нность? Ну,  я  не  стыжусь того,  что  являюсь, как  и  все мои
предки, приверженцем  консервативной партии,  --  заявил  Эмбри.  --  Ладно,
Джордж,  ты  не хочешь, чтобы русские и фрицы сцепились  между собой.  Но ты
сказал, что видишь две проблемы. Насчет первой все ясно. Какая вторая?
     -- После рейда на аванпост ящеров  я не испытываю  ни малейшего желания
принимать участие в наземных сражениях, -- ответил Бэгнолл. -- А вы?
     -- Ну, должен признать, что  если бы меня поставили перед выбором между
очередной стычкой и койкой с официанткой  из Дувра, которую  мы все знаем, я
бы  предпочел Сильвию, --  рассудительно произнес Эмбри. -- Однако я считаю,
что мы делаем здесь полезную работу. Я чувствовал бы себя гораздо хуже из-за
того, что не закинул за плечо  верную  винтовку и не  отправился умирать  за
Святую Мать Россию.
     --  Конечно,  --  согласился Бэгнолл. --  Не  давать немцам  и  русским
вцепиться друг другу в глотку -- далеко не  худший вклад в общее дело здесь,
в Пскове.
     Послышался  рев низколетящих  самолетов ящеров. Зенитки  -- в основном,
немецкие  -- открыли  по  ним огонь. Вокруг раздавался такой грохот,  что он
пробивался  сквозь толстые каменные стены.  Ни  одна  из  зениток  не стояла
поблизости  от  старой псковской  крепости. Впрочем, зенитный огонь не мешал
ящерам наносить прицельные удары по любому объекту, который противовоздушная
артиллерия пыталась защитить. Бэгнолл  в очередной раз обрадовался тому, что
они стараются не привлекать  внимание ящеров  к крепости: быть  похороненным
под тоннами камня -- не слишком приятный способ покинуть сей бренный мир.
     Генерал-лейтенант   Курт  Чилл  в  сопровождении   генерала  Александра
Германа,  одного  из  старших военачальников партизанской Лесной Республики,
важно  прошествовал  в комнату.  Оба выглядели  ужасно рассерженными. У  них
имелось еще  больше  оснований  ненавидеть  друг  друга,  чем  у  любого  из
обитателей  Пскова:  здесь речь шла  не о противостоянии Вермахта  и Красной
армии, а нациста и еврея.
     -- Ну, джентльмены, в чем  теперь причина ваших разногласий? -- спросил
Бэгнолл,  словно стороны  не  могли  договориться  о  том, какие  футбольные
команды будут участвовать в финале.
     Иногда   такой   отстраненный  тон   помогал   успокоить   рассерженных
командиров, пришедших к нему  для принятия  окончательного решения. Впрочем,
бывали случаи, когда возникала необходимость в более жестких мерах.
     -- Гитлеровский маньяк не желает  оказывать  мне необходимую поддержку!
-- вскричал Александр Герман. -- Если он не пошлет с нами часть своих людей,
левый фланг не выдержит давления. Но разве  это его  тревожит? Ни в малейшей
степени. До тех пор, пока его бесценные войска не страдают, ему наплевать на
наш фронт.
     Бэгноллу с трудом удавалось следить за  быстрой  речью Германа, который
говорил на идише. Однако идиш очень похож на немецкий, и Чилл без труда  его
понимал.
     -- Он  глуп, -- резко ответил Чилл. -- Хочет,  чтобы я перебросил часть
122-ого противотанкового батальона в район, где  его людям не угрожают танки
ящеров.  Если  я  начну  разбазаривать   свои  силы,  у  меня  не  останется
стратегических резервов.
     -- У вас есть проклятые 88-е, -- возразил Александр Герман. -- Их можно
использовать не только против танков, а  мы несем большие потери из-за того,
что у нас нет артиллерии. Нам нечем ответить ящерам.
     -- Давайте посмотрим на карту, -- предложил Бэгнолл.
     -- Нам  пришлось отступить здесь и здесь, -- показал на карте Александр
Герман. -- Если ящеры смогут форсировать речку, наше положение станет крайне
тяжелым,  поскольку  неприятель  получит шанс  прорваться в центре.  Пока мы
удерживаем  наши  позиции, однако,  один только  Бог  знает,  насколько  нас
хватит, если нам не поможет герр генерал Чилл.
     Чилл тоже показал на карту.
     --  В  этом  районе у  вас есть  русские части  -- вы  можете подтянуть
подкрепления.
     --  Видит Бог, у меня есть люди, -- ответил  Александр Герман и тут  же
закашлялся, сообразив, что дважды упомянул божественное начало, в которое не
должен  верить. Он вытер рот рукавом и продолжал:  -- Сами по себе люди не в
силах  решить  наши  проблемы.  Мне   необходимо  разрушить   взаимодействие
сконцентрировавшихся поблизости войск ящеров.
     -- Бесполезный расход наших противотанковых сил, -- возразил Чилл.
     -- Я расходую  русских  солдат -- почему  вы  бережете своих изнеженных
любимчиков? -- проворчал Александр Герман.
     -- Они специалисты своего дела, и их некем заменить, -- ответил генерал
Вермахта.  -- Если мы  потеряем противотанковый батальон здесь, то не сможем
рассчитывать  на него  в тот момент, когда  уникальное мастерство  и техника
будут нам действительно необходимы.
     Александр Герман ударил кулаком по карте.
     -- Они жизненно важны  именно сейчас, в том месте, о  котором говорю я!
-- закричал он. -- Если мы их  не используем, у нас вообще не  будет никаких
шансов -- что бы вы не говорили о нужном времени и  месте. Взгляните сами, в
каком тяжелом положении находятся мои люди!
     Чилл посмотрел и с пренебрежительной усмешкой покачал головой.
     -- Быть может, вам следует  еще  раз все хорошенько обдумать, -- сказал
ему Бэгнолл.
     Немецкий генерал одарил англичанина мрачным взглядом.
     -- Я с самого начала понял, что ваш дурацкий план обречен на поражение,
-- заявил  Чилл. --  За ним  ничего не  стоит, кроме желания бросить в огонь
хорошие немецкие войска ради спасения англо-русского альянса.
     -- Проклятье, -- пробормотал Бэгнолл по-английски.
     Чилл  услышал  и  понял,  отчего  его лицо  стало  еще  более холодным.
Александр  Герман  не понял смысла сказанного  Бэгноллом, но тон англичанина
был ясен и так.
     --  Всего лишь полчаса назад, -- снова заговорил по-немецки Бэгнолл, --
я  послал русского  солдата  с подтверждением  вашего -- во  всяком  случае,
немецкого -- приказа  об  отступлении. Я  пытаюсь  сделать  все,  что в моих
силах, в соответствии с тем, как понимаю происходящее.
     -- Очень похоже, что  вы забыли свой здравый смысл дома, когда покидали
Лондон, -- ядовито заметил Чилл.
     -- Вполне  возможно, однако,  я так  не думаю, -- Бэгнолл  повернулся к
Александру Герману. --  Генерал, я знаю,  что  на  вашем участке фронта мало
танков; если бы ящеры располагали мощной ударной  группировкой, они уже были
бы  здесь,  и  нам  бы давно  пришел  конец.  Скажите  мне:  они  используют
бронированные грузовики с орудийными башнями?
     -- Да, мы видели их множество  раз, -- не задумываясь, ответил командир
партизан.
     -- Вот! -- Бэгнолл вновь обратился к Курту Чиллу. -- Надеюсь, броневики
достаточно велики для ваших противотанковых  частей? Чтобы подстрелить  танк
ящеров при помощи восьмидесяти восьми  миллиметрового  орудия  нужно,  чтобы
очень повезло, но против броневика оно весьма эффективно.
     -- Тут вы правы. -- Чилл посмотрел на  Александра Германа. -- Почему вы
сразу не сказали, что вам угрожают броневики? Я бы немедленно направил к вам
часть своего батальона.
     --  Кто  знает,  что  заставит  фашиста  принять  решение?  --  ответил
Александр Герман. -- Если вы  намерены послать своих людей, то  вам  следует
поторопиться.
     Они  вышли  вместе,  продолжая  спорить о том, сколько людей  и  орудий
потребуется Герману.
     Бэгнолл  позволил себе протяжно  присвистнуть.  Джером Джонс  подошел к
нему и похлопал по спине.
     -- Отличная работа, --  заметил  Кен  Эмбри. -- Похоже, мы отрабатываем
свой хлеб на все сто. -- Он  налил себе из самовара стакан коричневого пойла
и подмигнул остальным, -- Как вы думаете, товарищ генерал Герман  видел хотя
бы один броневик?
     Джонс разинул рот и в изумлении  переводил взгляд с Эмбри на Бэгнолла и
обратно.
     -- Откровенно говоря, я не имею ни малейшего  представления, --  сказал
Бэгнолл. -- Однако Чилл  мгновенно ухватился за  мои  слова, не так ли? Если
бронетанковые войска появится  в наших  окрестностях, даже педантичные немцы
не станут спорить, что необходимо подтянуть противотанковую артиллерию.
     -- Создается впечатление, что так оно и есть, --  заметил Эмбри.  --  Я
должен выпить за  героических  партизан.  --  Он  торжественно  поднял  свой
стакан.
     -- Товарищ Герман очень наблюдательный человек, -- заявил Бэгнолл. -- Я
до сих  пор не уверен, такой ли он хороший солдат и  командир, но соображает
он быстро.
     --   Вы  сделали   свое  заявление,  зная,  что  оно  не  соответствует
действительности,  и не сомневаясь, что Чилл  проглотит наживку, -- почти  с
упреком заметил Джонс.
     -- А разве ты сам так никогда не поступал  -- с  официанткой, например?
-- спросил Бэгнолл и с удивлением обнаружил, что Джонс залился краской. -- Я
просто  подумал,  что если он  откажется, то ситуация хуже не  станет:  Чилл
будет всячески тянуть, а нам ничего не остается, как рассчитывать на то, что
он выполнит свое обещание. Мне показалось, что будет неплохо дать ему лишний
повод согласиться.
     --  И в следующий раз,  если  нам повезет, он  не станет возражать,  --
сказал  Эмбри. -- Если только, конечно, его  люди  не погибнут,  и  фронт не
будет прорван -- но риск неизбежен.
     -- Мы узнаем об этом, когда в Пскове начнут рваться снаряды. -- Бэгнолл
показал  на карту. -- Нам больше некуда отступать  -- в противном случае, их
пушки будут обстреливать город.
     --  Теперь остается  только ждать,  -- сказал  Джонс. --  Совсем  как в
Дувре,  когда  мы смотрели на  экраны  радаров, дожидаясь появления немецких
самолетов.  Похоже  на  крикет  -- когда  ход  переходит  к  противнику,  ты
получаешь право ему ответить только после того, как он произведет свой удар.
     Прошло  несколько часов. Бабушка  принесла  им миски с борщом -- густым
свекольным  супом  с  основательной  порцией  сметаны.  Бэгнолл  механически
отправлял в рот одну ложку за другой, пока миска не опустела. Ему никогда не
нравилась свекла или сметана, но еще меньше хотелось остаться голодным.
     "Топливо",  --  сказал он  себе, --  "отвратительное  на вкус, но  тебе
необходимо наполнять свои баки".
     В  это  время  года  в  Пскове темнело  поздно:  здесь,  в  отличие  от
находившегося  к  северо-востоку Ленинграда, не было  сезона белых ночей, но
западное небо  еще долго сохраняло  оранжево-розовый  цвет. В  комнату вошла
Татьяна. Начавшие  зевать англичане сразу же оживились:  даже в бесформенной
гимнастерке и мешковатых брюках солдата Красной армии она выглядела  слишком
женственной, чтобы носить через плечо винтовку с оптическим прицелом.
     Джером Джонс  приветствовал  ее  по-русски. Она кивнула  ему и  изрядно
удивила Бэгнолла, когда подошла к нему и поцеловала таким долгим и страстным
поцелуем,  что оставалось лишь поражаться,  как он не умер от удушья. И хотя
одежда  скрывала  ее  формы,  Бэгнолл успел  ощутить, что сжимает в объятиях
женщину.
     -- Боже мой! -- возбужденно воскликнул он. -- Это еще зачем?
     -- Я спрошу, -- предложил Джонс без особого энтузиазма.
     Он снова заговорил  по-русски; Татьяна многословно ему ответила.  Джонс
перевел:
     -- Она  благодарит вас за то,  что вы заставили нацистского оскорбителя
матерей -- я  цитирую  -- выдвинуть свою  артиллерию  на  передовые позиции.
Немцам удалось  взорвать  склад  с  боеприпасами, когда они обстреливали тыл
ящеров, а также вывести из строя несколько броневиков на линии фронта.
     --  Значит,  они  действительно там  были, --  вмешался  Эмбри. Татьяна
продолжала  говорить,  не  обращая  внимания на  реплику англичанина.  После
короткой паузы Джонс перевел ее слова:
     -- Татьяна говорит, что ей удалось неплохо поохотиться -- когда снаряды
начали рваться,  ящеры  запаниковали, и она подстрелила несколько штук -- за
это она вас также благодарит.
     -- Создается  впечатление, что нам еще раз удалось удержать позиции, --
заметил Эмбри.
     Бэгнолл  кивнул,  но  по-прежнему  не отводил глаз от  Татьяны. Девушка
смотрела  на  него,  точно через перекрестье  прицела.  Ее взгляд  показался
Бэгноллу таким же дымчатым, как огонь, на котором в Пскове  готовили еду. Он
согрел  англичанина  и  одновременно  заставил  дрожать,  как от озноба.  Он
чувствовал, что Татьяна хочет с ним  переспать...  потому что благодаря ему:
она смогла прикончить нескольких врагов.
     Бэгнолл вдруг  вспомнил старую поговорку о том,  что самки  этого  вида
гораздо опаснее самцов. Он слышал ее за последние годы дюжину раз,  но никак
не  ожидал,  что  ему  придется на  практике  убедиться в ее справедливости.
Больше  Бэгнолл  старался  не  смотреть  в  глаза   Татьяне.  Она,  конечно,
хорошенькая, но пусть уж лучше с ней имеет дело Джером Джонс.
     * * *
     Крэк!
     Сэм Иджер автоматически отступил  на шаг  назад.  Затем, сообразив, что
мяч ударился о землю  в нескольких метрах перед ним, Сэм метнулся  вперед, и
мяч  нырнул в его рукавицу. Пальцы автоматически  сжались, он перекатился по
траве и поднял правую руку вверх, чтобы показать, что мяч у него.
     Тот, кто подавал, с отвращением  отбросил в сторону биту. Товарищи Сэма
по команде и Барбара дружно зааплодировали.
     -- Здорово, Сэм!
     -- Классная игра!
     -- Ты настоящий Гувер!
     Он бросил мяч обратно  РПК [<i>Рядовой  первого класса --  воинское звание
между рядовым и капралом, высшее  звание  рядового состава Сухопутных  войск
США</i>],  который слишком слабо ударил, недоумевая, из-за чего все шумят.  Если
ты  не  в  состоянии поймать такой  мяч, значит, ты  не игрок  --  во всяком
случае, по  тем  стандартам, которые  он  для  себя установил.  Конечно,  он
единственный настоящий  игрок среди участников  матча.  Да,  ему  далеко  до
высший лиги, но даже аутфилдер  [<i>Игрок  в  дальней части поля</i>] из класса "Б"
выглядел бы здесь, как Джо Димаджио [<i>Знаменитый бейсболист</i>].
     После очередной ошибки мяч улетел в аут, и команда противника закончила
подавать. Иджер бросил перчатку на землю перед линией и  побежал к клетке из
проволочной сетки, служившей в качестве базы.
     Он занял позицию, и первые два мяча пробил не слишком удачно. У питчера
-- подающего -- противника была  сильная  рука, но он, наверное, считал себя
великим Бобом  Феллером  -- а,  может быть, первые два неудачных удара  Сэма
сделали его слишком  самоуверенным. Дважды  послав  мяч  по  дуге, он  решил
метнуть его прямо в грудь Сэму.
     Однако  ему  не хватило  силы и быстроты. Глаза Сэма загорелись еще  до
того, как он попал по мячу.
     Вжик!
     Когда  попадаешь  точно по центру  мяча, руки  не  чувствуют, что  бита
пришла с ним в соприкосновение --  однако тело, как и все присутствующие  на
стадионе,  знает,  что произошло.  Питчер изобразил неуклюжий  пируэт -- ему
оставалось лишь провожать глазами улетающий по высокой дуге мяч.
     На  настоящем стадионе  мяч  бы улетел  за  ограждения,  но здесь их не
поставили, и полевые игроки команды противника поспешили за мячом -- поэтому
Сэм со всех ног  помчался вперед. Он добежал до следующей базы, где товарищи
по команде окружили его со всех сторон и принялись поздравлять.
     Барбара  восторженно  подпрыгивала, а стоявшие  рядом  с  ней Ульхасс и
Ристин   возбужденно  шипели.  При  таком  количестве  солдат  они  вряд  ли
попытаются сбежать.
     Иджер присел на скамейку.
     -- Я  слишком стар для подобной работы, -- задыхаясь, проговорил он. --
Кто-то принес старое полотенце и принялся  обмахивать  Сэма, словно наступил
перерыв между раундами во время боя с  Джо Луисом [<i>Легендарный  американский
боксер</i>]. -- Я еле жив, -- проворчал Сэм, пытаясь схватить полотенце.
     Ему  удался  еще один такой же удар  во время  новой  подачи. Следующий
подающий   поддержал  Сэма  несколькими  приличными  ударами.   Вскоре  матч
завершился победой команды Сэма со счетом 7:3.
     -- Ты победил их практически в  одиночку, -- сказала  Барбара, когда он
присоединился к ней и пленным ящерам.
     -- Я люблю эту игру, -- ответил он и, понизив голос, добавил: -- К тому
же, здесь играют совсем не так жестко, как я привык.
     -- Ну, со стороны казалось,  будто ты  справился  со  своей задачей без
проблем, -- сказала Барбара.
     -- Стоит сделать  игру --  и  она  кажется легкой, -- ответил Сэм. -- А
если что-то подпортишь, все начинают думать, будто никому не удастся довести
дело  до  конца. Видит  Бог, со мной  такое случалось достаточно  часто -- в
противном случае, все эти годы я бы не играл во второразрядных лигах.
     -- А как можно попасть по круглому мячу  круглой палкой и заставить его
улететь так далеко? -- спросил Ристин. -- Я не понимаю!
     -- Это бита, а не палка, -- поправил его Иджер. -- Ну, а чтобы попадать
по мячу, нужно тренироваться.
     Он несколько  раз подбросил  мяч, предлагая  ящерам  попробовать.  Им с
трудом удалось  попасть  по мячу --  ведь они  были  ростом  с десятилетнего
ребенка, и задача оказалась для них непростой.
     -- Идемте! -- позвал кто-то. -- Начинается пикник.
     По мнению Иджера пикник был не настоящий: они не разводили костров и не
поджаривали сосисок, дело  обошлись  сэндвичами и пивом.  Однако сюда  могли
заявиться военная полиция или уполномоченный по гражданской обороне, и тогда
им бы не  поздоровилось. Разумеется, если бы их не опередили бомбардировщики
ящеров -- засечь костер совсем не трудно.
     Однако  сэндвичи  оказались  вкусными:  ветчина  и ростбиф  с  домашним
хлебом. К тому же, пивоваренный завод находился недалеко от Денвера, так что
запряженные   лошадьми  фургоны   успевали  привозить  в  город  достаточное
количество пива, которое поднимало людям настроение.  Конечно, на вкус  Сэма
пиво  было  недостаточно  холодным,   но   он  вырос  в  те  времена,  когда
холодильники еще не вошли прочно в быт, и он без проблем вернулся во времена
своей юности.
     Когда  солнце начало  клониться к закату, поднялся ветер. Сейчас совсем
не  помешал бы  костер:  ночи  в  Денвере становились все  более  холодными.
Ульхассу  и Ристину приходилось  еще  хуже, чем людям.  Они  надели  толстые
вязанные шерстяные свитера, рукава которых болтались на их  узких чешуйчатых
запястьях.  Стоило  солнцу  зайти за  Скалистые горы,  как небо стремительно
потемнело. На ночном куполе зажглись яркие звезды.
     Люди уже привыкли к  присутствию пленных ящеров. Один из товарищей Сэма
по команде показал на звезды и спросил:
     -- Скажи, Ристин, с которой из них вы прилетели?
     --  Она находится  за Тосевом -- вашей звездой,  -- ответил  Ристин. --
Сейчас ее не видно.
     --  Ящеры прилетели со второй  планеты созвездия  Тау Кита,  --  сказал
Иджер.  -- Кроме того, они сумели захватить вторую планету Эпсилон Эридана и
первую планету Эпсилон Инди. Следующими в их списке оказались мы.
     -- Это названия звезд? -- уточнил тот, кто задал вопрос Ристину. -- Мне
никогда не приходилось их слышать.
     -- И мне тоже, пока не появились ящеры, -- признался Сэм. -- Я вырос на
ферме --  и  думал,  что  знаю звезды,  как  собственную ладонь. Я  различал
Большую Медведицу, Орион  и созвездие Большого Пса,  звезды  зодиака и  тому
подобное, но  оказалось, что на небе есть множество других звезд. К тому  же
Эпсилон Инди,  как  и Южный Крест, расположен слишком  далеко на  юге, чтобы
видеть их отсюда.
     -- И как они выглядят? -- спросил любопытный солдат.
     -- Тосев жарче и ярче, чем  солнце  -- наше солнце, я хочу  сказать, --
ответил Ристин. -- Работев  -- вы  называете эту звезду  Эпсилон Эридана, --
прошипел  он,  --  похож  на  наше  солнце.  Однако  Халлесс,  Эпсилон Инди,
прохладнее, к  тому же  он более  оранжевый.  По сравнению с другими мирами,
которыми управляет  Раса, Тосев-3 холодный и сырой мир, нам здесь не слишком
комфортно. -- Он демонстративно задрожал.
     --  Солнце это желтая звезда типа  "J", -- добавил Иджер. -- Как и  Тау
Кита. Однако, она ближе к холодной части спектра, а наше Солнце -- к теплой.
Эпсилон Эридана относится к  теплой  части типа "К", который следует за "J",
Эпсилон Инди относится к холодной части того же класса.
     -- А  что  ты про  это знал до того, как начал  пасти ящеров? -- лукаво
спросил кто-то.
     -- Кое-что, но не  все, -- ответил Иджер. -- Если бы я ничего  не знал,
то не сумел бы  разобраться в ситуации -- а с  другой стороны, мне  тогда не
предложили бы эту работу. Впрочем, с тех пор я узнал чертовски много нового.
-- Он бы выразился еще крепче, если бы рядом не сидела Барбара.
     Она протянула руку и сжала его пальцы.
     -- Я горжусь тобой, -- сказала она.
     Иджер глупо  ухмыльнулся. Ему  еще  ни разу  не  приходилось  встречать
женщину, которой было бы не наплевать  на  его знания -- да  и мужчину тоже.
Если  игрок в бейсбол  читает  книги, сидя  в  автобусе, то быстро  получает
кличку "Профессор" -- совсем не то прозвище, которое Сэму хотелось бы иметь.
     Он поднялся на ноги.
     -- Пошли,  Ульхасс  и  Ристин, пора возвращаться в  теплый дом. --  Как
всегда, его предложение заставило ящеров поторопиться.
     Сэм  усмехнулся.  Он  всегда  считал,  что  белые   люди  были  гораздо
образованнее  индейцев,  потому  что  Колумб  открыл  Америку, а  индейцы не
подозревали о существовании  Европы. Если следовать этой логике, ящеры знали
много  больше  людей:  Сэм  мог  летать  на  разные  планеты  лишь  в  своем
воображении,  а  ящеры  действительно там  побывали. И  все-таки,  разрыв  в
знаниях оказался не таким огромным, чтобы он не мог ими манипулировать.
     -- Пока, Сэм.
     -- До завтра.
     -- Ты сегодня классно играл.
     Участники матча тепло с ним попрощались. Питчер, после броска  которого
Сэм нанес несколько очень удачных ударов, добавил:
     -- В следующий раз я тебя достану -- или мы окажемся в одной команде, и
тогда мне ни о чем не придется беспокоиться.
     -- Ты им  нравишься, -- заметила Барбара, когда они вместе с Ристином и
Ульхассом шли по затемненной территории денверского университета.
     Иджер ответил  не  сразу,  поскольку ему  приходилось  приглядывать  за
ящерами.
     -- А почему они должны ко мне плохо относиться? Я самый обычный парень,
и мне всегда удавалось поддерживать с людьми хорошие отношения.
     Барбара некоторое время молча шла рядом с ним.
     -- Когда мы ходили в гости с Йенсом, --  наконец, заговорила она, -- мы
всегда держались особняком. Мне больше нравится быть ближе к людям.
     --  Очень  хорошо,  мне  тоже нравится. -- Всякий  раз,  когда  Барбара
сравнивала  его со своим  первым  мужем,  и  сравнивание  оказывалось  в его
пользу, Сэм раздувался от гордости.
     Он  тихонько  рассмеялся.  Может  быть, Барбара тоже  им  манипулирует,
совсем, как он, когда говорит ящерам о тепле.
     -- Почему ты смеешься? -- спросила Барбара.
     -- Просто я счастлив, вот и все. -- Иджер обнял жену за талию. -- Нужно
быть настоящим безумцем, чтобы говорить такое во время войны, правда?
     Он закрыл Ристина и Ульхасса на ключ  в их комнате,  а  потом  вместе с
Барбарой направился в свою квартиру. Они успели свернуть на Ист-Эванс стрит,
когда над центром Денвера с ревом пронеслись самолеты ящеров, которые летели
на  север.  Вскоре  к реву  двигателей  присоединились  торопливые  выстрелы
зениток  и послышались  разрывы сбрасываемых бомб. За  тридцать секунд  небо
стало таким ярким, словно наступила ночь 4 июля [<i>День независимости, главный
национальный праздник  США. В  этот день  устраиваются  фейерверки</i>],  только
вместо  вертящихся шутих,  над головами у них сверкали  полосы  трассирующих
пуль.
     Шрапнель посыпалась с небес, как град.
     --  Не стоит  стоять и  глазеть  по сторонам, точно  парочка  чучел, --
сказал Сэм.  --  Если  одна  такая  штука  упадет  нам  на  голову, мало  не
покажется. -- Держа Барбару за руку, он повел ее через улицу к их квартире.
     Под  крышей,  в  окружении  кирпичных стен  он не чувствовал себя таким
беззащитным, как на улице.
     Зенитки продолжали стрелять еще довольно долго после того, как самолеты
ящеров  благополучно  улетели восвояси.  За плотно  закрытыми  шторами Сэм и
Барбара  готовились улечься спать. Когда она выключила свет, в спальне стало
темно, как в кладовке с углем в полночь.
     Сэм  придвинулся  к  ней  под  одеялом.  Даже сквозь пижаму и ее тонкую
хлопчатобумажную  сорочку,  ощущение  которое он испытал, прижимая Барбару к
себе, стоило всего золота Форт-Нокса и еще пяти долларов в придачу.
     -- Я так счастлив.
     -- И я  тоже. --  Барбара  весело фыркнула. -- Кстати, по-моему, ты  не
только счастлив, что-то там под одеялом происходит интересное...
     Она не  смущалась и не скрывала своих  чувств. В том, что  Барбара  уже
была замужем, имелся огромный плюс: она совершенно точно знала, как устроены
мужчины. Однако Иджер покачал головой.
     -- Нет, может  быть,  там и  происходит  что-то, но  лично  мне хочется
просто полежать, обнимая  тебя, а потом спокойно заснуть. Барбара обняла его
так крепко, что он чуть не задохнулся.
     -- Это очень мило с твоей стороны.
     --  Это  очень  устало с моей стороны, -- поправил  ее  Сэм, и  Барбара
ткнула его  кулаком в  бок.  -- Если бы я был на десять лет моложе... ой-ой,
перестань... если бы я был на десять лет моложе, ты  бы не захотела иметь со
мной дела.
     --  Точно, --  согласилась Барбара.  -- Но ты меня  вполне устраиваешь,
какой ты есть. Ты столько  всего узнал про ящеров,  да еще за такое короткое
время.  --  И,  словно   для  того,  чтобы  подтвердить   свои   слова,  она
многозначительно кашлянула.
     -- Ну, наверное, -- проговорил Иджер. -- Хотя мне хотелось бы узнать  о
них  еще  больше -- и вовсе  не потому, что идет война --  просто интересно.
Кроме того, на один вопрос я никак не могу получить ответ.
     -- На какой?
     -- Как от них избавиться, -- ответил Иджер. Барбара кивнула, прижимаясь
головой к его груди. Он так и заснул, крепко ее обнимая.
     * * *
     Уссмак направил свой танк в сторону следующего тосевитского  города: он
назывался Малхауз. После того, как он до бесконечности  курсировал по дороге
между  Безансоном  и Бельфором,  возможность миновать Бельфор заставила  его
почувствовать себя первопроходцем. Он даже высказался по этому поводу вслух:
     -- У меня  такое впечатление, будто мы члены отряда Шеррана... помните,
того самца, что первым обошел весь наш Дом.
     -- Мы узнали про Шеррана, как только вылупились из  яйца, водитель,  --
сказал  Неджас.  --  Как давно он  жил?  Кажется,  сто пятьдесят  тысяч  лет
назад... задолго до того, как Императоры объединили Дом,  и  началось мирное
правление.
     Уссмак  опустил глазные  бугорки, но только на одно короткое мгновение.
Разумеется, выполнение формальностей имеет для Расы  огромное  значение,  но
остаться  в  живых  гораздо важнее.  Они  продвигались  вглубь  застроенного
массива  и  подвергались  огромной  опасности,  отреагировать   на   которую
становилось все труднее.
     Над   полусгоревшим   зданием   полоскалась   на   ветру   тряпка:   не
красно-бело-голубой флаг Франции, а белый круг на красном фоне, внутри круга
-- изогнутый  черный знак. Большие  Уроды использовали  такие тряпки,  чтобы
отличать  одну крошечную империю  от другой. Уссмака  охватило ликование  --
Раса, наконец, вошла на территорию Дойчланда.
     От  боков  и  крыши  танка  начали отскакивать  пули.  Люк  с  грохотом
закрылся.  Уссмак даже  зашипел  от  удовольствия.  Впервые за все  время он
получил командира танка, чья смерть несказанно огорчила бы его.
     -- Остановитесь, водитель, -- приказал Неджас, и Уссмак послушно  нажал
на педаль тормоза. -- Стрелок, орудийная  башня -- 030. Здание с флагом, два
залпа, фугасные снаряды. Там где-то пулемет.
     --  Два залпа. Фугасные  снаряды, -- повторил Скуб. -- Будет исполнено,
недосягаемый господин.
     Главное орудие танка выстрелило один раз, другой... Внутри, под защитой
стали,  отдача была  не такой  громкой, но после  каждого  выстрела  тяжелый
бронированный   танк  отчаянно  раскачивался  на   своих  гусеницах.  Сквозь
смотровую   щель   Уссмак  наблюдал  за  тем,  как  полуразрушенное   здание
окончательно превратилось в руины; а флаг на самодельной мачте исчез, словно
его и не было вовсе.
     -- Вперед, водитель, -- приказал явно довольный командир.
     -- Вперед, недосягаемый господин, -- повторил Уссмак и нажал на газ.
     Однако  как  только танк  сдвинулся с  места, его  тут же  снова начали
поливать огнем.
     -- Еще парочку выстрелов, недосягаемый господин? -- спросил Скуб.
     -- Нет,  с  ними  разберется  пехота,  --  ответил  командир  танка. --
Боеприпасов для стрелкового оружия у  нас достаточно, а вот снаряды  следует
экономить. Если придется сражаться внутри Малхауза, нам понадобятся фугасные
и бронебойные снаряды.
     Такая  перспектива командира  явно не вдохновляла. Уссмак его  понимал:
танки  предназначены для  быстрых, резких атак, направленных  на  то,  чтобы
отрезать и окружить большие  отряды неприятеля, а вовсе не  для  того, чтобы
сражаться на городских улицах. Однако пехота несла невероятные потери, когда
брала города -- даже при поддержке с воздуха. Бронетанковые войска должны ей
помогать.
     Туча пыли поднялась неподалеку от танка; грязь и асфальт, превратившись
в столб, похожий на изысканный  фонтан, взмыли  в воздух, а затем обрушились
на  землю,  частично  засыпав  смотровую   щель.   Уссмак  нажал  на  кнопку
очистителя.   Внутри   танка   ему    угрожало   только   точное   попадание
артиллерийского  снаряда -- но если это произойдет, он, скорее всего, умрет,
так и не успев понять, что произошло.
     Они подъехали к району застройки, когда уже начало темнеть.
     -- Нам приказано остановиться за пределами города, -- сказал Неджас. --
Разумеется, так мы и поступим. -- И снова  в голосе командира не слышно было
никакой радости.  Словно  пытаясь уговорить самого себя, он продолжал:  -- У
нас отличные приборы  ночного видения, но  высшие командиры считают, что нам
не следует передвигаться  в темноте по улицам  городов  Больших Уродов.  Вне
всякого сомнения, чрезвычайно мудрая мера предосторожности.
     Уссмак задумался. Если ты  теряешь скорость, иногда бывает очень трудно
ее снова набрать.
     -- Недосягаемый господин, -- сказал он, -- мне бы  хотелось, чтобы наши
командиры засунули языки в сосуд с имбирем -- на одно короткое мгновение.
     Может  быть,  он и  сам  примет  небольшую  дозу после  того,  как  они
устроятся  на  ночь. Неджас обшарил весь танк  в  поисках  его  малюсенького
флакончика, но так и не сумел его найти.
     -- Пожалуй, им бы следовало так поступить, -- ответил командир. -- Я не
думал, что когда-нибудь скажу такое, водитель, но вы, возможно, правы.
     Несколько  танков,  поблизости  друг   от  друга,  разбили  лагерь  под
прикрытием деревьев с крупными листьями. Уже в  который раз Уссмак подивился
огромному  количеству самых  разнообразных растений на Тосеве-3 --  здесь их
оказалось гораздо больше, чем Дома и на Работеве-2, или Халлессе-1.
     "Наверное, дело в том, что тут так много воды", -- подумал он.
     По  крайней  мере, другого очевидного отличия  планет  Империи от  мира
Больших  Уродов  он  не  видел. Хотя вокруг лагеря стояли посты  пехотинцев,
Неджас приказал своей команде  оставаться внутри  танка до тех пор, пока они
не закончат ужинать. Затем  командир и Скуб взяли свои  одеяла и отправились
спать,  расположившись  под  боком  танка,  который  защищал  их  от  метких
снайперов  дойче не хуже, чем  если бы они  остались внутри. Сидение Уссмака
раскладывалось, и он смог удобно устроиться в кабине.
     Ночь  должна  была пройти  без  происшествий,  но вышло  иначе.  Уссмак
проснулся от  того,  что с резким  стуком открылся  люк.  Опасаясь нападения
партизан  Больших  Уродов,  он  схватил оружие  и осторожно просунул  голову
сквозь отверстие в основании орудийной башни.
     Уссмак тут же определил, что в танк забрался самец Расы.
     --  Что происходит?  --  сердито  поинтересовался Уссмак. -- Я чуть  не
открыл огонь!
     -- Нечего болтать про стрельбу, -- В голосе Неджаса  прозвучала ярость.
-- За  десятую часть своего ежедневного жалованья я с радостью расстреляю из
наших орудий то, что лживо называется службой обеспечения Расы.
     -- Только прикажите, недосягаемый господин, -- проговорил Скуб. Стрелок
вел  себя  еще более странно, чем командир.  -- Вам даже не придется платить
мне  за то, чтобы  я  подчинился вашей воле. Я все сделаю даром, да  еще и с
удовольствием. Хуже наша служба обеспечения от этого все равно не  станет --
поскольку у нас ее просто нет.
     -- Мы  использовали несколько фугасных снарядов вчера, когда уничтожили
гнездо,  где  прятался пулемет,  помните?  --  проговорил  Неджас. --  А еще
истратили обычное количество бронебойных снарядов -- вы, наверное, заметили,
что в последнее время нам  пришлось  пару  раз вступить в бой, -- язвительно
добавил он.
     Очень похоже на  Дрефсаба -- самого циничного  самца, которого  Уссмаку
довелось встречать. Водитель, наконец, понял, что происходит.
     -- Мы не получили новых боеприпасов?
     -- Получили, -- ответил Скуб.  И почти так же сердито, как и  командир,
продолжал: -- В своей бесконечной мудрости и щедрости господа, возглавляющие
службу обеспечения, снизошли одарить нас  пятью  великолепными  снарядами --
один из которых фугасный.
     --  О!  --  Уссмак зашипел  от  возмущения. -- Они  и  раньше сокращали
количество снарядов, но так сильно -- никогда. Если  они будут продолжать  в
том же духе, через два дня у нас вообще ничего не останется.
     -- Ну и  что?  -- заметил  Скуб. -- Скоро  они  перестанут  производить
кислород,  и   мы   застрянем   на   месте.  Его  слова   заставили  Уссмака
встревожиться.
     -- Все совсем не так  плохо, -- вмешался Неджас. --  Чтобы  производить
кислород,  нужна вода и энергия.  Воды на Тосеве-3 больше чем  достаточно, а
энергия  почти  ничего  не  стоит.  Но  чтобы  выпускать снаряды,  требуются
специальные заводы. Большие Уроды,  которые могут работать на таких заводах,
или, по крайней мере, большинство из них -- не на нашей стороне.  Вот почему
нам не хватает снарядов для  танков.  Объяснение  командования звучит вполне
логично.
     --  Недосягаемый  господин, мне такая логика не по нраву, -- возмутился
стрелок. -- У меня имеется своя: если я не получу снаряды для орудий, и если
Раса не захватит заводы, производящие снаряды,  мы потерпим поражение  -- но
мы не можем захватить заводы, поскольку нам не хватает снарядов.
     -- Поверьте  мне,  я ни  в  коем  случае не  поддерживаю представителей
службы обеспечения, только повторяю их доводы, -- ответил Неджас. -- Лично я
считаю,  что  они   все  вылупились  из  тухлых  яиц.  Если  мы  не  получим
достаточного  количества боеприпасов,  чтобы выполнить приказ  командования,
сейчас, потом задача станет еще труднее.
     -- Вы совершенно правы, недосягаемый господин, -- проворчал стрелок. --
Давайте, хотя бы загрузим  то, что  есть  -- клянусь Императором, завтра нам
снаряды  очень   пригодятся,   даже  если  служба  обеспечения  об  этом  не
догадывается.
     Один за другим новые снаряды заняли свои места.
     -- Ложитесь спать, водитель, -- проговорил Неджас, когда они закончили.
-- По крайней мере, мы именно так и намерены поступить.
     Уссмак изо всех сил старался заснуть, но понял, что не может. От логики
замкнутого круга,  возникшего  в  умопостроениях  Скуба,  у  него  кружилась
голова.  Если  у  Расы нет  достаточного  количества  боеприпасов,  как  она
собирается покорить Тосев-3?  А  как захватить Малхауз?  Конечно, они  могут
прорваться в город, но что они станут  делать, когда снаряды  закончатся,  а
служба обеспечения не даст новых?
     "Нас убьют! Вот что произойдет!" -- подумал Уссмак.
     Он уже несколько раз чудом  избегал смерти  и видел,  как  гибнут самцы
Расы, а потому относился к  такой перспективе чрезвычайно  серьезно.  Уссмак
принялся  ворочаться  на   своем  опущенном   сидении,  стараясь  устроиться
поудобнее,  чтобы  не  думать  о  неприятном.  Похоже, производители данного
сидения выпустили из вида столь важную функцию.
     Когда  Уссмак  понял, что все равно не уснет, он сел и осторожно достал
из потайного места  свой флакон с имбирем. Уссмак был внутри танка один,  но
все равно быстро  огляделся по сторонам, чтобы убедиться  в том, что  за ним
никто не наблюдает. Только после этого он высунул  язык  и  проглотил порцию
драгоценного порошка
     Почти  мгновенно  его  волнения  по  поводу   предстоящего  наступления
исчезли.  Конечно,   Раса   сделает  все,   что  необходимо.  Уссмак  видел,
практически  мог дотронуться рукой до самого простого и эффективного способа
разобраться  с Большими Уродами. Он  пожалел, что рядом нет Неджаса и Скуба.
Его мудрость произвела бы на них неизгладимое впечатление.
     Однако  как   он   ни  старался   материализовать   мерцающие  картины,
возникающие  в затуманенном имбирем сознании,  они никак не желали принимать
конкретный вид.  Да,  чудесное  растение  показывало тебе  решение,  которое
казалось реальным до тех пор, пока ты не старался сделать его таковым -- вот
единственный  недостаток  имбиря!  А  потом  все мысли исчезли,  как  пар от
дыхания в холодный тосевитский день.
     -- Может быть,  еще  одна  порция  окончательно  прояснит мои мысли, --
проговорил вслух Уссмак и снова потянулся к флакону.
     Он еще не дотронулся до него рукой, а его язык уже высунулся из пасти в
радостном предвкушении.
     * * *
     Лю  Хань   ненавидела  снимки   маленьких   чешуйчатых  дьяволов,   вне
зависимости  от  того,  двигались  они  или  стояли на  месте. Да,  конечно,
по-своему они великолепны -- поразительные,  как в реальной жизни, цвета, да
и  смотреть  на  них можно  с  разных  сторон,  словно им  удалось  каким-то
непостижимым, магическим способом пленить само движение.
     Но ящеры редко показывали ей то, что она хотела видеть. Когда маленькие
дьяволы держали  ее пленницей на самолете,  который  никогда  не садился  на
землю,  они сделали двигающиеся картинки,  изображавшие  то, чем она  против
собственного желания  занималась  с  мужчинами.  А потом, когда Бобби  Фьоре
наградил  ее  ребенком,  чешуйчатые  дьяволы  напугали   ее  до  полусмерти,
продемонстрировав, как чернокожая женщина умерла при родах. А сейчас...
     Лю Хань посмотрела  на снимок, который ей протянул чешуйчатый дьявол по
имени Томалсс.  На улице какого-то города, прямо  на тротуаре, лежал мужчина
--  на спине. Его  лицо  казалось  спокойным, несмотря на  то,  что из  тела
натекла огромная  блестящая в  лучах  солнца лужа крови.  Рядом с его  рукой
валялся автомат.
     -- Это  Большой Урод, самец по имени Бобби Фьоре? -- спросил Томалсс на
прекрасном китайском.
     -- Да,  недосягаемый господин,  -- почти  шепотом ответила Лю  Хань. --
Могу я спросить, откуда у вас эта фотография?
     -- Из города под названием Шанхай. Ты его знаешь?
     -- Да, знаю. Точнее,  я про него  слышала, бывать мне там не  пришлось.
Даже рядом.
     Лю  Хань очень  хотелось, чтобы  маленький дьявол не  сомневался  в  ее
правдивости. Если Бобби Фьоре  погиб, сражаясь с этими  тварями,  а, похоже,
так оно и  было, Лю  Хань не хотела, чтобы  Томалсс  решил, будто она  имеет
отношение к происшедшему. Тут она ни в чем не виновата.
     Маленький дьявол повернул один  глазной бугорок в сторону фотографии, а
другой наставил на Лю Хань. Она всегда  начинала  волноваться, когда они так
себя вели.
     -- Твой самец  познакомился  с  несущими в себе  зло  самцами,  которые
сражаются против нас, в нашем лагере, -- сказал Томалсс.  -- Он встретился с
ними здесь, в  этом  доме. У нас имеются доказательства, а посему не советую
возражать.  Если он  сотрудничает  с бандитами,  может  быть,  и ты тоже? --
несмотря на вопросительный кашель, его слова прозвучали как угроза.
     -- Нет, недосягаемый господин.
     Лю Хань воспользовалась другим видом кашля, чтобы показать, что говорит
правду. Она постаралась  бы убедить Томалсса в своей искренности еще больше,
если бы в течение нескольких недель не поставляла коммунистам информацию про
чешуйчатых дьяволов. Лю Хань так  испугалась, что едва дышала. Для маленьких
дьяволов она  была  чем-то  вроде разумного животного. Более  того, она ведь
женщина, а женщинам всегда труднее, чем мужчинам.
     -- Я думаю, ты лжешь. -- Томалсс сердито кашлянул.
     Лю  Хань разрыдалась. Частично  ее слезы являлись стратегическим шагом,
поскольку  они пугали чешуйчатых дьяволов даже больше, чем мужчин. Эти твари
никогда  не  плакали.  Вода, льющаяся из глаз  человека, производила  на них
тяжелое впечатление -- так  же точно  Лю Хань  удивилась бы, увидев,  как из
чьих-то  ушей идет дым.  Слезы  отвлекали маленьких дьяволов и делали  более
осторожными.
     Лю  Хань,  конечно  же,  расплакалась,  выбрав  подходящий  момент,  но
совершенно  искренне.  Если  бы  не  чешуйчатые  дьяволы,  она  никогда   не
познакомилась бы  с  Бобби  Фьоре;  он  был всего лишь одним  из  мужчин,  с
которыми ящеры ее  спаривали, но  обращался  он с  ней  хорошо  -- насколько
позволяли  обстоятельства  --  и  стал  отцом  ребенка, ворочающегося  (даже
сейчас) у нее в животе. Когда Лю Хань  увидела его  в луже крови на земле, у
нее возникло ощущение, будто ее ударили по лицу.
     А еще она плакала, жалея себя.  Прежде чем маленькие чешуйчатые дьяволы
спустились с небес, японцы разбомбили ее родную деревню и убили мужа и сына.
Теперь умер Бобби. Ей казалось, что уходят все, кто ей дорог.
     Лю Хань  прижала руки к животу,  и  ребенок снова тихонько пошевелился.
Что дьяволы с ним  сделают,  когда он появится  на  свет?  Ее снова  охватил
страх.
     --  Прекрати  свое  отвратительное  проливание воды и  отвечай  на  мои
вопросы, -- приказал  Томалсс. -- Я думаю, что ты  лжешь. Я думаю, что  тебе
известно про бандитов  гораздо  больше,  чем ты признаешься... "Признаешься"
правильное слово? Хорошо. Я думаю, что ты скрываешь от нас информацию. Мы не
станем терпеть ложь вечно, обещаю тебе. Может быть, вовсе не будем терпеть.
     --  Знаете, что  я  думаю? -- сказала Лю  Хань. --  Я думаю, что у  вас
вместо  мозгов  содержимое  ночного горшка.  Как  я  могу  входить  в  отряд
бандитов?  Я живу в лагере. Вы же сами меня сюда привезли. Вы привезли  сюда
всех. Если среди тех,  кто живет  в лагере, есть  бандиты, чья это  вина? Уж
точно, не моя.
     Ей удалось удивить Томалсса настолько, что он повернул в ее сторону оба
глазных бугорка.
     --  Я  готов  признать,  что  в  лагере  есть  бандиты.  Когда  мы  его
организовали, мы не знали, сколько у вас, Больших  Уродов, имеется  глупых и
опасных группировок, поэтому не  стали  чистить  ваши  ряды. Но из  этого не
следует, что  истинно  послушное существо должно  иметь  дело с нарушителями
порядка.
     Фраза, которую  он  употребил,  буквально  означала  следующее: истинно
уважающий  старших  человек. Услышав,  как  маленький  дьявол  рассуждает  о
сыновнем  послушании, Лю  Хань перестала плакать  и  чуть  не расхохоталась.
Однако она поняла, что заставила Томалсса отступить.  Сейчас он обращался  к
ней почти как к равной, а не в прежней снисходительной манере.
     --  Кроме того,  как мне  связаться с бандитами?  --  настаивала она на
своем. --  Вы  же  все время за  мной следите.  Я нигде не бываю, только  на
рынке. Что я могу там сделать?
     --  Бандиты  приходили  сюда, --  сказал  Томалсс.  -- Твой  самец,  --
маленький  дьявол показал на  снимок Бобби Фьоре, -- ушел с ними. Ты знала и
ничего нам не сказала. Тебе нельзя доверять.
     -- Я не знала, куда Бобби Фьоре  ушел,  и почему, -- возразила Лю Хань.
-- Я больше ни разу его не видела -- до сих пор. -- Она снова заплакала.
     -- Я ведь тебе приказал не лить воду, -- с важным видом заявил Томалсс.
     -- Ничего не  могу... с собой поделать, --  пожаловалась Лю Хань. -- Вы
показали мне ужасную фотографию, на которой мой мужчина лежит мертвый в луже
крови...  вы утверждаете, будто  я  совершаю  отвратительные поступки...  --
большинство из которых я и в самом деле совершила -- ...и хотите, чтобы я не
плакала? Я не в силах сдержаться!
     Томалсс  вскинул  руки, совсем  как  муж  Лю Хань,  когда  понимал, что
спорить с ней бесполезно. Она почти перестала горевать о нем и своем малыше;
после их смерти жизнь нанесла ей еще несколько тяжелых ударов.
     --  Хватит!  --  крикнул чешуйчатый  дьявол.  -- Возможно,  ты говоришь
правду. У  нас  есть препарат, позволяющий это  узнать, но он  действует  не
слишком  надежно. Кроме того,  мы не  хотим  навредить  детенышу,  растущему
внутри тебя. Вы, Большие Уроды, отвратительны во  многих  своих проявлениях,
но нам следует вас хорошенько изучить, чтобы управлять вами как полагается.
     --  Да,  недосягаемый  господин.  -- Хотя дерзкое поведение и приносило
свои плоды, давалось оно Лю Хань нелегко.
     Она всегда  с облегчением  вздыхала, снова становясь  послушной -- ведь
так ее учили с самого детства.
     -- За тобой будут  постоянно наблюдать, -- заявил чешуйчатый дьявол. --
Если  у тебя есть  здравый  смысл,  ты  будешь  вести  себя  соответствующим
образом. -- С этими словами он вышел из жилища Лю Хань.
     Будь он человеком, Томалсс  наверняка хлопнул  бы  на прощание  дверью.
Чешуйчатый дьявол  оставил дверь  открытой. Мерзкие твари считали, что,  тем
самым, дают прохожим знать, что их с нетерпением ждут в гости.
     Лю Хань налила себе чашку чаю из кипевшего  на жаровне побитого медного
котелка. Обычно  чай помогал ей успокоиться, но только  не  сейчас. Лю  Хань
подошла  к  двери  и  закрыла  ее, но и  этого  оказалось недостаточно.  Она
оставалось  такой же  пленницей  чешуйчатых  дьяволов, как и в металлической
клетке в самолете, который никогда не садился на землю.
     Ей хотелось кричать  и ругаться,  хотелось высказать Томалссу все,  что
она  о  нем  думает,  но  Лю Хань заставила  себя сдержаться. Крики и ругань
заставят  соседей относиться  к ней еще  хуже,  ведь все  считали ее агентом
чешуйчатых  дьяволов.  Кроме  того,  они  могли  снимать  ее  на  движущиеся
картинки, как уже делали в металлической клетке, чтобы опозорить. И если она
будет их поносить, они сделают соответствующие выводы.
     Ребенок зашевелился у нее в  животе, движение  показалось  ей  плавным,
точно океанский  прибой. И снова она  прикрыла руками округлый  живот. Какая
судьба ждет  ее  малыша, если она  будет продолжать повиноваться  чешуйчатым
дьяволам?
     А что его ждет, если Лю Хань не станет их слушаться? Она не думала, что
коммунисты исчезнут,  даже если  чешуйчатые дьяволы покорят весь Китай (весь
мир, добавила  она -- мысль,  которая  никогда не пришла бы ей  в голову  до
того, как она  познакомилась с Бобби Фьоре). Коммунисты продолжали сражаться
с  японцами;  они рассчитывали,  что  люди будут  их прятать  от  чешуйчатых
дьяволов. И очень хорошо умели мстить.
     Однако вовсе не страх заставил ее, в конце концов, выйти из дома  и, не
спеша,  направиться   в  сторону  лагерного  рынка.  То   была  ненависть  к
изуродовавшим  ее  жизнь  чешуйчатым  дьяволам, обращавшимся  с ней,  как  с
животным, а не как с человеческим существом. Они плевали на чувства, которые
испытает женщина, глядя на фотографию погибшего мужчины, которого она успела
полюбить  -- их интересовало только  одно: опознает Лю Хань труп Бобби Фьоре
или нет.
     -- Побеги фасоли!
     -- Свечи!
     -- Отличный чай!
     -- Резной нефрит!
     -- Горох в стручках!
     -- Сандалии и соломенные шляпы!
     -- Самые вкусные утки!
     -- Чудесные шелковые зонтики сохранят белизну вашей кожи!
     -- Сладкая свинина, которая так и просится в рот!
     Рокот  рыночной   площади   окружал  Лю  Хань.  Вместе   с  торговцами,
расхваливавшими свой товар, во всю глотку  кричали покупатели, пытаясь сбить
цену. Из-за ужасающего шума Лю Хань с трудом слышала собственные мысли.
     Томалсс предупредил,  что  за ней будут  постоянно наблюдать.  Она  ему
поверила.  Чешуйчатые   дьяволы   недостаточно  хорошо  знали  людей,  чтобы
убедительно лгать. Но даже если они  и сейчас за  ней  следят, сумеют ли они
расслышать в  таком  шуме, что она  скажет? Лю Хань  не понимала, что кричат
люди,  находившиеся  совсем рядом, а  чешуйчатые дьяволы  далеко  не  всегда
разбирали  даже медленную  китайскую  речь.  Почти  наверняка  им ничего  не
удастся узнать.
     Она   медленно   брела   по  рынку,   останавливаясь  ненадолго,  чтобы
поторговаться  и  посплетничать.  Коммунисты успели  объяснить  ей  основные
принципы конспирации. Лю Хань довольно долго громко жаловалась на свою жизнь
страшному,  как мертвецу, продавцу  лечебных трав, работавшему на гоминьдан.
Если чешуйчатые дьяволы его схватят, они окажут коммунистам услугу.
     В конце  концов, она подошла к продавцу домашней птицы, стоявшему рядом
с толстобрюхим мясником, торговавшим свининой. Глядя на аккуратно нарезанных
цыплят и уток, она равнодушно проговорила, как если бы это не имело к ней ни
малейшего отношения:
     -- Маленькие  дьяволы показали  мне сегодня фотографию Бобби Фьоре. Они
ничего не сказали, но я уверена, что его убили дьяволы.
     -- Сожалею, но мы знали,  что призрак Божественной Жизни искал его.  --
Продавец домашней птицы нарочно говорил двусмысленно.
     -- Он был в городе, -- сказала Лю Хань.
     -- Может  быть,  он  помогал  рабочему  движению,  --  ответил продавец
домашней  птицы, немного помолчал, а  потом добавил: --  А город случайно не
Шанхай?
     -- А если и так, -- равнодушно проговорила Лю Хань.
     Для нее один  город ничем не  отличался  от другого. Ей  не приходилось
жить в таком месте, где было бы больше людей, чем в этом лагере.
     -- Если  да,  -- продолжал торговец, -- то должен тебе сообщить,  что в
Шанхае  угнетателям  рабочих и крестьян не так  давно нанесен  тяжелый удар.
Умирая, чужеземный дьявол повел себя, как герой китайского народа.
     Лю Хань  кивнула. Поскольку  чешуйчатые  дьяволы показали ей фотографию
мертвого Бобби Фьоре,  она сообразила, что  именно они  застрелили Бобби  --
значит, он входил  в состав отряда красных, напавшего на  гнусных тварей. Лю
Хань  не  сомневалась,  что Бобби  Фьоре не  стал  бы  считать  себя  героем
китайского народа.  Жизнь  с  ней помогла  ему немного измениться, но  Бобби
продолжал оставаться чужеземцем.
     Для нее  не  имело значения, что  он умер  как герой. Уж  лучше  бы  он
вернулся к ней в хижину, чужеземный и странный, но живой.
     -- Тебе удалось услышать еще что-нибудь интересное? -- спросил торговец
домашней птицей.
     Конечно, его интересовали слухи, связанные с чешуйчатыми дьяволами.
     -- Что ты хочешь за цыплячьи спинки? -- спросила она, не отвечая на его
вопрос.
     Продавец назвал цену. Лю Хань на него прикрикнула. Он завопил  в ответ.
Лю  Хань  принялась  торговаться  с  таким  остервенением,   что  даже  сама
удивилась. Лишь  спустя несколько минут она сообразила, что нашла безопасный
способ выплеснуть свою скорбь по Бобби Фьоре.
     Однако ее вопли задели торговца за живое.
     -- А я говорю тебе,  глупая женщина, что ты слишком  скупая, чтобы жить
на свете! -- заорал он, размахивая руками.
     --  А  я   тебе  скажу,  что  маленькие   чешуйчатые  дьяволы  особенно
старательно ищут  таких, как ты, так что вам следует сохранять осторожность!
-- Лю Хань тоже принялась размахивать руками.
     Одновременно  она  внимательно наблюдала  за  лицом  торговца  домашней
птицей, надеясь, что он поймет смысл ее слов "таких, как ты" -- и сообразит,
что  она имеет в виду коммунистов, а не ворующих у простых  людей продавцов.
Он кивнул, потому что прекрасно понимал Лю Хань.
     "Интересно",  --  подумала  она,  --  "сколько  времени  он  уже   этим
занимается -- ищет и находит в каждом слове двойной смысл".
     Она  совсем недавно вступила в  ряды  заговорщиков, однако,  ей удалось
сообщить  необходимую  информацию. Даже если чешуйчатые  дьяволы слышали  их
разговор и  поняли каждое  слово, которое она произнесла, они не  сообразят,
что  именно она сказала  торговцу домашней птицей.  Теперь  Лю Хань  и  сама
научилась конспирации.

        Глава XIX
     В  Лондоне  собралось  великое  множество  солдат,  представителей  ВВС
Великобритании, военных моряков и правительственных служащих. Немцы, а вслед
за ними ящеры подвергли город отчаянным обстрелам с воздуха. Бомбы  и пожары
расчертили  его  страшными  черными полосами разрушения  и опустошения.  Все
вокруг повторяли одно и то же: "Этот город не имеет ничего общего с  прежним
Лондоном".
     И, тем не менее, для Мойше Русси он  представлялся земным  эквивалентом
рая. Никто не провожал его хмурым взглядом,  когда он шагал по Оксфорд-стрит
в сторону дома номер 200. В Варшаве  и Лодзи он чувствовал себя так, будто у
него на груди по-прежнему красовалась звезда Давида -- даже после того,  как
ящеры прогнали нацистов. Да и ящеры здесь за ним не охотились. Их тут просто
не было. Мойше по ним не скучал.
     А то,  что  англичане  называли  лишениями,  казалось  Мойше изобилием.
Жители города,  в основном,  питались  хлебом, картошкой, репой и свеклой, и
все выдавалось  по карточкам, но  никто  не  голодал. А  его сын Ревен  даже
получал недельный рацион молока: не так чтобы очень много, но Мойше вспомнил
свои учебники по диетологии и решил, что малышу хватит.
     Перед  ними  извинились за скромную квартиру в  Сохо,  которую  удалось
выделить их семье,  но из нее получилось бы  три таких, в которой они жили в
Лодзи.  Вот  уже несколько лет Мойше не  видел столько мебели  -- тут  ее не
использовали в качестве топлива. А горячая вода лилась прямо из крана.
     Охранник  в  жестяной  каске,  стоявший  перед  зданием  Международного
агентства Би-би-си, кивнул, когда Мойше показал ему свой пропуск, и он вошел
внутрь. Его ждал Натан Джакоби, который пил маленькими глоточками эрзац-чай,
такой же отвратительный на вкус, как и все, что можно было достать в Польше.
     -- Рад  вас видеть, мистер Русси,  -- сказал  он по-английски, а  затем
сразу перешел на идиш: -- Ну что, пойдем прищемим мерзким ящерам их  мерзкие
хвосты?
     -- С удовольствием, --  искренне ответил  Мойше.  Он достал из  кармана
обращение. -- Последняя версия, сюда включены все замечания цензуры. Я готов
к записи передачи.
     -- Отлично, -- Джакоби снова заговорил по-английски.
     Как и Дэвид Гольдфарб,  он легко переходил с  одного языка  на  другой,
иногда  даже складывалось  впечатление, будто он и сам  не осознает,  как  и
когда это происходит. В  отличие от Гольдфарба  его идиш отличался не только
легкостью  и  беглостью,   в  нем  присутствовала  некая  элегантность,  без
малейшего намека на акцент. Джакоби говорил,  как высоко образованный  еврей
из Варшавы.
     "Интересно, а его английский так же хорош?" -- подумал Русси.
     Джакоби  направился  в студию  звукозаписи. Если не считать  нескольких
стеклянных квадратов, оставленных для того, чтобы инженеры могли  следить за
происходящим, все стены были покрыты поглощающими звук плитками, в каждой из
которых имелись отверстия. На столе  стоял микрофон  с табличкой "Би-би-си".
От  голой электрической лампочки на стол и стулья падал яркий, даже  немного
резкий свет.
     Все здесь  отвечало  современным достижениям науки. Впрочем,  студия не
произвела на Мойше такого уж сильного впечатления. Разумеется, техника здесь
не шла ни в какое сравнение с тем, что имела Варшава в 1939 году. Но у Русси
имелись  собственные  критерии.  В  первые  месяцы  после  того,  как  ящеры
захватили  Варшаву,  он  передавал от  их имени  антинацистские заявления. В
сравнении с оборудованием инопланетян, все, чем владело Би-би-си,  выглядело
древним, неуклюжим и не очень эффективным -- что-то вроде старого граммофона
с трубой, поставленного рядом с современным фонографом.
     Тяжело  вздохнув, он опустился на  один из стульев  с прямой  спинкой и
положил  перед  собой  обращение.  Печать  цензуры -- треугольник со словами
ПРОВЕРЕНО   СЛУЖБОЙ   БЕЗОПАСНОСТИ  --  закрывала   несколько  слов.   Мойше
наклонился, чтобы разглядеть их и удостовериться в том, что сможет прочитать
без запинки.  Несмотря на то, что  беседа записывалась для передачи, которая
пойдет в эфир чуть позже, он хотел, чтобы его голос звучал уверенно.
     Мойше  бросил  взгляд на инженера в соседней комнате, а когда тот молча
поднял вверх палец, Русси заговорил:
     -- Здравствуйте, жители Земли. К вам обращается Мойше Русси  из Лондона
и свободной Англии.  Тот факт,  что  я  нахожусь здесь, показывает  лживость
ящеров, утверждающих, будто они непобедимы, и их триумф  не за горами. Никто
не станет отрицать,  что  они очень сильны. Но они  не  супермены. --  Мойше
пришлось позаимствовать  из немецкого языка слово Ubermenschen,  чтобы найти
подходящий эпитет. -- Их армию можно разбить.
     Я не стану рассказывать о том,  как  мне  удалось выбраться из Польши и
попасть в  Лондон, из  опасения  закрыть этот путь  для тех,  кто, возможно,
последует за мной. Меня освободили из тюрьмы в  Лодзи, в операции  принимали
участие   англичане  и   местные   евреи,  которые  победили   ящеров  и  их
приспешников.
     Слишком   много   мужчин,  женщин   и   детей  находится   в   районах,
оккупированных  ящерами.  Если вы  хотите  остаться  в  живых,  вам  следует
продолжать  выполнять  свои привычные обязанности. Но  я  молю вас  от всего
сердца -- не вступайте в  сотрудничество с врагом и при малейшей возможности
саботируйте все  его  мероприятия Те, кто служат охранниками  в  тюрьмах и в
полиции  ящеров, те,  кто работают на фабриках, выпускающих оружие,  которое
затем используется против людей -- предатели человечества. Когда мы победим,
коллаборационистов найдут и... они понесут наказание. Если  у вас есть такая
возможность, выступите против завоевателей
     Мойше  отлично рассчитал время -- дома он  несколько раз прочитал  свою
речь  Ривке.  Он как раз подошел к завершающему абзацу, когда инженер поднял
вверх один палец -- значит, осталась одна минута -- и  закончил читать в тот
момент, когда техник за стеной провел указательным пальцем по горлу. Инженер
заулыбался и поднял вверх два пальца -- "V", победа.
     Затем наступила очередь Натана Джакоби. Он прочитал английский  перевод
(тоже помеченный печатью цензуры) обращения, которое Русси произнес на идише
--  чем более широкая аудитория  его услышит,  тем  лучше. Он  так  же четко
рассчитал время, как и Мойше.  На сей  раз  инженер  продемонстрировал  свое
удовольствие, подняв вверх большой палец.
     --  Кажется, все  прошло прекрасно,  --  сказал  Джакоби. --  Если  нам
повезет, ящерам сильно не поздоровится.
     -- Надеюсь, -- проговорил Мойше.
     Он  встал  и  потянулся. Участие в радиопередачах не требовало  никаких
физических  усилий,  но он  все  равно ужасно  уставал. Возможность покинуть
студию Мойше всегда воспринимал с облегчением.
     Джакоби придержал для него дверь, и  они вышли  вместе. В холле их ждал
англичанин  в твидовом  костюме,  тощий, высокий, с грубоватым худым лицом и
зачесанными  назад волосами.  Он  кивнул Джакоби,  они  о чем-то  поговорили
по-английски, а затем Джакоби повернулся к Мойше и перешел на идиш:
     --  Позвольте  представить  вам  Эрика  Блэра.   Он  продюсер   передач
индийского  отдела. Эрик  зачитает  обращение после нас. Русси  протянул ему
руку и попросил:
     --  Скажите,  что я рад  с ним познакомиться. Блэр пожал Мойше руку,  а
затем снова заговорил по-английски, Джакоби перевел:
     -- Эрик говорит, что очень рад встрече с вами; вам удалось спастись  от
двух тираний и честно рассказать нам о том, что они собой представляют. -- А
потом Джакоби добавил:  --  Блэр отличный парень и ненавидит  тиранов -- ему
все равно, какого  они цвета. Он  сражался  против фашистов в Испании -- его
там  чудом  не  убили  --  но  возмущался  тем,  что  вытворяли  коммунисты,
находившиеся по другую сторону баррикад. Эрик честный человек.
     -- Нам очень нужны честные люди. И чем больше, тем лучше.
     Джакоби  перевел  Блэру его  слова. Англичанин улыбнулся,  и вдруг,  не
успев  ответить, резко закашлялся. Мойше множество раз слышал такой  влажный
кашель  в Варшаве. "Туберкулез", -- поставил диагноз студент-медик,  который
всегда  оставался  начеку. Блэр справился с  кашлем  и извиняющимся  голосом
обратился к Джакоби.
     -- Он рад, что  это произошло здесь, а не  в студии во время записи, --
перевел Джакоби.
     Мойше  кивнул, он  всегда  восхищался  профессионализмом  и трудолюбием
других  людей.  Ты должен отдавать  своей работе все силы --  ровно столько,
сколько можешь. А если упадешь,  остается надеяться на  то, что тебя заменят
другие.
     Блэр вытащил свое обращение из кармана пиджака и вошел в студию.
     -- Увидимся позже,  Мойше, -- сказал Джакоби.  --  Боюсь, мне  придется
заполнить целую гору разных форм. Может быть,  стоит выставить стопки  бумаг
вместо  аэростатов  заграждения.  Думаю,  они  гораздо эффективнее остановят
ящеров.
     Он быстрым шагом  направился в свой кабинет на одном из верхних этажей,
а Мойше вышел на  улицу.  Он  решил,  что не  пойдет  домой прямо сейчас,  а
прогуляется по Оксфорд-Стрит до Гайд-парка. Люди -- главным образом женщины,
чаще  всего  с  маленькими  детьми  --  входили  и  выходили  из  универмага
"Селфриджез". Пару  раз Мойше  довелось побывать в  таком огромном магазине.
Даже несмотря на  военное  время,  здесь  продавалось  больше  товаров,  чем
осталось во всей Польше. Наверное, британцы не знают, как им повезло.
     Огромная мраморная  арка,  установленная  в  том  месте,  где  сходятся
Оксфорд-Стрит, Парк-Лейн  и  Бейсуотер-Роуд,  вела  в  северо-восточный угол
Гайд-парка. На противоположной стороне Парк-Лейн находился "Уголок оратора",
где мужчины и женщины забирались на ящики,  стулья,  или все, что попадалось
под руку, и обращались с  речами  к любому, кто пожелает их выслушать. Русси
попытался представить себе такое  место в Варшаве -- при поляках,  нацистах,
или ящерах. Но перед глазами вставали лишь картины публичных казней, которые
непременно  последовали бы  за несанкционированным  публичным  выступлением.
Может быть, Англия все-таки заслужила свое счастье.
     Всего несколько человек слушали -- или задавали вопросы -- ораторам.  В
парке  было совсем  немного  народа  --  в основном,  люди занимались своими
огородами. В Лондоне на каждом, даже самом крошечном клочке земли выращивали
картофель, пшеницу, кукурузу,  свеклу, бобы  и капусту.  Немецкие  подводные
лодки  окружили Британию  кольцом  блокады.  Появление  ящеров  не  принесло
облегчения. Они, конечно,  не столь безжалостно  обращались с кораблями,  но
сейчас  наступили  такие  времена,  что  Америке  и  остальному  миру  стало
практически нечего посылать своим британским друзьям.
     Остров трудился изо всех сил, чтобы прокормить себя. Возможно, британцы
обречены  на  поражение,  в  особенности,   если  они  намерены   продолжать
производить  военную  технику  и  боеприпасы.  Но  если  они  и  знали,  что
проиграли, то никак этого не показывали.
     По всему парку были  вырыты  длинные траншеи, где-то открытые,  кое-где
крытые  проржавевшим   железом.   Как  и  Варшава,  Лондон  научился  ценить
бомбоубежища,  пусть  и самые ненадежные. Несколько дней назад, когда завыли
сирены, Мойше  и сам воспользовался одним из них. В нескольких футах от него
на земле  устроилась пожилая женщина, которая, завидев его, вежливо кивнула,
словно  они встретились  за чашкой чая. Они просидели  бок о  бок,  пока  не
прозвучал сигнал отбоя тревоги, затем отряхнули одежду и  отправились дальше
по своим делам.
     Мойше вернулся на Оксфорд-Стрит. Он  изучал город очень осторожно. Пару
раз он здорово заблудился, когда отходил от знакомых улиц всего на несколько
кварталов.  Кроме того, Мойше  все время смотрел не в ту сторону,  постоянно
забывая о том, что  машины двигаются по левой, а не по правой стороне улицы.
Если бы на дорогах было больше транспорта, его наверняка давно бы кто-нибудь
сбил.
     Он  повернул направо,  на  улицу Риджент-Стрит, затем налево,  на  Бик.
Несколько мужчин входили в  ресторан. "Барселона" прочитал Мойше на вывеске.
Среди них он заметил высокого худого Эрика  Блэра.  По-видимому, он закончил
свою запись на радио и отправился на ленч.
     По  улице  Бик  Русси  дошел  до  Лексингтона,  а  дальше  выбрался  на
Бродуик-Стрит,  где находился его дом. В  Сохо, в основном, жили иностранцы:
испанцы,  индусы, китайцы, греки --  а теперь поселилась семья из еврейского
гетто
     Он  вставил  ключ  в   замок  и  открыл   дверь.  Его  тут   же  окутал
восхитительный  аромат  готовящегося  супа;  электрообогреватель сохранял  в
квартире тепло. Мойше скинул пиджак. То, что им больше не  приходилось спать
в одежде под  горой одеял, стало  еще одной радостью,  которую  они познали,
приехав в Англию.
     Ривка вышла из кухни,  чтобы с  ним  поздороваться.  Она  надела  белую
блузку и  голубую юбку в складку, едва прикрывавшую колени. Мойше считал это
возмутительно  неприличным.  Но все платья  и  юбки, которые дали его  жене,
когда они сюда прибыли, оказались одной длины.
     --  Ты  похожа  на англичанку,  --  сказал он  ей.  Ривка  нахмурилась,
раздумывая над его словами, потом покачала головой.
     --  Я  одеваюсь,  как  англичанка, --  заявила  она,  четко  выстраивая
умозаключения, совсем как  студент, разбирающий особенно  сложное  положение
талмуда. -- Они еще более белокожие, чем полячки, да и волосы у них светлее.
Так мне, по крайней мере, кажется.
     -- Ну,  может  быть, -- не  стал спорить  Мойше.  --  А еще они кажутся
такими крупными. -- Он попытался представить  себе, насколько  правильно его
восприятие  англичан. Вполне возможно,  что  он  так  сказал потому,  что  в
течение многих лет  смотрел на людей, которые медленно -- а порой и не очень
-- умирали от голода. -- Как вкусно пахнет суп.
     В его собственном сознании еда стала играть гораздо более  существенную
роль, чем до войны.
     -- Даже  на карточки здесь  столько всего можно купить! -- ответила ему
Ривка.
     Шкафы в кухне уже ломились  от разнообразных банок  и пакетов, мешков с
мукой, картофеля. Теперь и Ривка не принимала продукты как должное.
     -- Где Ревен? -- спросил Мойше.
     -- В холле, играет с близнецами Стефанопопулосов. -- Ривка поморщилась.
-- Они не знают ни одного общего слова, но им нравится орать и швырять  друг
в друга разными предметами -- так что они прекрасно поладили.
     -- Наверное, это хорошо.
     Впрочем, у  Мойше  все-таки  имелись  определенные сомнения.  В  Польше
нацисты -- да и сами поляки -- слишком часто повторяли, что евреи во всем от
них  отличаются. Здесь никому до этого  не было  никакого дела. В  некотором
смысле его пугало и такое положение вещей.
     Словно  стараясь  развеять его  тревоги, о  которых он даже  не пытался
говорить вслух, Ривка сказала:
     --  Мать Дэвида  позвонила  сегодня  утром,  когда ты был в  студии. Мы
прекрасно поговорили.
     -- Хорошо, -- ответил он.
     Работающие телефоны -- к этому тоже приходилось снова привыкать.
     -- Они  пригласили  нас завтра  на ужин,  --  сказала  Ривка.  -- Можем
поехать на метро, она мне объяснила, как их найти.
     Ее  голос  звучал  взволнованно.  Словно  она  собиралась  на   сафари.
Неожиданно  Мойше  подумал, что  жена адаптируется к новому  городу и  новой
стране гораздо быстрее, чем он сам.
     * * *
     Теэрц чувствовал  радостное возбуждение, когда майор Окамото вел его  в
лабораторию.  Он  знал,  что  его состояние является  следствием  того,  что
ниппонцы  приправили имбирем  его  рис с сырой рыбой -- чудесный привкус все
еще  приятно жег язык -- но ему  было все равно.  Неважно,  отчего рождается
сказочное  ощущение, важно, что оно  возникает. Пока не  выветрится действие
приправы,  он  будет  чувствовать  себя  полноценным  самцом  Расы,  пилотом
смертоносного воздушного корабля, а не пленником, почти таким же презренным,
как ведро для нечистот, стоящее в углу камеры.
     Из-за  угла  появился Йошо Нишина. Теэрц склонился  в вежливом японском
приветствии; несмотря на легкое  радостное состояние после приема имбиря, он
сохранил достаточно здравого смысла, чтобы не забывать, где находится.
     -- Konichiwa, недосягаемый господин, --  проговорил он, смешивая свой и
ниппонский языки.
     --   И   тебе  добрый  день,  Теэрц,   --   ответил  глава   ниппонской
научно-исследовательской  лаборатории, в которой занимались ядерным оружием.
-- Сегодня у нас есть для тебя кое-что новенькое.
     Он говорил медленно, не только потому, что хотел, чтобы Теэрц лучше его
понял -- по-видимому, его мучили какие-то сомнения.
     -- Что, недосягаемый господин? -- спросил Теэрц.
     Легкий шелест имбиря, слегка  туманившего сознание, нашептывал, что ему
должно  быть все  равно,  но  он достаточно  хорошо  знал ниппонцев и всегда
держался настороже, хотя и находился под воздействием зелья, к которому  они
его приучили.
     Нишина  заговорил быстрее, обращаясь, скорее,  к Окамото, чем к Теэрцу.
Офицер ниппонец переводил:
     --  Мы   хотим,  чтобы   ты   проверил   установку   системы   урановой
гексафторидовой диффузии, которой мы сейчас занимаемся.
     Теэрц  удивился.  Такие  простые  вещи  он без  проблем  понимал  и  на
ниппонском языке.  Окамото  приглашал переводчика, когда  речь  шла  о более
сложных  физических  категориях. Однако попытки понять, почему Большие Уроды
ведут себя так, а не иначе, в особенности, когда голова кружится  от имбиря,
казались Теэрцу бессмысленными. Теэрц снова поклонился и сказал:
     --  Все  будет  сделано, недосягаемый господин.  Покажите  мне  чертеж,
который я должен оценить.
     Иногда он удивлялся тому, что Большим Уродам удается строить сооружения
сложнее   вульгарной   хижины.  Без  компьютеров,  помогающих  легко  менять
конфигурацию плана и видеть его под любым, необходимым тебе в данный  момент
углом, они создали  систему,  изображающую  предметы в  трех  измерениях  на
бумаге, у которой всего  два измерения. Иногда получалось что-то похожее  на
компьютерную графику. Другие картинки каким-то необъяснимым образом являлись
видом сверху, спереди или сбоку. А  тот, кто их создавал, удерживал в голове
все  три  и  знал,  как  должен выглядеть конечный результат. Разумеется,  у
Теэрца  подобного  опыта  не  было,   и  потому  ему  приходилось  постоянно
сталкиваться с чрезвычайно сложными проблемами.
     Майор Окамото обнажил зубы -- тосевитский жест дружелюбия. Когда ученые
улыбались Теэрцу, они, как правило, делали  это совершенно искренне.  Однако
Окамото он  не  доверял.  Иногда слова переводчика  звучали вполне  мирно. А
иногда он  шутил или издевался  над пленным. Теэрц учился все лучше и  лучше
понимать выражения лиц тосевитов; и потому улыбка Окамото не показалась  ему
особенно приятной.
     -- Доктор Мишина говорит не о чертежах, --  заявил майор. -- Мы создали
прибор  и  с  его  помощью  начали  обрабатывать  газ.  Мы хотим,  чтобы  ты
исследовал его, а не рисунки.
     Теэрц был потрясен -- по целому ряду причин.
     -- Мне казалось,  вы сосредоточили  все свои  силы на создании элемента
под номером 94 -- вы называете его плутоний. Так вы мне раньше говорили.
     -- Мы решили произвести оба взрывчатых вещества, -- ответил Окамото. --
Проект  с плутонием развивается успешно,  но медленнее,  чем мы  ожидали. Мы
попытались переключиться на уран гексафторид -- в качестве компенсации -- но
тут  у  нас  возникли проблемы.  Ты  посмотришь и  дашь  нам совет,  как  их
устранить.
     --  Неужели вы  хотите, чтобы я  вошел  внутрь  вашей  лаборатории?  --
спросил Теэрц. -- Наверное, я должен проверить все снаружи.
     -- Как тебе скажут, так и сделаешь, -- отрезал Окамото.
     -- Одна из причин, по которой у вас возникли проблемы с ураном, состоит
в том, что по природе это очень опасное вещество, --  возмущенно  воскликнул
Теэрц, невольно  перейдя на шипение. -- Если я войду внутрь,  я могу никогда
оттуда не выйти. Знаете, я не хочу дышать ни ураном, ни фтором.
     --  Ты пленный. Мне  на твои желания наплевать,  -- заявил  Окамото. --
Тебе придется подчиниться, или отвечать за свое упрямство.
     Имбирь заставил  Теэрца продолжить спор, в другой ситуации он ни за что
не решился бы возражать.
     --  Я  не  физик,   --  крикнул  он  так   громко,  что  охранник,  его
сопровождавший, снял с плеча винтовку -- впервые за последнее время. -- Я не
инженер, и  не химик. Я летчик. Если  вас  интересует  мнение летчика насчет
того, что у вас не так на вашем заводе, отлично. Однако я не думаю, что  вам
будет много от меня пользы.
     -- Ты самец Расы, --  майор Окамото пристально посмотрел в глаза Теэрцу
своими  узкими  глазками, сидевшими  на плоском лице,  лишенном  нормального
носа; он еще ни  разу не казался Теэрцу  таким опасным и отчаянно чуждым. --
Ты  сам похвалялся, что твой народ научился контролировать  атомы тысячи лет
назад. Разумеется, тебе известно о них больше, чем нам.
     --  Совершенно верно,  -- сказал Нишина.  Он  заговорил  на  ниппонском
медленно,  чтобы  Теэрц  мог его понять. -- Я  встретился  с  представителем
военных и рассказал ему, как будет выглядеть атомная взрывчатка. Он ответил:
"Если  вам нужна  взрывчатка,  почему бы не воспользоваться самой  обычной?"
Идиот!
     Теэрц  считал,  что  почти  все  Большие  Уроды  идиоты,   а  остальные
мстительные  дикари.  Однако  он  решил,  что  будет  неразумно  делиться  с
присутствующими своим мнением по данному вопросу.
     -- Вы, тосевиты, изобрели огонь тысячи лет назад, -- сказал он. -- Если
бы кого-нибудь из  вас послали проверить работу завода, производящего сталь,
чего бы стоил ваш отчет?
     Большую  часть  своей  речи  он произнес на ниппонском, но  закончил на
родном  языке. Окамото  переводил  для Нишины. Затем  к  огромному  восторгу
Теэрца они принялись вопить друг на друга. Физик верил Теэрцу, майор считал,
что он лжет. Наконец, Окамото неохотно согласился с доводами Нишины.
     -- Если вы  считаете,  что его мнению не стоит  доверять, или если  вам
кажется,  что  он мало  знает,  и  мы  не  можем полностью полагаться на его
советы,  мне  придется согласиться с  вами.  Однако  я не сомневаюсь, что мы
смогли бы его убедить сотрудничать с нами по полной программе.
     -- Недосягаемый господин, могу я к вам обратиться? -- спросил Теэрц.
     Он понял последнюю фразу и решил, что следует на нее ответить. Ощущение
радостного возбуждения и почти безудержной отваги постепенно уходило. Теэрца
охватила  такая невыносимая тоска, какой  он  никогда не испытал бы, если бы
ему не довелось попробовать тосевитского зелья.
     Окамото наградил его еще одним сердитым взглядом.
     -- Говори.
     В его голосе прозвучала явная угроза -- если слова Теэрца покажутся ему
не заслуживающими внимания, тот горько пожалеет о своей выходке.
     -- Недосягаемый  господин,  я только хочу спросить  вот что: разве я не
сотрудничал с вами с самого первого дня  моего  плена? Я рассказал все,  что
знаю о  воздушных кораблях самцам из вашей армии и военно-морских сил. А еще
поделился  всем, что мне известно -- я и  сам  не предполагал,  что  обладаю
такими  обширными  сведениями -- самцам,  во  главе которых  стоит профессор
Нишина.  -- Он поклонился физику.  -- Даже несмотря на то, что они  намерены
сделать оружие, чтобы воевать с его помощью против моей Расы.
     Окамото оскалил свои широкие плоские зубы. На Теэрца они не производили
устрашающего  впечатления, поскольку  их  было не слишком много, да и особой
остротой  они  явно не  отличались.  Однако  он понял,  что  мерзкая гримаса
Большого Урода  таит в  себе угрозу.  Впрочем, Окамото  справился с собой  и
заявил:
     -- Не спорю, ты с нами сотрудничаешь, но ты пленник, у тебя нет другого
выбора. Как только выяснилось,  что ты можешь приносить нам пользу, мы стали
лучше с тобой обращаться. Больше удобств, больше еды...
     -- И имбиря, -- добавил Теэрц.
     Он и сам  не знал, соглашается с  Окамото  или возражает  ему. Чудесное
растение дарило ему восхитительные  ощущения, но  Большие  Уроды давали  ему
имбирь вовсе не для того, чтобы доставить удовольствие. Они хотели подчинить
себе его  волю. Теэрцу казалось, что им не удалось добиться  успеха -- пока.
Но разве он может быть в этом уверен?
     -- Да, имбирь, -- согласился Окамото. --  Предположим,  после того, как
ты посмотришь  на  нашу  лабораторию,  мы  дадим  тебе не  имбирный порошок,
которым  приправляем рис и рыбу,  а маринованный  корень имбиря  -- столько,
сколько ты сможешь съесть? Тогда  ты согласишься выполнить наши  требования,
верно?
     Столько  имбиря, сколько  он сможет съесть...  неужели на Тосеве-3 есть
такое количество  чудесного  растения?  Неожиданное и непреодолимое  желание
охватило  все  существо  Теэрца,  сдавило железной рукой сердце Ему пришлось
призвать на помощь всю свою волю, чтобы сказать:
     -- Недосягаемый господин, какой мне прок от  имбиря, который я не  съем
-- ведь я умру.
     Окамото снова нахмурился и обратился к Нишине.
     -- Если  он  не пойдет в лабораторию,  у вас есть для  него занятие  на
сегодня? -- Физик покачал головой Повернувшись к Теэрцу, он сказал: -- Идем.
Я отведу тебя в камеру.
     Теэрц вышел  вслед за Окамото.  Охранник не отставал. Даже  несмотря на
то, что он  больше не чувствовал восторга, который подарил ему имбирь, Теэрц
испытал нечто вроде триумфа.
     Впрочем,  радостное ликование его покинуло,  как  только он оказался на
улицах Токио. Даже больше, чем в  Харбине, здесь он ощущал себя мошкой среди
огромных  толп  Больших Уродов,  сновавших взад и вперед. Он  был  в Харбине
один, но Раса приближалась к городу, и если бы дела пошли хорошо, он мог  бы
воссоединиться со своими соплеменниками. Но дела пошли плохо.
     Оказавшись в Токио, он даже не мог надеяться на спасение. Море защищало
острова,   находившиеся  в  самом  сердце  тосевитской  империи  Ниппон,  от
немедленного вторжения Расы. Теэрц  попал в  плен к Большим Уродам навсегда.
Они глазели на него,  когда он шел по улице,  от  них  исходили  обжигающие,
словно жар  раскаленного железа, волны ненависти. Теэрц  был даже  рад тому,
что рядом с ним идут майор Окамото и охранник.
     Токио  произвел  на  него  смешанное  впечатление.  Часть  зданий  была
выстроена из стекла и камня, другие -- те, что  находились дальше  от центра
города  -- из  дерева и материала,  похожего на  толстую  бумагу.  Два стиля
казались абсолютно несовместимыми,  будто  вылупились из  разных  яиц  Теэрц
никак не мог понять, как им удается сосуществовать рядом друг с другом.
     Взвыла  сирена  воздушной  тревоги, и,  словно по  мановению  волшебной
палочки, улицы опустели. Окамото завел Теэрца в  заполненное людьми убежище,
устроенное в подвале  одного из каменных домов. Снаружи доносились  выстрелы
противовоздушных орудий. Теэрц надеялся, что пилоты Расы -- может быть, даже
самцы из его подразделения -- вернутся на базу целыми и невредимыми.
     --  Посмотри, что вы с нами вытворяете! Теперь ты знаешь, почему мы вас
ненавидим? -- спросил Окамото, когда к общему шуму добавились взрывы бомб.
     -- Нет, недосягаемый господин, -- ответил Теэрц.
     Он прекрасно понимал природу их  ненависти  -- и  знал, какая его  ждет
судьба.  Его глазные бугорки вращались, он изучал  обстановку. Впервые с той
минуты, как он стал пленником, Теэрц начал подумывать о бегстве. Впрочем, он
понимал, что  сейчас  ему сбежать не  удастся, но он  дал себе слово, что не
оставит попыток отыскать такую возможность.
     * * *
     Дэвид Гольдфарб испытал удовольствие, снова надев форму. Ленточка цвета
национального флага, обозначающая медаль за военные заслуги, закрепленная на
левом нагрудном  кармане, являлась для  него  особым предметом гордости.  Он
думал, что оператор радарной установки может  получить такую медаль только в
случае,  если немцы  или ящеры  вторгнутся в Англию.  Ему  даже в  голову не
приходило,   что   он   когда-нибудь   отправится   в   Польшу   в   составе
десантно-диверсионной части.
     Брантингторп  заметно  изменился  за  те  несколько  недель,  что Дэвид
отсутствовал.  Все  больше  и больше  истребителей  пряталось  за  земляными
насыпями.   Экспериментальный    завод    превратился   в   настоящую   базу
военно-воздушных  сил.  Однако отряд Фреда  Хиппла,  занимающийся  изучением
двигателей и  радаров  ящеров,  по-прежнему  оставался  здесь,  и Гольдфарба
нисколько не удивило, что они все так же живут вместе с метеорологами.
     Войдя  внутрь, он  поздоровался  со  своими  товарищами  и приготовился
заняться делом. То,  что варилось на спиртовке,  вряд  ли  имело отношение к
настоящему чаю, но  если добавить туда побольше меда, его вполне можно будет
пить.  Дэвид налил  себе  чашку, подсластил  жидкость  и подошел  к радарной
установке ящеров.
     Она   не  простаивала  без  дела.   Другой  оператор   радиолокационной
установки,  совсем  молодой  паренек  по  имени  Лео  Хортон  за  время  его
отсутствия заметно продвинулся вперед.
     --  Доброе  вам утречко,  --  поздоровался Хортон,  и  по  его  акценту
Гольдфарб понял, что он из Девоншира.
     Дэвид потягивал  не-совсем-чай и надеялся, что  сегодня  он подарит ему
вдохновение.  Тут  никогда нельзя  знать  заранее. Иногда  пьешь его и пьешь
целый день,  а результат один  --  почки начинают работать, как безумные,  а
иногда половины чашки хватает,  чтобы в голове просветлело.  Все зависело от
того, из чего в каждый данный день состоял ведьмовской напиток.
     -- Мне кажется, я еще немного разобрался в схеме, -- сказал Хортон.
     Мальчишка  поражал  своим умом, и, к  тому же, имел такую теоретическую
подготовку по физике и электронике, которая Гольдфарбу и не  снилась.  Кроме
того, он  мог пить  пиво галлонами, и  ему ничего  не делалось. А еще  успел
завести  интрижки   почти  со   всеми   официантками  из  баров  Лестера  --
по-видимому, у них срабатывал материнский инстинкт.
     Ладно, дело есть дело.
     -- Отлично, -- похвалил он Лео. -- Покажи, что тебе удалось сделать.
     -- Видите, вот эти детали? -- Хортон ткнул пальцем в разобранный радар.
-- Я почти уверен, что они контролируют мощность сигнала.
     -- Знаешь,  перед самым отъездом, у меня  возникли такие же подозрения,
-- сказал Гольдфарб. --  Только мне не  удалось их проверить. Доказательства
есть?
     Хортон открыл  толстый блокнот, почти  такой же темно-синий, как  форма
ВВС.
     --  Вот,  посмотрите  на  показания  осциллографа,  когда  я  подключаю
параллельно этот подводящий провод... -- Он снова показал рукой, что имеет в
виду.
     --  Мне кажется, ты прав, --  согласился с ним  Гольдфарб. -- Посмотри,
какое  усиление!  --  Он  тихонько  присвистнул. -- Нас не только повысят  в
звании --  возведут в рыцари, если мы сумеем  сообразить,  как устроен радар
ящеров, а потом используем его на наших установках.
     -- Да, конечно,  только это маловероятно, -- ответил Хор-тон. -- Я могу
сказать вам, что делают цепи, но не имею  ни  малейшего представления о том,
как они это делают. Если бы  вы взяли один из наших "Ланкастеров" и посадили
его на базе Королевских военно-воздушных сил в 1914  году -- что вам вряд ли
удалось бы, потому что в те времена  посадочные  полосы были совсем не такие
длинные -- механики имели бы больше шансов разобраться в устройстве самолета
и всех его систем, чем мы в устройстве радара ящеров.
     -- Ну, не все так плохо, --  проговорил Гольдфарб. -- Полковник Хиппл и
его команда сильно продвинулись в изучении двигателя.
     -- Точно. Он уже понял основной принцип работы.
     --  А  нам известны  основные принципы  работы  радарной установки,  --
запротестовал Гольдфарб.
     -- Только радар ящеров намного  дальше, чем двигатель,  ушел от нашего,
--  сказал  Хортон.  --  Полковник  впадает в ярость  от уровня развития  их
металлургии.  А у нас ящеры применяют совершенно другую  -- по  сравнению  с
нами  -- технологию, чтобы получить необходимый результат: никаких клапанов,
и все такое маленькое, что схемы можно  рассмотреть только  под микроскопом.
То, что нам удалось понять функции какого-то узла, уже победа; разобраться в
том, как он работает -- задача совсем другого порядка.
     -- Да, я понимаю, -- печально заметил Гольдфарб. -- Иногда мне кажется,
что я  с  удовольствием вышвырнул бы эту установку на помойку, чтобы  больше
никогда ее не видеть.
     -- Ну,  вам  удалось немного от  нее  отдохнуть.  --  Хортон показал на
ленточку, украшавшую грудь Гольдфарба. -- Я бы тоже хотел получить такую.
     Вспомнив ужас, испытанный во  время бегства, Гольдфарб открыл было рот,
чтобы сказать, что с радостью отказался бы от такой возможности, но подумал,
что все не так однозначно. Здорово, что ему удалось вывести из Польши своего
кузена Мойше и его семью, Гольдфарб по-настоящему гордился тем,  что смог им
помочь.
     А  еще с некоторым удивлением он понял, что в голосе Хортона прозвучала
настоящая  зависть.  С  тех  самых  пор  как  он  вернулся  в  Брантингторп,
поразительные способности нового оператора внушали ему  что-то вроде  тоски.
Теперь, узнав, что Лео им восхищается,  Гольдфарб почувствовал себя  намного
лучше.  Он вспомнил о  стене, которая разделяла в Дувре тех,  кто  воевал на
самолетах, и тех, кто оставался на  земле и вел  бой при помощи электронов и
люминофора.
     Впрочем, Гольдфарбу удалось преодолеть большую часть этой стены. Еще до
того,   как  отправиться  в   Польшу,  он  несколько  раз   летал  на  борту
"Ланкастера", чтобы проверить работу радарных установок в воздухе. Они  даже
попадали под  огонь ящеров, но каждый раз возвращались на  базу в целости  и
сохранности. Если бы одна из ракет врага попала в самолет, Гольдфарб даже не
увидел бы того, кто их сбил. Сражение  на земле более индивидуально. В Лодзи
он убивал людей и ящеров и видел,  как их тела падают  на  землю. Ему до сих
пор снились кошмары.
     Лео Хортон ждал, что он скажет, и Гольдфарб проговорил:
     -- В конечном итоге  здесь мы  можем добиться результатов гораздо более
значительных для  победы в войне.  Бегать,  зажав  кинжал  в зубах, конечно,
неплохо, но это не всегда приносит нужные результаты.
     --  Если  бегать  с кинжалом в зубах,  он рано  или  поздно запачкается
кровью, это уж точно, -- заметил Хортон.
     Вошел  летчик  по  имени  Бэзил Раундбуш  и налил себе  эрзац-чая.  Его
широкое, румяное лицо сияло улыбкой.
     -- Хороший денек сегодня, -- заявил он.
     -- Может быть,  чай будет  вкуснее, если ты прополощешь в  нем  то, что
украшает твою верхнюю губу и называется усами, -- заметил Гольдфарб.
     --  Ах,  вонючий  мерзавец! --  Раундбуш сделал  в его  сторону  шаг --
казалось, он ужасно разозлился.
     Гольдфарбу  понадобилось  заметное усилие воли, чтобы не  сдвинуться  с
места.  За последнее время он сильно  похудел, да и  грудь Раундбуша украшал
целый иконостас из блестящих металлических планок и ярких лент.  Он летал на
"Спитфайре" против  самолетов Люфтваффе во времена, казавшиеся самым трудным
часом Британии.
     -- Шутка, сэр, -- быстро вмешался Хортон.
     -- Ты тут  новенький,  -- весело  заявил  Раундбуш. -- Я знаю, что  это
шутка, и  Гольдфарб  знает, что  я знаю. Правда,  Гольдфарб?  --  Он  словно
предлагал Гольдфарбу попробовать возразить.
     --  Думаю,  да, -- ответил Гольдфарб.  -- Только ни  в  чем нельзя быть
уверенным,  когда имеешь  дело  с  человеком,  который носит  на лице  такую
безобразную пародию на усы.
     У Лео Хортона сделался озабоченный вид. А Раундбуш откинул голову назад
и громко расхохотался.
     -- Ты и в самом деле вонючий мерзавец. Ловко ты меня поддел, совсем как
Эррол Флинн в  одном из  голливудских  фильмов  про  пиратов. -- Он  встал в
боевую стойку  и  сделал несколько весьма искусных  выпадов.  Неожиданно  он
выпрямился и  поднял  вверх палец. --  Я понял! Чтобы избавиться от  ящеров,
нужно  вызвать их на дуэль. На рапирах,  шпагах или саблях -- все равно. Наш
лучший воин против их бойца. Победителю достается все.
     Стоявший  возле  одного   из  столов,  заваленных  деталями  двигателя,
подполковник авиации Джулиан Пиэри сказал:
     -- Когда-нибудь, Бэзил,  тебе придется понять  разницу между упрощением
проблемы и ее решением.
     --  Да, сэр,  -- радостно  крикнул Раундбуш, впрочем,  в его голосе  не
прозвучало и намека на серьезность.  Неожиданно он  грустно проговорил: -- А
правда,  было  бы хорошо  вызвать их  на состязание,  в котором преимущество
будет на нашей стороне.
     -- Тут я совершенно согласен, -- проворчал Пиэри.
     Лео  Хортон  наклонился  над  обрывком  бумаги и  начал  что-то  быстро
рисовать.  Через   несколько   минут  он   продемонстрировал  всем  довольно
реалистичное изображение ящера в рыцарских доспехах, даже с пером на шлеме и
с  мечом  в  лапах.  "Готовься  к  смерти,  негодяй  с  Земли!"  --  говорил
инопланетянин, точно герой какого-то мультипликационного фильма.
     -- Неплохо, -- похвалил Раундбуш. -- Давайте, повесим сюда, на доску.
     --  Очень  здорово, --  заявил  Гольдфарб.  --  Тебе  следует  заняться
портретами своих подружек.
     Хортон наградил его благодарным взглядом.
     И тут Гольдфарб заметил, что в дверях, прислушиваясь, стоит Фред Хиппл.
Раундбуш увидел его  примерно тогда же. Возможно,  он и  собирался  ответить
что-то  язвительное,  но передумал,  только  тихонько фыркнул. Хиппл  провел
пальцем по своим каштановым усам.
     --  Банда братьев,  прямо настоящая  семья,  -- пробормотал  он,  входя
внутрь.
     -- Если мы перестанем поддразнивать друг друга, сэр, жизнь станет такой
скучной, -- пояснил Раундбуш.
     -- Да  уж,  для  тебя, Раундбуш,  это точно. Или я ошибаюсь? --  заявил
Хиппл,  и летчик покраснел,  как  провинившийся  школьник.  Однако  в голосе
Хиппла не слышно было и намека на выговор. -- До тех пор, пока ваша болтовня
не мешает работе, чешите языками, сколько хотите.
     --  Здорово,  --  с облегчением проговорил Раундбуш.  К  ним повернулся
Хиппл и спросил:
     -- Нам удастся установить радар на фюзеляж "Метеора", джентльмены?
     -- Если там не будет баков  с горючим,  сэр,  --  ответил  Гольдфарб, у
которого сделалось непроницаемое лицо.  Хортон насмешливо на него посмотрел,
затем  устало усмехнулся  и  кивнул.  Гольдфарб продолжал: --  Хортон сделал
потрясающее  открытие. Он  обнаружил,  какая часть  цепи  контролирует  силу
сигнала.
     Он  рассчитывал  обрадовать Хиппла, который так  же живо  интересовался
радаром, как и своими обожаемыми двигателями. Однако Хиппл только спросил:
     -- А мы сможем использовать его находку немедленно?
     --  Нет, сэр, -- ответил Хортон. -- Я знаю,  что они делают, но мне  не
известно как.
     -- В таком случае, придется оставить до лучших времен, -- сказал Хиппл.
--   Сейчас  наша   главная  задача  извлечь   из  вражеского   оборудования
максимальную пользу.
     Гольдфарб  и  Хортон  быстро переглянулись.  Очень  непохоже  на  Фреда
Хиппла, которого они так хорошо знали.
     --  Что  случилось,  сэр?  --  просил  Гольдфарб.  Раундбуш и остальные
офицеры,  работавшие   под  руководством   Хиппла,   тоже   заинтересовались
разговором.
     -- Время работает не на нас, -- заявил Хиппл и уткнулся в чертежи.
     -- Какое время? -- шепотом спросил Гольдфарб у Хортона.
     Тот только пожал плечами.
     "Еще  один  повод для  беспокойства",  --  подумал  Гольдфарб и занялся
работой.
     * * *
     Если  не считать того, что в окна  кабинета доктора Хайрама Шарпа лился
солнечный  свет,  он  ничем  не отличался  от тех, в  которых Йенсу  Ларсену
довелось  побывать до сих пор. Доктор Шарп, маленький толстенький человечек,
посмотрел на Йенса поверх очков в золотой оправе и сказал:
     -- Сынок, у тебя триппер.
     -- Благодарю вас, я знаю, -- ответил Йенс.  Почему-то он не ожидал, что
доктор  в  мормонской  Юте  поведет  себя  так  прямолинейно.  Поколебавшись
немного, он спросил: -- Вы можете что-нибудь сделать?
     -- Не так чтобы  очень много, -- ответил доктор Шарп  слишком,  с точки
зрения  Йенса, жизнерадостно.  -- Если бы у меня  были сульфаниламиды, я  бы
вылечил тебя как раз плюнуть. Если бы у меня был акрифлавин, я бы ввел его в
твою игрушку  при  помощи шприца.  Процедура  неприятная,  уж поверь мне  на
слово, зато она  дала бы  необходимый результат. Но  поскольку у меня нет ни
того, ни другого, какой смысл предаваться бесполезным сожалениям.
     Одна  только  мысль  о  том, что кто-то будет  вводить  в его "игрушку"
лекарство  при помощи  шприца,  вызвало у Ларсена  сильное желание  прикрыть
живот руками.
     -- Может быть, у вас все-таки есть что-нибудь? -- сердито спросил он.
     Доктор  Шарп  открыл ящик, вытащил несколько  пакетиков  в упаковке  из
фольги и протянул Йенсу.
     -- Презервативы, -- объявил он так, будто Ларсен и сам не догадался. --
Помогут  некоторое  время не разносить  болезнь. --  Затем он  взял ручку  и
придвинул к себе  толстую конторскую книгу с  разлинованными листами. -- Где
ты его подхватил-то помнишь? Мы должны вести  записи, даже  несмотря  на то,
что все летит к чертовой матери.
     -- Официантка по имени Мэри, в Айдахо-Спрингс, Колорадо.
     -- Так-так. -- Доктор  что-то  написал в  своей книге.  -- По-моему, ты
что-то не договариваешь, сынок. Фамилию официантки не помнишь?
     -- Ну... кажется, Кули.
     -- Тебе кажется? Ты ведь с ней близко знаком -- в определенном  смысле,
верно?  --  Доктор  Шарп тихонько присвистнул. -- Ладно,  пока не важно.  Ты
кого-нибудь приголубил после нее?
     -- Нет.
     Йенс посмотрел на презервативы, которые держал в руке. В следующий раз,
оказавшись в одной постели с женщиной, он, возможно, воспользуется  одной из
этих штучек... а может быть, и  нет. После того, что та сучка с ним сделала,
он имеет полное право на месть.
     -- Что, сынок, ты вел себя исключительно прилично, пока не подцепил эту
гадость,  точно?  -- спросил  Шарп.  --  Наверное,  жалеешь,  что  не  сумел
удержаться от искушения?
     -- Да,  такая  мысль меня  посещала, --  сухо  ответил  Ларсен.  Доктор
фыркнул,  а Йенс  продолжал: -- По  правде  говоря, я слишком  много времени
провожу  в дороге,  чтобы гоняться за  юбками.  Я выполняю правительственное
задание.
     -- Ну, кто же теперь не выполняет правительственных заданий? -- хмыкнул
доктор. -- Единственное, что еще работает -- наше правительство. Впрочем, не
так чтобы  очень уж хорошо, следует заметить. Одному Богу  известно,  как мы
будем  проводить  президентские выборы в будущем  году  --  ящеры  захватили
половину  страны,  а другой  половине  каждый день задают такую взбучку, что
искры из глаз летят.
     -- Я не думал  о выборах. -- Интересная проблема, с теоретической точки
зрения. Будучи  физиком-теоретиком,  Ларсен мог  по достоинству ее  оценить.
Единственная, отдаленно похожая на данную, ситуация возникла в 1864 году, но
к  моменту выборов  Север практически  победил в  Гражданской  войне, а  его
территория не  была  занята неприятелем  --  Может  быть,  Рузвельт  захочет
продлить свои полномочия?
     --  Вполне возможно,  --  согласился  Шарп.  -- Интересно, кто  бы  мог
выставить  свою  кандидатуру   против  него,  и  как   бы  они  организовали
избирательные кампании.
     --  Да уж, -- сказал Йенс.  -- Послушайте, док,  если у вас нет никаких
лекарств, которые помогут, что мне делать?
     -- Смириться с болезнью и жить с ней, --  вздохнув,  ответил доктор. --
Не знаю, что  еще  тебе  сказать, сынок Препараты,  которые  мы  получали  в
последние несколько лет, помогли нам справиться с распространением серьезных
инфекций. Мне  казалось,  что я делаю нечто чрезвычайно  важное.  А теперь я
снова  лечу своих пациентов при  помощи трав, совсем  как мой дед,  живший в
начале века Ну, наверное,  я более опытный хирург, чем был он, и, в  отличие
от него, мне известно про сепсис -- но не  более того. Сожалею, приятель, но
я ничем не могу тебе помочь
     -- Мне тоже ужасно жаль, что  так все получилось, -- ответил Ларсен. --
Как вы думаете, мне удастся найти врача, у которого есть нужные лекарства?
     Хотя лечение и казалось Йенсу страшнее  самой  болезни, оно должно было
помочь.  Да и  процедура  наверняка  займет не много  времени А  вот болезнь
останется навсегда.
     -- Я уверен, что  здесь, в Огдене,  тебе не  поможет никто,  -- ответил
доктор  Шарп. --  Мы делимся друг  с  другом тем, что  у нас есть. Ты можешь
рассчитывать только  на какого-нибудь врача в маленьком городке,  который не
использовал  весь  свой  запас и захочет  поделиться  с  приезжим.  Впрочем,
большинство  таких докторов предпочитает  лечить своих, а не чужаков, словно
мы снова живем племенами, а не в одной стране.
     -- Я тоже встречал такое отношение,  -- кивнув, проговорил Йенс. -- Мне
все  это не  нравится. Но я не знаю, как можно изменить  сложившийся порядок
вещей.
     До появления ящеров он принимал как должное существование своей страны,
растянувшейся  от  одного  моря до  другого. Теперь  он видел, что  это было
искусственная  конструкция,   основанная   на  молчаливом  соглашении  между
гражданами и многолетней свободе от внутренних войн. Сколько же еще вещей он
считал очевидными, в то время как они таковыми не являлись.
     "Например, то, что Барбара будет любить тебя вечно?" -- подумал он.
     Доктор Шарп протянул ему руку.
     -- Извини, сынок,  я ничего не могу для тебя сделать. Ты  мне ничего не
должен, я не беру денег с тех, кому не в силах помочь. Удачи тебе.
     -- Большое спасибо, доктор.
     Ларсен  взял  винтовку,  которую оставил в  углу кабинета, надел ее  на
плечо, и вышел,  не  пожав врачу руку  Шарп  посмотрел ему вслед,  но кто же
захочет добровольно связываться с человеком, вооруженным винтовкой?
     Йенс  прикрепил  велосипед  цепью к  телефонной  будке  перед входом  в
кабинет  доктора  Шарпа. Оглядев  бульвар  Вашингтона,  в который  в  Огдене
превращалось  89-ое шоссе, он заметил несколько велосипедов,  стоящих просто
так у стен. Какие они доверчивые эти  мормоны! Все еще! Йенс  поморщился. Он
тоже оказался чересчур доверчивым -- и вот куда его завела глупость.
     Ветерок,  дувший с запада, принес легкий аромат Большого Соленого озера
Огден расположился  на  узком пространстве земли  между озером  и  лесистыми
горами  Уосатч.  Ларсен привык к морю, когда заканчивал  школу в  Беркли, но
запах Соленого озера показался ему слишком сильным, даже неприятным.
     Ларсен слышал, что в озере нельзя утонуть, даже если очень захочешь.
     "Вот  бы  швырнуть туда Иджера и  проверить", -- подумал  он. -- "А  за
компанию  с ним и официантку. Я бы им помог, если бы они не захотели утонуть
по собственной воле".
     Ларсен снял цепь, уселся на  велосипед и направился на север, в сторону
Вашингтона. Он миновал городской парк и  трехэтажное кирпичное здание  отеля
"Брум",  украшенное   восемнадцатью  выпуклыми  окнами.   На  крыше  другого
трехэтажного  здания, стоящего  на углу 24-ой улицы,  красовалась деревянная
лошадь, хвост которой, как и полагается, развевался на ветру.
     Ларсену  пришлось  остановиться,  чтобы  пропустить  колонну  фургонов,
направлявшихся на  запад.  Дожидаясь, когда  они  проедут, он  повернулся  к
парню, сидевшему верхом на лошади, и спросил:
     -- Вы тут живете? -- Получив утвердительный  ответ, он поинтересовался:
-- Чем знаменита та деревянная лошадь?
     --  Ниггер?  --  переспросил парень. -- Наш  местный  скакун, он  таких
чемпионов  побеждал,  вы  бы своим глазам не  поверили, если бы  увидели.  А
сейчас он лучше всех в городе предсказывает погоду.
     -- Правда? -- удивился Йенс. -- Это как? Парень заулыбался.
     -- Если он мокрый, все знают, что идет дождь; если на спине у него снег
-- значит, начался снегопад. А  если болтается хвост  -- вот  как  сейчас --
любой сообразит, что дует ветер.
     -- Я сам напросился, точно? -- Йенс ухмыльнулся.
     Последний фургон проехал, Ларсен снова покатил вперед, и вскоре миновал
парк Обители.  Огденская Обитель  Святых наших дней [<i>Самоназвание  мормонов</i>]
занимала самое большое и  роскошное здание в городе. Так было по всей Юте --
храмы  пользовались гораздо большим вниманием общественности, чем здания,  в
которых размещались светские администрации.
     Отделение  государства от  церкви Ларсен тоже  считал делом  совершенно
естественным, но все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Здесь, в
Юте,  у  него  возникло  ощущение,  что  разделение  носило чисто формальный
характер -- уверенности в том, что это правильно, ни у кого не было.
     Ларсен пожал плечами -- ему хватает и своих проблем.
     Он доехал до окраин, обогнул кладбище и по мосту перебрался через  реку
Огден. Город остался  практически  позади. Местность  впереди  выглядела  не
слишком привлекательно.
     "Неудивительно, что мормоны здесь поселились", -- подумал он. -- "Какой
дурак добровольно согласится жить на таких землях?"
     Ларсен  поднял  руку,  почесал  затылок.  С его точки зрения  верования
мормонов --  чушь собачья.  Однако за  время своих странствий  он  нигде  не
чувствовал себя  в такой безопасности, как в Юте.  Правильны их доктрины или
нет, но они помогают людям стать лучше.
     "Неужели это  и есть  ответ?" --  подумал он.  -- "Если  ты всерьез  во
что-то веришь, -- причем, почти  не  важно, во что -- у тебя есть  все шансы
добиться успеха?"
     Ему этот  вывод не понравился. Йенс всю свою жизнь занимался  тем,  что
извлекал объективную реальность из  физического мира. Теологические бредни с
такой профессией не совместимы.
     Или совместимы? Может быть, мормоны не имеют ни малейшего представления
о  том,  что такое  ядерная  физика,  но  они  производят  впечатление людей
абсолютно довольных своей жизнью, чего Йенс Ларсен о себе сказать не мог.
     Вера в постулаты, изложенные в какой-то книге, без четких доказательств
того,  что ты  на правильном  пути, казалась  ему средневековым догматом. Со
времен  Возрождения  люди  ищут  возможности  улучшить  свое  существование.
Сделать его свободнее, легче.
     Иисус меня любит! Я это знаю, потому что так говорится в Библии.
     Йенс презрительно поморщился.  Прямо воскресная  школа,  да и только! И
тем не менее... Если посмотреть на религию с другой стороны, ее приятие, как
это  ни удивительно,  может  подарить  тебе  свободу.  Тебя  освобождают  от
необходимости делать выбор. Решение  уже принято  -- за тебя,  а  ты  должен
следовать по заранее начертанному пути.
     --  Да,  как  раз  такие   идеи  пропагандируют  Гитлер  и  Сталин,  --
пробормотал Ларсен, покидая Огден.
     Лучше всего Йенс умел  думать; мысль о том,  что ему  придется передать
эту функцию кому-то другому, заставила его содрогнуться.
     Когда  он проезжал по дороге, люди отрывались  от  своих  дел  и. долго
смотрели ему вслед. Йенс не знал, каким образом, но они сразу понимали -- он
здесь чужой. Может быть,  кто-нибудь приколол ему на спину плакат, гласящий:
"Язычник". Он рассмеялся. Да, даже евреи здесь язычники.
     Впереди по  89-ому  шоссе  катила старенькая  телега,  которая,  скорее
всего,  принадлежала  еще  деду  ее  теперешнего  владельца  и  бесчисленное
количество лет простояла у него  в сарае. Йенс налег  на педали и  промчался
мимо серого мула, впряженного в телегу. Хозяин крикнул ему