Неужели такой милый юноша даже не улыбнется мне?
     Тому хотелось сказать ей что-нибудь, но он никак не мог придумать что.
     -- Ну что ж, наверное, нам очень нравится здесь и жалко расставаться со
своей уютной  палатой, -- сказала медсестра. Положив карточку на столик, она
приблизилась к кровати, и Том увидел,  что на подносе лежат  шприц с длинной
иглой, ватный тампон  и стоит коричневый пузырек со спиртом.  -- Вы не могли
бы перевернуться на животик. Это последний укол антибиотиков, прежде чем вас
отпустят домой.
     -- Прощальный укол, -- сказал  Том, переворачиваясь. Сестра  раздвинула
полы его больничной  рубашки, которая завязывалась  сзади. От  прикосновения
ватки со спиртом к ягодице стало холодно, словно с этого места стерли старый
слой кожи,  обнажив новый. Игла вонзилась в него на несколько  секунд, затем
исчезла -- и снова холодный мазок ватки со спиртом.
     -- У вашего  отца такой величественный вид, -- сказала медсестра. -- Он
случайно не играет на сцене?
     Том ничего не ответил.  Прежде чем выйти из  палаты, медсестра включила
телевизор.  Она не  стала пользоваться  пультом дистанционного управления, а
просто  нажала  на  кнопку  включения   с  таким  видом,  словно  это   была
обязанность, которой пренебрег Том.
     Как  только  она  вышла,  Том  нащупал  рукой  пульт  и снова  отключил
ненавистный экран.


     <i>53</i>
     -- Далеко не все наши  жертвы одеваются  так элегантно, -- произнес Тим
Трухарт,  стоя в  коричневой летной  куртке  у  открытой дверцы потрепанного
синего "доджа", когда Том и Леймон фон Хайлиц появились на пороге больницы.
     -- Я тоже обычно одеваюсь не так элегантно,  -- признался Том, окидывая
взглядом  костюм, который  принес  ему  фон Хайлиц.  Он был сшит из  дорогой
материи в мелкую  серую и голубую клетку,  за воротом пиджака Том  обнаружил
ярлык известного лондонского портного, и, если не  считать того,  что пиджак
немного жал в плечах, костюм сидел на нем лучше, чем вся его прежняя одежда.
Фон  Хайлиц  также одолжил  Тому белую  рубашку, темно-синий  галстук и пару
начищенных до  блеска черных ботинок, которые показались Тому очень жесткими
и немного жали, хотя и были его размера. Том ожидал, что фон Хайлиц принесет
ему какую-нибудь дешевую  новую  одежду, купленную в ближайшем универмаге, а
не  свою  собственную. Когда, одевшись, Том посмотрел в небольшое зеркальце,
висевшее в ванной  больничной палаты, то увидел  перед собой хорошо  одетого
незнакомца  лет двадцати с небольшим. Ресницы  молодого человека  напоминали
щетину зубной щетки, а на  месте бровей осталось  лишь несколько волосков. С
лица его в нескольких местах слезала кожа. Если бы в ванной было темнее, Том
подумал бы, что из зеркала  на  него  смотрит  не  кто иной,  как Леймон фон
Хайлиц.
     Том  забрался на  заднее  сиденье,  где стояли  чемоданы, а фон  Хайлиц
уселся спереди, рядом с Тимом Трухартом.
     -- Ты наверняка никого не видел вблизи от дома незадолго до пожара?  --
спросил полицейский.
     -- Я не знал даже, что в доме находится Барбара Дин, -- сказал Том.
     -- Пожар  начался почти одновременно в передней и задней части  дома --
достаточно капли  горючего и спички, чтобы  такой  старый дом  вспыхнул, как
фитиль.  --  Казалось, что Трухарт разговаривает с  самим  собой.  --  Таким
образом  мы можем сказать точно, что  огонь возник  не по причине небрежного
обращения  Тома со  спичками или  электроприборами. Тем более что  загорание
произошло вовсе не в кухне. Дом подожгли намеренно.
     На секунду  Тому  захотелось  снова  оказаться в маленькой  кроватке  в
детском  саду  или,  на  худой  конец,  на  больничной  койке  с  бесконечно
работающим телевизором.
     -- Где-то в Игл-лейк или  Гранд-Форкс живет человек,  которому очень не
везет  в жизни,  -- начал  Леймон  фон  Хайлиц.  -- Скорее всего,  он  сидел
когда-то в тюрьме. И за  деньги этот человек готов делать очень многие вещи.
Он наверняка живет где-нибудь в лесу, и у него не очень много друзей. Джерри
Хазек  наверняка узнал его  имя,  обойдя  местные бары  и  сделав  несколько
телефонных звонков. А значит, вы можете сделать то же самое.
     -- В округе  не  меньше полусотни парней вроде того, о ком вы говорите,
-- сказал Тим Трухарт.  --  Я  -- не  знаменитый частный детектив, Леймон. Я
всего-навсего шеф  полиции  маленького  городка. Обычно я не играю  в  такие
игры. К тому же, Майрон Спайчалла очень хочет заполучить мою работу.
     Том, не удержавшись, зевнул.
     -- Но ведь  у вас в тюрьме сидят Нэппи Лабарре  и Робби  Уинтергрин, --
сказал фон  Хайлиц.  --  Это все,  что  вам требуется. Наверняка один из них
разговорится, если пообещать ему небольшие поблажки.
     -- Это в том случае, если они что-нибудь знают об этом.
     -- Конечно, -- согласился фон Хайлиц. -- Если они знают об этом. Я ведь
не  сообщаю  вам ничего нового. И  я тоже  давно уже  не знаменитый  частный
детектив. Я  --  ушедший  от  дел пожилой  человек,  который способен только
наблюдать за событиями, откинувшись на спинку кресла.
     --  Наверное,  именно это  вы здесь  и делаете, --  они приближались  к
знаку, указывающему направление к аэропорту. Трухарт включил мигалку.
     -- Ну,  значит, частично ушедший от  дел, -- сдался фон Хайлиц, и они с
Тимом понимающе улыбнулись друг другу.
     --  Ну  хорошо, --  сказал Трухарт. --  Но  представьте,  что  придется
пережить матери Тома,  когда она узнает, что ее сын сгорел заживо. Это очень
волнует меня.
     -- Этого не произойдет.
     -- Чего именно?
     -- Она не узнает, что Том сгорел. Ее  муж уехал  на несколько  недель в
Алабаму, а сама Глория  никогда не читает газет  и не смотрит телевизор. Она
серьезно  больна.  Даже  если ее отец  узнает о смерти внука,  он не  станет
говорить дочери  сразу, а  может  быть, вообще не скажет ей о гибели сына. У
него богатый опыт по части защиты Глории от неприятных новостей.
     Том вдруг  понял,  что это  правда. Если бы  он действительно  погиб во
время пожара,  все вели бы себя так, как будто  он никогда и не жил  на этом
свете.  Дедушка никогда  не  произносил  бы его имени  и запретил бы  Глории
упоминать его. И все бы шло так, как всегда хотелось Гленденнингу Апшоу. Она
и она папа.

     Тим Трухарт  остановил машину возле длинного  металлического  ангара, и
все трое вышли наружу. Желтый  свет  газовых фонарей  пропитывал все вокруг,
Руки  Тома были ярко-желтыми, а фигура фон Хайлица  -- желто-серой. Том внес
один из чемоданов  старика  в  ангар и увидел на серо-желтом  бетонном  полу
полуразобранный  самолет.  Из-под чехла торчало стекло  кабины,  разобранный
мотор  напоминал  схему   сложноподчиненного  предложения,  болты  --  знаки
препинания, а пропеллер -- восклицательный знак.
     Фон Хайлиц спросил, как он себя чувствует.
     -- Все в порядке, -- ответил Том.
     Самолет Трухарта стоял в углу ангара. Они засунули  чемоданы в багажный
отсек через отверстие, напоминающее дверцу печи.
     Чтобы   забраться   в  кабину,  надо  было  встать  на   крыло,  и  Том
поскользнулся и чуть не упал, но Тим Трухарт вовремя подал ему руку. Том сел
на единственное заднее сиденье, а фон Хайлиц устроился рядом с пилотом.
     Заревел  двигатель, и самолет выкатился в темноту, прежде чем подняться
в еще более черное небо.
     В Миннеаполисе Том прошел по длинному проходу, в который выходили двери
множества   магазинов,  рука  об  руку  с   Леймоном  фон   Хайлицом.  Люди,
попадавшиеся навстречу, бросали на них странные взгляды, с трудом  сдерживая
улыбку при виде долговязого старика и идущего  рядом с ним юношу без бровей,
одетых так, словно  они  только что выступали на сцене.  Оба были на  голову
выше обычных людей.
     Из Миннеаполиса они полетели в Хьюстон. Проснувшись  во время полета от
запаха  дыма, Том увидел  перед собой стекло кабины  пилота. На  секунду ему
показалось, что они возвращаются на Игл-лейк, но он тут же снова заснул.
     Между  Хьюстоном  и  Майами Том  проснулся и  обнаружил, что голова его
лежит  на плече фон  Хайлица.  Он  выпрямился и  посмотрел на  своего  отца,
который крепко спал,  склонив  голову  набок и открыв рот.  Фон Хайлиц дышал
ровно и  глубоко,  и лицо его  в  полутьме салона  самолета  казалось совсем
молодым.
     Стюардесса, напоминавшая внешне старшую сестру Сары Спенс, увидела, что
Том не спит, и с улыбкой наклонилась над ним.
     --  Всем нашим девушкам очень любопытно, и  мне  тоже,  -- сказала она,
кивая на фон Хайлица. -- Он что, какая-нибудь знаменитость?
     -- Он был знаменит очень давно,  --  сказал Том. В  Майами им  пришлось
буквально  бежать  к  стойке, возле  которой  регистрировали  пассажиров  на
следующий  рейс, и спустя всего несколько минут они уже пристегивали ремни в
самолете,  который  быстро выруливал на  взлетную полосу, чтобы подняться  в
небо  и покрыть сотни миль над океаном,  отделявшие их от острова Милл Уолк.
Перед  ними  сидели несколько  монашенок. Как  только  пилот  объявлял,  что
самолет пролетает  над  тем или  иным островом, они все сдвигались  к окну и
наклоняли головы,  стараясь  разглядеть  внизу  Пуэрто-Рико и Виегас, черные
черточки  островов   Святого  Фомы,   Тортолы   и  Вирджин  Горды,  короткие
послесловия Ангвиллы, острова Святого Мартина, Монсеррат и Антигуа.
     -- Я буду жить с вами? -- спросил Том.
     Стюардесса  поставила перед ними подносы с яичницей, беконом и  жареным
картофелем. Фон Хайлиц,  поморщившись,  махнул стюардессе, чтобы она  унесла
его поднос.
     --  Не надо, -- попросил  Том. -- Я съем и вашу порцию тоже. Стюардесса
снова опустила поднос и с любопытством оглядела Двух странных пассажиров.
     -- Мне очень нравится ваша манера одеваться, -- сказала она.  Том начал
жадно поглощать еду.
     -- Нет, я думаю, тебе не стоит жить со  мной, -- вернулся к прерванному
разговору фон Хайлиц. -- Но тебе также не следует возвращаться домой.
     -- Тогда куда же я отправлюсь из аэропорта?
     -- Думаю, тебе лучше пожить немного в отеле "Сент Алвин", -- фон Хайлиц
улыбнулся. -- В том самом, который был когда-то записан на имя Антона Гетца.
Я уже заказал тебе  номер. Они ждут  приезда Томаса Леймона. Думаю, для тебя
не составит труда запомнить свое новое имя.
     -- Но почему вы не хотите, чтобы я пожил у вас?
     --  Думаю, в  другом месте ты будешь в большей безопасности.  К тому же
"Сент Алвин" -- очень интересное место. Ты знаешь о нем что-нибудь?
     --  Это там произошло когда-то убийство? -- Том смутно помнил слышанную
в детстве  историю -- заголовки в газетах, которые вырвала у него мать. Кейт
Редвинг тоже упоминала об этом.
     -- Два  убийства, -- уточнил  фон Хайлиц. --  Это  были, пожалуй, самые
нашумевшие  убийства в  истории Милл Уолк,  но  я  не имел  к  расследованию
никакого отношения.  Писатель  по имени  Тимоти Андерхилл  написал  об  этих
убийствах книгу "Расколотый надвое". Ты не читал ее?
     Том покачал головой.
     -- Я дам тебе  почитать. Хорошая книга --  хорошая  беллетристика, если
быть точным. Но Андерхилл придерживался ошибочной точки зрения на суть  этих
убийств,  как и большинство  жителей Милл Уолк.  Самоубийство главного героя
было воспринято как признание вины. Мы приземлимся минут через двадцать, так
что я вполне успею рассказать тебе эту историю.
     -- Расскажите! -- попросил Том.
     -- На аллее  за зданием отеля обнаружили тело  молодой проститутки. Над
трупом на стене были написаны мелом два слова:
     "Голубая роза".
     Сидевшие  впереди  монахини  прекратили  разговор  и   стали   тревожно
оглядываться на Тома и фон Хайлица.
     -- А через  неделю в одном из номеров отеля "Сент  Алвин" нашли мертвым
музыканта,  работавшего в одном из городских клубов. Над кроватью, где лежал
труп, были  выведены  печатными буквами те же два слова --  "Голубая  роза".
Когда-то в  молодости этот музыкант играл с  Гленроем Брейкстоуном и группой
"Таргетс" и участвовал в записи альбома с таким же названием.
     Том  вспомнил, что слышал мелодии этой пластинки в доме фон Хайлица.  И
еще их очень любила слушать его мать. Тихие звуки таксофона  напоминали  ему
песни, которые играла мисс Гонзалес в танцклассе.
     --  Жертвы  были  не  слишком  заметными людьми,  и полиция не особенно
встревожилась.  Ни проститутка, ни полуспившийся джазмен не  были уважаемыми
гражданами  нашего  острова.  Так  что полиция  не  особенно  усердствовала,
расследуя это дело. Было очевидно, что музыканта убили потому, что незадолго
до этого  он стал  свидетелем  убийства  проститутки  -- даже  Фултон  Бишоп
оказался в состоянии додуматься до такой простой  вещи, так как окно  номера
музыканта  выходило как раз на  аллею,  где обнаружили тело  девушки. Однако
через некоторое время убийца напал  на молодого  врача. Тот же почерк, та же
надпись. Но когда выяснилось, что доктор был гомосексуалистом...
     Пилот  сообщил,  что  самолет  приземляется  на острове  Милл  Уолк,  и
попросил пассажиров пристегнуть ремни. Монахини исполнили его просьбу.
     --  Покровитель  Фултона  Бишопа,  твой  дедушка, сделал  так,  что его
подопечному дали более перспективное дело, и...
     -- Мой дедушка? -- удивился Том.
     -- Да, Глен многое сделал для Фултона Бишопа и продолжает делать до сих
пор.  Он  с  самого  начала способствовал его продвижению по  службе.  Итак,
Бишопа в очередной раз повысили в звании, перевели на другой участок работы,
а дело "Голубой  розы"  поручили  детективу по фамилии  Дэмрок.  "Свидетель"
каждый день  печатал  статьи о ходе  расследования, все жители  острова были
взбудоражены, некоторые проявляли к делу  не вполне здоровый интерес. Дэмрок
был очень талантливым сыщиком, но не самым респектабельным человеком. Он был
кристально честен  в профессиональных делах,  и, если бы у него хватило ума,
собрал бы вокруг  себя группу таких  же честных  полицейских, как это делает
сейчас  Дэвид  Натчез. Но он был  беспробудным  пьяницей, иногда  давал волю
рукам,  у  него было  очень  несчастливое  детство,  к тому  же  Дэмрок  был
гомосексуалистом. Он тщательно скрывал от всех свои сексуальные пристрастия.
До тех пор,  как  ему  поручили это  расследование, никто  не знал  о темных
сторонах его натуры. Но, так или иначе, он не имел друзей среди сослуживцев,
и ему специально подсунули это дело, чтобы сделать его козлом отпущения.
     -- И что же случилось дальше? -- спросил Том.
     -- Произошло еще одно убийство. На этот раз жертвой стал мясник, живший
неподалеку от старого туземного квартала. А после этого  дело заглохло  само
собой. Больше ни одного убийства под девизом "Голубой розы".
     Монахини  слушали рассказ со все возрастающим  интересом, почти сомкнув
лбы возле просвета между сиденьями.
     -- Мясник был  одним из приемных родителей Дэмрока  -- то был жестокий,
грубый человек.  Он  замучил  бы парня  до  смерти,  если бы  его вовремя не
забрали в армию. Дэмрок ненавидел его.
     -- Но остальные -- доктор, пианист, проститутка?
     -- Дэмрок  знал двух  из них.  Девушка  снабжала его  информацией, а  с
пианистом он провел когда-то давно одну ночь.
     -- А что вы имели в виду, когда сказали, что дело заглохло само собой.
     -- Дэмрок застрелился. По крайней мере, так это выглядело.
     Самолет продолжал  снижаться,  и внизу уже показались  верхушки пальм и
сияющая полоска океана. Затем шасси коснулись земли, и  самолет навалился на
них всей тяжестью.
     Стюардесса  объявила в  громкоговоритель,  что  всех пассажиров  просят
оставаться на  своих  местах и  не отстегивать  ремни,  пока  не остановятся
двигатели самолета.
     -- Его самоубийство приняли  за доказательство  его вины. Это все равно
что ложный арест.
     -- А где были в это время вы?
     -- В  Кливленде, доказывал, что Монстр  с автостоянки  не кто иной, как
Гораций  Фезерстоун,  управляющий  местным  отделением  фирмы,  занимавшейся
продажей поздравительных открыток.
     Самолет остановился, большая часть пассажиров соскочили со своих мест и
стали открывать багажные отделения у  себя над головами. Том  и мистер Тень,
так же как и монахини, оставались на своих местах.
     -- Кстати, не знаю, понял ли ты  из  моего рассказа, что одной из жертв
удалось выжить. В романе Андерхилла все умирают,  но на деле все происходило
несколько иначе. Итак,  один человек  выжил. На него  напали сзади, и он  не
видел лица убийцы,  поэтому  его  показания в  деле мало  что значили.  Этот
человек   достаточно   хорошо  разбирался  в  медицине,   чтобы   остановить
кровотечение.
     -- В медицине?
     --  Да, речь  идет о враче. Ты, кстати, познакомился  с ним этим летом.
Очень приятный  человек, -- фон Хайлиц встал. -- Баз Лейнг. Ты не заметил --
он все время повязывает что-нибудь вокруг шеи.
     Глядя  прямо перед собой, Том  ясно видел  в просвете  между  сиденьями
карий глаз одной монахини и голубой -- другой.
     --  Да,  еще  одна  подробность,  --  вспомнил  фон  Хайлиц.  -- Дэмрок
застрелился,  выстрелив в  голову, сидя за  письменным столом  в собственной
квартире. На  столе  перед ним лежал листок с  надписью "Голубая роза". Дело
закрыли.
     Фон Хайлиц  улыбнулся,  при этом морщинки в  уголках его рта  стали еще
глубже. Развернувшись, он пошел к выходу. Том встал и последовал за ним.
     -- Иногда, --  продолжал фон Хайлиц, -- расследуя какое-то дело, бывает
полезно вернуться к самому началу  и  посмотреть на все  совершенно с другой
точки зрения. --  Сойдя по трапу, они зажмурились от лучей яркого карибского
солнца. -- Но бывает, что ты просто не можешь или не хочешь этого делать.
     Стюардесса, которая  сказала, что ей нравится стиль  одежды Тома  и фон
Хайлица, стояла внизу у трапа и раздавала пассажирам белые карточки. Вдалеке
виднелся проволочный забор, в  дыры  которого просовывали головы козы. Запах
соленой морской воды смешивался с запахом топлива.
     -- А каким почерком были написаны слова "Голубая роза"? -- спросил Том.
     -- Они были выведены печатными буквами, -- фон Хайлиц взял у стюардессы
карточку.   Последовав  его  примеру,  Том  обнаружил,  что  держит  в  руке
посадочный талон.  В первой графе значилось его имя, а во второй  должен был
стоять номер паспорта.
     Том посмотрел на стюардессу.
     -- Хи-и-и,  что это случилось с твоими бровями? --  спросила  она.  Фон
Хайлиц потянул Тома за рукав.
     -- Этот юноша побывал в огне пожара, -- сказал он. --  И он  только что
вспомнил, что у него нет с собой паспорта.
     --  Хи-и-и,  --  снова  прыснула стюардесса.  --  Теперь  у  вас  будут
неприятности?
     -- Вовсе нет. -- Он взял Тома за руку и повел его к зданию аэропорта.
     -- Почему вы так думаете?
     -- А вот посмотрим.
     Лужа желтой жидкости у багажного отделения, казалось, стала шире дюймов
на шесть -- восемь. Американские туристы бросали на  лужу тревожные взгляды,
ожидая,  пока  на  транспортере  появятся  их чемоданы. Том  прошел вслед за
Леймоном  фон Хайлицом к конторке с надписью: "Постоянно проживающие на Милл
Уолк" и увидел, как тот достает из кармана блокнот в кожаной обложке. Вырвав
из  блокнота листок, он склонился над ним на  несколько секунд и сделал Тому
знак подойти к конторке.
     --  Привет, Гонзало, -- сказал  фон Хайлиц, протягивая таможеннику свой
паспорт и посадочный талон.  В паспорт  был вложен листочек из  блокнота. --
Мой юный друг пережил пожар.  Он потерял все свои веши,  включая паспорт. Он
-- внук Гленденнинга Апшоу и как раз хотел передать вам  наилучшие пожелания
от своего дедушки и мистера Ральфа Редвинга.
     Таможенник посмотрел на Тома скучающими темными глазами, открыл паспорт
фон Хайлица и вынул оттуда  листок.  Закрыв его  рукой,  он  отогнул верхнюю
часть, потом быстро  убрал листок в стол. Затем он поставил штамп в паспорте
фон  Хайлица  и вынул  из стола бланк с надписью "Заявление  о выдаче нового
паспорта".
     --  Заполните  это и пришлите нам по  почте как можно скорее, -- сказал
он. -- Был очень рад снова увидеть вас, мистер фон Хайлиц.
     На  бланке было написано: "Ни  одному  жителю Милл Уолк не  разрешается
проходить  таможенный контроль до тех  пор, пока он не получит новый паспорт
взамен утерянного".
     -- Что было в бумажке? -- поинтересовался Том.
     -- Два доллара.
     Они вышли на улицу.
     --  А  сколько  это стоило  бы  без  привета  от  Глена Апшоу  и Ральфа
Редвинга?
     -- Один доллар. Ты слышал когда-нибудь фразу "Положение обязывает".
     На стоянке через дорогу виднелись несколько экипажей и  конных повозок.
Теперь к запаху топлива и соленой  воды прибавился  запах  навоза. Они  были
дома. Фон Хайлиц поднял руку, и возле них остановилось  обшарпанное  красное
такси с одной фарой.
     Из машины вышел приземистый черноволосый мужчина, который улыбнулся  им
во  весь рот, продемонстрировав две  золотые коронки.  Он  открыл  багажник,
чтобы поставить туда чемоданы.
     -- Здравствуй, Андрес, -- сказал фон Хайлиц.
     -- Всегда рад видеть вас, мистер фон Хайлиц, -- сказал шофер.
     Из багажника  сильно  пахло  рыбой. Разместив внутри  чемоданы,  Андрес
захлопнул крышку. -- И куда же мы поедем сегодня?
     --  В  отель "Сент  Алвин".  -- Андрес, позволь представить тебе  моего
друга Тома Пасмора. Я хочу, чтобы ты всегда  был к  нему так же добр, как ко
мне. В один прекрасный день ему может понадобиться твоя помощь.
     Перегнувшись через спинку сиденья, Андрес протянул Тому огромную руку.
     -- Можешь рассчитывать на меня, братишка.
     Том   пожал  протянутую   ладонь   левой   рукой,  кивнув  на   правую,
забинтованную.
     Он свернул на шоссе, ведущее к городу, а Том спросил фон Хайлица:
     -- Вы что, знаете всех на острове?
     -- Только нужных людей. Ты размышляешь над тем, что я сейчас сказал?
     Том кивнул.
     -- Все еще не можешь привыкнуть к этому, да?
     --  Возможно,  --  ответил Том.  Фон  Хайлиц  поморщился. -- Думаю,  мы
говорим о разных вещах.
     -- Да нет, пожалуй, об одних и тех же.
     -- Прежде чем продолжить разговор, можно мне задать вам один вопрос?
     -- Спрашивай.
     Том вдруг почувствовал странную, неприятную внутреннюю дрожь.
     --  Когда  вы  отдыхали на  озере, вы  когда-нибудь плавали? Или, может
быть, ловили рыбу с лодки? В общем, делали ли  вы что-нибудь такое, для чего
надо было отплыть от берега?
     --  То  есть, ты  хочешь  узнать, видел ли  я  когда-нибудь с озера дом
твоего деда?
     Том кивнул.
     -- Я никогда  не плавал,  никогда  не рыбачил и никогда не  отплывал от
берега  по  какому-либо  другому  поводу.  И  нога моя ни разу не ступала во
владения Гленденнинга Апшоу. Однако прими мои поздравления -- мне понравился
твой вопрос.
     На этот раз  Том  не испытал радостного возбуждения, как тогда,  первый
раз,  когда фон Хайлиц перегнулся через стол  в собственной гостиной,  чтобы
пожать ему руку.  Вместо этого, откинувшись на спинку сиденья, он представил
себе Барбару Дин, проснувшуюся в объятой пламенем кровати.
     -- Он действовал  очень нагло,  --  продолжал фон  Хайлиц. -- Он солгал
мне, солгал продуманно и умело, сказал такую вещь, в которую я просто не мог
не поверить. Это и бесит меня больше всего. Этот человек знал, что я куплюсь
на  его вранье  и построю на нем  целую  теорию. И  ему понадобилось  меньше
секунды, чтобы сообразить, что именно надо сказать.
     -- Все думали, что на  следующий день после исчезновения  Джанин Тилман
он уезжал в Майами, -- сказал Том.
     -- Но он оставался на  Игл-лейк  достаточно  долго, чтобы  успеть убить
Антона Гетца.
     Том  закрыл глаза  и  не  открывал  их  до  тех  пор,  пока  машина  не
остановилась  перед  отелем.  "Есть  вещи, о  которых  лучше  не знать",  --
вспомнил Том слова Барбары Дин.
     -- Приехали,  босс,  --  сказал Андрес,  и фон Хайлиц  похлопал  его по
плечу. Хлопнула дверца. Открыв наконец  глаза, Том увидел, что они находятся
на Калле Дроссельмейер.  Мимо проехали несколько машин,  везущих служащих из
западной части острова на Калле Хоффманн.
     Андрес  донес  чемоданы   фон  Хайлица  до  входа  в  отель,  и  старик
расплатился с ним несколькими банкнотами.
     -- А вы поедете домой? -- спросил Том.
     --  Нам обоим лучше, чтобы  о нашем приезде несколько дней никто ничего
не знал, -- сказал фон Хайлиц. -- Я буду жить в соседнем номере.
     -- Конечно, здесь  вам не Истерн Шор-роуд, -- заметил Андрес,  доставая
из  кармана  куртки  стопочку  визитных  карточек,   аккуратно   скрепленных
резинкой.  Вынув  одну  из них,  он  протянул  ее  Тому.  На  карточке  было
напечатано: "Андрес Фландерс, опытный  и вежливый водитель", а  чуть ниже --
телефонный номер, глядя на первые цифры которого Том понял, что Андрес живет
в старом туземном квартале.
     -- Звони в любое время, если понадоблюсь, --  сказал Андрес, глядя, как
Том засовывает  карточку в карман  пиджака. Затем он сел  за  руль,  помахал
рукой и уехал.
     Обернувшись, Том окинул взглядом фасад высокого здания  отеля. Когда-то
он был бледно-голубым или даже белым,  но за  много лет  камень потемнел. На
арке над входом было вытесано причудливыми буквами название отеля.
     -- Я разделил  свои вещи на две части, -- сказал фон Хайлиц. -- Так что
почему бы тебе не взять  вот этот чемодан. Ты можешь пользоваться всем,  что
найдешь внутри, пока мы живем в отеле.
     Том поднял с земли тяжелый чемодан и направился вслед за фон Хайлицом в
фойе отеля. Возле тяжелых старинных диванов стояли  бронзовые  плевательницы
на ножках, а конторка клерка, занимающегося регистрацией постояльцев, стояла
напротив трех  высоких  окон, украшенных  витражами, сразу напомнивших  Тому
лестницу  в школе Брукс-Лоувуд.  Из-за конторки  за  ними  наблюдал  бледный
мужчина в очках без оправы с редеющими волосами.
     Фон Хайлиц  записался под именем Джеймса Купера  из Нью-Йорка и записал
своего  спутника как  Томаса Леймона,  тоже прибывшего из  Нью-Йорка.  Клерк
посмотрел  на  забинтованную руку  и  обожженные  брови  Тома  и положил  на
конторку два ключа.
     --  Теперь  давай поднимемся наверх  и  поговорим  о твоем дедушке,  --
сказал фон Хайлиц.
     Он взял с конторки оба ключа, и тут взгляд его упал на стопку газет.
     -- О, -- сказал он, залезая в карман за мелочью. -- Пожалуй, мы возьмем
несколько номеров "Свидетеля".
     Клерк взял сверху стопки  две газеты  и протянул их фон Хайлицу в обмен
на две монетки по двадцать пять центов.
     Старик взял газеты под мышку, они с Томом  подхватили свои  чемоданы  и
двинулись к лифту.


     <i>54</i>
     Спустя  полчаса они  сидели  в номере  Тома  по  обе стороны  огромного
дубового  стола на деревянных стульях  с  высокими спинками. Том перечитывал
второй  раз  одну  и   ту  же  газетную  статью.  Заголовок   гласил:  "Внук
Гленденнинга Апшоу погиб во время пожара на курорте".
     "Огонь  неизвестного происхождения вчера  утром  унес жизнь Тома  Апшоу
Пасмора.   Семнадцатилетний  Том,  сын  мистера  и   миссис  Виктор  Пасмор,
проживающих на Истерн  Шор-роуд,  проводил лето  на курорте  Игл-лейк,  штат
Висконсин, в доме своего деда, Гленденнинга Апшоу..."
     Номер Тома находился  на  четвертом этаже, здесь  было гораздо светлее,
чем  в фойе,  но  сейчас,  в  семь часов  утра, в комнате  все  равно  царил
полумрак.  Газета  в руках Леймона фон Хайлица задрожала и,  посмотрев через
стол, Том увидел, что старик читает статью на второй странице.
     -- Когда вам впервые пришло  в голову,  что мой дед убил Джанин Тилман?
-- поинтересовался Том.
     Фон  Хайлиц аккуратно сложил газету по линиям сгиба, перегнул пополам и
положил на стол.
     -- Когда один из  его служащих купил  дом на Седьмой улице. Как ты себя
чувствуешь, Том? Должно быть, не очень приятно читать в газете о собственной
смерти?
     -- Не знаю. Я немного смущен. И очень устал. И не понимаю, что мы будем
делать дальше.  Мы  ведь вернулись на Милл Уолк,  где все, даже полицейские,
работают на таких людей, как Глен Апшоу.
     -- К счастью,  все-таки не все, -- возразил Леймон фон Хайлиц. -- Дэвид
Натчез  поможет  нам.  А мы  должны  помочь  ему.  Нам  представилась редкая
возможность.  Один из тех, кому принадлежит власть на этом острове, совершил
убийство  своими  собственными  руками.  Твой  дедушка   не  из  таких,  кто
предпочтет страдать  молча. Так же, как человек,  убивший моих родителей, он
наверняка разговорится,  если его  обвинят в  убийстве,  и потянет  за собой
всех.
     -- Но как мы добьемся, чтобы ему предъявили обвинение в убийстве?
     -- Мы должны заставить его признаться. Желательно Дэвиду Натчезу.
     -- Он никогда не признается.
     -- Ты забыл, что у нас есть целых два вида оружия. Один из них -- ты.
     -- А второй?
     -- Записки,  которые ты видел в комнате Барбары  Дин. Они,  конечно же,
были написаны не ей. Она  наверняка нашла их в доме Глена, когда он попросил
ее  убраться там после убийства Джанин  Тилман.  Наверное, он оставил  их на
столе.  Или  даже сам  показал  Барбаре.  Глен знал,  что эта женщина готова
проявить сочувствие к каждому, кого несправедливо обвиняют в чем-то. Он мог,
допустим, сказать ей, что  в записках намекают на  его причастность к смерти
жены. Думаю, Барбара  и сама получала  анонимки, еще  на Милл Уолк, когда ее
обвиняли в смерти раненого полицейского.
     -- Но, может, это и были те самые записки, которые получала Барбара.
     --  Не  думаю,  что  в этом  случае она стала  бы  их хранить.  Барбара
наверняка  сожгла бы их. А эти сохранила, потому  что они тревожили ее. Даже
думаю, что Барбара собиралась показать их тебе.
     -- Но почему?
     -- Потому что, расспрашивая о Джанин Тилман и Антоне Гетце, ты пробудил
к жизни ее сомнения относительно твоего дедушки. После всего, что сделал для
нее Глен Апшоу, Барбара не хотела думать, что он мог убить Джанин Тилман, но
она была слишком умна, чтобы все это не вызывало у нее подозрений. Ведь Глен
принес  к  ней Глорию  до того, как в озере  нашли тело  Джанин -- то  есть,
тогда,  когда  никто,  кроме убийцы,  не мог знать, что она  мертва.  Думаю,
Барбара  испытала колоссальное  облегчение, когда  я вмешался  в  это дело и
обвинил в убийстве Антона Гетца, которого нашел повесившимся у него в доме.
     Фон  Хайлиц откинулся  на  спинку  стула.  На лице его  блестела  седая
щетина, а глаз почти не было видно.
     -- После этого дела на меня буквально посыпались  со всего земного шара
приглашения расследовать  то или иное убийство.  И мне  хотелось  признавать
свою ошибку не больше,  чем Барбаре Дин.  Ведь разоблачение Антона Гетца как
бы дало мне старт в жизни.
     -- Мы  не могли  бы попытаться восстановить действительные события  тех
дней? -- спросил Том. -- Я по-прежнему не понимаю некоторых вещей.
     --  Готов спорить,  что  понимаешь, --  фон  Хайлиц выпрямился и  потер
ладонью лицо. -- Давай предположим, что  Глен  Апшоу  сразу  понял,  что эти
записки  написала Джанин Тилман. Она  угрожала ему какими-то разоблачениями.
Джанин знала что-то -- что-то такое, что могло разрушить жизнь Глена. Ее муж
был конкурентом Апшоу, а Гетц  вполне мог выболтать  своей  любовнице больше
чем следует о  делах  его фирмы. Или речь  шла о разоблачениях иного рода. В
любом  случае  Джанин потребовала, чтобы  Глен прекратил делать  то, что  он
делает.  И вот вечером Глен уходил с шумной вечеринки в клубе -- я думаю, он
сам собрал эту вечеринку по поводу своего  предстоящего отъезда  во Флориду,
хотя  мне не кажется,  что Глен заранее планировал  убить Джанин.  Итак,  он
приходит к ее дому. Джанин ждет его на купальне. Они ссорятся. То, что знает
Джанин, может разрушить  всю его жизнь.  Женщина отказывается сотрудничать с
Гленом или верить его  оправданиям и поворачивается, чтобы уйти в дом. И тут
Глен  видит  на  столике  револьвер,  неосторожно  оставленный  там  Артуром
Тилманом.  Он  хватает  его,  стреляет, промахивается, стреляет снова.  Все,
кроме  Антона  Гетца, находятся  в это  время в клубе,  танцуют под  громкую
музыку. Ты ведь знаешь, как завораживает иногда музыка, не правда ли?
     Том кивнул.
     -- Но ведь дедушка всегда бы плохим стрелком. Как же он попал в Джанин?
     -- Благодаря револьверу.  Глен наверняка промахнулся бы оба  раза, если
бы револьвер был исправен.  Но, как мы  знаем, его клинило влево. К тому же,
Глен  находился довольно близко от своей жертвы.  Затем, я  думаю, он стащил
тело Джанин с купальни, чтобы кровь не залила доски. А потом...
     Фон  Хайлиц  поднял  глаза на  Тома,  как  бы предлагая  докончить  его
рассказ.
     -- А  потом он побежал по тропинке через  лес к дому Антона  Гетца. Моя
мать видела его в окно спальни,  но не  была  уверена,  что это был он. Гетц
работал на  Глена Апшоу, но, готов спорить, он был таким же бухгалтером, как
Джерри Хазек специалистом по связям с общественностью.
     --  Гетц  наверняка был куда  более  полезным  сотрудником, чем  Джерри
Хазек. Он ведь мог  проникать везде,  слышать нужные разговоры,  общаться  с
нужными людьми. Гетц  делал для  Глена то, что  тот не мог позволить себе на
людях. Но  главное,  он, я думаю,  доставлял Апшоу  и  Редвингам деньги  для
незаконных махинаций. Он был уголовником с холеным лицом и  безукоризненными
манерами. Я ошибся в этом человеке, ошибся  именно  таким  образом,  как  он
хотел, чтобы  в  нем ошибались окружающие,  --  фон Хайлиц  бросил  на  Тома
взгляд,  полный  отвращения к  самому  себе. --  А теперь расскажи  мне, что
произошло дальше.
     -- Мой дедушка и  Гетц завернули тело Джанин Тилман в старые занавески,
погрузили в лодку и опустили в воду на середине озера.  Потом они, наверное,
отмыли доски купальни. На следующее утро дедушка  отнес мою  мать  к Барбаре
Дин, а  сам вернулся в дом Гетца  и провел четыре дня  и ночи в  комнате для
гостей,  ожидая, что  же произойдет дальше. Гетц носил ему из клуба еду. Все
знали,  что Глен собирался во Флориду, и решили, что он просто уехал туда на
следующий день после вечеринки.
     -- А когда я поехал  к нему  в Майами, Глен был уже там и ждал меня, --
сказал фон Хайлиц.
     Том снова посмотрел на статью, сообщавшую о его смерти.
     -- О, Боже! --  воскликнул он. -- Ведь дедушка все равно узнает,  что я
не погиб  во время пожара. Меня видели Лангенхаймы, и Спенсы тоже знают, что
я выбрался из дома живым.
     -- Когда  они  прочтут, что  огонь "унес твою жизнь", то  решат, что ты
умер в больнице.  От отравления  угарным газом умирает гораздо больше людей,
чем от огня. Так что, боюсь, ты все-таки мертв.
     -- Какое облегчение!
     Фон Хайлиц улыбнулся.
     -- А теперь расскажи мне, что случилось с Гетцем.
     -- После того, как вы  поговорили с  ним в  клубе,  он  поспешил домой,
чтобы сообщить моему дедушке, что вы обвинили его в убийстве. В любом случае
его  можно  было считать соучастником. Как только Гетц сказал Глену, что  вы
считаете  его  убийцей, Глен  понял... --  Том  вспомнил  вдруг слова  Билла
Спенса, который уверял  его, что его дедушка решает все проблемы, не вставая
с  кресла, и по телу его пробежала дрожь. --  Он понял, как решить все  свои
проблемы.
     -- Глен сбил Гетца с ног, придушил его, потом перебросил через стропило
катушку с леской и, накинув петлю на шею бесчувственного Гетца, резко поднял
его тело. Неудивительно, что  леска почти перерезала Гетцу горло. Затем Глен
несколько  раз выстрелил в  меня  -- просто для  того, чтобы  замедлить  мои
передвижения, забрал свои вещи и отправился в дом Барбары Дин, чтобы забрать
Глорию.
     -- И  вы знали  все это, когда  я  пришел  к вам в дом в первый раз? --
спросил Том.
     -- И да, и  нет. Когда я перестал отлучаться с Милл Уолк, я нашел время
навести  кое-какие  справки о  собственности  Антона Гетца.  Одна  фиктивная
компания  вывела  на  другую,  акциями  которой  владела  фирма  "Милл  Уолк
констракшн". Глен мог бы придумать более запутанную схему, но ему никогда не
приходило  в голову,  что  кто-то станет копать так глубоко. Теперь, когда я
знал, что  Гетц работал  на Глена,  мне пришло  в голову, что  он вполне мог
прятать его у себя в доме и носить  ему из  клуба еду.  Тем  более  что Гетц
велел миссис Трухарт не заходить в комнату для гостей.
     -- Но вы ничего не говорили  мне о  своих  сомнениях, -- сказал Том. --
Просто изложили факты.
     -- Это правда. Я рассказал тебе только то, что точно знал сам.
     Несколько секунд они  внимательно смотрели друг  на  друга через  стол,
затем Том улыбнулся старику,  фон Хайлиц  ответил на его  улыбку,  а Том, не
выдержав, громко рассмеялся.
     -- Так вы передали мне это дело!
     -- Да, передал, -- подтвердил старик. -- И ты принял его.
     -- Но вы ведь не думали, что я действительно попаду на Игл-лейк.
     Фон Хайлиц покачал головой:
     -- Я думал, что  мы еще  несколько раз мирно побеседуем на эту тему,  я
наведу  тебя  на  мысль, что Гетц работал на твоего дедушку, а дальше все на
время останется  как есть, -- фон  Хайлиц  продолжал  улыбаться.  --  Но  ты
оказался куда разговорчивее и куда энергичнее, чем я надеялся. И это чуть не
стоило тебе жизни. Я рад, что ты способен смеяться над этим.
     Том слегка наклонился вперед.
     -- Это трудно объяснить, но  теперь все стало вдруг абсолютно  ясно. Мы
разговариваем около  двадцати  минут, а я уже ясно вижу, что произошло много
лет  назад, словно кто-то  положил  передо мной график,  в  котором  наконец
встали на место все точки.
     -- Я понимаю  тебя,  -- сказал фон Хайлиц. -- Наступившая вдруг ясность
всегда немного опьяняет.
     -- Единственное, чего мы не  знаем, -- продолжал Том, -- Это почему все
это  произошло. -- Он откинулся на спинку стула и прижал руки ко лбу, словно
пытаясь поймать какую-то мысль,  которая уже маячит на горизонте, но он пока
не может ее разглядеть.  -- О  чем  говорилось в этих  записках? Что  такого
знала о моем дедушке Джанин Тилман? Кем считала его?  Может, она  знала, что
Глен Апшоу убил свою жену и фальсифицировал ее самоубийство? Может, редактор
газеты был прав?
     -- Но разве в этом случае она стала бы писать: "Тебя пора остановить --
это продолжалось слишком долго".
     -- Вполне возможно, -- сказал Том.
     -- Я видел тело  Магды Апшоу одновременно с Четом Гамильтоном. То,  что
он  принял  за ножевые  ранения, было  следами от  крючьев и  драг, которыми
доставали тело из воды.
     -- Так вы думаете, она действительно совершила самоубийство?
     Старик кивнул.
     --  Но  я  не  знаю, почему она его совершила. Ведь в одной  из записок
сказано: "Я знаю, кто ты". Может, Магда тоже узнала, кто он, и это оказалось
для нее невыносимым.
     --  Она  узнала, что  он  был  мошенником. Ведь Глен  с  самого  начала
участвовал в грязных махинациях Максвелла Редвинга -- он  был у  Максвелла в
кармане, а Фултон Бишоп был в кармане у него.
     -- Все, что ты говоришь,  вполне может быть правдой, только  мы говорим
сейчас о том времени, когда Глен Апшоу еще не знал Фултона Бишопа.
     В голове Тома мелькнула новая мысль.
     --  Может,  Глен изменял  ей?  С молодой женщиной? -- он  разочарованно
застонал. --  Но  ведь  Барбара  Дин  говорила мне, что самое  большое,  что
позволял  себе  Глен  Апшоу   с  молоденькими  девушками,  --  это  ужин   в
каком-нибудь людном месте, где все могли бы их видеть.
     -- Даже если бы Глен спал  с этими  девушками, не думаю,  что  это  так
взбудоражило бы Джанин  Тилман. И уж, конечно, Глен не пошел бы на убийство,
чтобы сохранить это в тайне.
     -- Конечно нет, если он даже появлялся с этими  девушками  на людях, --
признал Том.
     Старик вытянул ноги и ослабил узел галстука.
     -- Мы можем использовать секрет Глена Апшоу, не зная, в чем он состоит,
-- сказал он.
     -- Но как?
     Фон  Хайлиц  встал, при этом колени  его  хрустнули, и лицо  перекосила
гримаса боли.
     --  Поговорим  об этом после того, как я  приму душ и вздремну немного.
Внизу  есть небольшой ресторанчик, где мы сможем  перекусить. -- Он подвинул
Тому лежащую на другом конце стола газету. -- А пока можешь  просмотреть вот
эту статью.
     Отойдя от стола, мистер  Тень закинул за голову свои длинные  руки. Том
пробежал глазами небольшую  статью, в которой сообщалось об аресте  полицией
Игл-лейк  по обвинению в кражах со взломом, ограблениях  и угоне  автомашины
Джерома Хазека, Роберта  Уинтергрина и Натана Лабарре, постоянно проживающих
на  острове  Милл Уолк.  Фон Хайлиц  смотрел на  Тома  с  выражением  особой
нежности, от которого Тому стало вдруг почему-то не по себе.
     -- Но мы уже знаем это, -- сказал Том.
     --  А  теперь это знают и  все  остальные. Но ты должен узнать еще одну
вещь, хотя мне не очень  хочется, чтобы ты узнал это именно от  меня. Прочти
последнее предложение.
     -- "Все трое готовы помочь полиции Игл-лейк в  дальнейшем расследовании
других преступлений,  имевших  место в окрестностях  озера",  -- Том  поднял
глаза на фон Хайлица.
     --  Маленькое преступление, которое  ты раскрыл,  поможет нам  раскрыть
большое, -- сказал мистер Тень.
     -- Это имеет какое-то отношение к тому,  о  чем вы  беседовали с  Тимом
Трухартом,  когда  мы ехали  в  аэропорт?  --  спросил Том.  --  О  каком-то
человеке, который живет в лесу. Которого преследуют неудачи?
     Привалившись  к косяку двери, отделявшей его номер от  номера Тома, фон
Хайлиц расстегнул жилет.
     --  Как ты  думаешь,  почему  дедушка  так торопился отправить тебя  на
Игл-лейк? -- спросил он.
     -- Чтобы убрать меня с Милл Уолк.
     -- А теперь скажи, что ты делал, когда в тебя выстрелили через окно?
     -- Я разговаривал, -- все похолодело внутри у Тома, прежде чем он успел
осознать до  конца пришедшую  ему  в  голову мысль.  Горло  его  сжалось,  и
появилось такое чувство, словно ему нанесли удар в солнечное сплетение.
     Фон  Хайлиц  кивнул  и  наклонился  вперед.  Сейчас он  напоминал  Тому
сочувственно глядящую на него ворону.
     -- Значит, мне не надо ничего тебе объяснять, -- сказал он.
     -- Нет, -- ошеломленно произнес Том. -- Этого не может быть. Ведь я  же
его внук.
     --  Разве он велел тебе  возвращаться домой?  Или хотя  бы позвонить  в
полицию?
     -- Да, велел. -- Но Том тут  же покачал головой. -- Хотя нет. Наоборот.
Он  пытался отговорить меня звонить в полицию, но, когда узнал, что я все же
позвонил, сказал, что это была хорошая идея.
     "Расскажи мне,  что ты видишь  за окном. Я  всегда любил  ночи  на Милл
Уолк".
     -- Дедушка  знал, где стоит телефон, -- сказал Том. У него  по-прежнему
сосало под ложечкой.
     -- И он знал, что  ты включишь свет. Глен хотел, чтобы тебя было хорошо
видно в окно.
     -- Он даже заставил меня наклониться вперед --  спросил,  что я  вижу в
окно. Просто в последнюю  минуту я  наклонился сильнее, потому что ничего не
видел за собственным отражением.
     -- Он  все организовал заранее, -- фон Хайлиц старался, чтобы голос его
звучал как  моно  ласковее, но это  противоречило  смыслу  слов,  которые он
произносил.  --  Человек, которого  нанял  Джерри,  знал,  во  сколько  Глен
позвонит тебе.
     -- Я знаю, что он убил двух человек. Но это было сорок лет назад. И еще
я догадывался, что Глен Апшоу  замешан  в каких-то грязных махинациях Ральфа
Редвинга. Но все же я думал о нем как о своем дедушке.
     -- К несчастью, Глен действительно твой дедушка,  -- сказал фон Хайлиц.
--  И отец  твоей матери. Но даже очень давно, когда  мы  вместе  учились  в
школе, другие люди ничего не значили для Глена Апшоу. Никогда.
     Том смотрел невидящим взглядом на лежавшую перед ним газету.
     --  Ты понимаешь,  о чем  я говорю? -- Том кивнул. -- Это  особый образ
мышления, что-то вроде болезни. Окружающие как бы не существуют для  него на
самом деле. Никто не способен изменить такого человека, никто не в силах ему
помочь. --  Фон Хайлиц  сделал шаг вперед. -- Ты сможешь  побыть  один около
часа? -- Том снова кивнул. -- Мы достанем его, можешь мне поверить. Заставим
вылезти из скорлупы. На  этот  раз он зашел слишком далеко. И он поймет это,
как только прочтет газету.
     -- Думаю, мне даже хочется побыть сейчас одному, -- произнес Том.
     Фон Хайлиц медленно кивнул, затем прошел в свой номер и закрыл за собой
дверь.
     Чуть позже Том услышал за соседней дверью звук льющейся воды.


     <i>55</i>
     Тело его было необыкновенно легким, все вокруг казалось нереальным. Все
выглядело реальным, но Том знал, что это обман. Если бы он знал, как, он мог
бы пройти прямо сквозь кровать,  продеть руку  через стол, проткнуть пальцем
телефон.  Ему  казалось  даже,  что  он  может пройти сквозь  стену  --  она
наверняка  исчезнет, как  только он коснется ее, растворится, как  туман над
Игл-лейк.
     "Я всегда любил ночи над Игл-лейк!"
     Том встал и, двигаясь точно во  сне, выглянул в окно,  чтобы проверить,
существует ли  еще Калле Дроссельмейер или же снаружи  находятся  одни  лишь
нарисованные тени  вроде него и мебели в гостиничном номере. Внизу  по улице
катились в обе стороны яркие  автомобили. Человек в застиранных джинсах, как
у  Уэнделла  Хазека  много  лет  назад,   поднимал  металлическую   решетку,
закрывавшую витрину ломбарда, в которой красовались гитары, саксофоны и ряды
старых швейных  машин с ножным приводом. Женщина в  желтом платье  проходила
мимо бара под названием "Домашние закуски". Она обернулась и приблизила лицо
к витрине, словно хотела лизнуть стекло.
     Том отвернулся от окна. Он мог исчезнуть  прямо сейчас, в этой комнате.
Такие комнаты созданы именно для исчезновений. Это места, где  люди сдаются,
отходят в сторону, перестают  бороться,  вроде комнаты его матери на  Истерн
Шор-роуд и другой, на Игл-лейк. Покрытый пятнами зеленый ковер, продавленная
коричневая мебель, продавленный коричневый диван. Над дверью висел отставший
кусок бледно-желтых обоев с выцветшим рисунком.
     Том  положил чемодан  на  ковер,  открыл его и  стал  доставать  оттуда
элегантные костюмы и яркие  галстуки мистера Тени.  Вынув вещи, он разделся,
бросил в  чемодан рубашку и белье, затем повесил на вешалку  костюм, который
уже успел принять очертания его  тела.  Тело  Тома снова приобрело  вес, но,
войдя в ванную,  он увидел в  зеркале человека, который был  гораздо  старше
вчерашнего Тома. Он увидел сына мистера Тени -- хорошо знакомого незнакомца.
Томас Леймон. Ему придется привыкнуть к этому незнакомцу, и он  твердо знал,
что может привыкнуть к нему.
     Включив душ, Том встал под холодную воду.
     -- Мы достанем его, -- вслух произнес он.


     <i>56</i>
     --  Глен Апшоу обрел власть над островом Милл Уолк  как раз в то время,
когда мог причинить наибольший вред, -- сказал фон Хайлиц.
     Они  сидели  на  первом этаже  отеля  в ресторане под названием "Пещера
Синдбада", видавшем  виды заведении  с  высокими деревянными  кабинетиками и
стенами, увешанными растянутыми, как паутина, рыболовными сетями. Сюда можно
было попасть  как  из  фойе, так  и  с улицы. Вдоль  одной из  стен тянулась
длинная   стойка  бара.   Над   баром  висела  огромных   размеров  картина,
изображавшая  обнаженную  женщину  с   телом   каких-то  немыслимых  цветов,
раскинувшуюся на диване того же цвета, что ковер  в  комнате у Тома. У конца
стойки, который  был  ближе  к  двери, ведущей на улицу, два  полицейских  с
прыщавыми лицами попивали ром из небольших рюмочек.
     -- Если  бы  Глен  начал свою  деятельность  на поколение раньше, Дэвид
Редвинг скрутил бы его в  бараний рог, и твой дед либо оказался бы в тюрьме,
либо был  вынужден  вести дела честно.  Он  ни за  что не позволил  бы Глену
наладить систему взяток  и рэкета и уж  тем более  поставить  себе на службу
полицию всего острова.
     Фон Хайлиц  положил в рот кусочек омлета с дарами моря, который заказал
себе и Тому.
     --  Если бы  Глен родился  на  поколение раньше, он сразу понял бы, что
подобные  махинации  не  сойдут  ему  с  рук,  и  всю  жизнь   изображал  бы
респектабельного гражданина. Конечно, и в этом случае у него вряд ли были бы
какие-нибудь  принципы,  но  он старался бы держать свои пороки  в  тайне. А
родись Глен на поколение позже, он был бы слишком молод, чтобы иметь влияние
на Максвелла Редвинга. Максвелл был обыкновенным негодяем, которому  повезло
родиться в известной влиятельной семье. Максвелл был далеко не так умен, как
Глен: годам к двадцати пяти твой дедушка уже действовал почти самостоятельно
как независимое  крыло семейства Редвингов. А когда дела принял Ральф,  Глен
набрал уже такую силу, что пришлось терпеть его в качестве младшего партнера
во всех предприятиях. В его руках были документы на каждую незаконную сделку
и нелегальную операцию. Если  бы Ральф  попытался выкинуть его из дела, Глен
пустил  бы это в ход. Он мог  поднять такой шум, что ему бы ничего не стоило
вытеснить Редвингов с Милл Уолк. Для жителей острова фамилия потомков Дэвида
Редвинга по-прежнему  является священной, к  тому же они думают, что негодяи
вроде  Хасслгарда встречаются  в  правительстве  нечасто, а Фултон Бишоп  --
преданный служака и человек долга. И пока им не докажут, что все это не так,
они будут в это верить.
     -- Так что же мы можем сделать?
     --  Я  уже  говорил  тебе. Мы  разворошим  берлогу Гленденнинга  Апшоу,
заставим его вылезти из скорлупы. Он  уже встревожен  -- Глен не подозревал,
что телохранители Ральфа  Редвинга настолько глупы, чтобы  грабить окрестные
дома.  Ему наверняка  не  захочется прочитать собственными  глазами ордер на
выдачу  преступника,  после  того  как Тим Трухарт найдет человека, которого
нанял  Джерри  Хазек, чтобы  убить  тебя.  На Милл  Уолк итак уже  произошло
достаточно  неприятных событий. Ральф  Редвинг  выжидает  в  Венесуэле,  как
пойдут дела дальше. И на месте Глена Апшоу я тоже отправился бы туда.
     Фон Хайлиц отодвинул пустую тарелку на край стола.
     Том тряхнул головой.
     -- Я хочу сделать ему по-настоящему больно, -- сказал он.
     -- Именно  это мы сейчас и обсуждаем. Том посмотрел на остывший омлет и
сказал.
     -- Но вам хочется этого не так сильно, как мне.
     --  Вот  тут  ты  не  прав. Мне очень  этого хочется.  Я хочу  отнять У
Гленденнинга Апшоу все -- душевный покой, репутацию, свободу --  то есть,  в
конечном  итоге, его жизнь. Я хочу видеть его повешенным в тюрьме Лог-Бей. Я
с удовольствием сам накинул бы веревку ему на шею.
     Том  пристально  посмотрел  в  глаза  фон  Хайлица  и  понял,  что  они
испытывают одни и те же чувства.
     -- Нам надо выманить Гленденнинга Апшоу из Клуба основателей, -- сказал
Том. -- Мы должны испугать его.
     Фон Хайлиц энергично закивал, по-прежнему глядя в глаза Тома.
     --  Дайте мне ручку, --  попросил молодой человек.  --  Сейчас я покажу
вам, что собираюсь сделать.
     Старик достал из  кармана  перьевую ручку и протянул  ее Тому. Том взял
бумажную салфетку и разгладил  ее  перед собой на столе. Затем, сняв с ручки
колпачок, он  написал  печатными  буквами:  "Я  знаю,  кто  ты".  Перевернув
салфетку, он показал надпись фон Хайлицу.
     --  Ты попал  в точку,  -- похвалил  его старик. -- Он почувствует себя
так, будто его ужалила тысяча пчел сразу.
     -- Тысяча? -- Том злорадно  улыбнулся, представив себе  гостиную своего
дедушки, заваленную письмами, повторяющими слова записок Джанин Тилман.
     -- Две тысячи, -- сказал фон Хайлиц.


     <i>57</i>
     Пройдя  мимо полицейских,  попивающих  ром, они  вышли на Улицу вдов. В
стеклах  полицейской  машины,  стоявшей  под  знаком,  запрещающем  стоянку,
отражался неоновый светильник в форме ятагана, время от времени вспыхивающий
и гаснущий в  окне  ресторана. Слева катились по Калле Дроссельмейер машины,
велосипеды и конные повозки. Отель "Сент Алвин" отбрасывал тень,  доходившую
почти  до  противоположного  тротуара,  солнечный  свет  лизал  босые  пятки
торговцев  плетеными  шляпами и  корзинами,  дремлющих  над  своим  товаром,
разложенным  на красном покрывале. Сбоку от них находился небольшой открытый
рынок с рядами спелых фруктов и свежей  рыбы, защищенными от солнца длинными
навесами. На земле  таял лед и валялись кровавые  рыбьи  потроха.  По другую
сторону рынка две полные женщины в купальных халатах курили, сидя на крыльце
высокого здания,  называвшегося "Отель  путешественников". Они наблюдали  за
входом  в "Пещеру  Синбада". Едва  взглянув  на Тома и фон Хайлица,  женщины
снова стали следить за дверью.
     Фон Хайлиц перешел улицу по диагонали, прошел мимо ступенек, на которых
сидели  женщины, и вошел в дверь под золоченой вывеской "Эллингтон -- товары
на  любой вкус". Том  поймал отпущенную им дверь  и последовал  за стариком.
Когда он вошел, над дверью тихо звякнул колокольчик.
     Фон Хайлиц быстро шел вдоль стендов, уставленных бутылочками со жгучими
соусами,  банками  с копченым  лососем, собачьими консервами  и  коробками с
кашами под  странными  названиями,  которые  Том видел впервые, вроде "Кашка
Делилы" или "Мамочкин сахар". Старик  подошел к  полке с шариковыми ручками,
блокнотами и  коробками конвертов. Взяв  с полки стопочку желтой  бумаги для
записей и шесть коробочек разноцветных конвертов, он протянул все это Тому и
перешел к следующему ряду.
     -- А мне показалось, что вы сказали две тысячи, -- напомнил ему Том.
     -- Я сказал, что он будет чувствовать так, как  будто их две тысячи, --
громко ответил фон Хайлиц из соседнего ряда. Том обогнул стенд и увидел, что
фон  Хайлиц   берет  с  полки  батон  хлеба,  мешочек  картофельных  чипсов,
завернутый  в пленку  кусок  сыра "чеддер",  банку маргарина, длинную  палку
салями,  коробку крекера, еще какие-то  консервы,  бутылки, пакеты. Половину
всего этого он передал Тому, остальное понес сам.
     -- Для чего вся эта еда? -- поинтересовался молодой человек.
     -- Для  выживания, --  коротко  ответил фон Хайлиц.  Оба  несли в руках
корзины,  набитые  до  такой  степени, что стенки их,  казалось,  вот-вот не
выдержат.  Дойдя до конца  последнего ряда,  фон Хайлиц бесцеремонно вывалил
содержимое  обеих  корзин на  деревянный стол, из-за  которого  ему радостно
улыбался темнокожий лысенький человечек.
     -- Хобарт, друг мой, -- сказал фон Хайлиц. -- Это мой  большой приятель
Том Пасмор.
     Том поставил корзину и пожал протянутую ему руку.
     -- Леймон, он так похож на тебя! Я тебе точно говорю! Наверное, он твой
племянник?
     -- Просто мы одеваемся  у одного портного, -- старик подмигнул Тому. --
Мне  можно  будет  воспользоваться  сегодня  ночью  задней  комнатой  твоего
магазина?
     --  Сегодня, завтра, в любое  время,  -- коротышка продолжал  энергично
трясти руку фон Хайлица.
     Хобарт сосчитал  общую стоимость  покупок  и стал  раскладывать  их  по
пакетам, пока фон Хайлиц отсчитывал деньги.
     -- К тебе кто-нибудь придет, Леймон? -- спросил он.
     --  Да.  Мужчина. Атлетического  телосложения, с темными волосами.  Лет
около сорока.
     -- Во сколько? --  Хобарт протянул Тому  тяжелый пакет и заговорщически
подмигнул юноше.
     -- От десяти тридцати до одиннадцати.
     Хобарт протянул второй пакет фон Хайлицу.
     -- Свет будет погашен.
     -- Спасибо, -- сказал мистер Тень, направляясь к  двери. Фон Хайлиц был
уже на середине  мостовой, когда Том  ступил  в  тень  отеля  "Сент  Алвин".
Молодые женщины в купальных халатах сидели в  машине с полицейскими, которые
недавно пили ром в баре.
     -- Поторопись, -- сказал  фон Хайлиц, открывая  дверь "Пещеры Синбада".
--  Нам надо поскорее написать письма, если  мы хотим,  чтобы  их  доставили
сегодня.


     <i>58</i>
     -- Ты помнишь записки Джанин  дословно? -- спросил фон Хайлиц  Тома. --
Нам надо заставить его хотя бы на секунду увидеть перед собой Джанин Тилман,
указывающую на него пальцем.
     Том сидел напротив  фон Хайлица с его ручкой в руках над чистым листком
бумаги. "Я знаю, кто ты", -- написал он.
     -- Это первое предложение, но там было еще одно.
     -- А во второй записке тоже было две фразы?
     Том кивнул.
     -- Тогда выпиши все  четыре фразы в  произвольном порядке,  а  потом мы
расставим их правильно.
     -- Хорошо, -- сказал Том и написал под первым предложением второе: "Это
продолжалось слишком  долго". А потом следующее: "Тебя  надо  остановить". И
еще одну: "Ты должен заплатить за свой грех". Он посмотрел на список.
     -- Пожалуй, все правильно.  Или нет, скорее, вот так: "Ты заплатишь  за
свой грех".
     -- Итак, в первой записке было "Я знаю, кто ты" и...
     -- И  "Тебя пора остановить", -- Том  соединил стрелкой первую и третью
фразы. -- Значит, во второй остается: "Это продолжалось слишком долго" и "Ты
должен заплатить за свой грех".
     -- Теперь перепиши их в таком виде и посмотри, как это выглядит.
     Том последовал совету фон Хайлица.
     -- Ну как, правильно?
     --  Думаю, да. --  Том смотрел  на листок,  пытаясь  припомнить  слова,
написанные выцветшими чернилами на пожелтевшей бумаге.
     -- Я знаю, кто ты, и тебя пора остановить, -- произнес фон Хайлиц.
     -- Я знаю, кто ты, и... -- Том поднял глаза на фон Хайлица, нахмурился,
затем добавил  к  тексту  первой  записки букву  "и"  и  запятую.  Затем  он
зачеркнул слово "надо" и написал на его месте "пора".
     -- Да, именно так, -- сказал он. -- Но как вы догадались?
     -- Это  ты сказал мне. Ты только  что произнес эти самые  слова,  -- он
улыбнулся.  -- Постарайся вспомнить,  было  ли что-нибудь особенное в манере
написания  букв, потом сделай четыре-пять  копий. А мне  нужно  позвонить  в
несколько мест.
     Фон Хайлиц встал и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, соединяющую
их с Томом номера. Том оторвал от стопки следующий листок и несколько секунд
внимательно  смотрел на  бумагу. Затем он встал, облокотился на подоконник и
посмотрел вниз  на  выгнутые шеи саксофонов и  причудливые  контуры  швейных
машин в  окне  ломбарда.  Закрыв глаза, Том увидел  два листочка пожелтевшей
бумаги, лежащие на крышке деревянной шкатулки.
     Он  вспомнил,  как развернул их и  положил поверх  газетных вырезок. Он
видел собственные руки,  державшие  эти  проклятые  кусочки  пожелтевшей  от
времени бумаги. Слова словно прыгали ему в глаза. Грех!
     Том  сделал букву  "г" похожей на  шею саксофона,  а "р" чуть  наклонил
вперед.
     К тому  времени, когда вернулся  фон Хайлиц, Том сделал по четыре копии
каждой  записки  на  отдельных  листочках.  Старик подошел  к  столу,  чтобы
посмотреть на работу Тома и положил руку ему на плечо.
     -- Ты закончил? -- спросил он.
     -- Лучше у меня уже не получится.
     --  Тогда приготовь  конверты.  --  Он  поставил  на стол  коробочки  с
конвертами  и вынул оттуда шесть штук разных цветов. Еще он достал из пакета
две  шариковые  ручки.  --  Половину  надпишешь  ты, половину  --  я. Напиши
печатными  буквами имя  и адрес  своего деда, но  только  каждый  раз  меняй
немного почерк. Нам ведь надо, чтобы он вскрыл все конверты.
     Фон Хайлиц взял по два варианта каждой записки и спросил Тома:
     -- Там, где про грех -- ты уверен, что "грех", а не "грехи".
     -- Абсолютно.
     --  Хорошо. Я думаю, что эта  записка скорее всего была второй, которую
он получил.  Нам лучше не  путать их. Сегодня отправим четыре  копии  первой
записки, а завтра все остальные.
     Том адресовал четыре конверта Гленденнингу  Апшоу, Бобби  Джоунс-трейл,
Клуб основателей, Миля Уолк,  надписав каждый  разными по размеру и контурам
печатными буквами.  Затем  он  вложил  в  конверты  письма, запечатал  их  и
разложил на две стопки. Фон Хайлиц  добавил в каждую еще по два  конверта. И
посмотрел на часы.
     -- Через две минуты, -- сказал он.
     -- А что будет через две минуты?
     -- Придет  наш почтальон, -- фон Хайлиц закинул руки за голову, вытянул
ноги и  закрыл  глаза. Внизу,  на улице,  мужчина средних лет в темных очках
прошел мимо ломбарда и прислонился к стене бара "Домашние закуски". Вынув из
пачки  сигарету,  он   наклонился  к  зажигалке,   затем   выпустил   облако
молочно-белого дыма и поднял голову. Том отошел от окна.
     -- Увидел что-нибудь? -- спросил фон Хайлиц, не открывая глаз.
     -- Просто какой-то парень рассматривает вход в отель.
     Фон Хайлиц  кивнул. Грузовик с эмблемой "Остенд-маркет" едва тащился по
Калле Дроссельмейер позади нескольких школьниц на велосипедах. Задняя  часть
грузовика  загородила  вход  в "Домашние закуски". Из  бара  вышла женщина в
желтом платье, за ней  --  мужчина в клетчатой  рубашке. Человека  в  темных
очках возле бара уже не было.
     --  Заходи,  Андрес, --  сказал  фон  Хайлиц,  когда в  дверь  тихонько
постучали.
     Том рассмеялся.
     -- А  ты сомневался? --  фон Хайлиц встал и направился к двери. Секунду
спустя Андрес был уже в комнате.
     Он передал фон Хайлицу марки в маленьком целлофановом пакетике.
     --  Итак,  вы хотите, чтобы я  отправил  для вас  кое-какие  письма? --
Андрес подошел к столу, за которым  фон Хайлиц как раз наклеивал принесенные
им марки.
     Фон Хайлиц протянул ему красный, серый и два белых конверта.
     -- Вот то,  что ты должен отправить, Андрес, -- все  эти конверты  надо
опустить до десяти часов в разных частях острова. Один опусти возле почты на
Набережной вязов, второй где-нибудь здесь, третий на Тертл-бей и еще один --
в Милл Ки.
     Нарисовав в воздухе пальцем  карту,  Андрес кивнул и положил конверты в
нагрудный карман  своей видавшей виды  куртки.  Фон  Хайлиц  дал  ему вторую
стопку конвертов.
     -- А это отправь после десяти утра завтра в тех же местах. Хорошо?
     --  Конечно,  хорошо, -- сказал Андрес,  засовывая вторую пачку в левый
карман. Потом он застегнул правый карман на кнопку и сказал:
     -- Эти должны прийти  по адресу  завтра  утром, а те,  что в  левом, --
завтра вечером. С разных концов острова. Очень просто.
     Наклонившись, он заглянул в  пакеты, которые  принесли Том и фон Хайлиц
из магазина.
     -- Мне позвонить  вам, когда все  будет  сделано?  Похоже, вы никуда не
собираетесь.
     --  Позвони около  часу  дня, -- сказал фон  Хайлиц.  -- Нам надо будет
кое-куда съездить. -- Он встал, чтобы проводить Андреса.
     У самых дверей  фон Хайлиц засунул руку в карман, и оттуда перекочевала
в руку Андреса  сложенная  банкнота.  Андрес  вдруг  хлопнул  себя  по  лбу,
пробормотал  что-то и  достал  из  левого нижнего  кармана книжку  в  мягкой
обложке. Он передал ее фон Хайлицу, который засунул книжку в карман пиджака.
Вернувшись в  комнату, он склонился над  пакетом из магазина и  вынул оттуда
небольшой блестящий синим и золотым мешочек.
     -- А что мы будем делать теперь? -- спросил Том.
     Фон Хайлиц надорвал мешочек и протянул его Тому.
     -- Бери чипсы, -- сказал он.
     Том достал из мешочка хрустящий кусочек. Старик положил чипсы на стол и
подошел к окну.
     -- Мужчине,  который  наблюдал за  входом  в отель, было лет пятьдесят?
Черные редеющие волосы, небольшое брюшко, черные ботинки, коричневые слаксы,
белая рубашка и темные очки?
     -- Да, это  он, -- Том почти вскочил со  стула, чтобы снова взглянуть в
окно.
     Очень  толстая женщина  прошла  мимо ломбарда,  неся  на  голове таз  с
выстиранным бельем.
     -- Что ж, его уже нет, -- произнес фон Хайлиц.  Том удивленно посмотрел
на  старика.  Вблизи  от  него  исходил запах  мыла  и  какой-то другой, его
собственный  запах, напоминавший  аромат  только  что  разрезанного  яблока.
Морщинки в уголках его глаз казались еще глубже, чем раньше.
     --  Я видел этого человека перед  отелем сегодня утром, -- пояснил  фон
Хайлиц,  отходя от окна. -- Возможно, это ничего не  значит. В "Сент Алвине"
живут около двухсот человек, и почти все они заслуживают того, чтобы за ними
следили.  --  Он  снова  подошел  к  столу,  держась  рукой за  свой  острый
подбородок, словно ребенок, который держит в руке стаканчик мороженого. -- И
все  же  ближайшие  два  дня  нам  лучше  входить и выходить  через  "Пещеру
Синбада".
     Он сел на стул и положил одну руку на телефон, по-прежнему сжимая рукой
подбородок.
     -- Хмммм,  -- сказал  он, подняв  глаза,  и отпустил  подбородок,  чтоб
набрать пальцем номер.
     --  Здравствуйте, -- сказал  он  в  трубку. -- Я хотел бы поговорить  с
мистером Томасом.  Алло.  Мистер  Томас? Это  мистер  Купер из  центрального
почтового  управления. Я  отвечаю  за работу  почты в  вашем  районе.  Хотел
осведомиться,  довольны  ли  обслуживанием   вы  и  ваши  клиенты  из  Клуба
основателей. Рад слышать, что это так. Как вам известно, часы доставки писем
иногда меняются и,  поскольку вы наши самые важные клиенты, как вам кажется,
в какое время предпочли бы  получать корреспонденцию  члены клуба?  Конечно,
мистер Томас, нам всем этого хотелось бы, но, принося письма по утрам, мы не
сможем следовать правилу доставлять корреспонденцию в  тот же день, а мы так
гордимся  этой особенностью нашей  почтовой службы.  Хорошо,  я  поговорю  с
главным представителем и выясню, может быть, мы сможем немного сдвинуть часы
и доставлять почту ближе к полудню... Конечно, мистер Томас. Спасибо.
     Повесив трубку, старик взглянул через стол на Тома.
     --  У  нас  на  острове  весьма  оригинальная  система почтовой службы.
Пожалуй, это самая лучшая служба на Милл Уолк. -- Он встал со стула, подошел
к  окну и  посмотрел  на  улицу,  затем  направился, потирая  руки, к двери,
ведущей  в его номер. -- Думаю,  нам надо  попросить Андреса  отвезти нас  к
Клубу  основателей  в  половине  четвертого. Ты ведь  хочешь посмотреть, что
случится, когда твой дед прочтет наши письма.
     Том кивнул.
     -- Но как мы пройдем мимо охраны?
     Фон Хайлиц посмотрел на Тома с шутливой улыбкой.
     -- Неужели ты никогда не лазил через заборы?
     Том тоже улыбнулся и сказал, что это случалось с ним один или два раза,
но очень давно, в детстве.
     --  Что ж,  очень хорошо. Кстати, я  хотел дать тебе  почитать кое-что.
Вот. -- Он вынул из кармана книгу в мягкой обложке и кинул ее Тому.
     На  обложке романа  Тимоти Андерхилла  было  изображено  лицо  мужчины,
напоминавшее Виктора Пасмора в молодости. На нем была серая шляпа и шинель с
поднятым воротником, а половину лица его скрывала густая тень.
     -- Это  книга,  о которой я  тебе  говорил, -- произнес фон  Хайлиц. --
Попытка  объяснить  по-своему убийства "Голубой  розы". Мы проведем в  отеле
довольно  много времени,  и,  зная тебя, я  предположил, что тебе  захочется
что-нибудь почитать.
     Том  перевернул  книгу,  чтобы прочесть  краткое содержание на обратной
стороне  обложки, а фон Хайлиц прилег на стоящий  у стены диван. Его длинные
ноги вылезали далеко за подлокотник дивана.
     -- Я  познакомился с Тимом Андерхиллом, когда он приезжал  на Милл Уолк
собирать   материал  для  книги.   Он  останавливался  здесь.  Вообще,  если
задуматься, очень многое в этой книге  связано с отелем "Сент Алвин". -- Фон
Хайлиц закрыл глаза и сложил руки на груди. --  Когда проголодаемся, сделаем
себе сэндвичей.


     <i>59</i>
     Том  также  прилег на кровать  и принялся за  роман  Тимоти Андерхилла.
Прочтя тридцать страниц, он скинул ботинки, которые со  стуком упали на пол,
а прочтя семьдесят, сел, снял  пиджак и жилет и ослабил  угол  галстука. Фон
Хайлиц давно уже заснул на своем диване.
     Том ожидал,  что действие романа "Расколотый надвое" происходит на Милл
Уолк, но Тим Андерхилл поселил  своих героев в  пыльном промышленном городке
одного из  штатов  среднего Запада.  В городке были суровые  зимы, множество
проволочных   заборов,  литейных  заводов  и  около  тысячи  разных   баров.
Единственное сходство с  Милл Уолк состояло в том, что все богатые обитатели
городка жили в его восточной части, в больших шикарных домах, построенных на
берегу огромного озера.
     В  начале  пятой  главы  главный  герой романа  -- детектив  отдела  по
расследованию убийств по фамилии Эстергаз, просыпается в какой-то незнакомой
квартире.  Рядом работает телевизор, в воздухе стоит запах виски. Страдая от
похмелья, Эстергаз бродит по пустой квартире, пытаясь сообразить, кто в  ней
живет и  как он сюда попал. Ему кажется, что  он почти бесплотен  и  в любой
момент может  исчезнуть.  В гардеробе  висит мужская  и  женская  одежда, на
рабочих  столах  в  кухне стоят грязные  тарелки  и бутылки  из-под  молока,
покрытые  зеленой  паутиной плесени.  Эстергаз  смутно  вспоминает  какую-то
драку,  как  он   ударил  кого-то,  лишив  сознания,  а  потом  бил   и  бил
бесчувственное тело,  как на  стену  брызнула кровь... но в квартире, где он
очнулся, не было крови, на одежде Эстергаза -- тоже, и лишь только, руки его
тоскливо ныли, словно от поцелуев  какого-то демона. У дверей спальни стояла
почти  пустая  бутылка  виски.  Эстергаз выпил  большими  глотками  то,  что
осталось, и  направился  в  соседнюю комнату.  На  полу,  рядом  с матрацем,
покрытым  рваным одеялом, он  находит записку:  "Одна мука -- в толпе  -- Не
важная  вещь -- это звучит  --  Возвращайся  сегодня ночью. -- Г". Кто такой
"Г"? Эстергаз  засовывает записку в карман  пиджака. В  углу он находит свое
скомканное пальто, надевает его  и застегивает на все пуговицы. Его начинает
мутить, и одновременно в голове вертится фраза, которую  он словно бы прочел
только что и сразу запомнил, о  том, что невидимость стала  реальностью, что
весь  мир  превратился  в  невидимое  царство, все вещи  в  котором  как  бы
пародируют видимое.
     Эстергаз  спускается  вниз по  длинной  скрипучей  лестнице  и  выходит
наружу. Здесь очень  холодно,  дует пронизывающий до костей  ветер. Эстергаз
видит рядом  двери бара под названием "Исправительный  дом" и понимает,  где
находится.  Он всего в четырех  кварталах  от отеля "Сент  Алвин", в котором
убили  недавно двух людей, знакомых ему  раньше. Эстергаз прошел по снегу  к
своей машине и, достав из отделения для перчаток  бутылку, влил в свое  тело
немного  реальности.  Было около половины  седьмого утра. "Мука в толпе,  --
подумал  Эстергаз.  -- Эта сука знала,  о чем говорит". Зажав бутылку  между
коленями, он  включил  мотор и  поехал к  заброшенной автостоянке  у  самого
озера, над поверхностью которого висели почти неподвижные клубы дыма, словно
примерзшие к серой воде.
     -- Хорошая, правда?
     Том  поднял  глаза, продолжая  думать  о  клубах  тумана,  висящего над
Игл-лейк, и увидел  фон  Хайлица, который, склонившись  над столом,  готовил
сэндвичи с сыром и салями.
     -- Я имею в виду книгу, -- пояснил он.


     <i>60</i>
     Такси  Андреса  везло  их  мимо белых  стен  огромного дома Редвингов и
старых полей, где выращивали когда-то тростник, а теперь на истощенной почве
могли прижиться только ивы. Далеко впереди с правой стороны шоссе видна была
цементная  эстакада, которая уходила в  сторону  и превращалась постепенно в
высокую стену,  отгораживающую  владения Клуба основателей до самого  пляжа,
раскинувшегося  к югу от Бобби Джоунс-трейл  и  бунгало  Гленденнинга Апшоу.
Точно  такая же  стена огораживала собственность клуба с  севера.  Помещение
охраны находилось в том  месте,  где  две  стены  почти  смыкались.  Дорога,
ведущая  внутрь,  делилась за сторожкой  на Бен  Хоган-уэй  и Беби  Рут-уэй,
которые шли мимо здания Клуба к домам его завсегдатаев.
     -- Давайте свернем на поле и спрячем там машину, -- сказал фон Хайлиц.
     -- Ты, как всегда,  прав,  Леймон,  --  отозвался  Андрес. Старое такси
запрыгало по  неровной  почве.  Свернув  за  первый ряд  ив,  скрывавших  от
проезжающих по шоссе  то, что  осталось от земли острова  Милл Уолк,  Андрес
остановил машину и похлопал по рулю.
     -- Мы вернемся часа через  два, а может быть, и быстрее,  -- сказал ему
фон Хайлиц.
     --  Можете  не  торопиться,  --  сказал  водитель.   --  Только  будьте
осторожны.
     Том  и фон Хайлиц вылезли из  машины  и  пошли,  наступая  на  засохшие
остатки тростника. Они перешли через дорогу и  оказались перед высокой белой
стеной, уходившей  вправо,  в  пустые  скошенные поля,  на которых виднелись
метелки  засохшей травы, отдельно растущие пальмы и  низкие кустики,  а  еще
дальше  --  голубой простор  океана.  Фон Хайлиц быстро  шел  вдоль  забора,
который был всего лишь на дюйм выше его головы.
     --  Скажи  мне,  когда тебе  покажется, что мы  уже поравнялись с домом
твоего дедушки, -- попросил он Тома.
     -- Он еще далеко, на уровне первой дороги, ведущей от пляжа.
     -- Последний дом на этой улице? -- переспросил фон Хайлиц, оглядываясь.
     Том кивнул.
     -- Это очень удачное обстоятельство.
     -- Почему?
     -- Мы  можем просто обойти  стену там,  где она  кончается.  Со стороны
пляжа  она  является скорее украшением пейзажа,  чем серьезной преградой. --
Старик улыбнулся едва поспевавшему за ним Тому.
     -- Вам повезло, -- сказал юноша. -- Ведь вам наверняка непросто было бы
лезть через стену.
     Фон Хайлиц остановился.
     -- Ты действительно так считаешь?
     -- Ну да, она ведь выше вашего роста.
     --  Милый мальчик, -- сказал фон Хайлиц, берясь  руками за верхний край
стены.  Быстро подпрыгнув, он  подтянулся  на  руках  и  безо всякого усилия
оказался  наверху. Затем  старик  перекинул через  стену  одну ногу и  через
секунду был уже на другой стороне. Том услышал оттуда его голос: -- Никто не
видит. Теперь твоя очередь.
     Том  поднял  руки  и не  без труда подтянулся, чувствуя,  как лицо  его
краснеет. Кусок  бинта оторвался,  зацепившись  о выступ  стены.  Фон Хайлиц
смотрел на него из-под  высокой пальмы. Том лег животом на стену и попытался
перебросить ноги. Ботинки его скользили по ровной белой поверхности. Наконец
ему удалось перенести  центр тяжести,  но, не удержавшись наверху, Том упал,
как подстреленная птичка, на песчаную землю.
     -- Не так уж плохо, -- произнес фон Хайлиц. -- Тебе не больно?
     Том потер плечо.
     -- В костюме не очень удобно лазить по заборам.
     -- С плечом все в порядке? -- озабоченно спросил фон Хайлиц.
     --  Да,  --  Том  улыбнулся  старику.  --  Хорошо,  что я  все же  смог
перелезть.
     Фон Хайлиц смотрел сквозь листву пальм на три ряда  домов, находившихся
примерно в трехстах  ярдах внизу. Последнее бунгало в ближайшем к пляжу ряду
выдавалось куда  дальше всех  остальных. С того места, где стояли Том и  фон
Хайлиц, можно было разглядеть террасу,  высокие окна  и даже находившуюся за
ними гостиную с кожаной мебелью и инкрустированным столиком.
     -- Думаю, нам нужен вон тот дом? -- спросил фон Хайлиц.
     -- Вы правы, -- ответил Том.
     -- Теперь  давай  подождем,  пока  появится почтальон.  --  Фон  Хайлиц
взглянул на часы. -- Сейчас без пятнадцати четыре. Он скоро придет.
     Они  побрели  по  песчаным дюнам к  небольшому кусочку  зеленой  травы,
растущей под стволами  четырех огромных пальм. Кругом  валялись напоминавшие
пушечные ядра кокосовые орехи. Том опустился на траву  рядом с фон Хайлицом.
Отсюда ему видны были стол,  за которым они с матерью ели ленч, корешки книг
за  стеклом книжного  шкафа  и  горящая в кабинете лампа.  Примерно так  же,
наверное, смотрел в окно человек, стрелявший в Тома.
     Спустя несколько  минут на стоянке остановился красный почтовый фургон.
Почтальон  открыл  дверцу  и  выпрыгнул  из машины. За спиной  его  сверкала
голубая вода. Почтальон достал из фургона мешок с корреспонденцией и пошел к
домам, скрывшись на время из виду.
     -- Он зайдет к Глену  в первую  очередь, --  сказал фон  Хайлиц. -- Это
ближе всего.
     Голос  старика  показался  Тому  немного  странным,  и  он  внимательно
посмотрел  на четкий  профиль  фон Хайлица. На щеках  Леймона горел румянец,
глаза сузились и лихорадочно поблескивали.
     -- А вот теперь, -- сказал он. -- Теперь посмотрим.
     "Может, он  вообще ничего не сделает, -- подумал Том. -- Может,  просто
затрясет головой и запустит  пальцы в волосы.  Или пожмет плечами  и выкинет
письма в мусорную  корзину. Может, мы  вообще все это придумали, а  на самом
деле все было иначе".
     Почтальон вышел со стоянки и пересек Бобби Джоунс-трейл. Он поднялся по
ступенькам, ведущим к  калитке дома Апшоу, и прошел через внутренний дворик.
Постучал  в дверь и  подождал  Кингзли,  который забрал у него почту. Сейчас
дворецкий,   наверное,  идет  через  весь  дом  в   гостиную,  чтобы  отдать
корреспонденцию  своему  патрону. А  теперь Глен шагает в сторону  кабинета,
просматривая на ходу письма.
     Наконец  дверь  в  глубине  кабинета  открылась. Гленденнинг  Апшоу  --
большая  седая голова наверху массивного тела  в черном костюме -- подошел к
столу. Он смотрел, нахмурившись, на  стопку  писем. Пока  что Глен  хмурился
просто по  привычке,  а  не  от  гнева или неудовольствия.  Когда он подошел
поближе  к окну, Том разглядел красный  и  серый  конверты  запечатанных  им
писем.
     -- Он получил их, -- выдохнул фон Хайлиц.
     Дедушка Тома стоял за спинкой стула в  своем черном костюме и перебирал
стопку,  состоявшую  из восьми-девяти  писем. Отобрав  три из них, он  сразу
кинул их в стоящую под столом корзину для мусора.
     -- Наверное, реклама, -- сказал фон Хайлиц.
     Затем Глен  отодвинул  стул  от  стола и сел. Он  взял верхнее письмо в
стопке, вскрыл конверт ножом для бумаг и быстро прочитал его. Положив письмо
на край  стола,  Глен  достал из  кармана  ручку  и  сделал на  листке внизу
какую-то пометку.
     Потом он взял красный конверт. Прочитал адрес, рассмотрел марку. Вскрыл
конверт и достал оттуда желтый листок. Развернул и начал читать.
     Том следил, затаив дыхание.
     Несколько  секунд  Глен  Апшоу  сидел  совершенно неподвижно.  А  потом
произошла  странная  вещь.  Глен  по-прежнему  не  двигался,  но  тело  его,
казалось, начало  менять свои  очертания, словно в него  вдували  постепенно
воздух. Так  раздувается пузырь  древесной жабы. Казалось,  что  Глен  хочет
вобрать  в  себя  весь  воздух  в комнате.  Его  и  без того  огромные  руки
напоминали теперь столбы.
     -- Ну вот, -- произнес фон Хайлиц.
     Резко развернувшись на вращающемся стуле, дедушка Тома бросил взгляд на
видневшуюся за окном террасу. Сердце Тома остановилась и забилось вновь лишь
тогда, когда  Глен медленно повернулся обратно к столу.  Несколько секунд он
смотрел на лежавшее  перед ним послание.  Затем  оттолкнул  желтый  листок к
дальнему краю стола и взял в руки конверт, чтоб получше рассмотреть почерк и
марку. Повернул голову, чтобы убедиться, что дверь  закрыта. Снова посмотрел
в окно. Подвинул к себе и стал перебирать остальные письма. Положил отдельно
один  серый  и  два  белых  конверта. Затем  поднял и  рассмотрел  каждый  в
отдельности.  Глен распечатал их один  за  другим и прочем  вложенные внутрь
записки. Откинулся  на спинку стула и несколько  секунд смотрел  в  потолок.
Потом  снова перечитал записки. Оттолкнув стул от стола,  встал и  подошел к
окну. Посмотрел  направо и налево с испуганным выражением лица, которого Том
никогда не видел у него раньше.
     Румянец  на щеках  фон  Хайлица напоминал теперь  раскаленную  докрасна
сталь.
     -- Мне кажется, он не выспится сегодня ночью, а тебе?
     -- Он действительно убил ее, -- сказал Том. -- Я не знаю...
     Фон Хайлиц прижал палец к губам.
     Гленденнинг Апшоу  ходил  по  кабинету,  выписывая овал  между книжными
стеллажами  и письменным столом. Всякий раз, возвращаясь к столу,  он бросал
взгляд на записки. Остановившись в третий раз, он сгреб записки со  стола, а
затем  обошел  вокруг стула, чтобы бросить  их в  мусорную  корзину.  Тяжело
облокотился о спинку стула,  отодвинул его, сел и, нагнувшись, вынул  листки
из  корзины. Он разгладил  их и положил вместе с  конвертами  в верхний ящик
стола. Затем, открыв другой ящик, вынул сигару, откусил и выбросил кончик.
     -- Решил прибегнуть к  помощи  никотина,  чтобы собраться с  мыслями  и
успокоить нервы, -- прокомментировал его действия фон Хайлиц.
     Том  вдруг понял, что они наблюдают за его дедушкой всего  каких-нибудь
пятнадцать минут, а ему кажется, что прошло уже несколько часов. Как  только
Глен изменился в лице, прочитав первую  записку, Том вдруг почувствовал себя
безмерно несчастным. И  сейчас горе  словно изливалось из него, окружая его,
подобно некой  материальной  субстанции.  Вытянувшись на  траве, Том положил
голову на руки. Фон Хайлиц сочувственно похлопал его по спине.
     -- Он  судорожно соображает, что ему делать. Пытается понять, насколько
велик риск, если он расскажет кому-нибудь о письмах.
     Подняв голову, Том увидел, как дедушка выпускает изо  рта облако белого
дыма. Снова засунув  сигару  в рот, Глен  начал вертеть ее  пальцами, словно
пытаясь вкрутить на нужное место. Том снова отвернулся.
     --  Ага,  он  берет  телефонную  трубку,  --  сообщил  фон  Хайлиц.  --
По-прежнему  чувствует  себя  неуверенно,  но  все же  собирается  позвонить
кому-то.
     Том  поднял глаза. Дедушка сидел с трубкой в левой руке,  едва  касаясь
диска правой.  Сигара дымилась в  пепельнице.  Вот он  начал набирать номер.
Прижал  трубку  к уху. Произнес несколько слов, подождал,  нервно схватил из
пепельницы  сигару, снова что-то сказал, откинувшись на  спинку стула. Потом
повесил трубку.
     -- И что же теперь? -- спросил Том.
     -- Это зависит от  того, что он сделает. Если мы поймем,  что Глен ждет
кого-то, то останемся здесь. А если  нет, поедем в  отель  и  вернемся сюда,
когда стемнеет.
     Глен  открыл верхний  ящик  стола  и тупо  уставился на  записки. Вынул
конверты, еще  раз внимательно рассмотрел марки, затем положил все обратно и
закрыл ящик.
     -- Все зависит от того, что он сделает, -- повторил фон Хайлиц.
     Глен посмотрел  на часы, встал и  снова принялся мерить шагами кабинет.
Затем присел где-то в дальнем углу комнаты и выпустил очередное облако дыма.
Снова встал.
     -- Скоро мы все поймем, -- сказал мистер Тень.
     Юркая  коричневая  ящерка  бежала к  ним по  песку,  топоча  маленькими
ножками. Увидев Тома и Леймона,  она застыла на месте, занеся в воздухе одну
лапку. На  шее ее быстро пульсировала жилка. Затем ящерка резко развернулась
и побежала в  другую сторону.  Почтальон  обходил дома  во втором ряду. Тому
было очень жарко в костюме. К тому же, в ботинки его набился песок. Он потер
плечо, которое все  еще  немного побаливало. Седоволосые мужчина и женщина в
одежде для игры  в гольф  вышли на веранду последнего дома в третьем ряду и,
усевшись в шезлонги, стали читать какие-то журналы.
     -- Ты пробовал когда-нибудь мясо ящерицы? -- спросил Тома фон Хайлиц.
     --  Нет, -- подперев щеку  рукой, Том  взглянул на старика.  Фон Хайлиц
сидел, привалившись  к стволу пальмы и согнув  ноги в коленях, все тело  его
было в  тени  пальмы, напоминавшей  паука. Лицо фон Хайлица выглядело сейчас
молодым и веселым. -- А на что это похоже?
     -- Мясо  сырой ящерицы  напоминает по вкусу мягкую грязь, -- сказал фон
Хайлиц.  -- Совсем другое дело искусно приготовленная ящерица. Особенно если
ее не пересушить. И тогда у нее такой вкус, как  был  бы, наверное, у  птиц,
если  бы они имели плавники и могли плавать.  Обычно говорят,  что  на  вкус
ящерица напоминает цыпленка, но на  самом  деле мясо  у нее  далеко не такое
нежное.  У  ящерицы довольно резкий  вкус и странноватый запах. Зато в  этом
мясе очень  много  калорий и полезных веществ.  Мясом  хорошей ящерицы можно
питаться неделю.
     -- А где вы ели ящериц?
     -- В Мексике. Во время  войны американское  командование попросило меня
последить   за   группой   немецких  бизнесменов,   которые  слишком   часто
путешествовали  по Мексике  и другим латиноамериканским  странам.  Милл Уолк
сохранял  во время  войны  нейтралитет.  Мексика  вроде бы тоже. Так  вот, я
выяснил, что эти бизнесмены организовывали  пути к отступлению для известных
нацистов -- покупали документы, землю. А один из них увлекался экзотическими
блюдами и раз в неделю обязательно ел ящериц.
     -- Сырых или приготовленных?
     -- Запеченных на углях мескита.
     Эту историю, которая могла быть, а могла и не быть правдой, фон  Хайлиц
рассказывал примерно минут двадцать.
     К  стоянке подъехала черная машина. Из нее выскочили двое полицейских в
форме. В одном из них Том  узнал того, который требовал,  чтобы Дэвид Натчез
поднялся  наверх  тогда,  в больнице. Вторым был  Фултон  Бишоп.  Оба быстро
пересекли стоянку и ненадолго скрылись из виду.
     -- Глен ничего  не станет говорить  в присутствии второго полицейского,
-- сказал фон Хайлиц.  -- Он заставит Бишопа выпроводить его из комнаты. Вот
посмотришь.
     Глен Апшоу  побродил по  комнате  и присел на  стул,  но почти  тут  же
вскочил  с  него.  Он ткнул  в  пепельницу  окурок  сигары и,  выпрямившись,
посмотрел на дверь.
     --  Услышал звонок, --  прокомментировал  фон  Хайлиц. Секунду спустя в
кабинет  вошел  Кингзли, а за ним -- Бишоп и второй полицейский. Гленденнинг
Апшоу произнес несколько слов, Бишоп повернулся к своему напарнику  и махнул
рукой в сторону двери. Полицейский вышел из комнаты.
     --  Бишоп --  человек Глена, -- сказал фон Хайлиц. -- Он не  сделал  бы
карьеру, если бы  Глен  не расчищал ему путь и не прикрывал его.  Но  скорее
всего, Глен не может доверять  ему  настолько, чтобы  рассказать об убийстве
Джанин Тилман. Значит, он выдумает какую-нибудь другую  историю. Хотелось бы
мне ее послушать!
     Гленденнинг Апшоу сидел  за  письменным  столом,  а Фултон  Бишоп стоял
прямо  перед  ним.  Глен  что-то  говорил,  поднимал  руки,  жестикулировал,
полицейский стоял неподвижно. Апшоу ткнул пальцем в правое предплечье.
     -- Что бы это значило? -- спросил фон Хайлиц. -- Готов спорить...
     Дедушка Тома  открыл верхний ящик письменного стола и достал оттуда все
четыре письма вместе с  конвертами. Фултон Бишоп подошел к столу и склонился
над листочками.  Он  задал  какой-то  вопрос,  Глен  ответил.  Бишоп  поднес
конверты к глазам, чтобы изучить почерк и марки. Затем положил их обратно на
стол  и выглянул  в окно, словно,  как  и  Глен,  боялся, что  кто-нибудь их
подслушает.  Затем  Бишоп обернулся  и  что-то  сказал  Глену.  Тот  покачал
головой.
     -- Бишоп хочет забрать письма с  собой. Глен не  хочет  их отдавать, но
ему придется.
     Почтальон, обойдя все дома, вернулся наконец  к  своему фургону.  Бишоп
снова просмотрел записки и что-то сказал. Глен  кивнул головой. Бишоп  отдал
ему обратно красный конверт и одну  из записок,  а  остальные сложил  и стал
засовывать в карман. Глен быстро подошел к нему и перехватил его руку. Бишоп
отпрянул назад. Апшоу ткнул пальцем в грудь полицейского.  Разговор, похоже,
шел на повышенных тонах. Наконец Глен проводил Бишопа до двери и выпустил из
кабинета.
     -- Бишоп получил все указания и, похоже, они не слишком его обрадовали,
--  сказал  фон Хайлиц. -- Если Глен подойдет к окну, обрати внимание на его
правый рукав. Может быть, тебе удастся что-нибудь там разглядеть.
     Дедушка  Тома вернулся  к столу  и достал  из  ящика  еще одну  сигару.
Откусил  кончик,  выплюнул  его  в  корзину и присел,  чтобы  зажечь.  Через
несколько минут на стоянке появились Бишоп и второй полицейский. Они открыли
дверцы машины  и,  не  переговариваясь,  влезли  внутрь.  Гленденнинг  Апшоу
развернул стул к окну  и выпустил облако  дыма. Том не мог разглядеть на его
правом рукаве  ничего  определенного.  Апшоу снова  засунул  сигару  в  рот,
повернулся к  столу, наклонившись, открыл  ящик с  правой стороны и  вытащил
оттуда пистолет.  Он  положил  его  на  стол  рядом  с  запиской  и  красным
конвертом,  внимательно  посмотрел на  него, затем снова взял в  руки, чтобы
проверить, есть ли в  магазине патроны. Глен  положил оружие  в верхний ящик
стола и медленно закрыл  его обеими руками.  Потом отодвинул от стола стул и
встал. Подошел  к  окну  и  постоял  так немного, продолжая  курить  сигару.
Кингзли,  открыв  дверь  кабинета,  что-то  сказал  хозяину,  но  Глен,   не
оборачиваясь, махнул ему рукой, чтобы он убирался.
     Том пристально вглядывался  в правый рукав дедушки, но не видел ничего,
кроме обычной черной ткани.
     -- Думаю, что это невозможно разглядеть, --  сказал фон Хайлиц. -- Даже
со стопроцентным зрением. Но это наверняка там.
     -- Что именно?
     -- Траурная ленточка, -- пояснил  фон Хайлиц. -- Глен только что сказал
Бишопу, что в письмах говорится о тебе.
     Том  снова  посмотрел на человека  с огромной  седой  головой, курящего
сигару  возле выходящего  на веранду  окна,  и, хотя он по-прежнему не видел
никакой ленты, ему показалось, что он угадывает  ее  контур,  потому  что не
сомневался, что фон Хайлиц был прав: она была там -- траурная лента, которую
миссис Кингзли  вырезала из старого куска  черной  материи и  нашила ему  на
рукав.
     Глен отвернулся от окна, взял со стола желтый листок и красный конверт.
Он подошел  к  стене  за письменным столом,  отодвинул  узкую панель и отпер
находившуюся за ней небольшую дверцу.
     Записка и конверт исчезли внутри, дверца захлопнулась, панель встала на
место. Глен бросил на окно полный ярости взгляд и вышел из кабинета.
     -- Что ж, за этим мы и приходили, --  сказал фон Хайлиц. -- Ведь теперь
у тебя нет больше сомнений, не так ли?
     -- Нет, -- сказал Том, вставая на  колени. -- Только  теперь я не знаю,
что у меня вообще есть.
     Фон Хайлиц помог ему  встать на ноги. Пожилая пара, читавшая журналы на
веранде собственного дома, давно мирно  дремала под лучами солнца. Том пошел
вслед  за мистером  Тенью к белой  стене. Фон Хайлиц чуть  пригнулся и сплел
руки, чтобы  Тому было легче перелезть через  забор. Том встал ногой на руки
фон Хайлица и почувствовал, как  его почти  подкинули наверх. Он приземлился
по  другую  сторону  стены с таким звуком, что по  его спине тут же побежали
мурашки.  Фон Хайлиц  перелетел через стену как акробат. Он отряхнул руки от
пыли и стряхнул песчинки с пиджака.
     --  Теперь  давай вернемся в  отель и позвоним Тиму Трухарту, -- сказал
мистер Тень.


     <i>61</i>
     Том еле шел за стариком,  ему казалось, что каждая нога его весит сотни
фунтов. Плечо все еще  болело, обожженная рука ныла, а  набившийся в ботинки
песок  тер  ноги. Что касается фон  Хайлица,  то  он  выглядел,  как всегда,
безукоризненно.  Старик  посмотрел  через плечо  на  Тома.  Том  подергал за
лацканы пиджака, чтобы он сидел хоть немного удобнее.
     Когда они ступили на тростниковое поле, фон Хайлиц обернулся. Том резко
остановился.
     -- С тобой все в порядке? -- спросил старик.
     -- Конечно, -- ответил Том.
     -- Я ведь не очень нравлюсь тебе сейчас, не так ли?
     -- Я бы  этого не сказал, -- ответил Том, и это  было правдой -- сейчас
он предпочел бы вообще ничего не говорить. Фон Хайлиц кивнул.
     -- Что ж, пора возвращаться в город.
     Он быстро  пошел  в направлении живой  изгороди  из ив,  а  Том, как ни
старался, не мог сократить дистанцию между ними.
     Когда Том обошел наконец  ивы, отделявшие его от машины Андреса, старик
ждал его, прислонившись к машине.  Заметив  Тома, он открыл дверцу  и  залез
внутрь. Том открыл  другую дверцу  и сел, прижавшись к ней, словно на заднем
сиденье расположились кроме него еще двое.
     -- Все прошло нормально? -- спросил Андрес.
     -- Мы увидели все, что должны были увидеть, -- ответил мистер Тень.
     Закрыв  глаза, Том  расслабился и  снова  увидел перед  собой  дедушку,
пытающегося вдохнуть  в себя  весь  воздух в помещении,  после того  как  он
прочел маленький желтый листок.  Он инстинктивно повернулся к  окну,  словно
лев, в которого вонзилась первая стрела.
     За всю дорогу Том не произнес ни слова, и когда фон Хайлиц открыл перед
ним  дверь  "Пещеры  Синбада",  как  можно  быстрее  прошел  внутрь,  словно
опасаясь, что старик может дотронуться до него.
     Они ехали в лифте в полной тишине.
     Фон Хайлиц отпер  дверь своего номера,  а  Том,  обойдя вокруг старика,
стал засовывать ключ  в  замок  своего. Горничная успела застелить кровать и
прибраться  на столе, аккуратно  разложив  все  вещи. Бумага  для записей  и
конверты были сложены на стуле, а сыр и колбаса убраны обратно в пакеты. Том
взял книгу об убийствах "Голубой розы" и рухнул на кровать. Было слышно, как
в соседнем номере фон Хайлиц разговаривает  по телефону. Том  открыл книгу и
начал читать.
     Через  несколько  минут в комнату вошел  мистер  Тень. Том  едва поднял
глаза от книги. Старик отодвинул от стола стул и сел.
     -- Ты  разве не хочешь узнать,  что делал все это время Тим Трухарт? --
спросил он.
     -- Ну и что же? -- Том неохотно захлопнул книгу.
     -- У него есть на подозрении человек, которого мог нанять Джерри Хазек.
Парень  по  имени  Скиллинг, который  зарабатывает  на  жизнь,  перепродавая
подержанные ружья, старые машины,  даже моторные лодки -- в общем,  все, что
удается раздобыть. Несколько лет назад он отсидел  два года  в тюрьме  штата
Висконсин за  скупку краденого и с  тех  пор живет в небольшой лачуге  около
заброшенной турбазы на Игл-лейк. Это  недалеко от автомастерской, где Джерри
и его  друзья  держали краденое. Двое  свидетелей видели,  как этот Скиллинг
разговаривал в баре с Джерри Хазеком. В ночь пожара он исчез.
     -- Это ничего не доказывает, -- сказал Том.
     --  Разумеется. Но  Тим сходил в  местный банк, и после долгой беседы с
управляющим ему удалось заглянуть в  отчеты. Каждое  лето в последние четыре
года Скиллинг клал на счет от восьми до десяти тысяч долларов, -- фон Хайлиц
улыбнулся.
     Том никак не мог понять, куда он клонит.
     -- Скиллинг скупал  краденое  у Джерри, --  продолжал  мистер Тень.  Он
вернулся к  своей прежней профессии, когда Джерри и его друзья стали грабить
дома вокруг озера.
     -- Но  какое отношение имеет  все это к пожару? Или  к тем, кто пытался
меня убить?
     -- За день до твоего приезда на Игл-лейк наш герой положил на счет пять
тысяч долларов.
     -- Пять тысяч долларов, -- повторил Том.
     -- Скорее всего, это был аванс. Он наверняка должен был получить вторую
половину после обнаружения тела, но к  тому времени Джерри и его друзья были
благодаря тебе уже в тюрьме.
     -- Так они наняли своего скупщика краденого, чтобы убить меня?
     --  Наверное, Скиллинг сам предложил  свои услуги, когда узнал,  что на
этом  можно заработать десять тысяч. Сестра этого Скиллинга живет там  же, в
Висконсине, в  местечке Маринетт. Она  замужем за  таким  же  мошенником  --
другом своего брата,  который сидит  в  тюрьме по  обвинению  в  вооруженном
ограблении.  Тим  думает,  что  Скиллинг  вполне  мог  спрятаться у  нее  на
несколько дней. Он позвонил в полицию Маринетт и попросил последить за домом
этой женщины.
     -- Тогда они,  наверное, поймают его, --  сказал Том.  -- Скорее  всего
поймают.  Они  ведь должны поймать  человека,  убившего Барбару  Дин. --  Он
посмотрел на книгу и снова раскрыл ее.
     -- Тиму кажется, что твой друг  Нэппи Лабарре почти готов рассказать им
все,  что знает. Но  если они  арестуют  Скиллинга, то информация,  выданная
Нэппи, не принесет ему особой  пользы. Так  что  в  интересах Нэппи  продать
Скиллинга как можно скорее.
     -- Это хорошо.
     -- И  это  все, что ты хочешь сказать? Хорошо и  не  более того?  Петля
затягивается вокруг горла твоего дедушки, и все это благодаря тебе.
     -- Я знаю.
     -- Наверное, ты в какой-то степени жалеешь об этом?
     -- Хотелось бы  мне знать, --  Том  снова видел  перед  собой  дедушку,
смотрящего в окно взглядом затравленного животного.
     Фон Хайлиц встал, развернул стул и  сел лицом к Тому, поставив руки  на
колени и подперев ладонями подбородок.
     -- Наверное, дело в том, что он все-таки мой дедушка, -- сказал Том. --
Меня воспитали так, что  я привык считать его особенным  -- почти героем. Он
обеспечивал  существование  нашей семьи.  Все зависело от  него. А теперь...
теперь я чувствую себя отрезанным от всех остальных.
     --  Поедем со  мной к Дэвиду  Натчезу,  --  попросил фон  Хайлиц. -- Не
исключено,  что ты сумеешь  помочь нам  понять, куда может  отправится Глен,
если решит  спрятаться, чтобы подготовиться к бегству с острова. К  тому же,
это поможет тебе оправиться от шока.
     Том покачал головой.
     --  Я говорю серьезно  --  ты  пережил  сильный шок.  Я  знаю,  что  ты
сердишься  на меня,  сам того не желая. За последние два дня вся  твоя жизнь
словно вывернулась наизнанку и...
     -- Остановитесь, -- перебил  его Том.  --  Может быть, я  действительно
сержусь на вас. Но вы не можете знать всего, что я чувствую.
     Произнесенная   фраза  заставила   Тома  почувствовать  себя  капризным
ребенком.
     -- Конечно  же,  нет,  -- сказал  фон  Хайлиц.  -- Но,  когда  все  это
закончится, мы сумеем узнать друг друга поближе.
     -- Неужели вы не могли тогда, семнадцать лет назад, последовать за моей
матерью? Когда вернулись на Милл Уолк  и узнали,  что Глен увез ее в Майами?
Но вы позволили  ему  отобрать ее у вас  -- просто не  стали  бороться.  Да,
конечно, вы  жили в доме напротив, но я ведь никогда не видел вас, кроме тех
двух раз, когда вы приходили в больницу.
     Фон Хайлиц выпрямился на стуле. Ему было явно не по себе.
     -- Глен ни за что не позволил бы мне увидеться с Глорией, -- сказал он.
-- А даже если бы позволил, она не согласилась бы уехать со мной.
     -- Вы  не  можете  этого  знать,  --  почти  закричал Том.  -- Она была
совершеннолетней и могла выйти замуж за  кого угодно. А  вы просто позволили
ей снова стать  слабой и беспомощной.  Допустили, чтобы  ее продали  Виктору
Пасмору. Вернее, чтобы для нее купили Виктора Пасмора или  не знаю, как  это
лучше сказать. -- Тому вдруг показалось, что речь идет о Саре Спенс и  Бадди
Редвинге, и он почувствовал себя еще несчастнее. -- Вы не сделали ничего, --
Том больше не мог говорить.
     --  Думаешь, я не размышлял об этом, -- сказал фон Хайлиц. -- Мне  было
тогда за сорок. Я привык жить один и делать то, что хочу. И я не считал, что
сумею быть хорошим  мужем. Я никогда не скрывал своего эгоизма,  если эгоизм
означает возможность  сконцентрироваться  на  какой-то одной  вещи  в  ущерб
остальным.
     -- Вам нравилось быть одному, -- выпалил Том.
     -- Конечно,  нравилось,  но  это было  не  самой  важной причиной.  Мне
казалось, что  Глория видит во мне еще одного отца. А на такой основе нельзя
построить настоящий брак. Но и это не главное. То, что я  собирался сделать,
убило бы Глорию. Я не мог жениться на дочери Гленденнинга Апшоу. Ведь вскоре
после  твоего рождения  я начал подозревать, что он  убил  Джанин  Тилман. Я
хотел разрушить его жизнь. Так что, все случилось так, как случилось, потому
что каждый из нас был самим собой -- Глория, Глен и я. Единственное хорошее,
что из всего этого получилось -- это ты, Том.
     -- Но вы пришли посмотреть на меня только дважды, -- не унимался Том.
     -- Как ты думаешь, что стало бы с твоей матерью, если бы я настаивал на
встречах с тобой?
     -- Дело  вовсе не в этом. Просто вы  были  очень  заняты -- лечили свои
раны, ели ящериц, подглядывали в окна и раскрывали убийства.
     -- Что ж, если хочешь, можешь думать об этом так.
     --  Вы  по-настоящему захотели  общаться  со мной  только тогда,  когда
поняли,  что меня можно использовать. Вы решили заинтересовать меня тем, что
случилось с Джанин  Тилман. Вы завели меня, как часы,  и оставили  тикать. И
теперь вы довольны тем, что я вел себя именно так, как вам хотелось.
     --  А ты  сделал это потому, что ты --  это  ты,  Том.  Если бы  ты был
другим, я бы...
     -- Вы бы вообще не подошли ко мне.
     -- Но ведь ты -- это именно ты.
     -- Хотелось бы мне понять наконец, кто я такой и что собой представляю.
     --  Ты оказался достаточно  похожим  на  меня,  чтобы  мы  оказались  у
брошенной машины Хасслгарда  в одно и то же время. И  появились в больнице в
тот день, когда умер Майкл Менденхолл.
     -- Не уверен, что мне хочется быть похожим на вас.
     -- Но ведь тебе не хочется также быть похожим на своего дедушку. -- Фон
Хайлиц  встал  и  посмотрел  сверху  вниз  на  Тома,   лежащего  на  большой
двуспальной кровати с книгой в мягкой обложке. Том  испытывал сейчас сильные
противоречивые чувства, и фон Хайлицу очень хотелось подойти к нему, обнять,
погладить  по  щеке,  но  слова,  сказанные  только  что Томом,  делали  это
невозможным.
     --  То, что я сказал тебе тогда на поляне, правда, Том. Я действительно
люблю тебя. И  мы должны  вместе сделать большое дело.  Я шел к  этому очень
долго, но  теперь мы должны закончить это вместе. Он положил руку на  спинку
кровати.
     "Как мне надоели все эти пышные речи", --  подумал Том, и выражение его
лица заставило фон Хайлица убрать руку с кровати.
     -- Что ж, тебе необязательно идти со мной к Хобарту.  Я зайду и спрошу,
что ты решил, прежде чем идти.
     Том кивнул. Он окончательно перестал понимать, чего хочет, и был сейчас
слишком несчастен, чтобы трезво размышлять на эту тему. Он не видел, как фон
Хайлиц вышел из комнаты, только  слышал, как закрылась дверь, соединявшая их
номера. Том взял  книгу и снова  стал читать. Он слышал,  как за стеной  фон
Хайлиц меряет шагами комнату. А в книге Эстергаз ехал по  берегу  дымящегося
озера. И ему казалось, что внутри его живет другой человек, почти невидимый,
но обладающий чудовищной силой. Фон Хайлиц стал разговаривать по телефону.
     "Почему  я был так груб с ним? -- подумал вдруг Том.  --  Обвинял его в
том, что он не был простым  обыкновенным отцом?" Виктор Пасмор  был простым,
обыкновенным отцом, и  одного  с  него было достаточно.  Том  чуть  было  не
вскочил  с  кровати  и не  пошел  в соседнюю комнату, но  невыносимая боль и
тоска, по-прежнему отдававшая злостью, словно пригвоздила его к кровати.
     В мире столько всего невидимого, думал Эстергаз. Он  сделал еще  глоток
из  стоявшей  между колен  бутылки.  И  многие люди  переходят  в  невидимое
состояние, а остальные едва замечают  это. Здесь  большую роль играют  горе,
унижение. Это словно предчувствие смерти,  словно  умереть  раньше смерти. И
еще это происходит, когда  весь  мир оставляет тебя позади. Это происходит с
алкоголиками,  отщепенцами,  убийцами,  солдатами после  войны, музыкантами,
детективами,  наркоманами,  поэтами,   мужскими  и  женскими  парикмахерами.
Видимый  мир  становится  все  более  и  более  населенным,  и  с  невидимым
происходит то же самое.  Эстергаз остановился на светофоре, и на секунду ему
очень захотелось увидеть этот  невидимый  мир, который  он  так  хорошо себе
представлял, увидеть  равнодушных  ко всему невидимок,  одетых в лохмотья  и
старую одежду, прикладывающихся к бутылкам, как он, или подпирающих фонарные
столбы, лежащих на засыпанных снегом тротуарах.
     Том  поднял  глаза от  книги, вдруг  пораженный воспоминанием о  другом
человеке, скрытом внутри него, который однажды уже видел его лежащим на этой
кровати  в этом  отеле и читающим  эту книгу. Ведь тогда,  после аварии,  он
смотрел  на себя  такого  как  сейчас, смотрел  на почти  взрослого  Тома. И
воспоминание это  окружала  какая-то непонятная жестокость --  взрыв дыма  и
огня, -- подобно тому, как окружала она Эстергаза.
     Усталость, наполнявшая каждую клеточку его  тела, тянула  его вниз. Том
подумал,  что должен немедленно встать, книга выскользнула у  него из рук, и
Том увидел огромную фигуру своего  дедушки, мечущегося у окна, подобно льву,
в  которого  попала  стрела  охотника.  Том потянулся  к книге.  Пальцы  его
коснулись темной половины лица, изображенного  на обложке. Дедушка посмотрел
прямо в глаза Тому, подняв  голову от желтого листочка бумаги для записей, и
юноша тут ж