гда на Землю прилетели ящеры, он решил, что Бог послал их в ответ
на его молитвы. Если бы не появление  инопланетян,  немцы уничтожили бы всех
евреев в  варшавском  гетто,  как, впрочем, и  в остальных, разбросанных  по
территории Польши.
     Евреи  ждали  чуда. Когда  Мойше сообщил, что ему  явилось видение, его
престиж в гетто невероятно  вырос. До  тех  пор  он был  всего лишь одним из
студентов  медиков, который  вместе с остальными  медленно  умирал  голодной
смертью.  Он  убедил  евреев подняться с колен, помочь завоевателям прогнать
нацистов и приветствовать ящеров.
     Так   Мойше   стал  одним   из  фаворитов   ящеров.  Он  участвовал   в
пропагандистских  радиопередачах,  рассказывая --  правдиво --  об ужасах  и
преступлениях,  совершенных немцами  в  Польше. Ящеры  решили, что он  готов
говорить все, что ему прикажут. Ящеры хотели,  чтобы он выступил с хвалебной
речью в их адрес, когда они  разбомбили Вашингтон, и  сказал, что это так же
справедливо, как и уничтожение Берлина.
     Мойше отказался... и вот  он здесь,  в  бункере,  построенном в  гетто,
чтобы прятаться от фашистов, а не от ящеров.
     Именно в этот момент его жена Ривка спросила:
     -- Сколько мы уже тут?
     -- Очень долго, -- ответил их сын Ревен.
     Мойше  знал,  что малыш  совершенно прав.  Ревен  и  Ривка прятались  в
бункере дольше, чем он. Они ушли в подполье,  чтобы ящеры не смогли угрожать
их  безопасности,  стараясь  подчинить  себе Мойше. После его  отказа  ящеры
приставили к голове Мойше пистолет, чтобы заставить его говорить  то, что им
было нужно. Русси не считал себя  храбрым человеком, но все равно отказался.
Ящеры  его не застрелили. В определенном смысле они поступили с ним еще хуже
-- убили его слова. Они изменили запись таким образом, что получалось, будто
он произносит речи в их защиту.
     Русси им отомстил. В крошечной  студии  в  гетто  он  сделал запись,  в
которой  рассказал  о  том,  как  с  ним  поступили  инопланетяне,  а  бойцы
еврейского сопротивления  сумели  вывезти  ее из страны  и,  таким  образом,
доставили  захватчикам  массу неприятных  минут.  После этого Мойше пришлось
исчезнуть.
     -- А ты знаешь, что сейчас -- день или ночь? -- спросила Ривка.
     -- Не больше, чем ты, -- признался он.
     В  бункере имелись часы,  и они  с  Ривкой  старательно  их каждый день
заводили. Но довольно скоро запутались и перестали отличать день от  ночи. В
пламени свечи  Мойше отлично видел циферблат -- пятнадцать минут четвертого.
Дня или  глубокой ночи? Он не имел ни  малейшего представления. Знал только,
что сейчас они все бодрствуют.
     --  Не  знаю,  сколько  мы  еще продержимся, --  поговорила  Ривка.  --
Человеку не пристало прятаться в темноте, словно крысе в норе.
     -- Но если нет иной возможности остаться в живых, мы должны терпеть, --
резко ответил Мойше. -- Во  время  войны всем трудно -- ты же не  в Америке!
Даже здесь, под землей, мы живем лучше, чем в нацистском гетто.
     -- Ты так считаешь?
     -- Да,  я так считаю. У нас полно еды... -- Их дочь умерла от голода во
время немецкой оккупации. Мойше знал, что нужно сделать, чтобы ее спасти, но
без еды и лекарств был бессилен.
     -- И  что с  того? -- спросила  Ривка. -- Раньше мы могли встречаться с
друзьями, делиться с ними  проблемами. Немцы  избивали нас на  улицах только
потому, что  мы  попадались им  на  глаза.  Если нас увидят ящеры, они сразу
будут стрелять.
     Поскольку она говорила правду, Мойше решил изменить тактику и сказал:
     -- И тем не менее, наш народ лучше живет при ящерах, чем при нацистах.
     --  Да, главным образом, благодаря тебе, -- сердито заявила Ривка. -- И
что  ты  за  это  получил?  Твоя  семья  погребена  заживо!  -- В ее  голосе
прозвучали такой гнев и горечь, что Ревен расплакался.
     Утешая  сына, Мойше  про  себя поблагодарил  его за то, что  он положил
конец их спору.
     После  того,  как  они  с  Ривкой  успокоили  малыша,  Мойше  осторожно
проговорил:
     -- Если  ты считаешь, что так будет лучше, полагаю, вы с Ревеном можете
выйти  наверх.  Вас  знает  не так  много людей.  С Божьей  помощью  пройдет
достаточно времени, прежде чем вас предадут.  Любой, кто захочет выслужиться
перед  ящерами, сможет  меня заложить.  Или  какой-нибудь  поляк  --  просто
потому, что ненавидит евреев.
     --  Тебе  прекрасно известно,  что  мы  так  никогда  не  поступим,  --
вздохнув, ответила Ривка. --  Мы тебя  не оставим. Ты совершенно  прав, тебе
подниматься наверх  нельзя.  Но если  ты  думаешь, что нам здесь очень  даже
неплохо, ты самый настоящий болван.
     --  Я не  говорил, что нам  тут  хорошо, -- подумав  немного и стараясь
припомнить,  не  сказал  ли  он   в   действительности  чего-нибудь  такого,
проговорил  Мойше.  -- Я только  имел в виду, что  все  сложилось  не так уж
плохо.
     Нацисты  могли отправить  варшавское гетто, целиком, в  Треблинку или в
Аушвиц  --  другой  лагерь  смерти,   строительство  которого  они  как  раз
заканчивали, когда прилетели  ящеры. Мойше не  стал напоминать об этом жене.
Есть  вещи  настолько  страшные,  что  их  нельзя  использовать  в  качестве
аргумента даже во время ссоры.
     Они  прекратили  спор и  уложили сонного  Ревена спать. Значит, и самим
нужно ложиться.  Заснуть,  когда  малыш  бодрствовал  и  резвился  в  тесном
бункере, не представлялось возможным.
     Шум  сначала разбудил  Ривку,  а  потом и Мойше.  Ревен продолжал мирно
посапывать, даже когда  его родители  сели  в  постели. Они всегда пугались,
если  в  подвале  квартиры,  под которой находился  их  бункер,  раздавались
слишком  громкие  звуки.  Время  от   времени   приходили  борцы  еврейского
сопротивления,  возглавляемого Мордехаем Анелевичем, и  приносили  семейству
Русси свежий запас продуктов,  но  Мойше всякий раз опасался, что вот сейчас
за ними, наконец, явились ящеры.
     Бум, бум, бум!
     Грохот наполнил бункер. Русси  вздрогнул,  Ривка сидела  рядом  с  ним,
поджав  губы  и  глядя широко  раскрытыми глазами  в  пространство  -- лицо,
превратившееся в маску ужаса.
     Бум, бум, бум!
     Русси поклялся, что так  просто врагам не сдастся. Стараясь  не шуметь,
он выбрался из кровати, схватил длинный кухонный нож и загасил  единственную
лампу -- бункер мгновенно погрузился во мрак, чернее ночи, царившей наверху.
     Бум, бум, бум!
     Скрежет,  штукатурная плита,  прикрывавшая  дверь, снята  и отброшена в
сторону.  Бункер  запирался  изнутри. Впрочем,  Мойше знал, что  задвижка не
выдержит,  если кто-то решит ее сломать. Он поднял над головой нож. Тот, кто
войдет первым -- предатель еврей или ящер -- получит сполна.  Это Мойше себе
обещал.
     Однако вместо того, чтобы услышать, как по двери колотят ноги в тяжелых
сапогах,  или  ее  пытаются  открыть  при  помощи  тарана,  Русси   различил
взволнованный голос, обратившийся к нему на идише.
     --  Мы знаем,  что вы  внутри, ребе Мойше. Откройте эту вонючую дверь..
пожалуйста! Нам нужно увести вас отсюда прежде, чем явятся ящеры.
     Обман? Ловушка? Мойше  инстинктивно  оглянулся  на Ривку, но он  же сам
погасил лампу.
     -- Что делать? -- тихо спросил он.
     -- Открой дверь, -- ответила она.
     -- Но...
     -- Открой, -- повторила Ривка. -- Никто  из компании ящеров не  смог бы
так выругаться.
     Утопающий всегда готов ухватиться за соломинку.  Но какая же она тонкая
и ненадежная! Сломавшись,  поранит не только  ладонь  Мойше.  Но разве  он в
состоянии долго сдерживать тех,  кто находится  за дверью? Неожиданно  Мойше
сообразил, что им совершенно  ни  к чему  его арестовывать.  Враг ведь может
просто начать стрелять в дверь  из пулемета... или  поджечь дом -- и они все
сгорят заживо. Мойше  разжал пальцы, кухонный нож со звоном упал на пол,  и,
спотыкаясь  в темноте,  подошел к двери, чтобы  ее открыть. Один из  евреев,
стоявших на  пороге, держал в руках масляную лампу  и пистолет. Тусклый свет
фонаря ослепил Мойше.
     -- Долго же  вы возились, -- проговорил один из парней. -- Пошли. Нужно
спешить.  Один  болтун  распустил  язык,  где не следует, здесь  скоро будут
ящеры.
     Русси ему поверил.
     -- Возьми Ревена, -- крикнул он Ривке.
     -- Сейчас, -- ответила она. -- Он еще не совсем проснулся, но все будет
хорошо, мы идем... правда, милый?
     -- Куда? -- сонно спросил Ревен.
     --  Уходим отсюда,  -- ответила Ривка, больше  она все  равно ничего не
знала.  Однако этого хватило,  чтобы малыш окончательно проснулся и выскочил
из  кровати  с  воплем  восторга. -- Подожди! -- вдруг вскричала  Ривка.  --
Ботинки надень. По правде говоря, нам тоже не мешало бы обуться. Мы спали.
     -- В половине девятого  утра? --  спросил парень с лампой. -- Я бы тоже
не отказался. --  Впрочем, подумав  немного, он добавил: -- Только не здесь,
пожалуй.
     Мойше  забыл, что он  в одних носках.  Натягивая  башмаки  и  завязывая
шнурки, он спросил:
     --  Мы  успеем собрать вещи? -- Книги на полках стали для  него  чем-то
вроде родных братьев.
     Другой еврей  с немецкой винтовкой на плече, нетерпеливо переминавшийся
с ноги на ногу возле двери, покачал головой и ответил:
     -- Ребе Мойше,  если  вы еще немного помедлите, вам уже не  нужно будет
никуда спешить.
     Подвал  с  низким  потолком  показался   Мойше  просторным.  Когда  они
поднимались  по  лестнице он довольно  быстро  начал  задыхаться  -- сидя  в
бункере, Русси не особенно  занимался  физическими  упражнениями.  От серого
свинцового света начали слезиться глаза. Мойше принялся отчаянно  моргать  и
щуриться. После  того,  как  они  столько времени провели  в помещении,  где
горели лишь свечи  и  масляные  лампы,  даже  слабый  дневной свет  причинял
страдания.
     И  вот  они вышли на улицу. Черные тучи скрывали солнце, грязный мокрый
снег заполнял канавы, воздух казался почти таким же спертым  и тухлым, как и
в  бункере, который  они  только  что  покинули. И все  равно Мойше хотелось
раскинуть руки в стороны и  пуститься  в пляс -- так он был счастлив. Ревен,
точно жеребенок, метался и скакал вокруг них. Ему, наверное, представлялось,
что они  провели  под  землей  целую жизнь  -- ведь дети  воспринимают время
совсем  не так, как  взрослые.  Ривка  уверенно шагала рядом  с  ним,  но ее
бледное лицо светилось счастьем и легким недоумением...
     Бледное лицо... Мойше  посмотрел  на собственные  руки. Под слоем грязи
просвечивала  белая,  словно  сгущенное молоко, кожа.  Его жена и  сын  были
такими же бледными. Зимой в Польше никто не мог похвастаться здоровым цветом
лица, но он и его семья стали совсем прозрачными -- так и вовсе исчезнуть не
долго.
     -- Какое сегодня  число? -- спросил он, пытаясь понять, сколько времени
они провели в бункере.
     -- Двадцать второе  февраля, --  ответил паренек с лампой. -- Еще месяц
до  весны. -- Он фыркнул, казалось,  до весны остался целый год, а  не всего
несколько недель.
     Когда Мойше увидел на улице первого ящера, ему тут  же захотелось бегом
вернуться  в свой бункер.  Однако инопланетянин  не обратил на него никакого
внимания.  Ящеры  с  трудом  различали людей,  как  и люди  их. Мойше быстро
посмотрел на  Ривку и Ревена.  Проблема, с  которой  столкнулись захватчики,
сыграла на руку беглецам -- борцам сопротивления  удалось увести Мойше и его
семью прямо у них из-под носа.
     -- Заходите сюда, -- сказал паренек с пистолетом.
     Русси  послушно  поднялись  по  какой-то  лестнице и  вошли в  дом.  На
лестнице пахло капустой,  немытыми телами  и мочой.  В квартире  на  третьем
этаже их ждали другие бойцы из  отряда Анелевича Они быстро провели беглецов
внутрь.
     Один из них схватил Мойше за руку и подтолкнул к столу, на  котором тот
увидел желтое мыло, эмалированный тазик, большие ножницы и бритву.
     -- Бороду придется сбрить, ребе Мойше, -- сказал он.
     Мойше с негодованием отшатнулся от него, прикрыл рукой бороду.  Нацисты
в гетто  отрезали  бороды  --  а  иногда уши  и  носы --  просто  так, чтобы
развлечься.
     --  Мне  очень  жаль,  -- продолжал партизан, которому  его собственная
борода  явно не мешала, -- но нам придется перевозить  вас с места на место,
прятать. Посмотрите на себя. -- Он  взял осколок когда-то большого зеркала и
поднес его к лицу Мойше.
     Тому ничего не оставалось  делать, как взглянуть на свое  отражение. Он
увидел...  бледное,  бледнее,  чем обычно,  лицо, борода длинная  и какая-то
растрепанная. Так не полагается, но он  не следил за  ней, пока  находился в
бункере.  А  вообще,  ничего  особенного  -- серьезное,  немного  похожее на
лошадиное, еврейское лицо Мойше Русси.
     -- А теперь представьте себя гладко  выбритым, -- проговорил  партизан.
-- И ящера с вашей фотографией в руках: он посмотрит на нее и пойдет дальше,
не останавливаясь.
     Представить себя без бороды  Мойше мог, только  вспомнив, каким он был,
когда у него начали расти бакенбарды. Ему никак не удавалось преодолеть годы
и приложить лицо юноши к своему сегодняшнему.
     -- Они правы,  Мойше,  -- сказала  Ривка.  -- Нам  необходимо, чтобы ты
выглядел совершенно по-другому. Давай, брейся.
     Он  тяжело  вздохнул, сдаваясь. Затем взял  зеркало  и поставил  его на
полку  так,  чтобы лучше себя видеть. Взяв ножницы,  Мойше как  можно короче
подстриг  бороду,  которую  носил   всю  свою  взрослую  жизнь.  Его  знания
относительно бритья  были  чисто теоретическими. Мойше  смочил  лицо  водой,
затем намылил щеки, подбородок и шею мылом с сильным запахом.
     -- Папа, ты такой смешной! -- фыркнул Ревен.
     -- Я и чувствую себя смешным.
     Мойше взял бритву,  ее ручка  удобно  легла  в  ладонь,  словно рукоять
скальпеля.  Через  несколько  минут  сравнение  показалось  ему   еще  более
уместным.  Мойше  подумал,   что  видел  меньше  крови  во  время   удаления
аппендицита. Он порезал ухо, щеку, подбородок, шею и сделал практически все,
чтобы отрезать себе верхнюю губу. Когда он помыл  лицо,  вода в тазике стала
розовой.
     -- Ты ужасно смешной, папа, -- повторил Ревен.
     Мойше принялся разглядывать  себя  в осколок зеркала -- на него смотрел
незнакомец. Он  казался моложе, чем  с бородой, но не имел ничего  общего  с
прежним, юным Мойше Русси. С возрастом черты лица стали резче, определеннее.
И  еще  он  производил   впечатление  жесткого,  сурового  человека  --  что
несказанно  его   удивило.   Возможно,  причиной   были  засохшие  царапины,
придававшие ему вид боксера, только что проигравшего трудный бой.
     Партизан, что дал ему зеркало, похлопал его по плечу и сказал:
     -- Ничего страшного, ребе Мойше. Говорят, тут все дело в практике.
     Он явно  повторял  чьи-то  слова,  поскольку  его собственная борода  с
проседью достигала середины груди.
     Русси  собрался  кивнуть,  но  потом  удивленно  уставился  на   своего
собеседника.   Ему   не   приходило   в  голову,   что   придется  повторить
отвратительную процедуру. Конечно же,  они правы -- если он хочет оставаться
неузнанным, нужно будет бриться каждый день. Мойше подумал,  что это занятие
только зря отнимает у человека время, но все равно вымыл и высушил бритву, а
затем убрал ее в карман своего длинного темного пальто.
     Паренек с пистолетом -- тот, что вытащил их из бункера -- сказал:
     --  Ладно,  теперь, думаю,  вас никто  не узнает,  и мы  можем спокойно
отсюда уходить.
     Мойше,  скорее всего,  не узнала  бы  собственная мать...  но ведь  она
умерла, как и его дочь, от болезни желудка, осложненной голодом.
     -- Если  я останусь в Варшаве,  меня рано или поздно поймают, -- сказал
он.
     -- Разумеется,  --  ответил  партизан. -- Поэтому  вы не  останетесь  в
Варшаве.
     Звучало вполне  разумно. Но, тем не менее,  Мойше стало  не по себе. Он
провел здесь  всю свою  жизнь. До прихода ящеров не сомневался, что и  умрет
тут.
     -- А куда я... куда мы поедем? -- тихо спросил он.
     -- В Лодзь.
     Имя города повисло в комнате, словно отзвук похоронного гула колоколов.
Немцы  особенно  жестоко обошлись с  евреями  в гетто  Лодзи, второго  после
Варшавы  города  Польши.   Большая  часть  четверть  миллионного  еврейского
населения отправилась в лагеря смерти, из которых никто не возвращался.
     По-видимому,  партизаны  сумели  прочитать его мысли, промелькнувшие на
открытом, безбородом лице.
     -- Я понимаю  ваши чувства, ребе Мойше, -- сказал партизан, -- но лучше
места не придумаешь. Никому, даже ящерам, не придет в голову вас там искать,
а если возникнет необходимость, мы сможем быстро доставить вас назад.
     Мойше понимал, что его  рассуждения разумны,  но,  взглянув  на  Ривку,
увидел в  ее глазах тот же ужас,  что испытывал и сам. Евреи  Лодзи  ушли  в
темную долину смерти. Жить в городе, на который опустилась черная тень...
     --   Кое-кому  из  нас  удалось   выжить  в  Лодзи,   --  сказал   боец
сопротивления. -- Иначе мы ни за что не отправили бы  вас туда, уж можете не
сомневаться.
     -- Ну, что же, пусть будет так, -- вздохнув, проговорил Русси.
     Паренек  с  пистолетом  вывез  их  из  Варшавы на  телеге,  запряженной
лошадью. Русси сидел рядом с ним,  чувствуя себя ужасно уязвимым  -- ведь он
находился  на самом виду.  Ривка  и  Ревен  устроились  вместе с несколькими
женщинами и детьми среди какого-то  тряпья,  кусков металлолома и картона --
имущества  старьевщика.  При  выезде  из  города,   прямо  на  шоссе,  ящеры
установили  контрольно-пропускной  пункт.  Один  из  самцов  держал  в руках
фотографию Русси с бородой. Сердце бешено стучало в груди Мойше, но,  бросив
на него мимолетный взгляд, ящер повернулся к своему товарищу.
     --  Еще одна  дурацкая компания Больших Уродов, -- сказал  он на  своем
языке и махнул рукой, чтобы они проезжали.
     Через  несколько  километров  возница  остановился  у  обочины  дороги.
Женщины  и дети, среди которых прятались Ривка и Ре-вен, сошли и отправились
назад в Варшаву пешком. Телега покатила в Лодзь.
     * * *
     Лю Хань  недоверчиво  смотрела  на  очередной набор банок,  принесенных
маленьким чешуйчатым  дьяволом в ее камеру. Интересно, что она сможет съесть
сегодня. Скорее всего, соленый суп  с макаронами и кусочками цыпленка, а еще
консервированные фрукты  в  сиропе. Она знала, что не дотронется до тушеного
мяса в густом соусе -- ее уже дважды от него рвало.
     Лю Хань вздохнула. Беременность -- тяжелое состояние в любом случае.  А
уж оказаться здесь, в самолете, который  никогда не садится на землю, совсем
невыносимо. Она  не только проводила  все  время  в  маленькой металлической
комнате  в  полном  одиночестве  (если  не  считать  моментов, когда  к  ней
приводили  Бобби  Фьоре), но  и вся  еда,  что ей  приносили,  была  сделана
иностранными дьяволами. Ее никто не спрашивал, чего ей хочется.
     Она  ела,  как  могла, и жалела, что не  в  силах  вернуться  в  родную
деревню, или хотя бы в лагерь, откуда ее забрали чешуйчатые дьяволы. Там она
находилась  бы  среди своих,  а  не сидела бы в клетке, точно  певчая птица,
пойманная  для забавы  тюремщиков.  Лю  Хань  пообещала  себе,  что если  ей
когда-нибудь доведется отсюда выбраться, она освободит всех птиц до единой.
     Однако она понимала, что чешуйчатые дьяволы вряд ли оставят ее в покое.
Лю Хань покачала головой  -- нет,  никогда. Прямые черные  волосы  упали  на
лицо, обнаженные плечи  и  грудь  --  инопланетяне не нуждались  в  одежде и
отняли у своих  пленников  все, что у  них имелось; впрочем, в комнате и без
того  было  слишком  жарко. Когда маленькие дьяволы доставили Лю  Хань сюда,
волосы у нее были совсем короткими, теперь же прикрывали всю спину.
     Она икнула и приготовилась броситься к раковине, но то,  что она съела,
решило остаться в желудке. Лю Хань не знала наверняка, когда должен родиться
ребенок. Чешуйчатые дьяволы никогда не выключали свет, и довольно быстро она
перестала различать день и  ночь. Но теперь ее  тошнило гораздо реже, чем  в
начале,  хотя  живот  расти  еще  не начал. Скорее  всего, она на  четвертом
месяце.
     Часть пола вместо того, чтобы быть металлической, как и  все остальное,
представляло собой приподнятую платформу, покрытую гладким серым материалом,
больше всего похожим на  кожу -- только  без характерною запаха. Обнаженное,
покрытое  потом тело Лю  Хань  липло к  ней, когда она ложилась,  но другого
места для отдыха в комнате не было. Она закрыла глаза и попыталась уснуть. В
последнее время Лю Хань много спала -- из-за беременности и безделья.
     Лю Хань дремала, когда открылась дверь в ее камеру. Она чуть приподняла
тяжелые веки,  уверенная в том, что явился один из дьяволов, который забирал
банки после  каждой еды. Она не ошиблась, однако, вслед за ним ввалилось еще
несколько  незваных  гостей  --   причем  тела  нескольких   украшали  такие
замысловатые рисунки, каких Лю Хань видеть еще не приходилось.
     К  ее  великому  изумлению  один  из  них  заговорил  по-китайски --  в
некотором роде. Показав на нее рукой, он заявил:
     -- Пойдешь с нами.
     Лю Хань быстро вскочила на ноги.
     -- Будет исполнено,  недосягаемый господин,  -- произнесла она фразу на
их языке, которую ей удалось запомнить.
     Чешуйчатые  дьяволы  окружили  ее,  но не  приближались больше, чем  на
расстояние вытянутой  руки. Невысокая Лю Хань  -- чуть больше пяти футов  --
возвышалась над дьяволами, которые явно  нервничали в ее присутствии.  А она
рассматривала любую  возможность покинуть тесную  камеру, как подарок. Вдруг
они отведут ее к Бобби Фьоре?
     Нет,  повернули  в  противоположную  от  его  камеры  сторону. Лю  Хань
пыталась понять,  что понадобилось от  нее чешуйчатым дьяволам.  Ее охватило
беспокойство, потом надежда... и  снова беспокойство. Ведь они могут сделать
с ней  все, что угодно. Отпустить на свободу. Забрать у Бобби Фьоре и отдать
какому-нибудь  другому мужчине,  который станет ее бить  и  насиловать.  Она
здесь всего лишь пленница, и потому бессильна.
     Ящеры  не сделали  ни  того,  ни  другого.  Они спустились по необычной
кривой  лестнице на другую палубу, и Лю Хань вдруг  почувствовала, что стала
меньше  весить. Ее желудку это совсем не понравилось, но  зато она перестала
бояться. Она знала, что чешуйчатые дьяволы приводили сюда и Бобби Фьоре. И с
ним не случилось ничего страшного.
     Ее ввели в  помещение,  заполненное  какими-то  непонятными  приборами.
Дьявол, сидевший за столом, удивил ее, спросив по-китайски:
     -- Ты -- человеческая самка Лю Хань?
     -- Да, -- ответила она. -- А вы кто?
     Лю Хань испытала мимолетное счастье, что может снова говорить на родном
языке.  Даже  с Бобби  Фьоре она общалась на  диковинной  смеси  китайского,
английского, языка маленьких дьяволов, жестов и дурацкой мимики.
     --  Меня зовут Носсат, -- ответил чешуйчатый  дьявол.  -- Я... не знаю,
есть  ли в  вашем языке такое слово... Я самец,  который  изучает то, как вы
думаете. Тессрек, говоривший с твоим самцом, Бобби Фьоре, мой коллега.
     -- Я поняла, -- сказала Лю Хань.
     Это тот самый  чешуйчатый  дьявол, который вызывал к себе Бобби  Фьоре.
Как он  назвал  дьявола  по имени Тессрек? В английском языке имелось слово,
обозначающее то, чем  занимается дьявол  -- _психолог_...  Да, правильно. Лю
Хань успокоилась. Разговоры еще никому не причиняли вреда.
     -- Ты собираешься через некоторое время снести яйцо? -- спросил Носсат.
--  Нет, ваш  вид не несет  яиц.  Ты должна  родить? Вы ведь так говорите --
"родить", правильно? У тебя будет ребенок?
     -- Да, у меня будет ребенок, -- ответила Лю Хань.
     Правая рука,  словно сама по себе, прикрыла  живот.  Лю  Хань уже давно
перестала  стесняться  собственной  наготы, когда находилась  в  присутствии
чешуйчатых дьяволов, но инстинктивно старалась защитить свое дитя.
     --  Ребенок   явился   следствием   спаривания   с   Бобби  Фьоре?   --
поинтересовался Носсат.
     Не дожидаясь ответа, он засунул один  из своих когтистых пальцев в ящик
стола, и у него за спиной тут же загорелся экран, на котором Лю Хань и Бобби
Фьоре занимались любовью.
     Лю Хань вздохнула. Она знала, что чешуйчатые дьяволы снимают ее,  когда
только пожелают.  Сами они,  словно домашние  животные, спаривались только в
определенный период, а в остальное время проблемы  плоти их не занимали. То,
что люди  могут заниматься  любовью и зачинать  детей круглый год, казалось,
завораживало их и одновременно вызывало отвращение.
     --  Да, --  ответила  она,  глядя на изображение. -- Мы  с  Бобби Фьоре
занимались любовью, и в результате у нас будет ребенок.
     Очень  скоро он даст о себе знать.  Лю  Хань помнила  восторг,  который
испытала,  когда  вынашивала сына  для мужа  незадолго до того,  как  на  их
деревню напали японцы и убили почти всех жителей.
     Носсат засунул  палец в другое углубление. Лю Хань  обрадовалась, когда
картинка, на которой они с  Бобби, тяжело дыша, отдыхали после бурной любви,
погасла. Ее  место заняло  другое  изображение. Огромная  чернокожая женщина
рожала ребенка. Сама будущая мать заинтересовала Лю Хань гораздо больше, чем
роды.  Она  и не  представляла себе, что ладони и ступни ног у  негров такие
бледные.
     --  Так  рождаются  ваши  детеныши?  --  спросил  Носсат,  когда  между
напряженных ног женщины появилась головка, а потом и плечи ребенка.
     -- А как же еще? -- удивилась Лю Хань.
     Маленькие   чешуйчатые   дьяволы  являли   собой  поразительную   смесь
наводящего ужас могущества и почти детского невежества.
     --  Какой...  ужас,  --  заявил  Носсат. Одна картинка сменяла  другую.
Вот-вот все закончится...  но  у женщины началось  кровотечение. Крови  было
почти не  видно на фоне темной кожи, но она не останавливалась, впитываясь в
землю, на  которой лежала  роженица.  -- Эта самка  умерла после  того,  как
маленький тосевит вышел из ее тела,  -- сообщил чешуйчатый дьявол. -- Многие
самки на удерживаемой нами территории умирают во время родов.
     -- Да, такое случается, -- тихо проговорила Лю Хань.
     Ей  совсем не  хотелось  думать  о страшном. Ни  о  кровотечении,  ни о
ребенке, который  может  пойти неправильно,  ни о послеродовой  лихорадке...
ведь в жизни всякое случается.  А сколько детей умирает, не дожив до  своего
второго дня рождения, или даже -- первого.
     -- Но это несправедливо!  -- вскричал Носсат, словно обвиняя Лю Хань  в
том,  что у  людей дети рождаются так, а не иначе.  -- Никакие известные нам
разумные  существа  не  подвергают мать  опасности  только  ради того, чтобы
появилось потомство!
     Лю Хань даже представить себе не могла, что, кроме людей, на свете есть
другие  разумные  существа  --  по крайней  мере,  до  того,  как  прилетели
маленькие чешуйчатые дьяволы.  Но и  узнав о  них,  она не предполагала, что
неизвестных ей народов много.
     -- А как у вас появляются дети? -- раздраженно спросила она. Лю Хань не
удивилась  бы, если  бы  ей  сказали,  что  маленьких  дьяволов собирают  на
какой-нибудь фабрике.
     --  Наши самки  откладывают  яйца,  разумеется,  -- ответил  Носсат. --
Работевляне и халессианцы, которыми мы правим, тоже. Только вы, тосевиты, от
нас отличаетесь.
     Его глазные бугорки повернулись так, что одним он наблюдал за  экраном,
а другой наставил на Лю Хань.
     Она изо  всех сил пыталась  сдержать смех и не смогла. Мысль о том, что
нужно сделать гнездо  из соломы,  а  потом сидеть на нем до тех пор, пока не
вылупятся  птенцы,  ее  ужасно  развеселила.  Куры,  кажется,  не испытывают
никаких  проблем,  когда собираются снести яйцо. Наверное, так проще. Только
люди устроены иначе.
     -- Детеныш появится из твоего тела через год? -- проговорил Носсат.
     --  Через год? -- Лю Хань удивленно на него уставилась  -- неужели  они
совсем _ничего_ не знают?
     -- Нет...  я  ошибся, -- продолжал  Носсат. --  Два года Расы более или
менее равняются  одному  вашему.  Мне  следовало сказать, что тебе  осталось
полгода, правильно?
     -- Да, полгода, -- ответила Лю Хань. -- Может быть, меньше.
     --  Мы должны решить, что с  тобой делать, -- сообщил ей Носсат. -- Нам
не известно, как  помочь тебе, когда детеныш появится на свет. Ты всего лишь
отсталая тосевитка, но мы не хотим, чтобы ты умерла  из-за  того, что нам не
хватает знаний. Ты наш подданный, а не враг.
     Холодный  страх  сжал   сердце   Лю   Ханы  Родить  ребенка   здесь,  в
металлических стенах,  когда  рядом  будут только  чешуйчатые  дьяволы?  Без
повитухи,  которая помогла бы ей справиться со всеми проблемами?  Если  хоть
что-нибудь пойдет не так, она умрет, да и ребенок тоже.
     -- Мне  потребуется помощь,  -- жалобно проговорила она. --  Прошу вас,
найдите мне ее, пожалуйста.
     -- Мы все еще обсуждаем этот вопрос, -- ответил Носсат  --  ни "да", ни
"нет". -- Когда подойдет твое время, решение будет принято.
     -- А если ребенок родится раньше? -- спросила Лю Хань. Маленький дьявол
уставил на нее оба своих глаза.
     -- Такое может произойти?
     -- Конечно, -- заявила Лю Хань.
     Разумеется, для чешуйчатых дьяволов не существовало никакого "конечно".
Ведь они  так  мало знали  про то, как устроены люди  -- а в  данном случае,
женщины. Затем неожиданно  Лю  Хань посетила такая блестящая идея,  что  она
радостно заулыбалась.
     -- Недосягаемый господин,  позвольте  мне вернуться  к  своему  народу,
повитуха поможет мне родить ребенка.
     -- Об этом нужно подумать, -- Носсат огорченно зашипел.  -- Пожалуй,  я
тебя понимаю -- в твоем предложении есть разумное начало. Ты не единственная
самка на  нашем  корабле, которая готовится  родить  детеныша. Мы...  как вы
говорите? Разберемся. Да, мы разберемся в ситуации.
     -- Большое  вам  спасибо, недосягаемый  господин, --  Лю  Хань опустила
глаза   в   пол   --   так   делали   чешуйчатые   дьяволы,   когда   хотели
продемонстрировать уважение.
     В душе у нее, подобно рисовым побегам весной, расцвела надежда.
     -- Или, может быть,  --  продолжал Носсат, -- мы доставим сюда... какое
слово  ты  употребила?  Да,  повитуху.  Доставим  на  корабль  повитуху.  Мы
подумаем. А теперь -- иди.
     Охранники вывели Лю  Хань из кабинета  психолога и  вернули  обратно  в
камеру.  С каждым шагом,  который  она делала вверх по кривой  лестнице, она
чувствовала,  как  увеличивается  ее вес  -- Лю Хань возвращалась  на другую
палубу.
     Надежда, вспыхнувшая  в ее  сердце,  постепенно  увядала.  Но не умерла
окончательно. Ведь маленький чешуйчатый дьявол не сказал "нет".
     * * *
     Охранник  ниппонец, чье лицо ничего не выражало, просунул миску с рисом
межу  прутьями камеры, в которой сидел Теэрц. Тот поклонился, чтобы выказать
благодарность.  Ниппонцы считали, что,  давая  пленнику еду,  они  поступают
великодушно:  настоящий воин _никогда_  не сдается.  Они тщательно соблюдали
все свои законы и традиции, а того, кто им противился, жестоко мучили.
     После того, как они сбили истребитель, Теэрцу пришлось пережить не одно
избиение -- и  кое-что похуже -- больше ему  не  хотелось  (впрочем, это  не
означало, что его оставят в покое).
     Теэрц ненавидел  рис, потому что он символизировал плен. А кроме  того,
ни один самец  Расы никогда не  стал  бы  есть _такое_  добровольно.  Теэрцу
хотелось мяса, он уже забыл, когда пробовал его в последний раз. Безвкусная,
липкая каша позволяла не умереть с голода, хотя Теэрц не раз проклинал такую
жизнь.
     Нет, неправда. Если бы Теэрц  хотел  умереть, он просто заморил бы себя
голодом. Он  сомневался в том,  что ниппонцы стали  бы заставлять его  есть;
более того, он заслужил бы их уважение, если бы решил покончить с собой. То,
что его волновало, как к нему относятся Большие Уроды, показывало, насколько
низко он пал.
     Теэрцу  не  хватало  храбрости  убить себя; среди  представителей  Расы
самоубийство  не является средством разрешения проблем.  И потому,  чувствуя
себя совершенно несчастным, Теэрц жевал  белую гадость и мечтал о том, чтобы
больше  никогда не видеть риса,  и  одновременно  о том, чтобы  в  его миске
помещалось больше клейкой массы.
     Он закончил  как  раз  перед  тем,  как  пришел охранник,  чтобы унести
посуду.  Теэрц  снова благодарно ему поклонился, хотя совершенно точно знал,
что тот забрал бы миску, даже если бы в ней оставалась еда.
     После  его ухода  Теэрц  приготовился  к  очередному  пустому ожиданию.
Насколько он знал, кроме него, у ниппонцев в Нагасаки  других самцов Расы не
было.  Он даже не слышал, чтобы рядом находился какой-нибудь пленный Большой
Урод -- ниппонцы боялись, что  Теэрц с ним сговорится каким-нибудь образом и
сбежит. Он горько рассмеялся от невероятности такой мысли.
     Шестиногие тосевитские паразиты резво  бегали по  бетонному полу. Теэрц
проследил  глазами за  одним  из них -- он не имел  ничего против насекомых.
Самыми опасными паразитами на Тосеве-3  являются  существа, которые ходят на
двух ногах.
     Теэрц  погрузился  в мечты о  том, как турбовентилятор его  истребителя
выпускает  в неприятеля  пули, а не  воздух.  Тогда  он спокойно вернулся бы
назад, в теплый барак, смог бы поговорить  со своими товарищами,  посмотреть
фильм или послушать музыку, нажав  на кнопку  проигрывателя, настроенного на
его слуховую мембрану.  С  удовольствием  поглощал бы куски  сырого  мяса. А
потом снова взошел бы на борт истребителя, чтобы помочь  Расе подчинить себе
мерзких Больших Уродов.
     Хотя  Теэрц  слышал  приближающиеся  по  коридору  шаги,   он  не  стал
поворачивать  свои глазные  бугорки, чтобы  посмотреть, кто пришел. Не хотел
слишком резко возвращаться в мрачную реальность.
     Но  незваный  гость остановился  возле  его  камеры, и Теэрцу  пришлось
оставить свои  мечты  --  так самец  сохраняет компьютерный  документ, чтобы
вернуться  к  нему  позже. Он  низко  поклонился  --  ниже,  чем  охраннику,
принесшему миску с рисом.
     -- Приветствую  вас, майор  Окамото, -- сказал  он по-японски,  который
начал постепенно постигать.
     -- И тебе доброго дня, -- ответил Окамото на языке Расы.
     Он усвоил чужой для себя язык лучше, чем Теэрц ниппонский. Самцам  Расы
новые  языки давались  с  трудом: язык  Империи  не  менялся  уже  несчетное
количество лет. Однако Тосев-3 представлял собой мозаику, сложенную из дюжин
и даже сотен  наречий.  Для  Большого Урода выучить  еще одно  не  проблема.
Окамото выполнял роль переводчика для Теэрца с того самого момента, как  его
захватили в плен.
     Тосевит  окинул  взглядом  коридор.  Теэрц  услышал   звон  ключей   --
приближался охранник.
     "Снова придется отвечать на вопросы", -- подумал пилот.
     Он приветствовал  тюремщика  поклоном,  чтобы  показать,  как  счастлив
возможности  покинуть  камеру. По  правде  говоря, такая перспектива  Теэрца
совсем не  радовала.  До  тех пор, пока он  здесь  оставался,  никто не  мог
причинить ему боли. Однако формальности следовало соблюдать.
     За спиной  тюремщика  маячил солдат с винтовкой в руках. Он наставил ее
на  Теэрца,  пока  ниппонец  возился  с замком. Окамото  тоже  вытащил  свой
пистолет и навел его на пленного. Пилот инопланетного истребителя рассмеялся
бы, увидев  эту сцену, только  ему почему-то  было совсем  не  до смеха.  Он
пожалел, что не так опасен, каким его считают Большие Уроды.
     Комната для допросов находилась на верхнем этаже тюрьмы. Нагасаки Теэрц
рассмотреть не успел.  Знал только, что город расположился на берегу моря --
его  доставили сюда по  воде, когда Раса  захватила Харбин. Впрочем, по морю
Теэрц  не  скучал.  После того  кошмарного  путешествия,  из  которого  ящер
запомнил лишь жуткий шторм и постоянное недомогание, он надеялся, что больше
никогда не увидит тосевитского океана.
     Охранник  открыл дверь. Теэрц вошел  и поклонился, приветствуя  Больших
Уродов,  находившихся  внутри. Они были в  белых халатах, а  не в форме, как
Окамото.
     "Ученые, не солдаты", -- подумал Теэрц.
     Он уже понял, что тосевиты используют одежду -- как Раса раскраску тела
-- чтобы продемонстрировать свою профессиональную принадлежность или статус.
Однако Большие Уроды решали данный вопрос бессистемно, не последовательно --
как, впрочем, и все, что они делали.
     Тем   не  менее,  Теэрц  обрадовался,  что  ему   не  придется  сегодня
разговаривать  с офицерами.  Чтобы заставить  пленного  отвечать на вопросы,
военные гораздо быстрее и чаще, чем ученые, прибегают к помощи инструментов,
причиняющих боль.
     Один из людей в белом обратился к Теэрцу на лающем  японском  языке, но
говорил  он слишком  быстро, чтобы тот  его  понял. Он повернул  оба глазных
бугорка в сторону Окамото, который перевел:
     --  Доктор  Накайяма спрашивает,  правдивы  ли  донесения  разведки,  в
которых  сообщается,  что  все  представители  Расы,  прибывшие на  Тосев-3,
являются самцами.
     -- Да, -- ответил Теэрц. -- Это правда.
     Накайяма, худощавый  самец, невысокого  для тосевитов  роста, задал еще
один длинный вопрос на своем родном языке. Окамото снова перевел:
     -- Доктор спрашивает, каким образом вы надеетесь удержать Тосев-3, если
среди бас нет самок.
     --  Разумеется, мы  на  это не рассчитываем, --  ответил Теэрц.  --  Мы
первопроходцы,  боевой флот.  В  нашу задачу входит покорить ваш  мир, а  не
колонизировать  его.  Вслед  за нами,  примерно  через  сорок  лет, прибудут
колонисты. Они готовились к отлету, когда мы стартовали.
     Такой  большой промежуток времени  нужен  был  для  того,  чтобы  самцы
боевого флота смогли установить на Тосеве-3 надлежащий порядок. Так бы все и
произошло, если бы Большие Уроды оставались дикарями, не знающими, что такое
промышленность, каковыми их и считала Раса.
     Теэрц продолжал относиться к тосевитам, как к дикарям, но, к сожалению,
промышленность у них оказалась очень даже развитой.
     Три ниппонца  в белых халатах принялись что-то обсуждать между собой. В
конце концов, один из них задал Теэрцу вопрос:
     --  Доктор Хигучи хочет  знать, какое летоисчисление  ты имел в виду --
свое или наше.
     --  Наше,  --  ответил Теэрц, который  считал  ниже  своего достоинства
тратить  время  на изучение  местных  мер длины  и  всего прочего.  --  Если
переводить в  ваши единицы  времени, получится меньше -- только  я не  знаю,
насколько.
     --  Итак, флот колонистов, как ты  его называешь, прибудет сюда меньше,
чем через сорок наших лет? -- спросил Хигучи.
     -- Да, недосягаемый господин, -- со вздохом проговорил Теэрц.
     В теории все звучало так просто --  разбить Больших Уродов, подготовить
планету  к  полной  колонизации,   а  затем  устроиться  поудобнее  и  ждать
колонистов. Когда Теэрц, наконец, уловит аромат  ферромонов,  призывающий  к
спариванию, может быть, и  он тоже станет  отцом нескольких яиц. Разумеется,
растить детенышей  -- дело  самок,  но ему  нравилась  мысль о  том,  что он
передаст свои гены будущему поколению и, таким образом, "делает ценный взнос
в копилку Расы.
     Однако,   судя  по  всему,  этот  мир   будет  доставлять  неприятности
представителям Расы и  после того, как сюда прибудут колонисты. Но даже если
и нет, его собственные шансы на потомство практически равны нулю.
     Теэрц  задумался, а ниппонцы  тем временем организовали самую настоящую
дискуссию. Наконец, самец,  который  еще не задал Теэрцу ни одного  вопроса,
обратился к нему через Окамото:
     --   Доктор  Цуи  интересуется  размерами  колонизационного  флота   по
сравнению с боевым.
     -- Колонизационный  флот  нельзя сравнивать с боевым, -- ответил Теэрц.
-- Он намного больше, недосягаемый господин. Так и должно  быть. Он доставит
сюда огромное количество самцов  и самок, а также все  необходимое для того,
чтобы они могли здесь жить.
     Выслушав  его ответ,  ниппонцы загомонили, перебивая друг друга.  Затем
ученый по имени Цуи спросил:
     -- Колонизационный флот вооружен так же, как и боевой?
     -- Нет, конечно. Никакой необходимости... --  Теэрц помолчал немного, а
потом  сказал: --  Вопрос  о  серьезном  вооружении  колонизационного  флота
обсуждался.  Но  мы пришли  к  выводу,  что вы,  тосевиты, будете  полностью
находиться у нас в подчинении, когда прибудут наши колонисты. Мы не  думали,
что вы окажете нам такое яростное сопротивление.
     "Я не рассчитывал на то, что вы меня собьете", -- добавил он про себя.
     Ниппонцы  оскалили   свои  плоские,   квадратные   зубы   --  так   они
демонстрировали свое удовольствие --  и Теэрцу показалось,  что его слова им
понравились.
     -- Все  тосевиты отличаются храбростью, а  мы, ниппонцы, самые отважные
из отважных, -- заявил майор Окамото.
     -- Да, вы говорите истинную правду, -- проговорил Теэрц.
     Почти  сразу  после  этого  допрос  прекратился,  и  Окамото  вместе  с
охранником, который дожидался за  дверью,  отвели Теэрца в камеру. Вечером в
миске с рисом  Теэрц  обнаружил небольшие кусочки  мяса.  До  сих пор  такое
случалось всего несколько раз.
     "Лесть  приносит плоды", --  подумал Теэрц и с удовольствием  проглотил
мясо.
     * * *
     Остолоп Дэниелс  посмотрел  на свои  карты:  четыре  трефы  и  королева
червей. Он отложил королеву.
     -- Дай одну, -- попросил он.
     -- Одну, -- повторил Кевин Донлан. -- Пожалуйста, сержант.
     Новая карта  оказалась  бубновой масти. Понять  это по  выражению  лица
Дэниелса не представлялось возможным. Он бесчисленное множество  раз играл в
покер в поездах и автобусах, когда играл в бейсбол в низшей лиге (и короткое
время в высшей), а затем много лет  работал  менеджером одной  из команд. Во
время предыдущей войны  ему  приходилось  подолгу сидеть  в окопах  Франции.
Остолоп никогда  не  ставил  больших  денег, если блефовал, но гораздо  чаще
выигрывал, чем проигрывал. Порой ему удавалось сорвать хороший куш.
     Впрочем, непохоже, что сегодня у него именно такой день. Рядовой из его
расчета, громадный парень по имени Бела Сабо, которого все называли Дракула,
взял три  карты  и сильно поднял ставку. Остолоп  предположил,  что  у него,
скорее всего, тройка, или что-нибудь получше.  Когда пришла его очередь,  он
бросил карты на стол.
     -- Все деньги на свете выиграть невозможно, -- философски заметил он.
     Кевин Донлан, который выглядел гораздо моложе своих лет,  еще не усвоил
этого правила. Можно было торговаться с Сабо, имея на руках две мелкие пары,
но поднимать ставку глупо. Разумеется, у Дракулы оказалось три короля, и  он
с удовольствием сгреб все деньги.
     -- Сынок,  нужно лучше следить  за  тем,  что  делает твой  партнер, --
сказал Дэниелс. -- Я же говорил, всех денег не выиграешь.
     Этому Дэниелса  научили годы, проведенные на  посту  менеджера  команды
низшей лиги, и теперь он относился к данному положению, как к непререкаемому
закону.  Остолоп фыркнул.  Его  жизнь до войны не шла ни в какое сравнение с
той, что его ждала, если бы он не стал играть в бейсбол. Скорее всего, он до
сих  пор любовался бы задницами  мулов на ферме в Миссисипи,  где  родился и
вырос.
     Словно поезд вдалеке,  в небе прогрохотали взрывы.  Все тут  же задрали
головы и  посмотрели на крышу сарая,  в  котором прятались. Сабо прислушался
повнимательнее.
     -- Наши, -- сказал он. -- На юге.
     --  Наверное,  бомбят  ящеров в Декатуре.  --  согласился  с  ним Кевин
Донлан. А через минуту спросил: -- Чего вы смеетесь, сержант?
     --  Кажется,  я  вам  говорил,  что   работал  в  Декатуре   менеджером
бейсбольной команды Лиги  3-1, когда явились ящеры, -- ответил Остолоп. -- Я
как  раз  ехал  в  поезде из  Мэдисона в  Декатур, они  остановили нас возле
Диксона. Мне почти удалось добраться до места своего назначения -- не прошло
и года.
     Они сидели в  сарае, расположенном на  ферме к  югу  от Клинтона,  штат
Иллинойс,  примерно на полпути  между  Блумингтоном и  Декатуром. Американцы
захватили Блумингтон, организовав стремительное танковое наступление. Теперь
армии  снова предстояла тяжелая утомительная работа  -- прогнать ящеров  как
можно дальше от Чикаго.
     Новые разрывы снарядов -- на сей раз с юга.
     -- Проклятые ящеры не теряют времени зря, -- проговорил Донлан.
     -- Да уж, лупят  изо всех сил  и точно  в цель, -- заметил  Остолоп. --
Надеюсь,  наши  ребятишки  успели  перебросить свои  орудия  в другое место,
прежде чем с неба на них начали падать подарочки.
     Не обращая  внимания на обстрел, они продолжили играть при свете лампы.
Остолоп выиграл, имея на руках две  пары, много потерял, когда вышел "стрит"
против его  трех девяток, пару  раз не  стал рисковать и  делать ставки. Еще
одна американская батарея -- на этот раз значительно ближе -- открыла огонь.
Грохот  орудий напомнил Остолопу раскаты грома  дома, в Миссисипи, во  время
ураганов.
     -- Надеюсь, они  отправят всех ящеров, что засели  в Декатуре, прямо  в
ад, -- проговорил Сабо.
     -- Надеюсь, один  из  снарядов попадет  на вторую базу "Фэнс  филда"  и
разворотит ее к чертовой матери, -- проворчал Дэниелс.
     В  нескольких  сотнях  ярдов  раздались  выстрелы  --  винтовки  "М-1",
"спрингфилд" и автоматы ящеров. Прежде  чем Остолоп успел раскрыть рот, все,
кто играл, схватили свои деньги со стола, рассовали по карманам и потянулись
за оружием. Кто-то загасил лампу. Кто-то другой распахнул дверь сарая.
     --  Будьте  осторожны,   --  предупредил  Остолоп.  --  У  ящеров  есть
специальные приборы, которые позволяют им, словно кошкам, видеть в темноте.
     --  Вот  почему я  прихватил с собой автоматическую винтовку Браунинга,
сержант, -- тихонько рассмеявшись, заявил Сабо. --  Из нее выпустишь очередь
и обязательно кого-нибудь подстрелишь.
     Сабо был не намного старше Донлана,  иными  словами,  достаточно молод,
чтобы  не верить в  то,  что  пуля  может  настигнуть и  его  тоже.  Остолоп
совершенно  точно  знал,  что  на  войне случается  всякое  --  помог  опыт,
приобретенный во Франции. Да и ящеры освежили память.
     -- Растянитесь, -- шепотом приказал Дэниелс.
     Ему   показалось,  что  его  парни  топочут,  точно  стадо  подвыпивших
носорогов.  Некоторые   ребята   еще   совсем  новички;  пережив   несколько
столкновений  с  ящерами,  Остолоп  считал,  что  имеет  право  учить  своих
подчиненных тому, как следует себя вести, чтобы остаться в живых.
     --  Как вы  думаете,  сколько там  ящеров,  сержант? --  спросил  Кевин
Донлан.
     Он больше не рвался в бой, как в самом начале. Донлана довелось принять
участие  в нескольких жестоких сражениях на  окраинах  Чикаго,  и он отлично
знал,  что   смерть   не   особенно   разборчива.  Его   вопрос   был  чисто
профессиональным.
     Дэниелс наклонил голову, прислушался к выстрелам.
     -- Не  знаю, -- сказал он, наконец. --  Не  слишком много.  Их винтовки
стреляют так быстро, что две штуки могут шуметь, как целый взвод.
     С  одной стороны  шла  бетонная  лента 51-ого шоссе. Кое-кто из  парней
бросился прямо к нему, Дэниелс окрикнул их, но они не остановились.
     "Тогда уж  нарисовали бы  на  груди  большие  красно-белые  мишени", --
подумал он сердито.
     Дэниелс устремился вперед, прячась за кустами невысокой живой изгороди,
потом  за  перевернутым  трактором,  стараясь  оставаться  как  можно  менее
заметным.
     Впрочем,  он  чуть приотстал от своих парней не только по этой причине.
Ему уже исполнилось  пятьдесят, да и брюшко не облегчало жизнь, хотя  сейчас
он находился  в лучшей форме, чем  когда прилетели ящеры. Даже в те  далекие
времена,  когда  он  играл в  команде, Остолоп выбрал амплуа принимающего  и
никогда не двигался особенно резво.
     Забравшись  в  воронку  от  снаряда  на  дальнем  конце  линии  обороны
американцев, он  тяжело дышал, ему казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет  у
него из груди. Кто-то неподалеку звал врача и маму, его голос становился все
тише.
     Остолоп  осторожно  высунул  голову  и принялся  вглядываться  в  ночь,
стараясь разглядеть вспышки  выстрелов винтовок ящеров. Вон там, бело-желтое
мерцание...  он  приложил  свой  "спрингфилд"  к  плечу,  выпустил очередь и
прижался к земле.
     Пули  засвистели у  него над  головой -- если он сумел  увидеть вспышки
выстрелов со  стороны ящеров, они, вне  всякого сомнения, тоже  его засекли.
Если  он  будет продолжать  вести  отсюда  огонь,  какой-нибудь  остроглазый
снайпер непременно отправит его к праотцам. Ящеры не люди, но в военном деле
смыслят неплохо.
     Дэниелс выбрался  из  воронки и пополз  по холодной земле  к  какому-то
сооружению из кирпичей -- оказалось, что это  колодец. Сабо палил  из  своей
винтовки  и  поднял  такой  шум,  что даже  если  ему  и  не  удалось никого
подстрелить, он так напугал ящеров,  что они боялись высовываться.  Соблюдая
крайнюю осторожность, Дэниелс снова посмотрел в южном направлении.
     Заметил вспышку,  выстрелил. Ночью,  когда ничего  не видно, приходится
целиться  наугад.  Больше никаких  вспышек на том  месте  не  возникало,  но
Дэниелс  не  знал,  потому ли,  что он попал,  или  просто  ящер, как  и он,
перебрался на другую огневую позицию.
     Минут  через пятнадцать  перестрелка закончилась.  Американцы  медленно
двинулись вперед и вскоре обнаружили, что ящеры отступили.
     -- Патруль  разведчиков, -- проговорил  другой сержант, который, как  и
Остолоп, безуспешно пытался собрать своих ребят.
     -- Не  очень похоже на ящеров --  ночью, да  еще  на  своих  двоих,  --
задумчиво проговорил Дэниелс. -- Не их стиль.
     -- Может быть, они набираются  опыта, -- ответил  сержант  сердито.  --
Если хочешь узнать, что  делает неприятель, подберись потихоньку и  посмотри
собственными глазами.
     -- Ну, конечно,  только  ящеры  сражаются всегда  одинаково,  -- сказал
Остолоп. -- Плохо, если они поумнели и научились лучше делать свою работу. В
таком  случае  у них появляется  шанс  отстрелить мою  любимую, единственную
задницу.
     Сержант рассмеялся.
     -- Точно, приятель. Но что  мы можем сделать? Разве что надерем им уши,
чтобы они придумали какой-нибудь новый трюк
     -- Верно, -- согласился с ним Остолоп.
     Он  тихонько  присвистнул.   Ничего  страшного,  всего  лишь  небольшая
заварушка. Судя по всему, никто  из его парней не убит и  даже не  ранен. Но
если  ящеры разгуливают  возле Клинтона, значит, не видать ему  Декатура еще
очень долго.

        Глава III
     Клип-клоп, клип-клоп.
     Полковник  Лесли Гроувс ненавидел  медлительность и  любые задержки  со
страстью   инженера,  который  провел   целую  жизнь  в   борьбе  с   низкой
эффективностью.  И  вот он  прибыл  в Осуиго,  штат Нью-Йорк,  в запряженном
лошадьми  фургоне, поскольку порученный  ему груз был слишком важным,  чтобы
доверить его самолету, который могли сбить ящеры.
     Клип-клоп, клип-клоп.
     Гроувс  прекрасно  понимал, его  медленное  и  относительно  безопасное
путешествие  ни  на  что  не   влияет.  Вся   Металлургическая   лаборатория
передвигалась  тем  же  доисторическим  способом  и  находилась  не  ближе к
Денверу,  чем  он. Работать  с  ураном, или  что там  англичане  доставили в
Соединенные Штаты из Восточной Европы, некому.
     Клип-клоп, клип-клоп.
     Рядом с фургоном  скакал эскадрон  кавалерии -- Гроувс страстно мечтал,
чтобы  правительство  издало закон  о роспуске давно устаревшего рода  войск
Против ящеров, как и  против любой земной механизированной  части,  проку от
них  немного. Однако они прекрасно справлялись с разбойниками и грабителями,
которые во множестве появились в эти неспокойные времена.
     -- Капитан, мы успеем до заката добраться до поста береговой охраны? --
спросил Гроувс у командира эскадрона.
     Капитан  Ране Ауэрбах  посмотрел  на запад  --  туда,  где  сквозь тучи
проглядывало солнце.
     -- Да,  сэр, надеюсь.  До озера  около  двух  миль.  --  Его  техасская
протяжная манера говорить вызывала здесь удивленные взгляды.
     Гроувс вдруг  подумал,  что  капитану следовало бы  носить  серые цвета
армии  Конфедерации  с плюмажем  на шляпе -- его яркая  внешность  никак  не
подходила для  тусклой формы  кавалериста. А то,  что Ауэрбах  назвал своего
скакуна Джеб Стюарт  [<i>Южанин,  кавалерист,  герой  Гражданской  войны</i>], лишь
усиливало это впечатление.
     Фургон  проехал   мимо  деревянного  стадиона,  над  входом  в  который
красовалась надпись:

     "ОТИС-ФИЛД, ДОМАШНИЙ СТАДИОН "ОСУИГО НЕЗЕРЛЕНД",
     КАНАДСКО-АМЕРИКАНСКАЯ ЛИГА".

     -- Незерленд, -- фыркнул Гроувс, --  дурацкое  название для бейсбольной
команды.
     Капитан Ауэрбах показал  на доску для  афиш и объявлений.  Расплывшиеся
буквы  возвещали  о   достоинствах  мороженного  "Незерленд"  и  одноименной
молочной компании.
     --  Готов  поспорить, что именно  они владели командой, сэр --  заметил
капитан.
     --  И  не надейтесь, что я стану с  вами спорить,  капитан, --  ответил
Гроувс.
     "Отис-филд" выглядел весьма запущенным.  На внешнем заборе  не  хватало
деревянных реек  -- очевидно, они помогли жителям города  пережить долгую  и
холодную  зиму.  Сквозь  образовавшиеся  дыры  виднелись  шаткие  трибуны  и
раздевалки, где в  более счастливые  --  и теплые  -- времена  переодевались
команды. Трибуны и раздевалки тоже сильно пострадали -- тут и там не хватало
досок.  Если   "Незерленд"  когда-нибудь  снова  начнет  выступать,  команде
потребуется новый стадион.
     По  опыту Гроувс оценивал население Осуиго в двадцать -- двадцать  пять
тысяч.   Редкие  прохожие  на  улицах  казались  несчастными,  замерзшими  и
голодными. Впрочем, в последние годы  так выглядели почти все. Похоже, город
практически не  пострадал  от  военных действий, хотя ящеры заняли Буффало и
добрались до пригородов Рочестера.
     "Наверное",  --  подумал   Гроувс,  --  "Осуиго  показался  им  слишком
маленьким, и они решили не тратить на него время".
     Он надеялся, что они заплатят за свою ошибку.
     На западном берегу реки Осуиго располагалась американская военная база,
обнесенная  земляным  валом.  Форт-Онтарио был  построен здесь еще до начала
англо-французской  колониальной  войны.   К   несчастью,  сейчас  остановить
противника значительно сложнее, чем пару столетий назад.
     Береговая охрана размещалась в двухэтажном белом здании, в самом начале
Ист-секонд стрит, возле холодных, неспокойных серых вод озера Онтарио. Катер
"Форвард" стоял  у причала. Заметив фургон и  сопровождающий  его  эскадрон,
вахтенный матрос скрылся в здании с громким криком:
     -- Сэр, в город только что въехала кавалерия Соединенных Штатов!
     Почувствовав  облегчение,  Гроувс улыбнулся.  Из  здания  тут  же вышел
офицер  в форме военно-морского флота США:  во  время войны береговая охрана
подчинялась флоту.
     -- Полковник Гроувс? -- отсалютовав, спросил офицер.
     -- К вашим услугам. -- Гроувс медленно выбрался из фургона. Несмотря на
недостаток продуктов, он все еще весил более двухсот фунтов. -- К сожалению,
мне не сообщили вашего имени... -- На обшлагах и погонах офицера красовалось
две широкие нашивки. -- Лейтенант...
     -- Якоб ван Ален, сэр, -- ответил офицер береговой охраны.
     -- Ну, лейтенант ван Ален, вижу, вас поставили  в известность  о  нашем
приезде.
     -- Вы имеете в виду крики Смитти? Да, сэр, он доложил о вашем прибытии.
--  Высокому,  худощавому офицеру со светлыми волосами и  почти  незаметными
тонкими усиками, которого природа наградила чрезвычайно обаятельной улыбкой,
по-видимому, недавно  исполнилось тридцать. -- Нам приказано  оказывать  вам
всяческое содействие, не задавать лишних вопросов и ни при каких условиях не
произносить  ваше имя по радио. Конечно, я  слегка перефразировал приказ, но
смысл его именно таков.
     -- Все правильно, -- кивнул Гроувс.  -- Вам лучше всего  забыть о нашем
существовании, как  только  мы  уедем Постарайтесь довести это  до  сведения
ваших  матросов,  если  они  начнут  болтать,  их  арестуют  как  предателей
государственных   интересов  Соединенных  Штатов.  За  приказами  стоит  сам
президент Рузвельт, а не просто полковник Гроувс.
     -- Да, сэр.  --  Глаза ван Алена  заблестели. --  Если бы я  не получил
приказ  помалкивать,  то задал бы вам  множество  вопросов --  уж можете мне
поверить.
     -- Лучше вы, лейтенант, поверьте мне -- _этого_ вы знать не хотите!
     Гроувс видел, какие разрушения принесла единственная  бомба, сброшенная
ящерами  на  Вашингтон.  Поскольку  ящеры располагают  столь мощным оружием,
Соединенные Штаты  обязаны  иметь нечто похожее --  если  намерены выжить  и
сохранить самостоятельность. Однако от одной мысли о страшной бомбе внутри у
него все холодело. Так недолго превратить весь мир в скотобойню.
     -- Похоже,  вы  правы,  полковник,  --  заявил  ван Ален. --  А  теперь
скажите, чем я могу быть вам полезен.
     --  Если бы ящеры не захватили Буффало, я бы  попросил  вас переправить
меня по воде прямо  в Дулут,  --  ответил Гроувс.  -- В данной  ситуации вам
нужно доставить меня на канадскую сторону, оттуда я продолжу путь по суше...
     -- ...К  месту своего назначения. -- Ван Ален поднял  руку: -- Я ничего
не спрашиваю, просто рассуждаю  сам с собой. Однако  на один вопрос я должен
получить  ответ: в какой части канадской территории мне вас высадить?  Вы же
знаете, Канада большая страна.
     -- Да, я слышал, -- сухо  ответил Гроувс. -- Доставьте нас в Ошаву. Там
меня ждут; если приказ дошел до вас, то нет никаких  причин полагать, что он
не добрался до них.
     --  Тут  вы правы.  По Канаде ящеры  не  наносили  серьезных  ударов, в
отличие от нашей территории.
     -- Насколько мне известно,  ящеры не любят холодной  погоды.  -- Теперь
руку  ладонью вверх поднял  Гроувс.  --  Я знаю, знаю  -- если они не  любят
холода, то, что они делают в Буффало?
     -- Вы  меня опередили, -- улыбнулся ван Ален. -- Конечно, они захватили
город летом. Надеюсь, в ноябре их ждал неприятный сюрприз.
     --  Скорее  всего,  так и  было,  -- сказал  Гроувс. --  Ну, а  теперь,
лейтенант, я  очень  люблю  морской  ветер.  -- На  самом  деле,  Гроувс его
ненавидел. -- Не пора ли нам в путь?
     -- Да,  -- ответил ван Ален и бросил взгляд на фургон, в котором прибыл
Гроувс.  --  Неужели  вы собираетесь погрузить его  на  борт  "Форварда"?  И
лошадей?
     --  Интересно, а как  мы  будем без них  обходиться?  -- с негодованием
осведомился капитан Ауэрбах.
     --  Капитан,  я  хочу, чтобы  вы  внимательно  посмотрели  на катер, --
попросил  Якоб  ван  Ален. --  Его  команда  состоит  из меня  и шестнадцати
матросов. Ну, а вас сколько? Человек тридцать. Что ж, мы  сможем с некоторым
трудом  разместить  вас  на "Форварде",  в  особенности, если  речь  идет  о
коротком путешествии по озеру, но куда, черт возьми, вы  денете лошадей? При
условии, конечно, что вам удастся завести их на борт катера.
     Гроувс   перевел  взгляд  с  "Форварда"  на  эскадрон,  а  потом  снова
внимательно  посмотрел  на  катер.  Будучи инженером,  он  умел  максимально
использовать свободное пространство. Полковник повернулся к Ауэрбаху.
     --  Ране,  мне очень жаль, но я думаю, лейтенант ван  Ален знает, о чем
говорит. Ведь речь идет о восьмидесятифутовом судне?
     -- У вас прекрасный глазомер, полковник. Длина  катера семьдесят восемь
футов, водоизмещение -- сорок три тонны.
     Гроувс только проворчал в ответ. Тридцать с  лишним лошадей весят около
двадцати тонн. Их придется оставить -- другого выхода нет. Он молча наблюдал
за тем, как  Ауэрбах  сделал необходимые  вычисления  и  пришел к  такому же
выводу.
     --  Не печальтесь,  капитан, -- сказал  Гроувс. --  Я  уверен,  канадцы
снабдят нас  новыми скакунами. Они  не  знают,  что именно мы  везем,  но им
хорошо известно, насколько важен наш груз.
     Ауэрбах  протянул  руку,  чтобы погладить гладкую морду  своего  коня и
ответил кавалерийской поговоркой:
     --  Полковник, если  у вас  заберут  жену и  предложат  ее заменить, вы
согласитесь?
     -- Возможно, если кандидаткой будет Рита Хэйуорт [<i>Звезда Голливуда 40-х
годов (1918-1987)</i>]. -- Гроувс сложил обе руки на  выступающем вперед животе.
-- Боюсь только, что  я ее  не  устрою. -- Ауэрбах  пристально  посмотрел на
полковника,  фыркнул  почти  как  лошадь  и  развел  руками,  признавая свое
поражение.
     --  Итак, договорились --  без  лошадей, --  подвел итог лейтенант  ван
Ален. А как насчет фургона?
     --  Мы  прекрасно  обойдемся без  него, лейтенант. --  Гроувс подошел к
фургону,  заглянул внутрь  и  вытащил  седельную  сумку, которая,  благодаря
особым ремням, превращалась в рюкзак. Она была очень тяжелой  --  уран и то,
что немцам удалось похитить  вместе с  ним у ящеров.  Гроувс  надеялся,  что
свинцовый корпус защитит его от радиации. -- Все, что нужно, у меня в сумке.
     -- Как скажете, сэр.
     Однако глаза  выдали ван Алена  -- разве  может уместиться  в  скромной
седельной  сумке  что-нибудь  по-настоящему  важное?  Тайны  из-за  какой-то
ерунды!
     Лицо Гроувса ничего не выражало. Внешний вид часто бывает обманчивым.
     Возможно,  ван  Ален  и  сомневался  в  серьезности  миссии  полковника
Гроувса, но  свою  работу он  делал весьма эффективно. Не прошло и получаса,
как заработали оба двигателя, и судно взяло курс на канадский берег.
     Вскоре Осуиго остался  далеко  за кормой. Гроувс  расхаживал по  палубе
"Форварда"  --  его,  как всегда,  обуревало  любопытство.  Первым  делом он
обратил  внимание  на  необычный  звук  своих  шагов,  удивился  и  постучал
костяшками  пальцев  по  судовой  надстройке.  Это  только  подтвердило  его
подозрения.
     --  Катер сделан  из дерева!  --  воскликнул  Гроувс,  словно приглашая
кого-нибудь с ним поспорить.
     Однако проходивший мимо матрос кивнул.
     --  Да,  полковник, мы такие. Деревянные корабли и железные люди, прямо
как  в старой поговорке -- Он дерзко  усмехнулся. -- Черт  возьми, выставьте
меня под дождь -- и я заржавею.
     -- Топай отсюда, -- проворчал полковник.
     Поразмыслив  немного,  он  пришел  к  выводу,  что  это разумно.  Катер
береговой  охраны  построен вовсе  не  для того, чтобы сражаться  с  другими
кораблями,  и  ему  не  требуется  бронированный  корпус. Дерево  достаточно
прочный материал. Русские и англичане используют его для строительства судов
и весьма эффективных самолетов (во  всяком случае, так считалось до тех пор,
пока  не прилетели  ящеры)  Однако  Гроувс  никак  не мог  прийти в  себя от
удивления.
     На поверхности  озера  Онтарио  появилась легкая  зыбь.  Впрочем,  даже
Гроувс, человек сугубо сухопутный,  быстро  к ней приспособился. Однако один
из  кавалеристов,  не  выдержав  качки,  склонился  над  поручнями.   Гроувс
подозревал,  что  шутки  матросов были бы  гораздо  более колкими,  если  бы
кавалеристы не превосходили их числом почти вдвое.
     На палубе красовалась 37-миллиметровая пушка.
     --  Интересно,  а  она нам поможет, если  ящеры  начнут бомбить нас  на
бреющем полете? -- спросил Гроувс у стоявшего возле орудия стрелка.
     --  Примерно  так  же,  как  когти  мышке, когда  ее схватит коршун, --
ответил стрелок. -- На пару секунд мышка почувствует себя лучше,  но вряд ли
коршуну  будет  угрожать  серьезная  опасность.  --  Однако  свой пост моряк
покидать не собирался.
     То,  как  работал  экипаж катера,  произвело  на  Гроувса  впечатление.
Матросы  знали,  что нужно делать, и выполняли свои  обязанности без спешки,
суеты и показухи, без единого лишнего  движения. Лейтенант ван Ален почти не
отдавал приказов.
     Путь  по  озеру  оказался долгим  и скучным. Ван Ален предложил Гроувсу
снять сумку и оставить ее в каюте.
     -- Нет, благодарю вас лейтенант, -- ответил Гроувс. -- Я получил приказ
ни на минуту не упускать ее из виду, и собираюсь выполнять его буквально.
     --  Как  пожелаете,  сэр,  -- пожал  плечами  лейтенант.  Он оценивающе
посмотрел на Гроувса. -- Должно быть, у вас очень важный груз.
     -- Верно. -- Больше полковник ничего не добавил.
     Он мечтал, чтобы тяжелая сумка стала невидимой и невесомой. Тогда никто
не  строил  бы  всяких идиотских догадок. Чем меньше внимания привлекает его
груз, тем ниже вероятность того, что ящеры узнают о его миссии.
     И  вдруг, словно  мысли  об инопланетянах  разбудили их, Гроувс услышал
далекий  шум  реактивного  двигателя  вражеского  истребителя.  Он  завертел
головой,  пытаясь  отыскать  самолет  среди разрозненных  облаков.  И увидел
тонкий, уходящий на запад инверсионный след.
     -- Из  Рочестера или  Буффало, -- с удивительным  хладнокровием заметил
ван Ален.
     -- Как вы думаете, он нас видел? -- нетерпеливо спросил Гроувс.
     -- Вполне  возможно,  -- ответил лейтенант. -- Над  нами несколько  раз
пролетали самолеты  ящеров,  но в нас не стреляли.  Чтобы не  рисковать зря,
хорошо  бы отправить ваших  людей в трюм.  Тогда катер  будет  выглядеть как
обычно.  И если  не  хотите  расставаться со  своей  сумкой, можете  немного
поспать рядом с ней в каюте.
     Самый вежливый приказ из всех, какие приходилось слышать Гроувсу... Ван
Ален был ниже  его по званию, но лейтенант командовал "Форвардом", а значит,
на  катере  отвечал  за  все.  Гроувс  спустился  вниз  и  прижался  лбом  к
иллюминатору. Если им повезет, пилот ящеров полетит  по своим делам.  А если
нет...
     Внизу грохот двигателей стал  более отчетливым, поэтому Гроувс довольно
долго   не  слышал  шума  самолета   ящеров.  Однако  рев  самолета   ящеров
стремительно нарастал. Полковник ждал выстрелов  37-миллиметровой  пушки  --
последний,  безнадежный  жест  сопротивления,  но   она  молчала.  Вражеский
истребитель находился где-то у них  над  головами. Гроувс выглянул на палубу
--  ван Ален  смотрел  вверх и махал  ящерам  рукой.  Может  быть, лейтенант
береговой охраны сошел с ума?
     Однако реактивный самолет удалялся. Только теперь Гроувс понял, что все
это  время не дышал.  Когда истребитель исчез из вида, полковник поднялся на
палубу.
     -- Я уже подумал, что у нас большие проблемы, -- сказал он ван Алену.
     -- Нет. -- Лейтенант покачал головой.  -- Пока на  палубе не было ваших
людей, нам не грозила  опасность. Ящеры  множество  раз видели "Форвард"  на
озере,  но  мы  всегда  ведем  себя  исключительно  мирно. Я  надеялся,  они
посчитают, что это наш обычный рейс -- наверное, так и произошло.
     -- Я восхищаюсь вашим хладнокровием, лейтенант, и очень рад, что вам не
пришлось демонстрировать его под огнем, -- заявил Гроувс.
     -- А уж как _я_ рад, вы себе и представить не можете, -- улыбнулся  ван
Ален.
     Катер береговой охраны плыл в сторону канадского берега.
     * * *
     Посреди скопления деревьев  -- берез с  голыми ветками и густой зеленой
хвоей сосен  и елей  -- неожиданно,  словно  кролик из  цилиндра  фокусника,
возникло покрытое льдом озеро.
     -- Клянусь Юпитером! -- воскликнул Джордж Бэгнолл, когда бомбардировщик
"Ланкастер" нырнул вниз,  чтобы на бреющем  полете,  почти  касаясь верхушек
деревьев, скрыться от радаров ящеров. -- Молодец, Альф!
     --  Все комплименты принимаются с благодарностью, -- ответил Альф Уайт.
-- Если, конечно,  под нами и в самом деле Чудское озеро, мы скоро доберемся
до Пскова.
     Кен Эмбри, сидевший рядом с Бэгноллом, вмешался в разговор:
     --  А  если  нет,  тогда,  вообще,  неизвестно,  где,  черт побери,  мы
находимся, и нам всем придет конец -- в Пскове или где-нибудь еще.
     В наушниках  Бэгнолла  послышались  горькие  стоны. Бортинженер  изучал
лежавшую перед ним карту.
     -- Пусть лучше будет  Псков, -- сказал он  Эмбри, -- иначе  горючего не
хватит.
     -- О, горючее, --  беззаботно отозвался пилот.  -- В  этой войне с нами
случилось  столько всего  невероятного, что  я не  вижу  ничего особенного в
полетах без горючего.
     -- Тогда, пожалуй, я  проверю свой парашют,  если вы не возражаете,  --
ответил Бэгнолл.
     В том, что говорил Эмбри, был определенный  резон.  Их экипаж находился
над  Кельном  во время рейда тысячи бомбардировщиков, когда ящеры  принялись
десятками сбивать английские самолеты. Однако они сумели не только вернуться
в Англию, но и во  время очередного боевого вылета разбомбить позиции ящеров
на  юге  Франции  --  где  их  и подбили.  Эмбри  умудрился ночью безупречно
посадить самолет на пустынном отрезке шоссе. Если он способен на  _такое_ --
кто знает, возможно, он и вправду сумеет летать без горючего.
     После того, как они добрались до  Парижа, немцы помогли им вернуться на
родину (это до  сих  пор раздражало  Бэгнолла),  и их экипаж  пересадили  на
экспериментальный  "Ланкастер"  для  испытаний нового радара.  Теперь, когда
новый прибор доказал свою пригодность, они везли его в Россию, чтобы красные
имели возможность заранее узнавать о приближении ящеров.
     Лед, лед,  почти  сотня  миль  бело-голубого льда,  присыпанного  белым
снегом.  Из  бомбового  отсека  Джером  Джонс,   оператор   радиолокационной
установки, сказал:
     --  Я почитал о Пскове перед  тем,  как сюда  лететь.  Считается, будто
климат здесь мягкий;  в  справочнике  говориться, что снег  сходит  к  концу
марта, а реки и озера освобождаются ото льда в апреле.
     Послышались новые стоны экипажа.
     -- Если  большевики  называют это мягким  климатом,  то каков  же тогда
суровый?
     -- Мне дали  понять, что  в Сибири  всего два времени года, -- вмешался
Эмбри, -- последняя треть августа и зима.
     -- Хорошо еще, мы  прихватили комбинезоны,  -- сказал  Альф Уайт. -- Не
думаю,  что в Англии найдется другая  одежда для  такой погоды.  --  Чудское
озеро внизу сузилось, превратилось в реку, а потом снова широко разлилось.
     --  Южная часть  называется  Псковское  озеро.  Мы приближаемся  к цели
нашего полета, -- заявил штурман.
     --  Если  речь  идет об одном  озере,  почему у него два  названия?  --
спросил Бэгнолл.
     -- Если  вы знаете  ответ на  этот  вопрос, то  выиграете банку тушенки
стоимостью в десять шиллингов,  -- сообщил Эмбри голосом диктора английского
радио.  --  Пришлите  открытку  с  вашим  адресом  в Советское  посольство в
Лондоне.  Победителей,  если  таковые окажутся, --  что  представляется  мне
маловероятным, -- определит лотерея.
     Минут  через десять или пятнадцать озеро  неожиданно кончилось. Впереди
появился город с множеством башен. Некоторые из них украшали купола в  форме
луковицы, которые  Бэгнолл связывал с  традиционной русской  архитектурой, а
остальные   члены  экипажа  считали  похожими  на  шляпки  ведьм.  На  более
современные здания, попадавшиеся  среди  такой экзотики,  никто  не  обратил
внимания.
     -- А вот и  Псков, -- заявил  Эмбри.  -- А где у них посадочная полоса,
черт бы их побрал?
     При виде "Ланкастера" люди на заснеженных улицах начинали разбегаться в
разные стороны. Бэгнолл заметил внизу короткие вспышки.
     -- В нас стреляют! -- закричал он.
     -- Безмозглые  болваны, -- прорычал Эмбри. -- Неужели они не знают, что
мы союзники! Так, где же проклятое летное поле?
     На востоке  появилась вспышка. Пилот развернул тяжелый  самолет. Вскоре
они заметили посадочную полосу, вырубленную прямо посреди леса.
     -- Не слишком длинная, -- пробормотал Бэгнолл.
     -- Другой не будет, -- невесело усмехнулся Эмбри.
     "Ланкастер"  начал снижаться.  Эмбри  был  превосходным  летчиком,  ему
удалось  посадить самолет в самом начале  полосы и полностью использовать ее
для  торможения.  Толстые   стволы   деревьев  угрожающе  приближались,   но
"Ланкастер"  остановился  вовремя.  Эмбри выглядел так, словно был уже не  в
силах выпустить из рук штурвал, но голос его прозвучал совершенно спокойно:
     -- Добро пожаловать  в прекрасный спятивший Псков.  Нужно  окончательно
лишиться рассудка, чтобы добровольно сюда прилететь.
     Не  успели пропеллеры "Ланкастера"  остановиться,  как  из-за  деревьев
выскочили люди  в  серых шинелях  и  толстых стеганых  куртках  и  принялись
натягивать  на  самолет  маскировочную сеть. В  Англии поступали так же,  но
никто  не  действовал  столь  стремительно.  Внешний  мир  мгновенно  исчез;
Бэгноллу  оставалось  лишь  надеяться,   что  и   бомбардировщик  тоже  стал
невидимкой.
     --  Вы  заметили?  --  негромко  проговорил,  Эмбри  отстегивая  ремень
безопасности.
     -- Что заметили? -- уточнил Бэгнолл.
     -- Часть из тех, кто накрывал наш самолет, немцы.
     --  Черт  побери,  --  пробормотал Бэгнолл.  --  Неужели  нам  придется
поделиться секретом радара и с ними? Мы таких приказов не получали.
     Альф Уайт высунулся из своей маленькой каморки за черной шторой, где он
работал с картой, линейкой, компасом и угломером.
     --  Пока не  прилетели  ящеры, в Пскове размещался штаб Северной группы
войск.  Ящеры вынудили  фрицев отступить,  но после  наступления холодов  им
пришлось и самим покинуть город. Сейчас в  Пскове русские,  но я подозреваю,
что здесь осталось некоторое количество немцев.
     -- Просто чудесно! -- мрачно заявил Эмбри.
     Как только англичане вышли из самолета,  холод мгновенно обжег им лица.
Их  экипаж сократили: пилот, бортинженер (Бэгнолл также выполнял обязанности
радиста),  штурман  и  оператор радиолокационной  установки. Они не взяли  с
собой бомбардира и стрелка. Если бы их  атаковали ящеры,  то пулеметы против
пушек и ракет вряд ли бы им помогли.
     -- _Здрайстье_, -- сказал Кен Эмбри, исчерпав тем самым весь свой запас
русских слов. -- Кто-нибудь здесь говорит по-английски?
     --  Я  говорю,  --  сказали двое -- один с русским  акцентом, другой  с
немецким.
     Они  с  подозрением  посмотрели  друг   на  друга.  Несколько   месяцев
совместных боев против общего врага еще  не  успели  стереть воспоминаний  о
прошлых сражениях.
     Бэгнолл немного занимался немецким в  колледже перед  тем как вступил в
Королевские Военно-воздушные силы. Но  это было  почти  три года назад, и он
успел почти все забыть. Как  и полагается выпускнику колледжа,  он  прочитал
"Ужасный немецкий язык"  Марка Твена.  _Это_ он не  забыл, в  особенности ту
часть, где говорилось о  том, что легче отказаться от  двух кружек пива, чем
от одного  немецкого  прилагательного.  А  русский  еще хуже -- даже алфавит
выглядит как-то странно.
     К  удивлению Бэгнолла,  Джером Джонс заговорил по-русски --  не слишком
бегло, однако его понимали. Обменявшись несколькими фразами, он повернулся к
своему экипажу и сказал:
     -- Человека,  который  говорит  по-английски,  зовут  Сергей Леонидович
Морозкин. Он  предлагает нам следовать за ним  в Кром, опорный пункт местной
обороны.
     -- Что ж, нам остается лишь подчиниться, -- сказал Эмбри. -- Я не знал,
что ты говоришь по-русски, Джонс. Вот уж никак не ожидал, что парни, которые
готовили нашу операцию, кое-что соображают.
     -- Ничего они не соображают,  -- скривился  Джонс. -- Когда я учился  в
Кембридже, меня  заинтересовали византийская культура  и искусство,  что,  в
свою очередь, вывело на  Россию. Мне  не  хватило времени, чтобы как следует
заняться русским языком, но кое-что я  выучить  успел. Однако об этом ничего
нет в моих документах, так что никто не знал о моем увлечении русским.
     -- Ну, в любом случае, нам повезло, -- заявил Бэгнолл. "Что, если Джонс
большевик?" -- подумал он.  Впрочем, теперь  уже все равно. -- Мой  немецкий
оставляет желать лучшего, но я собирался им воспользоваться, когда ты с ними
заговорил. Не очень разумно общаться с союзниками на языке общего врага.
     -- Против Eidechen -- прощу  прощения, я не знаю, как это по-английски;
русские называют их ящерицами -- в борьбе против общего врага, явившегося  с
неба, люди должны забыть о своих разногласиях.
     -- Против ящеров, вы хотели сказать, -- уточнили Бэгнолл и Эмбри.
     --  Ящеры, -- эхом отозвались немец и  говорящий по-английски Морозкин,
которые явно хотели получше запомнить новое слово; не вызывало сомнений, что
использовать его придется часто.
     -- Я гауптман -- капитан по-английски, да? -- Мартин Борк. После  того,
как все члены экипажа представились, Морозкин сказал:
     -- Сейчас поедем в Кром. Самолет оставим здесь.
     -- Но радар... -- жалобно начал Джонс.
     -- Возьмем с собой. Он в ящике, да?
     -- Ну, да, но...
     -- Поехали, -- повторил Морозкин.
     На дальнем конце посадочной полосы -- долгий и тяжелый путь по холоду и
снегу -- их  поджидали запряженные тройкой лошадей сани, которые должны были
доставить экипаж в Псков. Как только сани тронулись, весело, словно распевая
радостную   зимнюю   песню,  зазвенел  колокольчик.  Бэгнолл   посчитал   бы
путешествие  гораздо  более  увлекательным,  если  бы не заметил за спиной у
возчика винтовку, а за поясом полдюжины немецких гранат с длинными ручками.
     Псков был  построен  в кольце двух сходящихся рек. Сани  скользили мимо
церквей и крупных  домов в центре, на многих из которых виднелись следы боев
с немцами и ящерами.
     Ближе к слиянию двух  рек располагался рынок и  еще  одна  церковь.  На
рынке  пожилые женщины в  платках,  продавали  свеклу,  репу и капусту.  Над
большими  котлами с  борщом  поднимался  пар. Люди стояли  в очередях, чтобы
купить  то,  в  чем  они  нуждались --  в  отличие от  англичан,  которые  в
аналогичных  ситуациях обожают  пошутить,  русские стояли  молча, с мрачными
лицами, словно не ждали от судьбы ничего хорошего.
     По  рынку расхаживали  вооруженные патрули, чтобы никому  не  пришло  в
голову  нарушать  порядок -- немцы  в  металлических касках и серых  полевых
шинелях и русские  солдаты  в диковинной смеси  гражданской одежды и военной
формы,  с самым  разным оружием в руках, от ружей  и винтовок  до автоматов.
Однако  все -- немцы, русские и  даже  старые женщины  с корзинками, полными
овощей -- ходили в одинаковых толстых войлочных сапогах.
     На ногах возчика саней тоже была пара таких сапог. Бэгнолл похлопал его
по плечу и показал на них.
     -- Как вы это называете? -- спросил он, но в ответ тот лишь улыбнулся и
развел  руки в стороны. Тогда Бэгнолл попытался перейти на немецкий: --  Was
sind sie?
     Возчик понял его вопрос и радостно улыбнулся.
     -- Валенки, -- ответил он и добавил пару предложений по-русски,  прежде
чем сообразил,  что Бэгнолл его не понимает. Немецкий у возчика оказался еще
хуже, чем у бортинженера, поэтому тот  сумел разобрать, что сказал  русский.
-- Gut... gegen... Kalt.
     -- Хорошо помогает против холода.  Спасибо...  danke. Ich verstehe.  --
Они кивнули друг другу, довольные тем, что им удалось объясниться.
     Валенки действительно  выглядели теплыми и, похоже, неплохо защищали от
холода -- толстые и плотные, нечто вроде одеяла для ног.
     Сани  прокатили  мимо памятника Ленину; напротив, по  диагонали, стояла
еще одна церковь с куполом, похожим на луковицу.
     "Интересно", -- подумал  Бэгнолл, -- "видит  ли возница иронию  в таком
соседстве?"
     Если да, то виду  он не подавал. Вероятно, ирония в Советском Союзе так
же небезопасна, как и в нацисткой Германии.
     Бэгнолл покачал головой. Русские стали союзниками англичан из-за  того,
что  были  врагами  Гитлера.  Теперь русские  и немцы  объединились в борьбе
против главного врага -- ящеров, однако до сих пор относились друг к другу с
подозрением.
     Лошади с трудом  тащили сани в сторону холмов, на  которых располагался
старый Псков. Сани  замедлили  свой бег, и Бэгнолл понял,  почему для города
выбрано именно это место: крепость перед ними -- по-видимому, Кром -- стояла
на отвесном обрыве, который высился над слиянием двух рек. Они проехали мимо
полуразвалившейся стены, окружавшей другую сторону  крепости. Часть развалин
показалась Бэгноллу свежими -- интересно,  кто тут  постарался -- немцы, или
ящеры?
     Сани остановились, и Бэгнолл вылез на  снег. Возница  показал в сторону
одной  из башен  с поврежденной крышей.  Возле входа стояла  охрана  --  два
солдата, немецкий и русский. Они распахнули перед Бэгноллом двери.
     Переступив  порог,  он сразу почувствовал, что  перемещается  назад  во
времени. Коптящие факелы отбрасывали диковинные тени на неровную поверхность
каменных стен, дальше все терялось в чернильном мраке. Его ждали трое мужчин
в  меховых  шубах. Рядом  лежало  оружие.  Они  больше  походили  на  вождей
варваров, чем на солдат двадцатого века.
     Вскоре  в  помещение вошли остальные  англичане.  Судя  по  лицам,  они
испытывали те же чувства, что и Бэгнолл.  Мартин  Борк  показал на одного из
сидевших за столом мужчин и сказал:
     --  Генерал-лейтенант  Курт  Чилл,  командир 122-ой  пехотной  дивизии,
сейчас он возглавляет силы  Рейха в Пскове  и его окрестностях.  -- Затем он
назвал своему командиру имена англичан.
     Внешность  Чилла совсем  не соответствовала  представлениям  Бэгнолла о
нацистских генералах: никакого монокля и  высокой фуражки  с высокой тульей,
да  и лицо не имело  ничего общего  с худощавыми лицами прусских офицеров. К
пухлым щекам генерала  уже давно не прикасалась бритва. В  карих (а вовсе не
стального  цвета)  глазах  Чилла  явственно  промелькнула  ирония, когда  он
обратился к гостям на весьма приличном английском:
     -- Добро пожаловать в цветущие сады Пскова, джентльмены.
     Сергей Морозкин кивком показал на двоих людей, сидевших слева от Чилла.
     --  Перед вами командиры  Первой и Второй партизанских  бригад, Николай
Иванович Васильев и Александр Максимович Герман.
     Кен Эмбри прошептал Бэгноллу:
     -- Не хотел бы я сейчас иметь _такую_ фамилию в России.
     -- Видит Бог, ты прав. -- Бэгнолл посмотрел на Германа.
     Может быть, впечатление создавали очки в  металлической оправе,  но  он
ужасно напоминал школьного учителя -- только с огненно рыжими усами.
     Васильев же, наоборот, походил на  бородатый валун: низенький, плотного
телосложения, он казался очень сильным человеком.  Розовый шрам -- возможно,
след  от пули  -- рассекал  левую щеку и густую, похожую  на  шкуру  тюленя,
щетину. Если бы пуля прошла  на пару дюймов левее,  то Васильев не сидел  бы
сейчас за этим столом.
     Он прогромыхал что-то по-русски. Морозкин перевел:
     -- Николай приветствует вас от имени Лесной республики. Так мы называли
земли  вокруг  Пскова,  пока  немцы  контролировали  город.  Теперь,   когда
появились ящеры, --  Морозкин старательно произнес недавно  выученное слово,
-- мы создали советско-германский совет. -- Бэгнолл  подумал, что игра  слов
исходит  от  переводчика;   Васильев,  даже  и  без  шрама,  не   производил
впечатления человека, склонного к юмору.
     -- Рад с вами познакомиться, -- заявил Эмбри.
     Прежде  чем Морозкин  успел  перевести, Джером Джонс повторил его слова
по-русски.  Командир  партизан  засиял,  довольный  тем, что  хотя  бы  один
англичанин сможет говорить с ним без посредников.
     -- Что  вы привезли  в Советский  Союз от народа и  рабочих  Англии? --
спросил Герман.
     Он  наклонился вперед,  нетерпеливо  дожидаясь  ответа,  и  не  заметив
идеологической подоплеки своего вопроса.
     --  Радиолокационную  станцию,  которая,  находясь  на  борту самолета,
помогает  обнаружить  истребители  противника,   находящиеся  на  достаточно
большом расстоянии, -- ответил Джонс.
     Морозкин и  Борк  далеко не сразу сумели подобрать  подходящие слова на
своих родных языках. Джонс объяснил, что такое радарная установка, и как она
работает.  Васильев  молча  слушал.  Герман  несколько  раз  кивнул,  словно
понимал, о чем рассказывает Джонс.
     -- Вы, aber naturlich [<i>Разумеется (нем.)</i>], имеете аналогичную установку
и для Рейха? -- Чилл скорее утверждал, чем спрашивал.
     -- Нет, сэр, -- ответил  Эмбри, и Бэгнолл почувствовал,  как у  него по
спине побежали струйки  пота, хотя  в  старой башне  средневековой  крепости
гуляли  сквозняки.   Пилот  продолжал:  --  Мы   получили  приказ  доставить
радиолокационную  установку  и инструкцию к  ней  Советскому командованию  в
Пскове. Так мы и сделали.
     Генерал  Чилл  покачал головой.  Бэгнолл  потел все  сильнее. Никто  не
потрудился  предупредить их, что  русские контролируют Псков лишь  частично.
Очевидно,  они  не предполагали,  что могут возникнуть проблемы с  немецкими
военными. И ошиблись.
     -- Если установка только одна, она будет направлена  в Рейх,  -- заявил
Чилл.
     Как только Сергей Морозкин перевел слова немецкого генерала на русский,
Васильев схватил со стола автомат и направил его прямо в грудь Чиллу.
     -- Нет, -- решительно сказал он.
     Бэгнолл и без знания русского сообразил, что тут происходит.
     Чилл  ответил  на немецком, который Васильев,  видимо, понимал.  Нацист
отличался незаурядным мужеством или сильно блефовал.
     -- Если  вы  меня застрелите,  Николай  Иванович,  командование  примет
полковник  Шиндлер --  а вам прекрасно известно, что в районе  Пскова у  нас
имеется значительное превосходство в силах.
     Александр Герман даже  не взглянул на пистолет, лежавший на  столе.  Он
заговорил  сухим, педантичным голосом,  прекрасно подходившим  к  его очкам.
Бэгноллу показалось, что  это немецкий, только почему-то  он понимал Германа
еще хуже, чем Курта  Чилла.  Потом он  сообразил, что, по-видимому, партизан
перешел на идиш. Им следовало прихватить с собой Дэвида Гольдфарба.
     Однако капитан Борк прекрасно его понял и перевел:
     -- Герман говорит, что  Вермахт  сильнее в районе Пскова, чем советские
войска. Он также спрашивает, сильнее ли немцы, чем русские и ящеры вместе.
     -- Блеф, -- только и ответил Чилл.
     -- Нет, -- вновь вмешался Васильев.
     Он положил свое оружие на  стол и  удовлетворенно улыбнулся Герману. Он
не сомневался, что немцы не смогут проигнорировать _такую_ угрозу.
     Бэгнолл тоже не  считал слова партизана блефом.  До того, как прилетели
ящеры, Германия  нажила себе  множество врагов  среди жителей покоренных  ею
территорий. Евреи  Польши -- один из лидеров, которых был кузеном Гольдфарба
-- выступили против нацистов на стороне ящеров. Если Чилл будет продолжать в
том же духе, вполне возможно, что русские последуют их примеру.
     А с него станется. Угрюмо глядя на партизанских командиров, он заявил:
     -- Почему-то  я нисколько не  удивлен. Благодаря вашему  предательству,
ящеры могут одержать победу. Однако даю вам слово, ни  один из вас не успеет
вступить с ними в союз. Мы заберем радар.
     -- Нет, -- отрезал Александр Герман.
     Затем  он перешел  на идиш, и  Бэгнолл уже не поспевал  за его  быстрый
речью. Капитан Борк вновь перевел слова партизана на английский:
     -- Он говорит, что устройство прислали рабочим  и крестьянам Советского
Союза, чтобы  помочь в  борьбе с империалистическим  агрессором, и  если они
отдадут его, то предадут свою Родину.
     "Если  отбросить  коммунистическую  риторику",  --  подумал Бэгнолл, --
"партизан абсолютно прав".
     Впрочем,   мнение  английского  бортинженера  не  слишком  интересовало
генерала Чилла.
     Бэгнолл не сомневался, что Чилл  намерен занять крайне жесткую позицию.
Как,  впрочем, и все  остальные в башне старой крепости. Капитан Борк отошел
от экипажа "Ланкастера"  в  одну  сторону,  Сергей Морозкин  в  другую.  Оба
засунули  руки  за  отвороты  курток,  очевидно,  каждый  нащупывал  рукоять
пистолета. Бэгнолл приготовился упасть на пол.
     Однако вместо этого бортинженер прошипел Джерому Джонсу:
     -- У тебя  есть полное  описание  и инструкции  для  работы с  радаром,
верно?
     --  Конечно,  --  прошептал  Джонс. --  Если русские  захотят  наладить
промышленное производство, без  них не обойтись. В том случае, конечно, если
кто-нибудь выйдет отсюда живым.
     -- По-моему, шансов немного. Сколько у тебя экземпляров?
     -- Инструкций и рисунков? Только один, -- ответил Джонс.
     -- Кошмар. -- План, который Бэгнолл успел придумать, рушился. Однако он
тут же приободрился и громко сказал: -- Джентльмены, прошу вашего внимания!
     Единственное, чего ему удалось добиться -- немцы и русские на некоторое
время приостановили подготовку к решительной схватке.
     --  Мне кажется, я могу предложить выход  из создавшегося положения, --
продолжал Бэгнолл.
     Мрачные лица выжидательно повернулись в его сторону. Бэгнолл неожиданно
сообразил, что  немцы  и русские только и искали  повода, чтобы  наброситься
друг на друга.
     -- Что ж, просветите нас, -- сказал, переходя на английский, Курт Чилл.
     -- Сделаю все,  что  в моих силах, --  ответил Бэгнолл. -- Мы  привезли
только один радар  -- и  тут ничего не изменишь. Если вы его заберете силой,
информация о ваших действиях  попадет в Москву -- и в Лондон. Сотрудничеству
между  Германией,  ее  прежними противниками  и нынешними  союзниками  будет
нанесен  серьезный  удар.  Ящеры  выиграют  от  этого  гораздо  больше,  чем
Люфтваффе от нового радара. Разве я ошибаюсь?
     --  Вполне возможно, что  и нет, -- не стал спорить Чилл. -- Однако мне
представляется, что и  сейчас наше сотрудничество вызывает  большие сомнения
-- раз вы намерены передать радар русским, а не нам.
     Возразить  генералу было нечего. Бэгноллу совсем не  хотелось  делиться
военными  секретами  с нацистами. Политические  лидеры Британии,  включая  и
самого Черчилля, занимали аналогичную позицию. Однако никто из них не хотел,
чтобы Вермахт и Красная армия снова вцепились друг другу в глотки.
     --  Ну,  а   как  вам  понравится   такое  предложение,  --   продолжал
бортинженер.  --  Радар и инструкции  отправятся,  как  и предполагалось,  в
Москву. Но  прежде...  --  он вздохнул, --  вы  сможете  сделать  копии всех
чертежей и инструкций и отослать их в Берлин.
     --   Копии?   --   уточнил  Чилл.  --  Вы  предлагаете   нам  переснять
документацию?
     --  Если   у  вас  есть   необходимое   оборудование,  да.  --  Бэгнолл
предполагал,  что  работу  придется  делать  вручную;  Псков  показался  ему
маленьким провинциальным городком, но  кто знает, какая аппаратура имеется у
разведчиков  122-ой  пехотной дивизии  -- или  других отрядов, расположенных
поблизости?
     -- Не думаю, что начальство одобрит наши действия, но они и представить
себе не могли, что возникнет подобная ситуация, -- пробормотал Кен Эмбри. --
Однако я считаю, что ты придумал замечательное решение проблемы -- распилить
ребеночка пополам. Царь Соломон гордился бы тобой.
     -- Надеюсь, -- усмехнулся Бэгнолл.
     Сергей  Морозкин, между тем, переводил предложение Бэгнолла партизанам.
Когда  он  закончил, Васильев  повернулся к Александру  Герману и с усмешкой
спросил:
     -- _Ну_, Саша?
     "Наверное, это идиш", -- подумал  Бэгнолл -- он уже слышал это словечко
от Гольдфарба.
     Александр Герман  уставился на Чилла  сквозь свои очки. После появления
Гольдфарба на авиационной  базе, Бэгнолл стал гораздо  лучше понимать, какие
зверства  творили  нацисты против евреев Восточной  Европы.  Интересно,  что
скрывается  за застывшей маской, которую  Герман надел на  свое  лицо, какая
ненависть  разъедает его мозг?  Однако  партизан не дал ей вырваться наружу.
Через несколько секунд он выдохнул лишь одно слово:
     -- Да.
     -- Тогда так и сделаем.
     Если план  Бэгнолла и  вызывал  у Чилла  энтузиазм, то он  очень удачно
скрывал  свое  ликование. Предложение  англичанина  позволяло  ему  получить
большую  часть того,  что  он хотел,  и  сохранить шаткий мир на  территории
Пскова.
     Словно для  того, чтобы подчеркнуть важность сотрудничества, послышался
рев самолетов ящеров. Когда начали падать бомбы, Бэгнолла охватил панический
ужас: удачное попадание  в  крепость, и  все камни  Крома обрушаться  ему на
голову.
     Сквозь удаляющийся вой реактивных двигателей, и разрывы бомб доносилась
бешеная  стрельба  из  винтовок, автоматов  и  пулеметов.  Защитники Пскова,
нацисты и коммунисты, делали все, чтобы сбить самолеты ящеров.
     Как обычно, их усилий оказалось  недостаточно. Бэгнолл  с надеждой ждал
оглушительного взрыва, знаменующего падение  вражеского самолета, но его так
и  не  последовало. Как, впрочем, и новой  сирены,  предупреждающей о второй
атаки неприятеля.
     --  А  мы  думали, что тысячемильный перелет позволит нам избавиться от
бомбардировок, -- пожаловался Альф Уайт.
     --  Война  называлась Мировой  еще  до  того, как появились  ящеры,  --
ответил Эмбри.
     Николай Васильев что-то сказал  Морозкину. Вместо того чтобы  перевести
слова  командира, тот  вышел  из  комнаты  и  вскоре  вернулся  с  подносом,
уставленным бутылками и стаканами.
     --  Давайте  выпьем за...  как  вы говорите?..  договор,  --  предложил
Морозкин.
     Он разливал водку по стаканам,  когда в комнату вбежал какой-то человек
и что-то крикнул по-русски.
     -- Я понял далеко не все, -- сказал Джером Джонс, -- но мне  совсем  не
нравится то, что я услышал.
     Морозкин повернулся к экипажу "Ланкастера".
     -- У меня плохие новости. Эти -- как вы говорите?  -- ящеры, разбомбили
ваш самолет. Он в развалинах... так вы говорите?
     -- Да, мы говорим примерно так, -- с тоской ответил Эмбри.
     -- Ничего, товарищи,  -- по-русски утешил их Морозкин. Он  даже не стал
переводить  свои слова,  видимо,  полагая, что они не  имеют эквивалентов на
других языках.
     -- Что он сказал? -- спросил Бэгнолл у Джерома Джонса.
     -- "Тут ничем не  поможешь, друзья" -- что-то в  таком роде, -- ответил
Джонс. -- Или "Тут ничего не поделаешь" -- может быть, так будет точнее.
     Бэгнолла  в  настоящий  момент  мало интересовали вопросы  адекватности
перевода.
     -- Мы застряли  в проклятой дыре под названием Псков,  и  с  этим, черт
побери, ничего нельзя поделать? -- выпалил он, переходя на крик.
     -- _Ничего_, -- по-русски ответил Джонс. и
     * * *
     Научный  центр  представлял  собой великолепное трехэтажное  здание  из
красного  кирпича в северо-западном углу университетского  городка  Денвера.
Здесь находились химический  и физический факультеты -- прекрасное место для
чикагской   Металлургической   лаборатории.   Йенсу   Ларсену   ужасно   тут
понравилось.
     Оставалась одна проблема: он не имел ни малейшего  понятия о том, когда
появится остальной персонал лаборатории.
     -- Все нарядились, а идти некуда, -- пробормотал он себе под нос, шагая
по коридору третьего этажа.
     Из выходящего на север окна в конце коридора он видел реку Платт, змеей
уходящую через город  на  юго-восток, а  за ней  --  здание законодательного
собрания  штата  и  другие  высотные  строения  в  центре.  Денвер  оказался
неожиданно красивым  местечком,  кое-где  еще не  сошел снег,  а воздух  был
удивительно чистым. Однако Йенса все это не радовало.
     Все шло просто превосходно. Он сел в поезд и спокойно добрался до места
своего назначения, словно вернулись те замечательные, канувшие в прошлое дни
до вторжения ящеров. Его не бомбили, не  подвергали обстрелу, ему  досталось
прекрасное место в пульмановском  вагоне -- с такими удобствами  он  не спал
уже  много  месяцев. В  поезде работало  электричество и отопление;  о войне
напоминала  только штора  затемнения  с надписью "ИСПОЛЬЗУЙ МЕНЯ.  ЭТО  ТВОЯ
ЖИЗНЬ".
     Когда поезд остановился на Юнион-Стейшн, Ларсена встретил майор и отвез
в Лоури-Филд к востоку от  города,  где его поселили  в комнате для холостых
офицеров. Он чуть  не отказался --  ведь он женат.  Однако Барбары  рядом не
было, и ему пришлось согласиться.
     -- Глупо, -- сказал он вслух.
     Ларсен  сразу  погряз  в  сетях  однообразной  военной  рутины.  Он уже
сталкивался с ней в Индиане, когда  находился  под началом генерала  Джорджа
Паттона.  По части  способностей  и  военного таланта,  местные командиры  в
подметки  генералу не годились, а вот в том, что касалось гибкости, мало чем
от него отличались.
     --  Сожалею,  доктор  Ларсен, но  _это_ запрещено,  -- говорил "куриный
полковник"  [<i>На  полковничьих  погонах  изображены  орлы,  которых  в  шутку
называют курами</i>] по имени Хэксем.
     Под _этим_ он имел в виду выход в город на поиски  остальных работников
Металлургической лаборатории.
     -- Почему?  --  восклицал Йенс, бегая по  кабинету  полковника,  словно
только что посаженный в клетку волк. -- Без остальных, без  оборудования, от
меня здесь нет никакого толку.
     -- Доктор Ларсен, вы физик-ядерщик,  работающий над секретным проектом,
--  отвечал полковник  Хэксем. Его  голос  неизменно  оставался негромким  и
спокойным,  отчего Ларсен  злился еще больше.  -- Мы не можем позволить  вам
болтаться по городу. Если с вашими коллегами произойдет несчастье, кто лучше
вас сумеет продолжить работу над проектом?
     Ларсен с  колоссальным трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться
ему в  лицо.  Восстановить  труды  нескольких  нобелевских  лауреатов  --  в
одиночку?  Для  этого  нужно  быть  суперменом. Однако в  словах  полковника
содержалась  и доля правды  -- он  действительно являлся частью проекта -- и
смог бы продолжить работу над ним.
     -- Все  идет хорошо,  -- заверил его Хэксем.  -- Нам  совершенно  точно
известно, что ваши коллеги двигаются в направлении Денвера. Мы рады, что вам
удалось  добраться сюда раньше. Значит,  мы  успеем  все подготовить, и  они
сразу же приступят к работе.
     Йенс  Ларсен  был ученым, а  не администратором.  Вопросами организации
всегда занимались другие. Теперь  они свалились на его плечи. Он вернулся  в
свой  кабинет,  написал несколько писем,  заполнил  какие-то бланки, три или
четыре раза  попытался позвонить, но только однажды ему  сопутствовал успех.
Ящеры почти не бомбили Денвер -- особенно, если сравнивать с Чикаго;  Денвер
вообще  функционировал как  обычный современный город.  Когда Йенс  нажал на
кнопку настольной лампы, она зажглась.
     Он поработал еще немного, решил, что на сегодня достаточно, и спустился
вниз. Там его ждал велосипед.  А также  хмурый, редко улыбающийся человек  в
хаки с винтовкой за спиной. Тоже с велосипедом.
     -- Добрый вечер, Оскар, -- сказал Йенс.
     -- Здравствуйте, доктор Ларсен, -- телохранитель вежливо кивнул.
     На  самом деле  его звали не Оскар,  однако, он  на это  имя отзывался.
Йенсу  почему-то   казалось,  что  оно   его  забавляет...   впрочем,   лицо
телохранителя всегда оставалось бесстрастным. Оскар получил  приказ охранять
Ларсена  в  Девере...  и  не  разрешать  ученому покидать пределы города.  К
несчастью, он отлично знал свое дело.
     Ларсен поехал на север, а затем повернул  направо в сторону Лоури-Филд.
Оскар  пристал к нему, как  репейник.  Ларсен находился в приличной форме. А
его телохранитель мог спокойно претендовать на место в  олимпийской сборной.
Всю  обратную  дорогу  до  офицерских казарм  Ларсен  пел "Я лишь  птичка  в
золоченой клетке". Оскар с удовольствием к нему присоединился.
     Однако на следующее  утро, вместо того, чтобы отправиться на велосипеде
в денверский  университет, Ларсен (а вслед за ним и Оскар)  зашел в  кабинет
полковника Хэксема. Полковник не слишком обрадовался, увидев физика.
     -- Почему вы не на работе, доктор Ларсен? -- спросил он тоном, который,
наверное, превращал капитанов  в  "Джелло"  [<i>Фирменное  название концентрата
желе</i>].
     Однако  Йенс был  человеком  гражданским,  и, вдобавок, ему осточертела
военная дисциплина.
     -- Сэр, чем больше я думаю об условиях, в которых здесь живу, тем более
невыносимыми они мне представляются, -- заявил он. -- Я объявляю забастовку.
     --  Что?  --  Хэксем жевал  зубочистку, может  быть,  из-за  отсутствия
сигарет. Она, словно  живая, подпрыгнула  у него во рту -- так он  изумился,
услышав слова физика. -- Вы не имеете права!
     -- Очень даже имею!  И  не прекращу  забастовку до тех  пор, пока вы не
разрешите мне связаться с женой.
     -- Безопасность... -- начал Хэксем. Зубочистка заходила вверх и вниз.
     --  Засуньте  свою безопасность сами  знаете, в  какое  место! --  Йенс
мечтал произнести эти слова --  выкрикнуть их! --  уже несколько месяцев. --
Вы  не  разрешили  мне  отправиться на  поиски сотрудников  Металлургической
лаборатории. Ладно, я понимаю ваши мотивы,  хотя мне представляется, что тут
вы  несколько переборщили.  Однако вы  ведь  сами мне недавно  сказали,  что
знаете,  где  находится  обоз,  который  везет  оборудование  и  сотрудников
Металлургической лаборатории, верно?
     --  А  что  если и  так? --  прогрохотал полковник. Он все  еще пытался
запугать Ларсена, но тот больше не желал бояться.
     -- А вот что: если вы  не позволите мне послать письмо -- самое обычное
написанное от  руки -- Барбаре, вы не дождетесь  от меня _никакой_ работы. Я
все сказал!
     -- Слишком  рискованно, -- возразил Хэксем. -- Предположим,  наш курьер
попадет в руки врага...
     -- Ну  даже если и  попадет, -- перебил его  Йенс.  -- Видит Бог, я  не
собираюсь  писать про уран. Просто я хочу  сообщить ей, что жив, люблю  ее и
скучаю.  И больше  ничего.  Я  даже не собираюсь  подписывать  письмо  своей
фамилией.
     -- Нет, -- сказал Хэксем.
     -- Нет, -- повторил Ларсен.
     Они продолжали сверлить друг друга взглядами. Зубочистка дрогнула.
     Оскар  проводил  Ларсена  до  казармы.  Там  Йенс  улегся  на  койку  и
приготовился ждать ровно столько, сколько потребуется.
     * * *
     Толстый  человек в  черном  стетсоне сделал паузу во  время  церемонии,
чтобы  сплюнуть   коричневую   табачную  струю   в   полированную   латунную
плевательницу, стоявшую возле его ног  (на длинных, подкрученных  вверх усах
не осталось ни капли), и  затем бросил взгляд на ящеров, забившихся  в  угол
его заполненного людьми кабинета. Он пожал плечами и продолжал:
     -- Властью  данной  мне, мировому  судье  Чагуотера, штат  Вайоминг,  я
объявляю вас мужем и женой. Поцелуй ее, приятель.
     Сэм  Иджер повернул лицо Барбары  Ларсен -- Барбары _Иджер_  -- к себе.
Поцелуй  получился совсем  не таким пристойным, как положено  при заключении
брака. Барбара крепко прижалась к Сэму, который обнял ее.
     Все радостно  загомонили.  Энрико  Ферми,  выступавший  в роли  шафера,
похлопал  Сэма по спине. Его  жена  Лаура  приподнялась  на  цыпочки,  чтобы
поцеловать Сэма в щеку.  Физик  последовал  примеру  жены и  тоже  поцеловал
Барбару в щеку. Все завопили еще громче.
     На  мгновение  Иджер   встретился  глазами  с   Ристином  и  Ульхассом.
Интересно, как  они восприняли церемонию. Из того,  что говорили  ящеры, Сэм
понял,  что инопланетяне  не заключают длительных брачных  союзов  --  да, и
вообще, человеческие существа представляются им варварами.
     "Ну, и черт с ними", -- подумал Иджер, -- "плевать на то, что они о нас
думают".
     Тот  факт,  что  Ферми  согласился  исполнять  роль шафера на  свадьбе,
значило для  Сэма почти столько же, сколько то,  что он  женился на Барбаре.
После первого неудачного брака Сэм пару раз подумывал о том, чтобы повторить
эксперимент. Но никогда за долгие часы чтения научной фантастики в поездах и
автобусах  во  время бесконечных  переездов из  одного  города в  другой  на
очередной бейсбольный матч, он не думал, что будет находиться в приятельских
отношениях с  настоящими учеными.  А уж представить себе, что шафером на его
свадьбе станет Нобелевский лауреат в области физики, он и вовсе не мог.
     Мировой  судья  -- табличка на  дверях  гласила, что  его зовут  Джошуа
Самнер -- открыл ящик украшавшего кабинет бюро с выдвижной крышкой и вытащил
два  маленьких стаканчика,  а также  бутылку, наполовину заполненную  темной
янтарной жидкостью
     -- Совсем немного  осталось. Гораздо меньше, чем бы хотелось, -- сказал
он, доверху наполняя каждый стаканчик.  --  Однако этого хватит, чтобы жених
провозгласил тост, а невеста за него выпила.
     Барбара с сомнением посмотрела на полный стаканчик.
     -- Если я все выпью, то сразу же засну.