енный водоем. Полянка эта лежала ярдах в пятидесяти от шоссе, и к ней вела колея, проложенная тележкой, возившей дерн. А в вышине ослепительно голубело небо и, словно корабли под белыми парусами, плыли громадные, озаренные солнцем облака, - английское летнее небо с полотен Констебла. Белую лошадь стреножили и пустили пастись среди вереска, а Уильяма отправили в соседний трактирчик за провиантом. - Уильям, - позвала его миссис Баулс, когда он отошел на несколько шагов, а затем конфиденциально прокричала ему на ухо: - Штаны почини! - А?!. - спросил Уильям. - Штаны, говорю, почини. - Это все он! - злобно буркнул Уильям и, прикрыв Дыру рукой, ушел. Никто не смотрел ему вслед. Уильям скоро почти скрылся из глаз, а кочевницы с суровой решимостью принялись готовить обед. Миссис Баулс занялась походной плитой, но плохо ее установила, и та потом опрокинулась. - Уильям вечно обижается, - говорила она между делом. - Порой мне это надоедает... У тебя что, была с ним стычка? - Да так, пустяки, мисс... - скромно отвечал Билби. Билби мастерски разжег огонь, и хотя он разбил тарелку, когда подогревал ее, зато оказался отличным поваром. Он дважды обжег пальцы, но был даже этому рад; он с врожденным тактом съел свою порцию за фургоном и перемыл всю посуду, как наставлял его мистер Мергелсон. Миссис Баулс научила его чистить ножи и вилки, втыкая их в землю. Его немножко удивило, что дамы зажгли сигареты и закурили. Они сидели неподалеку и говорили о непонятном. Что-то ужасно умное. Затем ему пришлось сходить к роднику за водой и вскипятить чайник для раннего чаепития. Мадлен вытащила изящно переплетенную книжечку и принялась читать, а ее подруги объявили, что им необходимо полюбоваться видом с соседнего холма. Они достали свои альпенштоки, с которыми так удобно ходить по горам - в Англии таких не увидишь, - и горели желанием отправиться в путь. - Вы идите, - сказала им Мадлен, - а мы с Диком останемся и приготовим чай. Я сегодня уже нагулялась. И вот Билби, счастливый до умопомрачения, впервые увидел изнутри этот замечательный фургон: посудную полку, печку, складные столы и стулья и все остальное, - а потом до тех пор лелеял чайник на походной плите, пока тот не запел; красавица полулежала рядом на ковре. - Дик, - сказала она. Он и забыл, что он Дик. - Дик! Он вздрогнул: ведь Дик - это он. - Да, мисс. Он выпрямился - в руке у него было несколько веточек - и поглядел на нее. - Ну, Дик!.. - повторила она. Билби смотрел на нее с обожанием. Он продолжал молчать, и вдруг она улыбнулась ему просто и естественно. - Кем ты думаешь быть, когда вырастешь. Дик? - Не знаю, мисс. Я еще не решил. - Ну, а кем бы тебе хотелось? - Кем-нибудь, кто ездит по свету. И все видит. - Например, солдатом? - Или матросом, мисс. - Матросы видят одно море. - Все равно, я больше хочу быть матросом, чем простым солдатом, мисс. - А офицером? - Еще бы, мисс... только... - Один из моих лучших друзей - офицер, - сказала она, право же, немного некстати. - Офицером-то хорошо бы, мисс, - отозвался Билби, - да ведь трудно. - Теперь офицеры должны быть очень храбрыми и дельными, - продолжала она. - Я знаю, мисс, - скромно ответил Билби. Тут ему пришлось ненадолго заняться огнем... Красавица облокотилась на другую руку. - Ну, а кем ты скорее всего станешь, Дик? - спросила она. Он не знал. - Твой отчим, он кто? Билби взглянул на нее и ответил не сразу: - Да не сказать, чтоб важная персона. - А кто он все-таки? Билби совсем не хотелось признаваться, что его отчим - садовник. - Письмоводитель у адвоката. - В этой-то деревеньке?! - Он каждое лето живет здесь, мисс, ему врачи велели, - объявил Билби. - Здоровье у него очень шаткое, мисс... Он по-хозяйски подложил в огонь несколько веточек. - А кем был твой родной отец. Дик? Вопрос этот отомкнул дверцу в тайник его фантазии. У всех сирот есть такие мечты. Билби они посещали так часто и были до того яркими, что почти обрели достоверность. Он немного покраснел и ответил без запинки: - Его называли Малтраверс. - Это что, его имя? - Точно не знаю, мисс. От меня всегда что-то скрывали. Матушка часто говаривала: "Арти, - говорила она, - ты потом кое-что узнаешь, важное для себя. Про отца. Сейчас мы бедствуем и кое-как перебиваемся, и все же... Но потерпи, будет время, ты узнаешь всю правду - кто гм такой". Вот что она мне говорила, мисс. - И она умерла, так ничего и не открыв тебе? Билби успел забыть, что еще утром отправил свою мать на тот свет. - Да, мисс, - сказал он. Мадлен улыбнулась ему, и что-то в ее улыбке заставило его густо покраснеть. На минуту он даже решил, что она угадала правду. Она и впрямь все поняла, и ее забавляло, что этот мальчуган строит воздушные замки, как и она строила когда-то, да порой и теперь. Она испытывала к нему самую нежную симпатию, симпатию одного фантазера к другому. Но следующий вопрос она задала так простодушно, что рассеяла все сомнения мальчика, хотя он по-прежнему был красный, как рак. - А может, ты все-таки о чем-нибудь догадываешься, Дик? Подозреваешь, кто ты на самом деле? - К сожалению, нет, мисс, - отвечал он. - Это, наверное, ни к чему, да ведь как не думать?.. Как часто путешествовал он по этой милой стране грез, где все, кого знаешь, глядят на тебя из окон, когда ты проходишь дорогой славы! Как часто он придумывал себе то одну родословную, то другую!.. Нежданное появление третьего лица нарушило их беседу. В их маленький лагерь вторгся чужак; он загадочно улыбался и медленно выписывал в воздухе битой для гольфа какие-то иероглифы. - Елестный... уголок... - начал пришелец молитвенным тоном. Они взглянули на него вопросительно, он ответил им широкой улыбкой. - Елестный... - говорил он, покачиваясь и тщетно пытаясь разъяснить сокровенный смысл своих маловразумительных слов короткими взмахами биты. Очевидно, этот любитель спорта забрел сюда с какого-нибудь ближнего поля для гольфа - и уже успел позавтракать. - Примите в компанию, - пробормотал он и докончил вполне явственно и громко: - Мясе Мален Филипс. В славе и известности есть своя теневая сторона. - Он пьян, - прошептала актриса. - Прогони его, Дик. Я не выношу пьяных. Она поднялась, Билби тоже. Он медленно шел впереди нее, вскинув мордочку, - точь-в-точь маленький терьер, который принюхивается к запаху чужого пса. - Так примете, говорю? - повторил спортсмен. Голос у него был, как иерихонская труба. Он был рослый, грузный, самодовольный, с коротко подстриженными усами, бычьей шеей и грудью. - Человек... спитанный, - заметил он. - Прошу любить... жалить... - Он попробовал указать на себя мановением руки, но в конце концов отказался от этой безнадежной затеи. - С... плжением, - закончил он. Билби с тревогой ощутил, что позади него кто-то отступает. Он оглянулся - мисс Филипс уже стояла у лесенки, ведущей в их цитадель на колесах. - Дик! - крикнула она в испуге. - Прогоните этого человека! И сейчас же дверь захлопнулась, и в ней повернули ключ. Билби решил не подавать вида, что трусит; он стал - руки в боки, ноги крепко уперты в землю, голова чуть набок - и принялся изучать врага. Мальчика поддерживало сознание того, что его видят из окошка фургона... Пришелец, должно быть, решил, что обряд представления окончен. - Совсем я не гольф люблю... - проговорил пьяница чуть ли не с гордостью. Он повел битой вокруг, чтобы выразить, чему именно отдает предпочтение. - Природу... - сказал он с каким-то дурацким умилением. И приготовился спуститься с кучи дерна, на которой стоял, прямо в лагерь. - Стойте! - крикнул Билби. - Это частные владения. Спортсмен мановением биты дал понять, что знает, но есть кое-что поважней. - А... ну, уходите! - пискнул Билби срывающимся от волнения голосом. - Убирайтесь отсюда! Спортсмен помахал рукой, точно говоря: "Прощаю, ибо тебе не понять", - и продолжал двигаться к очагу. Но тут терпение Билби лопнуло, он отбросил всякую дипломатию и открыл военные действия. Он понимал: надо что-то сделать, но что - вот вопрос. - Да я ж ничего... Дружески побесе... Мы люди спитанные... - бормотал спортсмен, но тут большой кусок дерна угодил ему в шею, осыпал его землей и заставил остановиться. Несколько долгих минут он от изумления не мог выговорить ни слова. Он был, конечно, очень удивлен, но еще и сильно наигрывал свое удивление. Лоб и одна щека его были черны от земли, картузик сдвинулся набок, и все же он сохранял известное достоинство. Он медленно шагнул и оказался как раз под прицелом Билби, который стоял у кучи дерна, сжимая в руке второй метательный снаряд. Бита простерлась наподобие скипетра. - Положи... это. - Уходите, - сказал Билби. - Не уйдете - еще брошу. Так и знайте. - Положи... это!.. - заорал спортсмен во всю мощь своей глотки. - Уходите - и все, - не унимался Билби. - Тебя сколько просить? Уважал бы... Грубиян... А ну, положи на место!.. Дерн шмякнулся ему в лицо. Из-под слоя земли проступили черты лица. Спортсмен моргал и жмурился, но все же не утратил достоинства. - Так ты, значит... с умыслом, - сказал он. Казалось, он собирается с силами... И вдруг с поразительной ловкостью он метнулся к Билби. Как стрела. До Билби оставалось не больше шага По счастью, мальчик во время игр на школьном дворе прекрасно научился увертываться. Он проскользнул под рукой спортсмена и, обежав кучу дерна, спрятался за ней, а любитель гольфа с размаху налетел на нее и минуту-другую стоял с ней в обнимку, очевидно, силясь понять, как он здесь очутился. Ему помог в этом писк из-за кучи. - Убирайся! - пищал его враг. - Ты что, не видишь, что досаждаешь даме? Убирайся! - Я и не думаю... никого... осаждать... Позови ее... жалоста! Но это была хитрость. Пьяный хотел поймать мальчишку. Он вдруг стремительно обошел с фланга кучу дерна, но споткнулся о куски, валявшиеся на земле, и упал. Он стоял на четвереньках и никак не мог подняться. Но не пал духом. - Бой... ик!.. скаут!.. - пробормотал он и теперь кинулся на Билби уже в качестве ловкого четвероногого. С поразительной быстротой он опять очутился рядом с Билби, миг - и он уже вскочил на ноги и гнался за ним по лагерю. Чайник и походную плиту он сумел опрокинуть, не претерпев при этом никакого ущерба и не утратив скорости, но лесенка, на которую он наткнулся сразу за углом фургона, оказалась для него роковой. Он как-то упустил ее из виду и тяжело рухнул на землю. Но теперь его боевой дух взыграл. Не обращая внимания на крики изнутри, сопровождавшие его падение, он почти тут же вскочил на ноги и снова ринулся в погоню. Рывок его был так стремителен, что он непременно схватил бы мальчишку, но тот перемахнул через оглобли, обежал фургон и понесся все к той же куче дерна. Спортсмен тоже попробовал перескочить через оглобли, но у него не было той сноровки. Он подпрыгнул, вернее нырнул, и этот прыжок походил на курбеты огромной лошади... Когда Билби услышал треск и обернулся, спортсмен снова стоял на четвереньках и упорно старался пролезть между оглоблей и передним колесом. Вероятно, он больше бы в этом преуспел, если б не вздумал просунуть руку между спицами. А так задача оказалась непосильной для одного человека: он хотел пролезть сразу в двух местах и скоро пришел в ярость от невозможности это сделать. Фургон качнуло вперед... Очевидно, этого пьяницу враз не прогонишь... Минуту Билби оценивал обстановку и, увидев, что враг попал в ловушку, схватил складной стул, обежал лесенку и обрушился с тыла на поверженного спортсмена; он молотил его рьяно, хоть пришибить и не мог. - Поумерь-ка свой пыл, приятель! - послышался голос, и кто-то схватил его сзади. Он обернулся - его сжимал в объятиях второй любитель гольфа... Еще один! Испуганный Билби отчаянно отбивался... Он укусил врага за руку - но через рукав и потому не очень больно, - успел дважды брыкнуть его - но, к сожалению, был в шлепанцах! - и скоро его осилили... Побитый, помятый, обезоруженный и задыхающийся Билби стоял и смотрел, как пьяного заботливо вытаскивали из переднего колеса. Два приятеля помогали этому джентльмену с укоризненной заботливостью, а он знай себе твердил, что все в порядке, и этим еще больше укреплял их подозрения. Всего теперь на поле вместе с первым было четыре игрока. - Он почему-то гонялся за этим чертенком, - сказал спортсмен, державший Билби. - Да, но как он ухитрился застрять в колесе? - заметил другой. - Теперь получше? - спросил третий, помогавший пьяному встать на ноги (они плохо его слушались). Давай-ка биту, дружище... Она тебе сейчас ни к чему... По вереску с прогулки возвращались миссис Баулс и миссис Гидж. Они всматривались в пришельцев, стараясь понять, кто это такие. И тут, словно песня после диспута, появилась Мадлен Филипс - красавица в голубом; она медленно вышла из фургона и спустилась по ступенькам, лицо ее выражало удивление. Все головы невольно повернулись к ней. Пьяница сделал знак приятелю, чтобы тот отпустил его, и твердо стоял на ногах. Он уже был в картузике, хотя тот и сидел косо. Бита оставалась у его товарища. - Я услышала шум, - сказала Мадлен, вздернув свой хорошенький подбородок; она говорила самым чарующим голосом. Она посмотрела вопросительно... Окинув опытным глазом трезвых игроков, она отдала предпочтение рослому молодому блондину с серьезным лицом, стоявшему у локтя пьянчуги. - Пожалуйста, уведите своего друга, - промолвила она, указывая на обидчика прелестной беленькой ручкой. - Просто, - сказал пьяный негромко, - просто... ква... ква... С минуту все пытались догадаться, что он хочет сказать. - Послушай, дружище, тебе нечего здесь делать, - сказал белокурый. - Иди-ка лучше назад в клуб. Но пьяный упорно желал высказаться. - Простоква... - сказал он погромче. - По-моему, - заявил низенький спортсмен с живыми глазами, одетый в ярко-желтую фуфайку. - По-моему, он извиняется. Надеюсь, что так. Пьяный мотнул головой. Впрочем, его всего мотало и шатало. Рослый юноша взял его за локоть, но он твердил свое. - Просто к вам!.. - сказал он с выражением. - А неохота говорить. Недудома. Нетудома. Нетутома. Значит, нетутома, и все. Вот сказала б - нетутома. А чтоб ломиться... ни-ни!.. - Вот бы и шел себе. - Скажите: вы тутома, мисс... мисс Пипс? - взывал он к мисс Филипс. - Лучше ответьте ему, - попросил рослый юноша. - Нет, сэр, - сказала она с большим достоинством, еще выше вздернув свой хорошенький подбородок. - Меня нету дома. - Ну и весь разговор, - сказал пьянчуга и с внезапным самоотречением повернулся, чтоб уйти. - Пшли, - сказал он, давая взять себя под руку. - Просто к вам шел... - продолжал он бормотать, когда его уводили, - дружески... Еще несколько минут было слышно, как он, удаляясь, снисходительно убеждал кого-то, что вел себя вполне учтиво и по-джентльменски. Затем последовала короткая потасовка: он непременно хотел вернуться и вручить карточки, но его удержали. Потом видно было, как он свободной рукой разбрасывает в вереске визитные карточки, наподобие того, как это делают в бумажном кроссе [кросс, в котором бегущий впереди оставляет за собой след из клочков бумаги], только гораздо изящней... Затем его тихо и мирно увели прочь... Едва появилась мисс Филипс, как Билби без звука отпустили, и теперь оставшиеся спортсмены приносили кочевницам свои извинения. Тот, что еще недавно держал Билби, - мужчина в сером, с орлиным носом, пышными усами и морщинками вокруг глаз - почему-то находил все это ужасно забавным; зато у коротышки в желтой фуфайке хватало чистосердечия и серьезности на двоих. Это был цветущий, румяный человечек с необычайно открытым лицом. У него были широко раскрытые, выпученные глаза, приоткрытый рот; щеки пухлые, словно надутые; а картузик до того сдвинут назад, что и лоб казался удивительно открытым. Брюшко кругленькое, и грудь колесом. Он их тоже выставлял напоказ. Он ничего не скрывал. Коленки его торчали вперед. Человеку такого склада, разумеется, подобает заодно быть всегда чисто выбритым... - Мы во всем виноваты, - говорил он. - Надо было смотреть за ним. Невозможно передать, как мы опечалены и смущены. Как сожалеем, что он причинил вам беспокойство. - Разумеется, нашему мальчику не следовало швырять в него землей, - заметила миссис Баулс. - Да ведь он не очень-то и швырял, - промолвила Мадлен. - Все равно, нам не следовало давать волю своему товарищу. Надо было следить за ним, а мы проморгали... - Понимаете, - продолжал открытый молодой человек, желая объяснить все как можно подробнее, - он наш худший игрок. У него набралось сто двадцать семь ударов. Да еще он хотел смошенничать. Вот и расстроился. Что скрывать, мы сами позволили ему напиться... Позволили. Да что греха таить, сами надоумили... Не следовало нам его отпускать. А мы решили, что прогулка в одиночестве пойдет ему на пользу. Вдобавок кое-кому из нас он порядком надоел. Сыты им по горло. Сами слыхали, как он тут канючил, - он это может без конца... И тут он начал предлагать искупительные жертвы. - Мы готовы любым образом доказать вам, как жалеем о случившемся... Если вы надумаете сделать привал на нашем поле за соснами... Вы сами увидите, это уединенное и надежное место... Сторож - учтивейший человек. Принесет вам воды или чего пожелаете. Особенно после того, что вышло... Билби не принимал участия в этом заключительном обмене любезностями. У него появилось странное чувство: уж не перестарался ли он в этой истории? Наверное, надо было попробовать уговорить пьянчугу, да повежливей. А он, дурак, стал кидаться. Ну, да ладно. Он подобрал опрокинутый чайник и пошел к ручью за водой... Что она о нем подумала? А пока можно хоть чайник вскипятить. Одним из последствий этой маленькой неприятности с подгулявшим спортсменом было то, что кочевницы не решились с наступлением сумерек отпустить Уильяма и Билби и спать в фургоне без охраны. На сей раз они расположились на ночлег в глухом месте, поблизости только и был этот гольф-клуб. Они не очень-то доверяли теперь этому гольф-клубу. Итак, было решено, к великой радости Билби, что он будет спать под фургоном в спальном мешке, который захватила с собой миссис Баулс. Этот спальный мешок был их гордостью, когда они отправлялись в путешествие, но воспользоваться им Джуди так и не рискнула. Она никак не предполагала, что на открытом воздухе появляется ощущение, будто ты спишь на людях. Точно весь мир у тебя в спальне. И каждую ночь она возвращалась в фургон. Билби считал их вправе распоряжаться собой во всем, что касалось его жизни и даже спанья. Мальчик очень намаялся за день. Он скинул с себя верхнюю одежду, нырнул в мягкий шерстяной мешок и с минуту лежал и слушал приглушенные звуки над головой. Там была она. У Билби была свойственная всем мужчинам врожденная вера в женщину, а там их было целых три. На него нахлынуло необъяснимое желание вылезти из мешка и поцеловать доски, по которым над ним ходило это прелестное, милое создание... Но он этого не сделал... Сколько разных событий произошло за два дня! Сейчас ему казалось, что он без остановки шел много часов подряд. В памяти возникали деревья, тропы, росистая трава, сковородки, толпа великанов-дворецких, которые мчались в погоню и окончательно сбились со следа (они, верно, и сейчас еще где-то рыщут), всевозможные щели и щелки, снаряды, которые летят и рвутся и такие неуместные, что не стоит о них вспоминать. Секунду-другую он глядел через спицы колес на танцующее пламя костра, где потрескивали сосновые шишки: он подбросил их в огонь перед тем, как лечь спать; он смотрел на огонь и мигал, словно щенок, а потом погрузился в сон... Наутро его с трудом разбудили... - Ты что, так весь день и проспишь?!. - кричала Джуди Баулс. До завтрака в ней всегда особенно чувствовалась ирландская горячность. 4. ДЕЛИКАТНЫЙ УХОД Понедельник оказался для Билби счастливым днем. Проехав семнадцать миль, фургон наконец остановился на неровном поле позади утопавшей в зелени веселой деревушки; здесь же расположились бродячие актеры со своим балаганом... На первом привале, где был магазин, торговавший не только съестным, миссис Баулс купила для Билби пару башмаков. И тут ее осенило. - Ты, наверно, без денег. Дик? - спросила она. И дала ему полкроны, то есть два шиллинга и шесть пенсов, или пять шестипенсовиков, или тридцать пенни - считайте, как вздумается, - только в виде одной большой, сверкающей монеты. Даже не будь Билби влюблен, этого оказалось бы достаточно для того, чтобы он, как человек благородный, охотно служил им и выполнял самые важные поручения. Он носился по лагерю и ни минуты не оставался без дела. Воскресная неудача заставила его осторожней обращаться с тарелками, и за весь этот счастливый день он всего только и разбил, что яйцо: оно упало по пути на сковороду, где должно было жариться к ужину. Билби его и не поднял, а тайком предал земле. Что еще оставалось с ним делать?.. Весь этот день мисс Филипс улыбалась ему и просила его о разных мелких услугах. А вечером, по обычаю представителей своей славной профессии, которые, как случится досуг, непременно идут в театр, Мадлен потребовала, чтобы все отправились на представление. Это будет презабавно, уверяла она. С ней пошла миссис Баулс; миссис Гидж захотела спокойно посидеть в фургоне и записать кое-какие впечатления, пока они еще свежи в ее памяти. Верная себе, Мадлен Филипс настояла на том, чтобы Билби с Уильямом тоже пошли; она дала каждому из них по шиллингу, хотя билеты стоили шесть пенсов, три пенса, два и даже пенни; так Билби впервые попал в театр. Спектакль назывался "Единокровные братья, или Офицер из рядовых". На афише, почти не отвечавшей содержанию, изображен был человек в хаки, с забинтованной головой; стоя над трупом товарища, он готовился дорого продать свою жизнь. Чтоб попасть в балаган, надо было миновать растворенные настежь сломанные ворота, а потом пройти по вытоптанной полянке. Перед балаганом горели два керосиновых фонаря - они освещали афишу и кучку подростков, которым нечем было заплатить за вход. Внутри на поблекшей и примятой траве стояли скамьи для зрителей, фортепьяно, на котором импровизировала какая-то леди, и висел занавес, изображавший Большой канал в Венеции. Большой канал был наводнен множеством огромных, донельзя отчетливых отражений стоявших на берегу дворцов, а также диковинными черными лодками в виде серпа, которые скользили по воде, не думая в ней отражаться. Импровизаторша заиграла что-то, отдаленно напоминавшее свадебный марш из "Лоэнгрина", а задние ряды подпевали ей с закрытым ртом и подсвистывали. Занавес еще не успел раздвинуться, а Мадлен Филипс, как можно было заметить, находила все это презабавным. Но тут вмешалась фантазия... Декорации были нелепые и все время качались, исполнители принадлежали, разумеется, к самой жалкой актерской братии, и все в пьесе было до невозможности ходульное, но фантазия Билби, подобно милосердию божию, не знала границ: она с готовностью кинулась навстречу вымыслу, приняла его в объятия, вдохнула в него жизнь. Пьеса была запутанная, и в ходе ее каждый, кто в большей, кто в меньшей степени, оказывался кем-то другим; все это окончательно смешалось в голове Билби, одно он понял с самого начала: готовят подлость, ставят ловушку, хотят обмануть простодушных и кротких. И до чего же простодушны и кротки были эти простодушные и кроткие! Здесь были два брата: один брат - злодей, слабовольный и безнравственный; другой - праведник, точно в пику ему, почти до зловредности хороший; еще действовал некий преступный баронет; во всех сценах и при всех обстоятельствах он непременно выходил во фраке и в цилиндре, в перчатках и с тросточкой - знаем таких господ! Он все время глядел искоса. Была здесь милая, бесхитростная девица с широкой и сладкой улыбкой на устах (ее-то, каждый по-своему, и любили оба брата - дурной и хороший) и еще какая-то порочная женщина, рослая и одетая в красное, которая кусала губы и выказывала столько страсти, что дрожала шаткая сцена. Был еще смешной дворецкий - полная противоположность старому Мергелсону, - в сюртуке и клетчатых брюках, до смерти потешавший Билби. Вот все бы дворецкие были такие! Потеха! И кто-то все время кого-то разоблачал или грозился вывести на чистую воду. Это особенно захватило Билби. Никогда еще злодеев так не бранили, не говорили им в лицо столько правды. Все освистывали их, и Билби тоже. И когда им выложили все до конца, Билби захлопал в ладоши. И все же они продолжали строить козни, пока не закрылся занавес. Даже покидая сцену, они глядели искоса. Потерпели крах, но не сдались. "Вот погодите", - говорили они. В злоключениях героини была минута, когда Билби смахнул слезу. Но потом все каким-то чудом уладилось. Актеры вышли на авансцену и выразили надежду, что Билби понравилось. И он пожалел, что у него только две руки. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди. О юность, юность!.. А потом он вышел в дышавшую сочувствием тьму. Это был уже не прежний Билби: душа его очистилась состраданием; он был молчаливым и сильным мужчиной, который готов в любое мгновение яростно встать на защиту обиженного и полон благородных порывов. Он ускользнул в сторону, не пошел к фургону: ему хотелось немного побыть в одиночестве, отдаться своим чувствам. Он боялся чем-нибудь спугнуть прекрасную мечту, расцветшую в его сердце... Да, конечно, он жертва несправедливости. Если ты не жертва, благородство твое неполное. Против него сговорились дворецкие, а то зачем бы им гнаться за ним по пятам? Он в действительности много старше - только это от него скрывали - и по рождению граф. "Граф Шонтский", - прошептал он; почему бы и нет? И Мадлен тоже обездоленная; она вынуждена скитаться в своем неудобном фургоне, цыганская королева! Ее обрекли на это те же злодеи, что обездолили Билби... Он брел в сочувственно-ласковых летних потемках, и ничто не мешало ему предаваться этим упоительным грезам. Он был так поглощен своими мечтами, что заблудился среди живых изгородей и с великим трудом отыскал дорогу к фургону. Он прожил за это время долгую и героическую жизнь, но когда, наконец, возвратился обратно, оказалось, что кочевницы даже не заметили его отсутствия. Точно расстались с ним полчаса назад. Вторник был для Билби не таким счастливым днем, как понедельник. Огорчения начались с того, что миссис Баулс дружески осведомилась, когда он меняет белье. Он не ждал такого вопроса. - А ты когда-нибудь причесываешься, Дик? - продолжала она. - Наверно, в твоем сверточке есть щетка для волос. - Иногда причесываюсь, сударыня, - сказал он неуверенно. - Что-то я еще ни разу не видела тебя с зубной щеткой. Или уж это я требую лишнего. А как насчет мыла, Дик? Давай-ка я подарю тебе кусок. - Большое вам спасибо, сударыня. - Я не решаюсь заикнуться о чистом носовом платке, Дик. Это ясно без слов. - Если позволите, сударыня, я, как приберу после завтрака... Это мучило его весь завтрак. Он не ждал от миссис Баулс личных выпадов. Да еще таких! Придется тут поломать голову. Прибрав после завтрака, он с нарочитой скромностью понес свой сверток к той части ручья, что пряталась от фургона за ивами. И кусок мыла с собой захватил. Он начал с платка, и это было не очень умно - теперь вместо полотенца пришлось пользоваться курткой. Надо быль захватить посудное полотенце или газету. (Не забыть бы в другой раз.) Он вымыл с мылом руки и лицо (только самую заметную его часть), а потом вытер все это курткой. Затем он снял воротничок и внимательно его осмотрел. Воротничок и впрямь был почти черный... - Да ведь это все тот же воротничок! - воскликнула миссис Баулс, когда он вернулся. - Они у меня все измялись, сударыня, - сказал Билби. - И все такие грязные? - У Меня в свертке вакса, - отвечал Билби. - И коробочка раскрылась, сударыня. Как подъедем к какому-нибудь магазину, я непременно куплю себе новый. Это была денежная жертва, но что поделаешь! И когда они подъехали к магазину, Билби раздобыл себе преотличный воротничок - высокий, с отогнутыми острыми уголками, так что он натирал шею, врезался в подбородок и заставлял ходить с закинутой головой; из-за этой горделивой осанки Билби, готовя завтрак, наступил на лежавшую в стороне тарелку и раздавил ее. Право, он еще в жизни не носил такого элегантного мужского воротничка. И стоил этот воротничок шесть с половиной пенсов - целых шесть монеток по пенни и еще полупенсовик. Добавлю, что еще до этого, моя посуду после завтрака, Билби успел отбить ручку у чашки. Обе неприятности совсем омрачили его настроение. К тому же не давал покоя Уильям. Поразмыслив день над их стычкой, Уильям придумал, как ему рассчитаться с Билби. Когда мальчик сидел с ним рядом на козлах, его вдруг сильно ущипнули. Ух! Билби чуть не взвизгнул. - Вот тебе за шоколад, - злобно прошипел Уильям. Уильям проделал это дважды, и тогда Билби предпочел слезть с козел и идти рядом с фургоном; Уильям хлестнул белую лошадь, и та пустилась вскачь, побивая рекорды; зазвенела посуда, а он все нахлестывал, пока не вмешалась миссис Баулс... Вдобавок Билби услышал разговор о возможном появлении "наших мужчин". Все началось с того, что путешественницы заехали за письмами на деревенскую почту; кроме писем, здесь была телеграмма; миссис Баулс читала ее, твердо упершись в землю ногами в гетрах и наклонив голову набок. - Тебе не терпится узнать, что тут, а я не скажу, - озорно бросила она мисс Филипс. И взялась за письма. - Какие-нибудь новости? - спросила миссис Гидж. - Да так, кое-что, - ответила миссис Баулс, но больше они ни слова от нее не добились... Но после завтрака она закурила сигарету (Билби вертелся тут же, подбирая шкурки от бананов и другие остатки десерта) и сказала: - А теперь слушайте новости. Назавтра, как наступит ночь и мы доедем без помехи в Уинторп-Сатбери, появятся наши мужчины. - Но Том вовсе и не думал приезжать, - заметила миссис Гидж. - Он просил меня через Тима предупредить тебя. - И ты молчала целых два часа, Джуди!.. - Для вашей же пользы и спокойствия. Но теперь тайна разоблачена. Едут наши мужья, твой и мой. Они притворяются, будто жалеют нас, а на деле просто не могут без нас обойтись. Эти себялюбивые чудовища, разумеется, будут жить в какой-нибудь шикарной гостинице - в Королевской гостинице "Красное озеро", как он пишет, на холме, что над Уинторп-Сатбери. В Королевской! Этим все сказано. Представляете, мои милые, на террасе плетеные кресла. Банкетки. В другой гостинице они, конечно, жить не могут, - и вот, не угодно ли, приглашают нас туда насладиться - как это у них называется? - благами цивилизации, а фургон пусть подождет. - Но Том обещал мне, что я буду кочевать, сколько захочу, - заметила миссис Гидж, меньше всего походившая на кочевницу. - Ну, они считают, что мы уже накочевались, - сказала миссис Баулс. - Похоже на то. - А я, право, век бы так ездила, - продолжала Джуди Баулс. - Муж, дом и все эти заботы меня угнетают. Женщине нужен фургон... - Так не поедем в Уинторп-Сатбери, - предложила Мадлен. (Наконец-то, Билби услышал разумное слово!) - Ну да! - лукаво бросила миссис Баулс. - Как знать, может, и тебя там поджидает какой-нибудь друг-приятель. Ну хоть кто-нибудь? (Что за неуместная шутка!) - Никто мне не нужен. - Ну да! - Что значит твое "ну да"? - То и значит. - Что именно? - А ничего. Мисс Филипс внимательно посмотрела на миссис Бауле, а та на нее. - Джуди, - сказала актриса, - у тебя что-то на уме. - А хоть бы и так? Тебе не скажу! - ответила миссис Баулс. И тут же, к полному возмущению мальчика, добавила: - Ты что, не собираешься мыть посуду, Дик? - И она глянула на него с тайным лукавством поверх своей сигареты. Надо было тут же доказать ей, что он не подслушивает. Он собрал последние тарелки и пошел к ручью на то место, где всегда мыл посуду. Пришлось уйти, так и не узнав продолжение разговора. Возвратившись за мылом, он уловил конец фразы: - Ну и отправляйтесь к своим мужьям, дорогие мои! А нам с Диком и вдвоем будет неплохо. И нечего говорить загадками! На что миссис Баулс таинственно заметила, что ей "кое-что известно". Слава богу, хоть что-то услышал! Только вот что это ей известно?.. Прибывшие мужчины оказались совсем не так страшны на вид, как ожидал Билби. К тому же, по счастью, их было только двое, и каждый приехал к жене. Правда, упоминали еще о каком-то третьем - Билби толком не понял, о ком, - но если кто-то и должен был появиться, пока его, во всяком случае, не было. Профессор Баулс был оживлен, а мистер Гидж корректно сдержан; они поцеловали своих жен, хотя и вполне пристойно, и какое-то время у них шел общий разговор, а Билби между тем шагал рядом с фургоном. Они двигались по открытой дороге, шедшей по гребню холма над Уинторп-Сатбери; мужчины вышли навстречу фургону из своей гостиницы - Билби не понял, из какой именно, - и добрались сюда полем для гольфа. Джуди говорила за всех и все добивалась от мужчин, чего ради они навязываются трем независимым женщинам, которые, право же, чудесно без них обходятся. Профессор Баулс слушал все это очень спокойно; по-видимому, жена вообще-то очень ему нравилась. Он был маленький, плотный, очень волосатый, в очках со стеклами, наполовину выпуклыми, наполовину плоскими; на нем был костюм из мягкого твида, такого ворсистого, что казалось, профессор весь утыкан колючками, широкие гольфы с застежками под коленом, грубые шерстяные носки и самые подходящие для горных прогулок ботинки. И хотя он был плотный, маленький и подвижный, в нем чувствовалась привычка командовать, и было ясно, что жена при всей своей напористости всецело ему подчиняется и не очень с ним спорит. - Я нашел вам отличное место для привала, - объявил он. А она-то предлагала устроиться совсем по-другому! Вскоре он оставил дам и поспешил за фургоном, чтобы распорядиться. Он был явно очень распорядительный человек. - А ну слезайте, - сказал он Уильяму. - Бедному животному и без вас тяжело. Уильям заворчал, но профессор прикрикнул: "Что-о!" - да так грозно, что Уильям прикусил язык раз и навсегда. - А ты откуда взялся, мальчик? - вдруг спросил он. Билби поглядел на миссис Баулс, предоставляя ей ответить. - И что за нелепый высокий воротничок, - продолжал профессор, перебивая жену. - Мальчик твоего возраста должен ходить в шерстяной рубашке. Вдобавок он грязный. Сними его, мальчик. Он тебя душит. Разве ты не чувствуешь? Потом он поднял шум по поводу того, как у Уильяма запряжена лошадь. - Ну что эта за упряжь?!. Смотреть тошно, - объявил он, - хуже, чем в Италии... - Ага!.. - вскричал он вдруг и помчался по траве некрасиво, но очень быстро и как-то странно вскидывая голову, чтобы глядеть то через плоскую, то через выпуклую половину очков. Под конец он нырнул в траву и, стоя на четвереньках, порылся в ней, замер на секунду, а потом встал и вернулся к жене, учтиво протягивая ей что-то, трепетавшее между большим его пальцем и указательным. - Уже третий сегодня, - сообщил он победоносно. - Прямо кишмя кишат. Миграция. Затем он опять стал придирчиво осматривать снаряжение фургона. - Этот мальчик все еще не снял воротничка, - объявил он вдруг, искоса глянув через очки. Билби выставил на обозрение наименее сокровенную часть своей шеи и спрятал воротничок в карман... Мистер Гидж, казалось, не замечал мальчика. Это был господин с орлиным носом - большим, как руль; он нес свою физиономию, точно секиру во время торжественного шествия, и выступал с достоинством, подобающим джентльмену. Сразу было видно, что он джентльмен. Такой он был несгибаемый и непоколебимый. Вы чувствовали, что в любую минуту, будь то пожар, землетрясение или железнодорожная катастрофа, когда все мечутся и хлопочут, он по-прежнему останется джентльменом. Его принимали за сэра Эдварда Грея [министр иностранных дел Англии с 1908 по 1916 год, один из виновников Первой мировой войны], и это не столько тешило его тщеславие, сколько льстило его гордости. А сейчас он выступал со своей супругой и с мисс Филипс позади спорящей четы Баулсов и витийствовал звучным и низким голосом о пользе пребывания в целебных местах и о том, что в душных городах можно задохнуться. Когда наконец они достигли места, выбранного для привала, профессор развил бурную деятельность. Билби было дважды приказано "пошевеливаться", а Уильяма точно классифицировали по его видовым и родовым признакам. "Этот тип - законченный идиот", - объявил профессор. Уильям лишь сверкнул на него глазом. Вид отсюда и вправду открывался чудесный. Поросший травой склон холма огораживали с севера и юга тисовые кусты, а дальше виднелся край мелового карьера, окаймленный буком; рядом пролегала дорога, которая круто, с бесстрашной решимостью, свойственной дорогам холмистой южной Англии, сбегала к Уинторп-Сатбери. Сверху казалось, что вы можете выплеснуть остатки своего чая прямо на улицу Уинторп-Сатбери или прыгнуть вниз и остаться на церковном шпиле, как бабочка на иголке. Вправо и влево выгибались лесистые холмы и уходили к западу длинной ровной грядой, которая терялась на горизонте в синей дымке, где, как утверждал профессор Баулс, можно было различить "сапфировый блеск" воды. "Пролив", - пояснил профессор для вящей убедительности. Только мистер Гидж отказывался видеть море даже в столь уменьшенном виде. Может, там и мерцала какая-то синяя полоска, но мистер Гидж явно не склонен был думать, что это - море, пока не мог поплескаться в нем и проверить его всеми известными ему способами... - Господи! Что еще вытворяет этот болван?! - вскричал профессор. Уильям перестал воевать с белой лошадью, и отвешивать ей крепкие увещания, и ждал более вразумительных обвинений. - Поставил фургон боком к солнцу! Или, по-твоему, здесь вечно будет тень? И надо, чтоб в стеклянную дверь мы могли любоваться закатом! Уильям забормотал: - Да его коли так уставишь, он, небось, вниз кувырнется. - Кретин! - заорал профессор. - Подложи что-нибудь под задние колеса. Вот хотя бы!.. - Он побежал и приволок огромные замшелые куски тиса. - А теперь поверни передом к вершине, - скомандовал он. Уильям старался, как мог. - Да не так! Вот бестолочь! Билби помогал подобострастно и рьяно. Прошло немало времени, прежде чем фургон поставили так, как хотел профессор. Наконец это было сделано, и распахнутая задняя дверь уставилась на холмы Уилда, с дурацким видом свесив ступеньки наподобие языка. Задние колеса были ловко подперты меловыми глыбами, ветками и обрубками тиса, и теперь фургон стоял крепче и ровней. Затем начались приготовления к завтраку. Профессора переполняли блестящие идеи, как надо разбивать лагерь и готовить пищу, и он доставил Билби немало хлопот, а также и познаний. Ручья поблизости не было, и Уильяма послали в гостиницу за бочкой на колесах, из которой там поливали сад, - безгранично прозорливый профессор заранее велел ее приготовить. Супруги Гидж не вникали во все эти приготовления: они были люди ненавязчивые; мисс Филипс разглядывала холмы Уилда, как почудилось мальчику, с явным неудовольствием, - чем-то они ей не угодили; а миссис Баулс расхаживала с сигаретой возле усердно трудившегося мужа и делала вид, что все это очень ее забавляет. - Мне очень нравится, как ты тут хлопочешь, мой друг, - говорила она. - Ты еще когда-нибудь станешь кочевником, а мы осядем в гостинице. Профессор ничего не ответил, только, казалось, еще больше погрузился в свои дела. Без конца понукаемый профессором, Билби споткнулся, разбил банку с вареньем и вывернул ее содержимое на жареный картофель, в остальном он показал себя способным поваренком. Один раз произошла маленькая заминка из-за того, что профессор кинулся ловить сверчка, но был то чистопородный сверчок или нет, осталось неизвестно, ибо профессор так его и не поймал. А потом, предваряемый тремя громкими выхлопами (Билби даже подумал в первую минуту, что это гонятся за ним с ружьями полоумные дворецкие из Шонтса), подкатил на мотоцикле капитан Дуглас; он спешился и поставил машину у обочины. Мотоциклы тогда только появились, и Дуглас как раз и опоздал из-за своей машины. Она же была в ответе за грязное пятно под глазом капитана. Белокурый, раскрасневшийся, в клеенчатом костюме, в шапке наподобие шлема и огромных перчатках с крагами, он даже с этим грязным пятном казался каким-то незнакомым, храбрым и прекрасным - точь-в-точь крестоносец, только не в стали, а в клеенке, и усы чуть покороче. И когда он шел по лужайке к лагерю, миссис Баулс и миссис Гидж в один голос вскричали: "А вот и он!", - и мисс Филипс сердито на них взглянула. Билби в это время стоял на коленях и расстилал на траве скатерть для завтрака - в руке у него был целый букет вилок и ножей; и тут он увидел, как капитан Дуглас подходит к мисс Филипс, и сразу понял, что актриса уже забыла своего куда более скромного обожателя, - сердце его сжалось в отчаянии. Приезжий был одет, как какой-то сказочный рыцарь, а у бедного Билби отняли единственный его атрибут мужественности - воротничок, так мог ли он тягаться со всем этим великолепием? С этого часа в сердце Билби поселилась любовь к технике, страсть к коже и клеенке. - Я же приказала вам месяц не появляться, - говорила Мадлен, а лицо ее так и светилось от радости. - Мотоцикл - непослушная штука, - отвечал капитан Дуглас, и на его залитой солнцем щеке блестели все золотистые волоски. - И вообще это вздор, - вмешалась миссис Баулс. Даже профессор был уже не так поглощен делами и слегка прислушивался, а остальные трое откровенно внимали этой недвусмысленной сцене. - Вы же должны были быть во Франции. - Но я здесь. - Я же отправила вас на месяц в изгнание. - И она протянула капитану руку для поцелуя. Он поцеловал ее руку. Где-нибудь, когда-нибудь - это значится в книге судеб - Билби тоже будет целовать чьи-то руки. А наверно, приятно! - Месяц! Мне и так показалось, что прошли годы, - сказал капитан. - Тогда отчего вы не вернулись раньше? - спросила она, и капитан не нашелся что ответить... Прибывший с бочкой Уильям доставил еще другие свидетельства организаторских талантов профессора. Он принес разное вино - красное бургундское и шипучий рейнвейн, две бутылки сидра и какую-то особую, очень знаменитую минеральную воду; консервы с закуской и на редкость ароматные груши. Когда они с Билби ненадолго остались вдвоем за фургоном, он трижды горестно повторил: - Они все съедят. Все съедят, уж я знаю. - И еще безнадежнее прибавил: - А не съедят, так пересчитают. Старый очкарик все припрячет... Он такой, я знаю!.. Веселее пикника не было в тот день на залитых солнцем холмах над Уинторп-Сатбери. Все были оживлены, и даже безнадежно влюбленный Билби почти весело суетился вокруг: так подбадривали его сверкавшие очки профессора. Они болтали о том о сем; Билби некогда было прислушиваться, а ему так хотелось узнать, что сказала Джуди Баулс, раз они так смеются; и дело уже дошло до груш, когда его внимание привлекло, а вернее поразило, слово "Шонтс"... Это было как гром среди ясного неба. Они _говорили про Шонтс_!.. - Поехал я туда с наилучшими намерениями, - рассказывал капитан Дуглас. - Чтоб в гостиной Люси было побольше народа. (Ради пустого удовольствия теперь в Шонтс никто не поедет.) А потом они предложили мне уехать - просто выставили за дверь. (Этот человек тоже был в Шонтсе!) - Когда это было? В воскресенье утром? - спросила миссис Гидж. - В то утро мы были неподалеку от Шонтса, - вставила вдруг миссис Баулс. (Этот человек был в Шонтсе в одно время с Билби!) - Да, в воскресенье рано утром. Попросили вон. Я прямо диву дался. Ну что тут делать! Куда подашься в воскресенье? Воскресным утром никто никуда не ходит. Я сплю всю ночь, как младенец, и вдруг является Лэкстон и говорит: "Послушайте, вы меня очень обяжете, если упакуетесь и тотчас уедете". "Почему?" - спрашиваю. "Потому, что лорд-канцлер из-за вас сбрендил!" - Но что же именно произошло? - сердито спросил профессор. - Я что-то не пойму. Отчего он попросил вас уехать? - Понятия не имею! - вскричал капитан Дуглас. - Но все-таки!.. - настаивал профессор, не желавший примириться с людским неразумием. - У нас было маленькое столкновение в поезде. Выеденного яйца не стоит. Он хотел занять два угловых места - я всегда считал это хамством, - но, ей-богу, не стал особенно с ним препираться. А потом ему взбрело в голову, что мы смеялись над ним за обедом, - ну, может, самую малость, так, поострили, не больше, чем о любом другом: как он, мол, шевелит бровями и прочее такое. А потом он решил, что я его разыгрываю... Это вообще не в моем характере. Он до того поверил в свою дурацкую выдумку, что ночью устроил скандал. Объявил, будто я изображал привидение и хлопнул его по спине. Как это вам нравится, черт возьми? А я даже не выходил из комнаты. - Вы пострадали за грехи брата, - сказала миссис Баулс. - Господи, - вскричал капитан, - а я и не догадался! Наверно, он нас перепутал!.. Он с минуту подумал и продолжал свой рассказ: - Ночью ему, понимаете ли, слышался какой-то шум. - Это им всем, - поддакнул профессор, кивая головой. - Не мог заснуть. - Верный симптом, - говорил профессор. - А в заключение он пошел на рассвете бродить по дому, поймал дворецкого в одном из потайных ходов... - Но как дворецкий попал в потайной ход? - Вероятно, обходил дом. Это его обязанность... И этот полоумный так отделал беднягу - нещадно... зверски. Подбил глаз и прочее. А тот слишком почтителен, чтобы дать сдачи. Под конец он объявил, что я над ним издеваюсь, что я подкупил себе в помощь прислугу и так далее... Лэкстон, по-моему, не очень в это поверил... А все-таки, знаете, как-то неловко, если про тебя начнут везде говорить, что ты шутишь шутки над лордом-канцлером. Будут думать, что ты какой-то зловредный дурак. Повредит карьере. С другой стороны, если уедешь, все решат, что ты и в самом деле виноват... - Так зачем же вы уехали? - Люси, - коротко отвечал капитан. - Закатила истерику. Если бы я не уехал, Шонтс бы рухнул, - добавил он. Мадлен горела желанием помочь. - Надо что-то придумать, - сказала она. - А что тут придумаешь?! - вскричал капитан. - Чем скорее вы добьетесь, чтоб лорда-канцлера признали помешанным, тем будет лучше для вашей карьеры, - рассудил профессор. - Он еще больше разошелся после моего отъезда. - Откуда вы знаете? - Я получил два письма. Заезжал нынче утром в Уитли на почту. С дворецким дело на этом не кончилось. За завтраком лорд-канцлер сорвался с места и схватил беднягу за шиворот. Мне пишут, он тряс его, как крысу. Объявил, что ему не подают вина, - милая история, а? Словом, он тряс его до тех пор, пока у того не разбилась вся посуда на подносе... - Мне написала об этом Минни Дуболоум, та, знаете, что была до замужества Минни Флэкс. - Он кинул на Мадлен заискивающий взгляд. - Они когда-то жили с нами по соседству. Часть гостей, по ее словам, не поняла, что происходит. Они решили, что у дворецкого какой-то припадок. Старый Магеридж поднимает его. Расстегивает ему воротничок. Это Лэкстон выдумал насчет припадка. Так всем и объяснил. Надо же было что-то сказать. Впрочем, Минни прекрасно поняла, в чем дело, и многие другие, по ее мнению, тоже. Лэкстон выволок обоих из комнаты. И такое в Шонтсе!.. Ужасная неприятность для бедной Люси. Не того ждали в графстве. А теперь станут говорить: в этом доме лорд-канцлер сошел с ума - или же: дворецкий у них припадочный. Так ли, эдак - для Люси все худо. В таком доме никто не захочет бывать... - А второе письмо от Люси. Вот оно. - Он порылся в кармане. - Видали? Восемь страниц карандашом. Не шутка прочесть. Ни одна уважающая себя безграмотная женщина из приличного общества писать так не станет. Буквы так и пляшут. Точно писалось в поезде. Половины не разберу. Эта вбила себе в голову, что пропал какой-то мальчишка. С ума сходит. Мол, не взял ли я его с собой. Пропал он у них. В чемодане я его увез, что ли? Лучше написала бы лорду-канцлеру. Этот на все способен. Повстречал, скажем, мальчишку где-нибудь в темном углу да и набросился на него. Разорвал в куски. Рассеял по ветру. Так или иначе, а мальчишка пропал. Капитан не скрывал своего возмущения. - Только мне и заботы - разыскивать для Люси всяких мальчишек. Хватит того, что я ради нее уехал... Миссис Баулс прервала его, подняв руку с зажатой в пальцах сигаретой. - А что за мальчик у них пропал? - спросила она. - Не знаю. Какой-то чертенок. Может, это все ее выдумки. От всех этих скандалов у нее расшалились нервы. - Перечитайте-ка, что она пишет про мальчика, - попросила миссис Баулс. - Мы тут одного нашли. - Вот этого самого? - Да... - Миссис Баулс оглянулась, но Билби нигде не было видно. - Мы его нашли в воскресенье утром неподалеку от Шонтса. Он увязался за нами, как брошенный котенок. - Но ты, помнится, говорила, что знаешь его отца, Джуди, - возразил профессор. - Я его слов не проверяла, - отрезала миссис Баулс и опять обратилась к капитану Дугласу: - Перечитайте, что пишет о нем леди Лэкстон... Капитан Дуглас принялся с великим трудом разбирать каракули своей сестры. Все с интересом придвинулись к нему и, сидя над остатками десерта, стали вместе с ним разбирать корявые фразы леди Лэкстон... - Позовем главного свидетеля, - предложила наконец миссис Баулс, увлеченная всей этой историей. - Дик! - Ди-ик! - Дик!!! Профессор встал и пошел за фургон. Но тут же вернулся. - Там его нет. - Он все слышал, - проговорила миссис Баулс громким шепотом и сделала круглые глаза. - Люси пишет, - сказал Дуглас, - что, может быть, он забрался в какой-нибудь потайной ход. Профессор вышел на дорогу, глянул вверх, потом вниз, на крыши Уинторп-Сатбери. - Нету, - сказал он. - Сбежал. - Куда-нибудь ненадолго отлучился, - заметила миссис Гидж. - Он иногда уходит в это время. Он вернется вымыть посуду. - Может, он дремлет где-нибудь в кустах, перед тем как взяться за работу, - сказала миссис Баулс. - Не мог он сбежать. Во всяком случае, он не мог взять свои вещи. Она встала и не без труда влезла в фургон, задние колеса которого были приподняты. - Все на месте, - сообщила она, высунувшись из двери. - Узелок здесь. - Голова ее снова скрылась. - По-моему, он бы так не ушел, - сказала Мадлен. - Отчего ему, собственно, уходить, если даже он тот самый пропавший мальчик... - Вряд ли он что-нибудь слышал, - заметила миссис Гидж. Миссис Баулс вышла из фургона, в руках у нее был загадочный бумажный сверток. Она осторожно спустилась по лесенке. Села у огня, сверток лежал у нее на коленях. Озорно поглядывая то на сверток, то на друзей, она закурила новую сигарету. - Вот наша единственная связь с Диком, - сказала она, не вынимая изо рта сигареты. Она пощупала сверток, взвесила его на руке; взгляд ее стал еще более озорным. - Любопытно, - сказала она. Лицо ее стало до того озорным, что муж понял: сейчас она позволит себе что-нибудь недопустимое. Он давно отказался от попыток удерживать ее в подобные минуты. Она наклонила голову набок и надорвала сверток с угла. - Жестянка, - сказала она театральным шепотом. Потом еще немного надорвала сверток. - Трава. Профессор постарался увидеть все это в смешном свете. - Если уж ты отказалась от приличий, делай это по крайней мере откровенно... По-моему, душечка, лучше прямо развернуть сверток. Так она и сделала. Шесть пар глаз без всякого сочувствия уставились на явную нищету Билби. - Идет! - вдруг воскликнула Мадлен. Джуди стала поспешно заворачивать все обратно, но тревога оказалась ложной. - Да он сбежал, я же говорил, - сказал профессор. - И не вымыл посуду! - простонала Мадлен. - Этого я от него не ждала... Но Билби не "сбежал", хоть и исчез из лагеря. Он так и не подал никаких признаков жизни, пока они сидели над остатками пиршества. Они говорили о нем и обо всем, что с ним связано, и рассуждали, не следует ли капитану послать Люси Лэкстон такую телеграмму; "Мальчик почти нашелся". - Я ведь, можно считать, его нашел, - сказал капитан, - но пока он не в наших руках, мы не знаем наверно, тот ли это мальчик. Потом они говорили о мытье посуды и о том, как это противно. И тут оба мужа, понимая, что они в выигрышном положении, стали опять настаивать, чтобы кочевницы отправились с ними в гостиницу при гольф-клубе, переночевали там разок-другой, воспользовались ванной и другими благами цивилизации или уж хотя бы пошли выпить чаю. И так как Уильям уже вернулся (он сидел на траве и курил свою дрянную глиняную трубку), они поднялись и пошли. Но капитан Дуглас и мисс Филипс почему-то шли отдельно и все больше и больше отставали; под конец они оказались почти в одиночестве. Сперва две супружеские пары, а потом и влюбленные скрылись за гребнем холма... Некоторое время фургон казался совершенно покинутым, если не считать сидевшего в отдалении стража. Но вот задвигались ветки куманики у заброшенного мелового карьера, и на свет божий вынырнул опечаленный, расстроенный, перепачканный мелом мальчуган. На душе у него было тяжело. Пришло время уходить. А уходить ему не хотелось. Он полюбил этот фургон. И он обожал Мадлен. Да, он уйдет, но уйдет красиво, трогательно. Перед уходом он вымоет всю посуду, все вычистит, приберет и оставит о себе воспоминание как о непоправимой утрате. Грустно, но усердно он взялся за дело. Вот бы Мергелсон удивился! Билби прибрал все так, что одно загляденье. Затем на коврике, где она всегда сидела, он увидел ее любимую книжку - томик стихов Суинберна [Суинбери, Алджернон Чарлз (1837-1909) - английский поэт-неоромантик] в изящном переплете. Эту книгу подарил ей капитан Дуглас. Билби почти с благоговением взял ее в руки. Книжка была такая непохожая на все, какие он видел, такая красивая, совсем как она сама!.. В душе Билби проснулось странное желание. С минуту он колебался. И вдруг сразу решился. Он выбрал страницу, достал из кармана огрызок карандаша, щедро послюнил его и, учащенно дыша, принялся писать традиционное послание: "Прощайте и помните Артура Билби". К этому он прибавил от себя: "Посуду я вымыл". Потом он вспомнил, что в фургоне знать не знали никакого Артура Билби. Он опять послюнил карандаш и так густо зачеркнул свое имя, что уже было не разобрать; тогда поверх этого, так нажимая, что слова отпечатались на всех следующих страницах, он вывел престранную надпись: "Эд, законный граф Шонтс". Но тут же устыдился и всю ее зачеркнул еще более решительным образом. В заключение над всем этим он написал просто и ясно: "Дик Малтраверс"... Он со вздохом положил книгу на место и встал. Порядок теперь был бесподобный. Что бы такое еще сделать? Может, оплести весь лагерь тисовыми ветвями? Будет красиво... и значительно. И он взялся за работу. Сперва он трудился очень рьяно, но тис плохо ломается, и вскоре у Билби заболели руки. Он стал размышлять, как бы это сделать попроще, и увидел под задними колесами фургона большой зеленый куст - особенно хороша была одна длинная ветвь... Он решил, что будет нетрудно выдернуть эту ветвь из наваленной здесь кучи палок и камней, в которую упирались задние колеса. Так ему показалось. Он ошибался, но был уверен, что отлично придумал. И он начал тянуть. Это оказалось куда труднее, чем он ожидал: у ветви было много отростков, которых он сперва не заметил, и вытянуть ее оказалось непросто. Она точно вросла в землю. У Билби был настойчивый характер. Затея его увлекла... Он тянул все сильней и сильней... Ну до чего же различны люди!.. Билби был мальчик с воображением, способный на возвышенную любовь, на отвагу и преданность. Уильям, слепленный из грубого сорта глины, был материалист и раб своих инстинктов. Такие, как Уильям, заставляют нас поверить в существование более низких особей - второсортных людей, - в естественное неравенство. Пока Билби был занят выполнением своей благородной затеи - пусть нелепой и не очень удачно придуманной, но по крайней мере шедшей от сердца, - Уильям был занят совсем другим: он в самозабвении удовлетворял те инстинкты, которые человечество единодушно и безоговорочно отнесло к низшему разряду, а небеса - к нижней половине нашего тела. Он, крадучись, пробирался к остаткам еды, и даже не очень опытный физиономист сразу понял бы, почему он поминутно облизывает свои тонкие перекошенные губы. Он проник в лагерь так бесшумно, что Билби его не заметил. Уильям не прочь был доесть, что осталось, но еще больше его влекли бутылки с вином. Билби аккуратно расставил их в ряд чуть поодаль на холме. Здесь была бутылка сидра, в которой осталось около стакана этого напитка, - Уильям его выпил; было почти полбутылки рейнвейна - Уильям выпил и его; нашлось немного бургундского и Аполлинари - Уильям пил все подряд. Опоражнивая бутылку за бутылкой, Уильям подмигивал недремлющим ангелам, облизывал губы и с беззастенчивым одобрением похлопывал себя по животу. Разгоряченный алкоголем, он утратил последние остатки самообладания, и тут мысли его опять обратились к вожделенному шоколаду в нарядной, обшитой лентами коробке, что лежал в ящичке под кроватью миге Филипс. Глаза его заблестели, на щеках проступили красные пятна. Он со злой настороженностью глянул на Билби: не смотрит ли тот. Мальчик с чем-то возился позади фургона, что-то там вытаскивал. Быстро и воровато Уильям влез на козлы. Он секунду поколебался, прежде чем войти. Потом высунулся из-за угла фургона и поглядел на ничего не подозревавшего Билби, сморщил нос в мерзкой гримасе и, словно какое-то олицетворение жадности, весь изогнувшись, скользнул внутрь. Вот они, конфеты! Уильям запустил руку в ящик и остановился, прислушиваясь... Что это?.. Фургон вдруг тряхнуло. Уильям споткнулся; его жалкая душонка ушла в пятки. Фургон накренился. Сдвинулся с места... Задние колеса стукнулись о землю... Уильям шагнул к двери, но его качнуло в сторону, и он повалился на колени... Потом его ударило о посудную полку, и на него полетела тарелка. Упала и разбилась чашка. Казалось, фургон пустился вприпрыжку... В окошке проносились очертания тисовых кустов. Фургон летел вниз с холма... - Ого-го!.. - орал Уильям, цепляясь за кровати, чтоб совсем не свалиться. - Не такой же я пьяный!.. - бормотал он, лежа на полу и еле переводя дух. Он попробовал открыть дверь. - Господи! Ой-ой-ой!.. Держите! Ох, нога!.. Ах ты распроклятый мальчишка!.. - ..! - кричал Уильям. - ..! Наши туристы не долго спорили. Кочевницы согласились переночевать в гостинице. И вот, выпив чаю, они решили пойти назад и распорядиться, чтобы Уильям подвел фургон к гостинице. Профессор Баулс с обычной своей ретивостью шагал впереди всех. Профессор-то первый и заметил, что творится у фургона. Он как-то по-собачьи тявкнул. Коротко и визгливо. И тут же закричал: - Что-он-там-делает-этот-мальчишка?!. А потом заорал во все горло: - Э-эй!.. - И помчался с холма. Он отчаянно размахивал руками на бегу и вопил: - Э-эй, ты!.. Болван!.. Остальные не отличались такой быстротой реакции. На склоне холма они увидели Билби; мальчик усердно трудился, он тянул и дергал какую-то ветку, и вдруг фургон качнуло, он словно тряхнул головой, встал на дыбы, и тут с грохотом рухнула куча, подпиравшая задние колеса... Фургон накренился и метнулся, как лошадь, на которую кинулась собака, и вдруг со спокойной решимостью заскользил вниз по травянистому склону на дорогу, сбегавшую в Уинторп-Сатбери... Профессор Баулс вихрем ринулся в погоню, его жена в растерянности ахнула, но тут же побежала за ним с решительным видом. Следом достойно вышагивал мистер Гидж, высказывая единственно разумные и уместные предложения. - Остановить! Прекратить! - кричал мистер Гидж на весь мир, совсем как его великий прототип на Балканской конференции. А потом кинулся бежать, напоминая собой огромную пару разболтанных ножниц. Миссис Гидж после минутного колебания решила отнестись к происходящему юмористически и бабочкой порхнула за своим повелителем, на бегу деланно хихикая - эту милую привычку она когда-то переняла у своей обожаемой школьной подружки. Капитан Дуглас и мисс Филипс шли позади, и прежде чем они поняли, что случилось, произошло немало событий. И тут капитан, повинуясь первому побуждению солдата, бросился на помощь к остальным, а мисс Мадлен Филипс сделала несколько театральных жестов, но, убедившись, что зря старается и никто не обращает на нее внимания, преспокойно уселась на траву и стала дожидаться развязки. Все по-прежнему были заняты фургоном. Без недостойной торопливости, но и без остановки фургон катился с холма к мирно дремавшей внизу деревеньке. Он не производил лишнего шума, только колеса погромыхивали и порой он задевал на пути за куст или камень; раза два изнутри слабо долетал звон бьющейся посуды да однажды послышалось что-то похожее на злобный вопль - и это все. Казалось, фургон ожил. До сих пор он довольствовался скромной ролью желтого пятна на заднем плане, а сейчас обрел душу. У него обнаружились целеустремленность и добрый человеческий юмор; он то задумывался на минуту, то вдруг принимал решение, но при этом ни разу не утратил благодушия и достоинства. Он ни на миг не изменял земному притяжению, слепо ему повиновался, однако без тени раболепия. Скорее могло показаться, что они с земным притяжением в большой дружбе. Он выехал на дорогу, наткнулся на насыпь, объехал ее, секунду поразмыслил и затем оглоблями вперед покатил с холма, постепенно набирая скорость и немножко петляя. Оглобли протянулись вперед, точно руки... Издали могло почудиться, будто это какой-то ручной слон спешит к своему любимому хозяину, с которым он был в долгой разлуке. Или подвыпившая, развеселая морская свинка спешит к лакомству... На большом расстоянии от него бежал профессор Баулс, этот поразительный сгусток энергии; он бежал так быстро, что, казалось, лишь изредка касался земли... А за ним поодиночке, в уже описанном порядке и согласно своим характерам, все остальные... К счастью, дорога была почти пуста. Здесь стояла детская колясочка с двумя близнецами, а девочка, которая за ними присматривала, по счастью, собирала на насыпи чернику. Землекоп рыл канаву. Плелся погруженный в свои мысли бродячий торговец. Его тележку, нагруженную плохонькой, в трещинах, посудой, ходкой у бедняков, тянула черная клячонка. Посреди деревенской улицы спала собака... Как видите, выбор был большой, но фургон выказал немало взбалмошного добродушия. Он поверг близнецов в рев, но прошел мимо. А ведь он мог бы превратить их в некое смородиновое желе. Он тяжело накренился в сторону землекопа, но пощадил его; загнал торговца на насыпь, сорвал колесо у тележки с посудой (та изумленно помедлила и рухнула, осыпав его многоголосыми попреками), а затем с угрюмой решимостью двинулся к собаке. Но и собака уцелела. Она проснулась как раз вовремя и помчалась прочь с испуганным визгом. Фургон пробежал еще дюжину ярдов, сбавил ход и тут совершил единственный по-настоящему недостойный поступок - бухнулся вниз головой в широкую канаву с водой. Лишь теперь ему изменила невозмутимость. Плюх! При этом он издал какое-то хрюканье, отдаленно напоминавшее Уильяма, и затих!.. Некоторое время казалось, что фургон надорвался и испустил дух. Лесенка свисала из его приподнятой двери, как язык из пасти усталой собаки. Если б тишину не нарушали слабые звуки, точно он скребся внутри, можно было б подумать, что он умер. А наверху вопили близнецы; землекоп и торговец сыпали бранью; клячонка попятилась и угодила в канаву, где совершила несколько опрометчивых шагов прямо по посуде, в чем ей пришлось жестоко раскаяться; а профессор Баулс, его жена, мистер Гидж, капитан Дуглас и миссис Гидж все бежали и бежали - слышался дробный топот. И тут в верхней двери фургона появились признаки жизни: сперва кисть руки, потом вся рука, потом нога, ищущая точку опоры, огромный нос и маленький злобный глаз, - словом, то был Уильям. Разъяренный Уильям. Профессор Баулс подбежал к фургону. С поразительным проворством, цепляясь за колеса и подножку, вскарабкался наверх и столкнулся лицом к лицу с злополучным возницей. Минута больше подходила для обоюдного сочувствия, чем для гнева, но профессор был раздражителен, вспыльчив и не питал симпатии к низшему сословию, а у Уильяма был необузданный нрав. - Безмозглый осел!.. - начал профессор Баулс. Услыхав эти слова, Уильям не сдержался и ударил профессора по лицу, а профессор, едва его стукнули, храбро и решительно набросился на Уильяма. Минуту шла отчаянная борьба - казалось, у каждого из противников какое-то несметное множестве ног, - и вдруг оба они рухнули в раскрытую дверь фургона; еще мгновение руки и ноги их как-то неправдоподобно вертелись в воздухе, а потом все исчезло... Оглушительный звон разбитой посуды. Никто б не поверил, что в фургоне еще столько можно было разбить... Благодатное затишье... Снова приглушенная возня... К месту происшествия отовсюду потянулись деревенские жители; в испуге и восторге они глазели на происходящее. Внутри стоявшей торчком желтой колымаги, судя по звукам, возобновилась потасовка - это сулило новые впечатления и прибавляло к тому, что происходило у них на глазах, еще и некоторую таинственность. А Билби все стоял с огромной тисовой веткой в руках; при виде случившегося в его юной душе родилось сознание человеческого бессилия. Впервые он понял, какая пропасть лежит между замыслом и исполнением. Ведь он хотел только хорошего... Кто поверит его объяснениям?.. Одна мысль объяснить это профессору Баулсу приводила его в ужас... Он огляделся вокруг полными отчаяния круглыми глазами. Надо бежать в эту сторону - здесь, очевидно, легче будет спрятаться и встретишь меньше людей; и он без лишней задержки пустился в путь, желая поскорее перелистнуть эту страницу своей жизни... Сейчас он хотел лишь одного - быть уже где-то в другом месте. Вслед ему с вершины холма понесся мелодичный зов, но не достиг его. - Ди-ик! Спустя немного мисс Филипс встала с травы и, грациозно подобрав юбку и вскинув свой прелестный подбородок, с самым деловым видом спустилась к собравшейся толпе. Ее юбки развевались по ветру - она шла с холма походкой Артемиды. Пора уже было кому-нибудь полюбоваться ею! 5. ПОИСКИ БИЛБИ В субботний вечер, когда Билби впервые приобщился к театру, мистер Мергелсон, дворецкий в замке Шонтс, медленно и озабоченно брел по той части парка, что лежала между прачечной и садами. На лице его почти не было следов злополучного столкновения с лордом-канцлером; сырое мясо, которое ему прикладывали на кухне, остановило воспаление, и на щеке едва виднелось несколько синяков. Пережитое не столько унизило, сколько подняло Мергелсона в собственном мнении. Глаз его был подбит, но ведь это не простой синяк! Он нанесен благородной рукой и притом без всякой вины самого мистера Мергелсона. Синяк этот свидетельствовал не о буйной жажде утех или какой-нибудь низкой страсти, а об исполненном долге. Он застал мистера Дарлинга в глубоком раздумье возле персиковых деревьев, посаженных вдоль стены. Они росли хуже, чем следовало, и мистер Дарлинг ломал себе голову, с чего бы это. - Добрый вечер, мистер Дарлинг, - сказал мистер Мергелсон. Мистер Дарлинг не спеша расстался со своими думами и обернулся к приятелю. - Добрый вечер, мистер Мергелсон, - сказал он. - Не нравится мне что-то вид этих персиков, ох, как не нравится! Мистер Мергелсон мельком глянул на персики и перешел к тому, что волновало его куда сильнее. - Я так полагаю, мистер Дарлинг, что вы в последние два дня совсем не видали своего пасынка. - Ясное дело, - ответил мистер Дарлинг и, склонив голову набок, посмотрел на собеседника. - Ясное дело. Он же теперь под вашим присмотром, мистер Мергелсон. - В том-то и закавыка, - сказал мистер Мергелсон и с деланной непринужденностью добавил: - Я, знаете, тоже его не видел. - Совсем? - Совсем. С глаз исчез, - мистер Мергелсон прикинул в уме, - в субботу за полночь. - Да как же так, мистер Мергелсон? Дворецкий понимал, что это не так-то просто объяснить. - Пропал куда-то, - сказал он, рассматривая хорошо вычищенную дорожку и словно что-то подсчитывая, э потом прямодушно глянул на мистера Дарлинга и добавил: - И с тех пор его нет как нет. - Вот так штука! - сказал мистер Дарлинг. - Да, что и говорить, - поддакнул мистер Мергелсон. - Скверная штука, - сказал мистер Дарлинг. - Мы решили, он от работы прячется. Или домой сбежал. - Чего же не послали спросить? - Заморочились очень с гостями. А еще думали - коли сбежал, невелика потеря. Он больше под ногами путался... Да тут еще кое-какие неприятности... А сейчас, как все поразъехались, а он не вернулся... ну я и пришел к вам спросить, мистер Дарлинг. Куда ж он девался? - Сюда он не заходил, - сказал мистер Дарлинг, обводя взглядом сад. - Да я не больно на это и надеялся, - заметил дворецкий с таким видом, будто ждал подобного ответа и боялся его. Оба джентльмена с минуту молчали и испытующе смотрели друг на друга. - Так где ж он? - спросил мистер Дарлинг. - Видите ли, - сказал мистер Мергелсон, закладывая руки за несуществующие фалды - он был не во фраке, а в короткой куртке - и донельзя походя на задумчивого попугая. - Сказать вам по чести, мистер Дарлинг, привиделся мне про него дурной сон, и очень это меня тревожит. Сдается мне, сидит он где-то в потайном ходе. Спрятался. Гость тут у нас один был... Ничего я худого сказать не хочу, да только от него кто хошь побежал бы прятаться... А нынче утром, как все поразъехались, мы с Томасом и пошли по этим проходам - все, что могли, обошли. Нигде ни следа. А вот не выходит у меня это из головы. Он ведь такой был шустрый, верткий, все что-нибудь да придумывал. - Не раз я его за это учил, - сказал мистер Дарлинг, и при этих воспоминаниях в глазах его блеснул злой огонек. - Чего доброго, застрял где-нибудь в потайных ходах, - сказал мистер Мергелсон. - Это как же застрял?! - переспросил мистер Дарлинг. - А так, залез куда-нибудь, а выбраться не может. Там, говорят, в стенах какие-то тайники и входы камнем заложены. - И подземные коридоры, говорят, есть, до самых развалин монастыря, а это добрых три мили, - прибавил мистер Дарлинг. - Да, нескладно вышло, - сказал мистер Мергелсон. - И что он туда полез, чтоб ему околеть! - сказал мистер Дарлинг и поскреб в затылке. - Нельзя ж его там бросить, - заметил мистер Мергелсон. - Вот был такой случай: один чертенок в дренажную трубу залез, - припомнил мистер Дарлинг. - Пришлось отцу откапывать его, как лисенка из норы. Ох, и отодрал же он его! - Зря мы такого малолетка наняли, - посетовал мистер Мергелсон. - Да, совсем нескладно получилось, - размышлял мистер Дарлинг, взвешивая все обстоятельства дела. - Больно уж им мать дорожит. Прямо не сказать, до чего дорожит... - А может, не надо ей пока говорить? - сказал мистер Мергелсон. - Я уж про это думал. Мистер Дарлинг был не из тех, кто склонен терзаться раньше времени. Он покачал головой. - Да, покуда не стоит, мистер Мергелсон. Подождем, пожалуй. Сперва сделаем, что можно. Еще успеет нагореваться. Коли вы не против, я зайду к вам вечерком, этак часу в девятом, и мы потолкуем меж собой - вы, Томас и я. Для начала так-то лучше - без шума. Раз уж приключилось такое, надо нам с вами все это обмозговать. - Вот и я так думаю, - сказал мистер Мергелсон; его явно утешило, что разговор у них с Дарлингом вышел такой мирный. - Я, мистер Дарлинг, в точности так же на это смотрю. Потому, если он в доме и не помер, так чем он кормится? Вечером в буфетной продолжался разговор о том, разглашать случившееся или нет. Собеседники щедро угощались пивом собственного мистера Мергелсона приготовления. По доброму старому обычаю пиво в Шонтсе варили дома, и получалось оно всегда разное - когда крепкое, когда слабое, когда вкусное, когда нет, так что от однообразия в Шонтсе не страдали. На сей раз оно было крепкое, что вполне отвечало настроению мистера Дарлинга, и мистер Мергелсон, с естественным для автора тщеславием, словно ненароком, то и дело забирал пустой кувшин и приносил пенящийся. Ливрейный лакей Генри не хотел портить вечер и потому делал вид, что не все еще потеряно, но Томас был полон скорби и сочувствия. Рыжеволосый юнец с помощью какой-то машинки скручивал сигареты, послюнив, подавал их собравшимся и, как ему подобало, больше помалкивал. Пива ему не полагалось, разве что вспомнят и поднесут, и забывчивость мистера Мергелсона подкрепляла этот порядок. - Как подумаю, что наш малец провалился вниз головой в какую-нибудь затянутую паутиной дыру, так за сердце меня и берет, - говорил Томас, подливая себе из кувшина. - Занятный был мальчуган, - заметил Мергелсон откровенно заупокойным тоном. - Работа ему не нравилась, по всему было видать, а так прыткий был. Я, бывало, как выпадет свободная минутка, так чем-нибудь, глядишь, ему и пособлю. - Только вот обидчивый был, - заметил Томас. Мистер Мергелсон сидел за столом, широко раскинув на нем руки. - Все-таки не след нам больше молчать, - объявил он. - Надо сказать ее милости, нельзя больше откладывать... Разве что до послезавтра. А там уж, как бог даст! - А вот хозяйке моей самому мне придется сказать, - отозвался мистер Дарлинг и в расстройстве налил себе столько пива, что оно побежало через крап. - Сегодня перед сном мы еще раз пройдем по этим ходам. Будем идти сколько сил хватит, - сказал мистер Мергелсон. - Но ведь там есть щели и дыры, и мальчик мог туда провалиться. - Хозяйке моей придется сказать, - твердил мистер Дарлинг. - Вот что плохо-то... Весь остаток вечера мистер Дарлинг то и дело повторял эти слова. Он надеялся, что ему что-нибудь посоветуют. - Ну вот, как бы вы сказали хозяйке? - спросил он мистера Мергелсона и в ожидании ответа нетерпеливо осушил свой стакан. - Я просто сообщу ее милости о происшедшем. Скажу: "Ваша милость, у нас мальчишка куда-то девался, а куда - ума не приложим". А станет расспрашивать - все подробно расскажу. Мистер Дарлинг подумал немного и покачал головой. - А вы бы как сказали? - спросил он Томаса. - Мне, слава богу, не говорить, - отозвался Томас. - Эх, бедный мальчик!.. - Ну, а коли пришлось бы? - настаивал мистер Дарлинг. - Я подошел бы к ней, похлопал по спине и сказал: "Мужайся!" А как она стала бы спрашивать, почему, я бы все и сказал, не сразу, конечно, а помаленьку. - Нет, вы ее не знаете, - сказал мистер Дарлинг. - Ну, а ты. Генри, как бы сказал? - Сама бы пускай догадалась, - отвечал Генри. - Женщины на это мастерицы. Мистер Дарлинг подумал немного и решил, что это тоже не подходит. - Ну, а ты? - спросил он рыжеволосого парнишку, начиная отчаиваться. Рыжеволосый ответил не сразу; он уставился на мистера Дарлинга, продолжая лизать край сигареты. Потом не спеша заклеил ее и принялся размышлять над вопросом. - Пожалуй, - сказал он негромко и важно, - пожалуй, я просто сказал бы: "Мэри...", или "Сьюзен", или как там ее... - Тильда, - подсказал мистер Дарлинг. - "Тильда, - сказал бы я, - бог дал, бог и взял, Тильда. Помер он". Что-нибудь вот такое. Рыжеволосый откашлялся. Он, видно, был растроган своей простой, но убедительной речью. Мистер Дарлинг минуту-другую с большим удовольствием обдумывал услышанное. А потом почти с раздражением промолвил: - Да куда же он все-таки провалился, чтоб ему было пусто! - Ну, будь что будет, - продолжал мистер Дарлинг, - а нынче я ничего ей не скажу. Пасынка я потерял, так теперь еще и без сна оставаться! Ну, нет. А превосходное у вас пиво, мистер Мергелсон, скажу я вам. В жизни лучшего не пробовал, ей-ей! Знатное пиво! Мистер Дарлинг еще угостился... Возвращаясь домой через залитый лунным светом парк, он все раскидывал умом, как лучше сказать жене о случившемся. Он ушел из замка немного рассерженный тем, что Мергелсон отверг его предложение, такое удачное, походить вокруг дома и покричать. "Мальчишка сразу узнает мой голос. А ее милость не станет возражать. Она, верно, уже спит". Лунный свет понемногу его успокоил. Но как все-таки сказать жене? Он пробовал начинать речь и так и этак перед готовой слушать луной. Есть, к примеру, такой вот неплохой способ - взять да и бухнуть: "Знаешь, а парень-то твой..." (Немного подождать, чтоб спросила.) И тут же: "Пропал куда-то бес-про-во-ротно..." Только вот никак не выговоришь - "бес-про-воротно"... Или же так - с горестным спокойствием: "Ну и прескверная же вышла штука. Прескверная. Парень-то наш бедный - Арти - пропал бес-про-во-ротно". И опять это "бес-про-во-ротно". Или, может, так - с волнением: "Уж не знаю, как ты это примешь. Тильда, только надо мне кое-что тебе сказать. Дрянные новости. Вроде, пропал у них наш Арти - чисто, и не было. Как в воду канул". Или же сердечно и снисходительно: "Возьми себя в руки. Тильда. Покажи, что ты женщина сильная. Мальчик-то наш... ик!.. пропал". И вдруг он в отчаянии обратился ко всему парку: - Что я ей ни скажи, а все равно выйду кругом виноват. Я ее знаю! Тут до него дошел весь смысл случившегося. - Бедный парнишка!.. - вздохнул он. - Бедненький мальчик!.. - И он заплакал настоящими слезами. - Я любил его, как родного... Окружающая тьма ничего ему не ответила, и он повторил эти слова громче, почти с вызовом... Несколько раз он тщетно пытался перелезть через садовую ограду: калитки почему-то на месте не оказалось. (Надо завтра проверить, куда она девалась. А сейчас, когда так подавлен горем, разве поймешь, все ли в порядке!) Калитка отыскалась за углом. Жене он только сказал, что хочет спокойно поспать до утра, и стал вызывающе разуваться, то и дело прерывая в забывчивости это занятие. Все равно скоро светает. Она строго на него посмотрела и, хоть он нет-нет да и бросал на нее странный взгляд, так ни о чем и не спросила. Наконец-то он в постели. Когда гости разъехались и сэр Питер отбыл в Лондон по делам, связанным с изготовлением питательной смеси "Расти большой" и рассылкой патентованных сосок во все обитаемые части света, леди Лэкстон вернулась в постель и не вставала до середины вторника. Ей нужен полный покой и величайшая заботливость горничной, иначе не миновать серьезного нервного расстройства. Прием до самого конца протекал очень бурно. Неосторожная затея сэра Питера - не давать лорду-канцлеру спиртного - повлекла за собой прискорбную стычку во время завтрака, а за ней последовала еще худшая сцена между гостем и хозяином. - Тут надо действовать с тактом, - сказал сэр Питер и пошел увещевать лорда-канцлера, а жена осталась терзаться жестокими и вполне естественными опасениями. Ибо такт сэра Питера представлял собой нечто совсем особое - смесь недомыслия, придирчивости и развязности, - такое не всякому по вкусу... Гостям, съехавшимся на воскресный обед, леди Лэкстон объяснила, что лорда-канцлера неожиданно вызвали в Лондон. "Что-то там с Большой государственной печатью", - таинственно шепнула хозяйка кое-кому из гостей. Нашлись простаки, которые решили, что Большая государственная печать внезапно занемогла и, как видно, с ней приключилось что-то такое, о чем вслух не рассказывают. Томасу пришлось воспользоваться гримом, оставшимся от какого-то любительского спектакля, и закрасить дворецкому синяк под глазом. Прием совершенно не удался, и леди Лэкстон, ложась в тот вечер в постель, не выдержала и разрыдалась. А тут сэру Питеру понадобилось зачем-то просидеть битый час у нее в комнате, выкладывая, что он думает о лорде-канцлере! Ей и без того прекрасно известно, какого ее муж мнения о лорде Магеридже, а в подобных случаях Лэкстон обычно прибегает к таким выражениям, которые, как она уверяет себя, ей - женщине из хорошей семьи - совсем не знакомы... Итак, в понедельник, едва разъехались гости, леди Лэкстон опять надолго улеглась в постель; как подобает достойной женщине, она постаралась отогнать от себя мысль о том, что подумают (а может быть, и скажут) о случившемся соседи, принялась читать новый и весьма основательный труд епископа Индьюка о язвах и пороках современного общества и перечитывать сообщения утренних газет о катастрофе на шахтах Северной Англии. Как многие женщины ее круга, леди Лэкстон выросла в искусственной атмосфере, лишенной живых красок, и сейчас вела жизнь безупречную, но однообразную, вполне обеспеченную и удобную, но смертельно скучную; скуку эту нарушали лишь мелкие светские обиды да порою выходки сэра Питера; для подобных женщин есть что-то притягательное в пороках и страданиях людей, чья жизнь протекает не под стеклянным колпаком. Женщины эти находят соблазн и утешение в мысли о чужих муках и тяготах, и поскольку самой леди Лэкстон страдания и пороки были неведомы, она постоянно читала всякие брошюрки, которые во множестве выпускаются столь распространенными в наше время обществами борьбы за улучшение нравов, и давала деньги, щедро и охотно, на вспомоществование жертвам различных катастроф. Корешок чековой книжки леди Лэкстон служил доказательством благодарности за испытанное ею сострадание. В мечтах она рисовалась себе чуть ли не ангелом, который пресекает недостойные утехи и корит за них и заслуженно принимает слезную дань благодарности от злосчастных жертв нашей индустриальной системы. Женщинам свойственно странное тяготение к реальности, и в иные минуты леди Лэкстон не довольствовалась смакованием газетных отчетов и жалела, что не может ближе соприкоснуться с ужасающими кошмарами жизни, а не просто выписывать чеки для борьбы с ними. Ей хотелось воочию видеть, как отступают в раскаянии адепты зла перед ее добрыми делами; самой освободить от уз, оживить, пожалеть какую-нибудь обреченную, одурманенную хлороформом жертву так называемого естествоиспытателя; постоять самой у носилок, побывать в лазарете и подняться к вершинам человечности, записавшись в сестры милосердия. Но представления сэра Питера о женственности были куда возвышенней его манеры выражаться, и он ни за что не позволил бы этому утонченному созданию осквернить себя хотя бы созерцанием этих мук и пороков. - Им нужны опытные сиделки, - говорил он всякий раз, как она заводила речь о том, чтобы самой помогать жертвам голода и катастроф. - Ты же не любопытства ради хочешь туда пойти, старушка... Да, ее душа жаждет подвига. И если ей суждено спасать людей в час катастрофы, то катастрофа эта непременно должна случиться где-то рядом, чтобы ее не приходилось искать далеко. И вы догадываетесь, как взволновал, если не обрадовал ее мистер Мергелсон, когда, запинаясь и заикаясь, поведал, что, возможно... наверно... почти несомненно, в эту самую минуту в стенах Шонтса совершается ужасная драма и надо действовать немедленно, если еще можно поспеть, пока несчастный страдалец не испустил дух и еще есть время его спасти. Леди Лэкстон стиснула руки и взглянула на дородного слугу - в ее серо-зеленых глазах стояли слезы. - Надо что-то сделать, - сказала она. - Немедленно! Все, что только возможно. Бедный крошка! - Еще неизвестно, не сбежал ли он, ваша милость, - может, он просто сбежал... - Нет-нет! - вскричала она. - Он не сбежал. Не сбежал, нет! Как вы можете так говорить, Мергелсон! Конечно, он не сбежал. Он здесь. И это ужасно, ужасно! Она вдруг стала властной и решительной. Катастрофа на шахте, о которой она читала в утренних газетах, воспламенила ее воображение. - Надо достать заступы, - сказала она. - Снарядить спасательные отряды. Нельзя терять ни минуты, Мергелсон. Ни минуты!.. Созовите дорожных рабочих. Соберите всех, кого можно... Не было потеряно ни минуты. Дорожные рабочие принялись раскапывать Шонтс еще до того, как у них кончился перерыв на обед. До наступления темноты им удалось сделать на редкость много. Они прошли по всем ходам, куда можно было проникнуть из лаза в столовой, и если там были замурованные тайники или келейки, они с небывалым рвением кидались крушить стены, подбадриваемые присутствием леди Лэкстон и щедрой раздачей спиртного. Они пробили великолепную новую дыру в библиотеке, в стене у окна, достаточно большую, чтоб мог провалиться человек (один из них и в самом деле туда провалился), а еще выломали значительную часть кладки в башне времен королевы Елизаветы, так что потайной ход теперь стал виден снаружи. Леди Лэкстон, вооружась молотком и стамеской, самолично обошла со старшей горничной все панели, выкликая: "Ау! Ты здесь?!" - и там, где, судя по звуку, была пустота, они пробивали отверстие. Послали за трубочистом, чтобы тот обследовал все действующие и недействующие дымоходы. А тем временем мистеру Дарлингу и нескольким его помощникам было поручено рыть и рыть, пока не сыщут проход, который, как все знали, шел от угла прачечной к старому леднику и дальше, кажется, до самых развалин монастыря, и был не то подземным коридором, не то заброшенной водопроводной трубой. Они смело принялись рыть в нескольких местах, обнаружили проход и тут же доложили об этом леди Лэкстон. Эти раскопки, а также новый пугающий шрам на башне королевы Елизаветы побудили мистера Болье Пламмера бросить все дела в конторе и примчаться в замок. Мистер Болье Пламмер служил управляющим у маркиза Крэмберри и отличался редким природным тактом; среди прочих обязанностей ему было поручено следить за тем, чтобы Лэкстоны за время аренды окончательно не сгубили Шонтс. Мистер Пламмер был низкорослый, плотный, ходил обычно в крагах и бриджах и при этом носил очки, которые в ту минуту, когда он подошел к леди Лэкстон и ее землекопам, сверкали неподдельным изумлением. Мистер Дарлинг, увидев его, попытался спрятаться за других, но не успел. - Смею вас спросить, леди Лэкстон... - начал было управляющий. - Ах, мистер Болье Пламмер, как хорошо, что вы пришли! Мальчик задыхается! Я не в силах этого выдержать! - Задыхается?! - вскричал мистер Болье Пламмер. - Где?! Ему довольно сбивчиво объяснили. Он задал множество вопросов, по мнению леди Лэкстон, совершенно праздных. Откуда ей известно, что мальчик в потайном ходе? Да она в этом уверена. Зачем бы ей иначе все это предпринимать?! Сбежал? Но как, скажите, если он в потайном ходе? Поискать в окрестностях? Да он же тем временем задохнется или умрет с голоду!.. Они расстались, заметно потеряв уважение друг к Другу, и мистер Болье Пламмер с явно встревоженным видом тут же сломи голову помчался на почту. Вернее, сперва он пошел, а когда она уже не могла его видеть, побежал со всех ног. Он долго сидел в почтовой конторе и портил бланк за бланком, сочиняя телеграммы сэру Питеру Лэкстону и лорду Крэнберри. Наконец он послал обе телеграммы и, не в силах оставаться в стороне от событий, вернулся в парк и стал издали наблюдать за новыми успехами леди Лэкстон. Вот со скотного двора вышли люди с длинными граблями. Они обшарили дно всех прудов и фонтанов. Потом на фоне неба появился человек с заступом и пошел по крыше к главной башне, украшенной часами, с очевидным намерением провести какую-то пока неизвестную, но, должно быть, очень разрушительную операцию. Потом леди Лэкстон направилась куда-то в сторону садов. Это она пошла утешать несчастную миссис Дарлинг. Она занималась этим почти полтора часа. Мистер Болье Пламмер благодарил судьбу, что все это время она была занята. Пробило пять, когда из деревни прикатил на велосипеде мальчишка и привез телеграмму от сэра Питера Лэкстона. "Прекратить все работы до моего приезда" - гласила она. Леди Лэкстон прочла телеграмму и сжала губы. Она только что вернулась от миссис Дарлинг, с которой вволю наплакалась, и нервы ее были напряжены до предела. Она поняла, что наступила та ответственная минута, когда женщина должна утвердить себя. "Речь идет о жизни и смерти", - телеграфировала она в ответ и, желая доказать себе, что совсем не считается с предписанием мужа, отправила мистера Мергелсона в деревенский трактир и велела нанять там кого можно на ночную работу за самую высокую плату. После этого смелого шага леди Лэкстон пала духом. Она вернулась к себе в комнату и сидела, вся дрожа. Дрожала, но сжимала кулачок. Нет, она ни за что не отступит; если нужно, они будут рыть всю ночь. А все-таки надо было сперва собрать доказательства, что Билби просто-напросто не сбежал. Надо исправить эту оплошность. И она написала начальнику полиции соседнего городка и в ближайший полицейский участок, а также наугад кое-кому из недавних гостей, в том числе капитану Дугласу. Если он и вправду устроил эту шутку с лордом-канцлером (она все еще в это не верила, хотя уже менее твердо), то, возможно, он что-нибудь знает и о таинственном исчезновении мальчугана. От письма к письму она все больше уставала и писала все торопливее, и почерк ее становился все менее разборчивым. Поздно ночью прибыл сэр Питер. Чтоб поскорее попасть в дом, он пошел наискось через парк и свалился в одну из канав, вырытых мистером Дарлингом. Это еще подлило масла в огонь, и в дом он ворвался сам не свой. Леди Лэкстон пять минут подряд выдерживала эту бурю, а потом круто повернулась, ушла к себе в спальню и заперлась: пусть распоряжается как хочет... - Если в доме мальчишки нет, - заявил сэр Питер, - то все это глупее глупого. Если же он в доме, то давно помер. А тогда скоро пойдет запах - по запаху и будем его искать. Надо за что-нибудь зацепиться, а что рыть без толку, где попало. Не диво, что нам грозят судом... Письму леди Лэкстон суждено было пролить некоторый свет на загадку, терзавшую капитана. Ибо, поразмыслив, он легко сопоставил довольно неразборчиво написанные намеки леди Лэкстон на исчезновение какого-то мальчика и на какие-то потайные ходы с памятными ему упреками лорда Магериджа: здесь-то, очевидно, и крылась разгадка совершенно непостижимого изгнания его, Дугласа, из Шонтса - разгадка, которая поможет снять черное пятно невоспитанности и легкомыслия с его репутации офицера. Вот почему, еще прежде чем они с мисс Филипс поднялись на холм и увидели, какая беда постигла злосчастный фургон, он уже собирался сказать ей, что ему надо немедленно разыскать и доставить мальчика. Капитан Дуглас, надо сказать, был постоянно в разладе с самим собой. Воспитание он получил отличнейшее: сперва прекрасная английская семья, затем начальная школа для молодых джентльменов, затем избранный круг в Итоне, потом Сандхерстское училище, - кстати, тут-то и начался внутренний разлад, - и, наконец, Бистершир. В характере капитана Дугласа было три главных черты. Первая, присущая только ему, - неутолимая любознательность, жажда всегда и во всем понимать "как" и "почему", постигать, как работают всевозможные механизмы и приборы: он обожал часы, интересовался двигателями и страстно поклонялся науке; у него были умелые руки и острый ум. Он зачитывался Жюль Верном и мечтал летать к звездам, конструировать летательные аппараты и подводные лодки - и это в те времена, когда каждому ребенку было в точности известно, что все это одни пустые фантазии. Голова его была полным-полна идей-куколок, которым недоставало только воздуха и света, чтобы превратиться в живых ярких бабочек. Здесь он не имел себе равных. Второй его чертой, - впрочем, она присуща почти всем молодым людям, - был живейший интерес к прекрасной половине рода человеческого; все женщины казались ему прелестными, волнующими и удивительными, наполняли его жарким любопытством и заставляли воображение рисовать соблазнительнейшие картины и приключения. В-третьих - и в этом он также не был оригинален, - он жаждал, чтобы его любили, чтобы им восхищались, одобряли его поступки, хвалили... И с таким характерам ему пришлось пройти через воспитательную систему пресловутой английской семьи, школы, избранного круга в Итоне, вынести дисциплину Сандхерста и нравы Бистершира... Надо сказать, что в те дни английская семья, начальная школа, избранный круг Итона и Сандхерст, - впрочем, Сандхерст с тех пор не так уж много изменился, - прилагали все усилия, чтобы третья из основных черт характера капитана Дугласа вытеснила остальные: чтобы он всегда был одет хорошо, но не вызывающе, держался хорошо, но не вызывающе, довольно хорошо играл в спортивные игры, а больше ничего хорошо не делал, и все это - в самом лучшем стиле. И оба брата Дугласы, очень похожие друг на друга, изо всех сил старались выполнить свой патриотический долг, а именно - быть простыми, заурядными английскими джентльменами; они всерьез принимали все древние традиции, даже самые нелепые, и пуще всего боялись оказаться оригинальными или слишком умными, - и все это несмотря на упомянутые выше мятежные черты характера. Но черты эти существовали, и с ними ничего нельзя было поделать: они таились где-то глубоко, подспудно, бунтовали и в конце концов непременно пробивались наружу... Как справедливо заметила миссис Рэмпаунд Пилби в разговоре с лордом-канцлером, братья Дугласы всячески подавляли в себе изобретательность, но она все-таки прорывалась: один затевал возмутительные мистификации и разыгрывал с людьми грубые и злые шутки, за что его и выгнали из Портсмута; а у другого подавленные страсти вылились прежде всего в безумное увлечение мисс Мадлен Филипс - воплощением яркой и дразнящей женственности... Воспитание сделало его неуязвимым для чар обыкновенных женщин, но она... она пробила эту броню. А ведь чем больше сдерживать и подавлять чувства, тем яростней они вырываются наружу... И все же нельзя забывать о главной черте характера капитана Дугласа - об опасной смеси ума, изобретательности и неуемной пытливости. Но тут он был чрезвычайно осторожен, и пока его еще никто не уличил. Правда, он приобрел мотоцикл, а ведь в те времена это считалось почти неприличным, и, внимательно присмотревшись, можно было заподозрить его в оригинальности; но больше ничего нельзя было заметить. Я был бы счастлив, если б дело только этим и ограничилось, но - увы! - было кое-что и похуже. Об этом никто не подозревал, но кое-что было. Он читал книги. И не благопристойные романы или проверенные мемуары папаш его сверстников или хотя бы переизданные сборники старых анекдотов - нет, он читал книги с идеями, всякую там философию, социальную философию, научные книги и прочую чушь. Книжонки вроде тех, какие читают в инженерных институтах... И еще - он думал. Уж в этом-то можно было бы побороть себя. Но он и не пробовал. Он даже старался думать. А ведь отлично знал, что это против правил хорошего тона, но его словно увлекала какая-то дьявольская сила. Капитан Дуглас часто сиживал, запершись в своей комнате в Сандхерсте, и записывал на листке бумаги все свои мысли, поясняя, почему он думает так, а не иначе. И ради этого он готов был пожертвовать любыми занятиями. Он задавался вопросами, которыми в Англии не задается ни один добропорядочный джентльмен. Мало того, он еще и проводил опыты. Понимаете, все это началось задолго до появления первых французских и американских авиаторов. Из Других стран не донеслось еще свежего дуновения, без которого ни один хорошо воспитанный англичанин не позволит себе ни о чем задуматься. И все-таки по секрету от всех капитан Дуглас мастерил маленькие модели из тростника, бумаги и резины, надеясь хоть как-нибудь постичь тайну полета. Летать - извечная мечта человечества. Он забирался в самые уединенные уголки, карабкался на высокие холмы и пускал вниз свои трепещущие в воздухе модели. Он часами просиживал над ними и размышлял о них. И если кто-нибудь заставал его врасплох в такие минуты, он либо садился на свою модель, либо делал вид, что она не имеет к нему никакого отношения, либо поспешно запихивал ее в карман, в зависимости от того, что было удобнее, и лицо его мгновенно принимало скучающее выражение благовоспитанного джентльмена, которому решительно нечего делать. Словом, пока он еще ни разу не попался. Но это было рискованное занятие... И, наконец, - самая худшая из странностей капитана Дугласа, - он живо интересовался военной наукой и проявлял здесь невиданное честолюбие. Он додумался до того (а молодому офицеру вообще не положено думать, ему положено повиноваться и быть украшением своего полка), что военное искусство британской армии отнюдь не в блестящем состоянии и что если дело дойдет до большой драки, то придется основательно перетряхнуть генералов, продвинувшихся по службе благодаря выслуге лет, добродушию и неукоснительному постоянству в супружеской жизни, - и тогда, наконец, откроется дорога для изобретателя, который неустанно стремится не упустить ничего из новейших достижений иностранной науки. Тайна расположения полевой артиллерии будет раскрыта немедленно, считал Дуглас, даром, что с ней так носятся, и британской армии придется учиться у врага сотням старых военных хитростей, которыми сейчас совершенно напрасно пренебрегают, транспорт никуда не годится, а медицинская служба, - если не считать хирургии и санитарных повозок, - вовсе отсутствует; и от всех этих бед он видел только одно лекарство - горький опыт войны. Поэтому он трудился, не щадя сил, но в глубочайшей тайне - трудился чуть ли не так же прилежно, как эти проклятые иностранцы, ибо верил, что после первого же кровавого столкновения можно будет хоть чего-нибудь добиться. Внешне он ничем себя не выдавал и выглядел просто усердным служакой. Но работу мысли не так-то легко скрыть. Она прорывалась подчас в нечаянном слове, насыщенном неожиданной энергией, но он, спохватившись, не договаривал фразу и пытался придать ей вид обычной благонамеренной глупости. Пока что ему удавалось укрыться от бдительного ока властей предержащих. Да и его увлечение Мадлен Филипс отвлекало их проницательные взоры от более тяжких его провинностей... И вдруг, как гром среди ясного неба, пришла беда. Дурацкое стечение обстоятельств, явно как-то связанное с этим пропавшим мальчишкой, привело к тому, что на Дугласа пала тень и над ним нависло страшное подозрение в легкомыслии и непочтительности, какими отличался его братец. Это могло погубить его карьеру. А он больше всего на свете дорожил своей тайной работой, которая столько обещала в будущем. Вот почему он был сейчас рассеян даже в обществе Мадлен. Однако основные черты характера капитана Дугласа противоречили не только его внешнему виду и заветным стремлениям, но и непрестанно боролись друг с другом. В душе он принял твердое решение свершать подвиги, творить и созидать. Вот что скрывалось под маской светской непринужденности джентльмена, и этого одного было бы предостаточно. Но, на свою беду, он еще по уши влюбился в Мадлен Филипс, и чувство это непомерно возрастало, особенно когда ее не было рядом. Красивая женщина может вдохновить на великие дела. Увы, вскоре капитан Дуглас понял, что к нему это не относится. Вначале он сам верил во вдохновляющую силу ее любви, писал об этом и говорил - говорил на все лады, очень изящно и красноречиво. Но со временем он все больше убеждался, что тут будет как раз наоборот. Мисс Мадлен Филипс всячески показывала капитану Дугласу, что она сама - уже цель всех честолюбивых стремлений, и возлюбленных, которые стремятся к чему-либо еще, "просят не беспокоиться", как обычно пишут в объявл