их показы-вать; я буду их хорошенько беречь. Ни одно слово не пропадет, а когда настанет время, я верну их вам. Я про-шу у вас почти невозможного, но вы это сделаете? Ведь правда? Ради Люси? -- Делайте все, что хотите, доктор. Я чувствую, что говоря таким образом, я исполняю желание Люси. Я не стану тревожить вас вопросами, пока не настанет время. -- И вы правы, -- ответил профессор. -- Нам всем предстоит пережить еще немало горя. Не следует падать духом, не надо быть эгоистичным, нас зовет долг, и все кончится благополучно! Эту ночь я спал на диване в комнате Артура. Ван Хелзинк совсем не ложился. Он ходил взад и вперед, точно карауля дом, и все время следил за комнатой, где лежала в гробу Люси, осыпанная белыми цветами чесно-ка, запах которых смешивался в ночном воздухе с аро-матом роз и лилий. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 22 сентября. В поезде по дороге в Эксетер. Джонатан спит. Похороны были очень простые, но торжественные. За гробом шли мы, прислуга, пара друзей из Эксетера, лондонский агент и один господин, заместитель сэра Джона Пакстона, президента Общества законов. Джо-натан и я стояли рука об руку и чувствовали, что поте-ряли дорогого и близкого человека. Мы медленно вер-нулись в город, доехав автобусом до Гайд-- парка. Затем пошли по Пикадилли пешком. Джонатан держал меня под руку, как в былые времена. Я засмотрелась на очень красивую барышню в большой круглой шляпе, сидев-шую в коляске, как вдруг Джонатан схватил меня за руку так сильно, что мне стало больно, и вскрикнул: "Господи!" Я нахожусь в постоянном страхе за Джо-натана, поскольку все время боюсь, чтобы у него опять не повторился нервный припадок, так что я моменталь-но повернулась к нему и спросила, что случилось. Он был очень бледен, глаза выпучены, и он с ужасом смотрел на какого-- то высокого, тонкого господина с крючковатым носом, черными усиками и остроконеч-ной бородкой, также глядевшего на ту хорошенькую барышню, что и я. Он смотрел на нее так пристально, что совсем нас не замечал, и мне удалось хорошо рас-смотреть незнакомца. Выражение его лица нельзя было назвать добрым, оно было сурово, жестко и чувственно, а крупные белые зубы, казавшиеся еще белее от ярко--- пунцового цвета губ, походили больше на клыки живот-ного, чем на зубы человека. Джонатан не спускал с него глаз, так что я испугалась, как бы незнакомец этого не заметил. Я боялась, что это его рассердит, так как вид у него был гадкий и злой. Я спросила Джонатана, почему он так взволнован. Джонатан, кажется, думал, что мне известно столько же, сколько и ему, и ответил: -- Ты знаешь, кто это? -- Нет, дорогой, -- ответила я, -- не знаю; кто это? Ответ меня поразил, так как он, казалось, совер-шенно забыл, что разговаривает со мною, с Миной. -- Это он и есть! БедняжкаДжонатана, как видно, что-- то очень взвол-новало, я убеждена, не поддержи я его, он наверное упал бы. Он продолжал смотреть на незнакомца, не спус-кая глаз; из магазина вышел какой-- то господин с паке-том, передал его леди в коляске, и они оба тотчас уехали. Мрачный незнакомец не сводил с нее глаз; когда она уехала, он долго глядел ей вслед, затем нанял экипаж поехал за ними. Джонатан все время не сводил глаз и, наконец, сказал как бы про себя: -- Мне кажется, что это граф, но он как будто по-молодел. Господи, если это правда! О, БожеБоже мой! Если бы я только знал! Если бы я только знал! Он был так встревожен, что я боялась расспрашивать, стараясь не напоминать ему об этом. Я потянула его слегка за рукав, и он пошел со мной дальше. Мы не-много прошлись, затем зашли в Гринпарк и посидели там. Был жаркий осенний день, так что приятно было отдохнуть в тени. Джонатан долго глядел в простран-ство, затем глаза его закрылись и, опустив голову мне на плечо, он заснул. Я не тревожила его, так как сон для него лучшее лекарство. Минут двадцать спустя он про-снулся и ласково сказал: -- Что это, Мина, неужели я спал? О, прости мне такую невежливость. Зайдем куда-- нибудь выпить ста-кан чаю. Он, как видно, совершенно забыл о том мрачном гос-подине, так же как и во время своей болезни он ничего не помнил о том, что было раньше. Мне не нравится эта забывчивость. Я не стану его расспрашивать, так как боюсь, что это принесет ему больше вреда, чем пользы, но все-- таки нужно узнать, что с ним приключилось в пу-тешествии. Боюсь, настало время распечатать тот пакет и посмотреть, что там написано. О, Джонатан, ты прос-тишь меня, если я так поступлю, я делаю это только для твоей пользы! Позже. Во всех отношениях печально возвращаться домой -- дом опустел, нет там больше нашего друга; Джонатан все еще бледен и слаб после припадка, хотя он и был в очень легкой форме... А тут еще телеграмма от Ван Хелзинка; что бы это могло быть? "Вам, наверное, грустно будет услышать, что миссис Вестенр умерла пять дней тому назад и что Люси умерла третьего дня. Сегодня хороним их обеих". Какая масса горя в нескольких словах; бедная мис-сис Вестенр! Бедная Люси! Их больше нет, и никогда больше они не вернутся! Бедный, бедный Артур -- утра-тил самое дорогое в жизни! Да поможет нам Господь пережить все эти горести! ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 22 сентября. Все кончено. Артур уехал в Ринг и взял с собою Квин-си Морриса. Ван Хелзинк отдыхает, так как ему пред-стоит длинная дорога. Сегодня вечером он едет в Ам-стердам; говорит, что завтра вечером снова вернется, так как ему хочется еще кое-- что сделать, т. е. что только он один и может сделать. Он остановился у меня, ибо по его словам, у него дела в Лондоне, на которые при-дется потратить порядочно времени. Бедный старик! Боюсь, что работа за последнее время и его выбила из сил. Во время похорон было видно, как он себя сдержи-вает. Теперь мы все разошлись в разные стороны, и на-долго. Люси лежит в своем фамильном склепе, в роскош-ном доме смерти, вдали от шумного Лондона, на уеди-ненном кладбище, где воздух свеж, где солнце светит на Хэмстэт Хилл и где на воле растут дикие цветы. Итак, я могу покончить со своим дневником, и один Бог знает, начну ли я его снова. Если мне придется это сделать или если я когда-- нибудь открою его, то только для того, чтобы поделиться им с другими, ибо роман мой кончился, я снова возвращаюсь к своей работе и с грустью, потеряв всякую надежду, скажу: "Finis". ТАЙНЫ ХЭМПСТЭДА "Вестминстерская газета" от 25 сентября В окрестностях Хэмпстэда теперь происходит целый ряд событий, сходных с теми, которые известны авто-рам "Ужасов Кенсингтона", или "Женщина-- убийца", или "Женщина в черном". За последние дни маленькие дети стали исчезать из дома или же не возвращаться домой с игр на Гите. Дети были настолько малы, что не могли дать себе отчета в том, что с ними приключалось: ответ их был один и тот же, что они были с "Bloofer-lady"2. Они исчезали обыкновенно по вечерам, и двое из них нашлись на следующее утро. В окрестностях предполагают, что дети подхватили фразу первого исчез-нувшего ребенка, что "bloofer-- lady" звала его гулять, и воспользовались этим, как примером. Это становится более понятным, если учесть, что любимая игра детей заключается в том, что они хитростью заманивают друг друга. Один корреспондент пишет, что страшно смешно видеть этих малышей, изображающих "bloofer-- lady". Наши карикатуристы, говорит он, могли бы тут поучить-ся и сравнить действительность с фантазией. Наш кор-респондент наивно говорит, что даже Эллен Тэри3 не так очаровательна, как эти малыши, изображающие "bloofer-- lady". Все-- таки вопрос этот, возможно, и серьезен, так как у некоторых малышей оказались ранки на шее. Ранки такие, какие бывают после укуса крысы или маленькой собаки: опасного в них ничего нет, но видно, что у этого животного своя определенная система. Полиции ведено отыскивать заблудившихся детей и собак в Хэмпстэд Гите и окрестностях. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ХЭМПСТЭДСКИЙ УЖАС "Вестминстерская газета" от 25 сентября Нам только что сообщили, что пропал еще один ребенок. Его нашли утром в кустах вереска у Шутер Хилла Хэмпстэд Гита, в самой глухой части местности. У него такие же ранки на шее, какие раньше замечались у других детей. Ребенок был слаб и изнурен. Когда он не-много оправился, то начал рассказывать ту же самую историю о том, как "bloofer-- lady" заманила его к себе. Глава четырнадцатая ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 23 сентября. Джонатан провел очень плохую ночь. Теперь ему лучше. Я положительно счастлива, что он занят по горло, и у него нет времени думать о своем кошмаре. Я убеж-дена, он останется верен себе, и очень горжусь тем, что мой Джонатан на высоте в этой ответственной роли. Ему приходится уходить на целые дни и даже завтра-кать вне дома. С хозяйством на сегодня я уже справи-лась, поэтому думаю взять его дневник, который он вел за границей, запереться на ключ в своей комнате и на-чать читать... 24 сентября. Прошлую ночь я не в состоянии была писать: эти ужасные записки Джонатана потрясли меня. Бедный, родной мой! Сколько ему пришлось пережить! Я сомне-ваюсь в том, что это произошло на самом деле; он за-писал весь этот бред, когда был в горячке; а впрочем, может быть, и действительно у него были какие-- нибудь основания. Вероятно, я так никогда и не узнаю правды, поскольку никогда не решусь заговорить об этом... А к тому же еще человек, которого мы вчера встретили! Джонатан вполне уверен, что это он... Бедный мой! Мне кажется, похороны расстроили его, и он мысленно вновь вернулся к своим ужасным переживаниям... ПИСЬМО ВАН ХЕЛЗИНКА К ГОСПОЖЕ ХАРКЕР (Секретно) 24 сентября. Милостивая государыня, очень сожалею, что мне приходится сообщить вам печальную новость о смерти Люси Вестенр. Лорд Годалминг был так любезен, что уполномочил меня просмотреть все ее письма и бумаги. Среди них я нашел ваши письма, из которых узнал, что вы были ее большим другом и очень ее любили. Во имя этой любви умоляю вас помочь мне. Помогите добиться справедливости и уничтожить зло, которое ужаснее, чем вы можете себе представить. Разрешите с вами пови-даться. Вы можете мне довериться. Я друг д-- ра Сьюарда и лорда Годалминга. Мне придется держать наше сви-дание в секрете. Если вы дадите согласие, я сейчас же приеду в Эксетер, куда и когда прикажете. Очень прошу извинить меня. Я читал ваши письма к Люси и знаю вашу доброту; знаю также, как страдает ваш муж, так что прошу ничего ему не говорить, ибо это может ему повредить. Еще раз прошу извинения. Ван Хелзинк. ТЕЛЕГРАММА МИССИС ХАРКЕР К ВАН ХЕЛЗИНКУ 25 сентября. Приезжайте сегодня поездом 2.25 если успеете. Буду весь день дома. Вильгельмина Харкер ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 25 сентября. Я очень волнуюсь в ожидании д-- ра Ван Хелзинка, так как смутно предчувствую, что он разъяснит мне болезнь Джонатана, не говоря уже о том, что он был при Люси во время ее последней болезни и все мне расскажет и про нее. Может быть, он только из-- за этого и при-езжает; он хочет разузнать насчет Люси и ее хождения во сне, а вовсе не о Джонатане. Значит, я так и не узнаю истину! Как я глупа! Этот ужасный дневник целиком меня поглотил, и я не могу от него отрешиться. Конечно, этот визит касается Люси. Видимо, к ней вернулась прежняя привычка, и она, наверное, расхворалась после той ужасной ночи на утесе. Поглощенная своими дела-ми, я совершенно об этом забыла. Она, должно быть, рассказала ему о своей прогулке в ту ночь на утесе и сказала, что я об этом знала; и теперь он, вероятно, хочет, чтобы я сообщила подробности. Я ничего не скажу ему о дневнике, пока он сам не спросит. Я так рада, что мой дневник переписан на пи-шущей машинке, так что если он спросит о Люси, то я просто передам ему дневник, и это избавит меня от лиш-них расспросов. Позже. Он был и ушел. Какая странная встреча и какая пу-таница у меня в голове! Мне кажется, что все это сон. Неужели же правда? Не прочти я дневник Джонатана, никогда бы не поверила в возможность произошедшего. Мой бедный, милый Джонатан! Как он, должно быть, страдал! Даст Бог, он успокоится совсем. Я буду его оберегать от всего. Если он наверняка будет знать, что слух и зрение не обманывали его, это будет для него утешением и поддержкой. Им наверняка овладели сомне-ния, так что если удастся их рассеять, он будет удов-летворен, и ему будет легче пережить этот удар. Д-- р Ван Хелзинк, должно быть, очень милый и умный господин, раз он друг Артура и д-- ра Сьюарда и раз его пригла-сили из Голландии для лечения Люси. На меня он произ-вел впечатление человека доброго, сердечного и благо-родного. Завтра он придет снова, я спрошу его насчет Джонатана и. Бог даст, всем этим тревогам настанет конец. А пока воспользуюсь отсутствием Джонатана, чтобы подробно записать наше сегодняшнее свидание. В половине второго раздался звонок. Мэри открыла дверь и доложила о приходе д-- ра Ван Хелзинка. Это человек среднего роста, здоровый, широкоплечий, с быстрыми движениями. Видно, он очень умен и обладает большой силой воли; у него благородная го-лова, довольно большая. Лицо начисто выбрито, с рез-ким, квадратным подбородком, большим, решительным, подвижным ртом, большим, довольно прямым носом. Лоб широкий и благородный. Выразительные темно-- синие глаза довольно широко расставлены, выражение их то ласковое, то суровое. -- Миссис Харкер, не так ли? Я утвердительно кивнула головой. -- Бывшая мисс Мина Мюррэй? Я снова кивнула. -- Я пришел к Мине Мюррэй, бывшей подруге Люси Вестенр, поговорить об умершей. -- Сэр, -- сказала я, -- я рада видеть друга Люси Вестенр,-- и протянула ему руку. Он взял ее и ласково произнес: -- О, мадам Мина, я знал, что друзья той бедной девушки должны быть хорошими, но все-- таки то, что увидел... Он кончил речь глубоким поклоном. Я спросила, по-чему ему хотелось меня видеть, и он сразу начал: -- Я читал ваши письма к мисс Люси. Я хотел кое-- что разузнать, но было не у кого. Я знаю, вы жили с нею в Уайтби. Она иногда вела дневник -- вас это не должно удивлять, мадам Мина, -- она начала его после вашего отъезда, по вашему же примеру; в нем она упоминает о некоторых событиях в своей жизни и говорит, что вы ее спасли. Это навело меня на некоторые предположе-ния, и я пришел вас просить рассказать мне все, что вы помните. -- Я думаю, доктор, что смогу рассказать вам все. -- А, вот как! У вас хорошая память на факты и детали? Это не всегда встречается у молодых дам. -- Нет, доктор, дело не в памяти, просто я записы-вала все и могу вам показать, если хотите. -- Я буду очень благодарен; вы окажете мне боль-шую услугу. Я не могла удержаться от соблазна поразить доктора -- мне кажется, что это врожденное женское чув-ство, -- и я подала ему свой дневник, записанный стено-графически. Он взял его с благодарностью, поклонился и сказал: -- Разрешите прочесть? -- Если хотите, -- ответила я, смутившись. Он от-крыл тетрадь, и выражение лица сразу изменилось. -- Я знал, что Джонатан очень образованный человек, но и жена его тоже оказалась умницей на редкость. Но не будете ли вы столь любезны прочесть дневник мне? Увы я не знаю стенографии. Тут я поняла, что шутки кончились, и почувствовала неловкость. Я вынула свою копию, перепечатанную на пишущей машинке, из моего рабочего ящика и пере-дала ему. -- Простите, -- сказала я, -- я сделала это нечаянно, я думала, что вы хотели спросить меня относительно Люси, но чтобы вам не ждать, -- для меня это не важно, но ваше время, я знаю, дорого, -- я могу дать вам мой дневник, переписанный для вас на пишущей машинке. -- Разрешите мне прочесть его сейчас? Может быть, мне придется спросить вас кое о чем? -- Да, пожалуйста, прочтите его сейчас, а я пока распоряжусь о завтраке; за завтраком можете расспра-шивать меня, сколько хотите. Он поклонился, затем, усевшись в кресло спиною к свету, углубился в чтение, я же пошла позаботиться о завтраке, главным образом для того, чтобы его не беспокоить. Вернувшись, я застала доктора ходящим взад и вперед по комнате; на лице его отражалась тре-вога. Тут уж я больше не могла выдержать. Мне стало жаль Джонатана: ужас, который ему пришлось пере-жить, странная таинственность его дневника и тот страх, который не покидал меня с тех пор, все это живо пред-стало передо мной. Я, должно быть, была болезненно расстроена, так как бросилась на колени и, протягивая к нему руки, умоляла его вылечить моего мужа. Он взял меня за руки, поднял, усадил на диван и сам сел рядом. Затем держа мои руки в своих ласково сказал: -- Моя жизнь одинока, и я всегда так был занят своими делами, что у меня оставалось очень мало вре-мени для дружбы; но с тех пор как мой друг Джон Сьюард вызвал меня сюда, я узнал столько хороших людей, что теперь я больше чем когда-- либо чувствую свое оди-ночество, все усиливающееся с годами. Уверяю вас в своей бесконечной преданности, благодарю вас за то, что вы доказали мне существование милых женщин, кото-рые услаждают жизнь, -- и жизнь и вера которых слу-жит хорошим примером для детей. Я рад, очень рад, что могу быть вам полезным, так как если ваш муж стра-дает, то болезнь его наверное из области моих знаний. Обещаю вам сделать все, что в моих силах, чтобы он был здоров и мужествен и чтобы ваша жизнь была счаст-лива. А теперь съешьте что-- нибудь. Вы слишком изму-чены и слишком взволнованы. Джонатану тяжело будет видеть вас такой бледной, вы должны пожалеть его, поэтому вы должны есть и смеяться. Вы все уже сказали мне о Люси, не будем больше говорить об этом, -- это слишком грустно. Я переночую в Эксетере, так как хочу обдумать все, что вы говорили, а затем, если позволите, задам вам еще несколько вопросов. Тогда вы и расска-жете мне о болезни Джонатана, но не сейчас -- сейчас вы должны есть. После завтрака мы вернулись в гостиную, и он сказал: -- А теперь расскажите все о нем. Вначале я опасалась, что этот ученый примет меня за дурочку, а Джонатана за сумасшедшего -- ведь его дневник такой странный -- и я не решалась начинать. Но он был очень любезен, обещал мне помочь, я пове-рила ему и начала свое повествование. -- Мой рассказ будет очень странным, но вы не должны смеяться ни надо мной, ни над моим мужем. Со вчерашнего дня меня охватило какое-- то сомнение, но вы должны быть серьезны и не считать меня дуроч-кой из-- за того, что я могла поверить некоторым стран-ным вещам. -- О, моя дорогая, -- ответил он, -- если бы вы только знали, из-- за каких странных явлений я здесь, то сами рассмеялись бы. Я научился уважать чужие убеждения, безразлично, какими бы они ни были. У меня широкие взгляды на все, и изменить их может лишь нечто стран-ное, из ряда вон выходящее, вызывающее сомнение в том, безумно оно или здраво. -- Благодарю вас, бесконечно благодарю вас! Вы облегчили мне задачу. Если позволите, я дам вам про-честь одну тетрадь. Она очень длинная, но я переписала ее на пишущей машинке. Это копия дневника Джона-тана за границей; там описано все, что с ним произошло. Я не скажу о ней ничего, пока вы сами не прочтете и не сделаете выводы. Затем мы снова встретимся, и вы расскажете, что вы думаете по этому поводу. -- Обещаю, -- сказал он, когда я подавала ему тет-радь. -- Я зайду, если позволите, завтра утром, порань-ше, навестить вас и вашего мужа. -- Джонатан будет дома в половине одиннадцатого, приходите к завтраку и тогда его увидите; вы можете успеть на скорый в 3.44 и будете в Паддингтоне около восьми. Он взял с собою бумаги и ушел, а я сижу здесь и ду-маю -- думаю сама не знаю о чем. ПИСЬМО ВАН ХЕЛЗИНКА К МИССИС ХАРКЕР 25 сентября, 6 часов. Дорогая мадам Мина, я прочел удивительный днев-ник вашего мужа. Можете спать спокойно! Как это ни страшно и ни ужасно, но все же это правда! Ручаюсь своей головой! Может быть, другим от этого хуже, но для вас и для него во всем этом нет ничего страшного. Ваш муж очень сме-лый человек и смею вас уверить -- я хорошо знаю лю-дей -- что тот, кто может спуститься по стене, как он это проделал, да еще найти в себе мужество вторично проделать то же самое -- у того потрясение не может быть продолжительным. Мозг и сердце его здоровы, за это я ручаюсь, даже не исследовав его; а потому будьте спокойны. Мне придется о многом его расспросить. Я буду рад повидаться с вами, поскольку только что узнал так много нового, что положительно не могу прий-ти в себя; надеюсь на свидание с вами. Преданный вам, Авраам Ван Хелзинк. ПИСЬМО МИССИС ХАРКЕР К ВАН ХЕЛЗИНКУ 25 сентября, 6.30 вечера. Милый доктор Ван Хелзинк! Бесконечно благодарна вам за ваше любезное письмо, столь облегчившее мне душу. Но неужели это прав-да, и такие ужасные вещи могут происходить на самом деле; какой ужас, если этот господин, это чудовище действительно в Лондоне! Страшно даже подумать об этом! Я только что получила телеграмму от Джонатана: он выезжает сегодня вечером в 6.25 из Лаунсестона и будет здесь в 20.18, так что сегодня вечером я уже не буду волноваться. Поэтому прошу вас прийти к нам завтра к завтраку к восьми часам, если это не слишком рано для вас; если вы торопитесь, то можете уехать в 10.30, тогда вы будете в Паддингтоне в 2.35. Ваш предан-ный и благодарный друг. Мина Харкер. ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 26 сентября. Я надеялся, что мне больше нечего будет вносить в этот дневник, но ошибся. Когда я вечером вернулся домой, у Мины был уже приготовлен ужин; после ужина она рассказала о визи-те Ван Хелзинка, о том, что она дала ему оба дневника, и о том, как она за меня беспокоилась. Она показала письмо доктора, в котором он говорил, что все случив-шееся -- правда. Это сразу поставило меня на ноги. Я со-мневался в реальности происшедшего, и это меня угне-тало. Но теперь, когда я знаю наверное, я ничего не бо-юсь, даже самого графа. Он, как видно, все-- таки решил-ся приехать в Лондон, и тот, кого я видел, был несомнен-но он. Он теперь помолодел. Ван Хелзинку суждено со-рвать с него маску и разыскать его. Мы поздно сидели и беседовали об этом. Мина одевается, а я сейчас от-правляюсь в гостиницу за Ван Хелзинком. Мне кажется, он удивился, увидев меня. Когда я вошел к нему в комнату и представился, он взял меня за плечо и, повернув к свету, сказал предварительно хо-рошенько меня разглядев: -- Но ведь мадам Мина сказала, что вы больны, что у вас было потрясение. Мне было странно слышать, как этот добрый, серьез-ный старик называет мою жену "мадам Миной". Я улыб-нулся и ответил: -- Я был болен, у меня было потрясение, но вы меня уже вылечили. -- Каким образом? -- Вашим вчерашним письмом к Мине. Я был в большом сомнении, и все казалось мне неестественным, я не знал, чему верить, я не верил даже своим собственным чувствам. Не зная, чему верить, я не знал, что делать, и все продолжал думать над тем, что меня губило. Гибель казалась неминуемой, так как я перестал доверять себе. Вы понятия не имеете, что значит сомневать-ся во всем, даже в самом себе. -- Да, -- сказал он, улыбнувшись, -- вы -- физиономист. Здесь каждый час для меня -- наука. Я с удоволь-ствием пришел к завтраку; вы простите мне, сэр, по-хвалу старика, но должен зам сказать, что вы на редкость счастливый человек, так как у вас необыкновенная жена. Я читал все ее письма к бедной Люси, и в некоторых из них говорится про вас так, что хотя я знаю вас всего лишь несколько дней, да и то по рассказам других, все же я предлагаю вам свою дружбу. Мы пожали друг другу руки. -- А теперь, -- продолжал он, -- позвольте попросить вас о небольшой услуге. Мне предстоит трудная задача, но я не знаю, с чего начать. Вы можете помочь. Расска-жите, что было до вашего отъезда в Трансильванию? Впоследствии мне понадобится еще кое-- что, но пока и этого довольно. -- Послушайте, сэр, -- сказал я, -- то, о чем вы гово-рите, касается графа? -- Да, -- ответил он. -- Тогда я весь к вашим услугам. Так как вы уезжаете поездом в 10.30, то у вас не будет времени прочесть бумаги сейчас, но я дам вам всю имеющуюся у меня пачку, можете взять ее с собою и прочесть в поезде. После завтрака я проводил его на вокзал. Прощаясь, он сказал: -- Может быть, вы приедете в город с женой, если я попрошу вас? -- Мы оба приедем к вам, когда хотите, -- ответил я. Я купил ему местные утренние газеты и вчерашние лондонские; пока мы стояли у окна вагона в ожидании отправления поезда, он перелистывал и просматривал их. Вдруг глаза его остановились на чем-- то в "Вестмин-стерской газете". Он побледнел, внимательно прочел и тихо простонал: -- Mein Gott! Mein Gott!4 Так скоро! Так скоро! Мне кажется, что он совершенно забыл обо мне. Тут раздался свисток и поезд тронулся. Это заставило его опомниться, он высунулся в окно, замахал рукою и крик-нул: "Привет мадам Мине! Напишу вам, как только успею!" ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 26 сентября. Действительно нет ничего труднее конца. Не прошло еще и недели, как я сказал себе "Finis", а вот уже снова приходится начинать, а вернее, продолжать свои записки. До сегодняшнего вечера не было основания обдумать то, что произошло. Благодаря нашим заботам Рэнфилд стал чрезвычайно здравомыслящим, он покон-чил с мухами и принялся за пауков, так что не достав-ляет мне никаких хлопот. Я получил письмо от Артура, написанное в воскресенье, из которого видно, что он удивительно поправился; Квинси Моррис с ним, а это для него большое утешение. Квинси написал мне также пару строк и говорит, что к Артуру возвращается его прежняя беспечность, так что за них я больше не беспо-коюсь. Что касается меня, то я снова с прежним востор-гом принялся за работу и теперь могу сказать, что рана, нанесенная мне Люси, начала уже затягиваться. Все теперь разъяснилось, и одному Творцу известно, чем все это кончится. Мне сдается, что Ван Хелзинку толь-ко кажется, будто он все знает, но он хочет разжечь любопытство. Вчера он ездил в Эксетер и ночевал там. Сегодня он вернулся в половине пятого, стремглав вле-тел в мою комнату и сунул мне в руки вчерашнюю "Вест-минстерскую газету". -- Что ты скажешь по этому поводу? -- спросил он, заложив руки за спину. Я вопросительно посмотрел на газету, так как не понимал, что он хочет этим сказать; он взял ее и пока-зал статью о детях, похищенных в Хэмпстэде. Меня это мало заинтересовало, пока, наконец, я не прочел описа-ние маленьких, как точки, ранок от укола на шее. Какая-- -то мысль блеснула у меня, и я посмотрел на него. -- Ну? -- спросил он. -- Вроде ранок бедной Люси? -- Что же это значит? -- Просто то, что причина тут одна и та же. Что по-вредило ей, то и им... Я не совсем понял его слова: -- Вы так предполагаете? -- То есть как это, профессор? -- спросил я. Его серьезность меня забавляла, так как четыре дня полного отдыха после того вечного страха воскресили во мне бодрость духа, но взглянув на него, я смутился. Я никогда еще не видел профессора таким суровым, даже тогда, когда мы переживали из-- за Люси. -- Объясни мне! -- просил я. -- Я ничего не понимаю. Я не знаю, что думать, и у меня нет никаких дан-ных, по которым я мог бы догадаться, в чем дело. -- Не скажешь ты, Джон, что не имеешь представления, от чего умерла Люси; несмотря на все факты, которые ты мог наблюдать, несмотря на все намеки? На нервные потрясения, вызванные большой потерей крови? -- То есть как это -- потерей крови? Я покачал головой. Он подошел ко мне, сел и про-должал: -- Ты очень умен, Джон; ты хорошо рассуждаешь, твой дух смел, но ты слишком рассудителен. Ты ни-чего не хочешь ни видеть, ни слышать неестественного; и все, что не касается твоей обыденной жизни, тебя не трогает. Ты не думаешь, что существуют вещи, которых ты не понимаешь, но которые тем не менее существуют, что есть люди, которые видят то, чего не может видеть другой; но имей в виду, действительно существует то, что не увидишь простым глазом. В том-- то и ошибка нашей науки, что она все хочет разъяснить, а если это ей не удается, то говорит, что это вообще необъяснимо. И все-- таки мы видим вокруг себя каждый день возник-новение новых воззрений; но в основе они все-- таки стары и только претендуют на новизну. Надеюсь, в настоящее время ты веришь в преобразование тел? Нет? А в мате-риализацию? Нет? А в астральные тела? Нет? А в чтение мыслей? Нет? А в гипнотизм? -- Да, -- сказал я. -- Шарко это довольно хорошо доказал. Он улыбнулся и продолжал: -- Значит, ты этим удовлетворен и можешь про-следить за мыслью великого Шарко, проникающей в самую душу пациента? Нет? Но может быть, ты в таком случае довольствуешься одними фактами и не ищешь их объяснения? Нет? Тогда скажи мне -- как же ты ве-ришь в гипнотизм и отрицаешь чтение мыслей? Позволь обратить твое внимание, мой друг, на то, что в области электричества теперь сделаны изобретения, которые счи-тались бы нечистой силой даже теми, кто открыл элек-тричество, а между тем и их самих, будь это немного раньше, сожгли бы, как колдунов. В жизни всегда есть тайны. Почему Мафусаил прожил девятьсот лет, старый Парр -- сто шестьдесят девять, между тем как бедная Люси с кровью четырех человек в своих венах не могла прожить даже и одного дня? Знаешь ли ты тайну жизни и смерти? Знаешь ли ты сущность сравнительной анато-мии и можешь ли ты сказать, почему в некоторых людях сидит зверь, а в других его нет? Не можешь ли ты сказать, почему все пауки умирают молодыми и быстрой смертью, а нашелся один большой паук, который прожил сотни лет в башне старой испанской церкви и рос и рос до тех пор, пока не оказался в состоянии выпить все масло из церковных лампад? Не можешь ли ты сказать, почему в пампасах, да и в других местах живут такие летучие мыши, которые прилетают ночью, прокусывают вены у скота и лошадей и высасывают из них кровь? Почему на некоторых островах западных морей существуют та-кие летучие мыши, которые целыми днями висят на де-реве; видевшие их говорят, что они величиною с ги-гантский орех или стручок; ночью же, когда матросы спят на палубе из-- за духоты, они набрасываются на них, а затем... а затем на следующее утро находят мертвых людей, таких же бледных, как Люси? -- Помилуй Бог, профессор! -- воскликнул я, вско-чив. -- Не хочешь же ты сказать, что Люси была уку-шена такой же летучей мышью, и что такая вещь мыс-лима у нас в Лондоне в девятнадцатом веке... Он прервал меня знаком руки и продолжал: -- Не объяснишь ли ты, почему черепаха живет дольше, нежели целые поколения людей; почему слон пере-живает целые династии и почему попугай умирает лишь от укуса кошки или собаки, а не от других недугов? Не объяснишь ли ты, почему люди всех возрастов и мест-ностей верят в то, что существуют такие люди, которые могли бы жить вечно, если бы их существование не пре-кращалось насильственно, что существуют мужчины и женщины, которые не могут умереть. Нам всем из-вестно -- ибо наука подтверждает факты -- что жабы жили тысячи лет, замурованные в скалах. Не можешь ли ты сказать, как это индийский факир убивает себя и заставляет хоронить; на его могиле сеют рожь; рожь созревает, ее жнут, она снова созревает, и снова ее жнут, затем раскапывают могилу, вскрывают гроб, и из него выходит живой факир, и по-- прежнему продолжает жить среди людей? Тут я перебил его. Я окончательно сбился с толку -- он осыпал меня целым градом причудливых явлений природы и всевозможных невозможностей, так что мой мозг положительно пылал. -- Профессор, я готов снова быть твоим послушным учеником. Укажи мне сущность, чтобы я мог применить твое знание, когда ты будешь продолжать. До сих пор я кидался во все стороны и следовал за твоей фанта-зией как сумасшедший, а не как здравомыслящий чело-век. Я чувствую себя как новичок, заблудившийся в бо-лоте в туман, скачущий с кочки на кочку в надежде выбраться, идя сам не зная куда. -- Это очень наглядно, -- ответил он. -- Хорошо, я скажу тебе. Сущность моей речи следующая: я хочу, чтобы ты уверовал. -- Во что? -- Уверовал в то, во что верить не можешь. Я при-веду тебе пример. Мне пришлось слышать от одного американца такое определение веры: это то, что дает нам возможность поверить тому, что можно. В одном отношении я с ним согласен. Он этим хотел сказать, что на жизнь надо смотреть широко, что не следует до-пускать, чтобы маленькая ничтожная истина подавляла бы великую истину. Сначала нам нужна незначитель-ная истина. Господи! Мы храним и ценим ее, но не сле-дует верить, что она истина всего мира. -- Так значит ты боишься, что преждевременное раскрытие может вызвать во мне предубеждение по от-ношению к некоторым странным явлениям? Так ли я понял твою мысль? -- Ах, все же ты мой любимый ученик! Тебя стоит учить. Так как тебе хочется понять, то ты уже сделал первый шаг к истине: значит, ты полагаешь, что ранки на шее детей вызваны тем же самым, что и у мисс Люси? -- Я так предполагаю, -- ответил я. -- Ты ошибся. О, если бы это было так! Но увы! нет! Хуже, гораздо, гораздо хуже! -- Во имя Господа Бога, Ван Хелзинк, что ты хочешь сказать? -- воскликнул я. -- Эти ранки сделала сама Люси! -- сказал он го-рестно. Глава пятнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА (Продолжение) Страшная злоба овладела мною: у меня возникло ощущение, будто он дал пощечину живой Люси. Я рез-ким движением отодвинул стол, встал и сказал: -- Вы с ума сошли, Ван Хелзинк. Он поднял голову и грустно, и бесконечно ласково посмотрел на меня; я сразу успокоился. -- Хотелось бы мне, чтобы это было так на самом деле, -- сказал он. -- Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность. О, мой друг, подумай, почему я иду такими окольными путями, и так долго не говорил тебе такой простой вещи? Потому ли, что я презираю тебя и презирал всю жизнь? Оттого ли, что хотел тебе этим доставить страдание? Оттого ли, что я теперь за-хотел отплатить тебе за то, что ты спас мне когда-- то жизнь и избавил меня от такой ужасной смерти? О, нет! -- Простите меня, -- пробормотал я. Он продолжал: -- Милый друг, все это оттого, что я, жалея, не хотел сразу тебя ошеломить, так как знаю, что ты любил эту милую девушку. Но я знаю, что даже и теперь ты не веришь. Так трудно сразу поверить в такую поразительную действительность, что невольно сомневаешься в возможности ее существования. Когда привык отри-цать, еще труднее поверить такой печальной истине, случившейся в действительности с Люси. Сегодня ночью я хочу убедиться. Хватит ли у тебя мужества пойти со мною? Он заметил мое колебание и добавил: -- Моя логика очень проста: если это неправда, то доказательство послужит облегчением; во всяком слу-чае, оно не повредит. Но если это правда!.. Вот в этом-- то весь ужас; и самый ужас поможет мне, потому что в нем я найду спасение! Пойдем, я сообщу тебе мой план; во-- первых, пойдем и навестим того ребенка в больнице; д-- р Винсент из Северной больницы, где по газетам на-ходится дитя, мой большой друг. Он разрешит посмот-реть этот случай двум ученым. Мы ему скажем, что хо-тим поучиться. А затем... Он вынул ключ из кармана и показал мне: -- А затем мы оба проведем ночь на кладбище, где похоронена Люси. Вот ключ от ее склепа. Мне дал его гробовщик, поручив передать Артуру. У меня упало сердце, так как я чувствовал, что нам предстоит ужасное испытание. И все-- таки я никак не мог отказаться... Ребенок уже проснулся. Он выспался, поел и в общем чувствовал себя хорошо. Д-- р Винсент снял с его шеи повязку и показал нам ранки. Не было сомнения в их тождественности с ранками у Люси. Они были лишь по-меньше, и со свежими краями, -- вот и вся разница. Мы спросили д-- ра Винсента, чему он их приписывает; он ответил, что должно быть укусы какого-- нибудь живот-ного, вероятно, крысы; но по его личному мнению, это укус одной из тех летучих мышей, которых много в се-верной части Лондона. -- Возможно, -- сказал он, -- что среди массы без-вредных находится несколько диких из породы южных, более зловредных животных. Возможно, какой-- нибудь моряк привез одну из них к себе домой, и она улетела, или же какая-- нибудь молодая летучая мышь вылетела из зоологического сада, или же, наконец, какая-- нибудь из них вскормлена вампиром. Такие вещи, знаете ли, случаются. Наше посещение больницы отняло у нас больше вре-мени, чем мы рассчитывали. -- Пойдем, посмотрим, где бы нам поесть, потом пойдем дальше, -- сказал профессор. Мы поужинали в Джек Стро Кэстл. Около десяти часов мы вышли из ресторана. Было очень темно, и редкие фонари еще больше увеличивали мрак, когда мы выходили из полосы света. Профессор, очевидно, уже наметил дорогу, так как шел уверенно; что же касается меня, то я совершенно не мог ориенти-роваться. Чем дальше мы шли, тем меньше попадалось нам народу, так что мы даже поразились, когда нам встретился конный ночной патруль, объезжающий свой участок. Наконец мы дошли до кладбищенской стены, через которую перелезли с некоторым трудом, так как было страшно темно и местность казалась нам совер-шенно незнакомой; с трудом мы добрались до склепа Вестенр. Профессор вынул ключ, открыл дверь склепа и, отступив назад, любезно, но совершенно бессозна-тельно сделал мне знак пройти вперед. Какая-- то стран-ная ирония заключалась в этой любезной уступчивости в такой ужасный момент. Мой компаньон тотчас же по-следовал за мною и осторожно притворил за собою дверь, убедившись предварительно в том, что замок у нее был простой, а не пружинный. Затем он пошарил в своем саквояже и, вынув спички, зажег свечу. И днем-- то в склепе было мрачно и жутко, несмотря на то, что могила была усыпана цветами, а теперь, при слабом мерцании свечи, он производил такое жуткое и тяжелое впечат-ление, какое невозможно себе представить, цветы по-блекли, завяли, порыжели и сливались с коричневой зеленью; пауки и жуки появились в несметном коли-честве и чувствовали себя как дома; время обесцветило камень, известь пропиталась пылью, железо заржавело и покрылось плесенью, медь потускнела и серебряная доска потемнела. Невольно приходила мысль о том, что не только жизнь человека недолговечна. Ван Хелзинк методически продолжал свою работу. Он поднес свечу совсем близко к могильной надписи и убедился в том, что перед нами могила Люси. Затем снова порылся в саквояже и вынул оттуда отвертку. -- Что вы собираетесь делать? -- спросил я. -- Открыть гроб. Сейчас я докажу тебе, что я прав. И он начал отвинчивать винты, снял крышку, и мы увидели цинковую обивку гроба. Это зрелище было мне не по силам. Это было такое же оскорбление покойной, как если бы, когда она еще была жива, ее раздели во сне! Я невольно схватил его за руку, желая остановить. Он же только сказал: -- Ты сам увидишь! И снова порывшись в саквояже, вынул оттуда ма-ленькую пилу. Сильным ударом руки он пробил отверт-кой дыру в цинке, достаточно большую, чтобы в нее мог пройти конец пилы. Я невольно отступил назад, ожидая обычного тошнотворного запаха от пролежавшего це-лую неделю тела. Но профессор даже не приостановился; он пропилил пару футов вдоль края гроба, затем обогнул его и перешел на другую сторону. Схватив освободившийся конец, отогнул крышку к концу гроба и, держа свечку в открытом отверстии, предложил мне по-дойти и посмотреть. Я подошел и взглянул... Гроб был пуст! Меня это поразило и страшно ошеломило, но Ван Хелзинк даже не дрогнул. -- Ну что, теперь ты доволен, мой друг? -- спро-сил он. Страшное упорство заговорило во мне, и я ответил: -- Я вижу, что тела Люси нет в гробу, но это дока-зывает только одну вещь. -- Какую же именно, Джон? -- Что его там нет. -- Недурная логика. Но как ты думаешь, почему ею здесь нет? -- Может быть, это дело вора, -- сказал я. -- Может быть, кто-- нибудь из гробовщиков украл его! Я чувствовал, что говорил глупость, и все-- таки боль-ше ничего не мог придумать. Профессор вздохнул. -- Ну, хорошо, -- сказал он. -- Тебе нужны еще до-казательства? Пойдем со мною! Он опустил крышку на место, собрал все свои вещи, положил их обратно в саквояж, потушил свечу и также положил ее туда. Мы открыли дверь и вышли. Он запер дверь на ключ. Затем передал его мне и сказал: -- Оставь ключ у себя, тогда ты будешь спокойнее. Я засмеялся, но сознаюсь, что то был не очень умный смех, и хотел вернуть ему ключ. -- Ключ тут не важен, -- сказал я. -- Может быть еще дубликат, и кроме того, такой замок ничего не стоит открыть. Он ничего не возразил и положил ключ в карман. Затем сказал, чтобы я сторожил у одного конца кладбища, а он будет сторожить у другого. Я занял свое место за тисовым деревом и видел, как его темная фигура уда-лилась и скрылась за памятниками и деревьями. Это было скучное ожидание! Сейчас же после того, как я занял свое место, я услышал, как часы пробили двенадцать; время тянулось медленно: пробило и час, и два. Я продрог, стал нервничать и был зол на профес-сора за то, что он потащил меня в такое странствование, и на себя за то, что пошел. Мне было слишком холодно и слишком хотелось спать, чтобы быть внимательным наблюдателем, но в то же время я не был достаточно сонным для того, чтобы изменить своей надежде; так что в общем мне было скучно и неприятно. Вдруг, повернувшись случайно, я увидел какую-- то белую фигуру, двигавшуюся между тисовыми деревьями в конце кладбища, далеко за могилами; одновременно со стороны профессора с земли поднялась черная масса и двинулась ей навстречу. Тогда пошел и я; но мне при-шлось обходить памятники и огороженные плиты, и я несколько раз падал, спотыкаясь о могилы. Небо было покрыто тучами, и где-- то вдали запел петух. Невдалеке, за рядами можжевельников, которыми была обсажена дорога к церкви, по направлению к склепу двигалась какая-- то мутная фигура. Могила была скрыта за де-ревьями, и я не мог видеть, куда девалась фигура. Я услы-шал шум там, где я сперва увидел белую фигуру, и когда подошел туда, то нашел профессора, державшего на руках какого-- то худенького ребенка. Увидев меня, он протянул его мне и сказал: -- Теперь ты доволен? -- Нет, -- ответил я. -- Разве ты не видишь ребенка? -- Да, вижу, но кто же принес его сюда? Он ра-нен? -- спросил я. -- Посмотрим, -- сказал профессор и направился к выходу кладбища, неся спящего ребенка на руках. Подойдя к куче деревьев, мы зажгли спичку и осмотрели ребенка. На нем не оказалось ни царапины, ни по-реза. -- Не был ли я прав? -- спросил я торжествующим тоном. -- Мы пришли как раз вовремя, -- сказал профессор задумчиво. Нам нужно было решить теперь, что делать с ребен-ком. Если мы отнесем его в полицию, нам нужно будет давать отчет в наших ночных похождениях; во всяком случае, нам придется объяснить, как мы его нашли. На-конец, мы решили отнести его на Гит и, если заметим какого-- нибудь полисмена, спрятать ребенка так, чтобы тот его непременно нашел, а самим отправиться домой как можно скорее. Все прошло благополучно. У самого Хэмпстон Гита мы услышали тяжелые шаги полисмена и положили ребенка у самой дороги. Полисмен посве-тил вокруг себя фонарем и нашел его. Мы услышали, как он вскрикнул от удивления, и ушли. К счастью, мы вскоре встретили кэб и поехали в город. Не могу заснуть, потому записываю. Но все-- таки нужно будет поспать, так как Ван Хелзинк зайдет за мною в полдень. Он настаивает на том, чтобы я с ним опять отправился в экспедицию. 27 сентября. Нам представился случай сделать новую попытку только после четырех часов. Кончились чьи-- то похо-роны, которые тянулись с полудня, и последние про-вожатые удалились с кладбища. Спрятавшись за группой деревьев, мы видели, как могильщик закрыл ворота за последним из них. Мы знали, что до самого утра нас никто больше не потревожит, но профессор сказал, что нам понадобится самое большее два часа. Снова я по-чувствовал весь ужас действительности, более фанта-стической чем сказка; я ясно понимал ту опасность перед законом, которой мы подвергали себя своей оскверни-тельной работой. Кроме того, мне казалось, что все это бесполезно. Возмутительно было уже то, что мы откры-ли цинковый гроб, чтобы убедиться в том, что женщина, умершая неделю тому назад, действительно была мертва, теперь же было верхом безумия снова открывать мо-гилу, раз уж мы собственными глазами убедились, что она пуста. Меня коробило при одной мысли об этом. На Ван Хелзинка никакие увещевания не подействова-ли бы, у него своя манера. Он взял ключ, открыл склеп и снова любезно дал мне пройти вперед. На этот раз место не казалось уже таким ужасным, но впечатление, кото-рое оно производило при свете солнца, было все же от-вратительно. Ван Хелзинк подошел к гробу Люси, и я последовал за ним. Он наклонился и снова отвернул свинцовую крышку -- и удивление и негодование напол-нили мою душу. В гробу лежала Люси точь-- в-- точь такая же, какой мы видели ее накануне похорон. Она, казалось, была еще прекраснее, чем обыкновенно, и мне никак не вери-лось, что она умерла. Губы ее были пунцового цвета, даже более яркого чем раньше, а на щеках играл нежный румянец. -- Что это -- колдовство? -- спросил я. -- Вы убедились теперь? -- сказал профессор в ответ; при этом он протянул руку, отогнул мертвые губы и показал мне белые зубы. Я содрогнулся. -- Посмотри, -- сказал он, -- видишь, они даже острее, чем раньше. Этим и этим, -- при этом он указал на один из верхних клыков, затем на нижний, -- она мо-жет кусать маленьких детей. Теперь, Джон, ты веришь? И снова дух противоречия проснулся во мне: -- Может быть, ее положили сюда только вчера! -- Неужели? Кто же это сделал? -- Не знаю. Кто-- нибудь! -- А ведь умерла-- то она неделю тому назад. Большая часть людей иначе выглядела бы после такого срока. На это у меня не нашлось возражения. Ван Хелзинк, казалось, не замечал моего молчания; во всяком случае, он не выражал ни разочарования, ни торжества. Он внимательно смотрел на лицо мертвой женщины, поды-мая веки и разглядывая глаза, затем еще раз отогнул губы и осмотрел зубы. Потом, повернувшись ко мне, сказал: -- Тут есть одна вещь, совершенно из ряда вон вы-ходящая. Люси укусил вампир, когда она в беспамят-стве разгуливала во сне. О, ты ошеломлен, ты этого не знаешь, Джон, но ты все узнаешь потом, позже... Пока она находилась в беспамятстве, ему было очень удобно высасывать у нее кровь. В беспамятстве она умерла, и в беспамятстве она "He-- мертва". Вот почему это исклю-чительный случай. Обыкновенно, когда "He-- мертвое" спит "дома", -- при этом он сделал жест рукою, желая этим показать, какое значение "дом" имеет для вампи-ра, -- то по его лицу видно, что оно такое, но когда оно перестает быть "He-- мертвым", то превращается в нечто вроде обыкновенных мертвецов. В этом состоянии от них нет никакого вреда, и мне тяжело, что приходится убивать ее во сне, в таком состоянии. Мне стало жутко, и я начинал уже верить словам Ван Хелзинка, но ведь если она действительно была мерт-ва, то какой смысл снова ее убивать? Он взглянул на меня и, очевидно, заметил перемену в моем лице, потому что как-- то торжествующе спросил: -- А теперь ты веришь? -- Не торопите меня. Я готов это допустить. Но как вы исполните свой кровавый долг? -- Я отрублю ей голову, набью рот чесноком и вобью кол в ее тело. Я содрогнулся при мысли, что так исковеркают тело той женщины, которую я любил. И все-- таки чувство это было не так сильно, как я ожидал. В сущности, теперь я начинал содрогаться от присутствия этого существа, этого "He-- мертвого" существа, как Ван Хелзинк назы-вал это, и я чувствовал к "нему" омерзение. Ван Хелзинк долго над чем-- то раздумывал; наконец, закрыл саквояж и сказал: -- Я передумал. Если бы я решил исполнить свое намерение, то сделал бы это сейчас же, но может воз-никнуть масса осложнений, которые могут оказаться гораздо неприятнее, чем мы себе представляем. И вот почему! Она еще не погубила ни одной жизни, хотя вре-мени было достаточно, и если бы я теперь это сделал, то обезвредил ее навсегда. Но для этого нам нужен Артур, а как ему обо всем рассказать? Если ты не по-верил мне, ты, который видел ранки на шее Люси, затем такие же ранки у ребенка в госпитале; ты, который ви-дел вчера ночью гроб пустым, а сегодня занятым этой женщиной, которая не только не изменилась, а даже порозовела и похорошела, несмотря на то, что прошла уже целая неделя со дня ее смерти -- ты, который ви-дел ту белую фигуру, принесшую вчера на кладбище ре-бенка; чего же можно ожидать от Артура, который ниче-го об этом не знает и ничего не видел. Он усомнился во мне, хотя я лишил его возможности проститься с ней так, как он должен был бы сделать; но теперь по незна-нию он может подумать, что мы похоронили ее живой и, чтобы скрыть нашу величайшую ошибку, убили ее. Он станет ненавидеть нас за это и, таким образом, будет несчастен всю жизнь. Поэтому я решил сделать все в его присутствии. Завтра в десять часов утра ты придешь ко мне в гости-ницу Беркли. Я пошлю за Артуром и за тем американ-цем, который тоже отдал ей свою кровь. Потом всем нам придется много поработать. Я дойду с тобою до Пика-дилли и пообедаю там, так как мне необходимо еще раз вернуться сюда до захода солнца. Мы закрыли склеп, ушли, перелезли через кладби-щенскую стену, что было не очень трудно, и поехали обратно на Пикадилли. ЗАПИСКА ВАН ХЕЛЗИНКА, ОСТАВЛЕННАЯ ИМ В ПАЛЬТО НА ВЕШАЛКЕ В ГОСТИНИЦЕ БЕРКЛИ, АДРЕСОВАННАЯ ДЖОНУ СЬЮАРДУ Д. М. (Не врученная) 27 сентября. Друг Джон! Пишу на тот случай, если произойдет что-- нибудь непредвиденное. Иду один на кладбище. Меня радует, что сегодня ночью "He-- мертвой" Люси не удастся выйти, так что завтра ночью оно выявится еще определеннее. Поэтому я приделаю к склепу то, чего она не любит -- чеснок и крест, и таким образом запечатаю гробницу. Она как "He-- мертвое" еще молода и будет осторожна. Кроме того, это препятствует ей лишь выйти, но не от-вратит ее от желания выходить: когда "He-- мертвое" в отчаянии, то ищет выхода там, где меньше всего сопро-тивления. Я буду находиться поблизости от заката до восхода солнца, и если представится что-- нибудь инте-ресное, то я своего не упущу. Люси я не боюсь, но по-баиваюсь того, другого, из-- за которого она "He-- мертвое"; у него теперь есть право и власть искать ее могилу, и у него она может найти защиту. Он хитер, судя по словам Джонатана и по тому, как он околпачивал нас, играя жизнью Люси; да и вообще "He-- мертвое" во многих отношениях очень сильно. Оно обладает силою два-дцати людей; даже та сила, которую мы вчетвером вли-пали в кровь Люси, пошла исключительно ему на пользу. Кроме того, он может созывать волков и сам не знаю кого еще. Так что, если он придет туда ночью, то за-станет меня: но больше никто не должен присутство-вать при этом, а не то будет скверно. Но, возможно, что он не станет покушаться на это место. У него, на-верное, есть на примете более интересная добыча, чем кладбище, где спит "He-- мертвое" и сторожит старик. Пишу это на случай, если... Возьми все бумаги, ко-торые находятся тут же, дневник Харкера и остальное, и прочти их, а затем отыщи "He-- мертвое", отруби ему голову, сожги его сердце, вбей в него кол, чтобы мир на-конец вздохнул свободно. Итак, прощай, твой Ван Хелзинк. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 28 сентября. Прямо удивительно, до чего благотворен сон. Вчера я почти готов был поверить ужасным идеям Ван Хел-зинка, теперь же они мне кажутся дикими и лишенными всякого смысла. Не может быть, чтобы он сошел с ума. Должно же быть какое-- нибудь объяснение всем этим таинственным событиям. Возможно, профессор сам их создал. Постараюсь найти разгадку этой тайны. 29 сентября. Утром. Артур и Квинси зашли вчера около 10 часов к Ван Хелзинку: он объяснил все, что нам нужно делать, обра-щаясь главным образом к Артуру, точно все наши же-лания были сконцентрированы в нем одном. Он говорил, что надеется на общую помощь, так как нам предстоит очень большая задача. Затем спросил Артура, удивился ли он его письму. -- Я? Да! Оно меня порядком встревожило. За последнее время я пережил так много горя, что не оста-лось больше сил. Мне было бы очень интересно узнать, в чем дело. -- Я хочу вашего согласия на то, ответил Ван Хелзинк, -- что я собираюсь сделать сегодня ночью. Я знаю, что требую многого, и только тогда, когда вы узнаете, в чем дело, вы поймете, что это действительно много. Поэтому я хотел бы, чтобы вы доверились мне пока "втемную", чтобы потом не упрекали себя ни в чем. Вы будете некоторое время сердиться на меня -- с этим придется примириться. -- Я вовсе не желаю покупать кота в мешке, -- возразил Артур. -- Если тут затрагивается честь джен-тльмена или же моя вера христианина, то я никак не могу дать вам подобных обещаний. Если бы обещаете, что ваше намерение не затрагивает ни того, ни другого, то я сейчас же даю свое согласие: хотя, клянусь жизнью, я никак не могу понять, к чему, вы клоните. -- Я принимаю ваши ограничения, -- сказал Ван Хелзинк, -- но прошу вас лишь об одном -- быть уве-ренным, что мои поступки не затронут этих ограниче-ний, но вы, раньше, чем станете меня осуждать, хоро-шенько взвесьте свое решение. -- Решено! -- сказал Артур. -- Итак, переговоры кончены; могу я теперь спросить у вас, в чем дело? -- Мне очень хочется, чтобы вы пошли со мной на кладбище в Кингстэд, но только по секрету от всех. Артур был изумлен. -- Туда, где похоронена Люси? -- Профессор кив-нул головой. Артур продолжал: -- Зачем? -- Чтобы войти в склеп. -- Вы говорите это серьезно, профессор, или же-стоко шутите?.. Простите, я вижу, -- серьезно. Наступила длинная пауза. Наконец он спросил: -- Зачем же в склеп? -- Чтобы открыть гроб. -- Это уж слишком, -- сердито сказал Артур, вставая. -- Я согласен на все, что благоразумно, но на та-кое... такое осквернение гроба той, которую...-- дальше он не мог говорить от негодования. Профессор с состра-данием посмотрел на него. -- Если бы я мог уберечь вас хоть от одной муки, видит Бог, я сделал бы это, -- сказал он. -- Но сегодняш-ней ночью вам придется пройти по тернистой дороге, иначе той, которую вы любите, придется потом, быть может, даже и навеки, ходить по пылающему пути. Артур побледнел и вскричал: -- Будьте осторожны, сэр, будьте осторожны! -- Не лучше ли вы послушаете, что я вам скажу? -- произнес Ван Хелзинк. -- Тогда, по крайней мере, вы будете знать, что я вам предлагаю. Сказать? -- Итак уже все ясно, -- вставил Моррис. После некоторого молчания Ван Хелзинк продолжал -- видно было, что это стоило ему большого труда. -- Мисс Люси умерла, не так ли? Да? Следователь-но, все в порядке. Но если она не умерла? Артур вскочил на ноги. -- Господи! -- вскричал он. -- Что вы хотите этим сказать? Разве произошла какая-- нибудь ошибка? Разве ее похоронили живой? Он впал в такое отчаяние, что тяжело было смотреть на него. -- Я ведь не сказал, что она жива, дитя мое; я не то хотел сказать. Я хочу сказать только, что она "не-мертва". -- Не мертва! Не жива! Что вы хотите этим сказать? Что это -- кошмар, или что-- то еще более ужасное? -- Бывают тайны, о которых мы можем только до-гадываться, которые могут разрушаться лишь годами и по частям. Поверьте, перед нами лишь часть тайны. Но я ничего еще не сказал. Вы разрешите мне отрубить голову мертвой Люси? -- Клянусь небом и землей, нет! -- вскричал Артур с негодованием. -- Я ни за что на свете не соглашусь на поругание ее тела. Ван Хелзинк, вы слишком пы-таете меня! Что я сделал вам дурного, за что вы меня так терзаете? Что сделала вам эта бедная девушка, за что вы так издеваетесь над ее могилой? Или вы сошли с ума, говоря подобные вещи, или я помешался, слу-шая их! Не смейте даже думать о подобном оскверне-нии, я ни за что не дам своего согласия! Я пойду за-щищать ее могилу от поругания, и, клянусь Богом, я ее защищу! Ван Хелзинк встал со своего места и сказал сурово и серьезно: -- Лорд Годалминг, у меня тоже есть долг, долг по отношению к другим, к вам и к умершей, и клянусь Богом, я это сделаю. Я прошу вас лишь об одном: пой-демте со мною, посмотрите и послушайте, и если позже я предложу вам то же самое, не беритесь за дело рев-ностнее меня, ибо тогда я исполню свой долг по соб-ственному усмотрению. Тогда я исполню ваше желание и буду готов дать вам отчет, когда и где вы захотите. Тут голос его дрогнул, и он продолжал гораздо мягче: -- Но, умоляю вас, не смотрите на меня так сердито. В моей жизни было много тяжелых минут, терзавших мне душу, но такая трудная задача впервые выпала на мою долю. Поверьте, когда настанет время и вы пере-мените свое мнение обо мне, то один лишь ваш взгляд сотрет воспоминания об этих ужасных часах, ибо я сде-лаю все, что во власти человека, чтобы спасти вас от горя. Подумайте только! Чего ради я стал бы так тру-диться и мучиться? Я пришел сюда чтобы помочь вам, во-- первых, чтобы оказать услугу моему другу Джону, во-- вторых, и помочь милой молодой девушке, которую я, как и вы, очень полюбил. Ей, -- мне стыдно сказать, но я говорю это просто, -- я отдал то, что дали и вы: кровь из моих вен; и дал ее я, который вовсе не был воз-любленным Люси, а лишь врачом и другом; если моя смерть в состоянии дать ей что-- нибудь теперь, когда она "He-- мертва", то я отдам жизнь охотно. Он сказал это с какой-- то благородной, мягкой гор-достью, и Артур был очень тронут этим. Он взял руку старика и сказал дрожащим голосом: -- О, как ужасно об этом думать, и я никак не могу понять, в чем дело, но обещаю вам идти с вами и ждать. Глава шестнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА (Продолжение) Ровно без четверти двенадцать мы перелезли через низкую ограду кладбища. Ночь была темна, луна лишь порою выглядывала из-- за туч, тянувшихся по небу. Мы старались держаться как можно ближе Друг к другу; Ван Хелзинк шел впереди, показывая дорогу. Когда мы подошли к могиле, я начал внимательно следить за Ар-туром, так как близость местности, связанной со столь-кими печальными воспоминаниями, могла его взволно-вать; но он держался молодцом. Должно быть, таин-ственность увлекла его. Профессор открыл дверь склепа и, заметив наше колебание, подбодрил нас тем, что сам прошел вперед. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь. Затем он зажег тусклый фонарь и указал на гроб. Артур, сильно волнуясь, двинулся вперед; Ван Хелзинк сказал мне: -- Ты вчера был со мною. Тело Люси лежало тогда здесь в гробу? -- Да, лежало. Профессор обратился к остальным: -- Вы слышите? И все-- таки кое-- кто мне еще не верит. Он взял отвертку и снова снял крышку с гроба. Артур, бледный и молчаливый, глядел на это; когда крыш-ку сняли, он ступил вперед. Ван Хелзинк откинул цинковую крышку, мы взгля-нули в гроб и попятились назад. Гроб был пуст! В течение нескольких минут никто не произнес ни слова. Затем профессор сказал: -- Два дня тому назад я пришел сюда со Сьюардом и открыл гроб; и мы нашли его пустым, как и сейчас. За-тем мы остались ожидать и увидели нечто белое, дви-гавшееся между деревьями. На следующий день мы пришли сюда днем и нашли Люси в гробу. Не правда ли, Джон? -- Да. -- В ту ночь мы пришли как раз вовремя. Пропал еще один ребенок, и мы, благодаря Богу, нашли его не-вредимым среди могил. Вчера я пришел сюда до захода солнца, так как при заходе солнца "не-- мертвое" оживает. Я прождал тут всю ночь до восхода, но ничего не увидел. Должно быть, потому, что я привесил к дверям чеснок, которого "не-- мертвое" не выносит, и другие вещи, которых оно избегает. Сегодня вечером, еще до захода солнца, я снял чеснок и все остальное, вот по-чему мы нашли гроб пустым. Подождите вместе со мною. До сих пор тут происходило очень много стран-ного. Если мы потихоньку спрячемся где-- нибудь вне склепа, мы увидим еще более странные вещи. Мы по очереди вышли из склепа, профессор вышел последним и закрыл за собою дверь. О, как приятен и чист был ночной воздух после душ-ного склепа! Ван Хелзинк принялся за работу. Сначала он вынул из своего саквояжа что-- то вроде тонких ва-фельных бисквитов, аккуратно завернутых в белую сал-фетку, затем полную горсть беловатого вещества вроде теста или замазки. Он мелко накрошил вафли и смешал с замазкой, потом, накроив из этой массы тонкие по-лосы, замазал щели дверей склепа. Меня это озадачило, и стоя поблизости от него, я спросил, что он делает. Артур и Квинси подошли тоже, так как оба были очень заинтересованы. Он ответил: -- Я закрываю вход в могилу, чтобы "He-- мертвое" не могло туда войти. -- А это что? -- спросил Артур. Ван Хелзинк благоговейно снял шляпу и сказал: -- Святые дары. Я привез их из Амстердама. У меня есть отпущение грехов. Ответ мог устрашить самого ярого скептика, и каждый из нас почувствовал, что при таких серьезных ша-гах профессора, шагах, при которых он решается употребить самое для него священное, невозможно ему не верить. Мы тихо и покорно заняли указанные места вокруг склепа, стараясь разместиться так, чтобы никто из прохожих не мог нас заметить. Я жалел других, в особенности Артура. Мне самому весь этот страх был уже знаком по предыдущему визиту. Наступило долгое молчание, бесконечная, томитель-ная тишина, затем послышался тихий и резкий свист профессора. Он указал вдаль: на тисовой дорожке по-казалась белая фигура, которая медленно приближа-лась, и в ту же минуту из-- за мчавшихся туч выглянула луна и с поразительной отчетливостью осветила жен-щину с темными волосами, одетую в саван. Лица не было видно, поскольку оно склонилось, как казалось, над белокурым ребенком. Было тихо, затем раздался рез-кий короткий крик, каким иногда во сне кричат дети. Мы хотели броситься вперед, но профессор погрозил нам рукою из-- за тисового дерева, и мы увидели, как белая фигура двинулась дальше. Теперь она была на-столько близко, что мы могли ясно ее разглядеть, тем более, что луна все еще светила. Дрожь пробежала у меня по телу, и я услышал тяжелое дыхание Артура, когда мы узнали черты Люси Вестенр; но до чего они изменились! Мягкое выражение лица превратилось в ка-менную, бессердечную, жестокую маску, а беспороч-ность -- в сладострастную похотливость. Ван Хелзинк выступил вперед, и, повинуясь его жесту, мы все подо-шли к склепу, вытянувшись в одну линию. Ван Хелзинк поднял фонарь и протянул вперед облатку; при свете, падавшем на лицо Люси, мы увидели, что ее губы были в крови и свежая кровь сочилась по подбородку и пят-нала белизну савана. Нам стало жутко. При трепетном свете я заметил, что даже железные нервы Ван Хелзинка ему изменили. Артур стоял около меня, и если бы я не схватил его за руку и не поддержал, он наверное упал бы. Увидев нас, Люси -- я называю фигуру, стоявшую перед нами, Люси, потому что она была похожа на Люси -- шипя как кошка, застигнутая врасплох, отсту-пила назад и посмотрела на нас. Это были глаза Люси по форме и по цвету, это несомненно были ее глаза, но не ясные, а полные адского огня вместо знакомых нам чистых ласковых очей. В тот момент остаток моей люб-ви к ней перешел в ненависть и чувство омерзения; если бы нужно было убить ее сейчас, я сделал бы это с диким удовольствием. Когда она взглянула на нас, глаза ее запылали и лицо исказилось сладострастной улыбкой. О, Господи, как ужасно было это видеть! Она опустилась на землю, бесчувственная как дьявол, и про-должала ревностно прижимать ребенка к своей груди, рыча, как собака над костью. Ребенок вдруг резко вскрик-нул и застонал. При этом из груди Артура вырвался стон; она же, поднявшись, двинулась к нему с распро-стертыми объятиями и сладострастной улыбкой; Артур отшатнулся и закрыл лицо руками. Она все-- таки продолжала к нему приближаться и с томной, сладострастной грацией сказала: -- Приди ко мне, Артур! Оставь остальных и приди ко мне. Мои объятия жаждут тебя, приди, мы отдохнем с тобою вместе. Приди ко мне, супруг мой, приди ко мне. В ее голосе была какая-- то дьявольская сладость, он звучал, как серебряный колокольчик, и слова ее, хотя и относились к другому, подействовали завораживающе и на нас, что же касается Артура, то он находился как будто под гипнозом -- он широко раскрыл ей свои объя-тия. Она была уже готова кинуться к нему, но Ван Хел-зинк бросился вперед, держа перед собой золотой кре-стик. Она отшатнулась и с искаженным, полным злобы лицом бросилась мимо него к входу в склеп. В нескольких шагах от дверей она остановилась, точно задержанная какой-- то непреодолимой силой. За-тем повернулась к нам лицом, и яркий свет луны и фо-наря Ван Хелзинка осветил ее лицо. Мне никогда еще не приходилось видеть такого злобного выражения, и надеюсь, ни один смертный этого не увидит. Роскош-ные краски превратились в багрово-- синие; глаза, каза-лось, метали искры адского огня; брови насупились, изгибы тела были как кольца змей Медузы, а очарова-тельный рот превратился в открытый квадрат, как в маске страсти у греков или японцев. В таком виде она простояла несколько минут, пока-завшихся нам целой вечностью, между поднятым кре-стом и священным затвором входа в склеп. Ван Хелзинк нарушил тишину, спросив Артура: -- Ответь, друг мой. Продолжать ли мне свою работу? Артур, закрыв лицо руками, ответил: -- Делай что хочешь, делай что хочешь. Этого ужаса больше не должно быть. Ему сделалось дурно. Квинси и я одновременно подскочили к нему и взяли его под руки. Мы слышали, как Ван Хелзинк подошел к дверям и начал вынимать из щелей священные эмблемы, которые он туда воткнул. Мы все были поражены, когда увидели, что женщина с таким же телом, как у нас, проскользнула в проме-жуток, сквозь который едва ли могло пройти даже лез-вие ножа. Какое-- то радостное чувство овладело нами, когда мы увидели, как Ван Хелзинк снова спокойно заткнул щели замазкой. Покончив с этим, он поднял ребенка и сказал: -- Идемте, друзья мои; до завтра нам здесь делать нечего. В полдень тут похороны; сейчас же после них мы придем сюда. Все друзья умершего уйдут раньше двух часов; когда могильщик закроет ворота, мы оста-немся, так как нужно сделать еще кое-- что; но не то, что мы делали сегодня ночью. Что же касается малютки, то с ним все в порядке, и к завтрашнему дню он будет здоров. Мы положим его так, чтобы его нашла полиция, как и в прошлую ночь, а затем пойдем домой. Подойдя вплотную к Артуру, он сказал: -- Друг мой, Артур, ты перенес тяжелое испытание, но впоследствии ты увидишь, как необходимо оно было. Теперь тебе плохо, дитя мое. Завтра в это время. Бог даст, все уже будет кончено, так что возьми себя в руки. Мы оставили ребенка в спокойном месте и отпра-вились домой. 29 сентября. Около двенадцати часов мы втроем: Артур, Квинси Моррис и я -- отправились к профессору. Странно вы-шло, что все инстинктивно оделись в черные костюмы. В половине второго мы были уже на кладбище и бро-дили там, наблюдая; когда же могильщики закончили работу, и сторож, убежденный, что все ушли, закрыл ворота, каждый из нас занял свое место. На этот раз у Ван Хелзинка вместо маленькой сумки был с собою какой-- то длинный кожаный ящик, должно быть, поря-дочного веса. Когда на дороге смолкли шаги посетителей, мы тихо последовали за профессором к склепу. Профессор вы-нул из сумки фонарь, две восковые свечи и осветил склеп. Когда мы снова подняли крышку гроба, то уви-дели тело Люси во всей красе. Но у меня исчезла вся любовь, осталось лишь чувство отвращения к тому, что приняло образ Люси, не взяв ее души. Даже лицо Ар-тура стало каким-- то жестоким, когда он на нее взгля-нул. Он обратился к Ван Хелзинку: -- Это тело Люси, или же просто демон в ее обо-лочке? -- Это ее тело, и в то же время не ее. Но погоди не-много, и ты увидишь ее такою, какой она была. Там лежала не Люси, а кошмар: острые зубы, окро-вавленные, сладострастные губы, на которые страшно было глядеть -- это плотское бездушное существо ка-залось дьявольской насмешкой над непорочностью Люси. Ван Хелзинк со своей обычной последователь-ностью начал вынимать из ящика различные вещи и раскладывать их в известном порядке. Сначала он вы-нул паяльник, затем маленькую лампочку, выделявшую какой-- то газ, ярко горевший слабым синим пламенем, и наконец круглый деревянный кол, толщиной в два с половиной или три дюйма и около трех футов длиной. С одного конца он был обожжен и заострен. Потом профессор вынул тяжелый молот. На меня всякие вра-чебные приготовления действуют возбуждающе и ободряюще, но Артура и Квинси они привели в смуще-ние. Но все-- таки они крепились и терпеливо ждали. Когда все было приготовлено, Ван Хелзинк сказал: -- Раньше, чем приняться за дело, объясню вам, кое-- что. Все это относится к области знаний и опыта древних народов и всех тех, кто изучал власть "He-- мерт-вого". Становясь таковыми, они превращаются в бес-смертных; они не могут умереть, им приходится про-должать жить год за годом, увеличивая количество жертв и размножая зло мирское: ибо все, умирающие от укуса "He-- мертвого", сами становятся "He-- мертвыми" и губят в свою очередь других. Таким образом, круг их все расширяется так же, как и круги на воде от брошен-ного камня. Друг Артур, если бы Люси тебя поцеловала тогда, перед смертью, или вчера ночью, когда ты раскрыл ей свои объятия, то и ты со временем, после смерти, стал бы "nosferatu"5, как это называют в восточной Европе, и увеличил бы количество "He-- мертвых". Карьера этой несчастной лишь началась. Те дети, кровь которых она высасывала, еще не находятся в опас-ности, но если она будет продолжать жить "He-- мертвою", то они все в большем количестве станут терять кровь; ее власть заставит их приходить к ней, и она высосет у них всю кровь своим отвратительным ртом. Но если она действительно умрет, то все прекратится. Крошеч-ные ранки на шейках исчезнут, и они вернутся к своим игрушкам, даже не зная, что с ними было. Самое глав-ное здесь то, что если вернуть "He-- мертвое" к настоящей смерти, то душа бедной Люси станет свободной. Вместо того, чтобы по ночам творить зло и с каждым днем все больше уподобляться дьяволу, она сможет спокойно занять свое место среди ангелов. Так что, друг мой, та рука, что нанесет ей удар освобождения, будет для нее благословенной. Я сам готов это сделать, но, может быть, среди нас найдется кто-- нибудь, у которого на то больше прав. Мы все посмотрели на Артура. Он понял также, как и мы все, что бесконечная любовь призывала его испол-нить этот долг, чтобы память Люси осталась для нас священной, а не нечестивой; он выступил вперед и смело сказал, хотя руки его дрожали, а лицо было бледно, как снег: -- Верные друзья мои, благодарю вас из глубины своей разбитой души! Скажите, что нужно сделать, и я не дрогну. Ван Хелзинк положил ему руку на плечо и сказал: -- МолодецНемного храбрости, и все будет кончено. Этот кол надо вбить ей в сердце. Это будет ужас-ное испытание, я уверен, но это ненадолго, и потом ты будешь радоваться больше, чем теперь горюешь, и вый-дешь отсюда с облегченной душой. Но не следует коле-баться, раз уж ты решился. Думай лишь о том, что мы, твои верные друзья, здесь, с тобою, и все время молимся за тебя. Артур взял кол и молот. А раз он на что-- нибудь решился, то рука его никогда не дрогнет. Ван Хелзинк открыл свой молитвенник и начал читать молитву, а Квинси и я повторяли за ним слова, как могли. Артур приставил кол заостренным концом к ее сердцу, и я видел, как острие впилось в тело. Затем он ударил изо всей силы. Люси стала корчиться в гробу, и какой-- то гнусный, леденящий кровь крик сорвался с ее красных губ. Тело вздрагивало, корчилось и извивалось; белые острые зубы стучали и кусали губы, а изо рта била пена. Но Артур ни разу не дрогнул. Затем вздрагивание и судороги тела стали тише, зубы перестали стучать, лицо успокоилось. Ужасная работа была кончена. Молот выпал из рук Артура. Он зашатался и упал бы, если бы мы его не поддержали. Пот градом катился у него со лба, и он задыхался. Нечеловеческая сила воли и желание спасти ее душу помогли ему исполнить эту работу, на которую иначе у него не хватило бы сил. В течение нескольких минут мы так были поглощены заботами о нем, что и не по-смотрели на гроб. Когда же мы туда взглянули, шепот удивления и испуга раздался среди нас. Мы смотрели так внимательно, что даже Артур поднялся с земли, на которую он опустился в изнеможении, и подошел по-смотреть. Лицо его изменилось, мрачное выражение исчезло и засветилось радостью. В гробу больше не было того ужасного существа, которого мы так боялись и которое так презирали, что убить его было привилегией. Там лежала Люси такой, какой мы видели ее при жизни, выражение лица было удивительно чисто и мило, хотя горе и страдания оста-вили на нем следы, но даже эти следы были нам дороги, так как именно такой мы привыкли видеть ее в послед-нее время. Мы чувствовали, что спокойствие, отразив-шееся на ее лице, было не что иное, как символ вечного грядущего покоя. Ван Хелзинк подошел, положил руку на плечо Артура и сказал: -- Ну что, Артур, друг мой, дитя мое, прощен ли я теперь? Артур взял руку старика, поднял ее и, поцеловав, сказал: -- Да. Да благословит тебя Бог за то, что ты вернул душу моей возлюбленной, а мне покой! -- Теперь, дитя мое, ты можешь ее поцеловать, -- сказал профессор. -- Поцелуй ее в мертвые губы, если хочешь, ибо теперь она уже не злой дьявол и не погиб-шее навеки существо. Она больше не "He-- мертвое" дьявола. Она принадлежит Богу, и душа ее вместе с Ним. Артур наклонился и поцеловал, затем мы выслали его и Квинси из склепа; профессор и я отпилили кол, оставив острие в ее теле. Затем мы отрезали ей голову и набили рот чесноком, запаяли цинковый гроб, привинтили крышку деревян-ного гроба и, собрав наши вещи, ушли. Закрыв дверь, профессор передал ключ Артуру. Раньше чем двинуться дальше, Ван Хелзинк сказал: -- Теперь, мой друг, первый шаг уже сделан, а он был для нас самый трудный. Но осталась еще одна большая работа -- найти автора всех наших печалей и уничтожить его. У меня есть нить, и по ней мы добе-ремся до него, но это долгая и трудная задача, тут есть опасность и большой риск. Не поможете ли вы все мне? Мы научились верить, не так ли? А если так, то не наш ли это долг? Я надеюсь на удачу. Мы поочередно пожали ему руку, и условие было заключено. Затем профессор сказал: -- Через два дня прошу всех прийти ко мне в семь часов обедать. Я представлю вам двух других сотовари-щей, которых вы еще не знаете; я все приготовлю для нашей совместной работы и раскрою все свои планы. Джон, пойдем ко мне, с тобою я должен посоветоваться еще о многом, и ты можешь помочь. Сегодня я еду в Амстердам, но завтра вечером вернусь. Затем начнется великая борьба. Но сначала мне хочется еще многое рассказать вам, чтобы вы знали, что делать и чего сле-дует остерегаться. Глава семнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА (Продолжение) Когда мы приехали в отель Беркли, Ван Хелзинк нашел ожидавшую его телеграмму: "Приеду поездом. Джонатан в Уайтби. Важные но-вости. Мина Харкер". Профессор был в восторге: -- О, чудная мадам Мина, -- сказал он, -- это не женщина, а жемчужина! Она едет, но я не могу остаться. Она должна заехать к тебе, Джон. Ты должен встретить ее на станции. Телеграфируй ей в поезд, чтобы преду-предить об этом. Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чая; одновременно сообщив мне о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал копию, пере-печатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер в Уайтби. "Возьми, -- сказал он, -- и познакомься хорошенько с их содержанием. Когда я вернусь, в твоих руках окажутся все нити, и то-гда нам легче будет приступить к нашим расследова-ниям. Береги их -- в них много ценного. Тебе нужна будет вся твоя вера в меня, даже после опыта сего-дняшнего дня. То, что здесь сказано, может послужить началом конца для тебя, для меня и для многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по "He-- умершим", которые ходят по земле. Прочти все внимательно, и если сможешь что-- нибудь добавить к этой повести, сделай это, потому что это крайне важно. Ты ведь тоже вел дневник о замеченных тобою странных вещах, не так ли? Да? Тогда мы все обсудим вместе, при встрече". Затем он уложил вещи и вскоре поехал на Ливер-пульскую улицу. Я направился к Паддингтону, куда и прибыл приблизительно за пятнадцать минут до при-хода поезда. Толпа поредела после беспорядочной суеты, свой-ственной всем вокзалам в момент прибытия поезда, и я начал чувствовать себя неуютно, боясь пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне и, окинув меня быстрым взглядом, спросила: -- Доктор Сьюард, не правда ли? -- А вы миссис Харкер? -- ответил я тотчас же; она протянула руку. -- Я узнала вас по описанию милой бедной Люси. Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на Фенчер-- стрит по подзем-ной железной дороге, после того как я послал депешу моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер. Немного спустя мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира помещалась в доме для умалишен-ных, но я заметил, что она не в силах была сдержать легкую дрожь, когда мы входили. Она сказала, что если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так как многое должна сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему фонографическому дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не было возможности просмотреть бумаги, оставленные Ван Хелзинком, хотя они лежат раскрытые передо мной. Я должен занять ее чем-- нибудь, чтобы иметь возможность прочесть их. Она не знает, как нам дорого время и какая работа нам предстоит. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она! ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 29 сентября. Приведя себя в порядок, я сошла в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем-- то разговаривает. Но по-скольку он просил меня поторопиться, я постучалась и после приглашения вошла. К величайшему изумлению, у него никого не было. Он оказался совершенно один, а напротив него на столе стояла машина, в которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда их не видела и была очень заинтересована. -- Надеюсь, что не задержала вас, -- сказала я, -- но я остановилась у дверей, услышав, что вы разговари-ваете, и подумала, что у вас кто-- то есть. -- О,-- ответил он, улыбнувшись, -- я только зано-сил записи в свой дневник. -- Ваш дневник? -- спросила я удивленно. -- Да, -- ответил он, -- я храню его здесь. Он положил руку на фонограф. Меня это страшно поразило, и я выпалила: -- Да ведь это лучше стенографии! Можно послу-шать, как он говорит? -- Конечно, -- ответил доктор быстро и встал, чтобы завести фонограф. Но вдруг остановился, и его лицо при-обрело озабоченное выражение. -- Дело в том, -- начал он неловко, -- здесь записан только мой дневник; а так как в нем исключительно -- почти исключительно -- факты, относящиеся ко мне, то может быть неудобно, т. е. я хочу сказать...-- Он оста-новился, а я попыталась вывести его из затруднения: -- Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте услышать, как она умерла; я буду очень благо-дарна. Она была мне очень, очень дорога. К моему удивлению, доктор ответил с выражением ужаса на лице: -- Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете! -- Почему же? -- спросила я, и меня начало охватывать какое-- то жуткое чувство. Доктор замолчал опять, и я видела, что он старается придумать извинение. На-конец, он пробормотал: -- Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое-- нибудь определенное место из дневника. В то время, как он говорил, его осенила мысль, и он сказал с бессознательным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью: -- Это совершенная правда, клянусь честью. Я не могла сдержать улыбки, на которую он ответил гримасой. -- Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не приходило в голову, как найти какое-- нибудь определенное место в том случае, если бы захотелось его посмотреть. К концу фразы я окончательно решилась, уверенная, что дневник доктора, лечившего Люси, мог многое добавить к сумме наших сведений о том ужасном суще-стве, и я смело сказала: -- В таком случае, доктор Сьюард, вы бы лучше разрешили мне переписать его на пишущей машинке. Он побледнел как мертвец и почти закричал: -- Нет! НетНет! Ни за что на свете я не дам вам узнать эту ужасную историю! Тогда меня охватил ужас: значит, мое предчувствие оказалось верным. Я задумалась и машинально переводила глаза с одно-го предмета на другой, бессознательно ища какой-- -нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остано-вились на огромной кипе бумаг, напечатанных на пишу-щей машинке, лежавшей на столе. Его глаза встретили мой взгляд и машинально проследовали в том же на-правлении. Увидев пакет, он понял мое намерение. -- Вы не знаете меня, -- сказала я, -- но когда вы прочтете эти бумаги -- мой собственный дневник и днев-ник моего мужа, который я сама переписала, -- вы узна-ете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца в этом деле, но, конечно, вы меня еще не знаете -- пока; и я не вправе рассчитывать на такую же степень вашего доверия. Он встал и открыл большой ящик в шкафу, в ко-тором были расставлены в известном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и сказал: -- Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь -- знаю; и позвольте ска-зать, что я должен был знать вас с давних пор. Люси говорила вам обо мне, говорила и мне о вас. Позвольте искупить свой невежливый поступок. Возьмите эти цилиндры и прослушайте их. Первые полдюжины отно-сятся лично ко мне, и они не ужаснут вас; тогда вы узнае-те меня лучше. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи. Он сам отнес фонограф в мою комнату и завел его. Теперь я узнаю что-- нибудь интересное, ибо познаком-люсь с другой стороной любовной истории, одну из ко-торой я уже знаю... ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 29 сентября. Я так был поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены, что не замечал времени. Как раз когда я кончил чтение дневника миссис Харкер, она вошла с распухшими от слез глазами. Это глу-боко меня тронуло. -- Я очень боюсь, что огорчил вас, -- сказал я как можно мягче. -- О, нет, не огорчили, -- ответила она, -- но ваше горе бесконечно меня тронуло. Это удивительная ма-шина, но она до жестокости правдива. Она передала мне страдания вашего сердца с мучительной точностью. Никто не должен больше слышать их повторения! Ви-дите, я старалась быть полезной: я перепечатала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я. -- Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает, -- произнес я мягким голосом. Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно: -- Ах да! Но ведь должны они!.. -- Должны? Почему? -- Потому что частица сей ужасной истории касается смерти Люси и всего, что ее вызвало; потому что для предстоящей борьбы для избавления земли от этого чудовища мы должны владеть всем знанием и всеми средствами, какие только возможны. Я думаю, цилиндры, которые вы мне дали, содержат больше того, что мне следовало бы знать, но я вижу, что ваши записки про-ливают много света на эту мрачную тайну. Вы позво-лите помочь вам, не правда ли? Я знаю все до одного известного пункта; и я уже вижу, хотя ваш дневник до-вел меня только до 7 сентября, до какого состояния была доведена бедная Люси и как подготавливалась ее ужас-ная гибель. Джонатан и я работали день и ночь с тех пор, как нас посетил профессор Ван Хелзинк. Джона-тан поехал в Уайтби, чтобы раздобыть еще сведений, а завтра он приедет сюда, чтобы помочь нам. Нам не-зачем иметь тайны друг от друга; работая сообща, при абсолютном доверии, мы безусловно будем сильнее, чем и том случае, если бы некоторые из нас блуждали впо-тьмах. Она посмотрела на меня так умоляюще, и в то же время проявила столько мужества и решимости, что я сейчас же выразил согласие. -- Вы можете поступать в этом доме, -- сказал я, -- как вам угодно... Вам еще предстоит узнать ужасные вещи; но раз вы прошли такой большой путь по дороге к смерти бедной Люси, то не согласитесь, я знаю, оста-ваться в потемках. Конец -- самый конец -- может дать вам проблеск успокоения... Но пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все остальное, и я отвечу на ваши во-просы, если вам попадется что-- нибудь непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего непонятного нет. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 29 сентября. После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из моей комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотя-нуться до него, не вставая с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу. Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чув-ствовала себя свободней, и углубился в чтение. Я при-ставила к ушам металлический вилкообразный прием-ник и начала слушать. Когда ужасная история смерти Люси и все после-дующее было окончено, я беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое-- то огненное ко-лесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при мысли, что моя милая, славная Люси наконец-- то успокоилась, я не думаю, чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико, таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в Трансильвании, я не поверила бы случив-шемуся. Я решила попытаться рассеяться, занявшись чем-- нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей машинки и сказала доктору Сьюарду: -- Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду доктора Ван Хелзинка и Джо-натана. В таких случаях порядок -- все, -- и я думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет помещена в хронологическом порядке, то сделаем многое. Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я начала перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с дневника и со всего остального. Было поздно, когда я закончила; док-тор Сьюард в это время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то сел рядом со мною чи-тать, так что я не чувствовала себя одинокой за работой. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 30 сентября. Мистер Харкер приехал в 9 часов. После завтрака он с женой отправился к себе в ком-нату, и когда через некоторое время я проходил мимо, то услышал стук пишущей машинки. Они, по-- видимому, сильно заняты этим делом. Миссис Харкер говорит, что они стараются связать в хронологическом порядке каждый клочок достоверности, которая у них имеется. У Харкера в руках переписка между принимавшими ящики в Уайтби и посыльными из Лондона, которым они были поручены. Теперь он читает мой дневник, перепечатанный женой. Мне интересно, что они из него извлекают. Вот он... Странно, почему мне не приходило в голову, что соседний дом может быть убежищем графа! А между тем поведение пациента Рэнфилда давало нам доста-точно указаний на это. О, если бы мы догадались рань-ше, то могли бы спасти бедную Люси! Харкер говорит, что к обеду он сможет показать целую связную повесть. Он считает, что тем временем мне следует повидать Рэнфилда, так как он до сих пор служил известным ука-занием на приход и уход графа. Пока я с трудом это вижу, но когда разберусь в числах, то вероятно согла-шусь с этим. Когда я вошел, Рэнфилд спокойно сидел в своей комнате со сложенными руками и кроткой улыбкой. В ту минуту он казался совершенно нормальным. Я сел и начал беседовать с ним на самые разнообразные темы, он говорил вполне рассудительно. Затем Рэнфилд заго-ворил о возвращении домой, -- вопрос, которого он не поднимал, насколько я помню, за все время своего пре-бывания здесь. Он совершенно уверенно говорил о не-медленном освобождении. Я уверен, что не посоветуйся я с Харкером и не сличи по числам время припадков Рэнфилда, я был бы готов отпустить его после кратковременного наблюдения. Но теперь я крайне подозри-тельно отношусь к нему. Припадки оказывались каким-- -то непонятным образом связанными с близостью графа. Он -- плотоядный, и во время своих диких рысканий у дверей часовни пустынного дома всегда говорил о "хозяине". Все это похоже на подтверждение нашей мысли... Однако я недолго оставался у него; он до не-которой степени даже слишком нормален в настоящее время, так что нельзя испытывать его слишком глубо-кими вопросами. Он может задуматься, и тогда... Я не доверяю этим спокойным настроениям и приказал слу-жителю, чтобы тот получше присматривал за ним и имел наготове, нa случай надобности, смирительную рубашку. ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 29 сентября (в поезде по дороге к Лондону). Когда я получил любезное извещение м-- ра Биллингтона, что он даст мне все возможные справки, то решил, что лучше всего поехать в Уайтби и на месте получить необходимые сведения. Моей целью было выследить груз графа до его прибытия в Лондон. Позднее мы сможем заняться самим графом. М-- р Биллингтон при-готовил в своей конторе все бумаги, касавшиеся от-правки ящиков. Тут оказались: накладная на "пятьдесят ящиков простой земли, предназначенной для опытов", копия с письма Картеру Патерсону и их ответ; я снял копии со всех документов. Вот все сведения, которые смог дать м-- р Биллингтон, так что я спустился к порту и повидался с береговой стражей и таможенными чи-новниками. У всех нашлось что сказать мне по поводу странного прибытия корабля, событие мало-- помалу начинает испаряться из людской памяти; но никто не мог добавить чего-- либо к несложному описанию "пяти-десяти ящиков простой земли". Затем я повидался с начальником станции, который дал мне возможность снестись с рабочими, принявшими ящики. Их квитанция совершенно сходилась со списком, и им нечего было добавить, кроме того, что ящики были "огромны и ужасно тяжелы". 30 сентября. Начальник станции был настолько добр, что дал мне рекомендацию к своему товарищу, начальнику станции в Кингс Кросс, поэтому приехав туда утром, я мог рас-спросить его о прибытии ящиков. Он сейчас же позна-комил меня с нужными служащими, и я увидел, что их квитанция сходилась с первичной накладной. Оттуда я прошел в центральную контору Картера Патерсона, где меня встретили чрезвычайно любезно. Патерсон просмотрел дело в своем журнале, приказал снять копии и сейчас же протелеграфировал в свою контору в Кингс Кросс за дополнительными сведениями. К счастью, люди, перевозившие вещи, оказались там, и чиновник сейчас же прислал их мне, послав с одним из них накладную и все бумаги, имеющие отношение к отправке ящиков в Карфакс. Здесь я опять увидел полную согласованность с квитанцией; посыльные смогли дополнить краткость написанного некоторыми подроб-ностями. Эти последние, как я вскоре увидел, относи-лись исключительно к большому количеству пыли при работе и, соответственно этому, к вызванной в действую-щих лицах жажде. После того как я доставил им воз-можность облегчения оной при посредстве государ-ственного денежного знака, один из рабочих заметил: -- Это был, сударь, самый ветхий дом, какой я когда-- либо видел. Черт возьми! Да его не трогали лет сто! Там было столько пыли, что вы могли бы спокойно спать на ней, не повредив ваших костей. Ну, а старая часов-ня -- от нее пробегал мороз по коже! Господи, да я бы ни минуты не остался там после того, как стемнеет. Одной вещью я теперь доволен: тем, что все ящики, прибывшие в Уайтби из Варны на "Дмитрии", были в целости перенесены в старую часовню Карфакса. Их должно быть там пятьдесят, если только некоторые из них с тех пор не были передвинуты с места. Я постараюсь найти ломового, который увез ящики из Карфакса, когда на них напал Рэнфилд. Держась за эту нить, мы сможем многое узнать. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 30 сентября. Джонатан вернулся полный жизни, надежды и решимости; к вечеру мы привели все в порядок. Собствен-но говоря, следует пожалеть всякого, которого так бы неустанно преследовали, как графа. Но ведь он -- не человек, даже не животное, -- он просто вещь. Доста-точно прочесть отчет доктора Сьюарда о смерти бедной Люси и всего, что последовало, чтобы иссушить источ-ники жалости в сердце. Позднее. Лорд Годалминг и м-- р Моррис приехали раньше, чем мы ожидали. Д-- р Сьюард отсутствовал по делу и взял с собой Джонатана, так что мне пришлось их принять. Встреча была слишком мучительна, поскольку напоми-нала нам всем надежды бедной Люси несколько ме-сяцев тому назад. Конечно, они слышали обо мне от Люси, и оказалось, что доктор Ван Хелзинк также "пля-сал под мою дудку", как выразился м-- р Моррис. Бед-няжки, ни один из них не догадывался, что я все знаю о предложениях, которые они делали Люси. Они не могли хорошенько сообразить, что говорить или делать, так как не были осведомлены, насколько я посвящена в происходящее; поэтому им пришлось держаться ней-тральных тем. Как бы то ни было, я, все обдумав, пришла к заключению, что лучше всего ввести их в курс дела, обратив внимание на хронологический порядок событий. Я знала из дневника д-- ра Сьюарда, что они присутство-вали при смерти Люси -- ее настоящей смерти -- и что мне не стоит опасаться выдать преждевременно какую--- либо тайну. Я сказала им, как умела, что прочитала все бумаги и дневники и что мы с мужем, перепечатав их на машинке, только что привели все в порядок. Я дала каждому по копии для чтения в библиотеке. Когда лорд Годалминг получил свою пачку и перечитал ее -- а пачка получилась солидная -- то сказал: -- Вы переписали все это, миссис Харкер? Я кивнула головой; он продолжал: -- Я не совсем понимаю цель этого; но вы все такие хорошие люди и работали так сердечно и энергично, что мне лишь остается с закрытыми глазами принять ваши выводы и постараться помочь вам. Я уже получил урок, и такой урок, который может сделать человека скром-ным до последнего часа его жизни. Кроме того, я знаю, что вы любили мою бедную Люси. -- Он отвернулся и закрыл лицо руками. Я расслышала слезы в его голосе. М-- р Моррис с инстинктивной деликатностью положил на минуту руку ему на плечо и затем спокойно вышел из комнаты. Вероятно, в сердце каждой женщины живет чувство матери, потому что я, увидев слезы и горе этого боль-шого, взрослого, сдержанного человека, не могла удер-жаться от того, чтобы не подойти к нему и не попы-таться утешить. Мои слова о Люси вызвали сначала новый взрыв горя и слез, а потом мало-- помалу он успо-коился. Эта сцена и мне стоила слез, но она скрепила наши отношения, и расставаясь, мы обменялись обе-щаниями быть друг для друга братом и сестрой. Проходя по коридору, я увидела м-- ра Морриса, смотревшего в окно. Он обернулся, услышав шаги. -- Как Артур? -- спросил он. Потом, заметив мои красные глаза, продолжил: -- А, я вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это нужно. Никто, кроме женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому утешить. Свое собственное горе он переносил так мужественно, что мое сердце истекало кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он поймет, как много я знала; поэтому я сказала: -- Я бы хотела иметь возможность утешить всех, кто страдает. Разрешите мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам это будет нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю. Он увидел, что я говорю серьезно, и, подойдя ко мне, взял мою руку и поднес к своим губам; это показалось мне жалким утешением для такой мужественной и само-любивой души; инстинктивно я наклонилась и поцело-вала его. Слезы подступили к его глазам -- но заговорил он совершенно спокойным голосом: -- Маленькая девочка, вы никогда не раскаетесь в этой чистосердечной доброте! Затем он прошел в кабинет к своему товарищу. "Маленькая девочка"! -- это те самые слова, с кото-рыми он обращался к Люси, -- ей он доказал свою дружбу! Глава восемнадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 30 сентября. Я вернулся домой в 5 часов и узнал, что Годалминг и Моррис не только приехали, но уже успели прошту-дировать копии с различных дневников и писем, состав-ленных и написанных Харкером и его женой. Харкер еще не вернулся из своей экспедиции. Миссис Харкер дала нам по чашке чая, и я откровенно признаюсь, что впервые с тех пор, как я живу в этом старом доме, он походил на домашний очаг. Когда мы закончили чае-питие, миссис Харкер обратилась ко мне: -- Доктор Сьюард, могу ли я попросить вас об одном одолжении? Я хочу видеть вашего пациента, м-- ра Рэнфилда. Позвольте повидаться с ним. Написанное о нем в вашем дневнике страшно меня интересует! Для отказа не было никакого основания; поэтому я взял ее с собой. Я вошел в комнату Рэнфилда и сказал ему, что его хочет видеть одна дама. Он ответил совер-шенно просто: -- Зачем? -- Она обходит весь дом и хочет видеть всех его обитателей, -- ответил я. -- Прекрасно, -- ответил он, -- пустите ее; но подо-ждите минутку, пока я приведу все в порядок. У него был своеобразный способ уборки: он попросту проглотил всех мух и пауков, заключенных в коробках, прежде чем я смог остановить его. Было ясно, что он боялся или подозревал какое-- то вмешательство. Окончив свое мерзкое занятие, он весело сказал: -- Пусть дама войдет, -- и сел на краю постели, опустив голову, но поглядывая исподлобья так, чтобы видеть ее при входе. На минуту я подумал, что у него может быть какое-- нибудь преступное намерение; я вспомнил, как он был спокоен как раз перед нападением на меня в моем кабинете, и я постарался встать так, что-бы сразу схватить его, если он сделает попытку броситься к ней. Она вошла в комнату с непринужденной гра-цией, подошла к нему с милой улыбкой и протянула руку. -- Добрый вечер, мистер Рэнфилд, -- сказала она. -- Как видите, я знаю вас по рассказам доктора Сьюарда. Он долго ничего не отвечал, но глаза его внимательно оглядели ее с но