Мы  очистим  здешние  места  от  дойчевитов.  А   затем   продолжим
наступление, --  объявил  Неджас,  когда танк двинулся вперед.  -- Небольшая
задержка не имеет никакого значения.
     "Наверное, он тоже попробовал имбиря", -- подумал Уссмак.
     Впрочем,  нет,  ни  Неджас, ни  Скуб  не пристрастились  к  диковинному
тосевитскому зелью. Они являлись воплощением самых лучших  качеств, которыми
должен обладать самец Расы, до такой степени,  что Уссмак даже не мог на них
сердиться.
     Танки и транспортеры для перевозки солдат с грохотом катили  по дороге.
Поля, расположенные  по  обе стороны, наверное,  когда-то приносили  хорошие
урожаи,  но  после того,  как  по  ним несколько  раз  прошли  армии,  земля
перестала   плодоносить.  Развалины,  огромные  воронки,  трупы  тосевитских
животных  производили  ужасающее  впечатление. Впрочем,  Уссмак не  видел ни
одного Большого Урода, им хватило ума убраться подальше от наступающей армии
Расы.
     Впереди, чуть в стороне от дороги, из спрятанной в земле дыры высунулся
самец в сером мешке -- дойчевиты используют их для того, чтобы защищаться от
кошмарного  климата своей планеты, --  и наставил что-то  на транспортер. Из
устройства вырвалось пламя, и в сторону машины полетела ракета. Большой Урод
тут же нырнул обратно в свою нору, даже не посмотрев, попал он или нет.
     Транспортеры   для   перевозки    солдат   снабжены    защитой   против
огнестрельного оружия, но в  отличие  от танков  снаряды тяжелой  артиллерии
причиняют  им существенный  урон. Ракета угодила  прямо  в  башню, и  машина
загорелась. Запасные люки тут же  открылись, наружу начали  выбираться члены
команды  и  солдаты.  Кое-кому  удалось  спастись,  остальных  сразил  огонь
тосевитов.
     -- Раздавить  тосевита! --  крикнул Неджас  в  переговорное устройство,
встроенное в слуховую мембрану Уссмака.
     Обычно  их командир отличался спокойствием и собранностью,  но сейчас в
его голосе звучало такое возбуждение, словно он принял три дозы имбиря.
     В отличие от него Уссмак чувствовал, как его охватила холодная ярость.
     -- Будет исполнено, недосягаемый  господин,  --  мрачно  ответил  он  и
направил свой танк прямо на окоп, из которого выскочил Большой Урод.
     Уссмак проследил  за тем, чтобы проехать  точно по окопу  -- это должно
было  раздавить тосевитского  самца, словно  жалкую  букашку.  И  устремился
дальше.
     -- Несправедливо получается, -- пожаловался Скуб.
     --  Клянусь Императором, совершенно  несправедливо, -- согласился с ним
Неджас. -- Дойчевиты вышли победителями в этой схватке.
     Уссмака еще  в раннем детстве научили,  что  следует опускать глаза при
упоминании имени Императора. Так он и  поступил,  однако прежде чем он успел
их поднять -- бах! -- что-то ударило в нос танка...
     "Будто кто-то врезал тебе ногой в морду", -- подумал Уссмак.
     Ему  уже  приходилось  находиться внутри  танка,  который  подвергается
обстрелу -- на  полях  СССР, -- но сейчас произошло  что-то другое. Впрочем,
броня выдержала -- иначе он не сидел бы здесь, размышляя  над тем, насколько
сильно пострадал танк.
     Командир и стрелок определили цель для уничтожения.
     -- С вашего позволения, недосягаемый господин... -- сказал Скуб и после
крошечной паузы выстрелил.
     Этого короткого мгновения дойчевитам хватило для того, чтобы произвести
еще один выстрел. Бах! И снова Уссмака подбросило на сиденье, но броня опять
выдержала.
     Танк раскачивался после залпа, произведенного Скубом.
     -- Попал! -- крикнул Уссмак, когда из-за кустов поднялся столб дыма.
     Даже самые лучшие орудия тосевитов не могут пробить носовую броню танка
Расы.
     -- Вперед, -- приказал Неджас, и Уссмак прибавил скорость.
     Уссмак  заметил,  что  еще  несколько  дойчевитов  вооружены  пугающими
реактивными минометами. У него на глазах  они  уничтожили два транспортера и
один подожгли. Мало кому из  самцов неприятеля удалось спастись. Вспышки при
запуске ракет показывали, где  они находятся, и стрелки безжалостно поливали
эти места огнем  -- кроме  того, еще несколько водителей танков,  последовав
примеру Уссмака, предприняли более решительные меры борьбы с неприятелем.
     Они  почти  добрались до города, обозначенного  на карте под  названием
Руфах, когда Неджас приказал:
     -- Водитель, стоп.
     --  Стоп,  недосягаемый  господин, --  послушно  повторил  Уссмак, хотя
приказ его озадачил: несмотря на ракетный  обстрел, они успешно продвигались
вперед.
     -- Приказ командира части, --  сказал Неджас. -- Мы должны вернуться на
прежнюю позицию и возобновить первоначальное наступление.
     -- Будет  исполнено,  -- ответил Уссмак, как и полагалось  по уставу. А
затем,  не  только  потому,  что  ему  довелось  стать  участником  большого
количества  сражений  с  разными экипажами,  но еще  и  потому,  что  смерть
товарищей отдалила  его  от  остальных  представителей Расы, проговорил:  --
Звучит как-то не слишком разумно, недосягаемый господин. Даже если наши дела
здесь идут успешно, мы еще не подавили сопротивление Больших Уродов. Покинув
предыдущие позиции, мы дали возможность тосевитам у реки немного передохнуть
и укрепить свою оборону. Они и прежде  слабостью не  отличались,  а теперь и
вовсе окажут  нам серьезное сопротивление, даже если мы проедем прямо  по их
позициям.
     Неджас  довольно  долго  молчал.  Наконец  командир  танка  вынес  свой
вердикт:
     --   Водитель,   боюсь,   вы  демонстрируете   отсутствие   надлежащего
повиновения.
     Уссмак знал, что  демонстрирует отсутствие надлежащих качеств во многих
отношениях, но ведь командир не сказал, что он не прав.
     * * *
     -- Сними одежду, -- велел Томалсс.
     Маленький дьявол говорил по-китайски с непривычным шипящим акцентом. Лю
Хань к нему уже привыкла и понимала его без затруднений.
     --  Будет исполнено,  недосягаемый  господин, -- ответила она  на языке
маленького дьявола.
     "Интересно, уловил ли он в моих словах тоскливое смирение?" -- подумала
она.
     Наверняка  нет. Маленькие чешуйчатые дьяволы  старались побольше узнать
про людей -- так  человек интересовался бы  новой  породой свиней. То, что у
людей могут быть чувства, даже не приходило им в голову.
     Вздохнув, Лю  Хань  стянула черную  хлопчатобумажную  тунику,  сбросила
мешковатые брюки,  а  потом  и нижнее  белье прямо  на грязный  пол хижины в
лагере переселенцев к западу от Шанхая. Люди  на  улице болтали,  ссорились,
ругали  детей, гонялись за домашней  птицей. Совсем  рядом находился  рынок;
шум, доносившийся оттуда, казался  Лю Хань бесконечным,  как журчание ручья.
Она до того привыкла к нему, что практически не замечала.
     Диковинные  глаза Томалсса  вращались  каждый сам по себе,  пока  он ее
разглядывал. Она  стояла неподвижно, давая ему возможность смотреть столько,
сколько  он пожелает;  год  общения с  чешуйчатыми  тварями  научил ее,  что
плотского интереса люди  у них не  вызывают... впрочем, какой интерес  может
возникнуть у  мужчины, когда у нее такой огромный,  раздутый живот -- словно
она проглотила  дыню. Лю Хань полагала,  что  ребенок должен родиться меньше
чем через месяц.
     Томалсс  подошел и положил ладонь ей на  живот.  Его кожа была сухой  и
чешуйчатой, как у змеи, но теплой,  почти горячей. Маленькие дьяволы горячее
людей. Кое-кто из христиан в лагере утверждал: это доказательство  того, что
они пришли прямо  из христианского ада. Лю Хань отчаянно хотелось, чтобы они
вернулись назад и оставили ее -- и всех людей -- в покое.
     Ребенок у нее в животе шевельнулся. Томалсс отдернул руку, отскочил  на
несколько шагов и удивленно зашипел.
     --   Отвратительно,  --  сказал  он  по-китайски   и   кашлянул,  чтобы
подчеркнуть свою мысль. Лю Хань опустила голову.
     -- Да, недосягаемый господин, -- сказала она.
     Какой смысл спорить с чешуйчатым дьяволом? Они вылупляются  из яиц, как
домашняя птица.
     Томалсс  опасливо  приблизился к  ней.  Снова  протянул руку  вперед  и
прикоснулся к ее интимному месту.
     -- Мы  видели, что у вас  детеныши  выходят из  маленькой  дырочки. Нам
необходимо изучить этот процесс. Мне кажется, такой процесс невозможен.
     -- Возможен, недосягаемый господин.
     Лю  Хань  стояла  абсолютно неподвижно  и терпела  чужую руку,  которая
исследовала ее  тело. Ее переполняла ненависть, но она не могла выпустить на
свободу свои чувства. После того как японцы напали на родную деревню Лю Хань
и  убили ее мужа и сына, маленькие чешуйчатые  дьяволы победили японцев -- и
увезли Лю Хань.
     У  маленьких дьяволов были сезоны  спаривания, как у домашних животных.
Обнаружив,  что  у  людей  все  обстоит иначе,  они  испытали  отвращение  и
одновременно изумление. Лю Хань оказалась одной  из тех,  кого они  выбрали,
чтобы побольше узнать про заинтересовавший их  процесс --  так люди стали бы
изучать  привычки свиней. По  сути, чешуйчатые дьяволы превратили ее в шлюху
-- хотя они, разумеется, ни о чем подобном даже не думали.
     В каком-то смысле Лю Хань повезло. Один из мужчин, которых ей навязали,
американец Бобби Фьоре, оказался приличным человеком, они стали жить вместе,
и ей  больше не пришлось иметь дело с разными мужчинами. Ребенок Бобби Фьоре
снова пошевелился у нее в животе.
     Но   Бобби   умер.   Он   бежал   из   лагеря   вместе   с   китайскими
партизанами-коммунистами. Каким-то  образом ему удалось добраться до Шанхая.
Чешуйчатые  дьяволы убили его.  И принесли ей  цветные фотографии, чтобы она
опознала труп.
     Томалсс  открыл папку и вынул  один из  поразительных снимков,  которые
делали  маленькие  дьяволы.  Лю  Хань  пару  раз рассматривала  фотографии в
журналах до того, как появились мерзкие твари. Она даже несколько раз была в
кино.  Но ей  никогда  не  доводилось видеть таких ярких цветов  и  объемных
картинок.
     Этот тоже оказался цветным, но яркие краски не имели никакого отношения
ни  к  чему,  что  знала  Лю Хань: яркие  синие, красные  и  желтые  кляксы,
казалось, случайным образом  покрывали изображение  свернувшегося  калачиком
ребенка.
     --  Фотография  сделана  машиной-которая-делает-выводы  из  результатов
сканирования детеныша, растущего у тебя в животе, -- объявил Томалсс.
     --   Машина-которая-делает-выводы  глупа,  недосягаемый   господин,  --
сердито ответила Лю Хань. --  У ребенка кожа такого  же цвета, что и у меня,
может  быть, немного розовее.  А над  попкой  у него  будет  красное  пятно,
которое  со  временем  исчезнет. Он  совсем не  похож  на  существо, которое
выпачкалось красками.
     Томалсс открыл пасть.  Лю Хань  не знала,  смеется он  над ней  или его
позабавили ее рассуждения.
     -- Цвета  не  настоящие, -- сказал  он. -- Машина-которая-делает-выводы
использует  их,  чтобы  показать  разницу  температур  разных   частей  тела
детеныша.
     -- Машина-которая-делает-выводы глупа, -- повторила Лю Хань.
     Она  понимала далеко не  все, что говорил  Томалсс;  знала  только, что
чешуйчатые  дьяволы, несмотря на  свою силу, умом не отличаются. Может быть,
за них думают машины?
     -- Вы показали  мне,  что у  меня будет  сын,  --  еще до того,  как он
родился. Я вам  благодарна.  -- Лю  Хань  поклонилась Томалссу. -- Как может
машина-которая-делает-выводы знать, что находится у меня внутри?
     -- При помощи света, который ты не видишь, и звука, который не слышишь,
--  сказал маленький  дьявол, но Лю  Хань все равно  ничего  не  поняла.  Он
протянул ей другие  снимки. -- Вот более ранние фотографии детеныша. Видишь,
сейчас он уже больше похож на тебя.
     Да, он прав. Если забыть об идиотских красках, изображение на некоторых
картинках  не имело ничего общего с человеком. Но  Лю  Хань  разговаривала с
женщинами, у которых случился  выкидыш, и помнила  их рассказы о том, как из
их тела исторгались куски плоти необычной формы.  Ей очень хотелось поверить
Томалссу.
     -- Вы  будете делать новые  картинки, недосягаемый господин, или я могу
одеться? -- спросила она.
     -- Я буду снимать  тебя, мы хотим посмотреть, как меняется твое тело по
мере того, как в нем растет детеныш.
     Томалсс достал какой-то предмет, наверное, фотоаппарат, хотя Лю Хань не
приходилось видеть  такого  маленького.  Томалсс обошел  ее со всех  сторон,
сфотографировал спереди, сбоку и со спины. А затем сказал:
     -- Одевайся. Скоро увидимся снова.
     Не дожидаясь ответа, он выскочил  за дверь,  не  забыв  прикрыть  ее за
собой, за что Лю Хань была ему чрезвычайно признательна.
     Вздохнув, она принялась одеваться Ее наверняка  снимают  другие камеры,
спрятанные в хижине. Маленькие дьяволы ведут за ней постоянное наблюдение  с
тех самых пор, как она попала к  ним в лапы.  А после того как  Бобби  Фьоре
сумел сбежать из лагеря, они  вообще ни  на секунду не выпускают ее  из поля
зрения.
     Однако она все равно умудрялась обманывать  маленьких дьяволов. Томалсс
выдал ей полезную информацию. Лю Хань достала пару оккупационных долларов из
надежного места среди горшков и кастрюль и вышла из хижины.
     Многие расступались, завидев, как она медленно шагает по грязной дороге
от своего дома: тому,  кто так тесно связан  с чешуйчатыми дьяволами, нельзя
доверять.  Впрочем, дети не разбегались  в разные стороны, а принимались  ее
дразнить, как и в прежние времена.
     На рыночной площади  кипела жизнь. Здесь продавали свинину,  кур, уток,
щенят, самые разнообразные овощи, нефрит и шелка,  хлопок, корзины, горшки и
жаровни  -- все, что  жителям удавалось сделать,  вырастить, найти, обменять
(или украсть) в лагере военнопленных. Женщины  в плотно облегающих платьях с
разрезами в самых неожиданных местах и с соблазнительными улыбками на  лицах
обещали  мужчинам   показать  свое  тело   --  эвфемизм,   заменяющий  слово
"проституция". У  них не было  отбоя от  клиентов. Лю  Хань  жалела  их, она
знала, _что_ им приходится переживать каждый раз.
     Она  ловко  избежала столкновения  с  торговцем,  обвешанным  ножами  и
мисками, но чуть не перевернула  доску из слоновой кости для игры в маджонг,
ее   владелец  зарабатывал   себе  на   жизнь   тем,   что   соревновался  в
сообразительности (а также ловкости рук) с любым прохожим, желающим  принять
участие в состязании.
     -- Смотри, куда идешь, глупая женщина! -- прикрикнул он на Лю Хань.
     Бобби Фьоре  прибегал к помощи  весьма  выразительного жеста в качестве
ответа на подобные крики, он знал его значение, а китайцы -- нет, поэтому он
мог  демонстрировать  свои чувства,  не вызывая  их  гнева.  Лю  Хань просто
продолжала шагать вперед. Она остановилась у тележки  с соломенными шляпами.
Примеряя одну из них, сказала владельцу телеги:
     -- Вы знаете, что у маленьких дьяволов есть камера, которая определяет,
насколько предмет горячий? Правда, удивительно?
     --  Наверное, только мне  на  них  наплевать,  --  ответил  продавец на
диалекте, который Лю  Хань понимала  с трудом; в лагере собрались жители  из
самых разных уголков Китая. -- Будете покупать шляпу или нет?
     Немного поторговавшись,  Лю  Хань пошла дальше. Она рассказала о камере
другим торговцам, стоявшим за прилавками и возле небольших  тележек, а потом
купила  маленький медный горшок.  Лю  Хань обошла половину рынка, прежде чем
осмелилась  приблизиться к продавцу  домашней  птицы, устроившемуся  рядом с
мясником, торговавшим  свининой.  Она  и  ему  поведала про  камеру, выбирая
цыплячьи ножки и шеи.
     -- Правда, удивительно? -- закончила она свой рассказ.
     --  Камера,  которая  видит,  насколько  предмет  горячий?  И  _правда_
удивительно, -- согласился  с ней  продавец.  -- Ты  думаешь, я дам тебе так
_много_ всего за тридцать оккупационных центов? Женщина, ты спятила!
     Закончилось тем,  что  Лю Хань  заплатила за  кусочки курицы сорок пять
центов -- слишком дорого...  но она не стала спорить. Для  торговца домашней
птицей фраза  "правда, удивительно?" являлась  паролем и говорила, что у  Лю
Хань появилась интересная  информация. Его  слова  "и _правда_  удивительно"
означали, что он ее понял. Каким-то образом -- она не знала,  каким, да и не
хотела знать  --  он  передаст  ее  сообщение  коммунистам,  находящимся  за
пределами лагеря.
     Лю Хань знала,  что чешуйчатые дьяволы внимательно наблюдают за ней. Их
интересовала не только ее беременность. Они не доверяли  ей из-за того,  что
сделал Бобби Фьоре. Но если она станет разносить сплетни по всему рынку, как
они догадаются, кто является человеком, которому предназначается информация?
Со  стороны  она  казалась глупой  женщиной, болтающей  со всяким, кто готов
послушать.
     Лю Хань мстила чешуйчатым дьяволам -- как могла.
     * * *
     Когда  Мордехай Анелевич  взял  в  руки винтовку,  он почувствовал, что
снова приносит пользу. Те месяцы, что он провел в маленьком польском городке
Лешно, оказались самыми приятными с тех пор, как немцы вошли в Польшу в 1939
году. В особенности роман с Зофьей Клопотовской, которая жила по соседству с
людьми, давшими ему  приют.  Впрочем, воспоминания несколько портило чувство
вины. Вокруг бушевала война, разве имеет он право на удовольствия?
     Когда  пришли  ящеры,  он готовил в варшавском гетто  восстание  против
немцев. Евреи гетто подняли оружие -- против нацистов и  на  стороне ящеров,
--  и  Анелевич  возглавил  бойцов  еврейского Сопротивления  в  захваченной
ящерами Польше. Он стал одним из самых могущественных людей в стране.
     Однако   ящеры,   не   собиравшиеся  уничтожать  евреев,   намеревались
превратить их в  рабов  -- как,  впрочем,  русских,  немцев, поляков и  всех
остальных людей. Присоединившись к ним  на короткое время, евреи спасли свой
народ.  Но  заключение долговременного  союза  грозило катастрофой  для всех
народов.
     Очень  осторожно  Анелевич начал  работать  против  ящеров. Он позволил
немцам  тайно  вывезти взрывчатый металл на  запад,  хотя часть драгоценного
вещества досталась американцам и  британцам.  Кроме того,  он  способствовал
бегству из страны своего друга  Мойше Русецкого, после того как стало  ясно,
что тот больше  не может  выступать  по радио с лживыми заявлениями от имени
врага. Однако ящеры стали подозревать Мордехая, вот почему ему пришлось уйти
в  лес. Часть  партизан были евреями, кроме того, к ним  примкнули несколько
поляков и немцев.  Немцы, оставшиеся  в  живых и сражающиеся с ящерами через
год после вторжения инопланетян, оказались крепкими ребятами.
     Где-то, чуть впереди,  закричала  сова. Мордехая  это  не пугало.  Пару
ночей  назад он слышал, как выли волки. Вот тогда его охватил атавистический
страх, да такой сильный, что внутри все сжалось.
     Чуть ближе дозорный издал тихое шипение, и все застыли на своих местах.
Вскоре Мордехай услышал сообщение, переданное шепотом по цепочке:
     -- Иржи нашел шоссе.
     Дорога из  Люблина  в  Байала Подляска  была  асфальтированной,  что по
польским стандартам делало ее исключительно ценным объектом. Один из немцев,
рослый блондин по имени Фридрих, хлопнул Анелевича по плечу и сказал:
     -- Ладно, Шмуэль, посмотрим, что у нас получится.
     --  Один  раз  похожий  план сработал,  --  ответил  Мордехай  на таком
правильном немецком, что  ему мог позавидовать его собеседник, представитель
вермахта.
     В  партизанском  отряде  пользовались  только  именами,  не  фамилиями.
Анелевич взял  себе фальшивое --  многие, узнав,  кто он  на самом деле,  не
удержатся от соблазна сдать его ящерам, -- но  оно все равно было еврейским,
несмотря  на  отличный немецкий  и польский.  Превосходное  знание  языка не
скрывает некоторых весьма характерных деталей.
     -- Хорошо, -- сказал Фридрих.  -- Скоро  узнаем, сработает ли твой план
еще раз.
     В его голосе  прозвучала угроза, но Анелевич  знал, что еврейская кровь
тут ни  при  чем.  Просто  Фридрих не хотел  потерпеть неудачу.  Это  у него
осталось со времен службы в армии. В остальном он ничем не напоминал лощеных
офицеров вермахта, которые превратили  в ад жизнь  евреев в Варшаве и Лодзи,
да и вообще  по всей Польше. Мятая шляпа заменяла немцу металлическую каску,
спутанная желтая борода украшала лицо, а нагрудный патронташ, надетый поверх
крестьянской куртки, придавал вид заправского пирата.
     Вздохнув от облегчения, Анелевич снял с плеч ящик, который нес вместе с
рюкзаком.  Какой-то  ловкач  стащил  его  с  базы ящеров  в  Люблине. Ничего
особенного, обычный контейнер для боеприпасов. Он поставил его на дорогу,  и
партизаны  сложили  туда  банки с едой, отчасти  позаимствованной у  ящеров,
отчасти сделанной людьми.
     Стоявший прямо у шоссе Иржи держал в кармане банку с молотым имбирем.
     -- Засунь мне в карман,  -- шепотом  приказал ему Мордехай. -- Еще рано
выставлять приманку на всеобщее обозрение.
     --  Это твое представление, -- прошептал Иржи  и отдал банку Анелевичу.
Он  ухмыльнулся, в темноте зловеще блеснули белые зубы. --  Ну, ты и хитрец!
Настоящий еврейский ублюдок!
     -- Да пошел ты, Иржи, -- ответил Мордехай, улыбаясь в ответ.
     Анелевич вышел на дорогу и вытряхнул содержимое контейнера на  асфальт,
банки покатились  в разные стороны. Он оглядел  плоды  своих трудов и решил,
что этого недостаточно. Тогда он наступил на пару жестянок, разбил несколько
банок.
     Затем  отошел  на  несколько шагов,  еще  раз  внимательно изучил место
действия   и  пришел  к  выводу,   что  все  просто   отлично.  Складывалось
впечатление,  что ящик с  продуктами свалился  с  грузовика. Затем  Мордехай
достал  из  кармана  банку  с  имбирем, открыл  крышку  и  высыпал  половину
содержимого на то, что осталось в ящике. Закончив, поставил банку  на дороге
и спрятался в кустах.
     -- А теперь будем ждать, -- сказал он Иржи.
     Тот кивнул.
     --  Вонючие кретины не  сообразили  вырубить  кусты  вдоль  дороги,  --
заметил он.
     --  Не сообразили? -- переспросил Анелевич. -- Ну, может быть. Лично  я
думаю, им просто не хватает рук, чтобы сделать все необходимое. Хорошо. Если
бы  дело обстояло  иначе, они бы нас давно победили. Они  пытаются захватить
весь мир и потому вынуждены рассредоточить свои силы.
     Он  нашел  отличное местечко за  каким-то  кустом --  Мордехай вырос  в
городе  и не  особенно разбирался в  ботанике.  Сняв штык,  он выкопал  себе
небольшую ямку в мягкой земле. Анелевич прекрасно понимал, что намного лучше
справился бы со своей задачей, если бы у него имелось необходимое снаряжение
для рытья окопов.
     Теперь  оставалось  затаиться и  ждать. Прилетел комар  и  укусил его в
руку. Мордехай согнал  его, но другой тут же облюбовал ухо. Сосед прошептал,
что он слишком шумит. Появился еще один комар. Мордехай заставил себя лежать
тихо.
     Машины ящеров производили гораздо  меньше шума, чем грузовики нацистов.
Порой немецкие танки и машины проезжали по дорогам с таким ревом и грохотом,
что наводили на всех ужас, но зато ты всегда знал, где они находятся.
     Ящеры могли подобраться незаметно, а потому следовало быть осторожным.
     Мордехай соблюдал осторожность, как и все остальные партизаны. Тот, кто
проявлял беспечность -- впрочем, порой и тот, кто ее  не проявлял, -- платил
за  это жизнью. Услышав тихий рокот машин, направляющихся на север, Мордехай
прижался к  земле, стараясь остаться незамеченным. У ящеров имелись приборы,
позволявшие им видеть в темноте.
     Транспортер с солдатами и три грузовика,  не останавливаясь, промчались
мимо ящика, валявшегося на  дороге. У Анелевича  внутри все похолодело. Если
ловушка не сработает, его престиж  в  отряде упадет. Он  руководил еврейским
Сопротивлением,  но здесь никто этого не знал. Для них Мордехай Анелевич был
всего лишь новичком, решившим показать, на что он способен.
     Последний грузовик остановился, вслед за ним  затормозил  транспортер с
солдатами  охраны.  Мордехай  лежал, не поднимая головы,  только  напряженно
вслушивался  в  звуки,  доносившиеся  с  шоссе.  Хлопнула  дверь  грузовика.
Анелевич не шевелился. Один  из ящеров решил подойти к ящику, проверить, что
там такое.
     Больше всего Мордехай боялся, что ящеры не  тронут приманку,  опасаясь,
что она подсоединена  к  мине или гранате. На самом  деле отличная  идея, но
Мордехай был тщеславен. Он хотел уничтожить как можно больше ящеров.
     Он сразу понял, когда ящер обнаружил имбирь:  взволнованное, удивленное
шипение не нуждалось в переводе. Он и  сам с  удовольствием зашипел бы -- от
облегчения.  Не все ящеры употребляли имбирь -- но любителей земной приправы
хватало. Мордехай  рассчитывал на  то,  что  среди тех,  кто  заинтересуется
ящиком, окажется хотя бы один.
     Услышав радостное шипение  своего товарища, из  грузовика  выскочил еще
один  ящер.  Возможно,  у него  имелся  передатчик, потому  что в  следующее
мгновение люки  транспортера начали открываться.  Рот Анелевича скривился  в
злобном оскале. Произошло как раз то, на что он рассчитывал!
     "Осторожно, осторожно... терпение". Он знаками показал своим товарищам,
чтобы  они  дождались  момента,   когда   можно  будет  нанести   неприятелю
максимальный урон. Если повезет,  команда транспортера  выберется из  машины
вслед за  солдатами. Возможно, им хватит  сообразительности, и они останутся
внутри, но любители имбиря не  отличаются особым  умом, когда  речь  идет  о
хорошей  дозе.  Может  быть,  они  даже  забудут  об  оружии,  имеющемся  на
транспортере.
     Один из партизан  не выдержал  ожидания и  открыл огонь.  К нему тут же
присоединились   остальные,   стараясь  за   минимальное  время   прикончить
максимальное количество ящеров.
     Анелевич поднял винтовку  и,  не  вставая  с  земли,  начал стрелять  в
сторону  дороги. Без специальных  приборов, как  у ящеров, вести  прицельный
огонь ночью невозможно. Однако  если не жалеть пуль, можно добиться отличных
результатов.
     Шипение сменилось криками боли. Ящеры принялись отстреливаться. Вспышки
позволили партизанам,  спрятавшимся в кустах,  лучше рассмотреть цели. И тут
открыли огонь орудия транспортера. Анелевич выругался -- сначала по-польски,
затем на идиш. Не все ящеры попали в ловушку и забыли о бдительности.
     В такой ситуации оставалось только одно.
     -- Уходим, -- крикнул Мордехай и откатился подальше от дороги.
     Крики раздавались уже не  только  со  стороны  ящеров,  в темноте  леса
стонали и взывали к Деве Марии -- значит,  пули неприятеля настигли и бойцов
партизанского отряда.
     То,  что они засели у самой  дороги, имело свое преимущество -- но зато
теперь  им  требовалось  гораздо больше  времени, чтобы убраться подальше от
ответного огня. Только после того как Анелевич оказался возле старого дуба с
толстым стволом, он почувствовал себя в некоторой безопасности.
     Стрельба у дороги стихла. Анелевич полагал, что партизаны нанесли врагу
не  настолько  существенный  урон,  что  те  посчитают  необходимым  вызвать
подкрепление с воздуха. Война -- сложная штука. Если ты ведешь себя скромно,
то  не причиняешь  неприятелю серьезного ущерба. А  если перестараешься,  он
может  разозлиться  и  раздавить тебя, как жука.  Ящерам это  не  составляет
никакого труда практически в любом  уголке мира -- стоит им только захотеть.
Но если  их постоянно отвлекать вот  такими мелкими маневрами, они не сумеют
сосредоточить свои силы в каком-нибудь одном месте.
     Впрочем, на настоящий момент у Мордехая возникли частные проблемы -- он
ударился носом о жесткий ствол, подвернул  ногу (правда, не сильно), попав в
темноте   в   небольшую   ямку,  и  забрел  в  крошечный  ручеек.  Партизаны
передвигались по лесу бесшумно, словно рыси, он же шумел, точно пьяный зубр.
Анелевич возблагодарил Бога за то, что ящеры опасаются углубляться в лес.
     -- Ты, Шмуэль? -- шепотом спросил кто-то. Кажется, Иржи.
     -- Да, я, -- ответил Анелевич по-польски.
     Он  не предполагал, что рядом с ним находится  еще кто-то, пока Иржи не
заговорил. Ну что ж, вот почему Иржи ходит в разведку, в то время как он сам
остается с отрядом.
     Впрочем, поляк на него не сердился.
     -- Ты придумал  отличный план. Ящеров и в  самом деле  хлебом не корми,
дай засунуть рыло в имбирь, верно?
     -- Точно, -- ответил Мордехай.  -- Те,  кто завяз по уши,  готовы шкуру
продать за крошечную порцию. И можешь мне поверить, таких немало.
     -- Лучше бы они что-нибудь другое засовывали, Правда?
     Из-за  дерева  появился Фридрих.  Он был в  два  раза крупнее Иржи,  но
передвигался  так же легко и тихо.  Фридрих понимал  по-польски и говорил на
этом языке.
     И то и другое  мешало Мордехаю чувствовать себя спокойно, когда Фридрих
находился рядом.
     -- Не думаю, что мозги у них в яйцах в отличие  от некоторых людей, чьи
имена я называть не стану, -- сказал Мордехай, стараясь, чтобы голос  звучал
весело; впрочем,  он сомневался в успехе: рядом с  представителем вермахта у
него по коже начинали бегать мурашки.
     -- Если кое у кого мозги в яйцах, зачем же евреи добровольно становятся
глупее, отрезая от них кусочки? -- фыркнул Фридрих.
     Пустая болтовня -- или за  его словами стоит  нечто большее? Кто знает,
чем  занимался  немец в  Польше до того, как пришли ящеры? Анелевич заставил
себя  успокоиться. Сейчас  они  на  одной стороне -- по  крайней  мере,  так
считается.
     -- Пошли, -- сказал Иржи. -- Нам сюда.
     Мордехай  не  имел ни малейшего  представления  о том, как Иржи узнает,
куда нужно идти и куда они в конце концов придут. Однако поляк почти никогда
не ошибался,  а Мордехай  все  равно  не  знал,  как выбраться из  леса.  Он
последовал за Иржи. Вместе с Фридрихом.
     Умение  или  инстинкт  разведчика -- или  что там еще?  --  вывели их к
партизанскому  лагерю, расположенному в глубине леса. Костров  не разводили,
несмотря на  то что вокруг  росли высокие  деревья с густой  кроной. Слишком
много  у ящеров глаз в воздухе. Все трое  нашли одеяла, завернулись  в них и
попытались уснуть.
     Довольно быстро  Анелевич  понял,  что лежать  бессмысленно. Во-первых,
адреналин все еще бушевал в крови, слишком мало времени прошло после схватки
с  врагом. Во-вторых,  он  не привык  спать  в одеяле на  жесткой  земле.  А
в-третьих, мужчины и несколько  женщин, которым не посчастливилось встретить
на  обратном  пути Иржи,  возвращались в  лагерь  на протяжении  всей  ночи.
Некоторые стонали от полученных ранений.
     Оказалось,  он  не  единственный  не  может  заснуть.  В конце  концов,
Мордехай  поднялся и присоединился  к  небольшой группе партизан, сидевших в
темноте и  пытавшихся  понять,  насколько успешно прошла операция.  Один  из
парней утверждал, что положил четверых ящеров,  другой -- в два раза больше.
Точно  оценить потери партизан не представлялось  возможным, наверняка  было
известно  только,  что погибли  два человека и четыре или  пять ранены. Утро
даст ответы на все вопросы.
     --  Если мы  будем  наносить им такие серьезные  удары  каждый раз,  --
сказал Мордехай, -- они поймут, что мы -- сила, с которой следует считаться.
А людей у нас больше, чем у них.
     Его слова были  встречены задумчивым молчанием,  за которым последовало
тихое ворчание. Анелевич принял его за согласие.
     * * *
     Выли сирены,  над  головой  ревели самолеты,  на  улицы  падали  бомбы,
отчаянно палили противовоздушные орудия -- Мойше  Русецки  пережил все это в
Варшаве в 1939 году, когда нацисты решили сравнять столицу Польши с  землей.
Но сейчас он находился в Лондоне; прошло почти четыре года, а ящеры пытались
завершить дело, начатое немцами.
     --  Пусть  они  перестанут! --  заплакал  Рейвен,  и голосок  его  сына
присоединился к крикам, наполнявшим убежище в Сохо.
     -- Мы не  можем  сделать так,  чтобы они  перестали, милый, -- ответила
Ривка Русецкая. -- Все будет хорошо.
     Она посмотрела на  мужа  и ничего не сказала, но он понял, что ей очень
хотелось прибавить одно слово: "Надеюсь".
     Он  кивнул ей,  не  сомневаясь, что у него самого на лице застыло точно
такое же выражение. Признание  в собственном бессилии  ребенку -- ужасно, но
мысль о том, что ты ему лжешь, когда успокаиваешь, -- что может быть хуже? И
как же  быть, когда ты и в самом деле не в силах  ничего изменить и отчаянно
боишься, что _ничего_ не будет хорошо?
     Разорвалось еще несколько  бомб, совсем рядом.  Матрасы, разложенные на
полу, разметало в разные стороны, стены задрожали.  Разноязычные крики ужаса
внутри убежища стали  громче. Здесь звучали  английский  и идиш,  на котором
разговаривали Русецкие, Мойше слышал греческий и каталонский, и хинди, и еще
какие-то наречия, которых не знал. В Сохо  собрались  эмигранты и беженцы со
всего света.
     Рейвен завизжал. Сначала Мойше решил, что  сын ушибся, но вскоре понял,
что  в  мерцающем свете  свечи  мальчик разглядел близнецов  Стефанопулосов,
живших  в квартире напротив. Рейвен и  Деметриос с Константином знали  всего
пару общих слов, но это не помешало им стать закадычными  друзьями. Все трое
тут  же принялись радостно  играть, и когда самолеты ящеров прилетели снова,
чтобы сеять смерть, дети даже не обратили внимания на грохот взрывов.
     -- Жаль, что я не могу, как  они, забыть о своих проблемах, -- взглянув
на Ривку, сказал Мойше.
     -- Да, и я тоже,  -- устало  ответила ему жена. -- Ты, по крайней мере,
кажешься совершенно спокойным.
     -- Правда? -- удивленно спросил Мойше.  -- Наверное, дело в бороде, она
все скрывает. Я ужасно нервничаю.
     Мойше прикоснулся рукой к подбородку. Сейчас  многие мужчины в  Лондоне
отпустили бороды и бакенбарды  -- не хватало мыла, горячей воды и бритвенных
принадлежностей.  Мойше  носил бороду в Варшаве и  чувствовал  себя  ужасно,
когда ему пришлось сбрить ее во время  бегства в Лодзь -- после того, как он
отказался работать комментатором на радио ящеров.
     Его все равно поймали --  несколько  месяцев спустя.  Возможность снова
отрастить  бороду явилась  небольшой компенсацией за  то,  что его бросили в
тюрьму. Мойше покачал  головой. Нет, в  той тюрьме с ним случилась  еще одна
хорошая вещь --  налет  боевиков, которые  его освободили.  И путешествие  в
Англию на подводной лодке.
     Он огляделся по сторонам. К  его великому изумлению, кое-кому, несмотря
на крики и шум, удалось заснуть. Запах страха и застоявшейся мочи был знаком
ему еще по Варшаве.
     -- Может быть, они сделали последний заход? -- предположила Ривка.
     -- _Alevai omayn_, -- быстро ответил Мойше: -- Да будет так -- аминь!
     Резкость  ответа заставила  Ривку улыбнуться.  Чтобы что-то  произошло,
недостаточно этого захотеть. А уж удача и вовсе не зависит от твоих желаний.
Однако они  больше не  слышали взрывов, ни вблизи,  ни на расстоянии.  Может
быть, Ривка права?
     Отбой тревоги прозвучал через полчаса. Друзья и соседи принялись будить
тех, кому, несмотря ни на что, удалось заснуть. Люди медленно поднимались на
поверхность  земли,  расходились  по домам.  На улице оказалось почти так же
темно,  как и в  убежище. Небо затянуло  тучами;  тут и  там на черном  фоне
мерцало пламя пожаров. И это тоже Мойше видел в Варшаве.
     По  улицам  по  направлению  к самым сильным  пожарам мчались  пожарные
машины.
     -- Надеюсь, ящеры разрушили не слишком много домов, -- сказал Мойше. --
А то пожарным не хватит насосов.
     -- А я надеюсь, что наш дом уцелел, -- проговорила Ривка. Они завернули
за угол. -- О, благодарение Богу, все в порядке.
     Неожиданно у нее изменился голос, и она закричала:
     -- Рейвен, отойди оттуда! Там битое стекло -- ты порежешься.
     Перед  жилым  домом  лежала  женщина,  которая  громко  стонала.  Мойше
бросился к ней. Перед войной он изучал  медицину и использовал свои знания в
варшавском гетто -- впрочем, никакое образование не поможет  спасти людей от
голодной смерти.
     -- Нога, моя нога, -- стонала женщина.
     Русецки только начал изучать  английский, и потому ее  слова ничего ему
не  сказали, но он все понял -- женщина  вцепилась  в  раненую  ногу, голень
вывернулась под необычным углом.
     -- Доктор, -- произнес он слово, которое запомнил первым.
     Мойше ткнул себя в грудь пальцем. Не совсем правда, но настоящего врача
женщина  не  увидит еще долго, а он хотел, чтобы она ему  поверила. Он знал,
что следует делать со сломанными ногами, а еще знал, как это больно.
     Женщина вздохнула.  Мойше хотелось  думать,  что с облегчением.  Вокруг
собралась небольшая толпа, он поднял голову и попросил:
     -- Принесите пару плоских досок и тряпки, чтобы привязать их к ноге.
     Никто  не сдвинулся  с  места. Русецки  дивился  этому,  пока  Ривка не
сказала шепотом:
     -- Дорогой, они не понимают идиш.
     Мойше  почувствовал  себя  полным  идиотом и  предпринял новую  попытку
объяснить, что ему нужно. На сей раз  он  заговорил медленно, на  прекрасном
немецком языке, который выучил в школе. Каждый раз, когда ему приходилось  к
нему прибегать,  он поражался  тому,  какие шутки  иногда  судьба  играет  с
человеком. А здесь, в самом сердце страны, которая являлась заклятым  врагом
Германии, _такие_ шутки казались особенно странными.
     Однако в толпе не нашлось никого, кто говорил бы по-немецки. В отчаянии
Мойше перешел на польский.
     --  Я  сейчас  принесу  то,  что  вам  нужно,  --  ответил  ему  кто-то
по-польски, а затем перевел его просьбу на английский.
     Несколько  человек  бросились за  необходимыми предметами.  Среди руин,
оставшихся  после многочисленных  бомбежек, найти их  не составляло никакого
труда.
     -- Скажите  ей, что я собираюсь  вправить перелом и  наложить шину,  --
попросил Мойше человека, говорившего по-польски. -- Будет больно.
     Мужчина заговорил с женщиной по-английски, она кивнула.
     -- Может быть,  вы и еще пара  человек  ее  подержите, пока я занимаюсь
ногой? -- продолжал Мойше. -- Если она  будет  вырываться,  она сделает себе
хуже.
     Женщина  попыталась  дернуться.  Мойше  ее  не  винил,   он  восхищался
мужеством, с которым несчастная старалась сдержать крики  боли. Он  соединил
сломанные кости и плотно привязал к ноге  шину, чтобы осколки не сдвинулись.
Когда он закончил, женщина прошептала:
     -- Спасибо, доктор.
     Мойше понял ее,  и у него  потеплело  на  душе.  Он  поднялся  и  вдруг
почувствовал,  что  едва держится на ногах.  Небо постепенно светлело. Мойше
вздохнул. Ложиться спать уже не имеет никакого  смысла. Он принимает участие
в утренней передаче международной студии Би-би-си.
     -- Пожалуй, я зайду домой за  сценарием, а потом отправлюсь на  работу,
-- зевнув, сказал он Ривке.
     -- О господи, -- сочувственно проговорила она.
     Они  вместе  поднялись  наверх.  Мойше  нашел  конверт  с  необходимыми
бумагами и только тут  сообразил, что под  пальто у  него пижама.  Он быстро
надел белую рубашку и брюки и умчался навстречу мировым новостям. Санитары с
носилками  унесли женщину со сломанной ногой. Мойше надеялся, что у  нее все
будет хорошо. И что его жена и сын выспятся -- и за него тоже.
     Здание, в котором размещалась международная студия Би-би-си, находилось
в  доме  No  200  по Оксфорд-стрит,  к западу  от его квартиры в  Сохо  и  в
нескольких кварталах к востоку от Гайд-парка. Мойше шел на работу, а  вокруг
него  просыпался  Лондон. Ворковали голуби.  Чирикали воробьи  -- счастливые
птахи,  им не  нужно бояться войны, от которой воздух становится зловонным и
пахнет  дымом.   Велосипеды,  пешеходы,  телеги,  запряженные  лошадьми,   и
маленькие  тележки, простоявшие  в  сараях несколько десятилетий,  заполнили
улицы. Здесь точно так же, как в Варшаве и Лодзи, не хватало бензина. Только
пожарные машины получали столько, сколько необходимо.
     Натан   Якоби   подошел  к  зданию,   в  котором  размещалась   студия,
одновременно с  Мойше, только  с  противоположной стороны. Они помахали друг
другу. Мойше  читал свой  текст на  идиш  и немецком; Якоби переводил его на
английский.  Его  идиш  отличался элегантностью  и  безупречностью.  Если  и
по-английски  он говорил так же великолепно --  к сожалению, Русецки оценить
это не мог, но сомневался, что Би-би-си взяла бы его на работу, если бы дело
обстояло иначе, -- Якоби был великолепным диктором.
     Натан сочувственно посмотрел на Мойше.
     -- Трудная выдалась ночь? У вас  такой вид,  будто вы едва держитесь на
ногах.
     --  А так  оно и есть,  --  ответил Русецки. -- Надеюсь, сегодня  в чай
попало  что-нибудь такое,  что позволит мне проснуться. Иначе я засну  прямо
перед микрофоном.
     -- Я могу ручаться только за то, что он будет горячим, -- сказал Якоби.
--  А  насчет  проснуться...  никогда не знаешь, что они туда кладут  вместо
настоящей заварки -- какие-то листья, корни, лепестки,  кто их  разберет. --
Он  вздохнул. --  Я  бы  многое  отдал  за  чашку настоящего  крепкого  чая.
Проклятая война!
     Два  последних  слова  он произнес по-английски --  bloody,  проклятая.
Мойше знал значение этого слова, но понял буквально: кровавая.
     --  Да, кровавая. Но хуже  всего  то,  что  мы  не можем  по-настоящему
покончить с ящерами, ведь они делают с нами именно то, что мы  делали сами с
собой.
     -- Да, вам это известно лучше других. Тот, кто был в Польше... -- Якоби
покачал головой. -- Если  бы мы не  старались так  отчаянно  истребить  друг
друга, смогли бы мы выстоять в битве против ящеров?
     -- Думаю, нет, но это не оправдывает ту войну,  --  ответил Русецки. --
Мы  же не  знали,  что они заявятся. И продолжали бы  убивать себе подобных,
даже  если бы ящеры к нам не прилетели. Однако сейчас мы остановились. К нам
прибыли незваные  гости,  и мы должны  постараться максимально  испортить им
жизнь.
     Он  помахал  в воздухе листами  со своим  выступлением, затем  нашел  в
кармане пропуск и показал его охраннику у двери. Тот молча кивнул. Русецки и
Якоби вошли в студи, чтобы подготовиться к началу передачи.


        Глава 3

     Прошу   меня  простить,  благородный  адмирал,  но  я  получил  срочное
сообщение с  "Двести Шестого Императора  Йоуэра",  -- сказал адъютант Атвара
Молодой самец казался озабоченным.
     -- Хорошо,  Пшинг,  перешли  его мне, -- ответил  Атвар,  отвлекаясь от
размышлений  о войне с Большими  Уродами, чтобы  заняться  своим собственным
конфликтом с капитаном Страхом
     После того  как  Страха  не  сумел  отстранить  Атвара  от командования
флотом, он понимал, что месть адмирала не заставит себя долго ждать.
     "Интересно, -- подумал Атвар,  --  какую  лживую чепуху придумал в свое
оправдание Страха на сей раз?"
     Лицо Пшинга исчезло  с  экрана.  Однако на  его месте возник не Страха.
Атвар   увидел   старшего  офицера  безопасности,  самца  по  имени  Диффал,
обратившего глазные бугорки к своему адмиралу Диффал был честным и толковым.
Атвару же не хватало хитрого и коварного Дрефсаба Хотя Дрефсаб пристрастился
к имбирю,  он являлся лучшим специалистом своего  дела во всем  флоте. Но он
мертв, и Атвару приходилось довольствоваться тем, что есть.
     -- Вы арестовали капитана Страху? -- резко спросил Атвар.
     -- Нет, благородный адмирал.  -- В голосе Диффала слышалась тревога. --
Мне сообщили, что  непосредственно  перед появлением моего  отряда  на борту
"Двести Шестого Императора Йоуэра" капитан Страха отправился на  совещание с
Хоррепом,  капитаном  "Двадцать Девятого  Императора  Девона",  чей  корабль
приземлился  в  центральной  области  северной части  малого материка, возле
города под названием Сент-Луис.
     Атвар зашипел.  Хорреп являлся членом фракции  Страхи. Пшинг, слушавший
разговор из своего кабинета, на мгновение возник на экране.
     -- Благородный адмирал, "Двести Шестой Император Йоуэр" не  доложил нам
об отбытии капитана.
     --  Я  связался с  "Двадцать Девятым  Императором Девоном",  --  сказал
Диффал. -- Капитана Страхи нет на  борту корабля. Я изучил траекторию полета
челнока.  Компьютерный анализ показывает, что челнок с капитаном  Страхой на
борту  приземлился  сравнительно  недалеко  от "Двадцать Девятого Императора
Девона", но  не  настолько близко, чтобы он мог  попасть на  корабль. Должен
поставить вас в известность,  капитан  Хорреп  яростно отрицает, что  Страха
посылал  ему сообщение  о  предстоящем  визите,  как  того требуют  обычай и
правила учтивости.
     -- С тех самых пор,  как мы прибыли на Тосев-3,  наши  обычаи и правила
учтивости нарушаются до неприличия часто, -- проворчал Атвар.
     Диффал молча смотрел  на адмирала.  Старшему  офицеру безопасности ни к
чему   забивать  себе   голову  вопросами  философии.  Атвар  заставил  себя
обратиться к текущим проблемам:
     -- Ну, и где же капитан Страха?
     -- Благородный адмирал, я не знаю, -- ответил Диффал.
     * * *
     Йенсу  Ларссену осточертели  велосипеды.  Ему  надоело крутить  педали,
разъезжая  с  поручениями чуть ли не  по всей территории Соединенных Штатов.
Кроме того, он не сомневался, что благодарности от своих коллег не дождется.
Но больше всего  его тошнило от сосен  -- покидая Денвер, Йенс и представить
себе не мог, что так будет.
     -- Сначала проклятый  национальный  парк  Арапахо, потом  богом забытый
национальный парк Пайетта или этот  чертов национальный заповедник Нез-Перс?
-- спросил он, когда ехал по шоссе 95 в сторону Льюистона, штат Айдахо.
     Ларссен привык разговаривать  сам с собой на дороге; нередко случалось,
что за  целый  день ему не удавалось обменяться ни с кем и парой слов. И чем
больше  времени он  проводил  наедине со своим велосипедом, тем меньше хотел
общаться с другими людьми.
     Ларссен вытер рукавом пот со  лба. День выдался жарким, но он не снимал
ни рубашки  с длинными  рукавами, ни шляпы с широкими полями -- у  него была
такая  белая  кожа,  что  он  ужасно  боялся  сгореть.  Шляпа  не   защищала
покрасневшие уши, которые вдобавок постоянно шелушились.
     -- Теперь всем наплевать на то, как я выгляжу, -- заявил Йенс.
     Впрочем, он выглядел совсем неплохо: худощавый тридцатилетний викинг со
светлыми волосами и ярко-голубыми глазами.
     Над головой Ларссена с воем пролетел  самолет ящеров, направлявшийся на
запад. Ящеры захватили долину реки Змея от водопадов  Айдахо  до Близнецов и
построили воздушную базу. Создавалось  впечатление, что их интересуют только
взлетные  полосы, а  на местность вокруг  им  наплевать. Это чувство Ларссен
полностью с ними разделял. Он  проехал через несколько небольших поселков --
некоторые теперь вполне могли сойти  за города  -- и  нигде не  встретил  ни
одного маленького чешуйчатого ублюдка.
     --  Может быть,  стоит  остановиться и  поискать  их?  --  сказал Йенс,
обращаясь к деревьям.
     Он знал,  _какое известие_  приведет  ящеров  в ужас.  Лучшего  способа
отомстить Барбаре за то, что она его бросила,  и полковнику Хэксхэму,  из-за
которого он потерял жену, не найти. А  еще хорошо бы отплатить Оскару за то,
что  он помешал  ему  вернуть Барбару.  И  рассчитаться  с  Металлургической
лабораторией,  а заодно и со  всей  вонючей человеческой расой. Возможно, на
Денвер и не сбросят атомную бомбу, но с землей сровняют наверняка.
     У дороги журчал  горный  ручей. Йенс  еще раз  провел  рукавом по лбу и
решил, что заслужил передышку. Он слез с седла и аккуратно положил велосипед
у  обочины.  Вытащил из  рюкзака жестяную кружку  и  спустился  к ручью. Ему
пришлось  сосредоточиться  на  ходьбе,  ноги по  привычке норовили  жать  на
педали.
     Вода -- очевидно, растаявший снег  -- оказалась очень вкусной, но такой
холодной,  что после  первых глотков  у  него  мучительно  заболела  голова.
Ларссен  выругался,  дожидаясь,   пока  боль  пройдет.  Серо-голубая  сойка,
сидевшая на сосновой ветке, принялась его сердито отчитывать.
     --  Заткнись, -- сказал ей Йенс. -- Ты бы тоже  возмутилась, если  бы с
тобой случилось что-нибудь похожее.
     Он снял  винтовку "спрингфилд", которую носил через плечо, и огляделся.
Он никогда  не был хорошим охотником,  но если бы  олень пришел на  водопой,
Йенс мог  бы  разжиться мясом.  Сойка  продолжала сердито щебетать.  Ларссен
вскинул винтовку, но только рассмеялся. Скорее всего, он промахнется, а даже
если  и попадет... стрелять  в сойку  пулей такого калибра -- все равно  что
давить таракана наковальней. В лучшем случае останется несколько перьев.
     Он выпил  еще кружку воды. Если не появится Бэмби, на ужин у него будет
только  вяленая  говядина.  Он  выменял ее на  несколько  патронов от  своей
винтовки возле  городка с  гордым именем Кембридж; чем больше  Йенс думал  о
сделке, тем яснее ему становилось, что его облапошили.
     Вода произвела свое обычное действие. Ларссен встал и  подошел к дереву
-- не тому, на котором  сидела  сойка. Он  расстегнул ширинку и,  сжав зубы,
помочился на ствол. Боль была уже не такой острой, как  в первые  дни, когда
он подхватил триппер. В ту пору всякий раз, когда ему приходилось  мочиться,
Йенсу  ужасно хотелось,  чтобы  у  него  отвалился член.  Но и сейчас он  не
испытывал от процесса удовольствия.
     -- Проклятая сука, -- прошипел он, застегиваясь.
     В первый  же  раз, когда он решил переспать с  чужой  женщиной, вонючая
официантка преподнесла ему подарок. Уж лучше бы он остался монахом.
     Олень так и не пришел. Как, впрочем, и медведь, но Ларссену ни в чем не
хотелось видеть хорошее. В сотый раз проклиная подлую шлюху-официантку (он с
легкостью  забыл удовольствие, которое она  ему доставила),  Йенс вернулся к
велосипеду и вытащил  из рюкзака кусок вяленого мяса. На вкус оно напоминало
хорошо просоленную кожаную подметку.
     -- Хорошо еще, что у меня есть острый нож, -- заметил Йенс вслух.
     Сойка, словно продолжая прерванный разговор, заверещала в ответ.
     --  А тебе я уже  велел заткнуться, --  напомнил  Ларссен птице, но она
обратила на него не больше внимания, чем все предыдущие его собеседники.
     Йенс проглотил мясо. В горле заскребло, и он мрачно рассмеялся.
     -- Хотел бы я  посмотреть, как проклятый мистер Сэм Игер жрет эту дрянь
своими купленными в магазине зубами.
     Чем больше он думал о случившемся, тем яснее  ему становилось, что если
Барбара могла влюбиться в _такого_ типа, то о ней и жалеть не стоит.
     Но даже убедив себя в том, что от этой женщины в любом случае следовало
избавиться, Ларссен не испытал  облегчения. Почему она  так быстро поверила,
что он погиб? И вообще его жена не имела никакого права прыгать в постель  к
сукину  сыну  Игеру,  а  уж  тем  более  --  выходить  за  него  замуж.  Про
беременность и говорить нечего...
     --  Секретность! --  оскалившись,  Ларссен  выплюнул ненавистное слово,
будто оно превратилось в грязное ругательство.
     Если бы  вонючий  полковник  Хэксхэм  разрешил  ему  отправить  Барбаре
записку,  когда  фургон  Металлургической   лаборатории  плелся  по  Великим
Равнинам, все осталось  бы на  своих  местах. Но Ларссену  пришлось устроить
настоящую забастовку, чтобы Хэксхэм позволил ему связаться с женой. А к тому
времени, когда  Барбара  получила  письмо, она  успела забеременеть и  выйти
замуж за Сэма Игера.
     В  мирное время какой-нибудь адвокат купил бы себе роскошный  "паккард"
на  гонорар,  который получил бы за участие в таком  процессе. Но  прилетели
ящеры,  и  все   пошло  к  чертям,  никого  больше  не  интересуют  тонкости
юриспруденции. Если Барбара желает остаться с мистером Искусственная Челюсть
-- значит, так тому и быть.
     -- В результате все поимели меня -- точнее, меня теперь никто не имеет,
-- пожаловался Ларссен. -- Неплохая получилась фраза, не так ли?
     Во многих отношениях он был прав. Да, его бросила жена, но этим дело не
кончилось. Он так переживал  из-за ее ухода,  что  его  прогнали из Метлаба.
Теперь, вместо того чтобы заниматься ядерной физикой, которую  он так любит,
он  вынужден играть роль Нэтти Бампо [<i>Персонаж  Фенимора  Купера, знаменитый
следопыт</i>].
     Если бы Йенс был склонен мириться с поражением, он бы  никогда не сумел
вернуться из Западной  Виргинии --  из Уайт-Салфер-Спрингс  -- в Чикаго.  Он
никогда  бы не  узнал, куда направилась  Металлургическая лаборатория,  и не
сумел бы первым прибыть  в Денвер (конечно, если  бы  он вел себя иначе,  то
имел бы больше шансов выиграть Барбару).
     Да,  он  должен рассчитаться  с  ящерами, которые испортили ему  жизнь.
Поэтому он  доберется до Ханфорда и выяснит, можно ли  построить там атомный
реактор, чтобы отправить их в ад. Это будет справедливо.
     -- Но после того как я с ними  покончу, я расквитаюсь со всеми  людьми,
которые отравили мне жизнь, -- тихо  проговорил  Йенс. -- Вот увидите, так и
будет.
     Он поднялся с камня, на  котором сидел, вскочил на  велосипед и покатил
дальше на север.
     * * *
     Людмила  Горбунова видела  с  близкого  расстояния  множество  бомбовых
воронок.  Однако  она  и  представить  себе  не  могла,  что  под крылом  ее
маленького У-2 возникнет нечто столь огромное.
     Выжженная земля  простиралась на километр, может быть, больше. В центре
почва  превратилась в субстанцию, напоминающую стекло, --  в  ней отражалось
ослепительное  солнце. А  дальше деревья,  дома -- практически  все лежало в
руинах.  Казалось,  на  землю  в нескольких километрах к  северо-востоку  от
Калуги сошел сам Господь.
     Людмила не верила в Бога  -- во всяком случае, разумом. Дитя революции,
она  родилась  в  Киеве во  время  гражданской войны. Но  иногда, в  моменты
наибольшего  напряжения,  она непроизвольно использовала реакционные обороты
речи
     -- Мы еще не успели  построить настоящий социализм,  --  напомнила себе
Людмила. -- Даже после нападения фашистов  только следующее поколение  могло
бы рассчитывать, что ему доведется жить в обществе  всеобщей справедливости.
А теперь...
     Ветер  унес  ее слова прочь.  Признав  собственное  несовершенство, она
спокойно согласилась с тем, что только  вмешательство свыше могло остановить
наступление ящеров на Москву.
     Она возвращалась  после налета  на позиции неприятеля, когда  произошел
взрыв. Сначала  Людмила подумала, что ящеры сбросили на Советский Союз такую
же  бомбу,  которая разрушила  Берлин  и  Вашингтон.  Далеко  не  сразу  она
сообразила, что ее собственная страна сумела нанести врагу такой же страшный
удар.
     "Кукурузник" пролетел над сгоревшими каркасами  трех танков  ящеров. Их
пушки согнулись, словно были сделаны из воска, а не стали. Мысль о том,  что
Советский  Союз  так  страшно  отомстил  захватчикам,  наполнила  ее  сердце
ликованием.
     Чтобы дать выход чувствам, Людмила выпустила по мертвым  танкам очередь
из  пулеметов. Самолет задрожал  от отдачи.  У-2  до войны использовали  для
обучения молодых  пилотов, но  потом оказалось, что  он  очень  эффективен в
атаке на бреющем полете -- как против немцев, так и против ящеров. Двигатели
"кукурузника"  работали  практически  бесшумно  -- немцы  даже  называли его
"летающей швейной машинкой", -- а на небольшой высоте заметить У-2 непросто.
Оказалось, что скорость -- еще не самое главное.
     -- Я до сих пор жива, -- заметила Людмила.
     И снова воздушные  потоки унесли ее слова  прочь. Ящеры  сбивали лучшие
самолеты русских так, словно заранее знали об их приближении. И они на самом
деле _знали_. У инопланетян имелась такая электроника, о которой в Советском
Союзе и мечтать никто не мог.
     Людмила  похлопала  по матерчатой  поверхности фюзеляжа. Она  училась в
летной школе, когда началась  война, и успела чудом бежать из Киева, до того
как город захватили  немцы.  Вот  тогда она и  стала пилотом Красной  Армии.
Людмила  мечтала  летать на  бомбардировщиках  или  истребителях.  Когда  ее
отправили  в  эскадрилью "кукурузников",  она ужасно  расстроилась:  Людмила
училась летать на У-2, чтобы водить более мощные и эффективные машины.
     Но, как часто  бывает в жизни, время  изменило ее  взгляды.  Она  снова
погладила фюзеляж У-2. Маленький самолетик служил ей верой и правдой.
     -- Добрый старый упрямец, -- сказала она.
     Подлетая к Калуге, Людмила снова постаралась  сосредоточиться. Ящеры до
сих  пор  удерживали  город, хотя  после  взрыва  бомбы  больше не  пытались
продвинуться на  север.  Людмила  прекрасно  понимала,  что ее  неуязвимость
является следствием удачи  -- и осторожности. Стоит забыть об  осторожности,
удача немедленно тебя покинет.
     Далеко впереди она заметила два  вражеских танка,  стоящих в поле возле
стога  сена. Может быть, один  из  них сломался, а другой остановился рядом,
чтобы помочь? В любом случае они представляли собой весьма заманчивую  цель.
Большой палец Людмилы скользнул к гашетке пулеметов.
     В  следующее мгновение Людмила резко  повернула штурвал, и ее самолетик
сменил  курс.  Нет,  это  вовсе  не стог сена --  рядом с  танками пряталась
зенитная установка ящеров.
     Людмила направила свой самолет к  базе. Впрочем, вряд ли  можно назвать
таким  громким словом  кусок относительно ровного поля с вырытыми неподалеку
землянками для пилотов  и техников.  В нескольких  сотнях  метров находилась
фальшивая взлетная полоса с  фальшивыми самолетами.  Изредка оттуда посылали
радиосигналы.  Ящеры несколько  раз бомбили "аэродром". Советская маскировка
работала.
     Когда Людмила подлетала к посадочной  полосе, человек, который ничем не
отличался от обычного крестьянина, снял шляпу и помахал левой рукой. Людмила
откорректировала курс, слегка повернув на север.
     "Кукурузник" несколько раз  подпрыгнул на неровной  посадочной полосе и
остановился.  Легкая  машина   не  нуждалась   в  длинном   тормозном  пути.
"Кукурузник" замирал  на месте  практически сразу после того, как его колеса
касались земли. Техники, словно муравьи, мигом выскочили из своих  укрытий и
поспешили к самолету. Пропеллер еще крутился, а они уже были рядом.
     --  Вылезай  быстрее! --  крикнул  кто-то из  них,  хотя  Людмила и без
приглашения успела выбраться на крыло.
     Не  прошло  и  нескольких  минут после приземления,  как У-2  вкатили в
специальную  траншею  и накрыли маскировочными  сетями  --  с  воздуха никто
никогда не догадается, что здесь стоит самолет.
     Людмила тоже  нырнула под маскировочную сеть и помогла рабочим наземной
команды. Пилотам Красной Армии часто приходилось  самим возиться с техникой,
поскольку   хороших  специалистов  не  хватало.  Впрочем,   на  базе  имелся
прекрасный  механик  -- лучших Людмиле встречать  еще не приходилось. Тем не
менее она всегда участвовала в подготовке У-2  к очередной операции --  ведь
речь шла о ее жизни.
     -- Здравствуйте, товарищ пилот, -- приветствовал ее механик.
     Акцент  выдавал в нем немца.  Высокий, стройный,  с рыжей бородой  и не
сходящей с лица усмешкой -- казалось, он ничего не принимает всерьез.
     -- Здравствуй, -- коротко ответила Людмила.
     Георг Шульц -- настоящий гений с отверткой, но  ведь еще совсем недавно
он  был стрелком немецкого  танка. Потом, во время боев на  Украине, он стал
механиком  эскадрильи. Получить  это место ему  помогла  Людмила, которая по
чистой случайности познакомилась  с  ним  и его командиром  Генрихом Ягером.
Теперь Людмила часто сомневалась, правильно ли тогда поступила.
     -- Ну, как прошел полет? -- спросил он, переходя на немецкий.
     Раньше  Людмила  плохо  знала немецкий, но благодаря общению с Ягером и
Шульцем стала говорить намного лучше.
     -- Нормально, -- ответила Людмила.
     Она  отвернулась  к своему "кукурузнику", чтобы  не  видеть,  как глаза
Шульца  обшаривают ее  тело, словно она забыла надеть свой  плотный  кожаный
комбинезон. Несколько раз он давал волю рукам.  Людмила твердо говорила  ему
"нет", но у нее создалось впечатление,  что именно это слово Шульц по-русски
не  понимает. Впрочем, она не  сомневалась,  что  и  слово  nein он  тоже не
поймет.
     Может быть,  ее  равнодушие  наконец  его  проняло --  во всяком случае
следующий вопрос Шульца относился к делу:
     -- Ты пролетала  над воронкой большой бомбы,  которую  недавно взорвали
русские?
     --  Aber  naturlich,   --  ответила   Людмила.  --  Это  очень  удобное
направление: я точно знаю, что там меня не поджидают зенитки ящеров.
     Шульц выпятил грудь.
     -- Я и  майор Ягер -- теперь полковник Ягер -- участвовали в нападении,
в результате  которого был захвачен редкий  металл. Я подозреваю, что именно
из него ваши ученые сделали бомбу.
     --  В  самом  деле?  --  Людмиле  хотелось, чтобы  ее  слова прозвучали
холодно, но голос дрогнул.
     Она  уже давно  убедилась в  том, что Шульц имеет  обыкновение говорить
правду  и никогда ее не  приукрашивает.  Его прямота не раз смущала Людмилу:
как ему удалось  не попасть  в гестапо?  Любой русский,  который позволил бы
себе _так_ распустить  язык, давно очутился бы в лагере. Или его объявили бы
врагом народа и немедленно казнили. Людмила чувствовала, что Шульц не лжет.
     -- В самом  деле, --  подтвердил механик.  --  Если  бы  не немцы,  вам
никогда  не удалось  бы  сделать  такую  бомбу.  Людмиле  ужасно  захотелось
отвесить ему пощечину.
     -- Я сильно сомневаюсь, что  и вы, _немцы_, -- она произнесла последнее
слово по-русски, -- сумели бы создать бомбу, не получив  своей доли металла.
Однако мы свою бомбу взорвали -- а где же _ваша_?
     Георг Шульц густо покраснел. Людмила усмехнулась. Нацисты  считали себя
венцом  творения,  а  своих  славянских  соседей -- недоумками,  которые  не
способны  создать  бомбу  из  взрывчатого   металла.   Людмила   с  огромным
удовольствием напомнила Шульцу, как сильно нацисты ошиблись.
     -- Давай посмотрим на самолет, -- пробормотал Шульц.
     Людмила не стала с ним спорить -- следовало заняться делом. Как механик
Шульц приносил огромную пользу Красной Армии, и она могла на время забыть  о
его нацистских убеждениях,  а заодно и свинских приставаниях. Многие русские
вели  себя ничуть  не лучше -- Никифор Шолуденко, к примеру.  Как только она
закончит заниматься своим У-2, офицер НКВД ее обязательно допросит.
     Шульц крякнул, осматривая  пятицилиндровый  двигатель Швецова.  Людмила
уже знала, что это означает: механик чем-то недоволен.
     -- Что-то не так? -- спросила она.
     --  Ослабла  одна  из пружин  топливного насоса, -- ответил он. -- Вот,
сама посмотри.
     Людмила  послушно посмотрела. Так  и  есть, пружина потеряла упругость.
Она с уважением покачала головой. Немец вникал во все и обладал маниакальным
стремлением  к порядку. Людмила не могла представить себе русского механика,
который стал бы обращать внимание на работающий узел машины.
     -- У нас есть запасные пружины? -- спросила Людмила.
     -- Кажется, да,  а если нет, я сниму с самолета, который  не летает  по
какой-нибудь другой причине, -- ответил Шульц.
     Людмила кивнула -- так часто делали.
     -- Ладно. Валяй.
     Шульц удивленно на нее посмотрел.
     -- Я  еще  не  все успел проверить, --  сказал он. --  За  кого ты меня
принимаешь -- за  халтурщика русского? Если я нашел одну неполадку, из этого
не следует, что остальное в полном порядке. -- Через  несколько мгновений он
снова недовольно крякнул и ткнул во внутренности двигателя. -- Вот, смотри.
     Людмила была сантиметров на двадцать ниже своего  механика,  поэтому ей
пришлось  встать  на  цыпочки,  чтобы  заглянуть  внутрь   двигателя.  Шульц
повернулся  и быстро поцеловал  ее  в щеку. И тут  же  с  довольной  улыбкой
отступил  на  пару  шагов.  На  этот  раз он вел себя почти  как джентльмен.
Людмила покачала головой и вздохнула:
     -- Тебе не следовало так поступать.
     -- Почему? Может быть, однажды  мне улыбнется удача, --  ответил он без
всякого смущения. -- Ведь майору Ягеру повезло.
     Людмиле  оставалось  надеяться, что под маскировочной сетью  достаточно
темно  и  Шульц не  заметит,  как она  покраснела. Она чувствовала, что щеки
стали пунцовыми.  Да, у них с Ягером  завязался  короткий  роман, когда  она
летала с Молотовым  в Берхтесгаден. Ягер  попал туда же -- Гитлер вручал ему
медаль за доставку взрывчатого металла в Германию.
     -- Майор -- настоящий джентльмен, -- заявила Людмила. -- А ты... -- Она
окончательно смутилась.
     В бесклассовом обществе,  которое  строил Советский Союз, не  следовало
говорить  или  даже  думать  о   джентльменах,  а   тем  более  отдавать  им
предпочтение.
     -- Возможно, -- сказал Шульц. -- Но я здесь, а он -- нет.
     Людмила зарычала от ярости. Шульц расхохотался.  Больше всего  на свете
Людмиле  хотелось оказаться как можно  дальше от  него. Она молча поднырнула
под сеть -- на большее сейчас рассчитывать не приходилось.
     Солдаты тут же бросились поправлять маскировку.
     -- Товарищ летчик, вас уже ждут, -- сказал один из них.
     --  Спасибо,  -- ответила  Людмила  и  быстро  зашагала  по  траншее  к
землянкам.
     Вход  закрывала еще  одна  маскировочная сеть.  Людмила отодвинула ее и
вошла внутрь.
     Всегда  оставалась надежда, что  ее  рапорт  примет  полковник  Карпов,
командир базы, но удача опять  от нее  отвернулась. За складным столом сидел
Никифор  Шолуденко.  Землянку  освещали   четыре  свечи.  Людмила   тихонько
вздохнула; она  шла  на базу пешком  от самой Украины  -- вместе с  офицером
НКВД. Так что  его присутствие здесь, как и в случае с Шульцем, только на ее
совести. Отчего отношения с Шолуденко не улучшались.
     -- Садитесь,  товарищ летчик,  -- предложил он,  указывая  на  потертое
кресло.  Шолуденко,  как  и  Людмила, разговаривал  по-русски  с  украинским
акцентом. -- Вот, выпейте. Вам станет легче после опасного полета.
     И протянул Людмиле стакан с какой-то красноватой жидкостью. Слабый чай?
Она сделала пару осторожных глотков. Нет -- перцовая водка, такой хорошей ей
уже давно пить не приходилось. Людмила еще немного отпила из своего стакана.
     --  Пейте,  пейте,   --  повторил   Шолуденко.   --  Это   поможет  вам
расслабиться.
     Что  ж, он хочет,  чтобы  она  расслабилась.  Она  допила водку. Иногда
сражаться с ящерами легче, чем разговаривать с офицерами собственной армии.
     * * *
     В  нескольких километрах южнее Пскова артиллерия ящеров вела прицельный
огонь   по  укрепленным  позициям  русских   и  немцев,  которые  удерживали
инопланетян на северо-западных  подступах к городу.  Джордж Бэгнолл наблюдал
за  взрывами  снарядов  из  псковского   Крома,  старой  каменной  крепости,
воздвигнутой на слиянии  двух рек -- Великой и Псковы. Бэгнолл надеялся, что
до Крома орудия ящеров не достанут.
     Рядом вздохнул Кен Эмбри.
     -- Им там крепко достается!
     -- Я знаю,  -- ответил Бэгнолл. -- Они расплачиваются за свое недоверие
к нам.
     Эмбри  фыркнул, хотя  шутка Джорджа не показалась ему смешной. Кен  был
пилотом бомбардировщика, на котором  Бэгнолл служил бортмехаником. Англичане
доставили  в Псков радар, чтобы  помочь  русским  в  войне  с ящерами. Из-за
спешки  операцию не удалось толком подготовить. Никто не сообщил англичанам,
что Псков контролируется и русскими, и немцами.  Русские заключили с немцами
союз,  основанный на ненависти к  ящерам.  Однако любви  друг к другу  новые
союзники не испытывали.
     В импровизированный  рабочий кабинет вошли Николай Васильев и Александр
Герман -- один коренастый, с  черной бородой,  другой с рыжими бакенбардами,
похожий  на  лису.  До  появления  ящеров они  командовали  первой и  второй
партизанскими бригадами так называемой Лесной республики и наносили удары по
нацистам,  захватившим Псков.  Теперь  воевали  вместе с генерал-лейтенантом
Куртом Шиллом, который возглавлял все немецкие войска в районе Пскова.
     --  Джентльмены,  --  сказал  Бэгнолл  по-английски,  а  потом  добавил
по-русски: -- Товарищи.
     -- Это не одно и то же, --  недовольно проворчал Александр Герман. -- В
России были джентльмены.  А в Советском  Союзе  есть только товарищи  --  от
джентльменов мы избавились.
     Он  улыбнулся, обнажив желтые заостренные зубы, будто  хотел  показать,
что уже скушал парочку джентльменов на завтрак.
     Александр Герман, еврей, говорил на идиш, а не на немецком, и Бэгнолл с
трудом его  понимал. Но русский Бэгнолл знал еще  хуже  --  всего  несколько
десятков слов, которые ему удалось запомнить после появления в Пскове.
     Командир партизан повторил свои слова по-русски для Николая Васильева.
     -- Да!  -- Голос  Васильева раскатился  по всему  помещению.  Он провел
пальцем  по горлу, показывая, что произошло с джентльменами  старой  России,
после чего добавил одно из немногих немецких слов, которые знал: -- Капут!
     Бэгнолл  и Эмбри, родившиеся в семьях среднего достатка, переглянулись.
Даже в  разгар жестокой войны  энтузиазм, связанный с уничтожением огромного
количества людей, вызывал у них изумление.
     --  Надеюсь,  вам  удалось  договориться  о разделении  полномочий?  --
осторожно проговорил Бэгнолл.
     На сей раз  Александр Герман  обратился  с  вопросом к Васильеву, ответ
которого показался Бэгноллу длинным и невнятным.
     --  Получилось  очень  даже  неплохо.  Возможно,  дело  в том,  что вы,
англичане, оказались честнее, чем мы думали, -- наконец сказал Герман.
     Когда Бэгнолл перевел его слова Эмбри, пилот ответил:
     -- Генерал Шилл сказал нам то же самое.
     --  В том-то все и дело, старина, --  подмигнул Бэгнолл и перевел  свое
замечание на немецкий, чтобы его поняли командиры партизанских отрядов.
     Красные не хотели,  чтобы Шилл отдавал приказы  их людям, а  тот скорее
согласился  бы  проглотить  свой  монокль, чем разрешить  русским руководить
немецкими  солдатами,  --  но  для  защиты Пскова  требовалось  объединенное
командование.  В результате обе стороны договорились,  что они  имеют  право
апеллировать к англичанам, если сочтут какой-либо приказ невыполнимым. Так с
тех пор и поступали.
     -- Если  вам  удастся  сделать так,  чтобы  мы и нацисты были в  равной
степени недовольны происходящим,  значит, вы справитесь со своей задачей, --
заявил Александр Герман.
     -- Просто великолепно, черт возьми, -- пробормотал Кен Эмбри.
     --  Очень  хорошо, --  без колебаний перевел  его  слова  Бэгнолл. Он с
готовностью принес в  жертву подтекст, сохранив общий смысл. К  достигнутому
согласию следовало относиться чрезвычайно бережно.
     Васильев и Александр Герман подошли к висящей на стене карте. Ящеры все
еще находились  в двадцати километрах от города.  Они  уже довольно давно не
предпринимали серьезных  атак  --  "заняты где-то  в другом месте",  полагал
Бэгнолл,  -- однако люди день  и  ночь строили  новые  укрепления.  Впрочем,
оказалось, что летом ночи в Пскове совсем короткие.
     Бэгнолл ждал,  когда  русские  начнут задавать  вопросы, требовать  или
жаловаться  на что-нибудь. Они молчали. Васильев показал на схему строящихся
укреплений  и   принялся   что-то  втолковывать   Герману.   Они  обменялись
несколькими  фразами,  после  чего  ушли --  возможно,  решили  взглянуть на
укрепления своими, глазами.
     --  Все получилось  слишком легко,  --  проворчал Эмбри,  когда русские
убрались прочь.
     -- Не каждый  же день должны происходить катастрофы, -- ответил Бэгнолл
--  и  тут  же  пожалел  о сказанном. По собственному  опыту  он  знал,  что
катастрофы в последнее время  стали  таким же распространенным явлением, как
ласточки  в  небе.  Он  сменил  тему. -- Ты  обойдешься  без  меня в течение
получаса? Я хотел бы немного прогуляться.
     -- Не возражаю, -- ответил Эмбри. -- Ты мне очень помог, а здесь как-то
уж очень сумрачно.
     -- Точно -- и не только из-за тусклого освещения, -- ввернул Бэгнолл.
     Эмбри рассмеялся, хотя оба знали, что Бэгнолл не шутит.
     Выбравшись из-за каменных  стен псковского Крома, Бэгнолл с облегчением
вздохнул. Теперь, когда пришло настоящее лето, Псков стал довольно  приятным
местом  --  если  на время забыть о разрушениях,  которые  принесла  с собой
война.  Пахло  свежей зеленью,  погода стояла  теплая,  солнце  улыбалось  с
голубого  неба,  по   которому  бежали   легкие  перистые  облака.  Щебетали
коноплянки,  крякали утки.  Одно  плохо:  для  того чтобы дождаться  четырех
приятных месяцев, приходилось пережить восемь месяцев ледяного ада.
     Ящеры  долго бомбили  Советский  мост (Бэгнолл  обратил  внимание,  что
пожилые жители Пскова  иногда называют его мостом Троицы) через реку Пскову.
Их атаки отличались  поразительной точностью, одна  из бомб угодила в  центр
пролета.  Люди  перебирались   на  противоположный  берег,  настелив  поверх
пробоины доски, но машина обязательно сорвалась бы в реку.
     Проезжавший на велосипеде немец кивнул Бэгноллу.
     --  Хайль  Гитлер! -- крикнул он, приняв англичанина за одного из своих
товарищей.
     Бэгнолл ограничился ответным кивком. В 1941 году он испытывал смешанные
чувства, когда Сталин заключил союз с Британией. Теперь же тройственный союз
со Сталиным и Гитлером  представлялся  ему  ирреальным  -- мир  окончательно
вывернулся наизнанку.
     -- Проклятье, -- пробормотал Бэгнолл, -- так оно и есть.
     Доски скрипели у Бэгнолла  под ногами, когда  он  переходил по мосту  в
другой  район города. Казалось, каменная  ограда,  за которой стояла церковь
Святых  Козьмы и Дамиана в Примостье,  выстроена еще до того, как возник сам
город.  Высокий,  похожий на  луковицу  купол  венчал  православный  крест с
диагональной планкой.
     В отличие от других больших зданий города церковь не  бомбили. Впрочем,
она  казалась  заброшенной,  краска  давно  облупилась,  а голубиный  помет,
напоминающий снег, покрывал позеленевшую медь купола.
     "Интересно, -- подумал Бэгнолл, -- коммунисты после революции разрешали
использовать церковь по назначению?"
     Солдат в форме Красной Армии сидел  на ограде церкви. Он  -- нет, _она_
помахала Бэгноллу рукой.
     -- Здравствуйте, Татьяна Федоровна, -- сказал он и помахал в ответ.
     Татьяна Федоровна Пирогова спрыгнула с ограды и зашагала ему навстречу,
светлые  локоны блестели в ярком солнечном  свете. Очень хорошенькая -- нет,
черт  возьми,  настоящая  красавица!   Открытое   русское  лицо  с  широкими
скулами... Соблазнительных  очертаний  женственной фигуры не  скрывает  даже
мешковатая форма... Когда  Татьяна подошла к Бэгноллу, она  облизнула пухлую
нижнюю губу, словно прикидывала, какая hors d'oeuvre [<i>Закуска (фр.)</i>] из него
получится.
     Может  быть... Кто знает.  Татьяна стала  проявлять интерес к Бэгноллу,
когда он начал координировать оборону Пскова во время последнего наступления
ящеров.   До   этого   она   была   подругой   Джерома  Джоунза,   оператора
радиолокационной установки. Джоунз, Бэгнолл, Эмбри и Альф Уайт (бедняга Альф
--  он  погиб во  время  боя  к  югу от  Пскова)  прилетели в Россию с новым
радаром.
     Однако  Бэгнолла  смущало  не  то, что он  посягает  на женщину  своего
соотечественника. Очарование Татьяны несколько  портила снайперская винтовка
с оптическим прицелом,  с которой девушка никогда не  расставалась. Она была
превосходным  снайпером,  и  Бэгнолл  не   стыдился  того,  что  побаивается
прекрасной Татьяны.
     Он показал на церковь и сказал:
     -- Schon.
     Татьяна немного понимала по-немецки, хотя сказать практически ничего не
могла.
     Губы девушки изогнулись,  и она  что-то быстро проговорила по-русски --
Бэгноллу  ничего не  удалось понять.  Тогда Татьяна  несколько  раз медленно
повторила всю  фразу, и  он  наконец  сообразил: церковь  и все, что  с  ней
связано,  есть  нечто   примитивное,  предназначенное  для  людей  с  низкой
культурой (страшное  оскорбление в России), суеверная  чепуха... очень жаль,
что ни фашисты, ни ящеры ее не разрушили.
     Затем Татьяна показала на  здание  церкви и сделала вид, ч го открывает
дверь,  после чего задала вопрос, который  Бэгнолл  понял  благодаря долгому
общению с русскими офицерами: Татьяна спрашивала, не хочет ли он по-быстрому
заняться с ней любовью?
     Он   покраснел,   собрался  ответить  и  неудержимо  закашлялся.   Даже
английские уличные девки не ведут себя так дерзко, а Татьяна, часто менявшая
мужчин,  конечно  же,  не   проститутка.   Бэгнолл  пожалел,  что   она   не
удовлетворилась  Джоунзом и обратила  на него  свои прекрасные взоры. Слегка
заикаясь, он ответил:
     -- Нет, спасибо, aber nyet.  Спасибо, но нет. --  Бэгнолл  понимал, что
говорит на двух языках сразу, но был слишком смущен.
     -- Буржуй, -- презрительно бросила Татьяна.
     Она повернулась на каблуках и  пошла прочь,  покачивая , бедрами, чтобы
еще раз показать, чего он лишился.
     Бэгнолл ни  секунды не сомневался, что  Татьяна очень хороша в постели.
Тем не менее он предпочел бы переспать с  львицей;  львица не  могла всадить
ему пулю  в лоб  с полутора тысяч ярдов.  Он поспешил  обратно к  Советскому
мосту, ведущему к Крому. После встречи с Татьяной предстоящие бои  с ящерами
показались ему легкой прогулкой по парку.
     * * *
     Остолоп  Дэниелс  сидел  на  корточках  за  перевернутым  агрегатом  на
мясоперерабатывающем заводе.  Сверкающие  лопасти  агрегата наводили его  на
мрачные мысли. Кажется, что-то шевельнулось в дальнем углу? На всякий случай
он  выпустил короткую  очередь из автомата. Если  там  и было  раньше что-то
живое, то теперь все замерло -- именно к этому Остолоп и стремился.
     --  Мясоперерабатывающий  завод, клянусь своей задницей, -- пробормотал
он, -- Настоящая бойня, вот и все дела.
     Его сильный южный акцент  как нельзя лучше соответствовал влажной жаре,
установившейся в Чикаго. Дэниелс пожалел, что  у него нет противогаза, вроде
того, что он носил во Франции в  1918 году; жара и влажность лишь  усиливали
вонь  знаменитых  чикагских  боен, хотя  здесь уже давным-давно не  забивали
животных. Дэниелсу казалось, что запах не выветрится никогда.
     Огромные корпуса мясоперерабатывающей фабрики "Свифт" и завода  "Армор"
на Расин-авеню,  а также мясокомбината  на соседней улице находились в самом
центре американских  позиций  в  южной  части Чикаго.  Ящеры активно бомбили
корпуса с воздуха,  подвергали их безжалостному артиллерийскому обстрелу, но
американские солдаты  продолжали стойко оборонять развалины. К тому же ящеры
не могли пустить в ход танки  -- выбить противника из города по силам только
пехоте.
     -- Лейтенант  Дэниелс!  --  крикнул  радист Хэнк  Йорк, у которого  был
удивительно писклявый голос.
     -- Что  случилось, Хэнк? -- спросил Остолоп, не спуская  глаз с темного
угла, где еще недавно что-то двигалось.
     Дэниелс  пока не успел привыкнуть к обращению "лейтенант"; он вступил в
армию,  как  только  ящеры  высадились  на  американском континенте, и сразу
получил две нашивки, поскольку участвовал  в Первой мировой  войне. Довольно
быстро ему добавили третью, но командование  взводом он получил только после
того, как был серьезно ранен командир роты капитан Мачек.
     Остолоп не винил армию за то, что она  не слишком быстро повышала его в
звании.  Когда  началась  война,  он  работал менеджером бейсбольной команды
"Декатур Коммодорз", но кто  станет в мирное время присваивать лейтенантское
звание  человеку,  которому  уже  стукнуло пятьдесят?  Проклятье,  он  играл
кетчером в "Кардиналах",  когда  большинство его парней  еще  не родились на
свет!
     Однако времена  давно перестали  быть мирными. Остолоп уцелел, несмотря
на все попытки ящеров с ним покончить, -- и стал лейтенантом.
     -- Сэр, из штаба сообщают, что  ящеры просят разрешения прислать своего
представителя --  с  белым флагом! -- для  обсуждения условий перемирия,  --
сказал Йорк. -- Они хотят  подобрать раненых. Их парламентарий придет оттуда
примерно через десять минут. --  Радист показал в сторону изувеченной  ленты
конвейера. -- Наш командир сказал, что  мы можем  согласиться на любой срок,
не превышающий три часа.
     --  Прекратить  огонь! -- громовым  голосом крикнул Остолоп  -- так  он
отдавал  указания  во  время  бейсбольных  матчей.   --  Передайте  всем  --
прекратить огонь. Возможно, у нас будет перемирие.
     Постепенно  стрельба прекратилась. В наступившей тишине Бела Сабо, один
из обладателей автоматической винтовки "браунинг", испустил радостный вопль.
     --   Черт  побери,  появляется   возможность  насладиться  окурком,  не
опасаясь, что чешуйчатые ублюдки заметят огонек и подстрелят тебя!
     -- На сей раз ты все правильно понял, Дракула, -- ответил Остолоп.
     Сабо,  как  и самого  Дэниелса,  никто не называл  именем,  которое  он
получил при рождении. Сигареты  водились  во взводе исключительно  благодаря
ловкости Дракулы, который слыл самым лучшим добытчиком в роте.
     Видимость не превышала  пятидесяти футов -- повсюду валялись потолочные
балки, обломки стен и горы мусора. С тем же  успехом они могли находиться  в
джунглях.  Дэниелс  вздрогнул, когда  заметил белую  тряпку,  привязанную  к
длинной палке,  которая  медленно  просунулась в изрешеченный пулями дверной
проем. Он выругался,  сообразив, что не успел сделать флаг для  переговоров,
сунул  руку в карман и с некоторым удивлением обнаружил  там носовой платок.
Вытащил его и несколько раз взмахнул над  головой.  Конечно,  белизна платка
вызывала серьезные  сомнения, но ничего  более подходящего Дэниелсу отыскать
не удалось.
     Когда Остолоп убедился, что  никто не собирается  в  него стрелять,  он
медленно поднялся на ноги. Так же осторожно в дверном проеме появился  ящер.
Они пошли навстречу друг другу, обходя  многочисленные  обломки. Глаза ящера
беспрерывно  вращались --  он  смотрел не только  себе под  ноги,  но  и  по
сторонам,  в  любой  момент ожидая  нападения.  Выглядело все  это  довольно
странно, но Остолоп жалел, что не в состоянии проделать то же самое.
     Он отдал честь и сказал:
     --  Лейтенант  Дэниелс,  армия Соединенных  Штатов. Мне сказали, что вы
хотите заключить перемирие.
     Дэниелс надеялся, что у ящеров  хватило ума прислать того,  кто говорит
по-английски, потому что сам он языка инопланетян не знал.
     "Сэм Игер,  наверное, их  уже понимает  --  если  еще  жив", -- подумал
Остолоп.
     Он не видел  Игера с тех  пор,  как около года назад  бывший игрок  его
команды увел в Чикаго захваченных в плен ящеров.
     Ящеры, конечно, очень необычные существа, но глупыми их назвать нельзя.
Парламентер выпрямился во весь свой скромный рост и ответил:
     -- Я  Вуппа,  -- он произнес каждую  букву  "п"  отдельно, --  командир
отряда армии  Расы. -- Он очень  непривычно произносил звуки, но Дэниелс без
труда  понимал его. -- Вы не ошиблись.  Мы  хотим спокойно  собрать раненых,
которые находятся в здании, и просим  вас  не  стрелять, пока мы  будем  это
делать. А мы не станем мешать вам уносить ваших раненых самцов.
     -- И никто не будет  шпионить,  -- уточнил  Дэниелс. -- Кроме  того, во
время перемирия ваши солдаты должны оставаться на своих прежних позициях.
     Ему  еще ни разу не  приходилось договариваться  о перемирии, однако во
Франции он участвовал в сборе раненых именно на таких условиях.
     -- Мы  согласны, --  сразу ответил Вуппа. --  Ваши самцы тоже не должны
занимать новые позиции, пока мы не стреляем друг в друга.
     Остолоп   собрался  сказать,  что  это  очевидно,  но  счел  за  лучшее
промолчать.  Ничто не  является очевидным, когда имеешь дело  с  существами,
снабженными  когтями,  чешуей  и  глазами,  как  у  хамелеона  (тут  Дэниелс
сообразил, что  Вуппе наверняка  кажется  странным  _он  сам_).  Если  ящеры
намереваются  обговорить все  условия  до  последней  мелочи, он  не  станет
возражать.
     -- Мы согласны, -- заявил Дэниелс.
     -- Я  предлагаю прекратить  стрельбу на  одну  десятую  дня Тосев-3, --
сказал Вуппа.
     -- Я уполномочен  дать  согласие на любое  время,  не превышающее  трех
часов, -- ответил Дэниелс.
     Они с сомнением посмотрели друг на друга.
     --  А сколько  часов  содержится в  вашем дне?  --  спросил  Вуппа.  --
Двадцать шесть?
     -- Двадцать четыре, -- ответил Остолоп.
     Любой это знает -- любой _человек_, но Вуппа же не человек!
     Ящер зашипел.
     -- Три часа составляют восьмую часть дня, -- сказал  он. -- Мы согласны
на  ваше  предложение. В  течение одной восьмой части дня мы и вы прекращаем
стрельбу в  большом разбитом здании. Мы заберем своих раненых самцов. Именем
Императора клянусь  соблюдать  наше соглашение. -- И он опустил оба  глаза к
земле.
     Когда  американцы  заключали  перемирия с _бошами_,  никаких  клятв  не
требовалось, но у немцев и американцев гораздо больше общего, чем у ящеров и
американцев.
     -- Мы тоже будем выполнять наш договор, и да поможет нам Бог, -- сказал
Дэниелс.
     -- Значит,  мы  договорились, --  сказал  Вуппа. Он вновь выпрямился во
весь  свой  рост,  хотя его макушка  едва  доставала  Остолопу до  груди,  и
добавил: -- Я заключил с вами договор как с самцом Расы.
     Остолоп решил, что  его  слова  следует воспринимать как  комплимент, и
сделал ответный ход.
     -- Я  заключил  договор с вами как с  человеческим существом, Вуппа, --
сказал Дэниелс и непроизвольно протянул руку.
     Вуппа ее взял. Маленькая  ладонь ящера оказалась теплой, почти горячей,
но пожатие получилось на удивление сильным.
     Когда они опустили руки, Вуппа спросил:
     -- Ваша рука ранена?
     Остолоп  посмотрел на свою  ладонь. Он забыл, какие у  него  шишковатые
пальцы: на руке  кетчера навсегда остается  множество мелких шрамов. Сколько
раз он выбивал и  ломал пальцы? Теперь уже и  не сосчитать.  Вуппа терпеливо
ждал ответа.
     -- Много лет назад, еще до того, как вы сюда прилетели.
     -- Я сообщу своим командирам, что мы заключили перемирие.
     -- Хорошо. -- Остолоп  обернулся и закричал: -- Прекращаем огонь на три
часа! Не стрелять до... -- он посмотрел на часы, -- без четверти пять.
     Люди  и ящеры  осторожно  выбрались  из своих укрытий и  разбрелись  по
огромному зданию,  разыскивая  раненых  товарищей. И люди, и ящеры держали в
руках оружие; один случайный выстрел  мгновенно превратил бы завод "Свифт" в
бойню. Однако никто не выстрелил.
     Условия  перемирия  запрещали  перемещение  войск.  Остолоп намеревался
сдержать  все  свои  обещания:  если ты  нарушаешь данное  слово,  то должен
понимать, что в следующий раз перемирия не будет. Тем не менее он постарался
запомнить все места, откуда появились ящеры.
     "И если Вуппа  не  сделал того же,  -- подумал Остолоп,  -- значит,  он
глупее, чем я думал".
     Ящеры  и американцы  сталкивались  друг  с другом  во  время поисков  и
вступали в короткие переговоры.  Некоторые офицеры потребовали бы немедленно
прекратить  это.  Остолоп  вырос, слушая  истории о солдатах, которые меняли
табак  на  кофе  во  время  Гражданской войны.  Он внимательно  наблюдал  за
происходящим,  но ничего  своим людям  не  запрещал.  Дэниелс  совершенно не
удивился,  увидев,  что Дракула  беседует с  двумя  ящерами.  Когда  Дракула
вернулся, он широко ухмылялся.
     -- Что удалось достать? -- спросил Остолоп.
     -- Точно  не знаю, лейтенант, -- ответил  Сабо, -- но начальство просит
нас добывать приборы чешуйчатых парней -- а они охотно со мной поменялись.
     И он показал Остолопу какое-то устройство, назначение которого осталось
для  лейтенанта тайной.  Может  быть,  ребята в  очках  с толстыми  стеклами
разберутся.
     -- А что ты отдал взамен?
     Дракулы улыбнулся таинственно и немного хищно.
     -- Имбирное печенье.
     * * *
     Дэвид Гольдфарб  вошел в  зал "Друга в беде" и сразу окунулся  в шумное
веселье. В баре клубился дым. К сожалению, он шел от камина, а не от сигарет
или трубок. Гольдфарб уже забыл, когда курил в последний раз.
     Он  сразу же направился к стойке. "Друг  в  беде"  был забит  людьми  в
темно-синей  форме  РАФ  [<i>ВВС   Великобритании</i>]  --  в  основном  офицерами.
Поскольку  Гольдфарб был  всего лишь специалистом  по радарам, ему следовало
пропускать старших по званию.
     Если бы не военно-воздушные силы, "Друг в беде" уже давно закрылся  бы,
поскольку  пивнушка   находилась   в  Брантингторпе,  небольшой  деревеньке,
расположенной  чуть  южнее  Лестера.  Магазин  зеленщика, аптека,  несколько
домов,  бар  -- вот и все достопримечательности. Однако сюда приходили сотни
измученных жаждой мужчин, которые работали или служили  на экспериментальной
базе. В результате для пивной настали дни процветания.
     -- Гольдфарб! -- крикнул кто-то пьяным голосом.
     Дэвид  обернулся.  За соседним  столиком сидел Бэзил Раундбуш. Вместе с
Гольдфарбом он  входил в  группу  капитана Фрэда Хиппла, которая  занималась
изучением  радаров и двигателей самолетов ящеров. Гольдфарб часто думал, что
это  примерно  то  же самое, что познакомить  пехоту  герцога Веллингтона  с
бездымным порохом, но продолжал работать.
     Рядом с Раундбушем -- вот чудо! -- оказалось свободное место. Гольдфарб
направился туда со смешанными  чувствами. Конечно, приятно дать отдых ногам,
но, с другой  стороны, если  он  сядет за столик  с лейтенантом летчиком, на
него  не  посмотрит  ни одна официантка.  Высокий,  светловолосый красавец с
роскошными усами и обаятельной улыбкой, вся грудь украшена медалями -- разве
он оставит скромному соседу хотя бы самый крошечный шанс!
     Гольдфарб  и сам  имел медаль  за военные заслуги...  но у  него  более
низкий  военный чин,  кроме  того, природа  наделила  его  средним  ростом и
худощавым  телосложением, а  темные курчавые волосы и черты лица безошибочно
выдавали  восточноевропейского  еврея.  Рядом с Раундбушем  это  становилось
особенно заметно.  Родители  Дэвида выехали  из Польши  незадолго  до начала
Первой мировой войны.  Гольдфарб прекрасно понимал,  что  очень немногим так
повезло.
     --  Стелла,  дорогая!  --  позвал  Раундбуш.  На  его  крик  немедленно
откликнулась официантка, на лице которой тут же расцвела  широкая улыбка. --
Пинту горького для моего друга и еще одну для меня.
     -- Сейчас принесу, дорогуша. -- И Стелла ушла, покачивая бедрами.
     Раундбуш посмотрел ей вслед.
     -- Видит бог, я бы с удовольствием ущипнул эту попку! -- заявил он.
     Его акцент выпускника престижной английской школы звучал здесь довольно
странно, но  не казался фальшивым. .  --  Откровенно говоря, я  бы  тоже  не
отказался, -- сказал Гольдфарб.
     Он вздохнул.  У него шансов мало, в особенности рядом с Раундбушем,  не
говоря  уже  о  множестве  других  офицеров  в  пивной  --  да  и  на   всей
экспериментальной базе.
     Стелла вернулась  с высокими кружками пива. Раундбуш прищелкнул зубами.
Если бы такое позволил  себе Гольдфарб, то немедленно заработал бы пощечину.
Стелла кокетливо взглянула на усатого пилота и хихикнула.
     "Где справедливость?" -- подумал Гольдфарб.  Мысль достойная Талмуда --
если бы речь не шла о шансах переспать с хорошенькой официанткой.
     Бэзил   Раундбуш  высоко   поднял  свою  кружку,   Гольдфарбу  пришлось
последовать  его  примеру.  Вместо  того  чтобы провозгласить  тост  в честь
прелестей Стеллы, как предполагал Гольдфарб, Раундбуш неожиданно заявил:
     -- За "метеор"! -- И сделал большой глоток.
     --  За "метеор"! -- Гольдфарб вновь последовал примеру летчика  и выпил
свое пиво.
     Если  уж  быть  честным  до  конца, то истребитель гораздо  важнее, чем
прелести официантки, -- да и драку такой тост не спровоцирует.
     -- Ради "метеора"  мы будем хорошими мальчиками и вернемся в казармы до
отбоя, --  сказал Раундбуш. -- А завтра утром встанем и постараемся привести
себя в приличный вид -- хотя и пьем здесь верблюжью мочу за двенадцать часов
до вылета.
     Слабое,  кисловатое пиво  оставляло желать лучшего даже  по  стандартам
военного  времени.  Гольдфарб  уже  собрался   согласиться  с   Бэзилом,   с
подобающими  преувеличениями,   конечно...  когда   до  него   дошел   смысл
сказанного.
     -- _Мы_  собираемся лететь?  -- переспросил он. -- Значит, на  "метеор"
наконец установили радар?
     -- Да,  -- кивнул  Раундбуш.  -- Теперь  у нас появится  больше  шансов
против ящеров, не так ли?
     Он  говорил  небрежно.  Раундбуш  пилотировал  "спитфайр"  в  битве  за
Британию,  когда жизнь летчиков измерялась днями.  Однако у "спитфайра" были
практически  равные  возможности с  "Мессершмиттом-109".  Вступив  в  бой  с
истребителями ящеров, пилот,  желавший вернуться  на  базу, мог рассчитывать
только на  удачу.  А уж  сбить вражеский самолет  -- надежды  не больше, чем
выиграть в ирландском тотализаторе.
     -- Неужели ты думаешь, что теперь мы сумеем им что-то противопоставить?
-- спросил Гольдфарб.
     -- Мы добавили радар, ты и сам знаешь, как он важен, а еще  нам удалось
существенно поднять скорость, -- ответил Раундбуш. -- Вместе это значительно
увеличивает наши шансы -- теперь они стали всего лишь паршивыми.
     Шутка  могла  бы  получиться  неплохой.  Беда в том,  что  Раундбуш  не
собирался шутить.  Гольдфарбу при помощи находящегося на базе в Дувре радара
удавалось  засечь самолеты  ящеров  до того, как  их присутствие становилось
очевидным для  остальных.  Самолеты  ящеров  летали  так  высоко  и с  такой
поразительной  скоростью,  что многие  начинали  сомневаться  в  исправности
прибора. Теперь сомнений уже ни у кого не возникало.
     --  Ты  ведь  летал с  радаром, не так ли? --  сказал Раундбуш. --  Да,
конечно; вот почему капитан  Хиппл хотел, чтобы ты  вошел  в нашу группу. Не
обращай на меня внимания. Сегодня я веду себя, как осел.
     --  Верно. --  Гольдфарб  надеялся,  что пилот  поймет: он согласился с
замечанием  насчет опыта,  а  не  осла.  Дэвид  действительно  разбирался  в
радарах.  --  Однако  в бомбардировщике  больше  места  для  радара,  чем  в
"метеоре".
     -- Точно, -- кивнул Раундбуш, допивая пиво.
     Гольдфарб  тоже  прикончил  свою кружку, а  затем  поднял  руку,  чтобы
заказать выпивку. Так требовал обычай: двое друзей заказывают  по две кружки
каждый;  четверо  -- четыре; если в  компании  восемь человек,  они вряд  ли
сумеют самостоятельно добраться до дому.
     Стелла далеко не сразу обратила внимание на простого оператора,  однако
полкроны  Гольдфарба  ничем  не  отличались  от  денег остальных посетителей
пивной. Впрочем, когда Стелла ушла за сдачей, она  совсем не так старательно
виляла бедрами.
     -- Жаль, что у нас нет управляемых ракет,  как у ящеров. Тогда мы могли
бы  сбивать  их  самолеты даже  с  двадцати миль.  Когда мы  оказываемся  на
расстоянии прицельного выстрела,  у нас появляются приличные  шансы, но  вот
осуществить их трудно.
     -- Да, я знаю, -- ответил Гольдфарб.
     Ящеры  обстреливали своими  ракетами  "Ланкастер", в котором  он летал.
Выключение радара  приводило  к  тому, что  они не попадали  в цель,  но  от
неработающего  радара  еще меньше пользы, чем если бы его не было  вовсе, --
дополнительный вес делал самолет более тяжелым и менее маневренным.
     --  Хорошо.  Я  поставил  тебя в известность  о том,  что  нас ждет. --
Раундбуш опустошил свою  кружку одним глотком и махнул  Стелле  рукой, чтобы
она принесла добавки. -- Выпьем еще, а потом поплетемся домой, на базу.
     Еще одна кружка превратилась в две: Гольдфарб настоял на том, что  тоже
должен угостить Раундбуша.  Отчасти  потому, что так полагалось, а с  другой
стороны, он хотел развеять  миф  о  жадности  евреев.  Родители  Гольдфарба,
которые являлись типичным  продуктом более  жестокого мира, с  детства учили
его,  что он ни в коем случае не  должен выставлять себя  на посмешище перед
людьми другой национальности.
     Возвращаясь на велосипеде на базу после четырех  кружек пива, Гольдфарб
переосмыслил слова Раундбуша о том, что они "поплетутся" домой. Он радовался
тому, что  в  таком  состоянии  ему  не  нужно вести  машину.  Гольдфарб  не
сомневался, что назавтра проснется с жестокой головной  болью, но совершенно
точно знал,  что  она  не помешает ему хорошо делать свою работу. И  уж ни в
коем случае не станет преградой полету в истребителе.
     Впрочем, головная  боль, с  которой  он  проснулся  на следующий  день,
катастрофически отвлекала его от разумных  мыслей,  когда он  направлялся на
работу  в  барак, где группа  Хиппла  ютилась  вместе с метеорологами. Дэвид
постоянно думал  о предстоящем  полете и  никак  не мог  сосредоточиться  на
решении  ребуса, коим представлялся  ему  радар, снятый  со сбитого самолета
ящеров.
     Бэзил  Раундбуш выпил  накануне больше четырех кружек --  Гольдфарб  не
знал,  сколько,  --  но  казался  свежим,  точно  майская   роза,  и  весело
насвистывал мотивчик,  показавшийся  Гольдфарбу  незнакомым.  Капитан  Морис
Кеннан поднял голову от кипы трехмерных чертежей и сказал:
     -- Во-первых, ты перевираешь мотив, а во-вторых, слова -- а это уже кое
о чем говорит.
     --  Спасибо,  сэр,  --  весело  ответил  Раундбуш,  и  Кеннан  поспешно
склонился над своими чертежами.
     Не будь Раундбуш летчиком, он мог бы стать отличным военным психологом.
     Около  десяти  часов утра  Гольдфарб перестал делать  вид,  что сегодня
самый обычный день: Лео Хортон, его коллега, ткнул его в бок и прошептал:
     -- Вечно тебе везет.
     После  этого Гольдфарб только изображал, что  работает. Примерно  через
час к нему подошел Раундбуш и хлопнул по плечу.
     --  По-моему,  пришла  пора  нарядиться  в  наши блистающие  доспехи  и
проверить, на что способна боевая лошадка.
     Лексика времен  короля  Артура  в других  устах  звучала  бы  глупо, но
Раундбуша природа наградила  беспечным нравом,  который  помогал  ему делать
подобные  заявления  совершенно хладнокровно и без малейшего смущения. Кроме
того,  он  принял  участие  в  огромном  количестве  воздушных  поединков  и
чувствовал себя  уверенно и  спокойно.  Гольдфарб кивнул и молча встал из-за
рабочего стола.
     Под   яркими   лучами  летнего  английского  солнца  в  кожаном  летном
комбинезоне на меху было ужасно жарко, но Гольдфарб без единого слова жалобы
застегнул все  крючки  и  молнии. На высоте трех или четырех  миль  о летнем
тепле придется забыть. "Метеор" мог подняться гораздо выше, чем "Ланкастер",
на котором Гольдфарб летал раньше.
     В "Ланкастере" он управлялся с радаром в просторном бомбовом отсеке.  В
новом  двухместном  "метеоре"  Дэвид  сидел  за  спиной  пилота в удлиненной
кабине.  Сам  радар  крепился  к корпусу самолета и  находился  за пределами
кабины -- перед Гольдфарбом располагались  лишь монитор и панель управления.
Если возникнут  какие-либо  неполадки, разобраться  с ними  Гольдфарб сможет
только после приземления.
     Механики  и  охрана  вывели  самолет  из ангара на  посадочную  полосу.
Гольдфарб множество раз слышал рев реактивных двигателей, но  еще никогда не
находился  внутри самолета во время старта. Он бы  с удовольствием  обошелся
без новых ощущений: уж очень они напоминали свидание с бормашиной.
     --  Немного  шумновато, не  так  ли?  -- спросил Раундбуш по внутренней
связи.
     В тот момент, когда "метеор" начал  разбег, Гольдфарб понял, что сменил
лошадь   с   пивоварни   на   чистокровного   скакуна.  Вой  двигателя  стал
оглушительным,  и  истребитель  взмыл  в  воздух,  словно его  выпустили  из
катапульты.
     Во всяком случае Гольдфарб думал  именно так,  пока  Бэзил Раундбуш  не
сказал:
     -- Этот двигатель  еще не выведен на проектную мощность, зато следующий
будет обладать дополнительными возможностями.
     --  Благодарю,  я  и так  потрясен,  --  проговорил  Дэвид.  --  Какова
максимальная высота полета?
     -- Около  сорока  тысяч футов,  --  ответил Раундбуш.  -- Мы наберем ее
менее чем за полчаса, полагаю, оттуда откроется превосходный вид.
     --  Наверное,  ты  прав,  --  сказал  Гольдфарб,  вдыхая  воздух  через
кислородную маску.
     "Ланкастеру", на котором  он  летал раньше,  приходилось тратить  вдвое
больше времени, чтобы набрать вдвое меньшую высоту, а Раундбуш жалуется, что
двигатель недостаточно хорош! Слова пилота показались Гольдфарбу абсурдными.
С  другой  стороны,  не  следует  забывать,  с  каким  врагом  им  предстоит
встретиться.
     "Метеор" слегка  накренился.  Сквозь разрывы в  белых облаках Гольдфарб
любовался зеленым лоскутным одеялом английского пейзажа.
     -- Хорошо еще,  что мы поднялись в  воздух  сейчас, а  не  пару месяцев
назад, -- небрежно проговорил Раундбуш. -- Тогда наши зенитки стреляли, едва
заслышав шум реактивного двигателя  --  в уверенности,  что  он  принадлежит
ящерам. Несколько "пионеров" и  "метеоров"  получили  небольшие повреждения.
Впрочем, ни один из них зенитчики не сбили.
     -- Да уж, -- пробормотал Гольдфарб.
     К счастью, эта мысль не пришла ему  в голову раньше. Он прекрасно знал,
что, как только раздавался  рев  реактивных  двигателей,  зенитки немедленно
открывали огонь.
     -- Как работает радар? -- спросил Раундбуш, напоминая Дэвиду, зачем они
поднялись в воздух.
     Гольдфарб  проверил  электронно-лучевую   трубку.  Он   никак   не  мог
привыкнуть к  тому,  что  с ее  помощью  получил возможность  видеть намного
дальше, чем если  бы  смотрел глазами.  А в  особенности  на высоте орлиного
гнезда, где Дэвид начинал чувствовать себя королем бесконечного пространства
-- весь мир лежал у его ног.
     -- Вроде бы  все работает,  как положено, -- осторожно сказал он.  -- Я
вижу  несколько  точек  на  экране.  Судя по  высоте  и  скорости, это  наши
самолеты. Мы можем взять южнее, я поищу самолеты ящеров?
     --  Смена курса на  один-восемь-ноль,  -- отозвался Раундбуш  в  манере
викторианского кучера, всегда  готового  ублажить пассажира-франта и отвезти
его  в  Будлз  [<i>Лондонский  аристократический клуб</i>]. Как и  положено  пилоту
истребителя, Раундбуш внимательно  смотрел  вперед,  пока  "метеор" совершал
поворот. -- Я ничего не вижу.
     Гольдфарб тоже  ничего  не  замечал  --  его  экран  оставался  пустым.
Пожалуй, он  был  разочарован. С  другой стороны, теперь он мог  вздохнуть с
облегчением: ведь если он не видит самолеты ящеров, значит, и они не засекли
"метеор".  Раунд-буш ясно  дал ему  понять,  насколько  велико  преимущество
самолетов ящеров.
     Затем Дэвиду  показалось,  что  на экране что-то  промелькнуло  -- а  в
следующее мгновение появились полосы помех, похожие на северное сияние.
     --  Кажется,  нас  засекли,  -- возбужденно  доложил  Гольдфарб.  -- На
пределе  возможностей радара я заметил вражеский самолет, а  потом  возникли
помехи -- из чего следует, что они нас увидели.
     --  Из  чего  следует,  что в  самом ближайшем будущем к  нам  в  гости
пожалует  пара  ракет,  --   ответил  Раундбуш.  --  Полагаю,  при  нынешних
обстоятельствах дожидаться их не стоит.
     И  он стремительно бросил "метеор" вниз. Желудок Гольдфарба -- так  ему
показалось -- отстал на несколько  тысяч футов.  Дэвид изо всех сил старался
удержать  завтрак  внутри:  блевать,  когда  на тебе  кислородная  маска, не
рекомендуется. Раундбуш  проводил  самые  сложные  противозенитные  маневры,
крылья  самолета стонали. Гольдфарб решил,  что  пилот проверяет возможности
"метеора". Оставалось надеяться, что самолет не подведет.
     Дэвид выключил радар, чтобы ракета не нашла цель. Теперь он превратился
в  простого  пассажира, бесполезный  балласт. Раундбуш  продолжал  снижение.
Земля неслась  им навстречу. Они так и не узнали, пустили ящеры в них ракету
или потеряли след "метеора". Последние минуты  полета  показались Гольдфарбу
особенно страшными.
     Как только шасси истребителя коснулись земли, Дэвид сказал:
     -- Спасибо. -- И после короткой  паузы  добавил: --  Нам  предстоит еще
очень много работы, не так ли?
     * * *
     Теэрц теперь управлялся с ниппонскими палочками для еды очень ловко. Он
отправлял  в рот рис и кусочки сырой рыбы, не  уронив ни крошки. В последнее
время Боль