разглядывает. Впрочем, вида она не подала. Она вернулась
довольно быстро с полной кружкой пива.
     -- Спасибо, -- поблагодарил Ларсен, когда Мэри  снова уселась  за стол.
Тишину нарушал лишь скрежет  ножек стула по каменному полу кафе. -- А почему
вы еще не закрылись, раз у вас совсем нет клиентов? -- поинтересовался Йенс.
     -- В каком смысле, нет клиентов? Вы же  здесь, верно?  -- На лице  Мэри
появилось  насмешливое выражение.  -- Впрочем, действительно, для обеденного
времени у нас тут слишком тихо. К  нам теперь, в основном, приходят ужинать.
К  тому же, армейское начальство  наверняка приказало бы  меня  расстрелять,
если бы я закрыла свою лавочку. У нас многие бывают проездом из Денвера и  в
Денвер, а я их кормлю. Вы же, кажется, тоже из их компании, так вы сказали?
     -- Угу. -- Йенс  сделал еще глоток пива и внимательно посмотрел на свою
собеседницу.  -- Могу побиться об  заклад, что  у вас  где-нибудь  припрятан
пистолет, чтобы отваживать  тех  из них, кто ведет себя чересчур  навязчиво,
предлагая свою дружбу.
     Мэри рассмеялась.
     -- Как правило, если плеснуть в них  чем-нибудь  горячим, они  довольно
быстро умнеют.  -- Мэри тоже  немного отпила из  своей кружки и добавила: --
Конечно, приставания бывают разные.
     Можно ли  рассматривать ее  слова как приглашение  действовать? Звучало
очень  похоже. Йенс  колебался, главным образом, потому,  что воспоминание о
позоре, который он пережил, когда попытался  переспать  со шлюхой в Денвере,
все еще причиняло ему острую боль.  Если он и сейчас потерпит поражение, что
тогда делать? Броситься вместе со своим велосипедом с какого-нибудь утеса? У
него была масса возможностей, когда  он мчался по 40-ому шоссе, петляющему в
горах. Впрочем, риск --  это тоже проверка мужественности. Йенс вытянул  под
столом ноги и, будто случайно, коснулся икры Мэри.
     Если  она уберет  ногу, он встанет из-за стола,  чувствуя  себя  полным
кретином, заплатит  за жаркое и  пиво столько, сколько она скажет, и  поедет
дальше, на запад. Но Мэри потянулась -- медленно, с удовольствием...
     "Интересно",  --  подумал Йенс,  --  "это  движение она  подсмотрела  в
каком-нибудь фильме, а потом примерила на себя, или оно у нее от природы?"
     Так или иначе, сердце отчаянно забилось у него в груди.
     Ларсен встал, обошел  вокруг  стола и  опустился  перед  Мэри  на  одно
колено. Именно в таком  положении он мог бы  сделать ей предложение, хотя на
самом деле,  в  голове у  него  бродили  совсем другие  мысли.  Почему-то он
сомневался, что его новая знакомая сейчас склонна вести светскую беседу.
     Когда он поцеловал Мэри, она схватила его за волосы  и притянула к себе
с  такой  силой, что  он ударился  губами  о  ее  зубы.  Йенс  на  мгновение
высвободился -- с одной стороны, чтобы сделать вдох,  а  с другой, коснуться
языком мочки ее  уха,  скользнуть  вниз  по шее. Мэри  выгнула спину,  точно
большая кошка и чувственно вздохнула.
     Рука  Йенса отправилась под  юбку, и  Мэри  тут  же раздвинула ноги. Он
осторожно  поглаживал  ее  живот под  простыми хлопчатобумажными  трусиками,
когда подумал про огромное  стеклянное окно  у входа в  кафе. Айдахо-Спрингс
небольшой  городок,  однако,  любой  прохожий может  увидеть,  чем  они  тут
занимаются.
     -- Давай уйдем отсюда, -- хрипло предложил он.
     Похоже, его вопрос заставил Мэри тоже вспомнить об окне.
     -- Иди за мной на кухню, -- сказала она.
     Йенсу очень не  хотелось убирать руку,  но так она не смогла бы встать.
Мэри задержалась  на минутку,  чтобы  достать старое армейское одеяло из-под
прилавка, на котором  стояла  касса.  Из-за  печки,  которую  теперь  топили
дровами,  в кухне стояла  невыносимая жара, но Йенс этого  не заметил. Пот и
без того ручьями стекал у него по спине.
     Он расстегнул пуговицы белой блузки Мэри, а затем, ловко  справившись с
лифчиком,  положил  ладони  ей  на  грудь,  сжал,  не слишком  сильно.  Мэри
задрожала, и  Йенс  принялся искать застежку на  юбке,  нашел, резко  дернул
молнию  вниз. Юбка соскользнула на  пол  и  стала похожа на темную блестящую
лужу. Мэри перешагнула через нее, сбросила туфли и быстро сняла трусики.
     Пока Йенс  изо всех сил  сражался  со своей одеждой в отчаянной попытке
стащить ее с себя, ничего не разорвав, Мэри расстелила  на полу одеяло. Йенс
не сомневался, что сегодня у него все будет хорошо.
     Получилось даже лучше,  чем хорошо. Мэри стонала и вскрикивала, и звала
его по имени... оргазм они испытали одновременно.
     -- Господи! -- прошептал  Ларсен в полном изнеможении. Мэри улыбнулась,
ее лицо  --  наверное,  и его тоже --  все еще  сохраняло следы  только  что
испытанного удовольствия.
     --  Было просто здорово! -- сказала она. -- А знаешь, ты,  оказывается,
настоящий джентльмен.
     -- В каком смысле? --  рассеянно спросил Йенс,  который не особенно  ее
слушал,  размышляя о  том, сможет ли  еще раз повторить свой подвиг -- прямо
сейчас.
     -- Ты опираешься на локти, -- ответила Мэри.
     Услышав ее ответ, Йенс рассмеялся  и  перестал быть джентльменом  -- по
крайней мере, по меркам Мэри. Она взвизгнула и замахала на него руками. Йенс
откатился на бок,  а  потом  сел  на  колени.  Мэри  же потянулась  за своей
одеждой... значит, второй раунд ее не интересует.
     Йенс оделся даже быстрее, чем разделся. Если  раньше  он думал только о
своем возрождении  из  пепла, теперь  он вспомнил, что в маленьких  городках
существуют  свои  законы --  чужаку, развлекающемуся с местными  красотками,
может очень сильно не поздоровиться.
     И тут он  задал себе еще один вопрос: должен ли он заплатить Мэри? Если
он  спросит,  и  получит  отрицательный  ответ,  то  нанесет  ей смертельное
оскорбление.  Если  же  не спросит,  а  ответ будет  "да", он тоже обидит ее
только  совсем в другом смысле. Причем  в таких  ситуациях  обычно возникают
серьезные дискуссии, весьма нежелательные, особенно, если вспомнить человека
с винтовкой, который прятался за занавеской в доме Харви.
     Немного подумав, Ларсен нашел компромиссное решение.
     -- Сколько я тебе должен за обед и все остальное? -- спросил он.
     Если она решит, что  под "всем  остальным" он имел  две кружки пива  --
прекрасно. А  если посчитает, что речь идет о большем... пожалуйста, Йенс не
станет спорить.
     -- Купюры? -- спросила Мэри, а когда Йенс кивнул, ответила: -- Тридцати
долларов хватит.
     Учитывая, как подскочили цены после вторжения ящеров, прекрасное жаркое
из  цыпленка и  пара  кружек пива,  наверное,  так и стоили. Неожиданно Йенс
обрадовался, что Мэри не проститутка. Он  засунул  руку в карман, где лежала
пачка  денег,  размеры которой поразили  бы его перед  войной,  вытащил  две
двадцатки и протянул Мэри.
     -- Сейчас принесу сдачу, -- сказала она и шагнула в сторону кассы.
     -- Не дури, -- остановил ее Ларсен.
     -- Я же сказала, что ты джентльмен, -- улыбнувшись, проговорила Мэри.
     --  Послушай,  Мэри, когда я  вернусь оттуда, куда иду... -- начал  он,
охваченный сентиментальными чувствами, возникшими  в его душе благодаря паре
кружек пива и испытанному удовольствию.
     -- Если мы  снова увидимся, -- перебила  его  Мэри, --  скажешь то, что
собирался.  А до  тех пор  я  и  слышать  ничего не  хочу.  Из-за  войны все
сделались какие-то чокнутые.
     -- Истинная правда, -- согласился с ней  Ларсен и подумал про Барбару в
первый раз с того самого момента, как решил немного развлечься с Мэри.
     "Получай, сука", -- сказал он про себя.
     Затем, повернувшись к Мэри, бодро проговорил:
     -- Большое  тебе спасибо...  за  все. Понимаешь, за  все. А теперь  мне
пора.
     --  Конечно, --  вздохнув, ответила  Мэри.  -- Никто не задерживается в
Айдахо-Спрингс... кроме меня. -- Она шагнула вперед, чмокнула Йенса в щеку и
отошла,  прежде чем  он успел ее обнять. -- Не знаю, куда ты едешь, но  будь
осторожен, слышишь?
     -- Буду.
     Неожиданно ему захотелось остаться в Айдахо-Спрингс, городке, о котором
он не слышал до тех пор, пока не начал планировать свою поездку в Ханфорд.
     "Просто поразительно, как  полезно иногда поваляться  с  кем-нибудь  на
сеновале", -- подумал он.
     Но внутренняя  дисциплина взяла верх над сиюминутными желаниями.  Кроме
того, уверенности в том, захочет ли Мэри получить  от  него еще  что-нибудь,
кроме секса на полу в кухне, не было.
     Звякнул  дверной звонок, когда  он  вышел  из  "Кафе на  первой улице".
Устроившись поудобнее,  Йенс,  весело насвистывая, налег на педали. В общем,
мир совсем не так плох, как ему казалось совсем недавно.
     Его  переполняло  радостное  возбуждение,  несмотря  на  то,   что  ему
потребовался  целый  день,   чтобы   добраться   до  Бертаудского  перевала,
расположенного  всего в двадцати милях от Айдахо-Спрингс. Ларсен переночевал
в небольшой шахтерской  деревеньке Эмпайр,  а  на следующее  утро  штурмовал
перевал. Ему казалось, что так он не работал никогда в жизни. Он поднялся на
высоту в тысячу футов между Айдахо-Спрингс и Эмпайром. Он не только  ехал по
круто уходящей вверх  дороге,  но  воздух  постепенно  становился  все более
разреженным.  Бертаудский перевал находился  на высоте более чем одиннадцать
тысяч футов: 11,315 -- гласила табличка.
     Йенс остановился на  заслуженный отдых. Он был покрыт потом  и пылью  с
головы до ног,  а сердце  в груди колотилось сильнее, чем когда он занимался
любовью с Мэри Кули.
     "Неужели  люди,  живущие по  эту  сторону гор, не обращают внимания  на
разреженный воздух Бертаудского перевала?" -- подумал он.
     Однако щиты  и знаки на  дорогах сообщали,  как добраться  до того  или
иного лыжного курорта.  Многие приезжали сюда, чтобы получить удовольствие и
развлечься. Йенс покачал головой.
     -- А я счастлив, что теперь дорога  пойдет вниз,  -- сказал он и сделал
большой  глоток  из фляги, которую наполнил  в речушке под  названием Барде,
протекавшей неподалеку от Эмпайра.
     Добросердечные жители шахтерской  деревушки дали ему с собой  несколько
кусков жареного цыпленка, и  теперь, с удовольствием  жуя  крылышко,  Ларсен
безуспешно пытался отдышаться.
     Ему казалось, что жидкости  в его  бедном теле  не осталось ни капли --
вся превратилась в пот. Но, осушив флягу, он понял, что ошибся. Ларсен зашел
за  большой камень  -- будто кто-нибудь мог его увидеть,  если бы  он  решил
помочиться прямо здесь, посреди 40-ого шоссе -- и расстегнул молнию.
     А в  следующее мгновение вскрикнул  от неожиданной  резкой боли; словно
кто-то зажег спичку и засунул ему между ног. В моче он заметил густую желтую
слизь.
     -- Что такое, черт подери? --  возмутился  он, но тут же все понял.  --
Господи Иисусе, я подцепил триппер!
     Причем не  вызывало  ни малейших  сомнений, в каком  месте --  в прямом
смысле этого слова -- он его подцепил. Кто-то занялся любовью с незнакомцем,
проезжавшим  через Айдахо-Спрингс... Интересно,  сколько  человек попалось в
сети Мэри? Один из них оставил ей подарочек, а она  великодушно поделилась с
Йенсом Ларсеном.
     -- Просто здорово, -- пробормотал он. -- Чудесно.
     Он думал,  что снова стал нормальным человеком, таким, как все -- и вот
как обернулось! Надеялся, что избавился  от черной тоски, в которую медленно
погружался с тех пор, как Барбара начала жить с  жалким типом  по имени  Сэм
Иджер. И судьба нанесла ему новый удар. Да еще какой!
     Некоторое   время   Йенс  раздумывал,   не   вернуться   ли   назад   в
Айдахо-Спрингс.
     Угостить шлюху пулей из "Спрингфилда". Надо же ее отблагодарить. Дорога
назад  будет совсем  легкой -- все вниз и  вниз.  Я смогу проделать двадцать
миль за двадцать минут.
     Ларсен знал, что преувеличивает свои возможности, но не слишком сильно.
     В конце концов, он покачал  головой. Нет, хладнокровного убийцы из него
не получится -- не тот характер. Месть это  нечто другое. Ларсену  казалось,
что  все человечество  нанесло  ему жестокую обиду, и  болезнь,  которой его
наградила Мэри Кули -- мелкий тычок по сравнению с несправедливостью судьбы.
     Ну, не совсем мелкий. Когда Ларсен забрался на свой велосипед и покатил
вниз по западному склону горы, он с ужасом  подумал о следующем  разе, когда
ему  захочется  помочиться.  Перед войной  появились сульфаниламиды, которые
легко справляются с болезнями, вроде гонореи. А сейчас...  Если  у какого-то
доктора  и  есть  препараты этой  группы, он наверняка  хранит  их для более
серьезного случая.
     --  Ханфорд -- проворчал  Ларсен,  изо рта  у него  вылетело  небольшое
облако пара, и он налег на педали, чтобы согреться.
     Ну  что ж, придется ехать в  Ханфорд.  Посмотрим,  что  там у  них есть
хорошего. Затем он  вернется в Денвер  и  доложит о  результатах экспедиции.
Ларсен не знал, будет ли от отчета польза и примет ли его к сведению  чертов
генерал Лесли Гроувс, если ему что-нибудь не понравится. Теперь вообще никто
из  Металлургической  лаборатории  не обращает внимания  на  Йенса  Ларсена.
Наверное, тратят все силы на то, чтобы  подсмеиваться у него за  спиной.  Уж
можно не сомневаться,  они еще больше обрадуются,  когда он вернется домой с
неисправным краном. И Барбара вместе с ними.
     Ларсен  много раз  задавал себе вопрос, почему он тратит столько сил на
чертовых ублюдков -- и одну настоящую суку -- которые не оценили бы, если бы
он взял и в  одиночку создал атомную бомбу. Но он обещал съездить в Ханфорд,
а потом вернуться. Чувство долга заставляло его держать слово.
     -- Проклятье, если бы не  долг, я сейчас был бы женатым человеком,  вот
вам мое слово, сэр, -- выкрикнул он.
     Его попросили рассказать о Металлургической лаборатории, находившейся в
Чикаго, правительству, тайно перебравшемуся в Западную Виргинию. Он выполнил
поручение. Но вернуться назад оказалось совсем не просто, а никому почему-то
не пришло в голову объяснить его жене, что не следует спать со всеми подряд,
пока муж в отсутствии.
     Итак, Йенс  Ларсен сделает то, что ему поручили. Но  насчет будущего он
не давал никаких обещаний. А почему бы не поехать из Денвера на восток?
     Он  прибавил скорость  и  быстро  покатил вниз  по  склону.  Прохладный
воздух,  дувший  в  лицо,  принес  терпкий  аромат  сосен  из  Национального
заповедника Арапахо.
     --  Кто  знает,   может  быть,  по  дороге  в  Ханфорд  я  наткнусь  на
какого-нибудь ящера, -- проговорил он. -- Бьюсь  об заклад, они меня слушать
станут. А ты  как думаешь? -- спросил  он  у ветра,  который  ничего  ему не
ответил.

        Глава XVII
     Атвар стоял на песчаном пляже и смотрел на море.
     -- Здесь самый сносный климат, --  заметил адмирал. -- Достаточно тепло
и сухо... -- Налетевший порыв ветра швырнул ему песок в глаза.
     Однако это не  доставило Атвару ни малейшего  беспокойства: мигательные
мембраны тут же смахнули песок.
     Послышались шаги подошедшего Кирела.
     -- Даже  эта  часть  Северной  Африки не похожа на наш Дом, благородный
адмирал, --  сказал  он. -- По  ночам зверски холодно --  а  зима,  судя  по
донесениям разведки, почти такая же ужасная, как и везде на Тосеве-3.
     --  Сейчас не зима. -- На мгновение Атвар  повернул глазной  бугорок  а
сторону звезды, которую Раса называла Тосев.  Ее  свет  казался ему  слишком
резким и  белым,  совсем  не таким, как мягкое  сияние  родного солнца. -- Я
решил,  что мне  следует спуститься  на  поверхность  планеты,  чтобы  лично
оценить ее достоинства.
     -- Да, для нас тут подходящий климат, -- признал Кирел. -- В донесениях
говорится, что тосевиты из Европы, --  он показал  на  север, на бесконечные
просторы голубой, голубой  воды, -- которые сражались здесь, когда появились
мы, постоянно жаловались на то, как  жарко и сухо в этой части планеты. Даже
местные жители не любят здешнее лето.
     -- Я уже перестал пытаться понять Больших Уродов, -- сказал Атвар. -- Я
бы  назвал  их  отвратительно  невежественными...  вот  только, если  бы они
оказались еще более отсталыми, мы бы давно покорили планету.
     --  С  наступлением  хорошей...  ну,  терпимой погоды на  землях  наших
главных врагов  ко  мне возвращается  оптимизм, который я  ощущал  в  начале
компании, -- сказал Кирел. -- Мы постепенно захватываем  территории дойче --
как  на востоке,  так  и  на западе, продвигаемся к столице  СССР, а  Москва
является  важным  железнодорожным  и транспортным центром. Наше  положение в
Китае  упрочилось,  несмотря на  бандитов в тылу.  Американцы  несут большие
потери.
     -- Все так,  -- согласился  Атвар, и в  его  голосе появился энтузиазм,
которого  подчиненные адмирала не  слышали с  начала войны на Тосеве-3. -- Я
начинаю верить, что  наши  колонисты  прилетят  на мирную планету.  Зимой  я
практически потерял надежду на успех.
     -- И я тоже, благородный адмирал. Однако боеприпасов и другого военного
снаряжения  у нас достаточно -- пока. Мы  завершим  покорение планеты, после
чего будем ею управлять, а не вести бесконечные сражения.
     Атвар пожалел, что командир  корабля добавил  последнюю фразу. На самом
деле,  боеприпасы  и  другое  снаряжение  представляли  серьезную  проблему.
Предусмотрительная Раса  снабдила  свой  флот огромными  резервами  оружия и
боеприпасов.  По правде говоря, для покорения дикарей, вооруженных  мечами и
копьями  --  ведь  именно  таким  оказалось население  Тосева-3,  когда  его
посетили разведывательные зонды -- этого должно было хватить с избытком.
     Проблема  состояла в  том, что,  хотя  Атвар продолжал  считать Больших
Уродов дикарями,  они производили танки, стреляли из автоматического оружия,
летали на реактивных самолетах,  и у них имелись ракеты. Расе приходилось  с
осторожностью расходовать боеприпасы. Атвар  прекрасно понимал, что подобная
стратегия    замедляет   продвижение   вперед,   но   покончить   со   всеми
индустриальными центрами тосевитов не мог.
     -- Да, у нас возникли дополнительные трудности, -- сказал Кирел,  когда
Атвар заговорил  о  своих тревогах. -- Однако я считаю, что  преимущество на
нашей стороне, и нам нет необходимости широко использовать  атомное  оружие.
Если мы взорвем половину планеты, колонисты не смогут произносить наши имена
с должным уважением, и мы не войдем в Анналы Расы.
     Иными словами,  имя Атвара не будут вспоминать с любовью и уважением --
однако, вслух Кирел этого не сказал.  В случае успешного исхода кампании вся
слава достанется адмиралу.  Но  и ответственность за неудачу полностью ляжет
на его плечи.
     Впрочем, в намерения Атвара это не входило.
     -- Некоторые  самцы --  Страха,  к  примеру,  --  заметил  он,  -- ради
покорения Тосева-3  готовы его уничтожить. Они так мало заботятся о будущем,
что почти не отличаются от Больших Уродов.
     --  Вы говорите истинную правду, благородный адмирал, -- ответил Кирел;
ему тоже не нравился Страха. Однако  он был скрупулезным и честным офицером,
и поэтому добавил: -- Должен признаться, что иногда тосевиты ведут себя так,
что  у  меня появляется  желание  окончательно их  истребить,  дабы  они  не
доставляли нам неприятностей в будущем. Взять хотя бы историю с... как звали
того Большого Урода? Кажется, Мойше Русси.
     -- Ах, вот  вы о чем. -- Атвар высунул язык,  словно  ощутил неприятный
запах. -- Я думал, это очередной подвиг Скорцени,  пока разведка не донесла,
что  Русси принадлежит к  одной из  групп, которую дойч-тосевиты  уничтожали
перед  тем, как мы появились  на Тосеве-3. Компьютерный  анализ показал, что
дойч-тосевиты не стали бы спасать одного из своих врагов -- должен заметить,
что на сей раз я согласен с машиной.
     -- Как и я, -- с шипением вздохнул Кирел.  -- Но не кажется ли вам, что
смещение  Золраага  с  поста губернатора  провинции слишком жесткая мера?  В
остальном он показал себя с самой лучшей стороны.
     --  Нам слишком  дорого  обошлась  его ошибка,  --  возразил  Атвар. --
Золрааг  подал прошение  о  пересмотре дела,  я  ему  отказал. Мы удерживаем
значительную  территорию  Тосева-3  только  потому,  что местные жители  нас
боятся.  Если мы будем выглядеть, как идиоты, то перестанем внушать страх --
и тогда нам придется отвлечь большие силы с фронтов на поддержание порядка в
областях, которые мы уже покорили. Нет, Золрааг понес заслуженное наказание.
     Кирел опустил глаза, показывая, что склоняется перед волей  адмирала. К
ним  подошел еще один  самец  -- его небрежная  раскраска  контрастировала с
безупречным внешним видом двух верховных офицеров.
     -- Приветствую  вас, благородный адмирал,  и вас,  капитан флагмана, --
начал самец.
     Фраза  была  простроена  по  всем  правилам  вежливости,  да и в голосе
прозвучало необходимое уважение, но Атвар сомневался в его искренности.
     --  Я приветствую вас, Дрефсаб, -- ответил адмирал, поворачивая глазной
бугорок в сторону разведчика.
     Двигался  Дрефсаб быстро  и несколько судорожно. У  другого  самца  это
свидетельствовало  бы  о  пристрастии  к  имбирю,  однако  Дрефсаб отличался
излишней  резвостью  еще   до  того,   как   стал   поклонником  диковинного
тосевитского растения. В  теле представителя  Расы был заключен  неугомонный
дух Большого Урода.
     --  Я полагаю,  вы пришли  доложить  о развитии вашего проекта в... как
называется не принадлежащая Императору земля, о которой идет речь?
     -- Незвишна  Држава  Хрватска, -- ответил Дрефсаб. Его когтистые пальцы
нетерпеливо  зашевелились --  верный признак отвращения. --  Знаете  ли  вы,
благородный  адмирал,  что  иногда  манипулировать  Большими  Уродами  также
просто, как вылупившимися птенцами?
     --  Мне бы очень хотелось,  чтобы  такие ситуации  возникали почаще, --
заметил Кирел.
     --  Как и всем нам, -- добавил Атвар. -- Итак, вам удалось управиться с
этими... кажется, они называются хорваты?
     --   Как  известно,  хорваты  подчиняются  дойч-тосевитам,  --  ответил
Дрефсаб.  -- Дойч-тосевиты  получили  их поддержку после того, как  снабдили
бесплатным оружием для борьбы с местными врагами  -- иными  словами, каждым,
кто живет  поблизости  и  не является хорватом. Я пообещал им много хорошего
оружия и  некоторую  свободу действий, после чего  они  стали  охотно с нами
сотрудничать.
     Атвар  ощутил  легкую  тошноту.  Привезенные  из  дома  руководства  по
покорению  Тосева-3,  объемистые  тома, написанные  тысячи  лет  назад,  где
рассказывалось об успешных войнах с работевлянами, а потом с халлессианцами,
предлагали  натравливать  одни группы местного  населения на другие. Там все
казалось  логичным  и  естественным.  В  реальности, во  всяком  случае,  на
Тосеве-3, теории выглядели отвратительными и кровавыми.
     --   Вне   всякого   сомнения,   наш  Император  считает  весь  Тосев-3
захолустьем, где  живут дикари. Когда мы сравниваем Хорватию  с  Тосевом-3 в
целом,  это,  так  называемое  независимое  государство  не  имеет  никакого
принципиального значения --  Хорватию едва разглядишь на карте невооруженным
глазом.  Однако  ее расположение является важным для дойч-тосевитов, которые
не хотят, чтобы  наше  влияние  росло за их счет. Мы  совершенно сознательно
ограничили свое вмешательство, сосредоточив его в прибрежном городе Сплите.
     -- Если вы можете нанести урон  дойч-тосевитам в Хорватии, то почему бы
нам не расширить масштаб операции? -- спросил Кирел. -- Они ведь принадлежат
к одной из самых опасных разновидностей тосевитов.
     -- Для нас, капитан флагмана, Хорватия не имеет существенного значения,
--  ответил   Дрефсаб.  --  Я  надеюсь  получить  определенную   реакцию  от
дойч-тосевитов. Мне совсем не хочется, чтобы в этом районе появились большие
отряды их  самцов; там гористая местность, и использовать танки и  воздушный
флот  очень  трудно.  Я рассчитываю  на  то,  что  они  направят  туда своих
специалистов по саботажу, а мы устроим им ловушку и уничтожим.
     --  Так вот какую приманку вы приготовили для  Скорцени,  -- воскликнул
Атвар.
     -- Вы правы, Благородный Адмирал, -- согласился Дрефсаб.  -- Как вы уже
отмечали, он нанес существенный урон Расе. Очень скоро ему придет конец.
     --  Уничтожение  Скорцени поможет нам,  хотя  бы частично, справиться с
проблемами,  которые  мы  только  что  обсуждали,  благородный  адмирал,  --
взволнованно сказал Кирел. -- После того, как мы исключим Скорцени из  игры,
Большие Уроды получат новый повод нас бояться.
     -- Совершенно верно. -- Атвар перевел свои глазные бугорки на Дрефсаба.
-- А как ваши успехи на другом фронте?
     -- Вы имеете в  виду  растение тосевитов? -- Дрефсаб даже зашипел. -- Я
по-прежнему  изредка к  нему прибегаю; полностью избавиться от пристрастия к
имбирю мне не удалось. Он владеет моим телом, но я  стараюсь  контролировать
свой разум.
     -- Еще одно  сражение,  которое  вы  ведете в  одиночестве  и в котором
демонстрируете отвагу, -- сказал Атвар. -- Очень многие подчинились имбирю.
     -- Я делаю, что могу, -- ответил Дрефсаб. Почтительно опустив глаза, он
продолжал: -- Император свидетель, стремление  вновь  попробовать имбирь  не
оставляет  меня  никогда. Никому  не  известно,  на  что,  при  определенных
обстоятельствах, я  способен ради  наркотика. Именно  поэтому я изо всех сил
стараюсь в такие обстоятельства не попадать.
     Атвар и Кирел также опустили глаза.
     -- Ваша твердость перед лицом врага делает вам честь, --  заявил Атвар,
отрываясь  от  созерцания  песка.  --  Вот почему  я убежден, что вы сумеете
покончить с нашим врагом Скорцени.
     -- Благородный адмирал, я приложу все усилия, -- заверил его Дрефсаб.
     * * *
     Вячеслав  Молотов  выглядывал из-за спин Сталина  и  генералов, которые
изучали  приколотую  к столу карту. По всему  выходило, что  силы  советской
армии также эффективно привязаны к своим позициям.
     -- Товарищ Генеральный секретарь, если  мы  хотим  удержать Москву, нам
необходимы  люди,  оружие  и  авиация.  Но  более всего  требуется время для
перегруппировки сил, --  сказал маршал Георгий Жуков. -- В противном случае,
мы не сумеем устоять.
     Лишь немногие решались  так  смело говорить со Сталиным; Жуков завоевал
это право своими успехами  в Монголии  в  войне  против японцев  и  успешной
обороной Москвы во  время наступления  немцев. Наконец, в течение всей  зимы
ему удавалось удерживать ящеров. Сталин посасывал трубку -- пустую, даже ему
приходилось обходиться без табака.
     --  Георгий  Константинович,  ты   уже  однажды  спас  Москву.  Сможешь
повторить свой успех?
     -- Тогда в моем  распоряжении были  свежие войска из Сибири, а  фашисты
практически исчерпали свои  ударные  силы, -- ответил  Жуков.  -- Сейчас все
иначе.  Если не  произойдет  чуда,  мы  будем  разбиты --  а  диалектика  не
позволяет рассчитывать на чудеса.
     Сталин что-то пробормотал.
     -- Диалектика исключает чудеса, товарищ  маршал,  тем не менее, я сумею
устроить для тебя чудо.
     Жуков  почесал  в затылке.  Он был коренастым  круглоголовым человеком,
гораздо более похожим на русского, чем худощавый Молотов.
     -- О каком чуде вы говорите?  -- спросил Жуков. Молотов размышлял о том
же самом, но тут он понял, и его охватил страх.
     --  Иосиф Виссарионович, мы уже обсуждали  причины, по  которым  нам не
следует использовать это оружие,  -- с неожиданной настойчивостью проговорил
он. -- Насколько мне известно, ни одна из них не отпала.
     Уже много лет он не подходил  так близко к  опасной черте -- никогда не
пытался  возражать или  критиковать  самого  Сталина. Генеральный  секретарь
резко обернулся, и трубка подпрыгнула в углу его рта.
     --  Если мы  стоим перед  выбором  между  поражением  и  шансом  любыми
средствами нанести врагу жестокий урон -- я выбираю последнее.
     Жуков промолчал.
     -- О каком оружии идет речь? -- спросил  Иван Конев. -- Если у нас есть
оружие, которое способно победить ящеров, я за то, чтобы его использовать --
и к чертовой матери последствия!
     После Жукова,  Конев считался лучшим  генералом Сталина. И если  он  не
знал  о  проекте использования бомбы из взрывного металла,  значит,  уровень
секретности был высочайшим.
     -- Можем ли мы свободно говорить о новом оружии? -- спросил Молотов.
     Трубка снова заплясала в воздухе.
     -- Пришло время,  когда  мы должны свободно говорить о новом оружии, --
ответил Сталин и повернулся к  Коневу. -- Иван Степанович, у нас  есть такая
же бомба, как та, что ящеры сбросили на Берлин и Вашингтон. Если они прорвут
фронт в районе Калуги и двинутся к Москве, я предлагаю ее использовать.
     Конев, со своими  кривыми передними зубами, был еще больше Жукова похож
на крестьянина средних лет.
     -- Боже мой,  -- тихонько проговорил он. --  Если  у нас  есть подобное
оружие...  Вы правы,  товарищ Генеральный  секретарь: если у нас есть  такие
бомбы, их следует использовать против врага.
     -- У  нас есть  одна  такая бомба, -- сказал Молотов, -- а следующую мы
создадим лишь через несколько лет. Никому неизвестно, сколько подобных  бомб
имеется у ящеров -- но мы наверняка об этом узнаем.
     --  О, Боже мой! -- прошептал Конев. Опасливо посмотрев на Сталина,  он
продолжал: -- Мы должны очень  серьезно отнестись к решению данного вопроса.
Судя  по донесениям, одна такая бомба может уничтожить целый город, как если
бы его в течение нескольких недель забрасывали обычными бомбами.
     Трубка  сердито  раскачивалась в зубах Сталина.  Однако прежде  чем  он
успел ответить Коневу, Молотов сказал:
     -- Донесения  соответствуют действительности, товарищ генерал.  Я видел
фотографии   Вашингтона   и   Берлина  Расплавленное   основание   памятника
Вашингтону...   --  Он  замолчал,  вспомнив  ужасное  впечатление,   которое
произвели на него фотографии, а также испугавшись гнева Сталиным.
     Впрочем, он  так панически боялся  последствий взрыва чудовищной бомбы,
что решился высказать свое мнение.
     Сталин  начал вышагивать  по комнате.  Он  не отдал  приказ  немедленно
расправиться с теми, кто осмелился ему возразить -- очень необычное для него
поведение.
     "Может быть", -- подумал Молотов, -- "у него тоже есть сомнения".
     Сталин кивнул Жукову.
     -- А что думаешь ты, Георгий Константинович?
     Жуков и  Сталин  вместе решали все  военные проблемы. Молотов и  Сталин
занимались  политическими  вопросами,  впрочем, окончательное  слово  всегда
оставалось за Сталиным  -- окружавшие его  люди являлись лишь инструментами,
помогавшими ему разобраться  в той или иной конкретной задаче Жуков облизнул
губы, очевидно, он также не имел однозначного мнения.
     -- Товарищ Генеральный секретарь, -- наконец заговорил он, -- я не вижу
другого способа остановить наступление ящеров. Конечно, мы сможем продолжать
партизанскую  войну,  но не более того. Мы попали в такое тяжелое положение,
что нам больше нечего боятся.
     -- А вы видели фотографии Берлина? -- резко спросил Молотов.
     Теперь  он  не  сомневался,  что  его  слова  вызовут гнев Сталина,  но
почему-то  не испугался.  Очень  странно;  позднее  нужно  будет  попытаться
понять, почему. Только не сейчас.
     Жуков кивнул.
     -- Товарищ министр иностранных дел, я их видел -- вы правы, они ужасны.
А вы  видели фотографии  Киева  после  того, как  через  него прошли сначала
фашисты, а потом ящеры?  Они ничуть  не  лучше.  Новая  бомба  просто  более
эффективное средство разрушения,  однако разрушение неизбежно -- применим мы
новое оружие, или нет.
     Как и  всегда,  Молотов  позаботился о том,  чтобы его  лицо  ничего не
выражало. Однако под неподвижной маской таился ужас. Ему стало еще страшнее,
когда генерал Конев спросил:
     --  А как сбросить  бомбу?  Можно ли использовать самолет?  И  если да,
сумеем ли мы нанести удар в нужном месте до того, как ящеры его собьют?
     --  Прежде чем искать ответы  на ваши вопросы, следует  сначала решить,
стоит ли, вообще, использовать столь страшное оружие,  -- невозмутимый голос
Молотова скрывал растущее в его душе отчаяние.
     Стадий сделал вид, что не слышит его слов, и ответил Коневу:
     --  Товарищ  Конев,  бомба  слишком велика, ее  не поднимет ни  один из
советских  бомбардировщиков.  Кроме  того, как  ты  и сам заметил,  ящеры  в
состоянии сбить  любой  наш  самолет.  Однако  они  нужны для  бомбардировок
противника, который находится далеко от нас. Если же враг наступает... -- Он
не закончил предложения.
     Молотов  почесал в затылке,  не совсем понимая, к  чему Сталин  клонит.
Впрочем,  Жуков  и Конев  сразу  сообразили,  что  имеют в  виду Генеральный
секретарь -- оба усмехнулись. И Жуков закончил предложение:
     -- ... мы оставим бомбу у него на пути и станем ждать.
     -- Именно так,  -- улыбнулся Сталин. -- Более того, постараемся убедить
противника сосредоточить  большие силы в том секторе, где мы поместим бомбу,
чтобы нанести ему наибольший урон. -- Теперь и Молотов сообразил, о чем идет
речь, но это нисколько его не утешило.
     -- Тут нам придется решить две проблемы, -- задумчиво проговорил Конев.
-- Во-первых, враг может обнаружить нашу бомбу А ничего, кроме маскировки, я
предложить не могу.  Во-вторых,  что мы будем делать, если  оставленная нами
бомба не взорвется? Есть какие-нибудь гарантии того, что она сработает?
     -- У нас имеется множество  устройств,  которые обеспечат ее подрыв, --
ответил  Сталин.  --  Один  способ --  при  помощи радиосигнала,  второй  --
батарея, а третий -- часовой механизм, их производят  пленные немцы, которых
мы  привлекли к  работам.  --  Сталин  говорил без малейшей иронии; впрочем,
Молотов  не  сомневался, что  все  они уже  давно мертвы. -- Конечно, они не
знали, для  какого устройства  производят  механизм. Однако  его многократно
проверяли: он действует весьма надежно.
     -- Очень хорошо, если учесть для чего он нам нужен, -- кивнул Конев. --
Вы правы, товарищ Генеральный секретарь: какими бы гнусными не были фашисты,
они умеют делать  надежные механизмы. Часы, или какой-то другой из названных
вами способов, дадут нам возможность взорвать бомбу в нужное время.
     -- Инженеры и ученые заверили  меня в том,  что  все пройдет гладко, --
вкрадчивым голосом проговорил Сталин, так что ни у кого из присутствующих не
осталось  сомнений  в  том, какая участь  ждет инженеров и  ученых в  случае
неудачи.
     Молотов не  хотел  бы  оказаться  на месте людей, работавших  в колхозе
неподалеку от Москвы.
     Он  протиснулся между  Жуковым  и  Коневым. Оба  посмотрели на  него  с
удивлением. Обычно он не проявлял такой активности во время военных советов,
на  которых присутствовал только  для того,  чтобы знать, как может повлиять
ход сражений на внешнюю политику  Советского Союза. Он внимательно посмотрел
на  карту. Красные  прямоугольники  обозначали  Советские  силы,  зеленые --
войска   ящеров,  синие  соответствовали  отдельным  подразделениям  немцев,
которые  все  еще  оставались на захваченной  в течение  предыдущих двух лет
территории СССР.
     Даже  человек далекий от проблем войны понимал, что ситуация  на  карте
выглядит  довольно мрачно.  Линию фронта,  проходившую  между  Сухиничами  и
Калугой,  вряд  ли удастся удержать. Молотов видел, что  сил  Красной  армии
недостаточно,  чтобы  противостоять наступающим войскам  ящеров.  Как только
линия фронта  будет прорвана, придется  немедленно отступать -- в  противном
случае  целые  группировки окажутся в  окружении.  Нацистские  бронетанковые
войска снова и снова использовали эту тактику в то ужасное лето 1941 года.
     Тем не менее, Молотов неуверенно ткнул пальцем в Калугу.
     -- Мы  не сможем остановить их  здесь? --  спросил он.  -- Любые жертвы
лучше, чем взрыв этой  бомбы и ответные действия, которую могут  предпринять
ящеры.
     -- Калуга находится слишком близко от  Москвы, --  возразил  Сталин. --
Используя  аэродромы,  расположенные  вокруг нее, ящеры смогут быстро с нами
покончить. -- Однако он бросил взгляд  на Жукова, прежде  чем продолжить: --
Но если мы остановим их возле Калуги, то не станем взрывать бомбу.
     --  Замечательное решение, Иосиф Виссарионович,  --  льстиво проговорил
Молотов.
     Жуков и Конев кивнули. Молотов почувствовал, как белая хлопчатобумажная
рубашка намокла под мышками.
     "Интересно,  -- подумал  он, --  неужели царским придворным приходилось
так же осторожно направлять своего государя на правильный путь".
     Он в этом сомневался -- во всяком случае, если вспомнить Петра Великого
и Ивана Грозного.
     Когда Иосиф Джугашвили снова заговорил, в  его голосе появилась  сталь,
которая и дала ему его революционную кличку.
     -- Однако если ящеры возьмут Калугу, мы взорвем бомбу.
     Молотов посмотрел на Конева и Жукова, надеясь на их поддержку. И понял,
что  не может  на  них рассчитывать. Они  кивали головами  -- возможно,  без
особого энтузиазма, но и без колебаний. Молотов заставил себя последовать их
примеру.
     "Бесполезно  спорить  со  Сталиным", --  сказал  он  себе.  --  "Опасно
настраивать его против себя".
     * * *
     Гейнрих  Егер бросил  взгляд  на солнце,  прежде чем  поднести к глазам
бинокль. Днем ящеры из Сплита  вполне могли заметить блики на линзах. Горная
крепость  Клис,  в  которой  он  прятался,  находилась  всего  в  нескольких
километрах   от  города,   расположенного  на  берегу  Адриатического  моря.
Цейсовская оптика приблизила Сплит на расстояние вытянутой  руки. Даже через
тысячу шестьсот лет дворец Диоклетиана выделялся на фоне всего города.
     "Крепость гораздо больше подходит", -- подумал Егер.
     На самом деле, это был лагерь римских легионеров, воплощенный в  камне:
неровный прямоугольник со сторонами от ста пятидесяти до  двухсот метров, по
центру каждой из которых имелись ворота. Три из четырех сторожевых башен все
еще стояли по углам прямоугольника.
     Егер опустил бинокль.
     --  Совсем не то место, которое  я  хотел  бы  штурмовать,  даже в наше
время, без поддержки тяжелой артиллерии, -- заметил он.
     -- Теперь я  понимаю, почему ты пошел в бронетанковые войска,  Егер, --
проворчал стоявший рядом  с ним Отто  Скорцени. --  Ты  ничего не  слышал  о
тонкостях военного искусства.
     --  Что это такое -- венгерское проклятие? Лошадиный член в заднице? --
осведомился Егер.
     Оба рассмеялись. Егер продолжал вглядываться в бинокль. Однако даже при
помощи мощной оптики ему  не удавалось  увидеть часовых  ящеров, стоявших на
стенах дворца.  Отсюда  они больше походили  на  медленно  ползущих  куда-то
муравьев.  Егер не  сомневался,  что  они занимали  оптимальные  позиции;  в
детально спланированных военных операциях ящеры ошибок не совершали.
     Скорцени снова усмехнулся.
     -- Интересно,  знают  ли наши чешуйчатые друзья о том,  что у  нас есть
самые подробные планы крепости.
     -- Ящеры  не стали бы ими пользоваться, даже если бы они попали к ним в
руки, -- ответил Егер.
     Планы  достались  Егеру  вовсе  не  из  генерального  штаба   немецкого
командования, а из Zeitschrift fur sudosteuropaischen Archaologie [<i>Журнал по
археологии  юго-восточной  Европы   (нем.)</i>].  Скорцени  находил  это  ужасно
забавным  и  называл   Егера  "герр   профессор"  всякий  раз,   когда   ему
представлялся  подходящий повод. Но даже Скорцени был вынужден признать, что
и военные инженеры не сумели бы сделать лучших чертежей.
     -- Полагаю, ты прав, -- сказал эсэсовец. -- Просто они  поняли, что это
самое укрепленное здание в городе, вот почему они там и поселились.
     -- Да. -- Егер не знал, имеют ли ящеры представление об археологии.
     Разведка доносила, что они консервативны по своей  природе (в чем он  и
сам  имел возможность  убедиться  во  время сражений с  ними),  и  что у них
имеются  собственные  представления  относительно  времени,  которое  должно
пройти прежде, чем люди перестанут быть варварами. Из чего, по мнению Егера,
следовало, что они не будут рассматривать здание, которому исполнилось всего
полтора тысячелетия, как памятник древности.
     -- И что же вы собираетесь предпринять, чтобы выманить проклятых тварей
наружу? -- спросил Марко  на вполне приличном немецком, впрочем,  с довольно
сильным акцентом.
     Форма хорватского капитана цвета хаки контрастировала с серыми полевыми
мундирами немецких офицеров. И хотя  Петрович  был в  форме, Егер нервничал,
когда  находился   рядом  с  ним  --   капитан  больше  походил  на  главаря
разбойников, чем на офицера регулярной  армии. Густая  черная борода  только
усиливала  это впечатление. Однако  она не скрывала многочисленных шрамов  у
него на лице, по сравнению с которыми глубокий шрам на щеке Скорцени казался
обычной царапиной.
     Скорцени повернулся к хорвату и сказал:
     -- Терпение, друг мой. Мы хотим сделать все как  следует -- быстрота не
имеет решающего значения.
     Петрович  нахмурился. Борода  и шрамы  делали его  лицо  угрожающим,  а
взгляд холодных глаз и вовсе леденил кровь. Для Петровича стоящая перед ними
задача  являлась не просто  военной  проблемой, он  воспринимал ее как нечто
личное.  Из  чего  следовало,  что  он   будет  отважно  сражаться,  но  что
осмотрительности  ему  явно   не   хватает.  Подобные   оценки   Егер  делал
автоматически, они давно стали для него жизненной необходимостью.
     --  А  в  чем собственно  проблема?  -- резко  спросил  хорват.  --  Мы
находимся  на  расстоянии  орудийного  выстрела  от  города.  Остается  лишь
подвести артиллерию, открыть огонь и...
     Мысль  о том, что  они станут  бомбить здание, построенное в  четвертом
веке,  вызвала у  Егера  тошноту, но  он  покачал  головой совсем  по другой
причине.
     --  Артиллерия  не  заставит их выйти за стены города, капитан, а  лишь
послужит причиной для более активных действий. Ящеры займут позиции в горах.
Сейчас они сидят на  месте;  меня  это вполне устраивает -- до тех пор, пока
они ничего не предпринимают.
     -- Вы не стали бы болтать о терпении, если бы  Сплит принадлежал Рейху,
-- заявил Петрович.
     Тут  хорват  был  прав: Гитлер  начинал  вопить  от  ярости, как только
Германия теряла  хотя бы  малую  часть  своей  территории.  Однако  Егер  не
собирался говорить об этом вслух.
     -- У нас есть шанс выбить их из города, а не просто причинить некоторые
неудобства. И я хочу быть уверен в том, что мы его не упустим.
     Петрович одарил его сердитым взглядом -- как и у многих  других местных
жителей  у  него  было  очень подходящее  для этого лицо: длинное,  худое, с
глубоко посажеными глазами. Скорцени похлопал его по спине и сказал:
     --  Не беспокойтесь.  Мы  разберемся  с мерзавцами. -- Его голос звучал
весело и уверенно.
     Однако если слова Скорцени и убедили капитана, то вида он не подал.
     -- Вы, немцы, думаете, будто можете сделать все, что  угодно, -- заявил
он в ответ. -- И на сей раз вам лучше не  допускать  ошибок, или... -- Он не
уточнил, что именно будет с немцами, лишь отошел в сторону, качая головой.
     Егер обрадовался, что Петрович ушел.
     -- Некоторые хорваты ужасные ублюдки, -- негромко проговорил он.
     Скорцени   кивнул.  Всякий,   кто  вызывал  у   Скорцени  беспокойство,
заслуживал самого серьезного внимания.
     -- Нам и в самом деле необходимо выманить ящеров из города, в противном
случае  Анте  Павелич  и  усташи  [<i>Хорватское  националистическое  движение</i>]
заключат союз  с ящерами, и будут выполнять их условия  до тех пор, пока  те
позволят им убивать сербов, евреев, боснийцев и...
     -- ...и всех прочих соседей, -- закончил за него Скорцени.
     Он  не стал  упоминать о том, что немцы  делали то же самое на востоке,
только в гораздо более широком масштабе.  Конечно, Скорцени не мог  этого не
знать; просто старался не думать. Егер сталкивался  с подобным поведением  и
других немецких офицеров. Да и он сам вел себя точно так же, пока не  понял,
что игнорировать приходится слишком многое.
     Скорцени  взял висевшую на поясе флягу, отвинтил крышку, сделал большой
глоток водки и протянул ее Егеру. Тот тоже выпил.
     --  Zhiveli, --  произнес он одно  из немногих слов, позаимствованных у
сербо-хорватов.
     Скорцени рассмеялся.
     -- Это что-то вроде:  "надеюсь, твоя овца  девственница", -- сказал он,
отчего Егер раскашлялся и чуть не подавился водкой.
     Эсэсовец  сделал еще  пару глотков и убрал  флягу.  Затем огляделся  по
сторонам,  чтобы  убедиться,  что  никто,  кроме  Егера,  его  не слышит,  и
прошептал:
     -- Вчера в городе мне удалось узнать кое-что интересное.
     -- Да? -- сказал Егер.
     Скорцени кивнул.
     --  Помнишь, когда я отправился в  Безансон, мне чертовски трудно  было
найти ящера, который согласился бы с нами сотрудничать,  потому что какой-то
большой  начальник  приказал  очистить город от  тех,  кто  пристрастился  к
имбирю?
     -- Да, помню, -- ответил Егер. -- Однако тебе все-таки удалось. -- Егер
не   забыл   собственного  восхищения,   когда  увидел  Скорцени,  с  трудом
вылезающего из узкого люка танка ящеров.
     --  Я  всего лишь  делаю  свою работу, --  хитро ухмыльнулся  Скорцени,
отчего  шрам у  него на  щеке изогнулся.  -- Оказалось,  что зовут  большого
начальника  Дрефсаб,  или что-то  вроде  того.  Половина ящеров в  Безансоне
считала, что он поступил замечательно, очистив  город от любителей имбиря --
а остальные  его  ненавидели за то, что  он так  здорово справился со  своей
задачей.
     -- Ну, и что из того? -- спросил Егер  и задумался. -- Подожди минутку,
дай-ка я сам догадаюсь -- этот Дреф-как-там-ero сейчас в Сплите?
     -- Знаешь, а  ты умный парень! -- с некоторым разочарованием проговорил
эсэсовец, которому не удалось  удивить собеседника. -- Значит, я  не ошибся,
захватив тебя с собой. Ты прав, Егер, это тот самый ящер.
     -- Совпадение?
     -- Все возможно. -- Тон Скорцени говорил о том,  что он ни на мгновение
не  верит  в  совпадения.  -- Но если  судить по тому, чего  он  добился  во
Франции, Дрефсаб  должен быть одним из лучших специалистов. К тому же, здесь
совсем нет  любителей имбиря. Местные жители  давно бы  начали продавать его
ящерам, да и те десять килограмм, которые я привез  с  собой, не пылились бы
здесь, в Клисе. А если Дрефсаб прибыл сюда не из-за имбиря, то зачем?
     -- Для заключения сделки с хорватами?
     Скорцени потер подбородок.
     -- Лучшего объяснения мне придумать не  удалось. Ящерам нужно заключить
союз, причем не только для  того, чтобы  укрепить свое положение здесь, но и
потому,  что Сплит был  оккупирован итальянцами, когда ящеры его  захватили.
Потом  их  выбили  из города  хорваты. Чешуйчатые  ребята  помогают  себе  и
итальянцам. Но все равно это похоже на песню с перевранным мотивом -- что-то
здесь не так.
     Егер поспешил защитить свою теорию.
     -- Почему?
     --  В  Безансоне Дрефсаб  занимался полицейской работой,  или вопросами
безопасности --  называй, как  хочешь.  Ты  стал  бы  посылать представителя
гестапо для заключения мирного договора?
     Теперь  пришел  черед  Егера оглядываться в поисках капитана Петровича,
или его людей.
     --  Если бы мне пришлось иметь дело с Анте Павеличем  и его хорватскими
головорезами, возможно, я поступил бы именно так.
     Скорцени закинул  голову  и расхохотался. Несколько  стрелков, одетых в
форму  цвета  хаки  Независимой Республики Хорватия  повернули головы  -- им
стало интересно, что такого смешного сказал Егер.
     -- Ты полон коварства. Кажется, я уже  говорил,  тебе  нечего  делать в
бронетанковых войсках.
     -- Ты вообще  очень  много говоришь. Однако далеко  не все  правда,  --
заметил Егер, после чего эсэсовец ткнул ему локтем под ребра.
     Егер  ответил ему тем же -- просто  чтобы  напомнить,  что с ним нельзя
обращаться столь фривольно.  Егер умел  отступать,  но -- как  и Скорцени --
никогда не признавал свое поражение.
     --  Достань планы, посмотрим  еще раз, --  предложил  Скорцени. --  Мне
кажется,  я уже знаю, что следует сделать, но полной уверенности у меня нет.
-- Егер  молча  выполнил  просьбу  Скорцени.  Тот склонился над  чертежами и
закудахтал,  как наседка:  --  Мне  нравятся  подземные  ходы.  Мы можем ими
воспользоваться.
     Он показывал на проходы под южной частью дворца Диоклетиана.
     --  Над  ними  были и  другие коридоры, но  сейчас  от  них  ничего  не
осталось, -- сказал Егер.
     -- Ну и черт  с ними. -- Скорцени не интересовала археология,  для него
имела  значение  лишь  военная сторона проблемы.  --  Однако мне бы хотелось
выяснить, что находится в подземных переходах?
     --  Во  времена римлян их использовали в качестве кладовых, --  ответил
Егер. -- Я не знаю, что  там сейчас. Нам следует поговорить с нашими добрыми
и верными  союзника  хорватами.  --  Он мог  гордиться собой: в  его  словах
напрочь отсутствовала ирония.
     -- Да, действительно,  -- подхватил Скорцени. -- Я вот  о чем думаю: не
отыскать ли нам туннель, который начинается от наружной  части стены и ведет
прямо в один из подземных ходов...
     -- Только  следует  позаботиться  о  том,  чтобы не попасть  в  казармы
ящеров.
     -- Да,  это существенно усложнит дело, --  усмехнулся  Скорцени.  -- Но
если  нам  будет  сопутствовать  удача,  мы попросим наших добрых  и  верных
союзников совершить  шумную атаку  на  стены  и заставить  всех  ящеров  там
собраться... а  потом  мы проведем наших парней через туннель -- и что тогда
получится? Лошадиный член в заднице?
     -- Да, -- кивнул Егер. -- Мне  нравится. -- Потом, как истинный адвокат
дьявола, он попытался найти слабые места плана: -- Подвести людей и оружие к
началу  туннеля,  или  куда-нибудь  рядом,  будет  совсем  непросто.  А  нам
потребуется   большой  отряд.  Там  очень  обширные  помещения  --  церковь,
баптистерий и целый музей, и один только Бог знает, что еще. Ящеры наверняка
разместили внутри кучу, солдат.
     -- Ящеры меня не  беспокоят, -- заявил Скорцени. --  А вот если хорваты
решат забраться к  ним в постель, нам  будет не унести ног.  Мы должны всеми
силами этому помешать, и мне  наплевать, что придется отдать Павеличу, чтобы
он остался на нашей стороне.
     -- Свободное управление  Хорватией его вполне устроит. К тому  же, он и
так делает практически все, что пожелает, -- с отвращением заметил Егер.
     Создавалось  впечатление, что  Независимая  Республика  Хорватия  видит
только один  шанс  сохранить независимость:  постоянно  атаковать всех своих
соседей  в надежде, что ни один из них не сумеет накопить достаточно сил для
ответного удара.
     Если Скорцени и испытывал аналогичное отвращение к союзникам, он  никак
его не выказал.
     --  Мы можем обещать еще несколько участков  на  побережье --  те,  что
сейчас  контролируют итальянцы. Ему это  понравится -- появится  возможность
расправиться  с  новыми предателями. -- Он  говорил  без сарказма; казалось,
Скорцени прикидывает, как получше сбить цену на подержанную машину.
     Егер не мог похвастаться таким же хладнокровием.
     -- Свинья Павелич создал грязный режим.
     --  Не стану с тобой спорить, -- так же спокойно ответил Скорцени. -- И
если  это так, то все  местные ящеры, в том числе  и Дрефсаб, скоро  будут в
наших руках. -- Он стукнул кулаком по колену. -- Так оно и будет.
     По  сравнению  с капитуляцией перед  ящерами,  сделка  с Анте Павеличем
выглядела  вполне приемлемой. Однако  по сравнению  со  всем  остальным  она
казалась  Егеру абсолютно невозможной. И все же, не следует забывать, что до
появления ящеров Павелич являлся верным и  активным сторонником  германского
Рейха.
     "И что  после этого  можно  сказать о Германии?" --  подумал  Егер.  --
"Ничего хорошего".
     * * *
     Шанхай поразил Бобби Фьоре. Большая часть  города была чисто китайской,
и  напоминала ему  увеличенный в размерах лагерь военнопленных, где они с Лю
Хань провели столько времени. Пока все шло неплохо, на это он и рассчитывал.
Однако Бобби не ожидал, что на длинных улицах окажется так много европейских
зданий,  построенных еще в  двадцатых  годах.  Казалось, кто-то  взял  часть
Парижа,  перенес  его на другой континент и бросил в самом  центре Китая. По
мнению Фьоре разные части города совсем не стыковались друг с другом.
     А еще Бобби удивило то,  как сильно разрушен город.  С  первого взгляда
становилось  ясно, что здесь шли жестокие сражения. Сначала японцы подвергли
Шанхай массированным бомбардировкам, а  потом, захватив в 1937 году, сожгли.
Фьоре до  сих пор  помнил  опубликованную  в газетах фотографию  обнаженного
китайского  мальчика,  горько  плакавшего  среди развалин. Когда Бобби Фьоре
увидел  снимок  впервые,  он   собрался  немедленно  отправиться  воевать  с
японцами. Однако потом,  как и многие другие, немного успокоился.  А  вскоре
Япония напала на Пирл-Харбор -- и стало ясно,  что ему следовало послушаться
зова своего сердца.
     Когда ящеры заставили японцев отступить из Шанхая, они тоже не особенно
церемонились с городом и сравняли с землей  целые кварталы. Во многих местах
человеческие  кости  до  сих пор  оставались  не  погребенными.  Китайцы  не
торопились  хоронить   останки  японских  солдат  --  местные  жители  часто
повторяли одно и то же: пусть они сгниют.
     Однако несмотря ни на что, жизнь в городе, а особенно,  в его китайской
части, продолжала кипеть. Ящеры  устроили  штаб в  одном из больших  зданий,
построенных в западном  стиле; остальные  так и остались лежать в  руинах. А
вот  в  китайских  кварталах  разрушенные  дома  с  удивительной   быстротой
отстраивались вновь.
     Поскольку ящеры, в основном, занимали европейские кварталы, Бобби Фьоре
старался держаться поближе  к ним.  Работа, которую он  согласился выполнять
для  красных, требовала, чтобы он  максимально походил на китайца,  старался
увидеть и услышать как можно больше и докладывал  обо  всем  интересном, что
ему удается узнать, Най Хо Цину. Красный  офицер обещал  взять  его с собой,
когда Бобби соберет достаточно информации и партизаны устроят налет.
     Однако пока ничего не происходило.
     --  Ну и  пусть,  -- пробормотал  себе  под  нос  Фьоре. --  Да, я бы с
радостью прикончил парочку чешуйчатых ублюдков, но я не нанимался в герои.
     Он прошел по Садовому мосту через  речку  Сучоу и направился на север в
район Гонгкью. Как и  всегда, на речке  было  полно  джонок  и других мелких
китайских лодок, названия  которых  Фьоре не  знал. Ему рассказали, что люди
рождались, жили и  умирали на  борту таких лодок.  Кто-то кормился  тем, что
удавалось выловить в реке; другие работали на земле, но спали в  своих домах
на воде.
     Район Гонгкью,  несмотря на свое  китайское  название,  являлся  частью
европейского квартала.  На часовой башне почты ящеры устроили наблюдательный
пост, и, наверное, пулеметное гнездо.
     Китайцы и не почитали деву Марию, но Бобби Фьоре захотелось заглянуть в
храм Королевы Небес, находящийся всего в нескольких ярдах от Садового моста.
Внутри храма находились  изображения богов Лин Сян Чинга,  который видел все
на тысячи  миль  от Шанхая, и Чинг  Сян Чинга, который  слышал все  на те же
тысячи миль.
     Фьоре посмотрел на небо.
     --  Они просто святые покровители храма, -- пробормотал он, обращаясь к
католическому Богу, который наверняка взирал на него с небес.
     Однако  небеса молчали. И Фьоре  на сей раз прошел мимо храма  Королевы
Небес, хотя заходил туда раньше.
     На улицах  и  пешеходных  дорожках  кипела  жизнь. Однако  лишь  машины
ящеров, или те, что они конфисковали у людей, проносились по проезжей части.
Люди  ездили  на  рикшах,  велосипедах   и  тележках,  запряженных  гужевыми
животными. Повсюду  теснились нищие,  некоторые  писали на тротуарах истории
своих  бед --  Фьоре  не  мог  их прочитать.  Они напомнили ему безработных,
пытавшихся торговать яблоками в худшие времена Депрессии.
     На рынке Гонгкью на углу  Бунд  и Вузанг Роудс  шумела  огромная толпа.
Рыбаки с  реки Сучоу, крестьяне,  мясники -- все громко кричали, расхваливая
свой товар. Если рынок в  лагере, где он жил с Лю  Хань, напоминал стадион в
Декатуре, то этот рынок Фьоре мог бы сравнить со стадионом "Янки".
     Сюда приходили  не только  местные жители. Ящеры  ловко пробирались  от
одного прилавка к другому. Они могли бы просто брать все, что им понравится;
Най Хо Цин говорил, что сначала они так и делали.
     "Теперь они  платят, -- рассказывал  он. -- Ящеры  поняли, что если они
берут какой-то  товар просто так, ничего не заплатив, то в следующий раз его
на рынке просто не будет".
     Вот  и сейчас,  Фьоре заметил, как  ящер купил живого омара и  заплатил
продавцу  китайскими  серебряными  долларами,  которые,  по  причине  так  и
оставшейся для Фьоре тайной, назывались мексиканскими.
     Спутник ящера сказал:
     --  Очень  вкусные  существа.  Давай,  Яанкс,  купим  еще   пару  штук.
Приготовим для завтрашнего приема у командующего.
     -- Так и будет сделано,  недосягаемый  господин, -- ответил  покупатель
омара, которого,  очевидно,  звали  Яанкс.  Он снова  принялся торговаться с
продавцом.
     Фьоре наклонился, чтобы получше разглядеть китайца. Поля его конической
соломенной  шляпы прикрывали нос  и слишком круглые глаза;  он  нарядился  в
грязновато-коричневое   одеяние,  напоминающее  пижаму   --   так  одевалось
большинство  местных жителей.  Ящеры  не замечали,  что  кожа  у него  более
светлого оттенка,  чем  у остальных. Они полностью  ушли в борьбу с клешнями
омаров, норовивших схватить их за пальцы.
     Бобби  Фьоре  последовал за ними  обратно по  Садовому  мосту. Ящеры не
обращали на  него ни малейшего внимания. Для них он был всего лишь еще одним
Большим Уродом.
     "Интересно, о каком командующем вы говорили?"  -- беззвучно спрашивал у
ящеров Фьоре.  Они  прошли через Городской  сад,  находившийся возле  южного
конца Садового моста, а затем направились в сторону Британского консульства.
На  лице   Фьоре   появилась  свирепая  усмешка,   именно  здесь  находилась
штаб-квартира губернатора Шанхая.
     Далеко не все дома европейского  квартала являлись роскошными зданиями,
в которых раньше жили иностранцы, а теперь ящеры. На аллее  Фучу Роуд, между
неказистыми  строениями,  притулился  ветхий  домик  под  именем  "Любимая";
название  было  написано  на  двери  по-английски, а рядом,  как предположил
Фьоре,  имелся  перевод на китайский. Когда  Фьоре вошел, его приветствовали
звуки джаза -- играл старый патефон. На  фоне музыки слышались  обрывки фраз
на самых разных языках.
     Он  рассмеялся.  Пай Хо Цин оказался большим  ловкачом. Красные  всегда
считались  пуританами.   Кому  придет  в   голову  мысль,  что  один  из  их
руководителей откроет публичный дом?
     Бобби знал,  что Най  никогда не  пользовался услугами местных девушек.
Впрочем, он не возражал,  если Фьоре приходил сюда  получить удовольствие --
некоторые  русские  девушки,  чьи  родители  после  революции  оказались  на
проигравшей стороне и эмигрировали в Китай, были просто великолепны.
     "Интересно",  --  подумал  Фьоре,  --  "как   они  теперь  относятся  к
сотрудничеству с красными".
     Он  никогда их  об  этом  не спрашивал; Бобби  научился  держать рот на
замке, когда собеседники вызывали у него сомнения или подозрения.
     Он открыл дверь,  ведущую  в салон. Звуки  джаза  стали  громче.  А вот
разговоры неожиданно  прекратились. Затем девушки его узнали и снова  начали
болтать между собой.
     Он   нетерпеливо  осмотрелся  по  сторонам,   совсем  как   ребенок   в
кондитерском магазине. Русские, евразийки, китаянки, кореянки -- некоторые в
европейском нижнем белье, другие в облегающих шелковых платьях с разрезами в
самых неожиданных местах...
     -- Могу я  поговорить с дядей By? --  спросил Фьоре; именно этим именем
пользовался здесь Най Хо Цин.
     У "Любимой" имелось еще  одно  замечательное преимущество: здесь он мог
разговаривать на родном языке. Почти все  девушки  понимали по-английски,  а
две или три свободно им владели.
     Одна  из  русских девушек,  блондинка в  шелковом  платье  с невероятно
длинным разрезом, показала на лестницу и ответила:
     -- Да, Бобби, он своей комнате.
     --  Спасибо,   Шура.  --   Бобби   с  трудом  оторвался  от  созерцания
молочно-белого бедра и направился к лестнице.
     На  втором  этаже он отсчитал  третью  дверь налево  и  постучал. Здесь
следовало быть абсолютно точным -- он  случайно мог помешать кому-то в самый
неподходящий момент. В Шанхае многие носили пистолеты.
     Най Хо Цин открыл дверь, держа в руках  автомат. Увидев Фьоре, он сразу
же опустил  оружие. Конечно,  Най и не думал  расслабляться -- иногда  Бобби
казалось, что китаец вообще всегда начеку.
     -- Заходи, -- пригласил  он  и закрыл за Фьоре дверь. --  Какие  у тебя
новости?
     Бобби   ненавидел  разговаривать  на  своем   невнятном  китайском,  но
прекрасно  знал,  что  собеседник   придет  в  ярость,   если  он  предложит
использовать  в качестве переводчицы  одну из девушек. Красный офицер жестом
предложим  ему  сесть.  На противоположной  стене множество  отражений также
уселось в кресло -- они все-таки находились в борделе.
     Фьоре рассказал Най Хо  Цину  о том, что  ему удалось услышать на рынке
Гонгкью.  Най внимательно  его выслушал, задал несколько  вопросов,  а потом
кивнул.
     --  Так  ты говоришь,  завтра в  Британском  консульстве будет ужин для
командного  состава?  -- Он  немного  помолчал.  --  Может  быть,  мы сумеем
преподнести чешуйчатым дьяволам сюрприз?
     --  Да,  --  кивнул Бобби  Фьоре;  один  из  недостатков переговоров на
китайском языке состоял в том, что он ничего не мог уточнить.
     "Да", или "нет" -- вот и все его возможности.
     Улыбка Най Хо Цина неожиданно оказалась довольно симпатичной.
     --  Я  поступил  мудро,  когда  решил использовать  тебя  здесь,  а  не
ликвидировать  в  провинции. Ты приносишь мне ценную информацию, которую без
тебя получить бы не удалось.
     -- Это хорошо, -- с трудом выдавил из себя улыбку Бобби.
     В обычном разговоре он  бы не  понял китайское слово  ликвидировать, но
Най Хо Цин прибегал к нему очень часто. Красные всегда называли вещи  своими
именами и действовали  без  особых  хитростей Если ты  против  них,  покупай
надежный страховой полис.
     Но  самым удивительным в Най Хо Цине было  то, что, когда он переставал
быть  революционером  или  мафиози,  то  становился  невероятно  обаятельным
человеком. Казалось, он прячет свой смертоносный арсенал в специальный ящик,
который  повсюду таскает с  собой  и использует по мере надобности, но когда
необходимость в нем отпадает, Най Хо Цин моментально превращался в милейшего
симпатягу
     Теперь его улыбка стала широкой и счастливой, словно мысли о ликвидации
ему никогда не приходили в голову.
     --  Я  собираюсь  оказать  тебе  ответную услугу  Уверен,  что  ты меня
правильно поймешь.
     -- Да? Какую услугу? -- с подозрением спросил Фьоре.
     Слово  "услуги" всегда звучало  привлекательно.  Порой  они  таковыми и
оказывались -- как, например, в тех  случаях, когда Най Хо Цин  разрешал ему
порезвиться с девочками. Но иногда...
     Похоже, наступил именно такой случай.
     Продолжая сиять, Най Хо Цин сказал:
     --  Я  собираюсь  выполнить  обещание,  которое тебе  дал: ты войдешь в
состав нашей атакующей команды.
     --  Хм, спасибо.  --  На сей  раз,  Фьоре  даже обрадовался  тому,  что
разговор шел на китайском языке.
     Если  Най Хо Цин  заметил иронию,  или отсутствие  энтузиазма, то никак
этого не показал.
     -- Помощь в борьбе против империалистических дьяволов есть долг каждого
человеческого существа. Тот, кто отказывается присоединиться к нашей борьбе,
превращается в  бешеную  собаку дьяволов  -- а ты ведь знаешь,  какая судьба
ждет бешеных собак?
     -- Да, конечно, -- пробормотал Бобби Фьоре.
     Вот  и  попал между  молотом и  наковальней!  Если он  станет участника
рейда, ящеры его пристрелят. Если откажется, его прикончат красные  китайцы.
Похоже, ему не суждено  узнать, чем  закончится сериал  в Нанкине  на  авеню
Эдуарда VII.
     -- Твой пистолет не  слишком  подходящие оружие для  такой  работы,  --
задумчиво проговорил Най Хо  Цин. -- Мы позаботимся  о том, чтобы ты получил
автомат.  -- Он поднял вверх руку. -- Только не надо  меня  благодарить. Это
необходимо не только для тебя, но и для удачного исхода миссии.
     Бобби и  не собирался его благодарить. Ему захотелось вновь оказаться в
лагере вместе с Лю Хань. Как  жаль, что он  взялся учить китайца по имени Ло
бросать мяч.
     Презрительно  изогнув  губы  --  китаец,  несмотря  ни на  что, в  душе
оставался пуританином -- Най сказал:
     -- Почему бы тебе не спуститься вниз и не поразвлечься, если у тебя нет
других планов? Мне нужно выяснить, что мы  сможем  сделать за такое время, и
составить хороший план.
     Фьоре не  пришлось  долго уговаривать  спуститься  вниз. Если  в  самом
скором времени  в  него будут  стрелять (он  постарался не думать о том, что
могут  застрелить), то сегодня следует развлечься. Очень скоро он оказался в
одной из комнат  с зеркальными стенами и с русской светловолосой девушкой по
имени  Шура.  По  всем общепринятым стандартам она  была  красивее и лучше в
постели,  чем  Лю Хань, поэтому Фьоре не понимал, почему  не  чувствует себя
счастливым, когда возвращался домой.
     Единственное объяснение,  которое  пришло ему в голову, состояло в том,
что  ему  не  наплевать  на Лю Хань, а  ей на него,  а Шура лишь  производит
необходимые действия  в  определенном порядке --  хотя и знает  свое дело не
хуже, чем Билли Херман вторую базу.
     -- Черт побери, -- сонно пробормотал он, -- наверное, я влюбился.
     А в следующий момент Фьоре обнаружил, что солнце уже взошло.
     Он спустился позавтракать, как приговоренный к смерти на свою последнюю
трапезу.  Даже щебечущие девушки не вывели его из уныния.  Фьоре  заканчивал
свой чай, когда в дверном проеме кухни показалась голова Най Хо Цина.
     -- Иди сюда. Нужно поговорить.
     Бобби  вышел  из  кухни. Най  протянул  ему  плетеный саквояж, довольно
тяжелый.  Когда  Фьоре  его открыл, там оказался русский автомат,  несколько
магазинов с патронами и четыре гранаты с длинными ручками
     --  Ты с нами не пойдешь, -- сказал Най. --  Будешь околачиваться возле
главного  входа  в  Британское консульство.  Когда придет  время  -- ты  сам
поймешь, когда  -- убьешь часовых,  чтобы  помочь людям, которые  попытаются
выйти через двери.
     -- О-кэй,  -- ответил Фьоре по-английски, когда  убедился  в  том,  что
правильно понял инструкции Най Хо Цина.
     Красный кивнул: он понял  слова  Фьоре, который  вновь переключился  на
свой паршивый китайский.
     -- А как вы войдете в консульство? Как пронесете туда оружие?
     -- Я не стану посвящать тебя в наши планы из  соображений безопасности.
-- Однако Най  Хо  Цин так собой гордился,  что  не сумел удержаться. --  Но
кое-что расскажу, --  продолжал он. --  Сегодня  в  консульство войдут новые
люди: официанты  и повара, они принесут уток,  которые хорошо  сочетаются  с
омарами.
     Он замолчал -- если Бобби не поймет, что он  имеет в виду... что ж, его
проблемы.  Однако Фьоре быстро  все сообразил  и  расхохотался  -- теперь он
знал, чем будут нафаршированы утки. Вот почему Най выглядел таким довольным!
     -- Удачи вам, -- сказал Фьоре.
     Он  протянул  руку,  но тут  же  отдернул  ее: китайцы  не обмениваются
рукопожатиями.
     Однако Най Хо Цин сжал его ладонь.
     -- У моих советских друзей  есть такой обычай; я знаю, что он означает,
--  заявил он и посмотрел на часы. -- Ты  должен  занять свое  место ровно в
полдень. Банкет начнется через полчаса и не займет много времени.
     -- О-кэй, -- сказал Фьоре.
     Если  бы Фьоре находился в городе, где говорили на  знакомом ему языке,
он бы  попытался унести ноги вместе со всем арсеналом.  Однако  он знал, что
злить красных гораздо опаснее, чем попытать счастья в борьбе против ящеров.
     У  него  осталось  достаточно времени, чтобы еще раз  заняться любовью.
Шура охотно последовала за ним на  второй этаж. Потом с удивлением взглянула
на  несколько  лишних  "мексиканских" долларов, которые протянул  ей  Бобби:
обычно он старался заплатить поменьше.
     -- Ты ограбил банк, Бобби? -- спросила она.
     -- Сразу два, куколка, -- невозмутимо ответил он, начиная одеваться.
     Она рассмеялась, решив, что он пошутил.
     С саквояжем в руках Бобби зашагал в  сторону Банд. Фьоре  знал, что Най
Хо Цин и  его товарищи  сильно рискуют:  если ящеры в Британском консульстве
проявят осмотрительность, у китайцев нет ни единого шанса спастись.
     Он подошел к дому номер  33  по улице  Банд как раз в тот момент, когда
часы пробили двенадцать. Най  остался бы им  доволен. Теперь Бобби следовало
дождаться  фейерверка,  причем  так, чтобы  не привлечь к себе внимания.  Он
купил  чашку  водянистого  супа  у  проходившего  мимо  торговца,  а  потом,
повинуясь неожиданному  импульсу, заплатил  и  за  саму чашку.  Затем  Бобби
уселся  на тротуар,  поставил рядом с  собой  чашку и  принялся  старательно
изображать нищего.
     Вскоре  кто-то  из  прохожих  бросил  в  чашку  медную  монетку,  потом
появилось серебро. Бобби принялся считать деньги -- когда началась стрельба,
в чашке набралось больше мексиканского доллара.
     Британское  консульство занимало  большое, внушительное здание. Но даже
толстые каменные стены не заглушили треск автоматных очередей.  Стоявшие  на
посту перед  главным входом ящеры повернулись спиной к  улице,  они явно  не
верили ушам, которые, впрочем, у них отсутствовали.
     Фьоре не стал тратить время на обдумывание ситуации.  Услышав выстрелы,
он  открыл саквояж, вытащил гранату, вывернул металлический колпачок, утопил
головку взрывателя и швырнул ее, словно мяч на базу.
     Если  бы  он  совершил  такой  бросок  во  время  игры, то  его команда
определенно заработала бы очки. Граната приземлилась как раз между  четырьмя
ящерами. Когда через секунду она взорвалась, люди, оказавшиеся в этот момент
поблизости, с криками разбежались в разные стороны.
     Однако у  Фьоре возникли проблемы: он прикончил не всех ящеров. Двое из
них начали стрелять, хотя и  не поняли, откуда исходила опасность. Крики  на
улицы Банд превратились в вопли ужаса. Фьоре  нырнул за массивную деревянную
скамейку с железными  планками и открыл огонь из  автомата. Он надеялся, что
его пули не  попадают в бегущих по  улице людей -- ведь в его задачу входило
уничтожить ящеров. И он с ней справился.
     Из здания  консульства  продолжала доноситься стрельба, а  потом  двери
главного входа распахнулись. Най и полдюжины китайцев -- кое-кто в поварских
фартуках, другие,  похожие  на  пингвинов, в роскошных  фраках официантов --
сбежали вниз по ступенькам и помчались по улице.
     Ящеры  открыли  по ним огонь  с  крыши и из окон второго этажа. Бегущие
люди  начали падать и  корчиться  в  пыли, словно мухи, которым  не  хватило
одного удара мухобойки.
     -- Черт  возьми,  ты говорил только  об ублюдках, что стояли на посту у
главного входа, -- пробормотал Бобби, словно Най Хо Цин мог его услышать. --
И ничего не сказал об остальных.
     Он поднял автомат и палил в ящеров до тех пор, пока магазин не опустел.
Затем вставил  следующий  и  снова  начал стрелять, когда  его грудь прошила
автоматная очередь. Оружие  выпало из рук; Бобби попытался поднять  автомат,
но обнаружил,  что  руки перестали его  слушаться. Боль почему-то  пришла не
сразу. Однако вскоре он уже перестал что-либо чувствовать.
     Навсегда.
     * * *
     Опустив   голову,   бригадный   генерал   Лесли    Гроувс    шагал   по
университетскому   городку  Денвера,  точно  бык,  выбирающий  себе  жертву.
Подобное состояние  являлось для него инстинктивным до  тех пор, пока он его
не осознал и не начал  культивировать. Во многом именно благодаря этому мало
кто попадался на его пути.
     -- Физики! -- презрительно бормотал он себе под нос.
     Проблема заключалась в том, что они  так погрузились в собственный мир,
что не обращали внимания на оказываемое на них давление.
     Генерал  не  обнаружил  ничего необычного, пока  не  подошел  к  зданию
лаборатории  и не понял, что не  узнает  столпившихся  в  вестибюле  солдат.
Гроувс  нахмурился;  Сэма Иджера и  остальных пехотинцев, а также техников и
ученых из лаборатории он знал, как собственные шнурки.
     Он огляделся по сторонам в поисках старшего офицера.
     --  Почему нас оккупировали, майор?  -- спросил он.  Офицер  с золотыми
дубовыми листьями на плечах отдал ему честь.
     -- Будьте  так  добры, подойдите, пожалуйста,  ко  мне,  генерал...  --
вежливо проговорил он, как и положено младшему по чину.
     Гроувс оказался  чрезвычайно добр  и подошел к нему; надо заметить, это
не заняло у него много времени.
     -- Майор,  если вы  думаете,  что  я не сумею  самостоятельно  отыскать
собственный кабинет, -- прорычал он, -- так вы ошибаетесь.
     Майор продолжал молча идти вперед. Гроувс кипел от возмущения, но шагал
рядом с майором. Оказалось, что они действительно направляются в сторону его
кабинета.  Перед ним стояли двое, одетые в гражданское,  но очень похожие на
военных. Тут Гроувса посетило озарение. Он повернулся к майору и спросил:
     -- Разведывательное управление?
     -- Да, сэр.
     Один  из военных  в гражданском,  сверившись  с  маленькой  фотографией
Гроувса, зажатой в  ладони, кивнул  другому. Второй  открыл дверь,  заглянул
внутрь кабинета и сказал:
     -- Генерал Гроувс здесь, сэр.
     -- Ну, тогда ему лучше войти, не так ли? -- ответил бесконечно знакомый
голос. -- Все-таки, это его кабинет.
     --  Почему,  черт  возьми, меня  никто  не предупредил,  что  президент
Рузвельт приезжает в Денвер? -- прошипел Гроувс майору.
     -- Безопасность, -- прошептал в  ответ майор. --  Мы предполагаем,  что
ящеры  записывают  все наши переговоры, к тому  же,  у нас пропало несколько
курьеров. Чем меньше  мы  говорим, тем в большей безопасности ФДР  [<i>Франклин
Делано Рузвельт</i>]. А сейчас проходите, он вас ждет.
     Гроувс вошел. Ему уже приходилось встречаться с Рузвельтом раньше, и он
знал, что от Президента не исходит такого мощного потока  жизненной энергии,
как  в  кадрах  кинохроники:  не  следовало  забывать,  что  он  прикован  к
инвалидному  креслу. За год, прошедший со времени их последнего  разговора в
Уайт-Салфер-Спрингс, Президент ужасно  изменился. Всего за один год Рузвельт
постарел на десять лет и стал похож на человека, стоящего на пороге смерти.
     Однако рукопожатие Президента осталось таким же  крепким,  как и раньше
--  Гроувс получил  возможность  убедиться в этом лично.  Генерал отдал  ФДР
честь.
     --  А  вы  похудели, генерал, -- заметил  Рузвельт,  в  глазах которого
промелькнула улыбка; возможно, его  тело и  не выдерживало  нагрузок,  но ум
оставался таким же острым.
     -- Да, сэр, -- ответил Гроувс.
     Рузвельт тоже сильно  похудел,  но Гроувс не собирался говорить об этом
вслух.
     -- Садитесь, садитесь. -- Президент махнул рукой в сторону вращающегося
кресла, стоящего у письменного стола.
     Гроувс послушно сел. Рузвельт  повернул свое  кресло,  чтобы  оказаться
лицом к генералу. Даже его руки  иссохли, лишняя кожа собиралась  в складки.
Президент вздохнул и сказал:
     -- Видит Бог, с каким бы удовольствием я выкурил сигарету, но теперь их
нигде нет -- тут нам изменила  удача.  -- ФДР  снова вздохнул. -- Вы знаете,
генерал, когда Эйнштейн  послал  мне свое письмо  в 39 году, у меня возникло
ощущение,  что его  разговоры  о ядерном оружии и бомбах, способных взорвать
мир,  самая настоящая фантазия,  но  я не  имел права рисковать  и допустить
ошибку.  Оказалось, что тогда я принял правильное решение -- как бы я хотел,
чтобы Эйнштейн оказался не прав!
     --  Да,  сэр,  --  повторил  Гроувс,  а  потом  добавил: -- Если бы  вы
поступили  иначе,  сейчас мы  не могли  бы оказать  сопротивление  ящерам  и
скопировать то, что сделали они.
     -- Вы правы, но я имел в  виду  совсем другое, -- сказал Рузвельт. -- Я
бы очень хотел, чтобы разговоры о ядерном  оружии и атомной энергии, и много
еще о чем другом,  действительно  оказались вздором.  Тогда  мне пришлось бы
беспокоиться  лишь о том, чтобы победить Гитлера и Хирохито, ящеры  остались
бы  на  второй  планете  звезды  Тау  Кита,  а  люди  не  узнали  бы  об  их
существовании еще миллион лет.
     --  Так вот, значит, откуда  они, -- с интересом проговорил Гроувс.  --
Мне  следовало отдать приказ,  чтобы наша  контрразведка  допросила  пленных
ящеров.
     ФДР небрежно взмахнул рукой.
     -- Как  хотите... если у  вас будет время; в противном случае, не стоит
попусту  тратить  силы.  Однако  ящеры  являются   поразительным  источником
информации, не так ли?
     -- Да, сэр, -- воодушевлено ответил  генерал. -- Те, кого  нам  удалось
захватить, очень охотно идут на сотрудничество.
     -- И не только они, генерал. Сведения, которые мы получаем в результате
систематических  допросов  пленных,  позволят  нам  продвинуться  вперед  на
десятки  лет,  возможно, даже на столетия.  --  Затем лицо  Рузвельта  вновь
помрачнело. -- Если мы одержим победу. Именно об этом я и приехал говорить с
вами.  Я  хочу  знать, как  скоро у  нас  будет собственное  ядерное оружие,
которое  мы сможем  обратить  против  ящеров?  --  Он наклонился  вперед,  с
нетерпением ожидая ответа Гроувса.
     Гроувс кивнул; он ждал такого вопроса.
     -- Сэр, мне сказали, что ждать осталось совсем недолго. Англия снабдила
нас  некоторым  количеством  плутония  --  нам  необходимо  произвести всего
несколько  килограмм,  чтобы сделать первую  атомную  бомбу.  Ученые уверяют
меня, что в течение года работы будут закончены.
     --  Возможно,  так долго  мы  не продержимся.  -- На  лице  у Рузвельта
появилась недовольное выражение. -- Впрочем, надежда еще остается. А сколько
времени пройдет, прежде чем вы сделаете вторую?
     Теперь пришел черед расстраиваться Гроувсу.
     -- Видите ли,  сэр, тут  нам  придется все  производить самостоятельно.
Ядерный реактор  -- так они его называют -- построенный в нашей лаборатории,
не слишком подходит для этих целей, хотя нам удается его понемногу улучшать.
Один из физиков ищет место, где мы могли бы построить новый ядерный реактор,
который производил бы больше плутония.
     "Интересно", -- подумал Гроувс, -- "как идут дела у Йенса Ларсена".
     -- Мне известно про Ханфорд, -- нетерпеливо сказал Рузвельт. -- Меня не
интересуют технические подробности,  генерал. Я  должен знать, как долго мне
придется ждать появления нового оружия, чтобы наша страна все еще продолжала
существовать, когда я его получу.
     --  Понимаю, -- ответил  Гроувс. --  Если  все  будет  хорошо  -- иными
словами, строительство реактора пойдет в соответствии с расписанием,  и если
ящеры  не захватят  Ханфорд, или то место, где мы начнем строительство  -- у
вас будут  новые  бомбы  примерно  через шесть  месяцев  после того,  как мы
получим первую: приблизительно к концу 1944 года.
     --  Слишком  долго, --  повторил  Рузвельт. --  Однако  у нас положение
лучше, чем у остальных. Немцы могли бы идти вровень с нами, но вы слышали об
ошибках, которые они допустили со своим реактором. Англичане рассчитывают на
нас; мы передали информацию японцам,  которые сильно от нас отстают; что  же
касается русских -- тут мне ничего не известно.
     Гроувс  не  слишком  высоко ценил  научный потенциал русских. Однако он
вспомнил, что русские тоже получили плутоний после удачного рейда на ящеров.
     -- Они непредсказуемы, -- пожал плечами генерал.
     --  Вы правы.  --  Рузвельт  кивнул. Его знаменитая  челюсть  сохраняла
прежнюю твердость.  --  Я  говорил  со  Сталиным.  Он  обеспокоен  --  ящеры
решительно наступают на Москву. Если она падет, кто знает, станут ли русские
по-прежнему подчиняться своему правительству. Если нет, то война, во многом,
будет поиграна.
     --  Да,  сэр,  -- ответил  Гроувс. Хотя он прекрасно  понимал  важность
сохранения секретности -- его  должность  говорила  сама за себя --  генерал
испытывал острое любопытство. Не часто выпадает возможность задавать вопросы
самому  Президенту  Соединенных  Штатов.  --   У  Советского  Союза  тяжелое
положение?
     -- Достаточно тяжелое, -- ответил ФДР. -- Сталин поинтересовался,  есть
ли  у меня людские резервы, и просил прислать  на  помощь наших  солдат.  Он
готов  оставить их  под  началом  американских офицеров --  и даже  под моим
прямым командованием, лишь бы они сражались с ящерами.
     Гроувс   беззвучно  присвистнул.   Да,   положение   русских  близко  к
безнадежному.
     --  Сталин  не  просто  встревожен, сэр,  он  в отчаянии.  Что  вы  ему
ответили?
     --   Естественно,  отказал,  --  ответил  Рузвельт.   --   Нам  хватает
разногласий  с  ящерами и  на  своей территории. -- И Гроувс услышал высокий
смех  Президента, так хорошо всем знакомый по его выступлениям  по радио и в
кинохрониках.
     Настроение Гроувса резко изменилось к лучшему -- но только на несколько
мгновений.  Опасность,  грозившая  Соединенным  Штатам, была слишком велика,
чтобы над ней смеяться.
     --  К примеру,  -- продолжал Рузвельт, --  ящеры наступает  на  Чикаго.
Вдоль  Миссисипи они рассекли наши  силы надвое, почти  также,  как поступил
Север с Югом во время  Гражданской войны... я уже не говорю  о  тех районах,
которые  им удалось  захватить.  Все  это  наносит  нам  огромный военный  и
экономический ущерб.
     -- Поверьте мне,  я  все  понимаю, --  сказал Гроувс, вспомнив, как ему
пришлось доставлять плутоний  в  Денвер  через Канаду. --  Но что  мы  можем
сделать?
     -- Сражаться, -- ответил Рузвельт. -- Если им суждено нас победить, что
ж, пусть попробуют.  Захваченные в плен ящеры рассказали,  что до  того, как
напасть  на  Землю,  они  покорили  два  мира,  которыми управляют  вот  уже
несколько  тысяч  лет.  Если  мы  проиграем, генерал,  если мы сдадимся,  то
навсегда. Вот почему я приехал сюда, чтобы поговорить об атомной бомбе: если
у меня  будет новое оружие, и  я  смогу его  использовать  против  проклятых
тварей, я хочу о нем знать.
     -- Я очень сожалею, что не могу вам сообщить ничего утешительного, сэр.
     -- И я тоже -- Рузвельт опустил плечи и вздохнул.
     Казалось, рубашка  и пиджак велики ему на два  размера. Тяготы  войны и
ответственность убивали его.
     Гроувс с болью понял, что это так в буквальном смысле слова.
     "Интересно",   --   подумал   генерал,   --   "где   сейчас   находится
вице-президент Генри Уоллес, и как он выглядит".
     Однако он не мог спросить об этом своего Президента.
     -- Проблема  состоит  в том,  --  сказал  Гроувс, -- чтобы продержаться
после использования первой бомбы, которую мы сумеем сделать довольно быстро,
и последующими -- что может занять значительно больше времени.
     -- Совершенно верно, -- кивнул ФДР. -- Я надеялся, что промежуток будет
значительно меньше. Теперь  нам придется особенно  тщательно выбирать момент
для  использования  первой  бомбы.  Вы  правы:  после  ее  взрыва  мы  будем
совершенно беззащитны.
     Гроувс видел  фотографии  развалин  Вашингтона.  И  слышал  рассказы  о
чудовищной  и  одновременно жуткой  красоте  огромного облака  пыли и  газа,
которое  выросло  над   городом,  точно  гигантская  ядовитая   поганка.  Он
представил  себе,  как такие  же поганки поднимаются  над  другими  городами
Соединенных Штатов... по всему  миру. И вспомнил цитату, застрявшую в голове
еще из средней школы, они создали пустыню и назвали ее миром.
     Когда он прошептал эти слова вслух, президент кивнул и сказал:
     --  Именно  так.  Тем  не менее,  мы можем оказаться  в более  выгодном
положении. Пленные ящеры уверенно утверждают, что в планы их командования не
входит   широкое  использование  атомного  оружия.  Они   говорят,  что  его
применение  нанесет  колоссальный ущерб  планете:  они  хотят контролировать
Землю и колонизировать ее, а не победить нас любой ценой.
     -- А мы готовы пойти на все, чтобы избавиться от них, -- кивнул Гроувс.
-- Да, сэр, я  понимаю, что вы хотите сказать.  Как  странно: наша стратегия
ничем нас не ограничивает, а ящеры, обладающие гораздо более мощным оружием,
вынуждены думать о последствиях.
     -- Вот именно, -- согласился Рузвельт. -- Если  мы  --  я  имею  в виду
человечество -- получим  возможность сказать: "Может быть,  нам  не  удастся
удержать наш мир, но и вы его не получите", нашим чешуйчатым  друзьям будет,
о чем  подумать.  Их  флот  с  колонистами  прибудет сюда  через  поколение.
Насколько я понял,  отозвать  его невозможно. Если ящеры превратят  Землю  в
пустыню,  колонисты  окажутся  в  положении  гостей, которых  пригласили  на
вечеринку в сгоревший дотла дом: все оделись в лучшую одежду, а идти некуда!
     -- И никто не  даст им шланга с водой, чтобы погасить огонь, -- заметил
Гроувс.
     ФДР усмехнулся.
     -- Приятно слышать, что вы обратили внимание  на  мою речь, посвященную
ленд-лизу.
     Всякий  военный, который  не обращает  внимания на  то, что говорит его
командующий, является  самым настоящим  идиотом -- во всяком случае,  Гроувс
думал именно так.
     -- Вопрос состоит  в том,  -- ответил  генерал, -- как далеко мы готовы
зайти  в  подобных рассуждениях, сэр. --  Какое решение примут  ящеры,  если
окажутся  перед  выбором  между поражением в  войне  и  нанесением  ответных
ударов?
     -- Я  не  знаю,  -- сказал Рузвельт, что заставило  Гроувса оценить его
честность -- Однако вот что я скажу  вам, генерал  --  по  сравнению  с теми
проблемами, с  которыми мы столкнулись сейчас, эта  не кажется мне  такой уж
важной. Я хочу, чтобы вы и ваша команда сделали все, чтобы побыстрее создать
первую  атомную бомбу, а  потом как  можно больше других.  Если  нам суждено
проиграть,  я бы предпочел сделать это  под  грохот пушек,  а не с поднятыми
руками.
     -- Да, сэр, я тоже, -- заявил Гроувс.  -- Мы  сделаем все, что  в наших
силах, сэр.
     -- Не сомневаюсь, генерал. -- Рузвельт развернул свое инвалидное кресло
и покатил к дверям.
     Он успел распахнуть  створки, прежде чем  Гроувс  вышел из-за  стола На
измученном  лице  Президента мелькнула такая знакомая  улыбка. Ему нравилось
сохранять независимость -- насколько позволяло его положение
     "И  в этом  отношении", --  подумал Гроувс,  --  "он  являлся  отличным
представителем всей планеты".

        Глава XVIII
     Мордехай Анелевич не мог даже представить себе, что испытает облегчение
из-за того, что ящеры поставили ракетную батарею  возле Лешно. Теперь он мог
не  выходить  из  дома, а  значит, некоторое время не встречаться  с  Зофьей
Клопотовской.
     -- И  дело вовсе  не в  том, что  она  мне не нравится,  -- объяснял он
доктору Джуде Ассишкину,  когда  они склонились в тот  вечер  над  шахматной
доской.
     --  Да,  дело совсем в другом, не  так ли? -- сухо  ответил Ассишкин  и
сделал ход слоном. -- Ты ей тоже нравишься.
     Анелевич  отчаянно  покраснел  и  сделал  вид,  будто  обдумывает  свой
следующий ход.  Зофья относилась  бы к  нему еще лучше, если  бы он проявлял
побольше мужества Он никогда не мог представить себе любовного приключения с
женщиной  более распутной, чем он сам. До сих пор инициатива всегда исходила
от  него.  Однако Зофья  была готова на все, чтобы  лишний  раз забраться  в
постель -- или  под  фургон, или даже на заднее  сидение отжившего  свой век
"Фиата" доктора Ассишкина.
     Стараясь  сосредоточиться на  игре, Мордехай  двинул пешку на одно поле
вперед. Тем  самым он помешал коню своего противника занять поле, с которого
тот мог сделать вилку его ферзю и ладье.
     Блаженная улыбка появилась на лице Ассишкина.
     -- О,  мой мальчик,  ты кое-чему научился, -- заметил он. --  Теперь ты
гораздо  лучше защищаешься, чем раньше.  Очень скоро  ты  сможешь эффективно
атаковать, и тогда станешь игроком, с которым многим придется считаться.
     -- Из ваших уст, доктор, это серьезный комплимент.
     Анелевич мечтал стать игроком, с которым считаются, а еще  ему хотелось
провести  удачную  атаку  против ящеров.  Он  не может возглавить  еврейское
сопротивление  в  занятой  неприятелем  Варшаве, если будет сидеть и  ждать;
интуиция подсказывала, что следует самому проявить инициативу. Однако против
Ассишкина это у него не получалось. Пока.
     Анелевич очень  старался;  казалось, в  миттельшпиле по  доске прошелся
плотный пулеметный  огонь -- так  быстро исчезали  фигуры. Но  когда размены
закончились, он обнаружил, что  остался  со  слоном и пешкой  в  проигрышной
позиции. Он положил своего короля.
     --  С  каждым  разом  мне  приходится  работать все  больше, --  сказал
Ассишкин. -- У меня есть немного сливовой наливки, которую мне вчера подарил
фермер за то, что я зашил его разрезанную руку. Выпьешь со мной стаканчик?
     -- Да,  спасибо, но только после этого  не предлагайте сыграть еще одну
партию, -- ответил  Мордехай. -- Если я не могу обыграть вас трезвым,  то уж
после стаканчика сливовой у меня нет ни единого шанса.
     Ассишкин с улыбкой разлил наливку в стаканы.
     -- Да, шахматы  и спиртное плохо сочетаются. -- Наливка  была в бутылке
из-под водки. Люди  и  сейчас  пили  водку,  только теперь  делали  ее дома.
Сливовую  наливку,  фермер,  конечно  же, приготовил  сам.  Ассишкин  поднял
стакан.
     -- L'chaym.
     --  L'chaym.  -- Анелевич  выпил. Крепкий напиток  обжег горло, на  лбу
выступил пот. -- Ничего себе!  Еще немного крепости, и проблема  бензина для
вашего автомобиля решена.
     --  Окажись он на  ходу,  вы с  Зофьей явно были  бы  разочарованы,  --
заметил Ассишкин.
     Мордехай  снова покраснел.  В  слабом  свете  свечи  доктор  ничего  не
заметил, или только сделал вид.
     --  Я знаю, -- продолжал Ассишкин, -- что говорить молодому человеку об
осторожности,  как правило, пустая трата  времени, но я попытаюсь.  Если она
забеременеет,  ее  отец  будет  недоволен, а значит,  и все  местные поляки.
Сейчас  у нас  довольно приличные отношения. Мне бы  не  хотелось, чтобы они
испортились.
     -- Мне тоже, -- кивнул Мордехай.
     Не следовало забывать, что в Лешно жило значительно больше поляков, чем
евреев;  меньшинству ссоры совсем  ни к чему.  Кроме того, беспорядки  среди
местного  населения  могли привлечь  к  городу внимание  ящеров.  Они  и так
проявляли  его слишком  активно, поскольку часто собирали здесь провизию для
своей армии. Анелевич предпочитал оставаться в тени.
     -- Ты  производишь впечатление  разумного человека  --  особенно,  если
вспомнить о твоей молодости,  --  Ассишкин неторопливо потягивал наливку. Он
не кашлял и не краснел, словно  пил обычную  воду. Анелевич решил, что у его
собеседника луженая  глотка.  Доктор,  между тем,  продолжал: -- Кроме того,
тебе следует помнить -- если Зофья действительно забеременеет, ребенок будет
воспитан как католик. И она может  настоять на свадьбе. Я сомневаюсь, -- тут
Ассишкин откашлялся,  но вовсе не из-за крепости  сливовой наливки, а  чтобы
показать,  что он практически уверен в своих словах, --  что она обратится в
нашу веру. А ты готов стать католиком?
     -- Нет, -- Мордехай отвечал без малейших колебаний.
     Перед немецкой оккупацией  он не  слишком серьезно относился к религии.
Однако  нацистов  это не  интересовало. Они  старались  избавиться  от  всех
евреев. Мордехай все больше и больше склонялся к мысли, что если уж он еврей
по крови, то ему следует быть евреем во всем. И он не собирался переходить в
христианство.
     --  Иногда  браки между людьми с разными  вероисповеданиями оказываются
счастливыми,  но  чаще  всего  превращаются  в  поле  сражения,  --  заметил
Ассишкин.
     Мордехай не хотел жениться на Зофье Клопотовской. Даже если бы она была
еврейкой. Однако  ему нравилось заниматься с ней любовью  --  хотя и не  так
часто, как того желала она. И если они будут продолжать в том же духе,  рано
или поздно она забеременеет, что приведет к неприятным последствиям, которые
обрисовал доктор. Анелевич допил остатки наливки и хрипло проговорил:
     -- Жизнь никогда не бывает простой.
     -- Тут я не стану с тобой  спорить. Смерть гораздо  проще; за последние
несколько лет я  видел столько смертей, что этот процесс  потерял  для  меня
всякую таинственность. -- Ассишкин так тяжело вздохнул, что едва не  погасла
свеча на столе. Потом налил себе еще одну щедрую порцию наливки. -- И если я
начинаю  рассуждать,  как  философ, а не  как  уставший от  жизни  врач, мне
следует либо  оставаться трезвым,  либо напиться  до  чертиков. -- Он  снова
приложился к стакану. -- Ты понял, что я выбрал?
     -- О, да, -- не удержался от иронии Мордехай
     "Интересно", --  подумал он, --  "сколько  лет назад  Джуда  Ассишкин в
последний раз по-настоящему напился. Наверное, я тогда еще не родился".
     Издалека донесся приглушенный шум двигателей летящего самолета, который
очень  скоро превратился в настоящий рев.  почти  сразу  же послышался  залп
ракетной батареи ящеров, расположенной за свекольным полем.
     Ассишкин погрустнел.
     -- И снова нас посетит смерть, -- сказал он.  -- Сегодня  она ждет тех,
кто поднялся в воздух.
     -- Да.
     Сколько немецких или  русских  самолетов,  сколько  молодых  немцев или
русских сейчас падают  с неба на землю. Наверное,  почти столько же, сколько
ящеры выпустили ракет -- их  выстрелы отличались невероятной точностью. Даже
если  ты  нацист, требуется немалое  мужество,  чтобы поднять свой самолет в
воздух.
     Где-то совсем рядом раздался мощный взрыв -- один из самолетов вернулся
на  землю. Доктор Ассишкин  залпом  допил второй  стакан наливки и  сразу же
налил себе третий.  Анелевич поднял бровь;  возможно,  доктор и в самом деле
решил напиться.
     -- Жаль, что ящеры убивают безнаказанно, -- заметил Ассишкин.
     -- Ну, не совсем так. Мы... -- Анелевич замолчал на полуслове.
     Стакан  наливки  вынудил его сказать лишнее.  Он не знал,  что известно
Ассишкину  относительно его роли лидера  еврейского  сопротивления. Мордехай
предпочитал не задавать  доктору этого вопроса, опасаясь,  тем самым, выдать
секретную  информацию.  Однако  Ассишкин  наверняка  понимал,  что  Анелевич
участник сопротивления, поскольку он не первый нашел здесь убежище.
     Ассишкин заговорил задумчиво и неторопливо, словно рассуждал о неясном,
вызывающем споре отрывке из библейского текста:
     -- Интересно,  можно ли  что-нибудь сделать с  ракетами,  не  подвергая
опасности горожан?
     -- Что-то наверняка можно  сделать, -- ответил Анелевич. Основываясь на
своем  профессиональном опыте,  он  изучил позиции  ракетной  батареи, когда
ящеры вели  подготовительные работы. -- Л вот что произойдет с городом потом
-- уже другой вопрос.
     --  Ящеры  не  нацисты, они заложников  брать  не  будут, --  задумчиво
произнес Ассишкин.
     -- У  меня такое ощущение, что  они знают о войне из  книг, --  ответил
Мордехай.  -- Однако  очень многие  неприятные  вещи, несмотря на их высокую
эффективность,  редко  попадают  в  книги.  --  Он  пристально посмотрел  на
Ассишкина.  --  Вы  полагаете,  что  я  должен  предпринять   какие-то  шаги
относительно ракетной батареи?
     Доктор заколебался. Он понимал, что вступает на опасный  путь. Наконец,
он сказал:
     --  Я подумал, что ты  имеешь опыт  в  проведении подобных  операций. Я
ошибся?
     -- И да, и нет, -- ответил  Анелевич.  Иногда необходимо рисковать.  --
Играть в  игры  с ящерами здесь совсем не  то же самое, что  в  Варшаве. Там
гораздо  больше домов, где можно скрыться -- да и людей, среди которых легко
затеряться.  К  тому же,  ракетные установки  стоят на открытой местности --
подобраться к ним незаметно очень трудно.
     --  Я уже не говорю о  колючей проволоке, которой  ящеры  окружили свои
позиции, -- пробормотал Ассишкин.
     -- Совершенно верно.
     Анелевич  подумывал,  не  попытаться ли  ночью  подстрелить из  маузера
нескольких ящеров. Однако  у  ящеров имелись приспособления,  позволявшие им
видеть в темноте. Но  и без них выстрелы одинокого снайпера вряд ли повлияют
на эффективность огня ракетных установок: ящеры попросту заменят раненых или
убитых солдат.
     Потом Анелевич неожиданно рассмеялся.
     -- Что  тебя так развеселило?  -- спросил Джуда Ассишкин.  -- Почему-то
мне кажется, что вовсе не колючая проволока.
     -- Да, вы правы, -- кивнул Анелевич. -- Однако мне кажется, я знаю, как
ее преодолеть.
     Он поделился с доктором своими идеями.
     Когда Анелевич закончил, глаза доктора засверкали.
     -- Думаешь, сработает? -- резко спросил он.
     -- У них были серьезные проблемы  в Варшаве, -- сказал  Мордехай. -- Уж
не знаю, как у нас получится здесь, но мы должны сделать хоть что-то.
     -- Ты  решил не высовываться, не так ли?  -- спросил Ассишкин, и тут же
ответил на свой вопрос: -- Да, конечно. Но даже  если  и нет,  мне следовало
обратиться к Тадеушу Собецкому.  Он знает  меня  всю жизнь; моя Сара помогла
ему появиться  на свет. Поговорю с ним завтра утром.  Посмотрим,  удастся ли
нам проявить по отношению к ящерам ту щедрость, о которой ты говорил.
     Анелевичу пришлось согласиться. Он жил  в  доме доктора Ассишкина. Сара
не разрешала ему помогать готовить  или  убирать, поэтому  он читал  книги и
изучал  шахматную доску. Каждый день по улице  с шумом  проезжал запряженный
лошадью фургон,  в  котором  лавочник  Собецкий отправлял на батарею  ящеров
продовольствие.
     В течение  нескольких дней ничего не  происходило. Затем, в один  яркий
солнечный день, когда ни Люфтваффе, ни русские  не осмеливались поднять свои
самолеты в воздух, батарея  выпустила в небо все  ракеты, одну за другой  --
вжик! Вжик! Вжик!
     С  полей  начали сбегаться  крестьяне.  Мордехаю  захотелось плясать от
переполнявшего его ликования, когда до него донеслись обрывки разговоров:
     -- Они словно с ума посходили!
     -- Сначала выпустили все ракеты, а потом начали стрелять друг в друга.
     --  Никогда  в  жизни  не видывал  такого фейерверка!  Доктор  Ассишкин
вернулся в дом через несколько минут.
     -- Похоже, ты оказался прав, --  сказал он Анелевичу. -- Именно сегодня
Тадеуш щедро добавил имбиря во все продукты. Кажется, у ящеров на него очень
сильная реакция.
     -- Для них имбирь больше, чем для нас алкоголь;  по действию напоминает
наркотик,  --  ответил Мордехай.  --  Они начинают дергаться,  нервничать  и
готовы  стрелять  по любому поводу. Наверное, кому-то  показалось, будто  он
слышит шум моторов, или  они увидели нечто подозрительное на  экранах  своих
приборов -- просто так никто стрелять не стал бы.
     -- Интересно,  что  они будут делать теперь, -- сказал  Ассишкин. -- Не
те, кто бесчинствовал сегодня,  а их начальство, которое приказало поставить
здесь батарею.
     Ответа долго  ждать  не пришлось.  Очевидно, один  или несколько ящеров
остались в живых и связались по радио с  Люблином,  поскольку уже  через час
несколько  грузовиков  с  ящерами  катило  по улицам Лешно. Когда  ящеры  на
следующий день уехали, они забрали с собой ракетные установки. Теперь,  если
установки и стреляли невпопад, то в другом месте.
     Когда  ящеров  поблизости  не осталось, у Анелевича  больше не  имелось
поводов все время сидеть дома. Зофья Клопотовская часто подстерегала  его  и
тащила  в  кусты,  или еще  куда-нибудь. После долгого воздержания он первое
время с удовольствием следовал за ней, но постепенно его пыл начал угасать.
     Мойше Анелевич никогда не поверил бы, что почувствует облегчение, когда
ящеры установили ракетную  батарею по соседству с  Лешно, а теперь  он с еще
большим удивлением обнаружил, что был бы не прочь, если бы они вернулись.
     * * *
     Растрепанный  солдат что-то  отчаянно  кричал  по-русски. Когда  Джордж
Бэгнолл понимал его недостаточно быстро, русский наводил автомат на летчика,
лишившегося своего самолета.
     Бэгнолл был сыт по горло криками на русском языке.  Впрочем, ему успела
осточертеть и немецкая речь -- и хотя между двумя языками имелось очень мало
общего,  во  время  боя  они  становились похожими.  Он встал,  презрительно
отодвинул в сторону дуло автомата и проворчал:
     --  Почему  бы тебе  не  засунуть эту  штуку  себе  в  задницу  --  или
предпочитаешь, чтобы я тебе помог?
     Он  говорил  по-английски, но  его тон --  и  манера  поведения  --  не
оставляли никаких сомнений Русский перестал  обращаться с ним, как с  низшим
существом, и наконец увидел в нем офицера.
     Бэгнолл повернулся к Джерому Джонсу.
     -- Что хочет этот проклятый  болван?  Сейчас  я говорю по-русски лучше,
чем когда  мы сюда попали -- не слишком хорошо, поскольку  раньше не знал ни
слова -- но я совсем перестаю его понимать, когда он чешет так быстро.
     -- Попытаюсь выяснить, господин, -- ответил Джонс.
     Оператор радиолокационной  установки  немного говорил  по-русски, когда
они приземлились  в  Пскове. Теперь  же, спустя  несколько месяцев -- и, вне
всякого сомнения,  большой  практики  с  прекрасной Татьяной  -- с  завистью
подумал Бэгнолл -- Джонс объяснялся почти свободно.
     Он  что-то  сказал русскому  солдату, который  в  ответ опять закричал,
показывая на висевшую на стене карту.
     -- Как обычно? -- спросил Бэгнолл.
     -- Как обычно, -- устало  кивнул Джонс, --  хочет знать, следует ли его
отряду  подчиниться  приказу  генерала Чилла  и  отступить  от  второй линии
обороны  к  третьей. --  Он  снова  перешел на  русский,  успокоил солдата и
отослал его обратно. -- Они подчинятся, хотя генерал и нацист. Вероятно, они
бы  выполнили его приказ два  часа  назад, если  бы Иван  не отправился  нас
разыскивать. Будем надеяться, что Бог не накажет их  за упрямство,  и они не
понесут слишком больших потерь.
     Бэгнолл вздохнул.
     -- Предлагая свой  план, я рассчитывал, что нам придется участвовать  в
серьезных  операциях. -- Он скорчил гримасу. -- Я был слишком молод и наивен
-- признаю.
     -- Черт возьми, наконец-то, понял,  -- заявил Кен Эмбри,  наливавший из
помятого  самовара  травяной  чай. -- Должно  быть, ты  посчитал себя царем,
который пришел с правом сеньора.
     --  Ну,  это про нашего  Джонса,  --  парировал Бэгнолл,  отчего  Джонс
закашлялся.  -- Я  помню, что  тогда думал  о двух проблемах. Во-первых,  не
позволить нацистам и большевикам  вцепиться друг другу в глотку, иначе ящеры
получили бы полную свободу действий.
     -- Ну, на  данном этапе, мы своего добились,  -- заметил Эмбри. -- Если
бы  ящеры направили сюда побольше танков, нам бы не поздоровилось. К счастью
для нас они решили, что техника им  нужна в других  местах. Уверяю вас, я на
них не в претензии.
     -- И я тоже, -- кивнул Бэгнолл. -- У нас и так достаточно проблем.
     -- Я получил информацию по радио, что в  пригородах Калуги идут бои, --
сказал  Джером  Джонс. --  Это  к  юго-востоку от Москвы  -- между ящерами и
Красной площадью больше ничего не осталось. Звучит совсем безрадостно.
     --  Да,  тут не поспоришь, -- согласился Эмбри. -- Остается радоваться,
что  большая  часть  наших  союзников  здесь  --  партизаны,  а  не  солдаты
регулярной  армии,  призванные  один  только  Бог   знает  откуда.  Если  ты
сражаешься  за свой собственный  дом, то не  станешь сдаваться,  как  только
падет Москва.
     --  Я как-то  об этом  не  подумал, но,  пожалуй, ты  прав, --  ответил
Бэгнолл,  -- даже если твои идеи звучат и не вполне в соответствии с теорией
социализма.
     -- Ты имеешь в виду, что с  большим удовольствием станешь  сражаться за
свою собстве