И  поводом  к их  появлению
необязательно  является сильное потрясение,  как у шизофреника, -- для этого
достаточно чего-нибудь необычного или непривычного. Ну, например, вид идола;
возможно, поэтому Куссара буквально нашпигована ими.
     Дэвис выпрямился в кресле  -- манера, выдающая сомнение в  том, что  он
говорит.
     -- Ну  и каковы  эволюционные преимущества образа жизни, основанного на
галлюцинациях?
     -- Общественный контроль, -- ответил Рамон. -- Поймите, мы ведь говорим
не  о  разумных  существах.  Они  не   способны   представить  себе  связную
последовательность  действий,  как  это  делаем  мы.  Например,  для   жнеца
единственная возможность работать весь день -- без надсмотрщика за спиной --
это постоянно  слышать голос старейшины  или короля, повторяющий: "Продолжай
жать".
     -- Гм, -- все, что смог сказать биолог.
     -- И  поскольку король  -- тоже  часть  системы, --  задумчиво добавила
Хельга,  -- он будет слышать голоса  главных  богов здешней культуры. Только
они обладают достаточным авторитетом, чтобы указывать королю.
     -- Возможно,  стоит  добавить предков,  --  сказал  Рамон. -- Вспомните
гробницу перед  дворцом Питканаса  -- это  памятник  его  отцу,  предыдущему
королю. Перед ней всегда лежат подношения, как и у богов.
     -- Похоже, -- психолог осеклась, округлив глаза.  --  Либер  Готт! Ведь
для таких существ загробная жизнь -- само собой разумеющаяся вещь, и  не без
оснований. Если женщина, например, слышит голос давно умершей матери, та для
нее все еще жива в полном смысле слова.
     -- Да, об этом я еще не думал, -- прошептал Рамон.
     --  Если подобный образ жизни, -- все еще  сомневался Джордж  Дэвис, --
настолько прекрасен, почему мы, черт побери, не остались такими безмозглыми?
     Кастильо всегда отдавал должное чужому участию в своих идеях.
     --  На  мысль  меня  навело  замечание  Катерины.  По  мере  усложнения
структуры  общества, количество богов  также неизбежно растет. Посмотрите на
сегодняшнюю Куссару  со своим  богом для каждого ремесла. Система  обречена,
она рано или поздно рухнет под собственной тяжестью.
     Письменность  также  способствует  этому.  Она  допускает существование
более  сложного  общества.  Проще  нарушить  приказ,  записанный на глиняной
табличке, которую можно выбросить, нежели  приказ бога или короля, то и дело
повторяющего оный тебе на ухо.
     И,  наконец,  эта  система может функционировать  только  в  стабильном
обществе.  Что толку от советов  твоего  бога, если  ты имеешь дело  с чужой
культурой, чужим языком и чужими  богами? Эти советы  могут в равной степени
спасти тебя или обречь на смерть.
     И, наблюдая  за поведением чужеземцев,  ты можешь  заметить в них нечто
отличное от тебя. А если  ты поверил в существование иноземцев с собственной
личностью,  ты можешь  заподозрить,  что  таковая  имеется и у тебя, а  это,
возможно, и есть зарождение сознания.
     -- И этому есть доказательства, -- возбужденно перебила его Мей-Лин. --
Помнишь,  Рамон,  ты говорил,  что  из всех куссаран  реже  всего общаются с
богами  воины  и  купцы. А  они больше других общаются  с иноземцами -- они,
возможно, стоят на пороге разума.
     Все, что мог сделать антрополог  -- это поклониться.  Он был совершенно
вымотан; коллеги рассматривали его гипотезу под такими углами, какие ему и в
голову не приходили. Так,  подумал он, и должно быть. Концепция была слишком
масштабной, чтобы справиться с ней в одиночку.
     Джордж -- все еще с кислой миной на лице -- сказал:
     -- Я предлагаю разработать серию опытов для проверки этой гипотезы.
     Предложение было  принято  единогласно. Если  в  идее  есть  зерно,  ее
надлежит всесторонне проверить, а еще лучше -- дополнить и развить. Если нет
-- она не заслуживает внимания.
     Рамон с нетерпением ждал результата.
     * * *
     Зажав  уши  руками  --  так силен был  грохот -- Питканас  смотрел, как
исчезает  в облаках небесный корабль. Вот он с его руку... с мотылька... вот
он стал просто серебристой точкой... исчез.
     Король  увидел,  что корабль оставил за собой на поле вмятину  в локоть
глубиной. Посевы, попавшие под  корабль, разумеется,  погибли; соседние поля
тоже заросли сорняками.
     Яррис, богиня урожая и плодородия, с укоризной обратилась  к Питканасу:
"Это хорошая земля. Пошли крестьян восстановить ее плодородие.
     -- Будет  исполнено, Госпожа, -- пробормотал он  и передал распоряжение
своим министрам.
     Теперь  с ним говорил  покойный отец:  "Пошли воинов охранять крестьян,
чтобы  люди из Маруваса не нагрянули  с набегом, как это было в  годы твоего
детства. Проследи сам".
     Питканас повернулся к Тушратте.
     -- Дзидантас хочет, чтобы я послал воинов охранять крестьян, чтобы люди
из Маруваса не нагрянули с набегом, как в годы моего детства. Проследи сам.
     --  Слушаю и  повинуюсь,  --  поклонился  Тушратта,  --  как  слушаю  и
повинуюсь богам.
     Король повернулся и пошел прочь, не сомневаясь в том, что приказ  будет
выполнен.
     По правде говоря, Тушратта давно уже не слышал голоса богов. Они начали
пропадать еще  со  времен  войны с горцами, но Тушратта знал день, когда они
бросили  его  окончательно. "Блеф",  --  пробормотал он  себе  под  нос.  Он
использовал земное слово -- в куссаранском языке ничего подобного не было.
     Тушратте ужасно не хватало богов. Он даже молил  их вернуться, что само
по себе странно и необычно --  ведь  боги должны быть с тобой всегда. Без их
советов он ощущал себя одиноким, нагим и беспомощным.
     Но старый вояка  выжил. Более того, дела его  складывались удачно.  Как
знать,  может, боги  и продолжали  слышать  его, хотя  сами и молчали. За те
полгода,  что боги  оставили  Тушратту, он  дослужился  от  Стража  Ворот до
Верховного  Военачальника  Куссары  --  его  предшественник  на  этом  посту
внезапно скончался. На новое место Тушратта взял с собой нескольких офицеров
-- молодых и безоговорочно преданных ему -- и верных им воинов.
     Он  решил выполнить приказ  Питканаса,  но  на  свой  лад. Старшим  над
солдатами в  полях он поставит, гм... Кушука, который не  доверяет ему, зато
возглавляет дворцовую охрану.
     Как убедить  Кушука оставить теплое  место? "Блеф",  -- вновь прошептал
Тушратта. Он до  сих пор с опаской использовал новое знание, словно человек,
пытавшийся  говорить на новом  для него языке.  Представлять  себя как бы со
стороны -- как  он говорит  или делает одно,  но  замышляет совсем другое --
требовало усилий, от которых лоб Тушратты покрывался испариной.
     Он скажет  ему... он скажет... Рука непроизвольно сжалась  в кулак и он
нашел ответ. Он скажет Кушуку, что Питканас говорил ему, что никто другой не
справится с этой задачей лучше него. Это сработает.
     А тогда Тушратта во главе верных ему людей пойдет  во дворец... Он ясно
представлял себе, как  уволокут  труп  Питканаса, как сам он,  облаченный  в
королевскую  мантию, будет  наслаждаться королевской роскошью,  как будет он
возлежать  с  Аззиас -- самым восхитительным  созданием богов. Видеть  такие
картины оказалось делом несложным. Он уже давно видел такие картины.
     Когда он станет королем, Кушук больше не будет препятствием -- он будет
повиноваться  Тушратте,  как  повинуется богам,  как  повиновался Питканасу.
Менее уверен был Тушратта  в собственных  подручных. Он не  объяснял им, что
такое  "блеф" так, как это  объяснил ему  Кастильо. Но он часто  пользовался
этим  тем-что-похоже-на-одно-а-на-самом-деле-совсем-другое;  иначе ему бы не
продвинуться так быстро.  Они парни  неглупые. Они  и  сами могут  дойти  до
этого.
     Но если так, если он никогда не сможет быть  уверенным, что то, что ему
говорят, -- не блеф,  как ему править такими подданными? Они запросто смогут
ослушаться  его  приказов. Что  же  теперь, жить остаток дней в страхе?  Эти
мысли  окрашивали  картины будущего в  мрачные тона, Тушратте  не  нравилось
видеть себя отчаянно цепляющимся за завоеванный трон.
     Впрочем, почему именно  он  должен бояться? Если кто-то выступит против
нового короля и потерпит неудачу  (а с ним, Тушраттой, справиться посложнее,
чем с Питканасом, ведь  он будет начеку), почему бы  не покарать  бунтовщика
так жестоко, чтобы другим было неповадно?  И тогда  не  важно,  будут ли его
приказы звучать  в их головах или  нет.  Они все равно  покорятся  ему -- из
страха.
     Будет ли этого достаточно?
     Тушратта с нетерпением ждал результата.
     * * *
     От  автора.  "Блеф"  построен  на  основе  захватывающих  дух  гипотез,
выдвинутых  Джулианом Джейнсом  в "Происхождении разума  в процессе  распада
двухкамерного  сознания". Результатом стал мой любимый тип инопланетян: тех,
что думают почти как люди, но не совсем.
     Вскоре после того, как "Блеф" был опубликован в "Аналоге", я получил от
профессора Джейнса письмо. Должен  признаться,  я не  без  трепета  вскрывал
конверт. Однако, к  моему облегчению, в своем письме он сообщал, что рассказ
ему понравился. Ну что ж, хоть что-то я сделал удачно.
     Дороги, которые мы не выбираем
     [<i>Пер.  изд.:  Harry  Turtledove.  The  Road  Not  Taken,  в сб.:  Harry
Turtledove Kaleidoscope -- A Del Rey Book, Ballantine Books, New York, 1990</i>]
     Капитан  имперской пехоты  Тограм как раз пользовался  ночным  горшком,
когда  "Неукротимый" вышел  из  гипердрайва.  Как всегда  при этом  маневре,
офицер испытал  сильнейший приступ тошноты.  Он схватил горшок  и выблевал в
него
     Когда ему полегчало, он поставил горшок на пол и вытер слезящиеся глаза
пушистым запястьем. "Прокляни  вас боги!"  --  взорвался  он. -- ну  почему,
почему команда не  предупреждает нас о  своих фокусах?" Слышались голоса его
подчиненных, вторивших ему, хотя и в более резкой форме.
     Тут  же в  дверях  возник юнга.  "Мы вновь  в  нормальном  космосе", --
крикнул  он и побежал  сообщать  эту  новость дальше  по  каютам.  Вслед ему
неслись  проклятия  и грубые  шутки:  "Заткнись, дубина!",  "Вот  спасибо!",
"Передай рулевым -- им пора на переработку!"
     Тограм вздохнул и печально  потер морду. Как офицеру, ему полагалось бы
подавать пример подчиненным. Он  был  достаточно молод, чтобы  относиться  к
этому  серьезно,  но достаточно и послужил, чтобы не  ждать ничего большего,
чем пара полосок на Погоны. Высокие чины добываются не  службой, а старинным
родом или большими деньгами.
     Вздохнув еще раз, он убрал горшок в нишу. Прикрывавшая ее металлическая
крышка,  почти  не   уменьшала   запаха.   За  шестнадцать  дней  в  космосе
"Неукротимый" насквозь пропах мочой, потом и прокисшей пищей. Справедливости
ради надо  заметить, что в этом он был  не  лучше и не хуже других  кораблей
Роксолановского флота. Все межзвездные путешествия таковы. Вонь и теснота --
вот цена, которую солдаты империи платили за расширение ее границ.
     Тограм взял лампу и  встряхнул ее, чтобы разбудить светлячков. От ужаса
те вспыхнули серебряным светом. Капитан знал, что некоторые расы  используют
для освещения кораблей факелы или свечи, однако светлячки расходовали меньше
воздуха, хотя и не могли светить непрерывно.
     Пока лампа не погасла, Тограм, как хороший солдат, проверил оружие.  Он
всегда держал пистолеты  заряженными; когда начнется высадка, два он заткнет
за пояс, два -- за  отвороты сапог.  Меч доставлял  Тограму  больше  хлопот:
повышенная влажность внутри корабля плохо сказывалась на чистоте клинка. Так
и есть, он сразу же нашел пятнышко ржавчины, которое сразу же счистил.
     Полируя сверкающее  лезвие, Тограм  думал о  том,  на что будет  похожа
новая система.  Оставалось только молиться,  чтобы в  ней оказалась планета,
пригодная  для  обитания.  Когда  они  доберутся  до  ближайшей  подвластной
Роксолану планеты, в "Неукротимом"  будет уже  попросту нечем дышать.  Такой
опасностью сопровождались  все  межзвездные путешествия. Опасность  не самая
грозная -- в системах маленьких желтых солнц обыкновенно находились одна-две
обитаемые планеты, -- но все же присутствовавшая постоянно.
     Тограм пожалел, что позволил себе думать  об этом; раз придя  в голову,
эта  мысль  будет  сидеть  там  занозой.  Он  поднялся  с  лежанки  и  пошел
посмотреть, как дела у рулевых.
     Как обычно, Рансиск со  своим помощником Ольгреном жаловались на низкое
качество  стекол,  сквозь которые  им приходилось  нацеливать свои подзорные
трубы. "Вы бы не скулили, --  посоветовал им, входя, Тограм. -- У вас тут по
крайней  мере светло". После тусклого  света  ламп со  светлячками солнечный
свет в рулевой рубке казался настолько ярким, что слепил глаза.
     Ольгрен  раздраженно прижал уши.  Рансиск был  старше и  спокойнее.  Он
положил помощнику руку на плечо:
     -- Если ты будешь так вскидываться на каждую из шуточек Тограма, у тебя
не  останется времени на дела -- он был возмутителем спокойствия с  момента,
когда вылупился из яйца. Верно, Тограм?
     --  Как  скажешь.  --  Тограму нравился седомордый старший  рулевой.  В
отличие  от большинства своих коллег Рансиск не вел себя  так, будто  важная
работа ставит его в особое положение.
     Неожиданно  Ольгрен  застыл,  только   кончик  его   короткого   хвоста
возбужденно подергивался.
     -- Ну и мир! -- воскликнул он.
     -- Давай-ка посмотрим, -- сказал Рансиск. Ольгрен передал ему подзорную
трубу. Рулевые внимательно изучали одну за другой яркие  звезды, высматривая
те, у которых обнаружится диск, -- уж они-то наверняка окажутся планетами.
     --  Да,  --  сказал наконец Рансиск,  --  но это  не  для  нас.  Желтые
полосатые планеты обычно имеют слишком ядовитую атмосферу. -- Видя огорчение
Ольгрена,  он  добавил:  --  Не  все  еще  потеряно:  если  провести  линию,
соединяющую  эту  планету с ее солнцем, мы  очень  скоро  обнаружим и другие
планеты.
     -- Посмотри сюда, -- Тограм указал на красноватую звездочку, казавшуюся
ярче остальных.
     Ольгрен  пробормотал  что-то  нелицеприятное  в адрес непрофессионалов,
лезущих не в свое дело, но Рансиск оборвал его:
     -- Капитан повидал на  своем  веку больше миров, чем ты, салага. Делай,
как он говорит.
     Обиженно свесив уши, Ольгрен повиновался. И тут же забыл про обиду.
     -- Планета с зелеными полосами! -- воскликнул он.
     Рансиск как  раз  наводил  трубу  на другой  сектор  небосвода,  но это
восклицание заставило  его обернуться. Он тщательно  настроил фокус. Ольгрен
переминался с ноги на ногу, нетерпеливо взъерошив мех в ожидании вердикта.
     --  Гм,  может быть, --  наконец  сказал  старший  рулевой,  и  Ольгрен
просиял, но  тут же снова скис,  когда Рансиск продолжал: -- Не  вижу ничего
похожего на открытую  воду.  Если не найдем ничего  лучше, попробуем эту. Но
сначала надо поискать еще.
     -- Твой луоф будет доволен, -- сказал Тограм.
     Рансиск улыбнулся. Роксоланцы всегда возили с собой маленьких зверьков.
Если  помещенный в шлюзовую  камеру  флаера луоф  оставался  жив,  атмосфера
планеты годилась и для его хозяев.
     Несколько планет  показались  рулевым слишком тусклыми. Но вот  Рансиск
напрягся, приникнув к подзорной трубе.
     -- Вот она!  -- сказал он почти спокойно. -- Вот  то,  что  нам  нужно.
Посмотри, Ольгрен.
     -- Ох черт, да!
     -- Беги  с докладом к  военачальнику Сивону  и  спроси, засекли  ли его
приборы какие-нибудь еще возмущения перемещения на гипердрайве.
     Ольгрен поспешно вышел из рубки. Рансиск протянул трубу Тограму:
     -- Посмотри сам.
     Капитан имперской  пехоты  приник  к окуляру  После  черноты  открытого
космоса  мир  в  подзорной  трубе  казался  до  боли  похожим  на  Роксолан:
темно-синие   океаны,   покрытые  хлопьями  белых  облаков.   Рядом   висела
подходящего размера луна. Обе планеты были освещены примерно наполовину.
     -- Ты обнаружил там сушу? -- спросил Тограм.
     -- Посмотри верхнее полушарие, сразу под ледовой шапкой, -- посоветовал
Рансиск. -- Эти коричневые  и зеленые пятна не  похожи на воду. Если  тут  и
есть подходящая планета, так это та, что ты видишь перед собой.
     Пока не вернулся Ольгрен, они по очереди рассматривали планету, пытаясь
составить о ней какое-то представление
     --  Ну как?  --  поинтересовался Тограм, хотя  бодро  навостренные  уши
помощника и так говорили о том, что ответ -- положительный.
     -- Все  возмущения  от гипердрайва -- только  от  нашего флота, никаких
других в пределах всей системы! -- расплылся в улыбке Ольгрен.
     Рансиск  и Тограм,  не сговариваясь,  хлопнули его по спине, будто он и
был причиной добрый вестей.
     Улыбка капитана была даже  шире, чем у Ольгрена. Значит, планета станет
легкой добычей,  что его  --  кадрового военного -- устраивало больше всего.
Если местное население  не знакомо  с  гипердрайвом,  значит, в  системе нет
разумной жизни, а  если и есть -- не беда,  аборигены наверняка  не изобрели
еще ни пороха,  ни летательных аппаратов, ни  -- тем  более --  космического
оружия.
     Тограм радостно потирал руки.
     * * *
     Бак Эрцог  устал,  что, впрочем, неудивительно после  четырех месяцев в
космосе (и впереди  еще полтора). Земля за кормой "Арес III" казалась  яркой
звездочкой, а Луну вообще трудно было заметить. Впереди вырастал Марс.
     --  Твоя очередь качаться, Бак, --  позвал  его  Арт  Снайдер. Из  пяти
членов экипажа он был самым дисциплинированным.
     -- Иду,  Панчо. -- Эрцог,  вздохнув, взгромоздился  на  велотренажер  и
начал крутить  педали -- сначала вполсилы, потом  вовсю. Упражнения помогали
сохранить в костях кальций, что особо  важно  в условиях  невесомости. Кроме
того, они помогали убить время.
     Мелисса Отт слушала сводку новостей с Земли.
     -- Ночью умер Фернандо Валенсуэла, -- сообщила она.
     -- Кто? -- Снайдер явно не относился к числу бейсбольных болельщиков.
     Эрцог,  напротив, бейсболом  увлекался,  к  тому же  он  был  родом  из
Калифорнии.
     --  Я  видел  его раз на матче ветеранов,  и я  помню, как  отец и  дед
говорили о нем, -- сказал он. -- Сколько лет ему было, Мел?
     -- Семьдесят девять.
     -- Он всегда был тяжеловат, -- печально произнес Эрцог.
     -- Господи Иисусе!
     Эрцог вздрогнул.  Таких  возбужденных возгласов он не слышал с  момента
старта. Мелисса уставилась на экран радара.
     -- Фредди! -- возопила она.
     Фредерика  Линтдстрем,  спец  по  бортовой  электронике,  вынырнула  из
душевой. Она бросилась к пульту управления, оставляя за собой  шлейф висящих
в невесомости водяных брызг. Фредди  не накинула  на себя даже полотенца, но
это ее  не смущало  --  условности  на  борту "Арес III"  давно исчезли сами
собой.
     Вопль  Мелиссы  заставил   даже  Клода  Джоннарда  высунуть  голову  из
маленькой биолаборатории, где он проводил почти все время.
     -- Что-то случилось? -- спросил он.
     -- Радар полетел к черту, -- обрадовала его Мелисса.
     -- Как это "к черту"? -- недовольно буркнул Джон-нард. Он принадлежал к
тому  малопривлекательному типу  людей, у которых все и всегда  разложено по
полочкам, и которые убеждены, что остальные должны во всем походить на них.
     -- На  экране сто --  сто пятьдесят объектов, которых там никак быть не
может,  -- ответила  Фредерика  (у которой это  заболевание было  выражено в
более мягкой форме). -- От них до нас около двух миллионов километров.
     -- Минуту назад их там не было, -- заявила Мелисса. -- Я отвернулась, а
потом они уже были на экране.
     Пока Фредерика колдовала с  экраном  и  компьютером,  Эрцог не слезал с
велотренажера, чувствуя себя самым бесполезным членом  коллектива: что толку
от геолога  в  миллионах километров от ближайших скал?  Он даже не попадет в
исторические   хроники.  Ну  кто   помнит  имена  членов  третьей  по  счету
экспедиции?
     Фредерика закончила проверку.
     -- Я не нашла неполадок, -- сказала она, злясь не то на  себя, не то на
оборудование.
     -- Пожалуй, лучше связаться с Землей, Фредди, -- сказал Арт Снайдер. --
Если  мне предстоит  сажать  эту колымагу,  я  предпочел бы,  чтобы радар не
выдавал ложную информацию.
     Мелисса уже держала в руках микрофон:
     -- Хьюстон, говорит "Арес III". У нас возникла проблема...
     Даже  радиолучу,  распространяющемуся  со  скоростью  света,  требуется
некоторое  время.  Минута  шла   за  минутой,  и  когда  динамик  ожил,  все
подскочили.
     -- "Арес III", говорит Хьюстон.  Леди и джентльмены, я не знаю, как вам
это лучше сказать, только мы их тоже видим.
     Земля   продолжала  говорить,  но  ее   уже  никто  не   слушал.  Эрцог
почувствовал,  как   первобытный  рефлекс   ставит  его  волосы  дыбом.  Его
переполнил ужас.  Он  никогда  не  думал, что ему доведется стать свидетелем
первого контакта.
     -- Вызови их, Мел, -- сказал он.
     --  Право,  не  знаю, Бак, -- колебалась она. --  Может,  с этим  лучше
справится Хьюстон?
     -- К черту Хьюстон, --  он и сам удивился собственной резкости. -- Пока
эти чертовы бюрократы разберутся, что к чему, мы уже будем садиться на Марс.
Мы  на месте,  нам  виднее. Или ты  хочешь упустить величайший  исторический
момент?
     Мелисса переводила взгляд  с  одного члена экипажа на другого. То,  что
она увидела,  должно быть, удовлетворило  ее, так как она настроила рацию  и
заговорила:
     -- Космический корабль "Арест  III" вызывает неизвестные корабли. Добро
пожаловать -- от всего человечества,  -- она ни минуту выключила передатчик.
-- Сколько у нас тут языков?
     Обращение  повторили по-русски, по-китайски, по-японски, по-французски,
по-немецки, по-испански и даже на латыни ("Кто  знает, когда они прилетали к
нам раньше", -- сказала Фредерика в ответ на недоуменный взгляд Снайдера).
     Если ждать,  пока ответит Земля  было  нелегко,  то  нынешнее  ожидание
скорее  можно  было назвать  муторным. Пауза  тянулась  гораздо дольше,  чем
требовалось для прохождения радиосигнала.
     --  Даже если они не знают ни  одного из наших  языков,  почему они  не
скажут хоть ЧТО-НИБУДЬ? -- взмолилась Мелисса.
     Ей никто не ответил, включая пришельцев.
     И  тут  незнакомые  корабли  по одному  начали  отрываться от  эскадры,
устремляясь к Земле.
     -- Господи, ну и ускорение! -- сказал Снайдер. -- Это не просто ракеты,
-- и сам же осекся: зачем межзвездным аппаратам ракетные движки?
     И "Арес III" остался в одиночестве, не имея возможности сойти с заранее
заданной траектории полета на Марс. Бак Эрцог чуть не плакал.
     * * *
     Согласно отработанной тактике, роксоланские  корабли группировались над
полюсом того  полушария новой  планеты, где  находилась  большая часть суши.
Поскольку место  встречи было согласовано заранее,  визуальный контакт между
кораблями установили  быстро.  Вскоре недоставало  только четырех  кораблей;
разведчик, вылетевший к южному полюсу, обнаружил их и привел на место.
     -- Каждый раз находятся любители водных просторов, -- посетовал Тограм.
Он никогда не упускал возможности  заглянуть  к рулевым в рубку -- не только
ради яркого освещения, но потому, что планеты интересовали его (в отличие от
большинства солдат) и  сами  по  себе. Будь  у  него  побольше  знаний,  он,
пожалуй, попытался бы стать рулевым.
     Он неплохо управлялся  с пером и бумагой, так что Рансиск и  Ольгрен не
возражали против того,  чтобы  он  помогал им изучать планету и  наносить на
бумагу эскизы карт.
     -- Странная  планета,  -- заметил Тограм.  --  Никогда не видел столько
лесных пожаров, извергающихся вулканов  или  что это еще у них там на ночной
стороне.
     -- Я-таки думаю, что это их  города, -- сказал Ольгрен, упрямо глядя на
Рансиска.
     -- Слишком уж они большие и яркие, -- спокойно ответил старший рулевой.
Судя по всему, этот спор шел у них уже давно.
     -- Это твой первый межзвездный рейс, да, Ольгрен? -- спросил Тограм.
     -- Да, ну и что?
     --  Ничего,  если не считать отсутствия опыта. В Эгеллоке  на Роксолане
почти миллион жителей,  а из космоса  он ночью  почти не виден. Таких  ярких
городов нет нигде.  Пойми, это  примитивная планета. Я согласен, это, внизу,
похоже  на  разумную жизнь. Но как  может  разумная  раса,  не  доросшая  до
гипердрайва, строить города в десять раз больше Эгеллока?
     -- Не знаю, -- смущенно ответил Ольгрен. -- Но насколько я могу судить,
эти яркие пятна расположены в удобных для города местах; на побережье, у рек
и так далее.
     -- Ну что с ним делать, Тограм? -- вздохнул Рансиск. -- Он так уверен в
своих познаниях, что не прислушивается к здравому смыслу. Ты в молодости был
таким же?
     -- Вроде этого, но только до тех  пор, пока старейшины  клана не выбили
из меня всю дурь. Впрочем, что  спорить попусту?  Скоро мы запустим флаеры с
луофами,  и  все  станет  ясно.  -- Он  было засмеялся,  но  умолк,  пытаясь
вспомнить, был ли он в годы Ольгрена таким же обидчивым.
     * * *
     -- Засек радаром один из их аппаратов, -- радировал пилот  SR-81. -- Он
на высоте 80 000 метров и продолжает снижаться. -- Сам он находился на вдвое
меньшей, предельной для его машины высоте.
     -- Ради Бога, не  стреляйте, -- приказали  с Земли.  Собственно говоря,
это  же  было   строго-настрого  приказано  ему  еще  до  взлета,  но  Земля
предпочитала   перестраховаться.   Он   не   обижался.   Случайный   выстрел
какого-нибудь кретина -- и человечеству хана.
     --  Получаю  визуальную  картинку,  --  доложил  он, глядя на  дисплей.
Секунду спустя он продолжил: -- Это один корабль чертовски странного вида. И
где только у него крылья?
     --  Мы  тоже  получаем  картинку,  --  сообщил  с  Земли  офицер центра
управления.  -- Они,  должно  быть,  используют те же принципы, что и  у  их
космических кораблей.  Что-то там с гравитацией, создающей и подъемную силу,
и импульс для горизонтального перемещения.
     Чужой  аппарат продолжал  игнорировать запросы  SR-81 (как,  впрочем, и
другие адресованные пришельцам сигналы). Он продолжал  медленный спуск, в то
время как SR-81 кружил внизу  в надежде, что  ему не  придется спускаться  к
самолету-заправщику.
     --  Ясно одно, -- передал пилот на Землю. -- Это военный аппарат. Ни на
одной машине мирного  назначения не  намалюют  зубы и  горящие  глаза. Часть
боевых самолетов ВВС США тоже раскрашена подобным образом.
     Наконец чужой аппарат поравнялся с SR-81. Пилот вновь вызвал Землю:
     --  Прошу  разрешения  пройти у него  перед  носом. Может, они там  все
уснули, и я смогу их разбудить.
     После долгого молчания наземный пункт явно нехотя согласился.
     -- Только никаких враждебных действий! -- предупредили с Земли.
     -- Думаете, я  собираюсь откусить ему палец? -- буркнул пилот (впрочем,
его рация была отключена). Ускорение прижало его  к спинке кресла,  и машина
начала  плавный  разворот  с  конечной  точкой  где-то  в  полукилометре  от
пришельцев.  Высокочувствительная камера  даже  передала изображение  чужого
пилота, сидевшего под маленьким полупрозрачным колпаком.
     Создание  со звезд тоже увидело его.  В этом не было никакого сомнения.
Корабль пришельцев дернулся  как вспугнутая форель, исполняя в воздухе такие
кульбиты, от которых пилота SR-81 размазало бы по стенкам, если бы, конечно,
его машина смогла их выполнить, не развалившись.
     -- Следую за целью,  -- сообщил пилот. С Земли его попытались одернуть,
но  он  был ближе к месту событий. Он  включил  форсаж, и перегрузки, что он
испытывал до сих пор, превратились в легкую физкультурную разминку.
     Лучшая  аэродинамика  позволяла  самолету  двигаться  быстрее  аппарата
пришельцев, но  толка  от этого было мало.  Стоило  самолету  попасть в поле
зрения пришельцев,  как  их машина  уклонялась от  него без видимых  усилий.
Пилот SR-81 чувствовал себя человеком, пытающимся убить бабочку топором.
     И в  довершение  всего  загорелось  табло, извещавшее,  что  горючее на
исходе. В любом случае  эту  машину создавали для  перехвата  в  разреженных
верхних слоях атмосферы, а не для сложных маневров на тех высотах, где летел
теперь аппарат  пришельцев.  Пилот чертыхнулся, но вынужден  был свернуть на
заправку.
     Пока  его  SR-81 глотал керосин из  утробы самолета-заправщика, он  все
думал,  что  случилось бы, если  бы он выпустил ракету. По меньшей мере  два
раза они были  у него на мушке. Эту мысль он держал при себе. Что сказало бы
его начальство, случись ему узнать об этом, было даже страшно подумать.
     * * *
     Когда Тограм вышел с совещания  офицерского  состава, к  нему бросились
его пехотинцы.  "Что  решили, капитан?", "Лоуф остался  жив?", "Как оно там,
внизу?"
     -- Луоф жив, ребята! -- довольно улыбаясь, сказал Тограм.
     Его  отряд  поднял  страшный   шум.  "Садимся!"  --  вопили   они.  Уши
возбужденно  стояли торчком. Некоторые солдаты бросали в воздух свои шляпы с
перьями.  Другие, более закаленные  в  боях, как и их  капитан, вернулись на
нары проверять оружие.
     -- Насколько  серьезное  дело,  сэр?  --  спросил  проходившего Тограма
покрытый  седым  мехом  ветеран  по  имени  Иллингуа.  --  Я  слыхал,  пилот
флаера-разведчика видел всякие чудеса.
     Улыбка Тограма сделалась еще шире.
     -- Черт подери,  Иллингуа, ты  еще не привык к слухам,  что  появляются
всякий раз перед высадкой?
     -- Хорошо бы  так,  сэр.  Но эти слухи  настолько странные,  что в  них
что-то может быть.
     Тограм не ответил. Старый вояка покачал головой, досадуя на собственную
глупость, и встряхнул лампу, чтобы в ее мерцающем свете заострить дротик.
     Капитан  тяжело  вздохнул. После доклада пилота он сам  не  знал,  чему
верить. Откуда у  этих  аборигенов летательные аппараты, если им  неизвестна
антигравитация? Тограму приходилось  слышать о  цивилизации,  использовавшей
воздушные шары на горячем газе.  Но ни один воздушный  шар не  поднимется на
высоту, на  которой наблюдался аппарат  аборигенов, и ни один шар  не сможет
маневрировать так, как, согласно клятвам пилота, летал этот аппарат.
     Допустим, пилот  ошибся.  Скорее всего так  оно  и есть.  Но  что тогда
думать о городах, настолько больших, что Рансиск высмеял саму возможность их
существования? О мире настолько перенаселенном, что свободной земли осталось
совсем немного? И сигнальные фонари  с  других  кораблей эскадры  говорили о
том, что их пилоты-разведчики докладывают о столь же неправдоподобных вещах.
     Впрочем,  если  эта  раса  многочисленна  словно РЕФФО  на  пикнике, не
страшно. Тем больше добра достанется Роксолану.
     * * *
     -- Это чудовищная  ошибка,  -- произнес Билли  Кокс, обращаясь ко всем,
кто мог его  слышать.  При  этом  он вскидывал на  спину  ранец с амуницией.
Грузовик с откинутым бортом ждал  их. -- Мы должны встречать гостей со звезд
с распростертыми объятиями, а не с оружием в руках.
     -- Вот ты им и скажи, профессор, -- поддакнул сержант Сантос Аморос, --
по мне,  так  лучше  коротать время  в  уютной казарме  с кондиционированным
воздухом,  чем  печься  на  солнце  в  центре  Лос-Анджелеса.  И  почему  ты
всего-навсего спец?  Будь  ты  президентом,  ты  отдавал  бы приказы,  а  не
исполнял.
     Кокс  тоже не  считал это  слишком справедливым. Ему  оставалось  всего
чуть-чуть до  степени  магистра  в  политике,  когда  массовый призыв  после
второго сирийского кризиса утащил его в армию.
     Сложившись  почти  вдвое,   он  втиснулся   под  камуфлированный   тент
грузовика.  Лавки  были  слишком  тесными и узкими.  Перевозка максимального
количества людей  с  минимальным  комфортом  --  типично  армейский  подход,
раздраженно думал Кокс.
     Кузов заполнился  солдатами. Дизель чихнул  и  ожил.  Чернокожий солдат
выудил из кармана  колоду  карт  и поспорил, что из любых двадцати пяти карт
вытащит пять покерных комбинаций. Пара  салажат-первогодок клюнула на  пари.
Кокс уже имел возможность (с уроном  для кошелька) убедиться в том,  что это
розыгрыш  для  дураков.  Негр весело  ухмылялся,  передавая колоду одному из
салаг.
     Риффффф! --  шелест  картонных листков был настолько  профессиональным,
что все сидевшие в кузове повернулись на этот звук.
     -- Где это ты так  выучился,  чувак?  -- с уважением  в голосе  спросил
чернокожий солдат. Его  звали Джим,  но известен он был больше под прозвищем
Младший.
     -- Играл в блэкджек в Вегасе. -- Рифффф!
     -- Эй, Младший, -- окликнул его Кокс. -- Ставлю десятку против тебя.
     -- А  пошел  ты, --  огрызнулся  Младший,  с  тоской глядя на  то,  как
движутся, словно живя собственной жизнью, карты.
     Грузовик мчался на север в составе большой колонны из грузовиков, БМП и
легких танков. Полк двигался в Лос-Анджелес, чтобы уже в городе разбиться на
отдельные  отряды.  Кокса  это  радовало --  так у  него было меньше  шансов
оказаться лицом к лицу с пришельцами.
     -- Сэнди, -- обратился он к Аморосу. -- Ну если я ошибаюсь, и пришельцы
настроены враждебно, куда мы прем со своими автоматами?  Это все  рвано, что
идти на слона с английской булавкой.
     -- Профессор, я  же  говорил тебе, что меня  никто  из них не слушал. И
тебя тоже. Я должен делать то, что мне скажет  лейтенант, а ты  -- что скажу
я, и все будет в порядке, ясно?
     -- Ясно, -- сказал Кокс, поскольку Сэнди  -- в общем-то неплохой парень
-- был как-никак сержантом. И все же автомат, примостившийся прикладом между
солдатских  ботинок Кокса, казался  ему  игрушечным, а бронежилет и каска --
тонкими, как неглиже стриптизерши.
     * * *
     Небо за стеклами  рулевой рубки сменило цвет с черного на  темно-синий,
когда "Неукротимый" вошел в атмосферу.
     -- Вон, -- сказал Ольгрен, указывая когтем, -- Там мы сядем.
     -- Ничего не вижу с такой высоты, -- сказал Тограм.
     -- Дай ему свою  трубу, Ольгрен, -- сказал Рансиск.  --  Все равно  ему
скоро идти к солдатам.
     Тограм  наморщил нос --  это  был  намек.  Тем не  менее он  с радостью
заглянул  в  окуляр. Земля, казалось, прыгнула  ему навстречу. На  мгновение
Тограм  полностью  потерял ориентацию,  пока  глаз привыкал  к перевернутому
изображению.  Но сейчас его мало  интересовали пейзажи. Тограм  хотел знать,
что может пригодиться ему и его отряду для захвата и удержания плацдарма.
     -- Вон тот  участок  выглядит неплохо,  -- сказал  он.  --  Тот зеленый
массив среди  строений в восточной -- тьфу, в  западной  -- части города. Он
обеспечит нам посадочную площадку,  полосу для  обороны,  место для лагеря и
зону для высадки подкреплений.
     --  Ну-ка, посмотрим, -- сказал Рансиск, отталкивая его локтем. --  Гм,
да, вижу. Неплохо. Ольгрен,  посмотри-ка.  Сможешь  отыскать этот участок  в
трубу  военачальника? Тогда  иди и  покажи ему. Скажи, что  это  место нашей
высадки.
     Помощник убежал. Рансиск вновь приник к окуляру.
     -- Гм, -- повторил он. -- Они здесь чертовски высоко строят. Видал?
     --  Ага,  --  согласился  Тограм.  --  И  движение  на  дорогах   очень
оживленное. Боги,  это  во  сколько  обошлось замостить их  все!  Во  всяком
случае, пыли я не вижу.
     --  Эта  планета  будет  ценным  приобретением.  Что-то  стремительное,
металлическое и по-хищному заостренное промелькнуло мимо иллюминатора.
     -- Боги, у них и в самом деле есть флаеры! -- произнес Тограм. Несмотря
на  все  уверения пилота, он  не верил в  это  до тех  пор,  пока не  увидел
собственными глазами.
     Он  заметил, как  уши Рансиска раздраженно шевельнулись и понял, что  и
так задержался в рулевой рубке.  Тограм  подхватил  лампу  со светлячками  и
поспешил к своим солдатам.
     Двое-трое  посмотрели  на командира с укоризной:  его не  было  слишком
долго. Но  он утешил  их  рассказом о  месте будущего  приземления. Простому
солдату только  и подавай  рассказы  о мире за  бортом. Конечно,  они и  так
гадают, на что  похож  противник, но во сто крат интереснее, когда знаешь, о
чем говоришь.
     В дверях появился посыльный.
     -- Капитан Тограм, твой отряд высаживается через третий шлюз
     --  Третий,  --  повторил  Тограм,  и  посыльный   поспешил  к   другим
командирам.  Капитан надел шапку с алым  плюмажем (алым -- чтобы его солдаты
лучше видели его  в  бою),  в  последний раз проверил пистолеты  и  приказал
бойцам следовать за ним.
     Кромешная  тьма  перед закрытой дверью  шлюзовой камеры угнетала, но не
так сильно, как обычно. Скоро, скоро двери распахнутся, и он глотнет свежего
воздуха,  свежий  ветер  пошевелит  его мех,  теплые солнечные  лучи согреют
шкуру. Скоро он померяется силами с новым противником.
     Легкие толчки  --  это "Неукротимый" выпускал  флаеры.  Теперь у них на
борту  нет луофов.  Теперь  флаеры  несут  мушкетеров,  чтобы  те запугивали
аборигенов  огнем с неба и  швыряли тем на головы горящие горшки с  порохом.
Роксоланцы  всегда  старались  с  самого  начала деморализовать  противника,
нанеся ему максимальный урон.
     Еще один толчок, сильнее предыдущих. Они сели.
     * * *
     Тень накрыла почти весь университетский городок. Задрав голову, Младший
шептал:  "Вот так мамочка!" Впрочем,  слова эти он повторял  последние  пять
минут -- все время, пока космический корабль снижался.
     И каждый раз Билли Кокс только кивал в ответ. Во рту у  него пересохло,
руки судорожно вцепились в пластмассовый приклад  автомата.  Оружие казалось
совершенно  бесполезным против этой  подавляющей массы, плавно скользящей  к
земле.  Рядом  с кораблем  летательные аппараты пришельцев казались  рыбами,
вьющимися вокруг  кита,  хотя  сами совершенно  подавляли  размерами военные
самолеты, кружившие  поодаль. От  грохота реактивных  двигателей закладывало
уши. Чужие аппараты спускались неестественно тихо.
     Звездолет  опустился на  открытую площадку между  колледжами  Нью-Ройс,
Нью-Кайнси и  Нью-Пауэлл  Холлз. Он  был выше любого из  двухэтажных  зданий
красного кирпича -- точной реконструкции тех, что рухнули при  землетрясении
2034 года. Кокс слышал, как трещат,  ломаясь под тяжестью  корабля,  молодые
деревца.  Он еще подумал,  что было бы,  если бы на их  месте росли взрослые
деревья, погибшие пять лет назад вместе с университетскими зданиями.
     -- Отлично, они сели. Пошли!  -- приказал лейтенант Шоттон. Он так и не
смог избавиться от дрожи в голосе, однако сам двинулся в сторону звездолета.
Рота проследовала за ним  мимо Центра искусств Диксона, мимо Нью-Банч Холла.
Совсем недавно  Билли Кокс разгуливал здесь  босиком. Теперь его  солдатские
ботинки грохотали по бетону.
     Рота заняла позиции напротив Додд Холла. Легкий ветерок играл листвой.
     --  Постарайтесь  укрыться ненадежнее, --  тихо  распорядился лейтенант
Шоттон.  Рота  расползлась по клумбам и газонам, хоронясь за стволами. За их
спинами, на Хилгард-авеню, громыхали дизели бронированных  машин, занимавших
лучшую огневую позицию.
     Какое бесполезное занятие, с горечью думал Кокс. Все, что надо сделать,
-- это подружиться с пришельцами, а  не  заносить  их автоматически в разряд
врагов.
     Впрочем,   кое-что   в  этом   направлении   уже  предпринималось.   Из
административного  здания  Мерфи  Холла  выступила  и медленно  двинулась  к
кораблю делегация  под  белым  флагом.  Возглавлял  ее мэр  Лос-Анджелеса; у
президента и губернатора были какие-то  неотложные дела. Билли Кокс отдал бы
все, чтобы войти в состав этой делегации, а  не ползать на пузе по  газонам.
Вот  если  бы эти  пришельцы подождали, пока ему стукнет  пятьдесят, пока он
станет на ноги...
     Сержант Аморос тронул его за локоть:
     -- Глянь-ка. Что-то там происходит.
     Аморос был прав. В борту корабля  открылось несколько люков,  и  земная
атмосфера смешалась с воздухом корабля.
     Ветерок дул в их сторону. Кокс сморщил нос. Он  не смог бы описать весь
букет экзотических  запахов,  но  два  узнал  безошибочно:  выгребной ямы  и
помойки.
     -- Господи, ну и вонь! -- сказал он.
     * * *
     --  Боги,  ну и  вонь!  --  воскликнул  Тограм.  Только  свежий воздух,
струящийся в люки шлюзовой  камеры, позволил по достоинству оценить ту дикую
смесь, которой им приходилось дышать. Она пахла  дымом от  готовки, гниющими
светлячками... Да, это была вонь! На, казалось  бы,  привыкшие  к  ней глаза
даже навернулись защитные мембраны.
     --  Высадка!  -- скомандовал  он,  посылая свой отряд вперед.  Это  был
рискованный шаг.  Если у  аборигенов  окажутся  крепкие  нервы,  они  смогут
нанести роксоланцам  урон в момент выхода  из корабля.  Впрочем, большинство
рас, не доросших до гипердрайва, настолько пугались одного  вида пришельцев,
что и не помышляли о  сопротивлении. И если они не делали этого сразу, потом
было уже слишком поздно.
     Здесь  они  не  сопротивлялись.  Тограм  увидел  несколько  аборигенов,
державшихся   на  почтительном  расстоянии.  Он   не  мог  точно  определить
количество  аборигенов.  Пятнистые  шкуры  (или  это  были  одежды?)  мешали
рассмотреть  их. Но это, несомненно,  были воины -- судя по  их поведению  и
тому, что в руках они держали оружие.
     Отряд Тограма, как обычно, выстроился в две шеренги. Первая целилась из
мушкетов с колена, вторая -- над головами первой.
     -- Ну вот и мы! --  радостно провозгласил Тограм. Кучка  аборигенов под
белым флагом, судя по всему, была  местной знатью. Да, те пятнистые шкуры --
точно  одежда, убедился капитан,  поскольку эти  существа  были одеты совсем
по-другому, довольно обычно, если не считать странной полоски ткани на  шее.
Они были выше  и худее роксоланцев;  лица их были -- как бы  это сказать  --
безмордыми.
     -- Иллингуа! -- позвал Тограм. Старый вояка командовал правым флангом.
     -- Сэр?
     --  Твой  сектор  обстрела  справа.  По  команде  снимешь  вождей.  Это
деморализует остальных.
     --  Готовьсь!  --  скомандовал  Тограм.  Роксоланцы  опустили дымящиеся
фитили в каморы своих мушкетов. -- Целься! -- стволы медленно повернулись...
"Пли!"
     * * *
     -- Плюшевые мишки! -- воскликнул Сэнди Аморос. Кокс  подумал точно  так
же. Существа, появившиеся в проеме люка, были округлыми, бурыми и пушистыми,
с длинными носами  и большими ушами. Впрочем, плюшевые мишки обычно не носят
оружия. И,  подумал Кокс, не  живут  в месте,  которое пахнет, как выгребная
яма. Разумеется, им самим это может казаться  дивным  благоуханием. Если это
так, в их общении с землянами могут возникнуть некоторые трудности.
     Он смотрел, как  плюшевые  мишки  занимают  свои  места. Что-то  в этой
позиции было такое... непохоже на то, что они строятся почетным караулом для
встречи  мэра и его делегации.  Все  же это  построение было ему знакомо, он
только не мог припомнить, откуда.
     И  тут   он  вспомнил  Если  бы  Кокс  не  провел  столько  времени   в
университете,  ему  было  бы  ни за  что не понять логики происходящего.  Он
вспомнил  курс  истории  европейских  государств.  В восемнадцатом  столетии
короли  создавали  профессиональные армии. Вот  там  и  выполнялись подобные
эволюции.
     Это  была  любопытная  мысль.  Кокс  как  раз  хотел  поделиться  ею  с
сержантом, когда мир взорвался.
     Из ружей пришельцев вырвалось пламя. Огромные  клубы  дыма  поднялись к
небу. Что-то,  жужжащее, как сердитая  оса, пролетело мимо уха. Кокс услышал
крики  и  стоны.  Большинство  членов  мирной делегации  валялось на  земле,
кое-кто без движения.
     Со  стороны  звездолета послышался  грохот, и еще, и в  кирпичную стену
Додц Холла врезалось круглое ядро. Отлетевшая щепка больно ударила  Кокса по
шее. Ветер донес почти забытый с детства запах фейерверка.
     * * *
     -- Заряжай! -- кричал Тограм. -- Еще залп, и -- в штыки! -- его солдаты
поспешно отмеряли порции пороха и забивали в стволы круглые пули.
     * * *
     -- Ах вот вы  как! --  закричал  Аморос. -- Ну что ж, не обессудьте! --
кончик его мизинца был отстрелен, но он не замечал этого.
     Автомат Кокса уже строчил, выплевывая медные гильзы. Кокс менял магазин
за магазином, поводя стволом словно шлангом для поливки.
     Теперь стреляла  уже  вся  рота. Автоматные очереди  слышались со  всех
сторон. Сквозь них прорывались хлопки базук и грохот полевых орудий. Дым  --
уже  не  от  собственного  оружия --  начал окутывать  вражеский  корабль  и
окружавших его солдат.
     В ответ  раздалось несколько одиночных  выстрелов, потом еще, но  таких
редких, что Кокс, не веря своим ушам, прокричал сержанту:
     -- Так нечестно!
     -- Плевать! -- крикнул в ответ Аморос.  -- Они сами сделали выбор. Одно
доброе дело они сделали, укокошив мэра. Терпеть не мог старого брехуна.
     * * *
     Злобное "так-так-так" было ни на что не похоже. Выстрелы следовали один
за  другим  без перерыва,  грохот стоял неимоверный.  Но если это  аборигены
стреляли в его солдат, где же тогда клубы порохового дыма?
     Ответов на эти вопросы он не знал. Все, что он знал, -- это то, что его
отряд тает, словно выкошенный гигантской косой. Вот падает солдат, сраженный
тремя  пулями  сразу,  и тело  его словно не может  решить, в  какую сторону
рухнуть; вот у другого сносит полголовы...
     Тем не менее капитан выкрикнул приказ. Полтора десятка солдат двинулось
в сторону аборигенов. Их длинные отполированные штыки блеснули на солнце. Ни
одному не удалось сделать больше десятка шагов.
     Иллингуа  смотрел на Тограма  глазами, полными ужаса. Капитан знал, что
сам он выглядит не лучше. "Что они с нами делают?" -- шептал Иллингуа.
     Все, что мог  Тограм, --  это беспомощно покачать головой. Схоронясь за
телом убитого солдата,  он выстрелил  в противника из пистолета. У  нас  еще
есть шанс, подумал он, как эти дьявольские чужаки смогут противостоять нашей
первой воздушной атаке?
     Флаер спикировал  на  позиции аборигенов. Из  бойниц высунулись  стволы
мушкетов, дали залп и исчезли -- перезаряжаться.
     -- Получайте, сукины дети! -- вскричал Тограм, но рукой махать не стал.
Он уже понял, что здесь это опасно.
     * * *
     --  Воздух! -- крикнул сержант Аморос. Его взвод  плюхнулся мордой вниз
на землю. Кокс слышал возгласы боли; кого-то ранило.
     По   летательному   аппарату   неприятеля   было   выпущено   несколько
самонаводящихся зенитных ракет  из  переносных  пусковых  установок. Реакция
пилота была  мгновенной. Он остановил машину в  воздухе:  ни  один из земных
самолетов  не   смог  бы   проделать  подобный  маневр.   Ракеты  безнадежно
промахнулись.
     Из флаера  посыпалось что-то похожее на хлопушки. Земля содрогнулась от
взрывов.  Чертыхаясь и отряхиваясь,  Билли  Кокс  и думать забыл,  честно ли
ведется игра.
     Но  пилот  флаера не  видел заходящий ему  в хвост  истребитель F-29. С
расстояния меньше  мили самолет выпустил две ракеты. Одна --  с инфракрасной
головкой наведения -- ушла  в  молоко, зато ракета с наведением по радарному
лучу попала в цель. Вот это был взрыв! Кокс зарылся лицом в землю, зажав уши
руками.
     Так вот она какая, война, подумал он. Я  ничего не вижу,  еле слышу, мы
вроде бы побеждаем. Каково сейчас тем, кто проигрывает?
     * * *
     Надежда  умерла в  сердце  Тограма, когда  их первый флаер пал  жертвой
летательного  аппарата аборигенов. Остальные  продержались ненамного дольше.
Да,  они   могли  уворачиваться  от   вражеских   снарядов,  но  возможность
отстреливаться у  них была еще меньше, чем у наземных сил роксоланцев. И они
были до обидного уязвимы сзади и снизу.
     Одно из орудий звездолета смогло выстрелить еще раз и тем самым вызвало
ответный огонь движущихся крепостей.  Тограм видел очертания круглых  башен,
когда крепости занимали позиции на улицах, прилегающих к парку.
     Когда в корабль попал первый  снаряд,  капитан  подумал  было, что  это
выстрел другой  пушки "Неукротимого". Звук взрыва не походил на грохот ядра,
попадающего  в цель. Осколок горячего металла зарылся в землю рядом  с рукой
Тограма. Наверное, пушка взорвалась, подумал он. Однако новые и новые взрывы
внутри  корабля  и фонтаны  земли  от  промахнувшихся  снарядов яснее ясного
свидетельствовали о том,  что это еще одно средство из дьявольского арсенала
аборигенов.
     Тут что-то угодило капитану в шею. Мир завертелся и померк.
     * * *
     -- Прекратить огонь!
     Первыми получили  этот приказ  артиллеристы, потом и пехота на переднем
крае.  Билли  Кокс отвернул  рукав посмотреть  на  часы и  не поверил  своим
глазам. Вся перестрелка длилась меньше двадцати минут.
     Он огляделся. Лейтенант Шоттон вылезал из-за пышной пальмы. "Посмотрим,
что у  нас тут", -- сказал он. С  автоматом  наперевес  он медленно  пошел к
звездолету,  вернее,  к  дымящимся останкам оного. Правда,  соседние  здания
выглядели ненамного лучше. Землетрясение нанесло их предшественникам больший
ущерб, но и эта картина была достаточно впечатляющей.
     Лужайка была усеяна телами пришельцев. Кровь, вытекавшая на траву, была
такой  же  красной,  как человеческая.  Кокс  наклонился и  поднял пистолет.
Оружие было сделано с большим мастерством, серую деревянную рукоять украшали
разнообразные батальные сцены.  Но это был  однозарядный пистолет, каких  на
Земле  не   производили  по  меньшей  мере  лет  двести.  Все  это  казалось
невероятным.
     Сержант Аморос поднял странный конусообразный предмет, валявшийся рядом
с телом убитого пришельца.
     -- Что это такое, черт возьми?
     Кокс снова ощутил нереальность происходящего.
     -- Это пороховница, -- ответил он.
     -- Как в кино? Пионеры, индейцы и все такое?
     -- Вот именно.
     -- Черт! -- с чувством произнес Аморос. Кокс согласно кивнул.
     Подтянулись остатки роты.  Они подошли ближе  к кораблю.  Большая часть
пришельцев лежала  там, где  их  застала смерть, -- двумя шеренгами, так же,
как они вели огонь.
     За  ними лежало еще  одно  тело -- офицера в  шляпе  с  алым  плюмажем,
отдавшего  приказ,  что  положил  начало  перестрелке.  Неожиданно  пришелец
застонал,  напугав Кокса,  и шевельнулся  так  же,  как это делает  человек,
приходя в сознание.
     -- Держите его, он жив! -- завопил Кокс.
     На  пришельца навалилось сразу несколько человек; он был  слишком слаб,
чтобы сопротивляться.
     Солдаты  осторожно  заглядывали  в  отверстия, проделанные снарядами  в
обшивке корабля, и  даже заходили  внутрь. Правда, делали они это с опаской:
звездолет был несравненно  больше любого земного  космического  корабля, и в
нем вполне могли находиться уцелевшие пришельцы.
     Как это обыкновенно  бывает, удовольствие длилось недолго. Прошло всего
несколько минут с окончания боя, когда на вертолете прилетела первая команда
экспертов,  увидела,  что  бесценный  объект находится  в  руках солдатни, и
возмущенно зашумела. Кроме того, эксперты отобрали пленника.
     Сержант  Аморос,  стиснув  зубы,  смотрел,   как  они  уносят  раненого
пришельца.
     --  Уж  ты-то должен  бы знать, что  этим  все  и кончится,  Сэнди,  --
попытался утешить  его  Кокс. -- Мы  делаем всю грязную работу, а  когда все
приходит в норму, эти шишки снова всем заправляют.
     -- Конечно.  Но разве не  здорово было бы, если бы хоть раз  все  вышло
по-другому? -- Аморос засмеялся. -- Ладно, можешь  не говорить. Шансы на это
не слишком велики.
     * * *
     Когда  Тограм  проснулся  лежа  на  спине, он  понял:  что-то  не  так.
Роксоланцы  всегда спят ничком.  С минуту Тограм пытался  вспомнить, как  он
сюда  попал...  выпил  вчера  слишком  много живой  воды?  Судя по отчаянной
головной боли, это было похоже на правду.
     И тут по крупицам начала возвращаться память. Эти проклятые аборигены с
их могучим оружием! Может быть, его  люди все же одолели  врага? Он поклялся
до  конца своей  жизни  возжигать жертвенные  лампады Эдиве, покровительнице
сражений, если это так.
     Тограм осмотрелся. Все было незнакомо  ему -- от кровати, на которой он
лежал, и до источника света на потолке. Источник светил ярко, как солнце, но
не коптил и не мигал. Нет, непохоже чтобы роксоланцы победили.
     От   страха   его   прошиб   холодный   пот.   Тограм  знал,  как   его
соотечественники  обращаются с пленными, но  ему приходилось слышать и  куда
более  страшные истории.  При  мысли  о том,  какие  изощренные пытки  могут
придумать те, чьим пленником он стал, Тограм затрясся.
     Он  неуверенно поднялся на ноги. На кровати лежала  его шляпа,  немного
копченого  мяса, наверняка  из  запасов "Неукротимого", и прозрачная  банка,
сделанная не из стекла, не из кожи, не из глины и не из  металла. Что бы это
ни было, оно казалось слишком мягким, чтобы послужить оружием.
     В банке была  вода, и  вода не из  корабельных запасов. Та уже начинала
дурно пахнуть. Эта же была холодной, свежей и такой чистой, что у нее вообще
не было вкуса. Такую воду Тограму доводилось пить только из горных родников.
     Дверь отворилась совершенно бесшумно. В  комнату вошли двое аборигенов.
Один был пониже ростом и облачен в белое.  Судя по  выпуклостям спереди, это
была  женщина.  Другой  носил  такие  же одежды, как  местные воины,  хотя в
комнате  это и не помогало ему маскироваться. В руках он держал  предмет, не
оставляющий сомнений  в  том, что  это оружие, и он, да проклянут  его боги,
этот второй абориген, все время был начеку.
     К изумлению Тограма, главной  оказалась женщина.  Второй  абориген  был
скорее   охранником.  Какая-нибудь   капризная   принцесса,   интересующаяся
пришельцами,  подумал капитан. Ну что ж, все лучше чем иметь  дело с местным
палачом.
     Женщина села и жестом предложила сесть  ему.  Тограм  присел  на  стул,
показавшийся ему неудобным -- слишком узким для его широкого торса и высоким
для его коротких ног. Он предпочел сесть на пол.
     Женщина  поставила  перед  собой  на стол  маленькую коробочку.  Тограм
показал на нее и спросил:
     -- Что это?
     Он  решил,  что  туземка не поняла вопроса  -- в самом деле,  откуда ей
знать его язык? Она как будто поиграла с коробочкой, нажав на одну, потом на
другую  кнопки.  И  тут  уши Тограма навострились,  а  шерсть  встала дыбом,
поскольку коробка  произнесла по-роксолански:  "Что это?" Тограм  сообразил,
что коробка  говорит  его  голосом. Он вздрогнул  и  начертал рукой  знак от
колдовства.
     Женщина что-то произнесла и вновь поколдовала над коробкой. На этот раз
коробка заговорила ее голосом.
     -- Диктофон, --  сказала она  и  выжидающе замолчала.  Чего  она ждала,
роксоланского названия для этой штуковины?
     -- Я никогда в жизни не  видел такой штуковины и надеюсь, что больше не
увижу, -- сказал он.
     Женщина в замешательстве потерла лоб.  Когда она заставила свою коробку
повторить всю фразу, только присутствие солдата с ружьем удержало Тограма от
того, чтобы разбить эту штуку о стену.
     Несмотря  на  это  недоразумение,  они  достигли  неплохого прогресса в
общении. За  свою полную приключений жизнь Тограму  приходилось иметь дело с
самыми разными языками; возможно, благодаря этому он, несмотря на отсутствие
положения и  связей, дослужился до капитана.  И женщина -- Тограм понял, что
ее зовут Хильдачеста -- тоже имела талант по этой части.
     -- Почему ваши люди  напали на нас? -- спросила она как-то утром, когда
они уже достаточно продвинулись в роксоланском.
     Тограм понимал, что его допрашивают, -- каким бы вежливым ни казался их
разговор. Он и сам играл  с  пленными в такие  игры. Уши Тограма  напряженно
дрогнули. Он всегда предпочитал отвечать прямо; возможно поэтому он был лишь
капитаном.
     --  Чтобы  забрать  ваше  добро  и использовать  его  самим. Зачем  еще
воевать?
     --  Но почему?  --  прошептала  она  и  замолчала. Его ответ, казалось,
отрезал  возможность допроса в этом направлении.  Помолчав,  она попробовала
еще раз:
     -- Как  могут ваши люди ходить  -- я хотела сказать "путешествовать" --
быстрее света, когда ваше умение во всем остальном так ограниченно?
     Его шерсть от обиды вздыбилась:
     -- Как это ограниченно? Мы делаем порох, мы  выплавляем сталь,  у наших
рулевых  есть подзорные трубы. Мы не дикари,  что живут в пещерах и стреляют
из луков!
     Разумеется,  речь Тограма  не  была  такой  примитивной.  Ему  пришлось
подбирать самые простые слова, чтобы Хильдачеста поняла его. Она потерла лоб
уже знакомым ему движением, означающим озадаченность, и сказала:
     -- Мы знаем  все те вещи, о которых  вы говорите, уже  сотни лет, но до
сих пор не догадывались, что  кто-то способен ходить -- черт, путешествовать
-- быстрее света. Как ваши люди научились этому?
     --  Мы сами  это открыли, --  гордо ответил Тограм. -- Нам не  пришлось
учиться у других рас, в отличие от некоторых.
     -- Но КАК вы это открыли?
     -- Откуда мне  знать? Я солдат, меня это не интересует. Кто знает имена
тех, кто изобрел порох или научился  выплавлять сталь?  Эти вещи изобретены,
вот и все.
     В этот день допрос закончился рано.
     * * *
     -- С ума сойти можно, --  сказала Хильда Честер.  -- Прилети эти тупицы
всего  несколько лет  спустя,  мы могли  бы  взорвать  друг друга к чертовой
матери,  так и не узнав, что нам доступны другие миры. Боже мой, если верить
этим  роксоланцам,  расы,  только-только   научившиеся  выплавлять   железо,
преспокойно   летают  от  звезды  к   звезде   и  не  видят  в  этом  ничего
удивительного.
     --  Если  не считать случаев,  когда  звездолеты  не  возвращаются,  --
ответил Чарли Эббетс. Его галстук давно уже лежал в кармане, а  воротник был
расстегнут. Несмотря на то, что актовый зал Калифорнийского технологического
был кондиционирован,  бешеный жар пасаденского лета  проникал  и  сюда.  Как
множество других  инженеров и  ученых, связываться с  пришельцами  Чарли мог
только с помощью лингвистов вроде Хильды Честер.
     --  Я  сама  это не очень  хорошо понимаю, -- сказала  она. -- Если  не
считать использования гипердрайва  и антигравитации, роксоланцы -- отсталые,
почти  примитивные.  И  другие расы в космосе  должны быть такими  же, иначе
кто-то давно бы их всех покорил.
     --  Достаточно   один  раз  понять  принцип,  и  гипердрайв   покажется
поразительно простым делом, -- сказал Эббетс. -- Специалисты говорят, что на
протяжении  нашей истории мы много  раз могли натолкнуться на него.  Судя по
всему, большинство рас  открывают гипердрайв,  после чего  вся их творческая
энергия уходит на совершенствование его и только его.
     -- Но мы  прошли  мимо, --  задумчиво  произнесла  Хильда,  --  и  наша
технология развивалась по-иному.
     -- Верно. Вот почему  роксоланцы ничего не знают об  электричестве,  не
говоря уже  об атомной  энергии. И насколько можно утверждать, гипердрайв  и
антигравитация   не   имеют  такого   широкого   спектра   применения,   как
электромагнитные явления. Все, что они могут, --  это перемещать предметы из
одного места в другое, только очень быстро.
     -- На сегодня нам это не помешает, -- сказала Хильда. Эббетс кивнул. На
Земле теснилось почти девять миллиардов людей, половина из которых голодала.
И тут неожиданно выясняется, что им есть куда деться, и есть на чем.
     -- Мне кажется, -- произнес Эббетс, -- что мы будем для тех, в космосе,
страшным сюрпризом.
     Хильде не понадобилось много времени, чтобы понять, к чему он клонит.
     -- Если это шутка, то не смешная. Со времен последних завоеваний минула
сотня лет.
     --  Конечно, ведь  они  были  слишком дороги  и  опасны.  Но что  могут
противопоставить  нам  роксоланцы  или  им  подобные?  Ацтеки  и  инки  были
отважными воинами. И что, помогло это им устоять против испанцев?
     -- Надеюсь,  за последние пятьсот лет  мы поумнели, -- сказала  Хильда.
Она не стала доедать сэндвич. Почему-то пропал аппетит.
     * * *
     -- Рансиск! -- воскликнул Тограм,  когда в его  комнату ввалился старый
рулевой. Рансиск сильно похудел с тех пор, как они виделись  в последний раз
на  борту несчастного  "Неукротимого".  На месте  нескольких  новых  шрамов,
которых Тограм не помнил, выросла белая шерсть.
     Впрочем, выглядел он так же по-деловому отрешенно.
     -- Ты  что,  оказался тверже пуль, или земляне просто  не стали тратить
сил на то, чтобы убить тебя?
     -- Я  склоняюсь  к последнему,  --  горестно ответил  Тог-рам. --  С их
огневой мощью что им один солдат? Я не знал, что ты тоже жив.
     -- Не по моей вине, клянусь.  А  вот Ольгрен... -- его голос прервался.
Нельзя хранить маску отрешенности вечно.
     -- Что ты здесь делаешь? -- спросил капитан. -- Не подумай, что я  тебе
не рад. Напротив, ты -- первый роксоланец, которого я вижу с тех пор, как...
-- теперь настала его очередь замолчать.
     -- С тех пор, как мы приземлились. -- Тограм благодарно кивнул. Рансиск
продолжал:  --  Я  видел  нескольких наших. Мне кажется,  они разрешают  нам
встречаться, чтобы подслушивать наши разговоры.
     -- Как  им  это удается? -- удивился Тограм и тут же сам себе  ответил:
"Конечно, с помощью диктофонов, -- ему  пришлось использовать земное  слово.
-- Ну ничего, с этим мы справимся".
     Он  перешел  на ойяг, наиболее  распространенный  язык планеты, которую
роксоланцы покорили пятьдесят лет назад.
     -- Что с нами будет, Рансиск?
     -- Там, на Роксолане, они должны бы уже сообразить, что у нас что-то не
так, -- отвечал на том же языке рулевой.
     Это мало обнадежило Тограма.
     -- Так много возможностей потерять  корабли, -- грустно сказал он. -- И
если  Верховный  Главнокомандующий даже пошлет  за нами флот, им повезет  не
больше, чем нам. У  этих богами проклятых землян слишком много оружия, -- он
сделал паузу и как следует приложился  к бутылке водки. От ароматизированных
ликеров  местного производства  Тограма мутило,  но  водка пришлась  ему  по
вкусу. -- Как это так вышло, что у  них есть все эти машины, а у  нас  или у
других  известных  нам рас  нет? Они, должно  быть,  чародеи, продавшие души
демонам в обмен на знания.
     Рансиск подергал носом.
     -- Я задавал одному из них  такой вопрос. Он прочитал мне стихотворение
какого-то землянина, не помню, как там его. О ком-то, стоявшем на  распутье.
В конце  концов  он выбрал  менее  наезженную  дорогу.  Это  и  есть  ответ.
Большинство рас открывает  гипердрайв  и начинает  странствовать. Земляне не
открыли гипердрайв, и их поиски пошли в другом направлении.
     -- Неужели?  --  Тограма  передернуло  при  одном  воспоминании  о  той
короткой,  но  кошмарной  схватке.  --  Ружья,  стреляющие  дюжиной пуль без
перезарядки.  Пушки, установленные на  самодвижущихся бронированных телегах.
Ракеты, которые сами находят цель... А ведь есть штуки и пострашнее, которых
мы не видели, только слышали о них от землян: бомбы, каждая из которых может
взорвать целый город.
     -- Не знаю, насколько этому можно верить, -- сказал Рансиск.
     -- Я верю. Они сами пугаются, когда говорят об этом.
     -- Что ж, может быть. Но у них ведь есть не только оружие. Есть машины,
позволяющие видеть и слышать на  расстоянии, машины, которые за них считают,
диктофоны  и прочие штуки. И то, что  они рассказывают о своей медицине: они
знают, от чего начинаются болезни, и могут лечить и даже предотвращать их. И
их сельское хозяйство -- эта планета самая перенаселенная из всех, о которых
я только слышал, но они сами себя прокармливают.
     Тограм печально пошевелил ушами.
     -- Это несправедливо. И все из-за того, что у них не было гипердрайва.
     -- Теперь он у них есть, -- напомнил Рансиск. -- Скажи спасибо нам.
     Роксоланцы с  ужасом посмотрели друг на друга и разом произнесли одно и
то же:
     -- ЧТО МЫ НАДЕЛАЛИ?
     * * *
     От автора. Вот уже второй раз я  использую идеи, появляющиеся на заднем
плане в других моих  рассказах. Рассказ "Невмешательство" (Дель  Рей,  1983)
вырос  из  кусочка  антуража   так  и  ненапечатанного  рассказа.  Вот  и  в
"Хербиг-Харо" -- первом рассказе, проданном мною Стену Шмидту в "Аналог", --
маленькая деталь показалась мне достойной того, чтобы разрастись в отдельную
историю. Результатом стали "Дороги, которые мы НЕ выбираем" --  классический
сюжет о первом контакте, хоть и в не совсем обычном ракурсе.
     Хорошая погода
     [<i>Пер.  изд.:  Harry  Turtledove.  The  Weather's  Fine,  в  сб.:  Harry
Turtledove.  Kaleidoscope --  A Del Rey  Book,  Ballantine  Books, New York,
1990</i>]
     Том   Крауэлл  заходит   на  кухоньку  своей  квартиры  и  вынимает  из
холодильника  банку  "Будвайзера".  В целях экономии кондиционер в  квартире
настроен  на  середину  семидесятых.  Том  выдергивает  кольцо  на  крышке и
выбрасывает  его  в помойное ведро. Табуретка недовольно кряхкает,  когда он
плюхается на нее -- даже для середины семидесятых она не слишком новая.
     Как всегда, главной новостью  по ТВ остается погода. Особенно в  других
районах страны: "Фронт старины, надвигающийся  со стороны Канады, продолжает
захватывать северные штаты, результатом  чего стали многочисленные перебои в
связи. Власти  делают  все, что в их силах,  чтобы  противостоять  этому, но
проблема  слишком  сложна, чтобы  справиться  с ней  при помощи  портативных
генераторов.   Этот   киносюжет,  один  из   немногих   имеющихся  в   нашем
распоряжении, получен из Милуоки".
     Лицо  диктора исчезает с экрана,  и  на  его месте появляется нерезкое,
зернистое черно-белое изображение. Улицы обсажены деревьями, конные  экипажи
и угловатые  драндулеты  теснят  друг друга. Все мужчины в шляпах, а женщины
почти метут мостовую подолами юбок.
     Ну  что ж,  не первый раз такое случается. Том рад,  что живет в  Южной
Калифорнии, где погода редко опускается ниже пятидесятых. Неудивительно, что
так много народа переезжает в наши края, думает он.
     На  экране  вновь появляется  диктор с местным прогнозом. Погода  почти
стандартная   для   апрельского    Лос-Анджелеса:    преимущественно   конец
шестидесятых. Том принимает  решение не связываться завтра утром  в машине с
кондиционером. Загар ему к лицу.
     По  окончании выпуска новостей  он остается  сидеть у ТВ.  Как бы он ни
регулировал  свой кондиционер, думает он,  все равно  тянет к  этому чертову
телеку. В конце концов он сдается и идет спать.
     По дороге на работу он опускает боковые стекла. "Дорз", "Стоунз" (тогда
"Роллинги"  еще  были  настоящими,  не то  что в  восьмидесятые), "Эрплейн",
"Криденс" -- вся эта музыка  из автомобильного приемника кажется даже лучше,
чем она была на самом деле. Правда, динамик мог бы дребезжать поменьше.
     Ближе  к офису настроение его становится более деловым.  Кондиционеры у
босса  работают  на  всю  катушку.  "Компьютерная  технология  восьмидесятых
окупает подобные затраты", -- утверждает  босс. Том не спорит,  но имеет  на
этот счет сомнения. Кой черт нужны компьютеры,  когда единственным средством
связи  с  восточными  штатами остаются телеграф  и телефон  с  барышнями  на
коммутаторе?
     Он вздыхает и усаживается за свой терминал. В конце  концов, это не его
проблема. И потом,  бывает и  хуже. Он вспоминает  жуткую  зиму,  когда  вся
Европа на несколько недель была охвачена началом сороковых. Он надеется, что
такое повторится не скоро.
     Брюки  хлопают по лодыжкам, когда он после работы трогает машину домой.
Он ухмыляется.  Ему нравятся клеши. Он вспоминает,  что у кузины скоро  день
рождения, и заезжает по дороге в универмаг.
     Такое  впечатление, что  буквально  у  каждого  на носу  день  рождения
кузины. Тому приходится  десять  минут  кружить, прежде чем он находит место
для  парковки.  Он  решительно шагает к  ближайшему  входу  ("Который,  черт
возьми, не  слишком-то близко",  -- произносит  он  вслух.  Эта привычка  --
говорить с собой вслух -- результат жизни в одиночестве.
     Идущие  перед ним люди, дойдя до дверей, поворачивают и идут обратно на
стоянку. Том  не  понимает,  в  чем  дело, пока  не  видит  прилепленное  на
стеклянную  дверь  объявление: "ИЗВИНИТЕ,  НО  У НАС НЕИСПРАВЕН КОНДИЦИОНЕР.
ЗАХОДИТЕ  ЕЩЕ". Черт, наверное, у тех, что повернулись и ушли,  нет кузин  с
днями  рождения.  Том  вздыхает.  У  него-то  есть. Он распахивает  дверь  и
заходит.
     В ноздри ему ударяет запах ароматизированных свечей.  Ему уже бог знает
сколько  не приходилось бывать в торговых центрах этого времени.  Интересно,
что теперь можно найти  в подарок кузине? Том слегка улыбается, проходя мимо
секции  "Джинсовый Запад" с  ее  полосатыми  трусами  и  водолазками. Он  не
заходит. Его  кузина предпочитает  джинсовым шортам  и футболкам  спортивные
костюмы.
     Он поднимается  на второй  этаж. Первая стойка --  "Торговля импортными
товарами" -- уже больше радует глаз. Какая бы погода ни стояла, здесь всегда
богатый выбор  всякой  экзотики.  Длинноволосая девица  за кассовой  стойкой
приветливо кивает ему:
     -- Помочь с покупкой, а, мэн?
     -- Спасибо, сам посмотрю.
     -- Нет проблем. Свистни, если что.
     Звуки ситара  из стереодинамиков  хорошо подходят к индийским коврам на
стенках и к  вычурной ротанговой мебели в центре зала. Хуже сочетаются они с
немецкими пивными  кружками на полках  или  ювелирными поделками из  серебра
"импортированными от Навахо". Те еще индейцы, думает Том.
     Он берет с полки литровую кружку,  задумчиво вертит ее в руках и ставит
на  место.   Сойдет,   конечно,  если   не  будет  чего-нибудь  получше.  Он
поворачивает  за  угол, минует  секцию  дешевой  посуды  из  Тайваня,  снова
поворачивает  и  оказывается  напротив  витрины  с  греческой  керамикой  --
современными имитациями античных образцов.
     Ему уже приходилось видеть  подобные  вещи, по большей части бездарные.
Эти  же  несут  отпечаток  подлинности.  Линии  амфор   и  киликов  чисты  и
безупречны, роспись элегантна  и проста. Он берет в руки кувшин и вертит его
перед  глазами. У  кузины нет  ничего похожего, но  она целиком доверяет его
вкусу.
     Том как раз собирается нести кувшин к кассе,  когда из-за  угла выходит
девушка. Она бросает на него взгляд, замирает и с криком "Том!" кидается ему
на шею.
     --  Донна!  -- в  не меньшем удивлении восклицает  Том. Она пышна, даже
весьма пышна,  высока -- чуть ниже его пяти футов  восьми дюймов -- в общем,
обнимать ее приятно.
     Она  встряхивает  головой  --  характерный  для  Донны  жест, --  чтобы
откинуть с глаз прямую темную  челку, и целует его в губы. Когда Том в конце
концов  отрывается перевести дыхание, он смотрит  в  ее такие знакомые серые
глаза -- всего в паре дюймов от его собственных -- и спрашивает:
     -- Ты здесь по делу?
     -- Так, деньги потратить, -- улыбается она. Ответ совершенно в ее духе,
думает он.
     -- Знаешь, я расплачусь за это и махнем-ка ко мне, а?
     Ее улыбка становится шире:
     -- Я думала, ты никогда не попросишь  об этом. -- Держась за руки,  они
направляются  к  кассе.  Она  насвистывает  "Бок  о  бок".  Теперь  он  тоже
улыбается.
     Том ставит кувшин на стойку, чтобы кассир мог пробить чек.
     -- Ой, я и не заметила, какая у тебя красотища, -- восклицает Донна. --
Я так смотрела на тебя.
     От такого замечания Том ощущает себя  на  десять футов выше ростом, тем
более что все происходит на глазах у длинноволосой продавщицы, отсчитывающей
ему сдачу.
     Они выходят из магазина; Том придерживает стеклянную дверь с наклеенным
объявлением,  давая Донне  пройти. Лилия, только и  в состоянии  думать  он,
глядя на ее ноги в узорчатых колготках. Нет,  две лилии, поправляет он себя,
две восхитительные лилии.
     Он  открывает  ей правую  дверцу, обходит машину  и  садится за руль. К
черту  кондиционер. Погода и так прекрасная. Ему приходится заставлять  себя
смотреть на дорогу -- когда Донна сидит, ее юбка кажется еще короче.
     Место для парковки обнаруживается прямо перед его домом. Том заруливает
на стоянку.
     -- Иногда везет больше, чем того заслуживаешь, -- признается он.
     Донна смотрит на него в упор.
     -- Мне кажется, ты вполне достоин удачи.
     Они  поднимаются  по  лестнице;  его правая рука обнимает ее  за талию.
Когда Том  наконец  убирает  руку,  чтобы достать ключ,  она  с  такой силой
прижимается к  нему, что  он не  может  залезть в карман.  Впрочем,  это ему
приятно. Ей, кажется, тоже. При случае она старается прижаться к нему.
     Пока он пытается  отодвинуть  засов, она  нежно покусывает  его за ухо.
После этого ему требуется несколько попыток, чтобы открыть английский замок.
В конце концов ключ поворачивается в замке, и он распахивает дверь.
     И  сразу  же на  них  с Донной  обрушивается поток  кондиционированного
воздуха.  Том  чувствует,  как  его  память  скользит вперед во  времени. И,
поскольку  они стоят  еще за дверью, это  происходит медленно. Возможно, так
еще хуже.
     Теперь он  смотрит  на Донну совсем  по-другому. Она  терпеть не  может
семидесятых,  даже  когда сама в  них  находится.  Том всю  жизнь мирится  с
погодой. И поэтому они вечно ссорятся.
     Он вспоминает  стакан, разбитый о стену. Не  об  его голову --  но  это
чистое  везение  плюс отсутствие у  Донны навыков  метания.  Ее  рука делает
движение к щеке -- он понимает, что она вспомнила ту пощечину. Он чувствует,
как его  щеки  начинают пылать от  злости  и стыда. Со звуком,  напоминающим
сдавленное  всхлипывание, Донна  поворачивается  и  неверным шагом  начинает
спускаться по лестнице.
     Он  рефлекторно  делает  шаг  следом.  В результате  Том оказывается на
достаточном  расстоянии от двери, чтобы тяжелые времена  чуть выветрились из
его головы. Донна тоже останавливается, оборачивается и смотрит на него. Она
встряхивает головой.
     -- Как тяжело, -- говорит она. -- Ничего удивительного, что мы  с тобой
не вместе.
     -- Ничего удивительного, --  повторяет он почти беззвучно. Он чувствует
себя совершенно разбитым -- слишком  быстро все произошло. Он  спускается по
лестнице к Донне. Она не убегает и не бросается на него со злобой -- это уже
хороший признак. Рядом с ней ему становится лучше. В шестидесятых ему всегда
лучше, когда она рядом.
     Он делает глубокий вдох.
     -- Давай я зайду внутрь и выключу кондиционер.
     --  Ты  уверен,  что  хочешь  этого? Я не  хочу, чтобы  ты  портил свою
квартиру только ради меня.
     -- Все будет хорошо,  -- говорит он,  в душе надеясь, что  это окажется
правдой.
     Она берет его за руку.
     -- Ты молодчина. Я постараюсь сделать тебя счастливым.
     Подобное обещание заставляет его мчаться наверх, перепрыгивая через две
ступеньки. Пара шагов через площадку -- и он в квартире.
     Он был прав. Разом гораздо менее болезненно, чем постепенно. Это словно
прыжок в  холодный бассейн  -- помогает привыкнуть к воде быстрее, чем  если
опускаться  в  воду  ступенька  за  ступенькой.  Конечно  же,   воспоминания
возвращаются. Иначе  и  быть не  может.  Но в  полностью  кондиционированной
атмосфере середины семидесятых, что сохраняется у него  в квартире,  они  не
так остры и болезненны.
     Он берется  за хроностат и  решительно поворачивает регулятор. Жужжание
кондиционера стихает. Впрочем,  раньше Том не замечал его, настолько привык.
Он проходит  в спальню и распахивает окно  настежь, чтобы  впустить воздух с
улицы. Перемена климата вновь обостряет воспоминания, но  лишь на мгновение:
они сразу же уходят куда-то далеко.
     Когда он возвращается в гостиную,  маленький калькулятор,  лежавший  на
журнальном столике,  исчезает. Хороший признак, думает он. Он бросает взгляд
на  стрелку хроностата.  Стрелка  уже опустилась до семидесяти. Он несколько
раз открывает и  закрывает  входную дверь,  чтобы  лучше перемешать  воздух.
Завихрение слегка путает его мысли, Но это тут же проходит.
     Он  снова смотрит на  хроностат.  Шестьдесят восьмой. Сойдет. Донна все
еще ждет на лестнице.
     -- Заходи.
     --  Ладно,  --  отвечает она. Теперь  уже она перепрыгивает  через  две
ступеньки, демонстрируя при этом свои замечательные ножки целиком.
     -- Немного вина?
     -- Разумеется. Любое, что найдется.
     Он  открывает  холодильник.  Там  еще есть  полгаллона  "Спаньяды".  Он
наполняет два стакана и несет их в гостиную.
     -- Мне нравится плакат, -- заявляет  Донна. На стене висит  черно-белый
плакат  "Не забудь пикап родной!" размером с детский бильярд. При работающем
кондиционере его здесь нет. Ну и пусть себе висит, если Донне нравится. Тому
даже не жаль китайской гравюры, что придет на смену плакату.
     А потом,  как это было уже много-много раз, они направляются в спальню.
Чуть позже  Том,  не одеваясь, вкатывает из гостиной  ТВ. Он  включает  ТВ в
сеть,  находит  канал, передающий новости, и плюхается  обратно в  постель к
Донне.
     Некоторое время  он не обращает на  телевизор внимания  -- наблюдать за
тем, как  бледнеет  красное пятно  между грудями у  Донны,  куда интереснее.
Краем уха он  слышит, что в Миннесоте тридцатые.  "Не Бог весть что,  но уже
лучше", -- бормочет он, чтобы показать, что следит за событиями.
     Донна кивает -- она смотрит внимательно.
     --  Помнишь, как  прошлой зимой  было  ниже  девятисотого,  и  продукты
пытались  доставлять  на телегах? Народ  голодал. Это у нас,  в  Соединенных
Штатах! Я поверить не могла в такое.
     -- Кошмар, -- соглашается Том. Тут  внимание его переключается на ТВ --
появляется комментатор погоды.
     -- Завтра на большей части  территории города  начало  семидесятых,  --
говорит он, тыча указкой в карту, -- за исключением Долины и пригородов, где
ожидается середина или конец семидесятых. Приятной погоды,  Лос-Анджелес! --
и сворачивает карту.
     Донна дышит сквозь зубы.
     -- Я лучше пойду, -- говорит она неожиданно для Тома. Она опускает ноги
на пол и, вывернув трусики, начинает надевать их.
     --  Я  надеялся, что ты останешься на ночь, -- говорит Том. Он пытается
выглядеть обиженным, но боится, что голос его скорее раздраженный.
     Но все обходится. Донна отвечает ему нежно:
     -- Том, я люблю тебя сейчас, очень люблю.  Но если я буду спать с тобой
этой ночью -- я имею в виду действительно "спать" -- и мы проснемся в начале
семидесятых... Понимаешь, что будет?
     Его стон не оставляет  сомнений в том, что он понимает.  Донна печально
кивает в ответ,  встает и  принимается натягивать колготки. От одной мысли о
том, что  она  уйдет,  Тому  становится  плохо.  И не  потому, что он просто
соскучился по ласке. Сейчас он действительно любит ее.
     -- Слушай, чего я скажу. Что, если я поставлю кондиционер на шестьдесят
восьмой? Ты останешься? Она поражена этими словами.
     -- Ты правда хочешь  этого?  -- голос ее звучит так, будто она в это не
верит, однако она возвращается в постель.
     Том  и  сам не  знает,  верить  ли своим словам.  Его  берлога в  конце
шестидесятых выглядит совсем  не  так,  как он привык. Ему будет  не хватать
карманного калькулятора. Конечно, где-то завалялась логарифмическая линейка,
но  с  ней  по  магазинам  не походишь.  И  это  только  верхушка  айсберга.
Замороженная пицца в шестидесятых по вкусу будет больше похожа на картонку и
меньше -- на пиццу. Но...
     -- Давай попробуем, -- говорит он решительно. Лучше уж жареная картонка
с Донной, думает он, чем моццарелла без нее.
     Он закрывает  окно спальни и выходит  настроить хроностат.  Кондиционер
включается не сразу -- в квартире и так где-то около шестьдесят восьмого, --
но сам поворот регулятора заставляет Тома еще раз задуматься над тем, что он
делает. Книжный шкаф исчез. Ему будет недоставать части этих книг.
     -- Ну и черт  с ним, -- произносит он  вслух  и  направляется в ванную.
Неожиданно  он,  не  вынимая  изо  рта зубной щетки,  начинает громко  петь.
Фторированная зубная паста хлопьями брызжет изо рта, так что вид  у него как
у  бешеного  пса. Он смолкает так же неожиданно, как и  начал. Ба, да у него
есть  вторая  зубная  щетка!  Донна  хихикает, когда он  вручает щетку ей  с
галантным поклоном.
     -- Ты где сейчас работаешь, -- спрашивает она, когда они возвращаются в
постель. -- Там же, где тогда?
     --  Нет, --  быстро  отвечает  Том, поняв, к  чему  она клонит  Если он
проводит рабочие часы, вспоминая свежие обиды, эти обиды никогда не пройдут,
как бы они с Донной ни были близки. -- А ты?
     Она смеется.
     --  Я, наверное, и не зашла бы в магазин,  если бы не слышала,  что там
сломан  кондиционер.  Мне  нравятся  шестидесятые.  Я  работаю  в  маленьком
магазине грампластинок под названием "Звуки босиком". Мне это идет?
     --  Ага,  --  кивает  он.  Донна  никогда не  была  особо  прагматичной
женщиной.  Чем дальше  она от восьмидесятых,  тем лучше себя  чувствует. Том
зевает и вытягивается рядом с ней:
     -- Давай-ка в постель
     Она широко-широко улыбается ему:
     -- Мы и так в постели.
     Он хватает подушку и делает вид, что замахивается ею на Донну.
     -- Я имею в виду баиньки.
     -- Идет.
     Донна перегибается  через него --  такая теплая  и мягкая  -- выключить
свет. У  нее замечательная способность засыпать почти мгновенно. Так и есть,
всего через две минуты голос у нее совсем сонный:
     -- Отвезешь меня утром на работу?
     -- Конечно,  -- он немного  колеблется. Это  название "Звуки  босиком",
очень уж оно звучит в духе шестидесятых.
     -- Я смогу найти его, если погода поменяется? Матрас поскрипывает от ее
движения.
     -- Наш магазин кондиционирован. Какая бы ни была погода на улице, к нам
всегда зайдет  какой-нибудь  беглец  в  шестидесятые.  Кстати, наша  лавочка
вполне процветает.
     -- О'кей, --  говорит он.  Еще пара минут -- и он знает, что она крепко
спит. Самому ему требуется для этого гораздо больше времени. Он так давно не
спал  с женщиной.  Тепло  ее  тела,  негромкое  дыхание, запах  волнуют его.
Доверять  кому-то  настолько,  чтобы  спать  с ним,  думает  он  --  вот это
настоящее доверие,  не  то что просто  заниматься сексом. Неожиданно  к нему
приходит желание -- еще сильнее, чем прежде.
     И все же он лежит в  темноте без движения. У него не было другой  такой
женщины, жадной к  ласкам, еще  не успев проснуться. И потом, думает он, она
будет здесь утром.
     Надежды...  Погода  утром  -- семидесятые. Для  них с Донной нет погоды
хуже.
     Он  так и засыпает с  этой не очень приятной мыслью. Где-то около  двух
включается наконец  кондиционер. Он просыпается,  вздрогнув.  Донна даже  не
шевелится. Он  поворачивается, осторожно  положив  руку  на изгиб бедра. Она
сонно бормочет что-то и поворачивается на живот. Она так и не просыпается до
самого утра. Ему вновь требуется немало времени, чтобы заснуть.
     Звонок  будильника  врывается в его сон словно  взрыв  -- он  привык  к
громким будильникам.  Порция адреналина в крови поддерживает его на ногах до
первой чашки кофе.  Что же касается Донны, то ее  разбудить может только его
уход из  кровати. Он и забыл, как сладко она умеет спать. Все же  к моменту,
когда он повязывает галстук, она  успевает приготовить две тарелки  яичницы,
тосты с маслом и полный кофейник крепкого кофе.
     -- Теперь я знаю, почему я так хотел, чтобы ты осталась, -- говорит он.
-- Обычно мой завтрак ограничивается корнфлексом.
     -- Несчастное дитя! -- сокрушается она. Он строит ей рожу.
     Сваливая посуду в раковину, он спрашивает:
     -- И где расположены эти твои "Звуки босиком"?
     -- В Гардене, на Гриншоу. Надеюсь, ты не опоздаешь из-за меня?
     Он смотрит на часы.
     --  Ничего, успею.  Посуду  можно помыть  и вечером.  Тебя подхватить с
работы? Ты во сколько кончаешь?
     -- В полпятого.
     -- Вот черт! Я вряд ли смогу подъехать раньше, чем полшестого.
     --  Я  подожду  внутри, --  обещает она. --  Там я точно дождусь тебя с
радостью.
     Она  все понимает, думает он,  хотя и  старается  не показывать  этого.
Вслух же он произносит: "Неплохая мысль".
     Насколько мысль  неплоха,  он убеждается сразу же, шагнув за порог. Там
царят самые что ни есть  семидесятые: тот чертов диктор был прав. К моменту,
когда Том и  Донна добираются до  нижней  ступеньки,  они уже не держатся за
руки.
     Он обгоняет ее, но оборачивается, чтобы буркнуть:
     -- У меня не слишком много времени разъезжать по твоим делам.
     -- Я не просила об  одолжении,  -- Донна стоит, уперши руки в  бока. --
Если ты  так спешишь, скажи мне, где  у  вас автобусная остановка. Я  и сама
доберусь.
     -- Она... это... -- спасает его только  то,  что он  и в  самом деле не
знает, где останавливается  автобус. Как большинство жителей  Лос-Анджелеса,
он без машины как без ног.
     --  Садись,  --  только  и  может сказать  он.  Да, в  семидесятые  она
совершенно выводит его из  себя. Сердитый стук ее  каблуков говорит, что это
чувство взаимно.
     Он отпирает ключом правую дверцу  и обходит машину. Он садится за руль,
так и  не распахнув дверцу  Донне. Не сейчас.  Он  даже не смотрит,  как она
забирается в машину. Двигатель заводится с пол-оборота, педаль газа утоплена
до  упора. Не  дожидаясь,  пока двигатель прогреется,  он  тянется  к рычагу
кондиционера.  Надо повернуть хроностат: обыкновенно по  дороге  он стоит на
восьмидесятых -- своего рода адаптация к климату в офисе.
     Действие   кондиционера   сказывается   не   сразу,    но   мало-помалу
напряженность между ним и  Донной  спадает, а  молчание  становится не таким
враждебным.
     -- На моей предыдущей машине не было кондиционера.
     Она кивает:
     -- Я бы не смогла жить так.
     Том  без  труда находит "Звуки  босиком". Магазинчик притулился  позади
большого  торгового  центра;   магазинчики   по   соседству  выглядят  более
современными. Том пожимает плечами. По словам Донны, магазин себя окупает, а
это уже неплохо. К тому же ему нравится музыка шестидесятых.
     -- Я, пожалуй, зайду когда буду забирать тебя.
     -- А почему бы  и  нет? Я познакомлю тебя с  Риком --  парнем,  который
здесь  заведует. -- Она наклоняется, целует его и выпрыгивает из  машины. Он
тут  же трогается  с  места:  он  не  глушил  двигателя, чтобы  не выключать
кондиционер.
     Но выражение  лица Донны, каким Том видит его в боковом зеркале, ему не
нравится. Семидесятые даются им тяжело,  и ничего с  этим не поделаешь. Одна
надежда, что  Донна догадается  ждать его  внутри. Если она будет  стоять на
улице, она плюнет ему в лицо сразу же, как он подъедет.
     Хотя скорее, думает он, она просто уйдет.
     И  если  она  так  поступит, с  этим  тоже  ничего  не  поделаешь.  Эти
безрадостные  мысли  ворочаются  у него  в голове  всю  дорогу по магистрали
Сан-Диего в округ Орейндж.
     Выходя из автомобиля на стоянке у своей конторы, он надеется, что Донна
НЕ будет ждать его сегодня. Он поспешно пересекает асфальтовый тротуар перед
зеркальным   зданием  офиса  --  олицетворением  восьмидесятых.  Еще  глоток
уличного воздуха -- и ему будет муторно весь день.
     Но он приходит в себя, даже не успев включить свой компьютер. Работа не
оставляет места для посторонних размышлений. Циклон старины над центральными
штатами наконец-то рассасывается,  и новые заказы идут потоком.  Задача Тома
-- вновь интегрировать пострадавшие регионы в действующую систему.
     До самого ленча  он работает не поднимая головы. Ленч  тоже не дает ему
расслабиться. В  маленьком кафетерии он берет себе чизбургер  и диет-колу. И
только проглотив их, вспоминает про Донну.
     Климат в офисе -- на  столько лет вперед -- дает ему возможность  более
трезво оценить ситуацию. Он знает, что пока погода держится на уровне начала
семидесятых,  их совместная  жизнь  будет метанием  от  одного  помещения  с
кондиционированным воздухом  к другому. Вытерпит  ли он это? С практичностью
восьмидесятых он понимает, что с Донной ему  лучше.  Неясно, правда,  как он
будет  выносить двадцатилетние перепады между этой отстраненностью на службе
и жаром их ночей.
     Неясно также, какова Донна в восьмидесятые. Вряд ли он  узнает это. Она
сделала свой выбор, и не в пользу этого климата.
     Сомнения Тома  усиливаются,  когда  после работы он окунается в уличные
семидесятые.  Но так или иначе, он садится в свою  машину, заводит двигатель
--  и  все в порядке: ведь он не  менял настройку кондиционера. Конечно, это
слегка сажает его аккумулятор, зато приводит его в наилучшее состояние духа.
     Движение  на  магистрали  чудовищное,  но  он  терпеливо  сносит это. В
восьмидесятые все было бы несравненно хуже.  Автомобилей было  бы  больше "а
порядок. А в пятидесятые этой  магистрали не было бы вообще --  это при том,
что ехать в город из  округа  Орейндж по  рядовым  улицам почти  равносильно
самоубийству.
     Он  заруливает  на  стоянку  перед  "Звуками  босиком"  около  четверти
шестого.  Неплохо.  Он  снова  выключает   двигатель,  не   меняя  настройки
кондиционера. И торопится зайти в магазин.
     Он минует семидесятые достаточно быстро,  чтобы не вспоминать о ссоре с
Донной. И вот  он уже  внутри  "Звуков босиком"  -- что  за  облегчение  эти
поздние шестидесятые!
     Все   помещение  оклеено   плакатами  "Не  забудь  пикап  родной!"  еще
фривольнее,  чем  у него дома, Питер Фонда  на мотоцикле, Никсон  (настолько
одутловатый, что щеки  свешиваются  сквозь пальцы).  Микки Маус, вытворяющий
какую-то непристойность с Минни. Воздух полон ароматом пачули, таким густым,
что  его,  кажется,  можно  резать  ломтями.  И  над всем этим  из  огромных
динамиков рвется "Любите  друг друга" -- не в  исполнении  "Янгбладз", но  в
оригинале -- медленнее, пронзительнее. По радио такого не передадут.
     -- Боже милостивый! -- говорит Том. -- Это же Эйч-Пи-Ловкрафт!
     Парень за кассовой  стойкой удивленно поднимает бровь. У него волнистая
каштановая шевелюра и усики а-ля Фу Манчу.
     -- Я впечатлен, -- говорит парень. -- Половина моего персонала не знает
этой вещи, а тут вы сразу угадываете. Вам помочь отыскать что-нибудь?
     --   Ну   раз  уж  вы  предлагаете...  Я  здесь  за  Донной...  --  Том
оглядывается, но ее не видно. Это донельзя огорчает его.
     Но  парень  --  это,  должно  быть,  Рик,  про  которого она  говорила,
соображает Том, --  поворачивается к  задернутой занавеси и произносит: "Эй,
лапуля,  твое  авто пришло". ЛАПУЛЯ?  Том  смертельно  ревнует,  но  тут  же
замечает на пальце у  парня обручальное кольцо. От этого ему становится чуть
легче.
     Появляется Донна. То, как светлеет ее лицо при  виде Тома, не оставляет
от его страхов  и следа. В конце шестидесятых им  с Донной хорошо вдвоем. Он
насвистывает пару строф из какой-то песни "Дорз".
     Рик снова поднимает бровь:
     -- Да вы знаток по этой части. Вам бы почаще бывать у нас.
     --  А  почему  бы  и  нет?  Мне здесь нравится,  -- Том вновь окидывает
взглядом  помещение  и  в  задумчивости потирает  шею.  --  А  кто  для  вас
производит закупки?
     -- Он  перед  вами, -- смеясь,  отвечает  Рик. Он тычет  пальцем себе в
грудь. -- А что?
     -- Да  так, ничего, мысль одна.  --  Том  оборачивается к  Донне. -- Ты
готова?
     -- Еще как.
     Ба, да она его ждет, соображает Том. Пока он тут трепется c ее боссом.
     -- Извини, -- говорит он и кивает Рику. -- Приятно было познакомиться.
     -- Взаимно, --  Рик  вынимает  из кармана  полосатых  клешей  бумажник,
достает  визитную  карточку  и протягивает Тому. Он  почти карлик, но,  надо
отдать ему должное, он не даст прогореть этим своим "Звукам босиком".
     -- Если надумаете чего, дайте знать, ладно?
     --  Договорились.  --  Том  прячет  визитку  в  свой бумажник. Донна  в
нетерпении топчется у двери. Как только  он смеет заставлять леди ждать  так
долго! Понежнее с ней! С галантным поклоном Том распахивает перед ней дверь.
     Донна выходит.
     -- Не очень-то ты торопился, -- говорит она.
     Ну да, на улице ведь начало семидесятых. Том тоже начинает свирепеть.
     На этот  раз  все длится недолго,  не доходя  до полномасштабной ссоры,
благо  машина  Тома стоит  в  двух шагах. И  вот они  внутри, и  кондиционер
работает  вовсю,  так  что  они  даже  могут  посмотреть друг  на  друга без
отвращения.
     Оба  переводят  дыхание.  Том  ведет  машину  домой.   Помолчав,  Донна
спрашивает:
     --  О чем это  ты думал  у нас  в  магазине? Но Том отрицательно качает
головой.
     -- Погоди. Еще не созрело.  Посмотрим,  как у  нас с тобой пойдут дела,
тогда, может, и вернемся к этому.
     -- Умру от любопытства, -- впрочем, Донна не настаивает.
     В семидесятые  она вцепилась  бы в  него  мертвой  хваткой, от  чего он
сопротивлялся бы  еще  сильнее.  К счастью,  в минуту, когда он  тормозит  у
своего  дома, Донна  думает о чем-то другом.  Всю дорогу к  двери они хранят
молчание,  но  и  только,  и  все  снова  в   порядке,  стоит  только  двери
захлопнуться за ними.
     В  первые же выходные Донна перевозит к нему свои  вещи. Не задумываясь
об  этом,  они  привыкают  к  такой  жизни,  и   день  ото  дня  все  больше
привязываются к ней. Собственно говоря, она устраивала бы его во всем, кроме
необходимости ежедневно разлучаться с Донной на восемь часов. Он в состоянии
вытерпеть это, но радости тут мало.
     В конце концов он находит карточку Рика и звонит.
     -- Ты уверен? --  переспрашивает Рик,  когда он кончает говорит. --  По
сравнению с твоей  нынешней зарплатой  ты можешь  получить только  пригоршню
орешков.
     --  Ерунда, -- отвечает Том. --  У меня  и  расходы  уменьшатся раза  в
четыре.
     Рик молчит, обдумывая. И наконец произносит:
     -- Похоже, я нашел  себе  нового  закупщика. --  Пауза. --  Ты  ведь ее
любишь, правда? Иначе ты бы не пошел на это?
     -- Я очень любил ее в шестидесятых, а она человек  шестидесятых. И если
я хочу  жить с  ней, мне лучше тоже стать таким. Черт, -- смеется Том,  -- я
уже лихо управляюсь с логарифмической линейкой!
     Улыбка не сходит с лица Донны весь первый день их совместной работы. На
этот раз она распахивает перед ним дверь "Звуков босиком".
     -- Заходи, -- говорит она. -- Сегодня хорошая погода.
     -- Да, -- соглашается он. -- Хорошая.
     Донна заходит следом за ним. Дверь закрывается.
     * * *
     От  автора.  Иногда идея рассказа приходит  по частям. Первая  половина
замысла пришла ко мне в машине, когда я слушал прогноз погоды: что, если эти
сменяющие друг друга числа  были бы не  градусами, но годами?  Притормозив в
первом же  разрешенном  месте, я  записал эту  мысль. Это  дало мне фон,  на
котором можно было развернуть действие, но потребовалось еще два года, чтобы
найти сам сюжет. И вот вам результат.
     Рева
     [<i>Пер.  изд.:  Harry  Turtledove.  Crybaby,  в  сб.:  Harry  Turtledove.
Kaleidoscope -- A Del Rey Book, Ballantine Books, New York, 1990</i>]
     На этот раз все началось именно  тогда, когда бифштексы дошли до нужной
кондиции.
     В  этот момент Пит  Флауэрс держал в руках тряпку-прихватку и  открывал
дверцу духовки.  Плач  Дага  пронзил  его как  внезапный особо омерзительный
взвизг бормашины. Рука Пита непроизвольно дернулась и, разумеется, коснулась
раскаленного металла.
     -- Черт, -- выдохнул Пит, отдергивая руку. Весь запас неизрасходованной
за  неделю  энергии  он  вложил в  два скачка от плиты к раковине. --  Ты же
говорила, что он заснул по-настоящему.
     -- Но так оно и  было, -- запротестовала  Мэри. -- Он ел как умница. Он
был сухой: ты сам его перепеленывал. И даже не  брыкался, когда я укладывала
его в кроватку. Правда, Пит!
     --  Черт,  --  повторил  Пит, уже тише.  Он  держал обожженную руку под
краном и не расслышал половины из сказанного  женой за плеском воды. Правда,
плач Дага он слышал  прекрасно.  В квартире  не  было  места, где  бы не был
слышен плач. Видит Бог, я терплю, подумал Пит, осторожно вытирая руку.
     Он с таким  мрачным видом  заковылял к двери, что голубые усталые глаза
Мэри расширились от ужаса.
     -- Ты куда?
     --  За ним, куда еще? -- Пит двинулся через  холл  в  комнату,  которая
всего шесть недель назад была  его любимым кабинетом. Теперь книги покоились
в спальне под кроватью.
     Нельзя  сказать,  думал  Пит, чтобы  он в последнее  время  зачитывался
историей  Японии или вообще  чем угодно, превосходящим по объему "Графство в
цвету". Пит прошел все ступени, ведущие к должности замдекана в университете
Сан-Флавио, --  все для того, чтобы взять  годичный отпуск. Подумать только,
он  бился -- и с радостью бился -- за возможность провести этот год, помогая
Мэри с ребенком. Теперь он начинал сомневаться в  том, насколько удачна была
эта идея.
     Вопли Дага почти достигли ультразвуковой частоты, воспринимаемой только
собачьим ухом. Его отец плотно  сжал зубы. Он включил свет в детской: даже в
Южной Калифорнии сумерки в ноябре наступают около шести вечера.
     Ребенок лежал, повернув головку к Питу. Как всегда при взгляде на сына,
злость  его  заметно  поубавилась.  Волосы  Дага  -- первая,  замечательная,
пушистая шерстка, теперь  кое-где  вытертая о пеленки, --  были нежнее  даже
воздушной шевелюры Мэри, хотя  глаза уже  начали менять цвет с младенческого
серо-голубого на заурядный карий, как у Пита.
     Пит поднял сына и сунул палец под памперс (или в единственном числе это
просто пампер? Замечательный лингвистический  вопрос, ответа  на который  он
пока не нашел).
     Даг был совершенно сухой, но по-прежнему продолжал реветь. Пит не знал,
стоит ли этому  радоваться. С одной стороны, ему не надо было перепеленывать
сына, с другой -- окажись его палец в чем-то липком, он по крайней мере знал
бы причину этого плача.
     Пит положил Дага на левое плечо, похлопывая его по спине.
     -- Ну, ну, -- приговаривал он, -- ну, ну.
     Возможно, Даг  рыгнет, или  пукнет, или что он  там должен  сделать.  С
другой стороны, непохоже было, что  у ребенка газы. Такой крик Пит узнал  бы
сразу.  И ногами не сучил. Пит вздохнул.  Возможно,  Даг орет просто потому,
что у него такое настроение.
     Мэри, храни ее  Господь, уже  накрыла на стол. Свою порцию она нарезала
мелкими кусочками так, чтобы управляться одной рукой.
     -- Я возьму его, Пит.
     -- Спасибо, -- Пит придержал рукой головку Дага и тут же зашипел -- это
была обожженная рука. Он осторожно уложил ребенка на согнутую руку жены.
     -- Держишь?
     -- Ага. Как рука? Он посмотрел:
     -- Покраснела. Выживу.
     -- Намажь ее.
     -- После обеда.  --  Пит выдавил  на бифштекс немного  соуса  и отрезал
большой кусок. Проглотив его, он издал недовольный горловой звук:
     -- Немного передержали. Он знал, когда кричать.
     -- Извини. Мне нужно было подоспеть быстрее.
     --  Ничего  страшного,  --  Пит  старался  поверить  в  то, что говорит
искренне. Он  терпеть  не мог пережаренное  мясо. Он и  гамбургеры  свои  не
дожаривал, что  до  глубины  души  возмущало  Мэри.  Впрочем,  за  пять  лет
супружеской жизни  она привыкла  к  тому, что Пит  крепко  держится  за свои
привычки.
     На вкус Мэри бифштекс  был превосходен.  Она  уронила горошину на Дага.
Мэри приходилось есть  правой рукой, так  как левой она держала сына; даже с
ее опытом это удавалось не всегда.
     -- Он успокаивается, -- заметила Мэри, сняв горошину с даговой футболки
с надписью "Анонимные сосунки" и отправляя ее себе в рот.
     --  Конечно,  успокаивается. Почему  бы  и  нет? Он  свое дело  сделал:
испортил нам обед.
     Стакан замер на полпути ко рту. Мэри поставила его так резко, что часть
вина выплеснулась на скатерть.
     --  Ради Бога, Пит, -- произнесла  она так  тихо  и спокойно,  что ясно
было: дай она себе волю, она бы кричала в голос. -- Он  всего лишь маленький
глупый ребенок. Он не ведает,  что творит. Все, что он знает, -- это то, что
его что-то беспокоит.
     -- И обычно он не знает, что именно.
     --  Пит,   --  на   этот   раз  голос  звучал  чуть  громче:  последнее
предупреждение.
     -- Да, да, да, -- он сдался, сдержал себя и поел.
     Но мысль, раз возникнув, уже не покидала его.
     Разумеется,  первые  две  недели  обернулись   сплошным  кошмаром.  Пит
надеялся, что готов к этому. Оглядываясь  назад, он пришел к выводу, что был
готов  в  той  же  степени,  как  любой  другой,  знавший  о   новорожденных
понаслышке. Он начал понимать, насколько это далеко от действительности, еще
до  того,  как привез  Дата  домой. Установка детского  креслица  на  заднее
сиденье двухдверной "Тойоты-Терсел" было своего рода прелюдией.
     Но только прелюдией. Даг появился на свет около четырех утра и, похоже,
решил,  что ночь  --  это  день со  всеми вытекающими  последствиями. Первую
кошмарную ночь дома он не спал -- и вопил -- почти все время с часу до пяти.
     Даже когда он задремывал, это не приносило Питу  с Мэри облегчения. Они
поставили колыбель к себе в спальню и вскакивали  всякий  раз,  как младенец
шевелился или как-то  не так дышал. Брыкание и  неровное  дыхание, решил Пит
как-то раз, когда покончил бы с собой, не будь он таким усталым, свойственны
всем новорожденным. Впрочем, вскоре Пит изменил точку зрения.
     Одного раза было достаточно, например, чтобы научить его класть на, гм,
среднюю часть тела Дага еще одну пеленку. Мэри назвала это явление "фонтаном
Версаля": темой ее диссертации был Вольтер.  Не стоит повторять, как называл
это Пит, достаточно только сказать, что лицо пришлось умывать именно ему.
     Другой проблемой было то, что Даг не спал. Пролистав "Первые двенадцать
месяцев жизни", Пит запротестовал:
     --  В книге сказано,  что ему  положено спать от семнадцати до двадцати
часов в  сутки!  До рождения Дага это звучало вполне правдоподобно. Это даже
создавало впечатление, будто  у родителей останется несколько часов  в сутки
на личную жизнь.
     -- Я думаю, он не читал этой книги, -- ехидно заметила Мэри. -- Кстати,
подержи его немного. У меня плечи болят от постоянного укачивания.
     Пит взял Дага на руки. Младенец  пару раз изогнулся, зевнул и задремал.
Пит отнес его в детскую (теперь кроватка стояла здесь,  хотя Даг смотрелся в
ней маленьким-маленьким) и уложил его. Даг  вздохнул и  почмокал губами. Пит
повернулся и пошел в гостиную.
     Истошное "Уааа-а-а!" застало его  на  полпути к двери. На мгновение Пит
оцепенел.  Потом его плечи бессильно опустились,  он  повернулся и пошел  за
ребенком.
     -- Все зависит  от  того, где он находится, -- сказал Пит,  вернувшись,
скорее себе,  чем Мэри.  Даг, разумеется, снова  почти заснул. Он сделал еще
одну попытку уложить младенца. На этот  раз Питу не  удалось даже  отойти от
кроватки.
     Теперь  уже  Мэри  в  свою  очередь  утешала  мужа.  --  Все потихоньку
налаживается.
     -- Ну  конечно, -- ответил он и  подумал,  доживет  ли до того, как все
наладится.
     Тем не менее некоторый прогресс все же имел место. Даг начал спать если
и не  больше по  времени,  то во всяком случае регулярнее.  Теперь он больше
бодрствовал  днем  и меньше просыпался ночью,  хотя  кормить его по-прежнему
приходилось каждые два часа. Темные круги под  глазами Мэри казались больше,
чем  были  на  самом  деле из-за  ее хрупкого сложения (так  по крайней мере
убеждал себя Пит). Что же касается самого Пита,  его жизнь держалась на двух
столпах -- визине и кофеине.
     Даг научился  улыбаться.  Поначалу  это выражение легко было  спутать с
тем, которое было, когда его мучили газы,  но вскоре оно стало  безошибочным
признаком  хорошего  настроения,  а также  первым  (если не  считать  плача)
средством общения.  Пит  полюбил  его  за  эту улыбку и  готов был  простить
младенцу все: и изможденный вид Мэри, и собственную усталость.
     Кроме  того, у  Дага  появилось и еще  одно  выражение -- этакий взгляд
искоса.  Когда он так смотрел, то выглядел до невозможности мудрым и хитрым,
словно у него был свой секрет, который он  старается сохранить изо всех сил.
Питу  это  нравилось.  Он  даже  улыбался,  когда  Даг так  странно на  него
поглядывал, даже если  за  минуту до  этого  ребенок доводил  всех до белого
каления своим плачем.
     -- Ничего, ты, маленькое  самодовольное чудовище,  -- говорил Пит сыну.
-- Так-то оно лучше.
     Похоже был