно недоволен ее переменой со времени моей последней встречи с нею; мне не удалось осмотреть ее так, как следовало бы, этому мешают наши дружеские и светские отношения. Я решил поэтому подробно описать то, что случилось, представляя тебе самому делать выводы и принимать надлежащие меры. Итак слушай, что я сделал и что я предлагаю сделать: Я застал мисс Вестенр в притворно веселом настроении. Вскоре я понял, что она всячески старается обмануть свою мать, находившуюся тут же, чтобы уберечь ее от волнения. После завтрака миссис Вестенр пошла отды-хать, и мы остались с Люси наедине. Как только дверь закрылась, она сбросила с себя маску веселья, упала в из-неможении на кресло и закрыло лицо руками. Когда я увидел, что все ее веселое настроение исчезло, я тотчас же воспользовался этим, чтобы заняться обследованием. Мне не трудно было убедиться в том, что она страдает малокровием, хотя это и поразило меня, потому что обыч-ных признаков болезни у нее не было, кроме того, мне совершенно случайно удалось исследовать состав ее кро-ви, так как Люси, стараясь открыть окно, порезала себе руку разбившимся стеклом; порез сам по себе был незна-чителен, но это дало мне возможность собрать несколько капель крови и проанализировать их, -- состав крови ока-зался нормальным; я бы сказал, что судя по составу кро-ви, ее здоровье великолепно. Физическим состоянием Люси я остался доволен, так что с этой стороны опасаться нечего, но так как причина ее нездоровья должна же где--- нибудь крыться, то я пришел к убеждению, что тут все дело в нравственном самочувствии. Люси жалуется на затрудненное дыхание, которое, к счастью, мучает ее лишь временами; кроме того, на тяжелый, как бы летарги-ческий сон с кошмарными сновидениями, которые ее пу-гают, но которых она никогда не помнит. Она говорит, что будучи ребенком, имела привычку ходить во сне, и что в Уайтби эта привычка к ней снова вернулась. Так, од-нажды она даже взобралась на Восточный утес, где мисс Мюррэй ее и нашла; но она уверяет меня, что это с ней больше не повторяется. Я в полном недоумении, поэтому решился на следующий шаг: я списался с моим ста-рым учителем и добрым другом, профессором Ван Хел-зинком из Амстердама, который великолепно разби-рается в сомнительных случаях, а так как ты меня пред-упредил, что берешь все на себя, то я нашел нужным посвятить его в твои отношения к мис