с Вестенр. Сделал я это, исключительно покоряясь твоим желаниям, так как сам я был бы горд и счастлив сделать для нее все. Ван Хелзинк из личного ко мне расположения готов прийти к нам на помощь и сделать все возможное. Но независимо от причины, по которой он согласился при-ехать, мы заранее должны быть готовы подчиниться его требованиям. Он очень в себе уверен, но вызвано это тем фактом, что он действительно необыкновенный врач. Он философ и метафизик и вместе с тем один из самых выдающихся ученых. Кроме того, это человек большого ума. У него железные нервы, невероятно решительная натура, страшная сила воли и терпеливость, при этом он добрейший человек, к которому всякий смело может обратиться за помощью. Я пишу тебе об этом для того, чтобы ты понял, почему я так ему доверяю. Я попросил его приехать сейчас же. Завтра я опять увижусь с мисс Вестенр. Вечно твой, Джон Сьюард. ПИСЬМО АВРААМА ВАН ХЕЛЗИНКА ДОКТОРУ СЬЮАРДУ 2 сентября. Дорогой другПолучив твое письмо, я тотчас же со-брался выехать. К счастью, это удастся, не причинив никакого ущерба тем, кто мне доверился. В противном случае я покинул бы их с тяжелым сердцем. Как видишь, я немедленно отозвался на твое приглашение и еду к дру-гу, чтобы помочь тем, кто ему дорог. Объясни своему при-ятелю, что высосав яд из моей раны, образовавшейся у меня от удара грязным ножом нашего общего нервного друга, ты этим поступком добился раз и навсегда моей полной готовности помогать тебе и всем твоим близким. Будь любезен приготовить для меня комнату в Восточной гостинице, чтобы я находился вблизи от больной; кроме того, устрой так, чтобы я мог увидеть молодую леди не слишком поздно завтра же, так как очень может быть, что мне придется вернуться домой в эту же ночь. Если будет нужно, я сумею вернуться через три дня и тогда смогу пробыть у вас уже дольше, а пока -- до свидания, друг мой. Ван Хелзинк. ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА АРТУРУ ХОЛМВУДУ 3 сентября. Дорогой мой Арчи! Ван Хелзинк уже был здесь и уехал. Он вместе со мною отправился в Хиллингам. Бла-годаря осторожности Люси мать ее завтракала вне дома, и мы застали ее одну. Ван Хелзинк очень внимательно исследовал пациентку, потом подробно обо всем расска-зал мне. Посылаю тебе доклад. Я ведь не все время при-сутствовал при исследовании больной. После осмотра он был очень озабочен и сказал, что надо подумать. Когда я ему сообщил о той большой дружбе, которая связы-вает нас с тобой и как ты мне доверяешь, он ответил: "Ты должен сказать ему все, что об этом думаешь; передай ему также и мое мнение, если найдешь это нужным. Нет, я не шучу. Это не шутка, а борьба между жизнью и смертью, если не больше". Я спросил его, что он этим хочет сказать, ибо видел, что он говорит серьезно. Он не дал мне никакого ключа к разгадке; но ты не должен сердиться на него. Арчи, так как его молчание служит признаком того, что его мозг деятельно работает, чтобы разобраться в этом случае и помочь Люси. Он подробно все разъяснит, когда настанет время, в этом же можешь быть уверен. Поэтому я ответил ему, что подробно опишу тебе наш визит. Вот тебе подробный отчет о нашем посещении. Люси была жизнерадостнее, чем тогда, когда я увидел ее впервые, и выглядела безусловно лучше. Не было того ужасного вида, который тебя так взволновал, да и дыхание было нормально. Она была очень мила с профессором и старалась делать все, что было в ее силах, чтобы про-фессор чувствовал себя свободно и хорошо, хотя это уда-валось ей с большим трудом. Мне кажется, Ван Хелзинк заметил это, так как зна-комый мне косой взгляд из-- под густых бровей выдавал его. Затем он начал болтать о посторонних вещах, в об-щем, он говорил обо всем, кроме болезни, и так искусно развлекал ее, что притворное веселье Люси скоро пере-шло в искреннее. Понемногу, совершенно незаметно он переменил тему, перевел разговор на причину своего при-езда и сказал нежно и ласково: "Дорогая моя юная мисс. Мне страшно приятно видеть, что вас так любят. Это очень много значит в жизни. Он сказал мне, что вы в плохом настроении и невероятно бледны. Но где же ему знать молодых леди! Он поглощен своими сумасшедшими и занят тем, что возвращает им по возможности здоровье, а значит, и счастье тем, кому они дороги. Это стоит большого труда, но зато у нас есть чувство радости и удовлетворения, что мы в состоянии дать такое счастье. Ну а в молодых леди он ничего не по-нимает; у него нет ни жены, ни дочери; да и не дело моло-дежи -- судить молодежь, это дело таких стариков как я, у которого столько забот и тревог за них. Итак, моя доро-гая, пошлем-- ка мы его в сад покурить, а мы с вами побол-таем наедине". Я понял намек и пошел прогуляться; немного погодя профессор подошел к окну и подозвал меня. Вид у него был очень суровый; он сказал: "Я ее хорошенько выслушал и осмотрел и не нашел никаких болезненных процессов. Я с вами согласен, она потеряла много крови, но это было раньше; во всяком случае, она отнюдь не малокровна. Я попросил ее позвать служанку, которой мне хочется задать несколько вопросов, чтобы уяснить себе кое-- что, так как в данном случае важно знать все. Ведь должна же существовать какая-- то причи-на; без причины ничего не бывает. Придется хорошенько обдумать все дома. Прошу ежедневно присылать мне те-леграммы; если будет необходимо, приеду снова. Болезнь меня очень интересует, а эта молоденькая леди меня просто очаровала, и я непременно приеду, когда будет нужно". Как я говорил тебе, больше он не сказал бы ни слова, даже если бы мы были наедине. Теперь, Арчи, ты знаешь столько же, сколько и я. Я буду зорко следить за нашей пациенткой. Надеюсь, что твой отец поправляется. Я по-нимаю, старый друг, каково тебе теперь: больны двое лю-дей, из которых тебе оба одинаково дороги. Я знаю твой взгляд на сыновний долг -- ты прав, что исполняешь его; но все же, если понадобится, я немедленно напишу тебе, чтобы ты приехал к Люси, так что тебе незачем очень волноваться, если я тебя не вызываю. Твой Джон Сьюард. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 4 сентября. Пациент зоофагос все еще продолжает меня интере-совать. У него был всего один припадок; это случилось вчера в обычное время. Как раз перед восходом солнца им начало овладевать беспокойство. Служитель был знаком с этими симптомами и сейчас же послал за помощью. К счастью, люди прибежали как раз вовремя, так как с восходом луны он стал таким буйным, что им пришлось употребить все силы, чтобы его удержать. Но через пять минут он стал постепенно успокаиваться и в конце концов впал в какую-- то меланхолию, в которой пребывает и по-сейчас. Позже. Новая перемена в моем больном. В пять часов я заглянул к нему, и он оказался таким же счастливым и доволь-ным как всегда. Он снова ловил мух и глотал их, делая каждый раз отметку ногтем на стенке. Увидя меня, он подошел ко мне и извинился за свое дурное поведение, потом очень покорно попросил меня перевести его обрат-но в свою комнату и вернуть записную книжку. Я решил, что следует подбодрить больного, поэтому распорядился перевести Рэнфилда в его палату с открытым окном. Он снова рассыпал сахар на подоконнике и наловил целый ворох мух. Он их больше не ест, а собирает в коробку, как и рань-ше, и уже осматривает все углы комнаты в поисках паука. Полночь. Снова перемена в нем. Я навестил Люси, которую застал в хорошем состоянии и, вернувшись назад, оста-новился у калитки, чтобы посмотреть на заход солнца, как вдруг опять услышал его вопли. Так как комната выходит именно на эту сторону, то я слышал все яснее, чем утром. Это больно ударило меня по нервам -- пере-ход от восхищения ярким великолепием солнечного зака-та с его роскошными красками, оживляющими мрачные тучи и темную воду -- к ужасной суровой действитель-ности моего каменного здания, полного трепещущего го-ря и всего того, что так тяготит мою душу. По мере того, как солнце заходило, бешенство Рэнфилда постепенно уменьшалось; как только солнце совсем зашло, больной выскользнул из рук тех, кто его держал, и обессиленный опустился на пол. Удивительно, однако, как сильна бы-вает реакция у сумасшедших: через каких-- нибудь пять минут он опять спокойно стоял на ногах и озирался кру-гом. Я сделал служителям знак не держать его, так как мне интересно было видеть, что он сделает. Он подошел к окну и выбросил остатки сахара; затем взял свой ко-роб с мухами, выпустил пленниц и выкинул коробку за окно; потом закрыл окно и сел на кровать. Все это уди-вило меня, и я спросил его: "Разве вы больше не будете разводить мух?" "Нет, -- ответил он, -- вся эта дрянь мне надоела!" Вот поразительный тип! Хотелось бы мне разобраться в складе его ума или же постичь причину внезапных перемен... Стойте! Разгадка, кажется, уже найдена -- если бы только узнать, почему у него был па-роксизм в полнолуние и при заходе солнца. Неужели солнце в определенные периоды дурно или, вернее, воз-буждающе влияет на некоторые натуры -- так же, как луна? Увидим!.. ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН, ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ 4 сентября. Пациентке сегодня значительно лучше. ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН, ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ 5 сентября. Больной гораздо лучше. Хороший аппетит, спокой-ный сон. Весела. Румянец возвращается. ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН, ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ 6 сентября. Ужасная перемена к худшему. Приезжай немедленно. Я не буду телеграфировать Холмвуду, пока не увижусь с тобой. Глава десятая ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ 6 сентября. Дорогой мой Арчи! Мои сегодняшние новости не осо-бенно хороши. Люси сегодня утром заметно осунулась. С одной стороны это оказалось неплохо, а именно: испу-ганная видом Люси, миссис Вестенр обратилась ко мне за советом. Я воспользовался этим и сказал ей, что Ван Хелзинк, мой старый учитель, знаменитый диагност, как раз приезжает ко мне в гости, и что я в таком случае совместно с ним займусь здоровьем ее дочери. Так что теперь мы можем действовать свободно, не возбуждая подозрений, что при ее опасном положении могло бы закончиться катастрофой; а для больной Люси это было бы гибельным. Если случится что-- нибудь непредвиден-ное, я сейчас же напишу тебе, так что мое молчание при-ми как знак того, что все в порядке. Вечно твой, Джон Сьюард. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 7 сентября. Ван Хелзинк приехал опять. Прежде всего он спросил меня, сообщил ли я Артуру все симптомы болезни Люси. Я ответил отрицательно. Он одобрил мой поступок, затем предложил мне записывать весь дальнейший ход болезни самым тщательным образом, утверждая, что случай с Люси явится, может быть, одним из интереснейших в медицине всего мира. Но сообщить подробности он от-казался, говоря, что ему самому не все ясно, и что он до сих пор не совсем уверен в диагнозе. Когда мы пришли, миссис Вестенр тотчас же вышла нам навстречу. Она была встревожена, но не до такой сте-пени, как я этого ожидал. Нас с Ван Хелзинком провели в комнату Люси. Если вчерашний вид ее меня потряс, то сегодняшний привел в ужас. Она была бледна, как призрак; краска сошла даже с губ и десен, щеки ввали-лись, а скулы сильно выдавались; мучительно было смо-треть и слушать, с каким трудом она дышит. Люси лежа-ла без движения и по-- видимому была не в силах говорить, так что некоторое время мы все молчали. Затем мы осто-рожно вышли из комнаты. Как только за нами закрылась дверь, Ван Хелзинк быстро прошел по коридору до сле-дующей двери, которая оказалась открытой. Мы вошли туда. Он лихорадочно закрыл дверь и воскликнул: "Боже мой, это ужасно! Нельзя терять ни минуты. Она умрет! У нее так мало крови, что нужно немедленно сделать переливание. Кто из нас, ты или я, пожертвуем собой?" -- Я моложе и здоровее, профессор. -- В таком случае приготовься сейчас же; я принесу свою сумку. -- Я готов. Спускаясь вниз по лестнице, мы услышали стук в дверь; когда мы дошли до передней, то увидели, что слу-жанка только что открыла дверь и впустила Артура. Он бросился ко мне и сказал нетерпеливым тоном: -- Джон, я очень беспокоился. Я читал между строк твоего письма и был как в агонии; а так как отцу лучше, то я и примчался сюда чтобы самому увидеть, в чем дело. Этот джентльмен -- доктор Ван Хелзинк? Я так благо-дарен вам, сэр. Сначала профессор рассердился, что в такой момент ему помещали; но затем, приглядевшись к Артуру и уви-дя, каким крепким сложением и великолепным здоровь-ем тот обладает, он переменил гнев на милость и, пожи-мая его руки, обратился к нему с чрезвычайно серьез-ным видом: -- Сэр! Вы приехали как раз вовремя. Вы жених нашей дорогой мисс? Она плоха, очень, очень плоха... Нет, дитя мое, так нельзя, -- прервал сам себя профессор, уви-дя, что тот внезапно побледнел и почти в обмороке упал в кресло. -- Вы должны ей помочь. Вы можете сделать дольше, чем кто-- либо из нас, и ваше мужество -- ваша лучшая помощь. -- Что же я могу сделать, скажите, я исполню, -- хрипло произнес Артур. -- Моя жизнь принадлежит ей, и я готов отдать ей свою кровь до последней капли. -- Мой юный сэр, я не требую от вас так много, -- возразил профессор, иронически улыбаясь. -- Что же мне делать? Ван Хелзинк ударил его по плечу. -- Идемте, -- сказал он. -- Вы молодой и, слава Богу, очень здоровый человек. Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона. Молодая мисс плоха, ей нужна кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном только что решили про-извести трансфузию крови. Джон собирался дать свою кровь, так как он моложе и сильнее меня. Но теперь здесь вы. Вы лучше нас, старых и молодых, которым при-ходится заниматься таким усидчивым умственным тру-дом. Наши нервы не так крепки, а кровь не так ярка, как ваша. Артур ответил ему: -- Если бы вы только знали, как охотно я отдал бы за нее жизнь, вы бы поняли... Он остановился, голос его от волнения сорвался. -- Милый мальчик, -- сказал Ван Хелзинк, -- в скором времени вы будете счастливы от того, что сделали для спасения той, которую любите. Идемте же и успокой-тесь. Вы можете еще раз поцеловать ее, но потом вам придется уйти -- я дам вам знак. Мы направились наверх к Люси. Артур остался за дверью. Люси посмотрела на нас, но ничего не сказала. Она не спала, но просто была слишком слаба. Только гла-за ее говорили. Ван Хелзинк вынул несколько предметов из своего чемодана и положил их подальше на столик. Затем он приготовил усыпляющее средство и, подойдя к кровати, ласково сказал: -- Вот, маленькая мисс, ваше лекарство... Выпейте это, будьте пай-- девочкой. Я посажу вас, чтобы легче было его проглотить. Ну, вот! Она с трудом проглотила лекарство -- оно долго не действовало. Причиной тому, в сущности, была ее чрез-мерная слабость. Время тянулось бесконечно долго, пока, наконец, ее не стал одолевать сон, и она заснула. Про-фессор был вполне удовлетворен и позвал Артура в ком-нату, попросив его снять сюртук. Затем он добавил: -- Вы можете ее поцеловать, пока я перенесу стол на место. Джон, дружок, помоги мне. Таким образом, никто из нас не видел, как Артур на-клонился к ней. Затем Ван Хелзинк приступил к операции и сделал ее с невероятной быстротой. Во время трансфузии, каза-лось, будто жизнь снова возвращалась к бедной Люси, лицо же Артура становилось все бледнее, хотя оно и сия-ло от невыразимой радости. Но какой ужасный надлом, должно быть, произошел в здоровье Люси, если то, что в конец ослабило Артура, дало ей лишь незначительное облегчение. Лицо профес-сора было серьезно, он чрезвычайно внимательно и зорко следил за Люси и Артуром. Я слышал биение своего соб-ственного сердца. Немного погодя профессор тихо про-говорил: -- ДовольноПомоги ему, а я займусь ею. Я перевязал рану Артура и взял его под руку. Тут Ван Хелзинк, не поворачиваясь к нам, сказал (у этого человека глаза, кажется, были и на затылке): -- Храбрый юноша! По-- моему, он заслужил еще один поцелуй, который он сейчас же и получит. Покончив со своей операцией, он поправил подушку у головы пациентки. При этом он слегка сдвинул с места черную бархатную ленту, которую Люси постоянно носи-ла вокруг шеи, закалывая ее бриллиантовой пряжкой -- подарком жениха -- и, показав мне на маленькие крас-ные знаки на ее шее, тяжело вздохнул. Затем он повер-нулся ко мне и сказал: -- Уведите теперь нашего храброго юношу, дайте ему портвейну, и пусть он немного отдохнет. Потом пусть он пойдет домой и хорошенько поест и поспит, чтобы снова восстановить свои силы после той жертвы, которую он принес своей невесте. Ему не следует тут больше оста-ваться... Стойте, еще одну минуту! Вы, сэр, наверное бес-покоитесь за результат, так знайте, что операция была успешна. На этот раз вы спасли ей жизнь и можете спо-койно пойти домой и отдохнуть с сознанием того, что все, что в наших силах, сделано. Я расскажу ей все, когда она проснется; она вас полюбит еще больше за то, что вы для нее сделали. Прощайте! Когда Артур ушел, я снова вернулся в комнату. Люси тихо спала, но дыхание ее стало глубже. Ван Хелзинк сидел близ кровати и не сводил с нее глаз. Бархатка сно-ва прикрыла красный знак. Я шепотом спросил про-фессора: -- Что же вы сделаете с этим знаком? -- Что я с ним сделаю? -- повторил профессор. Я в сущности еще не знал, что это за знак, поэтому я отодвинул ленту в сторону. Как раз над внешней шей-ной веной виднелись две небольшие точки, злокачествен-ные на вид. Болезненного процесса в них не было, но края их были очень бледны и точно разорваны. Сначала мне пришло в голову, что эти ранки появились вследствие очень большой потери крови; но я тотчас же отбросил эту мысль, так как это было абсолютно невозможно. Судя по бледности Люси до операции, она, наверное, потеряла столько крови, что вся ее постель должна была быть ею пропитана. -- Ну? -- спросил Ван Хелзинк. -- Да, -- ответил я. -- Я с ними ничего не могу сде-лать. Профессор встал. -- Мне необходимо сегодня же вернуться в Амстердам, -- сказал он. -- Там мои книги и вещи, которые мне необходимы. Тебе придется провести здесь всю ночь, не спуская с нее глаз. -- Сиделки не нужно? -- спросил я. -- Мы с тобою самые лучшие сиделки. Следи за тем, чтобы она хорошо питалась и чтобы ее ничто не тревожи-ло. Тебе придется просидеть всю ночь. Выспаться мы с тобой сможем потом. Я вернусь, как только успею, и тогда можно будет начать лечение. -- Начать? -- сказал я. -- Что вы хотите этим ска-зать? -- Увидишь, -- ответил он, поспешно уходя. Несколько секунд спустя он снова вернулся, просунул голову в дверь и, грозя мне пальцем, сказал: -- Помни, что она на твоем попечении. Если ты хоть на минуту покинешь ее и с нею что-- нибудь случится, то едва ли ты будешь в состоянии когда-- нибудь после этого спокойно уснуть. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 8 сентября. Я всю ночь просидел у Люси. К сумеркам действие усыпляющего средства прекратилось, и она проснулась; после операции она совершенно изменилась. Даже наст-роение ее стало прекрасным. Она была полна жизни. Я сказал миссис Вестенр, что доктор Ван Хелзинк велел мне просидеть всю ночь у ее дочери, но она восстала про-тив этого и доказывала, что дочь ее уже достаточно окрепла и даже весела. Но я все-- таки не сдался и приго-товил все, что мне было необходимо. Пока прислуга при-готовляла все на ночь, я пошел поужинать, затем вернул-ся и уселся возле кровати. Люси нисколько не протесто-вала, наоборот, была как будто даже благодарна мне. Затем сон начал одолевать ее, но она как-- то вздрагивала, точно боролась с ним. Это повторялось несколько раз. Ясно было, что она почему-- то не хотела засыпать, и я за-говорил с нею: -- Вам спать не хочется? -- Боюсь заснуть! -- Боитесь спать? Отчего? Ведь это благо, которого все мы жаждем. -- Да, но если бы вы были на моем месте, если бы сон был для вас предвестником ужаса... -- Предвестником ужаса? Не понимаю, что вы хотите этим сказать? -- Не знаю, сама не знаю! И это самое страшное. Слабость у меня исключительно от этих снов; до сих пор я боюсь даже думать о них. -- Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно! Я буду вас сторожить и обещаю вам, что ничего не случится. -- О, я знаю, что на вас я могу положиться! Я воспользовался случаем и сказал: -- Я обещаю вам, что как только замечу какие-- либо признаки кошмара, то немедленно разбужу вас. -- Вы это сделаете? Наверное сделаете? Как вы добры! Ну, тогда я буду спать! При этих словах она с облегчением вздохнула, отки-нулась назад и заснула. Я продежурил около нее всю ночь. Она не шевелилась и крепко спала спокойным здоровым сном. Рано утром вошла служанка, я уступил ей свое место, а сам пошел до-мой, так как у меня было много других дел. Я написал Ван Хелзинку и Артуру и сообщил им о хорошем резуль-тате операции. Мои дела отняли у меня целый день, и бы-ло уже темно, когда мне удалось справиться насчет моего пациента зоофагуса. Сведения были хорошие: он был со-вершенно спокоен в течение последнего дня и ночи. Во время обеда я получил телеграмму от Ван Хелзинка из Амстердама с просьбой, чтобы я ночью приехал в Хил-лингэм, так как он хотел иметь меня рядом; он же выедет ночью на почтовых и будет у меня рано утром. 9 сентября. Я приехал в Хиллингэм усталый и утомленный. Две ночи я почти совершенно не спал, и мозг мой начинал уже цепенеть. Люси проснулась, настроение у нее было весе-лое: здороваясь со мною, она посмотрела на меня серь-езно и сказала: -- Сегодня вам нельзя дежурить. Вы истощены. Мне опять совсем хорошо. Серьезно, я совсем здорова, и если кому-- нибудь из нас непременно нужно бодрствовать, то уж лучше я постерегу ваш сон. Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Затем Люси пришла ко мне наверх и повела меня в комнату, ко-торая была рядом с ее комнатой, где топился камин. -- Теперь, -- сказала она, -- вы расположитесь здесь. Эту дверь я оставлю открытой. Вы ляжете на кушетке, так как я все равно знаю, что во время дежурства ничто не заставит вас -- докторов -- лечь в постель, если около вас находится пациент. Если мне что-- нибудь понадобится, я вас позову, и вы тотчас сможете прийти ко мне. Мне пришлось повиноваться, тем более, что я устал как собака, и не в силах был больше бодрствовать, если бы даже и желал этого. Она еще раз повторила, что позо-вет меня, если ей что-- нибудь понадобится; я лег на ку-шетку и забыл обо всем на свете. ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР 9 сентября. Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счаст-ливой. Все это время я была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне кажется, что Артур где-- то очень, очень близко от меня -- я чувствую его присутствие. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый! У тебя, наверное, звенит в ушах. О, благодатный покой прошлой ночи! Как хорошо мне спалось в то время, как этот славный доктор Сьюард дежурил около меня; сего-дня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко, ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту ко мне. Благодарю тебя, Созда-тель мойСпокойной ночи, Артур! ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 10 сентября. Почувствовав руку профессора на своей голове, я мо-ментально проснулся и вскочил на ноги. Мы к этому при-учились в больнице. -- Ну, что с нашей пациенткой? -- Ей было хорошо, когда я ее покинул, или, вернее, когда она меня покинула, -- ответил я. -- Пойдем, посмотрим, -- сказал он, и мы вместе во-шли в ее комнату. Штора была спущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелзинк тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Когда я поднял штору и солнечный свет залил комна-ту, я услышал глубокий вздох профессора. Я знал уже значение этого вздоха, и ужас охватил меня. Когда я по-дошел, то увидел, что его суровое лицо исказилось и по-бледнело. Я чувствовал, как задрожали мои колени. Бедная Люси лежала в постели, по-- видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и безжизненнее на вид, чем раньше. Даже губы ее побелели. -- Скорее, -- сказал Ван Хелзинк, -- принеси водки. Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили водкой ее губы и натерли ладони рук и область сердца. Он выслушал ее сердце и после нескольких тре-вожных минут сказал: -- Еще не поздно. Оно бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал; придется начать сначала. Юноши Артура здесь, к сожалению, больше нет; на этот раз мне придется обратиться к тебе, друг Джон. Проговорив эти слова, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было никакой воз-можности прибегнуть к усыпляющему средству, да, в сущности, и незачем было прибегать к нему; поэтому мы принялись за операцию, не теряя ни минуты. Некоторое время спустя Ван Хелзинк поднял руку, предостерегающе грозя мне пальцем: -- Тихо, не шевелись, -- прошептал он, -- я боюсь, что благодаря притоку сил и жизни она с минуты на ми-нуту может прийти в себя, а тогда нам грозит опасность, ужасная опасность. Впрочем, я приму меры предосторож-ности. Я сделаю ей подкожное впрыскивание морфия. И он принялся осторожно приводить свое намерение в исполнение. Морфий хорошо подействовал на Люси; благодаря этому средству обморок ее медленно перешел в сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как нежная краска возвращается на ее бледные щеки и губы. Все-- таки приятно сознавать, что принес хоть ма-ленькую пользу любимой женщине. Профессор внима-тельно следил за мной. -- Довольно! -- сказал он. -- Уже? -- удивился я. -- У Арчи ты взял гораздо больше! Он грустно улыбнулся в ответ и сказал: -- Он ее возлюбленный, ее жених! А тебе придется немало жертвовать своей жизнью как для нее, так и для других; а пока -- довольно. Когда операция кончилась, он занялся Люси. Я же в ожидании, пока он освободится чтобы помочь мне, прилег на кушетку, так как чувствовал слабость и даже дурноту. Вскоре он и мне перевязал рану и послал меня вниз выпить стакан вина. Когда я выходил из комнаты, он нагнал меня и прошептал: -- Помни, никому об этом ни слова, даже Артуру, если он неожиданно придет сюда. Это может напугать его и вместе с тем возбудить ревность. Ни того, ни дру-гого не нужно. Пока -- все. Днем Люси великолепно спала и, когда проснулась, то вид у нее был хороший, она казалась окрепшей, хотя все-- таки выглядела хуже, чем накануне. Вид ее удовлет-ворил Ван Хелзинка, и он пошел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, что он в передней спрашивал, как ближе всего пройти на теле-граф. Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней случилось. Я старался занимать и забавлять ее. Когда миссис Вестенр пришла ее наве-стить, то, по-- видимому, не заметила в дочери никаких перемен и сказала мне: -- Мы так страшно обязаны вам, доктор Сьюард, за все то, что вы для нас сделали; но очень прошу вас не переутомляться. Вы сами выглядите бледным и осунув-шимся. Вам нужна жена, которая немного поухаживала бы за вами; это вам необходимо. При этих словах Люси покраснела, хотя всего только на секунду, так как ее опустошенные вены не могли на-долго удержать столь неожиданного и непривычного прилива крови к голове. Реакция наступила мгновенно: Люси невероятно побледнела. Я улыбнулся и отрицатель-но покачал головой, приложив палец к губам, чтобы пока-зать больной, что разговоры ей еще не разрешены. Ван Хелзинк вернулся через два часа и сказал мне: -- Теперь -- скорей домой, поешь, выпей вина и подкрепись сном. Я тут останусь на ночь и сам посижу с маленькой мисс. Мы с тобой должны следить за ее болезнью -- другим ни к чему об этом знать. У меня на это есть свои причины. Не спрашивай о них; думай, что хо-чешь. Можешь даже вообразить самое невозможное! Спокойной ночи. В передней две служанки подошли ко мне и спросили, не нужно ли кому-- нибудь из них посидеть у мисс Люси. Они умоляли меня позволить им это. Когда же я сказал, что доктор Ван Хелзинк желает, чтобы только он сам или же я сидели у кровати больной, они начали просить меня поговорить с иностранцем. Я был тронут их любез-ностью. Моя ли слабость, забота ли о Люси вызвали в них такую преданность -- не знаю, но время от времени мне приходилось выслушивать их просьбы. Я вернулся в ле-чебницу к позднему обеду; сделал свой обход -- все благополучно. Тогда я прилег. Безумно хочется спать. 17 сентября. Сегодня вечером я снова был в Хиллингэме. Ван Хелзинка я застал в хорошем расположении духа. Люси гораздо лучше. Вскоре после моего приезда принесли какой-- то пакет Ван Хелзинку. Он нетерпеливо раскрыл его и показал нам целую кучу белых цветов. -- Это для вас, мисс Люси, -- сказал он. -- О, доктор, как вы любезны! -- Да, моя дорогая, для вас, но не для забавы. Это лекарство. Тут Люси сделала недовольное лицо. -- Нет, не беспокойтесь. Вам не придется принимать их в отваре или в чем-- нибудь неприятном, так что вам незачем подергивать своим очаровательным носиком; не то я расскажу своему другу Артуру, сколько горести ему придется пережить, когда он увидит ту красоту, которую так любит, настолько искаженной. Ага, моя дорогая мисс! Это выправило ваш носик. Итак -- цветы -- целебное средство, хотя вы и не понимаете, какое. Я положу их на ваше окно, сделаю хорошенький венок и надену вам его на шею, чтобы вы хорошо спали. О да, они как лотос, заставят вас забыть все ваши горести. Они пахнут как воды Леты и фонтаны юности; сам конквистадор искал их во Флориде и нашел, но к сожалению, слишком поздно. Пока он говорил, Люси осматривала цветы и вдыхала их аромат. Затем, отбросив их и полуулыбаясь, полудо-садуя, сказала: -- Ах, профессор, я надеюсь, что это милая шутка с вашей стороны. Ведь это простой чеснок! К моему удивлению, Ван Хелзинк встал и сказал совершенно серьезно: -- Прошу со мною не шутить. Я никогда ни над кем не насмехаюсь. Я ничего не делаю без основания; и про-шу вас мне не противоречить. Будьте осторожны, если не ради себя лично, то ради других. Затем, увидя, что Люси испугалась, что было вполне понятно, он продолжал уже более ласково: -- О моя дорогая, маленькая мисс, не бойтесь меня. Я ведь желаю вам только добра; в этих простых цветах почти все ваше спасение. Вот посмотрите -- я сам разло-жу их у вас в комнате. Я сам сделаю вам венок, чтобы вы его носили. Но -- чур! Никому ни слова, дабы не возбуж-дать ничьего любопытства. Итак, дитя мое, вы должны беспрекословно повиноваться, молчание -- часть этого повиновения, а повиновение должно вернуть вас сильной и здоровой в объятия того, кто вас любит и ждет. Теперь посидите немного смирно. Идем со мною, друг Джон, и помоги мне осыпать комнату чесноком, присланным из Гарлема. Мой друг Вандерпуль разводит эти цветы в парниках круглый год. Мне пришлось вчера телеграфи-ровать ему -- здесь нечего было и мечтать достать их. Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странны; я не нашел бы этого ни в какой медицинской книге: сначала он закрыл все окна, заперев их на затвор; затем, взяв пол-ную горсть цветов, он натер ими все щели, дабы малей-шее дуновение ветра было пропитано их ароматом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я сказал ему: -- Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без основания, но хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы. -- Очень может быть, что так оно и есть, -- спокойно ответил он и принялся за венок для Люси. Мы подождали, пока Люси приготовилась ко сну; затем профессор надел ей венок на шею. Последние ска-занные им слова были: -- Смотрите, не разорвите его и не открывайте ни ок-на, ни дверь, даже если в комнате будет душно. -- Обещаю вам это, -- сказала Люси, -- и бесконечное спасибо вам обоим за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей? Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожи-дала. Ван Хелзинк сказал: -- Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь, -- две ночи в дороге, в промежутке днем -- масса чтения, а на следующий день -- масса тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром ты придешь ко мне, и мы вместе пойдем к на-шей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому "колдовству", которое я устроил. Ох-- хо, хо! Он так безгранично верил, что мною овладел непре-одолимый страх, так как я вспомнил, как сам был полон веры в благоприятный исход и как печальны оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-- за этого в глубине души я стра-дал еще сильнее. Глава одиннадцатая ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР 12 сентября. Как добры они ко мне! Я очень люблю доктора Ван Хелзинка. Удивляюсь, почему он так беспокоился из-- за этих цветов. Впрочем, он, должно быть, прав -- мне при них как-- то лучше стало. Как бы там ни было, меня уже не страшит теперь одиночество, и я могу без страха пойти спать. Я не стану обращать внимания на хлопанье крыль-ев за окном. А какой ужасной борьбы мне стоил сон за последнее время! Как счастливы те, жизнь которых про-ходит без страха, без ужасов, для которых сон является благословением ночи, и не доставляет ничего, кроме слад-ких сновидений. Вот я лежу в ожидании сна, лежу как Офелия в драме, с венком на голове и вся в цветах. Рань-ше я никогда не любила запаха чеснока, но сегодня этот запах мне приятен! Что-- то в нем мирное -- я чувствую, что меня уже клонит ко сну. Спокойной ночи всем! ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 13 сентября. Явился в Беркерли и застал Ван Хелзинка уже вставшим -- вовремя, как всегда. Коляска, заказанная в гости-нице, уже ожидала у дверей. Профессор забрал с собою свой чемодан, с которым он теперь никогда не расстается. Мы приехали в Хиллингэм в 8 часов утра. Когда мы вошли, то встретились с миссис Вестенр, выходившей из своей комнаты. Она сердечно приветствовала нас и сказала: -- Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя еще спит. Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить. Профессор улыбнулся и сказал: -- Aгa! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, -- на что она ответила: -- Вы не должны приписывать себе всего, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне. -- Что вы хотите этим сказать, сударыня? -- спро-сил профессор. -- Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко спала, так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было страшно душ-но, и я отворила окно. Там повсюду лежало так много этих ужасно пахнувших цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при его сла-бости, так что я убрала цветы и немного открыла окно, чтобы освежить комнату. Вы будете очень довольны ею, я убеждена. Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом профессора и увидел, что оно стало пепельно-- серого цвета. Он старался владеть собой в при-сутствии бедной леди, так как знал о ее болезни, -- он даже улыбался, -- но как только она ушла, он резко втолкнул меня в столовую и запер за нами дверь. Тут я впервые увидел Ван Хелзинка в отчаянии. В не-мом ужасе он поднял руки над головой и закричал: -- Господи, Господи, Господи! Что мы сделали такого, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас так много горя? Неужели проклятие, посланное самим дьяво-лом, тяготеет над нами, раз происходят такие вещи, да еще таким образом? Эта бедная мать совершенно бессоз-нательно, думая все повернуть к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! О, сколь-ко у нас горя! До чего все дьявольские силы против нас! -- Идем, -- заговорил он после минутной паузы, -- идем, посмотрим, и будем действовать, один ли дьявол или их много -- безразлично; мы все равно его победим. Он бросился в переднюю за чемоданом, и мы вместе поднялись в комнату Люси. Я отодвинул шторы, пока Ван Хелзинк подходил к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью. -- Так я и знал, -- пробормотал он. Затем, не говоря ни слова, он закрыл дверь и начал выкладывать инстру-менты для новой операции переливания крови. Я уже давно сознавал необходимость этого и начал снимать свой сюртук, но он остановил меня жестом руки. -- Нет, -- сказал он. -- Сегодня вы будете делать опе-рацию. Я буду объектом. Вы потеряли слишком много крови. Снова операция, снова применение усыпляющих средств; снова возвращение красок пепельно-- серым ще-кам и регулярное дыхание здорового сна. На этот раз я сторожил, пока Ван Хелзинк подкреплялся и отдыхал. Он воспользовался первым представившимся случаем и сказал миссис Вестенр, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не посоветовавшись предварительно с ним, что цветы имеют ценность как лекарство, и что вдыхание их аромата входило в план лечения. Затем он сам взялся следить за ходом дела, сказав, что эту и сле-дующую ночи он проведет у постели больной и что сооб-щит мне, когда прийти. После двухчасового сна Люси проснулась свежая и веселая, нисколько не чувствуя себя хуже после ужасно-го испытания. Что все это значит? Я уже начинаю бояться, не отра-жается ли на моем мозгу долгое пребывание среди ума-лишенных. ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР 17 сентября. Четыре спокойных дня и ночи. Я становлюсь такой сильно, что едва себя узнаю. Мне кажется, что я просы-паюсь после долгого кошмара. Я только что проснулась, увидела чудное солнце и по-чувствовала свежий утренний воздух. Мне смутно припо-минается долгое, тоскливое время ожиданий чего-- то страшного; мрак, в котором не было никакой надежды на спасение, а затем -- бесконечное забвение и возвра-щение к жизни, как у водолаза, вылезающего из глубины вод на свет Божий. С тех пор, как доктор Ван Хелзинк со мной, все эти ужасные сны, кажется, прошли; звуки, которые обыкновенно сводили меня с ума, -- хлопанье крыльев за окнами, отдаленные голоса, которые казались мне такими близкими, резкий звук, который исходил не знаю откуда и требовал от меня, сама не знаю, чего -- все это теперь прекратилось. Теперь я нисколько не боюсь засыпать. Я даже не стараюсь не спать. Теперь я стала любить чеснок, и мне присылают каждый день из Гар-лема целые корзины его. Сегодня д-- р Ван Хелзинк уез-жает, так как ему нужно на несколько дней в Амстердам. Но ведь за мной не надо присматривать; я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы остаться одной. Благодарю Бога за мою мать, за дорогого Артура и за всех наших друзей, которые так добры. Я даже не почувствую пере-мены, так как вчера ночью д-- р Ван Хелзинк долгое вре-мя спал в своем кресле. Я дважды заставала его спящим, когда просыпалась; но я не боялась заснуть снова, не-смотря на то, что сучья или летучие мыши довольно сильно бились об оконную раму. СБЕЖАВШИЙ ВОЛК "Pall Mall Gazette" от 18 сентября Опасное приключение нашего интер-вьюера. Интервью со сторожем Зоологи-ческого сада. После долгих расспросов и постоянного упоминания в качестве пароля "Pall Mall Gazette" мне, наконец, уда-лось найти надсмотрщика того отделения Зоологического сада, где содержатся волки. Томас Билдер живет в одном из домиков, находящихся в ограде за жилищем слонов, и как раз садился пить чай, когда я к нему постучался. Томас и его жена, очень гостеприимные пожилые люди, и если то гостеприимство, с которым они меня приняли, -- обычное для них явление, то жизнь их, должно быть, довольно комфортабельно устроена. Сторож отказался заниматься какими бы то ни было делами, пока не по-ужинает, против чего я не протестовал. Затем, когда стол был прибран и он закурил свою трубку, он сказал: -- Теперь, сэр, вы можете спрашивать меня о чем угодно. Вы мне простите, что я отказался разговаривать с вами о делах перед едой. Я даю волкам, шакалам и гие-нам во всех отделениях их чай раньше, чем начинаю предлагать им вопросы. -- Что вы хотите этим сказать -- "предлагать им вопросы"? -- спросил я, желая втянуть его в разговор. -- Ударяя их палкой по голове -- это один способ; почесывая у них за ушами -- это другой. Мне в общем-- то нравится первый -- бить палкой по голове, пока не раздам им обеда, я предпочитаю ждать, пока они выпьют свой херес и кофе, так сказать, чтобы почесать у них за ушами. Вы не заметили, -- прибавил он, философствуя, -- что в каждом из нас сидит порядочно от той же самой натуры, что и в них -- в этих зверях. Вот вы пришли сюда и предлагаете мне вопросы относительно моих обязан-ностей, а я, старый ворчун, желал бы за ваши паршивые полфунта видеть вас вышвырнутым отсюда раньше, чем вы успеете начать свой разговор со мной. Даже после того, как вы иронически спросили меня, не хочу ли я, чтобы вы обратились к надзирателю за разрешением за-давать мне вопросы. Не в обиду будет сказано -- говорил ли я вам, чтобы вы убирались к черту? -- Да, сказали. -- А когда вы ответили мне, что привлечете меня к ответственности за сквернословие, то как обухом уда-рили меня по голове; но полфунта все уладило. Я не со-бирался сражаться, я просто ждал ужина и своим ворча-нием выражал то же самое, что волки, львы и тигры вы-ражают своим рыком. Ну а теперь, да хранит Бог вашу душу, после того как старая баба впихнула в меня кусок своего кекса и про-полоскала меня из своего старого чайника, а я зажег свою трубку, вы можете почесать у меня за ушами, так как вы большего не стоите и не выдавите из меня ни одного звука. Проваливайте вы с вашими вопросами! Я знаю, зачем вы пришли -- из-- за сбежавшего волка? -- Совершенно верно! Я хочу узнать ваше мнение. Скажите только, как это случилось; а когда я узнаю фак-ты, то уж заставлю вас высказаться, почему это произошло и чем, вы думаете, это кончится. -- Хорошо, наставник! Вот почти вся история. Волк этот, которого зовут Берсикр, один из трех серых волков, привезенных из Норвегии, которого мы купили года четы-ре назад. Это был славный, послушный волк, не причи-нявший никому никаких забот. Я очень удивляюсь, что убежать вздумалось именно ему, а не другим зверям. И вот теперь оказывается, что волкам можно верить еще меньше, чем женщинам. Это было вчера, сэр; вчера, приблизительно часа че-рез два после кормления, я услышал какой-- то шум. Я устраивал подстилку в домике обезьян для молодой пумы, которая больна. Но как только я услышал тявканье и вой, я сейчас же выбежал и увидел Берсикра, бешено кидавшегося на решетку, точно рвавшегося на свободу. В этот день в саду было немного народу, и около клетки стоял только один господин высокого роста, с крючкова-тым носом и острой бородкой с маленькой проседью. Взгляд его красивых глаз был суров и холоден; он мне как-- то не понравился, так как мне показалось, что это он раздражает зверей. Руки его были обтянуты белыми лай-ковыми перчатками; указывая на зверей, он сказал: "Сто-рож, эти волки, кажется, чем-- то взволнованы". -- Возможно, что так, -- ответил я неохотно, так как мне не понравился тон, которым он со мной говорил. Он не рассердился, хотя я на это рассчитывал, а улыбнулся доброй, заискивающей улыбкой, открыв при этом рот, полный белых острых зубов. -- О, нет, меня-- то они любят, -- сказал он. -- О, да, любят, -- возразил я, передразнивая его. -- Они всегда любят во время чаепития поточить свои зубы о косточки, которых у вас целый ящик. И странно было то, что как только звери заметили, что мы разговариваем, то прилегли, и когда я подошел к Берсикру, то он позволил мне как всегда погладить себе голову. Этот господин тоже подошел к нему, и представь-те, просунул руку сквозь решетку и погладил его по ушам. -- Берегитесь, -- сказал я ему, -- Берсикр ловкий ма-лый! -- Ничего, -- ответил он, -- я к ним привык. -- Вы тоже занимаетесь этим, -- спросил я, снимая шляпу перед человеком, промышлявшим волками; ведь укротитель всегда приятен сторожу. -- Нет, -- сказал он, -- не совсем так, как вы думаете, но я баловался с ними. При этом он снял шляпу так вежливо, как лорд, и уда-лился. Старый Берсикр глядел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем пошел, улегся в углу и не захотел выходить весь вечер. А ночью, как только зашла луна, здесь завыли все волки. Казалось бы, выть им было не из-- за чего. Вблизи не было никого, кроме какого-- то субъекта, который звал какую-- то собаку, находившуюся, по-- видимому, далеко в парке. Я несколько раз выходил посмотреть, все ли в порядке, и не находил ничего осо-бенного; затем вой прекратился. Около двенадцати я снова вышел осмотреть сад, раньше, чем пойти спать. Но когда я подошел к клетке Берсикра, то нашел ре-шетку сломанной, а клетку пустой. Вот все, что я досто-верно знаю. -- Никто больше ничего не видел? -- Один из сторожей возвращался около того вре-мени домой с вечеринки и видел какую-- то большую серую собаку, перескочившую через забор сада. По край-ней мере, он так говорил, но я этому мало верю. Я лично думаю, что это в голове у него гудела вечеринка. -- Скажите, мистер Билдер, можете ли вы чем-- нибудь мотивировать бегство волка? -- спросил я, давая ему еще монету. -- По моему мнению, волк скрывается где-- нибудь вблизи. Какой-- то садовник сказал, что видел волка, мчав-шегося галопом к северу быстрее лошади; но я ему не ве-рю, так как, да вы и сами знаете, волки не могут мчаться галопом. Так же как и собаки, -- они не так устроены. Это только в сказках волк такой шикарный зверь: там, когда он приходит в ярость или что-- нибудь грызет и кажется страшнее, чем на самом деле, -- он способен, производя дьявольский шум, уничтожать все, что ему попадется. Но в действительности волк, слава Богу, просто-- напросто маленькое животное: собака, например, вдвое умнее и смелее и вчетверо воинственнее его. А этот тем более не способен ни к борьбе, ни к самозащите; больше похоже на то, что он скрывается где-- нибудь за парком и дрожит от страха, и если он о чем-- нибудь думает, то только о том, где бы ему достать поесть; или, может, он попал теперь в какой-- нибудь двор и сидит теперь в каком-- нибудь уголь-ном подвале. Если у него нет пищи, ему придется пойти ее искать, и тогда он может наткнуться на лавку какого-- -нибудь мясника. Если же он не найдет лавки мясника, и какая-- нибудь нянька, прогуливаясь со своим солдатом, оставит ребенка без надзора в коляске, -- ну, тогда я не буду удивлен, если в результате одним мальчиком станет меньше. Вот и все. В этот момент кто-- то подбежал к окну, и лицо мистера Билдера от удивления вытянулось вдвое своей нату-ральной величины. -- Господи! -- воскликнул он. -- Не старый ли Бер-сикр вернулся домой? Он подошел к двери и открыл ее. Это показалось мне совершенно лишним. Я всегда думал, что дикий зверь выглядит хорошо только тогда, когда между ним и нами находится какое-- нибудь очень прочное препятствие; жиз-ненный опыт скорее усилил, чем ослабил эту мысль. Но в конце концов во всем важнее всего привычка, так как Билдеру и его жене присутствие волка было так же без-различно, как для меня присутствие собаки. Вся эта сцена была не что иное, как смесь комедии и драмы. Тот самый злой волк, который в течение целой половины дня парализовал весь Лондон и заставил всех детей дрожать от страха, стоял перед нами точно каю-щийся грешник, и его приняли и приласкали, точно лука-вого блудного сына. Старый Билдер внимательно, с неж-ной заботливостью осмотрел его; когда он кончил осмотр, то сказал: -- Ну вот, так я и знал, что бедный зверек попадет в какую-- нибудь историю; не говорил ли я этого все время? Посмотрите, вся его голова порезана и полна осколков стекла. Это безобразие, что людям позволяют осыпать стены оград осколками бутылок! Вот к чему это ведет! Пойди сюда, Берсикр. Он взял волка, запер его в клетку, дав ему кусок мяса величиной с доброго теленка, и прекратил свой рассказ. Я тоже прекращаю свое повествование. Вот единственные сведения, которые мне удалось получить о стран-ном бегстве волка из Зоологического сада. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 17 сентября. После обеда я был занят уборкой книг, которые, бла-годаря тому, что я отвлекался посторонними делами и мне часто приходилось навещать Люси, пришли в ужас-ный беспорядок; вдруг моя дверь открылась, и в комнату ворвался мой пациент с лицом, совершенно искаженным от гнева и возбуждения. Я был поражен как громом, так как это небывалый случай, чтобы пациент по собственной воле приходил в комнату врача без сторожей. Он шел пря-мо на меня, не произнося ни слова. У него в руке был сто-ловый нож; заметив, какой я подвергаюсь опасности, я старался стоять так, чтобы между нами все время был стол. Несмотря на это, он оказался более ловким и силь-ным, чем я ожидал, и довольно серьезно порезал мне ру-ку. Но раньше, чем он успел ударить меня второй раз, я пришел в себя -- и он уже барахтался на полу, лежа на спине. Из моей руки кровь текла ручьем, и на ковре образовалась маленькая лужица. Видя, что мой приятель не склонен повторять попытку, я занялся перевязкою руки, причем все время наблюдал за распростертой фигу-рой. Когда же прибежали служители и обратили на него внимание, от его занятия нам положительно стало дурно. Он лежал на животе и вылизывал, как собака, кровь, вытекшую из моей руки. Его легко усмирили, и он, к мо-ему удивлению, совершенно спокойно пошел со служите-лями, повторяя при этом без конца: "Кровь -- это жизнь, кровь -- это жизнь"... Я не могу больше терять кровь; я потерял слишком много здоровья за последнее время, да и продолжитель-ность болезни Люси с ее ужасными фазисами немало сказывается на мне. Я слишком взволнован и устал, и мне нужен покой, покой, покой. К счастью, Ван Хелзинк не звал меня сегодня, так что я могу не лишать себя от-дыха; сегодня мне трудно было бы обойтись без него. ТЕЛЕГРАММА ОТ ВАН ХЕЛЗИНКА, АНТВЕРПЕН, СЬЮАРДУ, КАРФАКС (За необозначением страны вручена на 24 часа позже) 17 сентября. Ночуйте в Хиллинтэме. Если не можете все время сторожить, то часто навещайте, следите, чтобы цветы бы-ли на месте. Будьте внимательны. Буду у вас, как только приеду. Ван Хелзинк. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 18 сентября. Выехал в Лондон. Полученная от Ван Хелзинка телеграмма приводит меня в отчаяние. Целая ночь потеряна, а я по горькому опыту знаю, что может случиться за ночь. Конечно, воз-можно, что все сошло хорошо, но один Бог знает, что могло произойти. Должно быть, какой-- то ужасный рок царит над нами, ибо все вооружилось против нас и ме-шает нам, как бы мы ни старались. Возьму с собой этот цилиндр, тогда смогу окончить эту запись на фонографе Люси. МЕМОРАНДУМ, ОСТАВЛЕННЫЙ ЛЮСИ ВЕСТЕНР 17 сентября. Ночью. Я пишу это и оставляю открытым, чтобы никто обо мне не беспокоился. Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я чувствую, что умираю от слабости, у меня едва хватает сил, чтобы писать, но это должно быть сделано, даже если бы я при этом умерла. Я легла спать как обыкновенно, предварительно поза-ботившись о том, чтобы цветы лежали там, куда велел их положить д-- р Ван Хелзинк, и вскоре заснула. Меня разбудило то хлопанье крыльев об окно, которое началось после того, как я ходила во сне на утесы в Уайтби. Я не испугалась, но мне очень хотелось, чтобы д-- р Сьюард был в соседней комнате. Д-- р Ван Хелзинк говорил, что он будет -- тогда я смогла бы позвать его. Я старалась заснуть, но не могла. Тут мною снова овладел прежний страх перед сном, и я решила бодрствовать. Строптивая сонливость нападала на меня именно тогда, когда я боялась заснуть, так что, испугавшись одино-чества, я открыла дверь и крикнула: "нет ли здесь кого-- -нибудь?" Ответа никакого не было. Я боялась разбудить мать, поэтому снова закрыла дверь. Затем я услышала в кустах какой-- то вой, точно собачий, только более низ-ких и глухой. Я подошла к окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме большой летучей мыши, которая, должно быть, билась своими крыльями об окно. Тогда я снова легла в постель, но решила не спать. Вскоре дверь моя открылась, ко мне заглянула мать; видя по моим дви-жениям, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и неж-но сказала: -- Я очень беспокоюсь о тебе, дорогая, и пришла посмотреть, как твое здоровье. Я боялась, что она простудится, сидя так, и сказала ей, чтобы она легла со мною спать, и она легла ко мне в постель; но она не сняла своего халата, потому что ре-шила пробыть у меня недолго и пойти спать к себе. Когда мы лежали, обнявшись, снова раздался стук и хлопанье крыльев об окно. Она вздрогнула слегка, ис-пугалась и спросила: "Что это такое?" Я старалась ее успокоить, наконец мне это удалось, и она тихо лежала; но я слышала, как ужасно билось ее сердце. Немного по-годя снова послышался глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск в окне, и масса разбитых стекол посыпалась на пол. Ворвавшийся ветер распахнул штору, и в отверстии показалась голова большого, тощего волка. Мать в страхе вскрикнула, приподнялась на кро-вати, хватаясь за все, что попадалось ей под руку. Между прочим, она схватилась и за венок из цветов, который доктор Хелзинк велел мне носить вокруг шеи, и сорвала его с меня. В течение нескольких секунд она сидела и, дрожа от страха, указывала на волка; затем упала на-взничь, как пораженная молнией, и падая, так ударила меня по голове, что на мгновение комната и все осталь-ное закружилось передо мной. Я уставилась в окно, волк вдруг исчез, и мне показалось, что целые мириады мошек вместе с ветром ворвались в комнату сквозь разбитое окно и кружились и вертелись как тот столб пыли, ко-торый, по описанию путешественников, образуется из пе-ска в пустыне при самуме. Я пробовала пошевелить рукой, но находилась под влиянием какого-- то колдовства, и кроме того, тело моей дорогой, несчастной матери, ко-торое, казалось, уже холодело, так как ее сердце пере-стало биться, давило меня своей тяжестью, и я на некото-рое время потеряла сознание. Время не казалось мне длинным, но было очень страшно; наконец, я снова пришла в себя. Где-- то вблизи раздался звон колокольчика на проезжей дороге; все со-баки в соседстве завыли; и в кустах, как будто совсем близко, запел соловей. Я была совершенно ошеломлена и разбита от страданий, от страха и слабости, но пение соловья казалось мне голосом моей покойной матери, вернувшейся, чтобы утешить меня. Звуки, кажется, раз-будили и прислугу, так как я слышала шлепанье их босых ног у моих дверей. Я позвала их, они вошли, и когда уви-дели, что случилось и кто лежит в моей постели, громко вскрикнули. Ветер ворвался в разбитое окно, и дверь рас-пахнулась. Они сняли с меня тело моей дорогой матери и положили его, покрыв простыней, на постель, как толь-ко я встала. Они все были до такой степени перепуганы и расстроены, что я велела им пойти в столовую и выпить по стакану вина. Дверь на мгновение распахнулась и за-тем снова закрылась. Девушки вскрикнули, и мне пока-залось, что кто-- то вошел в столовую; а я положила все цветы, которые только у меня были, на грудь моей доро-гой матери. Тут я вспомнила, что д-- р Ван Хелзинк гово-рил мне, но я не хотела их больше трогать, да кроме того решила, что одна из прислуг посидит теперь вместе со мною. Я очень удивилась, почему девушки так долго не возвращались. Я позвала их, но не получила ответа, так что сама пошла в столовую посмотреть, что с ними. Мое сердце упало, когда я увидела, что случилось. Все четыре девушки лежали беспомощно на полу, тяжело дыша. До половины наполненный графин с хересом стоял на столе, но какой-- то странный, дикий запах исходил оттуда. Мне это показалось подозрительным, и я исследо-вала графин -- пахнет опием; взглянув на буфет, я уви-дела, что бутылка, из которой доктор давал лекарство моей матери, была пуста. Что мне делать? Что мне де-лать? Я не могу ее оставить, а я одна, потому что при-слуга спит, кем-- то отравленная. Одна со смертью! Я боюсь войти туда, так как слышу глухой вой волка сквозь разбитое окно... Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и огоньки в глазах волка светятся каким-- то синим тусклым светом. Что мне делать? Да хранит меня Бог от всякого несчастья в эту ночь! Я спрячу бумагу у себя на груди, где ее найдут, если меня придется переносить" Моя мать умерла! Пора и мне! Прощай, дорогой Артур, если я не переживу этой ночи! Да хранит вас Бог, дорогие, да поможет Он мне! Глава двенадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 18 сентября. Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее мать и надеялся, что разбужу только при-слугу. Но никто не вышел, и я снова постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги, в такой поздний час валявшейся в постели, так как было уже де-сять часов, и нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было. До сих пор я винил только прислу-гу, но теперь мной начал овладевать ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что минута, даже секунда запоздания равняется часам страдания для Люси, если с нею снова повторился один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти где-- нибудь случайный вход. Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и две-ри были закрыты, и, расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я увидел бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он воскликнул: -- Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили вы мою телеграмму? Я ответил так скоро и связно, как только мог, что по-лучил телеграмму рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что мне никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал: -- Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не найдется открытого входа, нам са-мим придется как-- нибудь устроить вход. Время для нас теперь дороже всего. Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно. Профессор вынул из чемодана хирургиче-скую пилу и передал ее мне, указав на железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было распи-лено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы выта-щили решетку и открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В кухне и людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда, нако-нец, пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим сквозь ставни, то нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате объяс-няли все. Ван Хелзинк посмотрел на меня и, направ-ляясь дальше, сказал: -- Мы можем вернуться к ним позже. Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы при-остановились у дверей и прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного предчувст-вия, мы тихо открыли дверь и вошли. Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и ее мать. Последняя лежала даль-ше от нас и была покрыта белой простыней, уголок кото-рой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно, открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около нее лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом. Цветы, положенные нами вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была открыта, и на ней были видны две маленькие ран-ки, такие же, как и раньше, но только края их были ужасно белы и изорваны. Не говоря ни слова, профессор приложил голову к груди Люси; затем быстро повернул голову в сторону, как будто прислушиваясь к чему-- то и, вскочив на ноги, крикнул мне: -- Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Прине-сите водки! Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попро-бовал и понюхал ее из предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но дыхание их стало тревожнее -- по-- видимому, снотвор-ное начинало утрачивать свое действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а вернулся к Ван Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони Люси и сказал мне: -- Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в чувство служанок. Похлопайте их по-крепче мокрым полотенцем по лицу. Пусть они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти так же холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за что-- нибудь другое. Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них. Четвертая была еще очень молода, и от-рава подействовала на нее сильнее, чем на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться. Дру-гие сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они стали истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и одной погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая и плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели огонь и вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и посадили ее туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в дверь. Одна из служанок накинула на себя какую-- то одежду и выбе-жала открыть. Затем вернулась и шепотом сказала нам, что какой-- то господин пришел с поручением от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он подождал, так как мы очень заняты. Она ушла с поручением, и погру-женный в свою работу, я совершенно забыл о нем. Наконец мы заметили, что теплота начинает произво-дить на Люси некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании слышались уже яснее, а дыхание стало чуть-- чуть более ощутимым. Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в рот. Я заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый платок. Она все еще была без сознания, и ей было очень плохо -- хуже, чем когда-- либо. Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вер-немся, -- затем вышел со мной из комнаты. -- Нам нужно обсудить, как поступить! -- сказал он, когда мы спускались по лестнице. Из передней мы прошли в столовую, где и останови-лись, закрыв за собой двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к смерти, которое так свойственно британским женщинам низшего круга. Поэтому в комнате царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно светло. Ван Хелзинка, очевидно, что-- то тревожило; после небольшой паузы он сказал: -- Что нам теперь делать? Куда нам обратиться за помощью? Необходимо доставить ей новый приток крови и как можно скорее, потому что жизнь этой бедняжки висит на волоске; она не выдержит больше часу. Я боюсь довериться этим женщинам, даже если бы у них хватило храбрости подвергнуться операции. Как нам найти кого--- нибудь, кто бы согласился открыть свои вены ради нее? -- Не могу ли я вам услужить? Голос раздался с кушетки на другом конце комнаты, и звуки эти принесли облегчение и радость моему сердцу, так как это был голос Квинси Морриса. При первых звуках голоса Ван Хелзинк нахмурился, но выражение его лица смягчилось и глаза смотрели уже ласково, когда я воскликнул: "Квинси Моррис!" и бросился к нему с распростертыми объятиями. -- Как вас сюда занесло? -- крикнул я ему, когда наши руки встретились. -- Я думаю, причина -- Арчи! Он вручил мне телеграмму: "Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет, страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец все еще в том же положении. Напишите, здорова ли Люси. Не медлите. Холмвуд". -- Мне кажется, что я пришел как раз вовремя. Вы ведь знаете, что вам стоит только сказать слово, чтобы я сделал все. Ван Хелзинк шагнул вперед, взял его за руку и, взгля-нув ему прямо в глаза, сказал: -- Кровь храброго человека -- самая лучшая вещь на свете, когда женщина в опасности. Вы настоящий муж-чина, в этом нет сомнения. Прекрасно, пусть черт рабо-тает изо всех сил, но Бог шлет нам людей, когда они нам нужны. И снова мы пережили эту ужасную операцию. У меня не хватает сил, чтобы описать ее подробно. Люси, по-- ви-димому, перенесла страшное потрясение, и оно отрази-лось на ней сильнее, чем раньше, так как несмотря на то, что в ее вены была влита масса крови, ее тело не подда-валось лечению так же хорошо, как раньше. Тяжело было смотреть на ее возвращение к жизни. Но, как бы то ни было, работа сердца и легких улучшилась; Ван Хелзинк сделал подкожное впрыскивание. Обморок перешел в глу-бокий сон. Профессор остался сторожить, пока я спу-стился вниз с Квинси Моррисом и послал одну из служа-нок отпустить ожидавшего извозчика. Я оставил Квинси отдохнуть, заставил его выпить стакан вина и велел ку-харке приготовить солидный завтрак. Тут вдруг мне в го-лову пришла одна мысль, и я пошел в комнату, где лежа-ла Люси. Когда я тихо вошел, то застал там Ван Хелзинка с несколькими листочками бумаги в руках. Он, очевидно, уже их прочел, и теперь сидел, опершись головой на руку, в глубокой задумчивости. На лице его застыло вы-ражение смутного удовлетворения, точно он удачно раз-решил какое-- то сомнение. Он передал мне бумаги, сказав: -- Это упало с груди Люси, когда я нес ее в ванну. Прочтя, я взглянул на профессора и после некоторого молчания сказал: -- Ради Бога, что все это значит? Была ли она раньше сумасшедшей или же теперь сошла с ума, или то, что написано -- правда, и в этом кроется какая-- то ужасная опасность? Хелзинк ответил мне: -- Не думайте об этом сейчас. Вы узнаете и поймете все в свое время; но попозже. А теперь скажите, о чем вы собирались мне рассказать? Это вернуло меня к делу, и я снова пришел в себя. -- Я хотел сказать вам, что надо написать удостове-рение о смерти миссис Вестенр. Я снова спустился и в передней встретил Квинси Мор-риса с написанной им Артуру телеграммой, в которой он сообщал о смерти миссис Вестенр и о том, что Люси так-же была больна, но что теперь ей лучше, и что Ван Хел-зинк и я с нею. Затем он спросил: -- Можно мне поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь? Я кивнул ему в ответ головой и вышел. Я не встретил никаких затруднений при внесении в реестр и велел гро-бовщику прийти вечером снять мерку для гроба и взять на себя устройство похорон. Когда я вернулся, Квинси уже ждал меня. Я сказал, что поговорю с ним, как только узнаю о состоянии Люси, и вошел к ней в комнату. Она все еще спала, а профессор, по-- видимому, так и не двигался с места. Он приложил палец к губам, и я понял, что в скором времени он ожи-дает ее пробуждения. Когда я вернулся к Квинси, он произнес: -- Я не люблю бывать там, где у меня нет на то права, но здесь случай исключительный. Вы знаете, как я любил эту девушку; но несмотря на то, что это все уже в прошлом, я не могу не беспокоиться о ней. Ска-жите, что случилось; датчанин -- очень славный госпо-дин; он сказал, когда вы вошли, что необходима новая трансфузия крови и что вы оба истощены. Я догады-ваюсь, что вы с Ван Хелзинком уже раз проделали над собой то, что я сделал сегодня. Не так ли? -- Да, так. -- И я догадываюсь, что Артур тоже принес себя в жертву. Когда я встретился с ним четыре дня тому назад, он очень плохо выглядел. С тех пор, как у меня в пампасах погибла кобыла в одну ночь, я никогда не видел, чтобы можно было так быстро измениться. Одна из тех больших летучих мышей, которых там называют вампирами, напала ночью на несчастную лошадь, высо-сала у нее из горла и открытых ран столько крови, что она уже не в силах была оправиться, и мне пришлось пристрелить ее из сострадания. Скажите совершенно откровенно, Джон, -- Артур был первым, не так ли? Я задумался, так как сознавал, что не следует выда-вать того, что профессор держит в секрете, но Моррис знал уже слишком много и о многом догадывался, так что не было причины ему не отвечать, поэтому я ответил ему той же самой фразой: "Да, так". -- И как долго это продолжается? -- Дней десять. -- Десять днейЗначит, в вены этого бедного созда-ния, которое все мы так любим, за это время вкачали кровь четырех здоровых людей. Помилуй Господи, да ее тело не выдержало бы этого! Куда же она девалась, вся кровь? Я покачал головою. -- Куда? -- повторил я. -- Я положительно ничего не соображаю и представить себе не могу. Тут целая серия мелких обстоятельств перепутала все наши распо-ряжения относительно охраны Люси. Но больше этого не случится. Мы останемся тут, пока все это не кончит-ся, -- хорошо ли, дурно ли, как будет угодно Богу! Когда Люси поздно вечером проснулась, то первым движением ее было схватиться за грудь, и к моему удив-лению, она вытащила оттуда те листы, которые Ван Хелзинк давал мне прочесть. Осторожный профессор положил их обратно, чтобы она, проснувшись, не встре-вожилась. Затем она оглянулась кругом и, заметив, где находится, вздрогнула, громко вскрикнула и закрыла свое бледное лицо бледными, худыми руками. Мы оба поняли значение этого, т. е., что она вспомнила о смерти матери, так что мы приложили все старания, чтобы ее успокоить. Когда стемнело, она снова задрожала. Но тут произошло странное явление. Во сне она схватила листки и разорвала их. Ван Хелзинк встал и отобрал их у нее, а она продолжала рвать воображаемую бумагу; наконец, она подняла руки и развела их, как будто раз-брасывая оставшиеся куски. Ван Хелзинк был поражен и нахмурился, что-- то соображая, но ничего не сказал. 19 сентября. Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как-- то все боялась заснуть, и когда проснулась, то чувство-вала себя немного слабее. Профессор и я по очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Мор-рис ничего не говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг дома и сторожил. На сле-дующий день, при дневном свете, мы увидели, насколько ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была принять, нисколько не помогло ей. Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и дыха-ние было ровнее; открытый рот обнажал бледные бес-кровные десны, причем зубы казались как-- то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же она бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица -- она снова становилась похожей на себя, хотя очень изме-нилась от истощения, и казалось, что сейчас умрет. Ве-чером она спросила об Артуре, и мы вызвали его теле-граммой. Квинси поехал на вокзал встречать его. Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В течение дня при-падки сонливости стали учащаться, так что возмож-ности разговаривать с ней почти не было. Все-- таки при-сутствие Артура подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала с ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного обод-рился. Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около нее. Через четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все это на фонограф Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что завтра -- конец нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно -- бедное дитя не может выдер-жать. Да поможет всем нам Бог! ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР (Не распечатанное ею) 7 сентября. Моя дорогая Люси! Кажется, целый век я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе не писала. Я знаю, что ты простишь мне мой грех, когда прочтешь весь мой запас новостей. Мой муж благополучно вернулся; когда мы приехали в Эксетер, нас уже ждала коляска; в ней сидел мистер Хаукинс, приехавший нас встречать, несмотря на то, что снова сильно страдает подагрой. Он повез нас к себе, где нам были приготовлены удобные и уютные ком-наты, и мы все вместе пообедали. После обеда мистер Хаукинс сказал: -- Мои дорогие, пою за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим бесконечного счастья. У меня никого нет на свете, и я решил все оставить вам. Дорогая Люси, я плакала, когда Джонатан и этот старик пожимали друг другу руки. Это был очень, очень счастливый вечер для нас. Итак, мы теперь обосновались в этом чудесном ста-ром доме. Я страшно занята устройством квартиры и хозяйством. Джонатан и мистер Хаукинс заняты це-лыми днями, так как взяв Джонатана в компаньоны, м-- р Хаукинс хочет посвятить его во все дела своих клиентов. Как поживает твоя милая матушка? Хотелось бы мне приехать к вам в город и увидеть вас, дорогие мои, но я не смею, так как у меня слишком много дел; а за Джонатаном нужно очень и очень ухаживать. Он уже начинает полнеть, но все же страшно ослабел после своей долгой болезни. Теперь я рассказала тебе все свои новости, послушаю твои. Когда твоя свадьба? Где и кто будет вас вен-чать, и что ты наденешь, и будет ли это торжественная или скромная свадьба? Расскажи мне обо всем, доро-гая, так как нет ничего, что не интересовало бы меня и не было бы мне дорого. Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя дорогая, да благословит тебя Бог. Твоя Мина Харкер. ОТЧЕТ ПАТРИКА ХЕННЕСИ Д. М., M.R.C.S.L.K.Q.C.P.I., и т. д., ДЖОНУ СЬЮАРДУ, Д. М. 20 сентября. Дорогой сэр, согласно вашему желанию прилагаю при сем отчет о всех делах, порученных мне... Что ка-сается пациента Рэнфилда, то о нем есть много ново-стей. С ним был новый припадок, который мог очень плохо кончиться, но который, к счастью, не имел ни-каких последствий. Вчера после обеда двухколесная повозка подвезла к пустому дому, который граничит с нашим, двух господ; к тому самому дому, куда, по-мните, дважды убегал пациент. Эти господа останови-лись у наших ворот, чтобы спросить, как им туда пройти; они, очевидно, иностранцы. Я стоял у окна кабинета и курил после обеда и видел, как один из них прибли-жался к дому. Когда он проходил мимо окна Рэнфилда, пациент начал бранить его и называть всеми скверными словами, какие знал. Господин же, казавшийся очень порядочным человеком, ограничился тем, что ответил ему: "перестань, ты, грубый нищий". Затем наш пациент начал обвинять его в том, что он его обкрадывает, что хотел его убить, и сказал ему, что он ему помешает, если только тот снова вздумает сделать это. Я открыл окно и сделал господину знак, чтобы он не обращал вни-мания на слова больного -- он ограничился тем, что огляделся вокруг, как будто желая понять, куда он по-пал, и сказал: "Боже меня сохрани обращать внимание на то, что мне кричат из несчастного сумасшедшего дома. Мне очень жаль вас и управляющего, которым приходится жить в одном доме с таким диким живот-ным, как этот субъект". Затем он очень любезно спро-сил меня, как ему пройти в пустой дом, и я показал ка-литку; он ушел, а вслед ему сыпались угрозы, прокля-тия и ругань Рэнфилда. Я пошел к нему, чтобы узнать причину его злости, так как он всегда вел себя прилично и ничего подобного с ним не случалось, когда он не был в припадке буйства. К моему великому удивлению я застал его совершенно успокоившимся и даже веселым. Я старался навести его на разговор об этом инциденте, но он кротко начал расспрашивать меня, что я этим хо-тел сказать, и заставил меня поверить тому, что он тут совершенно ни при чем. И все-- таки, как ни печально, это оказалось ничто иное, как хитрость, так как не про-шло и получаса, как я снова услышал о нем. На этот раз он снова разбил окно в своей комнате и, выскочив из него, мчался по дорожке. Я крикнул сторожу, чтобы он последовал за мною, а сам побежал за Рэнфилдом, так как боялся какого-- нибудь несчастья. Мои опасения оправдались: около повозки с большими деревянными ящиками, которая уже проезжала раньше, стояли не-сколько человек с багровыми лицами и утирали вспотев-шие от тяжелой работы лбы; раньше чем я успел по-дойти, наш пациент бросился к ним, столкнул одного из них с повозки и начал колотить его головой об землю. Если бы я не схватил его вовремя, то Рэнфилд убил бы его на месте. Его товарищ схватил тяжелый кнут и стал бить Рэнфилда рукояткой кнута по голове. Это были ужасные удары, но Рэнфилд, казалось, не почувствовал их -- бросился на него и боролся с нами троими, рас-кидывая нас во все стороны, как котят. Вы знаете, что я довольно грузен, и те два тоже дюжие молодцы. Сна-чала он вел себя довольно спокойно в драке, но как только понял, что мы его осилили и что сторожа наде-вают на него смирительную рубашку, начал кричать: "Я хочу их уничтожить! Они не смеют меня грабить! Они не смеют убивать меня постепенно! Я сражаюсь за своего лорда и хозяина!" и всякие бессвязные фразы. Порядочного труда стоило нам вернуть его домой и во-дворить в обитую войлоком комнату. Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я сделал ему перевязку, и он уже поправляется. ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР (Не распечатанное ею) 18 сентября. Моя дорогая Люси! Какой удар для нас! М-- р Хаукинс внезапно умер! Многие подумают, что это вовсе не так печально для нас, но мы оба так полюбили его, что нам положительно кажется, что мы потеряли отца. Джонатан сильно сокрушается: он опечален, глубоко опечален, не только тем, что утратил этого доброго ста-рика, так хорошо всю жизнь относившегося к нему, заботившегося о нем, как о родном сыне, и в конце кон-цов оставившего ему такое состояние, которое нам, скромным людям, обыкновенно кажется несбыточной мечтой, но чувствует эту утрату еще в другом отноше-нии. Он говорит, что ответственность, которая теперь целиком падает на него, заставляет его нервничать. Он начинает сомневаться в себе. Я стараюсь его подбодрить, и моя вера поддерживает его веру в себя. А то сильное потрясение, которое он недавно перенес, отра-жается на нем теперь еще больше. Прости, дорогая, что беспокою тебя своими горестями в те дни, когда ты так счастлива, -- но, дорогая Люси, мне приходится быть мужественной и веселой при Джонатане, а это стоит большого труда и не с кем отвести душу. Послезавтра придется быть в Лондоне, так как мистер Хаукинс перед смертью выразил желание быть похороненным около своего отца. Поскольку у него нет никаких родствен-ников, то Джонатан должен принять на себе все хло-поты по погребению. Я постараюсь забежать к тебе, дорогая, хоть на несколько минут. Прости, что потре-вожила тебя. Да благословит тебя Бог! Любящая тебя Мина Харкер. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 20 сентября. Я сменил Ван Хелзинка при Люси. Мы хотели, чтобы Артур тоже пошел отдохнуть, но он отказывался и только тогда согласился идти, когда я сказал ему, что он понадобится нам днем, и что будет плохо, если мы все одновременно устанем, так как от этого может по-страдать Люси. Артур ушел вместе с Ван Хелзинком, бросив при-стальный взгляд на бледное лицо Люси, которое было белее полотна подушки, на которой покоилась ее голова. Люси лежала совершенно спокойно и мельком оглядела комнату, как бы желая убедиться, что все в ней так как должно быть. Профессор снова развесил повсюду цве-ти чеснока. Отверстие в разбитом окне было заткнуто чесноком, и вокруг шеи Люси над шелковым платоч-ком, который Ван Хелзинк заставил ее повязать, был сплошной густой венок из этих же благоухающих цве-тов. Люси как-- то тяжело дышала и выглядела гораздо хуже, так как полуоткрытый рот обнажал открытые десны. Зубы в сумерках казались еще длиннее, чем ут-ром. Благодаря игре света казалось, будто у нее обра-зовались длинные и острые клыки. Я присел на кровать, и она шевельнулась, словно почувствовав себя неловко. В это время раздался глухой звук, точно кто-- то посту-чал в окно чем-- то мягким. Я осторожно подошел и вы-глянул за отогнутый край шторы. Светила полная луна, и я увидел, что этот шум производила большая летучая мыть, которая кружилась у самого окна -- очевидно, притянутая светом, хотя и тусклым, -- постоянно уда-ряясь крыльями об окно. Когда я вернулся на свое место, то заметил, что Люси слегка пододвинулась и сорвала со своей шеи венок из чеснока. Я положил его обратно и продолжал сторожить. Затем она проснулась, и я дал ей поесть, как пред-писал Ван Хелзинк. Она поела очень мало и нехотя. В ней не было больше заметно той бессознательной борьбы за жизнь, которая до сих пор служила доказа-тельством крепости ее организма. Меня поразило, что как только Люси пришла в себя, она тотчас же лихо-радочным движением прижала к груди цветы. Необы-чайно страшно было то, что стоило ей впасть в свой странный, как бы летаргический сон с тревожным ды-ханием, она сбрасывала с себя цветы; а проснувшись, снова прижимала их к себе. Я не мог допустить случай-ности этого явления, так как в продолжение долгих ночных часов, которые я провел, оберегая ее сон, она постоянно то засыпала, то просыпалась и всякий раз повторяла те же движения. В шесть часов Ван Хелзинк сменил меня. Когда он увидел лицо Люси, он испуганно вздрогнул и сказал резким шепотом: "Откройте шторы, мне нужен свет!" Затем он наклонился и, почти касаясь Люси, осмотрел ее. Сдвинув цветы и сняв шелковый платок с шеи, он посмотрел и отшатнулся. Я тоже наклонился и взглянул на шею; то, что я увидел, поразило и меня: раны на шее совершенно затянулись. Целых пять минут Ван Хелзинк молча стоял и сурово глядел на нее, затем обернулся ко мне и спокойно сказал: -- Она умирает. Теперь это протянется недолго. Заметьте, будет иметь громадное значение, умрет ли она в сознании или во сне. Разбудите нашего несчаст-ного друга, пусть он придет и посмотрит на нее в послед-ний раз; он доверял нам. Я пошел в столовую и разбудил Артура. В первую минуту он был как в дурмане, но когда увидел луч солнца, пробравшийся сквозь щель в ставне, то перепугался, что опоздал. Я уверил, что Люси все время спала, но намекнул как мог осторожно, что мы с Ван Хелзин-ком боимся, как бы это не было ее последним сном. Он закрыл лицо руками, опустился на колени у кушетки и оставался в таком положении несколько минут, молясь. Когда мы вошли в комнату Люси, я заметил, что Ван Хелзинк со свойственной ему предусмотритель-ностью решил идти напрямик и постарался обставить и устроить все как можно лучше. Он даже причесал Люси, так что волосы ее светлыми прядями лежали на подушке. Когда она увидела Артура, то тихо прошеп-тала: -- Артур! О, моя любовь, я так рада, что ты пришел. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Ван Хелзинк быстро отдернул его назад. -- Нет, -- прошептал он ему на ухо, -- не теперь! Возьмите ее за руку, это успокоит ее больше. Артур взял Люси за руку и встал перед ней на колени, а она ласково посмотрела на него своими добрыми, чудными, ангельскими глазами. Затем она медленно закрыла глаза и задремала. Грудь ее тяжело поднималась, и она дышала, как уставшее дитя. Тут с нею снова произошла та же перемена, которую я не раз наблюдал ночью. Ее дыхание стало тя-желее, губа вздернулась и открыла бледные десны, благодаря чему ее зубы казались длиннее и острее, чем раньше; она в полусне бессознательно открыла глаза, ставшие вдруг мутными и суровыми, и сказала таким странным и сладострастным тоном, какого никто из нас никогда от нее не слышал: -- Артур, любовь моя, я так рада, что ты пришел! Поцелуй меня! Артур быстро наклонился, но тут Ван Хелзинк, по-раженный, как и я, ее тоном, бросился к нему, схватил обеими руками за шиворот и со страшной, невероятной силой отшвырнул прочь. -- Ради вашей жизни, -- сказал он, -- ради спасения вашей собственной и ее души! Не прикасайтесь к ней! Артур сначала не знал, что ему делать и что сказать, но раньше, чем приступ злобы успел овладеть им, он сообразил, в каких условиях он находится, и молча остался стоять в углу. Ван Хелзинк и я взглянули на Люси и увидели, как по ее лицу промелькнула тень бешеной ярости; острые зубы щелкнули с досады. Вскоре после того она снова открыла глаза и, про-тянув свою бледную, худую ладонь, взяла Ван Хелзинка за его большую загорелую руку и, притянув к себе, по-целовала ее. -- Мой верный, дорогой друг, -- произнесла она слабым голосом. -- Мой и его верный другБерегите его и дайте мне надежду на покой! -- Клянусь вам, -- ответил он торжественно, подняв руку, точно клялся в суде. Затем повернулся к Артуру и сказал: -- Подите сюда, дитя мое, возьмите ее за обе руки и поцелуйте в лоб, но только один раз. И встретились их глаза, а не губы: так они и рас-стались. Глаза Люси закрылись; Ван Хелзинк, стоящий около, взял Артура под руку и отвел в сторону. Затем дыхание Люси стало снова тревожным и вдруг совсем прекратилось. -- Все кончено, -- сказал Baн Хелзинк, -- она умерла. Я увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что я не в силах был на него смотреть. Я вернулся в ком-нату усопшей и застал Ван Хелзинка, глядящего на Люси необычайно суровым взглядом; с ней произошла какая-- то перемена: смерть вернула ей часть былой кра-соты, черты лица смягчились; даже губы не были больше так бледны. Как будто вся кровь, в которой больше не нуждалось ее сердце, прилила к лицу и старалась по мере возможности смягчить неприглядную работу смерти. Я стоял около Ван Хелзинка и сказал ему: -- Ну вот, наконец-- то бедняжка нашла покой! Все кончено! Он повернулся ко мне и сказал торжественно: -- Нет, увы! Еще далеко не все! Это только начало! Когда я спросил, что он хочет этим сказать, он лишь покачал головой и ответил: -- Пока мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим. Глава тринадцатая Похороны были назначены на следующий день, так чтобы Люси похоронили вместе с матерью. Я заметил, что Ван Хелзинк все время держался по-близости. Возможно, причиной тому был господство-вавший в доме беспорядок. Никаких родственников не осталось, так что мы с Ван Хелзинком решили сами пересмотреть все бумаги, тем более что Артуру при-шлось уехать на следующий день на похороны отца. Ван Хелзинку захотелось непременно самому просмот-реть бумаги Люси. Я боялся, что он как иностранец не сумеет разобраться в том, что законно и что незаконно, и спросил его, почему он настаивает на этом. Он ответил: -- Ты забываешь, что я такой же юрист, как и доктор. Но в данном случае нельзя считаться только с тем, чего требует закон. Тут, вероятно, найдутся и другие бумаги, в которые никто не должен быть посвящен. При этом он вынул из своего бумажника записки, которые были на груди у Люси и которые она разорвала во сне. -- Если ты найдешь в бумагах что-- нибудь о стряп-чем миссис Вестенр,-- продолжал он, -- то запечатай все бумаги и сегодня же напиши ему. Я же останусь всю ночь сторожить здесь, в комнате Люси, так как хочу посмотреть, что будет. Нехорошо, если кто-- нибудь чужой узнает ее мысли. Я продолжал свою работу и вскоре нашел имя и адрес стряпчего миссис Вестенр и написал ему. Все бумаги оказались в порядке, там даже точно было ука-зано, где хоронить усопших. Только я запечатал письмо, как, к моему великому удивлению, вошел Ван Хелзинк, говоря: -- Не могу ли я тебе помочь, Джон? Я свободен и весь к твоим услугам. -- Ну как, нашел, что искал? -- спросил я. Он от-ветил: -- Я не искал ничего определенного. Я нашел то, что надеялся -- несколько писем, заметок и вновь на-чатый дневник. Вот они, но мы о них никому не скажем. Завтра я увижу нашего бедного друга, и с его согласия воспользуемся некоторыми из найденных мною данных. Раньше чем отправиться спать, мы еще раз пошли посмотреть на Люси. Агент, право, все хорошо устроил, он превратил комнату в маленькую оранжерею. Все утопало в роскошных белых цветах, и смерть уже не производила отталкивающего впечатления. Лицо усоп-шей было покрыто концом покрывала. Профессор подо-шел и приподнял его; мы поразились той красотой, ко-торая представилась нашим взорам. Хотя восковые свечи довольно плохо освещали комнату, все-- таки было довольно светло, чтобы разглядеть, что вся прежняя прелесть вернулась к Люси и что смерть, вместо того, чтобы разрушить, восстановила всю красоту жизни до такой степени, что мне стало казаться, что Люси не умерла, а только уснула. У профессора был очень суровый вид. Он не любил ее так как я; вполне естественно, что плакать ему было нечего. Он сказал: -- Останься здесь, до моего возвращения, -- и вышел. Вскоре он вернулся с массой цветов белого чеснока; вынул их из ящика, стоящего до сих пор нераскрытым, и рассыпал среди других цветов по всей комнате и у кро-вати. Затем снял с шеи маленький золотой крест, по-ложил его на губы Люси, прикрыл ее снова покрыва-лом -- и мы ушли. Я как раз раздевался в своей комнате, когда Ван Хелзинк, предварительно постучав, вошел и сказал: -- Прошу тебя завтра еще до вечера принести мне пару ножей для вскрытия. -- Разве нужно будет производить вскрытие? -- спросил я. -- И да, и нет. Я хочу сделать операцию, но не та-кую, как ты думаешь. Я сейчас расскажу тебе, в чем дело, но смотри -- другим ни слова! Я хочу отрезать ей голову и вынуть сердце. Ай-- ай-- ай! Ты доктор -- и так ошеломлен! Я видел, как ты без колебаний решался на операции, от которых отказывались другие хирурги. Да, конечно, милый друг, я должен был помнить, что ты се любил; я и не забыл этого: я решил сам делать опе-рацию, тебе же придется лишь помогать мне. Мне хоте-лось бы сделать это сегодня, но ради Артура придется подождать; он освободится лишь завтра после похорон отца, и ему, наверное, захочется еще раз на нее посмот-ретьЗатем после того, как ее положат в гроб, мы при-дем сюда, когда все будут спать, отвинтим крышку гроба и сделаем операцию, а потом положим все на ме-сто, чтобы никто, кроме нас, ничего не знал. -- Но к чему это вообще-- то делать? -- спросил я. -- Девушка умерла. К чему напрасно терзать ее бедное тело? И если мы этим не вернем ей жизни, если это не принесет никакой пользы ни ей, ни нам, ни науке, ни человечеству, то к чему же делать это? И без того все так ужасно! В ответ на мои слова он положил мне на плечи руки и ласково сказал: -- Жаль, Джон, твое сердце, обливающееся кровью, и я еще больше люблю тебя за это. Если бы я мог, то взял бы на себя всю тяжесть с твоей души. Но есть вещи, которых ты не знаешь, но которые узнаешь несомненно; радуйся, что пока знаю их только я, так как они не очень приятны. Джон, дитя мое, ты мне друг уже много лет; подумай, вспомни и скажи, делал ли я что-- нибудь без оснований? Возможно, я ошибаюсь, я ведь только человек, но я верю в то, что делаю. Не потому ли ты прислал за мною, когда случилось это великое горе? Ведь поэтому, не правда ли? Разве тебя не удивило, не возмутило то, что я не позволил Артуру поцеловать свою возлюбленную, отшвырнув его, несмотря на то, что она умирала? Конечно, да! А между тем, ты ведь видел, как она меня потом благодарила своим ласковым взором, своим слабым голосом, как она поцеловала мою старую, грубую руку и как меня благословляла? Да? Разве ты не слышал, как я поклялся ей исполнить ее просьбу, так что она спокойно закрыла свои глаза? Да? Так вот, у меня достаточно причин для всего, что я делаю. Ты в течение многих лет верил мне; верил тогда, когда не-сколько недель назад произошли странные вещи, кото-рых ты никак не мог понять. Доверься мне еще нена-долго, Джон. Если ты не доверяешь, то придется сказать тебе то, что я думаю, а это может плохо кончиться. А если придется работать без доверия моего друга, то я буду чувствовать себя одиноким; между тем, помощь и поддержка могут мне понадобиться! Я взял его за руку и обещал помочь... Я, должно быть, долго и крепко спал, потому что было уже поздно, когда Ван Хелзинк разбудил меня своим приходом. Он подошел к моей кровати и сказал: -- Можешь не беспокоиться о ножах -- мы не бу-дем делать этого. -- Почему? -- Потому что, -- ответил он, -- слишком поздно или слишком рано. Взгляни! -- показал он мне свой золотой крестик, -- это было украдено ночью! -- Как украдено? -- спросил я удивленно, -- раз он теперь у тебя? -- А так! Я отобрал крест у недостойной служанки, обкрадывавшей и мертвых и живых. Она, конечно, бу-дет примерно наказана, но не мною, так как она не ве-дала, что творила и, ничего не зная, совершила лишь кражу. Теперь нам придется подождать. И он ушел, задав мне новую загадку и снова пере-путав все мои мысли. День прошел тоскливо; вечером пришел стряпчий, м-- р Маркан. Это был талантливый и самоуверенный господин; он взял на себя все наши мелочные заботы. Во время завтрака он рассказал нам, что миссис Ве-стенр уже с некоторых пор ожидала смерти из-- за бо-лезни сердца и что поэтому она привела все свои дела в полный порядок; далее он сообщил, что все состояние, за исключением имущества отца Люси, которое теперь за отсутствием прямых наследников перейдет к побоч-ной фамильной линии, как движимое, так и недвижи-мое, завещано Артуру Холмвуду. Артура ожидали к 5 часам, так что мы свободно мог-ли успеть сходить в покойницкую. В данном случае комната вполне оправдывала свое назначение, так как там теперь лежали и мать и дочь. Бедный АртурОн был невероятно грустен, даже его удивительное мужество, казалось, исчезло после та-ких тяжких переживаний. Он, я знаю, был искренне предан своему отцу, и утратить отца, да еще в такое вре-мя, было для него тяжелым ударом. Со мной он был, как всегда, очень сердечен, а с Ван Хелзинком изыскан-но любезен; мне было тяжело видеть, как он страдает. Профессор также заметил это и сделал мне знак, чтобы я повел его наверх. Я так и сделал и оставил Артура у дверей комнаты, так как чувствовал, что ему хотелось побыть с ней наедине, но он взял меня под руку, повел в комнату и сипло проговорил: -- Ты также любил ее, старый друг, она мне все рассказала, и у нее не было лучшего друга, чем ты. Я не знаю, как мне благодарить тебя за все то, что ты сделал для нее, даже не могу и думать... Тут силы ему изменили, он обнял меня, опустил го-лову на плечо и заплакал: -- О Джон! Джон! Что мне делать? Мне кажется, что весь смысл жизни вдруг пропал и незачем больше жить! Я утешал его, сколько мог. В таких случаях мужчины мало нуждаются в словах. Пожатие руки, объятие, со-вместные тихие слезы -- вот выражения чувств, дорогие мужчине. Я тихо стоял и ждал, пока он овладеет собою и подавит свои рыдания, затем ласково сказал ему: -- Пойдем, посмотрим на нее. Мы вместе подошли к кровати, и я поднял покрывало с ее лица. Господи! Как она была хороша! С каждым часом, казалось, ее красота расцветала. Это как-- то пугало и поражало меня. Что же касается Артура, то он дрожал как в лихорадке, и сомнение вкралось в его душу. Наконец, после долгого молчания, он произнес тихим шепотом: -- Джон, она действительно умерла? Я с грустью сказал ему, что это действительно так, и продолжал убеждать его, поскольку было необходимо рассеять это ужасное сомнение. Затем я сказал, что надо проститься с нею, так как следует начинать приготовления к похоронам. Он снова вернулся к ней, взял мертвую руку и поцеловал, затем наклонился и поцеловал ее в лоб. Уходя, он окинул Люси таким же долгим, проницательным взглядом, как он это сделал, когда вошел. Я остановил его в гостиной и сказал Ван Хелзинку, что Артур уже простился с нею; Ван Хелзинк пошел на кухню сказать агенту, чтобы он поспешил с приготовле-ниями. Когда Артур вышел из комнаты, я передал Ван Хелзинку, о чем меня спрашивал Артур, и он ответил: -- Это меня ничуть не удивляет -- я только что сам в этом усомнился. Мы обедали все вместе, и я заметил, что бедный Ар-тур страшно волновался. Ван Хелзинк все время мол-чал; он заговорил только тогда, когда мы закурили си-гары. -- Лорд, -- начал он, но Артур перебил его: -- Нет, нет, только не так, ради Бога! Во всяком случае -- не теперь. Простите меня, сэр; я не хотел вас обидеть, но я не могу слышать этот титул, моя рана еще слишком свежа! Профессор очень ласково ответил: -- Я назвал вас так только потому, что я колебался, как мне обратиться к вам. Я не могу называть вас мистер, я полюбил вас, да, мой дорогой мальчик, я полюбил вас как Артура. Артур протянул руку и горячо пожал ладонь ста-рика. -- Называйте меня, как хотите, -- сказал он. -- Я надеюсь, что всегда с гордостью буду носить звание вашего друга; позвольте сказать вам, что я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность за все, что вы сделали для моей бедной, дорогой Люси. Если я был резок или проявил недовольство -- помните, тогда, когда вы так странно поступили, -- прошу меня простить. Профессор ласково ответил ему: -- Я знаю, как трудно было вам тогда вполне дове-риться мне, так как чтобы поверить в необходимость такого поведения, нужно понимать; по-- моему, вы даже и теперь не вполне верите мне, да и не можете, так как вам не дано еще понять, в чем дело. Но настанет время, когда вы доверитесь вполне, и когда вам все станет ясно, вы будете благодарить меня за себя, за других и за нее, за ту, которую я поклялся защищать. -- Да, конечно, сэр, -- горячо заговорил Артур, -- я во всем доверюсь вам. Я знаю и верю, что у вас благо-родная душа, вы ведь друг Джона и были ее другом. Делайте все что хотите! -- Мне хотелось бы задать вам кое-- какие вопросы. -- Пожалуйста. -- Вам известно, что миссис Вестенр оставила вам все свое состояние? -- Нет! Я никогда об этом не думал. -- Так как теперь все принадлежит вам, то вы имеете право располагать всем по своему усмотрению. Мне хо-чется, чтобы вы разрешили мне прочесть все бумаги и письма Люси. Поверьте, это не праздное любопытство. Будьте уверены, у меня имеются для этого очень важ-ные основания. Вот все бумаги. Я взял их раньше, чем мне стало известно, что все это ваше, для того чтобы до них не дотрагивались чужие руки, чтобы чужие взоры не проникли в ее душу. Я приберегу их, если вы ничего не имеете против; я даже вам не хотел бы