,  в  то время как для других  он  стал символом
коллаборационизма. Жак только пожал плечами и сказал:
     -- Уже поздно. Я принесу вам одеяла.
     Он  посчитал само собой разумеющимся, что солдаты лягут спать  на полу.
Впрочем, сейчас Ягер мог бы спокойно проспать всю ночь на кровати, утыканной
гвоздями.
     Одеяла из грубой шерсти  оказались толстыми и кусачими. То,  в  которое
завернулся Ягер, пахло женским потом и немного -- розовой водой. "Интересно,
кто под ним  спал -- жена или  дочь  Жака?"  -- подумал  он, понимая, что не
стоит задавать такой вопрос хозяину дома.
     Скорцени  уже  громко  храпел.  Ягер полежал  немного без сна,  пытаясь
вспомнить, когда в  последний  раз  спал  с женщиной. Периодические визиты в
бордель в счет не шли, они помогали только снять напряжение и выпустить пар.
     Последней  женщиной,  которая для  него  что-то значила,  была  Людмила
Горбунова. С тех пор прошел почти год. Как много!
     На следующее  утро они позавтракали большими кусками хлеба, отрезанными
от длинных тонких батонов вроде тех, что  вез полицейский. Хлеб они запивали
вином.
     -- Я знаю, вы бы  не отказались от кофе, --  сказал  Жак, -- но... -- и
снова очень характерно пожал плечами.
     -- А по мне -- так вино даже лучше, -- заявил Скорцени.
     Ягер придерживался другого мнения, он не привык пить вино на завтрак  и
подозревал,  что  будет отвратительно  чувствовать себя весь день.  Скорцени
взял со стола остатки батона
     -- Мы заберем его с собой, если вы не против, -- сказал он таким тоном,
что возражать хозяин не осмелился.
     Жак  молча пожал плечами.  Ягер тоже  взял бы  хлеб, но повел  бы  себя
деликатнее. Впрочем, деликатность, похоже, не входила в репертуар Скорцени.
     Чтобы немного сгладить резкость приятеля, Ягер спросил:
     -- А до Альби далеко, Жак?
     -- Двадцать километров, может,  двадцать  пять, --  ответил  крестьянин
спокойно.
     Ягер мысленно представил себе карту района. Да,  Жак их не  обманывает.
Целый день  пути  -- хорошенькая перспектива  для  человека, который  привык
повсюду разъезжать в танке.
     Едва они вышли на улицу, на них набросилось безжалостное солнце, и Ягер
почти сразу покрылся  потом с головы до ног. "Вино", -- сердито  подумал он.
Впрочем, дело было не только в вине. Воздух казался густым и тяжелым, словно
на лицо набросили кусок марли.  Когда солнце поднялось выше, стало ясно, что
день будет невыносимо жарким.
     По  дороге  по  направлению  к  Ягеру  и Скорцени двигался  грузовик  с
ящерами.  Они быстро  сошли  на  обочину. Ящерам ничего  не стоит прикончить
парочку людей и сбросить их с дороги. Они  и рылом не поведут, просто поедут
дальше --  и все.  Ягер  сердито  пнул  землю носком  сапога. А если бы пара
русских парней в гражданском  попалась на  пути  немецкого  конвоя, какая бы
ждала их судьба? Наверное, точно такая же.
     Скорцени, разумеется, не посещали мысли о судьбе гражданских лиц.
     -- Знаешь, что они везут в грузовиках? -- спросил он.
     --  Если  не маски, защищающие от  газа, один из нас очень удивится,  а
другой покажет себя умником, -- ответил Ягер.
     -- Ты совершенно прав,  -- ответил  Скорцени. -- Мы должны  помешать им
отправлять их отсюда в таких огромных количествах.
     Он  говорил  так,  словно  сделать  это  -- не труднее,  чем шагать  по
пустынной, пыльной дороге. Может быть,  он искренне так думал. После  акций,
которые  он  организовал  --  выступил  в  роли  Прометея и  украл  у ящеров
взрывчатый металл, потом вывез Муссолини прямо у них из-под носа, затем увел
танк ящеров, выгнал их союзников из Сплита и всей  Хорватии, -- Скорцени мог
позволить себе быть уверенным в собственных силах.  Однако Ягер считал,  что
между  уверенностью  в  собственных  силах  и   самоуверенностью  существует
огромная разница. Возможно, Скорцени придерживался другого мнения.
     Спустившись  на  берег Тарна,  они  немного  отдохнули, попили  воды  и
помылись.  Затем, усевшись  в тени  огромного дуба, разделили хлеб,  который
Скорцени забрал у Жака. Раздался всплеск -- это зимородок нырнул в  воду. Из
кустов с веселым криком вылетел пчелоед.
     -- Нужно было  и вина у него прихватить,  -- заявил Скорцени. -- Одному
богу известно, сколько французов успело помочиться в эту реку и какую заразу
мы можем подцепить, напившись из нее.
     -- Раньше меня  это тоже беспокоило, --  ответил  Ягер. -- Да  и сейчас
беспокоит,  но  уже  не  так  сильно.  Если  слишком  часто что-то  делаешь,
перестаешь  задумываться. -- Он  тряхнул  головой. -- Точно так  же  бывает,
когда убиваешь людей, понимаешь?
     Скорцени кивнул.
     -- Да, мне твои рассуждения нравятся. Ты прав, конечно же, прав.
     Ягер осторожно продолжал:
     -- Тебе  не  кажется, что  к  евреям это тоже относится?  Чем больше ты
убиваешь, тем легче тебе в следующий раз.
     Вокруг  не  было  никого,  лишь раскидистый дуб  да  резвые птицы. Если
нельзя сказать о том, что думаешь, хотя бы здесь, тогда где можно? А если ты
вообще  не можешь говорить  о том,  что  думаешь, зачем жить  на  свете?  Ты
человек или безмозглая машина?
     --  Только вот про это  -- не  со мной,  --  заявил Скорцени и  тряхнул
головой, словно отгонял назойливых мух. -- Ты не забыл, что я сражался рядом
с евреями в России? Кстати, и ты тоже, мы тогда напали на ящеров  и украли у
них взрывчатый металл.
     -- Я не забыл, -- ответил Ягер. -- И я не о том...
     Он  замолчал.  Сколько  пленных евреев  добывают  уран  в Геттингене  и
доставляют его в замок Гогентюбинген? Много, конечно. Ягер сам не выносил им
приговора, но использовал  для достижения целей, которые считал важными.  Он
снова попытался объяснить Скорцени, что имеет в виду:
     -- Если у рейха грязные руки, разве могут они быть чистыми у нас?
     -- Не могут, -- добродушно ответил Скорцени. --  Война  -- вообще штука
грязная, она  пачкает все, к чему прикасается. А евреи стали ее частью. Боже
праведный, Ягер,  неужели ты сможешь чувствовать себя чистым после того, как
мы подарим Альби нашу маленькую дозу радости и хороших новостей?
     -- Это совсем другое дело, -- упрямо выставив вперед подбородок, заявил
Ягер.  --  Ящеры  могут отстреливаться  --  и  стреляют  даже лучше  нас. Но
выстраивать  евреев  на  краю ямы,  а  потом расстреливать...  или  лагеря в
Польше... Люди будут помнить об этом даже через тысячу лет.
     -- А кто помнит  армян, которых турки убивали во время последней войны?
-- спросил Скорцени. -- Они умерли, и больше не о чем говорить. -- Он  потер
руки, словно мыл их.
     Однако Ягер не желал успокаиваться.
     -- Даже если ты и прав...
     --  Я _совершенно_  прав,  --  перебил  его  Скорцени. --  Кого сегодня
волнует  судьба карфагенян? Или,  например... как они правильно  называются,
герр  доктор, профессор  археологии... альбигенцев, наверное, так? Я  имею в
виду жителей городка, в который мы с тобой направляемся.
     -- Даже если ты и прав,  -- повторил Ягер, -- погибли не  все евреи.  В
Польше,  которую  захватили ящеры,  их достаточно, и они  позаботятся о том,
чтобы наши имена на веки вечные покрыл позор.
     -- Если мы  победим в войне, это не  будет иметь  никакого значения.  А
если проиграем  --  тем более. --  Скорцени встал. --  Идем, мы доберемся до
Альби к заходу солнца, а потом будем ждать, когда прибудут наши игрушки.
     Разговор был окончен. Ягер тоже  поднялся на ноги. "Ну,  и  чего еще ты
ждал?" --  спросил он  у  самого  себя. Большинство немецких офицеров вообще
отказывались обсуждать еврейскую тему. До определенной степени откровенность
Скорцени  -- это уже шаг вперед.  Но  только до определенной  степени.  Ягер
зашагал в сторону Альби.
     * * *
     Лю  Хань чувствовала себя невидимкой.  Держа в руках плетеную корзинку,
она  могла бродить по пекинским рынкам, и  никто не обращал на нее внимания.
Она была всего лишь одной женщиной из тысяч, может быть, миллионов. Никто ее
не замечал -- так не  замечают блоху среди множества других, поселившихся на
спине собаки.
     --  Представь  себе, что  ты  блоха,  --  учил ее Нье Хо-Т'инг.  --  Ты
крошечное существо, но твой укус может оказаться очень чувствительным.
     Лю Хань до смерти надоело играть роль блохи. И быть невидимкой. Она всю
жизнь провела  в  тени.  Ей  хотелось  сделать  что-нибудь  замечательное  и
храброе,  что-нибудь такое,  чтобы чешуйчатые  дьяволы пожалели  о  том, что
заставляли  ее страдать.  Разумеется,  когда она  была у них  в  руках,  они
заставили ее выйти из тени.
     Она  молила Будду и всех остальных богов  и духов, готовых ее услышать,
чтобы они оберегли ее от такого опыта в будущем.
     -- Бок чои, очень свежие, -- крикнул ей торговец прямо в ухо.
     Другие предлагали ячмень,  рис,  просо, пшеницу, птицу, свинину, специи
-- все, что только можно себе представить.
     На  другом  рынке, где она  побывала чуть  раньше, продавали  консервы:
кое-что  китайского  производства, другие от иностранных  дьяволов. Лю  Хань
затошнило,  когда она представила себе, какая  там еда. Маленькие чешуйчатые
дьяволы кормили ее этой  гадостью, когда держали в плену на своем  самолете,
который  никогда не  садится  на землю. Стоит ей съесть хотя бы кусочек, она
вспомнит  о времени, которое  мечтает  забыть.  Правда, там был Бобби Фьоре,
который подарил ей ребенка, но чешуйчатые дьяволы отняли у нее дочь, а Бобби
Фьоре убили.
     Впрочем,  она на некоторое время задержалась около  продавца консервов,
которые были редкостью  в Пекине,  в особенности те, что делали  иностранные
дьяволы. Продавец,  наверное,  имел связи  с чешуйчатыми дьяволами,  раз мог
похвастаться таким  невероятным ассортиментом. Может быть, кто-нибудь из них
подойдет  к  его прилавку,  и  тогда ей удастся  подслушать их разговор. Нье
Хо-Т'инг рассказал ей, что точно так же использовал  Бобби Фьоре  в  Шанхае:
язык  чешуйчатых дьяволов  понимали  далеко  не  все,  и  такие  люди  очень
ценились.
     Однако  продавец,  хоть и был  в услужении у ящеров, оказался далеко не
дураком.
     -- Эй, женщина! --  крикнул он,  обращаясь к Лю Хань. --  Ты  покупаешь
что-нибудь или решила за мной шпионить?
     -- Я просто хочу немного отдохнуть, господин, -- жалобно пролепетала Лю
Хань. -- Я не могу покупать ваши замечательные консервы, они слишком дорогие
для меня. -- Она не кривила душой, цены на консервы были запредельные, и  Лю
Хань совершенно спокойно добавила: -- К сожалению.
     Впрочем, ее объяснения не успокоили  торговца, и он рявкнул, показав ей
кулак:
     -- Иди, отдыхай в другое место. Я думаю, ты врешь. Если я еще раз  тебя
здесь увижу, я напущу на тебя полицию.
     Значит, и правда он состоит на службе  у чешуйчатых дьяволов. Пекинская
полиция,   как   и   полиция   остальных   китайских  городов,  полностью  и
безоговорочно подчинялась ящерам.
     Лю Хань прошла по  маленькой рыночной площади и,  достигнув ее границы,
показала пальцем на торговца консервами и завопила:
     -- Посмотрите  на  дурака, который  лижет задницы  маленьким чешуйчатым
дьяволам!
     После этого она быстро скрылась в одной из боковых аллей. Если повезет,
соседи торговца начнут его сторониться, а может быть, он лишится части своих
покупателей.
     Она  не считала, что одержала победу, потому  что он прогнал ее, прежде
чем  у  его прилавка появился кто-нибудь из чешуйчатых дьяволов.  Она купила
пару лианг  као у продавца с большой корзиной -- рисовые пирожки с  бобами и
горохом в сладком  сиропе, -- съела их  и  отправилась  к центральным улицам
Пекина. Чешуйчатые дьяволы редко решались входить  в аллеи и узкие  переулки
города, значит, если она хочет узнать про их планы, нужно идти туда, где они
бывают.
     И  конечно  же, когда она вышла на Та  Ча Ла, улицу Больших Ворот, она,
как  и  ожидала,  увидела   там  множество  чешуйчатых  дьяволов.  На  улице
располагалось множество  роскошных лавок, торговавших шелками,  а  еще здесь
было множество кафе и ресторанов.
     Однако чешуйчатые дьяволы не  покупали шелка и не заходили в рестораны.
Они собрались вокруг бродячего театра, чье представление отлично  смотрелось
бы на детском дне рождения.
     -- Поглядите,  какие у  меня толстые мулы, какие замечательные повозки!
-- кричал владелец шоу.
     Из-за спин коротеньких  чешуйчатых  дьяволов Лю Хань хорошо рассмотрела
складной  стол, который тот  поставил прямо на  мостовой.  Повозки, примерно
шести  дюймов длиной, были  сделаны из  кусков  выброшенного кем-то картона,
тонкие палочки  заменяли  спицы в  колесах. Чешуйчатые  дьяволы зашипели  от
возбуждения, когда он  вытащил железную банку из коробки, которую держал под
рукой.  Из банки он  достал сначала  одного  жирного  навозного жука,  потом
другого, за ним третьего.  Нитками ловко привязал их к повозкам -- некоторые
из них  напоминали  старинные телеги, в которые  запрягали мулов,  другие --
пекинские  фургоны для перевозки воды.  Жуки  принялись таскать  повозки  по
столу.
     Даже в  деревне,  где  выросла  Лю  Хань,  такое  представление вряд ли
заинтересовало бы хоть кого-нибудь. Но  по тому, как реагировали  чешуйчатые
дьяволы, она  поняла, что  они  ничего  подобного в своей жизни  не  видели.
Некоторые  из  них  раскрыли  пасти --  так  они  смеялись, --  а  другие  с
восторженными возгласами толкали соседей в бок.
     --  Они  даже  жуков сделали  вьючными  животными,  --  сказал  один из
чешуйчатых дьяволов.
     -- Смотри,  перевернул  повозку.  Ой, как  он смешно болтает  лапками в
воздухе, -- вскричал другой.
     Он  бросил  владельцу шоу оккупационный  доллар, потом  еще  один.  Его
товарищи засыпали ловкого предпринимателя серебром.
     Маленькие  дьяволы  не  обращали  на  Лю  Хань никакого  внимания.  Они
заметили  бы ее  только  в том  случае, если  бы  она помешала  им  смотреть
представление, которое привело их в такой восторг, что они ни о чем другом и
говорить  не  могли. Через некоторое  время Лю Хань  решила, что  не услышит
здесь ничего  интересного. На  улице  было полно чешуйчатых дьяволов,  и она
поспешила к другой группе, которую приметила издалека.
     Подойдя поближе,  она  увидела, что они с  детским восхищением  смотрят
представление  обезьяньего цирка.  По  традиции в  нем  участвовали  собачки
пекинесы и дрессированные овцы. Двое мужчин, владельцы цирка, громко звонили
в медные колокольчики, чтобы привлечь побольше зрителей.
     Потеряв терпение, один из чешуйчатых дьяволов приказал:
     -- Давай показывай, что умеют делать твои животные, -- _немедленно_!
     Мужчины  принялись  испуганно  кланяться и  бросились выполнять приказ.
Появилась обезьяна в красном шелковом жилете и под  звуки  маленького  гонга
начала по очереди надевать разные маски.
     -- Ты посмотри,  как она похожа на маленького тосевита, -- сказал  один
из чешуйчатых  дьяволов  и показал  на  обезьянку; ему явно  понравились  ее
ужимки.
     Тот, что стоял рядом с ним, заявил:
     --  Она  еще более мерзкая,  чем Большие  Уроды.  А  сколько  шума  они
подняли... -- Он поежился от отвращения.
     -- Ну, не  знаю, -- вмешался третий  ящер, -- зато у нее есть хвост.  А
Большие Уроды выглядят без хвостов ужасно смешно.
     Лю Хань делала вид, что смотрит представление и не обращает внимания на
чешуйчатых  дьяволов. Она знала, что они не испытывают ни малейшего уважения
к  людям  --  иначе  они  никогда  не  стали  бы с ней  обращаться  так, как
обращались.  Но услышав презрение в  их  голосах, она не смогла сдержаться и
начала медленно раскачиваться из стороны в сторону.
     "Вы заплатите. Вы жестоко заплатите за все, что вы со мной сделали", --
подумала она.
     Но как  заставить  их расплатиться  за жестокость? Легко  дать  клятву,
выполнить ее -- гораздо труднее.
     Обезьянка изобразила человека  в  телеге, потом рикшу, затем покачалась
на качелях и закончила выступление.  Чешуйчатые дьяволы  засыпали владельцев
цирка серебряными  монетами. После  обезьянки  пришла  очередь  пекинеса: он
прыгал сквозь кольца, которые служитель держал на разной  высоте над землей.
Даже  в родной деревне  Лю  Хань  видела  собак,  которые могли  подпрыгнуть
намного  выше.  Но чешуйчатые дьяволы восхищались пекинесом  не меньше,  чем
обезьяной.
     В  самом конце  вышла  овца,  обезьянка запрыгнула ей на спину,  и овца
начала бегать по кругу, точно лошадь с жокеем на спине. Маленькие чешуйчатые
дьяволы  видели  всадников  множество  раз,  они  сразу  уловили аналогию  и
принялись  весело  хохотать.  Когда  представление  закончилось,  они  снова
наградили  владельцев  цирка  монетами  -- казалось, деньги у них никогда не
кончаются -- и отправились искать новых развлечений.
     --  Ха-ха,  --  сказал  один  из  циркачей,  позвякивая  оккупационными
долларами. --  Раньше я, как и  все  вокруг, ненавидел маленьких  чешуйчатых
дьяволов, но, кажется, они помогут нам разбогатеть.
     Другой дрессировщик животных промолчал, только взял в руки гонг и начал
колотить  в  него,  пытаясь   заманить  на  представление  новых  чешуйчатых
дьяволов.
     Однако  у  него  было  много конкурентов.  Чуть дальше  по улице  стоял
музыкант, который исполнял на рожке старые, хорошо знакомые Лю Хань мелодии.
Играл он не слишком хорошо, но зарабатывал не мастерством исполнителя -- его
музыка служила сигналом к началу представления дрессированных мышей.
     Конечно же,  вокруг него  сразу  же  собралась  толпа:  дети,  старики,
которым было  нечего делать, и, разумеется, маленькие чешуйчатые дьяволы. Лю
Хань тоже остановилась, чтобы поглазеть на представление.
     -- Привет, привет, привет! -- весело вопил владелец мышей.
     На  плече у него висел квадратный деревянный  ящик, из которого  торчал
шест  высотой  в два фута. На конце его находились пагода, деревянная рыбка,
маленькое оловянное ведерко и выдолбленный внутри деревянный персик.
     -- Вы хотите посмотреть, что умеют делать мои маленькие друзья?
     -- Да! -- громко закричали в ответ дети.
     Маленькие  чешуйчатые  дьяволы, понимавшие  по-китайски,  поддержали их
шипением.
     -- Хорошо,  --  сказал мужчина. --  Надеюсь, вы  не прихватили  с собой
кошек? -- Он окинул зрителей хитрым взглядом. -- Иначе вам придется посадить
их в карманы и не выпускать до конца представления.
     Он  подождал, когда  перестанут  хихикать дети и успокоятся  чешуйчатые
дьяволы,  а затем  три раза  постучал  по стенке ящика.  На  передней панели
имелось  маленькое  окошко.  Наружу выскочили четыре  белые  мышки и  быстро
вскарабкались по  лесенке  из  веревок  и бамбука  Сначала  они забрались  в
ведерко,  покачались в  нем  немного, вытащили за  тоненькую  веревку рыбку,
вскочили на крышу пагоды, спрыгнули  внутрь, залезли  в деревянный персик, а
потом принялись выглядывать наружу. У  них смешно топорщились усы и сверкали
красные глазки.
     -- Вам  бы понравилось,  если бы в вашем персике оказалось  _такое_? --
спросил хозяин умных мышек.
     Дети снова принялись хихикать.
     Однако маленькие чешуйчатые дьяволы сохраняли полнейшую серьезность.
     -- У Больших Уродов ужасные привычки, -- сказал один из них. -- Вечно у
них в еде заводятся паразиты.
     -- Чистая правда, -- согласился с  ним другой. -- А они еще _шутят_  по
этому поводу.
     -- Они отвратительны, -- поддержал  своих  товарищей  третий, -- но они
умеют  развлекаться. У нас  на Родине нет представлений с участием животных.
Кто  бы  мог  подумать,  что  животные  --  в  особенности  тосевитские -- в
состоянии научиться делать такие смешные трюки? Как только у меня появляется
свободное время, я прихожу посмотреть на их шоу.
     --  И я  тоже, -- сказал чешуйчатый  дьявол, который  говорил вторым, и
многие из их компании с ним согласились.
     Лю  Хань  еще  несколько минут понаблюдала  за  мышами.  Затем  бросила
хозяину несколько  медных  монет  и, задумавшись,  зашагала  по  центральной
улице. Целая толпа чешуйчатых дьяволов собралась на расчищенном участке, где
совсем недавно стояла большая лавка. Там выступал дрессированный медведь. Он
яростно размахивал деревянным мечом с длинной ручкой, и  чешуйчатые  дьяволы
издавали восторженные восклицания. Лю Хань прошла мимо.
     Нье Хо-Т'инг  постоянно искал  способ подобраться поближе  к  маленьким
чешуйчатым дьяволам, чтобы испортить  им жизнь. Если дрессированные животные
их  так завораживают, труппа с такими актерами вполне может  получить доступ
туда, где  находятся важные самцы, много важных  самцов. А  человек, который
подскажет Нье новую идею, обязательно заслужит его благодарность.
     Лю  Хань почесала в голове. Она не  сомневалась, что  у  нее  появилась
замечательная идея, но как использовать ее так, чтобы получить  максимальную
выгоду?  Она  давно  перестала быть наивной крестьянкой,  которую чешуйчатые
дьяволы увели из родной деревни. С тех пор многое произошло. Если получится,
она снова станет хозяйкой своей судьбы.
     -- Я больше не  хочу быть марионеткой, -- громко сказала она, и мужчина
с небольшой белой бородкой повернулся и окинул ее удивленным взглядом.
     Ей было все равно. Нье  Хо-Т'инг  хорошо  с ней  обращался; лучше всех,
если  не считать  Бобби  Фьоре. Но  причина, по которой  он  ее  не  обижал,
заключалась  в том,  что он считал ее полезным инструментом. Если  повезет и
она будет соблюдать осторожность, возможно, ей удастся заставить его понять,
что с ней необходимо считаться.
     * * *
     После  Крома, где царил полумрак,  Джорджу Бэгноллу пришлось подождать,
чтобы глаза привыкли к солнцу. Но даже через несколько минут  он продолжал с
изумлением  оглядываться  по сторонам. Свет изменился  каким-то непостижимым
образом, небо  приобрело  другой оттенок, пусть и едва  заметный.  День  был
ярким и теплым, но...
     Когда он сказал об этом Джоунзу, тот кивнул и ответил:
     --  Я тоже  заметил, вчера. Кто-то Там  Наверху... --  заглавные  буквы
прозвучали вполне  отчетливо, -- напоминает нам, что  лето скоро закончится.
Теперь,  когда  оно  собралось  уходить, не верится,  что оно  вообще  здесь
побывало, -- грустно добавил он.
     -- А не ты ли тот умник, который клялся нам, что в Пскове мягкий климат
--  по стандартам России? -- с  деланно  сердитым  видом поинтересовался Кен
Эмбри. -- Мы тогда как раз летели над замерзшим озером, засыпанным снегом, я
отлично все помню.
     --  По  русским  меркам  в  Пскове   действительно  мягкий  климат,  --
запротестовал  Джоунз. -- Около Москвы  очень приятно. А район  Архангельска
можно сравнить с Гаваной или Нью-Дели.
     --  По сравнению  с  Архангельском  проклятый Южный  полюс --  отличное
местечко,  которое как нельзя  лучше подходит для отпуска, -- фыркнул Эмбри.
-- Еще до  того как мы сюда попали, я  понимал, что  русские представления о
погоде  весьма  своеобразны.  Только  не  знал,  как  _далеко_  заходит  это
своеобразие.
     -- Кстати,  погода может  сыграть  нам на  руку, -- заметил Бэгнолл. --
Ящеры любят русскую зиму не больше, чем мы. Может быть, нам удастся отогнать
их от города.
     -- Ишь ты, размечтался, -- насмешливо заявил Кен Эмбри. -- Ладно, а как
твой роман с малышкой летчицей?
     -- Слушай, кончай молоть чепуху. -- Бэгнолл  пнул  носком  сапога комок
засохшей земли. -- Между нами ничего нет.
     Его приятели дружно фыркнули:  либо не поверили, либо  сделали вид, что
не верят. Затем Джером Джоунз тяжело вздохнул.
     --  Жаль, что  ты не  врешь.  Может быть,  тогда Татьяна прекратила  бы
вешаться тебе на шею. Мы даже пару раз поссорились из-за этого.
     -- И что? -- спросил Эмбри. -- Ну, не томи, рассказывай. Некрасиво  нас
мучить.
     -- А ничего, --  ответил Джоунз. -- Татьяна делает все, что пожелает. А
если кто-то глуп настолько, что  решит  вмешаться, она просто прострелит ему
башку из своей винтовки -- и конец истории.
     Никто из приятелей не считал, что он говорит фигурально.
     -- Тот, кто сказал: "Самки данного вида опаснее самцов", наверное, имел
в виду твою красавицу-снайпершу, -- заявил Бэгнолл.
     --  Это  точно. -- Джоунз снова  вздохнул, а потом искоса посмотрел  на
Бэгнолла. -- Знаешь, она именно  поэтому на тебя  и вешается: считает, что у
тебя лучше получается убивать людей, чем у меня. Я же  всего лишь специалист
по радарам.
     -- Старина, а тебе не приходило  в голову,  что без нее будет лучше? --
глядя на него с сочувствием, поинтересовался Бэгнолл.
     -- Тысячи раз, -- с чувством сказал Джоунз.
     --  Ну,  и  что  же  тебя  останавливает?  --  спросил  Бэгнолл,  когда
выяснилось, что его приятель  не в  состоянии сделать вывода  из собственных
слов.
     -- Во-первых, --  смущенно  начал Джоунз,  -- если я сам  ее брошу, она
может совершенно  спокойно меня  прикончить. И он  показал  себе  на лоб. --
Именно сюда и войдет пуля.
     --  Звучит  разумно,  --   заметил  Кен  Эмбри.  --  Но  когда  говорят
"во-первых",  это  означает, что есть  "во-вторых".  Надеюсь, ты старательно
изучал греческий в школе?
     --  Вот  уж нет, --  ответил  Джоунз по-гречески,  и  все  трое  весело
рассмеялись.
     Они прошли вперед еще несколько шагов, и Джоунз неохотно продолжил:
     -- Да, есть и еще одна причина. Я не отправляю ее куда подальше потому,
что... мне кажется, ребята, я влюбился.
     Он ждал,  что  приятели начнут  над  ним потешаться. Но Бэгнолл  только
тяжело  вздохнул  и положил руку  на плечо  Джоунза.  Тот  вздрогнул  от его
прикосновения, словно нервный конь.
     --  Успокойся.  Давайте  вспомним  Сократа  и  определим  ситуацию.  Ты
действительно ее любишь или тебе просто нравится крутить с ней шашни?
     Джером  Джоунз  стал такого  малинового цвета, какого  в  здешних краях
никто из англичан не видел ни разу. "Он же еще совсем мальчишка", -- подумал
Бэгнолл с высоты своего возраста -- их разделяло три или четыре года.
     -- А как можно узнать разницу? -- жалобным голосом спросил Джоунз.
     -- Хороший вопрос, -- вмешался Кен Эмбри и цинично фыркнул.
     -- В  таком  случае  давай попытаемся на него  ответить,  --  предложил
Бэгнолл.
     У Джоунза сделался потерянный вид.
     -- Итак, вспомним, друзья, Сократа и устроим симпозиум.
     Джоунз улыбнулся, а Эмбри снова фыркнул:
     --  Прекрасный  юный  Алкивиад  [<i>Алкивиад  --  афинский политический  и
военный деятель (ок. 450-404 гг. до Р. X.)</i>] отсутствует.
     -- Нам хватит хлопот и с прекрасной  юной Татьяной,  -- заметил Джоунз.
-- Они с Алкивиадом подходящая парочка.
     -- Вот  для начала  первый ключ,  который поможет  тебе  разобраться  в
чувствах, -- сказал Бэгнолл. -- Если тебе хочется только одного -- оказаться
с ней в постели,  причем желательно сразу без  одежды, --  это уже кое о чем
говорит.
     -- Должно говорить, --  протянул  Джоунз задумчиво.  -- Но  только  все
совсем  не так  просто. Жаль, конечно, но боюсь, я  запутался.  Мне нравится
быть  с ней рядом, даже  если  мы не... -- Он кашлянул. -- Ну,  это самое. У
меня часто возникает ощущение, будто я поставил палатку около логова  тигра:
никогда не знаешь, что случится в  следующий момент, но  обязательно  что-то
волнующее.
     -- Например, ты можешь стать закуской, -- заметил Эмбри.
     Бэгнолл знаком показал пилоту, чтобы тот помолчал.
     --  А как она  к тебе  относится  -- по-твоему?  --  спросил он. Джоунз
нахмурился.
     --  Я уверен,  что  на  ее верность мне  рассчитывать не приходится, --
сказал он, и Бэгнолл кивнул, соглашаясь. -- _Она_ меня выбрала, а не я ее. В
этой  проклятой стране...  я  бы побоялся  даже  заговорить  с девушкой.  Не
успеешь оглянуться, а тебя уже схватил  НКВД. -- Он  поежился. -- Кое-кто из
моих  приятелей  по   университету  восхищался  коммунистами.   Но  если  бы
кто-нибудь из них побывал в России,  они быстро поменяли бы  свои убеждения.
Уж можете не сомневаться.
     --  Тут  ты  совершенно  прав,  --  заметил Бэгнолл.  --  Мне тоже  это
приходило в голову -- пару раз во время нашей чудесной _командировки_. Но мы
сейчас обсуждаем прекрасную Татьяну.
     -- Да, я не забыл. -- Джоунз молча прошел несколько шагов.
     Бэгнолл ждал,  когда  он  заговорит,  объяснит  свои  чувства,  чувства
Татьяны, и они смогут  выбраться из сложного положения, в  которое попали, и
не  оказаться в еще более сложном. Он понимал,  что желает невозможного,  но
_ему_ Татьяна никогда не нравилась, и он не стремился ее завоевать.
     Через некоторое время Джоунз сказал:
     -- В Англии я много гонялся за юбками; пожалуй, нет такой пивной, где я
не  уболтал  бы  какую-нибудь  симпатяшку.  Но  вы же  знаете,  что  выбрать
кого-нибудь всерьез  -- это совсем  другое дело. -- Он грустно улыбнулся. --
Когда  мы сюда прилетели и  я заметил, что потрясающая красавица положила на
меня глаз, я был на седьмом небе от счастья. И, разумеется...
     Он не договорил, но на лице у него появилось такое выражение, что все и
так стало ясно. За него фразу закончил Эмбри:
     --  Когда  спишь  с  красивой  женщиной,  у  тебя возникает  совершенно
естественное  нежелание  предпринять  какие-нибудь шаги,  которые в  будущем
приведут к тому, что ты перестанешь с ней спать.
     --  Ну,  да.  -- Джоунз покраснел, но спорить не стал. -- Причем  на ее
условиях.  Мне  кажется,  Татьяна  хорошо  ко мне относится.  К  тому же мне
полезно попрактиковаться в русском.  Но она постоянно ругает меня за то, что
я слишком мягкий, говорит, что  больше любила бы меня,  если бы  я,  зажав в
зубах  нож, лазал  по  кустам  и резал  ящерам  глотки.  Бэгнолл кивнул.  Он
прекрасно знал, что  Татьяну привлекла  к нему не  его мужская красота (если
она у  него была). Снайперша  хотела заманить  его в свою постель, поскольку
считала  храбрым охотником на ящеров, способным причинить им серьезный вред.
Она этого даже не скрывала.
     -- Удивительно, что с такими мыслями она не завела роман с каким-нибудь
немцем! -- воскликнул Эмбри.
     -- Думаю, если бы она не отстреливала их до появления  ящеров, так бы и
было,  -- сказал Джоунз. -- Но она ненавидит их сильнее,  чем все  остальные
русские,  с  которыми  я  знаком, а  своих  мужчин  считает  стадом  свиней.
Оставалось одно -- я. Только теперь  и я тоже оказался не слишком подходящей
кандидатурой.
     --  Может   быть,  стоит  начать  ухаживать   за   старшим  лейтенантом
Горбуновой,  -- задумчиво проговорил  Бэгнолл.  -- Мне  кажется,  это  самый
легкий способ отделаться от Татьяны навсегда.
     --  Только вот если она действительно вбила  себе в голову, что  желает
получить тебя любой ценой, юной леди может угрожать опасность, -- сказал Кен
Эмбри.
     -- Сомневаюсь, -- сказал Бэгнолл. -- Людмила  не производит впечатления
такой  же опасной, как Татьяна,  но уверяю  вас,  она в  состоянии  за  себя
постоять.
     --  Надеюсь, --  вскричал  Джером  Джоунз.  --  Даже страшно  подумать,
сколько  раз она  вылетала на  задания на своем  маленьком биплане, который,
того  и  гляди, развалится на части? Никому  не удалось бы  уговорить _меня_
подняться  в воздух на  такой штуке, в особенности там, где от желающих меня
сбить нет отбоя.
     --  Аминь, -- заявил Бэгнолл. -- К  тому же  она никогда не поднимается
высоко -- и служит удобной мишенью для любого кретина с винтовкой в руках.
     Он  знал, что Людмиле грозила бы гораздо более серьезная опасность, чем
выстрел из винтовки, если бы она поднялась выше  и попала в радиус  действия
вражеских радаров,  но от одной мысли, что пилот может стать жертвой пехоты,
ему становилось не по себе.
     --  Если  она в  состоянии о  себе позаботиться, тебе  следует  за  ней
поухаживать, -- посоветовал Кен Эмбри. -- Татьяна перестанет за тобой бегать
и, возможно, станет уделять больше внимания Джоунзу. По-моему, я  даю советы
не хуже Элеоноры  Айлс, --  добавил  он, вспомнив имя журналистки из журнала
"Сами женщины", которая консультировала читательниц.
     -- Все верно, только вы забыли об одной маленькой проблемке -- а именно
о немце, который прилетел в Псков с нашей милой летчицей: кажется, его зовут
Шульц. Вы не заметили, как он на нее смотрит?
     -- Я лично очень  даже заметил, --  проговорил Бэгнолл. -- Но  Людмила,
по-моему, вообще  не обращает  на него внимания. Я  его не боюсь, хотя он не
производит  впечатления мирной овечки.  -- Он  потер подбородок. -- Впрочем,
мне  не хотелось бы портить отношения с немцами.  Мы играем роль  связующего
звена между нацистами и красными -- причем все должны считать, что мы никому
не отдаем предпочтения, иначе все, чего нам удалось добиться, отправится псу
под хвост, вместе с Псковом.
     --  Чертовски неприятная  ситуация, -- заметил Кен Эмбри.  -- Из страха
стать  причиной  международного  инцидента   нельзя   даже   поухаживать  за
хорошенькой девушкой.
     -- Плевать на международный инцидент,  -- заявил  Бэгнолл. --  Это меня
нисколько не волнует. Но если роман с хорошенькой девушкой может грозить мне
смертью -- а заодно и всему городу, -- я, пожалуй, хорошенько подумаю, стоит
ли вообще что-нибудь затевать.
     -- Приятно сознавать, что хоть что-то может заставить тебя  задуматься,
-- ухмыльнувшись, проговорил Эмбри.
     К югу от  Пскова  заговорили  противовоздушные орудия. Через  несколько
мгновений к ним присоединились пушки в городе. Опыт, приобретенный  в Англии
во время атак нацистской авиации, заставил всех троих одновременно спрыгнуть
в ближайшую яму, оставшуюся после попадания бомбы.
     На  дне  стояла  жидкая  грязь, но  Бэгноллу  было  на  это  плевать, в
особенности когда над головой носились истребители ящеров, причем так низко,
что  их  душераздирающий  вой  заглушал все  остальные  звуки. Прижимаясь  к
холодной  мокрой земле,  он  пытался  вспомнить, какие  стратегические  цели
находятся поблизости.  В  механизированной войне такие вещи  определяют, кто
будет жить, а кто умрет.
     Земля  вздрагивала  под ударами  бомб.  Бэгноллу ни  разу  не  довелось
испытать  землетрясение,  но ему казалось,  что бомбежка --  это нечто очень
близкое.
     Самолеты ящеров под обстрелом людских  орудий полетели  на  север. Пару
раз  людям везло, и им удавалось сбить истребитель врага. Однако они тратили
слишком много снарядов, чтобы добиться успеха.
     Шрапнель   носилась  вокруг  раскаленными  острыми  градинами.  Бэгнолл
пожалел, что у него нет каски.  Шрапнель в отличие  от бомбовых осколков  не
превратит тебя в кровавое месиво, но  может отгрызть добрый кусок от  черепа
или сделать  еще  что-нибудь неприятное с  единственным,  чудесным  и  очень
любимым тобой телом.
     Когда противовоздушные  орудия замолчали и  железный дождь прекратился,
Кен Эмбри поднялся на ноги и начал медленно  стряхивать  грязь с одежды. Его
приятели, не слишком спеша, последовали его примеру.
     -- Хорошо поработали, --  заметил Эмбри. -- Может  быть, пойдем сначала
заварим то,  что  русские  называют  чаем, а потом  вернемся на свои рабочие
места?
     -- Отличная мысль, -- ответил Бэгнолл.
     Сердце все еще отчаянно  билось у него в груди от  пережитого несколько
минут назад животного страха, но в голове царил полный порядок. Да, неплохая
у них работенка, это точно.


        Глава 12

     Ранс  Ауэрбах  ненавидел  в Ламаре _все_, уж слишком живо  он напоминал
капитану крошечный городок  на западе Техаса,  где он вырос  и откуда уехал,
как только  представилась такая возможность  Кроме того, Ламар  не давал ему
забыть, что ящеры вышвырнули их из Лакина.
     И потому  он с презрением  относился ко всему, что имело хоть  малейшее
отношение  к Ламару. Улицы здесь стали грязнее  по сравнению с тем временем,
когда он  со своим отрядом отправился в Лакин.  Воняло навозом. Как правило,
этот запах  Ауэрбаха нисколько не беспокоил  -- в конце концов, он служил  в
кавалерии. Впрочем, сегодня вряд ли в Соединенных Штатах нашелся  бы  город,
где  не воняло  бы  навозом. Ауэрбах старательно  забывал те  факты, которые
мешали ему изливать свой гнев на ни в чем не повинный Ламар.
     Кстати, Ламар  мог  похвастаться  огромным количеством  баров  и  самых
разных  забегаловок. Продавали там самогон, такой крепкий и  грубый на вкус,
что из него получилось бы  отличное  дезинфицирующее средство,  но  никто не
жаловался, потому что ничего другого все равно не было.
     Ауэрбах считал,  что маленький городок типа Ламара ничем  не сможет его
удивить, но ошибся. Он увидел, что  из бара выходит  кавалерист,  на котором
форма  сидела  так,  что  любой  квартирмейстер  потерял  бы  дар  речи,  --
естественно, если бы это произошло до появления ящеров.
     Увидев его, солдат вытянулся по стойке смирно.
     -- Капитан Ране!
     -- Вольно, рядовой, -- ответил Ране. --  Мы оба сейчас в увольнении. --
Он смущенно потряс головой и сказал: -- А поскольку мы не на  службе, могу я
называть вас Рэйчел?
     -- Разумеется, -- улыбнувшись, ответила Рэйчел Хайнс.
     Ауэрбах снова покачал головой. Он мог бы поднять ее одной рукой, но она
каким-то непостижимым образом  выглядела как настоящий кавалерист. Рэйчел не
относилась  к  опасности  по  принципу  "да  пропади  все пропадом"  --  как
некоторые его люди, -- но, глядя на нее, он понимал, что она не испугается и
не потеряет  голову  в решительный  момент.  Впрочем,  сейчас  не  это  было
главным.
     -- Как,  черт  подери,  вы  сумели  уговорить  полковника Норденскольда
позволить вам надеть форму? -- задал он наболевший вопрос.
     --  Обещаете,  что  никому не  скажете? -- снова улыбнувшись,  спросила
Рэйчел. Когда Ауэрбах кивнул, она заговорила  тише: -- Он попытался засунуть
руку куда не  положено,  а я ему  сказала, что если он еще раз позволит себе
такую вольность, я лягну его прямо в яйца... если они у него, конечно, есть.
     Ауэрбах отдавал себе отчет, что стоит с открытым ртом, но ничего не мог
с собой поделать.  Он совсем иначе  представлял  себе,  как  Рэйчел  удалось
уговорить полковника согласиться на ее просьбу. Если ей хватило  ума изучить
ситуацию  и изменить свои планы после  того, как прямая атака на Ауэрбаха не
удалась, у нее больше мозгов, чем он думал.
     -- Снимаю перед вами шляпу,  -- сказал он и сдернул кепи.  -- Однако  я
полагаю, что этого было недостаточно.
     -- Я  показала ему, что умею держаться в седле, стрелять,  затыкаться и
выполнять  приказы,  --  ответила  она.  --  Ему  нужны  такие  люди,  а  их
катастрофически не  хватает, поэтому он  закрыл глаза  на то, что  я немного
перешила форму, чтобы она подошла мне по фигуре.
     Ауэрбах окинул ее оценивающим взглядом.
     -- Если мне будет позволено сказать -- надеюсь, вы не станете лягаться,
точно обезумевший конь? -- ваша форма сидит превосходно.
     -- Капитан, вы можете говорить  все,  что пожелаете, -- заявила Рэйчел.
-- Вы меня вытащили из  Лакина,  прямо из  под носа у мерзких ящеров. Я ваша
должница и не представляю, как смогу с вами расплатиться.
     Чуть  раньше,  когда  Рэйчел  предложила  себя  в качестве  награды  за
возможность войти  в отряд,  Ауэрбах  проигнорировал ее  предложение. Теперь
же... он  интересовал  ее как  мужчина, а не возможность достижения цели. Но
если  она  решила стать настоящим солдатом, ей не стоит ложиться в постель с
офицером. Если женщина намерена  сражаться, то чем меньше она будет нарушать
правил, тем лучше для всех.
     Вместо того чтобы сделать ей вполне определенное предложение, он сменил
тему:
     -- Как дела  у Пенни? Я не  видел ни вас, ни ее с  тех пор, как приехал
сюда.
     Рэйчел нахмурилась.
     --  Дела у  нее неважно, капитан. Она живет  в  доме здесь неподалеку и
почти никуда не выходит. А если и выходит, она похожа на привидение, а не на
живого человека. Вы меня понимаете? Словно она здесь и одновременно где-то в
другом месте.
     --  Да,  -- мрачно проговорил  Ауэрбах. -- Я надеялся,  что  она начала
понемногу приходить в себя.
     --  Я  тоже, --  сказала Рэйчел. -- Она была такая  веселая,  когда  мы
учились в школе.
     Рэйчел  неожиданно замолчала. От  школы Керни почти ничего не осталось.
Сначала  в ней  засели  ящеры,  потом их выгнали американцы,  но ящеры снова
вернулись и оттеснили американцев к границе Колорадо и Канзаса.
     Уже  в  который  раз  Ране  подумал,  что не знает,  какая  судьба ждет
ребятишек, чья школьная жизнь  оборвалась из-за вторжения инопланетян.  Даже
если человечество  одержит победу, наверстать  упущенное  будет непросто.  А
если  ящеры  выиграют войну,  скорее  всего  об образовании  вообще придется
забыть.
     Ему даже думать об этом не хотелось.  Ему вообще не  хотелось думать  о
войне.
     -- Может быть, мне следует ее навестить? -- сказал он, помолчав. -- Она
здесь по моей вине -- по правде говоря, и вы тоже.
     -- Ну, о какой вине можно говорить, капитан? -- возразила Рэйчел Хайнс.
-- Если бы мы не отправились с вами, мы бы так и сидели в Лакине и выполняли
приказы ящеров. Лично я считаю, что ничего не может быть хуже.
     -- Скажите это -- как его звали? -- Уэнделлу Саммерсу, -- резко ответил
Ауэрбах.  --  Если бы  он  не пытался выбраться  из Лакина, он остался  бы в
живых.
     -- Мы все знали,  что  можем погибнуть,  когда присоединились  к вашему
отряду, -- и рисковали совершенно сознательно.
     Ауэрбах не знал, приходилось ли Рэйчел участвовать в военных действиях,
но она рассуждала, как настоящий ветеран. Она добавила:
     -- Только вот Пенни очень уж сильно переживает.
     -- Да, я понимаю. Может быть, она не захочет меня видеть. Видит  бог, я
ее не виню.
     --  Ну, прогонит она вас, подумаешь, -- заявила Рэйчел.  -- Хуже вам не
станет. А вдруг вы ей поможете?
     Она отдала  ему честь и зашагала по улице. Ауэрбах посмотрел ей  вслед,
затем   тихонько  фыркнул  --  ему  еще  не  приходилось  восхищаться  видом
кавалериста сзади.
     -- Хорошенькая штучка, -- сказал он вслух.
     Он  направился в сторону  дома, где сдавались комнаты и где  поселилась
Пенни  Саммерс. Здесь всегда было  много постояльцев, но они часто менялись:
беженцы,  пожив  немного,  отправлялись  дальше  на  запад,  а на  их  месте
появлялись  новые,  прибывшие  из Канзаса. Пенни жила тут практически с  тех
самых пор, как покинула Лакин.
     Поднимаясь  по лестнице, Ауэрбах  поморщился.  Пахло  немытыми  телами,
помоями и застоявшейся мочой. Если собрать все эти запахи вместе и поместить
в  сосуд,  можно назвать их "Отчаяние".  Ни один  уважающий себя сержант  ни
секунды  бы такого не  потерпел. Но  армия  тратила все силы  на  то,  чтобы
сражаться с ящерами и удерживаться  на ногах. Гражданскому населению  Ламара
предоставили выплывать или тонуть -- иными словами, самим о себе заботиться.
Ауэрбах  считал,  что  это  неправильно, но  понимал,  что  ничего не  может
изменить.
     Он не знал,  дома ли  Пенни, когда постучал в дверь  ее комнаты. Многие
гражданские  жители  Ламара работали на армию.  Но Ауэрбах не  видел,  чтобы
Пенни занималась чем-нибудь полезным. В таком маленьком городке все на виду.
     Где-то в дальнем конце коридора  заплакал ребенок. Его крик  действовал
Ауэрбаху на нервы, словно жужжание бормашины в кабинете зубного врача. Нужно
окончательно  сойти с  ума, чтобы  заводить детей в такие  времена. С другой
стороны, если у тебя есть ребенок,  это  еще не  значит,  что ты  его  хотел
завести.
     Он снова постучал в  дверь  и уже  собрался  уйти  (радуясь возможности
удрать наконец  от  душераздирающих  воплей  малыша, ужасно  похожих на  рев
двигателей вражеского  истребителя), когда  на пороге  появилась  Пенни. Она
удивилась, увидев Ауэрбаха. Наверное, она удивилась бы любому гостю.
     -- Капитан Ауэрбах, -- сказала она и махнула рукой. -- Заходите.
     В  комнате царил беспорядок и, несмотря на открытое  окно, было страшно
душно.  Повсюду толстым слоем  лежала пыль.  В первый  момент  Ауэрбах хотел
отчитать  девушку,  накричать на  нее, как  на нерадивого  солдата, но потом
решил, что от этого станет только хуже --  крики не выведут ее из состояния,
в которое она погрузилась. И он не знал, что сделать, чтобы ей помочь.
     --  Я за  вас беспокоюсь, --  проговорил он. --  Вам  нужно выходить из
дома, заняться каким-нибудь делом. Нельзя сидеть в комнате, словно канарейка
в клетке. Ну, скажите мне, что вы делаете целый день?
     Она снова рассеянно махнула рукой.
     -- Сижу, иногда шью. Читаю Библию.  --  Она показала  на книгу в старом
кожаном переплете, лежавшую на столике возле кровати.
     -- Этого  мало, -- возразил Ауэрбах. --  За  дверями  комнаты вас  ждет
огромный мир.
     --  Мне  он не нужен, -- тускло рассмеявшись, ответила Пенни. --  Ящеры
показали, что есть много разных миров, не так ли?
     Ауэрбах ни разу не  видел  ее смеющейся с тех пор, как  у нее на глазах
погиб  отец, но  смех  получился таким  горьким, что уж лучше  бы  он его не
слышал.
     -- Мне не нужен этот мир. Я хочу только одного -- чтобы меня оставили в
покое.
     Ауэрбах  подумал  сразу  о  двух  вещах. Во-первых,  о  Грете  Гарбо. А
во-вторых, поскольку  он был  родом из  Техаса,  вспомнил  воинственный клич
армии  Конфедерации,  когда  она шла в  наступление на проклятых  янки:  "Мы
хотим, чтобы нас оставили в покое". Но ни то ни другое не годилось для Пенни
Саммерс. Она хотела  остаться  в  Лакине,  выйти  замуж  за  соседа фермера,
вырастить  кучу детишек, дожить  до старости и  никогда  не покидать родного
городка.
     Даже если бы не прилетели ящеры, этого все равно могло бы не произойти.
Война заставила бы ее пойти работать на какой-нибудь завод в большом городе,
и  кто знает,  что  бы она стала  делать  потом?  Стоит тебе увидеть большой
город,  вернуться домой -- на ферму или в  маленький городишко -- становится
очень  трудно. Но  Ауэрбах  не мог  ей  этого  сказать,  ведь ее  жизнь  уже
изменилась.
     --  Мисс Пенни,  сидеть  здесь,  словно наседка в гнезде,  неправильно.
Выходите  из  дома,  займитесь  делом,  вам  будет легче  забыть  прошлое  и
вспомнить, что впереди у вас вся жизнь.
     -- И  что  изменится? -- безжизненным голосом спросила она.  -- Похоже,
мир прекрасно может существовать  и без меня. А  мне совсем  не нравится, во
что он превратился. Лучше уж я буду сидеть в своей комнате, пусть  все идет,
как идет. Если через минуту, или неделю, или месяц на дом упадет  бомба, мне
будет жаль других людей, а себя -- нисколько.
     Ауэрбах видел  солдат,  которые  говорили  то  же самое.  Иногда  живой
человек просто  не в состоянии вынести бесконечные сражения. Минный шок, так
это  называлось  во  время  Первой  мировой  войны;  теперь  же  --  военная
усталость. Пенни видела только одно сражение, но скольким солдатам доводится
стать свидетелями смерти собственного отца?  Никто никогда не знает,  отчего
человек может соскользнуть к самой грани.
     И  никто не знает,  что может вывести  его из  этого  состояния. Иногда
такого средства просто не находится. Кое-кто из его парней только и мог, что
присматривать за  лошадьми здесь,  в Ламаре.  Двое оправились настолько, что
смогли сесть в седло, но они вели себя безрассудно, сражаясь с ящерами, -- и
погибли. А некоторые пережили чудовищные вещи  и стали только крепче.  Жизнь
-- диковинная штука.
     Ауэрбах обнял Пенни за плечи.  Она была  привлекательной девушкой, но у
него ни на секунду не  возникло ощущения,  что он прижимает к себе  женщину.
Почему-то Ауэрбах  вспомнил,  как  обнимал  деда, когда тот начал потихоньку
выживать из ума: тело на месте, а разум бродит где-то далеко.
     И отпустил ее.
     -- Вы должны сами справиться со  своим горем, мисс Пенни.  Никто за вас
этого не сделает.
     -- Я думаю, вам следует уйти,  -- сказала она, причем выражение ее лица
ни капельки не изменилось.
     Чувствуя, что  потерпел  поражение, Ауэрбах  открыл  дверь  и зашагал к
лестнице. Ребенок  продолжал вопить, чуть дальше орали друг на друга мужчина
и женщина.
     -- Берегите  себя, капитан, -- прошептала ему вслед Пенни так тихо, что
он едва различил ее голос.
     Он  быстро  повернулся,  но дверь  уже закрылась.  "Может  быть,  стоит
вернуться?"  --  подумал  он. Поколебавшись  немного,  он начал  спускаться.
Возможно, еще не все потеряно -- по крайней мере, не совсем.
     * * *
     Поскольку британская  армия  наступала, продвигаясь  на юг,  чтобы дать
сражение  остаткам армии  ящеров на английской земле, Мойше Русецки  получил
отпуск на день -- навестить в Лондоне свою семью.
     Добравшись  до  окраин  города,  он понял, что  может  снять повязку  с
красным  крестом  и никто не  обратит на  него  внимания.  Лондон  и  раньше
подвергался обстрелам; сейчас же казалось, что он превратился в руины. Здесь
можно было скрываться годами и  выходить,  только  чтобы  добыть пропитание.
Судя по  затравленным взглядам  большинства прохожих, именно  так и обстояло
дело.  У некоторых Мойше видел оружие. Он сразу понял, что оно предназначено
не только для того, чтобы сражаться с ящерами.
     Направляясь в Сохо,  где жила его семья, он с трудом пробирался  сквозь
горы  мусора.  Вывески  исчезли  еще  в  1940  году,  когда городу  угрожало
вторжение нацистов; сейчас же целые улицы превратились в непроходимые руины.
Кроме того,  ориентиры, помогавшие ему находить  свой дом раньше,  перестали
существовать: Биг-Бен,  Триумфальная арка  в Гайд-парке,  памятник  королеве
Виктории  рядом с  Букингемским дворцом. В сумрачный день вроде сегодняшнего
даже определить, где находится юг, было трудно.
     Мойше прошел пару кварталов по Оксфорд-стрит, прежде чем сообразил, где
находится,  --  неподалеку  располагалась  студия  Би-би-си.  Здание  студии
уцелело. Снаружи стоял человек с винтовкой. Сначала Русецки  решил,  что это
самый обычный солдат  из  тех,  что  охраняли  студию.  Он  далеко  не сразу
сообразил,  что  перед  ним  Эрик  Блэр,  в  железной каске  и  с  нагрудным
патронташем.
     Блэру потребовалось  даже больше времени, чтобы узнать Русецкого. Когда
Мойше подошел к нему, англичанин угрожающе вскинул винтовку и прицелился. Он
держал  ее уверенно  и  спокойно, и Мойше  вспомнил,  что Блэр участвовал  в
гражданской  войне в  Испании. И  тут  Блэр  опустил оружие  и  с  сомнением
спросил:
     -- Русецки?
     -- Точно, -- на своем не слишком уверенном английском ответил Мойше. --
А вы Блэр.
     Если назвать его по имени, может  быть, он не станет стрелять.  Русецки
показал на дверь.
     -- А мы все еще здесь работаем?
     -- Вряд ли. -- Блэр с такой силой тряхнул головой, что чуть  не лишился
каски. -- В Лондоне вот уже две недели нет  электричества --  или больше? --
не  помню. Я слежу за  тем, чтобы никто не стащил наше оборудование. Если бы
мы тут  занимались делом, охрана была бы понадежнее.  -- Он  нахмурился.  --
Надеюсь, опытные солдаты еще где-нибудь остались.
     Далеко на юге заговорила артиллерия. Ящеры, атаковавшие город с севера,
были  разгромлены,  бежали  или  сдались на  милость победителя,  но  на юге
продолжалось сражение.
     -- Вы что-нибудь слышали о моей семье? -- спросил Мойше.
     --  К сожалению, ничего. --  Блэр снова покачал головой.  --  По правде
говоря, я и от своих родственников  давно не получал известий, даже не знаю,
живы ли они. Проклятая  война!  -- Он закашлялся,  задержал дыхание  и сумел
справиться с приступом. --  Ого! Они меня доконают -- такое впечатление, что
я вдыхаю иприт.
     Русецки  собрался что-нибудь сказать, но в последний момент  передумал.
Тот, кто не видел вблизи, как действует отравляющий  газ, не имеет  никакого
права  о  нем рассуждать.  С  другой стороны, тот, кто не  видел, никогда не
поверит, какой это ужас.
     --  Я  знаю,  что не имею  права  так говорить, -- продолжал  Блэр, чем
несказанно удивил  Русецкого. --  Газ  -- мерзкая  штука. То, что мы делаем,
чтобы выжить, удивило бы самого  Аттилу [<i>Аттила, вождь гуннов (ум. 453)</i>]. Но
если  быть  честным  до конца,  ему не пришлось иметь дело  с  инопланетными
захватчиками.
     -- Да уж, -- пробормотал Русецки. -- Удачи вам. Попытаюсь отыскать свою
семью.
     --   И  вам  удачи,  Русецки,  --   пожелал  Блэр.  --  И  обзаведитесь
каким-нибудь  оружием. Война  превратила нас в зверей, некоторые  люди стали
опаснее ящеров.
     -- Возможно, -- ответил Мойше не слишком искренне.
     Блэр был очень хорошим человеком, но ему не довелось побывать в плену у
ящеров -- или, если уж на то пошло, у немцев.
     Русецки зашагал на юг по Риджент-стрит в сторону Со-хо. В небе пронесся
самолет ящеров. Мойше, как и все, кто находился на улице, тут же бросился на
землю и откатился к ближайшей яме. Когда самолет улетел, он поднялся на ноги
и отправился дальше. Происшествие не произвело  на него никакого впечатления
-- он уже привык.
     Сохо  отличался от  других районов Лондона только многообразием языков,
на которых здесь  говорили. "Барселона",  любимое  кафе Блэра на улице  Бик,
продолжало  работать, хотя окно было  забито  деревянными  досками.  Судя по
дыму, который окутывал заведение, печи здесь топили дровами.
     Если  в  Лондоне  больше  нет  электричества,  значит,  и  подача  газа
прекратилась.
     Миновав "Барселону", Мойше  понял,  что  дом, где живет его семья,  уже
близко.  Он  зашагал быстрее не в  силах  сдержать  нетерпение -- он  ужасно
волновался за свою жену и сына и боялся, что может их не найти.
     Он повернул на Лексингтон-стрит, затем вышел на Брод-вик, где находился
его  дом, и  с облегчением выдохнул -- дом стоял на месте. "Впрочем, это еще
ничего не значит", -- подумал он. Лондон сильно пострадал от налетов авиации
ящеров,  и  Сохо  не  исключение.  Если Ривка и Рейвен  оказались на  улице,
когда... Мойше заставил себя не думать о худшем.
     На улице,  усыпанной  осколками кирпича  и  стекла  и обломками бетона,
кипела жизнь. Мальчишки  с  веселыми  воплями  играли в  футбол.  Ворота они
сделали из досок,  добытых, скорее всего, в  каком-нибудь  разрушенном доме.
Они полностью отдавались своему занятию, ничего не замечая вокруг и ничем не
отличаясь от сверстников  из других стран. Но пройдет некоторое время, и они
превратятся в  спокойных, выдержанных, холодных англичан,  казавшихся  Мойше
такими странными.
     За  футбольным  матчем  наблюдала толпа болельщиков:  дети и  несколько
взрослых  радостными  воплями поддерживали свои команды.  Мойше вдруг  стало
ужасно грустно -- даже в самые тяжелые времена в захваченной немцами Варшаве
работало несколько школ.  Дети  могли умереть, но невежество им  не грозило.
Англичане  не обладали неистребимым желанием  выжить в отличие от  евреев  в
гетто.
     Одна из команд забила гол, и тут же один из зрителей вытащил из кармана
монетку  и отдал  ее соседу. Англичане просто обожают пари. Игроки принялись
обнимать героя, поразившего ворота противника.
     Мойше  тоже выскочил на поле и подхватил на руки мальчишку, который был
слишком мал, чтобы играть в команде. Тот удивленно  взвизгнул, а в следующее
мгновение радостно завопил по-английски -- но Мойше было все равно.
     -- Папа! -- Рейвен внимательно посмотрел на него, а потом спросил: -- А
что с твоей бородой, папа?
     -- Противогаз не надевался так, чтобы сидеть  плотно, и мне пришлось ее
сбрить, -- ответил  Русецки. Ходить без бороды все-таки  лучше, чем глотнуть
иприта. Он видел, как это бывает. С бьющимся от волнения сердцем он спросил:
-- А где мама?
     -- Дома, -- спокойно  ответил мальчик, словно хотел сказать: "А где еще
ей быть?"  --  Ты не мог бы поставить меня на  землю?  Ребята  снова  начали
играть, я хочу посмотреть.
     -- Извини, -- делая вид, что ему ужасно стыдно, сказал Мойше.
     Для  него возвращение домой имело огромное значение, но его сын отнесся
к этому  совершенно спокойно.  Мимо  его  уха просвистел  мяч. Рейвен  снова
потребовал, чтобы Мойше его отпустил. Он поставил сына на разбитый  тротуар,
а сам начал подниматься по лестнице в свою квартиру.
     Из-за двери в противоположном конце коридора доносилась яростная ругань
--  ссорились мистер и миссис  Стефанопулос.  Мойше не знал  греческого и не
понял ни слова из ругательств, которыми они осыпали друг друга, но все равно
остро  почувствовал,  что вернулся домой.  Стефанопулосы  очень  любили друг
друга, настолько, что не  жалели сил на  отчаянные крики и ссоры.  Англичане
предпочитали молчание, от которого веяло могильным холодом.
     Мойше  нажал на  ручку  двери,  и  она  легко поддалась.  Ривка шла  из
гостиной в кухню. Ее серые глаза широко раскрылись от удивления -- наверное,
Стефанопулосы так  шумели, что она не слышала  его шагов в  коридоре. Или не
сразу узнала мужа в бритом солдате, одетом в военную форму британской армии.
     --  Мойше?  -- недоверчиво  прошептала она и  бросилась к нему. Она так
сильно прижала его к себе, что он задохнулся.  Уткнувшись ему  в плечо,  она
прошептала: -- Не могу поверить, что ты здесь.
     -- А мне трудно поверить, что _ты_ здесь и Рейвен,  -- ответил он. -- Я
молился, чтобы  с вами ничего не случилось и мне удалось вас найти, но ты же
знаешь, чего  в  наше  время стоят  молитвы. Я видел, что ящеры  сотворили с
Лондоном...  -- Он покачал головой. -- В этой войне мирным жителям за линией
фронта  иногда  грозит  большая опасность,  чем  солдатам.  Так было,  когда
нацисты начали бомбить Варшаву. Я за вас очень волновался.
     --  Мы в порядке. --  Ривка  попыталась пригладить волосы.  --  В кухне
полно сажи, мне приходится готовить на дровяной печи, у нас больше нет газа.
Я  чуть  с ума не сошла от  страха за тебя. Там повсюду летают пули,  падают
бомбы и этот ужасный газ... а у тебя даже нет оружия. А бомбежки здесь... --
Она пожала плечами. --  Ужасно,  конечно,  но ничего  нового.  Если бомбы не
падают  прямо тебе на  голову, хорошо. Ну, а когда падают,  ты  все равно не
успеешь ничего понять. Так что все нормально.
     -- Наверное, -- не стал спорить с ней Мойше.
     После трех лет голода и болезней в варшавском гетто  человек становится
фаталистом. Быстрая  и  наверняка  безболезненная  смерть  в  такой ситуации
казалась благословением.
     -- У нас осталось немного... телятины. Может, ты проголодался?
     Легкая заминка перед словом "телятина" означала, что, скорее всего, это
свинина,  а  жена   пытается  защитить  его  от  сознательного  употребления
запретной пищи. В варшавском гетто он делал то же самое для нее. Сделав вид,
что ничего не понял, Мойше сказал:
     -- Я всегда хочу есть. Нас не слишком хорошо кормят.
     Он прекрасно знал,  что мирные жители  тоже не едят досыта,  и  оставил
большую  часть  своей  порции на тарелке.  Жена не ждала  его  и,  наверное,
приготовила обед для двоих на несколько дней. Когда он сказал, что больше не
может съесть ни кусочка, она взглянула на него искоса, но ничего не сказала.
До войны она устроила бы ему целое представление.
     Ривка налила ему стакан теплой безвкусной воды из ведра, и Мойше  сразу
понял, что она кипяченая.
     -- Хорошо, что ты следишь за тем,  что вы пьете, -- улыбнувшись, сказал
он.
     -- Я видела, что  случается с  теми, кто не кипятит воду, -- совершенно
серьезно ответила она. -- Ты ведь все-таки учился на врача, а я твоя жена --
это кое-что да значит.
     --  Хорошо, --  повторил  Мойше  и  отнес  тарелку  и вилку в раковину,
наполненную мыльной водой.
     Он  вымыл тарелку и  положил ее  рядом  с раковиной.  Ривка удивленно и
немного насмешливо наблюдала за ним, и он, оправдываясь, сказал:
     -- Видишь, без тебя мне пришлось кое-чему научиться.
     -- Вижу. -- По ее тону  он  не  понял, одобряет она  его или  возмущена
таким поворотом событий. -- Чему еще ты научился, живя без меня?
     -- Тому, что мне не нравится жить без тебя,  -- ответил  Мойше. С улицы
донеслись  радостные   крики,  кто-то  опять   забил  гол.  Мойше  задумчиво
проговорил: -- Кажется, Рей-вену очень нравится смотреть футбол.
     --  Мы можем  рассчитывать  на то,  что  он некоторое время проведет на
улице и нескоро вернется домой, ты это имел в виду? -- спросила Ривка.
     Мойше радостно закивал. По тому, как его жена захихикала, он понял, что
выглядит довольно глупо.  Впрочем, он  не слишком расстроился, в особенности
после того, как она улыбнулась:
     --  Думаю,   можно.   Нужно   пользоваться   случаем,   когда  он  тебе
представляется.
     Мойше  попытался вспомнить,  когда в  последний раз  лежал  на кровати.
Всего  пару  раз  с  тех пор,  как  его  призвали в армию,  которая отчаянно
сражалась с инопланетными завоевателями, собравшимися покорить Британию. Ему
дали форму, аптечку, нарукавную повязку, противогаз и отправили на поле боя.
Удобства в список необходимых вещей не входили.
     Словно проверяя, что будет, Ривка поцеловала его в бритую щеку.
     -- Колется, --  сказала она. -- Борода мне нравится  больше -- или тебе
придется гладко бриться.
     --  Мне  не всегда удается  добраться до бритвы, -- ответил он. -- Я бы
никогда не расстался с бородой, но иначе противогаз плохо надевается.
     Сейчас, когда он лежал рядом с женой и мог  хотя бы  ненадолго забыть о
войне, ему совсем не хотелось думать ни  о противогазе, ни о том, что  может
случиться, если он неплотно прилегает к лицу. И ему удалось забыть обо всем,
кроме Ривки.
     Но  растянуть счастливые  моменты не стоит и пытаться -- они все  равно
заканчиваются. Ривка  села и начала быстро  одеваться.  Она так и  не смогла
избавиться от воспитанной с детства скромности, а с другой стороны, боялась,
что Рей-вен  выберет самый неподходящий момент, чтобы заявиться домой. Мойше
тоже принялся торопливо натягивать одежду.
     Ривка  застегнула  последний  крючок  на  шее  и, словно  это  движение
означало, что прежний мир, полный опасностей, вернулся, спросила:
     -- На сколько ты приехал?
     -- Всего на один день,  -- ответил Мойше. -- Завтра мне  придется снова
отправиться на юг, чтобы помогать раненым в боях с ящерами.
     --  А  как  там  идут  дела?  --  спросила Ривка.  -- Когда  появляется
электричество и газеты,  нам  сообщают,  что  мы громим ящеров,  как  Самсон
палестинцев, но самолеты  продолжают бомбить Лондон,  артиллерийские  орудия
почти не смолкают, нас обстреливают снарядами. Разве я могу верить тому, что
нам говорят?
     --   Северная  армия  ящеров  разбита  --  _капут_,  --  сказал  Мойше,
использовав  слово,   обожаемое   немецкими  солдатами.  --   Насчет   южной
группировки я ничего не знаю. Я  видел только сражения, в которых участвовал
сам, а это все равно что спрашивать у  рыбешки, какова обстановка на  Висле.
Впрочем, если бы Британия терпела  поражение, ты бы сейчас  разговаривала не
со мной, а с каким-нибудь ящером.
     -- Наверное, -- задумчиво проговорила  Ривка. -- Но после того как люди
проиграли  столько  сражений,  трудно  считать  победой то,  что им  удается
удерживать ящеров на месте.
     --  Если подумать, сколько  армий людей не  смогли не только остановить
продвижение  ящеров,  но  и  просто  его замедлить,  можно считать,  что  мы
одержали  огромную победу. Я не знаю ни одного случая,  чтобы  они  оставили
поле  боя  -- а  на  северных подступах  к  Лондону именно  это и произошло.
Англичане разбили  их наголову. -- Мойше  удивленно покачал головой. -- А мы
думали, что они неуязвимы.
     Неожиданно открылась и с громким стуком захлопнулась входная дверь.
     -- Я  голодный! У нас есть что-нибудь? -- крикнул Рейвен. Мойше и Ривка
переглянулись и расхохотались. Рейвен появился на пороге спальни.
     -- И что это вы  так веселитесь?  -- спросил  он  с возмущенным  видом,
какой бывает у ребенка, который не понял шутки.
     -- Так,  ничего, --  серьезно ответил отец. -- Мы тебя обставили, вот и
все.
     -- В каком смысле? -- спросил Рейвен.
     Ривка быстро посмотрела  на мужа и едва заметно покачала головой. Мойше
снова расхохотался. Он  радовался короткому мгновению счастья,  которое  ему
подарила судьба. Как же хорошо оказаться рядом с женой и сыном! Завтра война
снова  примет его в свои костлявые объятия. Но сегодня он может наслаждаться
свободой.
     * * *
     Внешне  серебристый  металл  ничего  особенного собой  не  представлял.
Казалось даже, будто  сотрудникам Метлаба удалось получить  совсем маленький
образец. Впрочем,  внешний вид не имел никакого значения для генерала  Лесли
Гровса.  Он знал,  что  у  них в  руках:  плутоний, которого  хватит -- если
прибавить  его  к  металлу,  украденному  у  ящеров  немцами  и  русскими  и
доставленному  британцами  в Америку, --  чтобы  сделать  настоящую  атомную
бомбу.
     Он повернулся к Энрико Ферми.
     --  Клянусь  Богом, мы сделали первый, самый  трудный шаг! Дальше будет
легче.
     --  Легче,  но не намного, генерал, -- ответил итальянец.  -- Мы еще не
решили задачу  очистки  плутония,  затем нам  необходимо придумать,  как  мы
сделаем из него бомбу и как доставим ее на место, где хотим взорвать.
     -- Это задачки для инженеров, -- ответил  Гровс.  -- Я инженер; я знаю,
что  мы  с  ними   справимся.  Меня  больше  всего  беспокоили  физики...  Я
сомневался, что нам удастся  получить необходимое количество металла.  -- Он
жестом показал на маленький серебристый комочек.
     -- А со мной все ровно наоборот, -- рассмеявшись, заметил  Ферми. -- Мы
давно поняли, что физика -- штука простая и бесхитростная,  но вот приложить
ее законы к производству бомбы -- это уже проблема совсем другого рода.
     --  Мы  справимся  с любой  проблемой, --  заявил Гровс. -- Мы не можем
позволить себе поступить так же, как русские: один выстрел -- и все, патроны
кончились. Мы будем наносить по ящерам удар  за ударом, пока они не запросят
пощады.
     --  Насколько я  разобрался  в русской модели, удивительно, что бомба у
них  вообще  взорвалась,  --  сказал  Ферми.  --  Устройство  в  виде пушки,
начиненное  плутонием...  -- Он покачал  головой. --  Видимо, они  построили
очень большую пушку,  и  бомба  получила огромное  ускорение.  Иначе реакция
началась бы раньше, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
     -- Думаю, им было все равно, какого  она размера, -- проговорил  Гровс.
-- Они ведь не собирались грузить ее на самолет. -- Он с горечью рассмеялся.
-- Во-первых,  у  них  нет бомбардировщика подходящего размера,  в их машины
даже маленькая атомная  бомба не поместится.  Во-вторых, если бы  даже они и
нашли самолет и засунули в него бомбу, ящеры подстрелили бы  его, прежде чем
он успел добраться до  цели. Так зачем им что-то изобретать, если можно было
построить _очень_ большую установку?
     -- Вот именно,  -- не  стал с ним спорить Ферми. -- Кстати, то же самое
можно  сказать и  про  нас.  Мы  не  сможем перевозить бомбы по  воздуху.  А
доставить их в нужное место, да еще в нужное время будет совсем не просто.
     -- Знаю. -- Гровс потер  подбородок рукой. -- Русские сказали,  что они
оставили бомбу там, где через несколько  часов  должны были появиться ящеры.
Потом  включили часовой  механизм  и стали  ждать  большого _бум_! Нам будет
гораздо труднее отыскать подходящее место.
     -- Чикаго, -- едва слышно сказал Ферми.
     -- Хм-м-м, может быть,  -- согласился с ним Гровс. -- Там нашим ребятам
несладко приходится. Однако я вижу две проблемы: первая  -- доставить бомбу,
когда она будет готова, в Чикаго. Кстати, вывезти ее отсюда хоть куда-нибудь
будет нелегко. А вторая  трудность состоит в том, чтобы отвести оттуда наших
солдат, иначе они пострадают вместе с ящерами.
     -- А  что тут  сложного?  --  спросил  физик.  -- Они просто  отступят,
позволив ящерам продвинуться вперед, -- и тут им крышка!
     Лесли  Гровс  улыбнулся.  Всю  свою  военную  карьеру  Гровс  провел  в
инженерных войсках; он никогда  не вел за собой солдат в наступление -- и не
хотел  бы повести. Но он успел  забыть о стратегии гораздо больше, чем Ферми
когда-либо шал. Кстати,  приятное напоминание  о том, что он тоже кое на что
годится -- а то рядом  с гениальными учеными, которыми  он командовал, Гровс
уже начал страдать комплексом неполноценности.
     -- Профессор, -- как можно терпеливее начал он, -- с тех самых пор, как
ящеры заявились к нам, мы изо всех сил сражались с ними на подступах Чикаго,
а теперь  боевые  действия  переместились  на улицы  города. Если  мы  вдруг
возьмем  и  без всякой  причины отступим, как вы думаете, они  не заподозрят
неладное? Я  бы обязательно  подумал,  что здесь нечистая  игра,  будь я  их
командующим.
     -- Хм-м,  --  протянул Ферми. Несмотря  на  наивность, глупостью  он не
отличался  ни  в  коей  мере.   --  Я  вас  понял,  генерал.  Русские  тогда
полномасштабно отступали,  и  потому ящеры  ничего особенного  не  заметили,
когда проходили мимо места, где те спрятали бомбу. Но если мы после упорного
сопротивления неожиданно покинем свои позиции, они сообразят, что происходит
нечто необычное.
     -- Именно,  -- подтвердил Гровс. -- Вы  все правильно  поняли. Нам либо
придется убедить их в том, что они нас побеждают и мы драпаем...
     -- Не понял? -- перебил его Ферми.
     -- Извините, я хотел сказать, быстро отступаем, -- пояснил Гровс. Ферми
разговаривал по-английски с сильным акцентом, но, как правило,  все понимал.
Гровсу пришлось  напомнить себе,  что  в присутствии физика  ему  стоит быть
поосторожнее с разговорными оборотами. -- Либо мы сделаем так, либо отступим
тайно... может быть, ночью.  По крайней мере, ничего другого мне в голову не
приходит.
     -- Лично я считаю ваш план вполне  разумным,  -- заявил Ферми. -- Когда
мы будем готовы, как вы думаете, его примут в Чикаго?
     -- Должны. Обороной города командуют настоящие профессионалы.
     Впрочем,  уверенности  у  Гровса  не  было.  Ферми  не  слишком  хорошо
разбирался в том, как истинные солдаты выполняют  свою работу.  Да ему и  не
следовало.  Но  ведь  генералы,  командующие   армией  в  Чикаго,   тоже  не
представляют себе, на  что  способна  атомная бомба.  Расчеты  и соображения
кучки  ученых  с  линейками,  а не  с оружием  в руках  могут показаться  им
бессмысленными.
     Гровс решил, что ему следует заняться составлением официального письма.
Не  исключено, что его никто не станет читать, но  там хотя бы будет  стоять
имя  и должность:  бригадный  генерал  армии  Соединенных  Штатов.  А  вдруг
кто-нибудь все-таки призадумается? Наверняка он знал только одно: если он не
сядет за стол и не напишет такого письма, они просто не поймут, с чем  имеют
дело. Человеку действия много знать и не нужно.
     -- Извините, профессор Ферми, -- сказал он и поспешил к выходу.
     * * *
     Его ждала машинистка.
     Атвар  изучал дисплей компьютера, на котором  Тосев-3 медленно двигался
вокруг своего солнца.
     -- Равноденствие, --  сказал  он  так, словно это  было  оскорблением в
адрес Императора.
     --  Да, недосягаемый адмирал.  --  Голос Кирела  тоже звучал не слишком
радостно. Он  облек причину  своего неудовольствия в  слова:  -- В  северном
полушарии,  где  еще  осталось  много  не-империй,  которые нам  не  удалось
покорить, скоро начнется зима.
     Оба высокопоставленных  самца некоторое  время с самым несчастным видом
обдумывали его заявление. Разведывательный зонд,  который  Раса отправила на
Тосев-3 много веков назад, принес  данные о том, что зимой на планете погода
становится исключительно  нестабильной.  Однако Раса оказалась не  готова  к
_таким_ климатическим условиям: все единодушно считали, что завоевание  мира
завершится до того, как климат сможет как-то повлиять на войска. И никто  на
Родине не мог даже предположить, что тосевиты за такое короткое время сумеют
столь  далеко продвинуться вперед на пути технологического  развития.  Кроме
того,  тосевиты  изобрели  устройства,   предназначенные   для  того,  чтобы
справляться   с  возмутительным   разнообразием   замерзшей  грязи  и  воды,
появляющихся  на Тосев-3 зимой, и значительно превосходящие все, что имелось
в распоряжении Расы.
     -- Во  время прошлой  зимы, --  так же  мрачно  продолжал  Кирел, -- мы
потеряли стратегическое преимущество  в большом  количестве  регионов. Когда
наступят  холода,  Большие  Уроды  используют  против  нас множество  самого
разного хитроумного оружия, которого у них не было два наших года назад. Все
это не позволяет мне с оптимизмом ждать результата будущих сражений.
     -- Уверяю  вас, капитан,  я расстался с оптимизмом в  тот самый момент,
когда узнал, что Большим Уродам известно радио,  -- ответил Атвар. -- Однако
должен  вам  напомнить, что мы все-таки  имеем некоторое преимущество  перед
тосевитами.  Мы  нанесли  серьезный урон их производственным  комплексам,  и
теперь они выпускают значительно  меньше оружия,  чем  когда мы прилетели на
планету.
     --   Верно,   но  эффективность   наших   собственных  производственных
комплексов равняется нулю, -- заметил Кирел. -- Мы в состоянии делать больше
боеприпасов, причем  весьма неплохих, хотя нам и приходится использовать для
этих  целей  тосевитские  заводы. Но  кто в  самых  немыслимых фантазиях мог
представить себе, что нам потребуются новые танки и истребители взамен  тех,
что мы потеряли?
     --  Никто,  но реальность именно  такова.  Предвидели мы  такой поворот
событий или  нет --  теперь  не имеет значения, --  проговорил Атвар. --  Мы
значительно  ослаблены  на обоих материках,  а также нам катастрофически  не
хватает противоракетных  снарядов. Нам повезло, что мы вообще  взяли с собой
некоторый запас.  Однако он неуклонно иссякает, а необходимость в ракетах не
становится меньше.
     -- Дойчевиты  -- пусть скорлупа  их яиц станет  такой тонкой, что у них
никогда не будет птенцов,  -- не  только забрасывают нас своими ракетами, но
еще  и начиняют их газами  вместо  обычных взрывчатых  веществ. Такие ракеты
необходимо сбивать  до того, как они  достигнут цели, иначе они  наносят нам
страшный  урон.  Но  количество наших  ракет  резко уменьшается, и скоро  мы
вообще не сможем ничего противопоставить тосевитским смертоносным снарядам.
     -- Нам  удалось вывести остров Британия  из военных действий против нас
на неограниченное время, -- заявил Атвар.
     Это, конечно, правда, но адмирал и сам прекрасно понимал, что несколько
приукрашивает действительность.  Кампания против Британии предпринималась  с
целью  захватить  остров,  однако,  как  и   большинство  планов  касательно
То-сев-3, этот  тоже не выдержал столкновения с  Большими Уродами.  Потери в
живой силе и технике оказались просто возмутительными и  стоили Расе гораздо
больше, чем могла им дать временная нейтрализация Британии.
     После   длительных  раздумий  Кирел  все-таки   сумел   найти   кое-что
положительное в сложившейся ситуации.
     -- Мы  совершенно уверены,  благородный  адмирал, что СССР  имел только
одну  атомную  бомбу,  которую  он  и  использовал  против  нас.  Мы   можем
возобновить наши  операции  на  их территории  --  по  крайней мере  пока не
наступит зима.
     -- Да,  пока в СССР не наступит зима, --  сердито повторил Атвар. -- Но
до  холодов там начинаются дожди,  которые превращают местные дороги  в море
липкой мерзкой грязи. Два  года  назад  осенью,  а потом весной,  когда  вся
замерзшая  вода, собравшаяся  за зиму, растаяла,  болотистая почва доставила
нам немало неприятностей.
     --  Вы  совершенно  правы,  благородный  адмирал, я об этом  забыл.  --
Казалось,  Кирел сжался под  тяжестью  собственной  ошибки.  Но  ему удалось
справиться  с  собой,  и  он  сердито  продолжал:  -- Большие  Уроды  в СССР
представляют собой стадо ленивых, некомпетентных кретинов. Ни  один разумный
не  станет строить дороги, которыми  невозможно  пользоваться  три  четверти
года.
     -- Я бы очень  хотел, чтобы  они  были стадом  ленивых,  некомпетентных
кретинов,  -- ответил  Атвар. -- В  этом  случае  они не смогли бы создать и
взорвать атомную бомбу, пусть и из металла, украденного у нас. На самом деле
--  как нам удалось выяснить у пленных -- дороги находятся в столь плачевном
состоянии из стратегических соображений: чтобы помешать вторжению дойчевитов
с запада. У них имелись все основания опасаться такого вторжения, и принятые
ими меры, вне всякого сомнения, остановили нас.
     -- Вот  именно, --  зашипел Кирел. --  Из  всех тосевитских  не-империй
падение СССР доставило  бы мне самую большую радость.  Я  прекрасно понимаю,
что их император  был всего лишь Большим Уродом, но свергнуть  его,  а потом
убить... -- Его передернуло. -- _Такое_ никогда не  пришло бы в голову самцу
Расы  до  того,  как  мы  прилетели  на  Тосев-3.  А  если подобные мысли  у
кого-нибудь и возникали, эти  самцы остались в столь далеких временах, что о
них уже  все  забыли. Но Большие  Уроды  вновь  возродили ушедшие  понятия к
жизни.
     --  Да,  я знаю,  --  грустно проговорил  Атвар. -- И  боюсь, что  идеи
тосевитов могут заразить нас даже после того, как мы захватим планету, после
того,  как  прилетит   колонизационный  флот.   Работевляне   и  халессианцы
отличаются от нас внешне, но по духу три народа, входящие  в состав Империи,
вполне могли бы вылупиться из одного яйца. А Большие Уроды -- совсем другие,
чуждые нам.
     -- И потому еще более опасные,  -- сказал Кирел. -- Если бы за  нами не
следовал флот колонизации, я бы выступил за стерилизацию Тосев-3.
     --  Да, за это ратовал  Страха, -- проговорил  Атвар. --  Вы разделяете
взгляды предателя?
     Его   голос   прозвучал   очень   тихо,   с  угрожающими   интонациями;
радиопередачи, которые велись  с  территории Соединенных Штатов и  в которых
принимал участие Страха, нанесли немалый урон моральному духу самцов.
     -- Нет, недосягаемый господин адмирал.  Я  сказал:  "Если бы за нами не
следовал  флот  колонизации". Но  именно  его  появление  ограничивает  наши
возможности. --  Кирел  поколебался немного,  а потом  продолжал: --  Как мы
верно заметили раньше, тосевиты, к сожалению, могут действовать без каких бы
то ни  было ограничений.  Если они создадут атомное оружие, они его применят
против нас.
     -- К тому же я сомневаюсь в эффективности использования атомного оружия
в качестве меры, которая  может их  запугать, --  проговорил  Атвар.  --  Мы
разрушили  Берлин, Вашингтон и  Токио. Дойчевиты  и  американцы продолжают с
нами сражаться,  ниппонцы  от них не отстают. Когда советские  Большие Уроды
взорвали свою бомбу, они  заставили  нас приостановить  все  операции на  их
территории  -- причем на  долгое время. Война с примитивными народами должна
проходить совсем по другому сценарию.
     -- Тосевиты сумели научить нас одной очень важной вещи: технологический
прогресс  и политика не  всегда  идут рука об руку, --  сказал  Кирел. -- Мы
считаем,  что  взаимодействие  с другими империями  должно  основываться  на
принципах,  которые описываются  в древних  книгах,  посвященных  предыдущим
завоеваниям. Для Больших Уродов  это факт каждодневной жизни. Неудивительно,
что им гораздо легче манипулировать нами. Клянусь Императором, -- он опустил
глаза, --  так было бы,  даже если  они продолжали  оставаться на том уровне
развития, о котором сообщали наши зонды.
     -- Могло  быть, но тогда они были слабы, --  заметил Атвар. -- А сейчас
они  в состоянии оказать  нам сопротивление.  Рано или  поздно  СССР  сумеет
создать новую атомную  бомбу, или Дойчланд, а может быть, Америка -- и тогда
нам снова  придется  принимать  решение, только  на  сей  раз  гораздо более
трудное.
     -- Да, очень трудное,  --  согласился с ним Кирел.  -- Мы предполагаем,
что дойчевиты, американцы и британцы -- и, разумеется, русские -- продолжают
программу  ядерных  исследований. Но что,  если  мы не  сможем  узнать,  где
конкретно они  проводят свои эксперименты?  С ниппонцами нам просто повезло,
счастливое стечение  обстоятельств,  и только. Мы будем вынуждены уничтожить
какой-нибудь  из городов  в отместку  за то, что  они  используют против нас
атомное оружие?
     --  Такой вариант будет рассмотрен, --  ответил Атвар. -- Нам  придется
изучить множество самых разных вопросов,  над которыми  мы не  задумывались,
когда отправлялись сюда.
     Он вдруг ужасно разволновался. Передвигаться в неизвестном пространстве
Раса умела плохо.  Ей вообще редко приходилось попадать в подобные ситуации,
поскольку  командиры  всегда знали  слабости  своих  солдат  и  противников.
Тосев-3 вынуждал Атвара постоянно принимать решения и делать выбор.
     * * *
     Разрушенный замок из серого камня, перед которым Уссмак  остановил свою
машину, казался невероятно старым. Умом водитель понимал, что превратившееся
в  груду камней  строение вряд  ли простояло больше пары тысяч лет (на самом
деле в  два  раза меньше, если  считать  по меркам Тосев-3) -- одно короткое
мгновение в истории Расы.
     Но  его  народ перестал  строить  подобные  сооружения еще  но времена,
которые давно канули  в  историю. Ни одно из  них  не сохранилось;  об  этом
позаботились   сотни   тысяч   лет   землетрясений,   эрозии  и   постоянных
реконструкций.  Пробираясь вверх по  склону холма к замку в Фарнхэме, Уссмак
чувствовал себя так, будто перенесся в далекие варварские времена.
     К сожалению,  британцы уже  не  те  варвары, что владели  замком. Иначе
Уссмаку  удалось бы перебраться на  другой берег реки, чтобы  отправиться на
подмогу к самцам, наступающим с севера. Сейчас в северной группировке никого
не  осталось  -- кого-то командование успело эвакуировать, но многие погибли
или попали в плен к неприятелю.
     Сидящий в башне Неджас крикнул:
     -- Впереди!
     Уссмак принялся  всматриваться в  узкую щель, пытаясь обнаружить  цель,
которую  увидел командир. Он  ждал,  когда  Скуб  крикнет:  "Обнаружено", но
вместо этого стрелок с сомнением спросил:
     -- Что вы обнаружили, недосягаемый господин?
     -- Группа самцов  тосевитов  идет нам навстречу по  шоссе,  --  ответил
Неджас. --  Ну-ка,  давай  их обстреляем, пусть знают,  что  им  не  следует
открыто разгуливать по дорогам.
     --  Будет   исполнено,   недосягаемый   господин,  --   ответил   Скуб.
Автоматическое устройство направило снаряд  в ствол  пушки.  --  Готово!  --
крикнул  он,  в  следующую  секунду  раздался оглушительный  грохот, и  танк
закачался из стороны в сторону -- такой сильной оказалась отдача.
     Большие  Уроды  двигались вперед разомкнутым  строем,  который делал их
менее уязвимыми  для артиллерийских снарядов. Но снаряд угодил в самую  гущу
толпы, и несколько человек упали. Остальные быстро залегли.
     --  Отлично,  Скуб!  --  вскричал  Уссмак.  --  Один  выстрел, и  ты их
остановил.
     --  Спасибо, водитель, --  ответил  Скуб.  --  Я  не  привык отступать.
Разумеется,  я подчиняюсь приказам ради благоденствия Расы, но отступать мне
совсем не нравится.
     -- Мне тоже, -- поддержал его Уссмак.
     Всякий раз,  когда  ему  удавалось принять небольшую  дозу  имбиря, его
переполняло почти непреодолимое желание устремиться вперед, врезаться в ряды
Больших Уродов,  давить  их  гусеницами  танка, и  чтобы командир и  стрелок
поливали их огнем из пушки. Он знал, что в нем говорит тосевитское зелье, но
желание убивать Больших Уродов от этого не проходило.
     -- Никому не нравится отступать, --  объявил Неджас. --  Команды танков
возглавляют наступление, первыми идут в сражение,  пробивают брешь в обороне
противника,  сквозь которую  могут пройти остальные.  А мы сейчас занимаемся
тем, что стараемся помешать британцам уничтожить нас, и  последними уходим с
поля боя.  Согласен, это трудно,  но если посмотреть правде в глаза, то, что
мы делаем, не слишком отличается от нашей первоначальной задачи.
     -- Вы правы, недосягаемый господин, -- сказал Уссмак, -- но от этого не
становится легче. Прошу  меня простить за  то,  что позволил себе  высказать
свое мнение в столь откровенной форме, недосягаемый господин.
     -- Я тебя прощаю, водитель,  но хочу еще раз напомнить  о том, какую мы
здесь выполняем  задачу, -- заявил Неджас. --  У  Расы  на  острове Британия
имеется всего одно посадочное поле: оно находится к  югу отсюда, недалеко от
моря, в местечке, которое называется Тангмер. Если нам удастся не подпустить
туда британцев, мы  сможем  получать боеприпасы и  все необходимое, а  также
вывозить раненых и убитых самцов.
     -- Вы правы, -- повторил Уссмак.
     Он, безусловно, понимал, почему и что они делают, но не мог смириться с
тем,  что  Раса уступает  свои  позиции тосевитам.  Дойчевиты,  возможно,  в
техническом смысле лучшие солдаты, чем британцы, но здесь каждый тосевит вне
зависимости от того, служит он в армии или нет, является  врагом Расы. Он не
чувствовал ничего подобного ни в СССР, ни во Франции; там всегда  находились
желающие помогать армии завоевателей. В Британии дело обстояло иначе.  Здесь
тосевиты сражались до последней капли крови.
     Словно подслушав его мысли, Неджас сказал:
     -- Мы не  можем позволить им  подобраться к  Тангмеру на артиллерийский
выстрел.  Иначе они обстреляют посадочную полосу  снарядами  с газом.  -- Он
немного  помолчал, а потом добавил:  --  Судя по тому, что я слышал, нам еще
повезло.  Дойчевиты  используют газ,  по  сравнению с  которым  этот кажется
безвредным: один вдох, и ты замертво валишься на землю.
     -- Недосягаемый господин, -- начал Уссмак, -- если считается, что _нам_
повезло, тогда мне жаль тех, кто сражается с дойчевитами.
     -- Мне тоже, -- сказал Скуб, а затем, повернувшись к Неджасу,  спросил:
--  Я  вижу Больших Уродов  на поле  и дороге, к северу от нас. Угостить  их
парочкой снарядов?
     --  Цели  выберешь сам,  Скуб,  --  приказал  командир танка. --  Помни
только, что наши запасы снарядов не пополняются, а мы должны удерживать  эту
позицию до тех пор, пока не получим приказ отступить дальше. Возможно, когда
подойдет  наша очередь  эвакуироваться. Однако  сначала командование вывезет
пехоту. Мы, по крайней мере, защищены броней.
     -- В тех местах, где мы начинали кампанию на Тосев-3, -- сказал Уссмак,
и  его слова сопровождал грохот пушки,  -- один наш  танк мог стоять посреди
открытого поля и без  помех обстреливать все вокруг. --  Он тяжело вздохнул.
-- Теперь все изменилось.
     -- Здесь уж точно, -- заметил Неджас. -- В Британии вообще нет открытых
пространств.  Тут  повсюду  деревья, живые  изгороди,  каменные  ограды  или
здания, где  могут  прятаться  Большие Уроды. Когда  мы приземлились, у  них
практически  не было противотанкового оружия, ничего,  кроме больших  пушек,
которые легко заметить и  нейтрализовать. А теперь любой вражеский пехотинец
может вооружиться ракетой или дурацкой взбивалкой для яиц, которая еще имеет
пружину...  они  не опасны  для нас, когда нападают  спереди, -- и  они  это
сообразили. Ударами  сзади и  с боков  британцы вывели из строя  достаточное
количество машин.
     Скуб чуть  повернул башню в сторону и снова выстрелил. Два других танка
заняли  позицию  ниже  по   склону,  ведущему  к  замку  Фарнхэм.  Они  тоже
обстреливали наступающих британцев. Снова  и снова тосевиты падали на землю,
снова и снова  те, кому посчастливилось остаться в живых,  поднимались и шли
вперед.
     -- Жаль, что среди руин и в городе засело так мало наших пехотинцев, --
заметил Уссмак. -- Кое-кому из Больших Уродов удастся пройти мимо них -- как
вы верно заметили, недосягаемый господин, -- и тогда они атакуют нас.
     Никто  из  его  товарищей  не  стал  спорить.  Наверное,  то  же  самое
чувствовали тосевиты,  когда Раса высадилась  на Тосев-3  и одерживала  одну
победу за другой: страшное ощущение безнадежности сопротивления и  осознание
того, что, несмотря на все  твои попытки, что-нибудь  обязательно пойдет  не
так и ты умрешь или станешь инвалидом.
     С юга прилетели истребители, они принялись сбрасывать на Больших Уродов
бомбы  и  стрелять.  Серия таких  налетов,  совершенных  большим количеством
истребителей, положила бы конец существованию Британии, но у Расы не было ни
самолетов, ни снарядов, которыми они могли бы распоряжаться столь щедро.
     Следовательно, Британия будет жить. А это, скорее  всего, означает, что
армия   Расы  в  Британии  погибнет.  Уссмак  отчаянно   хотел  имбиря.  Без
тосевитского зелья этот мир  давил на него, казался мрачным, отвратительным,
холодным  местом  --  впрочем, даже и  с имбирем  он  оставался  холодным  и
неприветливым. Но когда ему слишком долго не  удавалось принять дозу имбиря,
все вокруг представлялось в самых мерзких красках.
     Стоило ему  об  этом подумать, как в  бок танку, стоящему чуть  ниже на
склоне,  попал снаряд.  Хуже  всего  в  британских  противотанковых  бомбах,
которые  запускались   при   помощи  пружинного  механизма,   было  то,  что
определить, откуда ведется обстрел, не представлялось возможным.
     К  счастью,  бомба  не пробила  броню  -- возможно,  попадание  было не
прямым. После взрыва  в небо не взвился  столб дыма, не открылись  люки,  из
танка  не выпрыгивали самцы.  Вместо этого  башня  повернулась  на  четверть
круга.  Сердито  застучал пулемет, но  среди  руин замка  Уссмак не  заметил
никакого движения.
     -- Оружие Больших Уродов с каждым днем  становится все лучше, -- сказал
он. --  А мы сражаемся тем же,  что у нас имелось в самом начале кампании, к
тому же наши запасы катастрофически  уменьшаются. То,  что мы производим  на
тосевитских заводах,  никуда  не годится, да и мало его.  Почему бы  нам для
разнообразия не изобрести что-нибудь новенькое?
     Ни Неджас,  ни  Скуб ему  не ответили. Впрочем, в этом не  было никакой
необходимости, он сам ответил  на свой вопрос.  Раса с  опаской относилась к
новым  изобретениям.  Когда  они появлялись, результаты  вводились  в  жизнь
Империи  понемногу,  медленно, шаг за шагом, чтобы не нарушить стабильность.
Надежность ценилась выше скорости. Эта система  прекрасно работала целых сто
тысяч лет. Но на То-сев-3 дала сбой.
     Товарищи Уссмака  не  ответили  ему  и  еще по одной  --  гораздо более
серьезной -- причине. Они пытались найти вражеского самца, который выстрелил
в соседний танк. Уссмак выглянул в щель, но его обзор был ограничен, и он не
надеялся на то, что ему удастся заметить опасного тосевита.
     Он  услышал  металлический  щелчок -- Неджас  высунулся  наружу,  чтобы
получше рассмотреть окрестности.  Именно так и  должен  себя  вести  хороший
командир танка. Разглядывая мир  через перископ танка,  невозможно  получить
полную картину и в полной мере оценить обстановку.
     Но,  высунувшись наружу,  ты подвергаешь  свою жизнь  опасности. Так  и
получилось  --   увидев   Неджаса,  британцы   моментально   принялись   его
обстреливать. Две  пули  отскочили  от  башни,  еще  одна пронеслась мимо, а
Неджас нырнул внутрь и с грохотом захлопнул за собой люк.
     --  Мне не  удалось разглядеть  Больших Уродов,  --  сказал он, пытаясь
отдышаться.  --  Но они, наверное, меня видели.  Надеюсь,  ребята из другого
танка прикончили самца, который их обстрелял. Если нет...
     --  Тогда  мы об этом  очень  скоро узнаем, --  закончил за него Скуб и
рассмеялся. --  Я  даже  представить себе не могу, где  он находится. Ловкий
Урод! Сейчас на планете Тосев-3 не  осталось неопытных воинов -- ни с их, ни
с нашей стороны.
     Уссмак был жив и,  наверное, неплохо знал  свое дело -- по крайней мере
по меркам  Скуба. Как  же ему  хотелось  имбиря! Он  печально  зашипел.  Под
действием наркотика он  представлял, как с оружием в руках  крушит врага, --
но  ни  единого раза не выступил в  роли  изобретателя. Почему-то фантазия и
тяжелая работа в лаборатории никак не соединялись в его сознании вместе.
     Ему  показалось, что он заметил  какое-то  движение в  куче обломков на
самой границе  поля  зрения. Он  повернул голову,  принялся всматриваться  в
нужном направлении. Ничего.
     Уссмак  собрался рассказать своим товарищам о том, что  ему показалось.
"Лучше  перестараться  --  когда  речь  идет  о  безопасности".  Этот  закон
внедрялся в сознание самцов  Расы с того самого момента, как они вылуплялись
из  яйца.   Дома   он  означал   необходимость   избегать   дискомфорта  или
неприятностей. Здесь -- позволял остаться в живых, а не закончить свои дни в
мучительной агонии.
     Но прежде чем он успел открыть рот, Скуб застрочил из пулемета.  На пол
посыпались горячие гильзы от патронов
     -- Готов,  я его  достал! --  вскричал Скуб с таким  восторгом,  словно
попробовал  имбиря. --  Тосевит с винтовкой, может  быть, тот, что стрелял в
вас, недосягаемый господин.
     -- Туда ему и дорога, -- сказал Неджас.
     Башня  танка,  в  который угодила бомба, снова повернулась  на север, и
орудие принялось обстреливать наступающих  британцев. Огонь, вырывающийся из
жерла  пушки,  дым  и  фонтаны  земли,  вздымающиеся в  небо  после  каждого
выстрела, теперь почти не  производили  впечатления на Уссмака.  Вооруженные
тосевиты  уже вошли в  Фарнхэм  и  неуклонно  приближались  к танкам,  точно
кусачие  насекомые,  которые  умудряются  найти щелочку  между  чешуйками  и
вонзить  в  нее  свои  длинные носы.  И как ни старайся, избавиться  от  них
невозможно.  Единственное,  что  помогает,  это специальный распылитель,  но
здесь, на Тосев-3, _насекомые_ имели при себе отравляющий газ.
     Бах-бабах!
     В первый  момент Уссмаку показалось, что выстрелила  их пушка,  но танк
накренился вбок,  и на панели  загорелись аварийные  огоньки.  Завыл  сигнал
тревоги,  да  так громко, что  ушные  диафрагмы Уссмака обиженно  задрожали.
Значит,  в  машинном  отделении начался пожар,  с  которым  не  в  состоянии
справиться система безопасности, следовательно, танк может вспыхнуть в любой
момент.  Кислород  не  так  быстро взрывается, как  углеводородное  топливо,
которое используют  Большие  Уроды,  но  зато  он  отлично  горит. О, как он
горит...
     Эти мысли промчались в голове Уссмака быстрее молнии. Прежде чем Неджас
крикнул: "Наружу!"  -- Уссмак открыл люк у себя над  головой. Он  задержался
лишь затем, чтобы прихватить маленькие `флакончики  с имбирем, засунул их за
пояс  и только потом взял  оружие.  Затем,  не теряя  времени,  начал быстро
выбираться из танка.
     Мимо его головы пронеслась пуля, так близко, что он почувствовал -- или
ему только  показалось? --  что его  обдало  ветром. Уссмак  соскользнул  по
гладкому боку  танка,  спрыгнул на развороченный  асфальт -- тело их  машины
защищало его от тосевитского стрелка.
     Скуб уже лежал на земле.
     -- Здесь нельзя оставаться,  -- сказал  он и принялся дико озираться по
сторонам.  -- Танк  взорвется, как только огонь  доберется  до снарядов  или
топливного  бака  или  если  проклятый  тосевит  швырнет еще  одну  бомбу  в
оружейный отсек.
     -- А то я  не знаю, -- ответил Уссмак. -- Где  командир?  И тут  на них
сверху  свалился  Неджас. Из  аккуратной  дырочки  в его левой руке сочилась
кровь.
     --  В  меня попали,  когда  я  начал  вылезать  наружу, --  сообщил он,
стараясь  не показывать, что ему  очень больно. Скуб потянулся за бинтом, но
Неджас остановил его. -- Сначала нужно убраться отсюда.
     Командир  помчался прочь от поверженного танка, стараясь двигаться так,
чтобы машина оставалась между ним и  тосевитами. Уссмак и Скуб не отставали.
Уссмак  с  удовольствием  начал  бы  отстреливаться,  но  тогда врага быстро
сообразят,  где он  находится.  А ему хотелось только  одного --  чтобы  они
навсегда забыли о его существовании.
     Бах-бабах!
     Снаружи  звук был  совсем  не  таким,  как  изнутри, но  все  равно  не
оставалось сомнений,  что тосевиты снова швырнули в танк  бомбу -- Уссмак  и
его товарищи успели вовремя убраться подальше. Повернув один  глаз назад, он
увидел, что машину охватило пламя. Внутри начали  нагреваться снаряды, и  из
люка вырвался столб черного дыма.
     Наконец  команды  двух других  танков сообразили, что у  них за  спиной
что-то  происходит,  перестали  обстреливать  наступающих Больших  Уродов  и
перенесли огонь  на  Фарнхэм,  стараясь  поразить вражеских солдат,  которые
мельтешили среди руин.
     Уссмак сомневался, что им удастся уничтожить тосевитов. Впрочем, сейчас
ему было  все  равно.  До  тех пор пока Большие  Уроды вынуждены  прятаться,
спасаясь   от  огня  двух  уцелевших  танков,  он  мог  чувствовать  себя  в
относительной безопасности. Теперь он надеялся только на небольшую передышку
-- больше не на что.
     Неджас нырнул за два больших каменных обломка, которые взрывом оторвало
от стены замка. Уссмак и Скуб последовали за ним и прижались к земле, словно
вдруг превратились  в диких  зверей,  спасающихся  от охотников.  "А чем мы,
собственно,  отличаемся от несчастных  животных,  убегающих  от  смерти?" --
подумал Уссмак. Лишившись защиты брони танка, да  еще  когда вокруг свистели
пули, он  чувствовал  себя обнаженным и  ужасно уязвимым,  словно несчастная
устрица, вырванная из своей раковины.
     -- Давайте посмотрим, что у вас  тут, недосягаемый  господин, -- сказал
Скуб и показал на рану Неджаса.
     -- Неджас протянул руку. Глаза у него затуманились, а когда он собрался
что-то  сказать,  ему  удалось   издать   лишь  тихое   шипение.  Внутренняя
поверхность рта у него была розового цвета, он потерял совсем немного крови,
но выглядел очень плохо.
     -- Шок, -- с беспокойством заметил Уссмак.
     -- Да,  --  согласился  с  ним Скуб, который  начал бинтовать рану.  --
Надеюсь,  кто-нибудь из  самцов уцелевших  танков вызовет по радио  вертолет
спасателей; наш танк только что  сгорел. -- Он посмотрел на Неджаса. -- Если
нам придется выбираться  отсюда... он нас задержит,  если не  придет в себя,
конечно.
     Спасательный вертолет  так  и  не появился. Неджас  был практически без
сознания.   Уссмак   уже  не   сомневался,   что   им   придется   спасаться
самостоятельно,  а значит,  нужно, чтобы Неджас взял себя  в руки и шел сам.
Если  они  попытаются его  нести, получится очень  медленно, к  тому же  они
превратятся  в  удобную мишень  для Больших  Уродов,  которых  вполне  могут
встретить  по  пути. Мысль о  том, что  командира можно  оставить здесь,  не
приходила ему  в голову; несмотря на все, что ему  довелось пережить, Уссмак
оставался отлично выученным солдатом Расы.
     Но  как  заставить  Неджаса  встать?  Скуб  беспомощно  оглядывался  по
сторонам, возможно, искал самцов,  которые могли  бы им помочь. Уссмак знал,
что помощи ждать  неоткуда,  разве что  тосевиты взорвут еще один танк -- но
тогда в спасающемся экипаже наверняка будут свои собственные раненые.
     Неожиданно  ему  в голову  пришла  отличная  идея.  Он  засунул руку  в
мешочек, в котором держал имбирь, достал флакон и высыпал немного порошка на
ладонь.  Скуб удивленно уставился на него,  но он,  не  обращая  на  стрелка
никакого внимания, поднес руку к носу командира и сказал:
     -- Недосягаемый господин, попробуйте вот это.
     Больше всего он боялся, что командир ушел от них так далеко, что просто
не услышит его или не пожелает отвечать. Но Неджас  высунул раздвоенный язык
и слизнул  почти весь имбирь  с ладони Уссмака. А тот стал напряженно ждать,
что будет дальше.
     Мембраны,  закрывавшие глаза  Неджаса,  неожиданно  открылись, и Уссмак
увидел  сияющий  взгляд  своего командира. Он  снова  высунул язык  и слизал
остатки имбиря.
     --  Во  имя  Императора,  что  это  такое?  --  спросил  он.  --  Какая
замечательная штука!
     Скуб опередил Уссмака.
     -- Тосевитское зелье, верно? То, от которого у нас столько проблем?  --
Он  наставил  один глаз  на Уссмака.  --  Зачем  оно тебе? Принимать  имбирь
запрещено правилами, а виновные караются законом.
     -- А. ты как думаешь,  зачем оно мне? -- резко спросил Уссмак, которого
страшно  разозлил глупый  вопрос стрелка.  -- Я очень люблю  имбирь, понятно
тебе? А другого способа заставить нашего командира прийти в себя не было. --
Он взглянул на  Неджаса. -- Извините, недосягаемый господин. Думаю, мы решим
все наши  проблемы  позже. Если бы я не дал вам  попробовать  имбирь,  мы бы
погибли.
     --  Ты правильно сделал, -- заявил Неджас, и Скубу пришлось  замолчать.
Голос командира звучал ровно  и  уверенно, его  переполняла энергия.  А ведь
всего  несколько минут назад он  был практически без  сознания. Казалось, он
вообще забыл о своей ране. -- Если мне удастся добраться до чудесного зелья,
у нас его  будет столько, что мы сможем с  легкостью изгнать самцов  Больших
Уродов из этого мерзкого городка.
     Скуб  изумленно уставился на командира, словно решил, что  имбирь лишил
его способности соображать.  Впрочем,  в  определенной степени  так и  было.
Уссмак   вспомнил,  что  чувствовал,   когда   впервые   попробовал  имбирь:
уверенность в собственной  непобедимости, несмотря ни на  какие препятствия.
Он уже  достаточно долго принимал тосевитское зелье и в  отличие  от Неджаса
понимал, что это иллюзия.
     -- Недосягаемый господин, -- мягко проговорил он,  --  вы остались сами
собой,  ничего  не  изменилось,  несмотря  на  то  что тосевитское  растение
заставляет  вас думать  иначе.  Используйте логику -- если  сможете:  мы  не
смогли  изгнать  Больших  Уродов из  Фарнхэма  с  помощью  танка, теперь  мы
лишились танка, и нам нужно как можно скорее отсюда выбраться, чтобы  вами и
вашей  рукой занялись специалисты. Имбирь гонит ваши мысли вперед. И создает
иллюзию, что вам в голову приходят потрясающие, невероятные мысли, но это не
так.
     Неджас помолчал немного, а потом проговорил:
     -- Ты прав, нужно отсюда уходить. Логика -- великая вещь.
     Уссмак не знал, насколько его командир в состоянии мыслить разумно,  но
ему  нужно было  заставить Неджаса встать и постараться уйти от Фарнхэма как
можно дальше, прежде  чем  действие имбиря  закончится и  раненого  придавит
ощущение невыносимой тоски.
     Не сказав ни слова, Неджас сорвался с места и помчался на юг в  сторону
другой кучи обломков. Землю у его ног вспорола  пуля, еще одна высекла искры
из камня у него за спиной. Огромным прыжком он добрался до нового укрытия.
     -- Давайте! -- крикнул он своим товарищам. -- Все так просто!
     Уссмак пожалел, что не принял небольшую дозу  имбиря; он придал  бы ему
сил и уверенности -- и смелости пробежать по открытому пространству.
     -- Иди, -- сказал Скуб. -- Я тебя прикрою.
     Он сделал несколько выстрелов, когда Уссмак сорвался с места и метнулся
за камни. Затем пришла очередь Уссмака прикрывать стрелка.
     Они  перебегали от одной кучи мусора  и обломков к другой, добрались до
замка  и помчались  из Фарнхэма на юг. Домики, не  разрушенные массированным
обстрелом  и  бомбардировками, казались чистенькими  и удобными,  по крайней
мере  по  тосевитским меркам.  Прячась между  ними, Ус-смак думал только  об
одном:  когда же  его  настигнет  пуля, приближения которой ему не  дано  ни
услышать, ни увидеть?  Неожиданно  он вдруг представил себе,  что  чувствует
тосевит,  которого  выгнали  из  его  уютного дома.  Да,  конечно, он  будет
сражаться с захватчиками до последней капли крови.
     Дома  закончились,  и трое самцов оказались  на открытом  пространстве.
Уссмаку это совсем не понравилось, потому что спрятаться было негде. А враги
-- кто знает, сколько их? -- могут затаиться где  угодно, например  за живой
изгородью,  разделяющей  крошечные поля.  Уссмак разглядывал ее со смешанным
чувством страха  и  уважения. Густые заросли появились  тут  давным-давно, и
даже танк пробирался через них с огромным трудом.
     Впрочем, его беспокоила не только живая изгородь. Как он и предполагал,
действие  имбиря закончилось,  и Неджас начал погружаться в пучину  отчаяния
Неожиданно он безвольно повалился на асфальт и простонал:
     -- Я больше не могу. Да и какой смысл идти дальше?
     -- Вот, недосягаемый господин, примите еще. -- Уссмак достал имбирь.
     Он не знал, можно  ли давать тому,  кто попробовал зе