. "Теперь у меня появится уважительная причина, чтобы выбраться из общежития для холостяков", -- подумал он. Ларсен не знал человека, сидевшего в первом фургоне: возница был одет в непримечательный поношенный костюм зеленого цвета. Пришлось ему признать, что Оскар оказался прав. В основном, фургоны нагружены оборудованием, которое сопровождают солдаты. Он выглядел бы, как самый настоящий дурак, если бы принялся разъезжать на своем велосипеде вдоль дороги, выискивая Барбару. И тут рядом с другим возницей Йенс увидел Лео Силарда. Он тут же начал, как безумный, размахивать руками. Силард ответил ему более сдержанно, и Йенс немного удивился. Прежде венгерский физик вел себя исключительно открыто и доброжелательно. Ларсен пожал плечами. Если бы его интересовали человеческие реакции, он бы выбрал психиатрию, а не физику. Еще несколько фургонов остановилось около Научного центра прежде, чем Ларсену удалось увидеть знакомые лица -- Энрико и Лауру Ферми, которые выглядели очень забавно на телеге с брезентовой крышей. -- Доктор Ферми! -- крикнул Йенс. -- Где Барбара? С ней все в порядке? Ферми с женой обменялись взглядами, а потом доктор Ферми ответил: -- Барбара скоро будет здесь. И вы с ней встретитесь. Что, черт подери, все это значит? -- Она в порядке? -- повторил свой вопрос Ларсен. -- Барбара ранена? Больна? Ферми снова переглянулись. -- Она не ранена и не больна, -- сказал Ферми и замолчал. Йенс почесал затылок. Что-то тут не так, только понять бы, что? Ну, если Барбара едет следом за Ферми, он скоро все выяснит. Ларсен прошел вдоль прибывающих фургонов и вдруг замер на месте. По спине пробежал холодок... Что здесь делают два ящера? Какое отношение они имеют к лаборатории? Впрочем, он тут же расслабился, заметив в фургоне рядом с ящерами капрала с винтовкой в руках. Пленные могут оказаться полезными; ящеры, разумеется, знают, как получить атомную энергию. И тут все практические мысли вылетели у него из головы. Потому что рядом с капралом сидела... -- Барбара! -- крикнул Ларсен и помчался к фургону, Оскар не отставал. Барбара помахала ему рукой и улыбнулась, но не спрыгнула и не поспешила навстречу. Он это заметил, но не придал особого значения. Увидев ее, Ларсен почувствовал, как прекрасный весенний день стал на десять градусов теплее. Когда он подбежал к фургону, Барбара соскочила на землю. -- Привет, милая, как же я тебя люблю! -- прошептал Йенс и притянул Барбару к себе. Сжимая ее в объятиях, целуя, он забыл обо всем на свете. -- Подожди минутку, -- проговорила Барбара, когда недостаток кислорода заставил его оторваться от ее губ. -- Я не могу дождаться только одного -- поскорее остаться с тобой наедине, -- ответил он и снова ее поцеловал. Она ответила не совсем так, как он ожидал, и Ларсен пришел в себя настолько, что, наконец, обратил внимание на капрала, который сказал, спрыгивая на землю: -- Ульхасс, Ристин, поезжайте вперед. Я вас догоню чуть позже. -- Громко топая по асфальту своими армейскими сапогами, он подошел к Йенсу и Барбаре. Йенс прервал свой второй поцелуй -- сначала он рассердился, потом пришел в ярость. Оскару хватило ума отойти в сторонку, чтобы дать возможность человеку нормально поздороваться с женой. Почему этот болван не может сделать то же самое? -- Йенс, я хочу тебя кое с кем познакомить, -- сказала Барбара. -- Его зовут Сэм Иджер. Сэм, это Йенс Ларсен. "Не "мой муж", а просто Йенс Ларсен?" -- удивленно подумал Йенс, но, будучи человеком вежливым, неохотно протянул руку. -- Рад с вами познакомиться, -- сказал Иджер, хотя его рыжеватые брови сошлись на переносице, когда он произнес эти слова. Казалось, он всего на несколько лет старше Йенса, но выглядел Иджер так, словно много времени проводил на свежем воздухе. "Прямо настоящий Гарри Купер", -- подумал Йенс. Впрочем, неотразимым красавчиком капрала вряд ли можно было назвать. -- Я тоже рад знакомству, приятель, -- ответил он. -- А теперь, извини нас... -- Он попытался увести Барбару. -- Подожди, -- снова сказал она. Йенс удивленно нахмурился, Барбара с интересом изучала землю у себя под ногами. Она подняла глаза и бросила взгляд не на него, своего мужа, а на типа по имени Сэм Иджер, что не столько поразило, сколько возмутило Ларсена. Капрал кивнул, и Барбара тихо сказала: -- Ты должен знать... Вас с Сэмом... кое-что объединяет. -- Правда? -- Ларсен посмотрел на Иджера. Человек, мужчина, белый, наверное, родился на Среднем западе. Больше ничего общего между ним и собой Йенс не видел. -- И что же? -- спросил он у Барбары. -- Я. Сначала он ничего не понял. Но через несколько мгновений сообразил: то, как Барбара произнесла это слово, не оставляло никаких сомнений. Йенс похолодел, а потом его охватила страшная злость. В слепой ярости он бросился на Сэма Иджера. Ларсен всегда отличался миролюбивым нравом, но драк не боялся и не избегал. После того, как ему пришлось вступить в бой с танком ящеров, когда армия Паттона прогнала инопланетян из Чикаго, люди с оружием в руках его больше не пугали. Но тут он еще раз взглянул на лицо Сэма Иджера -- капрал явно умел обращаться со своей винтовкой. По-видимому, ему уже не раз приходилось пускать ее в дело. То, как сузились его глаза, когда он посмотрел на Йенса, говорило само за себя. Ларсен остановился. -- Все не так, как ты думаешь, -- начала объяснять Барбара. -- Я думала, ты погиб. Я не сомневалась... иначе я бы никогда... -- И я тоже, -- перебил ее Сэм. -- Для людей, которые так поступают, есть особое название. Я никогда их не любил. -- Но, тем не менее, вы это _сделали_, -- сказал Йенс. -- Мы все сделали правильно, точнее, как считали правильным. -- Иджер скривил губы, слова прозвучали не так, как хотелось Он продолжал: -- В Вайоминге, совсем недавно, мы поженились. -- О, Господи! Ларсен повернулся к Барбаре, словно умолял ее подтвердить, что происходящее всего лишь чья-то злая шутка. Но она прикусила губу и кивнула. Йенса охватило новое чувство -- страх. Барбара не просто сказала ему, что совершила ошибку, да еще с каким-то жалким воякой. Она действительно его любит. -- Это еще не все, -- продолжал Иджер. -- Не все? -- изумился Йенс. Барбара подняла руку. -- Сэм... -- начала она. -- Милая, он должен знать. Чем скорее мы раскроем ему все карты, тем быстрее разберемся с ситуацией. Ты ему скажешь, или я? -- Я сама, -- ответила Барбара, нисколько не удивив Йенса. Она никогда не перекладывала ответственность на чужие плечи. Однако Барбаре ее решение далось не просто. Взяв себя в руки, она прошептала: -- У нас будет ребенок, Йенс. Он собрался снова сказать: "О, Господи!", но раздумал, поскольку восклицание показалось ему недостаточно сильным. А те, что подходили, он не хотел произносить в присутствии Барбары. Он думал, что испугался минуту назад... Теперь же... Разве Барбара захочет к нему вернуться, если она беременна от другого мужчины? Ничего лучше Барбары в его жизни не было. Только мысли о ней помогли ему пройти по занятым ящерами Огайо и Индиане... и вот как все обернулось! Он пожалел, что они не обзавелись детьми до того, как прилетели ящеры. Они много об этом говорили, но он не забывал взять из ящика тумбочки презерватив -- а когда все-таки забывал (такое тоже случалось), все происходило без последствий. А вдруг у него вовсе не может быть детей? В отличие от Иджера! А еще Йенс отчаянно пожалел, что не переспал с рыжей официанткой по имени Сэл, когда ящеры держали их вместе с другими пленными в здании церкви в Фиате, штат Индиана. Она сделала все, чтобы продемонстрировать ему, что очень даже не против с ним развлечься. Но Йенс заставил себя сдержаться, ведь его ждала Барбара. Однако, вернувшись в Чикаго, он обнаружил, что она уже уехала. Теперь они, наконец, встретились... но Барбара беременна от другого. Да, какой удар! А он упустил свой шанс. -- Йенс... профессор Ларсен, послушайте, что же нам делать? -- спросил Сэм Иджер. Он изо всех сил старался вести себя сдержанно. Но почему-то ему стало только хуже, а не лучше. Впрочем, хуже или лучше, Йенс нашел самый подходящий ответ: -- Не знаю, -- прошептал он с такой безнадежностью, с какой никогда не смотрел на самые трудные уравнения квантовой механики. -- Йенс, насколько я понимаю, ты уже провел здесь некоторое время, -- сказала Барбара. Она подождала, пока он кивнет в ответ, а потом спросила: -- Тут есть какое-нибудь место, где мы с тобой могли бы спокойно поговорить? -- Да. -- Он показал на Научный центр. -- У меня кабинет на третьем этаже. -- Хорошо, идем. -- Йенсу отчаянно захотелось, чтобы она ушла с ним, не оглядываясь, но Барбара повернулась к Сэму Иджеру и сказала: -- Увидимся позже. Иджер обрадовался тому, что она ушла с Йенсом не меньше, чем тот взгляду, который она бросила на капрала. Однако Сэм пожал плечами -- а что еще он мог сделать? -- Хорошо, милая, -- ответил он. -- Скорее всего, ты найдешь меня рядом с ящерами. Сэм Иджер зашагал вслед за фургоном, в котором они приехали. -- Идем, -- позвал Йенс Барбару Она пошла рядом с ним, привычно поспевая за его широким шагом. Но теперь, глядя на ее ноги, он думал только об одном -- как они переплетены в постели с ногами Сэма Иджера. Эта сцена бесконечно прокручивалась в его мозгу, яркая, словно на цветной пленке -- и приносила мучительную боль. По дороге в Научный центр и, поднимаясь вверх по лестнице, они почти не разговаривали. Йенс уселся за свой заваленный бумагами стол, указал Барбаре на стул. И тут же понял, что этого делать не следовало. Появилось ощущение, будто он участвует в деловой конференции с коллегами, а не обсуждает с женой, как они будут жить дальше. Но если он встанет из-за стола, обойдет его и устроится где-нибудь рядом, он будет выглядеть глупо, и потому Ларсен решил оставить все, как есть. -- Ну, и как все произошло? -- спросил он. Барбара изучала свои руки. Волосы упали на лицо, струились по плечам. Из-за новой прически -- Йенс не привык к прямым длинным волосам -- она казалась чужой. Да, многое изменилось. -- Я думала, ты погиб, -- тихо ответила она. -- Ты уехал на другой конец страны, не написал ни строчки, не прислал ни одной телеграммы, даже не позвонил. Правда, все не слишком хорошо работает... Я долго не верила, но, в конце концов... что я должна была думать, Йенс? -- Мне не позволили с тобой связаться. -- Голос Ларсена дрожал от ярости, ему удавалось держать себя в руках только огромным усилием воли. -- Сначала генерал Паттон не разрешил послать в Чикаго письмо, потому что он боялся за свое наступление на ящеров. Потом мне объяснили, что мы должны сделать все возможное, чтобы не привлекать внимание к Металлургической лаборатории, в которой я работал. Мне их доводы казались разумными. Если у нас не будет собственной атомной бомбы, нам конец. Но, Господи... -- Я понимаю, -- проговорила Барбара, которая по-прежнему не поднимала на него глаз. -- А что Иджер? -- потребовал он ответа. В его голосе появилась злость. Еще одна ошибка: Барбара подняла голову и сердито на него посмотрела. Если он собирается поливать грязью "мерзавца", она будет его защищать. "А почему она не должна его защищать?" -- спросил самого себя Ларсен. Если бы она его не любила, она бы никогда не вышла за него замуж (Господи!) и не позволила бы ему сделать себе ребенка (Господи, о Господи!). -- После того, как ты... уехал, я устроилась на работу -- в университет, машинисткой у профессора психологии, -- сказала Барбара. -- Он занимался пленными ящерами, пытался понять, как они устроены. Сэм часто приводил их к профессору в кабинет. Он участвовал в их поимке и теперь выполняет обязанности... ну, что-то вроде надзирателя или охранника, так, наверное. Сэм очень хорошо с ними обращается и ладит. -- И вы подружились, -- сказал Йенс. -- И мы подружились, -- не стала спорить Барбара. -- А как получилось, что вы стали... больше, чем просто друзья? -- Ларсену с огромным трудом удалось заставить себя говорить спокойно. Барбара снова опустила глаза на свои руки. -- Самолет ящеров обстрелял корабль, на котором мы плыли из Чикаго. -- Барбара вздохнула. -- Погиб один моряк -- ужасно погиб -- прямо у нас на глазах. Я думаю, мы были так счастливы, что остались живы, и... одно повело к другому... Йенс с трудом кивнул. Да, такое случается. Только почему же со мной, Господи? Словно приняв решение окончательно себя добить, он спросил: -- А когда вы поженились? -- Меньше трех недель назад, в Вайоминге, -- ответила Барбара. -- Я хотела убедиться в том, что действительно хочу стать его женой. Я поняла, что жду ребенка, когда мы приехали в Форт-Коллинз. -- Барбара поморщилась. -- Верховой привез твое письмо на следующий день утром. -- Боже праведный! -- застонал Йенс. -- Что? -- озабоченно спросила Барбара. -- Теперь уже ничего, -- сказал он, хотя ему отчаянно захотелось вонзить нож в самое сердце полковника Хэксома. Если бы пустоголовый, безмозглый вояка, помешанный на мерах безопасности, позволил ему написать письмо сразу как только он его попросил, все сложилось бы иначе. Да, у Барбары с Иджером, конечно, был роман, но Йенс бы с этим справился. Она думала, что он умер. И Иджер тоже. Иначе Барбара ни за что не вышла бы за него замуж и не согласилась бы иметь ребенка. И им не пришлось бы решать неразрешимые проблемы. Йенс задал себе новый и очень трудный вопрос: как сложатся их отношения, если Барбара откажется от Иджера и решит вернуться к нему навсегда? Как он отнесется к рождению чужого ребенка и как станет его воспитывать? Он отлично понимал, что в такой ситуации ему будет совсем не просто. Йенс и Барбара почти одновременно вздохнули. Она улыбнулась. Лицо Йенса ничего не выражало. -- Вы спали друг с другом после того, как ты про меня узнала? -- спросил Йенс. -- Ты имеешь в виду, в одной постели? -- спросила она. -- Конечно, мы проделали весь путь от Великих равнин вместе... а по ночам очень холодно. Несмотря на то, что Йенс привык иметь дело с абстракциями, он прекрасно умел слушать людей и понимал, когда ему давали уклончивый ответ. -- Я не это имел в виду, -- сказал он. -- Ты действительно хочешь знать? -- Барбара с вызовом вздернула подбородок. Она всегда злилась, если на нее давили. Йенс боялся, что так случится, и не ошибся. Прежде чем он успел ответить на ее риторический вопрос, она продолжала: -- Позавчера ночью. И что дальше? Йенс не имел ни малейшего понятия, _что дальше_. Все, чего он с таким нетерпением ждал -- все, кроме работы -- рассыпалось в прах... за каких-то полчаса. Он не знал, хочет ли собрать осколки и попытаться их склеить. Но если он не станет этого делать, что ему останется? Ответ был мучительно очевиден -- ничего. Барбара ждала ответа. -- Жаль, что не я, -- сказал он. -- Я знаю, -- прошептала она. А Йенс надеялся услышать: "Мне тоже жаль". Но что-то, наверное, неприкрытая тоска, прозвучавшая в его голосе, заставила Барбару заговорить мягче: -- Дело не в том, что я тебя не люблю, Йенс -- не сомневайся. Но когда я думала, что ты... ушел навсегда, я сказала себе: "Жизнь продолжается, нужно идти дальше". Я не могу взять и забыть свои чувства к Сэму. -- Разумеется, -- заявил Йенс и снова разозлил Барбару. -- Мне очень жаль, -- быстро добавил он, хотя и не вполне искренне. После этого оба замолчали. Йенс хотел задать ей единственный вопрос, который еще не прозвучал: "Ты ко мне вернешься?" Но не задал. Боялся, что она скажет "нет", впрочем, он боялся и того, что Барбара ответит "да". : Через некоторое время она спросила: -- И что будем делать? -- Я не знаю, -- честно ответил он, и Барбара мрачно кивнула. -- В конце концов, решать ведь тебе, не так ли? -- продолжал он. -- Не совсем. Ее левая рука невольно коснулась живота. "Может быть, ребенок шевелится?" -- подумал Йенс. -- Например, ты хочешь, чтобы я вернулась -- учитывая все обстоятельства? Поскольку он задавал себе точно такой же вопрос, Йенс не крикнул "Да!", как ему, наверное, следовало бы. Он молчал, и через несколько секунд Барбара отвернулась. Йенс испугался. Отказываться от нее он тоже не хотел. -- Извини, дорогая. Сразу столько всего свалилось. -- Какая печальная правда! -- Барбара устало покачала головой и поднялась на ноги. -- Пойду-ка я вниз и займусь делом, Йенс. Я ведь теперь что-то вроде помощника по связям с ящерами. -- Подожди. Ларсену тоже нужно было работать, а теперь, когда Металлургическая лаборатория добралась до Центра, в четыре раза больше. Но дела подождут. Он тоже встал, обошел свой стол и обнял Барбару. Она прижалась к нему, и он вспомнил такое знакомое, уютное ощущение ее тела. Йенс пожалел, что ему не хватило ума запереть дверь кабинета на ключ: он мог бы попытаться повалить ее на пол прямо здесь и сейчас. Прошло так много времени... он вспомнил последний раз, когда они занимались любовью на полу, а ящеры бомбили Чикаго. Барбара подняла голову и поцеловала его гораздо нежнее, чем там, на Ист-Эванс. Но прежде чем он успел предпринять какие-то решительные шаги для того, чтобы повалить ее на пол -- даже при незапертой двери -- она отодвинулась от него и сказала: -- Я, правда, должна идти. -- Где ты будешь ночевать? -- спросил Йенс. Ну вот. Он все-таки задал свой вопрос. Если она скажет, что придет к нему, Йенс не имел ни малейшего представления о том, что _он_ станет делать -- но знал наверняка, что больше не вернется в общежитие для холостяков! Однако Барбара покачала головой и ответила: -- Не спрашивай меня, пожалуйста. Сейчас я даже не знаю, на каком свете нахожусь. -- Ладно, -- неохотно проговорил Йенс, потому что, когда они обнимались, понял, на каком свете находится _он_. Барбара закрыла за собой дверь кабинета. Он стоял и слушал, как затихают ее шаги в коридоре, а потом на лестнице. Ларсен вернулся за стол, выглянул в окно. Вот Барбара показалась на улице. Подошла к Сэму Иджеру. Не заметить его было невозможно, даже с третьего этажа. Внизу столпилось множество людей в военной форме, но только он один стоял рядом с пленными ящерами. Глядя на то, как его жена обняла и поцеловала высокого солдата, Йенс подумал, что ведет себя недостойно, подсматривая за ними, но просто не мог отвернуться. Когда он видел ее рядом с Сэмом, холодный, очевидный вывод напрашивался сам собой -- он понял, где сегодня будет спать его жена. Наконец, Барбара высвободилась из объятий Сэма, но еще несколько секунд не убирала руку с его пояса. Йенс неохотно отошел от окна и взглянул на свой стол. "Что бы ни происходило с моей жизнью, идет война, и у меня куча работы", -- сказал он себе. Он мог заставить себя наклониться над столом. Мог взять отчет из деревянной, покрытой лаком корзины для документов. Но слова на бумаге казались лишенными смысла -- и с этим он ничего сделать не мог. Горе и ярость не давали думать. Очень плохо. Но вернуться назад, в общежитие для холостяков под надежной охраной молчаливого Оскара, было в тысячу раз хуже. -- Не потерплю, -- шептал он снова и снова, стараясь, чтобы Оскар ничего не услышал. -- Ни за что не потерплю. * * * Нормальная жизнь. Мойше Русси почти забыл, что такое возможно. Конечно, он не видел ничего хорошего вот уже три с половиной года, с тех самых пор, как немецкие пикирующие бомбардировщики "Хейнкели" и другие машины нацистов принесли смерть в Польшу. Сначала бомбежки. Затем гетто: теснота, болезни, голод, бесконечная работа, смерть десятков тысяч евреев. И новый поворот войны -- изгнание немцев из Варшавы. А потом короткий промежуток времени, когда он выступал по радио от имени ящеров. Тогда он думал, что жизнь становится нормальной. По крайней мере, ему и его семье больше не приходилось голодать. Но оказалось, что ящеры хотят заковать в кандалы его дух не меньше, чем нацисты, которые стремились довести его до изнурения тяжелой работой и оставить умирать... или отправить в лагерь смерти и просто уничтожить, даже зная, что он еще в состоянии трудиться на благо Рейха. А дальше он скрывался в темном железном подвале -- как долго, известно одному только Богу. Бежал в Лодзь. Разве можно назвать это нормальной жизнью? А сейчас он живет вместе с Ривкой и Ревеном в квартире, где есть вода и электричество (по крайней мере, почти все время), причем ящеры не имеют ни малейшего понятия о том, где он находится. Не рай, конечно, но что теперь рай? Мойше получил возможность жить, как человек, а не вечно голодная ломовая лошадь или кролик, за которым гонится охотник. "Значит, на сегодня таково мое определение нормальной жизни?" -- спросил сам себя Мойше, шагая по Згиерской улице в сторону рынка. Он покачал головой. -- Нет, это не нормальная жизнь, -- заявил он вслух, словно спорил с кем-то, кто с ним не соглашался. В нормальной жизни он вернулся бы к занятиям медициной, где худшее, с чем ему приходилось сталкиваться, была враждебность студентов поляков. Мойше с нетерпением ждал возможности возобновить учебу и начать применять свои знания. А вместо этого, стараясь вести себя, как человек, у которого нет никаких проблем, он, гладко выбритый, идет по улицам чужого города. Такая жизнь безопаснее, чем та, что он вел раньше, но... нормальная ли она? Нет. Как и в любой другой день, на рыночной площади было полно народа. На грязных кирпичных стенах домов, окружающих площадь, появилось несколько новых плакатов. Огромный, выше человеческого роста, Мордехай Хайм Рамковский смотрел на оборванных мужчин и женщин, собравшихся на площади, и, протягивая к ним руки, увещевал на идише, польском и немецком языках: РАБОТА -- ЭТО СВОБОДА! ARBEIT МАСНТ FREI. Холодок пробежал по спине Русси, когда он прочитал надпись по-немецки. Именно она украшала ворота лагеря смерти под названием Аушвиц. "Интересно, знает ли об этом Рамковский?" -- подумал Мойше. Он встал в очередь за капустой. За телегой продавца красовалось еще несколько плакатов с изображением Рамковского, а рядом с ними объявление поменьше, на трех языках: РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА УБИЙСТВО И ИЗНАСИЛОВАНИЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ. "Какое чудовище! Кто на такое способен?" -- подумал Русси. Яркие красные буквы привлекли его внимание, и он взглянул на лицо человека, смотревшего на него с плаката. Такие снимки делали только ящеры -- цветные, в трех измерениях. И тут Мойше с ужасом понял, что узнал преступника. Это был он сам. Конечно, его настоящее имя не называлось -- ящеры не хотели себя выдавать. Под фотографией стояла подпись -- Израиль Готлиб. Ниже сообщалось, что он совершил свои страшные преступления в Варшаве, разыскивается по всей Польше, предлагалась солидная награда за его поимку. Мойше принялся отчаянно оглядываться по сторонам. Может быть, люди смотрят на него, на плакат... вот сейчас кто-нибудь поднимет крик, его схватят и потащат по мостовой... Мойше и представить себе не мог, что ящеры в состоянии придумать такой дьявольский план, чтобы его схватить. У Русси возникло такое чувство, будто на лбу у него горит Каинова печать. Но никто из мужчин в шляпах и кепках, никто из женщин в платках не замечал этой печати. Более того, практически никто не обращал внимания на злополучный плакат; а те, кто бросал на него мимолетный взгляд, не переводил глаз на Русси. Он снова посмотрел на объявление, на сей раз внимательнее. И, наконец, понял, что произошло. Снимок сделан во время радио передачи, в которой он участвовал по просьбе Золраага. Иными словами, с бородой и в темной фетровой шляпе. Сейчас же он брился каждый день и носил серую тряпичную кепку. С его точки зрения разница незначительная -- ведь само лицо не изменилось. Но, казалось, ни у кого не возникало ни малейшего подозрения, что он и есть то чудовище, которым наверняка пугают детей по всей Польше. Мойше потер подбородок и понял, что пора побриться. С сегодняшнего дня, что бы не случилось, он будет делать это каждый день. Стоит отложить неприятную процедуру на завтра, и станешь похож на самого себя. Подошла его очередь, он купил пару кочанов капусты и спросил, сколько стоит зеленый лук, который лежал у торговца в маленькой корзинке, стоявшей на телеге. Услышав цену, Мойше прижал руку ко лбу и вскричал: -- Ganef! _Тебя_ следует засунуть в землю, точно луковицу -- головой вниз! -- Лучше пусть лук растет из твоего pippuk, -- сердито ответил продавец, отвечая на одно ругательство, произнесенное на идише, другим. -- Было бы дешевле. Они еще некоторое время препирались, но Русси не удалось убедить торговца продать ему лук по цене, которая не привела бы Ривку в ярость, он сдался и пошел прочь, унося в холщовой сумке капусту. Пару минут он раздумывал, не купить ли чашку чая у типа с помятым самоваром, но потом решил не искушать судьбу. Чем быстрее он уберется с площади, тем лучше. Однако теперь он шел против течения. Пока он стоял в очереди, народу на рынке прибавилось. И тут неожиданно поток людей, направлявшихся к прилавкам, стал двигаться медленнее. Чудом не попав под колеса экипажа Хайяма Рамковского, Русси поднял голову. Лошадь, запряженная в четырехколесную повозку, возмущенно фыркнула, когда мужчина с суровым лицом, одетый в серую шинель и военную фуражку, натянул поводья, чтобы ее остановить. У возницы тоже сделался сердитый вид. Русси прикоснулся рукой к полям своей шляпы и пробормотал: -- Прошу прошения, господин. Нацисты научили его, как следует вести себя с теми, кто сильнее, но унижаться перед своими было в десять раз труднее. Довольный возница кивнул, но из-за его спины донесся раздраженный старческий голос: -- Эй, ты, иди-ка сюда. У Русси все внутри сжалось, но он повиновался. Подходя к Рамковскому, он увидел на сидении возницы аккуратную надпись по-немецки, оставшуюся со времен нацистского правления: AEL-TESTEN DER JUDEN, а чуть ниже -- перевод на идиш: Экипаж Старейшины евреев. "Интересно, продолжает ли Старейшина носить желтую звезду на груди, как того требовали нацисты в гетто?" -- подумал Мойше. Нет, не носит, с облегчением увидел он. Но место, где она была пришита, по-прежнему выделялось на твидовом пальто Рамковского. Впрочем, Мойше забыл о подобных мелочах, когда увидел, что рядом с Рамковским устроился ящер. Русси показалось, что он никогда не встречался именно с этим инопланетянином -- но они все так похожи друг на друга! У него возникло ощущение, будто у всех плакатов, сообщающих о его "преступлениях", выросли руки и указывают прямо на него. Рамковский ткнул в него толстым пальцем. -- Тебе следует быть поосторожнее. Ты мог сильно пострадать. -- Да, Старейшина. Прошу меня простить. -- Русси опустил глаза к земле, чтобы продемонстрировать скромность и одновременно помешать Рамковскому и ящеру разглядеть его лицо. Инопланетяне с трудом различали людей -- как, впрочем, и люди ящеров, но Мойше не хотел оказаться исключением из правила. Ящер выглянул из-за тучного Рамковского, чтобы получше его рассмотреть. Его глазные бугорки начали вращаться -- Мойше прекрасно помнил это движение! -- Что у тебя в мешке? -- спросил ящер на приличном немецком. -- Пара кочанов капусты. -- Русси хватило ума не сказать "недосягаемый господин", как его учили в Варшаве. Зачем ящеру знать, что он знаком с порядками Расы? -- Сколько ты заплатил за капусту? -- поинтересовался Рамковский. -- Десять злотых, -- ответил Мойше. Рамковский повернулся к ящеру и заявил: -- Вот видите, Баним, как мы стали прекрасно жить, когда вы пришли к власти. Несколько месяцев назад капуста стоила во много раз дороже. Мы вам благодарны за помощь и сделаем все, что в наших силах, чтобы заслужить вашу благосклонность. -- Да, разумеется, -- согласился с ним Баним. Будь он человеком, Русси сказал бы, что в его голосе появилось презрение: разве можно испытывать что-нибудь иное к жалкому существу, в которое превратился Рамковский? Впрочем, ящеры, даже в большей степени, чем нацисты, считали себя расой господ. Может быть, Баним принимал подхалимство Рамковского как должное. Рамковский показал на свои изображения, развешанные по стенам вокруг рыночной площади. -- Мы знаем свой долг, Баним, и трудимся изо всех сил, чтобы отплатить вам за заботу. Баним повернул один глазной бугорок в сторону плакатов, а другой не сводил с Русси. Мойше приготовился швырнуть в его чешуйчатую морду капусту и броситься бежать. Однако ящер только сказал: -- Продолжайте идти тем же путем, и вы не пожалеете. -- Будет исполнено, недосягаемый господин, -- ответил Рамковский на шипящем языке Расы. Мойше изо всех сил старался не выдать себя, попытался изобразить на лице тупость и непонимание. Если он всего лишь обычный прохожий, откуда ему знать язык ящеров? Неожиданно Старейшина вспомнил о его присутствии. -- Отнеси продукты домой, своей семье, -- сказал он, снова переходя на идиш. -- Сейчас мы не голодаем, как раньше, но забыть лишения не просто. -- Вы совершенно правы, Старейшина. -- Русси прикоснулся к полям шляпы. -- Благодарю вас, Старейшина. И поспешил прочь от экипажа, стараясь не бежать, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Холодный пот струился у него по спине, собирался под мышками. Вслед за страхом пришел гнев. Рамковский безнадежно глуп, если рассчитывает произвести на кого-то впечатление разговорами о том, как "мы" голодали. Нельзя сказать, чтобы он сильно похудел, когда немцы бесчинствовали в гетто, а пропитание себе он добывал потом и кровью своих соотечественников евреев. Но сейчас это не имело существенного значения. Главное, Русси удалось пройти весьма серьезную проверку. Мойше не удивило, что ящер его не узнал. Даже если бы Русси не сбрил бороду, инопланетянин вряд ли сообразил бы, кто перед ним. Но Хайм Рамковский... Рамковский стал марионеткой ящеров, точно так же, как в свое время сам Русси. Мойше не сомневался, что Старейшина видел один из снимков или пропагандистских фильмов, сделанных Золраагом и его подчиненными в то время, когда Мойше с ними сотрудничал. Но даже если и так, он не связал того Мойше Русси с евреем в жалкой, поношенной одежде, несущим домой капусту. -- Очень хорошо, -- вслух сказал Мойше. Подходя к своему дому, он помахал рукой Ревену, который гонял мяч с другими мальчишками, стараясь избегать столкновений с прохожими. Перед войной дети гибли под машинами каждый день -- играть на дороге было чрезвычайно опасно. Сегодня Старейшина гетто Лодзи разъезжал по городу в запряженном лошадью экипаже, словно врач из девятнадцатого века, навещающий своих больных. Мойше знал, что единственной машиной с мотором владела пожарная станция. Люди передвигались на велосипедах или телегах, а чаще всего -- пешком. Так что игра в мяч стала практически безопасной. "Даже в самой ужасной ситуации всегда есть что-то хорошее", -- подумал Русси. Он отнес капусту домой. Увидев его покупку, Ривка страшно обрадовалась и только слегка поморщилась, когда Мойше сообщил ей, сколько за нее заплатил, из чего он сделал вывод, что на сей раз вел себя разумно. -- Что еще продавали на рынке? -- спросила Ривка. -- Tzibeles -- зеленый лук... но я не смог сторговаться на приличную цену и решил не покупать, -- сказал он. Судя по выражению лица, Ривка ожидала, что он истратит все их деньги на одну ссохшуюся луковицу. -- Мойше продолжал: -- Но это не все. И он поведал ей о плакатах со своей фотографией. -- Какой ужас, -- вскричала Ривка, прежде чем он успел сообщить ей, в чем его обвиняют. Когда же он договорил, Ривка сжала руки в кулаки и выпалила: -- Отвратительно! -- Да уж, -- не стал спорить с ней Мойше. -- Но на снимках я изображен таким, каким был раньше, а ведь я изменил внешность. Теперь меня никто не узнает. Я убедился в этом после того, как купил капусту. -- Правда? Как? -- Со мной заговорили Старейшина и ящер, сидевший в его экипаже. Ни тот, ни другой не сообразили, кто я такой, хотя мои фотографии расклеены по всей рыночной площади. Русси говорил о случившемся так, словно происшествие было самым рядовым: он не хотел лишний раз тревожить Ривку; зато вдруг сам испугался -- ужас, который он пережил там, на рыночной площади, вернулся. Его страх передался и жене. -- Ну, что же, -- сказала она тоном, исключающим какие-либо возражения, -- теперь ты выйдешь из дома только в случае крайней необходимости -- всякий раз, покидая квартиру, ты рискуешь жизнью. Мойше не стал спорить, он только сказал: -- Я собирался сходить в больницу и предложить свои услуги. Население Лодзи -- в особенности, евреи -- нуждается в квалифицированной медицинской помощи, а персонала не хватает. -- Одно дело, если бы речь шла только о твоей собственной жизни, -- сказала Ривка. -- Но если тебя поймают, Мойше, они схватят и нас с Ревеном. Сомневаюсь, что ящеры испытывают к нам нежные чувства. Ведь мы исчезли прямо у них из-под носа, когда они собрались нас арестовать. -- Я все помню, -- мрачно ответил Мойше. -- Но после того как мы прятались в Варшаве, меня тошнит от одной только мысли, что придется снова сидеть взаперти. -- Лучше пусть тебя тошнит, чем пристрелят ящеры, заявила Ривка, и Мойше не нашел, что ей ответить. -- В любом случае, ты же знаешь, я лучше тебя разбираюсь в том, что нужно покупать и за какую цену. Если ты будешь сидеть дома, мы сэкономим кучу денег. Мойше понимал, что она совершенно права. Некоторое время назад он прятался в тесном бункере в варшавском подвале, а теперь оказался в заключении в квартире в Лодзи. Пережить можно и это. Но он успел почувствовать вкус свободы, и необходимость от нее отказаться причиняла мучительную боль. Ривка внимательно изучила капусту, сняла несколько пожелтевших листьев и выбросила их. Вот еще один показатель того, насколько лучше они стали жить. В те дни, когда нацисты согнали евреев в гетто, старые, увядшие листья капусты считались деликатесом. То, что Ривка может позволить себе выбросить их, означало -- семья больше не голодает. Ривка нарезала остальную капусту и отправила ее вместе с картошкой и большой белой луковицей из стоявшей на полу корзинки для овощей в кастрюлю, где варился суп. Мойше подумал, что с удовольствием съел бы жареного цыпленка, или ячменный суп с говядиной и мозговыми косточками. Но на капусте и картошке можно продержаться долго, даже без мяса. -- Да, давненько... -- пробормотал он. -- Что? -- Так, ничего, -- ответил он, заставив себя вспомнить о витаминах и питательных веществах, содержащихся в капусте, картошке и луке. Но человек ведь живет не только благодаря питательным веществам, в полезности которых убеждало Мойше его медицинское образование. Суп, несмотря на все усилия Ривки, оставался однообразно невкусным. Она накрыла кастрюлю крышкой. Поставила на плитку. Рано или поздно он закипит. Мойше давно отвык от пищи, которая готовится быстро -- впрочем, суп всегда варился долго. -- Интересно, долго еще Ревен будет играть на улице, -- проговорила Ривка. -- Хм-м-м -- пробормотал Мойше и наградил ее задумчивым взглядом. Она улыбнулась ему в ответ, и показала язык. Мойше постарался ответить как можно строже: -- Мне кажется, ты стараешься меня умаслить. Прислушавшись к своему голосу, он понял, что строгости в нем нет ни капли, зато энтузиазма юного жениха сколько угодно. По правде говоря, его действительно переполнял энтузиазм. Он быстро подошел к Ривке, и они обнялись. Через несколько секунд Ривка сказала: -- Ради таких мгновений я согласна на то, чтобы ты брился. Усы все время щекотали мне нос, когда мы целовались. -- Если тебе так нравится... -- начал он, но решил не продолжать, а сжал рукой ее грудь сквозь тонкую шерстяную ткань платья; Ривка тихонько застонала и прижалась к нему сильнее. Распахнулась дверь. Мойше и Ривка отскочили в разные стороны, точно их оттолкнула мощная пружина. Ревен крикнул с порога: -- Дай мне что-нибудь поесть. Я голодный. -- Вон там лежит горбушка хлеба, можешь взять. А еще я варю суп, -- ответила Ривка. -- Папа принес чудесную капусту. Бросив на Мойше короткий взгляд, она выразительно пожала плечами, показывая ему, что ее огорчило вмешательство сына. Он прекрасно все понял, потому что чувствовал то же самое. В безумно перенаселенном варшавском гетто понятия скромности и уединения рассыпались в прах, потому что людей лишили практически всего. Они жили, как могли. А все остальные, оказавшиеся рядом в переполненной квартире, даже самые юные, делали вид, что ничего не замечают. Но правила вернулись, как только семья выбралась из гетто и начала жить относительно по-человечески. Ревен проглотил хлеб, который ему дала Мать, а затем уселся на кухне на полу и стал с нетерпением посматривать на кастрюлю с супом. -- Вечером, -- сказала Ривка Мойше. Он кивнул. А его сын возмущенно завопил: -- Суп будет готов только _вечером_? -- Нет, мы с папой говорили о другом, -- успокоила его Ривка. Частично удовлетворенный ее ответом, Ревен вернулся к созерцанию кастрюли. Представления о скромности вернулись, когда они перестали жить в квартире, похожей на бочку с селедками. Но еда... они по-прежнему придавали ей огромное значение, несмотря на то, что больше не голодали. Если бы дело обстояло иначе, Мойше не обратил бы внимания на то, что Ривка выбросила пожелтевшие капустные листья в помойку, и не порадовался возросшему благополучию своей семьи. -- Знаешь, -- сказал он вдруг, -- мне кажется, я понял Рамковского. -- Ну да? -- удивилась Ривка. -- Как он может сотрудничать с ящерами? А перед ними наш Старейшина водил нежную дружбу с нацистами... -- Ее передернуло. Мойше рассказал ей о том, что ему пришло в голову, когда он смотрел на увядшие капустные листья в мусорном ведре, а затем продолжил: -- Мне кажется, Рамковский точно так же относится к власти, как мы к еде. Он любил ее, когда нацисты бесчинствовали в гетто, не мог же он вдруг взять и перемениться после того, как прилетели ящеры. Для него власть -- это навязчивая идея. Да, именно так. Мойше поставил диагноз по-немецки, в идише нужного слова для определения психологического состояния не оказалось. Ривка кивнула, чтобы показать, что она понимает, о чем он говорит. -- Ты выбросила капустные листья, мама? -- спросил Ревен. Он поднялся с пола и подошел к мусорному ведру. -- Можно, я их съем? -- Нет, оставь их там, где они лежат, -- ответила Ривка и повторила чуть громче: -- Не трогай. Ты не умираешь от голода, подожди, когда сварится суп. Неожиданно она замолчала и удивленно улыбнулась. "Да, вот это прогресс!" -- подумал Мойше и покачал головой. До какого же состояния их довели, если он считает прогрессом содержимое помойного ведра! * * * Распутица -- грязь. Людмила Горбунова шла по летному полю, а ее сапоги с каждым новым шагом издавали отвратительные хлюпающие звуки. На них налипла грязь, ее становилось все больше и,, в конце концов, у нее возникло ощущение, будто она тащит за собой тяжеленные гири. В России и на Украине такая жуткая грязь бывала два раза в год. Осенью и весной. Весенняя распутица особенная. Когда солнышко растапливает лед и снег, лежащие с прошлой осени, миллионы квадратных километров земли превращаются в почти непроходимое болото. Включая дороги, которые покрыты асфальтом только в больших городах. В течение нескольких недель передвигаться по местности можно лишь в небольших, напоминающих лодки, телегах с огромными колесами, которые только и могут добраться до относительно твердой земли. Да еще на танках Т-34, снабженных широкими гусеницами. Во время распутицы авиация бездействовала. Самолеты Красной армии поднимались в воздух с плотно утрамбованных земляных дорожек, которые в настоящий момент превратились в жидкую грязь. Взлетать и садиться в таких условиях неразумно -- удержать тяжелую машину от погружения в болото совсем не просто. Как обычно, исключением являлась одна модель -- У-2. Используя лыжи, при помощи которых самолетик взлетал во время сильных снегопадов, он скользил по поверхности грязи, набирал необходимую скорость и поднимался в воздух. Приземлиться ему тоже не составляло никакого труда... если, конечно, пилот будет садиться осторожно, иначе самолет зароется носом в землю или перевернется -- с весьма неприятными последствиями. Рабочие наземной команды закидали соломой грязь в земляном укрытии, где стоял У-2 Людмилы, и летчица спокойно по ней прошла -- на улице она утопала в мерзкой жиже по щиколотку. Георг Шульц занимался распоркой, соединявшей верхнее и нижнее крыло самолета. -- Guten Tag, -- осторожно поздоровался он. -- Добрый день, -- ответила она тоже по-немецки, тоже осторожно. После того, как Людмила отшила его в самый первый раз, Шульц больше не делал ей непристойных предложений, но продолжал заниматься ее "кукурузником" с характерной для него тщательностью и вниманием к мелочам. Они по-прежнему чувствовали себя неловко в присутствии друг друга. Людмила несколько раз видела, как он за ней наблюдает, думая, что она на него не смотрит. Впрочем, он мог опасаться, что она расскажет о его безобразном поведении своим соотечественникам. Фашиста здесь терпели только за то, что он был отличным механиком. Достаточно лишь намека, тени подозрения, и долго он не продержится. Шульц засунул отвертку в карман комбинезона и встал по стойке "смирно", но держался так напряженно, что его поза, скорее, получилась насмешливой, а не почтительной. -- Машина готова к полету, товарищ пилот, -- отрапортовал он. -- Спасибо, -- ответила Людмила. Она не назвала его "товарищ механик" не потому, что по-немецки это прозвучало бы нелепо, а потому что, как ей казалось, сам Шульц произносил слово "товарищ" с каким-то сарказмом. "Интересно, как ему удалось выжить в гитлеровской Германии?" -- подумала она. В Советском Союзе такое поведение стоило бы ему дорого. Людмила сама проверила наличие топлива и боезапас. Осторожность никогда не бывает лишней. Довольная результатами, она вышла из укрытия и помахала рукой наземной команде. Все вместе они выкатили "кукурузник" на взлетную полосу. Он держался на поверхности увереннее, чем люди. Шульц ухватился за пропеллер, и маленький пятицилиндровый двигатель Швецова практически сразу весело застрекотал. Людмила закашлялась от выхлопных газов, но удовлетворенно кивнула -- мотор работал прекрасно. Конечно, Георг Шульц нацист и развратник, но свое дело он знает. Людмила отпустила тормоз, и У-2, разбрызгивая грязь, покатил по взлетной полосе. Она набрала нужную скорость (не слишком высокую), отпустила ручку управления, и биплан покинул грязную землю, устремившись в небо, к желанной свободе. Оставив позади распутицу, Людмила наслаждалась ранней весной. Поток воздуха, омывавший ветровое стекло, больше не морозил щеки и нос. Солнце в окружении белых облаков весело сияло на голубом небе и не исчезало с приближением вечера. Пахло зеленой травой, а не грязью. Людмила пожалела, что не может подняться выше -- ей не хватало обзора. Сегодня она не просто выполняла свой долг, она получала удовольствие от полета. Но в тот момент, когда Людмила, казалось, забыла о своем задании, она увидела внизу два ржавых остова танков Т-34, башня одного из них лежала в пятнадцати метрах от корпуса. "Интересно, кто подбил наши танки -- немцы или ящеры?" -- подумала она. Так или иначе, печальное зрелище напомнило, что ее тоже могут убить, если она забудет о том, что сейчас идет война. С каждой секундой приближалась территория, которую удерживали ящеры. Людмила вряд ли смогла бы точно сказать, сколько сделала боевых вылетов в районы, оккупированные захватчиками, и потому задания начали превращаться в привычное, обыденное дело. Она сбрасывала небольшие бомбы, обстреливала цели, доставляла оружие и листовки партизанам. Сегодня ей предстояла совсем другая миссия. -- Ты должна взять на борт человека, -- сказал ей полковник Карпов. -- Его зовут Никифор Шолуденко. У него имеется информация, важная для нашей страны. Какая, мне не известно. Знаю только, что она _чрезвычайно_ важна. -- Я понимаю, товарищ полковник, -- ответила Людмила; чем больше человек знает, тем больше его можно... заставить выдать в случае, если он попадет в плен. Где-то посередине между городами Конотоп и Ромны находится яблоневый сад. Так, по крайней мере, сказал полковник. К сожалению, Людмила не могла пролететь прямо над Конотопом и направиться в сторону Ромны. Ящеры удерживали Конотоп в своих маленьких чешуйчатых лапах. Стоит ей появиться в небе над городом, ее ждет безвременная кончина. И потому, как обычно, она летела примерно в пятидесяти метрах над землей по весьма замысловатому маршруту. Если все пойдет хорошо, она скоро будет над садом. Если же обстоятельства сложатся не в ее пользу... "Ну, как-нибудь справлюсь", -- сказала она себе. Слева танк ящеров пытался вытащить три или четыре грузовика, по недосмотру заехавших в болото. Людмила хищно улыбнулась. Если бы она не выполняла другой приказ, она непременно расстреляла бы конвой. Но отклонение от курса может грозить серьезными неприятностями. Она сделала еще один резкий поворот -- если все пойдет, как нужно, яблоневый сад окажется в нескольких километрах впереди. Она не увидела никакого сада. Тогда в поисках нужной точки Людмила принялась облетать указанный район по спирали -- не слишком разумное поведение в светлое время дня. Слишком высока вероятность того, что ее заметят ящеры. Те, что вытаскивали грузовики, были слишком заняты, чтобы вертеть головами по сторонам. Вот! Деревья с маленькими зелеными листочками и белыми цветами. Очень скоро весна вступит в свои права, и сад будет выглядеть так, будто его засыпало снегом. Под одним из деревьев Людмила заметила какого-то человека. Она посмотрела вниз в поисках подходящего места для посадки. Кругом сплошная грязь. Людмила рассчитывала, что партизаны подготовят посадочную полосу, но ее надежды не сбылись. Через пару минут она сообразила: полковник не говорил, что Шолуденко связан с партизанами. Она предположила, что это так, но предположения подобного рода гроша ломаного не стоят. -- Нужно сесть как можно ближе к саду, -- сказала она вслух. Людмиле часто приходилось сажать самолет на обычных полях, и она перестала рассматривать такую посадку, как нечто сверхъестественное. Она начала снижаться и сбросила скорость, внимательно глядя перед собой, чтобы не угодить в какую-нибудь яму. Она уже села и мчалась вперед, когда заметила кривой корень, торчащий из земли. Только сейчас она поняла, что сад намного больше, чем ей показалось вначале, но уже не могла снова подняться в воздух -- не хватило бы скорости. Чтобы приземлиться, "кукурузнику", как правило, много места не нужно. Даст Бог (эта мысль возникла сама собой, несмотря на маркисистско-ленинское воспитание Людмилы), посадка пройдет благополучно. Так и произошло -- почти. В тот момент, когда Людмила решила, что все в порядке, левая лыжа застряла под корнем толщиной с ее руку. У-2 дернулся назад, одно крыло зарылось в землю, и Людмила услышала, как лопнул лонжерон. Пропеллер воткнулся в землю и оторвался. Одна деревянная лопасть просвистела мимо, чудом не задев голову Людмилы. Затем кукурузник перевернулся на спину, а Людмила повисла вверх ногами в открытой кабине пилота. -- Боже мой, -- пробормотала она. Она чудом не погибла, и никаких мыслей, связанных с марксистской диалектикой, в голову не приходило. Людмила услышала шаги. Наверное, человек, который ждал ее в яблоневом саду, направляется к обломкам самолета. -- Мне приходилось видеть более удачные посадки, -- сухо проговорил он. -- Мне тоже, -- согласилась с ним Людмила, -- ... товарищ Шолуденко. -- Кстати, -- продолжал он. -- Мне не сказали, что пилотом будет женщина. Вы в порядке? Вам помочь выбраться? Людмила мысленно оценила ситуацию. Она прокусила губу, конечно, будет много синяков и ссадин, но, кажется, ничего не сломано. Если не считать разбитого самолета и уязвленной гордости. -- Я в порядке, -- пробормотала она. -- Что до другого вашего вопроса... -- Она отстегнула ремни безопасности, спрыгнула на влажную землю, которая захлюпала у нее под ногами и выбралась из-под У-2. -- Я и сама справлюсь. -- Да, вы справились, -- согласился Шолуденко. Он, как и Людмила, говорил по-русски с украинским акцентом. Шолуденко ничем не отличался от самого обычного крестьянина украинца -- лицо с широкими скулами, голубые глаза, светлые волосы, подстриженные "под горшок". Впрочем, разговаривал он совсем не как крестьянин. Он производил впечатление человека образованного, умудренного жизненным опытом и циничного. -- И как вы собираетесь доставить меня к месту моего назначения? -- поинтересовался он. -- За нами может прилететь другой самолет? Хороший вопрос, только у Людмилы не было на него подходящего ответа. -- Если и прилетит, то не скоро, -- сказала она через несколько минут. -- Меня ждут назад только через пару часов, радио на моем самолете нет. Людмила знала, что ни один У-2 не оборудован радио передатчиком. Советские вооруженные силы -- как наземные, так и воздушные -- страдали от отсутствия хорошо налаженной связи. -- А когда вы не вернетесь на аэродром, там, скорее всего, подумают, что вас сбили ящеры. Никому не придет в голову, что самолет вышел из строя по вашей вине, -- проговорил Шолуденко. -- Должно быть, вы хороший пилот, иначе вы уже давно распростились бы с жизнью. -- Еще несколько минут назад я тоже так думала, -- ответила Людмила. -- Да, вы все верно поняли. Информация, которую вы должны доставить, очень ценная? -- Я полагаю, да, -- ответил Шолуденко. -- Люди, наделенные властью, наверное, со мной согласны, иначе вас не отправили бы сюда развлекать меня головокружительными воздушными трюками. Какое же значение имеют мои сведения в мировом масштабе... кто знает? Людмила не особенно успешно принялась отряхивать грязь со своего комбинезона. Головокружительные трюки... за такие слова она с удовольствием врезала бы наглому типу по морде. Но он явно был человеком влиятельным, иначе за ним никогда не послали бы самолет. А потому она лишь сказала: -- Не думаю, что нам стоит здесь задерживаться. Разведка у ящеров поставлена очень неплохо -- они способны в самое короткое время обнаружить место, где произошло крушение. Скоро они сюда заявятся, чтобы расстрелять тех, кто остался в живых. -- Разумно, -- согласился с ней Шолуденко и, не оглядываясь на разбитый У-2, зашагал на север. Людмила с мрачным видом последовала за ним. -- А у вас нет радиопередатчика? -- спросила она. -- Вы не можете сообщить о том, что произошло? -- В случае крайней необходимости... -- Он похлопал рукой по своему рюкзаку. -- В основном, здесь фотографии. -- Он замолчал, Людмила впервые за все время увидела, как по его лицу скользнула тень неуверенности. "Не знает, стоит ли мне говорить", -- подумала она. Наконец он сказал: -- Имя Степан Бандера вам знакомо? -- Украинский националист и коллаборационист? Да, он самый настоящий подонок. Во время становления Советской власти после революции Украина недолго была свободна и не зависела от Москвы и Ленинграда. Бандера хотел вернуть те времена. Он принадлежал к числу украинцев, с радостью встретивших приход нацистов, которые через несколько месяцев посадили его в тюрьму. "Предателей не любит никто", -- подумала Людмила. -- "Их можно использовать в случае необходимости, но не более того". -- Тут вы совершенно правы, -- согласился с ней Шолуденко. -- Когда явились ящеры, нацисты выпустили его на свободу. Он отплатил им за то, что они с ним сделали, но совсем не так, как хотелось бы нам. Людмиле понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, что имеет в виду Шолуденко. -- Он сотрудничает с ящерами? -- Да, и все его люди. -- Шолуденко сплюнул на землю у себя под ногами, показывая, что он думает про Бандеру. -- Они организовали Комитет освобождения Украины, который в последнее время доставляет партизанам массу неприятностей. -- Бедная наша Родина, -- грустно проговорила Людмила. -- Сначала нам пришлось иметь дело с предателями, которые с радостью приняли нацистских поработителей, не желая признать Советское правительство. А теперь бандеровцы сотрудничают с империалистскими захватчиками и воюют против Советского Союза и Германии. Если люди так ненавидят правительство, значит, с ним что-то не в порядке. Как только Людмила произнесла эти слова, она сразу же пожалела о том, что они сорвались у нее с языка. Она в первый раз в жизни видела человека по имени Никифор Шолуденко. Да, он одет, как крестьянин, но где гарантии, что он не из НКВД, ведь у него в рюкзаке лежат снимки бандеровцев. А она в его присутствии осмелилась критиковать советское правительство. Если бы сейчас был 1937 год, за свою неосторожность она наверняка заплатила бы жизнью. Даже в самые благополучные времена ей грозил бы открытый судебный процесс (или, как говорится, без суда и следствия...) и многолетнее заключение в одном из лагерей. Людмила подозревала, что они продолжали существовать и действовали весьма эффективно. Большинство из них находились далеко на севере, в местах, куда ящерам ни за что не добраться. -- А вы любите риск, верно? -- пробормотал Шолуденко. С бесконечным облегчением Людмила поняла, что ее мир останется в целости и сохранности, по крайней мере, пока. -- Да, пожалуй, -- прошептала она, приняв решение в будущем следить за своим языком. -- Если говорить абстрактно, я могу с вами согласиться, -- заявил Шолуденко. -- То, как складываются обстоятельства... -- Он развел руки в стороны. Шолуденко давал Людмиле понять, что в случае, если им придется отвечать на исключительно неприятные вопросы, он будет все отрицать -- иными словами, этого разговора не было. -- А могу я сказать кое-что... тоже с абстрактной точки зрения? -- спросила она. -- Разумеется, -- ответил Шолуденко. -- Любому школьнику известно, что конституция 1936 года гарантирует всем гражданам Советского Союза свободу слова. В его тоне Людмила не уловила и намека на иронию, однако, гипотетическая школьница, шагающая радом с ним, должна была иметь в виду, что тот, кто посчитает необходимым воспользоваться своим правом на свободу слова (или любым другим правом, гарантированным конституцией), напрашивается на серьезные неприятности. Но Людмила почему-то сомневалась, что Шолуденко, несмотря на весь его цинизм, предаст ее после того, как позволил говорить. Возможно, Людмила стала жертвой собственной наивности, но она уже и так сказала достаточно, и Шолуденко мог без проблем разрушить ее жизнь, если бы это входило в его намерения. -- Ужасно, что наше правительство заслужило ненависть такого огромного количества людей, -- проговорила она. -- У любого правящего класса есть враги, готовые его предать, но так много... -- Да, ужасно -- правильное слово, -- сказал Шолуденко. -- Но ничего удивительного тут нет. -- Он начал загибать пальцы, совсем как ученый или политрук. -- Вот смотрите, товарищ пилот: сто лет назад в России царили феодальные порядки. И соответствующие средства производства. Даже когда произошла Великая Октябрьская Социалистическая Революция, капиталистические отношения были у нас развиты гораздо слабее, чем в Германии или Англии. Вы со мной согласны? -- Согласна, -- сказала Людмила. -- Отлично. Подумайте, какое огромное значение имеет данный факт. Неожиданно произошла революция -- в мире, который ее ненавидел, в мире, готовом ее растоптать при первой возможности. Вы еще слишком молоды, чтобы помнить, как на нас напали японцы, американцы и британцы, но вы наверняка учили историю в школе. -- Да, но... Шолуденко поднял вверх палец. -- Дайте мне закончить, пожалуйста. Товарищ Сталин понимал, что нас уничтожат, если мы не сможем выпускать столько же товаров, сколько наши враги. Мы должны были убрать с нашего пути все, что мешало достижению великой цели. Вот почему мы заключили с гитлеровцами пакт: Советский Союз получил два мирных года, а Финляндия, Прибалтика, Польша и Румыния послужили для нас щитом, когда гитлеровские захватчики все-таки развязали войну. Шит пал в первые недели наступления фашистской Германии. Многие народы аннексированных Советским Союзом территорий перешли на сторону Германии и выступили против СССР, что яснее любых слов доказывало, насколько их радовала необходимость подчиниться коммунистическому режиму. Шолуденко говорил вполне разумные вещи. Без серьезного, безжалостного сопротивления революция рабочих и крестьян потерпела бы поражение от сил реакции, как во время Гражданской войны, так и от рук Германии. -- Несомненно, Советское государство имеет право и обязано выжить, -- сказала Людмила, и Шолуденко кивнул, соглашаясь. Однако летчица продолжала: -- Но разве государство правильно поступает, используя методы, которые вынуждают людей предпочесть жестоких фашистских захватчиков своим собственным согражданам? Людмила еще не оправилась после крушения своего самолета, иначе она никогда не стала бы вести себя так глупо в присутствии человека, который мог оказаться офицером НКВД, даже учитывая, что говорили они "абстрактно". Она оглядела поля вокруг, никого. Если Шолуденко попытается ее арестовать... ну, в кобуре на поясе у нее есть пистолет. С товарищем Шолуденко произойдет несчастный случай. На войне всякое бывает. А его драгоценные снимки она доставит кому следует. Если Шолуденко и собирался ее арестовать, вида он не подал. -- Вас можно поздравить, товарищ пилот, -- сказал он. -- Большинству такой вопрос никогда не пришел бы в голову. -- Такой вопрос мало кто _решился_ бы задать, но это уже другое дело... Ответ -- "да". Вы же наверняка изучали диалектику? -- Конечно, -- сердито сказала Людмила. -- Исторический прогресс является результатом единства и борьбы противоположностей, в результате которой возникает антитеза, а борьба возобновляется. -- И еще раз примите мои поздравления -- вы прошли прекрасную подготовку. На дороге исторического прогресса мы находимся в одном шаге от коммунизма. Вы сомневаетесь в том, что идеи Маркса будут претворены в жизнь уже нашими детьми, или, в самом крайнем случае, внуками? -- Не сомневаюсь... если нам удастся выстоять, -- ответила Людмила. -- Вот именно, -- так же сдержанно согласился с ней Шолуденко. -- Я уверен, что, в конце концов, мы бы победили гитлеровцев. Ящеры -- совсем другое дело. Ученые, занимающиеся законами коммунистической диалектики, все еще не могут решить, к какому классу их отнести. Товарищ Сталин не высказал своего мнения по данному вопросу -- пока. Но мы сейчас говорим о другом -- вы могли бы задать свой вопрос, даже если бы ящеры не прилетели на Землю, верно? -- Да, -- согласилась Людмила, отчаянно жалея, что ввязалась в опасную дискуссию. -- Если мы расстанемся с надеждой на то, что наши потомки будут жить при коммунизме, -- сказал Шолуденко, -- это будет означать, что силы реакции оказались сильнее сил прогресса и революции. Все, что мы делаем, чтобы избежать такого исхода, оправданно. А то, что кое-кому приходится страдать -- что же, тут ничего не поделаешь. Все, чему Людмилу учили в школе, говорило за то, что логика его рассуждений абсолютно верна, даже несмотря на то, что она противоречит здравому смыслу. Людмила знала, что пора остановиться; Шолуденко продемонстрировал гораздо больше терпимости, чем она могла от него ждать. Однако она спросила: -- А что если, стараясь сделать так, чтобы чаша весов перевесила в нашу сторону, мы поведем себя настолько грубо, что она просто перевернется? -- Риск, который мы должны принять во внимание, -- ответил Шолуденко. -- Вы член партии, товарищ пилот? Вы приводите серьезные доводы. -- Нет, -- проговорила Людмила. Понимая, что итак зашла уже слишком далеко, она осмелилась сделать еще один шаг. -- А вы, товарищ... вы из Комиссариата внутренних дел? -- Да, вполне возможно, что я из НКВД, -- спокойно сказал Шолуденко. -- Я могу быть кем угодно, в том числе и офицером Службы безопасности. -- Шолуденко внимательно посмотрел на Людмилу и заявил: -- Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы задать такой вопрос. Он сказал даже больше, чем намеревался, и Людмила ответила, осторожно подбирая слова: -- Все, что произошло за последние полтора года, заставляет задуматься над тем, что истинно, а что -- нет. -- Не буду с вами спорить, -- согласился Шолуденко. -- Но давайте вернемся к вопросам, более важным, чем моя скромная персона -- диалектика заставляет меня верить в то, что наше дело, в конце концов, победит. Мы разобьем даже ящеров. Вера в будущее заставила советский народ сражаться даже в самые страшные и черные дни, когда в конце 1941 года казалось, что вот-вот падет Москва. Но в войне против ящеров... -- Тут нам одна только диалектика не поможет, -- сказала Людмила. -- Нужно оружие, самолеты, танки, ракеты, причем самые современные. -- И снова я с вами согласен, -- проговорил Шолуденко. -- Но еще нам нужны люди, которые будут работать и сражаться за советское государство, а не на стороне империалистических захватчиков -- не важно, откуда они явились, из Германии или из глубин космоса. Диалектика предсказывает, что рано или поздно победа будет за нами. Не отвечая ему, Людмила остановилась на берегу небольшого пруда на краю поля, по которому они с Шолуденко шли. Она набрала воды в сложенные ладони и вымыла лицо. Затем сорвала пучок сухой травы и безрезультатно попыталась соскрести грязь со своего кожаного комбинезона. Довольно быстро она поняла, что скоро грязь засохнет и просто отвалиться, а сейчас сделать все равно ничего нельзя. Пехотинцам приходилось мириться и с худшим. Она выпрямилась и показала на рюкзак Шолуденко: -- А для тех, кто решил проигнорировать учение диалектики... -- Да, товарищ пилот. Для борьбы с ними существуют люди вроде меня. -- Шолуденко широко улыбнулся. Оказалось, что у него маленькие, ровные зубы, которые почему-то напомнили Людмиле волчьи клыки. Глава IX Остолоп Дэниелс скорчился в яме на окраине Рэндольфа, городка в штате Иллинойс, посылая всем святым молитвы о том, чтобы ящеры прекратили бомбежку прежде, чем его размажет по живописным окрестностям. Прижимаясь к земле, Остолоп чувствовал себя голым и беззащитным. Когда он воевал во Франции в Первую мировую войну, ему всегда удавалось вовремя нырнуть в глубокий окоп, когда по его душу прилетали немецкие снаряды. Конечно, смерть могла забраться туда и вслед за ним, но, как правило, он чувствовал себя в относительной безопасности. Здесь ни настоящих окопов, ни траншей не было. Эта война, в отличие от той, развивалась с такой скоростью, что люди просто не успевали строить защитные сооружения. -- Зато куча вот таких ям, -- проворчал он. Местный пейзаж напоминал картинки с изображением лунных кратеров. Ящеры захватили Рэндольф прошлым летом, во время наступления на Чикаго. Армия Паттона отбила городок, взяв его в клещи, и сумела войти в Блумингтон, расположенный в шести или восьми милях к северу. Ящеры снова пошли в атаку. Если Рэндольф падет, они смогут вернуть себе и Блумингтон. Еще один снаряд врезался в землю настолько близко, что Дэниелса подбросило в воздух, а потом швырнуло назад, словно от удара кулачного бойца. Сверху его присыпало комьями грязи. Едва переводя дух, он проворчал: -- Прямо сражение между Вашингтоном и Ричмондом, нас также швыряет то туда, то сюда. Оба его деда сражались на Гражданской войне на стороне южан, и в детстве он наслушался рассказов о боевых действиях двух армий. С годами истории становились красочнее и обрастали все новыми и новыми подробностями. Однако какими бы поразительными не казались ему их воспоминания, война во Франции и необходимость иметь дело с инопланетянами убеждали Дэниелса в том, что испытания, выпавшие на долю солдат тогда, не идут ни в какое сравнение с тем, что происходит в настоящее время. Над головой у него пронеслось еще несколько снарядов -- из Блумингтона. Остолоп подумал, что, возможно, они угодили прямо в орудия ящеров. А может быть, и нет. Артиллерия ящеров превосходила американскую по дальнобойности. Однако Дэниелсу ужасно хотелось, чтобы пехота неприятеля хотя бы чуть-чуть почувствовала на собственной шкуре, через какой ад приходится проходить людям. Над деревьями промчались боевые самолеты, и Остолоп отсалютовал им, дотронувшись рукой до каски: пилоты, вступавшие в бой с ящерами, как правило, были смертниками. Самолеты улетели, и Дэниелс их больше не видел. Он надеялся, что вражеская артиллерия их не сбила, просто они возвращаются на базу другой дорогой. -- Все равно никогда не узнаю, -- пробормотал он. Впрочем, судьба самолетов его больше не интересовала, потому что ящеры возобновили обстрел. Остолоп обнимал землю, точно страстный любовник, прижимаясь лицом к ее холодной влажной щеке. Некоторые снаряды разрывались совсем как те, что он видел во Франции, полет других сопровождал звук, с которым Остолоп познакомился во время отступления из Чикаго: не слишком громкий взрыв, а потом вой смертоносного града осколков. -- Поосторожнее, ребята! -- крикнул он своим парням, рассредоточившимся по всему полю. -- Они снова швыряют проклятые мины. Дэниелс ненавидел синие снаряды размером с бейсбольный мяч. Обычный взорвался -- и все, от него нечего больше ждать. А эти хитроумные штучки несли смерть и увечья на целый акр вокруг -- они просто лежали на земле и ждали своего часа. -- Теперь все поле заминировано, -- сердито проворчал Дэниелс. Через некоторое время обстрел прекратился. Дэниелс схватил свой автомат и осторожно выглянул наружу. Если бы они воевали с фрицами, те после такой артиллерийской подготовки пустили бы в дело пехоту. Однако Остолоп уже знал, что ящеры далеко не всегда играют по правилам. Иногда им удавалось перехитрить людей. "Но чаще", -- подумал он, -- "такая тактика доставляет неприятности им самим". Вот вам пример: если они хотят выбить американцев из Рэндольфа, лучшей возможности, чем сейчас, не будет -- люди дезорганизованы и еще не пришли в себя после такого жестокого обстрела. Однако ящеры продолжали оставаться на своей позиции к югу от города. Только высоко в небе пролетел самолет, оставив за собой длинный серебристый след. Дэниелс погрозил ему кулаком. -- Хочешь посмотреть, как вы нас потрепали, прежде чем запускать сюда пехоту? -- прорычал он. -- Мерзкий ублюдок! А для чего еще нужна пехота, если не для того, чтобы платить по всем счетам? После грохота и визга снарядов наступившая тишина оглушила Остолопа. На короткий, резкий хлопок можно было бы и не обратить внимания, если бы вслед за ним не раздался пронзительный вопль. -- Вот дерьмо! -- выругался Дэниелс. -- Какой-то идиот вылез из своей норы. Ну почему они меня никогда не слушают? Раньше ему казалось, что игроки низшей лиги не умеют слушать менеджера. Это, конечно, так, но по сравнению с солдатами они самые настоящие Эйнштейны. Остолоп выбрался из своей ямки; за время войны он похудел и стал намного увереннее и легче двигаться, чем когда носил форму клуба "Декатур коммодоре", но с радостью вернул бы свой жирок, если бы ему представилась такая возможность. Только она почему-то не представлялась. Остолоп пополз по земле, взрыхленной снарядами, через полуразрушенные строения в ту сторону, откуда донесся крик боли, а сейчас раздавались тихие стоны. Кевин Донлан, вцепившись руками в левую щиколотку, лежал рядом с ямой от снаряда. То, что должно было находиться ниже, представляло собой кровавое месиво. Внутри у Дэниелса все сжалось. -- Господи Иисусе, сынок, что ты сделал? -- спросил он, хотя ответа не требовалось. -- Сержант? -- голос Донлана звучал спокойно и ясно, словно тело еще не сообщило ему, как сильно он пострадал. -- Сержант, я только хотел помочиться. Не мог же я там, где сидел и... "Вот и пострадал из-за своей аккуратности", -- подумал Остолоп. Впрочем, говорить мальчишке это не следует, по крайней мере, сейчас. -- Мисс Люсиль! -- крикнул Остолоп. Дожидаясь Люсиль Поттер, он достал бинт и пакетик с антибиотиком из мешка на поясе Донлана, высыпал порошок на рану, не зная, снять ли остатки сапога с ноги, прежде чем ее бинтовать. Но когда он ухватился за сапог, паренек так отчаянно завопил, что Дэниелс решил его не трогать и наложил повязку поверх. Примерно через минуту прибежала Люсиль Поттер. В грязном комбинезоне и каске она почти ничем не отличалась от окружавших ее мужчин, если не считать, конечно, того, что ей не приходилось бриться. На каску она прикрепила красный крест в белом круге. Ящеры уже знали, что это за знак, и относились к нему не менее уважительно, чем люди. Люсиль посмотрела на мгновенно промокшую повязку и тихонько прищелкнула языком. -- Придется наложить шину, сержант. Остолоп посмотрел на Донлана, мальчишка лежал с закрытыми глазами. -- Тогда он лишится ноги, мисс Люсиль. -- Я знаю, -- ответила она. -- Но в противном случае ой умрет от потери крови. Кроме того, спасти ногу при таком ранении нет никаких шансов. Люсиль наградила его сердитым взглядом, словно приглашая поспорить, но Дэниелс не стал ей возражать. Ему довелось видеть достаточно ранений во Франции и Иллинойсе, чтобы понимать, что она права. Она отрезала штанину и вытащили из своего черного чемоданчика длинный бинт и дощечку. -- Проклятье, -- выругался Дэниелс; еще один парень до конца жизни будет ходить на костылях. -- Знаю, очень плохо, -- проговорила Люсиль Поттер. -- Вы считаете, было бы лучше, если бы он умер? А через десять лет, если война, конечно, закончится, он пожалеет, что мы не позволили ему умереть? -- Думаю, нет, -- ответил Дэниелс. Когда он рос в Миссисипи, он видел множество взрослых мужчин, которые лишились во время Гражданской войны кто ноги, кто руки, а кто ступни. Разумеется, это не делало их счастливее, но они справлялись с жизненными проблемами легче, чем можно было предположить. Люди существа крепкие. Дэниелс послал к капитану Мачеку гонца -- он знал, что там наверняка должен быть полевой телефон. Теперь оставалось только ждать. У Донлана, казалось, наконец, наступила реакция, и он практически не понимал, что происходит вокруг. Когда Остолоп сказал об этом Люсиль, она ответила: -- И слава Богу... Он, по крайней мере, не так страдает от боли. Ближайшая станция первой помощи находилась примерно в четверти мили от линии фронта, и четыре санитара с носилками прибыли за Донланом через пятнадцать минут. Возглавлявший их капрал, посмотрел на ногу паренька и покачал головой. -- Боюсь, мы ничем не сможем ему помочь, -- сказал он. -- Его придется везти в Блумингтон, но ногу все равно ампутируют. -- Вы почти наверняка правы, -- согласилась с ним Люсиль. Услышав ее голос, санитары, как по команде, повернули головы. Она наградила их вызывающим взглядом, который предлагал им сказать что-нибудь этакое. Никто не осмелился и рта раскрыть. -- Чем быстрее он туда попадет, тем скорее врачи смогут им заняться, -- продолжала Люсиль. Донлана положили на носилки и унесли. -- Ужасно, -- проговорил Дэниелс. -- Кевин хороший мальчик. Эта война... -- Он замолчал, вспомнив, что рядом с ним стоит женщина. Тяжело вздохнув, он заявил: -- Господи, чего бы я не отдал за сигарету или обычный табак. -- Отвратительная привычка -- и то, и другое, -- строго заявила Люсиль Поттер и сердито посмотрела на Остолопа. А потом, печально улыбнувшись, сказала: -- Я бы тоже с удовольствием выкурила сигаретку. Мой запас иссяк месяц назад, и я ужасно страдаю. -- Может быть, в Блумингтоне удастся что-нибудь раздобыть, -- предположил Остолоп. -- Если у нас тут возникнет небольшая передышка, я отправлю Сабо в город, пусть там порыщет. Если хочешь освободить владельцев от их имущества, лучшего специалиста, чем старина Дракула, не сыщешь. -- Он действительно очень ловко добывает домашнее пиво и самогон, -- сказала Люсиль. -- Но их здесь делают. В Иллинойсе не выращивают табак, так что вряд ли мы можем на что-нибудь рассчитывать. -- Да, сейчас мы, вообще, мало на что можем рассчитывать, -- заявил Остолоп. -- Я и не упомню, когда был таким тощим. -- Вам полезно, -- заметила Люсиль и получила в ответ возмущенный взгляд. Стройная Люсиль Поттер, казалось, всю жизнь такой и была -- ни единой лишней унции веса. Откуда ей знать, что человеку приятно и удобно, а что нет? Впрочем, спорить Остолопу не хотелось, и потому он сказал: -- Надеюсь, у Донлана все будет хорошо. Обидно, когда инвалидом становится молоденький мальчик. -- Мне казалось, мы с вами уже выяснили, что лучше остаться инвалидом, чем умереть, -- ответила Люсиль Поттер. -- Я рада, что полевой телефон оказался в исправности, и санитары прибыли сразу. Я собиралась ампутировать ему ногу сама. -- Она постучала рукой по своему черному чемоданчику. -- У меня есть немного эфира. Он бы ничего не почувствовал. -- А вы умеете? -- спросил Дэниелс. Одно дело ранения на поле боя, но разрезать человека специально... Остолоп покачал головой. Потому что знал -- лично он на такое не способен. -- Мне еще ни разу не приходилось ампутировать конечности, -- ответила Люсиль Поттер, -- но я читала в учебнике, и... -- Я знаю, -- перебил ее Дэниелс. -- Все свободное время вы проводите с медицинскими книгами в руках. -- У меня нет выбора. Медсестры не оперируют, а я даже не работала операционной сестрой и не видела хирургов за делом. Однако полевой врач должен уметь все, потому что нам не часто выпадает такое везение, как сегодня. А если не будет возможности доставить раненого в госпиталь? По-моему, разумно. -- Разумно, -- согласился Дэниелс. -- Вы обычно... Слева от них началась стрельба. Остолоп не договорил и быстро забрался в импровизированный окоп, из которого выскочил Кевин Донлан. Люсиль Поттер поспешила присоединиться к нему. Ее боевому опыту было всего несколько недель от роду, но один урок она усвоила сразу: если хочешь остаться в живых, ищи укрытие. Снова начался артиллерийский обстрел, ящеры палили без передышки, американцы выпускали по неприятелю отдельные залпы из разных точек вдоль линии фронта. Они уже знали, что если их орудия останутся на одном и том же месте, ящеры быстро вычислят, где они, и уничтожат. Земля дрожала и волновалась, точно море в шторм, хотя Остолопу ни разу в жизни не приходилось видеть шторма, который сопровождался бы таким грохотом. Он подтолкнул Люсиль, чтобы она прижалась животом к земле, затем бросился сверху, стараясь прикрыть ее от осколков. Он не знал, почему так поступил -- потому ли, что она женщина, или единственный врач, который у них есть. Так или иначе, он считал, что должен ее оберегать. Обстрел прекратился так же неожиданно, как и начался. Остолоп высунул голову из окопа и увидел, что пехота неприятеля пошла в наступление. Он выпустил длинную очередь из своего автомата, и ящеры тут же прижались к земле. Он не знал, удалось ли ему попасть хотя бы в кого-нибудь; автомат бил не слишком точно с расстояния, превышающего пару сотен ярдов. Остолоп пожалел, что у него нет такого же автомата, как у ящеров. Они попадают в цель с расстояния в два раза превышающего то, с которого мог эффективно стрелять Дэниелс. Кроме того, магазин у них вместительнее. Остолоп слышал о том, что кое-кому удалось захватить вражеские винтовки и автоматы, но добывать для них боеприпасы было так трудно, что оно того не стоило. Большая часть оружия ящеров, брошенного на поле боя, самолетом отправлялось разным там умникам для изучения. Если повезет, американцам скоро удастся снабдить своих солдат великолепными игрушками. Остолоп застонал, потому что неожиданное появление танка прервало приятный ход его мыслей. Теперь он понял, что чувствовали бедные фрицы во Франции в 1918 году, когда с громким лязгом и грохотом на них надвигались металлические чудовища. А они ничего не могли сделать, чтобы остановить или, хотя бы, замедлить их наступление. Танк и пехота, прикрывающая его, медленно приближались. Прошлая зима кое-чему научила инопланетян; тогда они потеряли много бронемашин, потому что не привлекали на помощь пехоту Теперь они знали, что следует делать. Люсиль Поттер приподняла голову и выглянула из окопа. -- Кажется, у нас проблемы, -- сказала она. Дэниелс кивнул. Не просто проблемы, а очень серьезные неприятности. Если он побежит, стрелок из танка или солдаты пехотинцы начнут стрелять, и ему конец. Если останется на месте, враг пройдет линию обороны, и до него опять же доберутся солдаты ящеров. Справа кто-то выстрелил в танк из базуки. Снаряд попал в башню, но не причинила машине неприятеля никакого вреда. -- Вот идиот! -- выругался Остолоп. В правилах говорилось, что из базуки следует стрелять только по задней части танка; броня спереди такая толстая, что ей просто ничего не сделается. Парню, выстрелившему в танк, пришлось дорого заплатить за свою инициативу. Вражеская машина развернулась, пехота открыла огонь из автоматов, а затем к ним присоединилось и главное орудие. Солдаты целеустремленно шагали в сторону базуки, они намеревались сделать все, чтобы не позволить никому причинить вред их танку. Когда они покончили с американцем и его товарищами, скорее всего, там даже и хоронить уже было нечего. А значит, они забыли про Остолопа. На мгновение он подумал, что ему от их невнимательности не будет никакого прока: если враг прошел линию фронта, надежды на спасение нет никакой. Медленно, осторожно Дэниелс снова высунулся из своей норы Танк, развернувшись к нему задом, замер примерно в ста футах г поливал огнем цель, которую считал более опасной, чем какой-то человек, прячущийся в крошечном окопе. Остолоп быстро нырнул обратно и повернулся к Люсиль. Поттер. -- Дайте мне эфир, -- рявкнул он. -- Что? Зачем? -- Она прижала чемоданчик к груди. -- Это... он горит, верно? -- Жесткая рука отца, с которой довольно близко познакомились щеки и задница Остолопа, научила его никогда не ругаться в присутствии женщин, но на сей раз он чуть не нарушил правила, усвоенного в детстве. -- Быстро, давайте! Наградив его удивленным взглядом, Люсиль раскрыла чемоданчик и протянула ему стеклянный флакон, наполовину заполненный прозрачной маслянистой жидкостью. Дэниелс задумчиво взвесил его в руке. Да, полетит просто классно. Владение битой не позволило ему сделать карьеру игрока Высшей лиги, но на броски Остолопа никто не жаловался. Да и во Франции он очень ловко метал гранаты. Кроме того, сейчас он находится в более выгодном положении, чем на игровом поле -- у него есть время на подготовку. Можно спокойно обдумать бросок, прокрутить в голове каждый этап, постараться предугадать, куда полетит "снаряд". Обычно на это уходит гораздо больше времени, чем на сам бросок. Дэниелс выпрыгнул из ямки, изо всех сил швырнул флакончик и мгновенно нырнул обратно. Скорее всего, никто его даже не заметил. -- Попали? -- спросила Люсиль. -- Мисс Люсиль, определенно могу сказать вам только одно: я не посмотрел -- не хотелось торчать на виду. Я постарался бросить флакон так, чтобы он разбился о башню, а его содержимое вытекло прямо в их тепленький моторчик. Плечо у Остолопа отчаянно болело; он уже много лет ничего не бросал с такой отчаянной силой. Похоже, он попал в цель, но в жизни всякое бывает. Чуть дальше, или, наоборот, ближе -- и можно было не стараться. И тут Остолоп услышал громкие вопли американцев, засевших в соседних окопах. Тогда он решил посмотреть, что вызвало восторг его соплеменников. Он осторожно высунул голову наружу и тоже взвыл от радости. Весь отсек, в котором помещался двигатель, охватило пламя, а его языки неуклонно подбирались к башне. На глазах у ликующего Дэниелса запасной люк открылся, и на землю спрыгнул ящер. Остолоп нырнул в окоп за своим автоматом. -- Мисс Люсиль, мы прикончили танк ящеров, он нам теперь ничего не сделает. Люсиль Поттер треснула его по спине, совсем как обычный солдат. Впрочем, в ответ Дэниелс не стал бы пытаться поцеловать другого солдата. Она не противилась, но и не особенно отреагировала. Остолопа это нисколько не обеспокоило; он высунулся из своего окопа и принялся палить по бегущей команде горящего танка и пехотинцам, которые теперь казались не такими страшными. Ящеры отступили. Танк продолжал гореть. "Шерману" конец пришел бы гораздо быстрее, однако, через некоторое время огонь добрался до бака с горючим и боеприпасов, и раздался оглушительный взрыв, обласкавший сердца американских солдат. У Остолопа возникло ощущение, будто ему по голове врезали кувалдой. -- Господи! -- вскричал он. -- Такого даже в кино не увидишь! -- Что верно, то верно, -- согласилась Люсиль Поттер. -- Теперь, похоже, нам удастся удержать Рэндольф. Потрясающий бросок. Я в жизни ничего подобного не видела. Вы, наверное, здорово играли в бейсбол. -- В Высшую лигу попадают только очень хорошие игроки, -- сказал Остолоп, пожав плечами. -- Остаются самые лучшие, я таким не стал. -- Однако сейчас Дэниелсу вовсе не хотелось разговаривать про бейсбол. Он отряхнул куртку, несколько раз смущенно кашлянул и пробормотал: -- Мисс Люсиль, надеюсь, вы на меня не обиделись? -- Когда вы меня поцеловали? Я не обиделась, -- ответила она, всем своим видом давая понять, что предпринимать новые попытки не стоит. Остолоп ковырял носком сапога землю на дне окопа, в котором они сидели, а Люсиль продолжала: -- Мне это не нужно, Остолоп, я не хочу. Дело не в вас... вы хороший человек. Дело во мне. -- Хорошо, -- проговорил Дэниелс. Он достаточно долго прожил на свете, чтобы пасть жертвой своих чувств, но это не означало, что у него их не могло быть. Он сдвинул немного каску и почесал в затылке. -- Вы же сами сказали, что я вам нравлюсь, тогда почему же... -- Дэниелс замолчал; если она не желает говорить, ее право. Впервые с тех пор, как они познакомились, он вдруг увидел, что Люсиль не знает, что сказать. Она нахмурилась, очевидно, смутилась. Затем очень медленно начала: -- Остолоп, мне трудно объяснить, да и не очень хочется... Я... Неожиданно раздался крик: -- Мисс Люсиль! -- Появился солдат из другого взвода, который запрыгнул к ним в окоп и выпалил: -- Мисс Люсиль, у нас двое раненых. Один в плечо, а другой -- в грудь. Питере... тот, которого ранило в грудь, он очень плох, мисс. -- Иду, -- сказала Люсиль и поспешила к раненым, оставив Остолопа смущенно почесывать голову. * * * Дэвид Гольдфарб считал, что несмотря на военное время, соблюдать правила этикета необходимо. В конце концов, не каждый день премьер-министр посещает Опытный научно-исследовательский аэродром в Брантингторпе. Но Уинстона Черчилля не приветствовал строй подтянутых представителей ВВС в синей форме, и никому не пришло в голову устроить демонстрацию способностей "Пионеров" и "Метеоров", чтобы показать главе страны, чего удалось достичь Фреду Хипплу и его команде. По правде говоря, о приезде Черчилля стало известно всего за час до назначенного срока. Полковник Хиппл сообщил потрясающую новость, вернувшись из барака, в котором расположилось командование аэродромом. На одно короткое мгновение его подчиненные, изо всех сил старавшиеся разгадать тайны бомбардировщика ящеров, сбитого неподалеку от аэродрома, от изумления потеряли дар речи. Как и всегда, первым пришел в себя уоррант-офицер Бэзил Раундбуш. -- Очень благородно с его стороны явиться сюда собственной персоной для того, чтобы надрать нам уши. -- Надеюсь, ваши будут первыми, старина, -- ответил Хиппл, и Раундбуш прикрыл лицо руками, сдаваясь. Полковник Хиппл, хоть и был значительно ниже ростом любого из своих подчиненных, в остроумии им не уступал. -- Полагаю, о визите стало известно всего несколько минут назад, -- продолжал он. -- По вполне понятным причинам приняты серьезные меры безопасности. -- Нам сейчас совсем не нужны тут ящеры, верно? -- сказал Гольдфарб. -- Да, пожалуй, это было бы... несколько неприятно, -- согласился с ним Хиппл -- высказывание в стиле Раундбуша. Итак, премьер-министр, как и Дэвид Гольдфарб, прибыл из Лестера на стареньком велосипеде, точно чей-то дедушка, направляющийся на выборы в столицу округа. Он остановился около барака метеорологов, в котором продолжала работать команда Хиппла, после того, как ящеры разбомбили их импровизированную лабораторию. Когда Гольдфарб увидел в окно круглое розовое лицо и знакомую сигару, у него от удивления отвисла челюсть. Он и представить себе не мог, что ему доведется познакомиться с главой Британской империи. Подполковник Джулиан Пиэри отреагировал более прозаично. Густым басом, который совсем не вязался с его хрупким телосложением, он заявил: -- Надеюсь, наша свекла не пострадала. В Брантингторпе -- как, впрочем, и везде в Британии -- все, в том числе и команда Хиппла, имели свой собственный огород. На Британских островах жило больше людей, чем правительство могло прокормить, а поставки из Америки прекратились. Не потому, что ящеры бомбили корабли (они по-прежнему продолжали не обращать внимания на водный транспорт), просто американцам самим многого не хватало. Отсюда и сады с огородами. Свекла, картофель, бобы, репа, пастернак, капуста, кукуруза... везде, где позволял климат, люди выращивали овощи и порой охраняли свою собственность при помощи крикетных бит или напускали злобных псов на тех, кто намеревался поживиться за чужой счет и не боялся огородных пугал. Все встали по стойке "смирно", когда премьер-министр в сопровождении охранника, который, казалось, ни разу в жизни не улыбнулся, переступил порог барака. -- Вольно, джентльмены, -- сказал Черчилль. -- В конце концов, меня здесь нет -- официально. Сейчас я произношу речь на Би-би-си и нахожусь в Лондоне. Поскольку всем известна моя привычка выступать в прямых трансляциях, иногда я прибегаю к помощи записи, чтобы одновременно находиться в двух местах. -- Он с заговорщицким видом хихикнул и добавил: -- Надеюсь, вы меня не выдадите. Гольдфарб чисто инстинктивно потряс головой. Услышать голос Черчилля без помех, которыми сопровождаются теперь все радиопередачи, казалось ему даже большим чудом, чем увидеть живого премьер-министра: фотографии передавали его облик гораздо правдивее, чем приемники голос. Черчилль подошел к Фреду Хипплу, стоявшему возле деревянного стола, на котором лежали детали двигателя сбитого реактивного истребителя ящеров. Указав на них рукой, премьер-министр спросил: -- Через сколько времени мы сможем скопировать двигатель, полковник? -- Скопировать, сэр? -- переспросил Хиппл. -- Не скоро. Ящеры ушли от нас далеко вперед в том, что касается тонкой доводки двигателей и техники механической обработки материалов. Используя титан и металлокерамику они делают такое, что нам и не снилось. Но, выясняя, почему и как они создают свою технику, мы учимся совершенствовать свою. -- Понятно, -- задумчиво проговорил Черчилль. -- Поэтому даже несмотря на то, что у вас лежит перед носом учебник, -- он показал на детали двигателя, -- вы не можете взять и прочитать его, а вынуждены разбирать текст, как будто он написан никому не известным шифром. -- Отличная аналогия, сэр, -- согласился с ним Хиппл. -- Двигатель достаточно прост, хотя такой же мы пока сделать не в силах. А вот что касается радара, который нам доставлен с того же сбитого самолета, боюсь, что расшифровка нам не очень дается. -- Да, мне сказали, -- заметил Черчилль, -- хотя я так и не понял, в чем состоит главная проблема. -- Позвольте я представлю вам Дэвида Гольдфарба, специалиста по радарным установкам, сэр, -- проговорил Хиппл. -- Он вошел в состав нашей группы для того, чтобы решить проблему размещения радара на "Метеорах", и потратил немало сил, пытаясь разгадать секрет радарной установки противника, попавшей нам в руки. Когда полковник подвел премьер-министра к рабочему месту Гольдфарба, Дэвид подумал -- не в первый раз -- что работать с Хипплом просто здорово. Большинство офицеров сами пустились бы в объяснения, стараясь выслужиться перед начальством, и делая вид, что подчиненных у них просто нет. Однако Хиппл представил Гольдфарба Черчиллю, а сам отошел в сторону, чтобы не мешать беседе. Сначала Дэвид ужасно смущался. Заметив, что он заикается и краснеет, премьер-министр перевел разговор на другие темы. -- Гольдфарб, -- задумчиво проговорил он. -- По-моему, мне говорили, что вы родственник мистера Русси, сотрудничавшего с ящерами в Польше. -- Да, совершенно верно, сэр, -- ответил Гольдфарб. -- Мы кузены. Когда мой отец приехал в Англию перед Первой мировой войной, он звал с собой сестру с мужем, а потом продолжал их уговаривать до тех пор, пока в 39-ом не началась Вторая мировая. Они не желали его слушать. Мойше Русси их сын. -- Получается, ваши семьи все время поддерживали друг с другом связь. -- Да, сэр, пока она не прервалась. Я узнал, что случилось с моими родственниками, только когда Мойше начал выступать по радио. Он не сказал, что большинство его родственников погибло в варшавском гетто, премьер-министр, скорее всего, это и сам знал. Кроме того, Гольдфарб не мог думать об их судьбе и не испытывать всепоглощающего гнева, заставлявшего его жалеть о том, что Англия больше не воюет с Германией. -- Я не забуду о ваших родственных узах, -- заявил Черчилль. -- Они могут оказаться нам полезными. -- Однако прежде чем Гольдфарб успел набраться храбрости, чтобы спросить, каким образом, Черчилль заговорил о радаре: -- Попробуйте объяснить мне, чем этот прибор отличается от нашего и что мешает вам в нем разобраться. -- Хорошо, я попытаюсь, сэр, -- ответил Гольдфарб. -- Один из наших радаров, как и радиоприемник, работает с использованием электронных ламп -- американцы называют их по-другому, но суть от этого не меняется. Ящеры обходятся без них. У них вместо ламп имеются вот такие штуки. -- Он показал на доски с маленькими бугорками и серебристой металлической паутиной. -- И что? -- спросил Черчилль. -- Почему простая замена вас так озадачивает? -- Потому что мы не знаем, как работает проклятая тварь, -- выпалил Гольдфарб. Отчаянно желая, чтобы земля разверзлась и поглотила его, он попытался извиниться: -- Понимаете, у нас нет ни одной теории, которая объясняла бы, каким образом маленькие кусочки кремния -- это мы выяснили наверняка -- могут играть роль электронных ламп. А поскольку ничего подобного нам видеть не приходилось, приходится узнавать функцию каждого элемента методом проб и ошибок, если можно так сказать. Например, подключаем к источнику питания и смотрим, что будет. С другой стороны нам ведь даже не известно, какую мощность следует задать. К счастью, Черчилль проигнорировал его брань в адрес непослушного прибора и спросил: -- И что вам удалось узнать? -- Ящерам про радар известно больше, чем нам, сэр, -- ответил Гольдфарб. -- Боюсь, ничего определеннее я вам не скажу. Мы не можем начать выпускать аналогичные детали: инженер-химик, с которым я разговаривал, утверждает, что самый лучший кремний, имеющийся в нашем распоряжении, недостаточно очищен. А некоторые бугорки, если взглянуть на них под микроскопом, прошли такую тонкую обработку, что мы даже не представляем, как такое возможно -- я уже не говорю, зачем. -- Каким образом и зачем -- вопросы для тех, у кого есть время, а у нас его, к сожалению, нет, -- заявил Черчилль. -- Нам необходимо узнать, как работает прибор и сможем ли мы построить такой же, и что нужно сделать, чтобы уменьшить эффективность его использования врагом. -- Да, сэр, -- с восхищением ответил Гольдфарб. Черчилль, конечно, не специалист в данной области, но он отлично знал, какие задачи необходимо решать в первую очередь. До сих пор еще никто до конца не разобрался в теории магнетрона и в том, каким образом и почему узкие каналы, соединяющие внешние отверстия с большим центральным, усиливают сигнал по экспоненте То, что прибор действует именно так, сомнений не вызывало и обеспечило английскому радару превосходство над немецким. Однако, к сожалению, понять принцип действия устройства, которым пользовались ящеры, это не помогло. -- Кое-что мы все-таки выяснили и можем применить в наших установках, правда Гольдфарб? -- вмешался полковник Хиппл. -- Прошу прощения, сэр. Мне следовало сообразить, что господину премьер-министру будет интересно услышать о наших достижениях. Мы можем скопировать магнетрон ящеров; его мы, по крайней мере, узнали. Он испускает очень точно направленный сигнал на более коротких волнах, раньше мы такого не умели. А замечательное с инженерной точки зрения устройство, принимающее ответные импульсы, мы установим на новых моделях "Метеора". -- Очень хорошо, Гольдфарб, -- заявил Черчилль. -- Не буду больше отрывать вас от дела. С помощью таких людей, как вы и ваши товарищи, работающие в этой импровизированной лаборатории, я уверен, мы, как и всегда, победим зло, которое тщетно пытается подчинить нас своей воле. А вы, Гольдфарб, возможно, сыграете еще более значительную роль, чем участие в экспериментах по изучению вражеского радара. Вид у премьер-министра был непривычно добродушный. Три года в ВВС научили Гольдфарба тому, что если высшее начальство напускает на себя такой вид, жди неприятностей Но он уже давно понял, что от него все равно ничего не зависит и потому сказал то, чего от него ждали- -- Я приложу все старания, сэр. Черчилль ласково ему кивнул, затем вернулся к Хипплу и его коллегам, чтобы еще немного поговорить про двигатель. Через несколько минут, он надел шляпу, попрощался с Хипплом и покинул лабораторию. -- Слушай, старина, -- ухмыльнувшись, сказал Раундбуш Гольдфарбу, -- когда Уинни сделает тебя членом Парламента, вспоминай хотя бы иногда простых ребят, с которыми познакомился до того, как стал богат и знаменит. -- Членом Парламента? -- Гольдфарб в притворном возмущении покачал головой. -- Надеюсь, он придумал что-нибудь получше. Вы же все слышали, у него для меня есть поручение поважнее того, что я тут делаю. Его шутливое заявление встретило всеобщее одобрение. Один из метеорологов сказал: -- Хорошо еще, тебе хватило ума не признаться ему в том, что ты поддерживаешь лейбористов. -- Теперь уже все равно. Гольдфарб действительно поддерживал лейбористов, которые защищали интересы трудящегося человека (как большинство еврейских эмигрантов, он имел некоторый уклон влево). Но Гольдфарб знал, что никто, кроме Черчилля, не смог бы поднять Британию против Гитлера, и никому другому не удалось бы убедить британцев в необходимости сражаться с ящерами. Мысли о нацистах и ящерах вернули Гольдфарба в 40-ой год, когда все так боялись вторжения Германии на Британские острова. Немцам это не удалось, в немалой степени благодаря радарным установкам, которые не позволили им одержать верх над ВВС. Если сюда заявятся ящеры, никто и ничто не гарантирует британцам успех в борьбе с ними. По иронии судьбы немцы, удерживающие свои позиции в северной Франции, прикрывают Англию от вторжения захватчиков. Впрочем, щит нельзя назвать идеальным, поскольку ящеры полностью контролируют воздушное пространство. Они могут без проблем перебросить свои силы через Северную Францию и Ла-Манш. Гольдфарб фыркнул. Единственное, что он может сделать в данной ситуации -- поднять эффективность британского радара. Тогда ящерам придется заплатить более высокую цену, если они вздумают вторгнуться на территорию Британии. Конечно, в идеале Дэвид хотел бы иметь возможность совершить что-нибудь выдающееся, Но ведь многие, вообще, ничем не в состоянии помочь своей родине, так что, пожалуй, все в порядке. Более того, ему не только довелось встретиться с Уинстоном Черчиллем, они беседовали о деле! Мало кому выпала такая огромная честь! К сожалению, Дэвид не имел права написать домой, своим родным, о том, что премьер-министр приезжал к ним на базу -- цензоры ни за что не пропустят такое письмо -- но если он когда-нибудь снова окажется в Лондоне, он непременно им все расскажет. По правде говоря, об отпуске Дэвид даже и мечтать перестал. -- Черчилля переполняют великолепные идеи, -- заявил Фред Хиппл. -- Главная проблема состоит в том, что и дурацких у него сколько хочешь, а отличить одну от другой иногда удается только, когда уже слишком поздно. -- Насчет использования радара ящеров он сказал просто здорово, -- заметил Гольдфарб. -- Нам гораздо важнее "что", а не "как" и "почему". Мы в состоянии применить то, что узнали, не пытаясь понять, как оно работает. Любой дурачок может водить машину, не забивая себе голову ненужными знаниями про двигатель внутреннего сгорания. -- Ну, кто-то же должен разбираться в теории, иначе твоему дурачку не на чем будет ездить, -- заявил Бэзил Раундбуш. -- Верно, но только до определенной степени, -- вмешался Хиппл. -- Даже сейчас теория дальше устройства самолета не идет; рано или поздно тебе непременно придется выйти на улицу и посмотреть, как летает то, что ты спроектировал. Примерно так же обстояло дело и во время первой мировой войны, когда практически все -- так мне говорили старые инженеры -- делалось методом проб и ошибок. Однако машины, которые они выпускали, поднимались в воздух и вполне сносно выполняли свои функции. -- Как правило, -- мрачно заявил Раундбуш. -- Я чертовски счастлив, что мне не пришлось на них летать. Гольдфарб проигнорировал его слова. Раундбуш отпускал свои шуточки также часто, как другие крутят пуговицу на пиджаке, перебирают четки или теребят прядь волос -- необходимость успокоить нервы, не более того. Тихонько хихикая, он подключил источник питания к одной части инвертора ящеров и омметр -- к другой. Затем нужно будет измерить напряжение и силу тока. Когда имеешь дело с такими необычными компонентами, предугадать, что произойдет с электрическим током можно только экспериментальным путем. Гольдфарб включил источник питания, заработал омметр; значит, сопротивление есть. Дэвид удовлетворенно фыркнул -- его догадка подтвердилась. Он записал показания приборов, а потом точно обозначил место, где находился инвертор. После этого он отключил питание и занялся вольтметром. Очень медленно, постепенно, кусочки головоломки вставали на свои места. * * * Когда Вячеслав Молотов, нажал на ручку двери, ведущей в приемную ночного кабинета Сталина, он почувс