н окончательно спятил, -- пробормотал Бэгнолл.
     Но он ошибся. Биплан летел не слишком  быстро,  к тому же  был довольно
легким; самолет остановился в  ста ярдах от  края луга. Пилот даже умудрился
не  задеть овец. Бэгнолл поспешил к самолету, чтобы  поздравить  смельчака с
мастерской посадкой.
     Первым  из самолета  выбрался  высокий  худой  человек  с  густой рыжей
бородой и в серой гимнастерке.  Бэгнолл сразу понял, что это немец -- у него
было слишком удлиненное и носатое лицо для русского.
     Как и следовало ожидать, он тут же принялся кричать по-немецки:
     -- Идите  сюда, болваны, нужно побыстрее спрятать  самолет, пока  ящеры
его не обнаружили и не взорвали к чертовой матери.
     Затем появился пилот и заорал  по-русски, явно поддержав немца. Бэгнолл
понял  не все, но слово "маскировка" уловил. Однако  он продолжал  стоять  и
смотреть на пилота совсем по другой причине. Бэгнолл слышал, что  у  русских
есть женщины-пилоты, но до сих пор не слишком в это верил.
     Теперь у него не осталось  ни малейших  сомнений. Девушка сняла кожаный
шлем, и  по плечам рассыпались волосы цвета спелой пшеницы.  Лицо  оказалось
широкоскулым, кожа гладкой и загорелой, если не считать белого ободка вокруг
глаз -- следа от очков. Сами глаза были голубыми.
     Она заметила Бэгнолла  и офицерскую  фуражку,  которую он носил, быстро
выбралась из самолета и подошла к нему. Отдав честь, она доложила:
     --  Товарищ, я старший  лейтенант  Людмила  Горбунова, прибыла  в Псков
вместе с  немцем сержантом Георгом Шульцем, стрелком, танкистом и прекрасным
механиком.
     С  трудом подбирая  слова, Бэгнолл объяснил, что  не является  офицером
Красной  Армии, и в двух словах рассказал о  себе. Потом без  особой надежды
спросил:
     -- Вы говорите по-английски?
     -- Нет,  я не  знаю английского, --  ответила она и  тут же перешла  на
немецкий: -- Вы говорите по-немецки?
     -- Да, немного. Впрочем, теперь значительно лучше, -- ответил он.
     Услышав  немецкую  речь,  Георг Шульц подошел  к  ним  и вскинул руку в
приветствии.
     -- Хайль Гитлер!
     "Черт бы побрал твоего Гитлера", -- чуть не ответил Бэгнолл. Если бы не
ящеры,  они  с Шульцем  --  а  также Шульц  и Людмила  Горбунова  --  сейчас
перерезали бы друг другу глотку. Союз с немцами давался ему еще труднее, чем
с русскими.
     На лице  старшего лейтенанта  Людмилы Горбуновой  появилось озабоченное
выражение.
     -- Он рьяный фашист, как вы видите. Однако Шульц очень хорошо поработал
для Красной Армии. С инструментами в руках он настоящий гений.
     Бэгнолл посмотрел на Шульца.
     -- Должно быть, вы правы, -- медленно проговорил он.
     Если  бы нацист не был отличным механиком, коммунисты избавились бы  от
него  из принципа. То, что Шульц до сих пор жив,  говорило  также  о тяжести
положения, в котором находились русские.
     Подбежавшие солдаты утащили самолет под деревья. Другие накинули сверху
маскировочную сеть.
     -- Неплохая работа, --  сказала Людмила, бросив взгляд на свой самолет,
и  повернулась  к  Джорджу  Бэгноллу.  --  Рада  встрече  с  вами. Англичане
выполняют в Пскове роль  .. -- Она добавила несколько слов по-русски, смысла
которых Бэгнолл не уловил.
     Потом он сообразил, что она имеет в виду арбитров.
     -- Да, вы правы, -- по-немецки ответил  Бэгнолл. -- Когда  командир сил
вермахта  и партизанские лидеры  не могут договориться, они  предлагают  нам
принять решение.
     -- А если  им  не нравится  ваше решение? --  спросил Георг Шульц. -- С
какой  стати  они  согласились  слушать  свору  проклятых  англичан?  --  Он
посмотрел на Бэгнолла с хорошо рассчитанной дерзостью.
     -- Потому что они убивали друг друга, пока  не начали  прислушиваться к
нам, --  ответил Бэгнолл. Похоже, Шульц будет трудным союзником, но придется
найти с  ним общий язык. Бортинженер продолжал:  -- Вы же понимаете, что нам
необходимо объединиться против ящеров?
     -- Это одна из причин, по которым нас сюда прислали, -- сказала Людмила
Горбунова. -- Я русская, а он немец, но мы неплохо работали вместе.
     Шульц  бросил  на нее плотоядный взгляд Неужели  они любовники? Бэгнолл
надеялся, что нет.  Людмила не так уж  красива, но она нравилась ему гораздо
больше, чем Татьяна. Тут русская летчица заметила взгляд Шульца, и на лице у
нее  появилось неприступное выражение,  которым  могла  бы  гордиться  любая
англичанка.
     Мир сразу стал для Джорджа Бэгнолла более приятным местом
     --  Пойдемте  со мной,  -- сказал  он.  -- Я  отведу  вас  в  Кром, где
находятся оба штаба -- Людмила Горбунова улыбнулась и кивнула ему.
     Бэгноллу хотелось запеть.


        Глава 7

     --  Ты  знаешь,  что  является главной  трудностью, когда  общаешься  с
Большими Уродами? -- спросил Атвар у переводчика  с английского, когда они в
зале переговоров дожидались посла Соединенных Штатов.
     --  Трудностей  слишком   много,   благородный  адмирал,   --   ответил
переводчик. -- Что вы имеете в виду?
     --  Они беспорядочные  существа, --  с отвращением  ответил  Атвар.  --
Одежда висит на них, как отслоившаяся кожа, пучки, которые они отращивают на
голове, или болтаются  в разные стороны, или так  сильно смазаны маслом, что
его  хватило  бы на  двигатель танка,  а когда  им  жарко,  на  теле  у  них
появляется вода. Они даже не  знают, что в таких случаях следует чаще дышать
-- как положено порядочным существам. Они отвратительны.
     --  Вы  совершенно правы,  благородный  адмирал,  -- мрачно  согласился
переводчик
     Пшинг, адъютант Атвара, подошел к монитору связи.
     -- Благородный адмирал,  тосевит из Соединенных Штатов здесь. Напоминаю
вам, что его зовут Корделл  Халл; он носит титул государственного секретаря.
До нашего появления он являлся главным советником своего вождя не-императора
по связям с империями других Больших Уродов.
     -- Пусть войдет, -- сказал Атвар.
     Корделл  Халл не  лучшим  образом  чувствовал  себя в  невесомости,  но
довольно успешно делал вид, что с ним все в порядке. Даже для Большого Урода
он оказался очень длинным, хотя и не слишком широким. Пучок у него на голове
был практически  белым. Атвар  знал, что это признак старения. Как и складки
на  наружном покрове.  Красотой посол не отличался, но Атвар  всех тосевитов
считал Большими Уродами.
     После  обмена  вежливыми  приветствиями, принятыми даже  среди  врагов,
Атвар перешел к делу.
     -- Я требую, чтобы вы немедленно вернули нам предателя по имени Страха,
капитана одного из наших кораблей, который сбежал к вам, нарушив все законы.
     -- Нет, -- коротко ответил Корделл Халл.
     Переводчик показал, что  посол ответил категорическим отказом;  Атвар и
сам это понял.
     -- Соединенные Штаты  не выдают тех, кто просит у них убежища, -- после
долгой паузы пояснил Корделл  Халл. -- Моя страна создана людьми, мечтавшими
о свободе. Мы приветствуем беженцев; у нас не принято возвращать их обратно.
     -- Вы приветствуете преступников? -- спросил  Атвар,  а потом  добавил,
обращаясь непосредственно к  переводчику: --  Меня  это совсем  не удивляет.
Переводить не нужно.
     -- Да, -- вызывающе ответил Халл. -- Очень часто выясняется, что их так
называемые преступления состоят лишь в том, что они  не  согласны с лидерами
стран, которые  покинули.  -- Глубоко  посаженные,  как и  у всех тосевитов,
глаза проницательно смотрели на Атвара.
     -- Вы не считаете кражу корабля  преступлением?  -- удивился  Атвар. --
Страха не только предатель, но и вор. Значит, ваша не-империя имеет привычку
укрывать краденое! Мы требуем вернуть корабль.
     --  Что  ж,  продолжайте требовать, -- ответил  Халл. -- Если  во время
войны одна из сторон оказывается настолько щедрой, что  помогает противнику,
она не должна рассчитывать, что получит свои игрушки обратно.
     -- Во  время войны та сторона,  которая проигрывает,  обычно  старается
вежливо  вести переговоры с побеждающей  стороной,  --  заявил Атвар. --  Во
всяком случае, так написано в древних летописях Расы;  а мы еще  ни  разу не
проиграли ни одной войны.
     -- Если вы полагаете,  что  мы  проигрываем,  взгляните  на  Чикаго, --
ответил Халл.
     В своем роде  он оказался таким же трудным противником, как  Молотов из
СССР.  Тот Большой Урод поражал  полным отсутствием гибкости и  механически,
словно  плохо спрограммированная машина,  отвергал все предложения Атвара. А
Халл пытался их всячески исказить.
     -- Нет,  это вы взгляните на Чикаго. Наши силы продолжают  наступление.
Крупные  заводы,  которые  вы так  долго обороняли,  практически очищены  от
тосевитов, очень скоро наши победоносные самцы доберутся  до  берега  озера,
возле которого расположен город.
     -- Браво, -- ответил Халл, что заставило переводчика усомниться в своих
знаниях.   После  того  как   все  разъяснилось,  государственный  секретарь
Соединенных  Штатов сказал: --  Да, некоторые  из ваших самцов доберутся  до
озера Мичиган, но сколько из  них погибнет? И сколько уже погибло -- их тела
сотнями валяются на улицах Чикаго.
     -- Их гораздо меньше,  чем ваших самцов, с  которыми вы расстаетесь без
малейших сожалений в безнадежных попытках остановить  нас, -- резко возразил
Атвар.
     Ему совсем не понравилось  упоминание о потерях,  которые понесла Раса,
пытаясь захватить Чикаго.
     Лицо  Корделла Халла исказила усмешка  -- так  Большие  Уроды  выражают
некоторые  свои  эмоции.  ("Веселье и иронию", --  объяснил переводчик перед
переговорами.)
     --  У нас гораздо больше людей, чем  у  вас,  да и ресурсов тоже. Очень
скоро при необходимости ввести подкрепления вам придется забирать у  Питера,
чтобы  заплатить Полу  [<i>Английская  идиома  --  поддерживать  одно  в  ущерб
другому</i>].
     Переводчику  пришлось углубиться  в  языковые тонкости и  задать  Халлу
несколько  уточняющих  вопросов, прежде чем Атвар уяснил,  что Халл  имел  в
виду. Самым страшным было то, что  тосевит сказал правду. Всякий раз,  когда
новые самцы отправлялись  в Чикаго,  приходилось  сворачивать наступательные
операции  в  других  районах  Тосев-3.  Или,  еще  того  хуже, из  регионов,
считавшихся благополучно покоренными, вдруг начинали поступать  сообщения  о
волнениях и диверсиях.
     Стараясь говорить так же иронично, Атвар заявил:
     -- И что же вы предлагаете нам делать, недосягаемый тосевит?
     -- Кто, я? Я всего лишь удачливый адвокат из Теннесси, -- ответил Халл,
что опять вызвало  трудности  у переводчика. Когда  они были разрешены, Халл
продолжил:  --  В  Соединенных  Штатах  не  питают пристрастия к  витиеватым
титулам --  их  никогда  не  любили и не будут  любить. Мы считаем, что быть
свободным -- значит избавиться от подобной чепухи раз и навсегда.
     Атвар  с полнейшим недоумением  посмотрел  на  Халла. Всякое  общество,
построенное разумными  существами,  основано на иерархии  -- как  может быть
иначе?
     Но  сейчас  у  него  не  было времени  на  размышления, Халл  продолжал
говорить:
     -- Если вас  и в самом деле интересует мое мнение, я скажу, чего  хочет
от вас народ Соединенных Штатов: прекратите убивать людей и возвращайтесь на
свою планету.
     Атвар  попытался  представить себе,  какой  прием  его  ждет,  если  он
вернется  на родину  с  разбитой  армией,  погруженной  в  холодный  сон,  с
известием,  что  победившие  Расу  существа  сейчас работают над  постройкой
космических кораблей и очень скоро (по меркам Расы) доберутся до Империи.
     -- Исключено, -- быстро ответил он.
     -- Ну, честно говоря,  я и не ждал другого ответа, -- признался Корделл
Халл. -- Тогда, если вы останетесь здесь... возможно, мы сможем выделить вам
земли -- и заключить мир?
     -- Вы не можете диктовать нам условия мира, -- гневно ответил Атвар. --
Мы намерены покорить вашу  планету. Скоро вы  станете частью  Империи,  и мы
будем продолжать  сражаться до тех пор, пока не одержим  полной  победы -- в
Чикаго и в других местах.
     -- Если вы  собираетесь продолжать в том  же духе, то  зачем пригласили
меня на свой космический корабль? -- спросил Халл. --  Для пожилого человека
полет сюда -- довольно неприятная процедура.
     -- Мы призвали вас для того, чтобы потребовать возвращения предателя, в
чем  вы  нам  дерзко  отказали,  а   также  передать  предупреждение  вашему
императору, -- сказал Атвар.
     -- У нас нет императора, и он нам не нужен, -- возразил Халл.
     -- Ну,  тогда вашему  вождю  --  уж не знаю, как вы  его называете,  --
раздраженно прошипел Атвар. -- Вот наше предупреждение: если вы  не оставите
свои попытки произвести атомное оружие, то будете полностью уничтожены.
     Некоторое время Халл молча  изучал  адмирала.  Иногда, несмотря на свои
причудливые черты,  тосевиты  кажутся  чрезвычайно  проницательными.  Сейчас
настал  один  из  таких  моментов. Разделившись  на десятки  или  даже сотни
эфемерных, жалких империй, каждая из которых пыталась превзойти или обмануть
своих соседей, тосевиты приобрели удивительную  политическую  мудрость (или,
быть может,  они обладали врожденным талантом  к  крючкотворству), с которой
Раса практически не могла бороться.
     --  Вы намерены покорить  нас в любом  случае, --  медленно  проговорил
Халл.  -- Почему мы  должны  расстаться  с  единственной надеждой не  только
нанести вам максимальный урон, но и одержать окончательную победу? Какой нам
смысл отказываться от столь мощного оружия?
     -- Мы  покорим  вас,  будет у вас  атомное  оружие или  нет, -- ответил
Атвар.  -- Но  в  живых  останется гораздо больше  ваших людей,  если вы  не
вынудите нас пойти на крайние меры.
     Корделл Халл издал странный звук -- то ли лай, то ли вздох.
     -- Так Большие Уроды смеются, -- пояснил переводчик.
     -- Да, я знаю, -- нетерпеливо сказал Атвар. -- Что его рассмешило?
     Когда государственный  секретарь  Соединенных Штатов  снова  заговорил,
Атвар кое-что понял.
     -- Если мы потерпим  поражение, то навсегда останемся вашими  рабами. И
чтобы этого  не допустить, мы готовы на все -- _на все_, повторяю я! Человек
создан быть  свободным. Когда  вы прилетели к нам,  мы сражались между собой
для того, чтобы все люди обрели свободу. И будем сражаться с вами.
     Атвар задумался.  Большие Уроды  постоянно  болтают  о свободе.  Лучшие
аналитики  Расы  пытались понять, что они имеют в виду, но у  них ничего  не
вышло.  Сам Атвар не считал эту концепцию привлекательной; для него  свобода
представлялась анархией.
     -- Разве вас не  беспокоит, что произойдет с самцами и самками во время
вашего правления? -- спросил он.
     Для  любого цивилизованного самца Раса всегда стояла  на  первом месте.
Судьба индивида бледнела перед благополучием группы.
     --  Поймите,  если  Соединенные Штаты потеряют  свободу,  --  продолжал
Корделл Халл,  -- а народ попадет в рабство, остальное  уже не  будет  иметь
значения. Если  вы отведете своих солдат и уберете базы с  территории  нашей
страны, тогда, может быть, у нас появится поле для переговоров. А пока о них
можно забыть.
     Молотов выдвинул точно такое  же требование, хотя  формулировка звучала
иначе.  Как он  говорил? Неотвратимость исторической  диалектики -- понятие,
которое  оказалось  для аналитиков  еще более  таинственным,  чем совершенно
нереальная вещь под названием "свобода". Большие Уроды обладали удивительным
талантом придумывать вещи, абсолютно лишенные смысла.
     --  Если  вы  не  в  состоянии  силой  заставить  нас  выполнить   ваши
требования, бессмысленно ставить условия для будущих переговоров.
     -- Данный довод применим и в обратную сторону, -- возразил  Халл. -- Вы
не в силах заставить нас прекратить сопротивление, так что взгляните на вещи
реально. Может  быть,  после того  как  мы нанесем  вам  серьезный  урон, вы
увидите, что я прав.
     Атвар протяжно вздохнул.
     --  Вы пожалеете о  своем упрямстве. -- Он повернулся к самцам, которые
привели посла в зал переговоров. -- Мы закончили.  Отведите  его обратно  на
челнок;  пусть сообщит своему императору -- точнее, не-императору -- о нашем
разговоре.
     Когда тосевит удалился, Атвар вновь вздохнул:
     --  Они   отказываются  увидеть  очевидное.   Чем  быстрее  они  примут
покровительство Императора, тем  более высокое место в  Империи займут. Если
мы не  сможем  им доверять, если  они будут постоянно устраивать безнадежные
восстания...
     Прежде чем он закончил свою мысль, на мониторе появилось лицо Пшинга.
     -- Благородный адмирал, срочное донесение из Британии.
     Судя  по  тону  адъютанта,  новости  были  плохими. Срочные  известия с
поверхности Тосев-3 редко бывали хорошими.
     -- Я жду, -- приказал Атвар.
     -- Будет исполнено. Британцы выполнили свое обещание и применили против
нас новое оружие. Химические вещества -- их вид еще не определен -- сброшены
на наши позиции при помощи артиллерии и с воздуха. Самцы отравлены. Мы несем
потери. Ядовитые  газы оказывают отрицательное влияние на мораль; после того
как  Большие Уроды применяют их, им удается добиться локальных успехов. Наши
командиры в Британии настойчиво рекомендуют принять ответные меры.
     Атвар  молча смотрел на Пшинга, а тот выглядел так,  словно командующий
флотом способен достать ответные меры из-за пояса.
     -- Передайте всю  информацию  нашим научным бригадам,  пусть  отложат в
сторону  все  остальные  проекты,  -- приказал Атвар  и спросил: -- А  самцы
тосевитов страдают от яда, который убивает наших солдат?
     Один из глаз Пшинга повернулся к соседнему монитору.
     --  Благородный  адмирал,  похоже, что  на  них  яд  не действует.  Они
надевают маски, которые их защищают. Нам удалось  захватить несколько  штук.
Мы  делаем все, чтобы  приспособить  их  для  себя, а  также применяем маски
антирадиационной защиты. К несчастью, у нас их очень мало.
     -- Хорошо, что вы об этом подумали, -- заметил Атвар.
     На мгновение ему показалось, что только  у  него  одного из всех самцов
Расы продолжает работать голова. И тут он сообразил, что теперь, вместо того
чтобы  тревожиться о  том, сумеют ли  Большие  Уроды  повторить  технические
достижения  Расы,  он  впервые  обеспокоился  тем,  сможет  ли  Раса  что-то
противопоставить изобретению Больших Уродов!
     Свершился полный круг -- настроение у него окончательно испортилось.
     * * *
     Когда ящеры  появились  на  Земле,  Мойше Русецки голодал в  варшавском
гетто  и  молился, чтобы Бог дал ему знак,  что  Он  не  бросил  свой народ.
Русецки  посчитал атомную бомбу, взорванную над Центральной Европой, ответом
на свои молитвы.  Впрочем, позднее он узнал, что ящеры сделали это для того,
чтобы разрушить связь и испортить электронные приборы. По причинам,  которые
остались   для  Русецкого  непонятными,  все  прошло  совсем   не  так,  как
рассчитывали ящеры.
     Однако дело не в  этом. Когда ослепительная вспышка в  небе  показалась
ответом на его молитвы, люди в гетто начали относиться к нему как к пророку.
Он не верил в свое высокое предназначение, хотя порой начинал сомневаться.
     Сейчас,  прячась  среди  куч мусора  на  улицах  Сент-Олбанса [<i>Город  в
Великобритании,  графство  Хартфордшир,  в  городе  имеется   музей  римских
древностей Веруламиума</i>], между театром, оставшимся со времен Древнего  Рима,
и  развалинами  еще  более древнего особняка, построенного на пару  столетий
раньше, он  вновь задавал  себе все тот же  вопрос. Как и следовало ожидать,
теперь  Русецки служил в  британской армии,  а  на  его  рукаве  красовалась
повязка с красным крестом.
     -- Однако я же не предвидел противогазы! -- сказал он.
     Противогаз искажал его голос, который звучал,  как у  существа с другой
планеты, -- к счастью, совсем непохоже на ящеров. С длинным хоботом, который
заканчивался  в  небольшой  канистре,  очищающей  воздух,  Мойше  совсем  не
напоминал человека: скорее кенгуру со слоновьим хоботом.
     Но  противогаз  изменил  не только  его  внешний вид, но  и  восприятие
событий.  Глядя  на  мир  через  пару  стекол,  которые  пачкались  в  самый
неподходящий момент, он с тоской вспоминал время, когда  мог смотреть на мир
собственными глазами.
     Где-то  к  северу  от  Сент-Олбанса ящеры  зализывали  свои  раны.  Они
находились  в городе, пока не началась бомбардировка ипритом и фосгеном,  за
которой последовала отчаянная атака пехоты. Ящерам пришлось  оставить город.
Сент-Олбанс вновь  перешел в руки англичан. Интересно,  когда  ящеры  начнут
использовать свой отравляющий газ, подумал  Мойше. Наверное,  ждать осталось
недолго. Если так пойдет дело, то после окончания войны в живых не останется
никого.
     -- Помогите! -- послышался крик из развалин театра.
     Призыв прозвучал на незнакомом языке;  Мойше напрягся и перевел крик на
идиш. С некоторым опозданием он сообразил, что на помощь зовет ящер.
     Мойше колебался всего несколько мгновений, а затем побежал к развалинам
театра.  Интересно, промелькнуло у  него  в  голове,  какие  пьесы  смотрели
древние обитатели Сент-Олбанса (наверняка римляне называли город иначе).
     Театр  имел форму  большой  буквы  "С" с  колоннадой  (одна  из  колонн
каким-то  чудом  уцелела)  за  прямоугольной  сценой,  занимавшей  свободное
пространство,  не  позволявшее  "С"  превращаться  в "О".  На месте  сидений
остались возвышения.
     Ящер лежал на  открытом месте, посреди театра. Кажется,  оно называлось
_орхестра_  [<i>Место  хора  в  древнегреческом  театре</i>]! Мойше  знал о древнем
театре лишь немногим больше, чем о китайской каллиграфии.
     То же самое относилось и к  его знаниям  относительно ухода за ранеными
ящерами -- впрочем, едва ли среди людей много специалистов в данной области.
     -- Я сделаю все, что в моих силах, -- пробормотал он под маской.
     Он достаточно общался с ящерами  в Варшаве, чтобы  воспринимать  их как
людей.  К  тому  же  пленные  ящеры  очень  ценились.  Ему дали  не  слишком
пространные  инструкции, когда отправили  на фронт,  чтобы он  исполнил долг
перед Королем и Страной (не его королем и не его страной, но сейчас это  уже
не  имело значения), однако на сей счет английский  офицер высказался вполне
определенно.
     Но,  взглянув  на  ящера сквозь запотевшие  стекла  противогаза,  Мойше
понял,  что бедняге  осталось  мучиться совсем немного. Его  тело  покрывали
волдыри,  некоторые величиной с кулак. Больше всего их оказалось под мышками
и между  ног, один вздулся на месте глазного бугорка. Дыхание вырывалось  из
горла ящера  с  клокотанием --  Мойше  не  сомневался,  что  легкие серьезно
повреждены.
     Однако ящер мог видеть уцелевшим глазом.
     -- Помогите мне, -- простонал он,  хотя  рядом с  ним  стоял презренный
тосевит.  --  Больно. -- И  он добавил подтверждающее покашливание,  а затем
начал кашлять и никак не мог остановиться.
     Изо рта пошли кровавые пузыри.
     -- Как помочь? -- спросил Русецки, добавив вопросительное покашливание.
-- Не знаю.
     К  горлу подступала  тошнота, но Мойше знал, что с ним будет,  если его
вырвет под маской противогаза.
     -- Я не знаю, -- ответил ящер, который заговорил увереннее, увидев, что
Русецки знает его язык. -- Вы, Большие Уроды, изобрели это ужасное оружие. У
вас должно быть противоядие.
     -- Противоядия нет, -- ответил Мойше.
     Существовала мазь, которая якобы помогала  от ожогов иприта, но у Мойше
ее не было, к тому же она действовала не слишком эффективно.
     -- Тогда убей меня, -- попросил ящер. -- Прошу, убей меня. --  Он снова
начал кашлять -- второй приступ оказался еще тяжелее.
     Охваченный  смятением,  Мойше смотрел  на ящера. Все,  чему его учили в
медицинской  школе,  все,  что  он знал  как еврей,  заставляло его кричать:
"Нет!" Бежать, бежать отсюда быстрее! А еще его научили в медицинской школе,
что  он знает  далеко не все,  чтобы считаться  настоящим  врачом. Он не раз
сталкивался с этим в 1939 году в Варшаве.
     -- Я прошу, -- повторил ящер.
     Мойше  огляделся.  Должно  быть, ящер получил  ранение где-то  в другом
месте,  поскольку  его оружия  он  не  увидел. У самого Мойше  не  было даже
кинжала --  медицинский персонал  не участвовал  в военных действиях. Что же
делать? Разбить голову ящера камнем? Нет, на это он  неспособен, как бы ящер
его ни просил.
     Пока  Мойше  стоял не в  силах принять решение,  ящер вновь закашлялся,
потом слабо застонал, и все стихло.
     -- Ох, слава богу! -- воскликнул он.
     Иногда даже смерть может быть благословением -- и ему не пришлось стать
ее причиной.
     Поскольку  ящеры  не  носили  одежды,  им  приходилось  складывать  все
необходимое в ранец на спине и в сумки на поясе. Русецки снял ранец и сумки.
Затем решил, что не стоит оставаться на  открытом месте, подхватил имущество
ящера  и  быстро  перебежал к сцене, где  укрылся  за оставшейся колонной  и
обломками.  Тут он заметил  воронку от разорвавшегося  снаряда и  спрыгнул в
нее. Лучшего укрытия сейчас не найти.
     Сначала он открыл  ранец и  обнаружил  несколько запасных магазинов для
автомата  ящеров. Полезная  вещь;  кое-кому  из  англичан  удалось захватить
автоматы ящеров, и им постоянно не хватало патронов.
     Здесь  же  он нашел  несколько  брикетов  пищевых пайков, завернутых  в
нечто, напоминающее целлофан, но более толстое, мягкое и не такое блестящее.
Пленные  ящеры будут  счастливы,  а  для людей их пища  казалась  не слишком
привлекательной. Он задумался о материале,  в который были завернуты  пайки,
-- люди не умели делать ничего похожего.
     Из ранца выпал еще один предмет размером с пищевой паек.
     -- Все лучше и лучше, -- пробормотал Мойше, ни к кому не обращаясь.
     Это был радиоприемник, хотя Мойше --  впрочем, и лучшие земные инженеры
тоже  --  не  мог  понять,  каким  образом  ящерам удается  создавать  такие
компактные приборы.
     Если  обертка  пайков напомнила ему целлофан, то материал,  из которого
был сделан корпус приемника, показался  похожим на бакелит. Еще один  пример
высоких технологий ящеров.
     Вместе с такими практичными вещами, как пища, патроны и средство связи,
у ящера  оказалась  кипа бумаг  -- столько  Мойше не  нашел  бы  и у десятка
погибших землян. Среди бумаг  Мойше заметил карту; в одном из ее секторов он
узнал сеть улиц Сент-Олбанса.
     На карте  имелись надписи, сделанные непривычным почерком ящеров. Мойше
попытался их разобрать. В  Варшаве ему довольно быстро удалось выучить буквы
письменного языка ящеров, поскольку уже  приходилось  сталкиваться с разными
алфавитами -- идиш, иврита, а  также  польского и немецкого языков. Проблема
состояла в том, что если прочитать слова он мог без труда, то смысл их часто
оставался для него недоступным. Он успел узнать лишь  самые  употребительные
слова на языке ящеров.
     -- Очень жаль, -- пробормотал  он,  складывая бумаги в свою медицинскую
сумку.
     Кто-нибудь  сумеет прочитать, что там  написано. Количество  английских
ученых, способных разобраться в любой проблеме, поражало Русецкого.
     Ему  пришлось повозиться,  прежде чем  удалось открыть  поясные  сумки;
очевидно,  ящеры   пользовались   когтями.   На  пол   выскользнул   плотный
прямоугольник размером с визитную карточку.
     Он  поднял  его,  перевернул  --  и  понял,  что  перед  ним трехмерная
фотография ящера, умершего только что. Буква за буквой он прочитал его  имя:
Экреткан.
     Интересно, подумал  Мойше, каким он был, как  жил до прилета на  Землю,
что думал о войне, прежде чем стал ее жертвой?  На фотографии ответа  он  не
нашел.  Рядом  с  фотографией обнаружился сложный  зелено-золотой  лабиринт,
напомнивший  ему  раскраску погибшего ящера. Наверное,  раскраска показывала
звание Экреткана и род войск, но Мойше не знал, что означает узор.
     Мойше  засунул  фотографию   в  медицинскую  сумку.  Затем   просмотрел
оставшееся  имущество  ящера,   пытаясь   найти  какие-нибудь  личные   вещи
Экреткана, которые помогли бы ему  понять, что представлял  собой  погибший.
Даже у  нацистов  были родители, жены, дети  и собаки -- они  часто носили с
собой их фотографии. Но не Экреткан. Среди его вещей Мойше обнаружил еще два
снимка самого ящера, на одном из них -- рядом с хитрой штуковиной, отдаленно
напоминающей  четырехколесный мотоцикл,  на  другом  --  его  тело  украшала
значительно более простая раскраска.
     Кроме  того,  Мойше  обнаружил  несколько  обычных фотографий  каких-то
диковинных устройств.
     "Дом,  милый дом",  --  подумал он.  И еще Мойше  нашел  снимок  улицы,
напомнившей  ему  Нью-Йорк,  каким  он  видел  его   в  кино,  только  более
впечатляющий:  высокие здания из стекла и стали, множество транспорта, толпы
спешащих куда-то ящеров. "Его родной город?"
     Он  разложил фотографии  на  земле и  долго  смотрел  на  них,  пытаясь
составить  общее впечатление.  Если Экреткан --  самый обычный самец,  что в
таком случае  можно  сказать  о жизни  Расы в целом?  Неужели  существование
каждого из  них столь же бесплодно и безрадостно, как эти фотографии? Самцы,
которых  Мойше встречал в Варшаве, казались вполне довольными жизнью и порой
ужасно напоминали людей.
     -- Ну и что? -- пробормотал он.
     Еще  в Варшаве Мойше узнал, что у Расы существуют сезоны спаривания, но
что  такое  семья,  им не  известно. Ящеры считали сексуальные  обычаи людей
странными и отталкивающими, впрочем,  у людей  ящеры тоже особой симпатии не
вызывали.  Русецки  еще  раз  изучил   фотографии,   пытаясь  найти  на  них
какие-нибудь  ключевые  детали  --  так  ученый изучает сложный  отрывок  из
Талмуда.
     Самое  главное различие  между людьми и  ящерами состоит  в том,  что у
ящеров нет семьи. Следовательно, напрашивается  очевидный вывод: когда ящеры
не  работают,  они  проводят время  в одиночестве.  Наверное, им такая жизнь
нравится. На фотографиях Экреткан изображен один -- или его пустая квартира,
что подтверждало гипотезу Мойше.
     Ну,  а  какие  выводы  можно  сделать из  фотографий,  снятых  на улице
инопланетного города? Мойше взял одну  из  них,  отложил  в  сторону и вновь
принялся размышлять о семьях. Ящеры не знают, что такое семейные узы, однако
из  этого не  следует, что они  чувствуют  себя одинокими.  Просто  семья не
мешает ящеру сохранять верность интересам Расы.
     Мойше кивнул, довольный собой.  Все сходится. Пока  в его  гипотезе  не
видно никаких  противоречий. Ящер прежде  всего  верен самому себе и  Расе в
целом.  Раса и  Император важны для каждого самца, как _народ_ и _фюрер_ для
нацистов.
     Мойше  положил фотографии  и  остальные  вещи Экреткана  в  медицинскую
сумку,  вылез из воронки и зашагал  в штаб полка.  Пусть  другие оценят  его
находки.  Интересно, совпадут ли  его выводы  с мнением экспертов, изучающих
ящеров?
     * * *
     --  Знаешь, сержант, --  сказал Бен Берковиц, заложив руку  за голову и
откидываясь  на  спинку  стула,  --  ящеры  могут  легко  превратить  любого
психиатра  в meshuggeh.  Мне ли не  знать -- я  сам психиатр. --  Он немного
помолчал.  --  Ты  понимаешь, о чем я говорю? Не обижайся, но ты ведь не  из
Нью-Йорка?
     Сэм Игер рассмеялся.
     -- Я из  Небраски. Но я знаю,  сэр, что вы  имеете в виду. Что-то вроде
сумасшедшего, верно? Я играл  в  бейсбол с еврейскими  ребятами;  они  часто
повторяли это словечко. Только я не  понимаю, почему ящеры сводят вас с ума?
Ну, кроме того, что они ящеры?
     -- А что ты знаешь о психиатрии? -- спросил Берковиц.
     -- Совсем немного, -- признал Игер.
     В фантастических журналах он  читал пространные статьи о  физике и даже
поразительные вещи о  языках,  связанные  с путешествиями во времени,  но  о
психиатрии там ничего не было.
     -- Ладно,  -- спокойно сказал Берковиц. --  Один из  основных принципов
фрейдистского  анализа  базируется  на сексуальных  устремлениях человека  и
конфликтах, которые с ними связаны.
     --  Не хотелось бы никого  обижать,  сэр, но мне кажется, что не  нужно
быть психиатром,  чтобы это понимать. -- Игер с довольным  видом рассмеялся.
--  Когда  я вспоминаю,  какие безумные поступки  совершал,  чтобы уложить в
койку...
     -- Да, и я тоже, более  того, я  и  сейчас  к ним прибегаю. --  На руке
Берковица  не  было обручального  кольца. Многие женатые  мужчины  не  носят
кольца, но в  данном  случае  Сэм  явно имел  дело  с холостяком. --  Но  ты
совершенно прав, будь все так просто, любой бы понял, что  к чему. Однако на
самом  деле наши проблемы  гораздо сложнее. Фрейд связывает секс  со многими
вещами,  которые на первый  взгляд не имеют  к  нему ни малейшего отношения:
стремление  к  соревнованию, побуждение  к  творчеству,  отношения  с людьми
одного с тобой пола. -- Он быстро поднял руку. -- Пойми меня правильно --  я
имею в виду не однополый секс.
     -- Все в порядке, капитан, я вас понял, -- ответил Сэм.
     Хотя Бен Берковиц и был психиатром, он  вел себя как нормальный парень.
Игер еще  не  знал,  что психиатр  _должен_  вести  себя  как самый  обычный
человек.
     -- Итак, ты  продолжаешь следить за ходом моих рассуждений?  -- спросил
Берковиц.
     -- Думаю, да, -- осторожно ответил Сэм. -- Я никогда не пытался связать
секс с вещами, о которых вы говорите, но, возможно, вы правы.
     -- Ты хочешь сказать, что готов принять такое допущение?
     -- Думаю, да, -- повторил Сэм.
     Берковиц  рассмеялся. Он был обаятельно  уродлив; когда он улыбался, то
выглядел  на  восемнадцать лет  --  как один из смышленых  парней (иногда их
называли умниками), охотно писавших письма в фантастические журналы.
     -- Ну, ты -- осторожный сукин сын, не так ли?  Напомни мне, чтобы  я не
садился играть с тобой в покер. Так вот, благодаря фрейдистскому  анализу мы
получаем   полезные  объяснения  принципам  работы  человеческого  мозга.  К
сожалению, нам не удается применить похожие принципы для ящеров.
     -- Почему? -- спросил Игер, но почти сразу все понял. -- У них есть  --
как там он у вас называется? -- сезон спаривания.
     -- Правильно -- и все получается с первого раза. -- Берковиц улыбнулся.
-- Ты похож на парня с фермы, Игер, но соображаешь -- будь здоров!
     -- Благодарю вас, сэр. -- Сэм не считал себя особенно умным.
     Барбара, к примеру, могла легко обвести  его вокруг  пальца. Однако она
не скучала в его обществе, значит, он не такой уж деревенщина, как ему порой
казалось во время разговоров с разбитными игроками из больших городов.
     --  "Благодарю  вас, сэр", -- как и  многие разбитные городские  парни,
Берковиц обладал даром имитатора.  Однако в нем не чувствовалось  злобы.  --
Поверь мне,  сержант, будь ты балбесом, тебя бы не  направили в Хот-Спрингс.
То, что  происходит  здесь,  а  также  проект, которым  ты занимался раньше,
сейчас  самое важное  из  того,  что  происходит на  территории  Соединенных
Штатов, -- а ты  принял  участие в обоих проектах. Мало кто  может сказать о
себе такое.
     --  Я  никогда  об  этом так не  думал, -- признался  Игер.  Теперь  он
понимал, что ему есть чем гордиться.
     -- А следовало бы, -- заявил Берковиц. -- Но вернемся к нашей проблеме,
хорошо? Ты верно подметил,  что у  ящеров  есть сезон  спаривания.  Когда их
женщины начинают  испускать соответствующий запах, они трахаются  до  потери
сознания. А  как только запах  исчезает... --  Он  щелкнул пальцами. --  Все
моментально прекращается.  Получается, что  девяносто процентов времени -- и
на  все сто,  если рядом нет леди  ящер,  --  они  в  сексуальном  отношении
абсолютно нейтральны.
     -- И они думают, что у нас очень необычные нравы, -- заметил Игер.
     -- Еще  бы  им не думать! --  согласился Берковиц.  -- Страха рассказал
мне, что у ящеров  запущена большая научная программа  по  изучению людей, и
они  еще не закончили свои исследования. Мы находимся в таком же  положении,
однако мы начали совсем недавно, а они изучают нас с момента высадки.
     --  Все из-за того,  что они побеждают в войне, -- сказал Сэм. -- Когда
ты опережаешь  противника,  у тебя появляется возможность заняться  тем, что
напрямую не связано  со сражениями.  А  когда  ты терпишь одно поражение  за
другим, как мы, то ничего не остается, как решать текущие проблемы.
     -- Кто ж спорит, -- со вздохом подтвердил Берковиц.
     Сэм  не сомневался,  что  Берковиц  владеет литературным языком не хуже
Барбары,  однако  старается  говорить  попроще,  чтобы  люди  его  понимали.
Психиатр продолжал:
     -- Ну, и как же нам узнать, чем живут ящеры, что у них внутри? Не секс.
Значит, они настолько от нас отличаются, что и представить себе невозможно?
     -- Ристин и Ульхасс говорят,  что два других  вида инопланетян, которых
ящеры покорили, устроены точно так же, -- сказал Игер.
     -- Халесс и Работев. Да, я тоже слышал о них, -- кивнул Берковиц, вновь
откинувшись на спинку стула.
     Его гимнастерка потемнела от пота. Сэм чувствовал, что рубашка прилипла
к  спине,  а ведь он  сидел практически  неподвижно  и ничего не  делал. Что
будет, если выйти на улицу  и поиграть  в  мяч?  Он  вспомнил,  как  выжимал
футболку после игры на здешних площадках. Раньше он думал, что помнит, какая
здесь погода, но, проводя в  Арканзасе неделю за неделей,  начинал понимать,
что память -- проявив милосердие -- заблокировала самое худшее.
     Он провел рукой по лбу. Поскольку ладонь была  почти такой же  влажной,
не помогло.
     -- Жарко, -- проворчал он не к месту.
     --  Точно,  --  кивнул  Берковиц. -- Я размышлял о Работеве и  Халессе.
Хотелось бы что-нибудь для них сделать -- ведь  ящеры  держат их в рабстве в
течение тысяч лет.
     --  Я  слышал,  что  они  сохраняют верность Императору не  хуже  самих
ящеров, -- ответил Сэм. -- Они стали почетными ящерами.  И мне кажется,  что
ящеры хотят, чтобы мы разделили их участь.
     --  Наверное, ты прав,  -- кивнул Берковиц.  -- Хочешь услышать кое-что
забавное? -- Сэм кивнул. -- Страха  рассказал, что восемьсот лет назад ящеры
отправили к Земле зонд. Он доставил целую  серию фотографий и много чего еще
на  планету,  которую  ящеры называют Родина...  и они решили, что  мы будем
лакомым  кусочком, поскольку не  сможем сильно измениться за  столь короткое
время.
     Несколько  секунд  Сэм обдумывал слова  Берковица.  Потом оба принялись
хохотать.
     -- Вы  хотите  сказать,  что  они думали, будто им придется сражаться с
королем Артуром и Ричардом Львиное Сердце и... -- Он сдался, больше в голову
не пришло ни одного имени исторических деятелей прежних времен.
     -- Именно так они и думали, -- подтвердил Берковиц. -- Ящеры собирались
сражаться при помощи танков и истребителей против  конных рыцарей. Покорение
Земли должно было занять двадцать  минут,  а что до потерь... ну,  разве что
кто-нибудь из ящеров споткнется и разобьет себе нос.
     -- Мы преподнесли им маленький сюрприз, верно? -- сказал Сэм. -- С  тех
пор многое произошло... -- Он немного помолчал, пытаясь сосчитать. -- С 1142
года или около того.
     --  Угу. И  для нас это хорошо. Но знаешь, тут есть одна странная вещь:
если  бы они послали  зонд в 342  году, а сами прилетели  в  1142 году -- им
предстояла бы легкая прогулка. Или если бы ящеры отправили зонд... -- теперь
пришел черед  Берковица считать  в уме,  -- в  458 году до нашей эры, а сами
явились  бы  в  342  году нашей  эры, они  бы не  встретили  почти  никакого
сопротивления. Их  предположение  относительно нашего развития  оказалось бы
правильным, и они легко расправились бы с землянами.
     -- Да,  я об этом не думал, -- признался Игер.  Да ему  и  не  хотелось
размышлять о том, что случилось  бы  с  Землей при таком раскладе. Тут ему в
голову  пришла другая мысль. -- Однако они подготовились с большим  запасом,
если рассчитывали встретить здесь средневековых рыцарей.
     -- Немного странно, да? -- Берковиц уныло покачал головой. -- Я спросил
об  этом Страху. Он аж вскинулся -- так они поступают, когда им кажется, что
ты говоришь  глупости, ну,  ты  понимаешь, что  я имею  в  виду? А потом  он
сказал:  "Не следует  отправляться на войну,  если  у  тебя нет достаточного
запаса инструментов для победы. Мы считали, что у нас есть такой запас".
     --  Возможно, они  сумеют одержать победу, несмотря  на наше  отчаянное
сопротивление, -- сказал Сэм.
     -- Все может быть. -- Берковиц посмотрел на часы. --  Мне нужно бежать,
скоро  я  должен участвовать  в допросе офицера  бронетанковых войск  ящеров
относительно бронебойных снарядов. Всегда рад поговорить с тобой, сержант, у
тебя правильный  подход  к ящерам.  Люди, которые начинают общаться с  ними,
считая, что они все знают, плохо кончают, если ты понимаешь, о чем я говорю.
     Игер  рассмеялся  и отправился  на  четвертый  этаж. Там  он  обнаружил
возбужденных Ристина и Ульхасса.
     -- Послушайте, недосягаемый сержант Сэм, -- сказал  Ристин, державший в
руках нечто, напоминающее набор  бутылочек для маникюра. -- Замечательный  и
великолепный капитан корабля  Страха привез с собой большой запас красок для
тела. Он поделился ими с нами. Теперь мы больше не будем ходить голыми.
     --  Хорошо,  -- спокойно  ответил Сэм. -- А как  вы наносите раскраску:
каждый красит себя сам, или вы помогаете друг другу?
     -- Мы раскрашиваем друг друга. -- Ульхасс огорченно вздохнул. -- Но  мы
потеряли  свои звания  и, следовательно,  право на свою  прежнюю  раскраску.
Теперь мы пленники.
     -- Тогда раскрасьте себя соответствующим образом, -- посоветовал Игер.
     --  Но  у  нас  принято  раскрашивать  только  тех  пленников,  которые
допустили ошибку и заслуживают наказания.  А мы  не сделали ничего  плохого;
вы, Большие Уроды, захватили  нас в плен. А на такой случай у нас  раскраски
нет.
     "Наверное,  когда вы улетали с Родины,  никто не предполагал, что такое
может случиться", -- подумал Игер.
     -- Но если у вас нет такой раскраски, придумайте ее, -- предложил Игер.
     Ристин и Ульхасс  переглянулись. Очевидно, такая идея  им  в голову  не
приходила.
     -- Но такая раскраска не будет официальной, -- возразил Ульхасс, словно
это ставило крест на идее Сэма. Однако Игер и не думал сдаваться.
     -- Вовсе нет. Ваша раскраска станет официальной для всех пленных ящеров
в Хот-Спрингс.  Ведь если вы -- наши пленники, вам следует использовать нашу
раскраску, верно?
     Ящеры вновь переглянулись. Они очень серьезно относились к предложениям
непосредственного начальства.
     --  Но  какова  официальная  раскраска пленных ящеров в Хот-Спрингс? --
спросил Ристин.
     Игер собрался  предложить им придумать  что-нибудь самостоятельно, но в
последний  момент ему в  голову  пришла  хорошая идея --  как  и большинство
людей, ящеры предпочитали выполнять приказы.
     -- Вам следует покрасить себя в красно-белые полосы  с синими звездами.
Тогда все будут видеть, что вы носите американский флаг.
     Ристин и Ульхасс принялись  обсуждать его предложение на  своем  языке.
Теперь Сэм понимал  почти  все, что они говорят. Он скрыл  улыбку, слушая, с
каким растущим энтузиазмом ящеры окунулись в  новую проблему. Наконец Ристин
сказал:
     -- Будет исполнено.
     Когда они закончили, Игер подумал, что они выглядят слишком кричаще, но
никто не нанимал его в качестве художественного критика,  поэтому он оставил
свое мнение  при себе. Ульхасс и  Ристин остались  довольны, а  он  именно к
этому  и  стремился.  В  течение  следующих  нескольких  дней  еще несколько
лишенных  раскраски ящеров последовали  примеру Ристина и  Ульхасса.  Теперь
предложение Сэма стало чуть ли не официальным приказом для пленных ящеров.
     Однажды,  когда  он выходил из комнаты, где  жили они с  Барбарой,  его
остановило властное шипение.
     --  Ты тот тосевит, который изобрел эти... неприятные  сочетания цветов
для пленных? -- резко спросил Страха.
     -- Совершенно верно, капитан, -- ответил Сэм. -- Что-то не так?
     -- Да, что-то  не так.  -- Страха  кашлянул,  чтобы показать, насколько
серьезно ошибся  Сэм. Вообще  Страха выглядел разгневанным и  напомнил Игеру
проповедника, который обличает зло в виде алкоголя и распутных женщин. -- Ты
неправильно  выбрал  цвета.  Раса не использует такую  раскраску.  Ее  нужно
немедленно стереть с чешуи самцов. Это...
     Он  произнес незнакомое слово, но Сэм был готов съесть свою шляпу, если
оно не означало "извращение".
     -- Но почему, капитан? -- невинно спросил Игер.
     --   Потому  что  такая  раскраска  уничтожает  всяческий   порядок   и
дисциплину, --  ответил  Страха,  словно разговаривал  с  умственно отсталым
ребенком. -- Раскраска тела показывает  звание, назначение и старшинство; ее
нельзя использовать для легкомысленного украшательства.
     -- Капитан, данная раскраска показывает: всякий, кто ее носит, является
пленником Соединенных Штатов, -- заявил Сэм.  -- А если вы хотите, чтобы она
показывала  старшинство, то  те пленники,  которые находятся в плену дольше,
могут носить больше звезд. Так будет правильно?
     Сэм  старался говорить спокойно и  убедительно. Тем не менее он ожидал,
что  Страха   сейчас  взорвется,   как   скороварка,   у   которой   отказал
предохранительный клапан. Однако капитан его порядком удивил.
     -- Когда общаешься с тосевитами,  забываешь, что они  иначе  смотрят на
мир. Ты меня понимаешь?
     -- Боюсь, что нет, капитан, -- ответил Сэм. -- Сожалею.
     Страха зашипел, как вскипевший чайник.
     --  Тогда я объясню. У Расы редко что-либо меняется. Мы не изобретаем с
такой  легкостью   новую  раскраску  для  тела.  Существует  целая   система
раскраски, которую мы улучшали в течение более ста тысяч лет.
     Игер  знал достаточно,  чтобы  разделить это число  на  два  и получить
земные  годы, но все равно результат  вышел  впечатляющий. Страха  между тем
продолжал:
     -- Вы, Большие Уроды, изобретаете все с поразительной легкостью. Вас не
интересуют  долгосрочные   прогнозы,  вам  важно  одно  --  быстро  получить
результат.
     -- Идет война,  капитан. Мы  воевали и до того,  как Раса  появилась на
Земле, -- сказал Игер. -- И сделаем все необходимое для победы. Мы постоянно
меняемся.
     --  Да,  к нашему несчастью. Мы уже  успели  это  заметить, --  ответил
Страха. -- Оружие,  которое вы  используете сейчас, значительно  лучше того,
которым  вы обладали, когда  мы прилетели сюда.  А наше остается неизменным.
Вот что я имел в виду, когда говорил об  изменяющейся  перспективе. Если вас
что-то  устраивает  на данный момент, вы  совершенно  не  тревожитесь о том,
согласуется ли оно с тем, что было раньше. Ты изобрел раскраску под влиянием
момента. -- Капитан вновь зашипел. -- Наверное,  мне следовало бы привыкнуть
к такому положению вещей, но иногда меня это по-прежнему шокирует.
     Игер  вспомнил  о  фантастических рассказах, в которых сегодня в голову
ученому приходит  идея, на следующий  день  он ее  реализует,  а послезавтра
начинается массовое производство -- как раз вовремя, чтобы спасти землян  от
нашествия  марсиан. Он всегда  считал такие вещи чем-то вроде крупинки  соли
величиной с  Большую Соляную Долину  возле Солт-Лейк-Сити. В  реальной жизни
так не бывает.
     Выходит,  ящерам Земля представляется  воплощением  измышлений  научных
фантастов из  дешевых  журналов. Не прошло и  года,  а человеческие существа
успели  изобрести  ракеты  большого  радиуса  действия,  базуки  [<i>Реактивный
гранатомет</i>], реактивные двигатели, не говоря уже об  атомной бомбе. И это --
не  считая многочисленных  улучшений  земного  оружия,  например  танков.  А
отравляющие  вещества,   изобретенные  еще  перед   Первой  мировой  войной,
оказались для ящеров полнейшей неожиданностью.
     -- Значит, вы простите остальных пленников за  то, что они сделали себе
раскраску под цвет американского флага? -- спросил Сэм.
     --  Я не  пленник, а беженец, -- с достоинством сообщил Страха, -- Но я
их   прощаю.  Я  поспешил,  когда   осудил   их,   однако  торопливость   не
приветствуется  Расой. Пленные самцы могут  носить  любую раскраску, которую
выберут тосевитские власти.
     -- Спасибо, капитан, -- сказал Игер.
     Для  ящера Страха  оказался очень  гибким парнем. Если ты категорически
отвергаешь спешку, то твоя жизнь на Земле будет трудной.
     * * *
     Иногда  Теэрц  чувствовал  вину  из-за  того,  что  произошло с  Токио.
Миллионы  разумных  существ  погибли  только  потому,  что  он   предупредил
представителей Расы о попытках ниппонских тосевитов создать атомную бомбу.
     Впрочем, чувство вины  никогда не  мучило его долго. Во-первых, Большие
Уроды были  готовы без  малейших  колебаний уничтожить  огромное  количество
самцов  Расы.  Во-вторых,  ниппонцы  обращались  с  ним  так,  что заслужили
наказание.
     Он больше  не летал над  восточным континентом. Его командиры понимали,
что его жизнь закончится быстро  --  или  слишком медленно, -- если ниппонцы
вновь  его поймают. Теперь он  отправлялся на боевые вылеты в  другом районе
Тосев-3. Местные Большие Уроды называли его Францией.
     -- Это самые стойкие  Большие Уроды,  которые ведут воздушные поединки,
-- сказал  Элифрим, командир базы. -- Конечно, наши друзья по другую сторону
океана,  которые  сражаются  с американцами,  могут  с этим поспорить, но не
стоит обращать на них внимания. Самолеты дойчевитов -- самые опасные из всех
созданных  тосевитами,  а  британцы  изобрели радар  еще  до  того,  как  мы
высадились на их острове.
     --  Я не против того, чтобы встретиться с  ними в воздухе, недосягаемый
господин, -- ответил Теэрц. -- Ведь я смогу стрелять в ответ.
     Он до сих пор не забыл о том, как находился в руках жестоких  ниппонцев
не в силах ответить на их издевательства. Никогда прежде он не ощущал такого
одиночества и беспомощности.
     --  Лучше  стрелять  первым,  --  заметил  Элифрим.  --  Послушай  меня
внимательно: если раньше, воюя с Большими Уродами, можно было не торопиться,
то теперь необходимо действовать  быстро. Кроме  того,  теперь придется чаще
использовать пушку и реже ракеты.
     --  Почему, недосягаемый  господин?  -- спросил Теэрц. --  Ракеты имеют
больший радиус действия. Если оружие  у Больших Уродов стало  лучше, пока  я
находился в плену у ниппонцев, значит, мне не следует сближаться с ними.
     --  Правильная  тактика  --  при  обычных обстоятельствах,  -- объяснил
командир базы. --  Но на Тосев-3  изменения происходят слишком стремительно,
впрочем, ты,  несомненно, уже успел это заметить. Проблема, командир полета,
состоит в том, что  наши запасы ракет  вида воздух  -- воздух быстро идут на
убыль, а  мы  пока не  нашли способа производить их здесь. К счастью,  у нас
полно снарядов для  пушек,  которые  делают заводы  на наших  кораблях и  на
фабриках тосевитов  во Франции,  Италии и США.  Вот  почему мы  предпочитаем
использовать пушки.
     --  Понимаю,  --  задумчиво проговорил Теэрц.  --  А  насколько  хороши
снаряды,  которые производятся на Тосев-3?  Мне бы не хотелось  ставить свою
жизнь в зависимость от качества работы Больших Уродов.
     --  Сначала у  нас возникли проблемы с системой  контроля  качества, --
ответил  Элифрим.  ("Интересно,  сколько  самцов  из-за этого  погибло?"  --
подумал Теэрц.)  --  Но нам удалось с  этим разобраться  и  сбить  несколько
тосевитских самолетов снарядами, изготовленными тосевитами.
     -- Ну, уже кое-что, -- удовлетворенно кивнул Теэрц.
     Элифрим вытащил из ящика стола оболочку двух снарядов. Теэрц  сразу  же
определил, какой из них сделан на Родине, а какой произвели здесь: один имел
зеркальную,  идеально гладкую поверхность, а другой остался матовым, кое-где
Теэрц даже заметил царапины.
     --  Они  выглядят  примитивно, но  их  можно  использовать,  --  сказал
Элифрим, показывая на матовую оболочку. -- Главное, их размеры соответствуют
нашим.
     --  Как  скажете,  недосягаемый  господин.  --  Теэрц  не  испытывал ни
малейшего  энтузиазма относительно использования этих снарядов, но у Расы не
хватало своих,  и  другого  выбора  попросту  не  было.  --  А  что  говорят
каптенармусы? --  Оружейники  отличались еще  большей привередливостью,  чем
пилоты.
     --  В целом  они  удовлетворены, --  ответил  Элифрим,  отводя  глаза в
сторону  -- верный знак  того, что это не  вся правда.  Когда  командир базы
заговорил  снова, он постарался придать своему  голосу  деловитость. --  Еще
вопросы, командир полета? Нет? Тогда ты свободен.
     Теэрц  с  радостью  покинул офис, освещенный единственной электрической
лампочкой, оставшейся еще с тех времен, когда тосевиты контролировали  базу,
и вышел на  солнечный свет. На улице  оказалось  холодновато на его вкус, но
все  же  приятно.  Он  подошел  к своему  истребителю, чтобы  взглянуть, как
механики готовят его к вылету.
     Старший оружейный мастер как раз снаряжал пушку.
     -- Добрый день, командир полета, -- уважительно приветствовал его самец
-- у Теэрца был более высокий чин.
     Однако каптенармус -- важное звание, и самец держался соответственно.
     -- Добрый  день, Инносс,  --  ответил  Теэрц.  Он  заметил,  что  часть
снарядов  произведена  Расой,  тусклый блеск других говорил  о том,  что  их
сделали Большие  Уроды. -- Что  ты думаешь о боеприпасах, которые делают для
нас тосевиты?
     -- Ну, раз уж вы  спросили, недосягаемый господин,  то отвечу  так: я о
нем  не  слишком  высокого  мнения,  --  ответил  Инносс и  вынул  из  ящика
тосевитский снаряд. --  Все параметры соответствуют нашим, но кое-что мне не
нравится. -- Он взвесил снаряд в руке. -- Вес правильный, но  с  балансом не
все в порядке.
     -- А что, тосевиты производят одинаковые снаряды? -- спросил Теэрц.
     -- Нет,  --  ответил каптенармус. -- Они  отличаются друг  от друга.  И
неудивительно, ведь у Больших Уродов такое примитивное производство. Уже то,
что нам удалось найти хоть что-то подходящее, настоящее чудо.
     Теэрц почувствовал, как его охватывают подозрения.
     -- Если это не общая тенденция, то я уверен, что снаряды  с  нарушенной
балансировкой окажутся с дефектом, -- предсказал  он. -- Поверь мне, Инносс,
я  очень хорошо знаю  Больших Уродов  и  их  уловки. Могу поспорить на  зуб,
которым  я прокусил оболочку  своего яйца,  когда  вылуплялся, что  какой-то
изобретательный тосевит нашел способ обмануть нас.
     -- Я не знаю, как такое возможно, -- с сомнением ответил Инносс. -- Вес
соответствует  норме.   Наверное,  дело  в  каком-то   недостатке   процесса
производства. Я видел видео, на  котором снята их так называемая фабрика. --
И он презрительно зашипел.
     -- Их оружие отстает от  нашего, но оно  не  намного хуже, --  возразил
Теэрц.  --  Готов  отдать  свою  недельную плату, Инносс,  что  внимательное
изучение покажет: плохо сбалансированные снаряды никуда не годятся.
     Каптенармус задумчиво посмотрел на него.
     -- Отлично, командир полета, я принимаю вашу ставку. Давайте посмотрим,
что нам скажет вот этот. -- И он понес снаряд в мастерскую.
     Теэрц  задумался  о том, как он потратит свой  выигрыш.  Размышления не
заняли слишком много времени: "Куплю себе имбиря!"  Просто поразительно, как
легко  здесь  приобрести замечательное  зелье. У  каждого  второго  Большого
Урода, убиравшего казармы или приносившего еду, имелся запас имбиря. Элифрим
периодически  ловил  любителей  наркотика  и  публично   их   наказывал,  но
большинство ускользало от возмездия.
     Теэрц продолжал  осматривать свой истребитель,  когда Инносс  вернулся.
Каптенармус заговорил четко и по уставу:
     --  Недосягаемый  господин,  я  должен  вам   недельную  плату.  Я  уже
организовал   соответствующий   перевод.   --  Теперь   он  говорил  гораздо
уважительнее, чем  раньше; до  сих  пор Теэрц был  для  него  лишь одним  из
множества офицеров.
     -- И что же придумали Большие Уроды? -- поинтересовался Теэрц, стараясь
скрыть облегчение.
     Он  повысил  свой престиж,  но  только сейчас сообразил, как много  мог
потерять, если бы ошибся.
     -- Я просветил три снаряда;  один  наш,  один тосевитский  с правильным
балансом и  еще один с нарушенным балансом, -- ответил Инносс. -- Первые два
оказались  практически идентичными;  как вы и говорили,  Большие Уроды умеют
хорошо  работать -- когда хотят. Но  третий... -- Он помолчал, словно до сих
пор не мог поверить собственным выводам.
     -- Так что же придумали Большие Уроды? -- повторил свой вопрос Теэрц.
     Судя по тону Инносса, он не ожидал такого вероломства.
     --   Они  существенно  уменьшили   количество  взрывчатки,  заменив  ее
металлом,  чтобы  проверка  на  вес  не выявила отклонений.  Остается только
гадать, какое количество  выпущенных нами снарядов не  могло причинить  вред
противнику
     --  А у  вас  есть способ  выяснить,  с каких заводов  поступают  такие
снаряды? -- спросил Теэрц.
     --  О  да.  --  Инносс  открыл  пасть  --  так  хищники,  предки  Расы,
демонстрируют угрозу. -- Наш гнев обрушится на их головы.
     -- Хорошо, -- сказал Теэрц.
     Это не похоже на месть ниппонцам, когда тысячи невинных существ погибли
только  из-за того, что жили рядом  с  Большими  Уродами,  решившими создать
атомную бомбу. Тосевиты, которые пострадают сейчас, заслужили наказание.
     -- Раса  в долгу перед вами, -- сказал Инносс.  -- Я сообщил  командиру
базы,  что идея  проверить  снаряды принадлежала вам. Вы получите  достойное
вознаграждение; ваша раскраска станет более сложной.
     -- Очень щедро с твоей стороны, -- ответил Теэрц.
     Продвижение по  службе или даже награда приведет к увеличению платы  --
значит, он сможет покупать больше имбиря. После ужасов, которые ему пришлось
пережить, жизнь постепенно налаживалась.
     * * *
     Как и Шанхай, Пекин  знавал лучшие времена.  Переход прежней  столицы в
руки  японцев  прошел  мирно.  "Прогнившая клика Чана попросту сбежала",  --
пренебрежительно  подумал  Нье  Хо-Т'инг.  Но   японцы  сражались  отчаянно,
чешуйчатым  дьяволам пришлось приложить немало сил, чтобы  вышвырнуть  их из
Пекина.  Целые  кварталы  лежали в развалинах;  дворцы,  в  которых  прежние
императоры   Китая,  их   супруги   и  придворные   наслаждались   роскошью,
превратились в руины.
     -- Ну и что? -- прорычал Хсиа Шу-Тао, когда Нье  поделился с ним своими
мыслями. -- Они  являлись лишь  символом угнетения народных  масс. Город  --
весь мир! -- только станет лучше без дворцов.
     --  Вполне  возможно,  --  ответил  Нье. --  Но  я бы  сохранил  их как
напоминание о прошлом. -- Он рассмеялся. --  Вот  мы  сидим и обсуждаем, что
следовало сделать с дворцами, хотя большая их часть уничтожена, а у  нас нет
никакой власти, чтобы решить судьбу других зданий.
     -- Путешествие длиной в тысячу ли начинается с одного  шага, -- ответил
Хсиа. Он произнес пословицу,  и на его лице  появилась гримаса. -- Отсюда до
Шанхая больше тысячи ли, и мои несчастные ноги помнят каждый шаг.
     -- Но мы же в саду роз, -- взмахнув рукой, заявил  Нье Хо-Т'инг.  --  И
можем расслабиться.
     --  Сад  роз не более  чем  ночной навоз,  --  грубо  сказал Хсиа;  ему
нравилось корчить из себя крестьянина. -- Еще один дешевый притон.
     "Джань  Юань"  (что  значило  "сад  роз")  когда-то   был  превосходным
рестораном.  Сейчас создавалось  ощущение,  что он несколько  раз  подвергся
разграблению;  одну  из  стен  покрывала  сажа  --  кто-то  пытался  поджечь
заведение. Оставалось только удивляться, что попытка сорвалась.
     Нье потягивал чай из простой фаянсовой чашки.
     -- Однако кормят здесь неплохо, -- заметил он.
     Хсиа проворчал что-то неразборчивое, он никогда ни с чем не соглашался.
Но, как и Нье, он  съел ли-вэй-пин-пан  -- ветчину, мелко нарубленные грибы,
свиной рубец и язык, побеги бамбука -- все политое густым  соусом -- одно из
фирменных  блюд  "Джань Юаня". В последние  годы  удавалось  достать  только
свинину и домашнюю птицу; свиньи и цыплята ели все подряд, и людям ничего не
оставалось, как питаться их мясом.
     К ним подошла официантка и спросила:
     -- Еще  рису?  --  Когда  Нье кивнул,  она  быстро вернулась с  большой
тарелкой риса.
     Хсиа воспользовался  лакированной ложкой, чтобы наполнить свою тарелку,
и заработал палочками. Затем сделал большой глоток као-лианг, крепкого вина,
которое гнали из проса, после чего громко рыгнул, показывая одобрение.
     -- Вы настоящий представитель пролетариата, -- сказал  Нье Хо-Т'инг без
малейшей иронии.
     Хсиа Шу-Тао засиял от полученного комплимента.
     Через два  столика от них обедала группа мужчин в европейских костюмах,
для них играл оркестр и пели девушки. Несмотря на несчастья, обрушившиеся на
Пекин,  мужчины выглядели  упитанными и  преуспевающими. Некоторые  обнимали
поющих девушек  за талию, другие пытались засунуть руки в вырезы их шелковых
платьев.  Некоторые девушки  шарахались, далеко не все  певицы были шлюхами.
Однако  большинство охотно  принимали ласки богатых посетителей,  предвкушая
хороший заработок.
     -- Предатели, -- сказал Нье так, словно  отдавал приказ о  расстреле --
впрочем, он  бы именно так  и поступил,  если  бы они  сейчас находились  на
территории,  которую контролировала Народно-освободительная  армия.  --  Они
наверняка сотрудничают с  маленькими чешуйчатыми  дьяволами, иначе  откуда у
них деньги?
     -- Да уж, -- проворчал Хсиа и взял себе еще риса. А потом с полным ртом
проговорил: -- Вон та, в темно-зеленом блестящем платье, настоящая женщина.
     -- А они эксплуатируют ее красоту, -- ответил Нье.
     Как  и  большинство  коммунистических  функционеров,  он  придерживался
пуританских взглядов.  Секс  для  развлечения,  секс  в  качестве  товара он
всячески порицал. Секс возможен только для продолжения рода -- все остальное
вызывало у него отвращение. Проживание в шанхайском борделе лишь убедило его
в правильности собственных убеждений.
     --  Да, конечно, -- согласился Хсиа, понимая, что  Нье прав. Впрочем, в
его голосе слышалось сомнение.
     -- Вы не  животное. Вы человек революции, -- напомнил ему Нье Хо-Т'инг.
--  Если  вас привлекают развратные девочки, вам следовало присоединиться  к
Гоминьдану.
     -- Я  революционер,  --  покорно повторил  Хсиа.  --  Женщины вынуждены
показывать свое тело, чтобы заработать себе  на  жизнь.  Если я думаю об  их
теле  -- это доказательство  того, что  я еще  не  изгнал порочные  мысли из
своего сердца. Со всем смирением я постараюсь от них избавиться.
     Если  бы  он занимался самокритикой на партийном собрании, то стоял бы,
покаянно опустив голову. Здесь же он боялся себя выдать. Чешуйчатые  дьяволы
и  их  приспешники  -- клика  Чан Кайши  или  японцы -- не задумываясь  и  с
радостью избавлялись от коммунистов. Хсиа продолжал  сидеть на  своем месте,
прихлебывая вино... и, несмотря на самокритику, продолжал следить глазами за
девушкой в шелковом темно-зеленом платье.
     Нье Хо-Т'инг попытался привлечь его внимание к текущим вопросам.
     Понизив голос, он сказал:
     -- Мы  должны вселить страх в  предателей. Если парочка  из  них умрет,
остальные не будут служить маленьким дьяволам с прежним старанием, поскольку
им  придется постоянно  оглядываться через плечо, опасаясь  нашей  мести.  А
некоторые  предпочтут сотрудничать с нами в борьбе против империалистических
агрессоров.
     Хсиа Шу-Тао скорчил гримасу:
     -- Ну  да, а  потом  они  продадут  нас  чешуйчатым  дьяволам вместе  с
собственными  матерями. От таких друзей  нет никакого толку; нам  необходимы
люди, которые по-настоящему преданы делу революции и справедливости.
     -- Мы не настолько глупы, чтобы им доверять,  -- согласился Нье,  -- но
информация никогда не бывает лишней.
     -- Но они могут ее исказить, -- возразил Хсиа.
     Хсиа  Шу-Тао  был  упрямым  человеком, и  если приходил к  определенным
выводам,  то даже стадо буйволов не смогло  бы  заставить  его сдвинуться  с
места.
     Нье не стал пытаться. Он лишь сказал:
     --  Чем скорее мы  убьем кого-нибудь  из  них, тем  больше  у нас будет
шансов выяснить, из чего сделаны остальные.
     Как  и  предполагал  Нье, его идея показалась Хсиа привлекательной: его
товарищ был человеком действия. Тем не менее Хсиа ответил:
     -- Конечно, жалкие  черепахи заслуживают смерти, но прикончить  их было
сложно  даже в  Шанхае. Маленькие  чешуйчатые  дьяволы  совсем не глупы  и с
каждым днем все лучше разбираются в безопасности.
     --  В безопасности для  себя -- да, -- сказал Нье,  -- но только не для
этих паразитов. Все иностранные дьяволы,  которые пытались править Китаем --
монголы, англичане, японцы, -- использовали предателей. Маленькие чешуйчатые
дьяволы  ничем  от  них  не отличаются. Как они  смогут  собирать  налоги  и
продукты, если никто не будет вести учет?
     Хсиа  громко  высморкался   при  помощи   пальцев.  Предатели  даже  не
попытались скрыть своего отвращения; вместе с одеждой они усвоили и западные
манеры. Он бросил на них злобный взгляд. Нье Хо-Т'инг не раз видел, как Хсиа
проделывал  подобные  вещи:  ему  требовалось  демонстрировать  ненависть  к
конкретным врагам, идеологии ему не хватало.
     Нье  оставил  на столе  пять оккупационных  долларов за обед;  война  и
бесконечная оккупация превратили Пекин, как и Шанхай, в очень дорогой город.
Они  вышли  на улицу  и прикрыли  глаза от  яркого  солнца.  Вокруг высились
памятники  былой  славы  императорского  Китая.  Нье  Хо-Т'инг  посмотрел на
массивную кирпичную  стену  ворот Цянь-Мэн с таким же  презрением,  как и на
марионеток маленьких чешуйчатых дьяволов.  Когда придет  революция,  здания,
которые  пощадила   война,   следует  сровнять  с   землей.  Народ  построит
собственные монументы.
     Они с Хсиа  жили  в одной комнате в грязном маленьком домике неподалеку
от  ворот. Хозяин оказался человеком  прогрессивных  взглядов  и не  задавал
вопросов  относительно  политических  убеждений своих  постояльцев. В  ответ
никто не нападал на захватчиков и их приспешников поблизости  от дома, чтобы
подозрение не упало на его обитателей.
     Вечером, после чая и супа, Нье и его товарищи планировали,  как нанести
маленьким  дьяволам   максимальный   урон.  После  длительной   товарищеской
дискуссии  --  посторонний  назвал  бы ее ожесточенными  пререканиями -- они
решили напасть  на здание  муниципального управления, уродливую  современную
постройку, расположенную рядом с западным берегом Чанг Хай, Южного озера.
     Хсиа Шу-Тао хотел сделать то, что совершили в Шанхае Нье Хо-Т'инг и его
соратники:  провести партизан с оружием  внутрь здания, сделав  вид, что это
официанты и продукты. Нье категорически запретил:
     --  Маленькие  чешуйчатые  дьяволы  -- существа  разумные.  И  если  им
известно, что мы  однажды использовали  этот трюк, они  постараются помешать
нам его повторить.
     -- Но мы используем его не против них, а против людей, которые лижут им
задницы, -- мрачно возразил Хсиа.
     -- Нет, -- стоял на своем Нье. -- Слишком рискованно.
     -- Ну, и что же нам следует сделать? -- рассердился Хсиа.
     Вновь началась дружеская дискуссия, еще более ожесточенная, чем прежде.
Но после того как она  закончилась, у них возник план, который устроил всех.
Даже  появилась надежда, что в случае  удачи они понесут не слишком жестокие
потери.
     На  следующее  утро  Нье  Хо-Т'инг   вместе  с  несколькими  товарищами
отправился в  библиотеку, которая находилась напротив Хси-Ан Мэн -- Западных
Мирных  Ворот,  к  северу от  муниципальных офисов.  Они  надели европейские
костюмы, как  приспешники маленьких дьяволов в "Саду роз"; ноги Нье отчаянно
болели  из-за слишком тесных туфель. Библиотекари кланялись им и  предлагали
всяческую помощь  -- ведь никто не знал,  что в  их портфелях лежат вовсе не
бумаги.
     День выдался жарким и влажным;  окна, выходящие  на  юг, были  открыты,
чтобы хоть немного проветрить помещение. Нье улыбнулся -- отлично,  как он и
рассчитывал.
     Его спутники умели читать. Далеко не все из них владели грамотой, когда
вступили в Народно-освободительную армию,  но невежество служило  средством,
при  помощи  которого военачальники  и  магнаты держали народ в повиновении.
Коммунисты  отчаянно  с  ним  сражались.  И  получили теперь  дополнительные
преимущества: могли спокойно сидеть в библиотеке до  тех пор, пока не придет
время действовать.
     Нье Хо-Т'инг знал, что такой момент наступит скоро. Шум на улице Хси-Ан
Мэн  привлек всеобщее внимание. Нье  выглянул в окно, как  и всякий человек,
которому  стало   любопытно.  Клерки  и  функционеры   выходили   из  здания
муниципалитета, собирались в группы  на тротуаре и даже блокировали движение
на мостовой.
     Он слышал, как  многие  повторяют слово  "бомба", и улыбнулся еще шире.
Значит, Хсиа уже  позвонил  в  муниципалитет и передал  предупреждение.  Его
низкий хриплый  голос  звучал угрожающе и  в  обычной жизни, а  уж если Хсиа
постарается, то результаты просто впечатляющие.
     Чтобы шутка получилась особенно удачной, он  сказал, что бомбу подложил
Гоминьдан. Так что  маленькие чешуйчатые дьяволы  будут  искать  виновных не
там, где следует.
     Нье  кивнул своим товарищам,  и они одновременно открыли свои портфели.
Внутри  лежали гранаты, тщательно завернутые в бумагу, некоторые круглые, их
купили  у японцев,  другие,  немецкого  образца,  удалось  позаимствовать  у
Гоминьдана. Быстро выдергивая кольца, они принялись бросать гранаты в толпу.
     -- Быстрее, быстрее, быстрее!  -- кричал Нье, продолжая швырять гранаты
вниз.
     Последовавшие взрывы и  отчаянные крики звучали  для  него музыкой. Так
будет со всеми, кто  угнетает не только пролетариат и крестьянство, но и все
человечество!
     Когда  почти все  гранаты кончились,  Нье и  его товарищи  выбежали  из
помещения  библиотеки. Последние две  гранаты Нье швырнул в зал, из которого
они  только  что выскочили. Тут  же  раздалось два взрыва. Все прошло как по
маслу. Он услышал топот ног -- люди  бежали  в зал библиотеки. Его небольшой
отряд проскользнул в дверь, которая вела на северную сторону.
     У него был пистолет, на случай, если охранник попытается их остановить,
но тот лишь спросил:
     -- Что там за шум?
     -- Понятия не имею,  -- с  важным  видом  ответил Нье. -- Мы занимались
исследованиями по поручению Расы.
     Приспешники  маленьких  чешуйчатых  дьяволов  часто  говорили  о  своей
причастности к великим делам Расы.
     Охранник  махнул рукой, показывая,  что  они  могут  проходить. Они  не
побежали, а спокойно зашагали  на  улицу Хси-Ан Мэн. Полицейский крикнул им,
чтобы они  помогли унести  раненых.  Нье  молча повиновался. Так он  получил
возможность  не только  оценить  размеры причиненного  вреда, но  и  отводил
подозрения от себя и своих людей.
     -- Спасибо за помощь, господа, -- сказал полицейский Нье и людям из его
отряда. -- Сейчас мы должны держаться вместе против этих проклятых убийц. --
А потом добавил,  обращаясь к Нье:  -- Сожалею, что  ваша  одежда  испачкана
кровью, господин. Надеюсь, она отстирается.
     -- Надеюсь и я. Говорят, хорошо помогает холодная вода, -- ответил Нье.
     Полицейский  кивнул.  В  такие  времена   каждый  должен   знать,   как
отстирывать следы крови с одежды.
     На форме полицейского не было ни имени,  ни номера, которые  помогли бы
идентифицировать его личность. Очень умно:  его будет непросто отыскать. Нье
Хо-Т'инг постарался запомнить лицо полицейского. Завтра же он начнет поиски.
Человек, который с такой ненавистью говорит о "проклятых убийцах", наверняка
рьяно   поддерживает   маленьких   чешуйчатых  дьяволов.  Таких   необходимо
ликвидировать.


        Глава 8

     В  последнее  время  Томалсс  все  чаще  задавал себе  вопрос: почему в
качестве  жизненного пути  он выбрал  изучение  психологии инопланетных рас?
Если  бы  он  занимался  проблемами танковых пушек, то ему пришлось бы иметь
дело с Большими  Уродами, глядя  на них только через орудийный ствол. А если
бы заинтересовался издательским делом, то сидел бы спокойно дома, потихоньку
делая карьеру.
     Вместо  этого ему пришлось растить тосевитского птенца практически  без
помощи Больших Уродов. Если он добьется успеха, то сможет  многое рассказать
Расе про поведение  тосевитов -- после того, как Империя наконец покорит их.
Если...
     Чем  больше он  работал  над  этим проектом, тем чаще  у него возникали
сомнения.  И как только Большие Уроды выживают?  Когда самец или  самка Расы
вылупляется из яйца, птенец способен справляться с трудностями жизни. Он ест
обычную  пищу, может бегать... Самое  трудное -- научить его  не делать  то,
чего  цивилизованное  существо  делать  не  должно.  Поскольку  птенцы  Расы
послушны по своей природе, то данная задача не представляется сложной.
     Но птенец, которого Томалсс забрал у Лю Хань...
     Он с  отвращением  посмотрел  на  неуклюжее маленькое существо.  Оно не
только  не  умело  бегать, но  и вообще  передвигаться  в пространстве.  Оно
бессмысленно размахивало руками и ногами, словно не понимало, что конечности
имеют к нему какое-то отношение.  Томалсс поражался, как естественный  отбор
привел к существованию столь беспомощных особей.
     Птенец не ел все  подряд. Он развивался как паразит на  самке, из  тела
которой появился на свет, и мог питаться лишь жидкостью  из ее тела. Томалсс
находил это  отвратительным, к тому же  у  него возникла  проблема. Он хотел
вырастить птенца  тосевитов в изоляции от  ему подобных, но ему  требовалась
жидкость самок Больших Уродов.
     В  результате,  как часто  случалось  на  Тосев-3,  пришлось  пойти  на
компромисс. Птенец  мог  питаться  только одним способом  -- сосать. Большие
Уроды придумали эластичные искусственные  соски  и  использовали  заменители
естественных выделений самки.
     Томалсс не хотел прибегать к ним. Медицинская технология Больших Уродов
производила на него отталкивающее впечатление. Он организовал сбор выделений
у  самок, которые находились  в лагерях Расы.  Томалсс  опасался, что они не
подойдут  его  птенцу, но тот  с  энтузиазмом  сосал из  эластичных  сосков,
заменявших нужную часть тела самок.
     Птенец  также   с   большим   энтузиазмом  пачкал   все  вокруг  своими
экскрементами.  У  птенцов  Расы  их  несравнимо  меньше.  Жидкие  выделения
взрослых  Больших  Уродов  постоянно  засоряли  канализационную  систему.  К
счастью, взрослые Большие Уроды контролировали свои выделения.
     Однако у  Томалсса сложилось впечатление,  что  птенец не  в  состоянии
контролировать   выделения  из  своего  тела.  Из  него  лилась  жидкость  и
выскакивали твердые экскременты в  самые неожиданные моменты: когда он лежал
в своей  норке или Томалсс держал его на руках. Не раз  Томалссу приходилось
смывать едкую грязь и заново наносить раскраску.
     Более того, твердые выделения едва  ли  заслуживали такого  названия --
они прилеплялись к самому птенцу,  а также ко  всему,  что находилось рядом.
Держать маленькое существо в чистоте было тяжелой задачей. Томалссу  удалось
выяснить,  что Большие Уроды облегчают  себе  жизнь,  используя  поглощающую
жидкость  ткань,  которой  они  закрывают  органы  выделения  птенца.  Таким
способом они решают проблему чистоты  окружающих предметов, но самого птенца
всякий раз приходится мыть.
     А  звуки, которые он  издавал!  Птенцы Расы  всегда ведут себя тихо; их
нужно  уговаривать, чтобы они  начали издавать  звуки.  С эволюционной точки
зрения это  вполне логично: шумные птенцы  привлекают хищников и не доживают
до момента воспроизведения. Но  естественный отбор не действовал на Тосев-3.
Всякий  раз,  когда  птенец хотел есть  или пачкал  себя, он начинал шуметь.
Иногда он выл без всякой на то причины. Томалсс пытался не обращать внимания
на крики, но у  него ничего не получалось. Птенец мог вопить так долго,  что
Томалсс  не  выдерживал  --  к  тому  же он  боялся, что птенец  может  себе
навредить.
     Томалсс придумал брать птенца  на руки, когда тот поднимал шум.  Иногда
птенец  изрыгал  проглоченный  воздух  вместе  с  частью съеденной  пищи  --
отвратительная, частично переваренная жидкость.  Но если такое  происходило,
птенец быстро успокаивался и замолкал.
     Впрочем,  бывали случаи,  когда с  птенцом  все было  в порядке,  но он
шумел, словно хотел, чтобы  его взяли  на руки. Томалсс сдавался -- и  тогда
птенец успокаивался.  Это приводило  Томалсса  в  смятение: а вдруг тосевиты
начинают процесс общения раньше, чем Раса?
     Его  коллеги   разинули  рты,  когда  он   поделился   с  ними   своими
предположениями.
     -- Я  понимаю, что мои предположения звучат смешно, -- оправдывался он,
-- но тосевиты  разделились на десятки крошечных империй, которые  постоянно
воюют  друг с другом,  мы  же сумели объединиться сотню тысячелетий назад. С
другой стороны,  не следует  забывать  о  постоянном  сексуальном  влечении,
которого мы лишены.
     -- Ты устал, Томалсс! -- хором сказали ему коллеги-психологи.
     Томалсс действительно устал. Взрослые тосевиты соблюдают суточный цикл:
днем бодрствуют, а ночью спят. Это одно из их немногих достоинств. Но птенец
имел   обыкновение  засыпать   в  любое  время  и   просыпаться,  когда  ему
заблагорассудится. Томалссу  приходилось вставать, кормить  птенца, или мыть
(или кормить _и_ мыть), или просто держать на руках, пытаясь убедить вредное
существо еще немного поспать. Стоит ли  удивляться, что его глазные  бугорки
постоянно закрывались и слезились, словно в них насыпали песку.
     Шли дни, птенец постепенно  начал соблюдать какое-то подобие режима. Он
все равно просыпался  два  или  три раза за ночь, но теперь  охотнее засыпал
снова, а днем бодрствовал. Да и сам Томалсс стал понемногу приходить в себя.
     Он даже начал верить, что наступит момент,  когда птенец сможет мыслить
логически --  насколько Большие  Уроды вообще  на  это  способны.  Он  начал
производить более  сложные  звуки.  Более того,  Томалсс заметил, что птенец
стал обращать на него внимание.
     Однажды уголки его рта изогнулись -- так тосевиты выражают свое хорошее
настроение.  Томалсс  пожалел,  что  не  может  сделать  такую  же  гримасу,
поскольку черты его лица были практически неподвижны.
     Несмотря на то что поведение птенца с каждым днем становилось все более
осмысленным и  Томалсс многому  научился, постоянно общаясь с  ним, психолог
много раз  пожалел,  что отобрал его  у тосевитской самки,  из  тела которой
птенец  появился  на свет. "Пусть бы лучше он  _ее_  сводил с ума", -- думал
Томалсс.
     Однако  такой подход недостоин  ученого -- но какой ученый проводит без
сна столько времени?
     * * *
     Грудь  Лю Хань  была полна  молока.  По пути в  Пекин  она зарабатывала
деньги и пищу в качестве кормилицы, но в последние полтора дня ей не удалось
найти ребенка, которому требовалось бы молоко. Если в ближайшее время она не
найдет  младенца,  молоко  придется сцеживать. Ей ужасно не хотелось,  чтобы
молоко пропадало зря, но грудь уже начала болеть.
     Иногда,  в минуты слабости, когда она  сильно уставала, а желудок болел
от  голода, Лю Хань жалела, что  не осталась в  лагере. Там она всегда  была
сыта,  да  и работать  не  приходилось. Однако  маленькие чешуйчатые дьяволы
постоянно следили за ней,  а  потом украли ее ребенка. И хотя это была  лишь
девочка, она принадлежала Лю Хань.
     Выбраться из лагеря было совсем непросто. Маленькие  дьяволы не  только
установили камеры внутри ее хижины, но и продолжали следить за ней, когда Лю
Хань  выходила погулять.  И  она  не могла  пройти  через  ворота, опутанные
колючей проволокой. Никто из людей не мог.
     Если  бы  не  торговец домашней  птицей,  коммунист,  ей бы не  удалось
сбежать. Однажды, когда торговый день подходил к концу, он сказал Лю Хань:
     -- Пойдем со мной. Я хочу познакомить тебя со своей сестрой.
     Лю Хань сомневалась, что  хижина, куда он ее  привел, принадлежала ему;
слишком опасно. Там ее поджидала женщина -- конечно же,  не сестра продавца.
Ростом, фигурой и даже короткой прической она была похожа на Лю Хань.
     Торговец домашней птицы повернулся к ним спиной.
     -- Лю Хань, мне  так  нравится твоя одежда, ты не хочешь поменяться  со
мной? Всем -- от сандалий до нижнего белья?
     Лю Хань оглядела свою старую одежду -- уж не сошла ли женщина с ума?
     -- Ты хочешь надеть мои тряпки? -- спросила она.
     "Сестра"  энергично закивала. Тогда  Лю Хань поняла. Чешуйчатые дьяволы
очень ловко  умели делать всякие маленькие штуки. И могли  засунуть их в  ее
одежду, чтобы следить за ней.
     Она  быстро разделась, даже не оглянувшись на торговца домашней птицей.
Ее тело видело такое количество мужчин, что она давно перестала смущаться. К
тому же  она  не сомневалась,  что ее тело еще не оправилось после  рождения
ребенка и не возбуждало желания у мужчин.
     Когда они переоделись, торговец повернулся к другой женщине и сказал:
     --  Я  провожу  тебя  домой, Лю Хань. -- Потом обратился  к Лю Хань: --
Сестра, подожди меня здесь. Я скоро вернусь.
     И Лю Хань  осталась  ждать,  восхищаясь его  дерзостью. Она знала,  что
чешуйчатые  дьяволы с  трудом  отличают  одного  человека от  другого.  Если
"сестра"  торговца будет  в ее одежде, они примут ее  за Лю  Хань, во всяком
случае на некоторое время. А пока они думают, что Лю Хань вернулась домой...
     Как и обещал, торговец домашней птицей  вскоре  вернулся. В сгущающихся
сумерках он отвел Лю  Хань в  другую  хижину,  почти  пустую, только на полу
лежали циновки.
     -- Теперь мы снова будем ждать, -- сказал он.
     Сумерки сменились ночью. В лагере наступила тишина.
     Лю Хань предполагала, что торговец захочет овладеть  ее телом, хотя она
еще не обрела  прежней привлекательности  после рождения  девочки. Она  даже
решила не возражать; в конце концов, он рисковал жизнью,  чтобы ей помочь, и
заслужил благодарность -- а больше ей нечем ему заплатить. Однако он не стал
к  ней приставать; лишь долго рассказывал ей о рае, который  наступит, когда
Мао Цзэдун и коммунисты  освободят  Китай от  чешуйчатых дьяволов, восточных
дьяволов из Японии, иностранных дьяволов  и собственных эксплуататоров. Если
хотя бы четверть того, что он говорил, правда,  никто не узнает страну после
одного поколения нового правления.
     Наконец он скатал циновку возле стены. Под ней оказался деревянный люк,
крышка которого сдвигалась в сторону.
     -- Спускайся в туннель, -- сказал он. -- И иди только вперед. На другом
конце тебя будут ждать.
     Она задрожала,  как побеги  бамбука  под сильным  ветром.  Бобби  Фьоре
скрылся в  таком же туннеле и не вернулся; он  умер в  луже  крови  на улице
Шанхая. Однако она спустилась  вниз по деревянной лестнице, а потом поползла
на четвереньках вперед. Ее окружала непроглядная темнота, а туннель  казался
таким узким, что Лю Хань хотелось лечь неподвижно и подождать, пока земля ее
проглотит.
     И все  же она продолжала ползти все дальше и дальше, пока не наткнулась
на камень, преграждающий путь.  Когда она столкнула  его в сторону, камень с
плеском упал в канаву, и в отверстие проник свет.
     -- Влезай, -- прошипел чей-то голос. -- Сюда.
     Лю Хань попыталась вылезти, но вслед за  камнем свалилась в канаву. Она
с  трудом поднялась на  ноги и, промокшая до  нитки,  побрела  в направлении
голоса. К ней протянулась рука и помогла выбраться из канавы.
     -- Очень хорошо, -- прошептал ее спаситель.  -- Холодная  вода помешает
чешуйчатым дьяволам увидеть твое тепло.
     Сначала  она  просто  кивнула.  Затем,  несмотря  на  холодный   ветер,
выпрямилась. Этот человек знал, что чешуйчатые дьяволы могут  видеть  тепло!
Информация пришла от  нее,  и люди в лагере ее использовали.  У Лю Хань было
мало поводов гордиться собой -- поэтому она всегда радовалась, когда видела,
что ей удалось помочь другим людям.
     -- Пойдем, -- прошептал мужчина. -- Нам нужно уйти от лагеря как  можно
дальше. Здесь тебе все еще грозит опасность.
     Опасность!  Ей  вдруг  захотелось  засмеяться. С  тех  самых  пор,  как
чешуйчатые дьяволы напали на ее  деревню,  ей постоянно грозила опасность --
да  и  до  этого в городе  было  полно японцев, а  потом  маленькие  дьяволы
прилетели на своих самолетах, похожих на огромных стрекоз, и перевернули всю
ее жизнь.
     Но  шли  дни, Лю  Хань  шагала по китайским дорогам  вместе  с тысячами
людей,   бредущих  по  грязной  колее,  и   постепенно  ощущение   опасности
притупилось --  во  всяком случае, со стороны чешуйчатых  дьяволов ей сейчас
ничего не грозило. Она  периодически их видела:  солдаты на  машинах, иногда
они  даже маршировали по  грязи --  и  тогда казались такими  же  мрачными и
недовольными, как люди. Она  часто видела, как кто-то из чешуйчатых дьяволов
обращает в ее сторону глазной  бугорок, но понимала, что  им просто скучно и
на самом деле она их не интересует. Для чешуйчатых дьяволов она -- лишь один
из  множества  Больших  Уродов,  а  не  объект  изучения.  Какое  облегчение
испытывала Лю Хань!
     А теперь Пекин. Пейпинг -- Северный дворец -- так его переименовали, но
Пекином он был и Пекином останется.
     Лю Хань еще не приходилось видеть городов, окруженных стеной; похоже на
лагерь с колючей проволокой, в котором она ждала рождения  ребенка. Но стены
Пекина в форме  квадрата, нависавшего  над  большим  прямоугольником,  имели
протяженность  почти  в сорок пять  ли  вдоль периметра  города;  квадрат --
Внутренний город -- был отделен ими от прямоугольника Китайского города.
     Широкие улицы вели на север и юг,  восток и запад,  параллельно стенам.
Маленькие  чешуйчатые  дьяволы   контролировали  улицы,  во  всяком   случае
расхаживали  по  ним  днем и ночью. Между улицами располагались бесчисленные
извилистые  хутуны  --  линии,  --  где и проходила настоящая жизнь  города.
Маленькие чешуйчатые дьяволы сильно рисковали,  когда  появлялись в хутунах,
поэтому всячески избегали опасных кварталов.
     Какая ирония судьбы -- именно пребывание в лагере подготовило Лю Хань к
жизни в  огромном Пекине. Если бы она  приехала сюда из своей деревушки,  то
едва  ли  сумела бы  приспособиться.  Но  лагерь походил  на  город  больших
размеров, так что Лю Хань больше не пугало огромное количество людей вокруг.
     Она  довольно быстро научилась  находить  дорогу  в  Китайском  городе,
поскольку коммунисты постоянно  переводили ее из одного  закопченного дома в
другой, чтобы окончательно сбить со  следа чешуйчатых дьяволов. Однажды  они
привели ее в дом, расположенный  неподалеку  от Чьен-Мэн,  Восточных  ворот.
Когда  она  вошла,  один  из  мужчин произнес несколько слов на чужом языке.
Однако Лю Хань кое-что поняла.
     Она оставила  своего проводника  и подошла к мужчине. Он  был всего  на
несколько лет старше Лю Хань, небольшого роста, с умным лицом.
     --  Прошу меня простить, -- сказала она, вежливо  опустив глаза, -- мне
кажется, вы только что произнесли имя иностранного дьявола Бобби Фьоре?
     -- А что, если и так, женщина, -- ответил мужчина. -- Откуда  ты знаешь
его имя?
     -- Я познакомилась с ним в лагере чешуйчатых дьяволов, расположенном  к
западу от Шанхая, -- после короткого колебания ответила Лю Хань.
     Она не сказала, что родила  ребенка от  Бобби Фьоре; теперь, когда  она
вновь находилась среди своих соплеменников, ей  стало стыдно, что она делила
ложе с иностранным дьяволом.
     -- Ты его знала? -- Мужчина не спускал с  нее глаз.  --  Значит,  ты та
женщина, с которой он жил в лагере? Тебя зовут... -- Он посмотрел в потолок,
стараясь сосредоточиться, словно перелистывал бумаги в своем сознании. -- Лю
Хань, да, именно так.
     -- Верно, меня зовут Лю Хань, -- сказала она. -- Должно быть, вы хорошо
его знали, если он рассказал вам обо мне.
     То,  что  Бобби говорил о  ней,  тронуло  Лю  Хань.  Он  хорошо  с  ней
обращался, но она не переставала себя  спрашивать: любил ли  ее Бобби? Когда
имеешь дело с иностранным дьяволом, ничего нельзя сказать наверняка.
     --  Я был  рядом, когда  он  умер. Ты знаешь, что  он погиб? -- спросил
мужчина. Когда Лю Хань  кивнула, он продолжал: -- Меня зовут Нье Хо-Т'инг. И
я скажу  тебе  правду:  он умер достойно,  сражаясь с маленькими чешуйчатыми
дьяволами.  Он был храбрым;  благодаря его  смелости  мне и другим товарищам
удалось спастись.
     На глазах Лю Хань появились слезы.
     -- Спасибо вам, -- прошептала она. --  Они показали мне его  фотографию
-- он был  мертв, --  когда я еще  жила в  лагере.  Я знала, что он погиб  в
Шанхае, но мне не рассказали никаких подробностей. Бобби ненавидел маленьких
дьяволов. Я рада, что  ему удалось насладиться местью. -- Ее руки  сжались в
кулаки. -- Мне и самой ужасно хочется им отомстить.
     Нье Хо-Т'инг внимательно посмотрел на нее.  У него  был  проницательный
взгляд,  и  он прекрасно себя контролировал. "Наверное,  Нье  -- солдат", --
подумала Лю Хань.
     -- Кажется, у тебя должен был родиться ребенок, верно? -- спросил он.
     -- Да, у меня родилась девочка, -- ответила она.
     Если  Нье считал ее шлюхой из-за того, что она спала с Бобби  Фьоре, он
этого не показал.  И Лю Хань  испытала к  нему  благодарность. Она  решилась
объяснить:
     -- Возможно, вам  известно,  что маленькие чешуйчатые дьяволы  пытаются
понять, как устроены люди. Они забрали  у меня дочь, когда ей было всего три
дня от роду, и оставили у себя.
     -- Какое ужасное преступление, -- серьезно сказал Нье и вновь посмотрел
в  потолок. -- Лю Хань, Лю Хань... -- Когда он  снова повернулся к ней,  его
глаза  заблестели. --  Ты  --  та женщина,  которая узнала,  что  чешуйчатые
дьяволы умеют видеть тепло!
     -- Да, они использовали  одну из таких  машин, чтобы посмотреть  на мою
матку перед тем, как родился ребенок, -- сказала Лю Хань. -- Я подумала, что
они могут применять ее и для других целей.
     -- И ты не ошиблась! -- с энтузиазмом сказал ей Нье Хо-Т'инг. -- Мы уже
несколько раз удачно воспользовались сведениями, которые ты нам сообщила.
     "Да, он _действительно_ солдат".
     Нье вновь вернулся к обсуждению дел.
     -- Но  если ты  хочешь  отомстить маленьким  чешуйчатым дьяволам  за их
бессердечное угнетение и эксплуатацию, мы дадим тебе шанс.
     Не  просто солдат, но еще и  коммунист.  Теперь она  легко узнавала  их
риторику.  Лю Хань  не  слишком  удивилась:  торговец  домашней  птицей  был
коммунистом  и  передавал  собранную  ею  информацию  своим товарищам.  Если
коммунисты лучше  всех сопротивляются  чешуйчатым дьяволам,  то  она  ничего
против них не имеет. И  она должна  за многое отомстить чешуйчатым дьяволам.
Если Нье Хо-Т'инг поможет ей...
     -- Скажите мне, что я должна делать, -- попросила она.
     Нье улыбнулся.
     * * *
     Колючая  проволока.  Хижины.  Койки. Капуста. Свекла. Картофель. Черный
хлеб. Ящеры,  вне всякого  сомнения, намеревались  сделать все, чтобы лагерь
сломил  дух  пленных.  Однако  после  лишений  варшавского  гетто   Мордехаю
Анелевичу он больше напоминал курорт. Как тюремщики ящеры представляли собой
жалких любителей. Пища, к примеру,  была простой  и однообразной, но  ящерам
даже в голову не приходило уменьшить порции.
     У Мордехая  имелись  и  другие причины  чувствовать себя  на отдыхе. Он
долгое  время возглавлял  повстанцев: евреев против  нацистов, евреев против
ящеров. Потом стал беглецом, а позднее простым партизаном. Теперь он потерял
и  второй башмак: превратился в пленного. Больше не нужно было тревожиться о
том, что его схватят.
     Ящеры  даже  отличались гуманизмом. Когда  немцы ловили  партизан,  они
казнили  их на месте  --  или  принимались допрашивать, чтобы выудить нужную
информацию, после чего все равно расстреливали. Однако ящеры перевезли  его,
Иржи и Фридриха через всю Польшу в лагерь военнопленных, расположенный возле
Петркува, к югу от Лодзи.
     Здесь никто ничего  не знал об Анелевиче.  Он  назвался  Шмуэлем, скрыв
свое  настоящее  имя. Для Фридриха и  Иржи  он  был обычным  евреем, который
сражался вместе с ними в партизанском отряде. Никто не задавал  ему вопросов
о  прошлом.  И это  давало  Мордехаю  -- даже  здесь,  в лагере, -- ощущение
удивительной свободы.
     Однажды утром после переклички ящер-охранник прочитал по списку:
     -- Следующим тосевитам следует прибыть на допрос...
     Его польский акцент был ужасным,  а уж как он  исковеркал имя Шмуэль, и
вовсе не передать.
     Тем не менее Мордехай вышел из строя, не испытывая никакой тревоги. Они
уже допрашивали его два или три раза. С точки зрения  ящеров, допрос являлся
серией  вопросов. Они  знали о пытках, но подобный образ действий вызывал  у
них отвращение. Иногда Анелевич даже наслаждался  иронией происходящего. Его
допрашивали без особого старания.  Для ящеров  он оставался обычным  Большим
Уродом, пойманным с оружием в руках.
     Войдя в деревянный сарай, в котором  располагался штаб ящеров, Мордехай
начал потеть. Страх тут был ни при чем; ящеры старались поддерживать в своих
домах привычную для себя температуру. "Как в Сахаре", -- подумал Мордехай.
     --  Шмуэль,  ты  пойдешь  во   вторую  слева   комнату,  --  сказал  на
отвратительном идиш ящер-охранник.
     Мордехай  послушно направился в комнату номер два. Здесь его  поджидали
ящер  достаточно  высокого ранга  --  Мордехай  давно научился разбираться в
раскраске  --  и переводчик-человек. Другого он  и не ожидал. Лишь  немногие
ящеры  владели человеческими языками и могли эффективно допрашивать пленных.
Переводчика звали Якуб Кипнис. Он обладал хорошими способностями к языкам --
работал переводчиком еще в Варшаве, и у него наладились прекрасные отношения
с ящерами.
     Якуб узнал Мордехая,  несмотря на курчавую бороду и давно не стриженные
волосы.
     -- Привет, Анелевич,  -- сказал он. -- Вот уж не ожидал, что увижу тебя
здесь.
     Мордехаю не понравилось  выражение  бледного лица Кипниса. Некоторые из
тех, кого нацисты  назначили  марионеточными правителями  варшавского гетто,
всячески раболепствовали перед ними.  Такие же люди нашлись, когда к  власти
пришли ящеры.
     Сидевший рядом с  Кипнисом  ящер раздраженно заговорил на своем  языке.
Анелевич   понял,   что  ящер   спрашивает,  почему  Якуб  назвал   пленного
неправильным именем.
     -- Это ведь самец Шмуэль, не так ли?
     Мордехай решил продемонстрировать, что расслышал свое имя.
     -- Да, Шмуэль -- это я, -- сказал он, прикоснувшись к  полям матерчатой
шляпы, и постарался придать своему лицу идиотское выражение.
     -- Недосягаемый господин, этот  самец сейчас  называет себя Шмуэлем, --
вмешался Якуб Кипнис. За  его речью Мордехаю было следить значительно проще:
Кипнис говорил медленнее и о чем-то размышлял между  словами.  -- В  Варшаве
его знали под именем Мордехай Анелевич.
     Бежать?  Совершенно  безнадежно. Даже если охранник-ящер не  пристрелит
его на месте, как он выберется из лагеря? Ответ прост: никак.
     -- Ты Анелевич? -- спросил он, показывая на Кипниса.
     Может, удастся запутать ящера?
     -- Нет, лжец, это ты! -- сердито сказал переводчик.
     Ящер принялся издавать звуки,  напоминающие скрежет и шипение сломанной
паровой  машины.  Они  с  Якубом  Кипнисом  обменивались  фразами  с   такой
быстротой, что Мордехай уже не мог за ними уследить.
     -- Если это Анелевич, -- наконец заявил ящер, -- то его захотят вернуть
в Варшаву. Ему придется за многое ответить.
     Анелевич  покачал  головой  --  ну  почему  он  понял  именно  эти  два
предложения?
     -- Недосягаемый  господин, это Анелевич, -- настаивал  Кипнис,  который
вновь  стал говорить медленнее. -- Отправьте  его в  Варшаву. Губернатор его
узнает. --  Он  замолчал. --  Нет,  Золраага перевели в другое место. Но его
помощники узнают Анелевича.
     -- Вполне  возможно, --  не  стал возражать ящер.  -- Некоторые  из нас
научились отличать одного Большого Урода от другого. -- Судя по его тону, он
не  считал  данное  достижение достойным  упоминания. Он  перевел  взгляд на
охранника,  стоящего за спиной Анелевича. -- Отведите  этого самца в камеру,
чтобы он не успел ни с кем  войти в контакт до тех пор,  пока мы не отправим
его в Варшаву.
     --  Будет  исполнено,  --  ответил  охранник  на языке  ящеров.  Сделав
угрожающий жест стволом автомата, он  сказал Анелевичу, переходя на идиш: --
Ну, пошел.
     Мордехай  бросил  на  Якуба   Кипниса  ядовитый  взгляд.  Поскольку  он
продолжал делать вид, что не имеет никакого отношения к Мордехаю  Анелевичу,
большего он  позволить  себе не мог. Ему ужасно  хотелось сказать  предателю
все,  что он  о нем думает,  но  пришлось утешиться мыслью о том, что судьба
человека, предавшего свой  народ, всегда остается незавидной.  Теперь, когда
времена нацистов миновали, у многих евреев появилось оружие.
     -- Ну, пошел, -- повторил охранник.
     Анелевичу ничего не оставалось, как первому выйти в коридор. Переводчик
что-то сказал охраннику, который остановился на пороге.
     И тут мир взорвался.
     Такой была первая мысль Анелевича. Он отлично знал, что такое воздушный
налет -- Варшаву сначала бомбили нацисты, а потом ящеры. Еще мгновение назад
Мордехай  мрачно шагал  по коридору  навстречу новым неприятностям,  которые
ждали  его в  Варшаве.  А в  следующий миг его  отбросило  к  дальней стене,
одновременно  проломились  и рухнули  вниз потолочные балки,  сквозь зияющие
дыры стало видно серо-голубое небо.
     Он  с  трудом  поднялся на  ноги. В двух метрах у  него за спиной лежал
охранник и  тихонько шипел.  Окно  в комнате допросов  вылетело  от взрывной
волны,  и  ящер  был  усыпан  осколками,  как шрапнелью.  Рядом валялся  его
автомат.
     И хотя в голове  у Анелевича  шумело, он схватил  оружие и  выстрелил в
ящера-охранника. Затем заглянул в комнату, из которой его только что вывели.
Ящер, который вел допрос,  лежал на полу,  ему было уже не суждено подняться
на ноги: осколок стекла пронзил его горло.
     Случайности войны --  Якуб Кипнис почти не пострадал. Он поднял голову,
увидел Мордехая с автоматом в руках и сделал жалкую попытку улыбнуться.
     -- Немецкая летающая бомба... -- начал он.
     Мордехай  уложил  его  короткой очередью,  а  затем сделал  контрольный
выстрел в ухо.
     Он  позаботился о двух ящерах и человеке,  которые  знали его настоящую
фамилию. За спиной Мордехая раздался сигнал тревоги, и он испугался, что это
из-за него, но тут же  почувствовал запах дыма --  здание горело. Он положил
автомат и выбрался наружу через выбитое окно (поцарапав осколком руку). Если
повезет, никто  не узнает, что он здесь был, не говоря уже о том, что Кипнис
его выдал. Неподалеку из огромной воронки поднимался дым.
     -- По  меньшей  мере тонна,  -- пробормотал Мордехай,  который  знал  о
бомбах и воронках гораздо больше,  чем ему хотелось. На краю кратера валялся
кусок корпуса летающей бомбы.
     Он  не стал  его  разглядывать.  Ракета  или бомба  не  просто  разбила
административное  здание,  где  располагалось  все  лагерное начальство. Она
взорвалась посреди двора. Повсюду валялись тела и куски тел. Стоны и крики о
помощи  на нескольких языках раздавались со всех сторон.  Многие  -- имевшие
несчастье  оказаться ближе других  к месту взрыва --  уже больше  никогда не
будут стонать и звать на помощь.
     Анелевич помчался к раненым, чтобы хоть кому-нибудь помочь. На ходу  он
пытался понять, случайно  ли упала  сюда бомба. Если немцы хотели попасть  в
центр лагеря, то лучшего места  не  придумаешь. Но ведь многие из пленных --
немцы. Если  же они  намеревались атаковать, например, город -- тогда ракета
очень сильно отклонилась в сторону.
     Он присел  рядом с человеком, которому  осталось  жить  совсем немного.
Несчастный посмотрел на Мордехая.
     -- Благослови меня, отец, я  очень много грешил, -- задыхаясь, попросил
раненый. Из носа и рта хлынула кровь.
     Мордехай  знал, что такое последнее причастие,  но не представлял себе,
как  следует  себя вести. Впрочем,  это уже не имело  значения:  поляк  умер
прежде, чем он успел что-то сказать. Анелевич огляделся в поисках тех,  кому
пригодилась бы его помощь.
     Бум!
     На севере,  с  той  стороны, где  находился  Петркув, раздался еще один
взрыв. Это было довольно далеко, и  он показался Мордехаю  не таким громким.
Если немцы хотели попасть в то же самое место, их точность оставляла  желать
лучшего.  Расстояние   между  ракетами   составляло   не  меньше  нескольких
километров.
     Бум!
     Еще  один  взрыв, теперь заметно  ближе. Анелевич упал  на одно колено.
Кусок листового металла рухнул на землю в двух  метрах от того места, где он
стоял. Если бы... Анелевич старался не думать о таких вещах.
     Пленные  бросились  к северной границе лагеря.  Анелевич  огляделся  по
сторонам и  понял,  что  произошло:  летающая  бомба приземлилась  прямо  на
сторожевую башню  ящеров  и  пробила  здоровенную дыру в  колючей проволоке,
окружавшей лагерь. Более того, осколки повредили  две соседние башни -- одна
из них загорелась, другую взрывная волна сбросила на землю.
     Анелевич  побежал.  Лучшего шанса на спасение  не будет. Ящеры  открыли
огонь  с  дальних сторожевых башен,  но  они  не рассчитывали, что из  строя
выйдут сразу три. Некоторые бегущие люди  стали падать, но другие продолжали
мчаться к дыре, за которой их ждала свобода.
     Как  и  у  первой летающей  бомбы, упавшей  на  лагерь,  часть  корпуса
осталась  лежать возле  воронки. Куски  металлической обшивки  разбросало  в
стороны --  один  из них едва  не прикончил Анелевича.  До войны  он  изучал
инженерное  дело и теперь с  интересом  посмотрел на баки -- для топлива? --
защищенные стекловатой, и на странные механизмы и трубки. Ему еще никогда не
приходилось видеть ничего  подобного. Ужасно захотелось изучить механизм, но
он понимал, что нужно побыстрее выбираться из лагеря.
     Пули  со звоном отскакивали  от  металлической  обшивки бомбы. Мордехай
побежал. Ящеры тут  же принялись  стрелять  в  него. Он упал  и покатился по
земле, делая вид, что его подстрелили, чтобы убедить ящера перенести обстрел
в другое место. Дождавшись этого, он вскочил на ноги и вновь побежал.
     -- Хитрый ублюдок! -- крикнул кто-то по-немецки у него за спиной.
     Он   оглянулся.  Как   и  следовало   ожидать,  Фридрих  воспользовался
представившимся шансом. Люди впереди рассыпались веером, одни  устремились к
кустарнику, до которого  оставалось несколько сотен  метров, другие ринулись
по дороге, ведущей в Петркув, третьи бежали на запад или восток через поля к
фермам, где рассчитывали укрыться.
     Фридрих мчался рядом с Анелевичем.
     -- Проклятье, кажется, нам это сойдет с рук! -- прокричал он.
     -- Kayn aynhoreh! -- воскликнул Мордехай.
     -- Ну, и что ты сказал? -- спросил немец.
     -- Нечто вроде "не гневи судьбу". -- Фридрих крякнул в знак согласия.
     Пули теперь до  них не долетали. Ящеры не стали преследовать пленников,
которые  сбежали первыми, сосредоточившись на том,  чтобы  удержать в лагере
остальных.
     Фридрих  свернул  в  сторону,  чтобы  между  ним   и  лагерем  оказался
кустарник, и, тяжело дыша, перешел на быстрый  шаг.  Анелевич последовал его
примеру.
     -- Ну, Шмуэль, проклятый еврей, теперь мы остались вдвоем.
     -- Так и есть, вонючий нацист, -- ответил Мордехай.
     Они криво  улыбнулись друг другу. Каждый из  них  вроде как пошутил, но
Анелевич имел в  виду именно то, что сказал, и  у  него было  ощущение,  что
Фридрих относится к евреям ничуть не лучше, чем сам он к нацистам.
     -- Что будем делать?  -- спросил  Фридрих. -- Если не считать того, что
пойдем дальше.
     -- Прежде всего  нужно уйти подальше от  лагеря, чтобы пас не выследили
собаками или  каким-нибудь д