лет восемнадцати или девятнадцати, круглолицей и очень симпатичной. Рассердить ее отца он тоже не боялся. Но стоит ему раздеться, и Мария сразу поймет, что он еврей. Владислав Саватский посмотрел сначала на Мордехая, потом на дочь, еще раз взглянул на гостя. Он явно не был дураком, и все прекрасно понял. -- Я собирался отправить его спать в сарай, Мария, но ты права, Януш самый настоящий герой, и ему негоже ночевать на соломе. Мать постелет ему на диване в гостиной. Он махнул рукой, показывая, где проведет ночь гость. Анелевич сразу понял, что диван находится около спальни родителей девушки. Нужно быть безумцем, чтобы попытаться заняться любовью прямо у них под боком. -- Спасибо, -- сказал он. -- Это будет просто замечательно. Саватский наверняка решит, что он прикидывается, но Анелевич говорил совершенно искренне. Марии пришлось кивнуть в ответ -- в конце концов, отец ведь выполнил ее просьбу. Анелевича удивило, что в такой непростой ситуации польский крестьянин повел себя так разумно -- совсем как мудрый раввин. Мясо у него в тарелке пахло восхитительно. -- Положи в картошку масла, -- предложила Эва Саватская. Анелевич удивленно на нее посмотрел. Есть вместе мясо и молочные продукты? Но тут он вспомнил, что его угощают свининой, и решил, что спокойно может нарушить еще один закон. -- Спасибо, -- поблагодарил он и взял немного масла. Как только кружка Анелевича опустела, Владислав снова ее наполнил. А заодно и свою. От выпитого у него раскраснелись щеки -- но не более того. У Мордехая уже слегка кружилась голова, но он понимал, что отказываться нельзя. Поляки пьют до тех пор, пока не перестают соображать -- так у них принято. Женщины отправились на кухню, чтобы навести порядок. Владислав отправил Йозефа спать со словами: -- Завтра у нас полно работы. Но сам остался за столом, готовый из вежливости поддерживать беседу, пока гость не соберется на покой. Довольно скоро Анелевич начал зевать и никак не мог остановиться, и Саватский выдал ему подушку и одеяло и устроил на диване, который оказался жестким и неудобным, но Мордехаю приходилось спать и не в таких условиях -- в гетто, да и потом, когда он возглавил сопротивление. Он заснул, как только снял сапоги и растянулся на диване. Возможно, Мария и приходила ночью, чтобы его соблазнить, но он спал так крепко, что просто не проснулся. На завтрак ему дали огромную тарелку овсяной каши с маслом и солью. Эмилия Саватская отмахнулась от благодарных слов Мордехая и категорически отказалась от репы, которые он попытался ей отдать. -- У нас тут всего хватает, а тебе она может пригодиться в пути, -- сказала она. -- Храни тебя Господь. Владислав проводил Анелевича до самой дороги. -- Храни тебя Господь, -- тихо проговорил он. -- Знаешь Януш, ты очень похож на поляка, но тебя выдают мелочи. Например, ты не совсем уверенно крестишься... -- Одним быстрым движением крестьянин показал, как это следует делать. -- И иногда не вовремя. В другом доме у тебя могли возникнуть неприятности. Мордехай не сводил с него изумленного взгляда. Наконец, он с трудом прошептал: -- Вы знали, и все равно пустили меня к себе? -- Я понял, что тебе негде ночевать. -- Саватский хлопнул Анелевича по спине и добавил: -- А теперь иди. Надеюсь, ты благополучно доберешься туда, куда тебе нужно. Анелевич заметил, что Саватский не спросил, куда он направляется. Немного смущенный (никто, а в особенности молодые люди, не любит, когда оказывается, что они не такие умные, какими себя считают), Мордехай Анелевич зашагал по дороге прочь от Варшавы. Он столько раз сталкивался с антисемитизмом со стороны поляков, что решил, будто они все ненавидят евреев. Мысль о том, что это, оказывается, не так, наполнила его теплым, радостным чувством. Глава XI Уссмак ненавидел казармы в Безансоне. Их строили для Больших Уродов, поэтому ему они представлялись сырыми и холодными. Но даже если бы каким-то чудом удалось доставить на Тосев-3 настоящие казармы, построенные в Доме, он вряд ли был бы счастлив. Во всяком случае, не сейчас. Все здесь напоминало о поражении. В конце концов, цель танков -- атаковать неприятеля. Вслед за ними обычно идет пехота, которой нужно лишь добить поверженного врага. Но после разгромного сражения с дойче, его экипаж вместе с теми, кому удалось уцелеть, отступил, чтобы офицеры могли разобраться в причинах неудачи. Хессефа и Твенкеля волновало только одно: скрыть от следователей свое пристрастие к имбирю. Уссмак тоже об этом беспокоился, но гораздо меньше. Он лучше контролировал свою пагубную привычку, чем командир танка или стрелок. Но если следователи не выяснят, какую роль сыграл имбирь в поражении, то зачем вообще нужно расследование? "Пустая трата времени", -- подумал Уссмак. В казарму вошел новый самец с набитым рюкзаком. Его когти застучали по выложенному плиткой полу. Уссмак лениво повернул один из глазных бугорков в его сторону, но потом более внимательно присмотрелся к раскраске. -- Клянусь Императором, ты тоже водитель. Новичок опустил глаза, и Уссмак последовал его примеру. -- Приятно встретить коллегу, -- заявил новичок и бросил свои вещи на пустую койку. -- Как тебя зовут, друг? -- Уссмак. А тебя? -- Дрефсаб. -- Новый водитель выразительно повертел обоими глазными бугорками. -- Какое отвратительное, мрачное место. -- Точно, -- согласился Уссмак. -- Даже с точки зрения Больших Уродов, которые тут раньше жили, здесь не слишком уютно. Ну, а цивилизованный самец... -- Он немного помолчал. -- Откуда тебя перевели? -- Я воевал на востоке континента, против китайцев и ниппонцев, -- ответил Дрефсаб. -- Ты удачно вылупился из яйца, -- с завистью сказал Уссмак. -- Я слышал, служба там не слишком тяжелая. -- У китайцев совсем нет танков, -- согласился Дрефсаб. -- У ниппонцев есть немного, но у них слабая броня. Стоит один раз попасть в ниппонский танк, и ему конец. Мы их называем безотказными зажигалками. Новый самец приоткрыл рот, показывая, что шутит. Уссмак рассмеялся в ответ и сказал: -- Здесь нельзя терять бдительности, иначе приходится платить высокую цену. Я попал в СССР сразу после вторжения -- и хотя танки у советских вполне приличные, они не умеют на них воевать. Вскоре меня ранили, а потом отправили сюда. Сначала я не поверил тому, что самцы рассказывали про дойче, однако вскоре увидел их в деле -- оказалось, все правда. -- Я тоже кое-что слышал, -- сказал Дрефсаб. -- Но хотелось бы узнать про них побольше. -- Пушки новых танков дойче могут пробить нашу боковую броню, а лобовая броня их машин часто выдерживает попадание снарядов. Здесь тебе придется забыть о безотказных зажигалках. Кроме того, они знают, как использовать свою технику: холмы, засады, неожиданные вылазки -- такое и в самом страшном кошмаре не увидишь. Дрефсаб призадумался. -- Неужели так плохо? Я уже слышал то, о чем ты сейчас рассказал, но думал, что самцы просто пускают дым в глаза новичку. -- Друг мой, буквально на днях мы потерпели разгромное поражение, и нам пришлось отступить. -- И Уссмак рассказал о сражении за Бельфор. -- Вас остановили и заставили обратиться в бегство Большие Уроды? -- Казалось, новый водитель не может поверить в услышанное. Обычно, когда Раса намеревалась занять какую-то территорию на Тосеве-3, результат всегда был один -- разумеется, в пользу Расы. -- Так что же произошло? -- продолжал расспрашивать Дрефсаб. -- Неужели все экипажи сидят на имбире? Хотя Дрефсаб говорил совсем тихо, Уссмак на всякий случай окинул казарму взглядом. Никто не обращал на них внимания. Хорошо. -- Честно говоря, -- почти шепотом ответил Уссмак, -- до определенной степени ты прав. Тебя уже направили в какой-нибудь экипаж? -- Нет, -- ответил Дрефсаб. -- Я назову кое-какие имена -- постарайся держаться от этих самцов подальше. -- Благодарю вас, недосягаемый господин. -- Судя по раскраске, звания у них были одинаковые, но Дрефсаб продемонстрировал уважение, поскольку Уссмак уже давно здесь служил. Теперь Дрефсаб тоже перешел на шепот: -- Я и сам не против имбиря -- при случае -- но только не во время сражения, клянусь Императором. После того, как оба опустили глаза к полу, Уссмак осторожно проговорил: -- Да, ты совершенно прав. -- Однако если бы Дрефсаб попросил угостить его имбирем, он бы не признался, что у него есть какой-то запас. Между тем, Дрефсаб вытащил из рюкзака маленький стеклянный флакон. -- Хочешь немного? -- прошептал он. -- Сейчас ведь нам не предстоит идти в бой. В первый момент Уссмака охватили подозрения, но потом быстро исчезли. Он взял флакон и быстро засунул в него язык. Новичок тоже не отказал себе в этом удовольствии. Они присели рядом, наслаждаясь приятными ощущениями. -- Как хорошо, -- заметил Уссмак. -- Сейчас мне хочется выйти из казармы и прикончить всех дойче, которых удастся найти -- или самого Хессефа. -- Тут ему пришлось кое-что объяснить: -- Хессеф -- командир моего танка. Если бы имбирь действительно делал тебя таким, как кажется, Хессеф стал бы величайшим военным гением Расы. Казармы, или бой с дойче -- ему все равно. Да и наш стрелок Твенкель употребляет столько, что сначала стреляет, и только потом целится. -- Такое поведение не кажется мне очень умным -- в особенности, если дойче действительно настолько хороши, как все говорят, -- заметил Дрефсаб. -- Они чрезвычайно опасны, -- ответил Уссмак. -- Когда мы прибыли на эту жуткую ледяную планету, у нас было прекрасное оборудование. Перед началом кампании мы прошли подготовку на тренировочных симуляторах, а у дойче имелся настоящий боевой опыт. Они постоянно улучшают свою технику -- у нас же она остается той, с которой мы прилетели. Если дать им возможность выбирать место и время, дойче могут доставить нам кучу неприятностей. Дрефсаб спрятал флакон. -- А ты никогда не принимаешь имбирь перед боем? -- Стараюсь, -- Уссмак повернул глазные бугорки, показывая, что стыдится собственной слабости. -- Иногда самцом овладевает невыносимое желание... ну, да ты и сам, наверное, знаешь. -- Да, знаю, -- печально кивнул Дрефсаб. -- Я считаю так: самец может подчинить все свои помыслы имбирю и существовать только ради него, или принимать его только когда наступает подходящий момент, а все остальное время жить нормальной жизнью. Я выбрал для себя второй путь, и если на нем меня ждут препятствия -- что ж, на Тосеве-3 гладких дорог нет. Уссмак с восхищением взглянул на Дрефсаба. Вот философия для любителя имбиря... нет, он должен быть честным с самим собой: не просто любителя, а самца, который уже не в силах обходиться без проклятого зелья, но, тем не менее, старается помнить, что должен оставаться достойным самцом Расы, выполнять приказы и свой долг. -- Недосягаемый господин, я завидую вашей мудрости, -- заявил Уссмак. Дрефсаб сделал небрежный жест. -- Мудрость? Весьма возможно, что я лишь себя обманываю. В любом случае, я слишком дорого заплатил за свое знание и жалею, что познакомился с имбирем. -- Не знаю, -- сказал Уссмак. -- После того, как я его попробовал, у меня появилось ощущение, что имбирь -- единственная хорошая вещь в этом ужасном мире. -- После того, как я его попробовал, у меня возникли такие же мысли, -- согласился Дрефсаб. -- Но до того, или когда его под рукой не оказывалось... в такие моменты, Уссмак, я уверен, что имбирь -- худшее, что нашла здесь Раса. Уссмака и самого посещали похожие мысли. Он слышал истории о самцах, которые доходили до отчаянного состояния и меняли оружие Расы на имбирь. Сам он никогда бы так не поступил, но прекрасно понимал, сколь велика сила искушения. Прежде чем он нашел безопасный способ поделиться этой мыслью с Дрефсабом (некоторые вещи нельзя говорить прямо даже тому самцу, который угостил тебя имбирем, по крайней мере, до тех пор, пока ты не начнешь доверять ему свою жизнь), он услышал пронзительный свист, а вслед за ним громкий взрыв. Сразу в нескольких окнах вылетели стекла. Уссмак вскочил на ноги. Одновременно раздался громкий голос из динамика: -- Обстрел ведется из леса, квадрат 27-красный. Начато преследование... Уссмак не дослушал сообщение, имбирь пел в его крови. -- Пошли! -- крикнул он Дрефсабу. -- Скорее, к танкам. Перед казармами разорвался еще один снаряд. -- Но меня еще не определили в экипаж, -- возразил Дрефсаб. -- Ну и что? Командир какого-нибудь танка не захочет ждать своего водителя. Уссмак ни на секунду не усомнился в собственной правоте. Имбирь стал очень популярен среди самцов в Безансоне; какой-нибудь командир определенно не дождется своего водителя. Оба самца сбежали вниз по лестнице и помчались к ангарам. Уссмак едва не упал -- ступеньки были сделаны для Больших Уродов, а не представителей Расы. В следующее мгновение он снова с трудом удержался на ногах -- рядом разорвался снаряд. Мимо просвистели осколки, и Уссмак понял, что уцелел только чудом. Стоявшая чуть в стороне от казарм батарея открыла ураганный огонь по тосевитам. Если повезет, артиллерия покончит с нападавшими прежде, чем танки вступят в сражение. Когда обстрел прекратился, Уссмак решил, что именно так все и произошло. Однако через несколько минут орудия тосевитов заговорили снова. Большие Уроды не знали, что такое анти-артиллерийский радар, но собственный горький опыт научил их менять позиции, прежде чем неприятель успеет ответить на их залпы. Уссмак считал способность Больших Уродов быстро адаптироваться к новым условиям самым пугающим их качеством. В ангаре он увидел Хессефа и Твенкеля. -- Пошли! -- одновременно крикнули они. Уссмак моментально забрался в свой танк -- в настоящий момент самое безопасное место во всем Безансоне: опасаться следовало лишь прямого попадания в башню. Знакомая вибрация мощного двигателя на водородном топливе напомнила Уссмаку о его обязанностях. С гордостью он отметил, что его танк выехал из ангара третьим. Иногда хорошая доза имбиря оказывается очень даже кстати. Прицепив микрофон к слуховой диафрагме, он услышал, как Хессеф говорит Твенкелю: -- Быстрее, давай приложимся еще разок. Я хочу, чтобы все ощущения стали острыми, как бритва, когда мы начнем охоту за дойче и Франсами. -- Прошу вас, недосягаемый господин, -- ответил стрелок. -- Представляю себе, что сказали бы придурки следователи, которые суют свой нос, куда не полагается, если бы узнали, что мы сейчас делаем! -- Плевать на них! -- заявил Хессеф. -- Они наверняка попрятались под своими письменными столами и мечтают о том, чтобы поскорее отсюда убраться. Они замолчали -- значит, принялись весело смеяться. Уссмак тоже немного повеселился. Хессеф и Твенкель сказали чистую правду. Однако он страшно расстроился из-за того, что они набрались имбиря по самые глазные бугорки -- впрочем, он и сам сделал то же самое. "Не моя вина", -- подумал он. -- "Я не знал, что Большие Уроды подберутся так близко". Квадрат 27-красный оказался самым северным в крепости и находился к востоку от реки, которая протекала через Безансон. Следуя за двумя танками, сумевшими первыми выехать из ангара, Уссмак промчался по склону холма к ближайшему мосту. Большие Уроды стояли вдоль дороги и молча смотрели на проезжающие мимо бронемашины. Уссмак не сомневался, что они мечтают о том, чтобы один из снарядов попал хотя бы в одну из них и разнес ее на куски. Иногда они разъезжали по городу с поднятыми смотровыми люками, и тогда Уссмак видел изящные металлические решетки, окружавшие здания в Безансоне. Однако сейчас ему приходилось смотреть на дорогу сквозь узкие прорези в броне и перископ. Даже самые широкие улицы оказались узкими для свободного движения танков. Требовалось соблюдать максимальную осторожность, чтобы не задавить пешехода -- ведь франсы и так ненавидели самцов Расы. Уссмак не только услышал, но и почувствовал взрыв впереди; на мгновение ему показалось, что началось землетрясение. Передовая машина вспыхнула, перевернулась на бок и сползла на обочину. Уссмак ударил по тормозам. В следующий миг в пылающем танке начали рваться снаряды и ракеты, превратив его в погребальный костер. Уссмак содрогнулся от ужаса. "Будь мы немного быстрее, сейчас пылал бы наш танк", -- подумал он. Похоже, Большие Уроды знали, как самцы Расы отреагируют на обстрел, и устроили засаду. -- Разворачивайся! -- приказал Хессеф. -- Уходим! Приказ звучал вполне разумно, и Уссмак повиновался. Однако командир танка, следовавшего за ними, оказался тупее Хессефа (возможно, не принимал имбирь). С громким скрежетом машина Уссмака врезалась в переднюю гусеницу заднего танка. А еще через несколько секунд ее зажало между двумя бронемашинами -- командир второго танка также решил отступить. Если бы террористы, подложившие взрывчатку на дороге, остались на поле боя, они могли бы одержать грандиозную победу, забросав застрявшие танки зажигательными бомбами и гранатами. Может быть, тосевиты не рассчитывали, что их план сработает, и сразу несколько машин сцепятся гусеницами. Впрочем, они имели большой запас прочности и пострадали совсем незначительно. Чего не скажешь о Больших Уродах, находившихся неподалеку от того места, где взорвалась мина. Уссмак видел, как тосевиты уносят окровавленные тела своих соплеменников. Они были всего лишь чужаками, которые, к тому же, ненавидели самцов Расы, но Уссмаку захотелось отвести в сторону глазные бугорки. Ведь и с ним могло произойти то же самое. Демонстрируя терпение, которым так славится Раса, экипажи постепенно ликвидировали затор, и танки начали выбираться из Безансона. На сей раз, первой следовала специальная машина для обнаружения мин. Перед мостом через реку Ду все остановились: оказалось, что Большие Уроды заложили здесь еще одну мину. Хотя внутри танка было тепло, Уссмак дрожал. Большие Уроды знали, что предпримут самцы Расы, и прекрасно подготовились. В конце концов, танки добрались до квадрата 27-красный. К этому времени, естественно, партизаны уже давно ушли и забрали с собой свои пушки. Вечером, когда все вернулись в казармы, Уссмак сказал Дрефсабу: -- Сегодня они сделали из нас идиотов. -- Ну, не совсем, -- возразил Дрефсаб. Уссмак вопросительно повернул один из глазных бугорков. Его новый приятель уточнил: -- Мы сами сделали из себя идиотов. Уссмак не мог с ним не согласиться. Однако подобное мнение разделяли лишь самцы низших чинов -- так, во всяком случае, полагал Уссмак. Но оказалось, что он ошибается. Через три дня в Безансоне появились новые инспектора. Почти все самцы, которых Уссмак знал, как заядлых любителей имбиря (в особенности те, что полностью подпали под его пагубное влияние) исчезли с базы, среди них и Хессеф с Твенкелем. В Безансоне не видели больше и Дрефсаба. Уссмак много думал о нем, и постепенно его сомнения переросли в уверенность. Самому ему еще повезло, что его не забрали вместе с остальными. "Если я когда-нибудь встречу Дрефсаба, мне следует его поблагодарить", -- подумал Уссмак. * * * -- Боже мой, Егер, ты еще жив? -- прогремел на весь лагерь низкий голос. Гейнрих Егер поднял глаза от отвратительного кофе, который он кипятил на маленьком костерке, и вскочил на ноги. -- Скорцени! -- Он ошеломленно покачал головой. -- Ты, любитель безумных эскапад, удивляешься тому, что я жив? -- Он энергично пожал эсэсовцу руку. -- Ерунда, -- улыбнулся Отто Скорцени. -- Возможно, мои эскапады, если тебе нравится их так называть, и опаснее того, чем занимаешься ты, но я их очень тщательно планирую. А ты постоянно сражаешься -- воевать с танками ящеров совсем не детские игрушки. -- Он взглянул на петлицы Егера. -- Ты уже полковник. Значит, от меня не отстал. -- Ты сам тому причиной. Сумасшедший рейд против ящеров на Украине... -- Он содрогнулся: тогда броня танка не защищала его от пуль. -- Зато тебе удалось захватить приз... ну, по крайней мере, половину, -- заметил Скорцени. -- Так что, ты заслужил все свои награды. -- Тогда ты должен был давно получить чин генерал-полковника, -- парировал Егер. Скорцени ухмыльнулся; неровный шрам, идущий от уголка рта к левому уху, пришел в движение. -- У тебя есть кружка? -- продолжал Егер. -- Выпей со мной кофе. Он, конечно, ужасный, но зато горячий. Скорцени вытащил жестяную кружку из своего рюкзака, слегка поклонился, щелкнул каблуками и сказал; -- Благодарю, господин полковник! -- Будешь благодарить после того как попробуешь, -- заявил Егер. Совет пришелся кстати: Скорцени скорчил гримасу, которая в сочетании со шрамом превратила его лицо в жуткую маску. Егер усмехнулся -- где бы они ни встречались -- в Москве, на Украине, да и здесь, Скорцени всегда плевал с высокого дерева на военную дисциплину. -- Так что же привело вас сюда, штандартенфюрер? -- спросил Егер, пользуясь формальным эсэсовским чином с куда меньшей иронией, чем если бы он обращался к кому-нибудь другому. -- Я собираюсь пробраться в Безансон, -- объявил Скорцени так, будто считал, что войти в занятый ящерами город дело обычное. -- Правда? -- с сомнением переспросил Егер. Потом его лицо прояснилось. -- Кстати, а ты имеешь какое-нибудь отношение к мине, разорвавшейся там на прошлой неделе? Я слышал, что уничтожен один, а, может быть, даже два танка ящеров. -- Мелкие диверсии идут своим чередом, но я тут не при чем. -- Глаза Скорцени сверкнули. -- Мои организованы совсем на другом уровне. Я собираюсь купить нечто очень ценное у одного из наших маленьких чешуйчатых друзей. А плату ношу с собой. -- И он похлопал по рюкзаку. -- Тебе доверили золото? -- с хитрой улыбкой спросил Егер. -- Вот, значит, как ты ко мне относишься. -- Скорцени сделал пару глотков эрзац-кофе. -- Какая мерзость! Нет, ящерам наплевать на золото. У меня здесь полтора килограмма имбиря, Егер. ~ -- Имбиря? -- Егер почесал в затылке. -- Для них это как морфий или кокаин, -- пояснил Скорцени. -- Стоит ящеру попробовать имбиря, и он готов на все, чтобы получить новую порцию. В данном случае под всем имеются в виду дальномеры, которые делают их танки такими безошибочно точными при стрельбе. -- Лучше, чем те, что на наших "Пантерах"? -- Егер бросил ласковый взгляд на стоящий неподалеку танк. -- Мы сделали большой шаг вперед по сравнению со старым T-III. -- Приготовься к колоссальному скачку, дружище, -- заявил Скорцени. -- Я не знаю подробностей, но речь идет о совершенно новых принципах. -- А мы сможем пользоваться приборами ящеров? -- усомнился Егер. -- Некоторые из них годятся только для того, чтобы сводить с ума наших ученых. -- Он подумал о своем коротком пребывании среди физиков, пытавшихся превратить в бомбу взрывной металл, добытый им вместе со Скорцени. Если у Скорцени и возникли аналогичные мысли, вида он не подал. -- Ну, по этому поводу я не беспокоюсь. Я добываю игрушки, которыми смогут воспользоваться другие люди. Каждый должен заниматься своим делом -- я ведь не пытаюсь определять внешнюю политику Рейха. -- Вот взгляд на мир настоящего солдата. Очень разумно. -- Егер тут же пожалел о своих словах. Он и сам всем сердцем верил в этот постулат до тех пор, пока не узнал о массовом уничтожении евреев. Он решил сменить тему. -- Ладно, ты направляешься в Безансон, чтобы купить новый дальномер. Я могу тебе помочь? Мы находимся в восьмидесяти километрах к северу от города. Если я брошу вперед все свои танки, они превратятся в груды искореженного металла еще прежде, чем мы проделаем четверть пути. Или ты сумел убедить своего приятеля ящера продать тебе все дальномеры? -- Было бы неплохо, верно? -- Скорцени проглотил остаток кофе, и на его лице вновь появилась гримаса отвращения. -- В холодном виде это дерьмо становится совсем несъедобным. Проклятье, Егер, ты меня разочаровал. Я рассчитывал, что мы въедем в цитадель Безансона по Гран Рю под канонаду твоих пушек. -- Удачи тебе, -- выпалил Егер, не успев сообразить, что собеседник шутит. -- Ну, и как же мы поступим? -- продолжая улыбаться, спросил Скорцени. -- Предположим, ты начнешь атаку на восточном участке фронта -- несколько танков, артиллерия, пехота, чтобы создать впечатление, что у тебя самые серьезные намерения, но без лишнего риска. Я хочу, чтобы ящеры ослабили внимание к западному фронту, где я, как простой крестьянин, буду нажимать на педали своего велосипеда -- у тебя найдется для меня велосипед? -- и проникну на территорию, которую контролирует неприятель, а оттуда -- в Безансон. Потом я пришлю тебе сообщение, чтобы ты провел аналогичную операцию, прикрывая мое возвращение. Егер подумал о технике и людях, которых он потеряет во время двух отвлекающих операций. -- Ты уверен, что дальномер того стоит? -- спросил он. -- Так мне сказали, -- коротко ответил Скорцени. -- Ты бы хотел получить письменный приказ, полковник? Пожалуйста, это займет совсем немного времени. Однако я надеялся, что мы сможем договориться. -- Нет, мне приказ не нужен, -- со вздохом ответил Егер. -- Я все сделаю. Надеюсь только, что дальномер стоит той крови, которую придется за него пролить. -- И я тоже. Однако чтобы получить ответ на этот вопрос, нужно сначала добыть прибор, не так ли? -- Верно, -- Егер вновь вздохнул. -- Когда я должен провести первую отвлекающую операцию, господин штандартенфюрер? -- Решать тебе, -- ответил Скорцени. -- Я не хочу, чтобы ты потерял людей из-за ненужной спешки Трех дней на подготовку достаточно? -- Да. Фронт довольно узкий, и я смогу быстро перебросить войска с одного участка на другой. Егер прекрасно понимал, что чем больше людей и техники будет задействовано в операции, тем более серьезными будут потери. Во время войны они неизбежны. Хитрость заключалась в том, чтобы постараться их минимизировать. Егер производил необходимые перемещения, в основном, по ночам, чтобы ящеры не поняли, что у него на уме Конечно, он не рассчитывал, что ему удастся полностью их обмануть. Ящеры уничтожили два грузовика, которые перевозили противотанковые 88-миллиметровые пушки, однако, большая часть войск не пострадала. В пять часов утра того дня, на который была назначена операция, когда рассвет озарил небо на востоке, артиллерия Егера начала обстреливать позиции ящеров возле Шато де Бельвуа. Вперед пошла пехота в серых шинелях. Егер, стоявший на башне своего танка -- как и положено хорошему командиру -- ухватился за крышку люка, чтобы не упасть: его "Пантера" рванулась вперед. Довольно быстро немцам удалось смять первую, самую слабую линию обороны ящеров, однако, противник успел поджечь T-IV справа от Егера. К счастью, Егер нигде не заметил танков ящеров. Разведка не ошиблась, когда сообщила, что после предыдущего наступления немцев они отвели свои бронемашины к Безансону. Но даже и без танков ящеры оказывали упорное сопротивление. Егеру удалось продвинуться лишь на пару километров, когда в воздух поднялся вертолет и начал поливать немцев ракетным и пулеметным огнем. Загорелся еще один танк -- на этот раз "Тигр". Егер помрачнел -- уничтожена не только мощная новая машина, погиб отличный экипаж. Да и пехота несла существенные потери. Когда Егеру открылась основная линия обороны ящеров возле Шато де Бельвуа, он выпустил несколько разрывных снарядов в сторону замка (испытав болезненный укол сожаления из-за того, что ему пришлось разрушить великолепный памятник архитектуры; в свое время он собирался стать археологом, и лишь Первая мировая война вынудила его сменить профессию), посчитал, что свою миссию выполнил, обеспечив для Скорцени безопасный проход с западной стороны, и отдал приказ к отступлению. -- Надеюсь, ящеры не станут нас преследовать, -- заявил Клаус Майнеке, когда "Пантера" возвращалась на прежние позиции, -- потому что в противном случае они поймают нас со спущенными штанами. -- Ты прав, -- кивнул полковник; стрелок весьма образно высказал вслух собственные опасения Егера. Возможно, ящеры предполагали, что немцы пытаются заманить их в ловушку. Они не стали преследовать отступающего противника. Егер с благодарностью воспользовался передышкой, чтобы восстановить свою оборонительную позицию. После чего оставалось ждать весточки от Скорцени, чтобы вновь бросить своих людей в бой. Через неделю после отвлекающего нападения на позиции ящеров, к Егеру пришел француз в твидовом пиджаке, грязной белой рубашке и мешковатых шерстяных штанах, отдал честь и на плохом немецком сказал: -- Наш друг со... -- И он пальцем нарисовал у себя на левой щеке шрам, -- просить оказать ему обещанный помощь. Завтра утром будет самым подходящим время. Вы понять? -- Да, мсье, спасибо, -- ответил Егер по-французски. Тонкое интеллигентное лицо связного осталось серьезным, он лишь чуть приподнял одну бровь. Впрочем, он не отказался от ломтя хлеба, предложив в ответ несколько глотков красного вина из висевшей у него на боку фляжки. Затем, не сказав более ни слова, исчез в лесу. Егер связался по полевому телефону с ближайшей базой Люфтваффе. -- Вы можете оказать мне поддержку с воздуха? -- спросил он. -- Когда появляются их проклятые вертолеты, я сразу же начинаю терять танки, чего никак не могу себе позволить. -- Когда я пытаюсь сбить летающие крепости ящеров, я всякий раз теряю свои самолеты, чего никак не могу себе позволить, -- ответил командир летчиков. -- А наши машины необходимы для обороны Рейха не меньше, чем ваши танки. До свидания. -- И телефон умолк. Егер понял, что поддержки с воздуха не будет. И не ошибся. Тем не менее, он вновь повел своих людей в атаку. У него даже был момент триумфа, когда Майнеке сумел уничтожить вездеход ящеров с вражеской пехотой на борту. Снаряд 75-миллиметровой пушки "Пантеры" угодил прямо в кабину вездехода. В целом же, немцы понесли более серьезные потери, чем во время первой операции. На сей раз ящеры подготовились к наступлению немцев. Возможно, заранее подтянули часть своих войск с Западного фронта. Егер очень на это рассчитывал -- значит, он сумел сделать то, о чем его просил Скорцени. Когда потери немцев достигли такой отметки, что ящеры (если повезет) могли поверить, будто неприятель действительно пытался чего-то добиться своей атакой, Егер вновь отступил. Как только он вернулся на исходные позиции, к нему задыхаясь, подбежал вестовой. -- Господин полковник, к нашим передовым позициям приближается танк ящеров. Сейчас он находится в пяти километрах к западу. -- Танк ящеров? -- переспросил Егер. Вестовой кивнул. Егер нахмурился. Конечно, ничего особенно страшного в этом нет, но даже и один танк ящеров представляет достаточно серьезную опасность. "Бедный Скорцени", -- подумал Егер, -- "должно быть, на сей раз, он попался". Егера охватил бессильный гнев -- он напрасно положил своих людей, участвуя в реализации безнадежного плана. -- Господин полковник, это еще не все, -- продолжал вестовой. -- Ну, что еще? -- нетерпеливо спросил Егер. -- Над танком развевается белый флаг, -- ответил вестовой, причем он произнес последние слова так, словно сам в них не особенно верил. -- Я видел его собственными глазами. -- Я тоже хочу посмотреть, -- заявил Егер. Он вскочил в "Фольксваген" -- маленькую военную машину, жестом пригласил вестового сесть рядом в качестве проводника и поехал на запад. Егер надеялся, что ему хватит бензина. Автомобиль потреблял совсем немного топлива, но у Вермахта не было ни капли лишнего. По мере того, как они приближались к передовым позициям, Егера начали одолевать сомнения. Он покачал головой. Нет, такого просто не может быть. Невозможно. Даже Скорцени не по силам... Но оказалось, что Скорцени такое по силам. Когда Егер и вестовой остановились перед танком ящеров, передний люк распахнулся, и из него с огромным трудом вылез Скорцени, словно цирковой слон, протискивающийся сквозь узкий дверной проем. Егер отдал ему честь. Однако этого показалось ему недостаточно, и он снял шлем -- в ответ Скорцени только ухмыльнулся. -- Сдаюсь, -- заявил Егер. -- Как, черт возьми, тебе удалось это провернуть? Даже стоять рядом с инопланетным танком было страшновато -- ведь Егеру не раз приходилось сталкиваться с ними на поле боя. Гладкие очертания и могучая броня превращали все немецкие машины -- за исключением, быть может, "Пантеры" -- в архаичные уродливые игрушки. Егер заглянул внутрь главной пушки, и ему показалось, что он смотрит в бесконечный коридор смерти. Прежде чем ответить, Скорцени с наслаждением потянулся; Егер услышал, как затрещали суставы. -- Вот так-то лучше, -- проворчал Скорцени. -- Клянусь Богом, я чувствовал себя, точно сардина в банке -- разве что сардинам не приходится сгибаться в три погибели. Как я его добыл? Я тебе отвечу честно, Егер. Поначалу я думал, что мне не удастся получить ничего. Ящеры убрали из Безансона почти всех любителей имбиря. -- Похоже, не всех, -- заявил Егер, показывая на танк. -- Ну, такое никому не под силу, -- вновь ухмыльнулся Скорцени. -- Я встретился с одним из тех, кого они не вычислили. Когда я показал ему весь мой имбирь, он сказал: -- Тебе нужен только дальномер? Ты получишь целый танк. Ну, я и поймал его на слове. -- А как тебе удалось выбраться из города? -- грустно спросил Егер. -- Возникло всего два опасных момента, -- ответил Скорцени, небрежно махнув рукой. -- Первое -- вывести машину из ангара. Мы провернули это глубокой ночью. Ну, а потом -- забраться на место водителя. Уж не знаю, как мне удалось ничего себе не переломать. После чего оставалось доехать до своих. Должен сказать, что управлять танком ящеров гораздо легче, чем нашими: не требуется прикладывать практически никаких усилий, а передача переключается автоматически. -- И никто тебя не остановил? -- Нет конечно. Ящерам не пришло в голову, что человек способен забраться в один из их танков, не говоря уже о том, чтобы им управлять. Да ты и сам бы никогда не поверил. -- Видит Бог, ты прав, -- честно отвел Егер. -- Нужно окончательно потерять рассудок, чтобы решиться на подобную вещь. -- Я так и подумал, -- согласился Скорцени. -- По-видимому, ящеры тоже. Иначе мне ни за что не удалось бы увести танк прямо у них из-под носа. Впрочем, второй раз я на это не соглашусь ни за какие деньги. Теперь они будут охранять свои машины, и... -- Он выразительно провел ребром ладони по горлу. Егер не мог поверить, что Скорцени сумел так блестяще претворить в жизнь свой безумный план. Он с тревогой взглянул на небо. Если их заметит вражеский самолет, очень скоро здесь будет жарко, как в аду. -- Пожалуй, не стоит тут торчать, -- сказал Скорцени. Очевидно, он подумал о том же самом. -- Нужно побыстрее упрятать страшного зверя, а потом организовать его доставку в Германию, чтобы высоколобые умники в очках разобрались в том, как он устроен. -- Можно я загляну внутрь? -- И не дожидаясь ответа, Егер вскарабкался на танк и откинул люк водителя. Да, Скорцени пришлось сложиться чуть ли вдвое, сочувственно подумал Егер. Рычаги управления и приборы оказались поражающей воображение смесью знакомого и абсолютно чуждого. Штурвал, ножные педали (впрочем, педаль сцепления отсутствовала) и рычаг переключения скоростей могли бы стоять и на немецком танке. Однако панель управления с мониторами и циферблатами показалась Егеру настолько сложной, что больше подошла бы для "Фокке-Вульфа 190". Однако внутреннее пространство танка не показалось Егеру перегруженным -- скорее, наоборот. Ему в голову пришло слово усовершенствованный. В любой немецкой машине -- как и в любой другой, сделанной людьми -- далеко не все устроено максимально эффективно. Иногда, чтобы посмотреть на показания приборов, приходится поворачивать голову, а пытаясь добраться до пулемета, непременно задеваешь рукой за металлический выступ. Здесь же все продумано до мельчайших деталей. "Интересно", -- подумал Егер, -- "сколько времени ящеры доводили свой танк до идеала? Наверное, очень долго". Потом Егер выпрямился и, сгорая от нетерпения, устремился к башне. Не обращая внимания на недовольное ворчание Скорцени, нырнул в люк -- именно здесь, на месте командира Егер мог увидеть, в чем состоят конструктивные различия двух танков. И снова он заметил существенные отличия. Никаких острых выступов -- можно свободно двигаться, не опасаясь разбить себе голову. И тут Егер увидел, что в башне нет сидения для заряжающего. Неужели стрелок или командир сами заряжают пушку? Невозможно. В таком случае скорость стрельбы заметно падает, а на собственном горьком опыте Егер убедился, что танки ящеров гораздо скорострельнее немецких. В башне Егер натолкнулся на какие-то непонятные устройства и решил, что они, скорее всего, предназначены для автоматической перезарядки орудия. Интересно, как они работают. Сейчас, конечно, некогда в этом разбираться. Остается надеяться, что немецкие инженеры сумеют построить такие же. Место стрелка, как и панель управления водителя, было оснащено множеством незнакомых приборов. Интересно, как ящеры успевают следить за их показаниями. Впрочем, пилоты самолетов справляются, значит, и стрелку по силам. Егер по собственному опыту знал, что в бою ящеры времени зря не теряют. -- Тащи задницу наружу! -- донесся не допускающий возражений голос Скорцени. -- Пора доставить зверюгу в тыл. С сожалением -- не удалось посмотреть все, что хотелось -- Егер вылез из башни и спрыгнул на землю. Скорцени с кряхтением забрался на место водителя. Он был массивнее Егера, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы пролезть сквозь узкий люк. Когда Вермахт впервые столкнулся с русским Т-34, пошли разговоры о том, что необходимо создать его точную копию. Однако немцы поступили иначе, хотя "Пантера" вобрала в себя лучшие черты знаменитого русского танка. "Если Рейх скопирует танк ящеров", -- подумал Егер, -- "управлять им будут десятилетние дети. Никто другой не сможет там долго находиться". Скорцени завел мотор. Он работал на удивление тихо, к тому же двигатель не извергал едкий дым -- еще одно существенное улучшение. Что они используют в качестве топлива? Скорцени включил первую передачу, и танк покатил по дороге. Егер смотрел ему вслед, качая головой. Наглый ублюдок, но ему удалось сделать то, о чем никто другой даже и мечтать не мог. * * * Атвар пристально смотрел на вытянувшегося перед ним самца. -- Тебе не удалось полностью покончить с любителями имбиря, -- заявил Атвар. -- Благородный адмирал прав, -- лишенным всякого выражения голосом ответил Дрефсаб. -- Меня следует наказать. Атвар немного успокоился. Дрефсаб и сам стал жертвой имбиря. Уже одно то, что он сумел поймать такое количество своих коррумпированных коллег, заслуживало поощрения. Тем не менее, адмирал довольно резко заявил: -- Исчез танк! Я и представить себе не мог, что такое возможно. -- Вот главная причина, по которой это произошло, благородный адмирал, -- отвечал Дрефсаб. -- Кому могло прийти в голову, что они посмеют организовать такую дерзкую вылазку? Мы не позаботились о том, чтобы ее предотвратить. -- Снова тот самый Большой Урод со шрамом, -- сказал Атвар. -- Они все так похожи, но этого ни с кем не спутаешь. Он доставил нам столько неприятностей -- выкрал танк, похитил Муссолини... и у меня есть основания полагать, что он участвовал в рейде, в результате которого Большие Уроды завладели материалом для ядерного оружия. -- Скорцени. -- Дрефсаб произнес имя немецкого офицера с особым присвистом. -- Да, именно это имя называли немецкие средства массовой информации после похищения Муссолини, -- кивнул Атвар. -- Несмотря на твою тягу к имбирю, ты остаешься самым лучшим нашим оперативником. -- Благородный адмирал слишком добр ко мне и переоценивает мои возможности, -- пробормотал Дрефсаб. -- Для тебя будет лучше, если я не ошибся, -- заявил Атвар. -- Мой приказ предельно прост: я хочу, чтобы Скорцени больше не разгуливал по Тосеву-3. Мне все равно, во что обойдется Расе данная операция. Он для дойче дороже, чем для нас сотня танков. А дойче вместе с британцами и американцами самые опасные и изобретательные Большие Уроды. Скорцени необходимо уничтожить -- и тебе по силам это сделать. Дрефсаб отдал честь. -- Будет исполнено, благородный адмирал. * * * После нескольких месяцев жизни без электричества, Сэм Иджер успел забыть, какая это замечательная вещь. И причины оказались совсем не такими очевидными, как могло бы показаться. Да, важно сохранять продукты свежими. Да, иметь возможность ночью зажечь свет, даже с учетом приказа о полном затемнении, просто здорово... Однако только сейчас Сэм понял, как ему недоставало кинофильмов. Конечно, для него очень важно было, кто находится с ним рядом. Когда бок о бок с ним сидела Барбара, и он сжимал ее теплую ладонь в своей руке, все приобретало особый смысл, даже поход к зубному врачу больше не казался страшным (впрочем, для Сэма этой проблемы уже давно не существовало). Потом его рука обычно соскальзывало на бедро Барбары. В сумрачной пещере кинотеатра никто ничего не замечал. На целых два часа он покидал ужасный мир, находящийся за пределами рая на Шестнадцатой улице, и делал вид, что значение имеет лишь происходящее на экране. -- Забавно, -- прошептал он Барбаре, пока они ждали начала сеанса, -- я могу обо всем забыть, читая хороший рассказ в журнале или книге, но когда смотришь на экран -- совсем другое дело. -- Чтение мне тоже помогает, -- ответила она, -- но многим людям не удается уйти в мир книги. Мне их жаль, но я знаю, что такое нередко случается. Кроме того, читая какое-то произведение, ты остаешься наедине с собой. А здесь рядом множество других людей, которые разделяют твои чувства. Большая разница. -- Ну, я нашел то, что искал, -- сказал Сэм, сжимая руку Барбары. Она повернулась и улыбнулась ему. Прежде чем он успел ей ответить, свет начал меркнуть, и огромный экран зажил своей жизнью. Новости перестали быть профессионально сделанным товаром. Иджер так и не узнал, заняли ли ящеры Голливуд, но система доставки новых фильмов из Калифорнии была полностью нарушена. Теперь любителям кино показывали то, что удавалось снять военным -- скорее всего, часть съемок и монтаж производились в Денвере. Некоторые эпизоды были озвучены, в других шли титры, как в немом кино, которое, как казалось совсем недавно, навсегда исчезло. "ВОСТОЧНАЯ ФРАНЦИЯ". Камера с любовью демонстрировала сожженные танки ящеров. Между ними расхаживал суровый немецкий офицер. Зрители радостно загомонили и принялись хлопать в ладоши. -- Неужели все успели забыть, что год назад нацисты были нашими врагами? -- прошептала Барбара. -- Да, -- так же шепотом ответил Иджер. Он не любил нацистов, но они громят ящеров -- молодцы! Он не любил и Красную армию, но обрадовался, когда она начала воевать против Гитлера. "МОСКВА". Они увидели Сталина, пожимающего руку заводскому рабочему. И бесконечные ряды почти достроенных самолетов. "СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРОДОЛЖАЕТ СРАЖАТЬСЯ". Стены кинотеатра вновь содрогнулись от ликующих воплей. Следующий эпизод шел со звуком; человек со средне-западным акцентом сказал: -- Возле Блумингтона, пытаясь прорваться к Чикаго, ящеры напоролись на жесткое сопротивление американской армии. -- Затем на экране появился подожженный танк ящеров, возле которого стояли усталые, но счастливые американские пехотинцы. Иджер чуть не выпрыгнул из своего кресла. -- Клянусь Богом, смотри, Остолоп! -- воскликнул он. -- Мой прежний менеджер. Господи, я его так часто вспоминаю! У него сержантские нашивки -- видела? -- Я бы его не узнала, Сэм. Он же не был моим менеджером, -- ответил она, и Иджер почувствовал себя последним болваном. Однако Барбара тут же добавила: -- Я рада, что с ним все в порядке. -- И я тоже! Мне приходилось сталкиваться с разными людьми, но таких, как он, немного. Остолоп... -- на Сэма зашикали, и он замолчал. Между тем, на экране появилась новая надпись: "ГДЕ-ТО В США". -- Леди и джентльмены, Президент США, -- проговорил диктор. На черно-белом экране появился сидящий за письменным столом Франклин Делано Рузвельт. Обстановка напоминала номер обычного отеля. Иджер обратил внимание на то, что окна плотно закрыты шторами, возможно, для того, чтобы создать необходимый фон, или не позволить ящерам определить место, где находится Президент. Рузвельт был в рубашке с короткими рукавами, воротник расстегнут, узел галстука слегка распущен. Он выглядел уставшим, но в углу рта, как и прежде, лихо торчал мундштук. "У него есть сигареты", -- без всякого раздражения подумал Иджер. -- "ФДР работает достаточно, и заслужил такую роскошь". Президент вытащил изо рта мундштук, погасил сигарету и наклонился к стоявшему перед ним микрофону. -- Друзья мои, -- сказал он (и Иджер почувствовал, что Рузвельт обращается к нему лично), -- борьба продолжается. Прозвучали аплодисменты, которые почти сразу же стихли, все хотели узнать, что скажет президент. ФДР обладал уникальной способностью дарить надежду. Он далеко не каждый раз мог изменить сложившееся положение, но всегда давал понять, что ситуация изменится к лучшему в будущем, а это равносильно половине победы -- люди были снова готовы сражаться, вместо того, чтобы сетовать на судьбу. -- Враг на нашей земле, враг в воздухе над нашими домами, -- сказал Рузвельт. -- Существа из иного мира уверены, что сумеют запугать американцев, обрушив на наши головы огонь и разрушение. Но, как и наши доблестные британские союзники в войне с Германией в 1940 году, мы покажем им, что они ошибаются. С каждым днем у нас становится больше оружия и возможностей сражаться с ящерами. И с каждым днем их запасы уменьшаются. Те из вас, кто еще сохранил силы и свободу, должны понимать: вы обязаны сделать все, чтобы выиграть эту войну и подарить свободу вашим детям и детям ваших детей. Тем же, кто сейчас находится на оккупированной территории -- если им доведется увидеть эту запись -- я скажу: ни под каким видом не вступайте в сотрудничество с врагом. Не соглашайтесь работать на заводах, не выращивайте для них зерно, не помогайте им. И тогда рано или поздно инопланетянам придет конец. Мы нанесли и наносим им существенный урон -- в Америке, Европе и Азии. Ящеры не сверхлюди -- они всего лишь нелюди. Наши объединенные народы -- нации планеты -- обязательно одержат победу. Спасибо, и да благословит вас Бог. Далее зрителям показали, как сохранять металлический лом. Запись сопровождалась комментариями, но Иджер перестал слушать. Он больше ни о чем не думал. Голос ФДР произвел на него огромное впечатление. Рузвельт заставил его поверить, что все будет хорошо. Новости закончились патриотической музыкой. Сэм вздохнул -- теперь в течение следующих дней у него в голове будет настойчиво звучать гимн его страны. Так происходило с ним каждый раз, когда он его слышал. -- А теперь будет настоящее кино, -- сказал кто-то, когда на экране появились титры фильма "Сейчас ты в армии". С тех пор, как он вышел в 1941 году, Иджер видел его четыре или пять раз. В последний год новых картин не снимали, впрочем, их негде было показывать, поскольку электричество сохранилось далеко не во всех городах. Когда раньше Сэм смотрел на ужимки Фила Силверса и Джимми Дюранте, и на ужас в глазах старших офицеров, он хохотал до упаду. Теперь, когда он сам стал военным, они уже не казались ему смешными. Такие солдаты подвергают опасности жизнь своих товарищей. Иджеру ужасно хотелось дать обоим комикам хорошего пинка под зад. Однако Барбара от души смеялась над их выходками. Сэм попытался присоединиться к ней. Помогли музыкальные номера: они напомнили ему, что перед ним не настоящая жизнь. Глупо сердиться на актеров за то, что они исполняют предписанную сценарием роль. Немного успокоившись, Сэм досмотрел фильм до конца и даже получил от него удовольствие. Наконец, в зале загорелся свет. Барбара вздохнула, словно загрустила, что ей приходится возвращаться в реальный мир. Кто же станет ее винить? Однако от жизни не убежишь, хочешь ты того, или нет. -- Пойдем, -- сказал он. -- Возьмем велосипеды, пора возвращаться в университет. Барбара зевнула. -- Да, пора. Когда вернемся, я немного полежу. В последнее время я стала ужасно уставать. -- Она вымученно улыбнулась. -- Я слышала, что так и должно быть, но мне это не нравится. -- Поедем назад медленно, не спеша, -- ответил Иджер, который обращался с женой так, словно она была сделана из хрусталя и могла разбиться от малейшего толчка. -- Ты отдохнешь, а я запру Ристина и Ульхасса. -- Ладно, Сэм. Возле кинотеатра стояло множество велосипедов. За ними присматривал крупный мужчина с большим пистолетом на боку. Теперь, когда гражданское население из-за нехватки бензина не имело возможности ездить на автомобилях, велосипеды стали основным средством передвижения. Кража велосипеда считалась не меньшим преступлением, чем кража лошади в прежние времена. Поскольку оружие имелось почти у всех, безоружный охранник был бы бесполезен. Большая часть Денвера располагалась внутри квадрата. Однако центр города находился между идущей под углом в сорок пять градусов рекой Платт и Черри-Крик. Иджер и Барбара ехали на велосипедах на юго-восток по Шестнадцатой улице к Бродвею, одной из главных магистралей, идущей с севера на восток. Внимание Сэма привлек памятник Первым поселенцам на углу Бродвея и Кол-факс. Фонтан украшали три бронзовые фигуры: старатель, охотник и женщина. Венчала памятник статуя конного разведчика. Иджер бросил на него критический взгляд. -- Мне приходилось видеть и более удачные статуи, -- заявил он. -- Правда, он больше похож на орнамент огромной каминной полки, чем на разведчика? -- ответила Барбара. Они рассмеялись и свернули на Колфакс. Велосипедисты, пешеходы, запряженные лошадьми или мулами фургоны, и даже всадники создавали друг другу определенные трудности. Перемещаться по городу стало ничуть не проще, чем когда по дорогам мчались легковые автомобили и грузовики. Тогда все двигались приблизительно с одной и той же скоростью. Теперь огромные фургоны часто мешали остальным транспортным средствам, а обгонять их было очень опасно. Золоченый купол трехэтажного Капитолия выделялся на фоне остальных зданий. На западной лужайке перед зданием стоял бронзовый памятник Солдату Гражданской войны в окружении двух бронзовых пушек того времени. Иджер показал на статую. -- Иногда мне кажется, что он, воюя против современных немцев и японцев при помощи этих пушек, чувствовал бы то же самое, что мы, сражаясь с ящерами. -- Да, малоприятное сравнение, -- ответила Барбара. На западной лужайке Капитолия стоял бронзовый индеец. Она кивнула в сторону памятника. -- Наверное, он переживал похожие чувства, когда ему приходилось воевать с копьем и луком против пушек белого человека. -- Да, наверное, -- сказал Сэм, которому никогда не приходило в голову посмотреть на историю с точки зрения индейца. -- Однако у них были ружья, и мы потерпели несколько серьезных поражений -- во всяком случае, мне не хотелось бы оказаться на месте генерала Кастера. -- Ты прав. -- Однако настроение у Барбары неожиданно испортилось. -- Несмотря на то, что индейцы одержали несколько побед, в конце концов они проиграли. Посмотри на нынешние Соединенные Штаты и вспомни, какой была наша страна до вторжения ящеров. Получается, мы обречены на поражение, даже если нам и удастся нанести ящерам серьезный урон. -- Не знаю, -- ответил Сэм и надолго замолчал. -- Вовсе не обязательно, -- наконец заявил он. -- Индейцы так и не научились производить собственные ружья и пушки; им приходилось добывать оружие у белых людей. -- Он огляделся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. -- А мы скоро будем делать бомбы не хуже, чем у ящеров. В научно-фантастических журналах печаталось множество рассказов об уничтоженных планетах, но Сэм никогда всерьез не думал о том, что ему придется жить (или умереть) в таком мире. -- Если мы встанем перед выбором: уничтожить Землю, или покориться ящерам, я бы проголосовал за первый вариант. Ульхасс и Ристин говорят, что Раса вот уже тысячу лет держит в повиновении два других инопланетных народа. Никому бы такого не пожелал. -- И я тоже, -- согласилась с мужем Барбара. -- Но наш разговор напоминает спор маленький детей, ссорящихся из-за игрушки: Если она не достанется мне, то и ты ее не получишь! И раз! Кончится тем, что мы уничтожим целый мир... а что еще нам остается делать? -- Не знаю, -- ответил Иджер. Он попытался думать о чем-нибудь другом. Конец света не самая подходящая тема для разговора с женщиной, которую ты любишь. Они свернули с Колфакс на Университетский бульвар. Здесь движение стало менее напряженным, чем в центре города, и они поехали побыстрее. Иджер смотрел по сторонам, любуясь пейзажем. Теперь, после того, как он побывал в горах Вайоминга и Колорадо, он легко крутил педали. Когда они миновали Экспозишн авеню, Сэм заметил двух велосипедистов, мчавшихся на север в сторону университета: худощавый блондин в гражданском и дородный военный с винтовкой Спрингфилда за спиной. Худощавый блондин тоже увидел Сэма и Барбару и слегка притормозил. -- Боже мой! -- воскликнула Барбара. -- Это Йенс! -- Она покачала головой, и ее велосипед завилял из стороны в сторону. -- Теперь он меня, наверное, ненавидит, -- со слезами в голосе сказала она. -- В таком случае, он дурак, -- ответил Сэм. -- Ты должна была кого-то выбрать, дорогая. Я бы тебя не возненавидел, если бы ты ушла к нему. А сейчас я каждый день благодарю Бога за то, что ты выбрала меня. -- Ее решение продолжало удивлять и радовать Иджера. -- Я должна родить твоего ребенка, Сэм, -- сказала Барбара. -- И это все меняет. Если бы не ребенок... не знаю, что бы я сделала. А так, у меня просто не было выбора. Некоторые время они ехали молча. "Если бы Барбара не забеременела, она вернулась бы к Ларсену", -- подумал Сэм. Естественное решение -- с точки зрения Иджера. Барбара знала Йенса намного дольше, и, строго говоря, он подходил ей гораздо больше. Хотя Сэм не считал себя дураком, он прекрасно понимал, что ему до интеллектуала далеко, а Барбара настоящая умница. -- Вы оба хорошо ко мне относились, -- сказала Барбара, -- пока не возникла эта неразбериха. Если бы я выбрала Йенса, мне кажется, ты не вел бы себя так, как он. -- Да, я только что сам это сказал, -- напомнил Сэм. -- Дело в том, что жизнь уже не раз наносила мне удары, но я научился их принимать. Я сумел бы подняться на ноги и шел бы дальше, словно ничего не произошло. -- Он немного помолчал; не следовало плохо говорить о Ларсене: Барбара могла начать его защищать. Тщательно подбирая слова, он продолжал: -- Я думаю, до сих пор судьба относилась к Йенсу благосклонно. -- Пожалуй, -- не стала с ним спорить Барбара. -- Ты все правильно понял. У него до сих пор живы дедушка и бабушка, во всяком случае, были живы до появления ящеров -- а теперь, кто знает? Ему все легко давалось -- колледж, университет, сразу по окончании учебы прекрасная работа в Беркли. А потом его пригласили в Металлургическую лабораторию... -- ...мечта каждого физика, -- закончил за жену Иджер. -- Да. -- Когда он окончил школу, у него выбора не было. Тогда все подчинялось законам Великой Депрессии. Кроме того, кажется, Ларсен из богатой семьи? А еще ему досталась замечательная девушка. И он начал считать, что неуязвим. -- Никто не должен думать, что он неуязвим, -- пробормотал Сэм с убежденностью человека, которому с тех самых пор, как ему исполнилось восемнадцать, каждую весну приходилось искать работу. -- Что ты сказал, дорогой? -- спросила Барбара. -- Я просто подумал, что у каждого человека рано или поздно могут возникнуть проблемы. -- До самого конца нельзя считать человека удачливым, -- сказала она. Иджеру показалось, что эти слова похожи на цитату, но он ее не узнал. Барбара продолжала: -- Не думаю, что Йенсу приходилось сталкиваться с чем-нибудь похожим. Надо сказать, что он справляется со своими проблемами далеко не самым лучшим образом. -- И снова в голосе Барбары появились слезы. -- К сожалению. -- Я понимаю, дорогая. Нам всем было бы намного проще, если бы Йенс вел себя иначе. -- Однако Сэм никогда не рассчитывал на то, что жизнь будет даваться ему легко. В любых ситуациях Иджер всегда готовился к самому худшему. Если Йенс не способен переносить удары судьбы -- что ж, его проблемы. Иджер отнес свой велосипед в квартиру, которую они с Барбарой сняли напротив университетского городка. Потом вернулся за велосипедом Барбары. -- Пойду, освобожу Смитти от наших шипящих приятелей, -- сказал он. -- А заодно выясню, что он потребует за то, чтобы посторожить их в субботу. Я хочу сходить с тобой на концерт. Барбара взглянула на будильник, стоявший на каминной полке. Без четверти четыре. Хронометр Сэма утверждал то же самое; он начал снова привыкать к хорошим часам. -- Ну, день еще не закончился, не так ли? Когда Сэм обнял жену, у него промелькнула мысль о том, что после короткой, но неприятной встречи с Йенсом Ларсеном ей необходимо утешение. Если так, он готов. В противном случае, какой же ты муж -- так считал Иджер. * * * Лю Хань чувствовала себя животным, оказавшимся в клетке, когда маленькие чешуйчатые дьяволы разглядывали ее со всех сторон. -- Нет, недосягаемые господа, я не знаю, куда отправился Бобби Фьоре той ночью, -- сказала она не смеси языка маленьких дьяволов и китайского. -- Люди, которые явились к нам в дом, хотели, чтобы он научил их бросать, он ушел с ними. И больше не вернулся. Один из чешуйчатых дьяволов достал фотографию. Не обычную, черно-белую; и не цветную, вроде тех, что они печатали в своих роскошных журналах. Этот снимок показался Лю Хань объемным, совсем как в движущихся картинках, которые демонстрировали ей чешуйчатые дьяволы. Казалось, можно прикоснуться и почувствовать изображенного на нем человека. -- Ты видела его раньше? -- спросил чешуйчатый дьявол, державший фотографию, на плохом, но вполне понятном китайском. -- Я... может быть, недосягаемый господин, -- сглотнув, ответила Лю Хань. На бобовом поле в луже крови лежал мертвец. Над левым глазом виднелась аккуратная дырочка. -- Что значит, может быть? -- крикнул другой чешуйчатый дьявол. -- Ты его видела, или нет? Мы полагаем, что видела. Отвечай! -- Прошу вас, недосягаемый господин, -- в отчаянии воскликнула Лю Хань. -- Мертвые люди не похожи на живых. Я не уверена. Мне очень жаль, недосягаемый господин. Она сожалела, что Ло погиб -- человеком на фотографии был именно он -- и еще, что он попросил Бобби Фьоре научить его бросать мяч. А еще больше Лю Хань жалела, что Ло и его подручные увели с собой Бобби. Однако Лю Хань не собиралась ничего говорить чешуйчатым дьяволам. Она отлично знала, что они очень опасны, а она находится в их власти. Но Лю Хань уважала -- страх здесь недостаточно сильное слово -- коммунистов. Если она все расскажет чешуйчатым дьяволам, ей придется заплатить за свою откровенность: может быть, не сейчас, но в ближайшем будущем наверняка. Чешуйчатый дьявол с фотографией в руках широко раскрыл пасть: он над ней смеялся. -- Для тебя -- может быть. Для нас все Большие Уроды, живые, или мертвые, выглядят одинаково. -- Он перевел свою шутку, чтобы ее оценили его соплеменники. Они тоже рассмеялись. Однако маленький дьявол, который кричал на Лю Хань, сказал: -- Дело очень серьезное. Бандиты ранили самцов Расы. Только благодаря прозорливости нашего Императора, -- тут все чешуйчатые дьяволы опустили глаза к полу, -- никто из них не убит. "Никто не убит?" -- подумала Лю Хань. -- "А как насчет Ло и его друзей?" Она вспомнила о табличках, которые, как говорят, установили европейские дьяволы в парках Шанхая: "СОБАКАМ И КИТАЙЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Для маленьких чешуйчатых дьяволов все человеческие существа не лучше собак. -- Следует ввести ей препарат, который заставляет больших Уродов говорить правду, -- заявил чешуйчатый дьявол с фотографией. -- Тогда мы выясним, что она знает на самом деле. Лю Хань содрогнулась. Она не сомневалась, что у чешуйчатых дьяволов такой препарат есть. Они ведь и в самом деле дьяволы, а их могущество не знает границ. Если они поймут, что она их обманывает, тогда... Они сделают с ней что-нибудь ужасное. Лю Хань даже думать об этом не хотелось. Но тут заговорил Томалсс -- как его называл Бобби Фьоре? -- психолог. -- Нет, Самрафф, по двум причинам. Во-первых, из-за того, что препарат оказался совсем не таким эффективным, как мы предполагали. Во-вторых, у женщины внутри растет детеныш Больших Уродов. Большую часть своей речи он произнес на китайском, и Лю Хань его поняла. Самрафф ответил на том же языке: -- А кого заботит, что там в ней растет? -- Да, конечно, это отвратительно, но мы занимаемся исследованиями, -- настаивал на своем Томалсс. -- Плохо уже то, что исчез Большой Урод, его зачавший. Однако препарат может оказать на детеныша Больших Уродов отрицательное влияние. Мы не хотим, чтобы он появился на свет испорченным. Вот почему я против применения препарата. -- А я заявляю, что нам необходимо узнать, кто стоит за чудовищной попыткой убийства самцов Расы, -- возразил Самрафф. -- Все остальное не имеет никакого значения. Однако особой уверенности в его голосе не прозвучало -- его раскраска, не такая яркая и причудливая, как у Томалсса говорила за то, что на иерархической лестнице он находится ниже психолога. Маленькие дьяволы ставили над ней эксперименты, заставляли отдавать свое тело чужим мужчинам. Они наблюдали за тем, как прогрессирует ее беременность, точно она безмозглое животное. Но теперь именно благодаря тому, что у нее будет ребенок, они не хотят давать ей препарат, который вынудит ее предать Ло и других коммунистов. "Пришло время, когда я могу извлечь пользу из того, что они считают меня животным", -- подумала Лю Хань. -- Если мы не можем ввести женщине препарат, -- сказал Самрафф, -- зачем ее допрашивать? -- Он обратил глазные бугорки на Лю Хань. Она еще не научилась, как следует, различать выражения морд чешуйчатых дьяволов, но не сомневалась, что Самрафф рассвирепел. -- Я уверен, она не говорит нам всего, что знает. -- Нет, недосягаемый господин, -- запротестовала Лю Хань. Она замолчала и смутилась -- теперь на нее смотрели все чешуйчатые дьяволы. Лю Хань сообразила, что Самрафф говорил на своем языке. -- Ты знаешь гораздо больше слов, чем я предполагал, -- заявил по-китайски Томалсс. Лю Хань с благодарностью вернулась к родному языку. -- Извините, недосягаемый господин, я не знала, что мне не следует учиться. -- Я этого не сказал, -- ответил психолог. -- Но теперь нам придется быть более внимательными во время разговоров с тобой. -- А раз ей что-то известно, мы должны получить от нее необходимую нам информацию, -- настаивал на своем Самрафф. -- Самец, с которым она совокуплялась, имеет отношение к нападению на сторожевую вышку. Я думаю, она лжет, когда утверждает, что ей ничего не известно о самцах, убитых нами. Они мертвы, а тот, что жил с ней, исчез. Они все связаны между собой. -- Мы изучаем ситуацию, -- ответил Томалсс. -- Но препарат мы применять не будем. Самрафф повернул один глазной бугорок в сторону Лю Хань, чтобы посмотреть, как она отреагирует, когда он заговорит На своем родном языке: -- А как насчет боли? Большие Уроды охотно прибегают к боли, когда хотят получить ответы на свои вопросы. Может быть, стоит попробовать? Внутри у Лю Хань все похолодело. Коммунисты и гоминдановцы -- не говоря уже о главарях местных бандитов -- охотно использовали пытки. Она не сомневалась, что маленькие чешуйчатые дьяволы владеют этим искусством не хуже. -- Нет, -- снова возразил Томалсс, -- во всяком случае, до тех пор, пока у нее в животе растет детеныш. Я уже сказал, что не потерплю никакого вмешательства в наш эксперимент. На сей раз тот чешуйчатый дьявол, что кричал на Лю Хань, поддержал Томалсса: -- Использование боли для получения нужной информации, даже когда мы имеем дело с Большими Уродами... -- Лю Хань не поняла последнее слово, которое он произнес, но Самрафф презрительно зашипел в ответ. Закончив шипеть, Самрафф сказал: -- Я доложу о том, что ваши эксперименты стоят на пути проведения военного расследования. -- Давайте, -- ответил Томалсс. -- А я заявлю протест, что вы пытаетесь вмешаться в важное научное исследование. Вы совершенно не думаете о будущем, Самрафф. Мы намерены управлять Большими Уродами в течение следующих ста тысяч лет. Нам необходимо знать, как они устроены. Неужели вы не понимаете, что создаете нам ненужные трудности? -- Если мы не станем наказывать тех, кто смеет в нас стрелять, -- не сдавался Самрафф, -- мы, возможно, никогда не будем ими управлять. Лю Хань считала, что он совершенно прав, но остальные чешуйчатые дьяволы отшатнулись от него так, словно он сказал нечто ужасное, а не просто предложил пытать ее до тех пор, пока она не расскажет все, что ей известно о Ло и коммунистах. -- Вы внесете в свой рапорт и эти слова? Я очень надеюсь, что так оно и будет; и тогда станет ясно, что вам не дано видеть перспективу. Что до меня, я непременно включу ваше высказывание в мой отчет. Вы позволили себе сделать совершенно непростительное заявление при свидетелях. -- И его глазные бугорки повернулись в сторону маленького дьявола, который кричал на Лю Хань. Самрафф тоже взглянул на маленького дьявола. Должно быть, ему не слишком понравилось то, что он увидел, поскольку Самрафф сказал: -- Я не стану заявлять никаких протестов, клянусь Императором. -- И опустил взгляд. Все остальные чешуйчатые дьяволы последовали его примеру. -- Я знал, что вы разумный самец, Самрафф. Никто не желает, чтобы его обвинили в близорукости, если, конечно, он мечтает улучшить свою окраску. -- Вы совершенно правы, -- признал Самрафф. -- Но вот что я хочу вам сказать: взгляд на Тосев-3 с точки зрения дальней перспективы, тоже опасен. Большие Уроды меняются слишком быстро, чтобы делать долговременные прогнозы -- в противном случае, мы бы уже давно их победили. -- Он повернулся и вышел из хижины Лю Хань. "Будь он человеком", -- подумала Лю Хань, -- "он обязательно хлопнул бы дверью". Томалсс и дьявол, который на нее кричал, рассмеялись, словно произошло нечто забавное. Однако Лю Хань не поняла шутки. Глава XII Когда Мойше Русси жил в варшавском гетто, время от времени у него появлялось чувство, что произойдет нечто ужасное (еще более ужасное, чем необходимость постоянно находиться за высокими стенами, словно в загоне), если он будет сидеть, сложа руки, и не предпримет каких-то решительных шагов. Мойше научился слушаться этого ощущения. А, судя по тому, что ему удалось до сих пор остаться в живых, он поступал правильно. Здесь, в Лодзи, тревожное предчувствие вернулось. Не обычные страхи, к которым он давно привык, и даже не то ощущение ужаса, которое он испытал, когда увидел собственное лицо на плакатах, развешанных по всей рыночной площади, и прочитал сообщение о своих преступлениях -- изнасилование и убийство маленьких девочек. "Нужно быть полным кретином", -- сказал он самому себе, -- "чтобы спокойно относиться к подобным обвинениям". Чувство было новым, незнакомым, едва уловимым намеком на опасность -- ускользающее напоминание о том, что вот-вот случится неладное. Когда неприятное ощущение только появилось, Мойше сделал вид, что ничего особенного не происходит. На второй день он уже не сомневался, но ничего не сказал Ривке. "А вдруг я ошибся", -- сказал он себе. На третий день -- точнее, вечером третьего дня, после того, как Ревен отправился спать -- Мойше вдруг заявил: -- Я думаю, нам следует перебраться в другое место. Ривка подняла голову от носка, который штопала. -- Зачем? -- спросила она. -- А чем тебе здесь не нравится? -- Не знаю, -- признался Русси. -- Может быть, все в порядке. Или нет, я не знаю, -- повторил он. -- Будь ты женщиной, можно было бы предположить, что у тебя депрессия, -- проговорила Ривка. Но вместо того, чтобы посмеяться над ним, она совершенно серьезно спросила: -- Куда мы можем перебраться? Ты имеешь в виду квартиру в Лодзи? Другой город? Или страну? -- Я бы сказал, на другую планету, но, похоже, ящеры и там все захватили. -- Он невесело усмехнулся. -- Ну, если ты считаешь, что нам нужно переехать, давай переедем, -- согласилась Ривка. -- Лучше проявить излишнюю осторожность, чем не проявить ее вовсе. Вот завтра и начни искать квартиру, если тебе кажется, что этого будет достаточно. -- По правде говоря, я не знаю, -- ответил Мойше. -- Жаль, что нельзя настроить свои ощущения, точно радиоприемник -- было бы намного легче. -- Да, жаль, -- мрачно проговорила Ривка. -- А что ты намерен сделать? Можем, например, поехать в Згеж. Это недалеко, но, наверное, придется оставить тут большую часть вещей. Знаешь, мы столько раз бросали свои вещи, что теперь уже все равно. Главное, что мы трое вместе, а остальное не важно. Вот один из уроков войны, который мы неплохо усвоили. -- Ты права. -- Русси встал со старого, неприглядного стула, подошел к лампочке, возле которой сидела Ривка, и положил ей руку на плечо. -- Обидно только, что такие простые истины нам преподает война. Ривка отложила носок в сторону и накрыла его руку своей. -- Ну, мы с тобой в таких уроках никогда не нуждались. Просто война показала, что для того, чтобы выжить, нам нужны не вещи, а люди, которых мы любим. -- Вот и хорошо, потому что вещей у нас с тобой почти и нет. Мойше замолчал, опасаясь, что его шутка может обидеть жену. Они не только оставили в прошлом свои вещи, но и дорогих сердцу людей, погибших в гетто, дочь. Но в отличие от вещей, людей на рынке или в магазине не купишь. Если Ривка и заметила замешательство мужа, вида она не подала. -- Ты мне так и не ответил, ты хочешь уехать из Лодзи, или мы останемся здесь? -- спросила она деловым тоном. -- В большинстве городов, окружающих Лодзь, практически нет евреев, -- ответил он. -- Мы будем там, как бельмо на глазу. Мы совсем не похожи на поляков. И не думаю, что сможем сделаться на них похожими. -- Он вздохнул. -- В Лодзи тоже не было бы евреев, если бы не прилетели ящеры. -- Ладно, тогда останемся здесь, -- проговорила Ривка, принимая его не совсем внятный ответ. Мойше не знал, правильно ли поступает. Может быть, им следует бежать из Лодзи, даже если придется отправиться в восточные районы Польши, удерживаемые ящерами. Там, по крайней мере, нацисты не успели уничтожить всех евреев. Но он не мог заставить себя сняться с места только потому, что он стал -- как сказала Ривка -- жертвой депрессии. Чтобы убедить себя в том, что он не намерен бездействовать, Мойше сказал: -- Завтра начну искать новую квартиру на Мостовской улице. Эта улица находилась в противоположном конце лодзинского гетто. -- Хорошо, -- сказала Ривка, взяла носок и сделала несколько стежков. Однако через пару минут задумчиво проговорила: -- Все равно за продуктами придется ходить на рынок Балут. -- Да, верно. -- Мойше принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Уехать, или остаться? Он не мог принять никакого решения. -- Все будет хорошо, -- попыталась успокоить его Ривка. -- Бог нас до сих пор хранил, неужели он отвернется от нас сейчас? "Этот довод мог бы звучать вполне убедительно до 1939 года", -- подумал Мойше. Почему Бог закрыл глаза на гибель такого количества евреев? Почему допустил планомерное уничтожение своего народа? Мойше ничего не сказал жене, ему и самому не хотелось об этом думать. События последних лет сильно поколебали его веру в Бога, зачем зря тревожить Ривку? Он зевнул и сказал: -- Давай спать. Ривка убрала носок, поколебалась немного, а потом спросила: -- Хочешь, я поищу квартиру? Чем меньше народа тебя увидит, тем меньше ты рискуешь попасть в лапы к ящерам. Мойше знал, что она права. Но гордость не позволяла ему прятаться за спиной жены -- кроме того, у него не было никакой уверенности в том, что его опасения оправданы. -- Ну, какие тут проблемы, -- заявил он. -- Мне всего лишь придется пройти через рыночную площадь, а я теперь совсем не похож на человека, изображенного на тех плакатах. В особенности, когда я гладко выбрит. Ривка с сомнением на него посмотрела, но ничего не сказала. Мойше решил, что одержал победу. И в самом деле, никто не обратил на него внимания, когда она прошел через рыночную площадь и зашагал на восток, в самое сердце лодзинского гетто. Неприглядные кирпичные дома отбрасывали тень на узкие улочки и, несмотря на то, что ящеры изгнали нацистов отсюда год назад, ощущение тесноты и убожества по-прежнему пронизывало этот район, даже сильнее, чем в варшавском гетто. "Возможно, дело в вони", -- подумал Мойше. Здесь пахло отчаянием и тухлой капустой, немытыми человеческими телами, старой канализацией и отходами, которые мусорщики не в состоянии убрать. Далеко не все люди, согнанные нацистами в гетто Лодзи, смогли вернуться домой. У иных просто не осталось домов -- ведь шла война: немцы сражались с поляками и русскими, а ящеры с немцами. Многих привезли сюда в вагонах для скота из Австрии и Германии. Их дома остались за территорией, контролируемой ящерами. Даже сейчас люди вынуждены ютиться в гетто в крошечных комнатах и квартирках, потому что у них просто нет другого выхода. Плакаты с изображением Хайяма Рамковского взирали на прохожих со стен всех домов. Впрочем, никто особенно не обращал на них внимания. Прохожие спешили по своим делам, словно Старейшина вовсе и не призывал их трудиться на благо освободителей. Только пару раз Мойше заметил, как кто-то бросил мимолетный взгляд на плакат, а одна пожилая женщина просто покачала головой и рассмеялась. У Мойше тут же поднялось настроение, он подумал, что, наверное, все совсем не так уж плохо, как может показаться. Его портреты тоже были развешены тут и там, истрепанные и выцветшие от времени. К его огромному облегчению на них тоже никто не смотрел. Добравшись до Мостовской улицы, Мойше начал заходить во все дома подряд, спрашивая, не сдается ли здесь комната или квартира. Сначала он решил, что ему придется оставить все, как есть, или уехать из города. Но владелец четвертого дома заявил: -- Вы, знаете, вам страшно повезло, приятель! Час назад у нас выехала одна семья. -- Почему? -- с вызовом спросил Мойше. -- Вы берете за жилье тысячу злотых в день, или крысы с тараканами заключили союз, чтобы их выжить? Там у вас, наверное, настоящий свинарник. Когда такое говорит один еврей другому, реакция может быть самой разной. Владелец, или управляющий, или кто он там был, с деланным возмущением прижал руку ко лбу и вскричал тоном оскорбленной невинности: -- Свинарник?! Мне бы следовало вышвырнуть вас вон за такие слова. Вот подождите, увидите квартиру, будете на коленях меня умолять, чтобы я вам ее сдал. -- Я на колени не встаю даже для молитвы. С какой радости я должен падать вам в ноги? Да чтоб вы так жили! -- сердито заявил Мойше. -- Кроме того, вы так и не сказали, какую цену намерены заломить за ваш хлев. -- С таким поганым языком вам и смотреть на нее нечего, -- заявил хозяин и направился к лестнице. Мойше не отставал. -- И, вообще, оборванец вряд ли сможет платить четыреста злотых в месяц. -- Ну, задница, если бы царь Соломон жил в Лодзи, он тоже не смог бы платить четыреста злотых в месяц. -- Мойше остановился. -- Жаль, что я зря потратил время. До свидания. -- Он продолжал стоять на месте. -- Сто пятьдесят я бы дал, но не больше. Владелец дома уже поставил одну ногу на ступеньку, вторая так и осталась на своем прежнем месте. -- Я давно умер бы с голода, если бы здравый смысл не оберегал меня от пустозвонов вроде тебя. Я готов отдать чудесную квартиру всего за 350 злотых! -- Вот и отдай кому-нибудь другому, а я пойду своей дорогой. Мне есть на что потратить свои денежки. Большое спасибо. Даже 175 и то слишком много, а уж 350... и говорить нечего! -- Самый настоящий пустозвон! Думаешь, я ничего не соображаю? -- поинтересовался хозяин и начал подниматься по лестнице, которая воняла мочой; впрочем, в гетто все лестницы пахли одинаково. К тому времени, когда они добрались до квартиры, их разделяло всего сто злотых. И тут они застряли. Прежде чем продолжать торги, Мойше требовал показать ему квартиру. Управляющий -- или владелец? -- нашел нужный ключ на связке, висевшей у него на поясе, и широким жестом распахнул дверь. Мойше заглянул внутрь. Квартира, как две капли воды, походила на ту, в которой они жили сейчас: гостиная, справа от нее кухня, слева -- спальня. Она была немного меньше, но это не имело никакого значения. -- Электричество работает? -- спросил он. Управляющий потянул за цепочку, прикрепленную к люстре. Зажегся свет. -- Электричество работает, -- зачем-то сообщил он. Мойше отправился на кухню и открыл кран -- полилась вода. -- А как канализация? -- Паршиво, -- ответил управляющий, и Мойше подумал, что кое-какие остатки порядочности ему все-таки удалось сохранить. -- Но для Лодзи, да еще учитывая, в какое время мы живем, совсем неплохо. Знаешь, приятель, меньше чем на 275 злотых я не соглашусь, и не проси. -- Ну, совсем неплохо, -- проворчал Мойше. -- Моему сыночку, конечно, придется голодать, но я, пожалуй, готов платить 225. -- Тогда придется голодать моему сыночку. Давай неделим разницу? Двести пятьдесят? -- Двести сорок, -- предложил Мойше. -- Двести сорок пять. -- Согласен. -- И это меня ты назвал задницей? -- Управляющий покачал головой. -- Я уже давно так не торговался. Упрямства тебе не занимать. Если я скажу, сколько мне платили предыдущие жильцы, ты будешь плакать от жалости ко мне. Итак, когда вы переедете? -- Мы можем начать перевозить вещи сегодня, -- ответил Мойше. -- Впрочем, у нас их не так, чтобы очень много. -- А что тут удивительного? -- ответил управляющий. -- Немцы отбирали, поляки воровали, люди тащили все, что плохо лежит -- а остальным приходилось жечь мебель, чтобы приготовить еду или не замерзнуть прошлой зимой, или позапрошлой, или той, что была перед ней. Так что, валяй, тащи все, что у тебя осталось. Но прежде чем здесь появится хотя бы одна малюсенькая кастрюлька, положи-ка вот сюда плату за первый месяц, дружище. -- Он протянул руку ладонью вверх. -- Вы все получите, -- пообещал Мойше. -- Господин, э-э-э... -- Стефан Беркович. А как вас зовут? Должен же я назвать жене имя человека, который меня так ловко обманул. -- Эммануэль Лайфюнер, -- не колеблясь ни секунды, ответил Мойше. Он специально выбрал имя попроще, чтобы не забыть его по дороге домой. В конце концов, они с Берковичем расстались довольные друг другом. Когда он рассказал Ривке о том, как сбивал цену и сообщил, что управляющий похвалил его за упорство и ловкость, жена пожала плечами и заявила: -- Если он такой же, как все домовладельцы, он говорит это всем, кто снимет квартиру в его доме, просто, чтобы доставить им удовольствие. Впрочем, сегодня ты справился неплохо. Бывало хуже -- много раз. От такой похвалы у Мойше почему-то возникло ощущение, что его отругали. Ривка отправилась на улицу и взяла напрокат ручную тележку. Затем им осталось только вынести вещи, сложить их на тележку и отвезти на новую квартиру. Если не считать потрепанного старого дивана у них не было ничего, с чем не в состоянии справиться один мужчина. Правда, сначала Беркович получил свои деньги. Два маленьких сервиза и кастрюли; пара скрипучих разваливающихся стульев; немного одежды (не слишком чистой и не слишком хорошей); игрушки, несколько книг, которые Мойше купил в разных местах; матрас, одеяла и деревянная рама. "Совсем мало", -- подумал Мойше. Но пока он жив, есть надежда, что рано или поздно у них все будет. -- Подойдет, -- сказала Ривка, остановившись на пороге новой квартиры. Мойше, ожидавший от жены едкой критики, рассмеялся от облегчения. Ривка заглянула в спальню, изучила крошечную кухню, а затем вышла к Мойше и кивнула. Она приняла его выбор -- без особого энтузиазма, но все-таки приняла. -- Да, все в порядке. Они расставили мебель практически на те же места, на которых она стояла в предыдущей квартире. Мойше огляделся по сторонам, оценивая плоды своих трудов. Да, получилось неплохо, настоящий уютный дом. -- Почти все, -- сказал он вечером. Он вспотел и отчаянно мечтал помыться, но один из положительных моментов переезда (а ведь хорошего сейчас так мало) заключается в том, что ты видишь результат. -- А что еще осталось? -- спросила Ривка. -- Мне казалось, мы закончили. -- Не совсем. Осталась одна табуретка и пара старых одеял, которые мы сложили весной на верхнюю полку. Помнишь, мы спрятали под ними мешок с консервами, на случай если, не дай Бог, конечно, нам снова придется голодать. Мойше отличался излишней неорганизованностью, но этот недостаток компенсировала прекрасная память. Он мог раскидать свои бумаги, но зато всегда помнил, где они лежат. Вот и теперь он точно знал, что они перевезли, а что осталось на старой квартире. -- Если бы не еда, можно было бы все бросить, -- проговорила Ривка. -- Но ты прав, мы слишком долго голодали. Я не хочу, чтобы это повторилось. Возвращайся поскорее. -- Конечно, -- пообещал Мойше. Поправив кепку, он медленно спустился вниз по лестнице. Когда он ухватился за ручки тележки, у него заныли плечи и руки, но Мойше, не обращая внимания на усталость, зашагал по людным улицам в сторону своего старого дома. Он снимал мешок с продуктами с полки, когда в открытую дверь кто-то постучал. Мойше тихонько выругался и, стараясь не шуметь, убрал мешок на место. Ни к чему посторонним знать, что у тебя имеется запас (пусть и небольшой) продуктов. Нет никакой гарантии, что им не захочется прибрать его к рукам. Он подумал, что, скорее всего, пришел кто-нибудь из соседей попрощаться. Или владелец привел нового жильца посмотреть на квартиру. Он решил, что будет вести себя вежливо и попытается побыстрее избавиться от непрошеных гостей, чтобы, не теряя времени, вернуться домой. Приветливо улыбаясь, Мойше вышел в гостиную. В дверях он увидел двоих представителей Службы охраны порядка, с бело-красными нарукавными повязками и черными звездами Давида, оставшимися еще с тех пор, когда нацисты хозяйничали в Лодзи. В руках они держали внушительного вида дубинки. У них за спинами маячили два ящера с оружием. -- Вы Мойше Русси? -- спросил устрашающего вида представитель Охраны порядка и, не дожидаясь ответа, поднял дубинку. -- Вам лучше пройти с нами. * * * Летая в небе или путешествуя на поезде, Людмила, конечно, знала, как необъятна русская степь. Но она была не готова к тому, что ей придется шагать пешком по ее бескрайним просторам. -- Придется заказать себе новые сапоги, когда мы вернемся на базу, -- сказала она Никифору Шолуденко. На его подвижном лице появилось выражение, которое Людмила про себя называла "усмешка НКВД". -- Если мы доберемся до базы -- обязательно, и все будет хорошо. Впрочем, все будет хорошо, даже если сапог на складе не окажется. Людмила кивнула. Шолуденко, конечно, прав. И тут ее нога провалилась в какую-то жижу, которую она не заметила. Возникло ощущение, будто она попала в зыбучий песок. Ей даже не удалось сразу выбраться из вонючей западни, пришлось вытаскивать ногу осторожно, понемногу, чтобы не потерять сапог. Когда она, наконец, высвободилась, и они продолжили свой путь, Людмила проворчала: -- Жалко, новые ноги никто не выдает. За яблоневым садом сверкала полоска воды. -- Похоже на пруд, -- сказал Шолуденко. -- Хотите помыться? -- Хочу. После того, как она разбила свой У-2, срочность возвращения на базу перестала иметь такое принципиальное значение. Поскольку они с Шолуденко не знали, в какой день доберутся до места назначения, задержка в час или два уже ничего не меняла. Они прошли через сад, который и в самом деле стоял на самом берегу пруда. Вода оказалась обжигающе холодной, но зато Людмиле удалось смыть грязь с ноги. Она намазала обе ступни гусиным жиром, который достала у одной старушки. Мокрые ноги во время распутицы дело самое обычное, а гусиный жир спасает от раздражения и нарывов. Людмила вымыла сапог снаружи и изнутри, а потом нашла в своей сумке кусок какой-то тряпки и старательно его вытерла. Затем, прекрасно понимая, что ужасно перепачкалась, когда ее самолетик падал, плеснула водой в лицо. -- Вот бы сейчас в баньку, -- мечтательно сказала она. -- Сначала хорошенько разогреться, а потом -- в ледяную воду. -- Нет, купаться сейчас нельзя, зачем вам воспаление легких? -- сказал Шолуденко. -- Не стоит рисковать. Опытный солдат, который до прихода нацистов, а потом ящеров наверняка находился на действительной службе, а не сидел в каком-нибудь удобном городском кабинете. Да и вел он себя соответственно: уверенно шагал вперед, умело находил место для привала, не жаловался. Людмила относилась к офицерам безопасности, как кролик к удаву -- они представлялись ей охотниками, завораживающими своей властью и исходящим от них ощущением опасности, людьми, чьего внимания следует избегать. Но шли дни, и Шолуденко постепенно начал представляться ей самым обычным мужчиной. Впрочем, Людмила не знала, до какой степени может ему доверять. Он опустился на колени на берегу пруда и тоже принялся умываться. Людмила стояла рядом и внимательно смотрела по сторонам. Сейчас, когда на Украине хозяйничали ящеры и их пособники, а бандиты разгуливали на свободе, грабя всех, кто попадался у них на пути, нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности. Словно в подтверждение ее мыслям, по дороге, с которой они только что сошли, проехала колонна вражеских танков. -- Хорошо, что они не заметили у нас оружия, -- сказала Людмила. -- Да, у нас могли быть неприятности, -- согласился с ней Шолуденко. -- Мне совсем не нравится их отвратительная привычка сначала стрелять из автомата, а потом задавать вопросы. Так никогда не узнаешь ничего полезного. Впрочем, моего мнения почему-то не спрашивают. От того, что Шолуденко свободно и легко говорил о таких страшных вещах, как допросы, Людмиле становилось не по себе. Внутренне она ощетинивалась, словно дикое животное, которое пытается напугать врага своим свирепым видом. Только Людмила тщательно скрывала от Шолуденко свои чувства. Время от времени она задавала себе вопрос: -- А какие допросы он вел? Пару раз даже чуть было не спросила его прямо, но в последнюю минуту одергивала себя. Несмотря на то, что Шолуденко служил в НКВД, он производил впечатление вполне приличного человека. Если бы Людмила знала наверняка, чем он занимался, вместо того, чтобы строить предположения, ей было бы легче с ним общаться. -- Жаль, что нельзя проследить за танками, -- сказал он. -- Да и радио у нас нет. А то сообщили бы кому следует полезную информацию. -- Он вытер лицо рукавом и грустно ухмыльнулся. -- Мечтать об этом, все равно что рассчитывать найти клад, точно? -- Уж конечно, -- согласилась с ним Людмила, и Шолуденко расхохотался. -- Вполне возможно, что они просто перемещаются с места на место. Если ящеры заберутся в настоящую грязь, то завязнут там надолго. Осенью я пару раз видела такие сцены. -- И я тоже, -- сказал Шолуденко. -- Только не стоит на это особенно рассчитывать. Никакие болота и грязь не помешали ящерам отгрызть приличный кусок нашей любимой Родины. Людмила кивнула. С первых дней вторжения фашистской Германии советское правительство начало всячески культивировать символы Святой Матери Родины. После революции большевики боролись с ними, объявив пережитками умирающего, националистического прошлого. Но как только они понадобились, чтобы поднять народ на борьбу с нацистами, про них вспомнили снова. И, несмотря на то, что правительство упорно следовало идеалам атеизма, Сталин даже помирился с московским патриархом. -- Думаю, можно снова в путь, -- заметил Шолуденко. -- танков больше не слышно. -- Да, я тоже не слышу, -- наклонив голову и прислушиваясь, согласилась с ним Людмила. -- Но все равно мы должны соблюдать осторожность. Их машины производят меньше шума, чем наши. Вполне возможно, что они затаились где-нибудь и ждут. -- Уверяю вас, старший лейтенант Горбунова, я знаю про эту особенность вражеских танков из личного опыта, -- язвительно-официальным тоном сообщил Шолуденко. Людмила прикусила губу. Да, конечно, офицер НКВД выполняет задание правительства на территории неприятеля и наверняка знаком с вражеской техникой лучше, чем она себе представляет. А Шолуденко, тем временем, продолжал: -- Однако не стану отрицать, что некоторые уроки следует повторять, причем как можно чаще. Приняв его слова за подобие извинения (даже и это больше, чем она ждала от представителя НКВД) и немного успокоившись, Людмила натянула сапог. Через несколько минут они с Шолуденко уже шагали в сторону дороги. Впрочем, им хватило одного взгляда, чтобы остаться на обочине; танковая колонна превратила проезжую часть в непроходимое болото, которое тянулось на много километров и терялось где-то за горизонтом. Идти вдоль дороги оказалось делом совсем не простым. Земля еще оставалось скользкой и сырой, а молодые растения и зеленеющие кусты, радуясь долгожданному теплу и яркому солнцу, цеплялись за путников ветками и корнями, всячески стараясь остановить их и привлечь к себе внимание. По крайней мере, у Людмилы сложилось именно такое впечатление после того, как ей пришлось подниматься с земли в четвертый раз за последний час. Она так злобно выругалась, что Шолуденко весело захлопал в ладоши и заявил: -- Ни один кулак не поносил меня словами, которыми вы только что приветили несчастный корень. Ладно, не буду спорить, он сам напросился. Людмила стала пунцовой. Шолуденко фыркнул, и она поняла, что он заметил ее смущение. Что бы сказала мать, если бы услышала, как ее дочь ругается, точно... ну... никакого подходящего сравнения на ум Людмиле не приходило. Два года в Красной армии сделали ее такой грубой, что она порой сомневалась, сможет ли нормально жить, когда наступит мир. Когда она высказала свои мысли вслух, Шолуденко развел руки в стороны, как будто пытался охватить весь мир вокруг себя. Затем показал на глубокие, заполняющиеся водой колеи, оставленные танками ящеров. -- Пусть сначала наступит мир. А потом будете волноваться по поводу пустяков, -- сказал он. -- Да, вы правы, -- согласилась с ним Людмила. -- Судя по тому, как развиваются события, война никогда не закончится. -- История это всегда борьба -- такова природа диалектики, -- напомнил ей одну из доктрин марксизма офицер НКВД. Но в следующее мгновение он снова стал самым обычным человеком. -- Однако я бы не возражал, если бы борьба была не такой беспощадной. -- Вон там деревня, -- показала Людмила. -- Если повезет, удастся немного отдохнуть. А если очень повезет, то и поесть. Они подошли поближе и увидели, что деревня заброшена. Часть домов была сожжена, другие своими дырявыми крышами напоминали лысых стариков; посреди улицы валялась дохлая собака, которая уже начала разлагаться. Людмила не успела заметить больше ничего -- прогремел выстрел, и в нескольких метрах от ее ног в воздух взметнулся фонтан грязи. У нее была отличная реакция -- не успев по-настоящему осознать, что происходит, Людмила упала на землю и выхватила из кобуры пистолет. Еще один выстрел -- она по-прежнему не видела вспышки, хотя отчаянно вертела головой по сторонам. Где же спрятаться? И где Шолуденко? Он упал на землю одновременно с ней. Забыв про грязь, Людмила откатилась к деревянному забору -- не слишком надежное укрытие, но все же лучше, чем ничего. -- Кто в нас стреляет? Почему? -- крикнула она Шолуденко. -- А черт его разберет, лично я не знаю, -- ответил офицер НКВД. Он скорчился за колодцем, который прикрывал его лучше, чем забор Людмилу. -- Прекратите огонь! Мы свои! -- крикнул он как можно громче. -- Врете! -- Обвинение сопровождалось пулеметной очередью из соседнего дома, во все стороны полетели искры -- часть пуль угодила в каменную кладку колодца. Стрелявший завопил: -- Не обманете! Вы из отряда Толоконникова, собираетесь нас отсюда выкурить! -- Слушай, дубина, я не имею ни малейшего представления о том, кто такой Толоконников, -- заявил Шолуденко. В ответ снова раздалось: -- Врешь! Новая порция пуль засвистела в воздухе. Противники Толоконникова явно не испытывали недостатка в боеприпасах. Наконец Людмила заметила вспышку выстрела. Она находилась в семидесяти или восьмидесяти метрах, слишком далеко для пистолета, но все равно несколько раз нажала на курок, чтобы отвлечь внимание неприятеля на себя и дать Шолуденко передохнуть. Затем быстро откатилась в сторону. А в следующее мгновение пулемет полил шквальным огнем то, место, где она только что находилась. Офицер НКВД тоже выстрелил, раздался крик, и пулемет смолк. "Не вставай!" -- мысленно приказала она Шолуденко. Вдруг это ловушка? Он остался лежать на месте. А через несколько минут огонь возобновился. Людмиле удалось найти большой камень, за которым она и укрылась. Чувствуя себя в относительной безопасности, она крикнула: -- А кто такой Толоконников? Что вы не поделили? Если у него такие свирепые противники, значит, и сам он совсем не прост. Людмила не получила никакого вразумительного ответа на свой вопрос, если не считать новую пулеметную очередь и злобный вопль: -- А ты, сука, заткнись! Предательница! Над головой Людмилы пронеслось несколько острых осколков камня, за которым она пряталась -- их следовало опасаться не меньше, чем самих пуль. "Ситуация явно тупиковая. И сколько же времени она может продолжаться?" -- подумала Людмила. Невеселый ответ пришел мгновенно -- бесконечно. Ни та, ни другая сторона не может обойти друг друга и напасть с тыла, поскольку укрыться здесь негде. Они с Шолуденко отступать не имеют права. Оставалось сидеть на месте, периодически стрелять и надеяться на удачу. Затем в уравнении появилась новая переменная. Словно из пустоты, возник какой-то человек и швырнул фанату в окно, из которого стрелял пулемет. Через минуту после того, как она взорвалась, он забрался внутрь. Людмила услышала выстрел, а потом наступила тишина, а мужчина, бросивший гранату, перелез через подоконник, спрыгнул на землю и скрылся. -- А этот на чьей стороне? -- крикнула она Шолуденко. -- Я же сказал, у них тут сам черт не разберет, что происходит, -- ответил тот. -- Может, на стороне Толоконникова, или на своей собственной. Вполне возможно, что и на нашей, только я бы не стал особенно на это рассчитывать. Враг Толоконникова -- тот, кто выстрелил в Людмилу и Шолуденко первым -- слишком поздно понял, что его приятеля прикончили. Людмила вряд ли смогла бы сказать наверняка, что произошло дальше, она не все видела, но разорвалась еще одна граната, потом прозвучали выстрелы -- винтовка, пистолет, снова винтовка. И наступила звенящая тишина, особенно пугающая после шума и грохота. -- И что дальше? -- спросила Людмила. -- Подождем немного, -- ответил Шолуденко. -- После того, как мы открыли огонь, тут такие странные вещи начали происходить... что-то мне не хочется рисковать, и не просите. Некоторое время вокруг царила тишина, а потом со стороны деревни послышался неуверенный голос: -- Ludmila, bist du da? Людмила удивленно потрясла головой. -- У вас здесь знакомые? -- тихо спросил Шолуденко. -- И они говорят по-немецки? Признаваться в таком офицеру НКВД очень опасно, но Людмила понимала, что у нее нет выбора. -- Георг, ты? -- спросила она тоже по-немецки. Если Шолуденко знает язык, что ж, очень хорошо. Если нет, в его глазах она уже стала подозрительной личностью, и, значит, терять ей нечего. -- Да, -- ответил Георг, по-прежнему не показываясь. -- Назови имя генерала, командующего нашей базой, я хочу убедиться, что это действительно ты. -- Товарищ Феофан Карпов, полковник, -- ответила Людмила. -- Я уверена, он придет в ярость, узнав, что ты покинул расположение базы без его разрешения -- я ведь не ошиблась, именно так и было -- ты же самый лучший механик, что у нас есть. -- Кажется, я начинаю понимать, -- проговорил Шолуденко. Значит, он все-таки знает немецкий. -- Он ваш близкий друг? -- Нет, -- сердито заявила Людмила. -- Но очень хотел бы им стать и потому иногда ведет себя глупо. Порой он меня ужасно раздражает. -- Затем, словно прочитав мысли офицера НКВД, Людмила поспешно добавила: -- Не нужно принимать никаких мер. Георг отличный механик и прекрасно служит Красной армии, даже, несмотря на то, что он фашист. -- Уважительная причина, -- проговорил Шолуденко. -- Если бы речь шла о ваших чувствах... -- Он не договорил, но Людмила прекрасно поняла, что он имел в виду. Людмила заметила какое-то движение в окне дома, где находился второй противник Толоконникова, с которым разобрался Шульц. Через несколько секунд в дверях появился Георг. Он держал в руках палку с привязанной на конце старой тряпкой. Людмила, наконец, поняла, что произошло. Если бы кто-нибудь выстрелил, уловив движение внутри дома, Шульц остался бы внутри. "Да, похоже, ему довелось принять участие не в одном сражении", -- с невольным восхищением подумала Людмила. Шульц и в самом деле походил на настоящего ветерана. Он был одет в диковинную смесь русской и немецкой военной формы, хотя каска на голове не оставляла сомнений в том, откуда он родом. За поясом рядом с несколькими гранатами торчал пистолет. На плече висела винтовка, а в руках Георг держал русский ППШ-41. Механик радостно улыбнулся, блеснув белыми зубами, показавшимися ослепительными на фоне черной бороды, делавшей его похожим на свирепого пирата. -- И кто твой дружок? -- спросил он Людмилу. Шолуденко ответил сам, назвав свое имя и отчество, но не сообщил, что он из НКВД (Людмила удивилась бы, если бы он это открыл). -- Ну, и что произошло? Вы оставили службу, чтобы отправиться на поиски прекрасной дамы? -- продолжал Шолуденко по-немецки. -- Полковник вряд ли вас похвалит. -- Да пошел он, -- пожав плечами, ответил Шульц. -- Это не моя армия, и даже не мои военно-воздушные силы, если вы понимаете, о чем я. А когда я вернусь вместе с ней... -- Он показал пальцем на Людмилу. -- ...старина Карпов будет так счастлив видеть нас обоих в целости и сохранно