Том  вспомнил  то,  что
случилось   двадцать  лет   назад,  и  ему  вдруг  показалось,  что  это  он
прохаживается в окрестностях Игл-лейк в поисках улик. Неудивительно, что фон
Хайлицу так хотелось дорасследовать это дело.
     Том  разделся, погасил  свет и лег,  решив  про  себя, что  обязательно
расспросит дедушку  о Леймоне фон Хайлице и вообще о прежних днях Милл Уолк.
Каким бы странным  это  ни  казалось, но  мистер  Тень  и  его дедушка росли
когда-то вместе.


     Часть пятая
     Клуб основателей

     <i>13</i>
     Внутренняя корреспонденция Милл Уолк обычно прибывала к адресату  в тот
же день, если письмо опустили утром, и на  следующий день, если вечером. Том
сказал себе, что в тот день, когда капитан Бишоп получит письмо, полиция уже
не успеет ничего  предпринять, и, возможно, пройдет около недели, прежде чем
они  сделают  что-нибудь  или  опубликуют  информацию  об  истинной  картине
убийства Мариты Хасслгард. К тому же была суббота, а значит, письмо  попадет
на  стол  капитана  Бишопа не  раньше  понедельника.  Ведь  в  выходные  они
наверняка не разбирают почту. И даже в  понедельник  его послание, возможно,
пролежит полдня у секретаря, пока его отнесут в кабинет следователя. А может
быть и так, что Бишоп вообще не работает по субботам или проглядывает почту,
поступившую на его имя, только по вечерам.
     -- Знаешь, что я думаю, -- сказал Виктор Пасмор. -- Да проснись же, я с
тобой разговариваю!
     Том вздрогнул  от  неожиданности. Отец, сидевший напротив за  обеденным
столом, внимательно  смотрел на него.  Том даже  не слышал, как  он вошел  в
кухню. Теперь он  пристально  следил за  сыном, рассеянно  ковырявшим вилкой
яичницу, которую он сам себе поджарил. Как у многих сильно пьющих  людей,  у
Виктора  почти не бывало  запоев,  вот и  сейчас  взгляд  его казался вполне
осмысленным, и Том  прочел в глазах отца заботу  и внимание,  которые тот не
слишком часто демонстрировал.
     --  Хорошо   провел   время   вчера  вечером?  С  дочкой  Спенсов?   --
поинтересовался отец.
     -- Очень хорошо, -- быстро ответил Том.
     Виктор подвинул себе стул и сел.
     -- Спенсы -- хорошие люди. Очень хорошие.
     Том  попытался  вспомнить, видел  ли он в альбоме фон Хайлица  вырезки,
касавшиеся родителей Сары. Пожалуй, нет. Тут он вспомнил еще одну вещь и, не
успев подумать, стоит ли это делать, спросил:
     --  Ты знаешь что-нибудь о человеке, который  построил их дом? Виктора,
казалось, немного смутил вопрос сына.
     -- О человеке, который построил дом  Спенсов?  --  переспросил  он.  --
По-моему, не стоит тратить время на рассказы о всякой ерунде.
     -- Но ты ведь помнишь его?
     -- Боже мой, ты что, решил стать археологом? -- Виктор сумел справиться
с волнением  и  продолжал  более  спокойным  голосом: --  Кажется,  это  был
какой-то  немец.  Это  было еще  до  того,  как я  здесь  появился. Он хотел
обставить тут всех и каждого, и ему это удалось. Этот парень был проходимцем
высшего  класса. Он  попал  в беду,  отдыхая  на севере, и больше  его никто
никогда не видел.
     -- А почему ты сказал, что не стоит тратить времени на рассказы о нем?
     Виктор  наклонился  вперед.  Раздражение  боролось  в нем  с  соблазном
порассуждать на умные темы.
     --  Ну хорошо, -- сказал он. -- Если Ты  хочешь знать, я расскажу тебе.
Что ты видишь, когда смотришь на дом, который он построил? Ты видишь доллары
и центы. Горы  долларов  и центов. Билл Спенс  начинал  бухгалтером  в фирме
твоего дедушки, потом он удачно вложил свои сбережения и в результате достиг
того  положения,  которое  занимает  сейчас.  Так что  сегодня  уже не имеет
значения, кто именно построил его дом.
     -- Так ты ничего не знаешь об этом человеке?
     -- Да  ты не слушаешь меня! -- завопил Виктор. -- Все это тесно связано
с тем, что  я хочу сказать. Ты  уже  думал о том, чем собираешься заниматься
после Тулейна?
     -- Пока что нет, -- ответил Том. Он не любил разговаривать на эту тему.
Давно  было решено, что,  закончив  школу, он поступит  в колледж, в котором
учился  его  дед.  Но   о  том,  что  будет  дальше,  он  пока  старался  не
задумываться.
     -- Так вот, послушай,  что я  тебе  скажу, -- продолжал Виктор.  -- Мой
тебе совет -- подумай о том, чтобы открыть собственное  дело. Начни с  нуля,
сам  по  себе, и ты станешь  когда-нибудь  хозяином  собственной  жизни.  Не
застревай на  острове, как это сделал я. -- Виктор сделал паузу  и посмотрел
на свои руки, лежащие на столе. Голос его звучал теперь гораздо мягче, чем в
начале разговора. -- Твой дед изъявил желание помочь тебе основать дело.
     -- На континенте, -- сказал Том.
     Заглядывая  в  будущее, он всякий  раз  чувствовал  внутри  устрашающую
пустоту.  Отец  его,  казалось,   давал  советы   совсем  другому  человеку,
способному понять, какие возможности сулит открытие собственного дела.
     --  Твое  будущее не здесь,  -- продолжал  Виктор. -- Ты  можешь начать
новую жизнь.
     Он смотрел на сына так, словно сказал далеко не все, что мог.
     -- А как начинал ты? -- спросил его Том.
     -- Мне помог Глен,  --  Виктор произнес эту фразу неприязненным  тоном,
означавшим,  что  разговор  закончен,  и,  повернувшись, посмотрел  в  окно.
Снаружи, посреди залитого солнечным  светом  двора, качались пурпурные цветы
бугонвилии, слишком тяжелые для своих  стебельков. -- Точно так  же, как  он
платил  за медицинское обслуживание, когда ты был болен -- после аварии. Еще
он  оплачивал преподавателей, ходивших к тебе на дом, и все такое прочее. Ты
должен быть благодарен старику.
     Том не мог бы сказать, к кому обращена последняя фраза  Виктора Пасмора
--  к сыну или  к  нему  самому. Благодарность казалась ему делом тяжелым  и
неприятным,  вроде долгового обязательства, по  которому  никогда не сможешь
расплатиться.  Виктор  отвернулся  от  окна,  и  Том  заметил,  что щеки его
покрывала щетина -- в выходные отец обычно не брился.
     -- Я пытаюсь поговорить  с тобой серьезно, -- сказал Виктор. -- Уберечь
от ошибок. Как ты думаешь, для выпивки еще слишком рано?
     Отец Тома поднял густые  брови  и  скорчил гримасу, опустив вниз уголки
рта. При мысли о выпивке у него явно поднялось настроение.
     -- Подумай о  том, что я сказал, сынок. Не  надо...  -- Виктор встал  и
решительной  походкой  направился  к  бару. -- Что-нибудь помягче,  я думаю,
можно, -- бормотал он, обращаясь уже не к Тому.

     Том провел  весь  следующий день бродя по дому.  Он  не мог  усидеть на
месте  больше  получаса.  Он прочел  несколько  страниц какого-то романа, но
буквы расплывались у  него перед глазами, и в мозгу все время всплывала одна
и  та  же  картина: полицейский  в форме  кладет  его письмо  перед Фултоном
Бишопом, тот смотрит на него и медленно берет в руки... или не замечает,  не
обращает внимания.
     Том вместе с книгой переместился в гостиную. С другой стороны лестницы,
из комнаты  отца, как всегда  упавшего в кресло перед телевизором, слышались
крики болельщиков -- сегодня играли "Янки".  Том  посмотрел на окна дома фон
Хайлица.  Интересно,  его  отец  когда-нибудь  советовал ему  задуматься  об
открытии собственного дела? Том вскочил  на ноги,  дважды  обошел  гостиную.
Скорее бы кончился  бейсбол -- тогда он сможет наконец переключить телевизор
на местный канал и послушать выпуск новостей. Конечно, там ничего не  скажут
-- как всегда, будут говорить о  продаже церковных просвирок,  счете местных
спортивных состязаний, о  строительстве новой автостоянки, оборудованной  по
последнему слову техники Том поднялся в свою комнату, опустился на колени  и
заглянул под кровать. Оплетенный  кожей  альбом был там, где он его оставил.
Он  услышал, как  хлопнула  дверь  спальни  родителей,  и быстро выпрямился,
чувствуя  себя  немного виноватым.  Глория стала спускаться по лестнице. Том
пошел за ней.
     Он  нашел  мать  в  кухне.  Глория смотрела  с несчастным видом на кучу
тарелок  в  раковине  и  пустые банки из-под пива,  оставленные  Виктором на
столе.  Глория  успела уложить волосы, на ней была ночная  рубашка и пеньюар
того же персикового цвета -- компромисс между одеждой и нижним бельем.
     -- Я помою, мам,  -- сказал Том,  вдруг  подумав,  что, несмотря на все
сложности и загадки их жизни, родители иногда кажутся ему маленькими детьми,
о которых он должен позаботиться.
     Глория  смотрела  прямо  перед  собой,  словно  не зная, что ей  делать
дальше. Она неуверенно подошла к столу.
     -- С тобой все в порядке? -- спросил Том.
     -- Да, -- голос Глории был таким же невыразительным, как ее лицо.
     Том  подошел к раковине  и включил горячую воду.  Глория подошла за его
спиной к плите  и  поставила  чайник. Том  слышал,  как она  гремит чашками,
открывает коробку с чаем. Ему казалось, что Глория двигается очень медленно,
наблюдая  одновременно за  тем,  как Том  возится с  грязными  тарелками. Он
слышал, как мать налила в чашку кипяток и со вздохом опустилась на стул.  Не
в силах больше выносить напряженную тишину, он сказал:
     -- Вчера мистер Хэндли пригласил меня  после школы к себе домой,  чтобы
показать мне редкие книги. Но я думаю, на самом деле  он хотел поговорить со
мной.
     Глория издала какой-то невнятный звук.
     -- Я  подумал,  что  это ты попросила  его. Из-за моего  альбома. -- Он
отвернулся от раковины. Глория сидела над дымящейся  чашкой, опустив голову,
волосы закрывали ее лицо подобно ширме. -- Тебе не о чем беспокоиться, мам.
     -- И где он живет? -- вопрос явно казался Глории  скучным, и она задала
его, только чтобы заполнить паузу в разговоре.
     -- Около Парка Гете, но мы не доехали до его дома.
     Глория подняла с глаз волосы и вопросительно посмотрела на сына.
     --  Мне стало нехорошо --  затошнило, -- объяснил Том.  -- Не мог ехать
дальше. И мистер Хэндли отвез меня домой.
     -- Так ты был на Калле Бурле.
     Том кивнул.
     -- Ведь это там ты попал в аварию. Наверное, ты понимаешь... неприятные
воспоминания.
     Том  вздрогнул  и чуть не  выронил тарелку.  Мать  смотрела на  него  с
выражением хмурого удовлетворения на лице.
     -- Не  думай, что такие вещи проходят бесследно. Не проходят -- уж я-то
знаю.
     Глория снова вздохнула, и Тому показалось, что она немного дрожит.  Она
схватилась  за  чашку обеими руками и опустила  голову, так что волосы снова
упали ей на лицо. Том  по-прежнему не мог перевести дыхание. Он был потрясен
словами матери.  Перед  глазами  вдруг  всплыл  образ  старухи, орущей  ему:
"Уличный  мальчишка!" Том знал, что  действительно видел эту  женщину в день
аварии. Тогда мир открылся перед ним и позволил заглянуть в свои сокровенные
глубины, но лишь затем,  чтобы снова закрыться. Он  видел тогда далеко внизу
эту самую старуху, гневно размахивающую кулаками.
     Прежде чем Том понял, что Глория плачет, он успел  вновь ощутить острый
и волнующий отдаленный аромат того  дня. И  тут он заметил, что плечи матери
вздрагивают.
     Том подошел к ней, на ходу вытирая пальцы о брюки. Глория плакала почти
бесшумно, и,  когда  Том  подошел к  ней, она  поднесла  к  глазам платок  и
приказала себе успокоиться.
     Том колебался: ему очень хотелось обнять мать, но он не был уверен, что
Глория позволит прикоснуться  к себе.  Наконец он нежно опустил  руку  ей на
шею.
     -- Я  так страдала, когда это случилось,  --  всхлипывала Глория. -- Ты
обвинял в этом меня?
     -- Тебя? --  Том подвинул стул и уселся рядом  с  матерью. По  телу его
прошла дрожь,  когда он подумал, что мать  впервые в  жизни разговаривает  с
ним, как с равным.
     -- Я всегда была не очень  хорошей матерью. --  Глория вытерла глаза  и
посмотрела на  Тома -- взгляд ее был  полон такого смысла и такого отчаяния,
что  мальчику  на секунду показалось,  будто он  видит  перед  собой  другую
женщину,  ту, которую  видел  очень  редко:  когда  его  мать  действительно
присутствовала  в своей телесной оболочке, которая  видела  его, потому  что
способна была видеть то, что происходит вокруг.
     -- Я никогда не хотела,  чтобы с тобой что-нибудь случилось, -- сказала
Глория.  -- Но не смогла защитить тебя,  и  тебя чуть не убили. -- Она сжала
платок в кулаке.
     -- В этом вовсе не было твоей вины, -- заверил ее Том. -- И вообще, это
ведь было очень давно.
     --  Думаешь,  это  меняет  дело?  --  Теперь  Глория  говорила  немного
раздраженно. Том  почувствовал, что взгляд  ее больше не фокусируется на нем
-- та, другая женщина, медленно угасала уступая  место  обычной Глории.  Она
попыталась сконцентрировать внимание. -- Я помню, когда ты был маленьким, --
Глория улыбнулась Тому самой настоящей улыбкой. Руки ее больше  не  дрожали.
-- Ты был такой хорошенький, что я могла растрогаться до слез, глядя на твое
личико. Я все время смотрела на тебя, никак  не могла оторваться, иногда мне
казалось, что я прямо  таю, глядя на тебя. Ты был само совершенство  -- ведь
ты был моим ребенком.  -- Глория, словно  стесняясь, коснулась руки Тома, но
тут  же  быстро  отдернула  пальцы. --  Быть твоей  матерью  казалось  таким
счастьем! У Тома было такое  выражение лица, что Глории пришлось отвернуться
и сделать глоток чаю, чтобы снова овладеть собой.
     -- О, мама, -- хрипло произнес он.
     -- Не забывай того, что  я  сказала, -- попросила Глория. -- Потому что
это -- правда. Мне очень не нравится быть такой, какая я есть.
     Том наклонился к матери -- сейчас ему было просто необходимо, чтобы она
обняла его или хотя бы коснулась. Но тело ее казалось жестким и несгибаемым,
почти что злым, хотя Том знал, что сейчас она вовсе не злится.
     -- Мама?
     Глория повернулась к сыну, и Том увидел ее напряженное лицо. К губам ее
прилипла прядка волос. Она немного напоминала оракула, и Том замер, понимая,
что сейчас мать скажет что-то очень важное.
     Глория часто заморгала.
     Хочешь знать кое-что еще? -- спросила она.
     Том молча смотрел на мать.
     --  Я очень рада, что ты не  девочка, -- сказала Глория.  --  Если бы у
меня была дочь, я бы наверняка вырастила из нее маленькую сучку.
     Том  так  резко  вскочил на  ноги,  что  чуть  не опрокинул стул. Через
несколько секунд его уже не было в комнате.

     День  близился к концу. Глория Пасмор провела  большую  часть времени в
своей спальне, слушая любимые пластинки -- Бенни Гудмана, Каунта Бейзи, Дюка
Элингтона, Гленроя Брейкстоуна, "Таргетс". Она лежала на кровати с закрытыми
глазами и курила одну сигарету за другой. Виктор Пасмор отошел от телевизора
только один раз -- чтобы  сходить в ванную.  Выйдя оттуда в четыре тридцать,
он  снова уселся в свое любимое кресло с откидывающейся  спинкой и задремал,
похрапывая,  под аккомпанемент очередного бейсбольного матча.  Том уселся на
соседнее  кресло и в течение  получаса наблюдал, как люди, которых он совсем
не знал, с зверским  выражением  лица пытаются изменить счет в  пользу своей
команды. Интересно, что делает сейчас Сара Спенс?  И чем занят фон Хайлиц за
зашторенными окнами своего странного дома?
     В  пять часов Том  встал  с  кресла,  чтобы  переключить  телевизор  на
программу местных новостей. Виктор рассеянно заморгал, поднес к губам стакан
с желтоватой жидкостью, стоящий рядом с креслом, и спросил:
     -- А как же бейсбол?
     -- Давай посмотрим новости.
     Виктор сделал глоток теплого виски с содовой, поморщился и снова закрыл
глаза.
     Заиграла  громкая   музыка,   потом  передали  рекламу  фирмы  "Дипдейл
истейтс", призывающую покупать коттеджи на  озере Дипдейл, которое было "тем
же Игл-лейк, только гораздо ближе и доступнее по цене".
     Отец Тома снова тихо захрапел.
     Мужчина с коротко стриженными белокурыми волосами и  в очках  с толстой
оправой улыбнулся в объектив камеры и произнес:
     -- Приоткрыта завеса тайны над самым зверским убийством, которое помнят
жители  Милл Уолк, -- смертью Мариты Хасслгард, единственной сестры министра
финансов  Фридриха Хасслгарда,  имя которого также фигурирует в  сегодняшних
новостях.
     -- Хей! -- Том выпрямился и буквально впился глазами в телевизор.
     -- Капитан полиции Фултон Бишоп сообщил сегодня, что анонимный источник
снабдил  полицию  ценной  информацией, ведущей  к разгадке  личности  убийцы
Мариты  Хасслгард.   Капитан  Бишоп  сообщил   нашему  корреспонденту,   что
предполагаемым   убийцей  является   некий   Фоксвелл  Эдвардс,  рецидивист,
освобожденный  из Лонг-Бей  за день  до убийства.  --  На  экране  появилась
фотографии угрюмого широколицего человека с темными вьющимися волосами.
     --  Хей!  -- снова  произнес Том,  но на сей раз  уже совершенно другим
тоном.
     -- Что там такое? -- пробормотал Виктор Пасмор.
     -- ...неоднократно  судился за кражи со взломом,  хулиганство  и мелкие
кражи.  Последний  раз  Эдвардс  был  осужден  за   вооруженное  ограбление.
Предполагается,  что он прячется  в  районе  Уизел  Холлоу.  Полиция  начала
поиски.   Водителям  автомобилей   и   владельцам   экипажей   рекомендуется
пользоваться для объезда Бигхэм-роуд,  вплоть до поступления новых сведений.
Все мы надеемся, что  преступник  будет пойман в ближайшее  время, -- диктор
опустил  глаза,  перевернул  страницу  лежащего  перед  ним  текста  и снова
посмотрел в камеру. -- По сведениям информированных источников, убитый горем
министр  финансов  Фридрих Хасслгард находится  сейчас  в  штормовом море  у
западной оконечности  острова.  Около трех  часов, узнав о том,  что полиции
удалось  установить личность  убийцы его сестры, министр  сел на собственное
судно под  названием "Судьба  Могром",  чтобы обогнуть остров. Предполагают,
что его настиг ураган, разбушевавшийся над районом Девилз-Пул.  Радиосвязь с
судном  была нарушена вскоре  после начала урагана,  -- диктор снова опустил
глаза. --  Через несколько  секунд --  обзор  ситуации  на  дорогах, прогноз
погоды Теда Везерхеда и новости спорта с Джо Раддлером.
     -- Вот и хорошо, -- сказал Виктор. -- Они добрались до него.
     -- Кто до кого добрался? -- не понял Том.
     Виктор начал поднимать спинку кресла.
     --  Ну  того подонка, который  пристрелил Мариту Хасслгард. А  ты думал
кого? Пора мне подумать об обеде -- твоя мама не очень хорошо себя чувствует
сегодня.
     -- А что ты думаешь о Хасслгарде?
     -- А чего о нем думать? Выскочки-туземцы вроде этого типа могут плавать
где угодно, в любой шторм. Я помню, когда Хасслгард  был зеленым  юнцом,  он
мог проскочить на своей лодке в игольное ушко.
     -- Так ты знал его?
     Если можно так выразиться. Он был одной из находок твоего дедушки. Глен
вытащил  его  из  Уизел Холлоу  и  помог начать  карьеру. Давно, когда фирма
застраивала  западную  часть  острова,  Глен помог  таким образом нескольким
туземным парнишкам,  которые  показались ему  умными и  способными,  --  они
получили образование и нашли приличную работу.
     Том проводил взглядом отца, направляющегося в кухню, затем повернулся к
телевизору. Экран заполнила краснолицая физиономия Джо Раддлера.
     --  Здорово, болельщики! -- агрессивность была визитной  карточкой Джо.
--  Вот и весь  спорт! --  пророкотал он  после пятиминутного  сообщения. --
Больше у меня ничего нет! И не просите напрасно! Раддлер прощается с вами до
десяти часов! Продолжайте играть в свои игры!
     Том переключил на другую программу.
     -- Продолжайте  играть в свои игры! -- повторил из кухни Виктор Пасмор.
Он очень любил Джо Раддлера.  Джо Раддлер  был настоящим мужчиной. --  У нас
тут есть антрекоты, которые надо скушать, пока они не испортились. Ты хочешь
антрекот?
     Том был не голоден, но тем не менее сказал:
     -- Конечно.
     Виктор вышел из кухни, вытирая руки о штаны.
     --  Слушай, а ты не приготовишь их? Просто  положи в  духовку. Там есть
салат и еще всякая всячина -- порежь все это.  А я пойду проведаю твою маму.
Может, ей надо приготовить коктейль или еще что-нибудь.
     Спустя  полчаса,  когда  Том накрывал  на  стол,  Виктор  спустился  по
лестнице,  ведя  под  руку  Глорию.  В  шелковом  пеньюаре,  с  Распущенными
волосами,  она  напоминала  призрака с  красными  глазами.  Она  села  перед
тарелкой с антрекотом, отрезала от  него  кусочек не толще игральной карты и
стала ковырять его вилкой.
     Том спросил ее, все ли с ней в порядке.
     -- Завтра вечером мы идем в гости, так что увидишь -- с ней все будет в
порядке. Правда, Глор?
     -- Оставьте  меня  в  покое,  --  произнесла  мать.  --  Вы  прекратите
когда-нибудь приставать ко мне? -- Она снова отрезала тоненький кусочек мяса
и понесла вилку ко рту, но тут же снова уронила на тарелку.
     -- Может,  вызвать доктора  Милтона? -- предложил Виктор. -- Пусть даст
тебе что-нибудь.
     -- Мне ничего не надо, -- едва сдерживаясь,  ответила Глория,  -- Кроме
того...  чтобы... меня... оставили... в  покое.  Почему  бы тебе не  позвать
моего отца. Ведь он всегда решает все твои проблемы.
     Они молча  доели мясо. Глория  с упреком посмотрела на сына.  Глаза  ее
казались опухшими.
     -- Дедушка поможет и тебе. Ты можешь обосноваться, где захочешь.
     -- А почему никто не хочет, чтобы я остался на Милл Уолк?  -- Том вдруг
понял, что его родители уже решили про себя принять предложение Гленденнинга
Апшоу.
     -- А разве ты не хочешь уехать с Милл Уолк? -- сердито спросила Глория.
-- Вот твой отец до сих пор мечтает оказаться подальше отсюда. Спроси его!
     --  Кажется, ты не  голодна сегодня,  -- сказал Виктор. --  Позволь мне
проводить  тебя  наверх.  Тебе  надо  отдохнуть  перед завтрашним  обедом  у
Лангенхаймов.
     -- Какая дрянь! Опять сальные шутки и липкие взгляды!
     -- Я позвоню доктору Милтону, -- решительно произнес Виктор.
     Глория качнулась на стуле, голова  ее  упала  на  грудь. Виктор  быстро
встал, подошел  к стулу и, продев руки  под мышки Глории, попытался  поднять
ее. Та сопротивлялась несколько секунд, а потом оттолкнула его руки и встала
сама.
     Виктор  взял ее за  руку  и  вывел  из  столовой.  Как  только  за ними
закрылась дверь спальни, Глория начала кричать.  Том прошелся взад-вперед по
столовой, отнес тарелки в  кухню, сложил в  целлофановые мешочки и положил в
холодильник недоеденные  антрекоты. Вымыв тарелки. Том  вышел в  прихожую  и
несколько секунд прислушивался к крикам матери, которые вдруг показались ему
заученными, вовсе  не связанными с настоящим гневом или болью.  Он подошел к
входной двери и, опустив голову, прислонился к ней лбом.
     Примерно через полчаса перед домом остановился экипаж. Зазвенел звонок,
и Том вышел из гостиной, чтобы открыть дверь доктору Милтону.
     Виктор стоял  на нижней ступеньке лестницы.  На груди  его  красовалось
пятно от  красного  вина,  напоминавшее  очертаниями  штат  Флорида.  Доктор
Милтон, по-прежнему носивший пиджак и полосатые штаны,  точно такие, в каких
был изображен на фотографии в альбоме  Леймона фон Хайлица, улыбнулся Тому и
стал подниматься по лестнице.
     -- Сейчас ей получше? -- спросил он.
     -- Кажется, да, -- ответил Виктор.
     Круглая физиономия доктора повернулась в сторону Тома.
     -- Твоя мама немного перевозбудилась, -- сказал  он.  -- Но волноваться
не о чем. -- Он посмотрел на Тома с таким  видом, словно хотел потрепать его
по волосам. -- Завтра она будет совсем другой.
     Том  пробормотал  в  ответ  что-то  невразумительное,  и доктор, крепко
сжимая  в  руках  черный  чемоданчик,  стал  подниматься  вслед  за Виктором
Пасмором вверх по лестнице.
     К десяти часам Том почувствовал себя так, словно находится в доме один.
Доктор уехал несколько  часов назад. Том включил  телевизор, чтобы послушать
вечерние новости, и присел на ручку кресла.
     --  Драматическая  развязка  погони  за убийцей  Мариты  Хасслгард,  --
провещал  на весь Милл Уолк благонадежного вида  диктор  в тяжелых очках. --
Исчезновение министра финансов  вызывает тревогу. Слушайте подробности через
несколько минут.
     Том опустился на сиденье и поднял спинку кресла. Он героически переждал
несколько рекламных объявлений.
     Потом стали  показывать  цветные съемки  охоты за Фоксвеллом Эдвардсом.
Вся  полиция  Милл Уолк, вооруженная  автоматическими винтовками и  одетая в
пуленепробиваемые  жилеты,  стреляла  из  машин  и  полицейских  фургонов по
знакомому деревянному домику в Уизел Холлоу.
     -- Захват Фоксвелла Эдвардса, предполагаемого убийцы  Мариты Хасслгард,
закончился сегодня вечером после того, как пришлось обстрелять один из домов
на  Могром-стрит. Были ранены двое полицейских  --  Майкл Менденхолл и Роман
Клинк.  Было  вызвано  подкрепление,  и   капитан  Фултон  Бишоп  общался  с
преступником с помощью  мегафона. Эдвардс  решил оказать сопротивление и был
убит в перестрелке. Раненые полицейские находятся в критическом состоянии.
     Окна  маленького домика разбились под выстрелами полиции, от деревянных
стен летели во все стороны щепки. Дыры в стенах напоминали открытые раны. От
разбитой  двери  поднимался  дымок.  Постепенно пламя охватило крышу,  затем
обрушилась одна сторона домика.
     На экране снова появился диктор.
     -- Министр финансов Фридрих Хасслгард, об  исчезновении которого мы уже
сообщали в дневном выпуске, час назад был официально объявлен в розыск.  Его
судно  было  доставлено  в  гавань сотрудниками  морской  патрульной службы,
обнаружившими его в открытом море. Предполагают, что министра смыло за борт.
Поиски продолжаются, но у патрульных почти нет надежды, что министру удалось
выжить,  --  диктор  опустил  глаза, изображая  скорбь, затем  поднял  их  и
продолжал  уже совсем  другим тоном. --  После перерыва  -- прогноз погоды и
последние новости спорта с Джо Раддлером. Оставайтесь с нами.
     Том  выключил телевизор,  взял телефонную  трубку и набрал  номер  дома
напротив.  Он подождал несколько минут, но никто  так и не  взял  трубку  на
другом конце провода.

     На следующий  день Глория  Пасмор спустилась вниз около полудня. Волосы
ее  были  тщательно  уложены,  а  лицо  аккуратно подкрашено.  Легкой, почти
девичьей походкой Глория  зашла в  телевизионную. Это было похоже  на  чудо.
Глория надела даже  жемчуг и  туфли  на высоких  каблуках, словно собиралась
выйти из дома.
     -- О,  Боже, -- сказала она. -- Я не привыкла спать так долго, но вчера
мне требовалось отдохнуть. -- Она улыбнулась Тому и Виктору, затем пересекла
комнату  и  уселась  на подлокотник  кресла, в  котором  сидел  ее  муж.  --
Наверное, я слишком много вчера на себя взвалила.
     -- Наверное, -- согласился Виктор, поглаживая ее по спине.
     "Слишком много на себя взвалила?"  Том был  очень  удивлен.  Вчера мать
дважды спустилась вниз, а все остальное время слушала пластинки и курила  --
она выкурила почти три пачки сигарет.
     Глория положила ногу на ногу.
     -- А что это вы с таким увлечением смотрите? -- поинтересовалась она.
     --  А.  Там  передавали  очень  интересный бейсбольный  матч,  но Томми
настоял, чтобы я переключил на новости.
     Том зашипел на родителей, чтобы они не разговаривали так громко.
     На экране сестра Фоксвелла Эдвардса, полная темнокожая женщина без двух
передних зубов, жаловалась на жестокость полиции во время ареста ее брата.
     -- Они  не должны были его убить. Он очень испугаться. Фокси поговорить
бы с полицией, но  они не хотеть, захотеть его убить. Фокси делать плохо, но
не быть  плохой сам. Он  очень любить  он  папа,  а  когда  папа умер, Фокси
ограбить магазин. Плохо себя чувствовать, понимаете? Вышел из тюрьмы три дня
назад, а вчера увидеть полицию с автоматами и решить, что они пришли забрать
его обратно.  Фокси никогда  никого  не убивать. Но  полиция  держала его на
крючке. Он был удобный. Я буду протестовать против это все.
     -- Я спустилась специально, чтобы приготовить ленч, -- Глория коснулась
рукой нитки жемчуга на шее.
     Виктор быстро встал.
     --  Позволь предложить тебе  руку, -- он обнял жену за талию  и повел к
двери.
     -- Вы обратили внимание, как она коверкает слова? -- сказала Глория. --
"Он любить он папа".  А  если  бы это была  женщина, сказали бы "она  и  она
папа". -- Глория захихикала, и Том расслышал в смехе матери  хорошо знакомые
истеричные нотки.
     Теперь   на   экране   появился  капитан   Фултон   Бишоп.   Он   давал
пресс-конференция в украшенном флагами конференц-зале Центрального отделения
полиции  на  Армори-плейс.  Его  гладкое  загорелое лицо,  лишенное  всякого
выражения, шевеля губами, произносило в микрофон:
     -- Конечно, его сестра очень расстроена, но было бы неразумно принимать
всерьез ее  обвинения. Она во  власти своих  эмоций. Мы предоставили мистеру
Эдвардсу  возможность сдаться  добровольно.  Как  вы  знаете,  подозреваемый
предпочел ответить нам стрельбой и серьезно ранил двух отважных полицейских,
которые первыми встали на его пути.
     -- Они были ранены внутри дома? -- спросил репортер.
     --  Да,  это так.  Преступник  впустил  их в дом,  чтобы  застрелить за
закрытыми дверями. Он не знал, что район уже оцеплен.
     -- Так значит, подкрепление было вызвано еще  до  того,  как прозвучали
первые выстрелы?
     --   Это  ведь   был  опасный  преступник.  Я  хотел  обеспечить  своим
сотрудникам подобающую защиту. Пресс-конференция закончена.
     Капитан  Бишоп встал и  повернулся  спиной  к  присутствующим,  но  они
продолжали выкрикивать вопросы.
     -- Что вы можете сказать по поводу исчезновения министра Хасслгарда?
     Бишоп снова повернулся к репортерам и склонился над микрофоном.  Резкий
белый свет падал ему на лысину. Выдержав паузу, он произнес:
     -- На расследование этого дела брошены  все  силы. Через несколько дней
вы получите полную информацию о ходе нашей работы, -- Бишоп прочистил горло.
-- А сейчас позвольте  сообщить вам  следующее. В последние несколько дней в
делах министерства финансов  обнаружены серьезные  злоупотребления.  Полиция
склоняется  к  версии,  что  Фридрих Хасслгард не  был смыт волной -- он вам
прыгнул  в воду.  --  Капитан  выпрямился и  поправил галстук.  --  Какой-то
добропорядочный  гражданин  написал  мне  письмо,  давшее  ключ  к  разгадке
убийства  Мариты Хасслгард. Кто  бы вы ни были,  если вы видите меня сейчас,
примите мою искреннюю благодарность. Мне хотелось бы, чтобы вы сообщили свое
имя мне или любому  другому  сотруднику с Армори-плейс.  Тогда  мы смогли бы
по-настоящему продемонстрировать нашу благодарность.
     Бишоп отошел  от  стола, на  этот  раз не обращая  никакого внимания на
крики репортеров.
     Том  пошел в  кухню. Глория ставила на  небольшой кухонный  столик,  за
которым они обычно завтракали, блюдо с сэндвичами  и мисочки с супом. Сейчас
она  напоминала  образцовую мать семейства  из телевизионной рекламы. Глория
улыбнулась сыну. Глаза ее сверкали, она изо всех  сил старалась показать им,
что сегодня чувствует себя хорошо.
     -- Я оставлю  тебе на вечер что-нибудь поесть, Том, -- сказала она.  --
Мы ведь идем в гости.
     Только теперь он наконец понял -- мать с  самого утра оделась на выход,
потому что они с отцом идут сегодня на обед к Лангенхаймам.
     Он сел за  стол  и начал есть.  Во  время  ленча  Виктор несколько  раз
повторил, что суп очень вкусный, а сэндвичи просто чудо. Грандиозный ленч! А
Том разве так не считает?
     -- Теперь они  утверждают, что Хасслгард  утопился, -- сказал Том. -- И
собираются  объявить,  что  он растрачивал средства  казначейства.  Если  бы
кто-то не  написал письмо  в  полицию,  ничего  из  того, что случилось,  не
случилось бы. Если бы полиция не получала этого письма...
     --  Они  бы  все  равно поймали  его, --  вмешался Виктор  Пас-мор.  --
Хасслгард  поднялся слишком высоко и  слишком быстро. А  теперь давай сменим
тему.
     Он говорил  с  Томом, но  смотрел  при этом на Глорию, которая  как раз
поднесла  к губам  сэндвич,  но  вдруг,  вздрогнув,  снова положила  его  на
тарелку. Она смотрела прямо перед собой, но не видела ничего вокруг.
     -- "Она и  она  папа", -- так всегда говорили  слуги. Потому что в доме
нас было только двое.
     -- Позволь мне проводить  тебя наверх, -- Виктор бросил на сына мрачный
взгляд и подал жене руку.
     Когда Виктор снова спустился вниз, Том сидел перед  телевизором, доедая
сэндвич, и смотрел, как один из  репортеров телеканала Милл Уолк, стоя рядом
с качающейся  на волнах "Судьбой  Могрома", рассказывает о  том, как морской
патруль нашел судно.
     --  Кое-кто высказывает  сомнения  в том, что Хасслгарда  смыло волной.
Среди слухов...
     -- Неужели тебе еще не надоело все это? --  Виктор бесцеремонно подошел
к телевизору и переключал  каналы до  тех пор,  пока на  экране не  появился
бейсбольный матч. -- Где мой сэндвич?
     -- На столе.
     Виктор вышел и почти тут же вернулся с огромным сэндвичем в руках.
     --  Твоей матери лучше, несмотря на  все твои проделки,  -- сказал  он,
опускаясь в кресло.
     Том встал и отправился к себе в комнату.

     В семь  часов родители вместе спустились вниз,  и  Том успел  выключить
телевизор  за секунду до того, как  они показались  на пороге комнаты.  Мать
выглядела  так же, как днем -- на ней было вечернее платье, нитка жемчуга  и
туфли на высоких каблуках. Том пожелал Виктору и Глории приятно повеселиться
и, как только за ними закрылась дверь, набрал номер Леймона фон Хайлица.


     <i>14</i>
     Они  сидели  по  разные  стороны  журнального  столика  с  обитой кожей
крышкой. Леймон фон Хайлиц откинулся на  спинку кожаного дивана и смотрел на
Тома сквозь клубы сигаретного дыма.
     -- Мне немного беспокойно, -- сказал он. -- Поэтому я  и курю. Раньше я
не  курил,  когда работал. Я занимался этим только в перерывах между делами,
ожидая, пока на пороге появится новый клиент. Наверное, сейчас моя сила воли
стала слабее, чем была тогда.  К тому же не очень  приятно принимать в своем
доме полицейских.
     -- Бишоп пришел повидаться с вами? -- спросил  Том. Сегодня  фон Хайлиц
казался ему совсем другим, не таким, как в прошлый раз.
     -- Он послал  двух детективов -- Хоулмана и  Натчеза -- проводить  меня
домой.  Эти же  двое вчера вечером пригласили меня  на Армори-плейс обсудить
смерть министра финансов Хасслгарда.
     -- Они консультировались с вами?
     Фон Хайлиц затянулся, затем с шумом выпустил дым.
     --  Не совсем. Капитан Бишоп предположил, что это я написал им какое-то
письмо.
     -- О, нет, -- Том вспомнил, как вчера, после выпуска вечерних новостей,
пытался дозвониться фон Хайлицу.
     --  Наш  разговор все  время прерывался  новостями  о событиях в  Уизел
Холлоу.  Я  смог вернуться домой  только в  полдень, а  детективы Хоулман  и
Натчез сидели у меня часов до трех.
     -- Они допрашивали вас еще три часа?
     Старик покачал головой.
     --  Они искали пишущую  машинку, на которой  было напечатано письмо. Им
пришлось изрядно потрудиться. Я и сам не помню точно, сколько машинок собрал
в   своем  доме  за  долгие   годы.  Хоулману  и  Натчезу  показалось  особо
подозрительным, что одна машинка была спрятана в шкафчике для картотеки.
     -- А почему вы ее спрятали?
     --  Это-то  и хотел выяснить  детектив Натчез.  Я  понял,  что  один из
полицейских,  раненых  в Уизел  Холлоу --  Менденхолл?  --  был его  близким
другом. А вообще-то, эта пишущая машинка -- своего рода сувенир,  оставшийся
мне  от  дела о  "Внуке  Джека-потрошителя" -- тебе  уже  попадалась в  моем
альбоме  эта статья?  Именно  на этой машинке доктор  Нелсон  печатал письма
нью-йоркской полиции.
     Фон  Хайлиц  улыбнулся  и,  вытянувшись  на  диване,  положил  ноги  на
журнальный  столик.  Он  провел  ночь  в  полицейском  управлении  и  полдня
любовался,  как двое детективов  роются  в  его вещах.  С тех  пор он  успел
принять  душ, побриться, слегка  вздремнуть,  но все равно выглядел  немного
усталым.
     -- Все получилось  совсем не так,  как я думал, --  сказал Том. --  Вас
продержали всю  ночь  в  полиции...  -- старик  пожал  плечами.  -- ...этого
человека  --  Эдвардса --  застрелили,  двое  полицейских  ранены, Хасслгард
утопился...
     -- Хасслгард не топился, -- сказал  фон Хайлиц,  глядя на  Тома  сквозь
облако дыма. -- Его казнили.
     -- Но какое отношение имел ко всему этому Фоксвелл Эдвардс.
     -- Он просто оказался  -- как  это  сказала его  сестра? -- удобным для
полиции. Они решили все свалить на него.
     --  Значит, я был одним  из тех, кто убил его. Хасслгард и Эдвардс были
бы живы, если бы я не написал это письмо.
     -- Ты никого не убивал.  Их убила система, чтобы защитить себя, --  фон
Хайлиц опустил  ноги и потянулся  к пепельнице, чтобы  потушить сигарету. --
Помнишь, я говорил тебе, что человек, убивший моих родителей, солгал в своей
исповеди лишь однажды? Мой  отец,  конечно же, не был причастен к коррупции,
охватившей остров. Он ненавидел то, что сделали эти жулики из Милл Уолк. И я
думаю,  он  пошел  к своему другу  Дэвиду  Редвингу  и  рассказал  ему,  что
обнаружил и  что собирается предпринять  по этому поводу, Предположим, Дэвид
Редвинг  был  так же ошарашен, как и мой отец.  И он  вполне мог  поделиться
полученной информацией с человеком, который не заслуживал его доверия. Когда
вскоре после этого убили  моего отца и мать, у Давида непременно должны были
появиться определенные подозрения. Если  только кто-нибудь, кому  он доверял
целиком и полностью, не постарался  убедить  президента, что обвинения  отца
были ложными, а их с матерью убил самый обычный грабитель.
     -- И кто же, по-вашему, это был?
     -- Его  собственный сын. Максвелл Редвинг. До  ухода в отставку он  был
правой рукой отца.
     Том  представил  Максвелла  Редвинга,  развлекающего  на террас-клуба в
Игл-лейк  своих племянников и племянниц,  которые  стали  теперь бабушками и
дедушками, потом вспомнил некролог в "Свидетеле".
     -- Как ты думаешь, над чем я работаю в последнее время?
     --  Не  знаю, --  сказал Том. --  Вы работали над  делом Хасслгарда, но
теперь оно закончено.
     --  Наш покойный министр финансов  -- только  крошечная часть  большого
сложного дела.  Это  мое последнее дело, точнее,  дело всей  моей жизни. Все
вновь и вновь возвращается к убийству Джанин Тилман.
     Том вдруг  понял,  что  старик  подозревает  Редвингов  в  причастности
практически ко всем преступлениям, совершенным на Милл Уолк.
     -- Послушайте, -- начал он. -- Я не хочу, чтобы вы думали...
     Фон Хайлиц остановил его, подняв ладонь в темно-синей перчатке.
     --  Я хочу, чтобы ты кое о  чем  задумался,  прежде чем продолжишь свою
мысль. Как ты думаешь, посторонний человек догадается, глядя на тебя, о том,
что случилось семь лет назад?
     Тому потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что, так  же как
недавно его мать, фон Хайлиц намекает на аварию. Ему давно казалось, что это
не  имеет  к нему  никакого  отношения  -- похоронено вместе с  его  прошлой
жизнью,  так же  как глиняные  трубочки  и пустые бутылочки, которые находят
время от времени на заднем дворе.
     -- Ведь это -- важная часть того, кем ты стал. Того, кем ты являешься.
     Тому вдруг захотелось встать и уйти  из этого дома.  У него было сейчас
такое ощущение, словно он запутался в паутине.
     -- Ты чуть не умер. С тобой случилось  такое, что происходит лишь раз в
жизни.  И очень  немногие помнят и говорят об этом. Ты  --  словно  человек,
который видел темную сторону Луны. Такая привилегия даруется немногим.
     --  Привилегия? --  переспросил Том,  гадая про  себя, какое  отношение
имеет ко всему этому убийство Джанин Тилман.
     -- Знаешь, что рассказывают люди о подобного рода переживаниях?
     -- Я не хочу этого знать, -- ответил Том.
     -- Они вспоминают,  что двигались вниз, в темноту, по длинному тоннелю.
А  в  конце  тоннеля  мерцал   свет.  И   их  охватывало  при  этом  чувство
умиротворенности, счастья, даже радости...
     Том чувствовал, что сердце его вот-вот разорвется. На несколько  секунд
он даже потерял зрение.  Он попытался встать, но тело не слушалось  его. Том
не мог даже дышать. Как только он понял, что  не видит ничего вокруг, зрение
тут  же  вернулось,  но паника, охватившая его,  только усилилась. Он словно
рассыпался на атомы, которые тут же снова соединились.
     -- Ты -- дитя ночи, Том, -- сказал фон Хайлиц.
     Слова его затронули в душе Тома какие-то новые струны. Том вдруг увидел
над собой ночное небо, словно с дома сняли крышу. В бесконечной тьме мерцали
лишь  несколько тусклых  звездочек. Тому вспомнились  слова Хэтти Баскомб  о
том,  что мир наполовину  состоит из ночи.  Один слой ночи за другим -- слои
тьмы и мерцающих звезд.
     --  Я не могу, я  не  могу больше все это выносить, --  Том поглядел на
свое тело, неподвижно лежавшее в кресле. Это  было тело незнакомца. Ноги его
казались немыслимо длинными.
     --  Я просто хотел, чтобы ты знал,  что носишь  все это внутри себя, --
сказал старик. -- Что бы это ни было -- боль, страх или любопытство.
     Том почувствовал вдруг запах пороха и понял, что запах исходит от него.
Еще  он  понял,  что  если  расплачется  сейчас,  то  ни за  что  не  сможет
остановиться.
     Старик улыбнулся ему.
     --  Как ты думаешь, что ты делал в тот день? Почему оказался в западной
части острова.
     --  Мой друг  жил в Бухте Вязов. Думаю,  я  шел к нему, --  Том  и  сам
понимал, насколько фальшиво звучат его слова. Несколько секунд оба молчали.
     -- Я помню это чувство -- мне  надо было  попасть  куда-то, -- произнес
наконец Том.
     -- Попасть именно туда, -- уточнил фон Хайлиц.
     -- Да. Именно туда.
     -- Ты бывал когда-нибудь после в районе Парка Гете.
     -- Только один раз. Меня чуть не стошнило. Я не мог там оставаться. Это
было в тот день, когда я видел вас в Уизел Холлоу.
     Тома поразило  выражение глаз старика  --  словно  он смотрел на него и
одновременно вычислял в уме тысячу разных вещей.
     Том старался изо всех сил взять себя в руки.
     -- Можно спросить у вас кое-что о Джанин Тилман? -- произнес он.
     -- Да, конечно.
     -- Это звучит немного глупо -- но, возможно, я забыл кое-что.
     -- Так спроси меня.
     -- Вы сказали, что Артур Тилман оставил  револьвер на  столике недалеко
от пирса, а Антон Гетц  взял его и выстрелил в Джанин с  расстояния тридцати
футов.  Но откуда Гетц знал,  что  револьвер  косит  влево.  Ведь это нельзя
сказать, просто взглянув на оружие?
     фон Хайлиц опустил ноги,  склонился над столом,  взял  Тома  за  руку и
пожал ее.
     -- Значит, я ничего не упустил?
     Старик по-прежнему держал его руку.
     -- Абсолютно  ничего. Наоборот,  ты  заметил,  чего  не хватало  в моем
рассказе. -- Фон Хайлиц снова откинулся на спинку  дивана,  уронив руки себе
на колени. -- Гетц  знал, что револьвер  косит влево, потому что сделал  два
выстрела.  Первая  пуля попала  в  стену  охотничьего домика.  Гетц  тут  же
прицелился снова и второй выстрел убил Джанин. А первую пулю я сам выковырял
из стены дома.
     --  Значит,  вы  знали,  на  каком  месте стоял  Гетц. Найдя  пулю,  вы
вычислили,  с  какого  места  стреляли. Как  с  машиной  Хасслгарда.  Старик
улыбнулся и покачал головой.
     -- Значит, под столом валялись две стреляные гильзы?
     -- Не было никаких стреляных гильз.
     -- Вы видели, как это случилось, --  продолжал  гадать Том. -- Нет.  Вы
видели револьвер на столике. Нет. Не могу угадать.
     --  Ты  был близок к  истине. Только  револьвер на  столике видел в тот
вечер не я, а  другой обитатель Игл-лейк. Ему было лет двадцать пять, так же
как мне. Он был вдовцом с маленькой дочерью и жил в своем домике  достаточно
уединенно. Он уехал с Игл-лейк на следующий день после убийства Джанин.
     Том вздрогнул.
     -- Как его звали?
     -- Он был, наверное, единственным человеком, который  слышал  в ту ночь
выстрелы, потому что находился в  соседнем домике. В тот Редвинги устраивали
в  клубе  вечеринку  -- справляли помолвку  Джонатана  с  Кейт  Даффилд. Они
пригласили из Чикаго оркестр под управлением Бена Поллака. Было очень шумно.
     -- Этот человек строил больницу в Майами? -- тихо спросил Том.
     -- Это был один из первых крупных контрактов "Милл Уолк констракшн". Ты
ведь видел  заметку в моем  альбоме, правда?  Он  даже открыл тогда в Майами
второй офис. По-моему, он работает и сейчас.
     -- Так значит, мой дедушка слышал выстрелы. Он, наверное, подумал...
     -- Что Артур Тилман убил свою жену? -- Мистер Тень закинул ногу на ногу
и  сложил руки в  замок на  животе. -- Я останавливался  поговорить с  ним в
Майами, после того как убедился, что  Майнора Трухарта освободили из тюрьмы.
Хотел рассказать, что случилось на Игл-лейк после его отъезда. И привез  ему
номера газет, где писали об убийстве.
     Том  никак  не мог  осознать смысл  сказанного -- не может быть,  чтобы
Гленденнинг Апшоу был  свидетелем  убийства  и  спокойно  удалился  с  места
трагедии.
     --  Балкон твоего дедушки выходил  на озеро. По вечерам он обычно сидел
там и размышлял, как достать цемент по более дешевой цене, чем Артур Тилман,
-- или о чем он там еще  думал.  С балкона Глен мог видеть пирс Тилманов так
же хорошо, как свой собственный.
     -- И на следующее утро он сбежал?
     Фон Хайлиц фыркнул.
     -- Глен Апшоу не бежал  никогда и ни от чего в своей жизни. Я думаю, он
просто не мог отменить дела, по которым пришлось уехать. В любом случае, это
было его последнее лето на Игл-лейк -- с тех пор никто из членов вашей семьи
там не бывал.
     -- Нет, нет, -- возразил Том. --  Он перестал ездить туда от горя. Ведь
в то лето утонула моя бабушка. И он не мог больше видеть это место.
     --  Твоя  бабушка  рассталась  с  жизнью  в тысяча  девятьсот  двадцать
четвертом году -- за год до убийства Джанин Тилман. Так что вовсе не горе, а
дела вынудили  его покинуть остров.  Строительство больницы  было для  Глена
гораздо важнее семейных неурядиц его конкурента.
     -- И  он готов был  допустить,  чтобы казнили ни  в  чем  не  повинного
проводника?
     -- Твой дедушка рассказал мне, что видел лежащий на столике около пирса
"кольт". Выстрелы же могли означать все что угодно -- на озере вообще трудно
определить,  с  какой  стороны  доносится  звук.  А   выстрелы  на  Игл-лейк
раздавались  довольно часто -- оружие было в  каждом  доме.  Возможно,  твой
дедушка просто не знал, что Джанин мертва.
     -- Но возможно, что знал?
     -- Ты часто видишь своего дедушку?
     -- Один или два раза в год.
     -- А ведь ты -- его  единственный  внук. Он живет  всего  в  пятнадцати
милях от вашего  дома.  Глен хоть раз поиграл  с тобой  в мяч?  Свозил  тебя
покататься на лошади или на лодке? А в кино?
     Смешно было  даже предположить такое, и это  ясно  отражалось  на  лице
Тома.
     --  Думаю,  что  никогда,  --  продолжал  фон  Хайлиц.  --  Глен  очень
высокомерный человек. Нелепо высокомерный. В нем словно чего-то не хватает.
     --  А вы знаете, как  утонула моя  бабушка? Почему  она вышла  из  дома
ночью? Она что, была пьяна?
     Старик пожал  плечами.  У  него снова был такой  вид,  словно он что-то
вычисляет в уме.
     -- Она действительно вышла одна ночью. Все, кто  жил тогда на Игл-лейк,
довольно  много пили. -- Фон Хайлиц поднял полу пиджака  и залез  под жилет,
чтобы разгладить невидимую Тому  складку. Затем  он снова поднял глаза. -- Я
очень устал, Том. Тебе лучше пойти домой.
     Оба встали почти одновременно. Тому показалось, что фон Хайлиц общается
с ним двумя разными  способами.  И  самые важные вещи он  обычно  произносит
молча. А если ты их не понял, ничего уже не поделаешь.
     Фон Хайлиц двигался среди шкафчиков с картотекой и горящих ламп, словно
среди Луны и звезд на ночном небе. Открыв входную дверь, он сказал Тому:
     -- Ты лучше, чем я был в твоем возрасте.
     Том почувствовал почти невесомую руку старика на своем плече.
     Напротив, в доме Тома, горело всего одно  окно. А в  стоявшем  в  конце
квартала  особняке  Лангенхаймов были  ярко  освещены все  окна. У  тротуара
стояли шикарные машины и конные экипажи.
     Шоферы в униформе курили, прислонившись к машинам, отдельно от кучеров,
которые старались с ними не заговаривать.
     -- Ночь так красива, -- сказал старик, выходя на порог. Том сказал ему,
-- "до  свидания",  и  мистер Тень помахал  ему затянутой в перчатку  рукой,
почти невидимый в прозрачных лучах лунного света.


     <i>15</i>
     Следующие  несколько недель страницы "Свидетеля" пестрели сообщениями о
скандале,   связанном   с  Фридрихом  Хасслгардом,   и  злоупотреблениях   в
казначействе.  Министр  финансов   расходовал   фонды   не  по   назначению,
растрачивал фонды, скрывал фонды, переводил их со счета на счет, переписывал
из  книги в книгу.  Преступная деятельность в сочетании с  некомпетентностью
привела к потере огромных денег. По мере того, как шло следствие, назывались
все  более  астрономические  цифры.  Последняя  составила  десять  миллионов
долларов. Высказывались  предположения о том,  что  сестру министра убили не
террористы, а "сподвижники брата по преступной деятельности".
     Когда Деннис  Хэндли сказал на вечеринке Катинке Редвинг, что не следит
за сообщениями о  разраставшемся скандале и вообще не интересуется подобного
рода вещами, он  был одним из  немногих жителей Милл Уолк, кто мог позволить
себе подобное заявление.
     Однажды Деннис Хэндли попросил Тома остаться после уроков.
     Как только Том вошел в его кабинет, Деннис казал:
     -- Мне  кажется, я знаю ответ на свой  вопрос,  и все  же я  должен его
задать, он опустил глаза,  затем взглянул в окно, за которым  открывался вид
на  узкую,  обсаженную деревьями Скул-стрит и  на  дом директора. Том  ждал,
когда же Деннис задаст свой вопрос.
     --  Это  касается  той машины, которую  ты искал -- "корвета" на  Уизел
Холлоу. Эта машина принадлежала тому, про кого я думаю?
     Том вздохнул.
     -- Эта машина принадлежала тому, кому принадлежала.
     Деннис со стоном обхватил голову руками.
     -- Две недели назад я хотел  поговорить с тобой --  твоя мать попросила
меня кое-что у тебя  выяснить -- одну мелочь, -- и я решил пригласить тебя к
себе,  чтобы показать тебе старые рукописи. Мне  казалось,  что это доставит
тебе удовольствие. Вместо этого ты сделал вид, что тебе нехорошо, и заставил
меня отвезти тебя через весь город к  месту  преступления. На следующий день
исчезает человек, которому принадлежала машина. Еще одного человека убивают.
Льется кровь. Двое расстаются с жизнью.
     Деннис поднял руки в театральном жесте, полном ужаса.
     -- Это ты написал письмо, о котором говорили на пресс-конференции?
     Том нахмурился, но ничего не сказал.
     --  Меня  тошнит от  всего этого,  -- заявил  Деннис.  -- Вся  ситуация
нездоровая, и  мой желудок это чувствует.  Ты  хоть понимаешь,  что не стоит
вмешиваться в такие дела?
     -- Человеку сошло с рук убийство, -- сказал Том. -- Рано или поздно они
все  равно  обвинили  бы  в  этом  невиновного  и  сказали бы,  что  загадка
разгадана.
     -- А то, что случилось вместо этого? Это тебе не школьная вечеринка! --
Деннис покачал головой и снова  посмотрел  в  окно, стараясь не  встречаться
взглядом  с Томом. -- Меня  тошнит от этого. А ведь ты был моей надеждой.  У
тебя есть способности, которых хватило бы на двоих.
     -- Вы хотите сказать -- на нас двоих? -- уточнил Том.
     -- Я хочу, чтобы ты сконцентрировался на действительно важных вещах, --
медленно, почти со  злобой произнес Деннис.  -- Не  разбрасывайся  на всякий
мусор!  У  тебя  внутри  -- настоящее  сокровище  --  неужели  ты  этого  не
понимаешь?  --  Деннис  изо всех  сил старался  придать своему  добродушному
широкому  лицу такое выражение, чтобы Том понял его  мысль. -- Настоящий мир
существует рядом с  другим, фальшивым. И настоящий мир -- внутри тебя.  Если
повезет  -- а тебе  вполне  может повезти,  --  ты  сумеешь  сохранить  его,
выполняя  нужную  работу,  воспринимая   произведения   искусства,  относясь
по-доброму к  своим  друзьям и отказываясь  от  участия в  фальшивых  делах.
Вспомни Е.М.Фостера -- две награды за развитие демократии!
     -- Я не собираюсь заниматься политикой, мистер Хэндли, -- сказал Том.
     Лицо Денниса вдруг закрылось, словно ловушка. Теперь он смотрел на свои
белые полные руки, лежащие на краю стола.
     -- Я знаю, как тяжело тебе бывает дома, Том. И хочу, чтобы ты знал, что
всегда можешь  прийти  ко  мне.  Я  никогда  не  предлагал этого  никому  из
учеников, даже тем, кого учил очень  долго.  Ты можешь  также звонить мне  в
любое время.
     Том  понял вдруг, что всю свою жизнь Деннис Хэндли  будет  говорить эти
слова любимым ученикам раз в пять-шесть лет.
     -- У меня дома все в порядке, --  сказал Том,  вспоминая  тем  не менее
монотонные, словно заученные крики матери.
     -- Просто помни, что я тебе сказал.
     -- Я могу идти? -- спросил Том.
     Деннис вздохнул.
     -- Послушай, Том -- я просто хочу, чтобы  ты  понял, кто ты. Именно это
меня и волнует.
     Том  встал,  и у него  тут же перехватило  дыхание. Он не мог  ни сесть
обратно, ни повернуться и уйти.
     Деннис посмотрел на него глазами, выражавшими одновременно негодование,
удивление и желание повторить еще раз все, что он только что сказал.
     -- Иди, -- Том сделал шаг в сторону двери. -- Я тебя не задерживаю.
     Том вышел из  кабинета и увидел Фрица Редвинга, сидящего спиной к окну,
выходящему на  школьный двор. Фриц остался на второй  год  и  таким  образом
попал в один класс с Томом.
     -- О чем он говорил с тобой? -- спросил Фриц, почесывая ногу.
     Том сглотнул стоящий в горле ком.
     -- Да так, ни о чем.
     --  Мы можем  поехать  на урок  танцев,  --  сказал  Фриц. --  Те,  кто
занимается спортом, еще в раздевалке.
     Они пошли по коридору в сторону выхода.
     У Фрица  были  густые белокурые волосы,  хотя во  всем остальном он был
типичным  Редвингом  --  низкорослым, широкоплечим,  с  короткими  ногами  и
практически без талии. Фриц был добрым и дружелюбным мальчиком, зато в семье
о нем были не самого высокого мнения. Он  был очень рад обнаружить в классе,
куда попал, оставшись  на второй год, своего старого друга Тома Пасмора, ему
казалось,  что Том как  бы делит с ним его позор. Том знал, что,  когда люди
говорят о  тупости младших  Редвингов, они в основном имеют в виду Фрица, но
Фриц казался ему вовсе  не  глупым, а скорее  медлительным  и, как следствие
этого, не склонным к размышлениям. На размышления требовалось время, а  Фриц
был очень ленив. Когда  он  все-таки снисходил до  того, чтобы подумать,  то
обычно делал это как надо.  Белокурая макушка Фрица едва  доставала до плеча
Тома. Рядом с другом Фриц напоминал маленького косматого мишку.
     Они  вышли  из  школы  через  боковую  дверь  и направились  к  залитой
солнечным  светом стоянке. Школьный фургон стоял  в дальнем конце стоянки, и
оттуда  доносились хихиканье и чьи-то визгливые голоса. Том сразу заметил на
одном из передних мест белокурую головку Сары Спенс. Учеников возили в школу
танцев в  специальном  крытом  фургоне. Лучи  солнца, проникая сквозь ткань,
окрашивали  лица  девочек в  зеленоватый  цвет. Не сговариваясь,  по  разным
причинам, Том  и Фриц  свернули с  тропинки в  тень, падавшую  от  школьного
здания.
     Том гадал, действительно ли Сара Спенс, сидящая между Марион Хафстеттер
и  Муни  Фаерстоун,  сверкнула  глазами  в его  сторону,  наклоняясь,  чтобы
прошептать что-то на ухо Марион, -- или ему это только показалось.
     -- Ты можешь клевать своего друга  носом, но ты не  можешь девать носом
своего друга, -- сказал Фриц, поднимая  указатель1-ный палец,  и рассмеялся.
Затем, видя, что выражение лица Тома ее изменилось, вопросительно  посмотрел
на него добрыми, улыбчивыми глазами.
     Ящерица  размером  с кошку пробежала  по  асфальтовому  полю  стоянки и
исчезла  под фургоном.  Сара Спенс улыбнулась в ответ на какие-то слова Муни
Фаерстоун. Том подумал, что она уже  забыла  о его  существовании, но тут же
снова поймал на себе взгляд Сары и ему стало вдруг почему-то холодно.
     -- Думаю, Бадди скоро вернется домой, -- сказал он Фрицу.
     -- Бадди  -- такой  нахал, -- отозвался фриц. --  Вся жизнь для него --
одна  большая  вечеринка. Ты не слышал  о  том,  как он разбил прошлым летом
машину  своей матери? Всмятку! А сам просто встал с сиденья и  пошел  домой.
Скорей бы лето -- мы снова поедем на Игл-лейк...
     -- Но когда он возвращается домой?
     -- Кто?
     -- Бадди. Твой кузен Бадди -- известный разрушитель устоев.
     -- Мистер Нахал, -- добавил Фриц.
     -- Так когда же мистер Нахал возвращается на Милл Уолк?
     --  Он  не  собирается  сюда возвращаться. Поедет в Висконсин прямо  из
Аризоны.  Он и еще несколько ребят собираются ехать  туда на машинах.  Снова
вечеринка -- вечеринка на всем пути через страну.
     Они смотрели,  как из  раздевалки  бегут  к стоянке,  натягивая на ходу
пиджаки, ученики старших классов.  Как только они пробежали мимо, Том и фриц
покинули свое убежище и тоже пошли к фургону.
     Академия танцев мисс Эллингхаузен занимала четырехэтажное муниципальное
здание на одной из улочек, отходящих от Калле Бергофштрассе. На двери висела
скромная латунная табличка. Фургон остановился у  белых каменных ступеней, и
ученики Брукс-Лоувуд высыпали на улицу.
     Кучер натянул вожжи и поехал в  другой конец  квартала, где  можно было
поставить  фургон.   Ожидая  на   тротуаре  назначенного  времени,  мальчики
застегивали воротники, поправляли галстуки и бросали быстрые взгляды на свои
руки, в  надежде увидеть, что они  не очень грязные. Девочки причесывались и
разглядывали   в  карманные   зеркальца   свои   хорошенькие  личики.  Через
минуту-другую  дверь  наверху  лестницы распахнулась,  и на пороге появилась
мисс  Эллингхаузен -- крошечная женщина с белыми волосами, в сером платье, с
ниткой жемчуга на шее и в черных туфлях на низких каблуках.
     -- Можете входить, мои дорогие, --  сказала она. -- Вставайте в шеренгу
и приготовьтесь к смотру.
     Мальчики  пропустили  вперед  девочек,  и   все  стали  подниматься  по
лестнице.  Зайдя  внутрь, они выстроились в шеренгу от входа  до самой кухни
мисс Эллингхаузен, где вечно пахло дезинфекцией.
     Маленькая женщина прошла вдоль  шеренги, внимательно разглядывая лицо и
руки  каждого  ученика.  Фрица Редвинга  отправили наверх мыть  руки,  а все
остальные вошли в  более просторную из  двух студий,  находившихся на первом
этаже.  Это  была  огромная светлая комната  с натертым  до блеска паркетным
полом  и  большим  окном,  украшенным чудовищным  количеством  искусственных
цветов. В  углу стояло небольшое фортепиано, за которым сидела мисс Гонзалес
-- такая  же крохотная и  такая  же древняя,  как  мисс Эллингхаузен,  но  с
блестящими черными волосами и искусно подкрашенным  лицом. Мисс Эллингхаузен
и  мисс  Гонзалес жили на верхних этажах академии, и никто никогда  не видел
этих двух женщин нигде, кроме этого здания.
     Когда Фриц Редвинг вернулся из ванной, широко улыбаясь и вытирая мокрые
руки о штаны, мисс Эллингхаузен сказала:
     -- С вашего позволения, мисс Гонзалес, мы начнем с вальса. Парами, леди
и джентльмены, парами.
     Поскольку  на уроках танца  девочек всегда было больше,  чем мальчиков,
некоторым  из  них приходилось  вставать в  пары друг с  другом. Сара Спенс,
которая считалась  официальной  подружкой Бадди Редвинга, обычно танцевала с
Муни Фаерстоун,  которая была  влюблена в молодого  человека, поступившего в
военную школу в Делавэре.
     Том давно уже танцевал в паре с Поузи Таттл, впрочем, их ставили вместе
только лишь из тех соображений, что они были почти одного  роста --  в Поузи
было около  шести футов. На уроках Поузи никогда не разговаривала с Томом  и
даже избегала смотреть ему в глаза.
     Мисс Эллингхаузен медленно двигалась мимо  старательно вальсирующих пар
и делала замечания. Наконец она остановилась возле Тома и Поузи, которая тут
же вспыхнула.
     --  Старайся  скользить, Поузи,  --  сказала мисс Эллингхаузен. Девушка
закусила губу и постаралась выполнить ее пожелание.
     -- Твои родители здоровы? -- спросила мисс Эллингхаузен.
     -- Да, -- сказала Поузи, краснея еще больше.
     -- А твоя мама, Томас?
     -- С ней все в порядке, мисс Эллингхаузен.
     -- Она была таким... хрупким ребенком.
     Том неловко закружил Поузи.
     --  Томас, я хотела  бы,  чтобы ты танцевал  сегодня  с Сарой Спенс, --
вдруг произнесла мисс Эллингхаузен. Поузи, мне кажется, что ты сумеешь лучше
помочь Мэрибет. -- Это было настоящее имя Муни.
     Поузи резко отбросила руку  Тома, словно это  был раскаленный  докрасна
кирпич, и Том проводил ее в другой угол зала, где танцевали Сара и Муни.
     --  Меняем партнеров!  --  воскликнула мисс Эллингхаузен, и Том почти с
удивлением обнаружил, что стоит всего в нескольких дюймах от Сары Спенс. Она
тут  же оказалась  в  его  объятиях,  улыбнулась,  а  потом  очень  серьезно
посмотрела  Тому в глаза.  Том  слышал,  как Поузи  Таттл  начала  скрипучим
голосом излагать Муни все, что у нее накопилось.
     На несколько секунд Том и Сара выбились из общего ритма.
     -- Извини, -- сказал Том.
     -- Тебе не за что извиняться, --  возразила  Сара. -- Я просто привыкла
танцевать с Муни и уже забыла, как это -- быть в паре с мальчиком.
     -- Ты не против, что мы танцуем вместе?
     -- Что ты, я очень рада.
     Фраза эта заставила Тома надолго замолчать.
     -- Я так давно не разговаривала с тобой, -- произнесла наконец Сара.
     -- Да, -- подтвердил Том.
     -- Ты что, нервничаешь?
     -- Нет, -- сказал  Том, хотя прекрасно понимал,  что Сара чувствует его
дрожь. -- Может быть, чуть-чуть.
     -- Мне жаль, что мы больше не видимся друг с другом, -- сказала Сара.
     -- Тебе действительно жаль? -- удивился Том.
     -- Конечно. Ведь мы были  друзьями, а теперь  видимся только в школьном
фургоне и на уроках мисс Эллингхаузен.
     Музыка стихла, и, так же как  остальные пары, Том и Сара, разделились в
ожидании дальнейших инструкций. Том не мог даже представить себе,  что  Сара
Спенс действительно замечала его присутствие, когда они ехали в фургоне.
     --  Фокстрот,  --  объявила мисс Эллингхаузен,  и  мисс Гонзалес начала
наигрывать мелодию "Но не для меня".
     -- Ты до сих пор делаешь за Фрица домашние задания, -- поинтересовалась
Сара.
     -- Должен же кто-то это делать, -- пожал плечами Том.
     Рассмеявшись,  Сара вдруг обняла его так  крепко, что мисс Эллингхаузен
наверняка сделала бы ей выговор, если бы успела это заметить.
     -- Мы  с Муни так устали танцевать друг с другом, -- пожаловалась Сара.
Единственный человек, с которым я танцевала кроме  нее, был Бадди Редвинг, а
у него очень... своеобразное чувство ритма.
     -- Как он? -- спросил Том.
     -- Неужели Бадди напоминает тебе человека, способного писать письма?  Я
устала думать о Бадди -- я всегда устаю думать о Бадди, когда его нет рядом.
     -- А когда он рядом?
     -- О,  ты же  знаешь, Бадди такой неугомонный,  что не остается времени
вообще о чем-то подумать.
     От  последней фразы  Сары у Тома  почему-то испортилось  настроение. Он
поглядел  на  улыбающееся  лицо Сары и подумал о том, что  она гораздо  ниже
ростом, чем он ее помнил, что ее серо-голубые глаза посажены очень широко, и
у нее удивительная, широкая и искренняя улыбка.
     --  Как это  мило  со  стороны мисс  Эллингхаузен  отдать тебя мне,  --
сказала Сара. -- Или тебе больше нравилось танцевать с Поузи Таттл?
     -- Нам с ней практически не о чем было говорить.
     -- А тебе не приходило в голову, что Поузи тебя просто боится?
     -- Что?!
     --  Ты  такой...  огромный,  плечистый.  Поузи   привыкла  разглядывать
мальчиков сверху  вниз, именно  поэтому она так сутулится. К  тому же у тебя
репутация опасного человека. Тебя считают школьным интеллектуалом.
     -- И что же, я действительно такой? -- лукаво  спросил Том. "Но  не для
меня" подошла к концу, и мисс Гонзалес заиграла "Коктейль для двоих".
     -- Помнишь, как я приходила к тебе в больницу? -- спросила Сара.
     -- Тогда ты тоже говорила о Бадди.
     --  Он  производил  на  меня  впечатление, не  буду скрывать.  Было так
интересно -- в основном потому, что он -- один из Редвингов.
     -- Мальчики,  -- сказала мисс Эллингхаузен, --  правая  рука  -- вокруг
талии  партнерши.  Фриц,  перестань  спать  на  ходу!  Том  молчал,  а  Сара
продолжила свою мысль.
     -- Я хочу сказать,  они  были  такие особенные.  Держались отдельно  от
остальных.
     -- А что они вообще делают в своей усадьбе? -- поинтересовался Том.
     --  Часто  смотрят  кино,  разговаривают о спорте.  Мужчины  собираются
вместе  и обсуждают  дела  --  несколько  раз  я  видела твоего  дедушку. Он
приходит туда повидаться с Ральфом Редвингом. Если  бы не  они, там было  бы
скучно.  Ну, с  самим Бадди, конечно же,  не  соскучишься,  --  Сара подняла
глаза, и на лице ее снова мелькнула улыбка. --  Я всегда думаю о тебе, когда
встречаю твоего дедушку.
     --  Я тоже думаю о тебе,  --  плохое настроение Тома тут же исчезло без
следа.
     -- Ты больше не дрожишь, -- заметила Сара.
     Мисс Гонзалес заиграла какую-то новую мелодию.
     -- Я так глупо вела себя в  тот день, когда пришла  к тебе  в больницу.
Знаешь,  иногда  прокручиваешь в уме разговоры  с разными  людьми  и  просто
поражаешься, какой немой ты была и какие  глупые, ничего не  значащие  слова
говорила. Именно так я вспоминаю о своем визите в больницу.
     -- Я был счастлив просто потому, что ты пришла, -- сказал Том.
     -- Но ты был... -- Сара запнулась.
     -- Ты так изменилась за то лето. Выросла.
     -- Что ж, зато потом ты  меня догнал, ничего  не скажешь.  Так мы снова
друзья,  правда? Нам  не пришлось  бы  прерывать  нашу дружбу, если бы ты не
перебегал  улицу перед носом  у машин,  -- Сара  подняла на  него  глаза,  в
которых  явно  зрела  какая-то мысль. -- А  почему бы тебе  не приехать этим
летом на Игл-лейк?  Фриц мог бы пригласить тебя. Мы бы виделись каждый день.
Мне было бы с  кем поговорить, пока Бадди  глушит  рыбу  и  разбивает  чужие
машины.
     Держа в  объятиях  Сару  Спенс, Том  Пасмор как бы отдавался  во власть
повседневной  обыденности, которая  казалась  такой далекой  в  стенах  дома
Леймона фон Хайлица. Эта удивительно симпатичная и уверенная  в себе девушка
своей улыбкой и  остроумными фразами, каждая  из которых была словно стрела,
пронзавшая его сердце, ясно  давала  понять, что их отношения могут быть все
время  такими, как в этот момент. Он может танцевать, разговаривать, держать
в  объятиях это  стройное тело,  не  дрожа и не  спотыкаясь от смущения. Его
считали  школьным интеллектуалом -- что ж,  по крайней мере он не был пустым
местом. Он был высок и широкоплеч.
     -- Ты  рад,  что  пристрелили того сумасшедшего,  который  убил  Мариту
Хасслгард? -- спросила Сара веселым, беззаботным голосом.
     Музыка  прекратилась,  затем мисс  Гонзалес перешла к следующей мелодии
под  названием "Любимый". Мисс Эллингхаузен одобрительно  кивнула Тому из-за
плеча Сары Спенс.
     -- Мы  должны быть  друзьями,  -- сказала Сара, кладя  головку  ему  на
грудь.
     -- Да, -- сказал Том,  отодвигаясь от Сары, поскольку мисс Эллингхаузен
уже схватила  ее  сзади за плечо, и Том  ясно понял по  ее взгляду, что  они
ведут себя неподобающим образом. -- Да, мы обязательно будем друзьями.


     <i>16</i>
     Урок  закончился,  мисс  Эллингхаузен  сложила руки на  груди,  а  мисс
Гонзалес опустила крышку фортепиано.
     --  Леди и  джентльмены,  вы делаете  большие успехи, -- объявила  мисс
Эллингхаузен.  -- На  следующей  неделе я познакомлю вас с  танго -- танцем,
который  пришел  к нам  из  далекой Аргентины.  Умение танцевать танго давно
стало очень  важным для членов хорошего общества, а  сам по  себе этот танец
помогает  передать  самые сильные эмоции  в  деликатной, сдержанной  манере.
Некоторые  из вас сразу поймут, что  я имела в виду. Передайте мои наилучшие
пожелания вашим родителям, -- с этими словами пожилая леди  распахнула дверь
студии.
     Сара  и  Том   вместе  прошли  через  двери,  кивнув  по  очереди  мисс
Эллингхаузен,  которая  отвечала  на  кивок  каждого  студента  размеренным,
механическим опусканием головы. Впервые с тех пор,  как  Том начал  посещать
танцкласс,  мисс Эллингхаузен  прервала  привычный ритуал  и позволила  себе
задать вопрос:
     -- Вы двое довольны новым распределением пар?
     -- Да, -- ответил Том.
     -- Очень, -- сказала Сара.
     --  Замечательно, --  произнесла мисс Эллингхаузен. -- Надеюсь, мне  не
придется  больше  отвлекаться  на  всякую  ерунду. --  И она  кивнула  им на
прощанье.
     Том проводил Сару к  лестнице.  Фриц Редвинг  уже стоял  на  тротуаре и
закатывал глаза, кивая головой в сторону ожидавшего их фургона.
     -- Ну что ж, -- сказал Том, жалея, что должен расстаться с Сарой Спенс,
и гадая про себя, как она доберется домой.
     -- Тебя ждет Фриц, -- сказала  Сара.  -- На  следующей неделе  мы будем
учиться передавать самые сильные эмоции в деликатной, сдержанной манере.
     -- Мы могли бы видеться не только здесь, -- сказал Том.
     Сара  неопределенно  улыбнулась  и  посмотрела  себе  под  ноги,  затем
взглянула через  плечо и отодвинулась в  сторону, уступая дорогу  товарищам,
продолжавшим  сходить  с  лестницы.  Тому казалось,  что  она  стоит как  бы
отдельно от всех  остальных.  Сара  выглядела  одновременно как  две  разные
женщины. Том  вспомнил,  что уже  испытывал  когда-то  подобные ощущения, но
никак не  мог вспомнить, с кем они были связаны. Сара подняла на него глаза,
затем снова  оглянулась.  Том жалел,  что  не может  прямо  сейчас обнять  и
поцеловать ее,  взять  в плен. За последние пятьдесят минут, когда он держал
Сару в своих объятиях, они сказали друг  другу больше, чем за прошедшие пять
лет, но сейчас Тому казалось, что он способен забыть обо всем и жадно ловить
каждую секунду времени, проведенного с Сарой Спенс.
     Последний ученик, собиравшийся поехать домой в фургоне, вскочил внутрь.
Фриц весь извивался от нетерпения, словно ему срочно надо было в уборную.
     -- Тебе пора идти, -- сказала Сара.
     -- Увидимся на  следующей неделе, --  сказал Том, начиная спускаться по
лестнице.
     Сара отвела  взгляд, словно  не понимая, зачем  вообще говорить о столь
очевидных вещах.
     Том   спускался   к   ожидавшему   его    Фрицу,   обуреваемый   самыми
противоречивыми чувствами. Ему казалось,  что он потерял что-то очень нужное
и  важное, и все  же  почему-то  радуется, что  расстался  с этим  навсегда.
Внутри, в  груди,  словно проснулось  и  забило крыльями  что-то  живое.  На
несколько секунд  буря эмоций в душе Тома  заслонила от него весь окружающий
мир и, казалось, вот-вот заслонит, сведет на нет его самого. Он смутно видел
Фрица Редвинга, глядящего на него с почти детским восторгом, видел красочный
экипаж,  свернувший с Калле Бергофштрассе на одну  из узеньких боковых улиц.
Экипаж  показался ему смутно знакомым.  Все вдруг  затрепетало внутри, рука,
держащаяся  за перила, стала медленно бледнеть, и  через  секунду Том понял,
что может видеть сквозь нее перила, словно рука была совсем прозрачной.
     Где-то  сзади,  невидимый,  но  ощутимый,  раздался  взрыв  --  вспышка
красного  света, скрежет металла и  звон бьющегося  стекла.  Том  испарялся,
превращался в  ничто. Тело его  медленно исчезало, продолжая  спускаться  по
лестнице. Через секунду вся его фигура стала лишь дрожащим облаком, потом от
нее остался только  контур. Дойдя до последней ступеньки,  Том исчез совсем.
Он был мертв, он был свободен.  Внутри продолжали разгораться противоречивые
чувства,  сзади  --  продолжалась  катастрофа.  Все  стало вдруг целостным и
полным  смысла.  Том  ступил на тротуар. Он видел, как  двигаются губы фрица
Редвинга, но не слышал слов. На боку проезжавшего мимо экипажа Том разглядел
золотую  букву  "Р", украшенную  такими причудливыми  завитушками,  что  она
казалась  золотой  змеей, сидящей  в золотом  гнезде. Том  выдохнул воздух и
пошел к фургону. Теперь он слышал, как фриц Редвинг бранит его за то, что он
так долго спускался.
     Том влез в фургон и сел в последнем ряду рядом с  Фрицем, который так и
не  заметил, что  на три  или четыре секунды  Том стал абсолютно  невидимым.
Кучер натянул вожжи, и неторопливые кони мисс Эллингхаузен потянули фургон к
повороту  на Калле Бергофштрассе.  Том не  стал смотреть, как спускается  по
ступенькам Сара Спенс,  но он  слышал, как широко распахнулась дверь фургона
Ральфа Редвинга.


     <i>17</i>
     Раз  в год  Глория  Пасмор возила сына мимо  усадьбы Редвингов и пустых
камышовых полей, на которых попадались  время от времени  заросли ив, в Клуб
основателей Милл  Уолк.  Охранник  в  форме с  тяжелым  пистолетом  у  бедра
записывал номер ее членской карточки и сверял его со списком, в то время как
другой  звонил  по  телефону.  Когда  им  разрешали  наконец  проехать,  они
двигались  дальше  по  узкой  асфальтовой  дорожке, которая  называлась  Бен
Хогануэй, мимо песчаных дюн и травы, напоминавшей торчащие из земли метелки,
к  океану,  спокойно катящему свои воды  слева от  них.  Они проезжали  мимо
грандиозного  синего с  белым здания клуба  и  оказывались  на  берегу,  где
старейшие члены Клуба основателей  построили себе огромные дома, которые они
предпочитали называть "бунгало".  Здесь дорога  разделялась. Они сворачивали
влево, на Сьюзан Ленгленлейн и снова  ехали мимо  дюн  и мимо домов, пока не
оказывались  у   самой  воды,  где  шла  влево  последняя  улочка  --  Бобби
Джоунс-трейл, которая  вела  к общему  для нескольких  домов парку. Здесь  и
стояло "бунгало" Гленденнинга Апшоу,  куда  он перебрался  после  того,  как
передал дом на Истерн Шор-роуд дочери и ее мужу.
     Глория  вылезла из машины и посмотрела почти со страхом на  два  конных
экипажа, стоящих  на стоянке.  Оба экипажа были  им хорошо знакомы. Тот, что
поменьше,  запряженный  черной  лошадью,  принадлежал  доктору   Бонавентуре
Милтону, а второй, из которого конюх только выпряг лошадь и  теперь вел ее к
конюшне, -- Гленденнингу Апшоу.
     После того,  как он танцевал с Сарой Спенс,  Том всю неделю  чувствовал
себя на грани срыва. Несколько ночей  подряд  его преследовал  один и тот же
кошмар, так что он даже стал бояться засыпать. Глория тоже выглядела усталой
и встревоженной. За всю дорогу от Истерн Шор-роуд она произнесла только одну
фразу. В ответ на заявление Тома,  что  они с Сарой  Спенс решили снова быть
друзьями, Глория сказала, что мужчина и женщина никогда не бывают друзьями.
     Визит  к дедушке напоминал  поездку в Академию танца мисс Эллингхаузен,
хотя  бы  тем, что Гленденнинг  Апшоу  тоже устроит проверку внешнего  вида,
прежде  чем  они  будут допущены в дом.  Глория  сама проверила ногти  сына,
поправила ему галстук, критически осмотрела ботинки, потом прическу.
     --  Если  он видит то, что ему не  нравится, расплачиваться  приходится
мне, -- сказала она. -- Ты хоть захватил с собой расческу?
     Том вытащил из кармана пиджака расческу и провел ею по волосам.
     -- У тебя мешки под глазами. Откуда они? Чем ты занимался?
     --  Играл в карты, пьянствовал, снимал проституток и все  такое прочее,
-- ответил Том.
     Глория  покачала  головой.  Судя по ее виду, больше  всего ей  хотелось
сейчас забраться обратно в машину и уехать домой.  За ними закрылись ворота,
перегораживающие  Бобби   Джоунс-трейл.  Глория  тяжело   вздохнула,  и  Том
почувствовал запах мятных леденцов.
     Том повернулся  и увидел  Кингзли,  дворецкого своего дедушки,  который
спускался по натертым до  блеска ступеням  бунгало. Кингзли был почти так же
стар,  как  его  хозяин. Он всегда  носил  длинный  черный  сюртук,  высокий
накрахмаленный воротничок и  полосатые брюки.  Кингзли удалось добраться, не
свалившись, до нижней ступеньки и выпрямиться, опираясь на перила.
     -- Мы  ждали  вас, мисс Глория, -- скрипучим голосом прокричал он. -- И
мистера Тома тоже. Вы стали таким симпатичным юношей, мистер Том.
     Том закатил глаза,  но мать послала ему  такой душераздирающий  взгляд,
что ему тут же стало немного стыдно, и он спокойно последовал за ней к дому.
Дворецкий изо всех сил старался стоять прямо,  пока они шли в его сторону, а
как  только  Глория  оказалась рядом, поклонился ей. Медленно  поднявшись по
лестнице, он  провел их на веранду, а потом, через белую арку, во внутренний
двор. Над крышей дома  носились разноцветные колибри. Кингзли открыл дверь и
впустил их в прихожую, выложенную белыми и  синими плитками.  Рядом с дверью
стояла китайская стойка для зонтов, в которой красовались штук девять-десять
самых разнообразных зонтов.  Год назад, во время их предыдущего визита  Глен
Апшоу  сказал Тому, что  люди,  которые  вспоминают о зонтике  только в  тот
момент,  когда  начинается дождь, обычно крадут их прямо  из-под носа своего
ближнего.  Тому показалось, что дедушка считает, будто они крадут именно его
зонты,  потому что они принадлежат знаменитому Гленденнингу Апшоу. Возможно,
он был прав.
     --  Он  примет  вас  в  гостиной,  мисс  Глория, -- сообщил  дворецкий,
отправляясь за своим хозяином.
     Глория вышла вслед за  ним из прихожей в широкий коридор, красные плиты
которого  были покрыты индейскими ковриками. Над  закусочным столиком висело
испанское  оружие, а на самом  столике стояла  статуэтка пузатого человечка.
Глория и Том прошли мимо столика и вскоре оказались в узкой  длинной комнате
с  высокими окнами, выходящими на шикарный песчаный  пляж Клуба основателей.
Несколько  пожилых мужчин  сидели  в  шезлонгах, пожирая  глазами  девушек в
бикини, играющих с пенистыми  волнами. Между ними ходил официант, одетый так
же, как  Кингзли, только  в длинном белом фартуке и  с блестящим подносом, и
предлагал старикам выпивку.
     Том  отвернулся  от  окна  и внимательно  оглядел  комнату.  Его  мать,
успевшая  сесть на  обитый  парчой диванчик, посмотрела на Тома так,  словно
боялась,  что  он  вот-вот опрокинет дедушкину любимую вазу. Несмотря на то,
что  окна выходили на  залитый  солнцем  пляж  и мерцающую полоску  воды,  в
гостиной было темно, как  в пещере. На рояле, на котором никто и  никогда не
играл, стоял горшок с папоротником, задняя стена представляла собой стеллаж,
забитый   книгами   со  странными   названиями   типа  "Протоколы  заседаний
Королевского географического  общества, том LVI"  или "Избранные проповеди и
эссе Сиднея Смита". Здесь было чуть больше мебели, чем требовалось для того,
чтобы чувствовать себя комфортно.
     Глория закашлялась и, когда  Том подошел и встал  сбоку от нее, глазами
указала  ему на кресло, стоящее рядом с диваном. Она хотела,  чтобы  Том сел
лицом к  двери и мог немедленно встать, как только дедушка войдет в комнату.
Том сел  в кресло и стал смотреть на собственные руки, сложенные на коленях.
Они казались большими и крепкими, и это немного приободрило Тома.
     Ночной кошмар,  посещавший Тома,  приснился  ему впервые  в ночь  после
занятий в танцклассе, и он предполагал, что сон этот имеет прямое  отношение
к тому, что произошло  с ним, пока  он спускался по ступенькам. Он не мог бы
сказать, в чем эта связь, но... Во сне в воздухе стоял запах  дыма и пороха.
Справа  беспорядочно мерцали то  здесь, то там  какие-то огоньки, а слева от
него было большое голубое  озеро. Озеро то ли кипело,  то ли дымилось. Перед
ним был мир потерь и утрат -- мир смерти. Случилось что-то ужасное, и теперь
Том бродил среди этих  дымящихся осколков неизвестно чего. Пейзаж  напоминал
ад, но не был адом --  настоящий ад таился внутри его. Внутри царили пустота
и отчаяние. И вдруг Том понял, что смотрит сейчас на останки  себя самого --
это мертвое, разрушенное место  и  было Томом  Пасмором. Он сделал несколько
шагов,  и  тут  заметил  на  земле  тело  женщины  со спутанными  белокурыми
волосами. Ее синее платье было разорвано и лежало  рядом бесформенной кучей.
Во сне Том опускался на колени и брал на  руки это холодное тяжелое тело. Он
думал о  том,  что  знает  эту  женщину,  но под  другим именем,  мысль  эта
вертелась  у него  в голове, становилась  все  навязчивее,  и Том со  стоном
просыпался.
     "Мир  наполовину  состоит  из  ночи", --  сказала  ему  когда-то  Хэтти
Баскомб.
     -- Что с тобой, Том? -- прошептала мать.
     Том покачал головой.
     -- Он идет!
     Они оба выпрямились и улыбнулись в сторону открывающейся двери.
     Первым  вошел  Кингзли,  чтобы  распахнуть  дверь  перед  хозяином.   В
следующую  секунду  в   комнату  гордо  ступил  Гленденнинг  Апшоу  в  своем
неизменном черном  костюме.  Его окружала, как всегда,  аура  тайной власти,
аромат кубинских сигар и ночных заседаний.
     Том и его мать встали.
     -- Глория, -- дедушка кивнул головой дочери. -- Том.
     Глен Апшоу  не ответил на их улыбку.  Наступившую тишину нарушил доктор
Милтон, вошедший в комнату сразу же вслед за Гленом.
     -- Какая радость, двое таких  людей! -- он лучезарно  улыбнулся Глории,
но та  не  сводила  глаз с  отца, ходящего  взад-вперед  вдоль  стеллажей  с
книгами. Доктор быстро подошел к ней.
     -- Здравствуйте, доктор, -- Глория подставила ему щеку для поцелуя.
     --  Моя  дорогая, --  несколько  секунд  он смотрел на  Глорию  с чисто
профессиональным интересом, затем  повернулся,  чтобы пожать руку  Тому.  --
Ну-с, молодой человек.  Я помню,  как принимал роды у  вашей матери. Неужели
это было семнадцать лет назад?
     Том  слышал эту  речь  с  небольшими вариациями  несчетное  число  раз,
поэтому он ничего не ответил -- только пожал пухлую ладонь доктора.
     -- Здравствуй, папа, -- произнесла Глория,  целуя отца, который подошел
наконец к ней.
     Доктор  Милтон  потрепал  Тома  по  волосам  и   отступил  в   сторону.
Гленденнинг Апшоу отошел от Глории и встал перед внуком. Том нагнулся, чтобы
поцеловать его в морщинистую щеку. Она показалась ему ужасно  холодной. Глен
вдруг резко отступил назад.
     --  Мальчик мой,  -- сказал он, оглядывая Тома с ног до головы.  Всякий
раз, когда  это происходило, Тому казалось, что дедушка глядит  прямо сквозь
него,  не  заботясь  о том, что видит. Однако на этот раз  Том с  удивлением
заметил,  что  смотрит на широкое  лицо  старика сверху вниз  --  он перерос
своего дедушку!
     Доктор Милтон тоже заметил это.
     --  Глен, да  мальчик  же  перерос тебя!  --  воскликнул  он.  --  Тебе
непривычно задирать голову, чтобы разглядеть кого-то, не правда ли?
     -- Хватит об этом, -- отрезал Глен. -- Мы все с возрастом усыхаем, и ты
-- не исключение.
     -- Несомненно, -- закивал головой доктор.
     -- Как ты находишь Глорию?
     -- Что ж, давай посмотрим, -- доктор снова подошел к матери Тома.
     -- Я приехала сюда на ленч, а не на медосмотр, -- возмутилась Глория.
     -- Да, да, и все-таки осмотри мою девочку, Бони.
     Доктор Милтон подмигнул Глории.
     -- Все, что ей необходимо, это побольше отдыхать, -- сказал он.
     -- А почему бы тебе не выписать ей что-нибудь, -- сказал Глен, доставая
из ящика стола  толстую гаванскую сигару. Он откусил кончик, повертел сигару
в пальцах, затем зажег спичку и прикурил.
     Том смотрел, как его дедушка проделывает весь  этот ритуал.  Его  седая
шевелюра  была достаточно пышной, почти  как у Тома. Глен Апшоу  по-прежнему
выглядел достаточно сильным. Казалось,  что он запросто мог бы взвалить себе
на спину тяжелый рояль. Он был высок и широк в плечах, и частью ауры, всегда
исходившей от Гленденнинга Апшоу, была грубая физическая сила. Пожалуй, было
бы  слишком  ожидать  от  такого  человека, что  он  будет  вести  себя  как
нормальный обыкновенный дедушка.
     Доктор Милтон выписал рецепт и вырвал из блокнота листок.
     -- Ваш отец очень просил меня дождаться, пока вы приедете, -- сказал он
Глории. -- Захотел раскрутить  меня на бесплатный прием. -- Доктор посмотрел
на  часы.  -- Что ж,  мне пора возвращаться  в  больницу.  Я  очень хотел бы
остаться на ленч, но у нас в больнице сейчас неладно.
     -- Что-нибудь случилось?
     -- Ничего серьезного.
     -- По крайней мере, пока.
     -- Что-то такое, о чем мне необходимо знать?
     --  Кое-что.  Речь  идет  об  одной  из  медсестер,  --  доктор  Милтон
повернулся к Тому. -- Ты, наверное, помнишь ее. Нэнси Ветивер.
     У Тома  словно  что-то оборвалось в  груди,  и  он снова  вспомнил свой
ночной кошмар.
     -- Конечно, я помню Нэнси, -- сказал он.
     --  С ее  поведением  и  отношением  к  работе у  нас всегда  возникали
проблемы.
     --  Она была тяжелой женщиной, -- сказала Глория.  -- Я тоже  помню ее.
Очень тяжелой.
     --  И не соблюдала субординацию, -- добавил доктор Милтон. -- Я позвоню
тебе, Глен.
     Дедушка Тома, выпустив облако дыма, кивнул доктору головой.
     -- Позвоните мне, если вас по-прежнему будет мучить бессонница, Глория.
Том -- ты прелестный  мальчик. И с каждым  днем становишься все больше похож
на своего дедушку.
     -- Нэнси Ветивер была одной из лучших в больнице, -- сказал Том.
     Доктор нахмурился, а  Глен Апшоу откинул назад свою массивную голову  и
внимательно посмотрел на внука сквозь клубы сигаретного дыма.
     --  Что ж, -- сказал доктор  Милтон. -- Время покажет. --  Он  заставил
себя улыбнуться Тому, снова сказал всем "до свидания" и вышел из комнаты.
     Слышно было, как Кингзли провожает доктора к выходу и распахивает перед
ним  дверь,  ведущую на террасу. Глен продолжал разглядывать Тома, время  от
времени поднося к губам сигару.
     -- Бони все уладит. Тебе ведь нравилась эта девушка, а?
     -- Она просто была очень хорошей сестрой и понимала в медицине  гораздо
больше, чем доктор Милтон.
     -- Это просто смешно, -- сказала Глория.
     -- Возможно, в Бони  больше  от  администратора, чем  от  терапевта, --
сказал Глен  обманчиво  спокойным голосом.  -- Но  он всегда прекрасно лечил
членов нашей семьи.
     Том  увидел, как лицо его матери словно  озарилось  вспышкой молнии, но
она сказала только:
     -- Да, это так.
     -- Он -- лояльный человек.
     Глория мрачно кивнула и подняла глаза на отца.
     -- Это ты всегда был лоялен к нему, папа.
     -- И он  заботится о моей дочери, разве  не так? -- Старик  улыбнулся и
снова  задумчиво  посмотрел  на  Тома.  --  Не волнуйся  о  своей  маленькой
медсестричке, мальчик.  Бони найдет правильный выход  из любой ситуации.  Не
стоит так беспокоиться из-за небольшой заварушки в больнице. Миссис  Кингзли
готовит нам замечательный ленч, и как только я докурю сигару, мы  сможем  им
насладиться.
     -- Я все-таки  беспокоюсь  по поводу Нэнси Ветивер, --  сказал  Том. --
Доктор Милтон не любит ее. Было бы просто ужасно, если бы он пошел на поводу
у своих эмоций, что бы там у них ни случилось.
     --  По-моему,  это  тебе надо постараться не  идти  на  поводу  у своих
эмоций, -- сказал дедушка. -- Девушке надо было думать, как себя вести. Бони
врач,  что  бы ты там ни  думал о его познаниях  в  медицине... Он  закончил
университет,  и  давно уже лечит  нас и почти всех наших знакомых. И еще  он
главный  врач Шейди-Маунт -- был главным  врачом со дня основания  больницы.
Бони -- один из наших людей.
     "Так вот как ему удается удержаться на своем месте", -- подумал Том.
     --  Я  не считаю  его  одним  из  своих  людей,  -- сказал  он.  Глория
неопределенно покачала  головой,  словно  отгоняя  надоевшую  муху.  Дедушка
набрал полный  рот дыма, затем с  шумом выдохнул его и  посмотрел  на  Тома,
стараясь держаться как ни в чем не бывало. Затем  он обошел вокруг дивана  и
сел рядом с дочерью.
     -- А ты ведь неравнодушен к этой медсестре, -- сказал он.
     -- Папа, ради Бога, -- возмутилась Глория. -- Ему ведь всего семнадцать
лет.
     -- Вот именно!
     -- Я не видел ее  с тех пор, как  мне  было десять,  -- Том  присел  на
скамеечку у  рояля.  -- Она была хорошей  медсестрой, вот и  все.  Прекрасно
понимала,  что  надо пациентам, а  доктор  Милтон  просто  заходил  время от
времени  в  палату,  и  толку  от него  не  было  никакого.  И  мне  кажется
ненормальным,  что  этот человек должен решать, как поступить с  Нэнси в той
или иной ситуации. Это все равно что ходить вверх ногами.
     -- Ходить вверх ногами, -- задумчиво повторил Глен.
     -- Я вовсе не хочу быть грубым. И мне вполне симпатичен доктор Милтон.
     --  И  ты,  конечно  же, понятия не  имеешь, что там  такое произошло в
Шейди-Маунт. А ведь это что-то серьезное, если Бони так торопился.
     Том почувствовал, что его поймали в ловушку.
     -- Да, -- сказал он.
     --  И  все  же  ты  бездумно  становишься на сторону  медсестры  против
главного врача больницы. И ты считаешь, что доктор, принимавший роды у твоей
матери, который приезжал к ней по вызову несколько дней назад...
     -- Я просто хорошо помню то, что видел.
     -- Когда тебе было десять лет. И ты вряд ли был тогда в трезвом уме.
     -- Что ж, я могу быть неправ...
     -- Я рад, что ты признаешь это.
     --  ...но  я прав, -- Том не вполне понимал, что заставляет его творить
все это.
     Том поднял глаза и увидел, что дедушка в упор смотрит на него.
     -- Позволь напомнить тебе некоторые факты, -- сказал он. -- Бонавентуре
Милтон  вырос в трех кварталах  от  твоего  дома. Он учился в  Брукс-Лоувуд,
потом  --  в  колледже  Барнейбл  и  на медицинском  факультете университета
Сент-Томас.  Милтон -- член Клуба  основателей. Он --  главный врач больницы
Шейди-Маунт  и  скоро  станет главным врачом большого комплекса,  который мы
строим в этой части острова. Ты по-прежнему думаешь, что если доктор Милтон,
с его опытом  и  квалификацией,  критикует одну из своих  медсестер  -- с ее
опытом, -- это все равно, что ходить на голове?
     -- У нее  нет никакого опыта, -- едва слышно произнесла Глория. --  Она
приходила когда-то к нам домой и ждала чаевых за то, что она помогала Тому.
     -- Это неправда, -- сказал Том. -- И...
     -- Это было в ее глазах, -- настаивала на своем Глория.
     -- Дедушка, мне не  кажется, что опыт доктора Милтона имеет отношение к
тому,  какой он врач.  Роды иногда принимают полицейские  и шоферы такси.  А
помощь  доктора моей матери заключается лишь в  том,  что он прописывает  ей
таблетки и уколы.
     -- Я  и не знал, что  ты у нас такой пламенный революционер, --  сказал
Глен.
     -- Неужели я похож на революционера?
     -- Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, что  там произошло в Шейди-Маунт,
-- спросил Глен. -- Раз уж тебя так интересует карьера этой медсестрички?
     -- О, нет, -- воскликнула Глория.
     -- Мне бы очень этого хотелось. Нэнси была прекрасной медсестрой.
     --  Я  позвоню тебе, как  только  узнаю, что там случилось. И  тогда ты
сможешь составить собственное мнение об этом.
     -- Спасибо, -- сказал Том.
     --  Ну  что ж, не уверен,  что мне по-прежнему хочется  есть, и  все же
пойдемте позавтракаем.
     Глен  Апшоу затушил в  пепельнице  окурок сигары,  встал и  подал  руку
дочери.

     Столовая,  находившаяся в  задней части  дома,  сообщалась  с  огромной
террасой.  Стол был накрыт на двоих, и рядом с ним  стояла миссис Кингзли --
худая  и высокая пожилая женщина в  черном платье с  кружевным воротничком и
белом переднике. Как и ее муж, она с трудом выпрямилась, когда хозяева вошли
в комнату.
     --  Что-нибудь  выпьете  сегодня, сэр?  --  спросила она. Седые  волосы
миссис Кингзли были собраны на затылке в аккуратный пучок.
     --  Мы с дочерью  будем джин с тоником, -- сказал Глен.  -- Хотя нет. Я
хочу чего-нибудь покрепче. Мартини. Тебе тоже, Глория?
     -- Мне все равно.
     -- Этому Карлу Марксу принесите немного пива.
     Миссис Кингзли беззвучно исчезла. Глен Апшоу отодвинул для дочери стул,
а затем  уселся во главе стола. Том сел напротив  матери.  На террасу падала
тень, и здесь было довольно прохладно. Ветер, налетавший с моря, трепал края
скатерти  и   листья  бугонвилий,  растущих  вдоль  перил   террасы.  Глория
поежилась.
     Гленденнинг Апшоу  укоризненно  посмотрел  на внука, словно это Том был
виноват, что его мать испытывает неудобства.
     -- Шаль, Глория? -- предложил он.
     -- Нет, папа.
     -- Поешь -- и ты сразу согреешься.
     -- Да, папа, -- Глория вздохнула. -- Она смотрела на Тома безжизненными
глазами,  и  тот  подумал  даже,  что пропустил момент, когда  доктор Милтон
незаметно дал  ей  таблетку.  Она  сидел,  слегка приоткрыв рот.  Тому вдруг
захотелось оказаться сейчас совсем за другим столом -- в комнате мистера фон
Хайлица.
     Том вспомнил о кожаном альбоме, и в памяти тут же всплыли слова отца.
     --  Дедушка,  это  правда, что  Фридрих  Хасслгард  начинал  под  твоим
руководством? -- спросил он.
     Глен хмыкнул что-то невразумительное и нахмурился.
     -- И что с того? -- спросил он.
     -- Мне просто любопытно, вот и все, -- сказал Том.
     -- В этом нет ничего любопытного.
     -- Ты думаешь, что он покончил с собой?
     -- Том, пожалуйста, -- взмолилась Глория.
     --  Ты слышишь  -- твоей  маме не  нравится разговор на эту тему. Может
быть, ты будешь так любезен и прислушаешься к ее мнению.
     Миссис  Кингзли  вернулась,  неся  на  подносе выпивку.  Она  обслужила
сидящих за  столом и  удалилась, явно  не  ожидая, что кто-нибудь  скажет ей
"спасибо".  Гленденнинг  Апшоу  сделал  большой  глоток  холодного  джина  и
откинулся  на спинку стула,  опустил подбородок,  так что лицо  его состояло
теперь как  бы  из нескольких бугров, и  впадин. Распробовав  джин,  дедушка
немного  повеселел.  Том  думал о исчезнувшем Фридрихе  Хасслгарде,  который
закончил свою  карьеру тем,  что  получил  взятку  в  размере  трехсот тысяч
долларов, убил  свою сестру и  уплыл на собственном корабле в открытое море.
Гленденнинг Апшоу спокойно пьет джин с мартини.
     Фридрих Хасслгард наблюдал недавно за собственным исчезновением.
     --  И все же я думаю, что Хасслгард действительно покончил с  собой, --
нарушил молчание дедушка. -- А что еще могло с ним случиться?
     -- Я вовсе не уверен в этом, -- сказал Том. -- Люди ведь не исчезают ни
с того, ни с сего, правда?
     -- Иногда они поступают именно так.
     В  наступившей тишине  Том  глотнул  светлого, чуть  горьковатого  пива
"Форшеймер".
     -- В последнее время я все время думаю о нашем соседе, -- сказал он. --
О Леймоне фон Хайлице.
     И  мать,  и  дедушка недоуменно  уставились на  Тома.  В  глазах  Глена
читалось  удивление, смешанное  с раздражением, а  взгляд  Глории  почти  не
фокусировался.  Том снова подумал,  что  доктор Милтон успел дать его матери
какое-то лекарство.
     -- Леймон? -- переспросила Глория. -- Ты сказал Леймон?
     -- Давайте сменим тему, -- дедушка снова нахмурился.
     -- Но он действительно сказал "Леймон"?
     Гленденнинг Апшоу прочистил горло и повернулся к дочери.
     --  Как  ты живешь  в  последнее  время?  -- спросил он.  --  Вы ходите
куда-нибудь?
     Глория откинулась на спинку стула.
     -- На прошлой неделе мы с Виктором обедали у Лангенхаймов.
     -- Это хорошо. Неплохо повеселились?
     -- О, да! Да, повеселились.
     -- А тебе не кажется примечательным, что Хасслгард исчез в тот же день,
когда  полиция убила того человека в Уизел Холлоу? -- спросил Том. -- Как ты
думаешь, дедушка?
     Глен поставил бокал и медленно повернулся к внуку.
     -- Ты спрашиваешь, кажется ли мне это примечательным или что я думаю по
этому поводу? -- уточнил он.
     -- Мне интересно твое мнение.
     -- А я хочу знать, что ты думаешь об этом, Томми.
     -- Расскажи мне, пожалуйста.
     -- Точно доказано, что Хасслгард расхищал средства казначейства, не так
ли? -- Глен  ничего  не ответил, и Том  продолжал. --  По крайней  мере, так
говорят в местных новостях. Может, он и был честным человеком, когда работал
на тебя, но, придя к  власти, Хасслгард  стал хапать  обеими  руками. Сестра
потребовала долю в  его доходах,  и тогда  Хасслгард убил ее. Он был уверен,
что это сойдет ему с рук.
     -- Несколько странное предположение.
     -- Так я слышал... мммм... от своих одноклассников.
     Гленденнинг Апшоу в упор посмотрел на внука.
     -- И что еще ты от них слышал?
     -- Что это полиция убила министра, а вину за убийство Мариты свалила на
того уголовника.
     -- Значит, департамент полиции тоже охвачен коррупцией?
     Том ничего не ответил.
     --  И, я  полагаю,  это должно означать,  что коррупции подвержено наше
правительство?
     -- По идее да.
     -- А как  твои  друзья  объясняют  анонимное  письмо,  которое  получил
капитан Бишоп?
     -- О, -- Том не знал, что сказать.
     --  Письмо от частного лица, которое  помогло обнаружить  убежище этого
Фоксвелла Эдвардса, предполагаемого убийцы Мариты Хасслгард. Ведь это письмо
практически сводит на  нет твою теорию. Потому что оно означает, что Фридрих
Хасслгард не убивал свою сестру. А значит, она вовсе не требовала долю в его
доходах, и в таком случае полиция вовсе  не покрывает ее убийцу, а коррупция
на  острове ограничивается  деятельностью  Хасслгарда. Ты  ведь  веришь, что
капитан Бишоп получил  это письмо? Или  считаешь, что  он все это придумал в
подтверждение официальной версии?
     -- Я думаю, он получил письмо, -- сказал Том.
     --  Это хорошо. Значит,  паранойя  еще не  окончательно  разрушила твой
рассудок. -- Глен допил остатки мартини, и тут же появилась миссис Кингзли с
подносом  в  одной руке  и ведерком для льда  в  другом. Из ведерка  торчало
запотевшее  горлышко  винной бутылки.  Миссис  Кингзли  поставила  поднос  и
заменила бокал для мартини, который  поставил на стол  Гленденнинг,  бокалом
для  вина. Затем она  обошла вокруг стола и  поставила второй бокал рядом  с
Глорией, которая вцепилась в свое мартини, словно  ребенок, у которого хотят
отнять любимую игрушку. Миссис Кингзли исчезла  так  же  неожиданно,  как  и
появилась.  Через  минуту  она  вернулась  с другим  подносом, побольше,  на
котором стояли  три  мисочки с гаспаччо. Она поставила суп  перед  каждым из
сидящих за  столом и вернулась  в дом. Гленденнинг Апшоу попробовал холодный
суп и снова поглядел на Тома. Он больше не сердился.
     -- В  каком-то смысле я даже  рад, что ты  так разговорился сегодня, --
сказал он. -- Это подтверждает правильность моего решения.
     Глория застыла, поднеся к губам ложку с супом.
     -- Думаю, тебе надо расширить свои горизонты, -- продолжал Глен.
     --  Отец  говорил что-то  о том,  что  ты  хотел  бы помочь  мне начать
собственное дело, когда я  закончу колледж. Это очень щедрое  предложение. Я
даже не знаю что  сказать, кроме того, что я очень тебе благодарен. Спасибо,
дедушка.
     Глен только махнул в ответ рукой.
     -- Так ты собираешься поступать в Тулейн? -- уточнил он.
     Том кивнул.
     --  Луизиана полна возможностей. Я  знаю там много хороших людей. Почти
все они будут рады принять тебя, как только ты получишь диплом инженера.
     -- Но я еще не решил, что буду изучать в колледже, -- сказал Том.
     -- Остановись на профессии инженера.
     -- О, да, Том, -- вставила Глория.
     -- Это --  основа основ.  Такая профессия  даст тебе все, необходимое в
этой жизни. А если ты хочешь изучать поэзию или  избранные произведения В.И.
Ленина, это всегда можно делать в свободное время.
     -- Не уверен, что смогу стать хорошим инженером.
     -- А  в  чем ты  мог бы проявить себя  полнее? Кусая руку, которая тебя
кормит? Оскорбляя свою семью? По-моему, этому в Тулейне пока не обучают.
     Том  и  Глория,  опустив  глаза,  молча  ели  суп,  ожидая,  пока  Глен
успокоится. Он вдруг вспомнил про вино  и резко выдернул из ведерка бутылку,
затем налил себе и Глории.
     --  Вот  что  я  скажу  тебе,  Том,  --  произнес  он.  --  Инженер  --
единственная реальная, земная профессия. Все остальные -- академические.
     -- Пройдет много времени, прежде чем я овладею профессией.
     -- И все же это очень хорошая идея, папа, -- вставила Глория.
     -- Пусть это скажет Том, -- Глен отодвинул от себя тарелку.
     -- Давай же, -- потребовала Глория.
     -- Это замечательная  идея. -- Том  почувствовал,  как на лбу выступила
испарина.
     "Вот так люди и становятся невидимыми", -- подумал он.
     -- Конечно, о твоем обучении я позабочусь. О, миссис Кингзли, что там у
нас  -- салат  из  омаров? Замечательно. Мы  отмечаем  решение  моего  внука
поступить в Тулейн на инженерный факультет.
     -- Очень хорошо, -- старушка поставила на стол очередной поднос.
     Как только они начали есть, дедушка спросил:
     -- Ты видел когда-нибудь Игл-лейк?
     Том удивленно поднял глаза.
     --  Ведь не видел,  правда? Глория, а когда ты  в последний раз была на
севере?
     -- Я не помню, -- Глория смотрела на отца с тревогой и подозрением.
     --  Ну  да,  ты  ведь  была  тогда маленькой  девочкой.  -- Глен  снова
повернулся к  Тому.  --  Игл-лейк  связано для  нашей  семьи  с  неприятными
воспоминаниями. --  Сначала Том подумал, что дедушка  имеет в виду  убийство
Джанин Тилман, но тут же  понял, что  он  говорит  о  смерти бабушки.  -- Мы
пережили там  огромную  потерю. И с  тех пор  я предпочитаю держаться оттуда
подальше. "Не считая двадцать седьмого года", -- подумал Том.
     -- Конечно, я был  занятым человеком, работал до потери пульса, но я не
уверен, что дело только в этом.
     -- Ты действительно много работал, -- сказала Глория и поежилась.
     Глен раздраженно взглянул на дочь.
     --   Однако  охотничий  домик  остался  за   нами,  за  ним  все  время
присматривали. Ты  помнишь  мисс Дин,  Глория,  Барбару  Дин? Глория  угрюмо
смотрела в тарелку.
     -- Конечно, -- сказала она.
     -- Барбара Дин  присматривает за нашим домом последние двадцать лет. До
нее это делали местные жители по фамилии Трухарт.
     Тома удивило выражение лица матери. Наверное, Барбара Дин была одной из
бывших любовниц Глена Апшоу.
     --  Но никто из  нас  давно  уже не приезжал в старый дом, -- продолжал
старик. -- В другой ситуации мой внук проводил бы там каждое лето. Я начинаю
думать, что  семейная трагедия  слишком долго  удерживает нас вдали от этого
места.
     Глория что-то тихо и зло пробормотала себе под нос.
     -- Глор? -- Глен вопросительно взглянул на дочь, но та только  покачала
в ответ головой.
     Глен снова перевел глаза на внука.
     -- Я думал о том, что в наш старый  охотничий домик пора снова вдохнуть
жизнь. Ты не хотел бы провести на озере месяц-другой?
     -- С удовольствием! Это было бы замечательно.
     Глория почти неслышно вздохнула, промокая губы розовой салфеткой.
     -- Беззаботное лето перед началом тяжелой работы, -- сказал Глен.
     И только теперь Том понял  -- поездка на Игл-лейк должна  была  служить
ему  наградой  за  то, что  он  согласился учиться  на инженера. Его дедушка
никогда не был особенно утонченным человеком.
     -- Я не могу ехать  на Игл-лейк, -- сказала Глория. -- Или на меня твое
приглашение все равно не распространяется?
     -- Ты нужна нам здесь, Глория. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная,
что ты рядом.
     --  Ты хочешь оставить меня здесь. Тебе спокойнее,  когда  я рядом.  Ты
снова хочешь отстранить меня от всего -- только не надо делать вид, будто ты
не понимаешь, о чем я говорю, потому что ты прекрасно это понимаешь.
     Глен  положил  на тарелку  вилку  и нож  и посмотрел  на  дочь наивными
глазами.
     --  Ты хочешь сказать, что предпочла бы  поехать с Томом?  Или что я не
буду в этом случае о тебе беспоко