не пытались двинуться к югу, как советовал Иш, а повернули назад и поехали по тем же дорогам, что привели их в эти края, и даже на знакомых дорогах не были уверены, что выберутся и снова увидят родной дом. И обратная дорога подарила им мало новых впечатлений, и не увидели они больше того, что уже видели. Даже мыслей не возникало у Иша в чем-то винить мальчиков. И думал он, что вели они себя мужественно, решительно и с большой находчивостью. Если и можно кого-то винить, так это только самого себя - за то, что послал мальчиков в Чикаго и Нью-Йорк - в эти гиганты Старого Времени. Ему нужно было догадаться и выбрать другой маршрут - в сторону Хьюстона и Нового Орлеана, а не в суровую страну холодных зим и пронзительных ветров. Но ведь на пути в Хьюстон и разливы рек могли быть сильнее, и деревья подняться гораздо быстрее, чем на севере. Из-за климата Арканзас и Луизиана могли превратиться в непроходимую глушь гораздо быстрее, чем Айова или Иллинойс. А дети вопили и плясали у костра. Что это, возвращение к первобытному образу жизни с его примитивными радостями или у него просто плохое настроение и все начинает представляться в черном свете? Наверное, дети во все времена вели бы себя у огня одинаково. Вот и взрослая Иви - по уму совсем ребенок - пляшет с ними. А ведь как красиво развеваются ее золотистые волосы. В молчании сидел Иш, смотрел в одну точку и думал. Конечно, поиск доказательств того, что некогда цивилизованная страна превратилась в бескрайние дикие просторы, не мог считаться главной целью экспедиции. Да любой вам это скажет, не отходя далеко от дома. Главным итогом стало установление контактов с двумя другими общинами. Хорошо сказать - контактов, если общины настроены не только подозрительно, но и откровенно враждебно даже к таким несмелым попыткам вмешательства в их жизнь незваных чужаков. Что явилось причиной такого отношения - слепые предрассудки или глубокий инстинкт самосохранения? Но по крайней мере они теперь будут знать, что в Лос-Анжелесе и вблизи Альбукерка живут люди. И от знания этого должно дальше отступить еще живущее в душах их чувство одиночества. Две малочисленные группы людей обнаружены всего в одном путешествии, по одной и той же дороге! Если свести этот факт к простым арифметическим расчетам, на территории Соединенных Штатов их будет уже несколько дюжин. Он вспомнил о давней встрече с арканзасскими неграми. В той плодородной стране с ее благодатным климатом и мягкими зимами трудно найти причину думать, что те трое не выживут и не станут ядром молекулы, которая начнет притягивать других - как белых, так и черных. Конечно, по образу жизни и по мировосприятию такая община будет отличаться, причем значительно отличаться, от людей Нью-Мексико или двух общин Калифорнии. Подобного рода дивергенция в недалеком будущем поставит перед людьми очень серьезные проблемы... Но не время сейчас заниматься философскими проблемами будущего. Вот оно перед ним, настоящее, - в диких плясках и криках беснующихся у огня детей. Истинная вакханалия! Поддавшись всеобщему возбуждению, даже старшие мальчики, да и некоторые из семейной молодежи присоединились к дикому празднеству. Играли в "веревочку" - забаве чрезвычайно волнующей еще и тем, что сброшенному с конца веревки неудачнику приходилось прыгать через костер. И вдруг напрягся Иш, так что все мускулы разом окаменели. Чарли тоже играл! В одной линии между Диком и Иви он размахивал свернутой кольцами веревкой. А дети! Как дети радовались, что такой взрослый, да еще и таинственный незнакомец играет вместе с ними. И снова Иш пытался побороть чувство физического отвращения. "А почему бы нет? Собственно говоря, почему взрослый мужчина не может играть вместе с детьми? А я - да я такой же, как те из Лос-Анжелеса или Альбукерка, еще не зная, но уже заранее ненавидящие всех чужаков. Но все же будь он немного другим, я бы ничего не имел против Чарли..." Как ни уговаривал себя Иш, не удавалось ему побороть это возникшее с первого взгляда чувство неприязни. Пытаясь выкинуть из головы Чарли, он снова вернулся в мыслях к путешествию мальчиков, оценивая его важность для будущего. Но не смог, потому что все это было вопросами будущего, а главным вопросом настоящего был и оставался Чарли. Поздно уже было, и матери потихоньку стали собирать детей. Праздник к концу подошел, но, желая послушать продолжение рассказов мальчиков и Чарли, самые старые вернулись в дом Иша и Эм. - Усаживайся сюда, - сказал Эзра, показывая Чарли большое кресло у камина. Самое почетное место и самое удобное кресло в гостиной Иша предложил Эзра гостю; и снова подумал Иш, как это похоже на Эзру - так быстро угадывать и понимать отношения между людьми. Ведь у него - у хозяина - даже мысли такой не возникло, не сделал он ничего, чтобы уютно было Чарли в его доме. И тут же возразил сам себе, нашел достойное оправдание - не хотелось, чтобы Чарли уютно было... Холодный вечер опустился на Сан-Лупо, и Эзра попросил разжечь огонь. Мальчики быстренько дрова принесли, и скоро занялись поленья веселым, дружным пламенем. В комнате с каждой минутой все теплее становилось. Они говорили, и Эзра, как обычно, беседу вел, когда Чарли попросил выпить чего-нибудь. Джек принес бутылку бренди и стакан. Целый вечер не пустовал стакан в руке Чарли, но не жадничал он и не торопился, а потягивал из стакана медленно, смакуя каждый глоток, - видно, что привычное дело делал и толк в нем знал. И за весь вечер ни единым словом, ни единым жестом не дал никому понять, что пьян или просто возбужден. - Что-то все равно зябко, - жалобно протянул Эзра. - А ты, случаем, не заболел? - встревожилась Эм. Иш тоже встревожился. Болезнь такой редкой гостьей стала, что любая жалоба на недомогание становилась предметом всеобщего обсуждения. - Не знаю, - сказал Эзра. - Если бы такое в Старые Времена случилось, можно было сказать, что простудился, а сейчас и не знаю, что сказать. И тогда они подбросили еще дров в камин, и в комнате стало сразу нехорошо от жары, неуютно; и Иш стянул с себя свитер и остался в одной рубашке с короткими рукавами. И почти сразу за ним Чарли снял пиджак, расстегнул пуговицы на жилетке, но саму жилетку не снял. Ну а лучше всех Джордж поступил: устроился поудобнее на краю дивана, поклевал слегка носом и мирно заснул. Но когда заснул старина Джордж, не сделался общий разговор от этого менее оживленным. А Чарли не оставлял в покое бутылку, но не брало его бренди, разве что от выпитого, а скорее, от духоты заблестел его лоб потной влагой. Иш молчал, понимал, что Эзра и так разговор крутит, и этак, чтобы больше о прошлом Чарли выведать. Но лишним был такой тонкий подход. Чарли, когда вопрос его касался, отвечал прямо и вполне охотно. - Значит, когда померла она, - говорил он, - мы вместе не много и пожили, думаю, лет десять-двенадцать. Ну, в общем, когда умерла моя женщина, не хотел я больше ни там оставаться, ни в округе этой. А когда ребята ваши приехали, понравились они мне, собрал, что под рукой было, и поехали мы вместе. И пока говорил Чарли, мысли Иша на сто восемьдесят градусов повернулись. Мальчики после короткого общения с Чарли просто души в нем не чаяли. Чувствовалась в Чарли и сила физическая, и сила обаяния. Возможно, что хорошим, нужным человеком станет он для их общины. Иш мельком взглянул на Чарли и увидел, что уже крупные капли пота у того на лбу выступили. - Чарли, - сказал он. - Тебе жарко, наверное. Снимай жилетку, чувствуй себя как дома. - Чарли даже вздрогнул слегка, но не сказал ни слова. - Извините, - заговорил Эзра. - Совсем не пони маю, что это со мной сегодня делается. Пожалуй, пойду лягу в постель. - Произнес эти слова Эзра и даже с места не сдвинулся. Как сидел, так и продолжал сидеть дальше. - Да ты не мог простудиться, Эз, - опять заволновалась Эм. - У нас уже давно никто не простужался. А потом общими усилиями удалось уговорить Чарли вместе с его бутылкой пересесть подальше от огня, что он и сделал, но жилетки так и не снял. Стоило Чарли занять новое место, как закрутились вокруг него две домашние собаки Иша. Даже собакам был интересен незнакомец. Еще бы, ведь столько новых запахов! Обнюхали и успокоились, - видно, не нашли ничего интересного. Зато Чарли они очень заинтересовали, и, когда начал он их за ушами трепать и по спине гладить, завиляли собаки хвостами, довольные. А Иш все продолжал мучиться. Люди для него всегда самой большой загадкой были, и часто он в них ошибался и поэтому в мыслях бесконечно из одной крайности в другую кидался. Вот он чувствует в Чарли силу и обаяние. Сила и обаяние - это хорошо, значит, и Чарли человек хороший, и теплая волна почти дружеских чувств поднимается в душе Иша. Но когда он соображает, что сила и обаяние есть не что иное, как угроза его авторитету и командному положению в общине, сразу пугается и иначе как на воплощенное зло на Чарли уже не смотрит. Вот и Джордж от сладкой дремоты в тепле очнулся, потянулся всем своим большим телом, встал и объявил, что настало время ему домой отправляться, там его уже давно мягкая перина ждет. И другие выразили желание вслед за Джорджем последовать. В общих сборах Иш понял, что Эзра на прощание ему пару слов обязательно шепнуть захочет, и поэтому затащил его на кухню. - Тебе действительно плохо? - Мне? С чего ты взял? - удивился Эзра. - Ни когда так хорошо себя не чувствовал, как сегодня. Эзра улыбался, и Иш, кажется, начал кое-что понимать. - Так тебя не знобило? - спросил он. - Да чтоб меня всю жизнь так знобило, - сказал Эзра. - Просто хотел посмотреть, расстанется ли Чарли со своей жилеткой. Не расстался. Ему без жилетки не нравится. Я так и думал, а теперь точно знаю - в ней карман новый пришит, шире и глубже старого. А в кармане - не иначе как такая маленькая штучка, которую раньше специально для дамочек делали, чтобы дамочки могли ее в сумочку спрятать. Такой маленький, аккуратный кусочек железа. А Ишу почему-то от этих слов вдруг легко стало. Такая простая, конкретная вещь, как пистолет, - они найдут способ, как с этим справиться. Но стоило Эзре продолжить, как снова вернулась тяжесть на сердце. - Хотел бы я понять этого парня. Порой мне кажется, вижу я что-то паршивое и грязное в нем - в самой середке сидит. А порой кажется - лучшего товарища мне за всю жизнь не найти. Одно скажу точно: он из тех, кто знает, чего хочет, и всегда этого добивается. А когда вернулись в гостиную, то Джордж уже одной ногой на пороге стоял. - Это лучшее, что с нами за многие годы случилось, - говорил он Чарли. - Нам очень нужен еще один сильный парень. Будем надеяться, ты с нами останешься. Дружный хор голосов поддержал мудрые слова Джорджа, и после этого все вместе к выходу потянулись. А Иша оставили одного, наедине с грустными мыслями. Он было тоже хотел к дружному хору присоединиться, но язык вдруг одеревенел и во рту совсем пересохло. И думать он мог лишь об одном: "Что-то паршивое и грязное в нем - в самой середке сидит". 7 А когда все ушли, Иш вспомнил о том, что никогда за все эти годы не делал. А когда все-таки решился сделать, не знал, получится ли. Получилось, потому что на дверях черного хода нашел он тяжелый дверной крюк - мама всегда на крюк запиралась, не доверяла обычным дверным замкам, - и Иш в первый раз за много лет набросил этот крюк. А потом он прошел к парадной двери и обнаружил вполне исправно действующий засов. "Все эти годы не от кого было так тщательно двери запирать. Из своих никого не боялись, а чужому не пробраться бесшумно через собачий кордон, да и откуда взяться чужому. Но теперь появился такой, которому доверять нельзя и который с собаками теперь друг. Когда собак за ушами трепал, может быть, уже тогда все рассчитал и наперед думал? Когда наконец добрался Иш до супружеской постели и поделился своими страхами с Эм, то не нашел в ней благодарного слушателя. Ему еще и раньше казалось, что больно Эм все благосклонно воспринимает. - Ну и что тут необычного? Носит человек пистолет, и пускай себе носит, - сказала она и зевнула. - Ты же ведь свой сколько лет таскал, или забыл? - И не прятал! И не боялся жилетку снять и остаться безоружным. - Правильно, но может быть, простим ему? Он нервничал и не по себе ему было. Тебе не нравится, как он смотрит, а ему не нравится, как ты на него смотришь. Он ведь один - в окружении чужих и незнакомых. А Иш, вместо того чтобы согласиться с Эм, испытал вдруг всплеск отвращения к чужаку Чарли. - Да, - сказал он. - Но мы здесь живем, наши дома здесь, никто его сюда не звал, и если приехал - пусть к нам приспосабливается, а не мы к нему. - Ты прав, конечно, мой дорогой. Но все равно хватит об этом. Я спать буду. Если чему и завидовал Иш в жене, так это ее способности мгновенно засыпать. А вот у него другая крайность была - чем больше о сне думал, тем труднее засыпал; и никогда не удавалось бег мыслей замедлить, успокоиться, даже если очень хотелось. И снова он почувствовал, что теперь не скоро уснет. Потому что новая мысль в голове родилась - неприятная такая мыслишка. Неприятность в том заключалась, что ведь придется ему с Чарли один на один бороться. Если бы в Племени уже существовала твердая внутренняя организация, если бы они были объединены в какой-то, пусть символический, союз, предполагающий обязательность действий единым фронтом, вот тогда вторжение чужака - пускай даже такой сильной личности - не могло бы иметь для подобного союза серьезных последствий. Сейчас время упущено. Чужак уже здесь и должен быть встречен достойно. Пусть все решит противоборство один на один. А Чарли не слабый противник. Он уже успел завоевать симпатии Дика и Боба, и, без сомнения, кто-то еще из молодежи с радостью принял предложение его дружбы. Джорджа он покорил - тут и сомневаться нечего. Эзра пока думает. В чем природа этого подкрепленного силой странного обаяния? Ни умом, ни сердцем Иш не понимал, почему всем так нравится Чарли, но то, что он всем нравился, было бесспорным фактом. А может быть, все дело в нем - в Ише. Ему почудилось, будто у Чарли имеется совершенно не присущий тому дух соперничества, и сейчас это предубеждение не позволяет понять истинную природу обаяния Чарли. Но одно Иш знал твердо. Они соперники. Какую форму примет это соперничество, Иш сказать пока не мог, но оно будет - обязательно будет. А так как в общине отсутствовала солидарность, свойственная любой социальной структуре, по статусу своему приближающейся к государственной, он обречен на личное единоборство. Но будет гораздо хуже, если соперничество примет характер вражды двух группировок, каждая из которых обзаведется своим вождем-предводителем. Кто поддержит его - Иша? На кого он сможет опереться в этой борьбе? Он не лидер - это очевидно. Когда-то давно, и то случайно, благодаря тупости Джорджа и легкомыслию Эзры, а значит, и их неспособности составить конкуренцию, он еще мог говорить о себе как о лидере. В интеллектуальной области - да, тут он бесспорный лидер. Но в борьбе за власть человек мыслящий во все времена оказывался побежденным. Он вспомнил обманчивую детскую голубизну глаз Чарли. В голубых глазах порой бывает столько льда, сколько никогда не найдешь в темных глазах. "Кто встанет под мои знамена? - спросил он себя с некоторым налетом театральности. - Даже Эм готова отвернуться. Для нее все просто, она почти защищала Чарли". И Иш чувствовал себя снова маленьким испуганным мальчиком, каким был когда-то в давние Старые Времена. Из всех людей только Джои - только один Джои мог понять его до конца, только на него он может опереться. Но Джои лишь маленький, хрупкий даже для своих лет мальчик. Чем поможет он, если рванет к власти Чарли? "Нет, не поросячьи глазки, - снова вспомнил Иш. - Это дикого кабана глаза!" Долго пролежал Иш без сна, пока наконец не сказал себе: "Это простое сумасшествие полуночника, это нелепые фантазии страдающего бессонницей". И когда сказал такое Иш, то заставил себя выбросить тяжкие мысли из головы и провалиться в забвение сна. Утром действительно все лучше становится - не в розовом, конечно, свете, но и не такое мрачное. И позавтракал он с аппетитом, и настроение совсем не плохое было. И еще радость, что Боб снова вместе со всеми за столом сидел. Иш снова вопросы задавал и узнал много новых для себя подробностей. И когда совсем покой и уют привычной домашней обстановки почувствовал, все в одно мгновение рухнуло. Надо же было Бобу рот не к месту открыть. - Пожалуй, - сказал он, - схожу-ка я Чарли навестить. Иш уже готовился одернуть сына мудрым родительским советом, вроде: "Будь я на твоем месте, не стал бы и близко подходить к этому парню...", - но увидел, как одними глазами Эм говорит - "нет", да ему уже и самому стало ясно, что подобное замечание сделает Чарли персоной запретной, а значит, в глазах детей еще более желанной. Поэтому Иш промолчал и снова начал думать, чем таким особенным приманил Чарли двух встретившихся на его пути мальчиков. Боб ушел. Закончив работы по хозяйству, разбежались и остальные дети. - И откуда это море обаяния? - стараясь вложить в вопрос как можно больше иронии, произнес Иш. - Ах, ну перестанешь ли ты когда-нибудь беспокоиться? - сказала Эм. - Обычная тяга ко всему новому. Что тут плохого? - Ничего, кроме беды, которая ждет нас всех! - Может быть, - сказала Эм, и Иш облегченно вздохнул, потому что впервые Эм согласилась с такой возможностью, но стоило ей продолжить, как бесследно растаяла радость обретения единомышленника. - Но смотри, как бы тебе первому эту беду не накликать. - Ты что говоришь? - рявкнул он зло, понимая, что сорвался, ведь очень редко Эм злила или раздражала его. - Неужели ты считаешь это борьбой за власть? - Думаю, тебе полезнее будет пойти посмотреть, что на улице делается, - спокойно посоветовала она, будто и не слышала вопроса. Ничего не скажешь, добрый совет, тем более что и ему самому давно было интересно знать, что творится на улице. Он молча повернулся и, следуя доброму совету, пошел из дому, и уже открывал входную дверь, как вдруг застыл в нерешительности. Не понимая, что с ним происходит, откуда взялось это странное ощущение, переступил порог, аккуратно закрыл за собой двери, вышел на крыльцо и снова остановился. Постоял, подумал, взглянул на руки, и неуютно ему стало от их пустоты. Ему нужно что-то взять в руки. Он беззащитен, ему нужно вернуться в дом и взять пистолет. Но здесь, возле домов, никто из них не носил оружие. О малейшей опасности многоголосым лаем предупреждали собаки, но он всегда сможет сделать вид, что отправляется в дальний поход. Все еще в нерешительности, понимая, что его появление с оружием может быть расценено - и совершенно справедливо расценено - как проявление враждебных чувств и, кроме того, как признание слабости и неуверенности в собственных силах, он продолжал колебаться. Но в дом все же вернулся. Первое, что попалось на глаза, - застывший на каминной полке молоток. "Дожил! - подумал он, раздражаясь еще больше. - Ты стал глупее детей. Не ты, а они тебя воспитывают!" Так думал Иш, но мысли эти не помешали подойти к камину, снять молоток и быстрыми шагами, более ни о чем не раздумывая, выйти из дома. Все-таки он сделал правильный выбор. Солидная тяжесть, успокаивая нервы, придавала уверенности, а твердость рукоятки заполняла пустоту правой руки. Отойдя от дома, он повертел головой и прислушался. От места, где вчера жгли костер, доносились звуки смеха многих людей, и, не раздумывая, Иш двинулся в ту сторону. Он был один, и вдруг вернулось к нему чувство Великого Одиночества. И он замер на месте, ибо с такой страшной силой обрушилось на него пережитое, что не в силах был пошевелиться, словно парализовало всего. Снова он был муравьем, потерявшим муравейник; пчелой, чудом спасшейся из разоренного улья; младенцем без матери. И он стоял, сжимаясь от напряжения, и чувствовал, как струйка холодного пота бежит по спине. Да, Соединенные Штаты Америки - это пустой звук, отголосок далекого прошлого! Он будет действовать один или с помощью тех, кого удастся привлечь на свою сторону. Не стоит искать взглядом полицейского или шерифа, окружного прокурора или судью - не будет их рядом. Очнулся он от боли в руке. Он так сжимал рукоятку молотка, что побелели костяшки пальцев. "Я не могу, не имею права вернуться назад", - думал он. А потом собрал все оставшиеся силы и мужество и сделал первый, неуверенный шаг вперед. И от ощущения, что он снова движется, что удалось победить паралич страха, ему стало намного лучше. Теперь он видел их - там, где и ожидал увидеть, - на пепелище их большого праздничного костра. Почти вся молодежь и к ней Эзра в придачу. Они стояли, сидели, лежали вокруг Чарли, а тот рассказывал, а люди смеялись, шутками перебрасывались и, главное, слушали. Все было, как Иш ожидал, но, стоило ему внимательнее приглядеться, похолодело у него в низу живота, и холод этот выплеснулся, пополз по всему телу, пока кончиков пальцев на руках и ногах не коснулся. И рука еще сильнее в рукоятку молотка вцепилась. Почти в центре веселой компании Иви сидела. Их полоумная дурочка рядом с Чарли сидела, и такое лицо у нее было, какое ни разу за все эти годы Иш не видел. Все это он разглядел, когда в десяти шагах от Чарли стоял. И не пошел дальше Иш, остановился. Некоторые ребята видели его, но, сильно историей увлеченные, снова отвернулись, будто не заметили. И он стоял, не двигаясь, никому не интересный, будто и не было его вовсе. Он стоял. Казалось, очень долго стоял. Но главное - сердце перестало дрожать и пот холодный больше не выступал. Теперь он был готов к действию. Он был почти что счастлив. Проблема наконец приняла законченную форму, а даже самая неразрешимая, но принявшая ясные очертания проблема гораздо лучше расплывчатой, прячущейся в углах туманной пелены. Он стоял и вслушивался в редкие удары своего сердца. Да, проблема неожиданно быстро раскрыла себя и приняла законченную форму. Это тоже неотъемлемая часть их нынешнего образа жизни. В Старые Времена кризисная ситуация могла вариться на медленном огне, вскипала пузырями, выпускала пар, и можно было неделями и месяцами читать об этом в газетах, пока наконец не случалась забастовка или не начинали падать бомбы. Но когда имеешь дело лишь с малой группой людей, кризис наступает гораздо быстрее. Он поднял голову. Иви сидела в самом центре, хотя место ее с краю - за спинами других ей сидеть полагалось. Обычно лишь пустым взглядом посмотрит она, что происходит, и снова в себя уйдет, а сейчас наоборот - лицо ее прямо к Чарли обращено. Слушает, впитывает каждое его слово, а ведь ничего толком не понимает из сказанного. Но было в лице ее и глазах нечто большее, чем просто желание понять слова Чарли. И сидели они близко друг к другу. Ради этого, думал Иш с горечью, они за Иви ухаживали? Это ведь Эзра ее нашел - грязную, в дерьме ползающую, никчемную, и разума в ней было ровно столько, чтобы консервные банки открывать и жрать оттуда холодное. И, вспоминая это, Иш тогда часто думал: "Эх, положить бы с ней рядом банку сладкой муравьиной отравы". Так нет же, заботились о ней столько лет, хотя всем не в радость она была, да и ей самой вряд ли от такой жизни много счастья. Заботой такой они, наверное, тешили в себе, продлевали давно забытое чувство, которое в Старые Времена называлось человеколюбием. Снова он взглянул на веселящихся, снова на Иви задержал взгляд и вдруг заметил то, что никогда не замечал раньше. Известная беда со всем, что рядом, по чему взгляд привык скользить, не останавливаясь. Как картина на стене, на которую каждый день смотришь и уже замечать перестал. Так и человек близкий теряет в твоих глазах личные, присущие только ему одному характерные черты. Иви - только сейчас заметил Иш - женщиной в самом соку была. С копной золотых волос, красивая женщина - особенной красотой красивая. Правда, тут надо было сделать над собой усилие, не замечать странный взгляд и отсутствующее выражение лица. Вот как раз этого Иш не мог никогда сделать. Но для такого человека, как Чарли, это, видно, сущие пустяки. Прав был Эзра, когда говорил: "Чарли знает, чего хочет, а чего хочет, быстро желает получить". И действительно, зачем откладывать то, что само в руки падает, зачем медлить? Иш покрепче за ручку молотка ухватился. В тяжести этой покойной он силы для себя черпал, но уже жалеть стал, что постеснялся пистолет выбрать. И вдруг компания взорвалась оглушительным хохотом - это Чарли что-то очень смешное сказал. Иш метнул взгляд на Иви и увидел: она тоже заливается, хохочет, не остановить. А пока смеялась Иви, Чарли подался к ней, вытянул руку и, шутки ради, ткнул ее кулаком под ребро. И Иви, как девчонка, пронзительно взвизгнула на самой высокой ноте. Когда стоял Иш в сторонке, его присутствия не замечал никто. Но стоило только несколько шагов вперед сделать - это уже как официальный визит получался, - и все головы к нему повернулись. И в то же мгновение Иш понял, что его ждали, что необычность ситуации в замешательство их ввела, и хотели они указаний, как продолжать вести себя дальше. И тогда Иш прямо к Чарли направился. Правой рукой рукоятку молотка сжимал и думал только о том, как бы в растущем гневе не сжать в кулак левую руку. И когда подошел совсем близко, Чарли небрежно так - нарочито небрежно - правую руку поднял, обнял Иви за плечи и притянул к себе еще ближе. На лице Иви слегка удивленное выражение появилось, но поддалась она и прижалась к Чарли уютно. Чарли посмотрел на Иша, и Иш понял - это открытый вызов. А Иш был спокоен и безмолвно принял вызов. Сейчас, когда пришло время действовать, он ощущал ясность мысли, и главное тут - не допустить, чтобы гнев затмил разум. - Вы все, - сказал он громко, - пойдите погуляйте где-нибудь. - Просто не было нужды в долгих предисловиях и тонких подходцах - все и так поняли, что сейчас должно произойти. - Мне нужно с Чарли наедине пару минут потолковать. А ты, Эзра, отведи Иви к Молли. Видишь, растрепалась. Пусть ей волосы причешут. Никто даже звука не проронил против. Поднимались с земли быстро, с готовностью, видно, и правда слегка напуганы были происходящим. А вот с Эзрой он, пожалуй, поторопился. Отправляя его домой, оставался Иш без самого верного союзника. Но и оставлять было нельзя, иначе Чарли и все остальные сочтут это проявлением слабости. И вот наконец их только двое друг против друга осталось. Иш как подошел, так и остался стоять на месте, а вот Чарли сидел на земле. И когда понял Иш, что не собирается Чарли вставать, то тоже сел рядом. Не будет он стоять перед тем, кто так развалился лениво. А Чарли жилетку свою пальцами гладил. Опять он в жилетке был, хотя пиджак скинул и пуговицы на жилетке расстегнул, так что она теперь свободно с его плеч свисала. Так они сидели и молча пока смотрели друг на друга, и было между ними расстояние не больше шести футов. Первый Иш понял, что не стоит ходить кругами и издалека начинать. - Хочу сказать тебе, чтобы ты дела эти с Иви бросал. Такими же прямыми и слова Чарли оказались. - А кто это говорит? Иш молчал, взвешивал ответ. Он мог сказать: "мы", по так получалось слишком расплывчато. Если бы он мог сказать: "мы, люди", - так прозвучало бы гораздо лучше, но он знал, что Чарли такие слова за глупость примет и начнет смеяться. Больше нельзя было тянуть паузу, и потому он сказал: - Я говорю это. Чарли молчал, потом подобрал с земли несколько камешков, зажал в кулаке и стал бросать по одному в разные стороны. Пожалуй, если словами говорить, то лучше свое пренебрежение трудно выразить, чем вот так, молча, камешки пошвыривать. Наконец заговорил Чарли: - Много смешных присказок есть, когда говорит тебе чудак: "Я... я сказал". Ты их знаешь, так что давай опустим для ясности. А вообще я человек понятливый. Скажи лучше, почему я Иви должен бросить? Или это твоя девка? А Иш заговорил, торопясь, глотая концы фраз. - Дело все в том... Это очень просто. Мы здесь люди все, в общем, хорошие, не большие мудрецы, конечно, но и не окончательные тупицы. Мы не хотим, чтобы среди нас бегали полоумные маленькие ублюдки - а только такие дети от Иви могут пойти. И когда закончил говорить и замолчал, только тогда понял, что, отвечая на вопрос Чарли, уже серьезный промах допустил. Как всякий интеллектуал, верящий в силу слов, он был счастлив, что перестал командовать и начал спорить, приводить какие-то аргументы, а значит, признавал недостаточную действенность своей же команды. И, понимая это, против своей воли отдал Чарли право первенства. - На хрен! - сказал Чарли. - Что ты мне рассказываешь? Сколько она тут живет, сколько парней вокруг нее вертится, давно бы уже детишек завела, если бы хотела. - Мальчики не трогают Иви. Никогда. Они росли с ней вместе. Для них это вроде табу. И кроме того, мальчиков женили сразу, как только позволял возраст. Он продолжал спорить и аргументы в споре приводил, пожалуй, самые неудачные. - Это снова ты сказал! - В голосе Чарли звучали уверенные нотки прекрасно владеющего собой человека. - Так ты еще благодарить меня должен, что из всех баб выбрал я ту, которая незамужняя. А если мне поправится другая, а я ей понравлюсь? Тогда будешь хлебать - не расхлебаешься. Тебе бы радоваться, что такой покладистый нашелся. А Иш лихорадочно соображал, что бы такое сказать. А что он мог сказать? Ведь нельзя же пригрозить полицией или бросить небрежно, что этим делом районный прокурор интересуется. Он первый бросил вызов, и ему ответили. Нет, не о чем больше говорить. Не помогут слова. Иш встал, развернулся на месте и пошел прочь. И в одно мгновение ожил в памяти тот давний случай, когда сразу за Великой Драмой вот так же, повернувшись, он уходил от мужчины в спортивном костюме, - уходил и ждал выстрела в спину. И после того, как вспомнил, уже не боялся и потому, что не боялся, еще более униженным себя чувствовал. Понимал, что Чарли думает: нет нужды в такого стрелять. Иш для Чарли вторым сортом проходил. И когда возвращался домой в Сан-Лупо, словно в бреду был от тяжких мыслей. Забыл уже, насколько глубоко ранит унижение. Молоток теперь лишь бесполезно руку оттягивал, а не символом власти был. Столько лет безмятежно прокатилось, и все это время он тут главным себя чувствовал. Но сколько бы лет ни прошло, все это время он оставался тем странным мальчишкой, которого уже и вспоминал-то с трудом. Тот, чью судьбу Великая Драма перечеркнула, тот, что танцев боялся, трудно сходился с людьми и никогда не чувствовал себя с этими людьми свободно и никогда не был вожаком - лидером. За эти годы он здорово изменился, через многое переступил, но не мог переступить через все, что было заложено природой. И когда, раздираемый горечью мыслей, переступил порог дома, его встретила Эм. Он поставил молоток. Он обнял Эм, или это Эм обвила его плечи руками - кто скажет? Но после этого ощутил прилив уверенности. Бывало, Эм не соглашалась с ним. Вот и этой ночью они спорили о Чарли, но, что бы ни случилось, Иш знал - снова будет Эм его неиссякаемым источником силы и веры. На диване в гостиной он торопливо рассказал все. Спешил, захлебывался словами, не ждал, что скажет Эм, но чувствовал: она понимает, она сочувствует, и теплота этого участия обволакивала его. И от тепла и понимания затягивались раны унижения. Но вот она заговорила: - Ты не должен был поступать так! Рядом были мальчики, они могли помочь. Ведь этот тип мог застрелить тебя. Ты замечательный и сильный, когда нужно что-то придумать, но совсем другое дело с таким говорить... Именно Эм решила, что они будут делать дальше. - Пойду разыщу Эзру, Джорджа и мальчиков, - сказала она. - Нет, лучше пошлю кого-нибудь из детишек. Не стоит торопиться, показывать ему, что мы готовимся! И Иш понял: он опять ошибся. Не было необходимости вновь испытывать чувство Великого Одиночества Да, он мог быть маленьким и слабым, но за ним - согревающая теплом единства сила Племени. Джордж первым пришел, а следом Эзра появился. В молчании взгляд Эзры с глазами Иша встретился, и тут же быстро на Джорджа и Эм Эзра глянул, и снова на Иша. "У него что-то есть, - подумал Иш. - Он хочет наедине мне сказать". Но Эзра молчал, ни словом, ни жестом не подтвердил догадку. Вместо этого на Эм стал глядеть, и лицо у него при этом виноватое было. - Молли пришлось запереть Иви наверху, - наконец выговорил он. Ишу понятно, каково было Эзре - человеку в высшей степени деликатному и цивилизованному - говорить на людях о неожиданно вспыхнувшей в полоумной девице от небрежной мужской ласки чувственной страсти. - А на окнах запоры есть? Ведь у нее ума хватит и из окна выпрыгнуть, - сказал Иш. - Думаю, нет, - удивленно вскинул брови Эзра. - Так я могу доски набить, - оживляясь, вмешался Джордж. - Все в лучшем виде сделаю. И все, несмотря на серьезность темы, посмеялись немного. Давно известно, Джорджа хлебом не корми, только дай возможность какие-нибудь улучшения по плотницкой части в домах сделать. Но, должно быть, всем собравшимся ясно было: невозможно Иви до конца дней под запором держать. Но тут Джек и Роджер, сыновья Иша, вошли, а за ними наконец и Ральф - последний из этой троицы вбежал. Стоило лишь мальчикам появиться, как все расслабились немного и стали рассаживаться, устраиваясь поудобнее. А когда устроились, Иш понял, что все опять будут молчать и ждать, когда он первое слово скажет, и физически ощутил стремительность, с какой разворачиваются события. То, что происходило в гостиной, напоминало совет заговорщиков, обсуждающих государственный переворот. Но не могли они сейчас себе позволить, как вполне могли сделать вчера, чинно собраться, сесть в мягкие кресла и, не торопясь, начать сочинять выдержанную в высоком стиле преамбулу новой конституции. Больно серьезные и беспокойные обстоятельства заставили их собраться вместе, и от того, каким будет решение, зависело все их будущее. И, понимая это, Иш поставил вопрос резко, без предисловий. - Что мы собираемся делать с Иви и Чарли? Нестройный гул голосов прокатился по комнате, и, чувствуя, как неприятный холодок поднимается в груди, понял Иш, что только один Эзра его мнение разделяет. О мальчиках и говорить нечего, но даже Джордж считал: Чарли способен вдохнуть новые силы, обогатить новыми идеями жизнь Племени. А о вкусах не спорят - нравится ему Иви, ну и пусть себе нравится. А так как все они Иша уважают, то заставят Чарли извиниться за утреннее грубое поведение. А Иш за этими словами еще и упрек в свой адрес слышал. Видно, считали мальчики, что поспешил он ссориться с Чарли, прежде чем так поступать, нужно было с ними сначала посоветоваться. Иш тогда снова вытащил на свет аргумент, на его взгляд неотразимый. Не могут они позволить роскоши допустить Иви стать матерью полоумных. Но доводы его логичные гораздо меньшее впечатление произвели, чем он надеялся. Иви росла с мальчиками, была неотделимой частью окружающей их жизни, и ужас от того, что появятся рядом подобные Иви, не произвел на них должного впечатления. Мальчики не умели думать вперед, а значит, не могли представить, что потомки Иви рано или поздно смешают свою кровь с остальными членами общины, а это бы означало вырождение. До чего спор дошел, что даже тугодум Джордж разродился вполне убедительным аргументом в пользу Иви. - Откуда нам знать, - заявил он, - что она настоящая полоумная дурочка. Может быть, из-за несчастья того, когда все умерли и оставили маленькой девчонкой самой о себе заботиться, повредилась она в уме. Тут любой с ума сойдет. А может, она такая же разумная, как и все мы, и дети ее будут нормальные. И хотя Иш никак не мог представить детей Иви нормальными, в возражениях Джорджа, безусловно, присутствовало здравое зерно, и доводы его на всех, если не считать Эзры, впечатление произвели. В общем, дошли до того, что Чарли благодетелем их общины стал, благородным человеком, взявшим на себя тяжкий труд вернуть Иви к нормальной жизни. И вот тогда Иш заметил, как Эзра беспокойно, Намереваясь взять слово, заерзал в кресле. Вот Эзра встал. Столь официальное начало не свойственно было для Эзры. И уж совсем странным смущение его казалось. Всегда красное лицо совсем пунцовым стало, и глаза бегали в нерешительности, почему-то все больше на Эм задерживаясь. - Тут много говорили, и я хочу тоже сказать. Вчера вечером, когда все разошлись, мы с этим Чарли поговорили немного. Вы помните, он тогда пил здорово, и потому, наверное, язык у него развязался. - Эзра замолчал, и снова Иш заметил короткий смущенный взгляд в сторону Эм. - Хвастался он, а о чем, вы сами догадаться можете. - И сейчас Эзра уже в сторону мальчиков посмотрел. Так посмотрел, словно только сейчас понял, что эти несчастные полудикари никогда не смогут понять, что цивилизованный человек обсуждает. - Ну, в общем, рассказал он немного о себе, как раз то, что узнать мне хотелось. И опять Эзра замолчал и в пол уставился, а Иш в догадках начал теряться - никогда он не видел таким старого товарища. - Не тяни, Эзра, - сказал Иш. - Рассказывай. Тут все свои. Эзра вздохнул поглубже и словно в холодную воду нырнул. - Этот парень, Чарли этот! - выкрикнул Эзра. - Он же гнилой внутри, как десятидневная рыба, тухлый! Болезни, венерические болезни, я имею в виду. Черт меня забери, они у него все, какие только на свете имеются! Иш увидел, как судорожно, словно от удара в поддых, дернулось огромное тело Джорджа. Увидел, как вспыхнуло пунцовой краской бледное лицо Эм. Для мальчиков новости пустым звуком были. Они не понимали, о чем Эзра говорит. И пока Эм не вышла из гостиной, Эзра даже не пытался мальчикам ничего объяснять, а когда вышла, оказалось это трудным делом - о болезнях у мальчиков совсем смутные представления были. А пока Эзра, с трудом подбирая слова, просвещал мальчиков, отчаянные мысли метались в голове Иша. Перед ними возникли обстоятельства, не имевшие прецедента ни в старой, ни тем более в новой жизни. Он смутно помнил, что вроде существовали какие-то законы, связанные с проказой, и вспоминал рассказы о колониях прокаженных. Существовал еще какой-то перечень заболеваний, и болевшему ими запрещалось работать в ресторанах. Но какой смысл вспоминать все это? На этой земле не существовало для них законов. - Пусть мальчики уйдут, - неожиданно даже для себя сказал он Эзре. - Это нам решать, что делать. - И когда произнес, понял, почему пришло это неожиданное решение. Мальчики должны быть исключены из обсуждения по двум причинам: они не представляют, какую опасность несет в себе болезнь для всей общины, и они не знают, какими правами наделяется общество и какой силой может обеспечивать свою безопасность. Несмотря на годы, внушительный рост и собственные семьи, мальчики снова превратились в несмышленышей и потому должны были уйти. - О том, что слышали, - ни слова, - напутствовал их Эзра. И когда мальчики закрыли за собой дверь, трое оставшихся посмотрели друг другу в глаза. - Надо позвать Эм, - сказал Эзра. И когда вернулась Эм, стало их уже четверо. Молчали они все, проникаясь серьезностью грозящей опасности. Смертью в воздухе запахло, но не такой смертью, которую в открытом и честном бою принимают, но той, которая предательски из-за угла подстерегает. - Ну так что будем делать? - первым, понимая, что снова должен взвалить на себя бремя лидерства, заговорил Иш. И когда барьер молчания оказался прорванным, заговорили все горячо, порой перебивая друг друга. Ни у кого сомнений не было, что пред лицом опасности Племя имеет полное право защитить себя. Они не станут вспоминать историю и существовавшие в ней законы, ибо главным станет закон самозащиты, который можно и к личности, и к обществу применить. Какие же методы выбрать? Простое предупреждение, вроде: "Делай так - или мы тебя!" - все они согласились - вряд ли могло оказаться действенным и обеспечить даже видимую защиту. А если зараза поползет дальше, наказание, которому они подвергнут Чарли, станет элементарной местью обманутого общества и не сможет остановить расползание заразы. В их распоряжении не существовало средств насильственной изоляции Чарли, но даже если им удастся придумать некое подобие тюремной камеры, груз ответственности будет настолько велик, что маленькая община просто не в силах будет нести его неопределенно долгое время. Оставалось изгнание. Они могли отвезти Чарли подальше от общины и отпустить на все четыре стороны. Такой проживет и в одиночестве. Если вернется - наказанием будет смерть. Смерть, - они тревожно зашевелились лишь при одном упоминании этого слова! Сколько невыразимо долгих лет прошло с тех пор, когда в еще памятном им мире царили войны и казни. Одна только мысль, что их маленькое общество решится отнять чью-то жизнь, - вносила тревожную, пугающую сумятицу в привыкшие к сонному покою умы людей. - А об этом вы не подумали? - Эм, кажется, стала выразителем их еще не оформившихся сомнений. - А что, если он снова, как змея, приползет сюда? Нас всего четверо, а среди молодежи он себе без труда друзей наделает. Что будет, если он подружится с мальчиками и они начнут защищать его? Или с девочками, и необязательно с одной Иви? - Мы можем далеко его отвезти, - сказал Эзра. - Посадить в джип и отвезти за пятьдесят, а то и за все сто миль. - Немного Помолчал и внес поправку в собственное предложение: - А через месяц он вернется, и тогда... вот думаю, что ему стоит спрятаться где-нибудь и караулить с ружьем в руках. Мальчики, может, потом найдут его и затравят собаками, но какая будет польза тому, кто с дырой в голове лежать останется. Не хочу, сколько мне жить осталось, каждый куст на расстоянии винтовочного выстрела обходить. - Нельзя наказывать человека, который еще ничего не совершил, - тупо выступил Джордж. - Почему нельзя? - выкрикнула Эм резко. И все головы к ней повернулись, но она молчала. - Нельзя... конечно, нельзя... никогда. - Джордж с трудом нужные слова подыскивал. - Он сначала должен сделать что-то, а потом уж, как их там, жюю-ри. А потом... закон. - Какой закон? Все замолчали и потихоньку стали в разговоре от этой темы отходить. Видно, не хватало мужества вслух мысли Эм продолжить. А Иш подумал, что проблему нужно со всех сторон осветить, чтобы решение было правильным. - Дело в том, что мы достоверно не можем утверждать, болен он или здоров. Здесь нет врачей - удостовериться точно. Может быть, все это было у него в далеком прошлом. Может, он просто хвастался. Есть такие мужчины! - В том-то и дело! - подхватил Эзра. - Без доктора ничего не узнаем. Конечно, и хвастаться он мог. Так что, будем испытывать судьбу? А если заразный... Я думаю, парень больной. Ходит так, словно кирпичи на себе таскает. - Говорят, какие-то таблетки помогают, - стараясь до конца справедливым казаться, чтобы торжество от того, что таким прозорливым оказался, не вырвалось наружу, сказал Иш. А когда взглянул на Джорджа, то вздрогнул: столько ужаса и отвращения на его лице было написано. Бедный старина Джордж, каково сейчас этому добропорядочному гражданину, "среднему" американцу с его предрассудками против так называемых "социальных болезней". А ведь Джордж еще и церковным старостой был и помнит, наверное, строки библейские о "грехах и отцах". И пока думал Иш, Эм заговорила: - Я спросила: "Какой закон?" Думаю, остались еще законы в старых толстых книгах. Но изменилось время, и эти законы теперь пустой звук для всех нас. Вот и Джордж вспомнил старый закон, который должен ждать, пока его нарушат, и только потом наказывать. Но дело-то ведь уже будет сделано. Предлагаете и нам так поступить? Сможем ли мы на себя такую ответственность взять? Не о чужих детях мы говорим - судьбу своих решаем. И после слов Эм, казалось, больше уже не о чем говорить. И они сидели молча, каждый перебирая в уме возможные варианты. "Нет, - странно, но в эту минуту Иш совсем о другом думал, - нет в ее словах никакой глубины. Она о детях говорит - и только это для нее главное. А может быть, не прав я, и это еще глубже, чем мысли о сущности бытия. Она мать и мыслит категориями, на которых вся наша жизнь строится". Наверное, не много времени прошло, пока все в молчании сидели, а казалось - вечность. Потом Эзра заговорил: - Пока сидим мы тут... а ведь в наши дни такие дела быстро делаются! Лучше бы нам начать действовать. - И потом добавил, словно мысли свои вслух произносил: - Я повидал в те времена... видел, как много, очень много хороших людей умирало. Да, много хороших людей умирало. Наверное, даже привык к смерти... нет, к такому не привыкнешь. - Ну что, будем голосовать? - спросил Иш. - О чем голосовать? - сказал Джордж. - Мы можем выгнать его, - сказал Эзра, - или... или другое. Мы не можем его в тюрьму посадить. Или еще что-нибудь есть? Эм прямо на вопрос ответила: - Мы должны голосовать за Изгнание или за Смерть. На письменном столе много всякой бумаги лежало. Детишки на ней любили картинки рисовать. Поискав вокруг, Эм и четыре карандаша нашла. Иш разорвал лист на четыре маленьких избирательных бюллетеня, оставил себе один, а остальные вручил каждому в руки, и еще подумал, что, когда их всего четверо голосует, проблема в тугой узел может завязаться. Иш пододвинул поближе свой листочек, вывел на нем большое "И", и повис его карандаш в воздухе. Такое мы без спешки делаем, и страсти не раздирают нас, и ненависти нет в наших сердцах. Это не бой, когда разум человека яростью наполнен и страх его поступками движет. Это не взаимной ненавистью переполненная ссора, когда двое одно место под солнцем или любовь одной женщины делят. Туже затягивай петлю, точи топор острее, всыпай яд, обкладывай хворостом высокую поленницу дров. Это тот, который товарища своего невинного жизни лишил; это тот, который дитя неразумное украл; это тот, кто надругался над рукотворным ликом Бога нашего; это тот, кто душу продал дьяволу, чтобы самому дьяволом стать; это тот, кто развращал детей наших; это тот, кто открыл врагу военные тайны. Мы немного испуганы, но не показываем виду и не говорим о своем страхе. Много тайных мыслей и глубоких сомнений мучит нас, но не говорим мы никому о них. Вместо них - "Справедливость", говорим мы, "Закон", говорим мы, "Мы - народ", говорим мы, "Государство", говорим мы. Застыл Иш над ничтожным клочком бумаги, а кончик карандаша в большую букву "И" уткнулся. Знал он - и в такой глубине лежало это знание, что не откроется никакой логике, - Чарли вернется. Не решит изгнание проблемы, только притупит остроту ненадолго. Чарли противник опасный и может большое влияние на молодежь оказать. "Так вот в чем дело, - думал Иш. - Неужели я опять о праве первенства переживаю? Неужели боюсь, что Чарли место мое займет?" Может быть, о праве на власть беспокоился Иш, а может, были и другие причины, кто сейчас скажет... Одно знал Иш точно: Племя в долгой борьбе за существование с настоящей бедой столкнулось, даже не с бедой, а с олицетворением смертного ужаса. И тогда понял Иш, что ради детей и внуков своих, ради любви и ответственности перед ними только одно слово напишет. Он перечеркнул "И" и написал другое слово. И когда шесть букв отрешенно и безучастно на него с листа бумаги взглянули, вот тогда он настоящую ненависть и отвращение к самому себе испытал. Неужели во все века истории человечества так и не придумали другого выхода? Написав это слово, не возвращает ли он в новый мир войны и тирании, угнетения слабых сильными - болезни человеческие, которые пострашнее болезни Чарли будут. Почему, зачем все так понеслось быстро! Он уже начал вычеркивать слово, но остановился. Да, он на две части разрывается, но не имеет права вот так просто карандашом провести и вычеркнуть слово из шести букв. Вот если Чарли убьет кого-нибудь, вот тогда легко его приговорить - и это старый, отживший свое время образ мышления. Око за око, зуб за зуб! Казнь убийцы убиенного не воскресит - такое местью называется. Чтобы действенным наказание стало, оно не возмездием должно быть, а предотвращать преступление. Сколько времени прошло? Только сейчас он понял, что застыл в тяжелой неподвижности, а остальные уже давно готовы и на него смотрят и ждут. Впрочем, у него всего один голос, и, когда остальные голоса перевесят и Чарли всего лишь изгнан будет, его - Иша - мысли при нем никому не известными останутся. - Давайте ваши листки, - сказал он, протягивая руку. Взял листки и медленно перед собой разложил. Четыре раза взглянул на них и четыре раза прочел: - Смерть... смерть... смерть... смерть. 8 Черной землей забросали они могилу под ветвями большого дуба. Они принесли ветки и прикатили большие камни, чтобы закопанное в земле не стало добычей пожирающих падаль койотов. И, возвращаясь, долгий путь длиной в одну милю прошли. И когда шли, друг к другу жались, так, словно искали поддержки у ближнего. И Иш среди них шел, и молоток, в такт шагам, мерно в его правой руке покачивался. Не было никакой необходимости молоток с собой брать, но он все равно взял. Наверное, правильно сделал, ибо тяжесть молотка позволяла сейчас крепче на этой земле держаться. Как символ государственной власти он в руке молоток держал, когда нашли они Чарли и мальчики с ружьями наперевес окружили его. Иш тогда произнес короткие слова и видел, как беснуется, проклиная его, Чарли. Нет, больше такого не должно быть. Иш гнал прочь от себя эти воспоминания, но, стоило картине вновь перед глазами ожить, чувствовал, как тошнота подступает к горлу. Если бы не основательность Джорджа, наверное, никогда они это дело до конца бы не довели. Это Джордж, с его навыками мастерового, завязал узел и приставил лестницу. Нет, никогда не будет в будущем вспоминать об этом Иш. В этом он уверен. Это концом было и одновременно началом. Это был конец двадцати одного года - теперь он точно знал, - прожитых безмятежно. Так разве что в идиллии одного из Садов Эдема прожить можно. Знавали они несчастья, видели, как рядом смерть ходит. Но стоило оглянуться назад, в прошлое, - все таким простым казаться начинало. Сейчас этому пришел конец, но конец еще и началом стал. Длинной дороги в будущее началом. В прошлом осталась маленькая группка людей - чуть больше обычной семьи. В будущем здесь будет Государство. И в этом злая ирония заключалась. Государство - оно ведь вроде заботливой матери должно быть, защищая слабых и делая жизнь детей своих полнее и богаче. А они в основу его смерть заложили. Кто рассудит? Может быть, в совсем далекие, тьмой тысячелетий отделенные от них времена, когда нужно было в смутное время мощь выкристаллизовать, точно так же Государство начиналось. А на первобытном уровне сила и смерть всегда рядом ходили. "Это просто необходимость... Это вызвано необходимостью", - раз за разом повторял он эти слова, словно сам себя убедить пытался. Да, он может оправдать это действие самым дорогим, что на этой земле для него осталось, - безопасностью и счастьем Племени. Одним крутым действием, каким бы отвратительным и злобным поступок этот на первый взгляд ни казался, они разорвали - во всяком случае, надеяться будут - цепь злобы и уродства, которая, однажды начатая, потянется дальше и дальше в будущее. Теперь - по крайней мере, они надеяться будут - не потянется нескончаемая череда слепых от рождения младенцев и трясущихся идиотов, и свадеб таких не будет, когда первое любовное прикосновение уже грязью будет замарано. Нет, не хотел он больше об этом думать. Все, что они сделали, - все оправданно. И если не существовало прямых доказательств вины, непомерно высокой цена ответственности получалась, чтобы взвалить на свои плечи. Ну а кто теперь скажет, какую роль во всем этом личные мотивы сыграли? Теперь лишь стыдливо можно вспоминать, как радостно сердце забилось, когда слова Эзры стали подтверждением страхов и неприязни от понимания, что его главенству в Племени вызов брошен. Никто не скажет, и ему не понять. Сейчас, по крайней мере, все к своему концу пришло, закончилось. Нет, он, пожалуй, скажет: "Все сделано". Слишком часто - а он историю человеческую знает и помнит - казни ничего не заканчивали; и поднимались мертвые из могил, и души их за собой живых вели. Только вот, наверное, у Чарли и души никакой не было. Иш вместе с другими мерил долгий путь длиной в милю. Молча все шли, разве что трое мальчиков постепенно в себя начали приходить и уже шуточками вполголоса перебрасывались. А ведь нет оснований для того, чтобы тяжкие мысли их меньше, чем старших, мучили. Мальчики не голосовали, но ведь согласились стать исполнителями. "Да, - думал Иш. - Если и есть во всем этом их вина, то на всех она лежит, и если настанет такой день, никто на другого голос свой не смеет поднять". Так и шли они по травой заросшим мусорным развалам, что когда-то назывались улицами, между рядов полуразрушенных домов, и не было длиннее мили, что вела их от могилы под ветвями дуба назад, к домам в Сан-Лупо. А когда вошел Иш в свой дом, то подошел к камину и поставил молоток на каминную полку - головкой вниз, так, чтобы рукоятка строго вверх указывала. Это его старый добрый друг, но стоило вспомнить тот день, когда он в первый раз молоток в дело пустил, совсем по-иному о прожитых двадцати двух годах думалось. Может, и прав он, думая, что годы эти как в Садах Эдема были прожиты! Но и Годами Анархии они были, потому что не существовало силы, способной защитить маленького, одинокого человека от всего страшного, что способен был обрушить на него изменившийся мир. Он тот день до мельчайших подробностей помнит. Тот день когда вернулся с гор и стоял на улицах маленького городка Хатсонвиля. Он тогда застыл в нерешительности, затравленно озираясь, понимая, что сейчас против закона должен пойти, совершить непоправимое и страшное. Но все же сбросил с себя цепи условностей, взмахнул молотком, сокрушил ничтожные двери бильярдной, где и прочел первую за две недели газету. Конечно, когда вокруг тебя и над тобой Соединенные Штаты Америки и когда воспринимал ты это как воздух, которым дышишь, как должное, что всегда существовало и всегда существовать будет, тогда и не думал, тогда лишь жаловался, что налоги высокие да предписания строгие, и сильной личностью себя считал. А когда не стало всего! Вот тогда время строку старой книги вспомнить: "И тогда восстанет один на всех и все - на одного". Да, такое было. И хотя рядом с ним и Джордж, и Эзра жили, каждый сам по себе был, не связывал их союз, закаленный в горниле сражений. То, что годы эти в уюте и комфорте прошли, хорошими Годами оказались, - это счастье большое для всех них, большая удача. А сейчас он услышал звук пилы и понял - это Джордж вернулся к возне со своим возлюбленным деревом. Джордж не станет утруждать себя глубокими мыслями о том, что случилось. И Эзра не будет, и, уж конечно, мальчики. Из них всех только Ишу суждено задумываться. Вот и сейчас не может он остановиться и снова одолевают его тяжелые мысли. Снова, в который раз уже, думает он - какая пружина действия и поступки раскручивает? Может быть, эта сила в самом человеке скрывается? А может быть, заложена во внешнем мире? Взять, к примеру, цепь событий, приведших их к сегодняшнему дню. Сначала кончилась вода, и они послали мальчиков в экспедицию, то есть экспедиция стала результатом отсутствия воды, а из экспедиции вырос Чарли, а из Чарли, который является частью внешнего мира, выросло все, что потом случилось. Но, конечно же, нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что вот такая неизбежная в своей закономерности последовательность событий произошла лишь благодаря отсутствию воды. Это все он, в его сознании родилась мысль об экспедиции, это ведь он выстроил последовательность действии для ее осуществления. И снова он стал думать о маленьком Джои, который может видеть то, чего нет, кто обладает даром заглядывать в будущее. Пришла Эм. Ее не было под дубом - это не женская работа. Но и она написала короткое слово на избирательном бюллетене. Но и Эм - это он тоже понимал - не станет терзать себя сомнениями, не будет размышлять бессонными ночами. Не в этом заключалась природа женщины. Лишь короткого взгляда хватило Эм, чтобы понять его состояние и попросить: - Не думай об этом сейчас. Не изводи себя. А он взял ее ладони и прижал к своим щекам. На короткое мгновение почувствовал прохладу, а потом жар лица передался рукам Эм и согрел их. Много лет прошло, когда первый раз увидел он ее в освещенном проеме дверей и услышал голос, в котором не вызов, не вопрос звучал, а лишь спокойное утверждение. Двадцать один год, двадцать два года, - теперь он знал: что бы ни случилось в оставшейся жизни, не изменятся их отношения. У них не будет больше детей, а отношения по-прежнему останутся теплыми. Она на десять лет старше. Кто-то скажет, что Эм больше матерью для Иша была, чем женой. Пусть будет так! Как начались дела, так пусть и продолжаются. - Нет, мне от этого никогда не избавиться, - сказал он наконец. - От беспокойства. Кажется, я действительно получаю от этого состояния удовольствие. Это я пытаюсь заглянуть вперед, разглядеть, что скрывается за туманом. Выходит, в Старые Времена я выбрал правильную профессию. Из меня получился бы неплохой ученый-исследователь. Но это чья-то глупая шутка - оставить меня среди выживших. Таких людей, как Эзра и Джордж, нужно было оставлять - не задумываются, не действуют особенно, а так, плывут себе тихонько по течению. А еще Новым Временам нужны люди решительные - лидеры, которые не станут утруждать себя долгими размышлениями "за" и "против". Такие как Чарли, например. Я же лишь пытаюсь что-то сделать. Я не Моисей, и не Солон, и... не Ликург. Вот они действительно писали законы и закладывали фундамент становления нации. То, что случилось, то, что ждет нас всех впереди, - все могло быть другим, будь другим я. На короткое мгновение она прижалась к его щеке своей щекой. - А я не хочу, - сказала она. - А я не хочу, чтобы ты был другим. Вот что должна говорить жена! Старые, как мир, но зато какие приятные слова. - Ну а кроме того, - продолжала она, - откуда тебе это знать? Даже если бы ты был Моисеем или одним из тех, со странными именами, все равно нельзя управлять всем тем, что создано в этом мире, что окружает нас и порой так несправедливо обходится с нами. Кто-то из детей позвал Эм, и она ушла, снова оставив его одного. И тогда он встал, подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда маленькую картонную коробочку, которую мальчики привезли из маленькой общины у Рио-Гранде. Иш знал, что там внутри, но события последних дней развивались столь стремительно, что у него не было времени или покоя в душе исследовать ее содержимое. Он открыл маленькую коробку и запустил пальцы в прохладные гладкие зерна. Сжал пальцы, захватил пригоршню и раскрыл ладонь, рассматривая их. Красные и черные, маленькие, вытянутые по краям - не те большие плоские зерна, желтые или белые, которые он ожидал увидеть. А ведь он должен был знать, что увидит; Большие зерна - это плоды элитных, наверное, искусственно скрещенных сортов кукурузы. Маленькие, черные и красные, - это примитивный сорт, тот, который индейцы из пуэбло испокон веков выращивали. Продолжая держать коробку в руках, он вернулся в кресло. Снова запустил в нее пальцы. Захватил пригоршню побольше, разжал пальцы и смотрел, как черные и красные зерна, проскальзывая между пальцев, с легким шорохом падают назад, в коробку. Он играл ими, и игра эта дарила милосердие и всепрощение душе его и возвращала мир сердцу его. Это тоже вернулось к ним из экспедиции на восток. И в простых кукурузных зернах отныне жизнь и будущее их были заключены. Взглянув вверх, он увидел Джои - вот же любопытный, - широко распахнутыми глазами из дальнего угла комнаты поглядывающего, чем занят отец. И Иш почувствовал тепло к Джои и подозвал его посмотреть ближе. Как всегда, все новое было интересно Джои, и Иш объяснил, что такое кукуруза. Пока годы шли, находились дела якобы важнее, а потом уже ни одного зерна живого не осталось, - так и не удалось Племени начать выращивать кукурузу. Теперь удобный случай представился все начать заново. А потом - даже страшно об этом подумать было, не то что решиться, - Иш взял коробку и повел Джои на кухню. Там они зажгли конфорку бензиновой плитки и взяли сковородку. Осторожно - всего пару дюжин позволили себе - пересыпали зерна в сковородку и стали поджаривать на огне. И хотя таким образом губили они часть драгоценных зерен, но не мог Иш побороть искушение, и если сначала действовал лишь по велению чувств, а не разума, потом рассудил трезво, что такая немедленная демонстрация будет полезна Джои. Не получилось у них вкусных жареных кукурузных зерен, малосъедобными они получились. Но никто из них не переживал. И хотя Иш вспомнил, что пробовал вот такую поджаренную кукурузу разве только как изысканную закуску на редких вечерах с коктейлями, он объяснил Джои, что на американском фронтире это обычной едой было, и его предки в большей степени зависели от нее. Большие умные глаза на тонком личике Джои красноречиво говорили, что Джои очень понравилась эта история. "Я хочу, - думал Иш, - чтобы Джои набрался сил, чтобы окреп душой и телом, и тогда он станет моей защитой и опорой. Пускай я истратил две дюжины, не буду надеяться - в сознании Джои я посадил сейчас гораздо больше семян". Пшеница и кукуруза - и они, как собака и лошадь, шли рядом с человеком и делили вместе с ним его беды и радости - друзья и помощники на долгом пути... В далеких сухих углах Старого Мира низкорослая травка с золотистым венчиком разрослась густо вокруг стойбища человека, там, где более рыхлая и удобренная земля оказалась, именно такая, какую любила эта травка. Значит, сначала она признала человека, а потом человек признал ее. И чем больше благодарно возвращала ему за заботу, тем больше ухаживал за ней человек. И чем больше ухаживал за ней человек, тем выше и сильнее становилась травка и больше семян отдавала человеку, но взамен требовала вспаханной, освобожденной от соперников и соперниц земли. В первый год, когда уже никто не вспахивал землю, она по собственной воле взошла на тысячах акров, но на следующий год ее меньше стало, и с каждым последующим годом тоже - все меньше и меньше. С той же яростью, с какой волки накидывались на овец, некогда изгнанная с этих полей дикая трава накинулась на незваную пришелицу. Дикая трава образовала крепкий дерн, каждый новый год вырастала из своих прежних корней и с каждым новым годом захватывала все новые пахотные земли, превращая их в целину. А через какое-то время не осталось нигде пшеницы, разве где-то на удаленных засушливых территориях Азии и Африки встречалась она порой - на землях, откуда пришла и потом покорила мир за тот короткий период, что назывался "Земледелие"... Такая же в точности история и с маисом приключилась. Из тропиков Америки он объездил с человеком весь мир. Как и овцы, обменял маис свою свободу на сытую, беззаботную жизнь. Ведь он даже не мог сам отдать земле покрытые жесткой кожицей свои зерна. Даже раньше, чем пшеница, исчез с полей маис. Только в горах Мексики, где-нибудь в непроходимых зарослях дикий теосинте тянул свою кисточку к такому далекому солнцу... Но пока жив человек - и пускай лишь малые крохи от его многочисленного племени остались, - история повторится. Ибо не может благоденствовать человек без пшеницы и кукурузы, и еще менее способны благоденствовать они без человека. И хотя Джордж и Морин прилежно вели (или думали, что вели) счет дням, неделям и месяцам, большинство обитателей Сан-Лупо со свойственным им легкомыслием беззаботно доверялись солнцу и состоянию окружавшей их растительности. Иш весьма гордился своим умением определять время года и бывал весьма польщен, когда, сверяясь с календарем Джорджа, убеждался, что ошибся всего на неделю-другую, и при этом тешил себя мыслью, что далеко не ясно, кто из двоих прав, а кто ошибается, потому что был далек от полной веры в аккуратность Джорджа. Впрочем, неделя в одну или в другую сторону не имела принципиального значения для посева столь чудесным образом приобретенных зерен кукурузы. Ясно было другое - время для ее посадки прошло окончательно и бесповоротно. Зима, а вместе с ней холода наступят гораздо раньше, чем появятся крепкие всходы. Ничего, они подождут до следующего года. Но последовавшие за печальной памяти событием несколько дней Иш посвятил разведке ближайших окрестностей, предусмотрительно желая определить самое подходящее место для будущего кукурузного поля. Чтобы не скучать, он брал с собой Джои, и весьма скоро двое разведчиков со знанием дела обсуждали местоположение, качество земли и возможности уберечь от скота будущий богатый урожай. А в действительности Иш с некоторым унынием признавал, что их район, пожалуй, во всех Соединенных Штатах меньше других отвечает требованиям кукурузоводства. Сорт, приспособленный к сухому и жаркому климату долины Рио-Гранде, вряд ли сможет прижиться в относительной прохладе лета у берегов залива Сан-Франциско с его влажными туманами, плотным одеялом укутывающими землю. К этому можно добавить, что он сам никогда не был фермером и, учитывая успехи его первых опытов с огородом, не имел к этому труду ни особой склонности, ни желания. Его знания о характере почвы и видах растительности носили большей частью теоретический характер и в основном были почерпнуты из географических лекций. Он помнил, как образуются подзолистые и черноземные почвы, и, пожалуй, проявив некоторое усердие, смог бы отличить их друг от друга, но, безусловно, этих знаний было явно недостаточно, чтобы считать себя фермером. И никто в Племени тоже не мог похвастаться агрономическими знаниями, даже выросшая на ферме Морин. Возможно, именно этому несчастному случаю - возьмем на себя смелость назвать его именно так, - то есть неспособности жить плодами земли, Племя и было обязано общественному характеру своего существования. Однажды - больше недели прошло, и память о Чарли и большом дубе стала понемногу отходить на второй план - Иш и Джои, обнаружив, по их общему мнению, самую подходящую площадку для будущих сельскохозяйственных опытов, подходили к дому. Встречать их на крыльцо вышла Эм, и без слов Иш понял, что в доме не все ладно. - Что случилось? - быстро спросил он. - Ничего особенного, - вздохнула она. - Надеюсь, ничего особенного. Боб, кажется, немного разболелся. Иш как стоял на ступенька крыльца, так и замер, не в силах пошевелиться. - Нет, я не думаю, - сказала она. - Я не доктор, но я не думаю, что это возможно. Я не знаю, как это должно быть. Сходи посмотри сам. Он сказал, ему нездоровилось последние несколько дней. Уже многие годы, как Иш взял на себя ответственность врачевателя Племени. Он даже приобрел некоторое мастерство в лечении синяков, порезов, вывихов, и самым замечательным его достижением стало лечение сломанной руки. Травмы - это одно дело, но он не имел ни малейшего опыта в лечении настоящих болезней, так как в Племени существовало все лишь две их разновидности. - Может быть, у него горло красное? - с надеждой в голосе спросил Иш. - С этим я справлюсь без хлопот. - Нет, - ответила Эм, а Иш еще заранее знал, что именно такой ответ получит. Не стала бы Эм так волноваться из-за воспаленного горла. - Нет, - повторила она, - у него чистое горло. Он просто лежит - лежит и все. - Стрептоцид вылечивает все болезни, - с напускной веселостью, беззаботно провозгласил Иш. - И пока в аптеках хранятся тысячи таблеток этого замечательного лекарства, мы будем самыми здоровыми на этой земле! Ну а если не поможет стрептоцид, у нас в запасе останется пенициллин. Произнеся хвалебную оду стрептоциду, Иш, не мешкая, поднялся по лестнице на второй этаж. Боб лежал в кровати - лежал не шевелясь, отвернув лицо от света. - Я в полном порядке, - сказал он раздраженно. - Маме не надо преувеличивать. А Иш думал, что сам факт лежащего в постели мальчишки уже является доказательством обратного. Шестнадцатилетние только тогда позволяют себе улечься в постель, когда просто не в силах больше держаться на ногах. Услышав шорох за спиной, Иш резко повернулся и увидел Джои, с любопытством разглядывающего брата. - Ну-ка, марш отсюда, - рявкнул Иш. - Я хочу посмотреть. Я хочу знать, как это - быть больным! - Нет, ты сейчас же уберешь отсюда свой любопытный длинный нос. Вот когда подрастешь и станешь сильнее, я все покажу и буду учить тебя. Но ни я, ни мама не хотим, чтобы ты тоже заболел. Первое, что нужно знать о болезни, - она может переходить от больного к здоровому. Джои неохотно, но стал пятиться к дверям. Любопытство явно пересиливало страх перед теоретической возможностью тоже оказаться в постели. Племя имело настолько скромный опыт в общении с болезнями, что дети были полностью лишены чувства уважительного к ней отношения. После недолгих расспросов Боб признался в сильной головной боли и полнейшем дискомфорте во всем теле. Лежал он почти не шевелясь, в состоянии, напоминающем полнейшую прострацию. Иш измерил температуру. Получилось 101 градус по Фаренгейту - не то чтобы очень плохо, но и не очень хорошо. После чего назначил две таблетки стрептоцида и стакан воды. Боб подавился таблетками - он не привык к подобного рода процедурам. Попросив сына постараться заснуть, Иш вышел и тихо затворил за собой двери. - Ну, что это? - встретила его нетерпеливым вопросом стоящая за дверью Эм. Он пожал плечами: - Думаю, ничего такого, что не мог бы вылечить стрептоцид. - Как мне это не нравится. Так скоро... - Да. Кстати, не забудь, что и в этом мире существует такая вещь, как простое совпадение. - Я знаю. Но знаю еще и то, что ты первый будешь волноваться. - Но прежде, чем начну, каждые четыре часа до утра буду кормить его таблетками, и это будет в самом худшем случае. - Как бы хотелось в это верить, - сказала она, подводя итог их короткому медицинскому консилиуму, и пошла вниз. А Иш, даже не успев спуститься и до половины лестницы, стал понимать, что ее скептицизм имеет под собой серьезные основания. Кстати, почему человек не должен волноваться? Даже в Старые Времена, когда этот человек находился под наблюдением докторов и защитой всевозможных медицинских учреждений, даже тогда внезапное нападение болезни казалось устрашающим. Можно легко догадаться, насколько все страшным выглядело сейчас! Сейчас, когда человек оказался лишенным всепроникающий заботы нации, при полной утрате выработанного опыта лечения, он стал уязвим и беззащитен перед любой сравнительно серьезной болезнью. "И опять я виноват! - думал он. - Ах, эти безмятежные, бездумные годы! Я был просто обязан читать медицинские книги. Я был просто обязан сделать из себя доктора". К сожалению, даже в Старые Времена, обдумывая, чему посвятить свою жизнь, он понял, что не имеет ни малейшего желания посвящать ее медицине. Не может быть гениальным человек во всех областях знаний. К тому же с каждым годом обитатели Сан-Лупо все более укреплялись в мысли, что болезни просто исчезли с лица земли. Бесспорный факт, позволяющий ему с некоторой долей иронии думать о Великой Драме как о великом благодеянии, избавившем человечество от старых обязательств перед болезнями, лишив прозаических недомоганий, болей и прочих проявлений слабостей организма, накопленных за многовековую историю человеческого вида, и позволившем этому виду начать жизнь с новой точки отсчета. Скорее всего, каждое изолированное маленькое племя должно культивировать свой единственный и неповторимый букет инфекций. Если бы можно было получить неоспоримые доказательства этого тезиса; антропологи безусловно бы стали утверждать, что неандертальцев друг от друга отличали не только способы обработки кремня, но и характер переносимых ими паразитов. В археологии, когда один культурный слой обнаруживается непосредственно поверх другого, напрашивается вывод, что племя Б стерло с лица земли племя А. Но вполне возможно, что оружием завоевателя стали маленькие паразиты, а не превосходство в длине копий. И чем больше думал Иш, тем сильнее его одолевала тревога. Не прошло и получаса, как он выбрался из кресла и поднялся наверх к Бобу. Наступил вечер, и в полутемной комнате он видел лишь размытый сумерками, неподвижный силуэт лежащего на кровати сына. Иш не решился тревожить его и, тихо прикрыв за собой дверь, спустился вниз. Сел в кресло, закурил. Сейчас он бы предпочел обсудить с кем-нибудь случившееся, но Эм в таких делах ничего не понимала, а Джои был еще слишком мал и неопытен. Поэтому он в одиночестве снова вернулся к своим размышлениям. Племя - а именно обитатели Сан-Лупо - сохранило для потомков корь и нечто напоминающее болезни горла. Кто-то из них - вполне возможно, что и он сам, - мог являться переносчиком этих болезней, или животные, с которыми они постоянно вступают в контакт, - собаки, скот или какие-нибудь твари поменьше, - тоже вполне могли являться переносчиками заразы. Люди из Лос-Анжелеса могли не иметь кори, но зато являться счастливыми обладателями свинки или коклюша. А на Рио-Гранде, без сомнения, могли сохраниться возбудители дизентерии. И еще этот Чарли! Если он даже не страдал теми болезнями, которыми решил так опрометчиво похвалиться, он мог стать разносчиком заразы, распространенной в районе Лос-Анжелеса. Нет, идея послать мальчиков в экспедицию явно не относилась к разряду разумных идей! И в то же мгновение Иш почувствовал прилив беспричинного, не поддающегося здравому смыслу страха перед любым чужаком. Будь его воля, он бы установил запретную зону в радиусе двухсот ярдов, и только пусть попробуют переступить - он покажет им, что значит сидеть на мушке хорошего ружья! Привлеченная неподвижной позой человека осмелевшая муха попыталась усесться на его нос, и Иш с такой злобой замахал руками, что любому стороннему наблюдателю стало бы ясно - нервы этого человека напряжены до предела. А тут в дверях появился Джои и позвал его ужинать. В отличие от вшей, обыкновенная комнатная муха, предусмотрительно не связавшая полностью свою судьбу с судьбой человека, не угодила под жернова полнейшего уничтожения. Как крысы, мыши, человеческие блохи и тараканы, мухи - эти добрые старые друзья человеческого жилища - лишь претерпели значительные количественные, но никак не качественные изменения. Там, где раньше они жужжали сотнями и тысячами, сейчас остался их десяток, а то и одна парочка. Но тем не менее они выжили... Таким образом, если человеческое население было сведено практически к нулю, а возможно, и вовсе обречено на полное вымирание, то муха комнатная - пока продолжали существовать животные и, продолжая существовать, оставляли после себя помет, навоз и прочие виды испражнений, - могла чувствовать себя в полной безопасности. Из откладываемых в экскременты яиц весьма скоро вылуплялись личинки, которые, к великой радости, находили себя окруженными питательной и сочной пищей и могли в свое удовольствие предаваться обжорству, не отличаясь по сути своей от поглощающих крыс змей, поедающих гусениц дятлов и человека, питающегося мясом убитых им животных. Но все же следует отметить, что когда судьба отвернулась от человека, то и для мух настали трудные времена. Не стало скотных дворов, по богатству и обилию даров превосходящих илистые берега великого Нила; не стало ранее столь многочисленных, совершенно доступных, ничем не защищенных восхитительных деревенских удобств; городские свалки более не снабжали завалами мусора и гнилыми отбросами. Но и тех немногочисленных источников экскрементов, что еще встречались на этой земле, хватало мухе комнатной откладывать свои многочисленные яйца, плодить личинок и рассылать в разные концы этого мира полных жизненной энергии новых представителей мушиного племени. А через неделю эпидемия была уже в полном разгаре. Сначала свалился Дик - компаньон Боба по экспедиции. Но на этом история не закончилась, и уже Эзра и пятеро ребятишек помладше стали очередными жертвами навалившейся на Племя беды. Община оказалась на грани катастрофы - Иш был уверен в правильности диагноза, - вызванной вспышкой эпидемии брюшного тифа. В Старые Времена некоторым из старших были сделаны прививки, но с годами защитные силы организма, безусловно, ослабли. А дети - дети оказались полностью беззащитны. Даже в Старые Времена, со всей их изощренной медицинской практикой, с тифом боролись исключительно превентивным способом, стараясь предотвратить возникновение и дальнейшее распространение заболевания. Если же зараза проникала в человеческий организм, не существовало иного лекарства, как ждать, пока болезнь полностью не закончит свой зловещий цикл. А Иш думал, до чего, оказывается, просто быть умным задним числом! До чего просто догадаться сейчас, что Чарли со всеми его вымышленными и настоящими болезнями безусловно был переносчиком возбудителей инфекции брюшного тифа! Может быть, он перенес тиф давно, может быть, недавно, может быть, инфекция существовала в тех краях, откуда он пришел к ним. Теперь они не узнают. Да, впрочем, и какое это теперь имеет значение! Зато они знают точно, что нечистоплотный, грязный Чарли больше недели питался вместе с мальчиками. Ну а дальше - не очень аккуратно устроенные отхожие места и мухи, завершив начатое Чарли, привели к общему заражению. Они начали кипятить всю питьевую воду. Они сожгли все старые отхожие места и закопали старые выгребные ямы. Новые туалеты в таком количестве залили дихлофосом, что в них вряд ли могли выжить любые летающие переносчики заразы. Но все эти меры предосторожности явно запоздали, и теперь каждый из них перед лицом опасности оставался беззащитен. Те, кто еще держался на ногах, могли обладать врожденным иммунитетом к болезни, и тогда можно было считать, что им серьезно повезло, но, скорее всего, уже проникнув и в их организмы, инфекция, проходя инкубационный период и набирая силы, пока просто дремала. И каждый новый день кто-то оставался в постели и уже не мог подняться. Пошла вторая неделя, и первый из заболевших - Боб - метался в горячечном бреду, показывая путь, по которому пройдут все больные, прежде чем им станет лучше. Немногие здоровые едва держались на ногах - без отдыха, днем и ночью ухаживая за лежачими больными. Не оставалось времени даже думать о страхе, но страх был везде, все сильнее сжимая людей в своих безжалостных объятьях. Никто пока не умер, но никто пока и не выбрался из кризиса тифозной лихорадки. Как в первые годы, когда казалось, что каждый родившийся ребенок раздвигал круг обступившей их тьмы, так и сейчас - с каждым новым заболевшим черные силы делали шаг вперед, неся с собой полное уничтожение. Если они не умрут все, если кому-то суждено остаться в живых, общине в Сан-Лупо придет конец, потому что люди уже не смогут жить вместе. Джордж, Морин и Молли молились, и вместе с ними молились младшие. Они считали, что все случившееся - это Божья кара за смерть Чарли. Ральф был готов забрать семью, в которой, на счастье, все пока были здоровы, и спасаться бегством. Ишу удалось убедить его не делать этого. Пока здоровые, они могли быть уже зараженными. Болезнь в маленькой изолированной группе запросто приведет к более страшным последствиям, чем в общине, где еще кто-то был в состоянии ухаживать за больными. "Самое страшное, если начнется паника, а мы все близки к тому, чтобы она началась", - думал Иш, а на следующее утро сам проснулся безучастный ко всему, чувствуя, как раскалывается от боли голова и трясется в ознобе тело. Все же он заставил себя встать и, избегая смотреть в глаза Эм, что-то невнятное отвечал на ее расспросы. Боб был очень плох, и Эм почти не отходила от его постели. Иш ухаживал за Джои и Джози, находившихся на ранней стадии заболевания. Уолта посылали помогать в другие дома. В полдень, наклоняясь над кроватью Джои, Иш понял, что еще мгновение, и он потеряет сознание. Собрав остаток сил, он добрался до своей постели и рухнул на нее без чувств. А когда - ему показалось, прошло несколько часов - очнулся, то увидел перед собой лицо Эм. Ей удалось раздеть его и уложить на подушки. Он смотрел на нее, и ему казалось, что он снова маленький. И он смотрел на нее, как может смотреть маленький ребенок, и еще боялся, чтобы она не увидела в его глазах страх. Если Эм испугается, тогда всем им настанет конец. Но в ее глазах не было страха. Спокойно смотрели на него темные, широко расставленные глаза Эм. О, Мать народов! И он снова провалился в черное забытье. И когда дни стали ночью, и когда метался он в горячечном бреду, он не знал и не мог знать, что происходит вокруг. А когда на короткое время отступала лихорадка, откуда-то из обступавшей его тьмы, принимая жуткие, зловещие образы, приходили кошмары. Зыбкие, как туман, они обступали его, и не было сил бороться с ними. И тогда он кричал и умолял принести ему молоток, и еще звал Джои, и, что хуже всего, выкрикивал имя Чарли. И еще он звал Эм - и чудо: она приходила и прикосновением руки разгоняла кошмары, и тогда он просыпался и видел ее лицо. Он искал в нем следы страха и не находил. А потом настала неделя, когда он лежал, широко раскрыв глаза, безучастный ко всему, и тогда ему казалось, что жизнь с каждым новым вздохом оставляет его, но ему уже было все равно и он не жалел этой жизни. И только когда видел перед собой лицо Эм, чувствовал, как часть ее силы и мужества передаются ему, и тогда он сжимал губы, потому что боялся - если разожмет их, то прячущаяся за ними жизнь оставит его тело и, медленно взмахивая крыльями, улетит, словно легкая бабочка. Но пока он смотрел на Эм, знал, что она поможет удержать эту хрупкую, потерявшую силы и желание бороться вещицу - его жизнь. А однажды, после ухода Эм, он понял, что может думать. "Она сломается! Придет время, и она должна сломаться! Это будет не лихорадка. Мы должны надеяться, что это будет не лихорадка! Но она не может нести все это одна. Одна за всех нас". Теперь он стал понемногу осознавать, что происходит вокруг. Там умирали. Но он не знал, сколько и кто. И не находил в себе сил спросить. Однажды он слышал, как билась в истерике, оплакивая смерть ребенка, Джини. Всего несколько слов сказала тогда Эм, но в тех немногих словах было столько силы и веры, что к потерявшей надежды Джини вернулось мужество продолжать борьбу. Пришел Джордж - парализованный страхом, грязный, еле волочащий ноги старик. Его Морин металась в бреду, а внук задыхался в предсмертных судорогах. Ничего не сказала тогда Эм о Боге, но от немногих слов ее живительный дух вселился в Джорджа, и он ушел, высоко подняв голову, с верой. И хотя со всех сторон обступила их тьма и, догорая, умирал язычок пламени последней свечи, не знала Эм отчаяния и поддерживала силы в других. "Как все-таки странно, - думал Иш. - В ней нет ничего такого, что я всегда считал главным и в чем всегда искал опору, - ни образования, ни большого ума. Она никогда не была источником новых идей. Но, оказывается, в ней живет великая, жизнеутверждающая сила. Без нее мы бы потеряли веру, силы и погибли". И тогда он почувствовал себя рядом с ее величием ничтожным и жалким. А однажды он увидел ее рядом, и столько было усталости в ее лице, сколько он никогда и нигде не видел. Ему стало страшно. И тут же страх сменился ощущением счастья, ибо он понял, что никогда Эм не позволила бы себе вот так сидеть и, не таясь, показывать свою усталость, если бы все самое плохое не осталось позади, если бы в них не оставалось надежды на будущее. И еще он не знал, что таким бесконечно усталым и изможденным может быть человеческое существо. И вдруг он подумал, что за такой усталостью может скрываться великая печаль. И когда подумал об этом, понял, что выкарабкался, что вступил на дорогу к выздоровлению и, значит, обязан разделить с ней пока неведомый груз печали. Он взглянул на нее и, ловя взглядом ее глаза, улыбнулся; и сквозь смертельную усталость она улыбнулась в ответ. - Скажи мне, - тихо попросил он. Она молчала в нерешительности, и в секунды этого молчания страшные мысли пронеслись в сознании Иша. "Уолт? - нет. Уолт не заболел. Сегодня он принес мне стакан воды. Джек? - нет, я уверен, что совсем недавно слышал его голос; и Джек очень выносливый и сильный. Неужели Джози? Или Мэри? Может быть, больше, чем один?" - Раздели это со мной, - снова попросил он. - Мне уже хорошо, я выкарабкался. - А мысли продолжали метаться, хаосом наполняя его мозг. "Нет, он не может. Он не отличался силой, но обычно более слабые лучше переносят болезни. Нет, только не он!" - Пятеро на нашей улице. Умерли пятеро. - Кто? - спросил спокойно, стараясь взять себя в руки. - Дети. - А наши, как наши? - спросил он, чувствуя, как волна страха захватывает его, потому что понимал - односложными ответами Эм пытается уберечь его, продолжает защищать, как защищала от некогда терзавших его кошмаров. - Да, пять дней назад, - наконец сказала она. И он увидел, как шевельнулись, начиная выговаривать имя, ее губы, и уже знал - знал до того, как услышал... Джои. "Зачем? - так подумал он и больше ни о чем не спрашивал. - Избранный! Другие могли идти за ним; только в нем жила искра света. Дитя, подающее надежды!" И он закрыл глаза и так лежал без движения. 9 Медленно тянулись недели его выздоровления. Медленно снова возвращались к нему силы. Очень медленно - физические силы его тела, и еще медленнее - силы его духа. Взглянув в зеркало, он увидел пряди седых волос. "Неужели я становлюсь стариком? - подумал он. - Нет, я еще не древний старик!" Но уже знал, что никогда не будет прежним. Свойственные молодости мужество и уверенность исчезли в его душе безвозвратно. Он всегда гордился своей способностью быть честным до конца и смотреть правде в глаза, какой бы горькой ни была эта правда. А теперь даже мысленно боялся коснуться некоторых, теперь запретных для него, тем. Он еще просто очень слаб, пройдет время, и он сделает еще одну попытку. Порой - и это пугало его - он отказывался принять то, что действительно случилось, и строил планы, будто Джои продолжал быть рядом, скрывался от жестокой реальности в мире счастливых грез. И тогда острее, чем прежде, понимал, что всегда имел к этому непреодолимую склонность. Некогда это было его преимуществом, так как помогло приспособиться и пережить Великое Одиночество. Но теперь он спасался бегством в придуманный им мир, потому что окружавшая его реальность оказалась суровее, чем он был способен вынести. И раз за разом, стоило ему лишь вдохнуть воздух реальности, оживала в памяти некогда прочитанная поэтическая строка. Отныне не радуйся счастливому утру надежд. Нет, никогда снова! Ушел Джои, и тень Чарли лежит на всех них, и, возвестив свое пришествие смертью, возникали первые устои государственности. И все, что он так безнадежно хотел создать в то радостное утро, все растаяло, ничего не сбылось. И он спрашивал себя: почему? И вот тогда в отчаянии уходил в мир грез. А когда находил в себе силы думать спокойно, яснее понимал, какую злую шутку сыграла с ним судьба. Даже особенно тщательно продуманные планы не могли предотвратить несчастье, против которого все эти планы были бессильны. Большую часть дня ему приходилось находиться в одиночестве. Еще не все выздоровели, и последние силы Эм отдавались им. Он бы, наверное, не отказался поговорить с Эзрой, но Эзра еще сам не поднимался с постели. Теперь, когда не стало Джои, Эм и Эзра стали единственными, кому по-настоящему было открыто его сердце. Как-то днем он очнулся от дремы и увидел Эм, сидящую подле его кровати. Сквозь полуприкрытые ресницы он следил за ней, а Эм не видела, что он проснулся. У нее был измученный вид, но уже не такой смертельно измученный, какой он видел раньше. И печаль не ушла с этого лица, но спокойствие прикрывало эту печаль. И не было признаков отчаяния на этом лице. А страх? Он не стал искать даже слабых следов страха. Эм взглянула на него, увидела, как дрожат ресницы, и улыбнулась слабой, едва заметной улыбкой. И он подумал, что настал тот час, когда сможет выдержать и открыто взглянуть в лицо правде, какой бы горькой она ни была. - Я должен поговорить с тобой, - сказал он, и голос его чуть громче шепота был, как у человека, только что очнувшегося ото сна. Прошептал и снова замолчал, более не продолжая. - Я слушаю, - спокойно ответила она. - Я здесь... Продолжай... Я здесь. - Я должен поговорить с тобой, - не в силах начать, повторил он. Он чувствовал себя маленьким испуганным ребенком, который задает вопросы взрослому с одной целью - развеять страх и вновь обрести уверенность. И еще больше боялся, что даже Эм не сможет вернуть покой его душе, и потому медлил. - Я хочу спросить тебя, - прошептал он. - Почему так... - начал он смело и вновь замолчал. Понимая его нерешительность, она лишь улыбнулась, но не попросила подождать, отложить разговор на другое время. - Вот ведь как получилось! - воскликнул он с отчаянной решимостью. - Неужели так должно было быть? Я знаю, что думает Джордж, и другие, наверное, тоже так думают. Я слышал, даже сквозь бред я слышал. Это... это наказание? И когда решился наконец и задал мучивший его вопрос, взглянул Иш в ее лицо и впервые увидел на нем признаки страха или то, что можно было назвать страхом. И в собственном страхе подумал, что даже ее лишил мужества. И понял, что все равно должен продолжать, ибо навеки вырастет между ними стена недоверия и подозрений. И потому заставил себя сказать: - Ты понимаешь, о чем я! Неужели все из-за того, что мы убили Чарли? Неужели кто-то, неужели Бог наказывает нас? Око за око, зуб за зуб? Неужели все они, неужели Джои... из-за этого умерли? Неужели Он именно этой болезнью, что Чарли носил, нас наказывает, чтобы знали и помнили, за что страдаем? И когда, задохнувшись, замолчал на мгновение, увидел, как судорога страха исказила лицо Эм. - Нет, не надо! - крикнула она. - Пожалуйста, только не ты! Сколько раз я уже слышала это, сколько раз смотрела им в глаза, пока ты бредил! Я не знаю почему, но знаю, что не может, не должно быть так. Я не могла доказать им, не было у меня доводов. Единственное, что я могла дать им, - только свое мужество и веру! Она замолчала внезапно, будто порыв страсти, с которой говорила - почти кричала - о боли своей, истощил до конца все ее силы. Но нет, оставались еще силы, и она продолжала: - Да, я чувствовала, что вера оставляет душу мою, как кровь оставляет тело. Она к ним ко всем переходила, моя вера, и с каждым часом слабела я. И ты ведь тоже в бреду имя Чарли выкрикивал. Она снова замолчала, а он не мог и не знал, что сказать, и потому тоже молчал. - О, - задушенно выкрикнула она, - заклинаю, не проси больше моего мужества! Я не знаю ваших научных доводов, я никогда не училась в ваших университетах. Единственное, что я знаю: мы сделали то, что считали нужным сделать. Если есть на свете Бог и Бог сотворил нас, и если, как Джордж говорит, зло совершили мы перед Ним, то зло это совершили лишь потому, что Он нас такими сделал; и потому не может, не должен нас за это карать. Ну ты же все лучше Джорджа должен понимать! Пожалуйста, давай не будем возвращать все это в Новый Мир - рассерженного Бога, несправедливого Бога, кто не открывает нам правил игры, но наказывает, когда мы их нарушаем. Пожалуйста, не будем возвращать Его назад! Пожалуйста, только не ты! И когда замолчала она и поднял Иш глаза, то увидел, что лицо Эм спрятано в ладонях, и потому не мог он сказать - был страх или не было страха на ее лице. Но он знал, что она плачет. И снова в сравнении с ней ощутил он себя маленьким и жалким. Снова не дала она ему ошибиться, и теперь спокойствие, силы и уверенность возвращались к нему. Да, он должен это знать. У него не должно быть сомнений. И тогда он приподнял голову с подушки, потянулся к ней и дотронулся до ее руки. - Не бойся, - услышал он свой голос. Подобное замечание этой мужественной женщине могло показаться горькой иронией. - Ты права! Ты права! Никогда, слышишь, никогда не стану я говорить и не вспомню об этом. Я знаю нужные слова, которые убедят их. Но когда кругом смерть, когда человек болен и тоже ждет смерти, он слабеет не только телом. И я... пойми, и я тоже такой, как все. И еще не сглотнул он тяжелый, душивший его ком в горле, а она наклонилась над ним и поцеловала, смочив бледное лицо его горячими слезами. И тогда он понял, что женщина снова сильна, снова способна переливать свое мужество в души отчаявшихся. О, Мать всех живущих! И пока он лежал, безвольно откинув голову на подушки - слабый и немного жалкий, - он чувствовал, как пока еще несмело, но уже ощутимой горячей волной растет в нем вера и крепнут силы. Она ли снова поделилась с ним этой силой, или ее слова заставили его самого искать и создавать их, Иш пока не знал. "Да, - думал он и теперь уже не бежал от этих мыслей, не скрывался в мире иллюзий. - Да, Джои больше нет. Джои умер. Он уже не вернется, не прибежит, запыхавшийся от нетерпения, увидеть, что нового происходит в этом мире. Но ведь жизнь продолжается, и у этой жизни все равно должно быть и будет будущее. И пусть поседели мои волосы, но ведь осталась Эм, остались другие, а значит, и для меня может наступить день, когда я снова смогу быть счастлив. Теперь, когда нет Джои, того будущего, о каком я мечтал, какое хотел создать, уже тоже не будет. Но и сейчас я должен сделать все, я обязан сделать все, что в моих силах". И снова он чувствовал себя маленьким и немного жалким. И понимал, как все могучие силы мира объединились против него одного - против единственного из оставшихся в живых способного думать и заглядывать в будущее человека. А ведь он хотел с гордо поднятой головой встать на их пути, бросить им смелый вызов... Маленький, жалкий человек... они прокатились через него, даже не заметив. Даже если бы был жив Джои... они слишком сильны, чтобы хватило мужества и сил обуздать их. Теперь он должен стать хитрым, проницательным и осторожным. Он должен выбирать маленькие, имеющие немедленный практический смысл цели и стремиться к их достижению, он должен стать лисицей, а не львом. Но сначала он должен окрепнуть - вернуть телу прежнюю силу. На это уйдет две или три недели. Пусть будет так, но к концу года он уже сможет что-нибудь сделать. И в ту же секунду Иш почувствовал, как голова его прояснилась и мозг с прежней силой принялся за привычную ему работу. "Молодец, старина!" И он поймал себя на мысли, что хвалит собственную голову, словно это какой-то точный и удобный инструмент или механизм - старый, поработавший на своем веку, но все еще безотказный механизм. Но слаб он был, и еще до того, как первые контуры нового плана стали выстраиваться в его голове, он провалился в сон. Наверное, слишком много вокруг было людей, различных точек зрения и слишком много книг. Наверное, слишком глубока была колея, слишком строги рамки, в которых существовала человеческая мысль. К тому же наследие прошлого, как ненужный мусор, как старая изношенная одежда, везде сопровождает человека, душит ростки нового. Почему бы мыслителю не отринуть все старое, сбросить со счетов прожитых лет и попробовать начать все заново - новую игру по новым правилам! Как хотелось верить, что тогда станет больше побед, чем поражений. Единственное, что смогли сделать те, кого не свалила болезнь, - это наспех предать земле своих умерших. А когда выздоравливающие стали один за другим подниматься на ноги, Джордж, Морин и Молли первыми заговорили о похоронном обряде. Иш хотел, и Эм тоже так считала, чтобы все оставалось так, как оно шло своим естественным путем. Он так хотел и одновременно понимал, что остальные будут чувствовать себя, наверное, счастливее, если похоронный обряд - торжественная церемония памяти - все же произойдет. Возможно, из этого можно будет извлечь и практический смысл, если рассматривать службу как символ окончания черного времени, когда вокруг царил страх и смерть ходила рядом, и провозглашения начала нормальной жизни - жизни, в которой настало время задуматься о будущем и повернуться к нему лицом. И хотя он больше всего боялся, что обряд снова сбросит его в бездну печали, заставит с новой силой оплакивать смерть Джои, все же Иш надеялся, что после службы он сможет сделать первые шаги по осуществлению планов, на этот раз более скромных, на будущее. И тогда он объявил, что Племя проводит церемонию памяти усопших, а на следующий за обрядом поминовения день все они возвращаются к своим прежним работам и обязанностям. Он ничего не сказал о возобновлении классных занятий, но по лицам окружающих понял, что и это воспринимается всеми как само собой разумеющееся. По общему согласию Эзру избрали лицом, ответственным за проведение церемонии, и началом ее назначили раннее утро. Как и во всяком человеческом обществе, где искусственный свет играет слишком малую роль в повседневной жизни, вставать с восходом солнца стало естественным образом жизни, вот почему им не нужно было менять своих привычек и покидать постели слишком рано, чтобы в это утро, когда небосвод еще не окрасили первые солнечные лучи, застыть возле неровного ряда невысоких земляных холмиков. Небо высветилось, но западные склоны холмов продолжали скрываться в предрассветной мгле, и стоящие у могил высокие сосны не отбрасывали теней. В это время года еще рано было цвести полевым цветам, но по распоряжению Эзры дети - оставшиеся в живых дети - нарезали зеленых ветвей елей и украсили ими маленькие земляные холмики. И хотя всего пять их было, но для Племени это равнялось вселенской катастрофе. Для столь малочисленного Племени пять смертей можно было сравнить разве что с сотней тысяч смертей миллионного города. Все, кто выжил, - все здесь собрались. Матери с еще не умеющими ходить малышами на руках и малыши постарше - девочки и мальчики, - цепко державшиеся за большие ладони отцов. И рядом со всеми, чувствуя в правой руке тяжесть молотка, стоял Иш. Тяжесть эта к земле его тянула, заставляла увереннее на ней держаться. Из дома он без молотка вышел и в мыслях не держал его с собой брать - это Джози напомнила, видно, решила, что после болезни отец забывчив стал. А иначе и не могла поступить Джози, ведь для них, для юнцов, молоток всегда сопровождал всякое официальное событие из жизни Племени. Всего несколько месяцев назад Иш ни за что бы не послушался, да еще бы прочел Джози мораль о вреде суеверий. Но сегодня он без слова возражения вернулся за молотком и теперь, сжимая его в правой руке, стоял здесь. И сам был вынужден признать, что с молотком чувствует себя как-то покойнее и увереннее. После всего, что случилось, униженным он себя чувствовал, потерял уверенность и гордость в этой жизни тоже подрастерял. Ну а если Племя нуждается в молотке как символе единства и могущества, если люди чувствуют себя счастливее,