о
берет похож на коровью лепешку, надетую на голову. Впрочем, по большей части
он все равно его носил; сейчас береты во Франции украшали  головы  тех,  кто
поддерживал виши, -- именно то, что нужно.
     Завод  находился  на улице  Де-ла-Круа-Верт,  в северо-восточной  части
города. По дороге к ней Ягер и Скорцени миновали  театр и Национальный парк.
Они шли  не спеша, засунув руки  в карманы, словно им  было совершенно нечем
заняться. Скорцени подмигнул хорошенькой девушке, та вздернула носик и гордо
прошествовала мимо. Скорцени громко расхохотался.
     Когда Ягер и Скорцени подошли к заводу по производству противогазов, из
ворот выезжали грузовики. Они направлялись на восток, чтобы спасти ящеров от
немецкого газа. Сам завод располагался в огромном, малопримечательном здании
из оранжевого кирпича. Снаружи здание не производило никакого впечатления, и
только охрана  с  оружием  в  руках указывала  на то,  что здесь размещается
что-то очень важное.
     Ягер даже головы не повернул в  сторону  ящеров-охранников, лишь искоса
взглянул  на  них,  когда  они  со  Скорцени  проходили  мимо.  Что касается
Скорцени, тот вел  себя так, словно шел мимо пустыря.  Природа наградила его
высокомерием и завышенным самомнением, но дело свое он знал великолепно.
     Они  с Ягером позавтракали в маленьком  кафе, в нескольких кварталах от
завода. Жаркое из цыпленка -- практически без цыпленка -- было ужасным, даже
по  меркам  военного времени,  но  вино, которое  здесь  подавали, оказалось
просто  превосходным.  После  нескольких  стаканов вы  переставали  замечать
одинокие плевочки моркови  и картошки, которые составляли компанию крошечным
кусочкам курицы -- или кролика, а может быть, кошатины.
     Закончив есть, Ягер и Скорцени тем же путем отправились домой. Ящеры не
обращали на них никакого внимания. Скорцени принялся  насвистывать, но через
несколько тактов Ягер сильно пихнул его локтем в бок -- Скорцени насвистывал
веселую немецкую песенку.
     Оказавшись  в  квартире,  Скорцени начал от нетерпения  подпрыгивать на
месте, точно ребенок, получивший новую игрушку.
     -- Я  хочу  заняться ими  прямо сейчас! --  говорил он.  --  Ну, давай,
сейчас! Хочу сейчас!
     --  Лучше  подождать ночи,  -- без устали  твердил ему Ягер.  -- У  нас
больше  шансов,  что  никто  не  заметит,  как мы  устанавливаем  миномет  в
Национальном парке.
     -- Но они скорее обратят внимание на двух парней, которые  что-то тащат
на себе ночью, -- возражал Скорцени. -- Если куда-то идешь  с  ящиками средь
бела дня --  ты рабочий.  Если  таскаешься с  ящиками и  коробками по ночам,
лучшее, что про тебя подумают:  ты грабитель, который отправился  на дело. А
не повезет, прохожие  решат, что ты уже все провернул, и попытаются отнять у
тебя добычу.
     --  Нет, -- стоял на  своем Ягер. -- Парк  недалеко  от  нашего дома --
именно  по этой  причине мы и сняли здесь  квартиру. Мы  прихватим все  наше
имущество за один раз, устроимся в чудесных зарослях вязов, которые нашли, и
начнем  стрелять. Мы  выпустим восемь или десять снарядов за  одну минуту, а
потом сделаем оттуда ноги. По-моему, отличный план.
     --   Было  бы  здорово  посмотреть,  как  они  взлетят  на  воздух,  --
мечтательно проговорил  Скорцени. --  Боюсь, не удастся  нам полюбоваться на
дело  рук своих. Уходить из города  придется так, чтобы оказаться  как можно
дальше от завода.
     --  Почему? --  с  деланно  удивленным  видом  спросил Ягер.  -- Только
потому, что мы сбросим на  завод  и окрестности десяток бомбочек, начиненных
табуном  [<i>Нервно-паралитический  газ</i>]?  Подумаешь,   постараемся  просто  не
дышать, когда будем проходить мимо, и все.
     -- Ты прав, может  быть, нам удастся проскочить. -- Но прежде  чем Ягер
начал возмущаться, Скорцени расхохотался. -- Да шучу я, сынок. Шучу.
     -- С табуном шутки плохи.
     Ягер бросил  опасливый взгляд на  снаряды с отравляющим газом,  которые
они со  Скорцени  пронесли  через границу из Германии во Францию  под  самым
носом  у ящеров. Если  хотя бы в  одном из  них  нарушилась  герметичность и
произошла утечка газа, Ягер никогда не добрался бы до Альби.
     -- Ну, с  этим не поспоришь, --  ответил Скорцени. -- Жуткая штука, тут
ты прав. Фюрер  не  собирался его  использовать, даже  против  ящеров,  пока
Британия не начала швырять в них бомбы с ипритом. Думаю, тогда он решил, что
и ему можно.
     --  Фюрер знает, как действует отравляющий  газ, -- сказал Ягер. --  Он
ведь побывал в окопах Франции.
     Он помнил ту  войну.  Крики страха, которые раздавались со всех сторон,
когда  начинали  падать  бомбы,  начиненные  газом,  попытки быстро  достать
противогаз и натянуть его на лицо, прежде чем щупальца отравляющего вещества
доберутся до тебя и начнут пожирать твои легкие, вопли  твоих  товарищей, не
успевших  надеть спасительную  маску...  Ты задыхаешься  в липнущем  к  лицу
противогазе, каждый вдох дается с трудом, и ты  готов сорвать его -- и  будь
что  будет,  потому  что больше  нет  сил терпеть.  Прошло четверть века,  а
воспоминания о  тех минутах остались такими же живыми и  яркими,  словно все
произошло вчера, настолько яркими, что Ягер почувствовал, как его охватывает
страх, а по спине побежали струйки пота.
     --  Ладно,  Ягер,  -- проворчал Скорцени, -- сделаем по-твоему, сегодня
ночью, когда  будет темно и тихо. Не  похоже,  что  небо затянут тучи, а нам
будет только на руку, если мы сможем увидеть сквозь деревья Полярную звезду.
Самый лучший ориентир,  когда идешь на  север, лучше компаса, в  особенности
если кто-нибудь испортил наши метки.
     -- Точно, -- сказал Ягер.
     Место для миномета они выбрали заранее. Благодаря отличным картам Альби
и французским  друзьям  (нет, партнерам: французы были врагами  виши,  когда
Петен   стал   сотрудничать  с   немцами,   и   остались   таковыми,   когда
коллаборационисты  примкнули  к  ящерам)  они  знали  точное  расстояние  от
Национального  парка  до  завода по  производству противогазов.  Нужно  было
только навести миномет в нужном направлении, прицелиться и начать стрелять.
     Чтобы убить время до наступления ночи, они играли в скат. Как и всегда,
Скорцени выиграл у  Ягера,  впрочем, они играли на франки, так что потери не
казались Ягеру реальными.  Ягер считал, что хорошо  играет в карты,  и порой
ему казалось,  что  Скорцени  мухлюет. Однако  ему  ни разу не  удалось  его
поймать, да и Скорцени непременно обратил бы все в  шутку. Так что ничего не
поделаешь.
     Когда спустились сумерки и небо стало  пурпурно-серым, Скорцени засунул
карты в карман и сказал:
     -- Приготовить ужин?
     --  Мне  казалось,  ты хотел  уйти  сегодня ночью, -- ответил  Ягер,  и
товарищ по оружию наградил его мрачным взглядом.
     Как и всякий человек, который проводит много времени вне дома, Скорцени
научился относительно прилично готовить: жареное  мясо, жаркое...  Он бросал
все, что оказывалось  у него под рукой,  в котелок и немного  тушил на огне.
Ягер  особыми  талантами  в  этой  области  не отличался  и  просто  кивнул,
предлагая Скорцени заняться делом.
     Впрочем, не  нужно особого таланта,  чтобы смешать бобы,  капусту, лук,
морковку  и картошку.  Жаркое получилось  скучным  и совсем не  вкусным,  но
утолило  голод. А  сейчас  Ягера ничто другое не  интересовало. В  квартире,
которую  они  снимали,  окна  закрывались  плотными  черными  маскировочными
шторами,  и после ужина Ягер включил свет, предоставив Скорцени  возможность
выиграть у него еще немного дурацких алюминиевых денег.
     Семь,  восемь,  девять,   десять,  одиннадцать...  время  тянулось  так
медленно,  что  казалось,  будто оно  остановилось. Когда  пробило  полночь,
Скорцени надел на  спину большой  холщовый  мешок  с деталями  от  миномета,
килограммов тридцать -- не меньше, а Ягер взял рюкзаки со снарядами, которые
они со Скорцени принесли из Германии.
     Они  аккуратно  закрыли  за собой  дверь,  спустились  по  лестнице  и,
стараясь не  шуметь, вышли на улицу. Время  от  времени металлические детали
стукались друг о друга, и им казалось, что  звук разносится по всему спящему
городу. "Интересно,  сколько человек сейчас пялится на нас в окна?" -- думал
Ягер, шагая по авеню дю Марешаль Фош в сторону Национального парка.
     А еще  он постоянно задавал себе один и тот же вопрос  -- удастся ли им
вообще  добраться до  парка. Снаряды и запалы в его рюкзаке весили немало, а
он не отличался могучей силой Скорцени.
     Он с трудом переставлял ноги, но упрямо шагал вперед, когда они наконец
подошли  к  парку.  Неожиданно  послышался шорох  в кустах, и  Ягер  тут  же
выхватил пистолет, который носил за поясом брюк.
     --  Какая-то  парочка  развлекается, --  тихонько  хохотнув,  прошептал
Скорцени. -- Может, два мужика, только здесь слишком темно, и я не вижу.
     На  окруженной со всех сторон деревьями крошечной полянке,  которую они
выбрали заранее, влюбленных парочек не было, и Ягер с  облегчением вздохнул.
Как-то раз утром он нашел здесь брошенное письмо на французском языке.
     -- Нам не понадобится ни компас, ни Полярная звезда, -- сказал он.
     За несколько дней до этого Скорцени вымазал белой  краской ветку дерева
в  роще. Установить подставку на серый камень, спрятанный в траве, направить
дуло в сторону ветки, помеченной белой краской, -- и ящеры, а с ними и люди,
работающие на них, получат по заслугам.
     Скорцени принялся  собирать миномет, ободрал в темноте костяшки пальцев
и тихонько выругался. Он столько раз делал это в их маленькой квартирке, что
куча  невинных  на вид  деталей  почти мгновенно превратилась в смертоносное
оружие.  Скорцени сориентировал  его,  руководствуясь  белой  веткой,  затем
подправил  прицел.  Наконец он  удовлетворенно  фыркнул и  начал настраивать
миномет на необходимое расстояние.
     Ягер тем  временем вынимал из рюкзаков снаряды и раскладывал их рядом с
минометом. Даже если  не знать, что находится внутри, с одного взгляда  было
ясно: хорошего от них не жди.
     -- Подержи мне зажигалку, -- попросил Скорцени. -- Нужно убедиться, что
я правильно прицелился. Не хочется промахнуться.
     -- Совсем не хочется.
     Ягер вытащил из кармана зажигалку, вспыхнул маленький язычок пламени, а
сам  Ягер затаил  дух -- ему вдруг  показалось, что прямо  на  него наведено
орудие  танка ящеров. Впрочем, если они услышат топот ног, приближающийся  к
роще, и вопрос:  Qu'est-ce que c'est? [<i>Что здесь такое? (фр.)</i>] -- этого тоже
хватит.
     Казалось,  прошла  уже  целая вечность  --  а  на самом деле, наверное,
полминуты, -- когда Скорцени сказал:
     -- Порядок. Можешь погасить.
     Ягер быстро спрятал зажигалку в карман. Сердце отчаянно билось у него в
груди,  Ягеру чудилось,  будто  стук разносится по  всему  парку. Через пару
минут здесь начнется такой грохот, что он заглушит все остальные звуки.
     Скорцени тихонько хлопнул его рукой по спине, и Ягер решил, что получил
сигнал действовать. Он схватил снаряд и засунул его в миномет.
     Бабах!
     Раздался  такой оглушительный  грохот,  что  Ягер  вздрогнул. Когда  он
стрелял из танка, от внешнего мира его отделяло несколько сантиметров брони.
Он схватил второй снаряд, послал его вслед за первым.
     Бабах!
     Между выстрелами  он отчаянно пытался услышать сквозь звон в ушах крики
и  выстрелы французских солдат. Ничего  он не услышал и молил  всех  святых,
чтобы  это не оказалось иллюзией.  Ягер принес в  парк двенадцать снарядов и
надеялся, что им удастся использовать  большую часть,  прежде чем поднимется
шум. Им потребовалось около минуты, чтобы расстрелять все.
     Скорцени снова хлопнул  его по спине, на сей раз так сильно, что Ягер с
трудом удержался на ногах.
     -- Когда-нибудь  я возьму тебя в  свой  отряд минометчиков!  --  заявил
эсэсовец, прижав губы к уху Ягера.
     -- Я страшно рад, --  без особого энтузиазма ответил  Ягер.  --  Давай,
пора возвращаться, а то кто-нибудь нас тут заметит и сообразит, что к чему.
     -- Минутку.  -- Скорцени схватил миномет,  несмотря  на то что по плану
они собирались оставить его в парке. Рядом располагался маленький пруд, куда
он  и швырнул оружие. -- До утра его не найдут, а может, и вовсе не заметят.
К тому времени, с божьей помощью, мы уже будем далеко.
     -- С божьей помощью, -- повторил Ягер. -- Давай, пошевеливайся.
     В тот момент, когда они вошли в дом, где снимали квартиру, и закрыли за
собой дверь, из-за угла появились какие-то люди, они мчались к парку. Ягер и
Скорцени бросились по  лестнице наверх. Больше всего они боялись, что, когда
поднимется  шум,  из их дома начнут выскакивать на улицу люди  и обязательно
заметят, что два жильца из четырнадцатого  номера оказались  не  дома, --  и
тогда  у них возникнут  нежелательные  вопросы,  на  которые тут же найдутся
ответы.
     Однако в коридоре было пусто, и Ягер, с облегчением вздохнув, закрыл за
собой дверь. Где-то вдалеке завыли сирены и зазвонил колокол: машины "скорой
помощи" и  пожарники  спешили на место происшествия. С самым серьезным видом
Ягер протянул  Скорцени  руку, которую эсэсовец пожал  с  не менее серьезным
видом.
     Скорцени  вытащил пробку из бутылки с вином,  сделал большой  глоток  и
протянул  ее Ягеру. Тот вытер  горлышко рукавом  и  тоже основательно к  ней
приложился.
     -- За удачу, -- сказал он.
     Скорцени энергично  кивнул.  Впрочем, уже  в  следующее  мгновение Ягер
представил себе,  за  что они пьют: в эту  самую минуту французы, мужчины  и
женщины, задыхаются, мучительно  пытаясь  набрать  в  легкие  воздух, только
потому, что  они, в  надежде  прокормить  свои семьи,  решились работать  на
ящеров. Лично ему, Генриху Ягеру, они ничего плохого не сделали.
     -- Ужасными делами мы с тобой занимаемся, -- мрачно проговорил он.
     -- Ты только сейчас понял? -- спросил Скорцени. -- Да ладно тебе, Ягер,
ты же не наивный юнец. Если мы не будем  воевать с ящерами всеми  доступными
нам средствами, мы  проиграем. Ну  да, при  этом  страдают  невинные люди...
плохо, конечно, но так устроен мир.  Мы сделали то, что должны были сделать,
то, что приказали нам наши командиры.
     -- Да, -- безжизненным голосом сказал Ягер.
     Скорцени  не  понимал  одной  простой вещи -- и никогда не поймет, даже
если доживет до ста лет, что  маловероятно, учитывая его  образ жизни.  "То,
что ты должен сделать" и "приказ командира" -- это не всегда одно и то же.
     Однако  солдатам  не  следует  углубляться в столь сложные  философские
вопросы. Ягер задумался над ними только тогда, когда узнал, что делали немцы
с евреями на востоке. С тех пор  он уже не мог закрывать глаза и делать вид,
что ничего не видит. Он отлично понимал, какая судьба ждет Землю, если ящеры
победят в войне. Как и  Скорцени, он был  готов  практически на все, лишь бы
помешать им. Но  в отличие  от эсэсовца отказывался считать все, что  делал,
правильным и благородным.
     Вот еще одно, не бросающееся в глаза, различие между ними, но оно есть,
и Ягера это радовало.
     * * *
     Пытаясь  отдышаться,  Йенс  Ларссен  остановился  на  вершине  перевала
Бертауд. Воздух белым  облачком  слетал с его  губ. Снег  мягким  покрывалом
окутал   землю,  изукрасил   ветки  громадных   сосен,   словно  сошедших  с
рождественской открытки. Снег  и  лед превратили сороковое шоссе в скользкую
слаломную трассу, к которой следовало относиться со всей серьезностью.
     -- Отсюда вниз по склону, -- сказал Йенс.
     Чтобы вернуться  в  Денвер,  расположенный примерно в пятидесяти милях,
ему придется сначала спуститься на милю вниз. При нормальных обстоятельствах
дорога  была  бы легкой, но  только не сейчас. Если велосипед  наткнется  на
ледяной  бугорок  и  заскользит  вниз, когда поднимаешься  вверх по  склону,
падения не  избежать.  Спускаясь  же  вниз  по  скользкой  дороге,  можно  с
необычайной легкостью сломать ногу или свернуть себе шею -- если  не удастся
справиться с управлением.
     --  Очень медленно и осторожно, -- громко напомнил себе Йенс. --  Очень
осторожно.
     Часть пути наверх  он  шел рядом с  велосипедом и еще дольше  спускался
вниз. Все равно, если повезет, он  будет в Денвере через пару дней. А дальше
Металлургическая  лаборатория  может  собирать  пожитки  и   отправляться  в
Ханфорд, штат Колумбия.
     В Табернаше,  на севере, Йенс купил вязаную матросскую шапочку.  Одному
богу  известно,  как она сюда попала; Табернаш находится так далеко от моря,
что и представить себе  трудно.  Он  натянул ее на уши,  и они тут же начали
отчаянно  чесаться.  Кроме того,  еще  осенью он перестал бриться,  и у него
отросла роскошная рыжая борода, которая отлично грела щеки и подбородок.
     -- Интересно, узнает ли меня Мэри Кули? -- пробормотал он.
     Айдахо-Спрингс  лежал всего в двадцати  милях или около того к востоку.
Он погладил рукой ствол своей винтовки, которая висела у него на плече.
     Впрочем, сейчас,  оказавшись рядом с Айдахо-Спрингс, Йенс уже не злился
на официантку,  наградившую  его  триппером, _больше_ не  злился.  Таблетки,
которые дала ему доктор Генри, сделали свое дело. Болезнь его не беспокоила,
похоже, он полностью вылечился.
     "Пусть  сучка   живет",  --   решил  он  и  почувствовал   себя  ужасно
великодушным.
     Небо постепенно серело, значит, скоро снова пойдет снег. Йенс мчался по
шоссе, понимая, что чем ниже успеет спуститься до снегопада, тем лучше. Тот,
кто вырос в Миннесоте,  на личном  опыте знает, что  такое зимняя  непогода.
Впрочем, путешествуя по стране прошлой зимой, он тоже многому научился.
     Ларссен миновал  брошенный "студебеккер". Сломанные легковые  машины  и
грузовики  постоянно  встречались  ему  на  дороге,  по одной или  сразу  по
несколько штук. Из них может получиться отличное убежище, если действительно
начнется сильный снегопад.
     Где-то  в  стороне  от дороги завыл кугуар.  Похоже,  для диких  зверей
наступили благословенные времена, совсем как  в далеком прошлом. Мало кто из
людей сейчас в состоянии подняться в горы, чтобы поохотиться, как раньше. От
мысли,  что ящеры  принесли  Земле  пользу,  Йенс  почувствовал себя  как-то
странно и сжал руки  на обтянутом  черной  кожей  руле велосипеда. Лично ему
ящеры  не  сделали  ничего  хорошего.  Если  бы  они  остались на  страницах
бульварных  журналов,  где  им  самое  место,  они  с  Барбарой  никогда  не
расстались  бы. Он обязательно с ней поговорит, когда вернется в Денвер -- и
с Сэмом Игером. Ларссен представлял себе  этот разговор с тех самых пор, как
отправился на запад.
     Он снова потянулся за спину и погладил рукой ствол винтовки.
     Прежде чем он  успел  добраться до Айдахо-Спрингс,  стемнело, и начался
снегопад. Ларссен продолжал ехать, пока не достиг  брошенной машины, стоящей
посреди дороги.
     -- "Кадиллак", -- сказал он и подъехал поближе.
     Здесь будет  удобнее, чем в  большинстве других машин, мимо  которых он
проезжал.
     Окна и двери "Кадиллака" были закрыты, словно его хозяин не сомневался,
что обязательно вернется и заберет свою собственность.  Йенс с удовольствием
разбил прикладом винтовки окно у водительского места, открыл  дверь, которая
заскрипела на ржавых петлях, и потянулся к  замку задней двери.  После этого
он  аккуратно закрыл переднюю дверцу.  "Наверное,  нужно было  выстрелить  в
замок, чтобы через дыру в окне внутрь не задувал холодный воздух, -- подумал
он. -- Может быть, поискать другую машину?"
     -- А, плевать, -- сказал он громко.
     Он  выбил  стекло  не  целиком и все равно открыл  бы  окно,  чтобы  не
задохнуться. Даже если в "Кадиллаке"  отвратительно воняет сыростью, лучшего
места, чтобы  разложить спальный  мешок, не найти.  Заднее сиденье оказалось
длинным  и достаточно  широким,  здесь было  бы отлично  заниматься любовью.
Впрочем,  владельцы  "Кадиллаков" вряд ли  балуются со  своими подружками на
заднем сиденье автомобиля.
     Ларссен развернул спальный мешок  и достал из рюкзака,  привязанного  к
багажнику велосипеда, пару шерстяных одеял. У него осталось  немного хлеба и
домашнего масла, которое он купил в  Табернаше. Он перекусил, подумав о том,
что  в последнее время отвратительно питается и  потому стал  похож на тощее
пугало.
     Затем он  залез  в  спальный  мешок, положил сверху одеяла  и  довольно
быстро согрелся. Винтовку он устроил между сиденьями.
     --  Пусть только  кто-нибудь сунется, он об  этом  горько пожалеет,  --
заявил он.
     На  следующее утро Йенс проснулся, толком  не отдохнув.  Вокруг  царила
звенящая тишина, которая его страшно удивила. Казалось, будто вчерашний снег
укрыл весь мир  толстым  покрывалом из  белых перьев.  Когда  он садился  на
велосипед, тихий скрип пружин стал единственным звуком, нарушившим безмолвие
утра.
     Сегодня  ехать по дороге  будет  особенно трудно. Никто не убирал снег,
никто  не  посыпал дороги  солью,  которая, конечно,  портила  машины,  зато
помогала колесам удерживаться на поверхности шоссе.
     -- Очень медленно и осторожно, -- напомнил себе Ларссен.
     Как и  повсюду по дороге на  запад, у  въезда в  Айдахо-Спрингс  стояли
часовые, которые проверяли  всех,  кто  хотел попасть в город. Йенс собрался
вытащить  бумагу,  подписанную  генералом  Гровсом, но они тут же  отошли  в
сторону, пропуская его.
     --  Проезжай, приятель,  -- сказал один из них. -- Я помню тебя  и твое
письмо, ты тут был пару месяцев назад, верно?
     Ларссен  проехал  через  Айдахо-Спрингс и начал  подниматься  к вершине
Флойд-Хилл,  которая  располагалась  примерно на  одной  высоте с  перевалом
Бертауд.  Дальше  дорога  была  значительно лучше.  Ларссен довольно  быстро
добрался до Денвера.
     До появления ящеров здесь жили  около четверти  миллиона человек. После
эвакуации,  коротких  стычек с врагом  и бомбардировок  тут  осталось совсем
немного народа. И тем не менее  от количества людей на улицах Ларссену стало
не по себе. Путешествуя, он привык к одиночеству, и собственная компания его
вполне устраивала. Он не знал, как будет чувствовать себя,  когда вернется в
лабораторию и ему снова придется работать вместе с коллегами.
     -- Да  черт  с  ними! -- проворчал  он. --  Если  им не понравится  моя
компания, это их проблема.
     Какой-то  мужчина, который  ехал по шоссе  40 -- нет, внутри города оно
называлась Колфакс-авеню, -- удивленно оглянулся на  него, наверное, услышал
последние слова. Но Йенс наградил его таким злобным взглядом, что тот быстро
отвернулся.
     Ларссен направился  на юг, в  сторону университета. Солнце, появившееся
на небе днем, спряталось за Скалистые горы. Ему было наплевать. Он знал, что
уже  почти  добрался  до   места,  и  сомневался,   что  в  Металлургической
лаборатории работают восемь часов, а потом отправляются на покой.
     В  зданиях  университетского  городка  было  темно, но  это  ничего  не
значило.  В  первые  дни  после Пирл-Харбора  почти  всю  Америку  --  кроме
восточного побережья  -- охватила страшная паника, но она  быстро  прошла, и
почти  никто не относился к  светомаскировке  всерьез.  Но явились  ящеры, и
американцам  пришлось  снова  затемнять  окна,  за   которыми   велись  хоть
какие-нибудь работы.
     Ларссен   оставил   велосипед   около   здания,    где    располагались
исследовательские лаборатории, и вошел внутрь, отодвинув в  сторону  тяжелые
шторы, не пропускавшие  свет.  У него тут же начали слезиться глаза, столько
здесь горело лампочек.
     Неподалеку от двери стоял часовой. Пока Йенс пробирался через несколько
ярдов темной материи, закрепленной  на потолке, он успел наставить  в  грудь
пришельца ствол винтовки.
     -- Кто здесь? --  резко спросил часовой, но уже в следующее мгновение с
явной неохотой опустил оружие. -- А, доктор Ларссен. Добро пожаловать домой,
-- сказал он неискренне.
     --  Привет, Оскар,  --  ответил  Ларссен, стараясь  не  выдавать  своих
чувств.
     Оскар был его  телохранителем  --  тюремщиком, если  говорить  прямо  и
называть  вещи  своими именами,  -- когда он приехал  в Денвер.  А еще Оскар
ударил  его, когда  он  попытался  воззвать  к здравому  смыслу Барбары. Да,
конечно, он схватил ее, но сучка не имела никакого права себя вести так, как
она вела. Йенс заставил  себя успокоиться, потому  что  ему  вдруг  отчаянно
захотелось наброситься на солдата с кулаками.
     -- Генерал Гровс еще здесь? -- спросил он.
     --  Да, сэр, здесь. -- Оскар  явно почувствовал облегчение. -- Он почти
каждый день засиживается допоздна. Вы хотите поговорить с ним сейчас, сэр?
     -- Да, хочу, -- ответил Ларссен. -- Я  провел в  пути много дней, и чем
быстрее генерал  услышит мой отчет, тем быстрее использует сведения, которые
мне удалось собрать.
     --  Хорошо,  доктор  Ларссен, вы  можете  подняться  наверх.  --  Оскар
поколебался  несколько  мгновений,  а  потом  все-таки  добавил:  --  Будьте
любезны, оставьте здесь оружие.
     Его  слова прозвучали как  просьба, но  Ларссен  понял, что ответ может
быть только один. Он снял винтовку с плеча и прислонил ее к стене.
     --  Вряд  ли  мне захочется кого-нибудь  пристрелить  там,  наверху, --
заявил он, постаравшись, чтобы голос звучал как можно легкомысленнее.
     Сейчас больше всего на свете ему  хотелось пристрелить Оскара.  Видимо,
солдат прекрасно понял это -- судя по  тому, как смотрел Йенсу вслед,  когда
тот поднимался по лестнице.
     Дверь в кабинет генерала  Гровса была  открыта настежь. Йенс постучал в
матовое стекло, которое закрывало верхнюю часть двери.
     -- Кто там? -- сердито спросил Гровс.
     Решив, что другого приглашения ему не дождаться,  Йенс вошел в кабинет.
Увидев его, генерал страшно  удивился, вскочил  из-за стола  и  протянул ему
большую, могучую ладонь.
     --  Доктор  Ларссен!  Мы  уже начали  за  вас  беспокоиться.  Заходите,
садитесь.
     Йенс чисто автоматически пожал руку генералу.
     -- Спасибо,  -- сказал он и опустился на деревянный стул, стоящий перед
столом генерала, затем со вздохом облегчения сбросил на пол рюкзак.
     -- Неважнецкий  у  вас видок, --  заметил  Гровс, оглядывая Ларссена  с
головы до  ног.  Затем поднял трубку телефона и  набрал четыре цифры. -- Ты,
Фред? Послушай, пришли  мне  жареного цыпленка,  с полдюжины твоих  чудесных
рогаликов,  а еще мед. У меня тут  блудный сын объявился, так  что не  теряй
времени.
     Гровс бросил трубку на рычаг с  самым решительным видом. Даже заказывая
ужин, он вел себя так, словно знал, что перечить ему не посмеет никто.
     Йенс набросился на еду, точно  изголодавшийся волк, несмотря на то, что
Гровс  решил  за  него,  что  он  будет  есть.  Когда  на  тарелке  остались
обглоданные косточки и крошки, Гровс вытащил из ящика  стола бутылку бурбона
и, сделав предварительно большой глоток, протянул ее Ларссену.
     --  Ну, хорошо,  теперь, когда я точно  знаю, что  вы не развалитесь на
составные части прямо у меня на глазах, расскажите, что  вам удалось узнать,
--  попросил  Гровс. -- Про тот  городок  в  штате  Вашингтон, на который мы
просили вас посмотреть. Вам удалось до него добраться?
     --  Да, сэр,  разумеется,  удалось. --  От выпитого виски Ларссен вдруг
сделался раздражительным, но постарался взять себя в руки и сказал как можно
увереннее:  -- Хан-форд -- идеальное место для Металлургической лаборатории,
сэр. Там полно воды, ящеров нет на сотни миль вокруг, а еще в городе имеется
железнодорожная станция. Что еще нам нужно?
     Он ждал, что Гровс придет в восторг, завопит от радости и тут же начнет
раздавать  приказы тем же непререкаемым тоном, каким потребовал ужин, однако
начальник Метлаба спокойно сказал:
     --  Я  очень  ценю все, что вы сделали, и очень  рад, что  вам  удалось
добраться до  Ханфорда и в целости  и сохранности вернуться  назад, но с тех
пор, как вы уехали, у нас произошли кое-какие изменения...
     -- Какие изменения? -- с  подозрением в голосе спросил  Йенс. -- Что вы
сделали?  Прекратили  работы  над атомной бомбой  и начали  выпускать зубные
щетки?
     Он хотел разозлить Гровса, но у него  ничего не  вышло, инженер  весело
расхохотался.
     -- Не совсем, -- ответил он и пояснил, что имеет в виду.
     Йенсу совсем не понравились новости -- его беспокоило не то, что ученым
удалось наконец найти способ производить килограммы  плутония,  его привел в
ярость  тот  факт, что  столь важное открытие  сделано  _без  участия  Йенса
Ларссена_.
     Он пожалел, что оставил винтовку у  Оскара. С каким бы удовольствием он
сейчас  пристрелил генерала Гровса, а  потом, возможно, покончил бы с собой!
Если Метлаб  останется  здесь, в Денвере,  значит, он  зря потратил время  и
силы,  зря  крутил  педали  своего велосипеда, зря терпел лишения. А они тут
справились и без него, ни на секунду не пожалели, что его нет.
     -- Но, генерал, -- начал  он, услышав отчаяние в собственном голосе, --
вы не понимаете, Ханфорд -- великолепное место.  Там было  бы просто здорово
работать...
     Увидев город  в первый  момент,  Ларссен решил, что это еще  одна  дыра
среди   множества,  встретившихся   ему  по  дороге.   Но  теперь,  мысленно
возвращаясь  в Ханфорд, он представлял его себе раем на земле.  Кроме  того,
ему совсем не хотелось думать о том, что он потратил зря столько сил.
     -- Мне очень жаль, доктор  Ларссен, -- мягко  проговорил генерал Гровс.
-- Мне правда жаль. Но пока вас не  было, мы успели пустить здесь корни. Нам
понадобится  несколько   месяцев,  чтобы   перебраться  на  новое  место   и
организовать  производство. Мы  не  можем  себе позволить потерять даже пару
дней,  я  уже не говорю  о  месяцах. Сейчас решающее  значение  имеет каждая
минута. Мы делали все, что в наших силах, и нам удалось добиться успеха.
     -- Но...  -- Йенс  посмотрел  на цыплячьи косточки у себя  на  тарелке.
Пожалуй, нарастить  на них  мясо будет  так  же  трудно, как  убедить Гровса
изменить решение. Он придумал новый довод: -- Я сообщу о своих выводах Ферми
и Сциларду.
     --  Валяйте, -- сказал Гровс совершенно спокойно.  -- Если  вам удастся
убедить  их в  своей правоте, я вас выслушаю. Только бьюсь об заклад,  у вас
ничего не выйдет. Они запустили второй реактор под стадионом, вот-вот начнет
работать  третий. Процесс отделения плутония от урана поставлен  на поток, и
нам придется сворачивать  и  этот завод, если мы  решим отправиться  в  штат
Вашингтон.
     Йенс прикусил  губу. Если все  так, как говорит Гровс, физики ни за что
не  захотят  сдвинуться с места.  С  точки зрения здравого смысла  и логики,
Ларссен понимал, что винить их  не за что. Они уже и так потеряли  несколько
месяцев,  пока  перебрались  из  Чикаго  в Денвер.  Они не  согласятся снова
переезжать и тормозить работы. Ведь они практически  добились результата,  к
которому  так  долго  шли,  результата,  жизненно  необходимого  Соединенным
Штатам.
     Впрочем, иногда  доводы  рассудка и логики отказывают, и  тогда человек
теряет разум.
     Словно цепляясь за соломинку, Ларссен сказал:
     -- А  что, если  ящеры начнут  бомбить Денвер? У нас  тут  не так чтобы
хорошо  организована противовоздушная оборона. Кроме того, танкам в Колорадо
сплошное раздолье.
     -- Тут  вы правы, но до сих пор ящеры нас не трогали, и я не думаю, что
они заинтересуются нами сейчас -- с какой стати? -- ответил Гровс.  -- Кроме
того, давно начались снегопады -- вам это известно лучше меня, не правда ли?
В прошлом году зимой, когда пошел снег,  ящеры сидели тихо и почти ничего не
предпринимали.  Они довольно  предсказуемы, так  что могу заложиться, что до
весны они  будут отдыхать. А весной  мы  преподнесем им такой подарочек, что
они вообще забудут про Денвер.
     -- Иными словами,  вы уже все распланировали, правильно я вас понял? --
с горечью проговорил Йенс.
     -- Боги, как бы мне хотелось ответить вам "да"! -- Гровс закатил глаза.
--  Кстати,  я  страшно рад,  что  вы  вернулись.  Ваше присутствие  поможет
облегчить жизнь многим людям, которые работают на износ.
     Йенс расценил его  слова совсем иначе.  "Вы станете запасной покрышкой.
Мы вас используем, когда у  нас прохудится колесо, а потом  снова  засунем в
багажник".
     Он чуть не выложил Гровсу,  что думает о нем, обо всей Металлургической
лаборатории, ученых  и  самом  проекте. Но Гровс  был здесь главным. Если он
разозлит его, ему не удастся претворить в жизнь свой план мести.
     Старательно сдерживая ярость, он спросил:
     --  А  как  дела  у  Барбары?  Как  вы  думаете,  она  захочет со  мной
встретиться?
     -- Тут  я  ничего  не могу вам сказать, доктор Ларссен. -- Голос Гровса
прозвучал устало,  что было совсем  на него не  похоже. --  Дело  в том, что
они... с мужем уехали  отсюда после того, как вы отправились в Ханфорд. Игер
получил новое назначение. Кстати, и она  может принести  там пользу, поэтому
она последовала за мужем.
     -- Понятно, -- сказал Йенс.
     В  первый  раз,  когда  он покинул  дом, Барбара  не  дождалась его  --
бросилась на шею какому-то идиоту-бейсболисту.
     А теперь, когда он снова отправился выполнять задание своей страны, она
даже не пожелала его встретить по возвращении. Мир -- отвратительное место.
     -- А куда она... куда они уехали? -- спросил он.
     -- Боюсь, я не могу ответить на  ваш вопрос, -- сказал Гровс. --  Я  не
ответил  бы на  него, даже  если  бы  вы не были знакомы с ними  обоими.  Мы
постоянно  заботимся  о  безопасности,  несмотря  на  то,  что порой  у  нас
возникают  с  этим   серьезные   проблемы.  Да   и  вообще,   учитывая   все
обстоятельства, лучше вам не знать, где они, -- для всех лучше.
     -- Да, возможно. -- Йенс был с ним совершенно не согласен.
     Наверное, так лучше для  шлюхи, которая когда-то была его женой, и  для
ублюдка, с которым она спуталась, а для него, для Йенса  Ларссена? Он должен
получить  то, что ему  принадлежит,  назад. Снова сменив  тему разговора, он
спросил:
     -- Куда вы меня поселите?
     -- Так,  поглядим. Если я все правильно помню, вы жили  в общежитии для
холостяков в  Лоури-Филд, верно? -- Гровс обладал поразительной способностью
помнить даже самые незначительные мелочи. -- Давайте пока направим вас туда?
Здесь, в университетском городке, у нас маловато места.
     -- Ладно, --  не стал спорить Йенс. "Вот уж  точно, запасная покрышка".
-- Однако вам не следует забывать, что я буду продолжать попытки убедить вас
и  всех  остальных,  что Хан-форд лучше Денвера  подходит  для  производства
атомных бомб.
     --  Не  сомневаюсь, --  заявил Гровс. -- Впрочем, мне трудно поверить в
то, что нам имеет смысл сворачивать производство здесь и начинать все заново
там. Ну, не настолько же  там хорошо. Вам следует отдохнуть  и оглядеться по
сторонам, чтобы понять, что мы успели сделать  в  ваше отсутствие. Возможно,
вы измените свое мнение.
     -- Непременно, -- сказал Ларссен, твердо  зная, что никакая сила в мире
не  заставит  его изменить  свое  мнение  --  после  всего, что ему пришлось
пережить. Он встал и направился к двери.
     -- Подождите,  -- крикнул ему вслед Гровс и что-то  быстро  написал  на
листке бумаги. -- Покажите это  часовым  в  Лоури-Филд.  А потом  полковнику
Хэксхэму, если он не захочет выделить вам комнату в общежитии.
     --  Хорошо.  --  Ларссен  взял  листок  бумаги  и  начал спускаться  по
лестнице. Он забрал  винтовку  у Оскара, вышел  на улицу, сел на велосипед и
пробормотал: -- Старина Хэксхэм.
     Если бы полковник Хэксхэм разрешил  ему сразу отправить Барбаре письмо,
она бы, скорее всего, осталась его женой. Интрижка  с сукиным  сыном  Игером
ничего не изменила бы; в конце концов, она считала,  что ее муж погиб. А так
из-за  проклятого  полковника Хэксхэма  вся его  жизнь  отправилась  псу под
хвост.
     А  Гровс  послал  его  именно  к  Хэксхэму.  Йенс  медленно проехал  по
Университетскому проспекту, затем повернул направо, в сторону Лоури-Филд. Он
крутил педали и жалел себя. Неожиданно ему отчаянно захотелось проехать мимо
военно-воздушной  базы и двинуться дальше на  восток, куда-нибудь к  границе
Колорадо и Канзаса. Здесь никто не желает его слушать, они даже не понимают,
что он прав. Ящерам будет очень интересно узнать, что происходит в Денвере.
     Эта  мысль  посещала  его  и раньше.  Ему  даже  пришлось усилием  воли
заставить  себя  повернуть  на запад, а  не на  восток,  когда его отправили
осматривать  Ханфорд.   Тогда  он  с  собой  справился,  считая,  что  имеет
обязательства перед человечеством.
     --  Но  ведь  все  люди  мечтают  только  об  одном  --  доставить  мне
неприятности, -- заявил он, обращаясь к безмолвной зимней тишине.
     Тишина  ему  ничего не ответила. Когда Ларссен добрался  до поворота на
Лоури, он остановился  и  несколько минут неподвижно стоял на  месте.  Но  в
конце концов взял себя в руки и поехал в сторону аэродрома. Даже себе самому
он был не готов  признаться,  что  только  чудом  удержался  от  того, чтобы
повернуть в другую сторону.


        Глава 15

     Со  свинцового  неба  лил непрекращающийся  дождь. В псковском парке  с
деревьев  осыпались  почти все листья  и теперь, коричневые и всеми забытые,
лежали на  желтой траве.  Джордж  Бэгнолл  шел  к Крому  и  думал о том, что
деревья и  кустарники  с  голыми ветками  выглядят грустными  и несчастными,
словно скелеты, поднявшие руки перед неизбежностью приближающейся зимы.
     Бурные  ручьи  струились  по тротуару,  и  дождевая вода  собиралась  в
воронках, превращая их  в  грязные маленькие пруды. Если по невнимательности
провалишься в такую воронку, можно промокнуть до пояса -- а если не повезет,
окунешься с головой. Говорят, в них даже утонуло несколько человек.
     Часовые  прятались под крышей  у входа в Кром,  чтобы  не промокнуть  и
чтобы  ящеры  не засекли их с  воздуха.  Древняя  псковская крепость приняла
несколько  бомбовых  ударов  в  начале  войны  с ящерами, потом инопланетяне
оставили  ее в  покое. Все  в городе надеялись, что  ящеры  больше  не будут
бомбить Псков.
     --  Кто  идет? --  окликнул немецкий часовой, а  его  русский  напарник
поднял автомат.
     Бэгнолл откинул капюшон плаща.
     -- Англичанин,  --  сказал  немец на  своем  языке,  а  потом  повторил
по-русски.
     Его напарник кивнул и жестом показал, что Бэгнолл может проходить.
     -- Спасибо, -- сказал Бэгнолл по-русски.
     После месяцев постоянной практики он почти свободно говорил по-немецки,
чего нельзя  было  сказать о  русском,  поэтому  Бэгнолл  использовал  любую
возможность, чтобы потренироваться.
     Он    поднялся   в    кабинет    командующего    немецкими    войсками,
генерал-лейтенанта Курта Шилла.
     --  Добрый  день,  мистер  Бэгнолл,  --  сказал  Шилл  на  превосходном
английском. -- К  сожалению,  командиры  Герман  и  Васильев еще  не пришли.
Благодарю вас за пунктуальность.
     Бэгнолл  пожал плечами.  Если  ждать пунктуальности  от русских,  можно
легко сойти с ума.
     -- Они придут, генерал, -- сказал он.
     Они  придут --  через  пять  минут,  полчаса  или  два  часа.  Если  вы
договорились с ними  на 9.00, они считают, что должны  прийти _утром_. Ничто
другое человеку с русским менталитетом недоступно.
     Партизанские лидеры появились без двадцати  десять.  Если они и поняли,
почему рассержен Курт Шилл, то виду не подавали.
     --  Итак, -- сказал Николай Васильев, -- давайте обсудим  наши действия
против империалистов из другого мира. Мы сумеем  изгнать их  из Пскова, пока
нам помогает зимняя погода.
     Его товарищ Александр Герман перевел  слова  Васильева на идиш, который
был достаточно близок к немецкому, чтобы Шилл и Бэгнолл его поняли.
     От себя Александр Герман добавил:
     -- Они  слабеют зимой даже  еще больше,  чем  вы, немцы,  в  первый год
войны.
     Шилл успел привыкнуть к подобным выпадам и в долгу не остался.
     --  Однако  у  нас хватило  сил,  чтобы  не  пустить вас в  Псков, -- с
холодной  улыбкой  ответил он,  -- а с  тех пор мы  сумели  приспособиться к
холоду. Надеюсь, ящерам не удастся.
     --  Думаю, ящерам будет трудно  зимой,  --  по-немецки сказал  Бэгнолл;
Александр  Герман  перевел  его  слова  Васильеву.  -- Ящеры  очень медленно
приспосабливаются к изменяющимся обстоятельствам.
     -- Однако они достаточно опасны, -- заявил Васильев при помощи Германа.
--  Им  не хватает воображения. --  Неожиданное заявление в  устах русского,
которые славились косностью своих военных доктрин. -- Однако,  обладая таким
преимуществом в оружии  и технике, им не о чем беспокоиться Нам еще повезло,
что мы так долго сопротивляемся.
     -- Ну, должен  заметить, что они не слишком здесь стараются, -- заметил
генерал Шилл. -- Приложив определенные усилия, они могли  бы легко  прорвать
линию фронта. Ясно, что их гораздо больше интересуют другие направления.
     Николай Васильев  выпятил широкую грудь.  Темная курчавая борода делала
его похожим на главаря  разбойников -- что во многом соответствовало истине.
Мерцающая керосиновая  лампа  лишь усиливала  впечатление. Но  он  оставался
советским гражданином и гордился этим.
     --  Смертоносная  бомба великого  Сталина, сброшенная к югу  от Москвы,
научила ящеров, что им лучше с нами не связываться, -- заявил Васильев.
     Бэгнолл посмотрел на генерал-лейтенанта Шилла. Офицер вермахта выглядел
так, словно съел что-то очень кислое. Немцы всегда гордились своими научными
достижениями. Слушать рассуждения русских о  превосходстве  советской  науки
было для него унизительно -- к тому же нацистам пока не удалось создать свою
бомбу.
     --  Мы не можем рассчитывать на то, что ящеры будут вечно оставаться на
одних  и тех же позициях. Нам необходимо заставить их  отступить, отобрать у
них  территории,  принадлежащие нашей родине. Генерал Шилл, не могли бы ваши
люди вместе с нами сражаться против общего врага -- как в прошлом году?
     "Вот  только в прошлом  году вы стреляли друг  в друга", -- отметил про
себя Бэгнолл.
     Несмотря на  это, он посмотрел на генерала Шилла, рассчитывая, что  тот
поддержит русского. В противном случае зима не принесет им  ничего хорошего.
У  русских в  Пскове  больше  солдат, чем у  немцев,  но они вооружены  лишь
винтовками   и  автоматами.  Пулеметов  совсем  мало.  А  у  немцев  имеются
артиллерия, грузовики, бронетехника,  которую  они  очень  берегут,  и  даже
бензин.
     --  Я  должен  оценить  стратегическую  ситуацию,  -- заявил  Шилл.  --
Возможно, занимать оборонительные позиции до начала весны будет разумнее.
     Васильев и Герман принялись орать на  генерала. "Трус" -- один из самых
мягких эпитетов, которыми  они  его наградили. Бэгнолл потерял  дар речи. До
сих  пор Шилл всегда действовал  агрессивно  и с  готовностью платил жизнями
своих солдат за отвоеванную территорию.  Конечно, в районе Пскова  и русских
погибло очень много...
     Но Шиллу приходилось мириться не  только с потерями в живой силе. Немцы
были ограничены в ресурсах.  Немецкий гарнизон в Пскове уже давно участвовал
в тяжелых сражениях, а ящеры заняли Польшу и отрезали войска Шилла от родины
(когда-нибудь  Бэгнолл обязательно  попытается  сравнить немецкое и  русское
понимание слова _родина_, но не сейчас).
     --  Как  обстоят  ваши  дела  с  запасами продовольствия  и оружия?  --
небрежно спросил Бэгнолл.
     -- Если учитывать общую ситуацию, совсем неплохо, -- ответил Шилл.
     Бэгноллу доводилась слышать и более определенные ответы. Однако по лицу
немецкого  офицера  он  прочел  истинный  ответ;  оно  напомнило ему  взгляд
опытного  игрока в покер, у которого образовалась сильная  комбинация, и ему
необходимо убедить соперников, что у него всего лишь пара девяток.
     Голос  Александра Германа  перестал  быть  пронзительным, он  заговорил
спокойно и убедительно.
     --  Генерал-лейтенант,  вероятно,  мы  сможем  вам  предложить  ресурсы
Советского Союза. Конечно,  объемы  поставок не  так  велики,  как  нам всем
хотелось  бы,   но   они  существуют.   Не   сомневаюсь,  что   ваши  хорошо
подготовленные солдаты сумеют быстро приспособиться к советскому оружию.
     -- Конечно, мы хорошо с ним  знакомы, нам удалось захватить не один ваш
арсенал, когда мы продвигались к Пскову.
     Шилл говорил с апломбом, но Бэгнолл понимал, что он не настолько уверен
в собственных  силах,  как  ему хотелось  бы.  Да, генерал Шилл -- очень  не
простой  человек.  Когда  он заговорил вновь, то  сразу перешел к обсуждению
главной проблемы:
     -- Если я соглашусь взять ваше оружие,  то стану от вас зависеть. Очень
скоро мне придется выполнять советские приказы.
     -- В противном случае у вас не останется ресурсов, и уже не будет иметь
значения,  чьи приказы вы выполняете, поскольку потеряете боеспособность, --
заявил Александр Герман.
     Глаза Николая Васильева вспыхнули яростным огнем:
     -- А когда у вас не останется  ресурсов, наше перемирие потеряет смысл.
Мы вернем Псков родине и припомним вам все, что вы здесь сделали.
     -- Вы можете попытаться в любой момент, -- спокойно ответил Шилл. -- Мы
загоним  ваших партизан в  лес -- или в могилу.  Так что попробуйте нарушить
перемирие.
     Немецкий генерал смотрел Васильеву прямо в глаза. Бэгнолл видел, что он
готов в любой момент обратить оружие против русских.
     -- Достаточно!  -- воскликнул Бэгнолл.  -- Вам не следует забывать, что
от  вашей вражды выиграют  только ящеры. Можете ненавидеть друг друга потом,
когда мы одержим победу в борьбе с общим врагом.
     Курт Шилл  и Александр Герман посмотрели на него так, словно он говорил
на суахили. После того как Александр Герман перевел его слова Васильеву, тот
тоже с удивлением уставился на  англичанина. Но потом все трое  задумались и
кивнули.
     -- Вы правы, -- сказал Шилл. -- Нам следует об этом помнить.
     --  Да,  -- согласился Александр  Герман,  но  не удержался,  чтобы  не
повернуть нож в ране. -- Но правда и то, генерал-лейтенант, что ваши  запасы
оружия  рано   или   поздно   подойдут   к   концу.  И  тогда  вам  придется
воспользоваться  ресурсами  Советского  Союза  --  в   противном  случае  вы
перестанете быть солдатами.
     На  лице  у  генерал-лейтенанта  появилось такое выражение,  словно  он
обнаружил в своем  яблоке червяка -- или, еще того  хуже,  половину червяка.
Перспектива  подобного  сотрудничества  с  Советским  Союзом  его совсем  не
вдохновляла.
     -- У нас может получиться, -- не сдавался Бэгнолл, обращаясь  не только
к офицеру вермахта, но и к русским партизанам.
     И все же  вовсе  не шаткий мир  между немцами и  русскими вселял в него
уверенность в  благополучном исходе. Главная надежда заключалась в страстном
романе,  который завязался между  немецким механиком,  прилетевшим  в  Псков
вместе с Людмилой  Горбуновой, и русским  снайпером  Татьяной  Пироговой  (к
огромному  облегчению   Бэгнолла   и   Джерома  Джоунза).   Они  с   большой
подозрительностью относились друг к другу, но проводили время вместе  всякий
раз, когда у них появлялась такая возможность.
     "Это должно послужить уроком для всех нас", -- подумал Бэгнолл.
     * * *
     --  Это должно послужить уроком  для всех нас,  -- заявил  Атвар, глядя
одним глазом на изображение фабрики  по производству противогазов в Альби, а
другим  на   Кирела.   --  Всякий  раз,  когда  наши   системы  безопасности
подвергаются проверке, оказывается, что они недостаточно эффективны.
     --  Верно,  благородный  адмирал,  --  ответил  Кирел.  --  И  все  же,
разрушения  оказались бы  не  слишком серьезными...  если бы  не отравляющий
газ... Теперь, когда фабрика очищена, она может вновь начать работать.
     -- Да, физически. -- Атвар чувствовал,  что готов кого-нибудь покусать.
Сейчас  единственным  подходящим объектом был ни в чем не повинный Кирел. --
Конечно, дезактивация  стоила  нам жизней самцов  Расы, и  потери невозможно
восполнить. Конечно,  газовая атака уничтожила целую смену квалифицированных
Больших  Уродов.  Конечно, Большие  Уроды,  которые работали  в  двух других
сменах,  боятся  возвращаться на  фабрику:  во-первых,  они  нам  не  верят,
во-вторых, опасаются новых атак дойчевитов -- разве мы можем их винить, если
сами боимся того же самого? Если обо всем этом забыть, фабрика действительно
может быть запущена в любой момент.
     Кирел съежился, словно опасался нападения Атвара.
     -- Благородный адмирал, нужно найти  других тосевитов, которые обладают
необходимой квалификацией;  или объяснить местному населению, что  они умрут
от голода, если не станут на нас работать.
     -- Перевозить тосевитов из одного места в другое здесь гораздо сложнее,
чем в  цивилизованном мире, -- сказал Атвар.  --  Дело  в том,  что все  они
разные. Есть французские и итальянские тосевиты,  оккупационные и так далее.
У каждого вида  своя пища, свои языки, свои обычаи  -- и каждый вид считает,
что он самый  лучший.  В результате  они начинают  враждовать. Мы  пытались,
Император тому свидетель. --  Он опустил взгляд, но не столько  из почтения,
сколько от отчаяния. -- И ничего не получилось.
     --  Значит,  нужно  применить  другой подход,  --  предложил Кирел.  --
Большие Уроды,  откуда бы они ни происходили, должны что-то есть. И если они
не захотят производить противогазы, то умрут от голода.
     --  Хорошая  мысль,  но боюсь, это не решит  наших  проблем, --  сказал
Атвар.  --  Уровень саботажа  на тосевитских фабриках, производящих для  нас
любые товары,  чрезвычайно высок. Всякий  раз, когда  мы пытаемся  заставить
рабочих  увеличить   производительность  или  ухудшаем  условия  труда,  они
становятся практически неуправляемыми. Мы  не  можем этого допустить -- ведь
речь  идет  о  производстве противогазов,  которые имеют  для  нас  огромное
значение.
     -- Верно,  --  устало сказал  Кирел. --  Отравляющий газ Больших Уродов
привел  к  снижению морали сражающихся самцов до такой степени,  что  они  с
большой  неохотой  отправляются   в  бой,  если  речь  идет  о  территориях,
граничащих  с дойчевитами...  германцами...  А теперь  и  американцы  начали
повсюду  применять газ.  Если самцы не будут уверены в защите, их боевой дух
упадет еще сильнее, и тогда трудно предсказать последствия.
     -- Да, этого допускать нельзя, -- сказал Атвар.
     А  что,  если  самцы  откажутся  сражаться?  Он   не  мог  себе  такого
представить.  Ни  один  командующий  в  истории Расы (да и в  доисторические
времена  тоже) не  сталкивался с  такими проблемами. Дисциплина самцов  Расы
всегда оставалась  на высоком уровне --  но еще никогда она  не подвергалась
столь суровым испытаниям.
     --  Если самцы  дрогнут,  благородный  адмирал,  --  заявил  Кирел,  --
возможно, мы сможем поднять их боевой дух при помощи  тосевитского  растения
под названием имбирь.
     Атвар посмотрел на Кирела двумя глазами сразу.
     Кирел согнулся еще сильнее.
     -- Я только пошутил, благородный адмирал, ничего более.
     -- _Плохая_ шутка, -- прорычал Атвар.
     Однако  идея  была далеко не самой худшей в сложившихся обстоятельствах
-- и это испугало его больше всего.
     * * *
     В Лодзи прозвучал сигнал воздушной тревоги ящеров. Но он не имел ничего
общего  с воем  сирен  -- как у  людей.  Сигнал  напомнил Мордехаю Анелевичу
шипение котла с жиром -- котла размером с  половину Польши. Немного подумав,
он пришел  к выводу,  что  это многократно  усиленный звук,  который  издает
напуганный ящер.
     Все  это  мгновенно  промелькнуло у  него  в голове  -- и  он, не теряя
времени, натянул  противогаз. Затем вместе с остальными евреями, сидевшими в
кабинетах над пожарным депо,  бросился в герметично закрытое помещение. Люди
бежали, толкая друг друга, ругаясь, спотыкаясь и падая.
     Анелевич  оказался в  убежище  как раз в тот  момент,  когда взорвалась
нацистская ракета. Мордехай попытался  по  звуку определить,  как далеко она
упала,  но несущие  отравляющий газ ракеты  взрывались не  так  громко,  как
обычные снаряды. Зато боялись их гораздо сильнее.
     -- Закройте дверь! -- крикнули сразу четыре человека.
     Раздался громкий стук.  Люди набились в  комнату,  как сардины в бочку.
Мордехай стоял спиной  к входу и не мог  повернуться, чтобы  посмотреть, кто
закрыл дверь. Тогда он поднял голову  и взглянул на потолок. Свежая  побелка
скрывала многочисленные  трещины. Стены также были  недавно оштукатурены,  а
стыки  с  полом тщательно заделаны.  Даже  если ракета с  отравляющим  газом
разорвется совсем  близко,  запечатанная  комната --  во всяком случае,  все
собравшиеся  здесь  очень  на это надеялись --  позволит  людям выжить, пока
ветер не развеет смертоносное вещество.
     Послышался  плеск  воды --  люди, оказавшиеся  возле двери,  укладывали
мокрые  тряпки  в  щели  между  дверью и  полом.  Немецкий  отравляющий  газ
отличался  большим  коварством.  Если  в  защите  окажется  трещина,  газ ее
обязательно найдет.
     Шипение сигнала воздушной тревоги ящеров не прекращалось. Очень нескоро
к нему присоединился вой обычной сирены.
     -- Ну,  и  что это значит?  --  спросила  секретарша.  --  Неужели люди
настолько отупели, что не могут вовремя включить сирену?
     -- Мы выясним, -- ответил Анелевич.
     В последнее  время нацисты нашли способ мешать ящерам  и людям в  Лодзи
делать хоть  что-то  полезное:  они регулярно обстреливали  город ракетами с
отравляющим газом,  заставляя  людей  прятаться в убежища. Далеко не у  всех
были герметичные комнаты, обстрелы полностью парализовали жизнь в городе.
     --  Жаль, что ящеры  перестали  сбивать  ракеты,  --  сказала  какая-то
женщина.
     --  У  ящеров  практически не  осталось  собственных  ракет, -- ответил
Мордехай. --  Теперь  они  их используют только в тех случаях,  когда  немцы
умудряются попасть в казармы.
     Такое  случалось  далеко  не каждый день; ящеры умели  направлять  свои
ракеты в заданную точку, но нацисты не отличались особой меткостью.
     --  Если  ракета  разорвется  посреди  Лодзи,  что  ж, значит, людям не
повезло.
     -- Раса делает для нас все, что в ее силах, -- заявил Давид Нуссбойм.
     Кое-кто  энергично  закивал, признавая  его правоту.  Мордехай Анелевич
закатил глаза. Он подозревал, что многие  поступили  так же, но поскольку на
всех  были  противогазы,  ничего  определенного  сказать  не  мог. Еврейская
администрация и бойцы Сопротивления  в Лодзи находились в сложном положении.
Им  приходилось сотрудничать с ящерами,  а некоторые -- в том числе Нуссбойм
-- до  сих  пор делали  это искренне.  Другие старались  при  каждом удобном
случае  вредить инопланетянам, если  рассчитывали,  что их саботаж не  будет
обнаружен. Следить за окружающими людьми, чтобы знать, к  какому лагерю  они
принадлежат, было утомительно.
     Раздался новый  взрыв  -- он прозвучал  так близко,  что  пожарное депо
вздрогнуло. Когда с неба на землю обрушивается несколько тонн  металла, даже
без  мощного  заряда  взрывчатки,  удар  получается  впечатляющий.  Анелевич
поежился. Для того чтобы  противостоять ящерам, ему приходилось сотрудничать
с  нацистами,  которые  убивали  евреев  Лодзи  своим  отравляющим  газом. А
некоторые евреи перешли на сторону ящеров из-за  того, что не могли работать
рука об руку с нацистами.
     Анелевич понимал их и сочувствовал  им, но для  себя  выбрал иной путь.
Нацисты уничтожали польских евреев в газовых камерах еще до появления ящеров
и  продолжали  свое  черное  дело даже после  того,  как  ящеры оккупировали
Польшу. Нацисты -- настоящие ублюдки,  тут  не может  быть никаких сомнений,
однако они _люди_.
     Медленно  проходили  минуты.  Мордехай  надеялся,  что  скоро прозвучит
сигнал отбоя воздушной тревоги,  но раздался новый взрыв.  Сирена продолжала
выть, не прекращалось и  отвратительное шипение ящеров.  Становилось  тяжело
дышать. Болели ноги. Единственным местом, где можно было присесть -- точнее,
опуститься  на  корточки, --  оставался  отгороженный угол с  ведром --  там
справляли  нужду.   Но  добраться  до  него  практически  не  представлялось
возможным.
     Наконец шипение стихло, затем смолкла сирена.
     -- Все, -- сказал кто-то. -- Пора выходить.
     -- А  это безопасно? -- спросил кто-то  другой. -- Обстрел прекратился,
но газ еще мог не рассеяться.
     -- Мы не можем оставаться здесь вечно, -- заявил Мордехай. -- Я выйду и
посмотрю, нет ли поблизости людей, пострадавших от газовой атаки. Если через
пять минут я не вернусь... значит, мне не следовало выходить.
     И он начал протискиваться к двери, мрачно улыбаясь.
     Выйдя на улицу, Анелевич с облегчением  обнаружил, что рядом с пожарным
депо  никто не  пострадал. Он не слишком удивился;  все-таки снаряды рвались
довольно  далеко.   Однако  не  следовало   забывать,  что  отравляющий  газ
отличается  изощренным  коварством  --  иногда  он  выбирает  какое-то  одно
направление и полностью  игнорирует  другие. Стоит решить, что тебе ничто не
угрожает, -- а он тебя настиг!
     Анелевич огляделся  по сторонам. Над польской частью города, которую до
появления ящеров немцы называли Лидсманштадт, поднимались клубы дыма. Теперь
немцев там почти  не осталось;  поляки и евреи воспользовались  возможностью
отомстить.  Мысль  о том,  что  нацисты  отравляют  газом немцев, показалась
Анелевичу весьма привлекательной -- нечего было оккупировать чужую страну.
     Затем он заметил, что дым поднимается над одним из еврейских кварталов.
"Наверное,  взрыв  именно этой ракеты заставил содрогнуться стены  пожарного
депо",  --  подумал  Мордехай  и  сразу помрачнел. Даже  сейчас,  сражаясь с
ящерами,  нацисты продолжают убивать евреев. Наверное, считают  это отличной
шуткой -- а если часть евреев сотрудничает с  ними в  борьбе с ящерами,  тем
лучше, шутка становится еще более изощренной.
     Он вернулся в убежище,  прежде чем оставшиеся там  люди  решили, что он
погиб.
     -- Можно  выходить, -- сказал Анелевич. --  К сожалению, одна из  ракет
разорвалась в гетто.
     Теперь,  когда  немцы  ушли  из  Лодзи,  гетто  как  таковое  перестало
существовать, но название осталось.
     --  Пожарная  машина  справится  со  всеми проблемами, --  заявил Давид
Нуссбойм. -- Я готов туда поехать.
     Смелый поступок. Немецкий газ  убивал,  не только попадая в  легкие, --
даже капельки отравляющего вещества на коже приводили к смерти.
     Анелевич предпочитал  считать всех коллаборационистов жалкими  трусами.
Нуссбойм усложнял картину мира.
     Он  хотел  поехать вместе с  Давидом, чтобы  показать: у  Сопротивления
мужества  ничуть  не меньше, -- но  заставил  себя промолчать. Без Нуссбойма
остальные смогут высказываться более откровенно.
     -- Поехали, -- сказал Соломон Грувер, крупный дородный мужчина, который
командовал  пожарной  командой. Он,  Давид  Нуссбойм  и пожарные  побежали к
лестнице.
     --  Надеюсь, жители  квартала уже начали поливать улицы и здания водой,
--  сказал  Анелевич.  --  Пожарная  машина  смоет  большую   часть  газа  в
канализацию.  -- Он засмеялся, но его смех прозвучал не слишком искренне. --
Мы так привыкли иметь  дела  с  чудовищными  ситуациями, что выработали  для
этого  специальные  процедуры. Из  чего  следует,  что  мы  хорошо  и быстро
соображаем -- или что наша раса проклята. Или и то и другое.
     Послышался рев двигателя пожарной машины, зазвонил колокол.
     -- Как вы думаете, можно снять противогаз? -- спросила женщина по имени
Берта Флейшман.
     Она была ужасно похожа на  серую мышку -- ни люди, ни ящеры ее попросту
не  замечали. Берта являлась одним из опытнейших шпионов в Лодзи:  она умела
проникать  в  самые  надежно  охраняемые  места  и  возвращалась с бесценной
информацией.
     -- Сейчас узнаем, -- сказал Анелевич и снял маску.
     Он  сделал несколько глубоких  вдохов,  затем  застонал и упал  на пол.
Однако никто  не  закричал  в  испуге  --  все  принялись дружно ругаться  и
оглядываться по сторонам, подыскивая что-нибудь подходящее, чтобы швырнуть в
него.  Когда  Мордехай  в  первый  раз  устроил  представление,  все  ужасно
перепугались. Теперь от  него ждали подобной выходки, хотя он проделывал это
не каждый раз.
     Все принялись снимать противогазы.
     --  Тьфу! -- проворчал кто-то. -- Здесь так же душно без маски, как и в
ней.
     -- Что будем делать? -- спросила  Берта Флейшман.  -- Если мы избавимся
от ящеров, вернутся  немцы. Нам сразу  станет  хуже,  хотя для  человечества
победа  немцев  над  ящерами  будет  благом. После всего,  что нам  пришлось
перенести, неужели мы никогда не  сможем жить спокойно? -- Ее  голос  звучал
печально.
     --  А  почему нынешнее время должно  отличаться от другого?  -- спросил
Анелевич. Его слова,  созвучные первому из четырех вопросов еврейской Пасхи,
требовали совсем  другого ответа,  и  все  в  комнате тяжело  вздохнули.  Он
продолжал: -- А почему бы не задать себе другой вопрос: что мы будем делать,
если  ящерам надоест терпеть  атаки нацистов  и они обрушат всю свою мощь на
рейх?
     -- Они попытались расправиться с англичанами, но у них ничего не вышло,
-- ответил один из мужчин.
     -- Благодарение Богу, -- сказал Мордехай, вспомнивший  о Мойше Русецком
-- неужели он послал рабби навстречу еще большим опасностям?  -- Но у ящеров
в Англии возникли проблемы со снабжением. Им приходилось доставлять солдат и
снаряжение по воздуху  из южной Франции,  что существенно осложняло  задачу.
Если они бросят  большие  силы  против  нацистов, им будет  легче. Их базы в
Польше и Франции -- совсем рядом.
     --  В любом  случае  сейчас,  пока  лежит  снег, они ничего  не  станут
предпринимать, -- вмешалась Берта Флейшман. -- Они ненавидят холод. Но когда
наступит весна, у нас  появится  повод  для  беспокойства. А пока  они будут
занимать оборонительные позиции, отражая удары немцев.
     Анелевич обдумал слова Берты и кивнул.
     -- Возможно, ты права, -- согласился он. -- Но это  ничего не меняет --
просто у нас будет больше времени, чтобы отыскать ответ на главный вопрос.
     * * *
     Теэрц не любил летать над Дойчландом. Впрочем, над Британией он тоже не
любил летать, причем по той же причине: тосевитских истребителей становилось
все больше, а огонь  зениток иногда бывал таким плотным, что он мог бы выйти
из своего самолета и идти, перешагивая с одного разрыва на другой.
     Он  раскрыл рот  в  ироническом  смехе.  Огонь  зениток Больших  Уродов
практически не причинял  вреда  его истребителю -- в худшем случае несколько
дырок  в  обшивке.  Насколько  он  понял,  ему   ужасно  не  повезло  в  тот
единственный  раз,  когда  его  сбили, --  пули  невероятным  образом  почти
одновременно поразили оба двигателя... И  удача  окончательно  покинула его,
когда он приземлился на территории ниппонцев.
     Он больше не собирался попадать в плен.
     -- Уж лучше умереть, -- сказал Теэрц.
     -- Недосягаемый господин? -- сказал Ссереп, его ведомый.
     --  Все  в  порядке,  --  смущенно  ответил  Теэрц,  который  забыл про
включенный микрофон.
     Он  проверил  радар.  В   воздухе  находилось   несколько  истребителей
дойчевитов,  но  до   них  было  слишком  далеко.  Однако  Теэрц   продолжал
внимательно  наблюдать  за  летательными   аппаратами  тосевитов,  чтобы  не
прозевать беспилотные машины,  с которыми он уже столкнулся над Британией. С
каждым   днем  приказы   о  необходимости   беречь  самонаводящиеся   ракеты
становились все категоричнее.  Он ждал, что  вскоре  получит примерно  такое
указание. "Если тебя сбили и ты мертв, разрешается использовать одну  ракету
против  вражеского самолета, который  это сделал;  если  будет затрачено две
ракеты, тебя ждет суровое наказание".
     Он заметил темно-серый столб дыма, поднимающийся над землей, и радостно
зашипел. Теэрц  узнал двигатель  локомотива,  который работал на удивительно
ядовитом  топливе, столь  любимом  тосевитами.  Что  бы  ни  тащил  за собой
локомотив --  Больших  Уродов, оружие или продукты, -- это отличная цель. Он
переговорил с Ссерепом и Ниввеком, своим вторым ведомым, обратив их внимание
на вражеский состав, а потом сказал:
     -- Давайте его уничтожим.
     Он начал снижаться и сбросил  скорость, чтобы  было удобнее заходить  в
атаку. Его коготь нажал на гашетку пушки.
     Из носа истребителя вырвалось пламя, от мощной отдачи дрогнул корпус.
     Теэрц радостно завопил, когда из вагонов  повалили  клубы дыма. Поразив
локомотив,  он потянул  рычаг  управления  на  себя,  чтобы набрать высоту и
сделать  еще  один заход. Ускорение прижало его  к  креслу,  и на  несколько
мгновений  мир вокруг  стал  серым.  Затем  Теэрц  развернул истребитель  на
девяносто градусов, чтобы посмотреть на поезд, и снова радостно закричал; то
ли  Ссереп,  то  ли  Ниввек  сумели  поразить  двигатель  локомотива,  поезд
тормозил.  Теперь он  вместе  с  двумя ведомыми  самцами  мог,  не торопясь,
завершить дело.
     На  экране  радара  появилось  с  полдюжины точек, которые  поднимались
вертикально вверх -- но пока находились довольно далеко.
     -- Что это такое?! -- воскликнул Ниввек.
     -- Думаю,  нам  не о чем беспокоиться,  -- ответил  Теэрц. -- Наверное,
дойчевиты экспериментируют  с самонаводящимися  ракетами, но им  еще многому
нужно научиться.
     --  Вы  правы,  недосягаемый  господин,  --  ответил  Ниввек, в  голосе
которого отчетливо  слышалась усмешка.  --  Ни  одного нашего  самолета  нет
поблизости от этих... уж не знаю, как их называть.
     -- Точно, -- отозвался Теэрц.
     Если  это  ракеты,  то какие-то совсем  хилые. Как и другие тосевитские
летающие машины, они не способны превысить скорость  распространения звука в
атмосфере.  Они  поднимались  по широкой дуге,  и их  траектория  показалась
Теэрцу  баллистической... а  потом он  забыл  о  них,  переключив  все  свое
внимание на поезд.
     Он  вез пехоту,  возможно,  какие-то  грузы.  Первого  захода оказалось
недостаточно,  чтобы уничтожить  всех;  многие тосевиты сумели  выбраться из
поврежденных  вагонов. Серо-зеленая одежда мешала  Теэрцу  разглядеть  их на
фоне земли, но благодаря вспышкам он видел, что тосевиты ведут огонь  по его
истребителю.  Воспоминания  о  ниппонцах заставили  его  вздрогнуть,  темное
облако страха туманило взгляд -- что, если Большим Уродам повезет еще раз?
     Однако  удача на сей раз от них отвернулась. Его  истребитель  вышел на
идеальную позицию,  и  Теэрц  принялся  поливать  врага огнем  своих  пушек.
Снаряды взрывались среди  пехоты Больших Уродов; пламя  ревело, словно волны
огромных океанов Тосев-3. Теэрц надеялся,  что ему удалось  уничтожить сотни
врагов. Конечно,  они  не  были  ниппонцами, но  являлись Большими  Уродами,
поднявшими оружие против Расы. Никакие угрызения совести по поводу того, что
он убивает гражданских людей, не мешали ему наслаждаться местью.
     Он вновь потянул рычаг на  себя. Поезд горел уже  в нескольких  местах;
еще один заход,  и он будет уничтожен. Теперь, когда нос его истребителя был
вновь направлен вверх,  Теэрц проверил экран радара,  убеждаясь в том, что к
нему не приближаются истребители дойчевитов.
     Должно быть Ссереп сделал то же самое, поскольку он закричал:
     -- Недосягаемый господин!
     -- Я вижу, -- мрачно ответил Теэрц.
     Машины дойчевитов,  которые  он  посчитал  экспериментальными  -- и  не
представляющими  опасности, --  преследовали  его истребитель.  И,  как  ему
показалось,  ими кто-то  управлял.  Из чего следовало, что внутри находились
пилоты -- тосевиты не имели автоматических систем наведения.
     Пораженный  Теэрц   обнаружил,   что  тосевитский  летательный  аппарат
движется с более высокой скоростью, чем его истребитель. Во всяком случае, в
данный момент, что давало ему возможность выбирать  время и место встречи --
редчайший случай  в воздушных боях с Расой. Теэрц включил максимальную тягу,
ускорение  прижало  его  к  спинке  кресла.  Большие   Уроды  недолго  будут
радоваться своему преимуществу в скорости.
     -- Я выпускаю ракеты, недосягаемый господин, -- заявил Ссереп. -- Когда
мы  вернемся  на базу,  я  отчитаюсь  перед  самцами,  которые  отвечают  за
боеприпасы.  По-моему,  они  тратят  все  свое  время,  подсчитывая  кусочки
скорлупы. Проблема состоит в том, чтобы _суметь_ вернуться на базу.
     Теэрц не стал спорить. Ракеты пронеслись мимо его истребителя, оставляя
за  собой клубы  дыма. За  летательными аппаратами тосевитов также  тянулась
струя дыма, но более густая и темная. С ужасающей скоростью они превратились
из точек в истребители со стреловидными крыльями удивительной конструкции --
перед тем как  нажать на гашетку, Теэрц успел подивиться, как они умудряются
сохранять равновесие без хвостовых стабилизаторов.
     Однако   инженеры,   построившие   диковинные   летательные   аппараты,
разбирались  в аэродинамике -- истребители  обладали устойчивостью.  Один из
них  сумел ускользнуть от ракеты. Даже для электронной системы это совсем не
простая  задача; для существа из плоти и крови  такой  маневр подобен  чуду.
Вторая  ракета Ссерепа поразила  вражеский самолет в самый  центр  фюзеляжа,
превратив его в сияющий огненный шар,  Теэрцу даже  пришлось прикрыть глаза.
Во имя Императора, какое топливо используют Большие Уроды?
     Теэрц принялся  стрелять в  необычную машину, устремившуюся прямо к его
истребителю. Мерцающие вспышки на  крыльях  показывали, что противник  ведет
ответный  огонь.  На  самолете  дойчевитов  стоит  пушка,  значит, они могут
причинить его истребителю существенный вред, если попадут.
     Без   всякого   предупреждения  летательный   аппарат   Больших  Уродов
взорвался, как и первый, превратившись в огненный шар.
     -- Да! -- закричал Теэрц.
     Только вкус имбиря мог сравниться с триумфом во время воздушного боя.
     --  Недосягаемый  господин,  должен  с  огорчением  сообщить,  что  мой
истребитель  поврежден,  -- сказал Ниввек.  --  Я  слишком  поздно  выпустил
ракеты, и они пролетели мимо тосевитов: противник оказался так близко, что я
не  успел  подорвать боеголовки.  Я  теряю  скорость  и высоту.  Боюсь,  мне
придется катапультироваться. Пожелайте мне удачи.
     --  Да пребудет  с тобой  дух  Императора,  Ниввек,  --  сказал  Теэрц,
заскрежетав зубами.  Потом торопливо добавил: -- Когда  окажешься  на земле,
постарайся держаться подальше от  Больших Уродов. Пока они  тебя не схватят,
твой радиомаяк даст тебе шансы на спасение.
     Насколько велики шансы Ниввека здесь, посреди Дойчланда, Теэрц старался
не думать.  Слишком яркими и страшными были  его собственные  воспоминания о
плене.
     Ниввек ничего не ответил.
     -- Он  катапультировался, недосягаемый господин, -- сказал Ссереп. -- Я
видел, как его  капсула покинула истребитель, а потом раскрылся  парашют. --
После небольшой  паузы  он добавил:  --  У  меня не  хватит  топлива,  чтобы
дождаться спасательного аппарата.
     Бросив быстрый взгляд на показания приборов, Теэрц ответил:
     -- У меня тоже.
     Он ненавидел каждое свое слово. Посмотрев на радар, он обнаружил, что в
воздухе остался только один вражеский самолет, который улетал прочь на малой
высоте.  Ссереп и  Ниввек не теряли  времени  даром  -- да и он сам  неплохо
сражался. Развернувшись,  он послал вслед истребителю дойчевитов ракету. Она
устремилась  за  маленьким  диковинным аппаратом  без хвостового оперения  и
взорвала его.
     -- Последний  из этой  компании,  --  сказал Ссереп. -- Да защитит  нас
Император от встречи с их друзьями.
     --  Да уж, --  с  чувством ответил  Теэрц. --  Большие  Уроды постоянно
выдумывают что-то новое. -- Он сказал это так, словно обвинял их в пожирании
только что вылупившихся птенцов.
     По сравнению с нынешними  сражениями  первые  воздушные бои  на Тосев-3
были легкой прогулкой. Сбивали только  самцов, от которых совсем отвернулась
удача -- вроде  Теэрца. А теперь,  во  всяком случае над  западным  участком
главного континента, каждый бой становился тяжким испытанием.
     --  Мы  даже  не  сможем  использовать  части истребителя  Ниввека,  --
печально сказал Ссереп.
     На  заводах дойчевитов техники  Больших  Уродов  строили  свои  опасные
маленькие истребители, потом  пилоты Больших Уродов учились на них летать. А
Раса могла рассчитывать  лишь на  то, что ей  удалось  привезти  с собой.  С
каждым днем ресурсов становилось  все  меньше. Что  произойдет, когда запасы
подойдут к концу? Тут есть о чем подумать.
     Через  спутник  Теэрц  связался  одновременно  со своей  базой в  южной
Франции и  с  ближайшей  базой,  находившейся  к  востоку  от  Дойчланда, на
территории  под названием  Польша. Позывные аварийного маяка  Ниввека должны
были  принять на обеих базах, но Теэрц  не хотел рисковать. У него  возникло
ощущение,  что  у  самцов в Польше  хватает забот  и без  Ниввека;  самец, с
которым он разговаривал, все время рассказывал о ракетных атаках дойчевитов.
     Интересно,  подумал Теэрц, почему самонаводящиеся снаряды  не  защищают
базу  от вражеских  ракет? Печальный ответ напрашивался сам  собой: нехватка
ресурсов.  Если  это  так...  скоро  придут  времена,  когда  ему   придется
обходиться без самонаводящихся ракет. А что будет, когда закончатся запасные
детали для радаров?
     -- Тогда мы будем сражаться с  Большими Уродами на равных, -- сказал он
и содрогнулся от такой перспективы.
     * * *
     Лю Хань смотрела на  ряд иероглифов, выписанных  на листе бумаги. На ее
лице  застыла маска сосредоточенности; от старания  она даже высунула кончик
языка. Она сжимала карандаш так, словно это был кинжал, затем вспомнила, что
его следует держать иначе.
     Медленно, тщательно она копировала иероглифы  с одного  листочка бумаги
на другой. Она знала, что они означают:
     "Чешуйчатые дьяволы, верните ребенка, которого  вы украли у Лю  Хань  в
лагере возле Шанхая".
     Она очень хотела, чтобы маленькие дьяволы поняли, что она написала.
     Дописав предложение, Лю Хань взяла ножницы и отрезала полоску бумагу со
своим коротким посланием. Затем снова взялась за карандаш и еще раз написала
то  же самое.  У нее  накопилась целая  куча полосок бумаги с одним и тем же
предложением. А  на пальце появилась мозоль от карандаша. И хотя  в  прежней
жизни  ее руки  не знали  отдыха, в этом месте кожа  до  сих  пор оставалась
гладкой и нежной. Новая работа была совсем не тяжелой, но и  она оставила на
ее теле свой отпечаток.  Лю Хань  покачала  головой.  Все не так просто, как
кажется вначале.
     Она вернулась к  своему занятию.  Теперь она  знала, как звучит  каждый
иероглиф и что он означает. Она могла написать свое имя, и от этого внутри у
нее  все замирало от  восторга. Когда Лю Хань  выходила на улицы Пекина, она
иногда узнавала иероглифы, которые  снова и  снова выводила на бумаге, часто
ей даже удавалось  понять  смысл тех,  что стояли с ними рядом. Шаг за шагом
она училась читать.
     Кто-то постучал в дверь ее маленькой комнатки. Она бросила на стол свою
единственную смену одежды,  чтобы ее гость не догадался, чем она занималась,
и  подошла  к  двери. В меблированных комнатах  главным  образом  жили люди,
посвятившие  себя революции, но нельзя верить  всем подряд.  Даже  тем,  кто
поддерживает революцию,  лучше  не  знать о  ее письмах. Жизнь  в деревне  и
лагере научила Лю Хань хранить свои тайны.
     На  пороге  стоял  Нье Хо-Т'инг. Возможно, он и  не знал  всех секретов
жильцов дома, но тайны Лю Хань  были ему  открыты -- по крайней мере те, что
имели  отношение  к  борьбе с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Она отошла в
сторону.
     --  Заходите, недосягаемый господин. --  Последние слова она произнесла
на языке чешуйчатых дьяволов.
     Она считала,  что  никогда не  вредно напомнить лидеру коммунистов, что
она может быть полезна революции еще и таким образом.
     Нье почти совсем не знал языка маленьких дьяволов, но узнал обращение и
улыбнулся.
     -- Спасибо, -- ответил он, входя в маленькую комнату.
     Его  собственная была ничуть  не  лучше. Всякий, кто подумает, будто он
стал  революционером  ради достижения личной  выгоды,  настоящий  глупец. Он
одобрительно кивнул, когда заметил, что ее одежда прикрывает листы бумаги.
     -- Ты правильно поступаешь, скрывая свою работу от посторонних глаз.
     -- Я не хочу, чтобы люди знали о том, что я делаю, -- ответила Лю Хань.
Закрыв дверь,  она негромко рассмеялась. --  Мне пришлось  бы оставить дверь
открытой, если бы на вашем месте оказался Хсиа Шу-Тао.
     -- В самом деле? И почему? -- резко спросил Нье Хо-Т'инг.
     -- Вы прекрасно  знаете, почему, --  ответила Лю Хань, paздраженная его
бестолковостью. "Мужчины!" -- подумала она Он хочет только одного -- увидеть
мое тело.
     Она намеренно смягчила свои слова, чтобы не оскорбить чувства Нье.
     -- Нет, Хсиа Шу-Тао -- убежденный революционер и многим рисковал, чтобы
освободить рабочих и крестьян от  угнетения правящих классов, а  потом  и от
чешуйчатых  дьяволов. -- Нье  Хо-Т'инг закашлялся. --  Возможно, он  слишком
любит женщин... Я говорил ему об этом.
     -- Правда? -- Лю  Хань была  довольна. Она не рассчитывала на поддержку
Нье.  -- Мужчины обычно  иначе  относятся к поведению своих товарищей, когда
они пытаются воспользоваться женщинами.
     -- Ну, да.
     Нье принялся расхаживать по комнате. Впрочем, места для  прогулок здесь
было не слишком много. Лю Хань убрала  одежду со стола. Нье не только знал о
том, чем она занимается, --  он сам  все придумал. Он взглянул  на листочки,
исписанные Лю Хань.
     -- У  тебя  стало  лучше получаться,  --  одобрительно  сказал  он.  --
Конечно, до  настоящего каллиграфа тебе еще далеко, но всякий, кто прочитает
твое послание, скажет, что ты пишешь уже не один год.
     -- Я очень старалась, -- сказала Лю Хань.
     -- Твой труд будет вознагражден, -- сказал Нье Хо-Т'инг.
     Лю  Хань  сомневалась, что Нье пришел к  ней  только  для  того,  чтобы
похвалить ее работу.  Обычно  он  сразу приступал  к  делу  -- любое  другое
поведение он назвал  бы буржуазным и  недостойным настоящего  революционера.
Что же тогда он от нее скрывает?
     Лю Хань вдруг рассмеялась. Нье даже вздрогнул от неожиданности.
     -- Что тут смешного? -- нервно спросил он.
     -- Вы, -- ответила Лю  Хань, на мгновение  увидев в нем  мужчину,  а не
офицера  Народно-освободительной  армии. --  Когда  я  пожаловалась на  Хсиа
Шу-Тао, вам стало неудобно, не так ли?
     -- О чем ты говоришь? -- рассердился он.
     Однако  он все  прекрасно понял.  И  Лю Хань окончательно  убедилась  в
собственной  правоте, когда  он вновь принялся  нетерпеливо  расхаживать  по
комнате, не глядя в ее сторону.
     Она  уже  была  готова промолчать.  Настоящая китайская  женщина тиха и
покорна, ей не следует  открыто говорить о желаниях, которые возникают между
мужчиной  и женщиной. Но  Лю  Хань пришлось  слишком  многое пережить, чтобы
беспокоиться о  правилах  приличия. И  в  любом  случае коммунисты постоянно
твердят о равноправии, в том числе и между полами.
     "Что ж, посмотрим, что они думают об этом на самом деле".
     -- Я говорю  о вас -- и обо  мне, -- ответила  она.  -- Разве вы пришли
сюда не для того, чтобы узнать, нельзя ли улечься на матрас вместе со мной?
     Нье Хо-Т'инг изумленно уставился на нее. Она вновь засмеялась. Несмотря
на все проповеди, несмотря на разговоры о коммунизме, он  оставался мужчиной
и китайцем. Лю Хань не ждала ничего другого -- и он ее не разочаровал.
     Но в отличие от  других китайцев он  понимал, что  его предрассудки  не
более чем предрассудки, а не законы природы. Она видела, что в душе его идет
напряженная борьба -- как он ее называет? -- диалектика! Да,  он употребляет
именно это  слово.  Тезисом являлась  прежняя,  традиционная, не поддающаяся
проверке вера, антитезой -- его коммунистическая идеология, а синтезом... Лю
Хань с интересом наблюдала за тем, каким получается синтез.
     -- А если и так? -- наконец спросил он, но теперь его голос звучал куда
менее сурово.
     "А если  и  так?" Теперь задумалась Лю Хань.  Она  не ложилась ни с кем
после Бобби Фьоре -- а Нье в  некотором смысле виноват в его  гибели. Однако
он не убивал Бобби,  он заставил его участвовать в опасном деле  как офицер,
который посылает солдата в бой. Весы застыли в равновесии.
     А как насчет остального?  Если она позволит уложить себя в  постель, то
может занять более  высокое  положение.  Но  если  потом они поссорятся, она
потеряет  все,  в  том  числе  и  то,  что  ей  удалось  получить  благодаря
собственному ум; Сейчас  ее уважают;  в конце концов, это  ведь ей пришла  в
голову замечательная  идея  насчет представлений  с  животными. И здесь тоже
весы замерли в равновесии.
     Иными  словами,  все  сводится  к главному  вопросу:  хочет  ли она Нье
Хо-Т'инга? Он достаточно красив; в нем есть сила и уверенность в себе. Каким
получается итог?
     "Недостаточно", -- с некоторым сожалением подумала она.
     -- Если сейчас я разрешу мужчине делить со мной матрас, -- сказала она,
--  то  только потому, что я его захочу, а не потому,  что у _него_ возникло
такое желание. Никогда больше я не лягу с мужчиной по _этой_ причине.
     Она  содрогнулась,  вспомнив  Юи Мина,  деревенского  аптекаря, который
владел ею после того, как маленькие чешуйчатые дьяволы поймали их обоих. Еще
хуже было с мужчинами, чьих  имен она так и  не узнала, в самолете маленьких
дьяволов,  который  никогда не садится  на землю.  Бобби  Фьоре  завоевал ее
сердце,  потому что был не таким жестоким, как  все остальные. Она не хотела
снова пасть так низко. Однако Лю  Хань не стала окончательно  отказывать Нье
Хо-Т'ингу. Она  с некоторым  беспокойством ждала,  правильно ли он понял  ее
слова. Ее гость криво улыбнулся.
     -- Тогда я больше не стану тебя тревожить, -- сказал он.
     -- Меня не тревожит, если мужчины проявляют ко мне интерес, -- ответила
Лю Хань, вспомнив, как переживала, когда ее муж -- еще до прихода  японцев и
до  появления  чешуйчатых дьяволов,  перевернувших  мир с  ног на голову, --
потерял к ней интерес, когда  она носила его  ребенка. Какое было грустное и
одинокое  время!  -- Меня тревожит,  если  мужчине наплевать, хочу я его или
нет.
     -- В  том, что ты  говоришь, много  разумного, --  сказал Нье. -- Но мы
можем продолжать  вносить посильный  вклад в  дело  революции  -- пусть и по
отдельности.
     В  этот  момент  Лю Хань  испытала к нему огромную признательность, еще
немного, и она  бы  согласилась  разделить  с ним  постель.  Она не знала ни
одного мужчины -- честно говоря, даже не представляла, что такие существуют,
-- способного шутить после того, как его отвергли.
     -- Мы останемся друзьями,  -- искренне предложила она. Она не добавила:
"Я  нуждаюсь  в твоей  дружбе".  Ему  этого  знать не следовало.  Вслух  она
сказала: -- Теперь очевидна разница между вами и Хсиа Шу-Тао.
     -- Мне о ней давно известно, -- ответил Нье. --  Да и  Хсиа тоже, но он
остается настоящим  революционером.  Постарайся не думать о нем  плохо.  Нет
людей, идеальных во всех отношениях.
     --  Вы совершенно  правы.  --  Лю  Хань  всплеснула руками.  --  У меня
появилась  новая  мысль.  Послушайте:  нужно  организовать  звериное  шоу  и
устроить  пару  представлений  для  чешуйчатых   дьяволов,   на  которых  не
произойдет  никаких  неприятностей -- после окончания  шоу все разойдутся по
домам.  Так  мы узнаем,  насколько тщательно чешуйчатые  дьяволы  обыскивают
клетки и оборудование; кроме того, у них  возникнет ощущение, что шоу вполне
безопасны, .и  они  не станут возражать против  проведения  их там, где  они
живут.
     --  У  меня  возникали  похожие  мысли,  --  задумчиво  проговорил  Нье
Хо-Т'инг,  --  однако  ты сформулировала все очень четко. Я должен  обсудить
твою идею  с Хсиа. Конечно,  ты можешь и  сама с  ним  поговорить. Возможно,
новая идея настолько его заинтересует,  что он отвлечется от желания увидеть
твое тело.
     Его улыбка показывала, что он опять шутит, но за ней скрывалось и нечто
другое.  Лю  Хань  кивнула;  он  прав, Хсиа  --  настоящий  революционер,  и
интересное предложение  о том, как нанести  удар  чешуйчатым дьяволам, может
отвлечь его от проблем плоти... на некоторое время.
     -- Если ему понравится  моя идея, его желание  обладать мною вспыхнет с
новой силой, -- со смехом заявила Лю Хань.
     Через несколько мгновений Нье Хо-Т'инг рассмеялся в ответ. Вскоре после
этого он поспешил уйти. Лю Хань так и не поняла, обиделся он на нее или нет.
Возможно, с ним произошло то, что, по ее словам, должно случиться  с Хсиа --
он увидел  женщину,  способную  наравне  со  всеми  сражаться  с чешуйчатыми
дьяволами.
     И когда  ей пришла в  голову  эта мысль, она ее уже  не отпускала.  Нье
Хо-Т'инг рассуждал  точно так же.  Лю Хань вновь взялась  за перо,  заполняя
требованиями о возвращении своего  ребенка один  листок за другим. И все это
время  размышляла  о  том,  как  ей  следует относиться  к  ухаживаниям  Нье
Хо-Т'инга.
     Но, даже отложив в сторону перо и ножницы, Лю Хань так и не пришла ни к
какому определенному выводу.
     * * *
     Из-за стеклянной перегородки  инженер показал  Мойше  Русецкому:  "Вы в
эфире!". Русецки посмотрел на сценарные записи и принялся читать:
     -- Добрый день,  леди и джентльмены, с  вами Мойше Русецки из  Лондона,
столицы  Британской Империи, не  покоренной  ящерами.  Некоторые  из вас  не
знают, как я  рад, что могу произнести эти слова. Кое-кто уже имел несчастье
стать жертвой тирании ящеров, они понимают, о чем я говорю.
     Он  посмотрел на  Натана  Якоби,  который  одобрительно  кивнул.  Мойше
радовался, что может вновь  работать с Якоби; казалось, будто он  вернулся в
прежние лучшие времена, еще до  вторжения ящеров. Он сделал глубокий  вдох и
продолжил:
     -- Ящеры собирались покорить Великобританию.  Они потерпели решительное
поражение.  На земле Британии не осталось  ни одного вооруженного ящера; они
либо бежали, либо убиты,  либо  взяты в плен. Последняя  посадочная полоса в
Тангмере, на юге Британии, захвачена нашими войсками.
     Мойше не видел этого собственными глазами.  Когда стало ясно, что ящеры
покидают  свою последнюю базу  в Британии, его отозвали  в Лондон, чтобы  он
вернулся к работе на радиостанции. Теперь он читал тексты на идиш для евреев
Восточной  Европы.  Тем  не  менее  его  манера  ведения  передач  почти  не
отличалась  от   манеры   других   дикторов   Би-би-си,   которые   говорили
по-английски. И это радовало Русецкого -- он осваивал стиль Би-би-си.
     --   Нам  удалось   доказать   то,   что   в   течение  прошлого   года
продемонстрировали  другие страны: ящеров можно победить. Их можно разбить и
заставить отступить. Более того, если в начале войны их оружие приводило нас
в замешательство, то  сейчас  мы  придумали  новые  способы  борьбы,  против
которых  ящеры пока не сумели  найти контрмер.  Все это  сулит нам  конечную
победу.
     Что  это  сулит человеку и его душе -- совсем другой вопрос, и ответ на
него  Русецки  дать затруднился  бы. Теперь все использовали  против  ящеров
химическое оружие,  всячески  его  прославляя  --  еще бы,  оно  в  огромных
количествах  убивало захватчиков.  Но если завтра они исчезнут с лица земли,
сколько пройдет  времени,  прежде чем люди вспомнят о своих  прежних обидах?
Вдруг страны прибегнут к помощи отравляющих газов в войне друг против друга?
И  не  станут  ли немцы  вновь  травить евреев?  Впрочем, где гарантии,  что
нацисты и  сейчас не  убивают  евреев, проверяя на  них  действие  газа?  Из
Германии шла только та информация, которая устраивала Гитлера и Геббельса.
     Но, размышляя о том,  что  будут делать  люди после победы над ящерами,
Мойше  понял, что  сначала  необходимо разбить  главного врага. И  продолжал
читать:
     --  Где  бы  вы сейчас  ни находились,  слушая  мой  голос,  вы  можете
присоединиться   к   борьбе   против   инопланетных   захватчиков.  Вам  нет
необходимости брать  в руки винтовку.  Каждый в состоянии  внести  посильный
вклад -- саботаж на фабриках, где вы  работаете, или задержка  поставок, или
даже   дезинформация.   С   вашей   помощью   мы  сделаем   Землю  настолько
отвратительной для  них,  что  они  будут вынуждены собрать  свои вещички  и
убраться домой.
     Он прочитал последнюю строку как раз в тот момент, когда инженер провел
пальцем  по  горлу,  чтобы  показать:  время  вышло.  За  звуконепроницаемой
перегородкой инженер захлопал в  ладоши, а  потом  показал  на Натана Якоби,
который тут же начал читать английский вариант обращения.
     Якоби  был  настоящим  профессионалом; инженер  не  сомневался,  что он
закончит  вовремя.  Мойше  вдруг с удивлением обнаружил, что  понимает почти
все, что  говорит его коллега. В  самом начале  своей работы на Би-би-си  он
испытывал огромные трудности. Теперь незнакомые слова попадались редко, да и
сам он  в случае необходимости мог  объясниться вполне сносно. Лондон иногда
казался ему более родным, чем польские районы Варшавы.
     --  Ну,  вот и все,  -- сказал Якоби,  закончив выступление, и похлопал
Мойше  по спине. -- Рад  снова  с тобой работать. Бывали моменты,  когда мне
казалось, что этого больше не будет никогда.
     --  Что  верно,  то  верно,  --  согласился Мойше.  -- Мне  приходилось
напоминать себе, что идет война. В последнее время многое повидал.
     -- О  да.  --  Якоби  встал  и потянулся. -- Настоящая  война --  очень
серьезное дело,  но мы с тобой сумеем причинить  ящерам гораздо больше вреда
отсюда. Во всяком случае, я постоянно повторяю себе этот довод.
     --  И  я  тоже, -- вставая, заметил  Мойше.  --  После нас  опять будет
выступать Эрик Блэр?
     -- Наверное, -- сказал Якоби. -- Тебе он нравится, не так ли?
     -- Он -- честный человек, -- просто ответил Мойше.
     Так  и  оказалось  --  Блэр  уже  стоял у  входа  в  студию,  оживленно
разговаривая с красивой темнокожей женщиной  в фиолетовом платье из  хлопка.
Наверное, она из Индии, решил Мойше. Свои познания о людях и странах Востока
он приобрел за последние месяцы пребывания в Англии. Блэр  прервал разговор,
чтобы кивнуть двум еврейским дикторам.
     -- Надеюсь, вы сегодня содрали шкуру с ящеров? -- приветствовал их он.
     -- Постарались, -- серьезно ответил Якоби.
     -- Мы с  принцессой  приложим все силы,  чтобы  продолжить начатое вами
дело,  -- заверил их  Блэр, поклонившись  женщине из  Индии. Блэр тяжело,  с
присвистом  дышал, и это вызвало у Мойше беспокойство. -- Удивительный у нас
получается союз: принцесса и социалист объединились против общего врага.
     -- Вы желаете статуса доминиона для Индии не меньше, чем я, -- ответила
женщина.
     У принцессы был своеобразный акцент, и Мойше  с трудом понимал ее речь.
Он решил, что ему нужно обязательно рассказать Ривке и Рейвену о том, что он
встретился с принцессой: едва  ли такое событие могло произойти в Варшаве --
да и в Лондоне тоже.
     -- Индия сейчас больше чем  доминион -- фактически, если не юридически,
--  заявил Эрик Блэр. -- Лишь редким и удачливым кораблям удается доплыть от
Лондона до  Бомбея,  не  говоря  уже о  том,  чтобы  благополучно  вернуться
обратно.
     -- А как дела в Индии? -- спросил Мойше.
     С тех пор как он  попал в Англию,  Земля перестала быть огромной. И ему
хотелось  побольше узнать о  других местах, которые  раньше оставались в его
сознании лишь названиями на карте.
     --  Полагаю, вас не слишком удивит, когда вы узнаете, что  мистер Ганди
оказался столь же неудобен для ящеров, как и для британских властей.
     --  Инопланетяне не знают, что делать с массами людей, которые не воюют
против них,  но отказываются работать на захватчиков, --  сказала принцесса.
-- Бойня лишь вселила решимость в последователей Махатмы продолжать кампанию
ненасильственного сопротивления угнетению и несправедливому правлению.
     -- До вторжения ящеров ваше последнее замечание обязательно бы вырезали
ножницы цензора, -- заметил Блэр и посмотрел  на часы. -- Нам пора, иначе мы
опоздаем в эфир.  Был рад вас повидать,  Русецки, Якоби. -- Они с принцессой
быстро вошли в студию и закрыли за собой дверь.
     Бледное  ноябрьское  солнце  торопливо  бежало  по  небу  к югу, охотно
скрываясь  за многочисленными тучами.  Спустился туман. Однако Мойше  вполне
устраивала такая погода. В Варшаве снег начинал идти на месяц раньше.
     Он попрощался  с  Натаном Якоби и торопливо зашагал в  свою  квартиру в
Сохо.  После того как  ящеры вторглись в Англию, ему  пришлось расстаться  с
семьей, и теперь он с особенной радостью возвращался домой. Но прежде чем он
успел рассказать о встрече с принцессой, жена сообщила:
     -- Мойше, к  тебе кто-то приходил  сегодня -- в военной форме. -- Ривка
была встревожена.
     Мойше  ее не винил. Подобные новости могли напугать любого.  По спине у
него  пробежал  холодок страха,  и  ему  пришлось  напомнить себе,  где  они
находятся.
     --  Это Англия,  --  мягко сказал он  Ривке --  и себе.  --  Здесь  нет
гестапо, англичане не преследуют евреев. Он сказал, зачем я ему нужен?
     Она покачала головой.
     --  Он не сказал, а  я  не спросила.  Когда я услышала стук в  дверь  и
увидела мужчину в военной форме... -- Она содрогнулась. -- А потом, когда он
понял, что я не понимаю по-английски, он заговорил по-немецки.
     -- Да, такое могло напугать кого угодно, -- сочувственно сказал Мойше и
обнял Ривку.
     Он  так хотел  забыть о  нацистах  и  ящерах! Вместе со  всем остальным
миром!
     Кто-то постучал в дверь. Мойше и Ривка отскочили друг от друга. Стучали
резко  и уверенно,  словно  человек  за дверью  имел  больше  прав  войти  в
квартиру, чем люди, которые в ней живут.
     -- Снова он, -- прошептала Ривка.
     -- Нужно выяснить, что ему нужно, -- сказал Мойше и открыл дверь.
     Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы  не отшатнуться от незнакомца
--  стоявший перед ним человек, несмотря на английскую военную форму, вполне
мог сойти с рекламного плаката СС. Он был высоким, стройным и мускулистым, а
от его взгляда кровь застыла в жилах Мойше.
     Однако  человек  не  закричал:  "Ты, вонючий  мешок  с  дерьмом, жалкий
еврей!" Он вежливо кивнул и спокойно спросил:
     -- Я говорю с мистером Мойше Русецки?
     -- Да, -- осторожно ответил Мойше. -- А с кем говорю я?
     -- Капитан  Дональд Мэзер, особый отдел  ВВС, -- ответил  светловолосый
молодой офицер.
     И к удивлению Мойше, отдал ему честь.
     -- 3-заходите, -- дрогнувшим голосом предложил Мойше. Офицер СС никогда
не стал бы отдавать  честь  еврею.  -- Полагаю,  вы  уже встречались с  моей
женой.
     -- Да, сэр, --  ответил  Мэзер, заходя в квартиру. Он кивнул  Ривке. --
Мадам. -- Завершив тем самым формальности, он сразу  перешел к делу. -- Сэр,
правительство его величества нуждается в вашей помощи.
     В сознании Мойше  включилась тревожная сирена. Он автоматически перешел
на идиш.
     -- Но  что я  могу  сделать для правительства его величества? И  почему
именно я?
     Капитан Мэзер сначала ответил на второй вопрос:
     -- Необходим ваш польский опыт, сэр. -- Он также перешел на немецкий.
     Однако  Мойше  не  мог  не  отметить,  что  Мэзер  старается говорить с
интонациями,  характерными  для  идиш,  --  и  у  него  неплохо  получалось.
Очевидно, капитан отличался самыми разнообразными способностями.
     -- Да, у меня богатый опыт пребывания в  Польше, -- ответил Мойше. -- И
по большей  части  он  не  доставил  мне никакого  удовольствия.  Почему  вы
думаете, что я захочу все это вспоминать?
     -- Ну, вы  постоянно об этом вспоминаете во время ваших  выступлений  в
передачах Би-би-си, сэр, -- ответил Мэзер.
     Мойше скорчил гримасу; капитан говорил правду. Англичанин  продолжал, и
с каждым словом его немецкий все больше походил на идиш:
     -- Должен признаться, мы  ждем от вас большего, чем просто чтение перед
микрофоном заранее подготовленного текста.
     -- Что вы имеете  в  виду? -- спросил Мойше. -- Вы так и не ответили на
мой вопрос.
     -- Я стараюсь подойти к ответу постепенно, -- ответил Дональд Мэзер. --
В  Польше вы  узнали,  что  совместная работа  с  ящерами  далеко не  всегда
является наилучшим решением, -- если вас устроит такая мягкая формулировка.
     -- Да, далеко не всегда, но если бы  я  не  работал с  ними вначале, то
сейчас не разговаривал бы здесь с вами, -- заметил Мойше.
     -- И не спасли бы себя и свою семью... -- начал Мэзер.
     -- ...и  свой народ, -- вставил  Русецки. -- Если  бы не ящеры, нацисты
нас всех уничтожили бы.
     -- И свой народ, -- согласился с ним капитан Мэзер. -- Никто не  станет
спорить,  что  вы правильно поступили, согласившись сотрудничать  с  ящерами
против нацистов. Но потом вы поняли, что человечество вам ближе, и выступили
против ящеров.
     --  Да, все точно, -- нетерпеливо ответил Мойше. -- Но какое  это имеет
отношение к тому, что вы от меня хотите?
     -- Сейчас я вам все  объясню,  --  спокойно сказал  Мэзер. Несмотря  на
отменный идиш, внешнее спокойствие выдавало в нем англичанина;  на его месте
еврей или  поляк  уже давно принялись бы  кричать  и  жестикулировать. -- Вы
согласны  с  тем, что  в планах  его  величества относительно Палестины  нет
намерения уничтожить евреев? Более того, его величество хочет им помочь?
     -- Палестина? -- повторил Мойше. Упоминание о Палестине заставило Ривку
затаить  дыхание.  Мойше  покачал головой.  --  Да,  таких  намерений у  его
величества нет.
     "Ну? Ближе к делу", -- хотелось сказать Мойше.
     Надо отдать должное капитану -- он все прекрасно понял.
     -- Суть дела, мистер  Русецки,  состоит в том,  что евреи Палестины  не
довольны  английской  администрацией  и  объединились  с  ящерами в  Египте,
старясь  помочь  им  в  наступлении  на  Святую   Землю.  Правительство  его
величества  хотело бы отправить  вас  в Палестину, чтобы уговорить еврейских
лидеров  сохранить лояльность короне и показать, что,  в отличие от польских
евреев,  их положение не  настолько  плачевно,  чтобы  переходить на сторону
ящеров.
     -- Вы хотите отправить меня в Палестину? -- спросил Мойше.  Он понимал,
что  его голос звучит удивленно, но  ничего  не мог с собой  поделать. Рядом
возмущенно фыркнула Ривка. Он тут же поправился: -- Вы хотите послать нас --
меня и мою семью -- в Палестину? -- Он и сам не верил своим словам.
     В  Польше он  размышлял об  эмиграции  на Святую Землю.  Но  никогда не
относился к  этой мысли всерьез, несмотря  на трудности жизни в  Варшаве.  А
когда пришли нацисты, было уже поздно.
     Теперь  же   англичанин,  с  которым   он   знаком  всего  пять  минут,
рассказывает ему об осуществлении безнадежной давней мечты его народа.
     -- Да, именно таковы наши намерения. Нам не  найти лучшего человека для
такого дела.
     С женской практичностью вмешалась Ривка:
     -- А как мы туда попадем?
     --  Кораблем, -- ответил Дональд Мэзер. --  До Лиссабона  вы доберетесь
без  особых  проблем. Затем подводная лодка  перевезет вас  через Гибралтар.
Затем вы пересядете на  другой корабль, который поплывет в Хайфу. Как  скоро
вы сможете собраться?
     -- Достаточно быстро, -- ответил Мойше. -- У нас не так уж много вещей.
     Тут он сказал чистую правду. Когда они перебрались в Англию, у них была
только  одежда, в которой они приехали.  Потом благодаря  доброте англичан и
родственников появились кое-какие вещи. Но они не станут брать с собой много
-- ну, кто потащит кастрюли и сковородки на Святую Землю?
     -- Если  я приду за вами послезавтра в это же время, вы будете  готовы?
-- спросил капитан Мэзер.
     Мойше  едва  не  рассмеялся  в  ответ.  Если потребуется, они с  Ривкой
соберутся за полчаса -- если сумеют  найти  Рей-вена и оторвать его от игры.
Два дня на сборы -- роскошь, которой должны наслаждаться Ротшильды.
     -- Мы будем готовы, -- уверенно сказал он.
     -- Хорошо, тогда до встречи.
     Мэзер повернулся, собираясь уйти.
     --  Подождите,  --  позвала  его Ривка, и  англичанин  остановился.  --
Сколько  мы  пробудем  в...  Палестине?  --  Она  с  трудом  произнесла  это
удивительное слово. -- Как и когда вы вернете нас обратно?
     -- Относительно продолжительности пребывания в Палестине, фрау Русецки,
все  зависит от того, когда ваш муж завершит свою миссию, --  ответил Мэзер.
--  После  чего,  если вы  пожелаете,  мы вернем  вас в Англию, или, если вы
захотите  остаться в Палестине,  мы  сможем  решить  и  эту проблему. Мы  не
забываем тех,  кто  нам  помогает. У вас есть еще вопросы? Нет? -- Он  отдал
честь, ловко повернулся на каблуках и вышел на лестницу.
     Мойше и Ривка переглянулись.
     -- На следующий год в Иерусалиме, -- прошептал он.
     Евреи  произносили эту молитву  с тех самых пор, как римляне разграбили
Второй храм почти тысячу девятьсот лет назад. А теперь...
     А теперь Мойше схватил Ривку, и они принялись кружить по комнате. Мойше
казалось, будто он на седьмом небе от счастья. Ривка успокоилась раньше, чем
он. Она всегда твердо стояла на земле.
     --  Они  делают  это  не  для нас,  Мойше, а для  себя. Как могут евреи
помогать ящерам?
     --  Не  знаю,  --  признался  Мойше.  --  У   меня   нет  ни  малейшего
представления о том, что происходит  в Палестине. Но одно мне известно: если
они намерены  играть  в  игры с  ящерами, то совершают ошибку. Англичане  не
заставляют  их голодать и  не  убивают  в  качестве  развлечения  --  других
оправданий для сотрудничества с ящерами не существует.
     -- Ты сам все видел, -- согласилась Ривка, а потом практическая сторона
ее натуры взяла вверх. -- Нам придется оставить  здесь большую часть одежды.
На Святой Земле намного теплее, чем в Англии.
     -- Конечно.
     Мойше не думал о таких прозаических вещах. Помолиться у Стены  Плача...
Он потрясенно покачал головой.
     Постепенно Мойше начал осознавать, что с ним произошло несколько  минут
назад. Он ощутил,  как его охватывает радость. Нечто  похожее он чувствовал,
когда влюбился. Ривка светилась от счастья.
     -- Прожить всю  оставшуюся жизнь в Палестине,  -- пробормотала  она. --
Здесь, в Англии, совсем  неплохо, по сравнению с Польшей до прихода нацистов
тут настоящий рай.  Но жить в стране, где полно  евреев и никто не будет нас
ненавидеть, -- о таком мы и мечтать не могли.
     --  А кто еще  живет в Палестине?  -- спросил Мойше, вновь осознав, что
его познания о мире  ужасно ограничены.  -- Арабы, наверное. По  сравнению с
поляками и немцами они покажутся нам хорошими соседями. Если Рейвен вырастет
в стране, где его никто не будет ненавидеть... -- Он замолчал.
     Польский еврей с тем же успехом  мог потребовать луну с неба. А капитан
Мэзер только что вручил ее ему -- хотя он ни о чем не просил.
     -- В Палестине говорят не только на идиш, но и на иврите, не так ли? --
спросила Ривка. -- Мне придется учиться.
     -- Мне тоже, -- ответил Мойше.
     Мужчины читают Тору и Талмуд, поэтому он знал иврит, а Ривка -- нет. Но
одно дело -- говорить с Богом и совсем другое -- с людьми. "Когда я доберусь
до Иерусалима, сам увижу разницу",  --  подумал Мойше, и его  вновь охватило
возбуждение.
     Тут  ему пришло в голову,  что он  попадет на  Святую  Землю  благодаря
ящерам.  До их  появления  он  был одним  евреем  из десятков и сотен тысяч,
умиравших  от  голода в  варшавском  гетто,  бродил по улицам ночью, пытаясь
раздобыть  хоть какую-то пищу,  и молился  Богу, чтобы  Он дал знак, что  не
бросил Свой  народ. И  принял сияние бомбы из  взрывчатого металла,  которую
ящеры взорвали высоко в небе, за ответ на свои молитвы.
     Многие другие  люди  разделяли  его заблуждени