раз показав
мне зубы, она окликнула товарку:
-- Это друг Пола. Говорит, что не знает, где он.
Та присоединилась к ее веселью:
-- Друг Пола?
-- Господи, -- пробормотал я, отворачиваясь от них. Я спросил: "Не
знаете, будет ли он завтра?" -- но в ответ получил только недоуменные
взгляды. Я заметил, что покупательницы тоже смотрят на меня, и вспомнил
слова тети Ринн. Они явно чувствовали во мне чужака.
Пока продавщицы продолжали хихикать и обмениваться впечатлениями, я
прошел вглубь магазина. Я шел мимо неописуемых предметов одежды, свирепых
игрушек и ярдов материи, годной разве для лошадиных попон. Раздражение
ощущалось все сильнее. На втором этаже я обнаружил прилавок с книгами. Одна
из обложек привлекла мое внимание -- ее написал мой профессор литературы,
знаменитый филолог. "Волшебный сон". Унылая монография о поэтах
девятнадцатого века в развеселой обложке, на которой длинноволосый юноша,
похоже, одурманенный каким-то зельем, нежился в объятиях сильно раздетой
красавицы -- очевидно, Музы. По внезапному побуждению я взял книгу и сунул
ее в карман куртки. Именно это издательство должно было, по всей видимости,
опубликовать мою грядущую книгу о Лоуренсе. С опаской оглянувшись, я
убедился, что мое воровство осталось незамеченным. Проходя мимо кассы, я все
же положил рядом пятидолларовую бумажку и поспешил на улицу.
И попал чуть ли не в объятия Бертильсона. Клянусь, что в первую очередь
его розовое лунообразное лицо с вечной лицемерной улыбкой обратилось к моему
карману, где лежал "Волшебный сон", и лишь потом он посмотрел на мое лицо.
Потолстевший и облысевший, он показался мне еще неприятнее, чем раньше. Его
жена, прямая, как палка, и несколькими дюймами выше него, стояла рядом,
глядя на меня так, будто каждую минуту ожидала какой-нибудь пакости.
И, признаюсь, у нее были для этого основания. Когда мы с Джоан только
что поженились, пастор неустанно изводил нас своими поучениями, и в одну
пьяную ночь я написал ему издевательское письмо. По-моему, я написал, что он
недостоин носить свой воротничок.
Он это тоже помнил, и за всегдашней слащавостью в его глазах сверкали
ледяные искорки.
-- Молодой Майлс. Какая встреча! Молодой Майлс.
-- Мы слышали, что вы вернулись, -- добавила его жена.
-- Я хотел бы видеть вас завтра на службе.
-- Что ж, я...
-- Я опечалился, услышав о вашем разводе. Большинство браков, которые я
совершал, так не кончались. И очень немногие из повенчанных мною оказались
так остроумны, как вы и ваша... Джуди, кажется? Немногие писали мне такие
письма.
-- Ее звали Джоан. И мы никогда не разводились в том смысле, в каком вы
думаете. Она погибла.
Пасторша поперхнулась, но Бертильсона было не так-то легко сбить. Он
продолжал смотреть на меня в упор:
-- Мне жаль. Искренне жаль вас, Майлс. Быть может, хорошо, что ваша
бабушка не дожила до того, как вы...
-- Как я что?
-- Вы, похоже, обречены оказываться рядом, когда гибнут молодые
женщины.
-- Меня даже не было в городе, когда убили эту девушку. И когда погибла
Джоан, меня тоже не было рядом.
С тем же успехом я мог объяснять что-то бронзовому Будде. Он улыбнулся:
-- Я должен извиниться. Вы меня не так поняли. Но, раз уж вы упомянули
об этом, должен сказать, что мы с миссис Бертильсон находимся в Ардене с
миссией, которую я мог бы назвать миссией милосердия, именно в связи с
событием, к которому вы объявляете свою непричастность.
Он привык говорить в терминах проповедей, но понять его было можно.
-- Извините, но мне нужно идти.
-- Мы были у ее родителей, -- он все еще улыбался, но теперь улыбка
выражала печальную серьезность. -- Так вы знаете об этом? Слышали?
-- Слышал. Я пойду.
Неожиданно заговорила его жена:
-- Вам было бы лучше уехать туда, откуда вы явились, Майлс. Вы оставили
здесь слишком плохое впечатление. Ее супруг продолжал фальшиво улыбаться.
-- Тогда пришлите мне еще один чистый лист, -- сказал я и ретировался
через улицу в бар Фрибо. Там я пропустил подряд несколько рюмок и,
вслушиваясь в неразборчивое бормотание Майкла Муза по радио и разговор
мужчин у стойки, принялся раздирать книжку "Волшебный сон". Сперва я оторвал
обложку, потом вырвал несколько страниц и стал вдумчиво рвать их на части.
Подошел обеспокоенный бармен.
-- Я написал эту книгу и понял, что она ужасна, -- объяснил я ему,
спрятав обложку, чтобы он не мог прочесть фамилию. -- Может же человек
разорвать в баре свою собственную книгу?
-- Вам лучше уйти, мистер Тигарден, -- сказал бармен. -- Вы можете
прийти завтра, -- я даже не обратил внимания, что он называет меня по
фамилии.
-- Нет, могу я разорвать мою книгу?
-- Послушайте, мистер Тигарден, -- сказал он. -- Вчера вечером убили
еще одну девушку. Ее имя Дженни Странд. Мы все ее знали и теперь немного
волнуемся.
Это случилось так:
Тринадцатилетняя Дженни Странд пошла в кино с четырьмя подружками
посмотреть фильм Вуди Аллена "Любовь и смерть". Ее родители запрещали ей
смотреть его; им не нравилось название, и они не хотели, чтобы их дочь
училась сексуальным отношениям по голливудским фильмам. Она была
единственной дочерью среди трех мальчиков, и отец, считавший, что сыновья
вполне могут учиться сами, хотел учить дочь так, чтобы сохранить ее
невинность.
Из-за смерти Гвен Олсон родители были необычайно осторожны, когда
Дженни сказала, что идет вечером в кино с подругами. "Будь дома к десяти",
-- сказал отец. "Конечно, папа". Кино должно было кончиться еще до десяти,
их опасения глупы, и она не хочет из-за чьей-то глупости терпеть
ограничения.
Ей не пришло в голову, что она и Гвен Олсон были очень похожи -- так
похожи, что в большом городе, где не все знают друг друга, их могли бы
принять за сестер. Несколько учителей замечали это сходство, но не Дженни.
Гвен Олсон была на год младше, и ее убил маньяк -- так говорили все.
Маньяки, извращенцы, цыгане -- опасные люди, но они приходят и уходят, и
надо только держаться от них подальше и не быть дурой, как Гвен Олсон,
которая зачем-то потащилась вечером к реке.
Она встретилась возле дома со своей подругой Джо Слэвитт, и они прошли
пять кварталов до кинотеатра, где их ждали еще трое девочек. Они уселись в
один ряд, ритуально поедая конфеты.
"Мои родители думают, что это нехороший фильм", -- прошептала она Джо,
и та прикрыла ладошкой рот, притворяясь, что шокирована. На самом деле они
обе считали, что фильм скучный.
Когда все кончилось, они стояли возле кино. Идти, как всегда, было
некуда. Они пошли по Мейн-стрит, вниз к реке.
-- Я боюсь даже думать про Гвен, -- призналась Мэрилин Хикс, девочка с
длинными светлыми волосами и золотыми коронками.
-- Так не думай, -- отрезала Дженни. Эта Мэрилин вечно говорит
глупости.
-- Что, ты думаешь, с ней случилось?
-- Ты знаешь, -- кратко ответила Дженни, которая не была такой
невинной, как думали ее родители.
-- Это мог быть кто угодно, -- дрожащим голосом сказала другая девочка.
-- Ага, например Билли Хаммел и его друзья, -- насмешливо сказала
Дженни, глядя на старших парней, слоняющихся перед зданием телефонной
компании. Уже темнело, и она видела, как белые буквы на их форменных
футбольных майках отражались в большом окне компании. Минут через десять
парни устанут торчать здесь и уйдут.
-- Мой отец говорит, что полиция в упор не видит настоящего убийцу.
-- Я знаю, про кого он, -- сказала Джо.
Они все знали, кого имел в виду отец Мэрилин.
-- Я опять проголодалась. Давайте зайдем в кафе.
Они пошли через улицу. Парни не обращали на них никакого внимания.
-- В этом кафе кормят одной дрянью, -- заявила Дженни. -- Они
подмешивают туда силос. -- Вот привереда, посмотрите! -- И кино дурацкое.
-- Привереда! А все из-за того, что Билли Хаммел на нее не взглянул.
-- Да, уж он-то точно никого не убивал. Внезапно они ей надоели. Они
стояли вокруг не полукругом, с глупыми ухмылками. Билли Хаммел и его друзья
в футбольных майках отправились по домам. Она устала от всего -- от кино, от
этих парней, от своих подруг. Ей захотелось скорее вырасти. Я не пойду в
кафе, заявила она. Пойду домой.
-- Валяаааай, -- протянула Мэрилин, и этого оказалось достаточно, чтобы
она повернулась и быстро пошла прочь.
Она чувствовала, что они смотрят на нее, поэтому свернула в первый же
переулок. Она шла по темной улочке, лишь кое-где освещенной окнами домов.
Кто-то ждал впереди, неясная темная фигура -- должно быть, домохозяин моет
машину или вышел подышать воздухом. Или женщина зовет домой детей.
В тот момент она едва не спасла свою жизнь, потому что поняла, что
все-таки голодна, и хотела повернуть назад, но это было невозможно. Поэтому
она вскинула голову и пошла вперед, мимоходом отметив, что темный силуэт
оказался всего-навсего кустом.
Следующая улица была еще темнее. Со всех сторон над ней нависали
громады деревьев. За собой она услышала медленные шаги. Но она не боялась,
пока что-то твердое и холодное не коснулось ее спины. Она, подпрыгнув,
обернулась, и когда она увидела глядящее на нее из темноты лицо, то поняла,
что настал худший момент ее жизни.
Четыре
В тот момент я скептически отнесся к приглашению бармена, но тем не
менее через двадцать шесть часов я снова был у Фрибо, но на этот раз не у
стойки, а за столиком, и не один, а в компании.
Я понял, что пьян, только когда на полной скорости гнал "фольксваген"
домой, напевая про себя. Без сомнения, моя машина виляла на дороге так же,
как у Алисон Грининг в тот вечер много лет назад -- в тот вечер, когда я
впервые узнал вкус ее теплых губ и когда все мои чувства всколыхнулись от ее
восхитительных запахов мыла, духов, пороха и чистой холодной воды. К
моменту, когда я достиг итальянского пейзажа и плаката на вершине холма, я
понял, что смерть Дженни Странд была причиной враждебности ко мне арденских
обывателей. Я бросил машину возле гаража и, как вор, прокрался в дом.
Странное письмо и конверт лежали у меня в кармане вместе с разорванными
листками книги "Волшебный сон". В доме кто-то ходил. Я прошел по коридору,
чувствуя холод пола даже в туфлях.
Дом наполняли звуки, казалось Тута Сандерсон одновременно находилась в
нескольких комнатах.
-- Выходите, -- сказал я. -- Я вас не обижу.
Молчание.
-- Ладно. Можете идти домой, миссис Сандерсон.
Я прошелся по комнатам нижнего этажа. Мебель Дуэйна сияла чистотой, но
нигде никого не было. Я пожал плечами и отправился в ванную.
Когда я вышел оттуда, звуки в доме, как по волшебству, стихли. Видимо,
она в панике сбежала.
Потом кто-то кашлянул -- без сомнения, в моем кабинете, куда я запретил
ей входить. Рассерженный, я взлетел наверх и...
Через окно я увидел грузную фигуру Туты Сандерсон, спешащую по дороге
прочь с сумкой, болтающейся на плече; а в моем кресле безмятежно восседала
Алисон Апдаль.
-- Что... -- начал я. -- Мне не нравится...
-- Похоже, вы ее напугали. Она и так была не в себе, но вы довершили
дело. Но не волнуйтесь, она вернется.
Показания Туты Сандерсон 18 июля
Когда я увидела, как он выходит из машины, я знала, что он пьян, пьян в
стельку, и когда он начал вопить, я решила, что мне лучше уйти. Теперь я
знаю, что перед этим он спорил с пастором в Ардене, и думаю, что пастор
правильно все сказал на следующий день. Он мог бы сказать и покрепче. Ред
тогда вернулся из полиции -- конечно, в шоке от того, что он увидел, -- и он
сказал мне: мама, не ходи больше к этому чокнутому. У меня были свои мысли
насчет него, но ведь пять долларов -- тоже деньги, разве не так? А еще два
доллара я положила ему под лампу. Да, так вот, я собиралась прийти снова, он
меня не запугал. Я хотела понаблюдать за ним.
Мы какое-то время молчали -- странно, но у меня было чувство, что это я
вторгся в ее владения. Я видел, что она это тоже чувствует, и решил внести
ясность:
-- Мне не нравится, когда в мою комнату входят без разрешения. Это
нарушает рабочую обстановку.
-- Она сказала, что вы запретили ей сюда заходить. Потому я и здесь.
Это единственное тихое место, где можно было дождаться вас, -- она вытянула
ноги в джинсах. -- И я ничего не трогала.
-- Дело не в этом, а в вибрациях.
-- А я не чувствую никаких вибраций. А что вы тут делаете?
-- Пишу книгу.
-- О чем?
-- Не имеет значения. Мне нужен покой.
-- Книгу о других книгах. Почему бы вам не написать о чем-нибудь
настоящем? О чем-нибудь важном для людей?
-- У тебя есть тема?
-- Зак хочет встретиться с вами.
-- Вот радость.
-- Я говорила ему о вас, и он очень заинтересовался. Он хочет узнать
про ваши идеи. Зак очень интересуется всякими идеями.
-- Я сегодня никуда уже не пойду.
-- Не сегодня. Завтра в Ардене. Знаете бар Фрибо?
-- Смогу найти. Ты знаешь, что убили еще одну Девочку?
-- Еще бы. Все только об этом и говорят, -- она моргнула, и я увидел,
что под ее напускным безразличием скрывается страх.
-- Ты ее знала?
-- Конечно. В Ардене все знают друг друга. Ее нашел Ред Сандерсон,
потому старая Тута так разволновалась. Она была в ноле возле шоссе 93.
-- Господи, -- я вспомнил, как обошелся с ней утром, и почувствовал,
что заливаюсь краской.
Так на другой день я второй раз оказался у Фрибо в компании Алисон
Апдаль. Хотя она была несовершеннолетней, она вошла в бар с такой
решительностью, будто готовилась разрубить голову топором первому, кто
посмеет ее не пустить. Конечно, это была инсценировка, но такая блестящая,
что я залюбовался. У нее явно было больше общего со своей тезкой, чем я
вначале решил. В баре почти никого не было -- двое стариков с кружками пива
у стойки и черная куртка за столиком в углу. У кассы окруженный светящейся
рекламой стоял вчерашний бармен. Увидев Алисон, он нахмурился, но, поглядев
на меня, только кивнул.
Я пошел вслед за ней к столику, глядя на Зака. Рот его был сжат, глаза
бегали. Он тоже выглядел очень молодым. Я знал этот тип по своей флоридской
юности -- неудачники, слоняющиеся возле бензоколонок и магазинов, тщательно
следящие за волосами и интересующиеся идеями. Опасные ребята. Я думал, такие
уже вывелись.
-- Вот он, -- сказала дочь моего кузена, имея в виду меня.
-- Фрибо, -- Зак небрежно кивнул бармену. Когда я сел, я обнаружил, что
он старше, чем мне вначале показалось -- уже за двадцать, на лбу и в углах
глаз наметились морщины. В глазах его читалось какое-то беспредметное
воодушевление, заставлявшее меня нервничать.
-- Как обычно, мистер Тигарден? -- спросил бармен. Что закажет Зак, он,
очевидно, знал, а на Алисон и вовсе избегал смотреть.
-- Только пиво, -- сказал я.
-- Он опять на меня не смотрит, -- пожаловалась
Алисон, когда бармен отошел. -- Боится Зака. Иначе давно бы меня
выставил.
Зак заржал в лучших традициях Джеймса Дина. Бармен принес три пива --
мне и Алисон в бокалах, Заку в высоком серебряном кубке.
-- Фрибо думает продать это место, -- сказал парень, улыбаясь. --
Может, купите? Хороший бизнес. От него пахло машинным маслом и копиркой.
-- Нет уж, увольте. Я понимаю в бизнесе не больше кенгуру.
Железный Дровосек ухмыльнулась.
-- Ладно. Слушайте. Нам надо поговорить.
-- Почему?
-- Потому что мы не такие, как все. Вы не думаете, что у необычных
людей должно быть что-то общее?
-- Да, например у Джейн Остин и Боба Дилана. Брось. Как ты устроил, что
здесь обслуживают твою подружку?
-- Это же я, -- он ухмыльнулся, как Джейн Остин и Боб Дилан вместе
взятые. -- Мы с Фрибо друзья. Он знает, что это в его интересах, -- новый
прилив воодушевления. -- Каждый знает, что в его интересах. Вот в наших с
вами интересах общаться, обмениваться мыслями, правильно? Я про вас кое-что
знаю, Майлс. О вас тут много говорили, и я просто протащился, когда услышал,
что вы возвращаетесь. Скажите -- люди вас достают?
-- Я не знаю, что это. Если только то, чем ты сейчас занимаешься.
-- Ооо, -- протянул Зак. -- Ловко. Понимаю. А вы не дурак. У меня к вам
много вопросов. Какая ваша любимая книга в Библии?
-- В Библии? -- я улыбнулся, отхлебывая пиво. -- Неожиданный вопрос.
Даже не знаю. Иов? Или Исайя?
-- Нет, не то. Так я и сам мог бы сказать, но что в глубине? Откровение
-- вот основа всего.
-- Чего всего?
-- Плана, -- он показал мне большую грязную ладонь, словно на ней был
отпечатан тот самый план. -- Вот это где. Всадники во тьме -- всадник с
мечом, и всадник с луком, и конь бледный. И звезды упадут, и небо свернется,
как свиток. Кони с головами львов и хвостами змеи.
Я взглянул на Алисон. Она явно слышала это в сотый раз. Казалось, она
разочарована.
-- И там говорится о трупах на улицах, и о пожарах, и о войне в
небесах. И о войне на земле, помните? И все эти великие звери. Звериное
число -- 666. Один зверь был Алистер Кроули, а другой скорее всего Рон
Хаббард. Они из тех ангелов, что зальют землю кровью на две тысячи миль. Что
вы думаете о Гитлере?
-- А ты?
-- Ну, Гитлер наделал много глупостей со своими тупорылыми немцами,
весь этот бред про евреев и про расу господ -- раса господ конечно есть, но
это же не народ, верно? Но и Гитлер был одним из зверей Откровения. Он знал,
что послан приготовить нас, как Иоанн Креститель, только наоборот, и он дал
нам ключи к пониманию, как и Кроули. Я думаю, вы все это знаете, Майлс. Все,
кто это знает, -- они как братья. Гитлер был сволочь, но он тоже это знал.
Что до настоящей свободы и счастья будут кровь, и убийство, и всеобщий хаос.
Он знал, что кровь -- настоящая реальность. Чтобы стать свободными, мы
должны выйти за пределы механического порядка, а для этого нужно пролить
кровь, быть может, ритуал, миф, да-да, ритуальная жертва природной душе.
-- Природная душа. Седалище страсти и столп крови, -- я произнес это
почти безнадежно. Последняя фраза Зака до отвращения напомнила мне некоторые
идеи Лоуренса.
-- Ух ты, -- сказала Алисон. Я, похоже, сказал что-то новое для нее.
-- Вот, -- Зак опять ухмылялся. -- Видите, нам есть о чем поговорить.
Мы могли бы говорить сто лет. Прямо не верится, что вы учитель.
-- Мне тоже.
Это привело его в такой восторг, что он хлопнул Алисон по коленке.
-- Я так и знал. Люди про вас всякое болтают, я не очень-то в это верю,
о том, что вы сделали. У меня еще вопрос. Вам снятся кошмары?
Я вспомнил про синий кричащий туман:
-- Да.
-- Я так и знал. Вы знаете, что кошмары -- часть откровения? Они
пробиваются сквозь все это дерьмо и показывают, что должно случиться на
самом деле.
-- Они показывают, что должно случиться в кошмарах, -- сказал я. Я не
хотел, чтобы он принялся за толкование сновидений. Мы пропустили еще по
пиву, и я заказал "Джек Дэниелс" для успокоения нервов. Зак смотрел на меня
с вожделением, его бледное лицо резко выделялось в полурамке вороньих волос.
Над ним плыл запах машинного масла. Когда принесли виски, я выпил его одним
глотком.
Я был в смятении. Знал ли я, что убийства могут быть ритуальными? Знал
ли я, что на Среднем Западе реальность -- лишь тонкий слой, в любую минуту
готовый прорваться? Разве две смерти не доказали это?
Внезапно я рассмеялся:
-- Что-то в этом напоминает мне Волшебный Замок отца Алисон.
-- Замок моего отца?
-- Да, тот дом возле Энди.
-- Тот дом? Так это его?
-- Он его выстроил. Я думал, ты знаешь. Она уставилась на меня. Зак
выглядел недовольным тем, что его проповедь прервали.
-- Он ничего об этом не говорил. А зачем он его построил?
-- О, это старая история, -- я уже жалел, что завел этот разговор. --
Думаю, его считают домом с привидениями.
-- Да нет, никто так не считает, -- сказала она, все еще глядя на меня
с изумлением. -- Все играли там в детстве.
Я вспомнил большую кучу сгнивших одеял и окурки на полу.
-- Слушайте, -- сказал Зак. -- У меня есть план...
-- Но зачем? Зачем он его построил?
-- Не знаю.
-- А почему вы назвали это Волшебным Замком?
-- Так. Забудь об этом, -- я видел, что она нетерпеливо оглядывает бар,
словно надеясь найти кого-то, кто ей об этом расскажет.
-- Вы должны узнать о моих пла...
-- Ладно, я спрошу кого-нибудь еще.
-- Я хочу...
-- Просто забудь об этом, -- сказал я. -- Забудь, что я сказал. А
сейчас я иду домой. У меня появилась идея.
Рядом возник бармен.
-- Это важный тип, -- он положил мне руку на плечо. -- Пишет книгу.
Писатель.
-- Да. Думаю, я скоро напишу кое-что, что многих здесь удивит.
-- Я думал, мы сегодня увидимся в церкви, -- сказал Дуэйн. На нем был
двубортный пиджак, в котором он ходил в церковь как минимум лет десять. Но
новые веяния коснулись и его -- под пиджаком была белая рубашка с открытым
воротом; может быть, ее купила Алисон. -- Хочешь? Тута ведь сегодня
выходная, -- он махнул рукой в сторону месива, булькающего на плите. Что-то
вроде свинины с бобами и томатным соусом. Это, как и беспорядок на кухне,
тоже вызвало бы недовольство его матери -- она всегда готовила гигантские
обеды из мяса и хрустящей поджаренной картошки. Я отрицательно покачал
головой, тогда он сказал. -- Тебе надо сходить в церковь, Майлс. Неважно, во
что ты веришь, но тут надо это делать.
-- Дуэйн, это было бы лицемерием. Твоя дочь часто туда ходит?
-- Иногда. Боюсь, у нее остается мало времени для себя, поэтому я
позволяю ей поспать по воскресеньям. Или провести пару часов с подругой.
-- Как сейчас?
-- Как сейчас. Так, во всяком случае, она говорит. Если только можно
верить женщинам. А что?
-- Так просто.
-- Она часто уходит к друзьям, кто бы там они ни были.
Тут я заметил необычное -- что через час после службы Дуэйн все еще не
снял свой костюм. И он не работает, а сидит за столом в кухне.
-- И сегодня тебе особенно нужно был прийти.
-- Почему?
-- Что ты думаешь о пасторе Бертильсоне?
-- Потом расскажу. А что?
Дуэйн явно чувствовал себя очень неуютно. На ногах у него были тяжелые
черные туфли, старательно вычищенные.
-- Я знаю, ты всегда его не любил. Он тебя доставал, когда вы с Джоан
поженились. Не думаю, что нужно было напоминать тебе о прошлом, пусть и для
твоего же блага. Со мной он ни о чем таком не говорил.
Я надеялся, что его дочь не станет расспрашивать его про Волшебный
Замок, и думал, как бы потактичнее сообщить ему, что я открыл ей его
тщательно оберегаемую тайну.
Но тут он взял быка за рога:
-- Так вот, он сегодня говорил о тебе. В проповеди.
-- Обо мне?
-- Ну, он тебя не называл, но все было понятно. Тебя ведь здесь давно
знают.
-- Значит, мне здесь уже посвящают проповеди? Какой успех!
-- Лучше было бы, если бы ты пришел. Видишь ли, в таком маленьком
городке, когда что-нибудь случится, начинаются толки. То, что сделали с
этими двумя девочками, это ужасно, Майлс. Этого мерзавца надо убить, как
собаку. И мы ведь знаем, что никто из нас не делал этого, -- он поерзал на
стуле. -- Я не хочу сказать ничего такого, но лучше тебе не встречаться с
Полом Кантом. Пойми меня правильно.
-- Ты о чем, Дуэйн?
-- Просто учти, что я сказал. Пол в детстве мог быть хорошим парнем, но
ты ведь с тех пор его не знал. И даже тогда -- ты ведь приезжал сюда только
на каникулы.
-- Черт с ним. Лучше скажи, о чем там говорил Бертильсон.
-- Ну, он говорил о том, что некоторые...
-- То есть я.
-- ...что некоторые выходят за общепринятые рамки. Говорил, как это
опасно в час бедствий, когда все должны собраться вместе.
-- Он больше виновен в этом, чем я. А теперь скажи, в каком
преступлении обвиняется Пол Кант.
К моему удивлению, Дуэйн покраснел и перевел глаза на кастрюлю, кипящую
на плите.
-- Ну это не совсем преступление, не то, что обычно так называют.
-- Он вышел за общепринятые рамки. Понятно. Тем более у меня есть
основания повидаться с ним.
Мы посмотрели друг на друга. Дуэйн явно не был уверен в собственной
правоте и хотел быстрее переменить тему. Я вспомнил идею, которая пришла мне
в голову у Фрибо после упоминания о Волшебном Замке.
-- Может, поговорим о чем-нибудь другом?
-- Да-да, -- Дуэйн явно испытал облегчение. -- Пива хочешь?
-- Пока нет. Скажи, что стало с обстановкой из бабушкиного дома?
Мебель, старые фотографии?
-- Дай подумать. Мебель я снес в подвал. Выкинуть или продать было
жалко. А фотографии в сундуке в старой спальне, -- это была комната на
первом этаже, где спали когда-то дед с бабушкой.
-- Ладно, Дуэйн, -- сказал я. -- Только не удивляйся.
Показания Дуэйна Апдаля 17 июля
Так он и сказал перед тем, как начались по-настоящему странные дела.
"Не удивляйся". Потом он помчался в старый дом, будто у него в штанах зажгли
ракету. К тому же он был пьян в воскресенье утром. После я узнал от дочки,
что он все утро просидел у Фрибо, на Мейн-стрит. Знаете? Сидел там и болтал
с Заком. Забавно, если учесть, что он хотел сделать с этим Заком потом.
Может, он хотел его испытать. Может, он собирался так же поступить и с Полом
Кантом. Какая ему разница? Но о том деле с Кантом я ничего толком не знаю,
как и все.
Сундук я нашел сразу. Вообще-то я знал, где он стоит, как только Дуэйн
упомянул о нем. Это был старинный норвежский матросский сундучок, окованный
медью, который привез в Америку отец Эйнара Апдаля. Там умещалось все его
имущество -- в пространстве, вмещающем четыре электрических пишущих машинки.
Сундучок был украшен резьбой -- ветки и листья. Но он был еще и заперт, и я
не хотел идти назад к Дуэйну и искать ключ. Я выскочил во двор в поисках
чего-нибудь тяжелого. Гараж. Там пахло как в могиле -- сырой землей,
ржавчиной, жуками. Я помнил, что на стенке висели инструменты. Среди лопат и
топоров я отыскал старый лом и вернулся с ним в спальню.
Конец лома точно вошел в зазор между замком и сундучком; я надавил и
услышал треск дерева. На второй раз замок подался, и я упал на колени,
чувствуя приступ боли в перевязанной руке. Здоровой рукой я вытащил замок и
открыл сундук. Внутри в беспорядке лежали фотографии в рамках и без.
Запутавшись в обилии квадратных лиц Дуэйна, моих мальчишеских вихров и
зубастых улыбок семьи Апдалей (выставка достижений зубной техники), я
вывалил все содержимое на ковер.
Она смотрела на меня с расстояния четырех футов. Кто-то вынул ее из
рамки, но она была здесь, мы были здесь, увиденные дядей Джилбертом так, как
видели нас все -- похожими больше, чем две капли крови в одной струйке,
смеющимися и державшимися за руки в тот летний день 55-го.
Если бы я уже не стоял на коленях, я встал бы сейчас, увидев это лицо.
Меня как будто двинули в живот тем самым ломом. Ведь если мы оба были тогда
молодыми, невинными и любящими, то что сказать о ней? Она сияла, затмевая
мое смышленое лицо юного воришки, она присутствовала в ином плане бытия, где
дух неотделим от плоти. От созерцания ее лица я, казалось, воспарил. Мои
колени не касались ковра.
Еще раз я понял, что каким-то волшебством неразрывно связан с ней. Что
всю жизнь с момента нашей последней встречи пытался отыскать ее вновь. Ее
мать в шоке вернулась в Сан-Франциско; когда я украл машину и врезался в
дерево футах в сорока от вершины холма с итальянским пейзажем, мои родители
определили меня в закрытую школу в Майами, похожую на тюрьму. Она была
далеко; мы расстались, но, как я твердо верил, не навсегда.
После бесконечных минут созерцания я лег на спину. Пот стекал у меня по
вискам. Затылок покоился на скомканных фотографиях и щепках норвежского
дерева. Я знал, что увижу ее, что она вернется. Поэтому я и был здесь, в
бабушкином доме -- книга всего лишь предлог. Я никогда не закончу свою
диссертацию. Она этого не допустит. Теперь, когда я здесь, я должен
подготовиться к ее встрече. И странное письмо было частью этой подготовки,
частью обряда вызывания духа.
Я подумал, что нахожусь на конечном этапе моего превращения,
начавшегося, когда я разбил руку о крышу машины и почувствовал, что ко мне
возвращается ощущение свободы. Реальность не очевидна, она прорывается
сквозь реальность мнимую, как удар кулака. Мнимая реальность -- просто
случайное сочетание молекул. Она всегда знала это, и я теперь, лежа на ковре
среди бумаги и дерева, тоже это знал. Потолок надо мной растворился в белом
бездонном небе. Я подумал о Заке и улыбнулся. Бедный безвредный дурачок!
Когда я в следующий раз увижу во сне синий туман, я поплыву в нем не один.
Алисон будет со мной.
Этот образ тоже вошел в общее чувство -- как моя пораненная рука, как
неудобное положение головы, как Зак, как кража книжки "Волшебный сон".
Развязка наступит двадцать первого. С этой уверенностью я заснул или впал в
забытье.
Пробудился я, полный энергии. У меня был план, который я считал
необходимым воплотить в жизнь. Нужно готовиться. У меня еще почти три
недели. Времени больше чем достаточно.
Я вытащил из рамки подходящую по размеру фотографию и вставил вместо
нее наш с Алисон портрет. Другую фотографию я разорвал пополам, потом еще
пополам. Клочки я бросил на пол.
После этого я оглядел комнату. Большую часть мебели придется убрать и
заменить тем, что окружало Алисон. Я должен воссоздать комнату такой, какой
она была двадцать лет назад. Офисная мебель Дуэйна отправится в подвал. Я не
был уверен, что смогу стащить тяжелые предметы по ступенькам, но у меня не
было выбора.
Как и в доме Дуэйна, двери в подвал открывались наружу, но я едва не
надорвался, открывая их -- время сцементировало их створки вместе. Ступеньки
выглядели устрашающе. Я поставил ногу на первую, пробуя вес, и слежавшаяся
земля выдержала. Шаг, второй... потом я пошел менее осторожно, и тут же
очередная ступенька подалась, и я проскользил три-четыре фута вниз. Кое-как
утвердившись, я подтянулся вверх и открыл вторую створку двери. Теперь свет
осветил почти весь подвал, и я увидел чудесную старую мебель, сваленную в
нем грудами. В подвале, как и в гараже Дуэйна, пахло могилой. Я начал
потихоньку подтягивать мебель моей бабушки к выходу и оттуда наверх.
Я работал, пока не почувствовал, что ноги у меня подкашиваются, а
одежда покрылась коркой грязи. В подвале оказалось больше мебели, чем я
думал, и вся она могла пригодиться. Я выполз наверх и сделал сандвич из
субботних запасов. Потом умылся и протер теплой водой то, что уже стояло
перед домом. Я помнил каждый предмет и помнил, как они располагались в
комнате двадцать лет назад. Каждого из них она касалась рукой.
Когда начало смеркаться, я вытащил из подвала все. Обивка кое-где
порвалась, но дерево блестело, как новое. Даже на лугу перед домом эта
мебель смотрелась магически -- старые вещи, сработанные с душой, без
казенщины. От одного их вида хотелось плакать. Они несли в себе прошлое, они
хранили историю моей семьи в Америке и как она были прочными и правильными.
Не то что мебель Дуэйна -- та и в комнате, и на лужайке выглядела
глупой, легковесной, ущербной. В ней полностью отсутствовала душа.
Я зря начал с самых легких предметов -- ужасающих картин, ламп и
кресел. Под одной из ламп я нашел две долларовых купюры.
В других обстоятельствах я бы восхитился, но сейчас мне было не до
того. Тяжелые диваны и два кресла мне пришлось вытаскивать сильно уставшим и
почти в полной темноте. Земляные ступени, уже превратившиеся в обычную
насыпь, тонули во мраке, освещаемом только зыбким светом лампочки с крыльца.
Первое кресло я поднял на руках и сбежал с ним вниз, но со вторым этот номер
не прошел.
Я споткнулся и упал вниз, причем приземлился прямо в кресло, но, к
сожалению, не той стороной. Левую ногу пронзила резкая боль. Но сломалась не
она, а одна из ножек кресла, торчавшая из ткани, как гнилой зуб.
Выругавшись, я оторвал ее и швырнул в угол.
Диваны я просто столкнул вниз. Первый из них тяжело шмякнулся о дно
подвала, и я, удовлетворенно вздохнув, уже взялся за второй, когда мне в
спину уперся луч фонарика.
-- Черт возьми, Майлс, -- сказал Дуэйн. Луч ощупал мое лицо, потом
переместился на дверь подвала.
-- Ты и без фонарика мог бы узнать, что это я.
-- Нет, я узнал бы тебя даже темной ночью, -- он выключил фонарик и
подошел. Лицо его было разъяренным.
-- Черт тебя побери! Зачем ты только приехал? Чертов ублюдок, что ты
наделал?
-- Слушай, я знаю, все это кажется странным... -- начал я, осознавая,
что мой гнев в любом случае -- детские игры в сравнении с его. Лицо Дуэйна,
казалось, раздулось вдвое.
-- Так ты думаешь, что это кажется странным? Теперь ты послушай. Если
уж тебе приспичило рассказывать всем про этот чертов дом, то зачем говорить
об этом моей дочери?
Я молчал.
Он какое-то время смотрел на меня, потом повернулся и изо всех сил
ударил кулаком по перилам крыльца.
Тут я и начал беспокоиться.
-- Не хочешь отвечать? Ты дерьмо, Майлс. Все уже забыли об этом доме.
Алисон никогда бы ничего не узнала, эта дрянь рухнула бы прежде чем она
вырастет. И тут ты приезжаешь и рассказываешь ей про "Волшебный Замок". И
она идет к какому-то алкашу в Ардене, чтобы узнать подробности. Я уверен --
ты сделал это, чтобы посмеяться надо мной, как всегда делали ты и твоя
чертова кузина.
-- Прости, Дуэйн. Я был уверен, что она уже знает.
-- Врешь, Майлс. Ты назвал это моим Волшебным Замком. Ты хотел, чтобы
она смеялась надо мной. Хотел смешать меня с дерьмом. Черт, надо бы тебя
избить, чтобы мало не показалось.
-- Может, и надо, -- сказал я. -- Но раз уж ты этого не сделал,
выслушай меня. Я сказал про это не нарочно. Я был уверен, что все об этом
знают.
-- Да, мне от этого очень полегчало. Все-таки надо тебя побить.
-- Что ж, если хочешь, валяй. Но я извиняюсь.
-- Нечего извиняться, Майлс. Просто запомни: держись подальше от моей
дочери. Понятно?
Только сейчас он заметил нагроможденную вокруг мебель. Гнев на его лице
сменился изумлением:
-- Черт возьми? Что это ты тут делаешь?
-- Я поставил на место старую мебель, -- промямлил я, осознавая вдруг
весь идиотизм своих действий. Когда я буду уезжать, поставлю все обратно.
Обещаю тебе.
-- Поставил на место? Тебе не нравилось? Ты поганишь все, к чему ни
притронешься, Майлс. Знаешь, я думаю, что ты чокнутый. И не я один так
думаю. Ты опасен. Пастор Бертильсон был прав насчет тебя, -- он опять
включил фонарик и направил мне прямо в глаза. -- Слушай, Майлс. Я тебя не
выгоню, я даже не стану тебя бить, но я не спущу с тебя глаз. Теперь ты не
сделаешь и шагу, о котором я бы не узнал.
Луч фонарика оставил мое лицо и побежал по мебели, наваленной на
лужайке.
-- Нет, ты действительно чокнутый. Любой другой выставил бы тебя, -- я
подумал, что он, может быть, прав. Не сказав больше ни слова, он пошел
прочь, но через пять или шесть шагов обернулся и опять осветил меня
фонариком -- только на этот раз луч плясал и дергался. -- И запомни: держись
подальше от моей дочери. Не суйся к ней.
Это было похоже на тетю Ринн.
Я подтащил к краю пропасти второй диван и столкнул его вниз. Там он
упал на первый и треснул.
Я захлопнул двери и еще полчаса втаскивал в дом старую мебель, потом
открыл бутылку виски и пошел наверх.
Пять
Всю свою жизнь я, как Сизиф, брался за непосильные задачи, поэтому
неудивительно, что мне в ту ночь приснилось, что я качу свою бабушку в гору
в инвалидном кресле на колесиках. Вокруг было темно, но нас окружало
серебряное сияние. Бабушка весила, казалось, целую тонну, и от нее пахло
дымом. За мной кто-то гнался -- меня обвинили в чем-то страшном, в убийстве,
быть может, -- и преследователи уже догоняли.
-- Поговори с Ринн, -- сказала бабушка. И повторила:
-- Поговори с Ринн. И еще раз:
-- Поговори с Ринн.
Я остановился. Я не мог толкать ее дальше, подъем продолжался уже много
часов.
-- Бабушка, -- сказал я, -- я устал. Мне страшно.
Запах дыма забивался мне в ноздри, заполняя мой череп.
Она повернула ко мне лицо -- черное и сгнившее. Я услышал три циничных
хлопка в ладоши.
Проснулся я от собственного крика. Тело мое казалось невероятно
тяжелым. Рот горел, в висках пульсировала боль. Я сел на кровати, обхватив
голову руками; потом нащупал стоящую рядом бутылку. Она была почти
наполовину пустой. Я кое-как встал на негнущихся ногах. Не считая туфель, я
все еще был облачен в воскресный костюм, теперь покрытый высохшей грязью из
подвала.
Я спустился вниз. Ступеньки плыли подо мной, и пришлось держаться
руками за стены. Сперва я удивился -- почему тут стоит эта мебель? Потом
вспомнил события предыдущей ночи -- урывками, как сохранила их моя пьяная
память. Я тяжело опустился на диван, опасаясь, что провалюсь сквозь него
прямо в другое измерение. Вчера мне казалось, что я помню расположение всех
бабушкиных вещей. Теперь я понял, что это мне казалось. Придется
экспериментировать, пока вид комнаты не покажется мне знакомым.
Ванная. Горячая вода. Я встал с дивана и, избегая смотреть на мебель,
отправился на кухню.
У окна стояла Алисон Апдаль и что-то жевала. На ней были майка (желтая)
и джинсы (коричневые). Ноги босые; я ощутил холод пола, будто это были мои
ноги.
-- Извини, -- сказал я, -- но для бесед еще рано. Она проглотила то,
что жевала.
-- Мне надо было вас увидеть, -- сказала она. Глаза ее были расширены.
Я отвернулся -- от греха подальше. На столе стояла нетронутая тарелка с
яичницей.
-- Это приготовила миссис Сандерсон. Она посмотрела на комнату и
сказала, что уберет, когда вы решите, что делать со всей этой мебелью. И еще
она сказала, что вы разломали сундук. Сказала, что это антиквариат, и ее
родственникам дали за такой двести долларов.
-- Прошу тебя, Алисон, -- взмолился я, глядя на ее уютно колышущиеся
под майкой груди. Ноги ее были на удивление маленькими и белыми, слегка
пухлыми. -- Я слишком устал, чтобы говорить.
-- Я пришла по двум причинам. Во-первых, я знаю, что зря заговорила с
папой о том доме. Он прямо взвился. Зак меня предупреждал, но я не
послушалась. Но что с вами такое? Вы что, опять напились? И мебель зачем-то
всю повытащили.
-- У меня есть план.
Я сел за стол, отодвинув остывшую еду, прежде чем ее запах долетел до
меня.
-- Не беспокойтесь насчет папы. Он действительно очень зол, но не
знает, что я здесь. Сейчас он на новом поле за дорогой. Он вообще про меня
многого не знает.
Я увидел, наконец, что она возбуждена -- очень возбуждена.
Зазвонил телефон.
-- Черт, -- буркнул я и снял трубку. Молчание.
-- Кто там? Эй, алло! -- никакого ответа. До меня донесся слабый звук,
похожий на взмахи больших, мягких крыльев или на вентилятор. Я повесил
трубку.
-- Они молчат? Зак говорит, что телефон доносит до нас волны
космической энергии, и что если все разом повесят трубки, то до них дойдет
чистая энергия космоса. Еще он говорит, что если все одновременно наберут
один и тот же номер, произойдет что-то вроде взрыва. Он сказал, что
электроника и телефоны готовят нас к апокалипсису, -- все это было
пересказано тоном примерной ученицы.
-- Мне нужен стакан воды, -- сказал я. -- И ванна. Больше ничего, -- я
подошел к раковине, где стояла она, налил стакан холодной воды и выпил его в
два глотка, чувствуя, как вода струится по телу, как свежая кровь. Второй
стакан воспроизвел это ощущение.
-- Вам не звонили ночью?
-- Нет. А кто это должен мне звонить по ночам?
-- Могут позвонить. Похоже, вы многим тут не нравитесь. Про вас говорят
всякое. Скажите, что тут случилось много лет назад? В чем вы участвовали?
-- Я не знаю, о чем ты говоришь. Моя жизнь с самого детства была
блаженством. А сейчас я хочу принять ванну.
-- Папа знает об этом, так ведь? Я слышала, как он говорил об этом, но
не говорил прямо, а намекал по телефону пару дней назад. По-моему, он
говорил с отцом Зака.
-- Непохоже, что у Зака есть родители. Я думал, он родился из головы
Зевса. А теперь уходи! Прошу тебя.
Она не двигалась. Вода разбудила в моей голове острую, пульсирующую
боль. Но даже сквозь боль я почувствовал ее возбуждение. Она скрестила руки
на животе, отчего ее груди сдавились вместе. Я обонял запах ее крови.
-- Я сказала, что пришла по двум причинам. Вторая -- это то, что я хочу
спать с вами.
-- О Господи.
-- Он не вернется еще часа два. Это не займет много времени, --
сообщила она, раскрыв тем самым кое-что новое о сексуальной жизни Зака.
-- А что об этом подумает старина Зак?
-- Это его идея. Он сказал, что я должна учиться послушанию.
-- Алисон, -- сказал я. -- Я иду в ванную. Поговорим об этом позже.
-- Мы можем заняться этим и в ванне.
Ее лицо было жалобным. Я представил себе ее бедра, туго обтянутые
джинсами, большую мягкую грудь, ее босые ноги на холодном полу. Мне хотелось
убить Зака.
-- Похоже, Зак не слишком ласков с тобой, -- тихо сказал я. Она
повернулась и выбежала прочь, хлопнув дверью.
После ванны я вспомнил о разговоре с Дуэйном в воскресенье и тут же
потянулся за телефонным справочником с двумя маленькими рыболовами на
обложке. Пол Кант жил на Мэдисон-стрит в Ардене, но голос его казался
далеким, как будто он говорил из Тибета.
-- Пол, это Майлс Тигарден. Я тут уже почти неделю и все это время
пытаюсь тебя разыскать.
-- Да, мне говорили, что ты приехал.
-- А ты не уехал. Я думал, ты давно сбежал отсюда.
-- Все это не так просто, Майлс.
-- Ты давно видел Белого Медведя?
Он усмехнулся:
-- Давно. Слушай, Майлс, было бы лучше... было бы лучше, если бы ты не
пытался найти меня. Тебе же лучше. Да и мне тоже.
-- Что случилось? Что с тобой такое?
-- Не знаю, как тебе объяснить.
-- Тебе нужна помощь? Слушай, Пол, я ничего не понимаю.
-- Просто не ухудшай положения, Майлс. Я говорю это для твоего же
блага.
-- О Боже, я не понимаю этих ваших тайн! -- даже по телефону я мог
почувствовать то, что я в конце концов смог определить, как страх. -- Если
тебе нужна помощь, я постараюсь помочь. Ты только скажи. Ты должен был давно
уехать отсюда, Пол. Это не жизнь для тебя. Слушай, я сегодня собираюсь в
Арден. Может, увидимся в магазине?
-- Я там больше не работаю.
-- Ну и хорошо.
-- Меня уволили, -- голос его был тихим и безнадежным.
-- Значит, мы оба безработные. И нужно гордиться, что тебя уволили из
такой богадельни. Я не собираюсь давить на тебя, у меня и без того
достаточно дел, но мне хотелось бы с тобой увидеться. Мы ведь были друзьями.
-- Я не могу запретить тебе, -- последовал ответ. -- Но раз уж ты
собираешься приехать, приезжай вечером.
-- Почему...
Я услышал щелчок и потом -- молчание, по словам Зака, полное
космических волн.
Когда я перетаскивал старую деревянную мебель, пытаясь вспомнить, как
она стояла двадцать лет назад, мне позвонил второй из моих арденских друзей.
-- Алло. Это Майлс Тигарден?
-- Да.
-- Минуточку, -- звонивший подошел к другому телефону. -- Привет,
Майлс. Это шериф Говр.
-- Белый Медведь!
Он засмеялся:
-- Немногие помнят, что меня так звали. Большинство зовут меня Гален.
Я и не знал его имени. Белый Медведь нравился мне куда больше.
-- Они что, боятся?
-- Ну, твой кузен Дю-эйн не боится. Я слышал, ты уже успел с ним
поцапаться?
-- Да так, ничего серьезного.
-- Конечно. Фрибо сказал, что, если ты будешь приходить каждый день, он
погодит продавать бар. Ты что, пишешь новую книгу?
Значит, Фрибо так передал ему историю с книгой "Волшебный сон".
-- Точно. Я приехал сюда, чтобы спокойно поработать.
-- И влез в наши дела. Знаешь, я хотел бы встретиться с тобой как можно
скорее.
-- Когда?
-- Хотя бы сегодня.
-- А зачем?
-- Просто поболтать, по-дружески. Ты можешь сегодня? У меня возникло
неприятное чувство, что он телепатически подслушал мой разговор с Полом
Кантом.
-- Я думал, ты сейчас очень занят.
-- Для старого друга у меня всегда найдется время, Майлс. Так как ты?
Мы все там же, за зданием суда.
-- Хорошо, я приеду.
-- Тогда до встречи.
-- А что случилось бы, если бы я сказал, что не приеду?
-- А почему что-то должно было случиться?
Но мне это не нравилось. Похоже, что Белый Медведь (Гален, если ему так
хочется) следил за мной с момента прибытия. Может, кто-то из врагов Пола
подглядел, как я прячу в карман ту дурацкую книжку? Но тогда бы они
задержали меня в магазине.
Все еще думая об этом, я поднялся в свой кабинет и сел за стол. Он
казался чужим, как будто не я совсем недавно отвинчивал от него дверные
ручки и водружал на козлы. Чужой казалась и моя злосчастная книга. Я открыл
рукопись и с отвращением прочитал фразу: "Секс в работах Лоуренса -- это
момент выбора между смертью и полноценной личностной жизнью". Неужели это
написал я? И еще забивал подобной чепухой головы студентам?
Я сгреб с полки книги, связал их веревкой и понес вон из дома. Там я
встретил Алисон Апдаль.
-- Так я их и не прочитала, -- сказала она печаль но. -- Вы мне их не
дали.
-- Знаю. Я тебе еще кое-что не дал, но это уже была не моя идея.
-- А если я дам их Заку? Он умный, не то, что я.
-- Делай с ними, что хочешь. Избавишь меня от труда их выкидывать, -- я
повернулся, чтобы уйти.
-- Майлс, -- жалобно сказала она.
-- Слушай, ты очень соблазнительна, но я для тебя слишком стар. К тому
же, я все еще гость твоего отца. Могу только посоветовать тебе бросить Зака.
Он тебя до добра не доведет.
-- Вы не понимаете, -- сказала она. Она выглядела очень несчастной,
стоя на крыльце с пачкой книг, перевязанной веревкой.
-- Не понимаю.
-- Тут нет таких, как он. Не было, пока не появились вы. Я вытер рукой
лоб, вспотевший, как у барабанщика после долгого концерта:
-- Алисон, я пробуду здесь недолго. Не делай из меня того, чем я не
являюсь.
-- Майлс, -- она смущенно помолчала. -- Что-нибудь не так?
-- Сложно объяснить, -- она не ответила, и я, взглянув в ее пылающее
лицо, понял, что и ее проблемы не так легко объяснить словами. Мне хотелось
взять ее за руку, но я этого не сделал.
-- Но... -- начала она, когда я опять собрался уходить
-- Что?
-- Вообще-то я это сама придумала. Но вы мне не поверите.
-- Осторожнее, Алисон, -- предупредил я, стараясь вложить в эти слова
как можно больше серьезности.
Я вышел с крыльца на солнце. От похмелья осталось только ощущение
опустошенности. "Фольксваген" стоял возле гаража; в двадцати ярдах от него
паслась кобыла, старавшаяся перегнать соседок-коров по количеству съеденной
травы. Ореховые деревья стояли вокруг, излучая здоровье. Я мог только
пожелать такого же для себя и Алисон Апдаль. Я чувствовал спиной ее взгляд и
хотел сделать что-нибудь, чтобы помочь ей, что-нибудь правильное и
решительное. Вверху пролетел ястреб. У дороги скворечником притулился
почтовый ящик на металлической ножке. Тута С., должно быть, не успела взять
почту.
Я вытащил из ящика толстую пачку конвертов. Пробежав глазами каталоги и
рекламные бюллетени, я наткнулся на такой же конверт, какой получил недавно
-- и тем же летящим почерком на нем была написана моя фамилия. Как и
предыдущее, оно было опущено в Ардене.
Поняв, что это значит, я тут же взглянул на границу поля и леса. Там
никто не стоял. Посмотрев на конверт еще раз, я понял, что ошибся. Письмо
было адресовано Алисон Грининг. У меня задрожали руки. Кое-как я разорвал
конверт, но я уже знал, что там найду. Конечно же -- чистый лист бумаги.
Никакого сердца, пронзенного стрелой; никакой черной метки. Чистая кремовая
бумага.
По дороге спешила Тута Сандерсон с болтающейся на плече сумкой. Я
подождал немного, задыхаясь от волнения, потом быстро пошел ей навстречу.
-- Миссис Сандерсон, принимайтесь за уборку. Мебель в комнате лучше не
трогать. -- Вспомнив про утренний звонок, я добавил. -- Если зазвонит
телефон, не подходите.
Я сел в машину, нажал на газ и пролетел через лужайку, едва не налетев
на орех. Потом поехал по направлению к шоссе 93. Тута Сандерсон все еще
стояла и смотрела мне вслед.
Но я не хотел, чтобы к Белому Медведю меня приволок краснорожий
арденский полицейский. У мотеля РДН я снизил скорость до сорока и к школе
приблизился на вполне законных тридцати. На тротуарах появились люди,
толстый кот лениво умывался на подоконнике, мимо проносились машины; Арден
не выглядел таким пустым и зловещим, как в мой первый визит. Теперь это был
нормальный провинциальный городок, приветливый и полусонный. Я поставил
машину возле "Зумго" и вышел, из кармана у меня торчал надорванный конверт.
Я чувствовал себя человеком, поскользнувшимся на яичной скорлупе, и знал
только один способ отогнать это чувство.
Я перешел улицу и вошел в магазин, где, по счастью, было полно народу.
Покупательницы, большей частью толстухи в неприлично коротких юбках, должны
были помочь моей аутотерапии. От них исходил густой запах компоста, дешевого
пива и сладостей. Я пошел между прилавками, притворяясь, что что-то ищу.
Женщины краем глаза наблюдали за мной. Я вошел в роль главы семьи,
совершающего покупки. В этот раз никакого воровства. Я достал десять
долларов и зажал в руке.
Пора сделать два замечания. Во-первых, мне показалось, что я узнал
почерк на конвертах, и решил, что эти письма посылала мне Алисон Грининг.
Конечно, это было безумие, но еще большим безумием было подумать, что она
вернется двадцать первого июля, чтобы исполнить свою клятву. Быть может, она
таким образом сигнализировала мне, просила продержаться до назначенного дня.
Второе замечание касается воровства. Я не питаю ни малейшей склонности
к воровству -- разве что на глубинном, подсознательном уровне. За пятнадцать
лет книга "Волшебный сон" была первым, что я украл. Думая о кражах моего
детства, я однажды спросил психоаналитика -- не считает ли он, что я страдаю
клептоманией. Конечно, нет, сказал он. Я попросил его написать это на
бумаге, и через час он выдал мне отпечатанное на машинке свидетельство. С
тех пор в трудные минуты я тешу себя тем, что я в здравом уме.
Поэтому то, что я намеревался сделать, было скорее имитацией воровства:
я хотел сунуть в карман какой-нибудь предмет и на выходе расплатиться за
него. Сперва искушение посетило меня при виде штопора, потом мой взгляд
уперся в полку со складными ножами. Но я преодолел себя. В глубине души
затея по-прежнему казалась мне глупой.
Однако я все же поднялся на второй этаж, где лежали книги. Я медленно
ворошил их, говоря себе: прекрати, ты не должен красть, не должен даже
притворяться, что крадешь. В основном здесь были женские романы с девушками
и рыцарями на обложке. Копий "Волшебного сна" больше не попадалось.
Потом меня посетила вторая удача. В самом нижнем ряду отыскалась книга
Ламонта Уизерса, члена моего джойсовского семинара в Колумбии, а ныне
преподавателя в Беннингтоне. "Глазами рыбы", экспериментальный Роман с
обложкой, изображающей двух обнявшихся андрогинов. Я перевернул книгу и
прочитал отзывы: "Существенный шаг вперед"... "Кливленд плайн дилер".
"Глубокий, оригинальный подход"... "Лайбрари джорнэл". "Уизерс -- писатель
будущего"... "Сэтердей Ревью". Лицо мое непроизвольно скривилось: это еще
хуже, чем "Волшебный сон". Искушение росло, и я едва не отправил книгу в
карман. Но я не мог позволить призракам двадцатилетней давности вертеть
мною, как угодно: цивилизованный покупатель, я сошел вниз и расплатился.
Потом, тяжело дыша, я сидел в машине и потихоньку успокаивался. Не
красть оказалось гораздо приятнее, чем красть. Я чувствовал себя только что
завязавшим алкоголиком. К Белому Медведю было еще рано, поэтому я отправился
-- куда же еще? -- к Фрибо отпраздновать мое возвращение в ряды честных
людей.
Когда я шел по улице, что-то твердое ударилось мне в спину между
лопаток. Я услышал стук камня, упавшего на тротуар. Оглянувшись, я увидел
вокруг людей, сонно бредущих от магазина к магазину и разглядывающих
витрины. Никто из них не смотрел на меня. Потом я нашел тех, кто, видимо,
бросил камень: пять или шесть мужчин, стоящих перед баром Энглера, некоторые
в поношенных костюмах, остальные в рабочей одежде. Все они смотрели на меня,
выжидательно улыбаясь. Это сразу напомнило мне таверну Плэйнвью, и я,
отвернувшись, пошел прочь. Второй камень пролетел мимо моей головы.
"Друзья Дуэйна", -- подумал я, но скоро понял, что ошибся. Они не
смеялись, не тыкали в меня пальцами, а просто стояли, засунув руки в
карманы, и смотрели мне вслед. В их молчании было что-то пугающее, и я
скрылся у Фрибо.
-- Кто эти типы? -- спросил я его. Он спешил ко мне, на ходу вытирая
руки о фартук.
-- Вы, похоже, чем-то расстроены, мистер Тигарден.
-- Скажите мне, кто они. Их фамилии.
Посетители бара, двое тощих стариков, поставили свои бокалы и тихо
вышли.
-- Кто "они", мистер Тигарден?
-- Те, на улице, напротив бара.
-- Там никого нет, мистер Тигарден. Взгляните сами.
Я подошел к высокому узкому окну, выходящему на улицу. Мужчины исчезли.
На их месте женщина со светлыми кудряшками катила коляску с ребенком.
-- Они только что были здесь, -- настаивал я. -- Пятеро или шестеро,
похожи на фермеров. Они бросали в меня камни.
-- Не знаю, мистер Тигарден. Должно быть, это вышло случайно.
Я глядел на него.
-- Позвольте налить вам за счет заведения, -- сказал он, наполняя
бокал. -- Вот. Выпейте это, -- я проглотил жидкость одним глотком. -- Видите
ли, тут все сейчас взбудоражены. Они вас не знают, наверное оттого и сделали
это.
-- Похоже, они меня знают, оттого и сделали это, -- сказал я. --
Дружелюбный городок, не так ли? Можете не отвечать, лучше налейте еще
выпить. Мне нужно видеть Белого Медведя, то есть Галена, но я посижу здесь,
пока они не уйдут.
-- Как хотите.
Я выпил шесть порций виски. Прошло несколько часов. Потом заказал кофе
и еще виски. Другие посетители избегали меня, шарахаясь в сторону, когда я
подходил к стойке или пытался с ними заговорить. В конце концов, я начал
читать книгу Уизерса и тут вспомнил, что ничего еще не ел.
-- У вас есть сэндвичи?
-- Для вас найдется, мистер Тигарден. Еще кофе?
-- Да, чашку кофе и еще пива.
Книга Уизерса оказалась нечитабельной, и я приняло;, вырывать из нее
страницы. Теперь посетители уже не пытались прятать взгляды, обращенные на
меня.
-- У вас есть ведро, Фрибо?
Он принес зеленое пластиковое ведро.
-- Это тоже вы написали, мистер Тигарден?
-- Нет, я не мог написать такой дряни, -- я стал отправлять вырванные
страницы в ведро. Посетители глазели на меня, как на цирковую обезьяну.
-- Вы слегка перебрали, мистер Тигарден, -- сказал бармен. -- По-моему,
вам лучше выйти на свежий воздух. Идите домой и отдохните, -- он говорил
успокаивающе, как с маленьким ребенком.
-- Я хочу купить проигрыватель, -- сказал я. -- Сейчас можно или уже
поздно?
-- Боюсь, магазины уже закрыты, мистер Тигарден.
-- Ладно, тогда завтра. А сейчас мне нужно видеть Бел... Галена.
-- Хорошая идея.
Дверь за мной закрылась. Я стоял на пустынной Мейн-стрит; небо
потемнело, хотя до заката оставалось еще часа два. Я понял, что провел в
баре большую часть дня. На булочной и продуктовом магазине висели таблички
"Закрыто". Я взглянул на бар Энглера, который выглядел снаружи таким же
пустым, как Фрибо. В направлении суда проехала одинокая машина. Я снова
услышал наверху хлопанье голубиных крыльев.
Город казался зачарованным. Я подумал, что Средний Запад -- лучшее
место для духов; они могут вволю летать по этим пустым Мейн-стрит, по полям
и лесам. Я ощущал их присутствие рядом с собой.
И тут сзади послышались шаги. Я оглянулся и увидел лишь пустую улицу,
заставленную машинами. Шаги не цокали, и я пошел быстрее. Улица, казалось,
расплывалась в полутьме; даже кирпич и камень мостовой таяли подавались под
ногами. Я побежал; шаги тоже побежали. Опять обернувшись, я почти испытал
облегчение, увидев кучку бегущих за мной мужчин в куртках.
До суда оставалось четыре квартала по Мейн-стрит, но они схватили бы
меня раньше, чем я добежал бы туда. Краем глаза я увидел, что у некоторых из
них были палки. На углу я свернул в переулок и спрятался за рядом больших
мусорных баков. Мои преследователи разделились: двое из них появились в
начале переулка и осторожно направились ко мне. Я услышал их тяжелое
дыхание; они явно были еще худшими бегунами, чем я.
-- Черт! -- воскликнул один из них.
Я ждал, пригнувшись как можно ниже, пока они не вышли из переулка.
Выглянув из-за баков, я увидел, что они сворачивают направо, к остальным. Я
осторожно пошел следом за ними, на Мэдисон-стрит, где вся группа набросилась
с палками на какой-то автомобиль, стоящий у тротуара. Один из них лупил
машину чем-то вроде бейсбольной биты. С громким звоном лопались стекла.
Я ничего не понимал. Может, это просто пьяные хулиганы? Надеясь, что в
поднятом ими шуме они не услышат меня, я перебежал через Мэдисон-стрит в
другой переулок. Свист и крики показали, что меня заметили. В ужасе, едва не
упав, я промчался по Монро-стрит и свернул за угол на Мейн. Там стояла
какая-то машина, и я на удачу рванул на себя дверцу. Она, к моему удивлению,
открылась, и я рухнул на сиденье, в мягкий зловонный колодец. Казалось,
машина стоит здесь века; сиденье покрывал слой пыли. Мне Мучительно хотелось
чихнуть. Мои преследователи подходили все ближе, в разочаровании колотя
кулаками или палками по стоящим автомобилям.
Мимо окна проплыл край грязной куртки. Следов появилась рука, белая и
плоская, как дохлая рыба. Потом я видел только темнеющее небо. Я подумал:
что, если я умру здесь? Когда меня найдут в этой заброшенной машине?
Несмотря на страх, у меня хватило сил приподняться и посмотреть им вслед. Их
было четверо, меньше, чем я думал. Эти были моложе тех, что кидали в меня
камни. Они уходили вверх по улице, периодически колотя палками по всему
вокруг. Я подождал, пока они отойдут на несколько кварталов, и осторожно
вышел на тротуар.
Здание суда теперь находилось на полпути между мной и моими
преследователями. Они переходили через мост, разговаривая и куря сигареты. Я
как можно быстрее побежал к суду. Я пробежал уже футов пятьдесят, когда один
из них отшвырнул окурок и указал на меня пальцем.
Тут я впервые в жизни по-настоящему испытал, что значит бег. Это ритм,
мерные, сильные движения, согласованная работа всех мышц. Сначала их сбило с
толку, что я бегу к ним навстречу, но когда я свернул к зданию суда, они с
криками устремились за мной. Мои руки сжались в кулаки; ноги высоко взлетали
над тротуаром. Когда я добежал до стоянки полицейских машин, они
остановились.
Они что-то кричали мне вслед. Из-за угла с жужжанием вылетел человек на
мотоцикле, в черной куртке, похожий на Зака. Его появление на минуту привело
моих гонителей в замешательство, и этого времени мне хватило, чтобы
ввалиться в желтую дверь со стеклянной светящейся табличкой "Полиция".
Там сидел человек в форме и печатал на машинке. Увидев меня, он встал,
и я увидел на поясе у него пистолет.
-- Моя фамилия Тигарден, -- сказал я, тяжело дыша, -- У меня встреча с
шерифом.
-- Да-да, -- он очень медленно вытащил из машинки лист бумаги. --
Подождите.
Левой рукой он потянулся к телефону, продолжая держать правую в
опасливой близости к револьверу. В основании телефона виднелся ряд кнопок;
он нажал на одну и проговорил в трубку:
-- Тигарден здесь.
Положив трубку, он обратился ко мне:
-- Идите прямо туда. Он вас ждет. Дверь справа с надписью "шериф".
Я легко нашел логово Белого Медведя. Кабинет десять на двенадцать, со
столом и картотекой. Большую его часть занимал сам Белый Медведь.
-- Садись, Майлс, -- он кивнул мне на стул рядом со своим столом. --
Похоже, у тебя был нелегкий денек.
Глядя на него, я ощутил нашу разницу в возрасте куда острее, чем
раньше. В этом грузном человеке с серьезным квадратным лицом мало что
осталось от мальчишки, кидавшего бумажные шарики в прихожан пастора
Бертильсона. Даже причина для его прозвища исчезла: его шапка белых волос
потемнела, а на темени уже просвечивала лысина.
-- У тебя, похоже, вся жизнь была нелегкой, но все равно я рад тебя
видеть.
-- Да, нам есть что вспомнить. Хорошее было время.
-- Особенно если сравнить с нынешним. Шайка твоих горожан пыталась
забить меня палками. Я еле смог убежать.
Он покачал головой:
-- Поэтому ты пришел ко мне так поздно?
-- То, что я пришел к тебе, спасло меня. Они гнались за мной до самых
дверей участка. Если бы я не пошел сюда, лежал бы сейчас возле Фрибо с
разбитой головой.
-- Я слышал, ты каждый день сидишь у Фрибо.
-- Ты мне не веришь?
-- Верю, Майлс. Сейчас многие здесь раздражены. Но я не думаю, что ты
был к ним так близко, что сможешь их опознать.
-- Я изо всех сил пытался оказаться от них подальше.
-- Успокойся, Майлс. Они тебя не тронут, уверяю тебя. Главное,
успокойся и не бери в голову.
-- Другие твои подопечные сегодня днем бросали в меня камни.
-- Да? Они тебя не поранили?
-- Вроде бы нет. Поэтому я тоже должен не обращать на них внимания?
Только потому, что они не пробили мне череп?
-- Это же просто хулиганы. Их немного. Но скажу тебе, Майлс: некоторые
приличные люди тоже не хотят, чтобы ты оставался здесь.
-- Почему это?
-- Потому, что они тебя не знают, вот и все. За сто лет ты
единственный, кого упомянули в проповеди. Ты сам не хочешь уехать?
-- Нет. Я хочу остаться. Я приехал сюда работать.
-- Ага. Ладно. И сколько ты собираешься здесь пробыть?
-- До двадцать первого. Потом не знаю.
-- Ну, это не так долго. Я только хочу попросить тебя остаться, пока мы
не выясним кое-что. Ладно?
-- Это что, подписка о невыезде?
-- Нет, что ты. Просто просьба.
-- Будешь меня допрашивать, Белый Медведь?
-- Черт возьми, нет. Мы просто говорим. Я хочу, чтобы ты кое в чем мне
помог.
Я откинулся в кресле. Хмель прошел. Шериф Говр смотрел на меня с
улыбкой, которую я не мог назвать доброй. Мои органы чувств всегда
подтверждали теорию: когда человек изменяется, изменяется и его запах.
Раньше от Белого Медведя пахло свежевскопанной землей -- особенно сильно,
когда он на полной скорости гнал по 93-му свою развалюху или набивал камнями
почтовые ящики; теперь он, как и Дуэйн, пах порохом.
-- Могу я рассчитывать на твою помощь? Я посмотрел в квадратное лицо
человека, который когда-то был моим другом, и сказал:
-- Можешь.
-- Ты, конечно, слышал об этих девушках. Гвен Олсон и Дженни Странд.
Вторую из них нашел твой сосед Ред Сандерсон, и это было не самое приятное
зрелище. Моего помощника Дейва Локкена, что сидит там, даже стошнило.
-- У него и сейчас не слишком бодрый вид.
-- С любым нормальным человеком случилось бы то же, -- сказал Говр. --
По правде говоря, мы все не можем прийти в себя. Этот сукин сын еще где-то
здесь. И мы не знаем, кто это, вот что самое страшное.
-- У тебя есть какие-нибудь идеи?
-- О, мы стараемся следить за всеми, но видишь ли, никого из местных
нельзя и заподозрить. Я шерифствую уже четыре года и хочу быть переизбранным
на следующий срок. А ты здесь человек новый, со свежим взглядом. К тому же
образованный. Я хочу узнать, может ты видел или слышал что-нибудь
подозрительное?
-- Погоди немного. Так эти люди, которые гонялись за мной, думали, что
это я? Что я их убил?
-- Спросил бы их.
-- О Боже, -- сказал я. -- Я не мог и подумать о таком. Мне хватает
собственных проблем. Я не затем сюда приехал.
-- Сдается мне, ты сам не знаешь, зачем приехал.
-- А мне сдается, что это мое личное дело.
Он осекся:
-- Да-да, я вижу. Извини.
-- Ладно. Ну что ж... я ничего такого не заметил. Некоторые вели себя
странно, даже враждебно, но это не то. Встретил одного странного парня... --
тут я осекся. Мне не хотелось навлекать подозрения на Зака или Алисон. Белый
Медведь вопросительно приподнял брови, -- ...но он совсем мальчишка. Не хочу
даже называть его. Не знаю даже, чем я могу помочь.
-- Просто помни. Если что-нибудь заметишь, сразу звони мне. Ладно,
приятель? Я кивнул.
-- Вот. Мы можем к двадцать первому покончить со всем этим. А теперь у
меня еще несколько вопросов к тебе, -- он надел темные очки, став похожим на
перекормленного школьника-хулигана, и взял со стола какую-то бумагу:
-- Я слышал, ты недавно имел неприятности в Плэйнвью. Мне прислал это
тип по имени Фрэнк Драм. Он записал номер твоей машины.
-- Боже, -- я тут же вспомнил маленького подхалима, который выскочил
тогда из таверны.
-- У тебя там была какая-то ссора. Ты помнишь?
-- Еще бы. Они отнеслись ко мне так же по-доброму, как здешние
хулиганы. Все получилось просто глупо. Они слушали радио, и я спросил, что
случилось. Им не понравилось мое лицо и то, что я приехал из Нью-Йорка. Вот
они и выкинули меня, да еще записали мой номер. Вот и все. Это было как раз
в тот день, когда нашли ту девочку.
-- Просто для протокола: ты помнишь, где провел предыдущую ночь?
-- В каком-то мотеле. Я не помню названия.
-- Может, у тебя сохранился счет?
-- Я платил наличными. А на кой черт тебе это все надо?
-- Это не мне. Там есть коп по фамилии Лараби, вот он и просил меня
разузнать.
-- Скажи своему Лараби, пусть подотрется. Я ночевал в забегаловке
где-то в Огайо, вот и все.
-- Ладно, ладно, Майлс. Незачем так волноваться. А где ты поранил руку?
Я в изумлении взглянул на руку. Почти забытая повязка сильно
запачкалась и уже начала развязываться.
-- Это случайно. Я порезался о свою машину.
-- Дейв Локкен может перевязать тебя. Он классно это делает. Когда это
случилось?
-- В тот же день. Когда я лишился своего обеда.
-- Еще один посетитель, Эл Сервис, официальный стукач в этой части
графства, утверждает, что перед тем, как уйти, ты сказал странную фразу. Ты
вроде бы сказал, что надеешься, что убьют еще одну девушку.
-- Я этого не говорил. Я ведь даже не знал тогда, что кого-то убили.
Просто я разозлился и пожелал им, чтобы то, что случилось, случилось снова.
Сказал, что они это заслужили.
Он снял очки.
-- Понятно. Неудивительно, что про тебя пошли слухи, Майлс. Ты ведь
даже старую Маргарет Кастад умудрился обидеть.
-- Старую кого?
-- Жену Энди. Она позвонила мне, как только ты ушел. Сказала, что ты
пишешь порнографию, и потребовала, чтобы я выставил тебя из города.
-- Ну, об этом я даже говорить не хочу. Она всегда меня недолюбливала.
Но сейчас я изменился.
-- Как и все мы. Ладно, ты не можешь мне ничего рассказать, но кое в
чем ты можешь помочь прямо сейчас. Возьми, пожалуйста, бумагу и опиши все,
что случилось в ресторане, и поставь дату и подпись. Я отошлю копию Лараби.
Тебе же будет лучше, -- он порылся в столе и выудил оттуда лист бумаги и
ручку. -- В общих словах. Не растягивай.
-- Что ж, -- я взял бумагу и написал то, что он просил.
-- Значит, договорились. Звони, если что вспомнишь.
Я сунул руку в карман и нащупал сложенный листок бумаги:
-- Подожди. Ты мне тоже можешь помочь. Скажи, кто, по-твоему, прислал
мне вот это? Там внутри -- чистый лист, -- я достал конверт и положил на
стол. Руки у меня опять дрожали. -- Это уже второе. Первое было адресовано
мне.
Он опять надел очки и склонился над столом. Прочитав фамилию на
конверте, он уставился на меня:
-- Ты получил еще одно?
-- То было адресовано мне. И тоже с чистым листом внутри.
-- Ты можешь мне его оставить?
-- Нет. Оно мне нужно. Я только хочу узнать, кто его отправил, -- я
испытал чувство, что совершаю ужасную ошибку. Оно было таким сильным, что у
меня задрожали колени.
-- Майлс, мне жаль это говорить, но почерк здесь похож на твой.
-- Что?
Он подвинул ко мне конверт и мои показания. Почерк действительно был
очень похож.
-- Но я не писал этого, Белый Медведь.
-- Немногие здесь помнят, что меня так звали.
-- Ладно. Давай конверт.
-- Как хочешь. Только эксперт может разобраться с этим почерком. Дэйв!
-- он встал и подошел к двери. -- Тащи свою аптечку!
-- Я слышал, вы называли его Белым Медведем. Это прозвище мало кто
помнит.
Локкен и я спускались по Мейн-стрит в сгущающейся темноте. Зажглись
фонари, я снова слышал тихое гудение неоновых вывесок. В окнах бара Энглера
горел свет, отбрасывая на тротуар желтоватый отблеск.
-- Мы старые друзья.
-- Должно быть. Вообще-то он от этого прозвища лезет на стенку. Где
ваша машина? Похоже, вам уже ничего не грозит.
-- А я так не думаю. Белый Медведь велел вам довести меня до машины, и
я хочу, чтобы вы так и сделали.
-- Черт, тут же никого нет.
-- Я недавно тоже так думал. А как вы зовете его, если не Белым
Медведем?
-- Я? Я зову его "сэр".
-- А Лараби?
-- Кто?
-- Лараби. Шериф из Плэйнвью.
-- Простите, но в Плэйнвью нет никакого Лараби и вообще нет шерифа. Там
есть полицейский по фамилии Ларсен, мой двоюродный брат. Шериф Говр звонит
туда раз или два в неделю. Это все в его подчинении, все эти маленькие
городки -- Сентервилл, Либерти, Бланделл. Он считается в них шерифом. Так
где ваша машина?
Я стоял посреди темной улицы, смотрел на свой "фольксваген" и пытался
осмыслить то, что сказал Локкен. Это было трудно сделать, потому что я
увидел, во что превратилась моя машина.
-- О Господи. Это ваша? Я кивнул, не в силах выдавить ни слова. Окна
были разбиты, крыша и капот покрыты вмятинами. Одна фара болталась на
проводе, как выбитый глаз. Я пошел взглянуть на передние фары, потом на
задние. Они оказались нетронутыми, но заднее стекло тоже было разбито.
-- Порча личной собственности. Вам надо вернуться в участок и подать
жалобу. Я подпишусь.
-- Нет. Лучше сами скажите об этом Говру. Может, вам он поверит, --
гнев закипал во мне, и я схватил Локкена за руку так, что он ойкнул. --
Передайте ему, что я подам жалобу Лараби.
-- Но я же сказал, что мой двою...
Я уже сел в машину и мучал зажигание.
Болтающаяся фара оторвалась, как только я взобрался на вершину первого
холма. Через треснувшее ветровое стекло я видел только половину дороги, и ту
как в тумане. Уцелевшая фара освещала кусты у дороги; луч ее прыгал, как и
мое настроение, колеблющееся между гневом и обидой. Так это Лараби хотел
знать, как я порезал руку? Лараби нужно, чтобы его избрали еще на один срок?
Я думал, что именно Лараби не собирался искать тех, кто гонялся за мной
и в разочаровании покалечил мою машину.
Гоня вихляющую машину по бесконечным холмам, я только через некоторое
время услышал радио. Должно быть, я машинально нажал на кнопку.
-- ...для Кэти, Джо и Брауни от братьев Харди. Девочки, вы, я думаю,
знаете, что сейчас будет: добрые старые
"Танцы до упаду". -- Девчачьи голоса запищали от восторга. Я сбавил
скорость, пытаясь разглядеть поворот сквозь паутину трещин, пока неизвестная
мне группа пела какую-то чушь. Навстречу мне проехали фары и исчезли позади,
мигнув на прощанье.
Следующая машина просигналила дважды. Я только сейчас заметил, что моя
единственная фара светит слишком ярко, и убавил свет.
-- Здорово, здорово. Привет вам, братья Харди! А теперь для Фрэнка от
Салли что-то очень нежное. Фрэнк, по-моему, она тебя любит, так что позвони
ей, ладно? Для тебя поет Джонни Матис.
На подъеме я видел только темное небо. Я нажимал на газ до предела,
снижая скорость, только когда машина начинала трястись. Мимо пронесся
итальянский пейзаж, сейчас ставший одной сплошной чернотой.
-- Следи, Фрэнк, получше за этой маленькой лисой, а то она живо тебя
зацапает. Она все равно тебя любит, поэтому не спеши. А теперь немного
переменим тему -- для учениц младших классов гимназии и мисс Таит от Розы
Б., их любимая Тина Тернер -- "Река глубока, гора высока".
Мои шины взвизгнули, когда я изо всех сил надавил на тормоза, увидев
перед собой вместо черной дороги каменную стену. Я вывернул руль, и машина
изогнулась вправо, заставляя подумать, что сделана из чего-то более гибкого,
чем металл. Все еще на опасной скорости я преодолел последний подъем и
покатил вниз по склону.
Не сбавляя скорость, я съехал на проселок и прогремел по белому
мостику, возле которого Ред Сандерсон нашел тело второй девочки. Музыка
пульсировала в моих ушах, как кровь.
-- Эге-ей! Говорите об этом всем, только не своему учителю! Все ужасы в
это время выходят наружу, так что покрепче заприте двери, ребята. А для всех
затерянных в ночи от А до З песня Вэна Моррисона "Послушай льва".
Наконец-то я вслушался в болтовню радио. Узкая тропинка к дому Ринн
была погружена в темноту -- я как будто ехал по тоннелю. А и З? Алисон и
Зак? "Послушай льва" -- это название песни. Высокий баритон запел что-то
неразборчивое. Я выключил радио. Мне хотелось только одного -- побыстрее
добраться домой. Машина миновала старую школу, потом помпезный фасад церкви.
У фермы Сандерсонов дорога огибала красный выступ песчаника, и я
склонился над рулем, обратив все внимание на два квадратных дюйма чистого
стекла. Потом в свете фары я увидел то, что заставило меня нажать на тормоза
и выйти из машины. Я привстал, чтобы лучше видеть.
Сомнения не было: неясная фигура опять была там, между полем и лесом.
Тут сзади меня хлопнула дверь, и я обернулся. Зажегшийся в доме
Сандерсонов свет осветил рослого мужчину, стоящего на крыльце. Я посмотрел
назад: фигура не исчезала. Выбор был прост.
Я сошел с дороги и побежал.
-- Эй! -- крикнул мужчина.
Преодолев кювет, я пустился бежать по краю пшеничного поля в
направлении леса.
-- Эй! Майлс! Стойте!
Я не обратил на этот призыв никакого внимания. До леса было не больше
четверти мили. Голос позади меня смолк. И тут фигура отступила за деревья и
исчезла.
-- Я вас вижу! -- крикнул мужчина.
Исчезновение фигуры заставило меня побежать быстрее. Земля была сухой,
покрытый стерней, и я то и дело спотыкался, стараясь не потерять место, где
она стояла. Пшеница окружала меня плотной черной стеной.
Между полями Сандерсона и Дуэйна тек маленький ручей, у которого
"столкнулся с первой трудностью на пути. Поле кончалось футов за восемь от
ручья, дальше росла высокая трава, примятая там, где Дуэйн проезжал на своем
тракторе. Изрытая земля превратилась в настоящее болото, и я пошел вдоль
ручья, пытаясь найти место почище. Кругом кричали птицы и лягушки, вторя
пению сверчков с поля.
Я руками раздвинул высокие жесткие кусты и увидел место, где ручей
сужался. Две кочки, поддерживаемые корнями растущих поблизости деревьев,
образовывали естественный мост. Я ухватился за одно из деревьев и
перепрыгнул ручей, больно стукнувшись лбом о дерево на другом берегу.
Оглянувшись, я увидел "фольксваген" на дороге возле дома Сандерсонов. И в
доме, и в машине горел свет -- я забыл выключить мотор. Что еще хуже, я
оставил ключ в зажигании. Миссис Сандерсон и Ред стояли на крыльце и
смотрели в мою сторону.
Я выбрался из кустов и, уже не разбирая дороги, поскакал по следующему
полю. Я помнил место, где, по моим предположениям, исчезла фигура, и через
несколько минут был уже на опушке.
Вблизи деревья выглядели уже не темной однородной массой. Между ними
были довольно широкие промежутки, через которые проникал лунный свет. Я шел
между дубов и вязов, окруженный пением сверчков; мои ноги ощущали мягкость
мха и сосновых игл. Справа что-то затрещало. Повернув голову, я успел
увидеть оленя, убегающего прочь с полусогнутыми ногами, как у пловчихи,
ныряющей в воду.
Алисон. Она сигналит мне. Она ждет меня где-то здесь. Где-то дальше в
темноте.
Довольно скоро я понял, что заблудился. Не совсем, потому что уклон
показывал мне дорогу к полям и людям, но достаточно, чтобы не знать, где я
нахожусь. Еще хуже, что я упал, ударился о заросший лишайником корень и
потерял направление. Лес вокруг был слишком густым, чтобы разглядеть вдали
огоньки фермерских домов. Где-то через полмили я вышел на поляну, но она
была вверху, а не внизу. Тем не менее деревья вокруг казались мне знакомыми.
Эту поляну я тоже где-то видел, как и черное выжженное пятно в ее центре.
Похоже, я никуда не уходил, а кружил на одном месте, пока не заблудился.
В самом деле, я помнил это все -- огромный дуб позади меня, причудливое
сплетение его ветвей, толстое лежащее бревно, о которое я споткнулся. Я
крикнул имя моей кузины.
И тут меня охватило поистине литературное ощущение, воспитанное
Шекспиром, и Джеком Лондоном, и Готорном, и мультфильмами Диснея, и братьями
Гримм -- чувство жути, переходящее в дикий страх. Вероятно, этот страх был
вызван самим лесом, его чуждой, безжалостной природой. Меня окружало зло. Не
дарвиновское безразличие, а настоящая, неприкрытая враждебность. Никогда
раньше я не испытывал подобного чувства, чувства человеческой песчинки под
ногой могучей и страшной силы. Алисон была частью этой силы, она завлекла
меня сюда. Я знал, что если не убегу тут же, меня схватят ужасные корявые
руки -- сучья, меня раздавят камни и бревна, мои рот и глаза забьются мхом.
Я умру, как умерли те девушки. Как глупо было думать, что их убили обычные
люди!
Наконец через какое-то время ужас отпустил меня, и я побежал куда глаза
глядят. Ветки цеплялись мне за одежду и пытались пропороть живот; камни
скользили у меня под ногами. Много раз я падал. Когда я в очередной раз
поднялся, отряхиваясь от иголок и листьев, я увидел, что Бог сжалился надо
мной. Зло исчезло. Через заросли просвечивал огонек человеческого жилья. При
виде его ко мне начал возвращаться разум. Искусственное освещение -- гимн
разумности, лампочка отгоняет демонов. Я испытывал теперь не больше страха,
чем если бы гулял по расчерченным садам Версаля.
Даже мои комплексы вернулись ко мне, и я почувствовал обиду. Обиду на
призрака Алисон, который завлек меня и бросил в самый решительный момент. С
этим тигарденским чувством я подошел к дому и понял, наконец, где я
очутился. Когда я подходил к крыльцу, мое тело все еще сотрясала дрожь
облегчения.
Она стояла на крыльце в мужской куртке с рукавами, свисающими ниже
кончиков пальцев. На ней по-прежнему были высокие резиновые сапоги.
-- Кто тут? Майлс? Это ты?
-- Конечно, я. Я заблудился.
-- Ты один?
-- Вы у меня постоянно это спрашиваете.
-- Но я слышала двоих. Я уставился на нее.
-- Заходи, заходи. Я поставлю кофе.
Я вошел, чувствуя на себе ее изучающий взгляд.
-- Майлс, да что с тобой такое? Ты весь в грязи. И одежда порвана, --
она поглядела на мои ноги. -- Сними-ка туфли, прежде чем идти на кухню.
Я стащил туфли -- два комка грязи. Только сейчас у меня начали болеть
многочисленные мелкие порезы и ушибы да еще нога, как раз в том месте, где я
ее ударил, когда накануне падал в подвал вместе с креслом.
-- Майлс, что ты тут делаешь в такое время?
Я упал в кресло, и она пододвинула мне чашку кофе.
-- Тетя Ринн, вы уверены, что слышали в лесу кого-то, кроме меня?
-- Ну, может, это была курица. Они иногда удирают, -- она сидела в
старом кресле рядом со столом. Ее длинные белые волосы падали на плечи серой
твидовой куртки. Пар из чашек сонно вился между нами. -- Дай-ка я займусь
твоим лицом.
-- Не беспокойтесь, -- начал я, но она уже мочила тряпицу в раковине.
Потом она взяла с полки горшочек и вернулась ко мне. Мокрая тряпка приятно
холодила лицо.
-- Я не сказала тебе сразу, Майлс, но тебе лучше уехать из долины. С
тобой случилась беда, когда ты был здесь раньше, и теперь тебя подстерегает
еще большая беда. Но если ты останешься, я хочу, чтобы ты оставил дом Джесси
и перебрался сюда.
-- Я не могу.
Она открыла горшок и стала мазать мои раны густой зеленой микстурой. В
ноздри мне ударил запах леса.
-- Это мазь из трав, Майлс. Так что ты здесь делаешь?
-- Ищу кое-кого.
-- В лесу ночью?
-- Да, кто-то разбил стекла в моей машине, и мне показалось, что он
побежал в лес.
-- А почему ты дрожишь?
-- Не привык бегать, -- ее пальцы продолжали втирать мазь в мое лицо.
-- Я могу защитить тебя, Майлс.
-- Мне не нужна защита.
-- Тогда почему ты так испуган?
-- Это просто лес. Темнота...
-- Иногда темноты нужно бояться, -- она сердито посмотрела на меня. --
Но не нужно мне лгать. Ты искал не того хулигана. А кого?
Я подумал о деревьях, нависающих над домом, о тьме, окружающей этот
маленький круг света.
Она сказала:
-- Тебе нужно собрать вещи и уехать. Возвращайся в Нью-Йорк. Или
поезжай к своему отцу во Флориду.
-- Не могу, -- лесной запах дымкой висел надо мной.
-- Ты погибнешь. Тогда хотя бы перебирайся ко мне.
-- Тетя Ринн, -- сказал я. Мое тело опять начинало дрожать. --
Некоторые думают, что я убил тех девушек. Поэтому они и разбили мою машину.
Что вы можете им сделать?
-- Они никогда сюда не придут. Никогда не ступят на эту тропинку, -- я
вспомнил, как меня пугали в детстве подобные ее фразы и этот взгляд. -- Они
городские. Им нечего делать в долине.
В маленькой кухне стало очень жарко, и я увидел, что печка пылает, как
костер.
Я сказал:
-- Я хочу рассказать вам правду. Я почувствовал тут что-то ужасное.
Что-то очень враждебное, чистое зло. Оттого я и дрожу. Но это все из книг,
да еще те хулиганы в Ардене и Белый Медведь -- вот я и испугался. Я читал о
том, как это происходит.
-- Кого ты ждешь, Майлс? -- спросила она просто, и я знал, что вилять
больше нельзя.
-- Я жду Алисон. Алисон Грининг. Мне показалось, что я увидел ее с
дороги, и я побежал за ней в лес. Я видел ее три раза.
-- Майлс, -- начала она.
Часть третья
Я жгу мосты
Шесть
-- Я не пишу больше свою диссертацию. Мне нет до этого дела. Я все
сильней и сильней чувствую ее приближение, знаю, что она скоро придет.
-- Майлс...
-- Вот, -- я достал из кармана смятый конверт. -- Говр думает, что я
писал это сам, но это ведь ее почерк, правда? Потому он и похож на мой.
Она снова хотела заговорить, но я поднял руку:
-- Вы ее не любили, и никто ее не любил, но мы с ней всегда были
похожи. Я любил ее. И до сих пор люблю.
-- Она была твоей ловушкой. Капканом, который ждал, когда ты в него
наступишь.
-- Она остается такой, но мне нет до этого дела.
-- Майлс...
-- Тетя Ринн, в 55-м мы поклялись друг другу, что встретимся здесь, в
долине, и назначили день. До него осталось несколько недель. Она придет, и я
должен дождаться ее.
-- Майлс, -- сказала она, -- твоя кузина мертва. Она умерла двадцать
лет назад, и это ты убил ее.
-- Я не верю, -- сказал я.
Шесть
-- Майлс, твоя кузина умерла в 55-м, когда вы с ней купались в старом
пруду Полсона. Она утонула.
-- Нет. Я ее не убивал. Я не мог убить ее. Она значила для меня больше,
чем жизнь. Я бы скорее сам умер.
-- Ты мог убить ее случайно, не зная, что ты делаешь. Я всего-навсего
простая деревенская старуха, но я знаю тебя. И люблю. Твоя кузина всегда
вызывала беды, и ты тоже, только она делала это сознательно. Она выбрала
тернистый путь, она желала зла и смятения, но тебя никогда нельзя было в
этом обвинить.
-- Я не знаю, о чем вы. Да, она была более сложной, чем я, но это
просто характер. Это и делало ее такой красивой -- для меня. Другие ее не
понимали. Никто не понимал. Но я не убивал ее, случайно или намеренно.
-- Вас там было только двое.
-- Неизвестно.
-- Ты кого-нибудь видел в ту ночь?
-- Не знаю. Несколько раз мне так казалось. И меня ударили в воде.
-- Это Алисон. Она едва не утащила тебя с собой.
-- Лучше бы она это сделала. Мне не было жизни с тех пор.
-- И все из-за нее.
-- Хватит! -- крикнул я. Жара, казалось, увеличивалась с каждым словом.
Мой крик испугал ее, она как-то съежилась внутри своей мужской куртки. Потом
она медленно, устало отхлебнула кофе, и я почувствовал раскаяние. --
Простите. Простите, что я кричал. Если вы любите меня, то, должно быть, как
какое-нибудь раненое животное. Я в ужасном состоянии, тетя Ринн.
-- Я знаю, -- сказала она спокойно. -- Поэтому я и хочу тебя защитить.
Поэтому и предлагаю тебе уехать из долины. Тебе остается только это.
-- Потому что Алисон вернется?
-- Если так, то ты погиб. Она сидит в тебе слишком крепко.
-- Ну и хорошо. Она для меня означает свободу и жизнь.
-- Нет. Она означает смерть. То, что ты чувствовал в лесу.
-- Это просто нервы.
-- Это Алисон. Она зовет тебя.
-- Она звала меня все эти годы.
-- Майлс, ты вызвал силы, с которыми не можешь справиться. Я тоже не
могу. Я их боюсь. Как ты думаешь, что случится, если она вернется?
-- Неважно. Она снова будет здесь. Она знает, что я не убивал ее.
-- Это не имеет значения. Или имеет, но не то, что ты думаешь. Расскажи
мне о той ночи, Майлс. Я опустил голову:
-- Зачем?
-- Потом скажу. Люди в Ардене помнят, что тебя подозревали в убийстве.
У тебя и без того была дурная репутация -- тебя знали, как вора, как
странного мальчика, который не может себя контролировать. Твоя кузина
была... не знаю даже, как это назвать. Она была испорченной и портила
других. Она выводила людей из равновесия нарочно, хотя была еще ребенком.
Она ненавидела жизнь. Ненавидела всех, кроме себя.
-- Неправда, -- вырвалось у меня.
-- И вы поехали с ней купаться на пруд. Она поймала тебя еще крепче,
Майлс. Когда между двумя людьми возникает такая прочная связь, и один из
этих людей порочен, то и сама связь становится порочной.
-- Хватит проповедей, -- сказал я. -- Говорите прямо, что хотите
сказать, -- мне хотелось поскорее уйти из этой раскаленной кухни, вернуться
в старый бабушкин дом и не выходить из него.
-- Хорошо, -- лицо ее было суровым, как зима. -- Кто-то проезжавший
мимо пруда услышал крики и вызвал полицию. Когда туда приехал старый Уолтер
Говр, он нашел тебя лежащим на камнях. Лицо у тебя было в крови. Алисон была
мертва. Ее обнаружили в воде недалеко от берега. Вы оба были голыми, и она
оказалась... ну, не девушкой.
-- И что, вы думаете, произошло?
-- Я думаю, что она соблазнила тебя, и произошел несчастный случай. Ты
убил ее, но не намеренно, -- ее бледное лицо покраснело, будто в него втерли
краску. -- Я никогда не знала физической любви, Майлс, но думаю, что она не
обходится без резких движений, -- она посмотрела на меня в упор. -- Тебя
нельзя в этом обвинить -- по правде говоря, многие женщины в Ардене думали,
что она получила то, что заслужила. Уолтер Говр определил это, как смерть от
несчастного случая. Он был Добрый человек и знал, что такое неприятности с
сыновьями. Он не хотел губить твою жизнь. К тому же ты был из Апдалей. Люди
в долине уважали нашу семью.
-- Скажите мне вот что. Когда все лицемерно жалели меня, а на самом
деле обвиняли, неужели никто не поинтересовался: кто позвонил тогда в
полицию?
-- Он не назвал фамилии. Наверно испугался.
-- И вы действительно верите, что крики от пруда слышны на дороге?
-- Может быть. Во всяком случае, Майлс, люди помнят эту старую историю.
-- Ну и черт с ними. Думаете, я не знаю? Даже дочь Дуэйна знает об
этом, и ее чокнутый дружок тоже. Но я привязан к своему прошлому, и потому я
здесь. Ни в чем, кроме этого, я не виновен.
-- Всем сердцем надеюсь, что это так, -- сказала она. Я слышал, как
ветер снаружи трещит в ветвях, и чувствовал себя персонажем из сказки,
прячущимся в пряничном домике. -- Но этого мало, чтобы спасти тебя.
-- Я знаю, в чем мое спасение.
-- Спасение в труде.
-- Старая добрая норвежская теория.
-- Так работай! Пиши! Или помогай в поле! Я усмехнулся, представив себя
и Дуэйна в поле с косами.
-- Я думал, вы опять предложите мне уехать. Только Белый Медведь меня
не выпустит. Да я и сам не поеду.
Она поглядела на меня, как мне показалось, в отчаянии.
-- Вы не понимаете, тетя Ринн, -- сказал я. -- Я не могу уйти из своего
прошлого, -- на середине фразы я зевнул.
-- Бедный уставший мальчик.
-- Да, я устал, -- признался я.
-- Спи сегодня здесь, Майлс. А я помолюсь за тебя.
-- Нет, -- сказал я автоматически, -- спасибо, -- и потом подумал о
долгом пути назад, к машине. Батареи, должно быть, сели, и придется идти
домой пешком. В темноте.
-- Ты можешь уйти рано утром. Я тебя разбужу.
-- Ну, может быть, пару часов, -- начал я и опять зевнул. На этот раз я
успел закрыть рот рукой. -- Вы очень добры.
Она скрылась в соседней комнате и появилась со стопкой белья и вязаным
пледом.
-- Пошли, сорванец, -- приказала она, и я покорно прошел за ней в
комнату. Там было почти так же жарко, как в кухне, но я позволил тете Ринн
накрыть кровать пледом.
-- Ни один мужчина не спал в моей постели, и я слишком стара, чтобы
менять свои привычки. Надеюсь, ты не сочтешь меня негостеприимной?
-- Нет, тетя Ринн.
-- Я не шутила насчет молитвы. Говоришь, ты видел ее.
-- Три раза. Я уверен, что это она. Она вернулась, тетя Ринн.
-- Я скажу тебе одну вещь. Если я ее увижу, я этого не переживу.
-- Почему?
-- Она не позволит.
Для одинокой старухи почти девяноста лет Ринн удивительно эффектно
удавалось заканчивать разговор. Она вышла, погасила свет в кухне и удалилась
в свою спальню, закрыв за собой дверь. Я слышал шуршание ткани, когда она
раздевалась. В комнате пахло дымом, но этот запах мог идти от печки. Ринн
начала что-то бормотать под нос.
Я снял рубашку и джинсы, все еще слыша ее сухой старческий голосок,
похожий на тиканье часов. Под этот голос я провалился в сон, самый глубокий
и мирный с тех пор, как я покинул Нью-Йорк.
Через несколько часов меня разбудили два разные звука. Одним был
необычайно громкий шорох листьев наверху, как будто лес навис над домом и
готовился и нападению. Второй еще более обеспокоил меня -- тихий шепот тети
Ринн. Сперва я подумал, что она все еще молится, потом догадался, что она
говорит во сне. Повторяет одно слово, которое я не мог расслышать в шуме
деревьев. Запах дыма по-прежнему висел в воздухе. Когда я, наконец,
разобрал, что говорит тетя, я присел в постели и потянулся за носками. Она
снова и снова бормотала сквозь сон имя моей бабушки.
-- Джесси. Джесси.
Я не мог слушать это и сознавать, как сильно беспокою единственного
человека в долине, который хочет мне помочь. Я быстро оделся и вышел в
кухню. Бледные листья налипли на окно снаружи, похожие на руки. Точнее -- на
руку одного из моих преследователей в Ардене. Я включил лампу. Голос Ринн
продолжал взывать к ее сестре. Огонь в печи превратился в царство красных
угольков. Побрызгав на лицо водой, я почувствовал засохший слой микстуры
Ринн. Она отдиралась кусками, усеивая коричневыми пленками дно раковины.,
Закончив процедуру, я заглянул в зеркальце, висящее на гвоздике на двери. На
меня смотрело большое мягкое лицо, с розовыми пятнами на лбу и щеках, но в
остальном невредимое.
На столе среди записей, касающихся ее яичного бизнеса, я отыскал листок
бумаги и ручку и написал:
"Когда-нибудь вы поймете, что я прав. Скоро вернусь за яйцами. Спасибо
за все. С любовью, Майлс".
Я вышел в ночь, полную звуков. Мои промокшие туфли хлюпали по
выступающим из земли корням деревьев. Я прошел высокое здание, полное спящих
кур. Потом вышел на тропинку, откуда было уже рукой подать до полей, светлых
на фоне индигового неба. Переходя ручей, я вновь услышал кваканье лягушек,
охраняющих свою территорию. Я шел быстро, борясь с желанием оглянуться. Если
кто-то и наблюдал за мной, то только яркая звезда в небе, Венера, посылающая
мне свет уже многолетней давности.
Лишь когда меня овеял ветерок с полей, я заметил, что запах дыма
следовал за мной еще долго после того, как я покинул дом Ринн.
Венера, освети мой путь давно ушедшим светом.
Бабушка и тетя Ринн, благословите меня.
Алисон, покажись мне.
Но спустившись по дороге, я увидел только "фольксваген", похожий на
свой собственный труп. Его силуэт в тусклом свете звезд был таким же жалким
и зловещим, как Волшебный Замок Дуэйна. Я подошел к нему, с новой болью
разглядывая разбитые стекла и вмятины. Света не было, конечно же сели
батареи.
Я открыл дверцу и рухнул на сиденье. Потом провел рукой по розовым
отметинам на лице, которые начинали чесаться.
-- Черт, -- громко сказал я, думая о том, как трудно будет поймать
грузовик с тросом в десяти милях от Ардена. Тут я увидел, что ключа в
зажигании нет. В полном недоумении я надавил гудок.
-- Что такое? -- спросил человек, подходящий ко мне со стороны фермы
Сандерсонов. Я разглядел внушительный живот, плоское лицо без признаков
радости и нос кнопкой -- знак фамильного сходства с Тутой Сандерсон. Как у
большинства людей по кличке "Ред", волосы у него были тускло-оранжевого
оттенка. Он перешел дорогу и положил свою большую руку на открытую дверцу
моей машины. -- Что вы тут гудите среди ночи?
-- От злости. Батареи сели, и чертов ключ исчез, должно быть валяется
где-нибудь здесь, в канаве. И вы, вероятно, заметили, что несколько
джентльменов в Ардене потрудились этим вечером над моей машиной. Как же тут
не гудеть? -- поглядев в его одутловатое лицо, я заметил в глазах, как мне
показалось, искорки веселья.
-- Вы что, не слышали, как я вас звал? Когда вы выскочили из этой
развалюхи и побежали в лес?
-- Конечно. Я просто не хотел терять времени.
-- Так вот, я ждал на крыльце, когда вы вернетесь. А потом, на всякий
случай, забрал ключи. И выключил свет, чтобы сберечь ваши батареи.
-- Спасибо. Тогда отдайте ключи, пожалуйста. Нам обоим давно пора
спать.
-- Подождите. Что вы там делали? Или вы просто убегали от меня? Вы
бежали, как заяц от собаки. Все это чертовски странно, Майлс.
-- Не могу сказать, Ред. Не думаю, что я бежал с определенной целью.
-- Ага, -- в его веселье появилась желчная нотка. -- Мать говорит, что
вы и у Дуэйна ведете себя странно. Что его дочка просто не вылезает из
вашего дома. Вы ведь специалист по девочкам, правда, Майлс?
-- Нет. Не думаю. Хватит терять время, давайте ключи.
-- Что вы делали в лесу?
-- Ладно, Ред, -- сказал я. -- По правде говоря, я навещал Ринн. Можете
ее спросить.
-- Думаю, вы с этой старой ведьмой нашли общий язык.
-- Можете думать что угодно. А я поеду домой.
-- Это не ваш дом, Майлс. Но поезжайте. Вот ключи от вашего дерьма, --
он протянул мне кольцо с ключами, выглядевшее крошечным на его толстом
корявом пальце.
Показания Лероя (Реда) Сандерсона 16 июля
Меня просто грызло, что мама работает у этого Майлса Тигардена -- будь
я на месте Дуэйна, я бы свою дочку и близко не подпустил к человеку с такой
репутацией. Ну говорят, что он ученый и все такое. Вот я и решил поговорить
с ним, когда увидел, что его машина остановилась возле нашего дома. Но он
увидел меня и дунул в лес, будто за ним черти гнались.
Тут можно подумать две вещи. Или он что-то такое увидел в тех лесах,
или просто убегал от меня. Думаю, и то и другое. Когда он потом вернулся, он
чертовски испугался, увидев меня. Это может значить, что он что-то замышлял
там, в лесу, так ведь?
Я сказал себе: Ред, подожди. Он вернется. Я пошел и выключил свет в
этом куске дерьма, на котором он приехал. Мы с мамой еще немного подождали и
легли спать. Я лег на крыльце. Ключи его я забрал, так что знал, что он
никуда не денется.
И потом он вернулся, тихо-тихо, как мышка. Когда я подошел, он зачем-то
стал гудеть. Потом я увидел его лицо -- он весь был в каких-то красных
пятнах, как Оскар Джонстад, когда пару лет назад отравился спиртом.
Я спросил: Майлс, какого черта вам тут нужно? Я ходил в гости, ответил
он.
В лес? -- спросил я.
Да, говорит он. Я ходил в гости к Ринн.
Кто знает, о чем они там сговаривались. Об этих старых норвежцах в
долине говорят разное. Я сам норвежец и не хочу сказать ничего плохого, но
все знают, что иногда они сходят с катушек. А эта Ринн всю жизнь была не в
себе. Помните старого Оле, что жил у Четырех Развилок? Все его хорошо знали,
а потом он спятил и подвешивал свою дочь к потолочной балке, а в остальное
время жил с ней, как с женой. А по воскресеньям стоял в церкви, как самый
примерный слуга Господа во всем Ардене. Это было уже двадцать три года
назад, но странные вещи до сих пор случаются. Я никогда не верил этой Ринн.
Она настоящая ведьма. Некоторые говорят, что Оскар Джонстад начал пить из-за
того, что она навела порчу на его телку, и он боялся, что следом придет его
очередь.
И еще этот Пол Кант. Он ведь сразу после этого виделся с ним, так? И
сразу же Пол попытался себя убить.
Я думаю, он пытался смыться. Может быть, вместе с крошкой Полом. Тому
тоже было, что скрывать, но даже он не поперся бы в гости в лес в три часа
ночи.
Я чувствую свою ответственность. Я ведь нашел эту девочку, и меня чуть
не стошнило. Ее ведь почти разорвали пополам... ну, вы там были и сами все
видели.
Поэтому, когда это случилось снова, и мне позвонили ребята из Ардена, я
сказал: конечно, давайте. Помогу, чем смогу.
К моменту, когда я подогнал машину к дому, лицо мое начало гореть.
Глаза слезились, поэтому я бросил машину на лужайке и поспешил в дом. Ночной
воздух тоже казался раскаленным и колол меня тысячами иголок. Я шел
медленно, чтобы не оцарапать лицо этой жаркой игольчатой массой.
Когда я подошел к дому, там включился свет.
Теперь это не успокоило меня, а напротив, бросило в дрожь. Я открыл
дверь, ощущая пальцами холод металлической ручки. Кобыла в темноте
завозилась и звякнула колокольчиком. Мне вдруг захотелось назад к Ринн, в
теплую постель под кронами гигантских деревьев.
Я заглянул в комнату -- никого. Старая мебель стояла на своих местах.
Свет включался во всем доме рубильником у входа. Я выключил его, потом опять
включил. Он работал нормально.
Лампочка в кухне освещала следы работы Туты Сандерсон: тарелки вымыты и
убраны, пол подметен. Единственным объяснением, пришедшим мне в голову, было
повреждение проводки. Тут мне показалось, что в комнате что-то изменилось,
что-то очень важное. Лицо продолжало гореть, и я вымыл его жидким
хозяйственным мылом. Жжение исчезло.
Это улучшение состояния позволило мне собраться с мыслями, и, войдя в
комнату, я увидел, наконец, что же не на месте. Фотография нас с Алисон не
висела над дверью, где я ее повесил. Кто-то передвинул ее. Я поспешил в
старую спальню.
Тута С. поработала и здесь. Беспорядок, который я оставил здесь, был
ликвидирован: фотографии аккуратно сложены обратно в сундучок, щепки
положены рядом, как огромные зубочистки. Я открыл сундучок, и на меня
взглянуло осклабившееся лицо Дуэйна. Я захлопнул крышку. Ящик Пандоры.
Фотография могла быть только в одном месте, и там я ее и нашел. В моем
кабинете, на столе, рядом с одиночным фото Алисон.
И я знал -- как это было не невероятно, -- кто ее туда поместил.
Как уже установилось в доме Апдалей, мой сон представлял собой цепочку
бессвязных кошмаров, и все, что я помнил из них -- проснулся я поздно и
прозевал, расставание на дороге и богатырский прыжок Алисон в окошко, -- это
то, что я несколько раз просыпался. Кошмары, которые не помнишь, не имеют
над тобой власти. Я чувствовал страшный голод -- еще один признак
восстановленного здоровья.
Я был уверен, что фотографию переместила Алисон Грининг, и мою
уверенность не поколебало то, что она для этого воспользовалась чужой рукой.
-- Ничего, что я перенесла эту фотографию? -- спросила Тута Сандерсон,
когда я спустился