рались к нам с минометом!
     Последовал новый  взрыв, ближе. Куски обшивки сыпались  на танк со всех
сторон. Военный инженер упал на землю, из раны на боку хлынула кровь. К нему
на  помощь бросился медик, и вскоре  двое самцов унесли инженера в  укрытие.
Остальные продолжали устанавливать таран.
     Уссмак не мог не восхищаться их мужеством. Он бы  ни за какие деньги не
согласился  выполнять  эту работу -- наверное, даже за большую порцию имбиря
-- на Тосев-3.
     Впрочем,  и  его   собственная  работа  сейчас  выглядела  не   слишком
привлекательно.
     * * *
     Мордехай Анелевич, сжавшись, сидел в глубоком окопчике, посреди густого
кустарника  и  надеялся,  что  здесь  ему ничего  не грозит.  Похоже, лесные
партизаны  не  учли,  как   сильно  их  атаки  разозлили  ящеров,  и  теперь
инопланетяне намеревались стереть их с лица земли.
     Впереди,  а  также слева  и  справа  послышалась стрельба. Он знал, что
необходимо сменить  позицию, но  любое  перемещение казалось  самым коротким
путем к гибели. Иногда лучше всего сидеть на месте и не шевелиться.
     Ящеры чувствовали себя в лесу еще хуже, чем городской еврей вроде него.
Анелевич,  сжимавший  в руках "маузер", слышал, как они  пробежали мимо  его
укрытия.  Если ящерам захочется  заглянуть в кусты, он дорого  продаст  свою
жизнь.  Если   нет  --  Мордехай   не   собирался  докладывать  им  о  своем
местонахождении. Суть партизанской войны  состояла в том,  чтобы  уцелеть  и
нанести удар на следующий день.
     Время ползло на  свинцовых ногах. Он вытащил немецкую флягу и осторожно
сделал  несколько  глотков --  воды осталось совсем немного,  и  кто  знает,
сколько  еще придется здесь просидеть.  А для поисков воды  сейчас не  самое
лучшее время.
     Затрещали кусты.
     "Sh'та yisroayl, adonai elohaynu, adonai ekhod", -- пронеслось у него в
голове: первая молитва,  которую узнает еврей,  и последняя, слетающая с его
уст  перед смертью. Впрочем,  Мордехай  решил,  что еще рано  произносить ее
вслух, лишь постарался осторожно повернуться в ту сторону,  откуда доносился
шум.  Мордехай боялся,  что  ему придется выскочить  из  окопчика  и открыть
огонь; иначе ящеры могут просто забросать его гранатами.
     -- Шмуэль? -- раздался едва слышный шепот; голос, вне всякого сомнения,
принадлежал человеку.
     --  Да. Кто  здесь?  --  Человек  говорил  слишком  тихо,  но  Мордехай
догадался. -- Иржи?
     В качестве ответа раздался тихий смех.
     --  Вы,  проклятые  евреи,  слишком умные,  -- проворчал разведчик.  --
Пойдем. Не  стоит  здесь сидеть. Рано или  поздно они тебя  найдут.  Я  ведь
сумел.
     Если Иржи говорит, что здесь опасно, значит, так  оно  и есть. Анелевич
вылез из своего укрытия.
     --  Интересно, как ты меня заметил? -- спросил он. -- Мне казалось, что
это невозможно.
     --  А  вот  как,  --  ответил разведчик. -- Я  огляделся по сторонам  и
заметил  превосходное местечко,  где мог  бы спрятаться сам. Тогда я спросил
себя,  у кого  хватит ума  воспользоваться  таким  отличным укрытием? Мне  в
голову сразу же пришло одно имя, поэтому...
     --  Наверное,  я должен  быть польщен, -- прервал его Мордехай. --  Вы,
проклятые поляки, слишком умные.
     Иржи взглянул на него и засмеялся так громко, что испугались оба.
     -- Пойдем отсюда, -- сказал поляк, успокоившись. -- Нам нужны двигаться
на восток, в том направлении, откуда они пришли. Теперь, когда большая часть
ящеров углубилась  в  лес,  мы легко  от них ускользнем.  Полагаю, они хотят
выгнать нас  на  другой  отряд,  который устроил засаду. Во  всяком  случае,
именно так нацисты боролись с партизанами.
     -- И мы  поймали немало польских ублюдков, -- послышался голос у них за
спиной; говорили на немецком.
     Оба резко обернулись. На них с усмешкой смотрел Фридрих.
     -- Поляки и евреи слишком много болтают.
     -- Потому что мы обсуждаем немцев, -- парировал Анелевич.
     Он ненавидел то, как нахально держится Фридрих. Казалось, немец считает
себя венцом творения, как .зимой 1941 года, когда ящеров не было и в помине,
а нацисты оседлали Европу и стремительно продвигались к Москве.
     Немец мрачно посмотрел на него.
     -- У тебя на все есть остроумный  ответ,  верно? -- сказал он. Анелевич
напрягся.  Еще  пара  слов,  и  кто-нибудь  здесь умрет;  а  он  умирать  не
собирался. Однако нацист  продолжал:  --  Типичный  еврей. Но в одном вы оба
правы -- пора уносить отсюда ноги. Пошли.
     И они зашагали на восток по звериной тропе, которую Мордехай никогда бы
сам не заметил. Казалось, они собираются в очередной раз напасть на врага, а
не  спасаются  от  него  бегством.  Иржи  шел  первым,  Фридрих   последним,
предоставив еврею место посередине. Мордехай так шумел, что этого хватило на
небольшой отряд.
     -- Терпеть не могу партизан, -- заявил  Фридрих и  негромко рассмеялся.
-- Впрочем, охотиться за вами, ублюдками, тоже было не слишком приятно.
     --  Охотятся  за _нами_  ублюдками,  --  поправил  его Мордехай. --  Не
забывай, на чьей ты стороне.
     Иногда полезно иметь бывшего врага в  качестве  союзника. Анелевич имел
лишь теоретическое представление о том, как действовали охотники, а  Фридрих
сам участвовал в облавах. И если бы не Фридрих...
     Иржи неожиданно зашипел:
     -- Стойте. Мы вышли к дороге.
     Мордехай  остановился. Он не слышал за спиной шагов  Фридриха,  значит,
немец тоже застыл на месте.
     -- Все тихо. Будем перебираться на ту сторону по одному.
     Анелевич старался  двигаться  как  можно тише. Как и следовало ожидать,
Фридрих  не отставал. Иржи осторожно выглянул из-за куста,  а  затем  быстро
перебежал через грязную  дорогу  и  спрятался в  кустах  на  противоположной
стороне.  Мордехай  подождал  несколько  секунд,  чтобы  убедиться,  что все
спокойно,  а  затем  последовал за  поляком.  Иржи умудрился  проделать  все
практически  бесшумно, но когда в кустарник  вломился Мордехай, ветви громко
затрещали. Анелевич разозлился  на  себя  еще  больше,  увидев,  как Фридрих
легко, словно тень, скользнул под соседний куст.
     Иржи быстро нашел продолжение звериной тропы и вновь зашагал на восток.
Обернувшись, он сказал:
     -- Необходимо подальше уйти от места боя. Я не знаю, но...
     --  Ты тоже  почувствовал,  да?  -- спросил Фридрих.  --  Словно кто-то
прошел  по  твоей  могиле?  Уж  не  знаю, в чем  тут дело,  но  мне  это  не
понравилось. А что скажешь ты, Шмуэль?
     -- А я ничего не почувствовал, -- признался Анелевич.
     Здесь  он не доверял  своим инстинктам.  В гетто он обладал обостренным
чувством опасности. А в лесу ощущал себя совершенно чужим.
     -- Что-то... -- пробормотал Иржи.
     И тут началась стрельба.
     Ящеры затаились впереди  и чуть  в стороне. После  первого же  выстрела
Мордехай бросился на землю. Впереди послышался стон -- Иржи был ранен.
     Раздался многократно усиленный голос ящера, говорившего на  польском  с
сильным акцентом.
     -- Мы  видели,  как  вы  пересекли дорогу.  Вам  не спастись. Сейчас мы
прекратим огонь, чтобы вы могли сдаться. В противном случае вы умрете.
     Стрельба  прекратилась.  Однако  они  слышали,  что  сзади приближаются
ящеры.  Сверху  раздался  шум  вертолета, пару  раз  он даже  промелькнул  в
просвете между листьями.
     Анелевич прикинул их шансы. Ящеры не знают, кто он такой. Значит, им не
известно,  какой информацией он  располагает. Он положил "маузер" на  землю,
встал на ноги и поднял руки над головой.
     В пяти или десяти метрах у него за  спиной  Фридрих сделал то же самое.
Немец криво улыбнулся.
     -- Может быть, удастся сбежать?
     -- Да, было бы неплохо, -- согласился Анелевич.
     Ему не раз удавалось организовать побеги для  других людей  (интересно,
что сейчас делает Мойше  Русецки), да и сам  он умудрился сбежать из Варшавы
из-под самого носа  ящеров. Впрочем, удастся ли  ему выбраться из  тюремного
лагеря, уже другой вопрос.
     Несколько ящеров  с автоматами в руках  подошли  к нему  и Фридриху. Он
стоял неподвижно, чтобы не спугнуть ящеров, которые могли случайно нажать на
курок. Один из них сделал выразительное движение -- _сюда_.
     -- Пошел! -- сказал он на плохом польском.
     Анелевич и Фридрих побрели прочь под дулами автоматов.
     * * *
     Ранс  Ауэрбах и  его  отряд  въезжали в  Ламар,  штат  Колорадо,  после
очередного рейда в захваченный ящерами Канзас. На  спинах нескольких лошадей
были  привязаны тела  погибших товарищей:  когда воюешь с  ящерами, ничто не
дается даром. Но отряд выполнил поставленную задачу.
     Ауэрбах повернулся к Биллу Магрудеру.
     -- Старина Джо Селиг больше не будет флиртовать с ящерами.
     --  Сэр,  мы  сделали  хорошее  дело,  --  ответил  Магрудер.  Его лицо
почернело от сажи; он был в числе тех, кто поджигал конюшню Селига. Магрудер
прищурился и  сплюнул на середину дороги. -- Проклятый коллаборационист. Вот
уж не думал, что когда-нибудь увижу таких ублюдков в Соединенных Штатах.
     --  И я  тоже, -- хмуро отозвался  Ауэрбах. -- Наверное,  негодяи вроде
Селига  есть  повсюду. Не  хочется  это  признавать,  но отрицать  очевидное
невозможно.
     Рядом с  главной  улицей  возле перекрестка с  Санта-Фе  стоял памятник
Мадонне Трейл, посвященный матерям  пионеров. Жаль, что  у  некоторых из них
вместо внуков оказались подлые змеи.
     Над  головами пролетел голубь, направлявшийся к  зданию окружного суда.
Ауэрбах заметил  на его левой лапе алюминиевую трубочку.  Настроение немного
улучшилось.
     --  Посмотрим,  что  ящеры  придумают,  чтобы  помешать  нам передавать
новости таким способом, -- сказал он.
     Магрудер не заметил птицу, но сообразил, что имел в виду капитан.
     --  Почтовые голуби? -- спросил он, а когда Ауэрбах  кивнул,  подхватил
тему: --  Да,  до  тех  пор,  пока  мы  пользуемся  идеями,  почерпнутыми  в
девятнадцатом веке, ящеры ни о чем не догадаются. Главная проблема состоит в
том, что, как только  мы обращаемся к современным методам ведения войны, они
нас легко побеждают.
     --  Да  уж,  --  печально  согласился  Ауэрбах.  --  А  если  мы  будем
пользоваться устройствами девятнадцатого века, а они -- двадцатого,  нам  их
никогда  не  победить,  если  только мы не станем гораздо  умнее. -- У  него
начала  зарождаться  новая  идея,  но она исчезла  прежде, чем он  успел  ее
осмыслить.
     До войны Ламар  был городом  средних размеров: его население составляло
около четырех тысяч человек. В  отличие от многих других городов  сейчас  он
заметно  увеличился.  Многие горожане погибли  или  бежали,  но на их  место
пришли солдаты, поскольку здесь располагался форпост борьбы с ящерами. Город
постоянно находился  в руках американцев, и сюда стекались беженцы  с других
восточных территорий.
     Армейский  штаб  размещался  в помещении  Первого  национального банка,
расположенного неподалеку от здания суда (впрочем, в Ламаре все было рядом).
Ауэрбах распустил солдат, чтобы они занялись лошадьми, а сам  пошел доложить
о результатах операции.
     Полковник Мортон Норденскольд выслушал его и одобрительно кивнул.
     -- Хорошая работа, -- сказал он. -- Предатели должны знать, что их ждет
расплата.
     Вероятно, Норденскольд родился где-то на  Среднем Западе:  в его голосе
слышался явный скандинавский акцент.
     -- Да, сэр. -- Ауэрбах ощутил, как его техасский говор стал слышнее  --
обычная  реакция на  северный акцент.  --  Какие будут  приказания для моего
отряда, сэр?
     -- Обычные,  -- ответил  Норденскольд.  --  Наблюдение, патрулирование,
рейды. Учитывая наше положение, что еще нам остается?
     -- Согласен с  вами, сэр, --  сказал Ауэрбах.  --  Кстати, сэр,  что мы
будем  делать,  если ящеры  двинутся  на танках  на  запад, как  они сделали
прошлой зимой в  Канзасе? Я  горжусь своей  принадлежностью  к кавалерии  --
поймите  меня  правильно,  -- но против  танков лошадей  можно  использовать
только один раз. Да и людей, вероятно, тоже.
     --  Я знаю. --  Норденскольд носил  маленькие, аккуратные седые усы  --
слишком маленькие и аккуратные, чтобы они распушились,  когда он вздыхал. --
Капитан,  мы  сделаем все,  что будет в  наших  силах:  попытаемся  измотать
противника, при первом удобном случае будем переходить в контратаки... -- Он
вновь  вздохнул. -- Если отбросить в  сторону армейскую болтовню, многие  из
нас погибнут, пытаясь сдержать ящеров. У вас есть еще вопросы, Ауэрбах?
     -- Нет, сэр, -- ответил Ране.  Норденскольд оказался более  откровенным
человеком, чем он ожидал.
     Ситуация оставалась тяжелой, и надежды на то, что в ближайшее время она
улучшится, не  было. Ауэрбах и сам  это прекрасно понимал, но услышать такое
от непосредственного начальства равносильно хорошему удару в зубы.
     -- Тогда вы свободны, -- сказал полковник.
     На его столе скопилось множество бумаг, часть  из них были донесениями,
написанными на оборотной  стороне  банковских  бланков.  Как  только Ауэрбах
вышел из кабинета, Норденскольд занялся ими.
     Лишенный  электрического освещения зал Первого национального банка, где
когда-то  обслуживали  клиентов, выглядел довольно мрачно. Ране  прищурился,
выйдя  на  яркий солнечный  свет.  Затем  он  коснулся  указательным пальцем
козырька своей фуражки, приветствуя Пенни Саммерс.
     -- Здравствуйте, мисс Пенни. Как поживаете?
     -- Со мной все в порядке, -- равнодушно проговорила Пенни Саммерс.
     Она вела  себя  так с тех  самых пор, как Ауэрбах привез ее в Ламар  из
Лакина. Она ни на что не обращала внимания, и он ее понимал: когда у тебя на
глазах  твоего отца превращают в кровавое месиво, ты надолго теряешь интерес
к жизни.
     -- Вы очень мило выглядите, -- галантно заметил он.
     Она и в самом деле была хорошенькой,  но Ауэрбах слегка погрешил против
истины. На лице Пенни Саммерс застыла печать боли, к  тому же, как  и у всех
обитателей  Ламара,  оно не отличалось  особой  чистотой.  Кроме  того,  она
по-прежнему ходила в комбинезоне, в котором Ауэрбах увидел ее впервые, когда
во  время  рейда  в  Лакин  Пенни с  отцом  решили присоединиться  к  отряду
кавалерии. Из-под комбинезона  виднелась мужская  рубашка,  давно пережившая
свои лучшие годы -- может быть, даже десятилетия, -- она была велика девушке
на несколько размеров.
     Пенни пожала плечами,  но вовсе не потому, что не поверила капитану, --
просто ей было все равно.
     -- Люди, у которых вы живете, вас не обижают? -- спросил Ауэрбах.
     -- Наверное, -- равнодушно ответила она, и он начал терять надежду, что
она  хоть к чему-нибудь проявит интерес.  Однако  Пенни немного оживилась  и
добавила: -- Мистер Перди попытался ко мне приставать, когда я  раздевалась,
чтобы лечь спать,  но я сказала ему, что я ваша  подружка и вы  оторвете ему
голову, если он от меня не отстанет.
     -- Пожалуй, мне следует оторвать ему голову в любом случае, -- прорычал
Ауэрбах; у него имелись вполне определенные и  жесткие представления о  том,
что  можно делать, а что -- нет.  Пользоваться слабостью тех, кому ты должен
помогать, -- категорически нельзя.
     -- Я предупредила, что расскажу его жене, -- продолжала Пенни.
     В  ее  голосе  появилось  нечто,  напоминающее  иронию.  Уверенности  у
Ауэрбаха  не  было,  но он  в первый  раз  заметил  у  Пенни  хоть  какое-то
проявление  юмора  с  тех  пор,  как погиб  ее  отец.  Он  решил рискнуть  и
рассмеялся.
     -- Хорошая мысль,  --  заметил он. --  А почему  вы упомянули про меня?
Конечно, я не против того, чтобы это было правдой, но...
     -- Потому что мистер Перди знает, что я приехала сюда с вами, к тому же
вы моложе и в два раза больше, -- ответила Пенни Саммерс.
     Если она и заметила какой-то особый смысл в замечании капитана, то виду
не подала.
     Ауэрбах вздохнул. Ему хотелось что-нибудь сделать для девушки, но он не
знал, как  ей  помочь.  Когда  он попрощался с ней, Пенни кивнула в ответ  и
зашагала дальше. Капитан  сомневался, что  она шла  куда-то  с  определенной
целью,   наверное,  просто  гуляла  по  городу.  Возможно,   семейка   Перди
действовала ей на нервы.
     Он  свернул на перекрестке и направился  к конюшням (как забавно, что в
городах вновь  появились конюшни; их все позакрывали  еще  до его рождения).
Надо было проведать лошадь: если ты не заботишься о своем коне больше, чем о
себе, значит, тебе нечего делать в кавалерии.
     Послышался чей-то напевный голос:
     -- Привет, капитан Ранс, сэр!
     Ауэрбах резко  обернулся. Только  один  человек  называл его  капитаном
Рансом. Для  своих солдат он  был капитаном  Ауэрбахом. Друзья называли  его
просто Ране -- впрочем, люди, которых он считал своими друзьями,  находились
далеко от Ламара, да  и вообще от Колорадо. Так и есть, ему улыбалась Рэйчел
Хайнс. Он улыбнулся в ответ:
     -- Привет.
     Если Пенни после гибели Уэнделла Саммерса ушла в себя, Рэйчел в  Ламаре
расцвела.  На  ней все еще было платье, в котором она сбежала из Лакина,  не
слишком чистое, но она  носила его со вкусом, о котором Пенни забыла -- если
вообще имела. Один только бог знает, где Рэйчел раздобыла косметику, которая
придавала ее лицу дополнительное очарование. Ее внешность эффектно дополняла
закинутая на плечо винтовка.
     Возможно, Рэйчел  носила  оружие не просто так. Подойдя к Ауэрбаху, она
спросила:
     -- Когда вы возьмете меня с собой в рейд против ящеров?
     Он не стал отказывать ей  сразу, как поступил  бы раньше,  до появления
ящеров. Положение, в котором  оказались Соединенные Штаты, было отлаянным. В
таких  ситуациях  уже  не  имело  первостепенного  значения,  можешь  ли  ты
помочиться,  не  присаживаясь,  -- главное, умеешь ли ты скакать на  лошади,
метко стрелять и выполнять приказы.
     Он изучающе смотрел на Рэйчел Хайнс. Она  не опустила  глаз.  Некоторые
женщины никогда  и никому не  доставляли неприятностей, однако в Рэйчел была
дерзость, из-за которой могли возникнуть проблемы. Поэтому Ауэрбах  не  стал
принимать решение сразу.
     --   Сейчас   я  не  могу   дать  вам  однозначного  ответа.  Полковник
Норденскольд еще не принял решения. -- Он сказал чистую правду.
     Рэйчел подошла к нему еще на один шаг; она оказалась так близко к нему,
что Ауэрбаху захотелось отступить. Она  провела языком по  губам, и  Ауэрбах
заметил, что она пользуется помадой.
     -- Я готова практически на все, чтобы отправиться с вами, -- прошептала
она с придыханием. По опыту капитан знал, что так обычно говорят в спальне.
     На  лбу  у  него  выступил  пот,  не  имеющий  ничего  общего  с  жарой
колорадского  лета. В  последнее время ему редко  удавалось  провести ночь с
женщиной, а ведь он, как и многие  другие мужчины, всегда  возвращался после
рейдов  в состоянии  возбуждения  --  естественная  реакция на  то, что тебе
удалось выжить.
     Но если Рэйчел готова улечься с  ним в  постель, чтобы получить то, что
хочет, она сделает то же самое и с другим мужчиной. Вежливо, на случай, если
он  неправильно.  ее  понял  (хотя  он  практически  не сомневался  в  своей
правоте), он сказал:
     -- Сожалею, но не все зависит от меня. Как я уже говорил, окончательное
решение принимает полковник.
     --  Ну, тогда  мне  следует поговорить с _ним_, не так ли?  --  И  она,
покачивая бедрами, зашагала в сторону Первого национального банка.
     Интересно,  подумал   Ауэрбах,   сумеет   ли   полковник   Норденскольд
противостоять ее льстивым речам? И станет ли пытаться?
     Кавалерийский капитан занялся своей лошадью, размышляя, придется ли ему
пожалеть о том, что он отверг Рэйчел.
     -- Проклятье,  если  бы  она хотела  от  меня чего-нибудь  попроще,  --
пробормотал он себе под нос. -- Например, ограбить банк...
     * * *
     Лесли Гровс  никогда не делал  вид, что является боевым генералом, даже
перед самим собой. Инженеры сражаются с природой или с намерениями нехороших
людей в другой  военной  форме,  которые хотят уничтожить  то,  что пытаются
сделать  они.  Так что  ему  не следовало  размышлять  о сражениях с плохими
парнями -- во всяком случае непосредственно.
     С другой стороны, инженеры должны быть готовы  в любой  момент встать в
строй.  Никогда не знаешь,  что случится с  боевыми  офицерами. Если  потери
окажутся слишком большими, ты можешь оказаться на их месте.
     Поэтому  Гровс  тратил  немало  времени, изучая  военные  карты.  Чтобы
поддерживать  себя  в  форме,   он  часто  старался  выработать  оптимальную
стратегию за обе  стороны. С простительной  гордостью он считал, что  немало
преуспел в этом деле.
     Изучая висевшую в  его кабинете  карту, генерал  состроил  гримасу.  Не
нужно  быть  Наполеоном,  чтобы понять: стоит ящерам захотеть, и они возьмут
под контроль все Колорадо и войдут в Денвер, даже не запыхавшись.
     -- Что их может остановить? -- фыркнул Гровс. -- Неужели  кавалерия? --
Он уже  много лет  не  видел  на  картах значков, обозначающих кавалерию,  и
гордился тем, что сразу же их вспомнил.
     Кавалерия  против   ящеров?  Кавалерия  с  трудом  управлялась  даже  с
индейцами сиу, и генерал сильно сомневался,  что за последние  три поколения
этот вид  войск настолько  развился, что  способен  дать  отпор инопланетным
захватчикам.  Если ящеры  втемяшат в свои  зубастые  головы,  что  им  нужен
Денвер, кавалерия их не остановит.
     Даже  все бронетанковые дивизионы Соединенных Штатов  не смогли  бы  их
удержать, но Гровс предпочитал  не думать о таком варианте развития события.
Реальность рождала достаточное количество проблем, требовавших решения.
     -- Они не могут знать, что мы работаем над атомной бомбой именно здесь,
-- громко  произнес он,  словно ожидая, что  через  несколько  мгновений  на
свободном стуле,  стоящем напротив, материализуется _некто_ и  согласится  с
его мудрыми речами.
     Конечно,   если   ящеры   узнают,  что   Металлургическая   лаборатория
расположена именно здесь, им будет достаточно  поступить с Денвером так  же,
как  с  Токио: смести город  с лица  земли. Если Соединенные Штаты  к  этому
моменту  не успеют  сделать  свою бомбу, война  будет проиграна,  во  всяком
случае по эту сторону Атлантики.
     -- Япония разбита, началось вторжение в Англию, -- пробормотал он.
     Удивительное дело,  уничтожение Токио ужасно его встревожило. Год назад
он испытывал совсем  другие чувства, когда Джимми  Дулиттл получил  почетную
медаль конгресса [<i>Высшая военная награда США; учреждена в период Гражданской
войны  в 1862 году, вручается президентом от  имени  конгресса</i>] за  бомбежку
столицы Японии, а вся страна аплодировала стоя. Теперь же...
     --  Если  мы проиграем  сейчас, то вся  ответственность  ляжет на плечи
красных и нацистов, -- нахмурившись, продолжал Гровс.
     Какая отвратительная  мысль: зависеть  от двух самых  гнусных  режимов,
когда-либо изобретенных человечеством. Возможно, лучше оказаться под властью
ящеров...
     Гровс покачал головой. Нет. Нет ничего хуже, чем жить под игом  ящеров.
Он  поднял  палец  в   воздух,  словно  хотел  показать,  что  нашел  новую,
замечательную мысль.
     -- Главное, чтобы они ничего не узнали, -- объявил он.
     До сих пор лаборатория не совершала ошибок. И если удача их не оставит,
все будет хорошо.
     Больше всего  Гровса беспокоило то, что  ящерам  вовсе  не  обязательно
знать,  что  американцы проводят  ядерные  исследования  в Денвере. Если они
примут решение двигаться на запад, Денвер -- самый крупный город -- окажется
у  них  на пути. Может  быть, персонал Метлаба  спасется  --  успели же  они
ускользнуть из Чикаго? Но куда они отправятся отсюда, он  не имел понятия. И
сколько драгоценного  времени  будет потеряно?  Никто не  мог сказать точно.
Гровс не сомневался,  что  _непоправимо_ много.  Имеют ли право  Соединенные
Штаты -- да и весь мир -- на подобные потери? Вот тут он знал ответ: нет, не
имеют.
     Гровс  вышел  из-за  стола,  потянулся  и направился  к  двери.  Вместо
офицерской  фуражки он надел мягкую шляпу с широкими полями.  На его  плечах
красовались звезды бригадного  генерала, но  он  замазал их  серой  краской,
чтобы  блеск  не привлек внимания воздушной разведки ящеров. Ему  совсем  не
хотелось,  чтобы  ящеров  заинтересовал  вопрос,   что  делает   генерал   в
университетском  городке.  Они достаточно  разумны, чтобы сообразить:  здесь
ведутся научные исследования, связанные с войной, и тогда -- прощай, Денвер.
     Прогулка  к ядерному  реактору, находящемуся под  футбольным полем,  за
исключением еды и сна,  стала  единственным перерывом, который позволял себе
Гровс, дни которого были наполнены напряженным трудом. С востока гражданские
лица, мужчины и женщины, копали противотанковые траншеи. Конечно, без солдат
и орудий толку от них будет мало, но  генерал  привык делать все, что в  его
силах, -- и требовал такого же отношения от всех остальных.
     Под землей на стене  коридора,  неподалеку от атомного реактора, висела
диаграмма. На  ней прослеживались  изменения двух  факторов: масса плутония,
производимого за день, а также его общее количество. Именно за вторым числом
Гровс следил, как коршун.
     Из-за угла появился Лео Сциллард.
     -- Доброе утро, генерал,  -- сказал он  с сильным  венгерским акцентом,
который  заставлял Гровса --  да и многих других -- вспоминать о Беле Лугоши
[<i>Бела  Лугоши  (1882-1956) -- актер  театра и кино,  настоящее имя  --  Бела
Бласко.  По  национальности  венгр,  в США с 1921  года. Славу  ему принесло
исполнение  роли графа-вампира,  сначала  на  сцене  (1927 год),  а затем  в
знаменитой картине,  ставшей классикой  фильмов  ужасов  -- "Дракула"  (1931
год)</i>].
     Впрочем, в его голосе Гровс  слышал  не  только ярко выраженный акцент.
Генерал  подозревал,  что это  презрение  ко всем, кто  носит  военную форму
Соединенных Штатов. Гровсу  хотелось ответить тем же, но он старался держать
себя  в  руках.  Не  следовало  забывать,  что  Сциллард  помогал  сохранить
независимость США.
     Кроме  того, генерал мог и  ошибаться  --  не  слишком ли далеко идущие
выводы  он делал из короткого приветствия? Однако  ему и раньше  приходилось
сталкиваться с физиком, и впечатление от встреч оставалось неизменным.
     --   Доброе   утро,  доктор  Сциллард,   --   ответил   он   как  можно
доброжелательнее  --  диаграмма давала повод  для хорошего настроения. -- Мы
добываем  более  десяти  граммов  в  день   в   течение  последней   недели.
Превосходный результат.
     --  Да,  безусловно, нам  удалось сделать  шаг  вперед. Запуск  второго
реактора  очень  помог. БОльшую часть  продукции дает он. Нам удалось внести
улучшения в конструкцию.
     -- Так всегда бывает,  -- кивнул Гровс. -- Сначала  ты  строишь  первый
объект и смотришь, как он  работает. Во второй раз удается улучшить исходный
замысел, а начиная с третьего и  четвертого можно поставить  производство на
поток.
     --  Грамотная  теория  позволила   бы  сразу  же  создать  качественное
устройство, -- сказал Сциллард, голос которого прозвучал излишне холодно.
     Гровс улыбнулся. Вот она, разница  между ученым, который  считает,  что
теория может адекватно  объяснить мир, и инженером,  полагающим,  что  нужно
немного поработать, чтобы создать нужный прибор.
     -- Мы стараемся сократить время, необходимое для  создания плутония. Но
всякий  раз, когда я смотрю на  диаграмму, мне становится  ясно, что  раньше
следующего года мы не успеем -- а это плохо.
     -- Мы делаем все возможное, учитывая наличие материалов и оборудования,
--  ответил  Сциллард.  -- Если Ханфорд  оправдает наши ожидания,  мы сможем
вскоре начать  производство и там, если, конечно, сумеем построить  фабрику,
не привлекая внимания ящеров.
     -- Да, если, -- мрачно повторил Гровс. -- Теперь я жалею,  что отправил
Ларссена одного. Если с ним что-нибудь случится... нам придется рассчитывать
на Ханфорд, опираясь на теорию, а не на факты.
     Сциллард бросил на Гровса удивленный взгляд. Физик обладал своеобразным
чувством юмора,  но его поразило,  что генерал  тоже  способен шутить. После
короткого колебания Сциллард ответил:
     --  Атомные  реакторы, которые  мы хотим построить  в  Ханфорде,  имеют
изящную конструкцию, по сравнению с которой наши  нынешние образцы покажутся
неуклюжими самоделками.  Река Колумбия даст достаточное количество  воды для
охлаждения -- там реакторы будут гораздо эффективнее.
     -- Доставить оборудование и  людей в  Ханфорд будет довольно сложно, --
сказал  Гровс.  -- Сейчас перевозка  любых грузов стала делом  непростым. Не
следует забывать, что ящеры захватили половину страны.
     -- Если мы не построим  новые реакторы, производство плутония останется
малоэффективным, -- сказал Сциллард.
     -- Я знаю, -- кивнул Гровс.
     Соединенным Штатам  предстояло сделать очень  много, чтобы выиграть эту
войну. Но ведь многого  Соединенные Штаты  сделать просто не  могли... Гровс
превосходно владел  логикой.  И  сейчас он об  этом пожалел  --  уж  слишком
безрадостные получались выводы.
     * * *
     Дэвид Гольдфарб вытянулся  по стойке смирно.  Мимо проходил Фред Хиппл.
Получалось, что Дэвид смотрел на фуражку  невысокого командира группы сверху
вниз.
     -- Разрешите обратиться, сэр?
     Хиппл остановился и кивнул.
     -- В чем дело, Гольдфарб?
     Гольдфарб помедлил  несколько  секунд,  собираясь с мыслями, и сразу же
стал  слышен грохот артиллерии. Северный фронт находился всего  в нескольких
милях. До  сих пор ящеры только держали здесь  оборону; их основной удар был
направлен  на Лондон с  юга.  Впрочем,  англичане  отбивались  с  не меньшей
яростью.
     -- Сэр, я прошу вас перевести меня в экипаж самолета, который участвует
в сражениях, -- сказал Гольдфарб.
     --  Я  ожидал, что  ты об этом попросишь. -- Хиппл  провел пальцами  по
тонкой  линии усов. -- Твой боевой  дух достоин одобрения. Однако я не  могу
удовлетворить   твою  просьбу.  Напротив.  До  тех  пор   пока  исследования
продолжаются,  я приложу все  усилия,  чтобы  наша  команда  сохранила  свой
состав. -- Он вновь потер усы. -- Ты не первый просишь меня о переводе.
     --  Я  понимаю,  сэр, но у  меня только  сейчас  появилась  возможность
поговорить с вами наедине, -- сказал Гольдфарб.
     Поскольку у него не  было офицерского  звания,  Дэвид ночевал в  другой
части  казарм,  отдельно  от  остальной  группы,  занимавшейся исследованием
ракетных двигателей и радарной  установки.  Выбрать момент для разговора вне
лаборатории, где они все  работали, оказалось  довольно  трудно  -- а сейчас
разрывы снарядов и клубы дыма придавали его словам оттенок срочности.
     -- Да, я все понимаю. Успокойся. -- Хиппл слегка смутился. -- Могу лишь
добавить, что моя  собственная  просьба  вернуть меня в  действующие  войска
также  отклонена.  И  должен  признать,  причина  показалась  мне  настолько
серьезной, что мне пришлось согласиться. -- Он переступил  с ноги на ногу --
непривычный жест для безупречного офицера.
     -- И каковы же причины,  сэр? -- Гольдфарб не удержался и развел руки в
стороны.  -- Враг вторгся в  нашу  страну,  и  мне  кажется, на счету каждый
человек, способный держать оружие.
     Хиппл грустно улыбнулся.
     --  Ты  повторяешь  мои собственные слова, хотя я,  помнится, употребил
выражение "забраться  в кабину".  А  в ответ мне сказали, что  в моих словах
лишь на пенни мудрости, а глупости -- на целый фунт. В кабине  мы можем быть
лишь  обычным экипажем, а технический прогресс  не  должен  останавливаться.
Тогда,  даже проиграв  одно сражение, у  нас  появится  надежда на  победу в
следующем, поэтому -- надеюсь,  ты  простишь  меня, если  я процитирую слова
нашего воздушного вице-маршала, --  мы  должны  оставаться здесь до тех пор,
пока нас не эвакуируют или не захватят.
     -- Есть,  сэр, --  сказал  Гольдфарб. И осмелился добавить: -- Но, сэр,
если мы проиграем одно сражение, будут ли у нас надежды на другое?
     -- Убедительный довод, -- признал Хиппл. -- Если под  "мы" ты понимаешь
Великобританию, я  осмелюсь  ответить -- нет. Но если ты  говоришь обо  всем
человечестве, то  я скажу -- да. И если  нас эвакуируют, мы отправимся не  в
горы  Уэльса,  или  в  Шотландию, или  в Белфаст. Полагаю,  нас  отправят  в
Норвегию, где мы объединимся с немцами, -- нет, меня не слишком  вдохновляет
такая перспектива, а  по  твоему лицу я вижу,  что и  тебя тоже, -- но  наши
желания  едва ли  принимаются в  расчет.  Впрочем, более вероятно,  что  нам
предстоит  пересечь Атлантику и продолжить работу в Канаде  или  Соединенных
Штатах. А пока наш долг -- оставаться здесь. Все понятно?
     -- Да, сэр, -- повторил Гольдфарб.
     Хиппл кивнул, словно им удалось решить  все  проблемы,  и отправился по
своим делам. Вздохнув, Гольдфарб вернулся в лабораторию.
     Бэзил Раундбуш без  особого  интереса изучал чертеж.  Он поднял голову,
когда  вошел  Гольдфарб, увидел его мрачную  физиономию и  сразу понял,  что
произошло.
     -- Старик и тебя не отпустил сражаться?
     --  Вот  именно.  -- Гольдфарб махнул рукой в сторону пулеметов системы
Стена и запасных магазинов  с патронами. -- Наверное, они развесили все  это
хозяйство, чтобы мы чувствовали себя солдатами и не просились на фронт.
     Раундбуш невесело рассмеялся.
     -- Хорошо  сказано.  Зря  я  так  старательно  учился.  Будь  я обычным
пилотом,  участвовал  бы  в сражениях,  а не сидел, как  прикованный,  возле
чертежей.
     Один из метеорологов заметил:
     --  Если  бы  вы  с самого  начала участвовали в  сражениях в  качестве
простого пилота, скорее всего, сейчас вам бы уже не о чем было беспокоиться.
     -- Отвали, Ральф, -- проворчал Бэзил Раундбуш.
     За  подобную  реплику  он  мог бы врезать  кому угодно,  но Ральф Виггс
лишился ноги еще во время сражения при Сомме. Ральфу удалось выжить, и он на
собственном опыте знал, что такое бессмысленные жертвы.
     --  Пойми  меня правильно, парень, -- сказал Ральф.  -- Я  тоже пытался
вернуться  в строй  --  если  они взяли  Бадера  Жестяные Ноги  пилотировать
"спитфайр", почему бы не пристроить к делу меня, у которого не хватает всего
одной  ноги? Блайтерс сказал, что я лучше послужу короне, если буду  следить
за давлением и направлением ветра.
     -- Паршивая  работа,  Ральф, но  кто-то должен ее  делать,  --  ответил
Раундбуш. --  Как бы  я хотел ничего не знать  о турбинах.  Сделали  из меня
инженера...
     У Гольдфарба не  было  никаких оснований  жаловаться  на несправедливую
судьбу. Если бы  он  еще  до войны  не помешался  на радио,  то не  стал  бы
оператором  радиолокационной  установки;  и  тогда его  взяли бы  в  пехоту.
Конечно, он мог бы остаться в  живых после  Дюнкерка, но  там  погибло очень
много хороших парней.
     Он  занялся   узлом,  которые   они  с  Лео  Хортоном  сняли  с  радара
разбившегося  истребителя  ящеров.  Шаг  за  шагом  они  разбирались  в  его
функциях, хотя далеко не всегда им удавалось понять, _как_ он работает.
     Он уже  собрался снять первые показания приборов, когда раздался сигнал
воздушной  тревоги. Ругаясь на  смеси  английского  и  идиш,  он  бросился к
траншее, выкопанной рядом с лабораторией, и спрыгнул в нее.
     Бэзил  Раундбуш едва не приземлился ему на голову. На бегу офицер успел
прихватить пару пулеметов Стена и запас патронов для  небольшой войны. Когда
у них  над головами пронесся первый самолет ящеров, Бэзил выпустил ему вслед
длинную очередь.
     -- Вдруг  мне  улыбнется удача,  кто знает! --  прокричал он Гольдфарбу
сквозь адский грохот.
     Бомбы падали  на  землю, расшвыривая людей,  заполнявших  траншеи,  как
тряпичных кукол.
     --   Странная   схема,   --   заметил   Гольдфарб,   ставший   знатоком
бомбардировок. --  Обычно они атакуют посадочные полосы, а сегодня,  похоже,
сосредоточились на зданиях, -- Он высунулся из траншеи. -- Да, точно.
     Многие домики и  здания  экспериментальной военно-воздушной базы сильно
пострадали.  В лабораторию не попала ни одна  бомба, зато все стекла  выбило
взрывной волной.
     Раундбуш вертел головой в разные стороны.
     -- Ты прав -- они не  сбросили ни одной бомбы  на посадочные полосы, --
сказал  он.  --  Совсем  не  похоже  на ящеров. Такое впечатление,  что  они
хотят... -- он ненадолго замолчал, -- оставить их для себя.
     Не  успел Раундбуш  замолчать, как раздался  оглушительный  рев  с юга.
Казалось, он доносится  сверху, но Гольдфарбу никогда не приходилось слышать
ничего  подобного.  Затем  он   заметил  нечто,  напоминающее   головастика,
промчавшегося над линией электропередачи.
     -- Вертолет! -- закричал он.
     -- Вертолеты,  -- мрачно поправил его Раундбуш. -- И они направляются к
нам -- наверное, хотят захватить посадочную полосу.
     Некоторое   время  Гольдфарб   продолжал   наблюдение.  Затем  один  из
вертолетов сделал ракетный  залп. Дэвид бросился на  дно траншеи.  Несколько
ракет  ударило в здание  лаборатории; сверху на людей  упал  кусок  горячего
железа, плашмя, словно агрессивный игрок противника в регби.
     -- Ой! -- воскликнул Гольдфарб. Раздалось еще несколько взрывов.
     Дэвид попытался  отодвинуть кусок железа и вылезти, но Раундбуш  прижал
его к земле.
     -- Не дергайся, дурак! -- закричал офицер.
     Словно подчеркивая его правоту, в  пыль рядом с ними ударила пулеметная
очередь. Когда истребитель атакует  тебя на бреющем полете, это продолжается
совсем недолго. А вертолеты висят в воздухе неподвижно и поливают  огнем все
вокруг.
     Перекрывая шум выстрелов, Гольдфарб сказал:
     -- Похоже,  исследовательская группа Хиппла  только что прекратила свое
существование.
     -- Ты совершенно прав, -- ответил Раундбуш.
     -- Ладно, дайте мне "стен", -- сказал Ральф Виггс. -- Если они намерены
нас расстрелять, мы хотя бы откроем ответный огонь.
     Одноногий немолодой метеоролог говорил совершенно спокойно, и Гольдфарб
ему позавидовал. Но после Сомме Ниггса трудно было чем-то удивить.
     Раундбуш  передал ему  пулемет. Виггс  взвел затвор, высунул из траншеи
голову и принялся стрелять, несмотря на то что  противник продолжал поливать
их очередями. При  Сомме был настоящий пулеметный  ад,  когда  сотни  орудий
поливали  британских  солдат,  бегущих  навстречу  вражеским   позициям.  По
сравнению с этим атака ящеров была легкой разминкой.
     Если Виггс  нашел  в себе мужество сражаться, Гольдфарб решил,  что  он
ничем не хуже.  Он выглянул  из  траншеи.  Вертолеты по-прежнему висели  над
посадочной  полосой,  прикрывая  ящеров, которые  бежали  по  бетонированной
полосе, стреляя из  автоматов.  Гольдфарб пустил длинную очередь.  Несколько
ящеров  упало, но  он не знал,  подстрелил  ли он их или они  просто  решили
переждать огонь.
     В следующее  мгновение один  из  вертолетов превратился в  бело-голубой
огненный шар. Гольдфарб завопил, как индеец. Брантингторп  окружали зенитки.
Выяснилось,  что  они  умеют  стрелять не только  по  своим истребителям, но
иногда сбивают и вертолеты ящеров.
     Уцелевший вертолет  развернулся в воздухе  и выпустил несколько ракет в
сторону  зенитного орудия,  сбившего его  спутника.  Гольдфарб  не мог  себе
представить,  чтобы  кто-то  мог выжить  в  образовавшемся огненном  аду, но
зенитка продолжала стрелять. Затем вертолет дернулся. Гольдфарб закричал еще
громче. К сожалению, второй вертолет не взорвался, а полетел прочь -- за ним
тянулся хвост дыма.
     Бэзил Раундбуш  выскочил из  траншеи и принялся  стрелять  по  залегшим
ящерам.
     -- Нужно  прикончить их сейчас, --  закричал  он,  -- пока  у  них  нет
прикрытия с воздуха.
     Гольдфарб выскочил из траншеи,  хотя чувствовал себя так,  будто с него
вдруг сорвали всю одежду.  Он выпустил пулеметную  очередь, упал на живот и,
периодически стреляя, пополз вперед.
     К ним  присоединились люди, которые выскакивали из  траншей  и развалин
зданий. Ральф  Виггс  ковылял в  атаку, словно вернулся в 1916  год. В  него
попала пуля. Он упал, но продолжал стрелять.
     -- Ты серьезно ранен? -- спросил Гольдфарб. Виггс покачал головой.
     -- Пуля попала в колено, и я не могу встать, но в остальном со мной все
в порядке. -- И он вновь принялся стрелять.
     Он держался  совсем  не как  человек,  только  что получивший  ранение.
Гольдфарб удивленно посмотрел на него, но тут сообразил,  что вражеская пуля
попала  в  протез.  И  хотя  они  находились на  открытом  месте,  Гольдфарб
расхохотался.
     -- Здесь не больше двух взводов, --  прикинул  Раундбуш. -- Мы можем  с
ними покончить.
     И  в подтверждение его слов зенитный пулемет, который так и  не  смогли
уничтожить  вертолеты, открыл огонь по ящерам. Первыми использовать  зенитки
против пехоты придумали немцы  в 1940  году  во  время молниеносной войны во
Франции. Получилось дьявольски эффективно.
     Гольдфарб  побежал к  обломкам,  разбросанным  на посадочной полосе,  и
спрятался за  ними, радуясь,  что ему удалось найти укрытие. Высунув  наружу
ствол пулемета, он выпустил короткую очередь в сторону ящеров.
     --  Прекратить  огонь! --  крикнул  кто-то  с  противоположной  стороны
посадочной полосы. -- Они хотят сдаться.
     Постепенно  стрельба  начала  стихать.  Гольдфарб  осторожно  высунулся
наружу и посмотрел на ящеров. Он видел  их  в виде точек на экране радара, а
также  во  время  налета на тюрьму, когда  они освободили  его  кузена Мойше
Русецкого.  Но только теперь, когда остатки атакующего отряда бросили оружие
и подняли руки, он сумел разглядеть неприятеля как следует.
     Ящеры были  ростом  с  ребенка. Конечно,  Дэвид  их  уже  видел,  но на
эмоциональном уровне только сейчас  понял,  как  сильно  они  отличаются  от
людей.  Они  обладали такой развитой  технологией,  словно были  великанами.
Впрочем,  если по правде, ящеры совсем  не походили  на детей -- наклоненный
вперед  корпус,  покрытый чешуей, как  у  динозавров,  шлемы  и бронежилеты,
которые придавали им воинственный вид -- наверное, более воинственный, чем у
него, подумал Дэвид, бросив взгляд на свою грязную форму РАФ.
     К нему подошел Бэзил Раундбуш.
     -- Клянусь богом, мы их победили! -- воскликнул он.
     --  Точно.  -- Гольдфарб знал, что его  голос  прозвучал  удивленно, но
ничего не  мог с собой  поделать. Он не  ожидал, что  останется в живых, тем
более одержит победу. -- Интересно, подойдет ли мне их бронежилет?
     -- Хорошая мысль! -- воскликнул Раундбуш и  оглядел Гольдфарба с ног до
головы. -- Ты стройнее и ниже меня, может, тебе повезет. Надеюсь,  подойдет,
поскольку время исследований в  старой доброй Англии подошло к  концу. -- Он
пнул  разбитую логарифмическую  линейку.  --  Пока мы  не  вышвырнем  отсюда
чешуйчатых ублюдков, нам остается только сражаться.


        Глава 6

     "О  боже!  Заключите меня  в скорлупу ореха, и я буду чувствовать  себя
повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!" [<i>"Гамлет", акт
II, сцена 2. Перевод Бориса Пастернака</i>].
     "Проклятье,  откуда эта цитата? "Макбет"? "Гамлет"?  "Король  Лир"?" --
Йенс Ларссен никак не мог вспомнить, но, черт подери, это точно из Шекспира.
Строчки всплыли в его сознании, когда он взобрался на вершину Льюистон-Хилл.
     Глядя на запад  с вершины горы, он вполне мог считать себя  повелителем
бесконечности. Даже  в этих местах, славящихся своими прекрасными пейзажами,
открывшийся  его  глазам  вид  производил  потрясающее  впечатление.  Кругом
расстилалась  заросшая  полынью  бесконечная  прерия  штата  Вашингтон,  для
которой гораздо больше подходило слово "пустыня".
     Впрочем, недалеко отсюда располагался город Кларксон, штат Вашингтон, а
на этом берегу реки -- городок Льюистон, штат Айдахо,  угнездившийся в месте
слияния рек Змея  и  Клируотер,  зажатый с  севера и  юга  горами,  так  что
казалось, будто город состоит из одной длинной улицы.
     Вниз по течению Змеи плыли деревянные плоты, ниже их  выловят из воды и
используют для  борьбы  с  ящерами. Казалось, время  вернулось на  поколение
назад, все чаще и чаще части самолетов делали из дерева.
     Но сейчас Йенса не волновала война с инопланетянами. Покорение  ящерами
всей Земли было  кошмаром из дурного сна. Но  если  люди,  которые готовятся
остановить  ящеров,   причинили  ему   столько  зла,  как  он  должен   себя
чувствовать?
     -- Как  в аду,  --  вслух  проговорил  Ларссен.  И  нажал на  педали --
Льюистон был уже рядом.
     "Нужно съехать вниз", -- так ему  сказали; на  расстоянии в десять миль
между Льюистон-Хилл  и самим  Льюистоном местность понижалась на  две тысячи
футов,  в  среднем  на  четыре  градуса.  Средние  значения могут  оказаться
обманчивыми  -- в  некоторых  местах  уклон  оказался гораздо  более крутым.
Спускаться  вниз  на  велосипеде  было  приятно,  но  если  бы ему  пришлось
возвращаться  тем же  путем,  он брел бы  пешком до самой вершины.  От одной
только мысли об этом у Йенса начинали болеть ноги.
     В  Льюистоне  царила суета, какой он  не видел с  тех  пор, как ушел из
Денвера --  или покинул  Чикаго.  По  улицам  шагали  лесорубы и  рабочие  с
лесопилок; далеко не весь добытый здесь лес отправлялся в Вашингтон. Большая
часть дерева  шла на одну из крупнейших  в мире лесосушилок, расположенную в
миле вниз по течению Клируотер. Судя по дыму, который поднимался из ее труб,
она работала  на  полную мощность.  Как  бы  ящеры  ни старались,  они  не в
состоянии уничтожить все заводы.
     Абстрактно   лесопилка  представляла   интерес,   но   Йенс   не   стал
останавливаться,  чтобы   ее  рассмотреть.  Зато,  подъехав  к  зданию  ИМКА
[<i>Ассоциация молодых христиан</i>], он так резко затормозил, что чуть не врезался
головой  в  руль.  У  входа  стояло  несколько  велосипедов,  рядом  дежурил
вооруженный пистолетом охранник. Ларссену уже приходилось наблюдать подобные
картины  в  Денвере, да и в других  местах. Более того, на  улицах Льюистона
часто попадались лошади.
     Ларссен  кивнул  охраннику,  оставил свой велосипед рядом с другими  и,
войдя в здание, спросил у сидящего за конторкой клерка:
     -- У вас есть горячая вода?
     --  Да,  сэр,  --  ответил мужчина,  которого  не  смутило  неожиданное
появление чумазого незнакомца с рюкзаком и винтовкой за  плечами.  Очевидно,
здесь и не такое  видали. -- Горячий душ стоит  два доллара. Если  вы хотите
побриться,  то  можете  воспользоваться опасной  бритвой,  и,  пожалуй,  вам
потребуются ножницы -- еще пятьдесят центов. Если оставите у меня свои вещи,
получите их обратно, когда расплатитесь.
     Ларссен отдал ему винтовку "Спрингфилд".
     -- Спасибо, дружище. Бритва мне не понадобится; я привык к бороде.
     --  Многие  мужчины  так говорят,  --  кивнув, ответил  клерк.  -- Если
хотите,   чтобы   вашу  одежду  постирали,  прачечная  Чанга  находится   на
противоположной стороне улицы, там знают свое дело.
     -- Я здесь  проездом,  боюсь, что  не смогу  задержаться, но  все равно
спасибо, -- сказал Йенс. -- Но горячий душ! Горячая сосиска!
     И он направился в душевую.
     Как и обещал клерк, вода в душе была горячей, даже  обжигающей. А мыло,
явно  домашнего производства, мягкое, с большим количеством щелока и сильным
запахом, справилось не только с грязью, но и  содрало  верхний слой кожи. Но
когда Йенс выключил воду и вытерся полотенцем, его кожа вновь стала розовой,
а не разных оттенков коричневого.
     Надевать  несвежую  одежду  на  чистое тело  не очень хотелось,  и Йенс
поморщился. Он так  долго не мылся, что перестал замечать грязь. Может быть,
все-таки  имеет смысл заглянуть к Чангу. Он  причесал волосы и, насвистывая,
вернулся к конторке.
     Отдав клерку два доллара, он получил  обратно свои веши, Йенс проверил,
все ли на месте в  рюкзаке, и клерк обиженно отвернулся. Наверное, с ним уже
сотни раз проделывали подобные штучки.
     Йенс отдал десять центов охраннику, сел в седло и  поехал к мосту через
Змею, который вел в штат Вашингтон. В двух кварталах к западу от ИМКА, как и
сказал  клерк,  располагалась  прачечная  Чанга,  на  вывеске  Йенс  заметил
китайские  иероглифы.  Он   уже  собирался  проехать  мимо,  когда   заметил
заведение, которое называлась просто: "Мама".
     Он  остановился.  Если  Чанг  работает  быстро,  может быть  он  успеет
спокойно поесть?
     -- Почему бы и нет? -- пробормотал он. Лишний час ничего не изменит.
     Хозяин  прачечной,  которого  звали   Гораций,   говорил  на   отличном
английском  языке.  Он  захихикал,  когда  Ларссен  сказал,  что  собирается
перекусить у "Мамы", но обещал вернуть выстиранную одежду через час.
     Открыв дверь в  соседнее  заведение, Йенс  не ощутил  запахов  домашней
кухни. В нос ударили ароматы духов. Здесь пахло, как в публичном доме. Через
мгновение он понял, что и в самом деле  попал в бордель. Все естественно. Не
могут же дровосеки целыми днями валить  деревья. Он вспомнил, как  захихикал
Гораций Чанг, когда Йенс сказал, что хочет перекусить у "Мамы".
     Крупная  краснощекая  женщина,  возможно  сама  Мама,  вышла из  задней
комнаты. Винтовка Йенса ее нисколько не напугала.
     -- Ну, вы, наверное, скрипите от чистоты,  -- сказала она, глядя на его
только что вымытое лицо  и влажные волосы. -- Могу спорить, вы только что из
ИМКА.  Очень  разумный  поступок.  А   теперь  заходите  и  выбирайте   себе
хорошенькую девочку.
     Йенс открыл  рот,  собираясь  объяснить, что  он  зашел,  только  чтобы
поесть, но передумал и молча последовал за ней. Ему все равно придется ждать
целый час, а здесь будет веселее, чем в ресторане.
     Несмотря на заверения Мамы, девушки не выглядели особенно красивыми,  а
большинство и вовсе показались Йенсу злыми. Дамское белье, которое они щедро
демонстрировали, знавало лучшие  времена. Ларссен задал себе вопрос: а хочет
ли он этого? И  тут  же обнаружил, что кивает  девушке  с курчавыми светлыми
волосами. Она была  немного  похожа на Барбару  -- времен, когда  они только
познакомились, -- по он этого даже  не осознавал. Йенс  просто  выбрал самую
симпатичную девушку.
     Она встала и потянулась. Поднимаясь вверх по лестнице, она сказала:
     -- Обычный сеанс стоит сорок. Еще десять баксов, если пополам, и десять
за французскую любовь. Если хочешь чего-нибудь еще, поищи другую девочку.
     Столь дерзкое обращение заставило Йенса повернуться на каблуках и выйти
на улицу. Если Гораций Чанг еще не выстирал его одежду, он вернется.
     Так уж получилось,  что он вернулся  к шлюхе. Простыни на  постели были
слегка вылинявшими, но  чистыми. Интересно, стирает ли Гораций для заведения
Мамы, и если да, то как с ним расплачиваются?
     Девушка сбросила  туфли, стянула рубашку через  голову и осталась перед
ним совершенно обнаженной.
     -- Ну, так чего ты хочешь, приятель?
     -- Скажи  мне хотя бы твое  имя,  -- пробормотал смутившийся Йенс -- уж
слишком по-деловому вела себя девица.
     -- Эди,  --  ответила она,  но  не  спросила,  как зовут  его,  а  лишь
повторила свой вопрос: -- Ну, так как ты хочешь?
     -- Пополам, -- ответил он, все еще смущаясь.
     -- Сначала покажи деньги. Не заплатишь  -- не сыграешь. -- Она кивнула,
когда он бросил на  кровать несколько  банкнот, и добавила: -- Если кончишь,
пока  я буду  сосать,  заплатишь  еще десять за  полный французский вариант,
хорошо?
     --  Ладно, ладно. -- Йенс замотал головой, он  чувствовал возбуждение и
презрение к себе.
     В  лучшие времена  он ничем  подобным не занимался. Это  имело такое же
отношение к  любви, как Мона Лиза -- к картинке на ящике  с апельсинами.  Но
сейчас ни на что другое ему рассчитывать не приходилось.
     Йенс  снял рюкзак, поставил винтовку в угол и разделся. Эди  посмотрела
на него так, словно изучала лабораторную крысу перед опытом.
     -- Ну, во всяком случае ты принял душ, -- повторила она слова Мамы.  --
Уже  кое-что. Никогда не видела тебя  в наших краях. Ты зашел в ИМКА, потому
что собирался сюда?
     -- Да,  конечно,  -- ответил  он, обрадовавшись, что между ними  возник
хоть какой-то человеческий контакт.
     Однако на этом все разговоры закончились.
     -- Присядь на край кровати, ладно? -- попросила она.
     Когда  он молча повиновался,  она  опустилась  на  колени  перед  ним и
принялась за работу.
     Она  знала свое  дело,  тут  сомневаться  не приходилось.  Наконец Йенс
постучал по матрасу. Эди улеглась на постель и раздвинула ноги. Она никак не
отреагировала, когда он принялся  ее  ласкать, но когда он забрался  на нее,
она все проделала по высшему разряду. Затем спрятала деньги.
     Он уже одевался, когда вспомнил, что не воспользовался резинкой.
     "Тем хуже для нее", -- холодно  подумал  Йенс.  Если занимаешься  такой
работой, всегда рискуешь подхватить триппер.
     -- Хочешь еще разок за полцены? -- спросила она.
     -- Нет, достаточно, -- ответил он; сейчас он думал о возвращении в ИМКА
и еще одном горячем душе.
     У него  еще  оставалось время, но  ему совсем не хотелось объясняться с
клерком -- или обойтись  без объяснений, ощущая на себе его неприятный рыбий
взгляд.
     -- Может быть, хочешь  выпить  внизу? --  спросила Эди. -- У  нас  есть
домашнее пиво и даже немного настоящего виски, если ты готов платить.
     Ей  следовало бы продавать подержанные машины, а не собственную задницу
с прилежащими к ней достоинствами.
     -- Нет,  --  коротко  ответил  Йенс;  сейчас он хотел  только одного --
убраться отсюда подальше.
     Эди  выразительно посмотрела  на него  -- _скряга_.  Он сделал вид, что
ничего не заметил.
     Когда Йенс вернулся в прачечную Чанга, владелец спросил:
     -- Ну, как вам ленч, сэр? -- и громко захихикал.
     Затем  он  заглянул  в  заднюю  комнату  и  что-то крикнул по-китайски.
Послышался женский смех. Йенс  почувствовал,  как у него покраснели уши.  Он
даже  захотел бросить  здесь свою одежду и на  полной скорости  умчаться  на
запад.
     В  конце  концов, он решил  остаться.  Когда  Чанг  принес  еще горячую
одежду, он засунул ее в рюкзак, даже не подумав о том, чтобы переодеться.
     Стальной  подвесной мост через  Змею уже давно ушел в историю  -- ящеры
его не  пощадили,  хотя  лесопилка и уцелела. Перебраться на  другую сторону
реки можно было только в лодке. Все лодочники требовали за работу пятнадцать
долларов.  Тогда Йенс  вытащил  из кармана бумагу,  где говори лось,  что он
путешествует по  важному правительственному  заданию.  Один из  перевозчиков
сказал:
     -- Я такой же патриот, как и все, но мне необходимо кормить семью.
     Йенсу пришлось заплатить.
     Восточная часть штата Вашингтон напомнила ему штат  Юта: рядом с реками
лежали  плодородные земли, а  в остальных местах  --  бледные  солончаки, на
которых росла  лишь  полынь. Он всегда считал,  что в  штате Вашингтон полно
сосен, мха и папоротников и много воды. Оказалось, что он ошибался.
     Дороги  здесь  сохранились в  хорошем  состоянии -- ящеры  почему-то не
стали их бомбить. Да и мосты через небольшие речушки не тронули. Ну, а в тех
местах,  где  не  хватало нескольких  пролетов,  кто-то  положил  деревянные
мостки. Впрочем, еще дважды Йенсу пришлось платить за переезд.
     Он еще  раз  расслабился  в  Уолла-Уолла  [<i>Город  на юго-востоке  штата
Вашингтон, на языке индейского племени кайюс название города означает "много
ручьев"</i>], на третий день после того, как пересек границу штата Вашингтон. Он
вновь выбрал  блондинку -- и опять не обратил внимания на свой выбор. На сей
раз ему не пришлось заходить в прачечную за одеждой -- и  Йенс действительно
почувствовал облегчение.
     В тридцати милях  к западу  от Уолла-Уолла дорога сворачивала на север,
вдоль восточного берега  реки Колумбия, в сторону ее слияния со Змеей. Здесь
землю  орошали,  впрочем,  многие  поля  выглядели  заброшенными;  возможно,
фермеры не могли платить за воду.
     В  непосредственной  близости  от реки  следы  запустения  были  не так
заметны,  однако  ирригационные  каналы   обмелели,  поля  начали  зарастать
сорняками.  Некоторые  фермеры  продолжали  возделывать   небольшие  сады  и
огороды,  но  большие участки земли  под  палящими  лучами  солнца приобрели
неприятный  бурый  цвет  пустошей.  Йенс  никак не  мог  понять,  что  здесь
произошло, пока не  проехал мимо развалин  нескольких насосных  станций. Как
только вода  перестала орошать землю, заниматься  сельским  хозяйством стало
бессмысленно.
     Ближайший город к мосту  через  Змею (Йенс не рассчитывал, что мост все
еще стоит) назывался Бербанк. Перед тем как въехать в него, он решил  внести
свой вклад  в орошение придорожных  растений. Едва начав мочиться, Йенс едва
не закричал от боли. Теперь он прекрасно знал, что она означает.
     --  _Еще одна_ порция  триппера? --  возопил он, обращаясь к небу, хотя
подхватил эту пакость совсем в другом месте.
     Теперь следующие две  недели, пока  боль не отступит, его ждут сплошные
мучения.
     Затем,  к  собственному удивлению,  он  рассмеялся. Насколько он  знал,
триппер  не  вызывает у  женщин болезненных  ощущений, но из этого вовсе  не
следует,  что они им  не болеют.  На  сей раз он  был уверен, что  поделился
своими неприятностями с другими.
     * * *
     Когда  Никифор  Шолуденко  без  приглашения  заглянул  в  землянку, где
отдыхала  между  полетами  Людмила Горбунова,  она  подумала,  что  он хочет
застать ее полуодетой. Однако Шолуденко сказал:
     --  Товарищ  пилот,  вам  приказано  немедленно  прибыть  на  доклад  к
полковнику Карпову.
     Значит, он пришел по делу. Людмила вскочила на ноги.
     -- Спасибо, товарищ. Проводите меня к нему, пожалуйста.
     Полковник Феофан Карпов не был крупным человеком, но Людмиле он казался
похожим  на  медведя.  Щетина  на подбородке  и  мятая  форма лишь усиливали
впечатление. Как и свечи, горящие в  его землянке; Людмила сразу подумала  о
берлоге.
     -- Добрый  день,  товарищ  пилот,  --  сказал  Карпов,  поприветствовав
Людмилу. Его пронзительный  голос ничем  не напоминал медведя, даже когда он
рычал.  -- Вы свободны,  товарищ, -- добавил он, обращаясь к  Шолуденко,  но
достойный член НКВД уже успел исчезнуть.
     --  Добрый день, товарищ полковник,  --  сказала Людмила.  -- По вашему
приказу прибыла.
     -- Вольно, Людмила Вадимовна. К вам нет никаких  претензий,  во  всяком
случае с моей стороны, -- сказал Карпов.
     Однако Людмила  продолжала  стоять  по  стойке смирно; полковник всегда
строго  следил  за соблюдением устава и не имел привычки обращаться к  своим
подчиненным по имени-отчеству.  Людмила сумела найти только одну причину для
такого поведения: полковник решил  сделать ее своей  любовницей.  "Если я не
ошиблась, -- подумала Людмила, -- буду кричать".
     Вместо того чтобы выйти  из-за стола и положить "дружескую  руку" ей на
плечо, Карпов сказал:
     -- Я  получил приказ:  вы должны  немедленно  отправиться  на доклад  в
Москву. Ну, конечно,  не прямо сейчас.  -- Он  криво  улыбнулся. -- Вас ждет
фургон. Они привезли пилота на замену. И нового механика.
     -- Нового механика, товарищ полковник? -- недоуменно спросила Людмила.
     --  Да. --  На лице Карпова появилось недовольное выражение,  и он стал
еще  больше походить на  медведя. -- У  меня  забирают  не только одного  из
лучших пилотов,  но  еще и этого немца -- Шульца, которого ты нашла. Кого бы
они  ни прислали, ему  будет далеко до немца; двигателям  все  равно, фашист
механик или нет.
     Перспектива поездки в Москву вместе с Георгом Шульцем вызвала у Людмилы
отвращение.  Рассчитывая выяснить, зачем они  потребовались в  столице,  она
спросила:
     -- Где и кому я должна доложиться, товарищ полковник?
     --  В  Кремле  или в  том,  что осталось от Кремля, после того как туда
наведались  самолеты ящеров. --  Карпов  бросил  взгляд  на  листок  бумаги,
лежащий у него на столе. -- Приказ  подписан полковником Борисом Лидовым  из
комиссариата внутренних дел. -- Он увидел, как напряглась Людмила. -- Вы его
знаете?
     -- Да, товарищ полковник, -- негромко ответила Людмила.
     Она не удержалась и выглянула в коридор.
     -- Ублюдок из НКВД? -- небрежно спросил Карпов, не повышая голоса. -- Я
так и  подумал, судя по  формулировке приказа.  Тут  уж ничего не поделаешь.
Соберите свои вещи и отнесите в фургон -- он стоит  неподалеку  от землянок.
Если сможете, переоденьтесь в гражданское; тогда больше шансов, что ящеры не
атакуют вас с воздуха. Удачи вам, Людмила Вадимовна.
     --  Спасибо,  товарищ  полковник.  --  Людмила  вновь  отдала  честь  и
вернулась в свою землянку.
     Она механически  сложила  в вещевой  мешок  комбинезон пилота,  военную
форму и пистолет. Гражданской  блузки у Людмилы не  было, но на дне вещмешка
она  обнаружила  расшитую  цветами  юбку.  Она  не  смогла  вспомнить, когда
надевала ее в последний раз.
     Наконец  она  вышла  из  землянки,  щурясь,  словно  крот,  от   яркого
солнечного света. Как  и обещал полковник Карпов, ее поджидал крытый фургон,
на козлах которого сидел одетый в  мужицкую одежду возчик. Лошадь, пользуясь
передышкой, щипала траву.
     Дно фургона было выстелено соломой. Когда появился Георг Шульц, Людмила
решила, что он ужасно похож на пугало, хотя ей не приходилось видеть пугал с
рыжеватой  бородой.  Он  остался  в  немецкой гимнастерке и  брюках  солдата
Красной Армии; у него не нашлось гражданской одежды.
     Шульц улыбнулся Людмиле.
     --  Иди ко  мне,  liebchen [<i>Любимая (нем.)</i>],  --  сказал  он  на  смеси
русского и немецкого.
     -- Одну минутку. --  Она  вытащила из вещмешка  автоматический пистолет
Токарева, засунула  его  за  пояс и забралась  в фургон.  --  Ты  никогда не
слушаешь, когда я  предлагаю  тебе  не распускать руки. Возможно, эта  штука
произведет на тебя впечатление.
     -- Возможно. -- Он продолжал улыбаться. Ему  приходилось  видеть вещи и
похуже пистолета. -- Или нет.
     Возчик тронул  поводья.  Лошадь недовольно  фыркнула, подняла голову  и
зашагала  в  сторону Москвы. Возчик  насвистывал  что-то  из Мусоргского  --
Людмила узнала "Великие  врата  Киева".  Она улыбнулась, ведь она родилась в
Киеве. Но улыбка тут же  исчезла: сначала Киев захватили нацисты, а потом он
перешел к ящерам.
     Хотя  они удалялись от линии фронта, повсюду виднелись следы войны.  На
грязной  дороге,  которая шла  на  северо-восток к Москве, через каждые  сто
метров попадались воронки от разорвавшихся бомб. Людмиле все время казалось,
что фургон вот-вот перевернется.
     Георг Шульц сел, разворошив солому.
     -- Ваши вонючие грязные  дороги доставили нам столько неприятностей! На
карте показано,  что  мы выезжаем на шоссе,  а вокруг грязь  и пыль,  как  и
прежде. Это нечестно. Вы, проклятые русские,  такие отсталые, но  дороги вам
помогали.
     Возчик  даже не обернулся, продолжая смотреть прямо перед собой. Однако
Людмила могла бы поспорить, что он знает немецкий. Если он служит в НКВД,  у
него наверняка есть еще много скрытых талантов.
     Периодически  они   проезжали  мимо   обгоревших  танков,  уничтоженных
ракетами  ящеров,  -- им  так и  не удалось добраться  до фронта.  Некоторые
стояли здесь  так  давно,  что успели  заржаветь. Люки на  башнях оставались
открытыми: люди забрали все пригодное оборудование.
     Даже  разбитый, Т-34 был прекрасен. Показав на  один  из них, Людмила с
гордостью спросила:
     --  Что  ты  о  них  думаешь,  стрелок бронетанковых войск,  ведь  тебе
довелось с ними воевать?
     -- Опасные мерзавцы, -- тут же отозвался Шульц, не обращая внимания  на
иронию.  --  Хорошая  броня,  отличная пушка,  надежный и  мощный двигатель,
прочные гусеницы  -- все лучше, чем у нас. Правда, прицел у пушки не слишком
хорош. К тому же в вашем танке только  один  стрелок -- командиру приходится
ему  помогать,  что  мешает заниматься  своим главным  делом --  командовать
танком.  Не помешала бы еще  одна  турель.  И  вам явно не хватает  танковых
раций. Из-за этого страдает тактика ведения боя, которая и  так имеет немало
недостатков.
     Людмила надеялась, что  возчик их слушает.  Она  намеревалась подшутить
над  немецким  танкистом  и никак не ожидала услышать  столь  продуманный  и
развернутый ответ. Людмила не раз  убеждалась, что принадлежность к нацистам
еще не делает человека дураком, что бы ни утверждала пропаганда.
     Путешествие в Москву заняло два дня.  Первую ночь они провели в роще, в
стороне  от дороги. Ящеры продолжали летать по  ночам, уничтожая все, что им
удавалось обнаружить.
     Когда они наконец въехали в Москву, Людмила даже ахнула от огорчения. В
последний  раз  она  была  здесь  прошлой  зимой,  после  того как  летала с
Молотовым в  Германию.  Уже  тогда  советская  столица  выглядела не  лучшим
образом. А сейчас...
     Создавалось  впечатление,  что  все  крупные  здания,  в которых  могли
располагаться фабрики или заводы, сровнены с землей. Два похожих на луковицы
купола храма Василия Блаженного  рухнули на  землю.  Практически  все  стены
покрыты сажей; в воздухе висел неприятный запах застарелого дыма.
     Однако жители столицы не  собирались сдаваться. На перекрестках бабушки
продавали  яблоки,  капусту  и  свеклу.  Солдаты были вооружены  автоматами,
многие тащили  пулеметы.  Навстречу попадалось немало  фургонов, маленьких и
больших. Людмила не  знала, что в них внутри, под брезентом. Если  ящеры  не
видят содержимого фургонов, им трудно выбрать, цели для бомбежек. Над кучами
навоза вились мухи.
     Возчик  знал,  какой  мост  через Москву-реку  находится в  более-менее
приличном состоянии и какая часть Кремля, разбитого сердца Москвы -- и всего
Советского Союза, -- все еще бьется. Наконец  он остановил фургон, пристроил
мешок с овсом так, чтобы лошадь могла подкрепиться, и сказал:
     --  Я  должен проводить  вас к полковнику  Лидову. -- Если  не  считать
виртуозного свиста, возчик за всю поездку заговорил впервые.
     Они  шли по  коридору.  Стены потрескались, но  электричество работало,
слышался скрежет работающего на бензине генератора.
     -- Жаль, что у _нас_  нет  электричества, --  пробормотал себе  под нос
Шульц.
     Когда  Людмила в прошлый раз встречалась с Борисом Лидовым,  ее вели по
другому коридору; интересно,  уцелела  ли  та  часть  Кремля?  Возчик открыл
дверь, заглянул внутрь и поманил Людмилу и Шульца.
     -- Он вас примет.
     Сердце  в  груди  Людмилы  забилось  сильнее,  так   бывало,  когда  ей
предстояло совершить боевой  вылет. Она  понимала, что у  нее есть серьезные
причины  для тревоги; НКВД может моментально расправиться с любым, испытывая
не больше угрызений совести, чем немцы  или ящеры.  После  ее возвращения из
Германии Лидов  открыто дал ей понять, _что_ он о ней думает.  Он вполне мог
отправить ее в лагерь.
     Полковник НКВД (интересно, чем вызвано его повышение, способностями или
везением, подумала Людмила) оторвался от бумаг, скопившихся у него на столе.
Она  начала  докладывать по  уставу,  но ее прервал  Шульц,  который  весело
заявил:
     -- Как поживаешь, Борис, тощий ты зануда?
     Людмила молча ждала, когда на них обрушится небо. Впрочем, Шульц описал
Лидова  довольно точно. Но сказать _такое_  полковнику НКВД прямо  в лицо...
Может быть, Лидов плохо знает немецкий?
     Однако  Лидов  все  понял.  Уставившись на Шульца  рыбьими глазами,  он
ответил на очень приличном немецком -- Людмиле было до него далеко.
     -- Если со мной _так_  разговаривал Отто Скорцени, сержант, то из этого
не следует,  что тебе тоже можно. Он  гораздо полезнее  тебя,  к  тому же не
находился в  нашей власти.  А  вот ты...  -- Он замолчал,  давая возможность
Шульцу представить, что его ждет.
     Однако Шульц нисколько не смутился.
     -- Послушай, я  участвовал  в рейде, который  помог  добыть металл  для
вашей бомбы, --  сказал он. -- Если это не дает  мне права быть откровенным,
тогда что дает?
     -- Ничего, -- холодно сказал Лидов.
     Людмила  заговорила, прежде  чем  Шульц  успел  произнести слова, после
которых его бы расстреляли или отправили в лагерь -- и ее вместе с ним.
     --  Товарищ полковник, для выполнения  какого задания вы отозвали нас с
передовой?
     Лидов  посмотрел   на   нее  так,  словно  только  сейчас  вспомнил   о
существовании Людмилы, а  о своем  приказе и вовсе слышит  впервые. Затем он
собрался с мыслями и даже рассмеялся. Людмила не ожидала,  что Лидов на  это
способен.
     --   Как   ни   странно,   ваше   задание  непосредственно  связано   с
советско-немецкой  дружбой  и  сотрудничеством,   --  по-русски  ответил  он
Людмиле; затем повторил свои слова на немецком для Шульца.
     Стрелок бронетанковых войск вермахта рассмеялся в ответ.
     --  До  появления  ящеров я уже  сотрудничал  с вами  --  по  пятьдесят
миллиметров за раз.
     --  Что  мы  должны делать,  товарищ полковник? --  торопливо  спросила
Людмила.
     Лидов дважды  предупредил Шульца.  Даже одного раза много. Рассчитывать
на третий мог  только безумец, а Людмила, выросшая в Советском Союзе, знала:
чудес не бывает.
     Стул, на  котором  сидел  Лидов, заскрипел, когда  он повернулся, чтобы
показать точку на карте, висевшей на стене.
     -- Вот здесь  озеро -- видите? -- рядом  Псков. Он все еще находится  в
руках людей, хотя ящеры постоянно его атакуют. Среди защитников  Пскова есть
части вермахта и партизаны Красной Армии. -- Он замолчал и поджал губы. -- В
результате оборона города организована не так гладко, как хотелось бы.
     -- Ты хочешь сказать, что они стреляют друг в друга? -- спросил Шульц.
     Оказывается,  Шульц  не так  уж  глуп. К  тому  же  Геббельс, наверное,
пользовался  теми же приемами, что и советские  пропагандисты,  что помогало
Шульцу понимать происходящее.
     --  Сейчас  -- нет,  --  натянуто ответил Лидов. -- Тем не менее  им не
помешают примеры  истинного сотрудничества. Вы  прекрасно работаете  вместе,
если верить докладам, которые я получил.
     -- Мы не так уж _близко_ сотрудничали, -- вмешался Шульц, бросив взгляд
на Людмилу. -- Во всяком случае не так близко, как мне бы хотелось.
     Она бы с удовольствием его лягнула, но понимала, что все бесполезно.
     -- Из  чего  следует,  что я не хочу  стать твоей  шлюхой, -- прорычала
Людмила  и повернулась к Борису Лидову. -- Товарищ полковник, как мы попадем
в Псков?
     -- Я мог бы отправить вас туда на поезде, -- ответил Лидов. -- К северу
от  Москвы поезда ходят регулярно. Однако на летном  поле неподалеку  отсюда
вас ждет  У-2.  Самолет  пригодится при  обороне Пскова, в особенности  если
учесть, что его поведет  хороший  пилот  с искусным механиком, который может
быть стрелком. А теперь отправляйтесь -- вы  слишком долго добирались  сюда,
но мне не хотелось отвлекать самолет с передовой для транспортировки.
     Людмила не удивилась, когда  к ним подошел возчик, поджидавший их возле
кабинета полковника Лидова.
     -- Я отвезу вас на аэродром, -- сказал он.
     Георг Шульц забрался в  фургон, протянул руку, чтобы помочь Людмиле,  и
рассмеялся,  когда она обошлась без его помощи. Ей снова  захотелось лягнуть
Шульца. Отправляться  в Псков в сопровождении похотливого немца ей совсем не
улыбалось.
     Потом  настроение  у  нее немного  улучшилось: во  всяком  случае,  она
избавится от  Никифора Шолуденко. Возможно -- какая  ирония! --  именно  его
доносы помогли ей получить такой подарок. Но  ее радость  быстро испарилась.
На место одного Шолуденко придут новые. С такими, как он, трудно бороться --
как с тараканами, -- подумала она.
     * * *
     Атвар нервно разглядывал карту, на  которой было  отмечено  продвижение
войск Расы в Британии. С одной стороны, все шло, как надо: британцы не могли
остановить  наступление танков Расы.  С  другой стороны, положение сложилось
совсем  не  такое   хорошее,   как  хотелось:  бронетанковые   войска   Расы
контролировали  только ту территорию, на которой находились в данный момент.
Стоило танкам уйти с покоренных земель, там тут же начиналось восстание.
     -- Проблема с проклятым  островом,  --  сказал он, ткнув когтем в экран
компьютера, словно он являлся обсуждаемой территорией, -- состоит в том, что
он очень невелик, но на нем живет слишком  много тосевитов. Сражаться с ними
-- все равно что играть в мяч внутри воздушного шлюза.
     -- Хорошее сравнение, недосягаемый командующий флотом. -- Кирел разинул
рот в одобрительном смехе.
     Одним глазом Атвар продолжал смотреть на монитор, а другим поглядел  на
своего  заместителя.  Он  все  еще  не доверял Кирелу.  По-настоящему верный
помощник не стал бы принимать  участия в попытках сместить своего командира.
Да, по сравнению  со Страхой Кирел -- образцовый самец, но Атвару этого было
мало.
     --  Наши  потери  в  технике  и самцах  оказались  гораздо выше, чем по
предварительным  оценкам  компьютера,  --  продолжал  Атвар. --  Мы лишились
нескольких крупных  транспортных кораблей и больше не  можем допустить таких
неудач.  Без  транспортного  флота нам придется использовать  для переброски
танков  космические  корабли  -- что  сразу  же  сделает  их  уязвимыми  для
маниакальных тосевитов.
     --  Вы  правы,  недосягаемый  командующий флотом.  -- После  некоторого
колебания  Кирел добавил: -- По самым оптимистичным  компьютерным оценкам, у
нас  меньше пятидесяти  процентов на успех  в  покорении Британии,  если  мы
сначала не добьемся окончательной победы над СССР.
     Кирел  оставался   неизменно   вежливым,  но  у   Атвара   было  совсем
неподходящее настроение для критики.
     --  Компьютерные  прогнозы  основаны на  нашей способности  перебросить
ресурсы из покоренного СССР, -- резко ответил Атвар.  -- Верно, мы не сумели
с ними  справиться, но переместили  свои силы -- после того как СССР взорвал
атомную бомбу, мы заметно сократили  операции на их  территории. И  получили
дополнительные  ресурсы  для  войны  в  Британии,   на  которые  рассчитывал
компьютер, хотя и при других обстоятельствах.
     -- Да, недосягаемый командующий флотом.
     Если  Атвару  и  удалось убедить  Кирела, тот никак  этого не  показал.
Помощник  решил  сменить  тему,  но  и  она  не  вызвала  у  Атвара  особого
энтузиазма.
     -- У нас осталось всего сто антиракет, недосягаемый командующий флотом.
     -- Плохо, -- сказал Атвар, понимавший, что подобных сообщений будет все
больше и больше. Однако он постарался взглянуть на  вещи оптимистически, что
было  всегда ему свойственно. --  Во всяком случае,  мы  сможем обратить это
оружие против дойчевитов  -- другие нации  еще не приступили к  производству
ракет.
     -- Конечно, вы правы, -- ответил Кирел.
     Они  замолчали и обменялись  взглядами, полными ужаса и понимания.  Для
Расы фраза "это не случится сейчас" означала, что это не случится никогда --
и беспокоиться нечего. Однако с Большими Уродами смысл был иным: нет никаких
гарантий,  что американцы, русские,  ниппонцы  или  даже британцы  не начнут
стрелять  управляемыми  снарядами  в  самолеты или танки  Расы  _завтра_ или
_послезавтра_.  Оба самца прекрасно знали: с тосевитами ни в чем нельзя быть
уверенными.
     -- Мы  продолжаем  расходовать антиракеты по несколько штук в день.  Мы
также  пытаемся  уничтожать  пусковые  установки  дойчевитов,  но успех  нам
сопутствует далеко  не всегда,  поскольку они  весьма подвижны  и  научились
ловко маскироваться.
     -- Любой  успех  на Тосев-3  носит ограниченный характер, -- со вздохом
проговорил  Атвар.   --   Возможно,  стоит  уничтожить  заводы,  на  которых
производятся снаряды. Если  дойчевиты не смогут их делать,  они не смогут  в
нас  стрелять. Если  мы лишим Больших Уродов  станков, они  не  скоро сумеют
построить новые. -- Он понял,  что вновь пытается выиграть время в  борьбе с
тосевитами, но такая тактика все же лучше поражения.
     --  Конечно,  мы  пытались,  -- ответил  Кирел,  -- и  хотя  мне больно
возражать  недосягаемому  командующему  флотом,  но  оказалось,  что снаряды
тосевитов удивительно примитивны и их  можно использовать  при  стрельбе  по
наземным  целям.  Но  если они начнут обстреливать  тяжелыми  снарядами наши
тылы,  у  нас  будут  серьезные  потери.  К  тому же  для борьбы с ними  нам
приходится  расходовать антиракеты.  Главная  проблема состоит  в  том,  что
сделать такой  снаряд несравнимо легче, чем  антиракету. Мы не раз атаковали
заводы,  на   которых,  по  нашим  сведениям,  дойчевиты  делают  компоненты
снарядов,  но  они  продолжают  успешно  производить  и   использовать  свое
гибельное оружие.
     Атвар снова вздохнул. Здесь, как в яичной  скорлупе, содержится история
войны  с  Большими  Уродами. Раса  предприняла  все необходимые  шаги, чтобы
подавить их, -- однако несла серьезные потери.
     Загорелся  монитор, стоящий  на  столе.  На  экране  появился  адъютант
адмирала  Пшинг.  Атвар  сразу же  ощутил  беспокойство.  Пшинг не  стал  бы
прерывать его совещание  с Кирелом из-за пустяков -- значит, произошли новые
неприятности.
     --  В чем  дело?  -- резко спросил Атвар, добавив  агрессивный оскал  к
вопросительному покашливанию.
     --  Прошу простить  за  беспокойство,  благородный адмирал,  --  нервно
заговорил  Пшинг,  -- но  Фззек, командующий  силами  вторжения  в Британии,
получил встревожившее  его  послание от  Черчилля, главного министра жалкого
императора Британии. Он не знает, как поступить, и просит вашего приказа.
     -- Передайте мне текст послания, -- сказал Атвар.
     -- Будет  исполнено.  --  Пшинг повернул  глазной  бугорок -- очевидно,
читал  документ  с другого монитора. --  Черчилль  требует, чтобы  мы начали
эвакуировать наши силы из Британии не позднее чем через два дня, в противном
случае тосевиты применят против нас совершенно новый вид оружия, чрезвычайно
опасный и эффективный.
     -- Если Черчилль использует против нас атомное оружие,  мы уничтожим их
столицу, -- заявил Атвар. -- Остров  Британия слишком мал, несколько атомных
зарядов сровняют его с землей.
     -- Благородный  адмирал, Черчилль настаивает на том, что указанное выше
оружие не имеет ничего общего  с атомным, -- ответил Пшинг. -- Оно  новое  и
смертельно  опасное.   Больше  представитель  Британии   ничего  не  пожелал
сообщить.
     -- Мы начали  покорение Британии  и не намерены  отказываться от  своих
планов из-за угроз какого-то тосевита,  -- сказал  Атвар. -- Можете сообщить
Фззеку,  чтобы он  передал  мое решение Черчиллю.  Насколько  нам  известно.
Большие  Уроды просто блефуют.  Передайте Фззеку,  что  мы не  позволим себя
обмануть.
     -- Будет исполнено, -- ответил Пшинг.
     Экран с его изображением померк.
     Атвар повернулся к Кирелу:
     -- Иногда наглость  тосевитов меня поражает. Они обращаются с нами так,
словно  мы -- полнейшие глупцы.  Если , они обладают новым оружием, в чем  я
сильно  сомневаюсь,  то заявление о  его существовании  им ничего не даст --
ведь мы не раз убеждались в их лживости.
     -- Вы совершенно правы, недосягаемый командующий флотом,  -- согласился
Кирел.
     * * *
     Остолоп  Дэниелс, скорчившись, прятался  среди развалин,  надеясь,  что
бомбардировка ящеров скоро закончится.
     -- Иначе от Чикаго ничего не останется, -- пробормотал он себе под нос.
     --  Что  вы  сказали,  лейтенант?  -- спросил  из  воронки  от  недавно
разорвавшейся бомбы Дракула Сабо.
     Прежде чем Остолоп успел ответить, неподалеку разорвалось еще несколько
бомб.  Его спасло только то,  что  он  прятался  за мощной каменной  плитой.
Остолоп поблагодарил  небо, что  до  сих пор  дышит; иногда  взрыв  разрывал
человеку легкие, не оставляя на теле никаких следов.
     -- Давай  за мной, -- сказал он и побежал  на запад через развороченную
лужайку  колледжа к развалинам,  оставшимся от магазинов  и  многоквартирных
домов на противоположной стороне Саут-Парк-Уэй. Сабо бежал рядом.
     Ящеры  начали  стрелять  из  автоматов.  Дэниелс не  знал,  в  кого они
целятся, но не собирался  проверять это на собственной шкуре. Он тут же упал
на  землю,  не  обращая   внимания  на  обломки  кирпичей  и  другой  мусор,
разбросанный повсюду. От камней можно получить синяки и  шишки, а пули... Он
содрогнулся.
     Бела Сабо растянулся рядом во весь рост.
     -- Ну, и попали мы в заварушку, -- сказал он Остолопу.
     -- Да уж, -- проворчал Остолоп.
     На западе американцы продолжали сражаться за развалины  заводов; оттуда
периодически доносилась стрельба. Сами  заводы уже давно превратились в гору
щебня, похуже развалин Броунзвилля,  где  он сейчас прятался. Ящерам наконец
удалось прорваться через их позиции к озеру Мичиган.
     В   результате   защитники  Чикаго  оказались   в   окружении   посреди
Броунзвилля, "черного пояса" Чикаго.  До сих пор ни одной из воюющих  сторон
не удалось овладеть территорией между заводами, где сейчас лежал Остолоп.
     Дракула ткнул большим пальцем в сторону бывшего колледжа Поро.
     -- Черт  побери,  а  раньше что здесь было?  -- спросил он.  -- Я видел
среди мусора фотографии цветных женщин.
     --  Здесь  готовили косметологов,  --  ответил Остолоп, который заметил
валявшуюся  на  земле вывеску.  --  Наверное,  учили  прихорашивать  цветных
девочек -- кажется, ты так сказал.
     -- Не я, лейтенант, -- возразил Дракула.
     -- Ну, не ты, а кто-то другой, -- проворчал Остолоп.
     Как и  большинство белых с Миссисипи,  он считал негров невежественными
издольщиками,  с которыми не возникало никаких проблем, пока  они знали свое
место. Показательные зимние выступления против игроков с  черным цветом кожи
и  бесконечные  путешествия  по северу и западу,  где  дела  обстояли иначе,
несколько смягчили его позицию, но в целом она осталась прежней.
     Теперь  это осложняло ему жизнь, поскольку в Броунзвилле,  кроме  войск
ящеров и отрядов американской армии,  было  довольно большое число негров --
они  продолжали  ютиться  в подвалах  и убежищах, наскоро построенных  среди
развалин красивых домов. Они были непревзойденными мусорщиками; уже одно то,
что  они выжили  в чудовищных условиях Чикаго, воспринималось как  настоящее
чудо. Негры умудрялись раздобыть самые разные предметы и товары -- консервы,
лекарства, иногда даже сигареты и выпивку -- для сражающихся рядом армейских
частей. Но только не для Остолопа: едва заслышав его южный акцент, они сразу
притворялись глухими. Один из них, более откровенный, чем другие, сказал:
     -- Мы ушли на север, чтобы не слышать такого акцента.
     Казалось, Дракула Сабо понял, что беспокоит Остолопа.
     -- Лейтенант, нам должны помочь призраки. Хочу  сказать, что я не самый
плохой добытчик...
     --  Ты самый  настоящий грабитель  и  сукин  сын, Дракула, -- проворчал
Дэниелс.
     Сабо оказался  лучшим  фуражиром  из  всех,  кого  Остолопу  доводилось
встречать, а он видел настоящих знатоков этого дела, американцев и англичан,
а особенно французов, во Франции, во  время Первой мировой войны. Если бы не
Дракула, взвод питался  бы отвратительно,  да и  настроение у людей было  бы
много хуже. У Остолопа до сих пор  оставалось в запасе несколько драгоценных
сигарет.
     Дракула  ухмыльнулся  и  продолжал  говорить,  словно  Остолоп  его  не
прерывал.
     --  ...но все дело  в том, что призраки знают,  где лежит самый  лучший
товар, поскольку именно они его спрятали. А я повсюду сую свой нос, и иногда
мне  везет,  вы понимаете, что я имею в виду? Удача  -- важная штука,  спору
нет,  но гораздо лучше иметь  на своей стороне  ангела.  --  Он  говорил  со
спокойной уверенностью человека, у которого в рукаве спрятана пара тузов.
     --  Не  стану  с  тобой спорить, парень.  Вот только  в  следующий  раз
переговоры с  ними будешь  вести  ты.  Скажешь,  что лейтенант  сделал  тебя
официальным представителем армии США по поставкам продовольствия для взвода.
Посмотрим, что из этого  получится, если, конечно, нас отсюда не вышвырнут и
мы не подорвемся на снаряде.
     -- Хорошо, лейтенант, если вы так хотите,  -- проговорил Сабо до  такой
степени  равнодушно,  что  Остолопу  пришлось  прижать  руку  ко рту,  чтобы
сдержать смех.
     Дэниелс  понимал, что  отдал  лисе ключи от  курятника.  Дракула  будет
добывать товар  для себя, а не только для взвода и получит солидную прибыль.
Но  он  достаточно  умен, чтобы  в  первую  очередь  обеспечить людей  самым
необходимым. Ну, а если  чувство  меры ему изменит, Остолоп с ним быстренько
разберется.
     Со стороны озера  Мичиган по улице Калумет, где находились ящеры, начал
стрелять миномет.
     -- Пошли!  -- крикнул Остолоп  и  помчался  к  дому, который сохранился
лучше остальных.
     За ним бежали солдаты  его взвода, держа наготове винтовки и  автоматы.
Все спрятались среди развалин.
     Вновь началась бомбардировка с воздуха -- и рядом стали падать осколки.
Минометы  продолжали  обстрел.  Остолоп  выглянул из-за угла дома,  выпустил
очередь -- ему показалось, что он заметил ящера, -- пробежал с десяток шагов
и  залег за грудой кирпичей,  еще недавно исполнявших  роль трубы  в чьем-то
разбомбленном доме.
     Пару  минут лейтенант лежал,  восстанавливая  дыхание. Война -- занятие
для молодых, а он уже далеко не молод. "Стоит ли платить кровью за несколько
миль  разрушенного города, которые они пытаются  отбить у ящеров?"  -- вдруг
подумал он.
     Во время первой войны, в которой Остолоп принимал участие, его посещали
похожие мысли. Но там ты раз за разом занимал вражескую траншею, продвигался
вперед,  еще  и еще, а потом  приходило время, когда  боши не выдерживали  и
сдавались.
     Остолоп понял, что  имел в  виду  мистер  Вильсон [<i>Вильсон Томас Вудро,
президент  США  (1856-1924)</i>], когда  говорил: "Война  нужна для того,  чтобы
покончить с  войной". А  затем  появились  Гитлер и японцы,  и все  пришлось
начинать сначала. А когда прилетели ящеры, вдруг оказалось, что он сражается
уже не  в богом  забытой чужой стране -- бои идут в Чикаго. Проклятье,  парк
Комиски --  точнее, то,  что  от него осталось, -- находился примерно в миле
отсюда.
     Судя по  доносившемуся с  неба шуму товарного поезда, ящеры отправились
на расправу с  минометчиками. Конечно, Остолоп не хотел, чтобы  его товарищи
по оружию погибли, но все равно почувствовал  облегчение: враг перенес огонь
в другое место.
     Он  пополз к  остову старого "форда",  стоявшего на  четырех  спущенных
колесах.  Вновь  усилился  огонь  стрелкового  оружия;  ящеры  не собирались
отступать. Остолоп находился почти рядом с машиной, когда его нашла пуля.
     За несколько месяцев  боев во Франции и  почти за год в Иллинойсе он не
получил даже царапины.  Остолоп не считал себя  неуязвимым; он был  разумным
человеком. Но он не ожидал, что его дни сочтены.
     Сначала он ощутил лишь удар, словно кто-то сильно лягнул его сзади.
     -- Ох, дерьмо, --  сказал он, словно судья не засчитал проход на третью
базу и не намерен отменять ошибочное решение.
     Остолоп извернулся  назад, пытаясь разглядеть рану, но задача оказалась
слишком сложной. Он чувствовал, как брюки наполняются кровью.
     -- Боже мой, -- пробормотал он. -- Все говорят про задницу, но именно я
получил туда пулю.
     Он  вдруг  почувствовал  страшную  боль, словно  кто-то всадил  в  него
раскаленный стержень.
     -- Санитар! -- завопил Остолоп.
     Он чувствовал, что  кричит, точно теленок, которого клеймят, но  ничего
не мог с собой поделать.
     К нему подполз Дракула  Сабо.  Увидев,  в какое  место лейтенант ранен,
Дракула принялся хохотать.
     -- Извините, лейтенант, -- сказал он, немного успокоившись. -- Просто я
подумал, что мой поцелуй не был бы таким болезненным.
     -- Я звал санитара, а не Ви  Кей Филдса  [<i>Один  из ведущих американских
комиков  30-х годов</i>], -- проворчал Остолоп.  --  У тебя есть бинт?  --  Сабо
кивнул. -- Сделай что-нибудь, ладно?
     --  Конечно. Приподнимитесь немного, я спущу ваши  брюки, а  то мне  не
добраться до раны.
     Когда Остолоп  повиновался, Дракула ловко перебинтовал  его --  он явно
делал это не в первый раз.
     --  На  вид  ничего страшного, сэр.  Не  царапина, конечно, но  ранение
сквозное, к  тому же кость не задета. Вам  нужно  тихо  посидеть и подождать
санитаров. Я думаю, с вами все будет в порядке.
     -- Тихо посидеть? -- Остолоп  закатил глаза.  -- Я не  собираюсь никуда
отсюда уходить, но и сидеть у меня нет ни малейшего желания.
     -- Да я  уж понял,  -- ответил Дракула  и слегка похлопал  Остолопа  по
плечу. --  Будьте осторожны. Удачи  вам.  -- И Сабо побежал вперед, догонять
остальных.
     Прошло всего несколько  мгновений, и  Дэниелс  из  командира взвода  --
правой руки Бога -- превратился в отходы войны.
     -- Санитар! -- снова крикнул он.
     Остолоп мог привлечь к себе ящеров, но решил рискнуть. Ящеры никогда не
добивали  раненых и вели себя более  благородно,  чем немцы и американцы  во
время предыдущей войны.
     -- Куда тебя ранили, солдат? -- Человек с красным крестом на рукаве был
черным.
     Впрочем,  сейчас  Остолопа не  смутило  бы,  даже если  бы  он оказался
зеленым.
     -- Прямо в задницу, -- ответил он.
     -- Ясно. -- У чернокожего санитара был белый напарник. Остолоп  заметил
это,  но  промолчал, хотя  вести  переговоры продолжал негр. -- Мы  поставим
носилки рядом с тобой, а ты ложись на живот, договорились?
     --  Договорились.  --  Остолоп  сделал, как  ему  велели. --  Англичане
называли такое ранение билетом на родину: слишком серьезное, чтобы сражаться
дальше, но недостаточно опасное для жизни. Их отправляли в Англию, и для них
война заканчивалась. А я... -- Он покачал головой.
     Негр сочувственно кивнул.
     -- Боюсь,  вы правы, лейтенант. Вас починят и  отправят обратно.  -- Он
повернулся  к  своему  белому  напарнику. --  Давай,  Джимми. Отнесем его на
медицинский пункт.
     -- Хорошо, док. -- Джимми взялся за свой конец носилок.
     --  Док?  --  переспросил  Остолоп.   Теперь  понятно,  почему   с  ним
разговаривал чернокожий парень. -- Врач? -- Лишь невероятным усилием воли он
удержался, чтобы не добавить "парень". -- Вы?
     -- Верно.  -- Негр не смотрел на Дэниелса.  В первый  раз  в его голосе
появилось напряжение. --  Вас  это беспокоит,  Алабама? Если я  недостаточно
белый, чтобы позаботиться о вас, оставайтесь здесь, -- сказал  он совершенно
серьезно.
     --  Я  с  Миссисипи,  --  автоматически  поправил  его  Остолоп.  Потом
сообразил, что не ответил на вопрос. -- И  уже  довольно давно оттуда уехал.
Если  ты  американец  настолько,  что  готов  починить  мою  задницу,  то  я
американец настолько, чтобы сказать тебе спасибо.
     Он  ждал ответа; Остолопу приходилось  встречать образованных негров, у
которых ненависти было не меньше, чем у белых расистов.
     Несколько шагов доктор ничего не отвечал, а потом кивнул.
     -- Ладно, Миссисипи. Звучит честно.
     "Так-то лучше, --  подумал Дэниелс. -- И ты не услышишь  от меня ничего
другого".
     Однако  он ничего  не  сказал вслух.  Цветной врач делал  свою  работу.
Учитывая положение, в котором оказался  Остолоп,  на  большее он  и  не  мог
рассчитывать.
     Перед медицинским пунктом,  большим четырехугольным  кирпичным зданием,
расположенным неподалеку от озера Мичиган, развевался большой флаг с красным
крестом. Еще несколько флагов находилось на крыше.
     -- Эй, Миссисипи, знаете, что находилось в этом здании до войны?
     -- Нет, но вы ведь все равно мне сейчас расскажете, -- ответил Остолоп.
     -- Точно, --  кивнул  негр. -- Вас мало  что тревожит, не так ли? Здесь
был -- да и сейчас остается -- Центр Авраама Линкольна.
     -- Еще  один проклятый янки, -- проворчал Дэниелс с таким  невозмутимым
видом, что  цветной врач не удержался и бросил на  него внимательный взгляд,
после чего рассмеялся. -- Док, я сражаюсь уже во второй войне, а между ними,
лет сто, работал менеджером бейсбольной  команды. Так что умники, даже  если
они врачи, меня  не слишком тревожат. А вот то, что мне прострелили задницу,
беспокоит довольно сильно.
     --  Вижу,  день  у вас  безнадежно  испорчен,  сэр,  -- заявил  Джимми,
напарник черного врача.
     Мимо  них в  сторону фронта  пробежал  взвод  пехоты. Примерно половину
отряда составляли мрачные  ветераны  вроде Остолопа, а остальные  --  совсем
молоденькие парни. Некоторые  с испугом смотрели на  раненого. Остолопу было
все равно. Когда он в первый раз  увидел раненых  во  Франции,  он  вел себя
точно так же. Война отвратительна, и с этим ничего не поделаешь.
     Однако ему совсем  не понравилось то, что  каждый четвертый солдат  был
черным. Как  и любое учреждение,  достойное уважения, армия всегда гордилась
сегрегацией.  Белые и черные солдаты в одном  взводе беспокоили Остолопа  не
меньше, чем игроки с разным цветом кожи в одной команде.
     Доктор больше не бросал на Остолопа внимательных взглядов, он прекрасно
понимал, о чем думает Дэниелс.
     -- Когда сражаешься за свободу, ты становишься свободнее.
     Остолоп ничего не ответил.
     Док  и Джимми внесли его внутрь здания. Остолоп наморщил  нос -- воняло
здесь отвратительно.
     -- Ранение серьезное? -- спросил кто-то.
     -- Не слишком, -- ответил док. -- Нужно сделать укол от столбняка, если
у нас остался антитоксин, а потом наложить швы. С ним все будет в порядке.
     -- Антитоксин у нас еще  есть, -- послышался  чей-то усталый  голос. --
Сейчас  у  нас относительно  спокойно,  наложи ему  швы,  пока  не  принесли
полдюжины тяжелых.
     -- Ладно. -- Док и Джимми поставили носилки с Остолопом чуть в стороне,
чтобы они не мешали на дороге.
     Вскоре  врач  вернулся со  шприцом, наполненным  прозрачной маслянистой
жидкостью, и чистым тампоном и ловким движением вонзил иглу в зад Остолопа.
     -- Ой! -- сказал Остолоп. -- А почему без эфира?
     -- Миссисипи,  если  ты  жалуешься на  иглу  после того,  как получил в
задницу пулю, значит, ты обязательно выживешь, -- заявил цветной врач.
     Он открыл флакон, намочил тампон и поднес его к лицу Остолопа.
     От  резкого запаха  Остолоп закашлялся, попытался отодвинуться, но рука
доктора помешала ему повернуть голову, все  перед глазами поплыло  и исчезло
-- как в кино.
     Когда он пришел в себя, во рту у него все  пересохло, а вкус был такой,
словно там устроили  отхожее место. Однако  для Остолопа это было мелочью; у
него ужасно  болела голова  и казалось, будто  аллигатор отгрыз ему половину
задницы.
     -- Док? -- прохрипел Остолоп.
     -- Доктора заняты, -- сказал санитар. -- Вам принести воды?
     -- О боже, как я хочу пить, -- пробормотал Остолоп.
     Голос санитара показался  ему педерастическим, но если санитар принесет
воды, плевать  на то, чем он  занимается  в свободное время. Негр  --  врач,
гомик --  санитар, черные сражаются плечом  к плечу с белыми... куда катится
мир?
     Санитар принес  не только воды, но  и  пару маленьких  белых таблеток с
надписью "Байер".
     --  Я  нашел немного аспирина, -- сказал  он. -- От него должна  пройти
головная боль. Сейчас вы наверняка плохо себя чувствуете.
     -- Приятель,  кажется,  ты не  шутишь, --  простонал Остолоп и дрожащей
рукой потянулся за  таблетками.  Недовольно нахмурившись,  он продолжал:  --
Неужели ты думаешь...
     -- Вам плохо после анестезии, -- прервал его санитар.  -- Так бывает со
всеми, а не...
     Он замолчал и протянул Дэниелсу стакан с водой.
     "А  не только с  такими старикашками,  как  ты"  -- Остолоп  мог и  сам
продолжить фразу. Ему было все равно; головная боль и зияющая рана в заднице
--  он чувствовал себя дряхлым  стариком. Положив таблетки на язык, он запил
их водой. Наверное, воду брали прямо из озера Мичиган; в Чикаго уже давно не
работал водопровод, и с чистой водой возникали перебои. Но человек  не может
обходиться без воды, даже если она и не прошла через фильтры.
     -- Спасибо, друг, -- со вздохом  сказал Остолоп. -- Ты очень добр, хотя
я бы предпочел сейчас бутылочку пива.
     -- О, я  бы тоже не  отказался!  --  воскликнул санитар, что  заставило
Остолопа заморгать; когда он размышлял о гомиках -- что  случалось  с ним не
слишком часто,  -- он представлял себе,  что они потягивают  вино, а не пьют
пиво.
     Санитар внимательно посмотрел  на  повязки  Остолопа,  и  тот  смущенно
заерзал. Из того, что он лежит на животе, вовсе не следует...
     --  Вероятно,  вы  один  из  тех  немногих  людей,  которые  не  станут
переживать из-за  того, что туалеты не  работают.  С  таким,  ранением лучше
опуститься на корточки над ведром, чем садиться на стульчак.
     --  Точно, -- согласился  Дэниелс. --  Я еще не успел  подумать  на эту
тему, но ты совершенно прав.
     Постепенно  Остолоп  начинал  приходить  в  себя.  Быть  может,   начал
действовать аспирин или выветриваться эфир.
     --  Если  вам  станет  хуже или потребуется  помощь,  позовите меня, --
сказал санитар. -- Меня  зовут  Арчи. И не нужно стесняться, я здесь  именно
для этого.
     "Не сомневаюсь". Однако  Остолоп промолчал. Как  и цветной врач, парень
выполнял свою работу. И будет ее выполнять -- с удовольствием или без --  до
тех пор, пока не совершит фатальной ошибки. Остолоп вздохнул. С каждым  днем
мир становится  все безумнее. Впрочем, было бы гораздо лучше, если бы ему не
стреляли в задницу.
     -- Спасибо, Арчи. Если потребуется, я обращусь к тебе за помощью.
     * * *
     По  лицу  Джорджа  Бэгнолла ручьями  стекал  пот.  Когда  лето  наконец
доползало до Пскова, оно бралось за дело всерьез. Трава на склонах холмов за
городом  быстро пожелтела от  солнца. Лишь хвойные  леса к востоку  и югу от
города оставались такими же темными и мрачными, как и в другие времена года.
     Многие немецкие солдаты  ходили голыми по пояс, чтобы загореть. Русские
не  раздевались.  Те,  кто  не носили военную  форму и  имели  смену одежды,
перешли на более легкие куртки и штаны.  Военная форма  Бэгнолла  уже  давно
превратилась в лохмотья, и он обзавелся русской гражданской одеждой, оставил
только офицерскую фуражку, которая придавала ему некоторое подобие власти.
     К  нему  подошли и что-то спросили по-русски. Он понял смысл вопроса --
где находятся новые конюшни? -- и объяснил на своем плохом русском.
     -- О, -- спросил его русский, -- вы немец?
     -- Нет, -- покачал головой Бэгнолл. -- Англичанин.
     С русскими  лучше не  шутить  -- никто не знает, как они  себя поведут,
если примут тебя за немца.
     -- Ага, англичанин. Хорошо, -- сказал русский.
     Он  что-то  добавил,  наверное,  благодарил  за  указания,  после  чего
торопливо зашагал в сторону конюшен.
     Бэгнолл  направился  на  рыночную  площадь. Как  и  всякий  сражающийся
солдат, он  получал большую порцию  черного хлеба,  суп из капусты,  который
назывался  _щи_ или _борщ_,  в котором иногда плавали куски курицы, баранины
или свинины.  Русские ели и нахваливали, немцы ели и не жаловались -- зимой,
до прихода  ящеров,  им  приходилось питаться  мороженой  кониной.  Бэгноллу
хотелось чего-нибудь  получше  или  хотя  бы разнообразия; он шел на  рынок,
чтобы выяснить, не продает ли какая-нибудь _бабушка_ яйца.
     Старые и среднего возраста женщины сидели за рядами дощатых столов  или
прямо  на  одеялах,  где были разложены  товары  на продажу.  Их  массивные,
угловатые   тела  с   головами,  покрытыми  платками,   напоминали  Бэгноллу
деревянные  русские куклы, которые так  ловко вставляются одна в другую. То,
как неподвижно они сидели, лишь увеличивало сходство.
     Никто не продавал яйца, но это еще ничего не значило. Он  уже знал, что
торговки  часто  прячут самые  хорошие  товары для  какого-то  определенного
покупателя или  чтобы их не утащили воришки. Он подошел к одной из бабушек и
сказал:
     -- Добрый день. -- Женщина равнодушно посмотрела на него. -- Яичница?
     Она не  ответила на  его приветствие, даже не  нахмурила брови;  просто
смотрела мимо,  словно  он  был пустым местом.  Пожалуй,  его  еще  никто не
воспринимал так презрительно. Она давала ему понять, что у нее  нет яиц -- а
даже если бы и были, она не продала бы их немцу.
     До прихода  ящеров, пока партизаны не вышли  из леса, чтобы  предъявить
свои права на часть Пскова, она бы не осмелилась так себя вести по отношению
к  немцу. Если  бы у нее были  яйца, она бы  тут  же с  ними  рассталась или
спрятала так, чтобы нацисты их никогда не нашли.  А сейчас он решил, что она
его просто дразнит.
     -- Нет немец, -- сказал он. -- Англичанин.
     -- Англичанин? -- И она быстро заговорила по-русски.
     Бэгнолл почти ничего не понял.
     Вытащив  из  корзинки  несколько  гнилых  картофелин --  нужно голодать
несколько дней, чтобы согласиться их съесть, -- она показала, что на донышке
лежит несколько яиц.
     -- Сколько? -- спросил он.
     Она  хотела 500 рублей  за яйцо,  или  750 марок. С  того  момента, как
Бэгнолл  появился  в  Пскове, немецкая валюта относительно  рубля  постоянно
падала. Советский Союз и Германия продолжали сохранять государственность, но
ящеры в  Польше и с юга  от  Пскова полностью перекрыли все контакты местных
немецких  сил  с  вермахтом. А вот советское  присутствие  постоянно  росло.
Придет  день,   и  возникнут  неприятности,  словно  у  красных  и  нацистов
недостаточно было их в прошлом.
     --  Боже  мой!  --  вскричал  Бэгнолл  так  громко, что  на  них  стали
посматривать бабушки, сидящие неподалеку.
     Он уже давно понял, что  следует забыть о британском хладнокровии, если
хочешь торговаться  с русскими. Вежливость здесь воспринималась как слабость
-- и горе тому, кто ее выказывал.
     Он знал, что путает слова и  числа -- его наказали бы за такие ошибки в
шестом классе. Однако здесь не школа, а реальный мир.  И хотя его русский не
блистал совершенством, знаний вполне хватало,  к тому же бабушке было далеко
до  Пушкина. В  конце  концов он  купил три  яйца  за семьсот  рублей, иными
словами, совершил чрезвычайно удачную сделку.
     -- Ты не англичанин, -- сказала бабушка. -- Ты _жид_.
     Бэгнолл вспомнил старого, прекрасно одетого еврея, которого встретил на
парижской улице. На кармане его пиджака была  нашита шестиконечная звезда со
словом  _Juif_.  На лице  еврея  застыло выражение достоинства и  печали  --
Бэгнолл  не сомневался, что он унесет это выражение в могилу. Но насмешка  в
голосе бабушки в очередной  раз  показала  ему, почему многие согласились  с
нацистами, когда те приказали евреям носить желтые звезды.
     -- _Жид_? -- негромко переспросил Бэгнолл. -- Спасибо.
     Серые  глаза бабушки стали пустыми и бессмысленными,  как пара камушков
на дороге. Бэгнолл взял яйца и  направился к домику,  в котором жил вместе с
Кеном Эмбри  и  Джеромом Джоунзом. Оставалось  надеяться, что он не встретит
снайпера Татьяну.
     Гудение в  небе  заставило  Бэгнолла поднять глаза вверх.  Он  как  раз
проходил  мимо парка,  где под внимательным  присмотром  русских  и немецких
солдат  паслись  овцы.  Через  несколько  мгновений он узнал  приближающийся
самолет:  не истребитель  ящеров,  удлиненный и изящный,  точно акула,  и  в
миллион раз более  опасный, -- а аппарат, построенный людьми, впрочем, такой
уродливый,  что  он  не  имел  никакого  права  подниматься в  одно  небо  с
самолетами ящеров или англичан.
     Тем не  менее это был самолет, причем без  пушек,  предназначенных  для
того, чтобы делать в людях дырки. Уже  одно это заметно  улучшило настроение
Бэгнолла. Солдаты Красной Армии закричали "ура", увидев на крыльях, фюзеляже
и хвосте красные звезды.
     Русский самолет приближался к Пскову на бреющем полете. Сначала Бэгнолл
подумал, что самолет жмется к земле, чтобы помешать ящерам его засечь. Затем
он сообразил,  что маленький  уродец  собирается  совершить посадку прямо  в
парке.
     -- О