Еще в детстве на меня произвела впечатление "Война миров" Уэллса, и вот
автор предстал в облике историка. Правда, взгляды его демократические, но
вполне современны: наука 1930г. не сильно отличается от нашей по содержанию,
а открытые ею факты еще свежи и не выкинуты как избыточные из студенческих
учебников 2000гг. ретивыми авторами. Значительный плюс книги - претензия на
компиляцию всей истории (включая естественную) в одной книге. Чем-то в этом
отношении она напоминает расселовскую "Историю западной философии".
Книга выпушена в серии изд-ва "Эксмо" в зеленой обложке. Читателю
рекомендую купить бумажный вариант, ибо "Очерки" Уэллса следует "потреблять"
как десерт. На своем опыте хочу сказать - книга захватывает. Отдавая честь
издателям, отмечу недостатки издания: тонкая бумага и отсутствие карт
(допустимы даже английские карты), что мешает представить зрительно,
например, просторы Азии, где мигрируют гунны.
Сканировалось легко, без особых проблем. Пришлось заново
отформатировать текст, но не отступая от принципа "страница-в-страницу"
(А5). Я не стал сохранять пункты глав, они возникают спорадически. Сноски
даны коричневым, а мелкий шрифт - синим цветом. Для удобства навигации
пришлось сделать содержание (электронное вместо копии бумажного) через
панель инструментов "Структура". Для перехода между главами рекомендуется
воспользоваться пунтктом меню Ворда "Вид-Схема Документа", затем "Вид -
Разметка страницы" и задать масштаб - "по ширине страницы".
Приятного чтения.
Matigor
23-26.09.2005
ГЕРБЕРТ ДЖ. УЭЛЛС(1866-1946)ГЕРБЕРТ ДЖ. УЭЛЛС
1. Как они были написаны.2. Как подбирался материал к "Очеркам".3. О некоторых опущениях и прибавлениях,сделанных в новых редакциях этой книги.4. Дальнейшая судьба "Очерков"и как их встретили читатели
1
"Очерки истории" были написаны в 1918--1919 гг. Впервые их издали в
виде иллюстрированных отрывков, затем, после тщательной проверки и
доработки, они вышли отдельной книгой в 1920г.
Немало причин побудило автора предпринять в 1918 году попытку осмыслить
ход мировой истории. Это был последний, самый изматывающий год Мировой
войны, год окончательного крушения иллюзий. Люди не могли понять: стали ли
они свидетелями крушения цивилизации или война знаменовала рождение нового
общества. В такую простую альтернативу укладывалось представление о мире
того времени.
В ту пору велись всевозможные дискуссии о том, как по-новому обустроить
мировую политику, о всемирном договоре и запрете войны, о лигах наций.
Каждый тогда "мыслил интернационально" или пытался это делать. Но мы уже
отдавали себе отчет в том, что во всем мире почти никто не понимал, откуда
взялись те огромные проблемы, которые так внезапно и так трагически
обрушились на мировую демократию. "Как такое могло случиться?"-- спрашивали
себя люди, пытаясь углядеть за выстрелом в Сараево более веские, более
значимые причины начала мировой войны.
Люди хватались за обрывки исторических сведений, сохранившихся в их
памяти со школьных времен, но не могли вспомнить ничего более
обнадеживающего, чем наполовину забытые имена и даты жизни своих королей и
президентов. Они брались за книги, но еще сильнее запутывались в
многообразии и слож-
ности ученых трудов. Стараясь "разобраться", многие принялись
составлять собственные "очерки истории".
Автор этой книги -- не историк в профессиональном смысле этого слова.
Однако с самого начала моей писательской карьеры я постоянно работаю над
подобными "очерками". Я всегда воспринимал историю как нечто цельное и
старался понять, что приводит в движение общие для всего человечества силы,
которые ее творят. История была моим постоянным увлечением. Даже в
студенческие годы я постоянно делал выписки из исторических книг.
Моя первая опубликованная книга, "Машина времени" (1894 г.),-- это
фантастический сюжет, предсказание того, к какому будущему идет
человечество. О том, что может ожидать нашу цивилизацию в будущем, говорит
(пусть несколько преувеличено и образно) еще одна моя книга "Когда спящий
проснется". "Предвиденья" (1901) -- это попытка обсудить некоторые возможные
последствия тех процессов, что уже начались в наше время. А наступившие
потрясения военного времени, если не заставили, то, по крайней мере,
подтолкнули к тому, чтобы со всех сторон взглянуть на подлинные события
прошлого и настоящего.
До начала работы над "Очерками" я принимал участие в деятельности
группы, занимавшейся проблемами послевоенного урегулирования и проектом Лиги
Наций. Приходилось участвовать и в собраниях различных пропагандистских
союзов и обществ. Люди, которые были заинтересованы в проектах лиг наций,
никак не могли найти общий язык, так как имели самые туманные, неоднородные
и путаные представления о том, что же такое мир человека, чем он был и,
соответственно, чем может быть. Во многих случаях удивительно точные знания
в своей области сочетались с самыми примитивными и наивными представлениями
об истории в целом.
Автор незаметно перенесся к истокам арийских племен в лесах и степях
Европы и Западной Азии. Далее -- к самым ранним стадиям цивилизации в
Египте, Месопотамии и на обитаемых некогда землях Средиземноморского
бассейна, которые оказались затопленными в сравнительно недавнюю эпоху. Я
стал понимать, насколько безжалостно урезали европейские историки роль
цивилизаций Индии и Китая, высокогорий Центральной Азии и Персии в общей
драме человечества. Наше прошлое продолжает жить в нашей повседневности, в
наших общественных институтах.
Наше повествование начинается на фоне непостижимой тайны, загадки
звезд, неизмеримой протяженности пространства и времени. Потом возникает
жизнь, которая преодолевает нелегкий путь к сознанию, набирается сил,
накапливает волю и через милли-
оны лет и несчетные миллиарды индивидуальных жизней приходит к
трагичным дилеммам и тупикам современности, к нашему времени, полному страха
и все-таки живущему надеждой. Мы наблюдаем за тем, как человек проходит путь
от своего одинокого начала до зари мирового содружества. Мы видим, как
возникают и изменяются формы организации человеческого общества: сейчас они
меняются значительно быстрее, чем когда-либо в прошлом.
В финале нашего повествования мы вынуждены поставить знак вопроса. Ведь
автор -- не более чем проводник, который подводит читателя к последнему
рубежу, за которым события только начинают складываться, и тихо говорит ему:
"Вот это наше наследие".
Нет смысла утверждать, что эти "Очерки" -- нечто большее, чем
современный взгляд на наш мир, который сложился в последние сто лет усилиями
геологов, палеонтологов, эмбриологов и других исследователей природы, а
также филологов, этнографов, психологов, археологов и историков. Еще
столетие тому назад историческая наука не выходила за стены архивов и ученых
кабинетов. Но кабинетный исследователь в наши дни, пусть с неохотой и
нелюбезно, вынужден уступить место исследователю, который не просто
пересказывает документы, а пытается взглянуть на события прошлого в
исторической перспективе.
Такую обширную перспективу и стараются охватить наши "Очерки". На этой
работе не могли не отразиться и ограничения самого автора, и ограничения его
времени. "Очерки истории" -- это книга сегодняшнего дня, без каких бы то ни
было претензий на бессмертие. Данный "Очерк истории" 1931 года последует за
своими ранними изданиями на книжный развал, а затем в макулатуру. Пусть
более способные, у которых будет больше информации, больше возможностей и
средств, напишут новые "Очерки", надеюсь, в более оптимистичной форме. Этой
моей книге я намного охотнее предпочел бы, скажем, "Очерки истории" 2031
года -- почитать и, наверное, с еще большим любопытством взглянуть на
иллюстрации.
Да и все мы, если бы каким-то чудом у нас в руках оказался экземпляр
"Очерков истории" из 2031 года, первым делом, я уверен, принялись бы
рассматривать ошеломляющие иллюстрации и пояснения к ним в последних главах.
Какие потрясающие события! Какие невероятные достижения! Но затем мы
все-таки вернулись бы к началу книги. По крайней мере, автор этих очерков
поступил бы так, чтобы взглянуть на то, что из рассказанного в его книге
сохранилось и спустя столетие.
Вполне вероятно, что изложение первых глав не претерпело бы особых
изменений, за исключением разве что сотен новых по-
дробностей, проливающих свет на неизвестные в наше время детали
исторических событий. Кроме того, откроются из-под вековой толщи земли или
морских глубин новые поразительные находки: черепа, орудия труда,
раскопанные города и материальные памятники культур и народов, о которых мы
раньше не подозревали. Значительно точнее, полнее и, возможно, под другим
углом зрения будет рассказано об истории Индии и Китая. Гораздо больше будет
известно о Центральной Азии и, может быть, о доколумбовой Америке. Мы
по-прежнему будем говорить о Карле Великом и Цезаре как о выдающихся
личностях нашей истории, а некоторые из гигантов недавнего прошлого, к
примеру Наполеон, будут восприниматься как второстепенные ее персонажи.
2
Основной задачей нашего переработанного издания было сделать "Очерки"
более простыми и легкими для чтения.
Книга, как я уже рассказывал, выросла из карт и записных книжек. В
первую очередь, автор, а также его добровольные помощники, которые
согласились стать консультантами его книги, уточняли правильность дат, имен
и т.д. Нужно сказать, в том, что касалось фактического материала, я всецело
полагался на своих наставников, но оставил за собой полное право отстаивать
собственное мнение в том, что касалось суждений и оценок. Результатом наших
оживленных споров стало появления множества сносок и подстрочных
комментариев к тексту, а иногда и в самом тексте.
Сноски эти, признаюсь, забавляли автора и его друзей, словно семейные
шутки. Тем не менее избавиться от них было невозможно до тех пор, пока имена
четырех основных помощников автора стояли рядом с его именем на титульном
листе книги, поддерживая и в некотором роде ручаясь за нее. Однако
большинству читателей эти сноски показались скучными и уводящими от сути
изложения. Все эти примечания, ссылки на другие источники, различные
оговорки необходимы в книге, которая предназначена для исследователя или
студента. Но в наших "Очерках" они были излишне многочисленными и, сам автор
вынужден теперь это признать, слегка претенциозными.
Настоящее издание стало результатом новых переработок и добавлений. Оно
избавилось от примечаний и прочих отступлений от темы и стало более ясным,
плавным и цельным, в отличие от прежних изданий. Здесь же автор освобождает
своих помощников от дальнейшей ответственности за содержание его работы. Их
имен нет на титульном листе. Автор расстается со своими про-
водниками. Они помогли ему выбраться из опасных лабиринтов и скрытых
ловушек, подстерегавших его на пути к нынешней свободе и знанию. Теперь он
постарается как можно более просто, ясно и полно передать содержание той
великой истории, в которой не смог бы разобраться без их дружеской
поддержки.
Пусть у читателя этих "Очерков" не будет никаких сомнений относительно
фактов, имен, дат, приведенных здесь, -- они были многократно, как уже
говорилось, проверены и перепроверены. Книга в целом не раз подвергалась
самой нещадной критике, но ни разу -- в отношении общей точности.
От критики никуда не деться. Невозможно избежать ее или угодить всем.
Каждый из нас составил в уме собственные наброски "Очерков истории", свой
рабочий путеводитель по миру, и своему месту в этом мире. Листая наши
"Очерки", читатель поневоле будет соглашаться с одним мнением и отвергать
другое. Вполне естественно, что и у автора есть свои взгляды, своя точка
зрения. И едва ли читателю когда-нибудь удастся найти такого автора, который
не отстаивал бы в чем-то свою позицию. Держа в руках эту книгу, как и любую
другую, в которой излагаются и анализируются исторические сведения, читатель
постоянно должен помнить, как судья или присяжный, об индивидуальности того,
кто в настоящий момент выступает со своим свидетельством.
С уверенностью можно утверждать только то, что автор приложит все силы,
чтобы честно и беспристрастно поделиться своими впечатлениями о той великой
драме Времени и Судьбы, которая открылась его взору.
3
В этом издании "Очерков" была предпринята попытка полнее представить
такую сферу человеческой деятельности, как искусство. Однако любая "история"
музыки или любого другого вида искусства имеет очень узкие рамки. Можно
рассказать о появлении новых форм, методов, инструментов, но единственный
способ передать образность произведения искусства -- это увидеть или
услышать его. А просто перечислять имена великих мастеров и названия
шедевров не входит в наши планы.
Новый материал неизбежно появился в книге в связи с последними
археологическими раскопками.
Возникла также необходимость тщательно проработать материал,
посвященный Великой (Первой мировой-- изд.) войне, и переделать части,
касающиеся послевоенного периода. Потрясения военного времени были слишком
сильны, чтобы оценки автора были взвешенными и беспристрастными.
К тому же, переосмыслить пришлось не только то, что относится к
политике. Природа финансовых и экономических проблем нашего мира стала
теперь намного яснее, чем до кризиса 1929 года, а это тоже потребовало
чрезвычайно внимательной переработки материала.
4
Предлагая эту книгу на суд читателей, я нисколько не преувеличиваю ее
значения, но и не стыжусь за свою работу. У меня нет ни малейших сомнений
относительно того, насколько несовершенной она остается. Придет время, и,
несомненно, появятся лучшие книги, написанные о том же. Для автора сделанная
им работа -- словно временная хижина, на месте которой будет построен
дворец. Но пока ее место не займут новые, эта книга, словно первопроходец,
откроет то, что современные мужчины и женщины могут узнать о прошлом, о себе
и о том, как прожить сегодняшний день.
x x x
* Книга первая. ЖИЗНЬ ДО ПОЯВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА *
Глава первая. ЗЕМЛЯ В ПРОСТРАНСТВЕ И ВРЕМЕНИ
1. Как углублялись представления человечествао пространстве и времени.2. Земля в пространстве.3. Каков подлинный возраст Земли?
1
Прежде чем приступить к истории самой жизни, скажем пару слов о той
сцене, на которой будет поставлена наша пьеса, и той обстановке, на фоне
которой она будет развиваться.
За последние несколько столетий представления людей об окружающем их
видимом мире претерпели значительные изменения. Одновременно с этим и само
место человека, его роль в этом мире перестают казаться столь значимыми, как
прежде. Люди узнали, что они -- составляющая часть некоего целого, гораздо
более обширного, более протяженного в пространстве и времени, гораздо более
удивительного, чем могли представить их предки.
Первобытному сознанию Земля представлялась лишь плоским основанием
обитаемого мира, а небо -- куполом над этим основанием. Солнце, Луна и
звезды в представлении первобытного человека раз за разом совершали свой
таинственный круговорот, проходя половину пути по небесному своду, а другую
половину -- под земной твердью. Вавилонские и китайские астрономы, даже
после многих веков наблюдений за звездами, продолжали верить, что Земля
плоская.
У мыслителей Греции впервые возникло явственное представление о
сферической форме нашей планеты, но даже греки не мог ли вообразить,
насколько обширна Вселенная. Земной шар оставался для них центром
мироздания. Вокруг этого центра, прикрепленные к хрустальным сферам,
двигались Солнце, Луна, планеты и неподвижные звезды. Только в XV в.
сознание человека смогло продвинуться дальше и Коперник высказал
ошеломляющее предположение о том, что в центре находится именно Солнце, а не
Земля. Взгляды Коперника стали обще признанными только в XVII в., после
изобретения Галилеем телескопа.
Появление и усовершенствование телескопа обозначает, несомненно, новый
этап развития человеческой мысли, новое видение жизни. Удивительно, что
греки, с их живым и проницательным умом, не смогли придумать ни телескопа,
ни микроскопа. Они не смогли найти практического применения линзам, хоть и
жили в мире, в котором стекло было известно и его качество улучшалось на
протяжении нескольких столетий. В повседневной жизни греков широко
использовались стеклянные фляжки и бутыли; через них, конечно же, можно было
заметить, как искажаются и увеличиваются очертания предметов. Но наука в
Греции была занятием возвышенным, уделом философов, которые, за исключением
таких гениев, как Архимед и Герон*, были слишком горды, чтобы учиться
чему-нибудь у простых ремесленников -- ювелиров, кузнецов или стеклодувов.
Невежество -- это первое, чем приходится расплачиваться за подобную
гордыню. Философу недоставало практических навыков, а у ремесленника не было
научных знаний, поэтому пришлось ждать новой эпохи еще целое тысячелетие,
пока стекло пришло на помощь астроному. Со времен Галилея астрономия и
телескоп развивались вместе, отодвигая занавес невежества и ложных
представлений, которые скрывали от человека глубины космоса. Поместив Солнце
в центр Вселенной, человек задумался: а не пришло ли время пересмотреть само
понятие о центральном положении всего нашего мира? Теперь мы знаем, что
Солнце нельзя даже включить в число больших звезд -- это всего лишь одно из
меньших светил.
Телескоп смог освободить воображение человека так, как ни одно из
технических приспособлений до него. Если что-либо и можно сравнить с ним по
воздействию на научные представления, так это спектроскоп, разработанный
после открытий Фраунгофера в 1814 г.**
Завеса, скрывавшая непостижимую бездну окружающего нас пространства,
начала приподниматься лишь три века назад. Значительно позднее пришло
осознание подлинного возраста нашей Вселенной, ее немыслимо долгой истории.
Среди народов древности, кажется, лишь у индийских философов мы можем найти
какое-то представление о бесконечных промежутках
Герон Александрийский (I в. н. э.) -- древнегреческий ученый. Дал
систематическое изложение достижений античной науки по прикладной механике и
математике.Фраунгофер И. (1787--1826) -- немецкий физик. Усовершенствовал
изготовление линз и дифракционных решеток, подробно описал линии поглощения
в спектре Солнца.
времени, через которые прошел этот мир. В европейской культуре еще
немногим более двухсот лет назад нашей истории отводили на удивление
короткий срок. Во "Всеобщей истории", изданной объединением книготорговцев в
Лондоне в 1779 г., указывается (как нельзя более точно), что мир был создан
в 4004 году до Рождества Христова, в момент осеннего равноденствия, и что
венцом создания мира было сотворение человека в Эдеме, на Евфрате, в двух
днях пути от Басры. Уверенность, с которой делались эти утверждения,
черпалась в излишне буквальном понимании библейских повествований. В наши
дни лишь некоторые из тех, кто верят в боговдохновенность текстов Библии,
готовы истолковывать эти сведения как непосредственный факт.
Разрушить этот временной барьер и открыть за маленьким "вчера" шести
тысячелетий еще миллионы подобных вчерашних "дней" было суждено геологии, и
в особенности палеонтологии. Задолго до XVIII в. два очень часто наблюдаемых
геологических явления прямо-таки взывали к вниманию человека.
Во-первых, это обширные районы, где в открытых разломах виднелись
напластования различных каменистых пород, которые могли сложиться лишь за
достаточно длительные периоды времени. Во многих случаях эти пласты
оказывались изогнуты, образовывали складки, надвигались один на другой таким
образом, который неизбежно предполагал длительное действие огромных
природных сил. Во-вторых, это часто встречающиеся окаменевшие остатки
существ, похожие на кости и черепа ныне существующих видов, но не идентичные
им.
Лишь в XVIII в. геологические слои и ископаемые остатки начали изучать
систематически, и только в XIX в. появилось понимание подлинного масштаба и
значения этих данных. Впервые перед удивленным взором ученых открылась
Летопись Окаменелостей. Пришлось преодолеть упорное сопротивление тех, кто
отстаивал буквальную интерпретацию Библии.
Со временем горизонты человечества стали шире и дальше. Двести лет
назад воображение человека ограничивалось пределом в шесть тысяч лет. Теперь
и этот занавес поднят, и человек может взглянуть в прошлое своего мира на
протяжении многих и многих сотен миллионов лет.
Теперь вкратце остановимся на том, что нам известно о физических
параметрах нашего мира. Наша Земля -- вращающийся шар. Хотя она и кажется
нам обширной, это лишь частица
материи в огромном пространстве Вселенной. Космос по большей части
представляет из себя вакуум, в котором на огромном расстоянии друг от друга
расположены ослепительные средоточия тепла и света, "неподвижные звезды". Их
называют неподвижными, но тем не менее и они движутся в пространстве, просто
долгое время люди не замечали этого движения, потому что звезды находятся от
нас очень далеко. Должны пройти тысячелетия, прежде чем станет существенной
разница в положении звезд на небе.
Много столетий назад египтяне составляли карты звездного неба, и эти
карты показывают, что очертания созвездий очень сильно изменились: многие
звезды проделали весьма значительный путь. Но мы по-прежнему говорим
"неподвижные звезды", чтобы отличить их от планет. Расстояние до звезд столь
велико, что несмотря на свой огромный размер даже в самый мощный телескоп
они кажутся лишь точками света, более или менее яркими. Впрочем, если
пристальнее рассмотреть их в телескоп, некоторые из них похожи на облака или
спирали сверкающего пара, которые мы называем туманностями.*
Совсем недавно было открыто также существование так называемых "черных
дыр"** и облаков темной материи. Некоторые из последних достигают огромных
размеров. Мы по-прежнему ничего не знали бы об их существовании, если бы они
не рассеивали свет расположенных за ними звезд.
Одна звезда, тем не менее, расположена так близко от нас, что кажется
большим огненным шаром. Эта звезда -- наше Солнце. По своей природе Солнце
тоже относится к неподвижным звездам, но мы воспринимаем его не так, как
другие звезды, ведь оно несравненно ближе к нам, чем они. Среднее расстояние
от Земли до Солнца составляет сто сорок девять миллионов км, его диаметр --
один миллион триста девяносто тысяч км, а масса в триста тридцать тысяч раз
превосходит массу нашей планеты. Но есть много звезд и куда более массивных,
чем Солнце.
Очень тяжело представить реальный смысл подобных величин. Если бы пуля,
выпущенная из пулемета Максима, не снижая начальной скорости, летела в
сторону Солнца, то ей понадобилось бы семь лет, чтобы достичь цели. И все же
можно сказать,
* Речь идет о газопылевых туманностях внутри нашей Галактики, а также о
других галактиках, подобных нашей, существование которых было установлено в
1923--1924 гг. американским астрономом Э. Хабблом (1889--1953).Черная дыра -- заключительная фаза эволюции самых массивных звезд, на
которой плотность звездного вещества столь велика, что даже свет не может
покинуть окрестностей звезды.
что Солнце достаточно близко от нас, по сравнению с другими звездами.
Если бы Земля была маленьким шариком диаметром один сантиметр, тогда диаметр
Солнца был бы почти один метр. Нам известно, что Солнце также вращается
вокруг своей оси. Его атмосфера настолько раскалена, что все металлы
находятся там в газообразном состоянии. О том, что находится под
поверхностью Солнца, мы можем только догадываться.*
Вокруг Солнца на большом расстоянии вращается не только наша Земля, но
и другие подобные ей небесные тела -- планеты. Их можно видеть на небе,
потому что они отражают солнечный свет. Они достаточно близки к нам, чтобы
можно было с легкостью наблюдать их движение на небосводе. Ночь сменяет
ночь, и меняется их положение относительно неподвижных звезд.
Насколько пустынно космическое пространство, какое незначительное место
в нем занимает материя, можно легко представить на следующем примере. Если
бы, как мы уже сказали, Солнце было шаром один метр в поперечнике, то наша
Земля была бы соответственно шариком в один сантиметр, на расстоянии ста
семи метров от Солнца, а Луна была бы крупинкой размером с зернышко, в
тридцати сантиметрах от Земли.
Ближе к Солнцу, чем Земля, были бы две другие крупинки -- планеты
Меркурий и Венера, на расстоянии 40 и 77 метров соответственно. Далее за
Землей идут планеты Марс, Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун, на расстояниях 162,
556, 1020, 2062 и 3274 метра от Солнца соответственно. Прогулка от Солнца до
Нептуна заняла бы почти час.**
Между этими планетами находится значительное количество гораздо меньших
частичек, из которых большая часть -- это астероиды, которые кружатся между
Марсом и Юпитером. И время от времени крошечный сгусток светящегося пара и
пыли -- комета -- заплывал бы в эту систему из бескрайних пространств за ее
пределами. Все остальное пространство над нами и вокруг нас, а также на
немыслимом расстоянии от нас -- это холодный, пустой и безжизненный космос.
Ближайшая к нам неподвижная звезда, по нашей уменьшенной шкале (вспомним еще
раз, Земля -- шарик в один сантиметр, а Луна -- как маленькое зернышко),
была бы удалена на тридцать тысяч километров! А большин-
* По современным данным, Солнце на 70% состоит из водорода и на 27% из
гелия, находящихся в ионизированном состоянии плазмы; на все остальные
элементы приходится лишь 3%. В недрах Солнца происходят термоядерные реакции
синтеза ядер гелия из ядер водорода, что является основой его свечения.** В 1930 г. была открыта последняя из ныне известных планет Солнечной
системы -- Плутон. В модели Уэллса она была бы удалена от Солнца в виде
метрового шара на 4220 метров.
ство видимых нами неподвижных звезд находилось бы в нашей модели в
сотнях и сотнях миллионов километров от нас.
Давайте теперь снова обратимся к Земле. Диаметр нашей планеты чуть
меньше двенадцати тысяч восьмисот километров. Ее поверхность неровная, более
выступающие участки -- это горы, а впадины на поверхности Земли заполнены
слоем воды -- океанами и морями. Максимальная глубина земного океана --
около одиннадцати километров, что очень мало в сравнении с размером самой
планеты.
Земной шар окружает тонкий воздушный покров -- атмосфера. При подъеме
на воздушном шаре или во время горного восхождения можно заметить, что
воздух постепенно становится менее плотным, пока не станет слишком
разреженным, чтобы поддерживать жизнь. На высоте же свыше тридцати двух
километров воздуха почти нет. Самая большая высота, на которую может
подняться птица,-- около шести километров; говорят, кондор может преодолеть
такую высоту. Однако большинство птиц и насекомых, которых поднимали на
воздушных шарах или аэропланах, падали замертво с куда меньшей высоты.
Аэропланам удавалось подниматься выше двенадцати километров, и воздушные
шары также взлетали до одиннадцатикилометровой отметки, однако это стоило их
пилотам немалых физических усилий. Небольшие экспериментальные аэростаты,
уже не с людьми, а с контрольным оборудованием на борту, поднимались на
высоту до тридцати шести километров.
Жизнь возможна лишь в нижних слоях атмосферы, не превышающих шести
километров, и в верхних слоях моря, не глубже сотни метров от уровня земной
поверхности.* Нам неизвестны какие-либо иные формы жизни кроме тех, что
существуют в этих на самом деле очень узких слоях воздуха и воды на нашей
планете. Насколько мы знаем, все остальное окружающее нас пространство
остается безжизненным. Ученые обсуждают возможность существования жизни на
других планетах, в первую очередь на Марсе или Венере, но пока это не более
чем научные предположения.
На этом завершим наш краткий разговор о Земле и окружающем ее
пространстве. Рассмотрим теперь наш предмет с точки зрения времени.
Астрономы, геологи и исследователи-физики
Сейчас жизнь обнаружена и на одиннадцатикилометровой глубине.
имеют сейчас возможность описать примерную картину возникновения Земли.
По их мнению, в определенный момент, достаточно далеко отстоящий от нас в
прошлом, Солнце представляло собой вращающуюся огненную массу материи, пока
еще не сжавшуюся в плотное средоточие тепла и света значительно больших
размеров, чем в наши дни. По мере вращения Солнца несколько фрагментов
отделились от него и превратились в планеты. Наша Земля -- одна из этих
планет. Пылающая масса, которая была основой для Земли, вращаясь,
разделилась на две части -- большую, саму Землю, и меньшую, теперь
безжизненную и неподвижную Луну.
Как долго, может спросить читатель, существует наш мир? В последние
несколько лет этот вопрос привлекал к себе особое внимание. Ранние оценки
значительно разнились между собой, однако постепенно в этом вопросе удалось
прийти к общему мнению. Астрономы и математики, которые основывают свои
расчеты на скорости остывания небесных тел и на процессах ядерного распада,
говорят о четырех миллиардах лет как возрасте Земли; а от той поры, когда на
Земле возникла жизнь в какой-либо ее форме, нас отделяет промежуток времени
в три миллиарда лет.* Возраст же Солнца как звезды определяется сейчас в
промежутке примерно пяти-шести миллиардов лет. На Земле, говорит сэр Джеймс
Джине в книге "Вселенная вокруг нас", через миллиард лет температура на
экваторе опустится до арктического уровня.** Учитывая, что возраст человека
как сознательного социального существа лишь тридцать тысяч лет, этот срок
дает ему неограниченные возможности для обретения знания и силы. Задолго до
того, как человек подойдет к этому рубежу, он может стать властелином
времени и пространства.
* По современным данным, возраст Земли -- около 4,7 млрд. лет, а жизни
на Земле в простейших ее одноклеточных формах -- не меньше 3,8 млрд. лет.** Джине Дж. (1877--1946) -- английский физик и астроном; его теория, о
которой упоминает Уэллс, на сегодняшний день является устаревшей, однако она
хорошо передает умонастроения Уэллса, отраженные им также в его первой
повести -- "Машина времени".
Глава вторая. ЛЕТОПИСЬ ОКАМЕНЕЛОСТЕЙ
1. Первые живые существа.2. Естественный отбор и изменение видов
1
Мы не знаем достоверно, как зародилась жизнь на Земле. У биологов на
этот счет есть много идей и предположений, но, по общему убеждению, жизнь
берет свое начало в теплом, прогреваемом солнцем мелководье, возможно, в
заводях и неглубоких заливах вдоль берегов первозданных морей. По всей
вероятности, она началась как некая "преджизнь", которая постепенно и
неотвратимо приобретала отличительные свойства жизни.
Нигде на Земле в настоящий момент нет тех специфических условий,
физических и химических, при которых было бы возможным появление жизни. Вне
всяких сомнений, теперь не происходит никакого самозарождения жизни. Если
зарождение жизни было естественным, а не сверхъестественным процессом,
тогда, несомненно, наступит день, когда ученые смогут повторить и
воспроизвести его. И если многие биологи убеждены, что жизнь возникла при
соответствующих условиях так же естественно и неизбежно, как вода при
нормальном давлении, проходя точку замерзания, превращается в лед, то
другие, не менее авторитетные ученые, придерживаются прямо противоположной
точки зрения. В данной же работе не место определять, какая из этих точек
зрения верна.
Предположение, что жизнь появилась на Земле как естественный и
неизбежный химический и физический процесс, без вмешательства какого-либо
сверхъестественного фактора, кажется неприемлемой и даже отталкивающей, с
религиозной точки зрения. Однако причина этого неприятия, вероятно,
заключена не столько в антирелигиозности этой идеи, сколько в неоднозначном
понимании того, что же такое жизнь. Для религиозного сознания быть "живым"
означает обладать "душой", которой приписываются самые разнообразные
нравственные качества, противостоящие "мертвой материи". Но сложно понять,
почему существование слизняка, поганки, вши или паразитического на-
роста на стволе дерева каким-то непостижимым образом "выше", чем
удивительное сочетание элементов в кристаллической решетке или жемчужине,
прожилки в обломке мрамора, игра световых бликов на водной ряби в солнечный
день или же волны, которые выдувает ветер на песчаном берегу. Да и зачем
творцу Вселенной понадобилось бы разделять мир на почти неодушевленное и еще
неодушевленное?
Атмосфера в те дни, когда зарождалась жизнь, была гораздо плотнее.*
Солнце почти всегда было скрыто за огромными облачными массами, небеса были
темными от частых штормов и ураганов. Мощные вулканические силы поднимали
участки суши -- голой, лишенной растительности, без почвы. Почти непрерывные
вулканические штормовые дожди прокатывались по ней, и бурными потоками в
море смывались огромные массы осадков. Они оседали на морском дне и
уплотнялись, впоследствии превратившись в сланцы и глины, в песок, который
стал песчаником.
Геологи исследовали накопления этих осадков в том виде, в каком они
дошли до наших дней -- начиная с тех, что остались от наиболее ранних эпох,
до самых недавних. Конечно же, древнейшие отложения изменились сильнее
всего, подвергаясь разрушению и выветриванию. Теперь в них нет никаких
определенных следов жизни, даже если она и была в то время. Вероятно, самые
ранние формы жизни были маленькими и "мягкотелыми", не оставив после себя
никаких признаков своего существования. Только тогда, когда у некоторых из
этих существ появились твердые скелеты и панцири, в геологических породах
стали появляться их окаменевшие остатки, и теперь мы можем исследовать эти
первичные формы жизни.
В геологической литературе детально описаны подобные окаменелости,
которые находят в твердых породах, а также и сам порядок, в котором эти
породы слой за слоем располагаются один над другим. Самые древние породы,
видимо, складываюсь в те времена, когда еще совсем не было морей, когда
Земля была слишком горячей, чтобы могло появиться море. Вода, которая теперь
заполняет моря, тогда была паром, смешанным с воздухом в атмосфере. В более
высоких слоях атмосферы стояли плотные облака, проливавшиеся горячим дождем,
который снова превращался в пар задолго до того, как успевал упасть на
раскаленные скалы.
Далее Уэллс описывает сравнительно недавний период геологической
эволюции Земли. На более ранних стадиях атмосфера у нашей планеты
отсутствовала и земной пейзаж напоминал лунный со множеством метеоритных
кратеров.
В этой парообразной атмосфере из расплавленной первичной материи
застывали первые скальные породы. Эти первые породы, словно корка,
затвердевали над огненной жидкой материей так же, как застывает
расплавленная лава. Некоторое время спустя первичные породы заново плавились
и снова застывали, пока не образовался достаточно толстый скальный слой,
который уже оставался постоянно твердым.
После долгого времени водяной пар в атмосфере начал конденсироваться и
выпадать прямо на поверхность Земли, стекая по теплым первобытным скалам
потоками горячей воды, и скапливаться во впадинах, образуя заводи, озера и
первые моря. Потоки, которые стекали со скал, приносили в моря частички
породы, образовывавшие осадок. Он постепенно накапливался, слой за слоем,
образуя отложения, или, как говорят геологи, страту. Это был первичный
осадочный уровень.
Самые ранние осадочные породы опускались во впадины и покрывались
другими породами. Их можно наблюдать в различных местах, где они либо не
покрыты позднейшей стратой, либо вышли на поверхность после долгого периода,
который они провели в толще земных недр, когда отступили породы, покрывавшие
их ранее.
Породы, в которых не содержится признаков жизни, называют азойскими
(безжизненными) породами. Но в некоторых из этих самых ранних осадочных
пород встречается такое вещество, как графит (черный свинец), а также
красный и черный оксид железа. Для их возникновения, как считают ученые,
необходима деятельность живых существ (хотя пока это не установлено
наверняка). По этой причине некоторые геологи предпочитают называть эпоху,
когда складывались эти наиболее ранние осадочные породы, археем (древняя
эпоха). Они предполагают, что первичные формы жизни имели мягкую структуру,
у них не было ни скелетов, ни панцирей, которые сохранились бы в
окаменелостях после их гибели, и что именно их химическое воздействие
вызвало осаждение графита и оксида железа.
Эти азойские, или архейские, пласты покрывают другие, также очень
древние и эрозивные, но в которых уже содержатся признаки жизни. Следы этих
древнейших организмов очень просты: это либо остатки простейших растений --
водорослей, либо отпечатки, напоминающие след червеобразного существа в
морском иле. Этот второй слой отложений получил название протерозойского
(протерозой -- эпоха начала жизни). Он образует достаточно долгий период в
истории мира.*
' Более двух миллиардов лет.
Выше протерозойских отложений идет третий уровень, в котором можно
обнаружить уже значительное количество и разнообразие следов живых
организмов. Здесь появляются признаки панцирных рыб, крабов и подобных им
ползающих существ, червей, водорослей и так далее, а затем большое
разнообразие рыб и первых наземных растений и животных. Эта геологическая
эпоха называется палеозоем (древняя жизнь), за время которой жизнь
постепенно распространялась и развивалась в морях нашей планеты, а затем
вышла на сушу.
В нижнем палеозое наибольшее распространение получили так называемые
трилобиты. Они ползали по морскому дну, как большие морские улитки.
Настоящими властителями морей того времени были ракоскорпионы (эвриптериды),
представители их отдельных видов достигали в длину трех метров. Они
представляли собой наивысший уровень развития ранней жизни. Во множестве
водились также различные панцирные рыбы и брахиоподы (плеченогие моллюски).
Но не разнообразие форм жизни поражает наше воображение. В те времена
не было ничего, что могло бы бегать, летать или хотя бы плавать сравнительно
быстро и умело. Если не принимать во внимание размеры некоторых существ,
жизнь той поры походила на ту, которую можно наблюдать сейчас под
микроскопом в капле воды, взятой из любой летней лужицы,-- и была, пожалуй,
даже менее разнообразна.
Такой была жизнь морского мелководья в раннем палеозое, продолжавшемся
несколько сотен миллионов лет. Суша в тот период, по всей очевидности, была
пустынной -- мы не находим ни следов, ни признаков наземной жизни. Все живое
в те дни проводило свою жизнь, либо большую ее часть, под водой. На
протяжении немыслимо долгих веков это и была вся земная жизнь, а до этого
времени еще миллионы и миллионы лет наша огненная и безжизненная планета
вращалась в пространстве.
Между эпохой образования этих нижнепалеозойских пород, эпохой
господства морских скорпионов и трилобитов, и нашим временем -- неисчислимые
века, которые представлены слоями и напластованиями осадочных пород. Первыми
идут слои верхнего палеозоя, а над ними геологи различают еще два
значительных уровня. Следом за палеозоем идет мезозой (средняя жизнь),;
второй обширный слой отложений, в котором также находят ископаемые остатки.
Этот период продолжался около сотни миллионов, более быстрых, чем наши, лет,
от которых до нас дошло Удивительное множество окаменелых остатков и костей
ископаемых рептилий, о чем вскоре пойдет речь. А над ними находятся
геологические отложения, принадлежащие эпохе, называемой кайнозоем (новая
жизнь). Это -- третий великий том в истории
жизни, том неоконченный. Его последняя страница писалась уже в
совершенно недавнее время, буквально "вчера", когда "вчерашние" реки смывали
во "вчерашние" моря пыль и песок, под которыми оказались погребены кости,
чешуя и тела, ставшие сегодняшними окаменелостями.
Следы и окаменелости в породах, как и сами породы, являются
историческим документом. Их можно назвать Летописью Окаменелостей, но не
следует забывать, что в этой летописи нет никакого намека на
организованность и порядок. Это лишь следы того, что происходило в прошлом.
Если мы достаточно разумны, то сумеем прочитать эти следы.
Доступные нам породы не похожи на страницы библиотечной книги, они
разорваны, разбросаны, рассеяны в разные стороны, исковерканы, словно
небрежно построенный дом после того, как он последовательно пережил
бомбардировку, вражеское нашествие, потоп, землетрясение и пожар. И так они
пролежали долгие века под ногами у ничего не подозревающих людей. Ископаемые
остатки древних животных были известны ионийским грекам в VI в. до н. э., о
них спорили в Александрии в III в. до н. э. Эратосфен и другие ученые. Итог
этой дискуссии подвел в своей "Географии" Страбон (64 до н. э. -- 24 н.
э.).*
Об окаменелых остатках неведомых существ знал латинский поэт Овидий,
считая, что это были первые неуклюжие попытки творческой силы. На них
обращали внимание арабские писатели X в. Леонардо да Винчи, живший совсем
недавно, в начале XVI в. (1452--1519), был одним из первых европейцев, кто
догадался о подлинном значении окаменелостей. И только в последние полтора
столетия человек начал серьезно и последовательно работать над разгадкой
этих ранних страниц истории своего мира, так долго находившихся в забвении.
В предыдущем разделе мы не дали четкого определения, что же такое
жизнь. Пожалуй, стоит просто перечислить некоторые общие сведения об этом
явлении, которое завоевывало себе место в теплых водах и приливном иле
раннего палеозоя и которое, возможно, во всей бесконечности космоса можно
встретить только на нашей планете.
* Эратосфен (ок. 276--194 до н. э.) и Страбон (64/63 до н. э.-- 23/24
н. э.) -величайшие географы античности.
Представители живой природы в наши дни поразительно отличаются друг от
друга, однако все живые существа прошлого и настоящего обладают определенной
силой роста, все живые существа нуждаются в питании, все живые существа
движутся, когда они растут и питаются, хотя это движение может быть не более
чем распространение корней в почве или ветвей в воздухе.
Более того, живые существа размножаются, они дают начало другим
подобным существам, либо вырастая и затем разделяясь, либо с помощью спор,
семян или яиц, или другими способами размножения. Воспроизводство себе
подобных -- это тоже одна из неотъемлемых характеристик жизни.
После того как особь какое-то время живет и производит потомство, она
стареет и умирает.
Это происходит в силу определенной необходимости. Для жизни существуют
такие же природные ограничения, как и для роста, и это относится как к
животным, так и к растениям. Однако это не применимо к тем объектам, которые
мы называем неживыми. Неживые предметы, например кристаллы, тоже растут,
однако у них нет установленных пределов роста или величины, они не могут
самостоятельно двигаться, и внутри у них отсутствует обмен веществ.
Кристаллы, однажды сформировавшись, могут сохраняться без изменений миллионы
лет. У неживых предметов также отсутствует размножение.
Рост, умирание и воспроизводство живых существ приводят к удивительным
последствиям. Молодые особи, которых производят на свет живые существа --
или сразу, или после некоторых промежуточных стадий и изменений (таких, как
превращение гусеницы в бабочку),-- становятся похожи на своих родителей.
Однако они никогда не повторяют в точности родителей или друг друга, всегда
есть небольшие отличия, которые мы называем индивидуальными признаками.
Тысяча бабочек может дать в этом году значительное потомство, на следующий
год их будет еще больше. Они могут казаться нам в точности такими же, как и
их предшественники, но у каждой из них будет свое небольшое отличие.
Нам тяжело заметить индивидуальные отличия у бабочек, поскольку мы
обычно не наблюдаем за ними очень уж пристально. Иное дело с людьми. Все
мужчины и женщины на свете произошли от мужчин и женщин, живших в 1800 г.,
но ни один из нас не повторяет в точности кого-либо из этого ушедшего
поколения.
То, что справедливо по отношению к людям и бабочкам, справедливо и по
отношению к любому другому типу живых существ -- как животных, так и
растений. В каждом поколении каждого биологического вида проявляются свои
индивидуальные особенности. Это не менее справедливо и по отношению ко всем
тем крошечным существам, которыми кишели археозойские и протерозойские
моря, и к современному человеку.
Каждый из видов живых существ постоянно умирает и снова возрождается во
множестве новых особей.
Рассмотрим, что должно произойти с только что родившимся поколением
живых существ какого-либо из видов. Некоторые из особей будут сильнее или
определенным образом приспособленное к жизни, чем остальные, которые
окажутся слабыми и менее жизнеспособными.
На длительность жизни отдельного организма может оказать влияние любая
случайность или выгодное совпадение обстоятельств. Однако в целом более
приспособленные особи будут жить, развиваться и производить потомство,
обгоняя более слабых. Те, в свою очередь, окажутся менее приспособленными
добывать пищу, отбиваться от врагов и выживать в трудных условиях. И так в
каждом поколении будет происходить своеобразный отсев, отбор самых слабых и
неприспособленных в пользу сильных и приспособленных. Этот процесс
называется естественным отбором или выживанием более приспособленных.
Из самого факта, что живые существа растут, питаются и умирают,
следует, что все виды, до тех пор, пока условия их существования остаются
неизменными, с каждым новым поколением все больше и больше приспосабливаются
к этим условиям.
На деле же природные условия никогда не остаются неизменными и все
живые существа постоянно оказываются в чем-то неприспособленными. Адаптация
к новым условиям всегда бывает в чем-то неполной, а иногда она оказывается
слишком неполной. Однако в критическом положении на помощь живым существам
приходит способность к резкому проявлению новых признаков, новых
особенностей в их строении и функционировании, которая называется мутацией,
в том числе возникновению особенностей более значительных, чем обычные
индивидуальные различия.
Эти мутации могут затруднять борьбу за выживание, или помогать в этой
борьбе, или вообще не влиять на дальнейшую судьбу организма. В первом случае
они отбрасываются естественным отбором, во втором -- приветствуются и
сохраняются, в последнем случае они могут сохраниться внутри вида, не
принося ни пользы, ни вреда, как результат непроизвольного искажения.
Сама по себе мутация кажется процессом совершенно случайным,
действующим наугад. Она может оказаться своевременным ответом на
необходимость, может быть бесцельным и тупиковым вариантом развития или
абсурдным отклонением. В последнем случае она создает "монстра", который
погибает. В первом же случае такая мутация распространяется на весь вид.
Представим, к примеру, маленькое животное со светло-коричневым мехом,
живущее в очень холодной местности, к тому же почти всегда покрытой снегом.
Те из особей, у кого окажется самый плотный и самый белый мех, будут меньше
всего страдать от холода, наименее заметны для врагов и сами не будут на
виду во время охоты. Каждая мутация в этом направлении будет полезной. Мех
этих особей будет уплотняться и становиться белее с каждым новым поколением,
пока не станет наиболее подходящим для данных условий.
Теперь представим, что климат изменился, в этой местности стало теплее,
снег исчез. Белые зверьки станут отчетливо видны большую часть года, а
густой мех в новых условиях -- только помеха. Теперь в преимущественном
положении окажутся те из них, у которых более темная окраска и менее густой
мех, а самые белые и пушистые окажутся в затруднительном положении. Каждая
благоприятная мутация будет подхватываться и закрепляться в процессе
естественного отбора весь этот неблагоприятный период.
Если это изменение климата наступит слишком быстро и не случится
никакой благоприятной мутации, особи этого вида могут быть истреблены. Но
если мутация окажется полезной и хватит времени, чтобы она могла широко
распространиться, эти животные смогут пережить трудное время и
адаптироваться, поколение за поколением, к новым условиям. Этот процесс
приспособления к меняющимся условиям называется изменчивостью видов.
Вернемся к нашему примеру. Возможно, что эта перемена климата не
затронет всей территории, на которой обитает данный вид, скажем, произойдет
на одной стороне обширного морского залива или горной гряды, или любой
подобной естественной преграды, и не случится на другой. Какое-нибудь теплое
океаническое течение наподобие Гольфстрима может изменить направление, неся
с собой тепло только на одну сторону такого барьера, оставляя другую
по-прежнему холодной. Тогда с холодной стороны у животных одного вида мех
будет становиться, по возможности, все более густым и белым, тогда как с
другой стороны мех у того же вида животных будет изменяться в сторону более
коричневой окраски и меньшей густоты.
Одновременно с этим будут происходить и другие видоизменения, например,
появление различий в строении лапы, потому что одним животным --
представителям этого вида -- придется разгребать лапами снег в поисках пищи,
в то время как другие большую часть года будут бегать по голой земле. Скорее
всего разница в климате повлечет за собой отличия в питании, что в свою
очередь отразится на зубах и пищеварительных органах этих животных. Кроме
того, могут измениться вслед за изменением меха потовые и сальные железы, а
это повлияет на строение выделительных органов и всего обменного процесса в
организме
И так -- во всем строении организма. Может наступить момент, когда два
отдельных представителя прежде единого вида будут настолько непохожи друг на
друга, что их со всей определенностью можно будет отнести к разным видам. И
причина этому -- накопление индивидуальных и мутационных признаков. Подобное
ветвление видов на протяжении нескольких поколений на два вида или более
называется разделением видов.
В том юном мире, когда пылающее солнце поднималось и садилось за треть
нынешнего дня, когда теплые моря огромными приливами накатывались на
песчаные и илистые берега каменистых земель, а воздух был плотным от
испарений и облаков, ранняя жизнь неизбежно должна была видоизменяться, и
появление новых видов происходило с большой скоростью. Жизнь, вероятно, была
такой же быстрой и короткой, как те дни и годы. Новые поколения, отсеваемые
естественным отбором, чередовались друг с другом в более высоком темпе, чем
в нашу эпоху.
У людей естественный отбор происходит значительно медленнее, чем у
любого другого существа. Чтобы вырасти и обзавестись потомством, среднему
западноевропейцу требуется двадцать и более лет. В животном мире в
большинстве случаев потомство появляется уже через год после рождения и даже
менее. Однако у простейших живых организмов, которые появились в первобытных
морях, рост и размножение были делом нескольких коротких часов или даже
нескольких коротких минут. Соответственно видоизменение и разделение видов
также было исключительно быстрым. Жизнь уже успела сложиться во множестве
разнообразных форм к тому моменту, когда она смогла оставить первые следы на
ископаемых породах.
Летопись окаменелостей, таким образом, не начинается с какой-либо
группы тесно связанных форм, от которой произошли все последующие
существующие формы живых существ. Она берет свое начало в Море, в котором
уже представлены почти все основные деления животного царства. Растения уже
в то время были растениями, а животные -- животными.
Брахиоподы, которые питались в основном той же пищей, что и современные
мидии и устрицы, уже успели обзавестись панцирем; огромные водяные
ракоскорпионы ползали среди водорослей; прятались, спасаясь от опасности, в
свои раковины трилобиты. В те древние времена прибрежная тина так же кишела
инфузориями и другой микроскопической живностью, как и любая нынешняя лужа.
В океане, как и сейчас, обитало великое множество крошечных прозрачных,
зачастую фосфоресцирующих живых существ.
Но суша за линией приливов по-прежнему оставалась каменистой пустыней
без каких-либо признаков жизни.
Глава третья. ЖИЗНЬ И КЛИМАТ
1. Жизнь и вода: водные растения.2. Появление наземных животных. 3. Почему жизнь должна постоянно
изменяться
1
Повсюду, куда доходила береговая линия, была жизнь, и эта жизнь
продолжалась в воде, около воды и с водой -- ее домом, ее средой обитания и
основополагающей потребностью.
Первичные формы жизни, студенистые и незащищенные, погибали, оказавшись
вне воды, как высыхает и погибает медуза, выброшенная волной на пляж.
Высыхание в те дни было фатальной угрозой для жизни, от которой поначалу у
нее не было защиты. Но в мире дождевых заводей, мелководья и приливов любые
отклонения и проявления изменчивости, которые помогали организму
продержаться на время отлива или пересыхания водоема и сохранить жидкость в
своей структуре, сохранялись и усиливались с течением времени. В те времена
в любой момент живые существа рисковали быть выброшенными на берег или
оказаться в пересыхающем водоеме. Но, с другой стороны, им приходилось
держаться поблизости от берегов и отмелей, потому что им необходим был
воздух (конечно, растворенный в воде) и свет.
Без воды ни одно живое существо не может дышать, не может переваривать
пишу. Мы говорим, что для дыхания необходим воздух, но в действительности
для дыхания всему живому необходим кислород, растворенный в воде. Воздух,
которым мы с вами дышим, сначала должен раствориться в жидкости внутри наших
легких; также и пища, которую мы съедаем, прежде разжижается, а затем
усваивается. Водные животные, которые всегда живут в воде, дышат посредством
свободного колебания открытых жабр, которыми они извлекают воздух,
растворенный в этой воде.
Но животное, которое в любой момент может оказаться вне воды, должно
каким-то образом защитить свое тело и дыхательный орган от пересыхания.
Прежде чем морские водоросли смог-
ли выбраться из раннепалеозойских морей на приливную линию побережья,
им пришлось создать более плотный внешний покров для сохранения жидкости.
Прежде чем предок ракоскорпиона смог выжить, оказавшись на берегу после
отлива, ему пришлось приобрести свой защитный панцирь. Трилобиты же
обзавелись плотной оболочкой и научились сворачиваться в первую очередь для
защиты от пересыхания и уж потом -- друг от друга и от врагов. И когда
вскоре (как мы заметим, поднимаясь вверх по напластованиям палеозойских
отложений) появились рыбы -- первые из позвоночных животных, некоторые из
них уже успели приспособиться к риску временно оказаться на суше, защитив
свои жабры жаберными покрышками и обзаведясь примитивным плавательным
пузырем.
В это же время водоросли и другие растения, которые пытались
адаптироваться к приливной среде, также подбирались и к области более яркого
света. Свет для растений имеет первостепенную важность. Любое изменение в их
строении, которое удерживало и направляло бы их к свету вместо того, чтобы
во время прилива бесформенным комком катиться обратно в воду, было бы
огромным преимуществом. И мы обнаруживаем, что у растений начинают
появляться корневая система и волокнистая структура, а затем и древесная
кора.
Ранние растения размножались спорами, которые выпускались в воду,
разносились водой и могли прорастать только под водой. Они, подобно
большинству современных низших растений, были привязаны условиями своего
жизненного цикла к водной среде. Но и здесь огромную выгоду принесло
появление у спор защитной оболочки, предохранявшей их от пересыхания. Теперь
растения могли размножаться в воздушной среде, не рассевая споры
непосредственно в воду. Как только эта способность закрепилась у растений,
они расстались с мелководьем и начали освоение суши, купаясь в солнечном
свете, далеко от морских штормов и волнений.
Основные видовые отличия у высших растений указывают на те стадии,
которые они прошли, освобождаясь от необходимости жить в воде. В этом не
последнюю роль сыграла появившаяся у растений древесина, а также способ
воспроизводства, предотвращающий угрозу высыхания. Низшие растения
по-прежнему остаются узниками водной стихии. Низшим мхам приходится жить в
сырости, и даже появление спор у папоротников требует на определенной стадии
исключительной влажности. Высшим растениям удалось вырваться на свободу;
чтобы жить и размножаться, им достаточно того, чтобы почва была лишь немного
влажной. Они полностью справились с задачей жить вне воды.
Эта задача в основном решалась на протяжении всей эры протерозоя и в
раннем палеозое природным методом проб и ошибок.
Затем, постепенно, но в огромном множестве, новые разновидности
растений начали выбираться из моря и распространяться по прибережным
низинам, все еще держась болотистых берегов и заливов, а также вдоль течения
и в устьях рек.
2
Следом за растениями наступает черед животных осваивать сушу.
Нет ни одного наземного животного на нашей планете, как и ни одного
наземного растения, строение которого не было бы изначально строением
водного организма, при помощи разделения и изменчивости видов
приспособившегося к существованию вне воды. Эта адаптация достигалась
различными способами. В случае ракоскорпиона жаберные пластины этого
примитивного морского обитателя были скрыты в теле, чтобы защитить
дыхательные ткани от быстрого испарения. Жабры ракообразных, таких как краб,
которые свободно перемещаются на суше, защищены жаберными покрышками на
нижнем панцире или щитке. Предки насекомых обзавелись системой трахеальных
каналов, которые проводят воздух по всему телу, прежде чем он полностью
растворится. А у позвоночных наземных животных жабры древних рыб были
сначала дополнены, а затем замещены похожим на мешок выростом у горла --
примитивным легочным плавательным пузырем.
До сегодняшнего дня существуют определенные виды рыб, на примере
которых мы можем представить, что же помогло позвоночным наземным животным
выбраться из воды. Эти рыбы (например, австралийский илистый прыгун) обитают
в тропических регионах, где сезоны дождей чередуются с последующими сезонами
засухи. Реки в этот период превращаются в лужицы ссохшейся грязи. Во время
сезона дождей эти рыбы плавают и дышат жабрами, как обычные рыбы. Но когда
вода из рек испаряется, они зарываются в грязь, их жабры перестают работать,
и, пока не вернется вода, они выживают, заглатывая воздух, который попадает
прямо в легочный плавательный пузырь. Такая двоякодышащая рыба, оказавшись
после пересыхания рек в застойных озерцах с затхлой и бедной кислородом
водой, всплывает на поверхность л глотает воздух. Так же поступают и тритоны
в прудах.
Эти животные все еще остаются на переходной стадии -- на той стадии,
когда предки высших животных пытались вырваться из ограничений жизни в
водной среде, но не смогли сделать этого в полной мере.
Земноводные (лягушки, тритоны, саламандры и т. д.) могут служить
примером последовательности, в которой проходили стадии этого освобождения.
Для размножения им по-прежнему необходима вода, их икринки должны быть
отложены в теплую прогреваемую солнцем воду, где они могут развиваться.
Молодой головастик дышит перистыми выростами-жабрами, которые колышутся в
воде. Затем над ними вырастают жаберные покрышки, образуя жаберную камеру.
Когда у головастика появляются лапки и втягивается хвост, он начинает
пользоваться легкими, а его жабры вырождаются и исчезают. Головастик может
постоянно жить в глубине водоема. Взрослая же лягушка способна всю
оставшуюся жизнь провести на суше, но задохнется, если держать ее только под
водой.
Поднимаясь выше по эволюционной лестнице, мы замечаем, что уже у
пресмыкающихся яйцо защищено от испарения плотной скорлупой. Из этого яйца
появляется потомство, которое, едва вылупившись, уже дышит легкими.
Рептилии, как и семенные растения, полностью освободились от необходимости
проводить какую-либо из стадий своего жизненного цикла под водой. Более
того, как и земноводное, рептилия погибнет, надолго оказавшись под водой.
Поздние палеозойские отложения в Северном полушарии дают нам достаточно
материала, чтобы представить это постепенное распространение жизни на суше.
Географически это была эпоха лагун и неглубоких морей, весьма благоприятная
для такого вторжения. Вполне возможно, что тогда даже не было глубоких
морей, подобно нынешним океанам. Теперь, когда у новых видов растений
появилась возможность покорить и воздушную среду, они дали начало
исключительному богатству и разнообразию современных форм.
В то время еще не было подлинных цветковых растений, ни трав, ни
деревьев, сбрасывающих листву зимой. Первичная "флора" состояла из огромных
древовидных папоротников, гигантских хвощей и подобных типов растительности.
Стебли этих растений вырастали до огромных размеров. Множество таких стволов
в окаменелом виде сохранились до наших дней. Некоторые из этих деревьев
достигали в высоту пятидесяти метров. Их стволы, которые росли прямо из
воды, были покрыты толстой порослью мягких мхов, зеленой слизью и
грибовидными наростами, которые почти не сохранились. Мягкая растительная
масса, которой изобиловали первые болотистые леса, со временем образовала
основной пласт угольных отложений.
Среди этой буйной примитивной растительности ползали, парили и летали
первые насекомые. Это были первые жесткокрылые, зачастую очень большие
существа. Каждое из их четырех крыльев доходило до пятнадцати сантиметров в
длину. Ши-
роко распространены были стрекозы -- у одной такой, найденной в
угольных отложениях Бельгии, размах крыльев составлял свыше семидесяти
сантиметров! Существовало и множество летающих разновидностей насекомых
семейства тараканов.
Во множестве водились также скорпионы и некоторые виды ранних пауков.
Прядильные органы у этих пауков отсутствовали или были очень просты,
неразвиты, поэтому они или не плели паутину, или плели очень простую. В эту
же эпоху появились наземные улитки и сделали первый свой шаг по земле наши
непосредственные предки -- амфибии (земноводные). Поднимаясь к верхним
уровням позднепалеозойской эры, мы обнаруживаем, что процесс адаптации к
воздушной среде продвинулся настолько, что среди изобилия разнообразных форм
амфибий заняли свое место и подлинные рептилии.
Летопись Окаменелостей похожа на пространную книгу, с которой
обращались крайне небрежно. Все ее страницы порваны, истрепаны и скомканы, а
многих и вовсе недостает. То последовательное изложение, которое мы в общих
чертах представили здесь, складывалось медленно и очень непросто, в ходе
длительного изучения, все еще далекого от завершения. Отложения
каменноугольного периода, "угольные пласты", дают нам представление о первом
значительном распространении жизни на влажных низинных землях.* Затем идут
вырванные страницы пермских пород (их можно считать концом палеозойской
эры), в которых сохранилось очень мало следов существ, что жили на Земле в
ту пору. Лишь после долгого временного промежутка жизнь снова возвращается к
изобилию и многообразию своих форм.
Пермские отложения указывают на суровый и опустошительный период в
истории нашего мира. Они обозначают этап перехода от палеозойского века рыб
и амфибий к мезозойскому веку рептилий.
Не стоит забывать и о том, что климат той эпохи также был подвержен
значительным переменам, которые иногда способствовали, а иногда ставили
преграды на пути развития жизни. Все виды живых существ постоянно, все более
и более тонко, приспосабливаются к изменению жизненных условий, которое не
прекращается никогда.
Не существует предела для адаптации, есть только постоянная потребность
изменяться и совершенствоваться.
Впрочем, мы можем обнаружить и такие существа низшего порядка, которые
с самого начала смогли настолько приспособиться к несложным и
распространенным условиям, что избежа-
Около 450 млн. лет назад; в современной геохронологии это событие от
носят к силурийскому периоду (средний палеозой).
ли значительного видоизменения, замещения или исчезновения. Например,
существует маленькая панцирная рыба лингула, которая приспособилась к
неприметной малоподвижной жизни в южных морях. Этот вид рыб просуществовал
без заметных изменений на протяжении всего геологического цикла.
С другой стороны, геологи могут представить нам целые собрания
ископаемых остатков, в которых можно проследить видоизменения, произошедшие
лишь за несколько тысячелетий, связанные с изменениями климата, питания и
появлением новых врагов.
Здесь, пожалуй, необходимо сказать несколько слов о том, чем же вызваны
эти изменения климатических условий, которые никогда не прекращались на
поверхности Земли. Эти перемены не носят регулярный характер, а скорее
являются постепенными перепадами от периода потепления к периоду
похолодания, и обратно. У читателя не должно сложиться представление, что
если наши Солнце и Земля однажды были раскаленными, то климатическая история
мира представляет собой простое остывание мира. Безусловно, центр Земли и
теперь очень горячий, но мы не ощущаем этот внутренний жар на поверхности. С
тех пор как произошло отвердение земной коры, этот внутренний жар
проявляется, скажем, в вулканической деятельности или в активности
геотермальных источников.
Но даже в архейских и протерозойских отложениях есть следы ледников и
другие признаки периодов исключительного похолодания. Подобные волны
похолодания периодически проходили повсюду, сменяясь более теплыми
условиями. Кроме того, на Земле случались периоды повышенной влажности и
повышенной засухи. Они зависят от астрономических и геофизических колебаний
исключительной сложности, в которые мы здесь не будем вдаваться.
Соответственно и Летопись Окаменелостей открывает нам, что случались
продолжительные периоды распространения и развития жизни, когда она
процветала, ширилась и множилась, и суровые времена, когда исчезали и
вымирали целые виды, роды и классы живых организмов. Те же, кто уцелел,
получали от жизни суровый урок выживания.
Вполне вероятно, что благоприятные и теплые полосы в земной истории
были значительно длиннее по отношению к холодным. Наш сегодняшний мир тоже
не сразу выбрался из долгой полосы трудных и неблагоприятных условий. А еще
через полмиллиона лет мир, возможно, забудет, что такое зима, и даже на
полюсах будут расти деревья и зеленеть травы. Пока что мы не можем со всей
уверенностью прогнозировать, что ожидает нас в будущем, но наши знания о
Вселенной растут, и когда-нибудь человечество сможет составлять планы на
тысячелетия вперед, навстречу вызовам грядущих эпох.
Глава четвертая. ЭПОХА РЕПТИЛИЙ
1. Жизнь на поверхности Земли.2. Ящеры. 3. Первые птицы. 4. Период гибели видов. 5. Появление меха и
перьев
1
Мы знаем, что многие сотни тысяч лет на земле в большинстве мест
преобладали влажные и теплые условия. Изобилие неглубоких заводей
способствовало обширным накоплениям растительной массы, которая со временем
стала основой для образования каменного угля. Правда, существовали и
холодные периоды, однако они были не настолько продолжительны, чтобы
уничтожить растительный мир.
Затем, после долгой эпохи изобилия первобытных растений, на какое-то
время на Земле наступил длительный период всемирного похолодания и вымирания
преобладавших тогда растительных форм. Так закончился Первый том в истории
жизни на нашей планете.
Без сомнения, мезозойские низины были покрыты огромными зарослями
древовидных папоротников и плаунов и походили на джунгли. Но в это время не
было ни травы, ни дерна и никаких цветковых растений вообще -- ни больших,
ни малых. Растительность в мезозое в целом отличалась невыразительной
окраской. Очевидно, во влажное время года она была зеленой, а в сухое --
пурпурной и коричневой. Пожалуй, ей далеко было до той красоты, которой
отличаются леса и чащи в наши дни. Не было ни ярких цветов, ни живописных
оттенков листвы перед наступлением листопада, потому что и листьев, которые
бы могли опадать, еще не было. А на возвышенностях над заболоченными
низинами по-прежнему простирался голый каменистый мир, не прикрытый никакой
растительностью, доступный всем прихотям непогоды.
Когда мы говорим о хвойных растениях в мезозойском периоде, перед
мысленным взором сразу встают сосны и ели, которые теперь покрывают горные
склоны. Но на самом деле речь идет
лишь о вечнозеленой растительности болотных низин. Горы оставались
такими же открытыми и безжизненными, как и прежде. Однообразие горных
пространств нарушалось лишь оттенками открытых горных пород, многоцветием
различных напластований, что и теперь делает, например, таким неповторимым
горный ландшафт Колорадо.
Среди животных, распространившихся к тому времени в низинных местах, на
первый план вышли рептилии, которые там обитали в огромном количестве и
многообразии. К тому времени они в большинстве своем превратились в
исключительно наземных животных.
Между рептилиями и амфибиями существуют определенные различия в
анатомическом строении. Эти различия были заметны уже в каменноугольный
период верхнего палеозоя, когда амфибии преобладали над всеми наземными
животными. Однако главное, что здесь имеет для нас значение,-- амфибии
должны были возвращаться в воду для икрометания и на ранней стадии развития
жить в воде и под водой.
Рептилии же в своем жизненном цикле избавились от стадии головастика.
Точнее говоря, головастик у рептилии завершает свое развитие до того, как
молодая особь проклюнется из яйца.
Точно так же земноводные избавились и от своей зависимости от водной
среды. Некоторые из них, правда, вернулись к ней,-- как у млекопитающих
гиппопотамы или выдры. Тем не менее, произошло это в ходе дальнейшего
развития этих организмов как результат длительного и сложного процесса,
который нет необходимости детально излагать в наших "Очерках".
В палеозойскую эру, как мы уже говорили, жизнь на Земле еще не вышла за
пределы заболоченных низин вдоль течения рек, приливных морских лагун и т.
д. Однако жизнь в мезозое уже смогла куда лучше приспособиться к менее
плотной воздушной среде и упорно продвигалась вперед, покоряя открытые
равнины и подбираясь к склонам невысоких гор. Размышляя над историей
человечества, и в особенности над его будущим, нельзя не обратить особого
внимания на этот факт.
У наиболее ранних из известных нам рептилий, как и у их сородичей --
амфибий, был такой же большой живот и не очень сильные ноги. Большую часть
жизни они проводили, очевидно, ползая в жидкой грязи, как современные
крокодилы. Но в мезозое они уже уверенно стояли и передвигались на всех
четырех лапах. Другие же, не менее многочисленные их виды научились
уравновешивать тело хвостом, стоя на задних лапах, как нынешние кенгуру, для
того, чтобы передние конечности могли хватать добычу.
Кости одной весьма примечательной разновидности рептилий, которая
по-прежнему передвигалась на четырех лапах, во мно-
жестве находят в мезозойских отложениях на территории Южной Африки и
России. По ряду признаков, в частности, по строению челюсти и зубов, эти
остатки приближаются к скелету млекопитающих. Из-за такого сходства с
млекопитающими этот отряд рептилий получил название териодонты (зверозубые
ящеры).
Другой отряд рептилий представлен крокодилами; еще одна разновидность
рептилий со временем превратилась в пресноводных и морских черепах. Две
группы рептилий не оставили живых представителей -- ихтиозавры и
плезиозавры. Это были огромные существа, которые, подобно китам, вернулись
жить в море. Плезиозавр, один из самых крупных водоплавающих той эпохи,
иногда достигал в длину тринадцати метров -- если брать от головы до кончика
хвоста -- и добрая половина его длины приходилась на шею! А ихтиозавры
представляли собой огромных дельфиноподобных морских ящеров. Но самой
обширной группой мезозойских рептилий, давшей наибольшее число
разновидностей, были динозавры.
Многие из них достигали совершенно невероятных размеров. В этом
отношении динозавры, которые жили на суше, так и остались непревзойденными,
хотя и теперь морские обитатели -- киты -- не уступают им в размерах.
Некоторые из динозавров были травоядными. Они питались листьями и молодыми
побегами папоротникообразных деревьев и кустарников, а иногда, встав на
задние лапы и обхватив передними ствол дерева, объедали его крону. Один из
таких травоядных динозавров, диплодок, достигал длины в двадцать восемь
метров. А гигантозавр, скелет которого был раскопан в 1912 году учеными
немецкой экспедиции в Восточной Африке, был и того больше -- свыше тридцати
метров!
Считается, что эти ящеры передвигались на четырех лапах, но трудно
поверить, что им удавалось выдерживать такой вес, находясь вне воды. Кости
динозавров оканчивались хрящами, а суставы у них не были достаточно
крепкими. Едва ли эти монстры чувствовали бы себя хорошо, случись им выйти
из реки или болотистой заводи. У гигантского травоядного динозавра была
объемная нижняя часть тела и короткие конечности, которые почти всегда
находились под водой. Голова, шея и передние конечности были гораздо легче.
Они, вероятно, находились над водой. Еще одним примечательным типом
динозавра был трицератопс -- похожая на бегемота рептилия, но с костяным
выростом на голове, как у носорога.Кроме того, существовали и
динозавры-хищники, охотившиеся на травоядных сородичей. Из всех живых
существ, когда-либо обитавших на земле, самым ужасающим был, очевидно,
тираннозавр. Отдельные экземпляры этих хищных ящеров достигали пятнадцати
метров в длину (от головы до хвоста). По всей видимости, тираннозавры
передвигались, как кенгуру, опираясь на массивный
хвост и задние ноги. Некоторые ученые даже предполагают, что
ти-раннозавр двигался прыжками -- в таком случае, он должен был обладать
совершенно невероятными мускулами. Прыгающий слон куда меньше поражал бы
воображение. Скорее всего, тираннозавр охотился на травоядных рептилий --
обитателей болот. Наполовину погрузившись в жидкую болотную грязь, он
преследовал свою жертву по протокам и озерцам заболоченных равнин, вроде
нынешних Норфолкских болот или болот Эверглейдс во Флориде.
2
Еще одной из линий развития пресмыкающихся типа динозавров была группа
легких ящеров, которые могли парить в воздухе, спрыгнув с вершины дерева.
Между четвертым пальцем и туловищем у них образовалась перепонка, похожая на
крыло летучей мыши. При помощи таких перепончатых крыльев они могли
планировать от дерева к дереву подобно тому, как это делают сейчас летающие
белки.
Этими рукокрылыми ящерами были птеродактили. Их еще часто называют
"летающими ящерами". На многочисленных иллюстрациях, изображающих пейзажи
мезозойского периода, показано, как они парят в небе над джунглями или же
бросаются с высоты на свою жертву. Но на их грудной кости, в отличие от
грудной кости птиц, не было киля, к которому крепятся мышцы, достаточно
сильные для продолжительного полета.
Внешний вид птеродактилей, должно быть, имел гротескное сходство с
геральдическими драконами. В мезозойских джунглях они занимали место птиц.
Несмотря на внешнее сходство с птицами, птеродактили птицами не являлись и
не были их предками. Строение крыла у птеродактиля совершенно иное, чем у
птицы. Оно представляло собой ладонь с одним удлиненным пальцем и
перепонкой, а крыло птицы похоже на руку с перьями, которые выходят из ее
тыльной стороны. У птеродактилей же, насколько нам известно, не было перьев.
Перо -- это очень специализированная кожная структура, которая создавалась в
процессе длительной эволюции.
3
Гораздо менее распространенными в то время были другие существа,
действительно похожие на птиц. Самые первые из них еще планировали с
деревьев, а более поздние уже умели летать, хотя не намного выше лесных
верхушек. Первичных представителей
птиц с полным правом можно классифицировать как пресмыкающихся. Они
становились настоящими птицами по мере того, как их кожные чешуйки,
характерные для всех рептилий, удлинялись и усложнялись, превращаясь в конце
концов в настоящие перья.
Перья -- это отличительный наружный покров птиц. Оперение защищает его
обладателя от холода и жары лучше, чем любой другой защитный покров, за
исключением, пожалуй, плотного меха. На самой ранней стадии существования
птиц это теплозащитное приспособление, подаренное самой природой, помогло
птицам покорить те зоны обитания, которые оказались недоступными для
птеродактилей, неприспособленных к настоящему полету. Птицы активно
осваивали ловлю морской рыбы -- если они не начали с нее -- и расселялись
ближе к Северному и Южному полюсам, преодолев температурные ограничения,
которые останавливали пресмыкающихся.
Очевидно, самыми первыми были плотоядные водные птицы, которые добывали
себе пищу, ныряя за рыбой. До настоящего времени некоторые из подобных
примитивных видов можно встретить среди морских птиц, заселяющих побережья
арктических и антарктических морей. У этих птиц зоологи находят
рудиментарные остатки зубов в полости клюва, полностью исчезнувшие у
остальных видов.
Наиболее ранняя из известных науке птиц, археоптерикс, была бесклювой.
У нее были челюсти с рядом зубов, как у рептилии. На переднем крае крыла у
археоптерикса сохранились три когтистых пальца. Хвост у этого существа тоже
был необычным. У всех современных птиц хвостовое оперение растет из
короткого крестца, а у археоптерикса перья располагались по обе стороны
длинного хвоста.
Вполне возможно, что первые птицы вообще не летали, и умение летать у
них появилось позднее. Например, одна очень ранняя птица, гесперорнис, была
совсем бескрылой. Но вслед за появлением перьев, таких легких и прочных и
таких удобных, появление крыльев было лишь вопросом времени.
4
Мезозойская эпоха -- Второй том книги жизни -- это поистине
удивительная история пресмыкающихся, которые развивались и распространялись
по всей Земле. Но самое поразительное в этой истории еще впереди. До самых
последних мезозойских отложений мы видим, что все те отряды гигантских
рептилий, о которых шла речь, по-прежнему не знают себе равных среди всего
живого на земле. Кажется, ничто не угрожает их дальней-
шему благоденствию и процветанию. Нет никаких признаков, судя по
палеонтологическим находкам, чтобы у них был какой-то враг или соперник.
Затем Летопись обрывается. Нам не известно, как долго продолжался этот
разрыв. Многих страниц в книге жизни не хватает, именно тех страниц, на
которых были бы отражены, возможно, какие-то катастрофические изменения
земных условий. В последующих слоях мы снова обнаруживаем изобилие и
разнообразие форм растительной жизни и наземных животных.
Но от былого разнообразия и могущества рептилий не осталось и следа. В
большинстве своем они оказались стертыми с лица земли, не оставив потомства.
Птеродактили исчезли полностью, не осталось в живых плезиозавров и
ихтиозавров. Сохранились немногие виды ящериц, из которых самые крупные --
вараны, обитающие в Индонезии.
Внезапный конец эпохи гигантских рептилий -- это, вне всяких сомнений,
самое глобальное потрясение во всей земной истории до появления человека.
Оно ознаменовало собой завершение длительного периода ровных и теплых
климатических условий и начало нового, более сурового времени, в котором
зима стала холоднее, а лето -- короче и жарче. Мезозойская жизнь -- и
растительная, и животная -- была приспособлена к теплым условиям, и
наступившее похолодание оказалось для нее губительным. Теперь новые
перспективы открывались для тех, кто смог выдержать испытание холодом и
температурными перепадами.
Не сохранилось и следа от былого разнообразия динозавров. Только
крокодилы, да еще морские и пресноводные черепахи смогли уцелеть и весьма
немногочисленны в природе. Судя по тем ископаемым остаткам, которые мы
обнаруживаем в отложениях кайнозойской эры, вместо динозавров на сцену
выходят совершенно новые животные. Они находились в очень отдаленном родстве
с рептилиями мезозойского периода и, очевидно, не являлись потомками
доминировавших ранее видов*. Новая жизнь начинает править миром.
Рептилии же не только не имели ни меха, ни перьев, необходимых для
терморегуляции, но и строение их сердца не способствовало тому, чтобы
поддерживать высокую температуру тела в окружающих холодных условиях.
Какой бы ни оказалась на самом деле причина вымирания мезозойских
рептилий, она привела к далеко идущим последствиям, так как эти
катастрофические перемены одновременно затронули и морских обитателей.
Изменения условий жизни и фи-
Предками млекопитающих являются тероморфы -- звероподобные ящеры;
большинство из них обладало развитым шерстным покровом.
нал пресмыкающихся на суше сопровождались одновременно и гибелью
аммонитов -- морских головоногих, ползавших по дну первичных морей.
Большинство из нас имеет некоторое представление об их огромных раковинах,
отдельные экземпляры которых достигали в диаметре полметра и более. На всей
протяженности мезозойских отложений мы находим огромное множество самых
разнообразных аммонитов, около ста различных видов. А к концу мезозоя их
видовое разнообразие еще более возросло. Появились экземпляры самых
невероятных размеров. Но когда настал их срок, и они пополнили страницы
Летописи Окаменелостей. После них не осталось никакого прямого потомства.
У некоторых людей может сложиться мнение, что гигантские рептилии были
вытеснены млекопитающими, которые соперничали с ними и стали причиной их
вымирания. Млекопитающие, действительно, оказались более приспособленными к
новым условиям. Однако ничего подобного нельзя сказать об аммонитах, место
которых и до сего дня остается незанятым. Они попросту исчезли. По
неизвестным для нас причинам мезозойские моря были благоприятной средой для
их обитания, и по столь же неизвестной причине, из-за какого-то сбоя в
привычной последовательности дней и времен года, их существование внезапно
прекратилось. Ни один из биологических родов аммонитов из всего их былого
разнообразия не сохранился до нашего времени. Существует лишь один
изолированный вид, находящийся в близком сходстве с аммонитами и родственный
им. Это жемчужный наутилус. Примечательно, что он обитает в теплых водах
Индийского и Тихого океанов.
Что же касается млекопитающих, которые могли вытеснить менее
приспособленных рептилий, о чем иногда говорят,-- то нет ни малейших
признаков того, что они в действительности соперничали. Гораздо больше
оснований предполагать,-- судя по Летописи Окаменелостей, какой она дошла до
наших дней,-- что сначала гигантские рептилии по не известной до сих пор
причине исчезли с лица земли. И лишь потом, после длительного, непростого
для всего живого на земле времени, когда условия существования снова стали
легче, развитие млекопитающих пошло активными темпами, и они смогли заселить
оставшийся незанятым мир.
Нам ничего не известно о том, что же стало причиной катастрофического
для всего живого изменения земных условий. Мы не знаем и того, какие
катастрофы и потрясения могла испытывать в прошлом вся наша Солнечная
система. Нам остается только догадываться об этом. Возможно, какой-то
огромный пришелец из внешнего космоса пронесся мимо и зацепил нашу планету
или даже столкнулся с ней, дав новое направление всему ходу развития жизни
на Земле. Подобные космические тела и сейчас
обрушиваются на нас. Они вторгаются в земную атмосферу, раскаляются от
трения с ней и загораются. Их также называют падающими звездами. Большинство
из этих метеоритов еще в воздухе сгорают без остатка, однако некоторые
достигают поверхности Земли. В наших музеях есть отдельные образцы,
достигающие нескольких метров в поперечнике.
Возможно, один из таких посланцев космоса оказался достаточно большим,
чтобы стать причиной столь масштабных изменений.
Впрочем, это уже область чистых предположений. Давайте вернемся к тем
фактам, которые у нас есть.
5
Существовали ли млекопитающие в мезозойскую эру?
В этом нет никаких сомнений. Но они были небольшими, малозаметными и, в
общем, немногочисленными.
В самой начальной главе мезозойского тома Летописи уже присутствуют
рептилии -- териодонты, о которых мы упоминали. А в раскопках позднего
мезозоя обнаружены небольшие по размерам челюстные кости, строение которых
не оставляет сомнений в том, что принадлежали они млекопитающему.
Мезозойские млекопитающие или зверообразные рептилии -- пока что мы не
можем различить это с большой степенью достоверности -- очевидно, были
незаметными маленькими зверушками, размером с мышей или крыс. Это были
скорее рептилии-изгои, чем отдельный класс животных. Не исключено, что они
все еще откладывали яйца, и лишь постепенно сформировалась их отличительная
черта -- меховой покров.
Они жили вдали от водных пространств, возможно, в недоступных пустынных
возвышенностях, подобно современным суркам. Там, вероятно, они были защищены
от опасности истребления плотоядными динозаврами. Некоторые из них
передвигались на четырех лапах, а другие -- на задних, используя передние
лапы для того, чтобы лазить по деревьям. Их ископаемые остатки встречаются
так редко, что во всех обширных отложениях мезозойской эры пока не удалось
обнаружить ни одного полного скелета, чтобы проверить эти предположения.
У маленьких териодонтов, этих древних млекопитающих, впервые появился
меховой покров. Шерстинки меха, как и перья,-- это удлиненные и
специализированные чешуйки. Шерсть -- вот то, что, скорее всего, стало
ключом к спасению ранних млекопитающих. Выживая на самом краю обитаемого
мира, вдали от теплых низин и болот, они в процессе эволюции приобрели
внешний за-
щитный покров, уступающий в теплоизоляции и теплозащите разве что
перьям и пуху морских птиц. Поэтому млекопитающие, как и птицы, смогли
выдержать условия сложного периода между мезозоем и кайнозоем, в то время
как большинство подлинных рептилий погибло.
По всем основным признакам исчезнувшая в конце мезозойской эры
растительность, в том числе исчезнувшие морские и наземные обитатели, были
приспособлены к равномерно теплым сезонным условиям на протяжении всего
года, а также к жизни на морском мелководье и в болотистых низинах. Однако
их преемники, которые смогли преодолеть рубеж кайнозойской эры и сделали это
именно благодаря шерсти и перьям, приобрели способность противостоять
перепадам температур, чего не было у рептилий. И, как следствие, перед ними
открывались гораздо большие возможности, чем у любого живого существа до
них.
Жизненное пространство нижнего палеозоя сводилось к теплой воде.
Жизненное пространство верхнего палеозоя также сводилось главным
образом к теплой воде и влажной земле.
Жизненное пространство мезозойской эры, насколько нам известно, в
основном сводилось к воде и низменностям в благоприятных по климатическим
условиям регионах. Но в каждом из этих периодов появлялись организмы,
которые вынуждены были преодолевать сложившиеся ограничения и оказывались на
новом жизненном пространстве. В периоды экстремальных условий, которые
приходили на смену благоприятным, эти маргинальные организмы выживали, чтобы
унаследовать затем вымерший мир.
Вот, пожалуй, основное, что можно сказать о палеонтологической
Летописи. Ее главное содержание -- это процесс непрерывного расширения
жизненного пространства. Классы, роды и виды в течение эпох появляются и
исчезают, но жизненное пространство с каждой новой эпохой становится только
шире. И оно никогда не перестанет расширяться. Никогда еще жизнь не покоряла
таких просторов, как сегодня. Нынешняя жизнь, жизнь человека, простирается
от полюса до полюса; она поднялась на такую высь, где никто не был до
человека, его субмарины побывали в холодных безжизненных пучинах самых
глубоких морей. Машины, созданные человеком, вгрызаются в сердцевину
неприступных гор. А мыслями и вычислениями человек проникает в центр Земли и
дотягивается до самых далеких звезд.
Глава пятая. ЭПОХА МЛЕКОПИТАЮЩИХ
1. Новая эпоха в жизни на Земле.2. В мире млекопитающих появляется преемственность.3. Мозг животного становится больше.4. Новые трудности
1
Третьим значительным периодом в геологической летописи, который мы в
общих чертах охарактеризовали в начале второй главы,-- это кайнозой. Самое
его начало открывает перед нами мир, по своей природе очень похожий на тот
мир, в котором мы живем сегодня. День, правда, вполне мог быть заметно
короче в начале кайнозойской эры, но и климатические условия, и сам ландшафт
этого мира выглядели уже вполне современно. Конечно, климат в разные периоды
кайнозоя не мог не меняться, и те земли, на которых сейчас господствует
умеренный климат, с начала кайнозойской эры последовательно подвергались
воздействию интенсивной жары, крайнего холода и засухи. Ландшафт также
претерпел определенные изменения. Но даже в изменившихся очертаниях гор и
морей нет ничего такого, что нельзя было бы сравнить с той или иной частью
нашего мира.
Вместо древовидных папоротников, хвощей и секвой мезозойской эры в
геологических породах мы теперь обнаруживаем окаменелые остатки таких
деревьев, как береза, бук, дуб, остролист (падуб), плюш, хлебное дерево,
тюльпанное дерево, эвкалипт. Большое распространение получают пальмы.
Одновременно с пчелами и бабочками развиваются цветы. Мы вступаем в
эпоху цветов. Присутствие цветковых растений уже было заметно в
позднемезозойских отложениях, к примеру, в отложениях мелового периода в
Америке. Но теперь цветковые господствовали везде и всюду. Немаловажную роль
сыграло также и появление травы. Некоторые виды трав уже существовали в
позднем мезозое. Но лишь в кайнозойскую эру наш мир покрылся травяными
равнинами и поросшая дерном почва скрыла когда-то голую и каменистую
поверхность земли.
Начало новой эры было достаточно теплым, но затем наступило
похолодание. Самое начало кайнозоя отмечено также обширными тектоническими
процессами, разломами земной коры. Полным ходом шло образование новых горных
цепей и массивов. Альпы, Анды, Гималаи -- это все кайнозойские горы. Если бы
мы захотели представить себе типичный пейзаж того времени, на фоне картины
следовало бы поместить действующий вулкан. Видимо, и мощные землетрясения в
ту пору были не редкостью.
Геологи определяют несколько основных периодов кайнозойской эры. Будет
нелишним перечислить их здесь, отметив при этом их климат.
Первым идет эоцен, что означает "заря новой жизни", эпоха исключительно
мягкого климата в земной истории. Эта эпоха подразделяется, в свою очередь,
на нижний и верхний эоцен. Затем идет олигоцен (эпоха "незначительной новой
жизни"), в котором климат также был умеренно-теплым. Миоцен (живущие сейчас
виды были тогда мало представлены) был эпохой интенсивного горообразования.
Общая же температура на планете продолжала понижаться.
В плиоцене (тогда современных видов было уже больше, чем вымерших)
климат очень сильно напоминал теперешний, но в плейстоцене (большое
разнообразие ныне живых видов) установились на длительный срок очень суровые
условия: начался Великий ледниковый период. Ледники распространились от
полюсов в сторону экватора, пока вся территория современной Англии, вплоть
до устья Темзы, не оказалась скована ледяным панцирем.
От ледникового периода и до нашего времени продолжается период
частичного потепления. Возможно, мы движемся к более теплому климату и
спустя каких-нибудь полмиллиона лет жить в нашем мире будет гораздо теплее и
приятнее, чем сейчас.
В эоценовых лесах и на распространившихся травяных равнинах впервые
появляется множество самых разнообразных млекопитающих. Прежде чем мы
перейдем к подробному их описанию, давайте в общих чертах определим, что же
такое млекопитающее.
С появлением позвоночных в нижнем палеозое, когда первые рыбы заполнили
пространство морей, начинается непрерывное развитие позвоночных животных.
Рыба -- это позвоночное животное, которое дышит жабрами и живет только в
воде. О земноводном можно сказать, что это рыба, которая к жаберному дыханию
прибавила способность во взрослом состоянии заглатывать воздух в
плавательный пузырь. Кроме того, у амфибии развились конечности с пятью
пальцами вместо плавников, как у рыбы.
Зародыш-головастик некоторое время живет как рыба, по мере развития он
становится наземным обитателем. Следующий
шаг от воды к суше -- это рептилия. Это -- земноводное, которое уже
обходится без своей "водной" фазы. У него этап развития головастика -- по
сути рыбы -- проходит в яйце. Пресмыкающееся никогда не сможет дышать под
водой так, как это делает головастик.
Итак, современные млекопитающие -- это такой тип рептилий, у которых
появился особый защитный покров и которые вынашивают яйцо в теле до тех пор,
пока не образуется и затем не появится на свет вполне сформировавшееся
потомство.
Млекопитающие, следовательно, являются живородящими. Но даже после
рождения потомства они продолжают заботиться о нем и кормят его более или
менее долго с помощью специально приспособленной для этого молочной железы.
Отдельные пресмыкающиеся, например некоторые гадюки, тоже живородящие.
Однако они не опекают свое потомство, не ухаживают за ним так, как настоящие
млекопитающие.
И птицы, и млекопитающие, которым удалось избежать губительного
воздействия разрушительных сил, положивших конец господству мезозойских
рептилий, которые выжили и заселили кайнозойский мир, похожи в двух основных
моментах. Во-первых, у них наиболее эффективная зашита от перепадов
температуры, чем это когда-либо было у пресмыкающихся. Во-вторых -- это
особая забота о защите своего яйца от действия холода: высиживание у птиц и
вынашивание у млекопитающих. К этому нужно прибавить и определенный период,
когда они присматривают за своим потомством после того, как оно вылупится из
яйца или родится. В отличие от млекопитающих, обычная рептилия не обращает
внимания на свой молодняк.
По-видимому, самым ранним различием между млекопитающими и остальными
рептилиями было появление шерсти. Едва ли предки млекопитающих --
териодонты, которые обзавелись шерстяным покровом в раннем мезозое, были
живородящими.
До наших дней сохранилось два вида млекопитающих, которые выкармливают
своих малышей, но по-прежнему откладывают яйца. Это ехидна, обитающая в
Австралии и на Новой Гвинее, и австралийский утконос, хотя в эоцене
существовали и другие подобные виды. Эти животные выделяют питательную
жидкость из желез, которыми усеяна их кожа на животе. Но эти железы не
собраны, как у остальных млекопитающих, в одну молочную железу с соском для
кормления детеныша. Питательная жидкость у них выделяется, когда мать лежит
на спине, а детеныш слизывает ее с влажной кожи. Это единственные уцелевшие
до наших дней потомки более обширного и разнообразного сообщества маленьких
яйцекладущих, но уже покрытых шерстью рептилий.
К ним относились и мезозойские предки ныне живущих млекопитающих, в том
числе и человека. В любой момент раскопки,
которые проводятся в каком-нибудь отдаленном уголке планеты, могут
обнаружить еще одно из подобных "недостающих звеньев".
Мы можем взглянуть на основные факты, касающиеся размножения
млекопитающих, и под другим углом зрения. Млекопитающие -- это семейные
животные. А навык семейственности предполагает и новый вид преемственности,
передачу потомству опыта и знаний о мире. Сравните совершенно изолированную
жизнь одной особи у ящериц и жизнь, пусть самого низшего, из млекопитающих.
Жизненный опыт первой замыкается в круге индивидуального существования,
ориентированного на собственные цели и нужды. При этом никакой
преемственности между особями не создается. У вторых же опыт и умения
"схватываются" потомством у более зрелых особей.
Все млекопитающие, исключая те два вида, о которых мы упоминали, еще до
наступления нижнего эоцена вступили в стадию развития, когда младшие зависят
от старших и подражают им. Все молодые особи млекопитающих этого периода уже
более-менее умели повторять поведение взрослых животных. Они обладали
зачаточной обучаемостью. Все они как составляющую часть своего развития
получали материнскую заботу и непосредственно учились у своих родителей. Это
так же справедливо относительно гиены и носорога, как и в отношении собаки и
человека. Несмотря на огромные различия в обучаемости, сам факт этих
характерных способностей у таких разных существ неоспорим.
Вот так, по мере развития позвоночных животных, живородящие и
оберегающие свое потомство млекопитающие, а также воспитывающие и охраняющие
своих птенцов птицы стали новым этапом в развитии жизни на земле. Этот этап
-- возникновение популяций вдобавок к негибкому инстинктивному наследованию
и появление соответствующей нервной организации, необходимой для нового
механизма наследственности.
Все новшества, которые только возникали в развитии жизни, обычно имели
неприметное начало. Так, у двоякодышащей рыбы, обитавшей в заболоченном
озере во времена верхнего палеозоя, кровеносные сосуды были соединены с
дыхательным пузырем, и это помогало ей продержаться в период засухи. Эта
рыба выглядела бедным изгнанником из слишком переполненной и беспощадной
морской среды, где царили огромные акулы, панцирные рыбы и ракоскорпионы. Но
именно эта, поначалу узкая тропинка и вывела позвоночных к дальнейшему
господству на суше. И последующее потомство, которому удалось обзавестись
легкими, продолжало развивать и совершенствовать эти особенности.
Тот факт, что некоторые земноводные в верхнем палеозое утратили свою
"земноводность", заключая зародыш внутри скорлупы до самого момента
созревания потомства, может показать-
ся просто реакцией на те неблагоприятные условия, которые угрожали
головастику. Но именно это новшество подготовило триумфальное завоевание
суши мезозойскими рептилиями. Оно открыло новый, свободный и активный,
способ существования на суше, который освоили все рептильные животные.
И то, что древние живородящие млекопитающие обучали и подготавливали к
жизни свое потомство в худших, более сложных условиях, чем их соседи по
планете, которые тогда доминировали, принесло в наш мир способность
непрерывно и последовательно изучать и постигать его. Это совершенно новое
восприятие мира, все значение которого человек начинает осознавать только в
наши дни.
2
Многие виды млекопитающих появляются уже в эпоху эоцена. Эти виды имеют
множество различий в ту или иную сторону: одни развиваются как копытные
травоядные, другие прыгают и ползают по деревьям, некоторые возвращаются к
жизни в воде. Но все они непроизвольно применяли и развивали возможности
мозга -- инструмента, обладающего силой познания и обучения. Вот почему
кайнозой, эру цветковых растений, птиц и млекопитающих, можно с полным
основанием назвать эрой развития мозга.
В отложениях эоценового периода находят остатки эогиппусов, ранних
предшественников современной лошади, маленьких верблюдов, свиней, предков
тапиров, ежей, обезьян и лемуров, опоссумов, а также первых хищников. Все
они в той или иной степени являются предшественниками современных животных,
но у всех у них размеры головного мозга значительно меньше, чем у живущих
ныне родственных видов. К примеру, у древнего титанотерия, похожего на
современного носорога, объем головного мозга составлял всего одну десятую
часть в сравнении с мозгом носорога. Нельзя сказать, чтобы этот последний
отличался сколько-нибудь выдающимися способностями к развитию и обучению, но
все же он в десять раз наблюдательнее и смышленее, чем его предшественник. В
равной степени это справедливо по отношению ко всем отрядам и семействам
млекопитающих, доживших до наших дней. У всех кайнозойских млекопитающих под
влиянием неблагоприятной внешней среды происходил один, общий для всех
процесс -- у них увеличивался мозг.
Этот процесс коснулся всех типов млекопитающих. В каждом из современных
отрядов или семейств мозг любой особи, как правило, превышает размеры мозга
их эоценовых предков от шести до десяти раз.
Впрочем, природа эоцена демонстрирует нам и отдельные виды
растительноядных животных, которые не сохранились до наших дней. В их числе
-- уинтатерий и титанотерий. Все они были вытеснены более приспособленными
травоядными, по мере того как трава завоевывала все более обширные
пространства.
Травоядных преследовали целые стаи хищников, таких, как гигантские
волки. Некоторые из них были размером с медведя. Существовали уже и первые
представители семейства кошачьих. У одного из них, смилодона, маленького
свирепого существа, были мощные, острые, как нож, клыки. Первые, еще
небольшие, саблезубые тигры появились также в то время. Впоследствии они
развились в огромных мощных хищников.
В миоценовых отложениях на территории Америки представлено обширное
многообразие верблюдов: жирафовые верблюды с длинными шеями, газелеподобные
верблюды, ламы и настоящие верблюды. Северная Америка на протяжении почти
всей кайнозойской эры составляла единое целое с Азией и была открыта для
миграции азиатских животных. Когда же льды Великого ледникового периода, а
затем Берингов пролив разделили эти два континента, верблюды остались в
Старом Свете, а ламы -- в Новом.
Что же касается первых предков слонов, появившихся в эоцене, то своим
внешним видом они не отличались от других млекопитающих. Отличительная
черта, хобот, появился у слона лишь в миоцене, с течением времени становясь
все длиннее.
Миллионы поколений живых существ сменились с тех пор, как наша Земля
сделала свой первый оборот вокруг Солнца. Постепенно ее орбита, которая во
времена раннего эоцена представляла собой почти правильный круг, под
воздействием притяжения других планет приняла скорее эллипсовидную форму.
Ось ее вращения, которая наклонилась по отношению к плоскости орбиты, как
мачта яхты в штормовую погоду клонится к воде, незаметно, но все больше и с
каждым годом все значительнее меняла положение.
Для шарика в один сантиметр, который вращается на расстоянии 107 метров
вокруг огненного Солнца метрового диаметра, такие перемены не очень
существенны. К тому же, они были растянуты во времени на несколько миллионов
лет. Какому-нибудь бессмертному астроному с Нептуна, наблюдающему за Землей
век за веком, они показались бы и вовсе незаметными. Но для млекопитающих,
которыми изобиловал миоценовый мир Земли, эти изменения оказались в высшей
степени ощутимыми.
Век за веком зимы становились холоднее, суровее и продолжительнее в
сравнении с летом. А лето, в свою очередь, становилось короче. С каждым
новым столетием снега весной таяли чуть позже; ледники на северных горах
весной отступали на сантиметр, чтобы зимой продвинуться на два сантиметра
вперед, снова отступали на полсантиметра, чтобы затем опять продвинуться на
несколько сантиметров...
В палеонтологической летописи мы находим свидетельства о наступившем
исключительном похолодании. Уже в плиоцене на смену теплому пришел умеренный
климат, и многие теплолюбивые растения и животные, привыкшие к более мягким
условиям, отступили из широт с таким климатом к югу. Затем, постепенно, по
несколько сантиметров в год, ледник начал наступать и на эти области.
Таким образом, плейстоцен -- это эпоха с преобладающей арктической
фауной. Ее представители -- мускусный бык, мамонт, шерстистый носорог,
лемминг -- завоевывали новые области обитания вслед за продвижением ледника.
Наступление льдов коснулось всей планеты -- Северной Америки, Европы и
Азии. Повсюду все большие участки земли оказывались скрытыми под толщей
льда. Тысячи лет длилось это наступление, затем на несколько тысячелетий
ледник отступил, чтобы вновь продвинуться еще дальше.
Европа до балтийских берегов, Англия до Темзы, Северная Америка до
Новой Англии, а в центральной части -- и до Огайо, на протяжении долгих
веков находились под ледяным панцирем. Океаны лишились огромных объемов
воды, превратившейся в гигантские ледяные утесы. Это вызвало, в свою
очередь, изменения уровня моря во всемирном масштабе. Трансформировались
очертания морей и континентов, оголились пространные участки суши, которые в
настоящее время являются дном моря.
В наши дни мир все еще продолжает выходить из последнего периода
похолодания. Впрочем, повышение температуры происходит неравномерно. В
недавней истории случались, и еще будут случаться впредь, значительные
перепады температур. К примеру, две-три тысячи лет назад в Шотландии рос
болотный дуб на тех широтах, на которых сейчас не растет даже низкорослый
дуб. Нам неизвестно, будут ли подобные колебания в сторону более теплого
климата продолжаться и в ближайшем будущем.
И именно среди льдов и снегов ледникового периода мы впервые
встречаемся с существами, похожими на человека. Появление человека --
кульминация эры млекопитающих.
x x x
* Книга вторая. ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА *
Глава шестая. ПОЯВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕКА
1. Происхождение человека.2. Первые следы человекоподобных существ.3. Гейдельбергский человек
1
Происхождение человека и его отношение к другим животным было причиной
и предметом ожесточенных споров и противоречий, продолжавшихся последнюю
сотню лет. В ученой среде преобладает мнение, что человек произошел от более
примитивного существа, что у него и человекообразных обезьян -- шимпанзе,
орангутангов, горилл -- общий предок и что этот предок произошел от еще
более примитивных форм, от более раннего вида млекопитающих. Этот ряд можно
продолжить: общим предком для всех млекопитающих является рептилия, а та
произошла от амфибии, которая в свою очередь произошла от примитивной рыбы.
Эта родословная основана на сравнении анатомических признаков человека и
других позвоночных животных.
Еще одним подтверждением являются характерные стадии, которые проходит
эмбрион человека до своего рождения. В самом начале он напоминает рыбу, у
него есть жабры; его печень и сердце -- как у рыбы. Затем эмбрион проходит
фазы земноводного и рептилии, и только потом у него появляются черты низшего
млекопитающего. Какое-то время у него заметен хвост. Даже в своем
индивидуальном развитии эмбрион человека начинает не с человеческих черт.
Путь к человеческому облику он проходит постепенно. В то же время, по ряду
мелких несущественных теперь признаков -- скажем, по наличию и расположению
рудиментарного волосяного покрова на конечностях -- человек по-прежнему
похож на обезьяну.
Миллионы и миллионы лет понадобились для того, чтобы сформировался
облик человека, каким мы его знаем.
В начале этого пути было первое движение первой живой клетки среди
океанских просторов.
Автор этой книги придерживается естественнонаучной точки зрения на
происхождение человека. Он считает ее вполне обоснованной и доказанной. Но
не следует забывать о том, что теория происхождения человека от животного до
сих пор имеет непримиримых противников, в том числе среди многих
образованных и даже ученых людей.
Многие верующие не согласны с научным мнением, поскольку природа
человека, как им кажется, падшая (с библейской точки зрения) и не является
результатом долгого совершенствования (развития живых видов). Но задача
историка -- иметь дело не с тем, что кажется, а с тем, что есть на самом
деле. Ни одна из более-менее влиятельных церквей в настоящее время не
настаивает на буквальном и дословном толковании библейского текста, столь же
образного и иносказательного, как и любое другое поэтическое произведение. И
до тех пор, пока биология настаивает на животном происхождении человеческой
души, у науки и религии нет повода для противоречий в этом вопросе.
Нам следовало сделать это отступление, прежде чем мы продолжим тему о
происхождении человека. Автор излагает здесь то, что находит правильным, и
не считает нужным приводить возражения оппонентов, которые он полагает
необоснованными и которые невозможно проверить.
Что касается многих крупных млекопитающих, то вполне возможно
проследить, почти шаг за шагом, предшественников современных видов вплоть до
эоценового предка. Так обстоит дело, например, со слонами, верблюдами,
лошадьми. К настоящему времени найдено множество ископаемых остатков древних
видов, которые можно расположить в очень тесной последовательности друг за
другом. Но нужно признать, что с предками человека все выглядит иначе,
находки здесь случаются довольно редко и обычно бывают неполными. В вопросе
о происхождении человека еще достаточно пробелов, которые необходимо
заполнить.
В те дни, когда великий английский натуралист Чарлз Дарвин (1809--1882)
привлек внимание всего мира к этому вопросу в своей книге "Происхождение
человека", известные доисторические остатки человека были единичны и не
складывались в общую картину. Огромная пропасть, казалось, всегда будет
отделять человека от человекообразных обезьян, и "недостающее звено" стало
расхожим выражением в научных дискуссиях.
Лишь совсем недавно были найдены остатки доисторического существа,
которые, очевидно, помогут перебросить мостик от человека к его предкам.
Самая удивительная из этих находок -- череп, обнаруженный в Таунгсе в 1924
году, а также уникальная серия остатков синантропа, открытая возле Пекина.
По ряду признаков обе эти группы остатков принадлежали существам, по
своему развитию находившимся где-то посредине между современным человеком и
обезьяной. По строению зубов, черепной коробки, по посадке головы и
покатости лба эти черепа напоминают человеческие. Но, с другой стороны, их
нельзя отнести к какому-нибудь из известных типов доисторических людей.
Дарвина зачастую упрекают, при этом совершенно необоснованно, будто бы
согласно его учению предком человека является какая-то человекообразная
обезьяна, вроде шимпанзе, гориллы или орангутанга. Но в этом не больше
смысла, чем в утверждении, например, что я "произошел" от эскимоса или
готтентота одного со мной возраста или даже моложе.
Понимая нелепость подобного утверждения, другие заявляют, что у
человека и человекообразных обезьян один, общий и непосредственный предок.
Некоторые из таких "антропологов" пускаются в рассуждения о двойственном и
тройственном происхождении человека: у негроидов-де был гориллоподобный
предок, китайцы произошли от орангутанга, а у "белой" расы был общий предок
с шимпанзе. Именно шимпанзе, если верить этой бесподобной теории,-- младший
брат европейца, и если уж пускать кого-нибудь в круг лучших "нордических"
фамилий, так это его, а не более отдаленных негра или китайца. Это
совершенная нелепица, о которой мы упоминаем, чтобы больше к ней никогда не
возвращаться.
Прежде считалось, что предок человека, вероятно, обитал на дереве, но в
настоящее время те, кто достаточно сведущ в этом вопросе, больше склоняются
к мнению, что он вел наземный образ жизни и что существующие ныне
человекообразные обезьяны стали жить на деревьях лишь в ходе последующего
эволюционного развития.
Если поставить рядом скелет гориллы и человека, то их общее сходство
окажется настолько впечатляющим, что очень легко прийти к заключению:
человек произошел от общего с гориллой предка в результате увеличения объема
мозга и общего совершенствования. Однако если внимательней присмотреться к
существующим между ними различиям, они начинают выглядеть гораздо более
значительными. В последнее время особое внимание обращают на разницу в
строении ступни. Человек, шагая, опирается на пятку и пальцы ступни. Главной
опорой во время ходьбы является большой палец, именно на него падает главная
нагрузка, словно на рычаг. В этом можно убедиться, взглянув на влажные
отпечатки ступней, скажем, на полу в ванной. Там, где давление на ступню
слабее, отпечаток будет менее четким. Большой палец -- вот, поистине, глава
всей ступни.
Из всех обезьян, включая человекоподобных, единственной группой, у
которой строение ступни хоть в чем-то напоминает строение человеческой,
являются некоторые лемуры. Бабуин ступает на всю ступню и пальцы, причем
опорным является средний палец. И все три вида человекообразных обезьян при
ходьбе опираются на внешнюю сторону ступни -- совершенно иначе, чем это
делает человек.
Человекообразные обезьяны обитают в лесах, передвигаться по открытой
равнине им приходится лишь время от времени. У них нет тех ловкости и
проворства, которые помогают меньшим по размерам обезьянам все время
перепрыгивать с дерева на дерево, практически не опускаясь на землю. Но и
человекообразные обезьяны, как правило, значительную часть времени проводят
не на земле, а на деревьях. Самая тяжелая из всех человекообразных обезьян
-- горилла -- больше всех остальных вынуждена оставаться на земле. При
ходьбе горилла очень часто использует передние конечности, опираясь на
суставы пальцев. Это, конечно же, совершенно не похоже на то, как ходит по
земле человек. Кроме того, передние конечности человекообразной обезьяны, в
сравнении с руками человека, значительно длиннее.
Однако человек ходит уверенно и быстро, и это дает основание
предполагать, что на протяжении очень долгого времени, поколение за
поколением, основным способом передвижения предков человека была именно
ходьба. К тому же, человек не так уверенно чувствует себя на дереве, как
обезьяна. Он взбирается на дерево медленно и осторожно.
Естественно предположить, что общим предком человека и антропоидов, о
которых пойдет речь в дальнейшем, была жившая в начале кайнозойской эры
человекообразная обезьяна, которая вела преимущественно наземный образ
жизни, прячась от врагов не на деревьях, а за обломками скал, как нынешние
гибралтарские обезьяны. Это существо могло прекрасно лазить по деревьям,
держать различные предметы между большим и средним пальцем (как сейчас это
умеют делать японцы). Однако, в отличие от своего еще более дальнего
мезозойского предка, жившего на деревьях, предок человека окончательно
избрал средой своего обитания земную твердь.
Далее следует обратить внимание на тот факт, что у человека нет
врожденных способностей к плаванию. Ему приходится учиться плавать, а это
предполагает, что достаточно долгое время он проводил на суше, вдали от рек,
озер и морей. Вполне понятно теперь, почему эти существа так редко погибали
в воде и, как следствие, почему мы так редко находим их остатки среди
ископаемых окаменелостей.
Это связано с одним недостатком Летописи Окаменелостей: она имеет в
изобилии лишь сведения об обитателях водной среды или болот, а также о тех
существах, которым часто случалось тонуть. По тем же причинам, по которым
так редки и сравнительно недоступны окаменелые остатки предков млекопитающих
в мезозойских отложениях, у нас так мало следов предка человека среди
кайнозойских окаменелостей. Знания, которыми мы располагаем о доисторическом
человеке, были добыты почти исключительно из глубин тех пещер, в которых он
жил и в которых остались следы его пребывания.
До наступления суровых времен в плейстоцене предки человека жили
преимущественно в лесах или на открытых равнинах. Их тела после смерти
разлагались или становились пищей для других животных.
Более того, предки человека, как и нынешние человекообразные обезьяны,
вероятно, никогда не отличались многочисленностью. Они не были в этом
похожи, к примеру, на оленей или лошадей, которые собираются в большие стада
и могут быть представлены сотнями и тысячами особей, если не миллионами, в
каждом поколении. Великое множество этих травоядных тонет в реках или
оказывается в пасти у крокодила, гибнет в трясине у водопоя. Как следствие,
мы во множестве обнаруживаем их окаменелые остатки.
Человекообразные обезьяны передвигаются небольшими группами из
нескольких пар с детенышами. В поисках пищи они преодолевают значительные
расстояния, при этом отгоняя конкурентов из числа особей своего же
собственного вида. Зачастую это вообще существа, ведущие одиночный образ
жизни и занимающие определенную территорию. Едва ли общее количество
человекообразных обезьян на планете сейчас превышает несколько десятков
тысяч, а количество горилл определенно не превышает нескольких сотен. Так же
и в древности: поколения могли сменять поколения, не оставив ни одной
окаменелости.
Есть множество причин предполагать, что предок человека тоже был из
числа подобных немногочисленных человекообезьян*, кочевавших небольшими
стадами по значительным территориям. Десятки родственных видов существ,
живущих в подобных условиях, могли исчезнуть, оставив едва заметный след. И
шансы, что палеонтологи смогут обнаружить этот след, очень невелики.
Не стоит также забывать, что Летопись Окаменелостей еще не изучена до
конца и ее обстоятельное и подробное исследование впереди. Практически
только Западная Европа основательно исследована в этом отношении.
Неисследованными остаются
Речь идет об австралопитеках.
еще сотни отложений, в которых хранятся фрагменты или полные остатки
древнего человека и его предшественников. В Азии, в частности, в Индии или в
Африке могут быть сделаны самые неожиданные находки, которые прольют новый
свет на историю возникновения человека.
Человекообразные обезьяны и низшие обезьяны, по всей видимости,
выделились в разные группы уже в начале кайнозойской эры. Существовал также
ряд олигоценовых и миоценовых человекообразных обезьян, отношение которых
друг к другу и к человекообезьяне, о которой речь далее, еще нуждается в
более тщательном прояснении. В их числе можно назвать дриопитека, жившего в
миоценовом периоде. Его челюсть была очень похожа на человеческую.
Существовало несколько видов дриопитеков, и не исключено, что один из них
может быть в определенной связи с предком человека.
В северной Индии были найдены остатки ископаемых обезьян, у некоторых
из которых (рамапитека) отчетливо видны близкие к человеку признаки.
Олигоценовый проплиопитек, остатки которого обнаружены в Египте, также был
весьма любопытным существом. Это была маленькая человекообразная обезьяна
размером с кошку. Она вполне может быть непосредственным предшественником
современных человекообразных обезьян, а также иметь отношение к далеким
предкам человека.
Возможно, все эти животные, эти "предлюди", использовали каменные
орудия. Чарльз Дарвин сообщает о бабуинах, умевших раскалывать орехи,
разбивая их камнем, переворачивать камни палкой, охотясь за насекомыми, и
наносить удары жертве камнями и ветками. Шимпанзе может устраивать себе на
дереве гнездо, сгибая и переплетая ветви. Очевидно, подобными способностями
обладали и более древние предки этих обезьян. Поэтому возможно, что
склонность к использованию различных орудий была присуща уже нашим
мезозойским предкам, от которых мы и произошли.
Среди самых первых свидетельств о том, что в далеком прошлом жили
существа, более похожие на человека, чем нынешние человекообразные обезьяны,
были камни и кремневые осколки, грубо обтесанные до такой формы, чтобы их
можно было держать в руке*. Они, по всей видимости, использовались как руч-
Создателем этих орудий был самый древний представитель рода homo вид
homo habilis, человек умелый, возникший не менее 2 млн. лет назад.
ные топоры. Эти ранние каменные орудия ("эолиты") зачастую так просты и
так грубо обработаны, что долгое время ученые не могли прийти к общему
мнению -- имеют ли эти камни природное или все-таки искусственное
происхождение.
Самые ранние из эолитов геологи относят к эпохе плейстоцена, то есть ко
времени до первого ледникового периода. Они также встречались и на
протяжении всего первого ледникового периода.
Нам пока не удалось обнаружить ни костей, ни каких-либо других остатков
человекоподобных существ, живших полмиллиона лет назад в Европе или Америке,
которые могли пользоваться этими орудиями. Единственным исключением --
впрочем, весьма сомнительным -- является найденный в верхнеплиоценовых
песках Небраски коренной зуб, который, по мнению некоторых исследователей,
мог бы принадлежать обезьяночеловеку. Этому существу дали имя гесперопитек
(западная обезьяна), хотя сам зуб, очень сильно поврежденный, мог
принадлежать вовсе и не антропоиду, а какому-нибудь другому ископаемому
животному.
На острове Ява в породах, относящихся, как считается, к позднему
плиоцену или к началу первого ледникового периода в Европе и Америке, были
найдены разрозненные кости обезьяночеловека, который вполне мог быть творцом
этих каменных орудий. Среди обнаруженных остатков были верхняя часть черепа,
несколько зубов и бедренная кость. Судя по форме черепной коробки, объем
мозга был средним между мозгом шимпанзе и человека. Но бедренная кость
показывает, что этот антропоид мог ходить и бегать, как человек, и таким
образом свободно использовать свои руки. Это существо еще не было человеком,
но и не было живущей на деревьях обезьяной, как шимпанзе. Это была
прямоходящая обезьяна. Биологи дали ей имя питекантроп ("обезьяночеловек").
Еще более интересен пекинский синантроп -- анатомически он гораздо
ближе к человеку, чем к любой из обезьян. Это был антропоид. Теперь у нас
есть остатки уже нескольких особей синантропа. Пока что, правда, нет никаких
свидетельств того, что этот вид обезьяночеловека знал, что такое огонь, или
умел делать примитивные орудия. Синантропы и есть то "недостающее звено", на
отсутствие которого ссылались в прошлом веке оппоненты Дарвина.
В то время здесь обитали также мамонты, носороги, гигантские
гиппопотамы, гигантские бобры, бизоны, во множестве водились дикие лошади и
саблезубые тигры. О львах и обычных тиграх в то время в Европе, кажется,
ничего не известно, зато были медведи, волки, выдры, дикие кабаны. Вполне
возможно, что ранние антропоиды подбирали остатки добычи саблезубого тигра,
поедая то, что осталось от трапезы хищника.
Самый ранний из представителей рода homo, о котором упоминается в
Палеонтологической Летописи, известен лишь по сохранившемуся обломку
челюстной кости. Она была найдена в песчаном карьере возле Гейдельберга на
глубине восьмидесяти футов от поверхности*. Эта челюсть совсем не похожа на
ту, какой мы себе представляем челюсть человека. Однако она во всех
отношениях является человеческой, за исключением того, что у нее нет ни
малейшего признака подбородка. Она более массивная, чем у современного
человека, и слишком узкая для того, чтобы язык мог достаточно свободно
двигаться для членораздельной речи. И все же это не челюсть обезьяны -- ее
зубы вполне можно считать человеческими.
Владельца этой челюсти называют по-разному -- палеоантропом или
гейдельбергским человеком, в зависимости от того, как разные авторы
оценивают преобладание черт человека либо обезьяночеловека.
Он жил в мире, который был во многом похож на тот, в каком жил ранний
обезьяночеловек, создатель первых орудий. Отложения, в которых обнаружены
остатки гейдельбергского человека, показывают, что в то время жили слоны,
лошади, носороги, бизоны, львы. Саблезубый тигр уже был редкостью, но зато
львы широко распространились в Европе.
Каменные орудия того периода уже значительно опережали по качеству
изготовления известные нам орудия плиоцена. Они хорошо обработаны, но
непомерно велики, если судить о них по размерам ладони современного
человека.
У гейдельбергского человека, очевидно, было очень крупное тело и
большие мощные руки, судя по значительному размеру и массивности его
челюсти. Возможно, это было огромное, волосатое, совершенно не похожее на
современного человека существо.
После гейдельбергского человека Летопись Окаменелостей преподносит нам
множество остатков кремневых орудий, качество обработки которых постоянно
улучшается. От существ, изготовивших эти орудия, не осталось следов, как и
от дерева и шкур, которые они обрабатывали наряду с осколками скал. Все
сгнило, истлело без остатка, и всякий их след исчез бы с лица земли, если бы
не эти камни. У одного из этих камней очень своеобразная форма, напоминающая
ступню: один край камня полностью отбит мощным ударом, а второй тщательно
обработан.
Она принадлежала представителю вида homo erectus -- Человек
Прямоходящий, который произошел от человека умелого 1,6 млн. лет назад.
Археологи в настоящий момент различают среди каменных орудий скребки,
сверла, ножи, метательные орудия и т.п.
Развитие этой каменной техники шло теперь гораздо быстрее: за несколько
столетий форма ручного топора претерпевает значительные и весьма заметные
улучшения.
А затем наступил черед целой серии археологических открытий. Четвертый
ледниковый период достиг своего пика. Человек ушел в пещеры, и археологам
теперь значительно легче обнаружить и классифицировать остатки
доисторических людей. В Крапине, в Хорватии, в Неандертале возле
Дюссельдорфа найдены черепа и кости существа, которое определенно являлось
человеком. Homo neanderthalensis (которого еще называют homo antiquus --
человек древний) появляется около 50 000 лет назад*.
И по внешнему виду, и по поведению это уже настоящий человек. Большой
палец его руки еще не обрел той гибкости и не играл такой роли, как большой
палец современного человека. Осанка неандертальца была сутулой, он не мог
держать голову прямо, как человек, его лицу недоставало подбородка и скорее
всего он не обладал членораздельной речью. Эмаль и корни его зубов, а также
десны отличались от человеческих. Он был очень приземист. Одним словом,
неандерталец был мало похож на современного человека. Но он, бесспорно, уже
принадлежал к тому же биологическому виду, что и мы с вами. Его челюсть
настолько похожа на челюсть гейдельбергского человека, что можно
предположить: более тяжелый и неуклюжий гейдельбергский человек, живший за
тысячи и тысячи лет до него, был с ним одной крови и одного рода.
Первые неандертальцы появились около 300 тыс. лет назад и постепенно
вытеснили человека прямоходящего.
Глава седьмая. НЕАНДЕРТАЛЬЦЫ - ВЫМЕРШИЕ ЛЮДИ. (ранний палеолит)
1. Наша земля 50 000 лет назад.2. Как жил неандерталец.3. Последние палеолитические люди.4. Родезийский череп
1
Во времена третьего ледникового периода очертания Европы были
совершенно другими, не такими, как сейчас. Геологи указывают на различия в
положении суши, морей и береговой линии на карте, которую мы здесь приводим.
Обширные области к западу и северо-западу, покрытые сейчас водами Атлантики,
были тогда сушей, Северное море и Ирландское море -- речными долинами.
Ледяная шапка, покрывавшая оба полюса Земли, вытягивала из океанов огромные
массы воды, и уровень моря постоянно снижался, обнажая обширные участки
земли. В наше время они снова оказались под водой.
Средиземноморье тогда, вероятно, было обширной долиной, находившейся
ниже общего уровня моря. В самой долине располагались два внутренних моря,
отрезанных от океана сушей. Климат средиземноморского бассейна был,
очевидно, умеренно-холодным. Регион Сахары, расположенный к югу, был тогда
не пустыней с раскаленными камнями и песчаными барханами, а влажной и
плодородной местностью.
Между толщей ледника на севере и Средиземноморской долиной и Альпами на
юге простирался дикий тусклый край, климат которого менялся от сурового до
сравнительно мягкого, а с наступлением четвертого ледникового периода снова
стал жестче.
По этой дикой местности (европейской равнине наших дней) мигрировала
разнообразная фауна. Поначалу самыми распространенными были гиппопотамы,
носороги, мамонты и олени. Саблезубые тигры к тому времени уже почти
вымерли. Затем, с наступлением оледенения, гиппопотамы и другие теплолюбивые
животные перестали заходить так далеко на север, а саблезубые
тигры вымерли окончательно. Преобладающими видами стали мамонт,
шерстистый носорог, мускусный бык (овцебык), зубр и северный олень. А
растительность, характерная для умеренного климата, уступила место растениям
арктического типа.
Продвижение ледника на юг достигло максимума в четвертом ледниковом
периоде (около пятидесяти тысяч лет назад), а затем этот процесс снова пошел
на убыль.
В более раннем третьем ледниковом периоде небольшие группы первых
неандертальцев также кочевали по этой равнине, не оставляя за собой ничего,
что могло бы теперь свидетельствовать об их присутствии (кроме грубо
обтесанных первичных каменных орудий). Возможно, кроме неандертальцев, в те
времена жили еще и другие виды человекообразных обезьян, антропоидов,
которые могли пользоваться каменными орудиями. Об этом мы можем только
догадываться. Очевидно, у них было множество разнообразных деревянных
орудий. Изучая и используя различные куски дерева, они научились придавать
желаемую форму и камням. Но деревянные орудия не сохранились, и можно лишь
представить, какими они были и как использовались.
После того как погодные условия стали предельно неблагоприятными,
неандертальцы начали искать укрытия в пещерах и расщелинах скал. Похоже, к
тому времени они уже знали, как использовать огонь. Неандертальцы собирались
у открытого огня на равнинах, стараясь не удаляться слишком далеко от
источников воды. Однако они уже были достаточно разумны, чтобы
приспосабливаться к новым, более сложным условиям. Что же касается
обезьяноподобных людей, то, видимо, они не смогли выдержать испытаний
наступившего четвертого ледникового периода (самые грубые, плохо
обработанные орудия уже не встречались).
Не только человек искал укрытия в пещерах. В этот период встречались
пещерный лев, пещерный медведь, пещерная гиена. Человеку нужно было каким-то
образом выгонять этих животных из пещер и не пускать их обратно. Эффективным
средством нападения и защиты оказался огонь. Первые люди не заходили в
пещеры слишком глубоко, потому что не могли еще освещать свои жилища. Они
забирались вглубь ровно настолько, чтобы можно было укрыться от непогоды и
хранить запасы пищи. Возможно, они заграждали вход в пещеру тяжелыми
валунами. Единственным источником света, который помогал исследовать глубины
пещер, мог быть свет факелов.
На кого охотились неандертальцы?
Таких гигантских животных, как мамонт, пещерный медведь или даже
северный олень, было очень трудно убить оружием, которое было у
неандертальцев: деревянными копьями, палицами, острыми обломками кремня,
сохранившимися до наших дней.
По всей видимости, добычей неандертальцам служили более мелкие
животные, хотя при случае они, конечно же, ели и мясо крупных зверей. Мы
знаем, что неандертальцы частично съедали свою добычу там, где им удавалось
забить ее, а потом забирали с собой в пещеры крупные мозговые кости,
раскалывали их и ели. Среди разнообразного костного мусора на стоянках
неандертальцев почти не встречаются хребты или ребра крупных животных, но в
большом количестве -- расколотые или раздробленные мозговые кости.
Неандертальцы заворачивались в шкуры убитых животных. Возможно также,
что их женщины занимались выделкой этих шкур, работая каменными скребками.
Мы также знаем, что эти люди были правшами, как и современный человек,
потому что левая часть их мозга (которая отвечает за правую сторону тела)
больше, чем правая. Затылочные доли мозга неандертальцев, отвечающие за
зрение, осязание и общее состояние тела, были развиты достаточно хорошо, в
то время как лобные доли, которые связаны с мышлением и речью, были еще
относительно невелики. Мозг у неандертальца был не меньше нашего, но устроен
иначе.
Несомненно, мышление этих представителей вида homo было не похоже на
наше. И дело даже не в том, что они были проще или примитивнее нас.
Неандертальцы -- это совсем другая эволюционная линия. Вполне возможно, что
они совершенно не умели разговаривать или произносили отрывочные односложные
звуки. Определенно, у них не было ничего, что мы могли бы назвать связной
речью.
2
Огонь в те времена был настоящим сокровищем. Потеряв огонь, не так-то
просто было развести его заново. Когда большое пламя было не нужно, его
гасили, сгребая костер в одну кучу. Разводили огонь, скорее всего, ударяя
обломком железного колчедана о кремень над ворохом сухих листьев и травы. В
Англии вкрапления пирита и кремня встречаются рядом друг с другом там, где
соседствуют меловые породы и глины.
Женщины и дети должны были постоянно следить за костром, чтобы пламя не
погасло. Время от времени они уходили на поиски сухого валежника для
поддержания костра. Это занятие со временем переросло в обычай.
Единственным взрослым мужчиной в каждой группе неандертальцев был, по
всей видимости, старейшина. Кроме него были еще женщины, мальчики и девочки.
Но когда кто-то из подростков становился достаточно взрослым, чтобы вызывать
ревность
вожака, тот набрасывался на соперника и выгонял его из стада или же
убивал. Вместе с этими изгнанниками, возможно, уходил кто-то из женщин.
Какое-то время двое-трое молодых мужчин могли держаться вместе; встретив
другое племя, они пытались вы красть себе пару, после чего дрались за то,
кому она достанется. Когда вожаку переваливало за сорок, когда зубы
стирались и си лы оставляли его, кто-нибудь из молодых мужчин убивал старо
го вожака и начинал править вместо него. Для стариков не было места у
спасительного огня. Слабых и больных в те времена ждала одна участь --
смерть.
Чем питалось племя на стоянках?
Первобытных людей обычно изображают охотниками на мамонтов, медведей
или львов. Но в высшей степени сомнительно, чтобы первобытный дикарь мог
охотиться на животное крупнее зайца, кролика или крысы. Скорее кто-то
охотился на человека, чем он сам был охотником.
Первобытный дикарь был растениеядным и плотоядным одновременно. Он ел
лесные и земляные орехи, буковые орешки, съедобные каштаны, желуди. Он также
собирал дикие яблоки, груши, вишни, дикие сливы и терен, плоды шиповника,
рябины и боярышника, грибы; объедал почки, где они были покрупнее и мягче, а
также ел сочные мясистые корневища и подземные побеги различных растений.
При случае он не проходил мимо птичьих гнезд, забирая яйца и птенцов,
выковыривал соты и мед диких пчел. В пищу шли тритоны, лягушки и улитки. Ели
рыбу, живую и уснувшую, пресноводных моллюсков. Первобытный человек легко
ловил рыбу руками, запутывая ее в водорослях или же ныряя за ней. Более
крупных птиц или мелких зверей можно было поймать, подбив палкой или устроив
примитивные силки. Не отказывались эти люди и от змей, червей и раков, а
также от личинок различных насекомых и гусениц. Наиболее же лакомой и
питательной добычей, без сомнения, были кости, раздробленные и растертые в
порошок.
Первобытный человек не стал бы протестовать, если б на обед У него
оказалось мясо не первой свежести. Он постоянно искал и находил падаль; даже
полуразложившаяся, она все равно шла в пищу. Кстати, тяга к заплесневелым и
полузаплесневелым продуктам сохранилась по сей день.
В трудных условиях, движимый голодом, первобытный человек поедал своих
более слабых сородичей или больных детей, которым случалось оказаться
хромыми, уродливыми или плаксивыми.
Каким бы примитивным ни казался нам теперь первобытный человек, его
можно назвать самым передовым из всех животных, поскольку он представлял
наивысшую стадию развития животного царства.
Как бы не поступали со своими умершими более древние палеолитические
люди, есть основания предполагать, что поздние homo neanderthalensis делали
это по крайней мере с уважением к усопшему и сопровождали процесс
определенным обрядом. Один из наиболее известных обнаруженных скелетов
неандертальца принадлежит молодому человеку, тело которого, возможно, даже
намеренно было предано земле.
Скелет лежал в позе спящего. Голова и правое предплечье покоились на
нескольких кусках кремня, старательно уложенных наподобие подушки. Рядом с
головой лежал большой ручной топор, а вокруг было разбросано множество
обуглившихся расколотых бычьих костей, словно оставшихся после тризны.
По Европе неандертальцы бродили, устраивали стоянки у костра и умирали
на протяжении периода, растянувшегося на 100 000 лет или даже более того.
Продвигаясь все выше по эволюционной лестнице, эти люди совершенствовались,
напрягая свои ограниченные возможности. Но толстая черепная коробка словно
бы сковывала творческие силы мозга, и до самого своего конца неандерталец
так и остался низколобым, неразвитым существом.
Есть мнения ученых о том, что неандертальский тип человека, homo
neanderthalensis,-- это вымерший вид, который не смешивался с людьми
современного типа (homo sapiens). Однако многие другие ученые не разделяют
эту точку зрения. Некоторые доисторические черепа рассматриваются ими как
результат смешения неандертальцев с другими типами первобытных людей.
Совершенно ясно одно -- неандерталец находился на совершенно иной
эволюционной линии.
3
Когда голландцы открыли Тасманию, они обнаружили там изолированное от
остального мира племя, которое по уровню развития почти не отличалось от
человека времен нижнего палеолита. Тасманийцы не относились к тому же типу
людей, что и неандертальцы: это доказывает строение их черепных коробок,
шейных позвонков, зубов и челюстей. У них не было никакого родового сходства
с неандертальцами. Они относились к тому же виду, что и мы. Тасманийцы
представляли собой только неандерталоидную стадию развития в эволюции
человека современного типа. Нет сомнения, что на протяжении многих
тысячелетий (в течение которых только разрозненные группки неандертальцев
были человеческими существами в Европе) где-то в других регионах планеты
люди современного типа развивались параллельно с неандертальцами.
Тот уровень развития, который оказался пределом для неандертальцев, для
других был только стартовым, у тасманийпев же он сохранился в
первоначальном, неизменном виде. Оказавшись вдалеке от тех, с кем можно было
бы соперничать или у кого можно было бы учиться, живя в условиях, не
требующих постоянного напряжения сил, тасманийцы невольно оказались позади
всего остального человечества. Но даже на этих задворках цивилизации человек
не останавливался в своем развитии. Тасманийцы начала XIX столетия были
гораздо менее неуклюжими и неразвитыми, чем их первобытные сородичи.
4
Летом 1921 г. весьма интересная находка была обнаружена в одной из
пещер в местности Брокен-Хилл, в Южной Африке. Это был череп без нижней
челюсти и несколько костей нового вида homo (родезийского человека),
промежуточною между неандертальцем и homo sapiens. Череп лишь слегка
минерализовался; видимо, его владелец жил всего каких-то несколько тысяч лет
назад.
Найденное существо напоминало неандертальца. Но строение его тела не
имело специфических неандертальских характеристик. Черепная коробка, шея,
зубы и конечности родезийского человека почти не отличались от современных.
О строении его ладоней нам ничего не известно. Однако размеры верхней
челюсти и ее поверхность показывают, что нижняя челюсть была очень
массивной, а мощные надбровные дуги придавали их владельцу обезьяноподобный
вид.
Очевидно, это было человеческое существо с обезьяньим лицом. Оно вполне
могло протянуть до времени появления настоящего человека и даже существовать
параллельно с ним в Южной Африке. Не исключено, что люди того времени даже
пугали им своих маленьких детей.
В нескольких местах Южной Африки были также найдены останки людей так
называемого боскопского типа, очень древних, но насколько -- пока достоверно
не установлено. Черепа боскопских людей больше походили на черепа
современных бушменов, нежели на черепа каких-либо других, живущих теперь
народов. Не исключено, что это самые древние из известных нам человеческих
существ.
Черепа, найденные в Вадьяке (на Яве), незадолго до находки останков
питекантропа, вполне возможно, могут заполнить промежуток между родезийским
человеком и австралоидными аборигенами.
Глава восьмая. ЛЮДИ ПОСЛЕЛЕДНИКОВОЙ. ПАЛЕОЛИТИЧЕСКОЙ ЭПОХИ,
ПЕРВЫЕ ЛЮДИ СОВРЕМЕННОГО ТИПА. (поздний палеолит)
1. Появление человека современного типа.2. География мира в эпоху палеолита.3. Конец эпохи палеолита.4. Почему останки обезьяночеловека не найдены в Америке
1
Неандертальский тип человека преобладал в Европе по меньшей мере
несколько десятков тысяч лет. Только в период между 40 и 25 тысячами лет
назад, после того, как последнее оледенение сменилось более мягким климатом,
на европейскую сцену выходит новый тип человека. Очевидно, он и стал
причиной вымирания неандертальцев.
Развитие нового типа человека, вероятно, происходило в Южной Азии и
Африке, а может быть, в областях средиземноморского бассейна, оказавшихся
ныне под толщей воды. Эти пришельцы не переселились в Европу в прямом смысле
слова. Скорее, по мере того, как климат становился мягче, а земля
плодороднее, они следовали за миграцией привычных для них растений и
животных. Ледники отступали, и растительность становилась все обильней.
Этнологи, изучающие особенности народонаселения, относят этот новый тип
людей к тому же виду, к которому принадлежим и мы с вами,-- homo sapiens.
Анатомические признаки, строение черепа и рук этих людей были таким же, как
и у современного человека.
Нам известны два типа сохранившихся скелетов людей этого периода.
Первый из них принадлежит к кроманьонскому типу, второй -- к
гримальдийскому. Однако среди основной массы находок или совсем нет
человеческих костей, или они слишком разроз-
нены, чтобы можно было составить полное представление о физическом
облике их владельцев. В пещере Кро-Маньон (в Юго-Западной Франции) впервые
был обнаружен полный скелет человека современного типа.
Это были высокие люди с широкими открытыми лицами, удлиненными прямыми
носами, и, по сравнению с их предшественниками, с удивительно большим
объемом мозга. Так, мозг женщины, скелет которой был найден в пещере
Кро-Маньон, по своим размерам превосходил мозг современного среднего
мужчины. В той же пещере, кроме полного скелета женщины, был найден скелет
старика, фрагменты детского скелета и скелеты двух молодых людей. Также
найдены были кремниевые орудия и несколько раковин с просверленными
отверстиями, служивших, несомненно, украшениями.
В пещере Гримальди (на Итальянской Ривьере) были открыты еще два
скелета, тоже относящиеся к позднему палеолиту. Но они принадлежали к
совершенно иному типу с отчетливо негроидными характеристиками. По этим
признакам их, пожалуй, можно отнести к боскопскому типу людей, о которых уже
упоминалось.
Эти люди изгнали неандертальца из его пещер и из тех мест, где он брал
камень для своих орудий.
В отличие от большинства диких людей, которые, победив враждебное
племя, забирали себе его женщин, кроманьонцы, похоже, не имели ничего общего
с неандертальцами -- ни с мужчинами, ни с женщинами. Нет никаких следов
смешения между двумя типами этих людей, несмотря на то, что пришельцы тоже
использовали кремень и обосновывались на тех же местах, что и их
предшественники.
Нам ничего не известно о том, как на самом деле выглядели
неандертальцы. Похоже, что они казались новым людям крайне уродливыми;
возможно, поэтому и не происходило смешения. Исключительная волосатость,
обезьянья шея, нависшие сросшиеся брови и низкий лоб, сгорбленная
длиннорукая фигура не могли не действовать отталкивающе. Возможно, у него,
или у нее, был слишком свирепый нрав, не поддающийся укрощению.
Новые люди эпохи палеолита, пришедшие на смену неандертальцам, жили уже
в более мягких климатических условиях. Несмотря на то, что им случалось
занимать пещеры и другие убежища своих предшественников, кроманьонцы по
большей части предпочитали устраивать стоянки на открытой местности. Они
были охотниками, и их добычей уже могли быть мамонты, дикие лошади, а также
северные олени, бизоны и зубры.
Могли ли новые люди приручать или одомашнивать лошадей? Этот вопрос все
еще остается открытым.
Возможно, постепенно, шаг за шагом, столетие за столетием, они
научились этому. Во всяком случае, среди позднепалеолитических рисунков
встречаются изображения лошадей со знаками на голове, в которых можно узнать
уздечку. Но даже если новые люди и могли приручать лошадей, вряд ли они
могли на них ездить, или как-нибудь еще использовать в своей жизни. Они были
знакомы главным образом с диким пони, который не смог бы долго везти
взрослого человека. Еще менее вероятно, чтобы новые люди могли научиться
такому необычному делу, как использование молока в пищу. В любом случае,
даже если у них и были лошади, это было единственное животное, которое им
удалось приручить. Собак у новых людей не было, а коров или овец -- и
подавно.
Нам будет легче понять, насколько охотники позднего палеолита близки к
нам, если мы примем во внимание, что эти люди уже могли рисовать. А рисовали
они и в самом деле удивительно хорошо, хотя были дикарями во всех
отношениях, но дикарями с художественными способностями. Они рисовали
гораздо лучше, чем кто-либо из их преемников, вплоть до начала цивилизации.
Рисовали на скалах и на стенах пещер, когда-то отбитых у неандертальцев.
Не только рисунки могут рассказать о том, как жили эти люди. Сведения
об их быте, их обычаях и верованиях мы получаем также, изучая захоронения
той эпохи. Кроманьонцы хоронили своих умерших в земле, зачастую оставляя в
могилах украшения, оружие и пищу. Мы обнаруживаем здесь и остатки пигментов.
Очевидно, тела умерших разрисовывали перед погребением. Можно сделать вывод,
что и при жизни они разрисовывали свои тела.
Краска имела огромное значение в их жизни. Это были заядлые
рисовальщики. Они использовали черный, коричневый, красный, желтый и белый
пигменты, которые смогли выдержать испытание временем и непогодой. И по сей
день мы можем созерцать эти рисунки в их первозданной красе, например, в
пещерах и на поверхности скал в Испании и Франции.
Нельзя не заметить, как наскальные изображения и картины людей эпохи
раннего палеолита совершенствовались и усложнялись от века к веку. На самых
ранних стадиях эти рисунки примитивны, словно рисунки умных детей.
Четвероногие животные зачастую изображаются с одной передней и одной задней
ногой, как и сейчас их рисуют дети. Возможно, они начали рисовать именно
так, как начинают рисовать наши дети, просто черкая карандашом по бумаге.
Первобытный человек проводил острым краем кремня по гладкой стене
пещеры, и в образовавшейся путанице линий вдруг замечал знакомые очертания
или движения. Резьба по кости, кстати, такое же древнее занятие, как и
рисование.
Проходили века, на смену первым рисовальщикам пришли более умелые и
талантливые мастера. Их изображения зверей просто потрясают своим
правдоподобием и живостью. Но, даже находясь на вершине творческих
способностей, эти мастера продолжали рисовать только в профиль, как дети.
Перспектива или боковой ракурс были для них недоступны.
Одна из наиболее распространенных тем -- охота на мамонтов и на диких
лошадей. Среди пещерных рисунков, обнаруженных на севере Испании, мы видим
только изображения зверей и ни одной человеческой фигуры. Однако на востоке
Испании, где пещерная живопись датируется концом позднего палеолита, уже
можно обнаружить множество хорошо различимых человеческих силуэтов.
Новые люди делали и маленькие статуэтки из слоновой кости и мягкого
мыльного камня -- статита. Среди них -- знаменитые изображения
палеолитических "венер" (женских фигур с очень крупными формами). Они похожи
на современных бушменок.
Первые скульптурные изображения человеческих форм были грубыми, почти
карикатурными. Их авторам не удавалось достоверно передать особенности
человеческой фигуры. Здесь их работы значительно уступали в выразительности
и правдоподобии фигурам животных.
Но со временем резные изображения становятся менее грубыми и куда более
изящными. Одна маленькая резная фигурка, например, изображает голову девушки
со сложной прической.
На более поздних стадиях развития люди эпохи палеолита научились
покрывать резьбой поверхность костей и оленьих рогов. На одном из таких
палеолитических шедевров резьба расположена по поверхности кости так, что
увидеть все резные фигуры можно только рассматривая рог со всех сторон.
Были также найдены фигурки, вылепленные из глины, хотя люди эпохи
палеолита еще не научились гончарному делу.
Многие из этих изображений были выполнены в неосвещенных глубинах
пещер. Даже добраться до них порой бывает очень сложно. Художники во время
работы, должно быть, пользовались примитивными светильниками. И в самом
деле, были найдены неглубокие плошки из песчаника, в которых сгорал
вытопленный жир. Возможно, увидеть эти рисунки в глубине пещер можно было
только во время каких-то особых обрядов. Впрочем, для каких именно
обстоятельств предназначались эти пещерные картины, сейчас можно только
догадываться.
На юге и востоке Испании преобладают наскальные изображения, которые
можно видеть при свете дня у самого входа в пещеру.
Археологи выделяют три основные стадии развития людей современного
типа, населявших Европу.
Самая ранняя стадия, которую выделяют специалисты, называется
ориньякской (от названия пещеры в местности Ориньяк во Франции). Она
характеризуется высоким уровнем изготовления кремниевых орудий, а также
быстрым развитием художественных способностей людей, в частности, к
наскальной живописи и изготовлению костяных фигурок. Самые известные из
пещер, покрытых рисунками, относят к концу первого из трех периодов позднего
палеолита.
Вторую стадию называют солютрейской (от пещеры Солютрэ во Франции).
Она, прежде всего, характеризуется качеством и даже неким изяществом
обработки каменных орудий. Их непревзойденные, острые как бритва, лезвия
можно сравнить только с самыми лучшими из неолитических орудий. Они, конечно
же, оставались неотшлифованными, но лучшие их образцы были такие же тонкие,
как и стальные лезвия, и почти такие же острые.
Затем, наконец, наступает мадленская стадия (от пещеры Ла Мадлен),
отмеченная сокращением численности диких лошадей, северных оленей и
появлением в Европе благородного оленя. Каменные орудия становятся меньше;
наряду с ними широко используются костяные гарпуны, наконечники копий, иглы
и т. д.
Охотники третьей и последней стадии позднего палеолита научились
восполнять убывающие запасы пищи с помощью рыбной ловли. Искусство этого
периода характеризуется нанесением на кость глубокой резьбы в виде узоров и
человеческих фигур. Именно к этому периоду относятся покрытые сплошной
резьбой крупные костяные валики, с помощью которых, как предполагается,
древние мастера оставляли разноцветные оттиски на коже.
Отдельные образцы резьбы по кости являются поистине непревзойденными по
художественной манере и тонкости работы.
Каждый из этих периодов, вероятно, продолжался четыре-пять и более
тысяч лет, то есть вдвое дольше, чем от начала христианской эры до наших
дней. Более того, содержание этих периодов устанавливается, главным образом,
на основе находок, сделанных во Франции и на севере Испании. Но если
перенестись на юг Испании, в Италию и Северную Африку, то следы этих культур
теряются. На юге существовал другой тип жизни, были другая пища и другие
орудия труда.
В конце концов, сами условия существования, похоже, обернулись против
этих палеолитических племен охотников, подведя черту под их столь длительным
процветанием в Европе. Они попросту исчезли. Новые племена пришли им на
смену с юга и с востока. Эти последние, судя по всему, принесли с собой лук
и стрелы. Они уже сумели одомашнить животных и обрабатывали землю.
Новый образ жизни, неолитический, распространялся в Европе. А племенам
охотников пришлось оставить европейскую
арену. Если говорить в целом, у этих людей были незаурядные
способности. Но велики были и их недостатки. Огромный отрыв от
неандертальских предшественников, как и художественный дар, не должны
заслонять от нас весьма очевидную ограниченность этих людей. Каким бы
развитым ни было их мышление, оно было узким и весьма специфично
направленным. Впечатление, которое оставляют рисунки и резьба, очень велико,
но было бы ошибкой считать, будто бы это умение появилось внезапно в нашем
мире, или же было отличительной чертой только одного периода.
Многочисленные племена охотников на северного оленя безраздельно
господствовали в Западной Европе в десять раз дольше, чем продолжается эпоха
от начала христианской эры до наших дней. Их жизнь была очень тесно связана
с животными. Но, похоже, им так и не удалось сблизиться ни с одним животным,
за исключением, может быть, только лошади. Они не смогли приручить собаку. У
них вообще не было никаких домашних животных. Они только выслеживали и
преследовали, убивали и съедали.
Свою еду эти люди, по всей видимости, не готовили. Они могли ее жарить
на костре или печь в углях, но и только. Для более сложного приготовления
пищи у них не было необходимой утвари, несмотря на то, что глина была в
буквальном смысле у них под ногами. Они умели лепить из этой глины фигурки,
но у них не было никаких гончарных изделий, никакой глиняной посуды. Их
очень качественные кремниевые инструменты отличались значительным
разнообразием, но они так и не додумались строить жилища из теса или хотя бы
временные укрытия от непогоды. Они также не додумались приделать черенок к
топору, что помогло бы им лучше и быстрее обрабатывать дерево.
Есть предположение, что черточки на некоторых рисунках животных
означают нечто вроде изгороди из жердей, где могли держать мамонтов. Однако
эти черточки могли быть дорисованы уже в позднее время.
Никакого земледелия, выращивания злаков или овощей в ту эпоху также не
существовало.
Женщины были, вероятно, меньшего роста, чем мужчины. Судя по ранним
статуэткам, они были исключительно толстыми. Их откармливали, чтобы выгоднее
выдать замуж. Не исключено, что также поступали и с женщинами каменного
века. Ниже мужчин они были, очевидно, потому, что начинали вынашивать детей
еще до того, как могли полностью сложиться физически. Женщина в примитивном
обществе всегда находилась в подчиненном положении.
Одеждой для людей позднего палеолита, если у них вообще была одежда,
служили выделанные шкуры животных. Они обрабатывали шкуры с большим умением,
и появившиеся к концу
палеолита каменные иглы, несомненно, использовались для сшивания
отдельных кусков кожи или шкур.
Можно смело предположить, что эти шкуры раскрашивались в разные цвета и
вполне возможно, что на них наносился узор с помощью костяных валиков. Но в
эти одежды можно было разве что заворачиваться: до сих пор не найдено даже
отдаленного подобия застежек или крючков. Использовать траву или другой
волокнистый материал для изготовления ткани эти люди также не научились. На
их статуэтках нет никакой одежды.
Охотники обитали на открытых степных пространствах приблизительно
двадцать тысяч лет или около того, т. е. примерно в десять раз дольше, чем
длится христианская эра. Конец привычному для них образу жизни, очевидно,
положил начавшийся рост лесов в Европе, когда климат стал меняться в сторону
теплого и влажного. Вслед за этим сократилась численность северных оленей и
диких лошадей. И, как результат, в Европе появилась новая культура,
продовольственные ресурсы которой были обильнее и разнообразнее, поселения
людей надежнее и долговечнее. Сама социальная структура новых племен,
по-видимому, была более обширной и сложной. Охотники на северных оленей были
поставлены перед выбором: или научиться жить no-новому или исчезнуть.
Для нас очень важно помнить, насколько география той эпохи отличалась
от современной. Это обстоятельство часто упускают из вида, когда речь идет о
культуре позднего палеолита.
Охотники на северного оленя жили на самом краю обитаемого мира, и их
образ жизни неизбежно несет на себе отпечаток существования в пограничных
условиях. Они населяли холодное северное плоскогорье, а к югу и к западу от
них лежали по-настоящему цветущие земли.
Главная арена, на которой развивалась история человечества двадцать
тысяч лет назад, лежала на юг от франко-испанского региона. Люди, населявшие
большую часть Испании и Северную Африку, принадлежали к иной культуре. Эту
культуру называют капской (от названия местности в Тунисе). Она развивалась
параллельно с ориньякской, солютрейской и мадленской, а не являлась их
продолжением.
Эту культуру отличали многие черты и, прежде всего,-- более сложное и
совершенное социальное устройство племен. Возможно, капской культуре
недостает той художественной силы, которую мы наблюдаем в палеолитическом
искусстве северных племен, но она тоже оставила значительное число рисунков,
изобра-
жаюших различные стороны деятельности человека. Это, в большинстве
случаев, наскальные изображения, которые по своему характеру и исполнению
напоминают рисунки древних и современных бушменов из Южной Африки. Капские
изображения были также найдены и в Италии.
Жизнь, отраженная в капском искусстве,-- это жизнь в более легких,
более приемлемых климатических условиях, чем жизнь северных охотников. На
этих рисунках нет северного оленя, медведя или бизона, но есть обычный олень
и дикий бык, появляются также и изображения носорога, дикого осла, козерога.
Мужчины изображены с луком, на их теле нет одежды. Большинство женских фигур
изображено в юбках. Очень часто встречается орнамент, изображающий перья.
Одна из сцен показывает охоту на кабана, другая -- выкуривание роя диких
пчел. Группки человеческих фигурок, вероятно, обозначают ритуальный танец.
Встречаются фигурки людей, лица и плечи которых покрыты масками,
изображающими животных.
Следует обратить внимание на любопытную склонность первобытных
художников изображать человеческие фигуры в несколько искаженном виде, в то
время, как животные представлены вполне узнаваемо и правдоподобно, без
искажений. Талия у человека всегда вытянута и словно стянута с боков, ноги
зачастую непомерно длинные. В более поздних рисунках эти условности
переходят почти в схематическое изображение человека. Картины перестают быть
картинами и становятся знаками.
Около двенадцати тысяч лет назад (по мере продвижения лесов и изменения
фауны) охота перестала быть основным занятием человека в Европе.
Изменившиеся условия часто приносили с собой и новые болезни. Возможно, в
доисторические времена случались целые эпидемии. Во Франции, например, мы
наблюдаем серьезный разрыв, перед тем, как эта местность была вновь
заселена.
На юге Европы обнаружено множество камней-голышей, на которых
несколькими мазками кисти схематически изображаются человек и животные. У
многих австралийских племен до сих пор существуют подобные этим
разрисованные камешки, которые называют "камни души". Предполагается, что в
них переселяется душа после смерти или какие-то из качеств умершего
продолжают оставаться в этих камнях.
Новый народ был смуглым, темноволосым, с тонкими чертами лица. Люди эти
были первыми из переселившихся в Европу представителей средиземноморской,
или иберийской, этнической
общности, которая и сейчас является преобладающей на юге Европы. Общины
двигались на север вместе с продвижением лесов, которые занимали место
степей.
Европейский континент постепенно приобретал знакомые нам географические
очертания. Ландшафт Европы, климат, растительный и животный мир с каждым
столетием становились все более похожими на современные. Наиболее
распространенными животными в Европе в то время были королевский олень и
большой бык. Мамонт и мускусный бык (арктические виды овцебыка) к тому
времени уже исчезли. Большой бык, или зубр, в настоящее время вымерший, еще
встречался в германских лесах вплоть до времен Римской империи, а возможно,
и значительно позже. Его так и не удалось одомашнить. Современный домашний
скот появился в Европе значительно позже и в другом регионе. Кстати, большой
бык был поистине большим, он достигал почти трех метров, не уступая по
величие слону.
На Балканском полуострове в то время водились львы, которые сохранились
там до 1000 или 1200 гг. до н.э. Львы, встречавшиеся в Вюртемберге и на юге
Германии, были вдвое крупнее современного льва. Юг России и Центральная Азия
были покрыты густыми лесами, а в Месопотамии и Сирии обитали слоны. Фауна
Алжира по своему характеру была такой же, как и в тропической Африке.
До этих пор человек не заходил в Европу севернее Британских островов
или Балтийского моря. Но в новых условиях Скандинавский полуостров и
обширные пространства на территории теперешней России стали вполне
пригодными для жизни человека. В Швеции и Норвегии нет палеолитических
останков. Человек, впервые вступивший в эти края, уже находился на
неолитической стадии общественного развития.
У нас нет сколько-нибудь убедительных подтверждений тому, что человек
мог появиться в Америке до конца эпохи плейстоцена.
Смягчение климата, которое позволило охотникам на северных оленей
мигрировать на открывшиеся пространства России и Сибири (одновременно с
продвижением в Европу неолитических племен), также позволило им перейти по
узкому перешейку, ныне затопленному водами Берингова пролива.
А далее, столетие за столетием, люди в Америке продвигались все дальше
к югу. Когда они достигли Южной Америки, там еще в изобилии водились такие
животные, как гигантский ленивец-мегатерий, глиптодонт, уже вымершие в
остальном мире. Глиптодонт -- южноамериканский броненосец -- достигал
поистине
гигантских размеров. Говорят, что однажды во время раскопок был найден
скелет человека, погребенный под его огромным, похожим на черепаховый,
панцирем.
Все останки человека, найденные в Америке, имеют явное отношение к
американским индейцам. До этого, по всей вероятности, в Америке не было
никаких обитателей, относящихся к обезьянолюдям или предкам человека.
Когда человек пришел в Америку, он уже был полностью сформировавшимся
как "homo sapiens". Старый Свет был колыбелью всех предков современного
человека. Где-то между Южной Америкой, Ост-Индией и Средиземноморьем люди
прокладывали свои пути в будущее, пока равнины превращались в горы, леса
становились пустынями, а пустыни снова сменялись лесами.
Возможно, на месте зарождения человека теперь плещутся волны Индийского
океана. Повторим еще раз, что наши знания о человеке эпохи палеолита очень
ограничены и фрагментарны, сводятся они главным образом к тому материалу,
который ныне доступен, то есть -- к европейскому материку. Решающая стадия
формирования современного человека происходила во времена, когда
неандертальцы блуждали по Европе, и в местах, которые еще точно не
установлены и, возможно, теперь недоступны для наших исследований.
Глава девятая. ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ НЕОЛИТА В ЕВРОПЕ
1. Начало эпохи цивилизации.2. Истоки неолитической культуры.3. Повседневная жизнь при неолите.4. Примитивная торговля.5. Затопление Средиземноморской долины
1
Неолитическая фаза в истории человечества началась в Европе около
10--12 тысяч лет назад. Но, возможно, на юго-востоке Европы это произошло на
несколько тысяч лет раньше. Люди эпохи неолита постепенно заселяли Европу с
юга и юго-востока, по мере того как уменьшались стада северных оленей, а на
смену открытым степям приходили леса и условия жизни в целом начинали
напоминать современные.
Среди характеристик неолитической стадии развития человека можно
выделить следующие:
1) Умение изготавливать орудия из шлифованного камня. Особенно
необходимо отметить появление каменного топора на деревянном черенке.
Впоследствии его чаше использовали для обработки дерева, а не как оружие. В
изобилии появляются также наконечники для стрел. Несмотря на все более
широкое применение шлифованных орудий, в огромных количествах продолжают
встречаться и орудия из нешлифованного камня, хотя технология их
изготовления в неолите уже претерпевает значительные изменения по сравнению
с палеолитом.
2) Появление зачатков земледелия и использование растений и семян.
Однако есть много свидетельств того, что именно охота была основным способом
добывания пищи в начале неолита. Человек эпохи неолита не сразу взялся
выращивать злаки для употребления их в пищу. Сначала он собирал колоски
самосева или скорее всего женщины собирали дикие злаки, пока мужчины были
заняты охотой. Затем уже люди сами стали высевать семена. И только потом
появился мужчина-земледелец.
3) Появление гончарных изделий и нового способа приготовления пиши. С
этой поры в Европе лошадей уже больше не ели.
4) Одомашнивание животных. Сначала человек эпохи неолита приручил
собаку. Затем были одомашнены корова, овца, коза и свинья. Из охотника
человек превратился в пастуха стад, которые он когда-то преследовал.
5) Появление плетения и ткачества.
Человек эпохи неолита, вероятно, "мигрировал" в Европу так же, как до
него мигрировали охотники на северных оленей. Столетие за столетием,
поколение за поколением по мере изменения климата люди эпохи неолита
следовали за распространяющимися привычными для них растениями и животными,
которые служили основой их питания. Эти люди не были "кочевниками". Кочевому
образу жизни, как и цивилизации в целом, еще предстояло сложиться. Кочевые
племена -- это явление недавнее, представляющее собой достаточно высокий
уровень социальной организации.
Сейчас мы не можем достаточно четко определить, в какой степени
обитатели Европы эпохи неолита состояли из пришлых племен и насколько их
навыки могли быть развиты или заимствованы потомками охотников и рыбаков
позднего палеолита. Возможно, охотники на северных оленей ушли из этих мест,
а носители капской культуры частично сформировали свой способ существования
и частично заимствовали его у более развитых народов востока и юга.
К какому бы выводу мы ни пришли, мы можем с уверенностью сказать, что в
дальнейшем уже не было разрывов, не было исчезновения одного типа людей и
замещения его другим типом. Были вторжения, завоевания, интенсивные
переселения и смешения разных народов, но человеческие расы в целом
продолжали обустраиваться и адаптироваться в тех регионах, которые они
заселили в начале эпохи неолита.
Обитатели Европы эпохи неолита -- это представители европеоидной расы,
предшественники нынешних европейцев. Возможно, они были более смуглыми, чем
их потомки,-- достоверных сведений об этом у нас нет. Но в преемственности
культур уже нет существенных разрывов, начиная от их времени и заканчивая
новой эпохой -- эпохой угля и паровых машин, начавшейся в XVIII веке.
Понадобилось еще не одно столетие, прежде чем в неолитических
орнаментах на кости наряду с янтарем и агатом начало встречаться золото --
вероятно, первый из известных человеку металлов. Доисторические находки в
Ирландии особенно богаты изделиями из золота. Наверное, около шести или семи
тысяч лет назад в некоторых районах уже началось использование меди.
Инструментам, изготовленным из металла, придавали форму привычных
каменных орудий. Расплавленную медь заливали в формы, сделанные по образцу
уже существовавших каменных. Возможно, сначала люди собирали самородную медь
и придавали самородкам желаемую форму. Такую медь по-прежнему находят в
Италии, Венгрии, Корнуолле и многих других местах. Но чистая медь в качестве
материала для орудий уступала кремню: она не держит формы. Медь же с
примесью олова (до одной десятой олова) оказалась гораздо тверже. Позже --
не будем здесь детализировать, насколько позже -- человек научился
выплавлять медь из руды.
В Китае, в Корнуолле и в других местах медная руда и оловянный камень
-- касситерит -- зачастую находятся в одной рудной жиле. В Венгрии за олово
принимают сурьму, так что, вероятно, не столько умение, сколько случай да
еще нечистая руда помогли древним литейщикам натолкнуться на способ
изготовления бронзы -- сплава меди и олова.
Этот новый материал, значительно более твердый, куда больше подходил
для изготовления различных изделий, чем мягкая медь. Смесь меди и олова к
тому же лучше поддается плавке. Орудия из так называемой "чистой" меди
обычно содержат в материале незначительную часть олова. О существовании
оловянных орудий вообще ничего не известно. Вполне возможно, что олово как
отдельный металл было неизвестно раннему человеку. Слиток олова был
обнаружен в одном из неолитических раскопов в Швейцарии. Предметом импорта
олово стало в Египте при XVII династии. Есть в очень небольшом количестве
олово микенского периода, есть также оловянные предметы (правда, значительно
более поздние) кавказского происхождения.
В древности с трудом отличали олово от сурьмы. Значительная часть,
например, кипрской бронзы содержит сурьму. В Испании была обнаружена
плавильня для меди, относящаяся еще к доисторическим временам. А материалы
для литья бронзы были найдены уже во многих местах.
В конце концов около трех тысяч лет назад в Европе (и несколько раньше
в Малой Азии) человек начал плавить железо. Оно было известно людям задолго
до этого времени, но то было метеоритное железо. Как известно, метеориты
представляют собой главным образом сплав железа и никеля.
Железо было редким металлом и использовалось для украшений или в
магических целях. Но как только человек научился плавить руду, ему уже не
составило труда выплавить и железо. Для этого древние мастера задували
воздух в печь с горящим древесным углем, а затем расплавленному металлу
придавали желаемую форму. Дальнейшая обработка шла путем нагревания и ковки.
Поначалу железо производили в очень небольших количествах. Но уже само
появление железа произвело революцию в изготовлении орудий труда и оружия.
Впрочем, это мало отразилось на общем образе жизни человека и его окружении.
Повседневная жизнь оседлых неолитических племен 10 000 лет назад мало чем
отличалась от жизни крестьян в каких-нибудь отдаленных уголках Европы еще в
начале XVIII века.
Обычно принято говорить о каменном веке, бронзовом веке и железном веке
в Европе. Но было бы намного точнее (если принимать во внимание различную
длительность и значение) расположить эти периоды таким образом:
1) эпоха раннего палеолита (очень длительный период в истории
человечества);
2) эпоха позднего палеолита (гораздо менее продолжительная, чем
предыдущая);
3) эпоха земледелия (с момента заселения Европы предками
земледельческих народов). Она началась около 10--12 тысяч лет назад (неолит
был ее первой стадией) и продолжается по сей день.
Как мы уже сказали, нам пока не известно, в каком именно регионе предки
смуглокожих племен, заселивших Европу, прошли свой путь от палеолитической
стадии развития до неолита. Возможно, это было где-то на территории
Юго-Западной Азии или же на землях, в настоящее время затопленных
Средиземным морем или Индийским океаном. Пока неандертальцы все еще
преодолевали трудности своей суровой жизни в ледниковой Европе, для предков
более поздних европейцев их поздний палеолит также не прошел бесследно.
В то время как тысячелетие за тысячелетием охотники на северных оленей
обитали в достаточно сложных для них условиях степей Франции, Германии и
Испании, другие народы, более одаренные и умелые, жившие на юго-западе,
осваивали земледелие, совершенствовали орудия труда, приручали собак и
одомашнивали коров. Когда климат на севере континента смягчился, а в их
широтах стал более похож на экваториальный, они двинулись на север.
Для нас по-прежнему закрыты ранние главы истории человечества. Ясно
одно: двенадцать тысяч лет назад, или около того, (в нашем распоряжении лишь
очень приблизительная хронология) неолитические племена были рассеяны по
Европе, Северной Африке и Азии. По уровню развития они напоминали
полинезийских островитян прошлого века, но в современном им мире они были
самыми развитыми народами.
Будет интересным вкратце рассказать о том, как жили неолитические
племена до появления металла. Для этого мы можем воспользоваться материалами
из разных источников. После неолитических стоянок осталось множество
хозяйственных остатков, которые в некоторых местах (к примеру, на побережье
Дании) образуют целые холмы. Эти отходы хозяйственной деятельности в среде
археологов принято называть "кухонными кучами" или "свалками первобытного
человека".
Некоторых своих покойников (не простолюдинов) они хоронили с особой
заботой и вниманием, насыпая огромные могильные холмы над их усыпальницами.
Эти холмы до сих пор составляют характерную черту многих пейзажей в Европе,
Индии и Америке. Одновременно с такими погребальными холмами (хотя,
возможно, без всякой прямой связи с ними) устанавливались и огромные
обелиски из каменных блоков (так называемые мегалиты) поодиночке или целыми
группами. Наиболее известные из них -- это Стоунхендж в Уилтшире и Карнак в
Бретани.
Новые и очень интересные сведения о жизни в эпоху неолита были получены
в результате одной необычной находки в Швейцарии. Зима 1854 года выдалась
исключительно холодной, и вода в одном из озер опустилась до небывалого
уровня. При этом на дне озера показались остатки доисторического свайного
поселка, существовавшего здесь в эпоху неолита и раннего бронзового века.
Такие дома, стоящие на сваях среди воды, и до настоящего времени
встречаются, к примеру, на острове Целебес и в некоторых других местах. В
обнаруженном швейцарском поселении сохранились не только сами сваи и
перекрытия деревянных настилов, но и огромное множество деревянных,
костяных, каменных и глиняных предметов домашнего обихода: инструментов,
утвари, орудий, а также украшений, окаменелых остатков пищи и т. д. Все это
сохранилось в торфяных отложениях под основанием этого поселка. Были найдены
даже остатки одежды и сетей.
Подобные свайные поселения существовали, например, в Шотландии и в
Ирландии. Хорошо известны находки в Гластонбери, в Сомерсетшире. В Ирландии
свайные поселения существовали от доисторических времен вплоть до XVIII в.
Такие поселения на воде было значительно легче оборонять (к тому же, жилые
дома, построенные над проточной водой, имели свое преимущество и с
санитарной точки зрения).
Возможно, неолитические свайные поселения, найденные в Швейцарии,
служили пристанищем не для крупных общин, уже существовавших в то время, а
были домами небольших патриархальных семейных групп. В других же местах, на
плодородных почвах,
на открытых пространствах, уже, вероятно, располагались более крупные
поселения с большим количеством домов. Следы существования такой крупной
общины, состоявшей из нескольких семей, сохранились в Англии, в Уилтшире. К
примеру, остатки каменного круга в Авенбери, возле кургана Силбери, одно
время были "самыми примечательными мегалитическими руинами в Европе".
Они состояли из двух кругов каменных блоков, окруженных внешним, более
широким кругом и рвом. Целиком это сооружение занимало территорию в двадцать
восемь с половиною акров. Две выложенные камнем дороги, каждая в полторы
мили длиной, пролегали на запад и на юг от Силбери Хилл (наибольшего
рукотворного могильного холма в Англии). Размеры этого культового сооружения
указывают на объединенные усилия и интерес значительного числа людей. Вполне
возможно, что люди (обычно рассеянные на обширных территориях на западе, юге
и в центре Англии) собирались на некое подобие ярмарок. Всей общиной, рука
об руку они трудились, насыпая курганы и устанавливая каменные монолиты, в
то время как жители швейцарских свайных поселений, по всей вероятности,
обитали в горных поселках, которые были практически изолированы друг от
друга.
Уровень знаний и умений жителей свайных поселков был значительно выше,
и жили они, очевидно, в более позднее время, чем люди раннего неолита,
которые оставили после себя "кухонные кучи" в Дании и Шотландии. Их
поселения можно датировать 10 000 годом до н. э. или ранее. Свайные поселки,
очевидно, были обитаемы с 4 000 -- 5 000 гг. до н. э. приблизительно и почти
до исторических времен.
Племена создателей "кухонных куч" были наиболее варварскими среди
неолитических племен. Их каменные топоры были грубо обработанными, у них не
было домашних животных, кроме собаки. В это же время жители озерных
поселений обзавелись не только небольшими собаками, но и коровами, козами,
овцами. Позднее, уже ближе к бронзовому веку, у них появились свиньи. Среди
костного мусора, оставшегося после их поселений, преобладают останки коров и
коз. Учитывая особенности местности и климатические условия, можно
предположить, что зимой животных тоже держали в свайных помещениях, где
находились еще и хранилища с кормом для скота на зиму. Не исключено, что
животные жили с людьми под одной крышей.
Вероятно, люди уже умели доить коров и коз, и молоко было важным
подспорьем в хозяйстве, как и в наши дни в Швейцарии. Впрочем, сейчас об
этом нет достоверных сведений. Молоко нельзя назвать природной пищей для
взрослых, и поначалу употребление в пищу молока, должно быть, было чем-то
необычным. Только после того, как человек стал по-настоящему скотоводом,
уко-
ренилась привычка постоянно употреблять молоко. Некоторые исследователи
считают, что молоко, сыр, масло и другие молочные продукты появились
значительно позже, вместе с переходом к кочевому образу жизни. Но автор этой
книги все же склонен считать, что люди эпохи неолита были достаточно
развиты, чтобы использовать молоко в пищу. Молоко, если оно действительно у
них имелось, хранилось в глиняных горшках. В то время уже была глиняная
посуда, конечно, грубой работы, не такая, как ровные удобные изделия,
изготовленные на гончарном круге.
Недостаток в пище восполнялся охотой. Люди эпохи неолита охотились на
оленей, косуль, бизонов и диких кабанов. В пищу также шло и мясо лисицы,
имеющее резкий запах. Едва ли кто станет есть такое мясо в условиях
достатка. Довольно странно, что люди не охотились на зайцев, которые во
множестве водились в тех местах. Вполне возможно, что мясо зайцев не
употребляли в пищу по той же причине, по которой зайца и сейчас не едят
некоторые дикие племена,-- они боятся, что мясо такого трусливого животного
сделает и их трусливыми.
Как люди эпохи неолита возделывали землю, нам почти ничего не известно.
При раскопках не найдено ни плугов, ни мотыг. Они делались из дерева и,
конечно же, не могли сохраниться до нашего времени. Люди эпохи неолита
выращивали пшеницу, ячмень и просо, но рожь и овес были им неизвестны.
Собранные зерна они поджаривали, размалывали на каменных терках и затем
хранили в горшках, чтобы использовать в случае нужды. Готовили исключительно
тяжелый и твердый хлеб. Несколько круглых плоских лепешек такого хлеба были
обнаружены среди других швейцарских находок. По всей видимости, использовать
дрожжи тогда еще не умели и как следствие не могли готовить ферментные
напитки на основе брожения.
Один из сортов ячменя, который выращивался в эпоху неолита,
культивировался также греками, римлянами и египтянами. Кроме того, у людей
эпохи неолита была египетская разновидность пшеницы. А это значит, что их
предки принесли этот сорт с юго-востока, где он был впервые выведен. Центр
распространения пшеницы располагался где-то в восточном Средиземноморье.
Когда обитатели швейцарских свайных поселений засевали свои небольшие
участки поля пшеницей, они уже следовали практике, существовавшей с
незапамятных времен. К тому времени на юго-востоке пшеницу сеяли, должно
быть, уже несколько тысячелетий. Все народы Старого Света, вступившие в
неолитическую фазу развития, выращивали и ели пшеницу, в то время как
американским индейцам пришлось самостоятельно развивать свое земледелие
после того, как они отделились от народов
Старого Света. У них никогда не было пшеницы. Зерновая культура Нового
Света -- это кукуруза, или маис.
Обитатели свайных поселений в Европе ели горох. Собирали плоды
яблони-дички. В то время это был единственный вид яблок в мире. Прежде чем
появились известные нам сорта яблок, люди должны были научиться селекции и
культивированию отобранных сортов.
Как и прежде, люди носили главным образом одежды из меха и кожи. Однако
появилась и грубая ткань из льна. Фрагменты подобной льняной ткани
сохранились до наших дней. Но все еще оставались неизвестными пенька и
веревки из нее.
С наступлением эпохи бронзы увеличилось и число бронзовых заколок для
волос. Есть основания предполагать, что люди собирали волосы в пряди и
скалывали их заколками, сначала костяными, а затем и металлическими. Судя по
отсутствию реалистических изображений в рисунках, резьбе и узорах на кости,
люди того времени или совсем не украшали свою одежду, или разрисовывали ее
точками, клетками, переплетающимися узорами и тому подобным условным
орнаментом.
Вплоть до бронзового века нет никаких признаков того, что в обиходе
использовались столы или стулья. Скорее всего люди того времени, за
исключением обитателей свайных домов, устраивались просто на земляном полу.
В озерных поселениях не было кошек: мыши и крысы к тому времени еще не
приспособились к обитанию вблизи человеческого жилища. Птицеводство, куриные
яйца -- это все более поздние прибавления к хозяйству и кухне человека
(какую бы важную роль они ни играли теперь в нашем питании). Курица не
упоминается ни у Гомера, ни в Ветхом Завете (хотя обратите внимание на
упоминание яйца в Библейском тексте -- Иов 6:6). Примерно до 1500 г. до н.
э. кур разводили только дикие племена, обитавшие в джунглях Индии и Бирмы.
Возможно, именно в Бирме была выведена первая порода домашних кур. Только к
110 г. до н. э. согласно летописям куры оказались в Китае. Через Персию
домашние куры попали в Грецию еще до времен Сократа. И уже в Новом Завете
Петр троекратно, до утреннего пения петуха, успевает отречься от своего
Учителя.
Главным орудием труда и главным оружием у человека эпохи неолита был
его топор. Затем -- лук и стрелы. Наконечники стрел изготавливались из
кремня, делалось это с большим мастерством и очень тщательно. Наконечники
вставлялись в выемку на стреле и затем плотно приматывались сухожилиями.
Почву для посева пшеницы скорее всего подготавливали с помощью оленьего
рога, закрепленного на шесте. Рыбу ловили или на крючок, или гарпуном.
Все эти орудия, несомненно, составляли внутреннее убранство жилища
людей эпохи неолита. Стены были увешаны сетями для ловли птиц. На полу,
земляном или с примесью коровьего навоза (на манер глинобитных хижин в
нынешней Индии), стояли плетеные корзины, а также горшки с молоком, зерном и
другими съестными припасами. Другие горшки и чаши висели на стене на
специально приделанных петлях. Один конец жилища отводился для домашнего
скота (зимой так легче было согреться и животным, и людям). Поутру дети
выгоняли коров и коз на пастбище, а ближе к вечеру загоняли обратно в
стойло, подальше от медведей и волков.
Если у человека эпохи неолита был лук, то, надо думать, были и струнные
музыкальные инструменты. Звонкое пение натянутой тетивы не могло не навести
на мысль сделать особый инструмент для извлечения ритмичных звуков. В ходу
были глиняные барабаны с горловиной, затянутой кожей. Вероятно, были и
подобные этим деревянные барабаны из выдолбленных или выжженных изнутри
кусков стволов. А костяные свистульки были известны даже людям эпохи
палеолита. Можно предположить, что и тростниковые свирели были достаточно
ранним изобретением.
Нам неизвестно, когда человек начал петь. Очевидно, он придумывал
музыку для своих инструментов, затем вместе с музыкой зазвучали слова, и
появилась песня. Поначалу человек подпевал лишь голосом, без слов.
Зимой, после захода солнца, человек сидел в своем доме и пел, занимаясь
какой-либо несложной работой, скорее на ощупь, чем при свете. Внутренность
дома освещалась скупо, в основном светом очага. Тем не менее в селении
всегда был огонь, зимой или летом, днем или ночью -- слишком непросто было
добыть огонь в те дни, чтобы его с легкостью можно было гасить. Но иногда
огонь приносил беду в эти свайные поселки. Он вырывался на свободу, и
селение полностью выгорало. Следы таких пожарищ встречались в швейцарских
раскопках.
Мы говорим о жизни людей эпохи неолита на примере свайного поселения в
Швейцарии. Примерно такой же образ жизни вели племена, распространившиеся по
всей Европе. Человек начинал с того, что преследовал стада диких, еще не
одомашненных коров и овей. И в этой охоте собака была его соперником. Но
незаметно человек почувствовал себя хозяином стад и смог завязать дружбу со
своим соперником, ставшим теперь верным помощником в охране стад. Человек
научился заворачивать стада назад, когда они уходили слишком далеко. А
следующим шагом стало умение перегонять их к лучшим пастбищам. Люди
научились направлять стада в долины, а затем и в загоны, с уверенностью, что
найдут их завтра на том же месте. Человек кормил животных, когда им не
хватало пищи, и постепенно приручал их.
Земледелие также началось с необходимости собирать и хранить корм, в
том числе и для скота. Несомненно, человек научился жать прежде, чем сеять.
Впрочем, уже для охотника эпохи палеолита существенным подспорьем в питании
(при непостоянной добыче) были съедобные корни, плоды и дикие злаки. Весьма
сомнительно, чтобы первобытный человек на какой-либо стадии своего развития
питался только мясом.
В один прекрасный день человек научился сеять. Несомненно, одним из
самых примечательных и основополагающих факторов в развитии общества, как
показал сэр Джордж Фрейзер* в своей монументальной "Золотой Ветви", было то,
что представления о севе злаков в сознании человека эпохи неолита были
неразрывно связаны с жертвоприношениями. Здесь невозможны никакие логические
объяснения, подобную связь могло обнаружить лишь первобытное мышление в
эпоху творения мифов, в эпоху детства человечества. В том мире, каким он был
десять тысяч лет назад, как только наступало время сева, совершались
человеческие жертвоприношения. И в жертву приносили не каких-либо изгоев или
преступников. Это были молодые люди или девушки, чаще все-таки юноши, с
которыми обращались необычайно почтительно, вплоть до самого момента
умерщвления. Такой человек выступал в качестве жертвенного
божества-правителя, и детали его заклания становились ритуалом, который
сохранялся старейшинами и утверждался на протяжении веков. Везде, где
человек вступал в первую фазу земледелия или прошел через эту фазу, были
человеческие жертвоприношения. Некоторые их черты сохранились и в
последующих земледельческих обрядах.
Люди эпохи неолита были уже близки (всего в нескольких тысячах лет) к
зарождению письменной традиции и появлению письменных преданий, ставших
собственно началом известной истории человечества.
Бронза наконец (без каких-либо существенных потрясений или переходных
периодов) заняла свое место среди материалов для изготовленная орудий. Те
племена, которые первыми могли обзавестись, к примеру, бронзовым оружием,
получали значительное преимущество в вооруженных стычках. Письменная
традиция началась в Европе еще до того, как железное оружие вы-
Фрейзер Джеймс Джордж (1854--1941) -- английский ученый, исследователь
истории религии.
теснило бронзовое. В ту пору начала распространяться и примитивная
торговля.
Бронза и изделия из бронзы, редкие и твердые камни, такие, как нефрит,
золото (благодаря пластичности и пригодности для изготовления различных
украшений), янтарь, светящийся изнутри,-- все это захватывалось, похищалось,
переходило из рук в руки от одной общины к другой, из одной местности в
более отдаленные. Вероятно, соль также была предметом торговли. На мясном
рационе человек мог прожить и без соли, но когда он стал употреблять в пищу
злаки, ему, как и травоядным животным, понадобилась соль. Обмен, дань,
захват постепенно, но уверенно становились частью существования
человечества. Люди добивались своего любыми способами, на какие только были
способны.
Пока еще мы говорили об истории без исторических событий (о веках,
периодах и стадиях). Но, прежде чем мы закончим с этой частью истории
человечества, необходимо упомянуть еще об одном этапе, сыгравшем
исключительно важную (трагическую в своем начале) роль в развитии
зарождающейся цивилизации. Речь идет о прорыве вод Атлантики в обширную
Средиземноморскую долину.
Практически нет сомнений, что к концу последнего ледникового периода на
территории Средиземноморья существовало несколько внутренних морей, не
связанных между собой или связанных лишь рекой, вытекавшей из одного моря и
впадавшей в другое. Бассейн восточного моря был наполнен более пресной
водой, он питался водами Нила, "адриатической" рекой, "красноморской" рекой
и, вероятно, рекой, вытекавшей из существовавшего в те времена огромного
Среднеазиатского моря. Можно со всей уверенностью сказать, что в этом,
утерянном теперь, средиземноморском раю жили люди эпохи неолита.
Подтверждения того, что существовали такие два первичных моря, очень
просты и понятны. И сейчас Средиземное море является морем испаряющимся.
Реки, которые в него впадают, не восполняют потери воды, испаряющейся с
поверхности моря. Два течения приносят воду в Средиземное море: одно из
Атлантики, другое из Черного моря через Босфорский пролив. Черное море
получает больше воды, чем ему нужно, от больших полноводных рек, впадающих в
него. Оно -- избыточное море, в то время как Средиземное -- пересыхающее.
Ясно, что в те далекие времена, когда Средиземноморский бассейн был отрезан
от Атлантического океана и от Черного моря, уровень водоемов внутри этого
бассейна был существенно ниже, чем уровень океана за раз-
деляющей их сушей. Так обстоят дела в наши дни с Каспийским морем и с
таким пересыхающим водоемом, как Мертвое море.
Но, если это мнение обосновано, тогда на месте, где теперь плещутся
голубые воды Средиземного моря, в те далекие времена существовали
значительные пространства суши, причем с очень благоприятным климатом. Нам
не известно, как далеко от нас отстоит то время, когда океанические воды
снова вернулись в Средиземноморский бассейн. Определенно эти земли, эти леса
и долины, оказавшиеся под водой, были заселены людьми, предположительно
относившимися к азильской культуре.
Изучив карту рельефа дна Гибралтарского пролива, мы обнаружили
гигантскую котловину, которая начинается на средиземноморском дне, проходит
через пролив и на некотором расстоянии от Гибралтара врезается в
атлантический шельф. Эта котловина, или подводная долина, вероятно, является
результатом работы вливавшихся вод океана уже в заключительный период
затопления Средиземноморской долины.
Затопление Средиземноморья, случившееся, по нашей приблизительной
хронологии, где-то между XV и X тысячелетиями до н. э., было одним из самых
судьбоносных событий в предыстории нашего мира. Если верна более поздняя
дата, то тогда первые зачатки цивилизации, первые озерные поселения и первые
земледельческие культуры уже существовали вокруг Левантийского озера, этого
древнего пресноводного моря, в которое впадали не только Нил, но и еще две
великие реки, на месте которых сейчас находятся моря -- Адриатическое и
Красное.
Внезапно воды океана прорвались через западные холмы и устремились на
людей. Озеро, которое до этого было их домом и другом, стало врагом. Его
воды поднялись, чтобы уже больше не отступать. Целые поселки оказались под
водой, которая преследовала людей в их бегстве. День за днем и год за годом
вода заполняла долины, заставляя людей отступать все дальше. Многие,
вероятно, оказались в ловушке, окруженные со всех сторон соленой океанской
водой. Она не знала преграды, прибывала все быстрее и быстрее, поднимаясь
над верхушками деревьев и вершинами холмов, пока не заполнила все
Средиземноморье, остановившись лишь перед скалистыми берегами Аравии и
Африки.
Эта катастрофа произошла очень давно, задолго до начала письменной
истории. И, вероятнее всего, под толщей воды оказались скрытыми от нас самые
ранние и самые яркие страницы Драмы времен становления человечества.
Глава десятая. РАННЯЯ МЫСЛЬ
1. Первобытная философия.2. Место Старейшины в первобытной религии.3. Страх и надежда в религии. 4. Звезды и времена года.5. Возникновение мифов и преданий. 6. Неоднородное происхождение
религии
1
Пришло время рассказать о том, как около шести или семи тысяч лет назад
начали возникать города, а на смену племени, которое до этого было наивысшей
формой объединения людей, пришла новая, уже политическая, форма
общественного единства. Но прежде рассмотрим, как изменялось сознание людей,
развитие и совершенствование которых мы прослеживали на протяжении пятисот
тысяч лет, начиная от стадии человекообезьяны.
Что же думал человек о себе и о мире в те далекие дни? Поначалу его
мысли касались только самых непосредственных вещей и немедленных действий.
Человек мыслил примерно следующим образом: "Вот медведь. Что мне делать?"
или же "Вот белка, как ее поймать?" Пока речь оставалась неразвитой,
мышление человека не выходило за рамки непосредственного восприятия. Речь
позволяет мысли фиксировать, запоминать, охватывать все более и более
сложные понятия. Это словно бы рука мозга, которой он берет и изучает
различные предметы и явления.
Первобытный человек, прежде чем он смог говорить, вероятно, обладал
очень острым зрением, очень выразительной мимикой. Он жестикулировал,
танцевал, смеялся и не слишком задумывался о том, как он возник и зачем
живет на свете. Он, вне всякого сомнения, боялся темноты, ударов молнии,
хищных зверей, боялся всего непонятного. Человек старался, как мог,
задобрить все то, чего боялся, умилостивить воображаемые силы, которые
обитали в камнях, в животных, в реке; просил, чтобы они сменили гнев на
милость. Первобытный человек не делал различия между одушевленными и
неодушевленными предметами.
Если палка ударяла его, он пинал ее в ответ. Если река выходила из
берегов и заливала все вокруг, это значило, что она рассердилась. Ход
рассуждений первобытного человека можно скорее всего сравнить с
рассуждениями современного смышленого мальчика лет четырех-пяти. Но
поскольку у первобытного человека или вообще не было речи, или его речь была
крайне неразвита, то он почти не имел возможности словесно передать свои
переживания и описать на их основе какой-либо обычай или ритуальное
действие, переходящее от поколения к поколению.
Наскальные рисунки даже поздненеолитического периода не дают основания
предполагать, что человек обращал внимание на солнце, луну и звезды или на
деревья. Его занимали только люди и животные. Скорее всего человек не
выделял солнце и звезды, день и ночь, деревья и горы из всей целостности
окружающего мира, как ребенок в наше время не задумывается, откуда взялась
его детская комната или еда, которой его кормят.
Насколько мы можем судить, человек эпохи позднего палеолита еще не жил
в мире вымышленных существ, духов или чего-либо в этом роде. Охотник на
северных оленей изображал на своих рисунках известных ему зверей, и ничто не
указывает на то, что он боялся их и преклонялся перед ними. Может быть, ему
казалось, что, нарисовав животное, он заставит его прийти. Вполне может
быть, что эти рисунки связаны с первобытной магией, призванной принести
удачу на охоте, но никак не с обожествлением или поклонением этим животным.
В изделиях и рисунках первобытного человека едва ли можно найти что-то,
напоминающее, на наш взгляд, религиозный или мистический символ.
Безусловно, жизнь этого человека не была свободна от того, что мы
называем фетишизмом. Он совершал действия, которые теперь нам показались бы
бессмыслицей. Но он делал это, чтобы добиться желаемого результата. А это и
есть фетишизм, всего лишь своеобразный способ познания, построенный на
догадках и ложных аналогиях, отличный по своей природе от религии.
Несомненно, мир сновидений не оставлял человека равнодушным, а
временами переживание сновидений смешивалось с переживаниями реальной жизни.
Существует мнение, что у людей эпохи позднего палеолита, раз уж они хоронили
своих умерших, сложились определенные представления о посмертной жизни (даже
неандертальцы хоронили своих умерших с едой и оружием). Вполне может быть,
что эти люди не воспринимали смерть как конец существования человека. Но это
не значит, что они верили в присутствие бессмертного духа в теле человека
или что их уверенность в существовании потустороннего мира становилась
сильнее, когда они видели умерших во сне. Возможно, они вери-
ли, что мертвые превращаются в некое подобие оборотней, и старались
задобрить их.
Охотник на северного оленя, как нам кажется, был слишком похож на нас,
слишком разумен, чтобы не иметь связной речи. Но едва ли эта речь позволяла
что-то большее, чем прямое утверждение и непосредственный пересказ
происшедшего.
Пока еще нам не известно, насколько велики были племена охотников. Им
не было смысла держаться вместе во избежание голода. Очевидно, они были
рассеяны на значительном пространстве так же, как и олени рассеивались в
поисках пищи. Но когда олени собирались для сезонной миграции, собирались и
охотники. Для них это было время торговли, празднеств. Несомненно, был и
обмен новостями. Что же касается обмена идеями -- в этом можно сомневаться.
В жизни, сравнимой с жизнью первобытного охотника, едва ли будет
присутствовать философия или теология, склонность к предрассудкам или к
рассуждениям. Страхи -- да, но индивидуальные страхи (фантазия и игра
воображения), которые пока еще не переросли в мировоззрение и обычай.
Возможно, подобные празднества служили и средством эмоциональной
разрядки. Чтобы выразить свой страх, не нужно много слов. Напряжение,
вызванное каким-либо событием, легко разрядить в эмоциональной обстановке.
В том, что касается первобытного мышления и религии, важно помнить:
пример современных примитивных племен едва ли поможет нам понять образ
мышления человека, жившего до появления полностью сформировавшейся речи
(первобытный человек не имел или имел лишь в зачаточной форме обряды и
племенные традиции). Современные дикари и отсталые народы по рукам и ногам
опутаны самыми разнообразными традициями и обычаями тысяч и тысяч поколений.
И дело не только в том, что их оружие или их хозяйство похоже на то, которое
было у отдаленных предков. То, что было искренним переживанием, то, что
впервые запомнилось их предшественникам, столетие за столетием, поколение за
поколением врезалось в сознание, оставляя глубокий отпечаток в коллективном
и индивидуальном мышлении и поведении.
Со всей определенностью можно сказать, что фундаментальные основы
мышления человека закладывались задолго до возникновения речи. Умственная
деятельность людей позднего палеолита была близка нашей. Она строилась на
основе мышления нашего обезьяноподобного предка. В поисках фундаментальной
составляющей мышления этого примитивного существа наука психоанализа
исследует материал наших снов, наших детских представлений, наших оговорок,
непреднамеренных реакций и всего того, что еще сохранилось в нас от
первобытного дикаря, который подспудно продолжает существовать в нашем
сознании.
Человекообразные обезьяны спариваются со своим потомством. Молодые
самцы живут в страхе перед самым старым самцом. Если молодые самцы случайно
вызывают его ревность, их убивают или изгоняют из стада. Самки -- охраняемая
собственность старого самца. Так обстоят дела у всех животных, едва только у
них появляются признаки стадного образа жизни.
Страх перед Старейшиной был основой понимания того, как нужно вести
себя в обществе. Молодняк человека на первобытных стоянках вырастал в этом
страхе. Все предметы, хоть как-то связанные со Старейшиной, были под
запретом. Никому не разрешалось трогать его копье или сидеть на его месте.
Все женщины в племени, вероятно, также были в его власти. И молодежь
небольшой семейной общины должна была помнить об этом. Матери прививали
детям чувство боязни и уважения к Старейшине, учили постоянно помнить, что
он где-то поблизости.
Представление о чем-то запретном, понятие о том, что некоторые вещи --
это то, что называется табу (их нельзя было трогать, нельзя было смотреть на
них и т. п.), могло очень глубоко укорениться в первобытном сознании еще на
самых ранних стадиях развития человека.
Склонность к задабриванию Старейшины даже после его смерти тоже вполне
объяснима. Он все еще оставался главным лицом если не в жизни, то в
кошмарных снах первобытного дикаря. Как знать, может, он и не умер вовсе?
Возможно, он только заснул или притворился мертвым. И раз уж он продолжал
держать в страхе свое маленькое племя, так легко было проникнуться надеждой,
что Старейшине под силу победить и чужих, враждебных людей. При жизни ведь
он боролся за свое племя, пусть даже и правил в нем при помощи грубой силы.
Тогда почему после его смерти все должно быть иначе? Как видим, образ
Старейшины, его качества вполне естественно укладываются в категории
первобытного ума. К тому же, различные характеристики, переносимые на образ
Старейшины первобытным сознанием, могли развиваться и усложняться
соответственно тому, как усложнялись и развивались отношения в племени, а
затем и в общине. Так страх перед отцом постепенно превратился в страх перед
племенным божеством.
В противовес Старейшине, добрее и человечнее была Мать, которая
помогала, советовала, спасала своих детей от гнева Старейшины. Именно она
учила их бояться его и подчиняться ему. В укромном уголке она шепотом
рассказывала детям истории о силе
и непобедимости Старейшины. Психоанализ Фрейда и Юнга многое сделал для
того, чтобы понять, какую огромную роль страх перед Отцом и любовь к Матери
по-прежнему играют в адаптации сознания человека к социальной необходимости.
Один шаг отделял Старейшину, это первоначальное божество, от воплощения
в определенную форму. Женские божества были мягче и добрее. Они помогали,
защищали, они утешали и награждали. В то же время их образ был более
загадочен, менее понятен, чем открытая грубость Старейшины. Поэтому
священный покров страха отделял и Женщину от потомства. Богинь тоже боялись.
Они приходили из мира непостижимого и ужасного.
3
Еще одно фундаментальное представление достаточно рано успело
сформироваться в сознании человека. Необъяснимое возникновение инфекционных
болезней, должно быть, послужило основой для представления о нечистоте и
проклятии. Как следствие возникло стремление избегать определенных мест и
людей с определенными отклонениями в здоровье.
Общаясь друг с другом, люди могли обозначить область общих страхов и
определить коллективное табу на запретные и нечистые вещи. Вслед за понятием
нечистоты возникали понятия об очищении и снятии проклятия. Обряд очищения
проводился под руководством и с помощью знающих стариков или старых женщин.
В ритуале подобного очищения кроются истоки более поздних обрядов и женской
магии. Чтобы снять проклятие, изгнать зло, чтобы стать неуязвимым,
необходимо было совершить действо, равное по значимости и эмоциональному
воздействию. А что может быть более волнующим, чем ритуальное убийство,
пролитие живой крови?
Речь поначалу была мощным дополнением к простому подражательному
обучению, к урокам пинка и подзатыльника, проводимым бессловесным родителем.
Матери могли словесно поощрять своих послушных чад или распекать нерадивых.
По мере развития речи люди получили возможность подметить, что некоторые
словесные формулы могли быть, или казались им, особенно действенными. Тогда
они старались запомнить эти слова и держать их в секрете.
В человеческом разуме уживаются две наклонности: одна -- стремление к
скрытности и подозрительности, и другая, вероятно, более поздняя, --
стремление удивлять, поражать и вообще стараться произвести впечатление друг
на друга. Секреты, как говорят, придумывают для того, чтобы можно было ими
поделить-
ся. Своими секретами ранние люди делились с молодыми, более
впечатлительными людьми, и делали это более или менее открыто, с большим или
меньшим эмоциональным результатом, в определенном ритуале посвящения. Более
того, человечество во все времена переполняла тяга к учительству.
Большинство людей жить не может без того, чтобы не "учить жить" других. Все
многочисленные и разнообразные принудительные запреты для мальчиков и
девочек, для женщин, вероятно, также очень рано появились в нашей истории и,
очевидно, имеют одну и ту же природу. У жертвоприношений, в свою очередь,
двойственный источник. Во-первых, это стремление задобрить Старейшину и,
кроме того, стремление действием повлиять на природу и положение вещей. В
жертвоприношении, вероятно, всегда было больше магии, чем поклонения.
Жертвоприношение разрушало чары, утверждало порядок, а если так, тогда это
не могло, по мнению первобытного человека, не понравиться духу Старейшины,
превратившегося в Племенное Божество. Впрочем, жертвы приносились и потому,
что сам ритуал жертвоприношения быстро стал частью существования и
завораживающе действовал на умы первобытных людей.
Из множества подобных представлений выросли первые квазирелигиозные
традиции в жизни человека. Речь, становившаяся все более емкой и
выразительной, дала возможность усилить и объединить табу, запреты и
церемонии. Нет ни одного дикого или отсталого племени в наши дни, которое не
было бы опутано сетью подобных традиций.
С возникновением примитивного скотоводства еще более усилились подобные
аналогии, о которых мы говорили: одушевление непонятных предметов и явлений,
перенос на них характеристик живого существа. Многое из того, на что человек
ранее не обращал внимания, теперь приобретало первостепенную важность.
Жизнь человека эпохи неолита постепенно приобретала кочевой характер. И
для охотника, и для пастуха исключительно важным было умение ориентироваться
на местности. Пастух был рядом со своим стадом как днем, так и в ночное
время. Солнце и звезды помогали ему не сбиться с пути.
После многих веков наблюдений человек заметил, что звезды -- более
надежный ориентир, чем солнце. Он начал выделять отдельные звезды и
скопления звезд. А для первобытного человека выделить один какой-либо
признак предмета или явления означало придать ему индивидуальность,
одушевить то, что бросилось в глаза. Самые приметные звезды стали казаться
человеку живы-
ми существами, надежными, постоянными. Каждый раз после захода солнца
они появлялись на ночном небосклоне. Вероятно, они казались человеку
сияющими глазами и помогали так же, как помогало племенное божество.
Начало периода возделывания земли усилило чувство смены времен года,
дня и ночи. Когда наступало время сева, на небе царили всегда одни и те же
звезды. Некая яркая звезда каждую ночь поднималась над какой-нибудь
приметной возвышенностью (скажем, над вершиной горы), а затем медленно
каждую ночь опускалась. Конечно же, как казалось человеку, это был знак,
молчаливое, но исполненное сокровенного смысла предостережение для знающих,
для посвященных. Не будем забывать, что земледелие началось в субтропической
зоне или даже ближе к экватору, где сияние звезд первой величины несравнимо
по силе и красоте с более умеренными широтами. Смена времен года не
сопровождалась снегом и холодными ветрами, как на севере. Сложно было
предсказать, когда начнется сезон дождей или случится наводнение. Но звездам
можно было верить, они никогда не обманывали.
Человек эпохи неолита научился считать и постепенно все больше попадал
под влияние магии чисел. Существуют примитивные языки, в которых нет слова
для обозначения числа больше пяти. Некоторые племена могут считать только до
двух, и не более. А человек эпохи неолита на своей прародине в Азии и Африке
уже подсчитывал свое все возрастающее имущество. Он начал с использования
счетных бирок и палочек с надрезами. Затем научился складывать их в десятки
и дюжины. Его завораживали углы в треугольнике и квадраты из четырех
сложенных концами друг к другу палочек; и еще то, что некоторое количество,
вроде двенадцати, легко делилось на равные части различным манером, а другое
(например, тринадцать) так поделить было невозможно. Двенадцать стало
знакомым и любимым числом, щедрым и благородным, а тринадцать, наоборот,
приобрело дурную славу.
Видимо, тогда же появился первый календарь, и человек начал отмечать
время по новолуниям и полнолуниям. Лунный свет был очень важен для пастухов,
которые больше уже не преследовали стада, а наблюдали за ними и стерегли их.
От фаз луны с развитием и улучшением земледелия внимание человека
переключилось на более длинный сезонный цикл. С наступлением зимы
первобытный человек, вероятно, просто уходил в более теплые края. Он уже
наверняка знал, что теплое время года чередуется с холодным, и успевал
сделать запасы корма для скота, а впоследствии -- запасы зерна для хлеба.
Человек уже должен был точно знать самое выгодное время для сева, иначе все
могло обернуться неурожаем.
Наиболее ранний метод летоисчисления -- по фазам луны. С началом эпохи
земледелия возникла задача привести лунный
календарь в соответствие с солнечным. До сих пор эту задачу до конца не
решили. Пасха год за годом приходится на разное время. Она приходит то
слишком рано, то слишком поздно по отношению к весне. А причина -- все в той
же привязанности к лунному календарю, сохранившейся с древних времен.
Когда человек со своим имуществом и вместе со своими стадами стал
обживать новые места, он стал задумываться над тем, что же может быть в
краях, где он еще не бывал. Стало складываться представление о том, что за
пределами его стоянки, его поселения существует большой, незнакомый мир.
Задерживаясь во время кочевий в какой-либо местности, привыкая к ней, люди
задавались вопросом: "Как это или то оказалось здесь? Откуда оно взялось?"
Люди стали интересоваться тем, что скрывается за горами, где прячется солнце
после заката и что находится над облаками.
Накапливая новые впечатления, придумывая им названия, человек учился
рассказывать. Простые личностные переживания, отдельные магические приемы и
табу в поведении человека эпохи палеолита стали складываться во
взаимосвязанную мировоззренческую систему. Люди стали придумывать истории и
легенды о себе, о своем племени, о своих табу и о том, зачем эти табу нужны;
об окружающем мире и о том, как и зачем сам человек появился в этом мире.
Таким образом, зарождалось общественное сознание. Человек эпохи палеолита,
несомненно, был более свободной личностью, в нем было гораздо больше от
художника и от дикаря, чем в человеке эпохи неолита. Жизнь людей эпохи
неолита уже подчинялась в буквальном смысле "неписаным", но от этого не
менее жестким законам. С детства человека учили, что можно и чего нельзя. У
него уже не было прежней свободы самостоятельно искать объяснения
окружающему миру и своему месту в этом мире. За него уже все было придумано,
и человеку оставалось только покориться новому диктату, который появился в
его жизни -- диктату идеологии.
Новые слова и новый смысл не только способны усилить и осложнить
процесс мышления. Сами по себе слова обладают силой и могут воздействовать.
Слова человека эпохи палеолита большей частью были названиями предметов.
Человек эпохи неолита уже стал задумываться над тем, что означают сами
слова. Когда мы говорим об эпохе неолита, сразу же бросается в глаза полное
отсутствие художественного импульса, который отличал людей эпохи позднего
палеолита. Перед нами множество примеров совместных усилий в самых разных
сферах, и при этом -- никаких при-
знаков личного творчества. Самоподавление постепенно начинает
становиться составляющей жизни этих людей. Человек вступил на
продолжительный, сложный и мучительный путь достижения всеобщего блага,
принеся в жертву свое собственное самовыражение (отчего продолжает страдать
и по сей день).
В мифологии начинали складываться определенные общие черты, которые
время от времени повторялись. Почти повсеместно, где мы находим остатки
неолитической культуры, мы обнаруживаем тенденцию к объединению образов змеи
и солнца в орнаментах и в культовых обрядах. Это первобытное обожествление
змеи распространилось значительно дальше тех регионов, где змеи
действительно составляли неотъемлемую часть жизни человека. И если однажды
удастся установить, из какого именно центра началось распространение
неолитического образа жизни, несомненно, окажется, что на этих землях змеи и
солнечный свет имели первостепенное значение.
С появлением земледелия жизнь человека пополнилась новыми образами и
представлениями.
Из комплекса представлений, связанных со Старейшиной, из эмоционального
переживания, с которым был связан образ Мужчины для женщин и Женщины для
мужчин, из желания избежать нечистоты и заразы, из стремления добиться с
помощью магии власти и благополучия, из сезонных жертвенных традиций и из
целого множества умозаключений стало складываться некое единое целое.
Постепенно оно превращалось в объединяющее начало, сознательное и
эмоциональное. Это нечто мы можем назвать религией. В самой своей основе
религия не является однородной или логичной, а скорее представляет собой
переплетение верований об управлении духами, представлений о богах, о
всевозможных "можно" и "нельзя".
Религия сложилась не сразу. Из того, что мы уже сказали, следует, что
примитивный человек, не говоря уже о его обезьяноподобном предке или
мезозойских млекопитающих, не мог иметь никакой идеи Бога или религии.
Только с течением времени его , сознание смогло вместить такие общие
представления. Можно с полным основанием сказать, что религия росла и
развивалась вместе с человеческим обществом. Человек сам открыл и продолжает
открывать для себя Бога.
Человек уже осознавал, что ему лично необходима защита и руководство,
очищение от нечистоты. Он нуждался в силе и воле, превосходящих его
собственные. Те из племени, кто был смелее и мудрее, хитрее и расчетливее
других, выделялись из общей
массы и становились шаманами, жрецами, вождями и правителями. И не
стоит воспринимать этих людей как мошенников, стремившихся одурачить своих
ближних, сыграть на их слепой вере, захватив власть над ними. Человеком
движет множество самых разных мотивов; искать преимущества над другим
человеком его заставляют десятки причин, и не все они плохие и низкие.
Чародеи, как правило, верили в действенность своих чар, жрецы -- в
необходимость обрядов, вожди -- в свое право руководить племенем.
Вожди, жрецы и колдуны в самых разных обличьях возникают повсюду в мире
на том этапе истории, когда поздний палеолит сменяется неолитом. Повсеместно
человечество занято поисками -- где, в чем может заключаться источник
власти, знаний и магической силы? И повсюду люди стремились с благими, или
не совсем благими, намерениями управлять, направлять или же с помощью
магического воздействия сглаживать конфликты и недоразумения, которые стали
возникать между человеком, с одной стороны, и обществом -- с другой.
Нельзя не упомянуть еще об одном, причудливом новшестве, возникшем в
позднем палеолите и неолите,-- об уродовании своего тела в ритуальных и
прочих целях. Люди стали делать надрезы, прокалывать носы и уши, выбивать
передние зубы и т.п., руководствуясь в этих действиях самыми немыслимыми
предрассудками. Многие дети в наше время продолжают проходить через сходную
стадию умственного развития. К примеру, нельзя оставлять ножницы на виду у
девочек определенного возраста, чтобы они сами не постригли себя на свой
вкус. Ни одно животное так не делает. Те же истоки и у обряда обрезания,
который характерен для иудаизма и ислама.
Человеческие жертвоприношения случались не только перед началом сева.
Есть все основания предполагать, что на могилах вождей убивали их рабов и
жен, что мужчин, женщин и детей убивали, чтобы отвести несчастья или утолить
голод богов. Все это кровопролитие перешло и в бронзовый век. Общественное
самосознание словно бы уснуло тяжелым удушливым сном. И пока не настала пора
проснуться, этот сон разума продолжал порождать кошмары.
Глава одиннадцатая. РАСЫ И НАРОДЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
1. Появляются ли новые народы?2. Основные расы человечества.3. Темноволосые смуглокожие народы.4. Распространение "гелиолитической" культуры.5. Американские индейцы
1
Настало время подробно обсудить, что же понимается под часто и не
всегда точно употребляемым выражением "расы и народы человечества". Вполне
очевидно, что люди, обитающие на обширных пространствах, не могут не
изменяться и не приспосабливаться к разным условиям среды. Человек, как и
все другие виды живых существ, постоянно испытывает тенденцию к разделению
на несколько видов.
Но, с другой стороны, человек -- животное странствующее, животное
предприимчивое, и очень немногие из преград остаются для него по-настоящему
непреодолимыми. Поэтому многие тысячи лет две силы и две тенденции оказывали
влияние на человека. Одна из них стремилась разделить человечество на
множество местных разновидностей, а другая -- перемешать, слить воедино эти
разновидности до того, как произойдет настоящее видовое разделение.
Эти две тенденции, вероятно, изменялись на протяжении истории
человечества. Человек эпохи палеолита, к примеру, проводил свою жизнь в
странствиях, преодолевая намного большие расстояния, чем человек эпохи
неолита. Он был менее привязан к своему дому или временному пристанищу, его
передвижениям не мешало то немногочисленное имущество, что у него было.
Племенам охотников поневоле приходилось следовать за мигрирующими животными,
которые были их добычей. Несколько неудачных для охоты лет -- и племя могло
откочевать еще на пару сотен километров. Люди в ту эпоху активно
смешивались.
С появлением земледелия новые земледельческие общины стремились
закрепиться на местности, где условия в наибольшей степени способствовали
земледелию. Таким образом, усиливалась тенденция к появлению большего числа
различий у человеческих типов.
Напрашивается вывод о том, что палеолитическое население,; пусть и
немногочисленное, но разбросанное на огромных пространствах, было в основной
своей массе однотипным.
В истории человечества периоды расселения и межплеменного смешения
чередовались с периодами оседлости и обособления. Но, как минимум, с конца
палеолита и вплоть до последних нескольких сотен лет человечество
обособлялось. В этот период возникло значительное число разновидностей
человеческих типов, многие из которых или вновь смешивались с другими, или
вымирали. Там, где существовали четко выраженные климатические или
географические отличия или преграды на пути к смешению, там можно было
ожидать и появление новых разновидностей.
В одном из отдаленных уголков планеты, в Тасмании, немногочисленная
народность, отрезанная от всего остального мира, продолжала существовать на
стадии развития, соответствовавшей раннему палеолиту, вплоть до открытия
острова голландцами в 1642 году (последний Тасманией умер в 1876 г).
Тасманийцы оставались в изоляции от остального человечества около пятнадцати
или двадцати пяти тысяч лет.
Среди многочисленных препятствий и преград на пути к смешению
человеческих типов было несколько значительных барьеров, таких, как
Атлантический океан, высокогорья и исчезнувшие ныне моря Центральной Азии. У
изолированных разновидностей очень рано появились определенные сходные и
различительные признаки.
Большинство разновидностей людей в Восточной Азии и Америке (правда, не
все) имеют следующие общие черты: желтоватую кожу, прямые черные волосы и
очень часто широкие скулы. У большинства африканских племен на юг от Сахары
черная или темная кожа, приплюснутый нос, толстые губы и вьющиеся волосы. На
севере и западе Европы многие люди имеют светлые, иногда рыжие, волосы и
синие глаза. В регионах вокруг Средиземного моря преобладают белокожие люди
с темными глазами и черным цветом волос. Эти южные белокожие племена, по
всей видимости, и составляли ту основную массу людей, которая постепенно
распространялась на север, восток и юг, вторгаясь в области обитания
северных белых, желтокожих и чернокожих народов. Черные волосы южных белых
людей тоже прямые, но никогда не бывают такими жесткими, без единого
признака извива, как у желтокожих народов. В Южной Индии мы встречаем смуг-
локожих людей с прямыми черными волосами, но по мере продвижения на
восток им на смену приходят народы с отличительно желтым цветом лица.
На островах, разбросанных в Тихом океане, и на островах Папуа и Новая
Гвинея встречается еще одна группа людей -- низкорослых и чернокожих, с
вьющимися волосами.
Но не следует забывать, что все это достаточно вольные обобщения. К
примеру, у некоторых африканских народностей преобладают азиатские, а не
африканские черты. На Андаманских островах в Индийском океане, на
значительном расстоянии и от Австралии, и от Африки, обитает чернокожее
племя. На юге Персии и в некоторых районах Индии в облике жителей
прослеживается примесь негроидной крови. Это так называемые "азиатские"
негроиды.
Пока что нет достаточно убедительных причин считать, что все чернокожие
люди (австралоиды, азиатские негроиды и собственно негры) имеют общее
происхождение. Точно известно лишь одно: определенное время они жили в
сходных условиях. Не исключено, что более древние типы в истории
человечества все были темно- или чернокожими, а светлая кожа у некоторых
типов людей появилась сравнительно недавно. Когда в Европе только начинался
неолитический период (возможно, около десяти -- двенадцати тысяч лет назад)
"homo sapiens" уже находился в стадии активного видоизменения по всему миру.
Но, разделившись на несколько разновидностей, он никогда не видоизменялся.
Единственный отличный вид "homo", неандерталец, вымер еще до наступления
неолита. Понятие "вид" с биологической точки зрения отличается от
"разновидности" тем, что разновидности могут смешиваться, а виды или не
смешиваются вовсе, или производят потомство, которое не способно к
дальнейшему размножению (как, например, мулы).
Все человеческие расы могут свободно смешиваться, могут научиться
понимать язык друг друга и совместно трудиться. И в настоящее время
человечество, по-видимому, не обособляется. Сейчас, пожалуй, сильнее
тенденция к смешению, чем к обособлению.
2
Все народы являются более или менее смешанными. Несомненно, существуют
четыре основные расовые группы, но и они тоже неоднородны.
В европейском и средиземноморском регионах, а также в Западной Африке
живут и жили на протяжении многих тысяч лет белокожие люди, которых обычно
принято называть европеоид-
ной, или кавказской, расой. Она подразделяется на две или три подгруппы
-- северную светловолосую, или нордическую; смешанную промежуточную, так
называемую альпийскую (некоторые ученые не склонны выделять ее в отдельную
группу); и иберийскую, или средиземноморскую, группу, к которой относятся
южные смуглокожие народы.
В Восточной Азии и Америке преобладает вторая, монголоидная раса.
Монголоиды в большинстве своем отличаются желтоватым цветом лица, прямыми
черными волосами.
В Африке преобладают негроиды, а в Австралии и Новой Гвинее -- черные
австралоиды.
Это разделение принято главным образом, для удобства, и следует всегда
помнить, что оно не является по-настоящему четким. За рамками этого
разделения остаются некоторые немногочисленные народы, которых нельзя
однозначно отнести к какой-либо из групп, не говоря уже о том, что сами
основные расы постоянно смешиваются между собой.
Средиземноморская, или иберийская, группа европеоидной расы в древности
была намного больше и разнообразнее, чем обособленная нордическая.
Вполне возможно, что темноволосые смугло-белые народы являются, так
сказать, базовой расой современного мира. Нордические и монголоидные народы
тогда -- не более чем северо-западные и северо-восточные ветви этого
основного ствола. Или же нордический тип является ветвью, а монголоиды,
подобно негроидам,-- это вполне самостоятельный и независимый ствол;
темноволосые смугло-белые племена встретились и смешались с ними в Южном
Китае.
Относительно кроманьонских и гримальдийских типов следует отметить, что
скелеты гримальдииского типа имеют негроидные признаки. Это был тип
человека, предположительно более походивший на боскопский, чем
кроманьонский, имевший сходство с американскими индейцами. Вполне возможно,
что обе эти первичные разновидности заселяли одну и ту же местность. Одна из
них -- прото-желто-белая раса, а другая -- прото-негроидная. Следует
обратить внимание, что негроидная ветвь отделяется от общего ствола. Далее
большинство человечества представлено смугло-белыми народами. Затем две
ветви расходятся в разные стороны, две расы мигрируют в разных направлениях:
одна -- в сторону северных лесов, а другая -- в сторону песчаных пустынь
северо-восточной Азии. Таким образом возникают нордическая и
монголоидная расы.
Мы не считаем, что какой-то из названных расовых типов, нордический или
монголоидный, за исключением разве что эскимосов и скандинавов, сохранил
свою "чистоту". Ветви в нашей диаграмме снова соединяются с другими ветвями,
предполагая существовавшее межрасовое смешение.
В нашей диаграмме очень много знаков вопроса, но и в таком виде она,
как нам кажется, больше соответствует действительному положению вещей в
расовом вопросе, чем любая жесткая и строгая классификация.
В определенный период истории человечества возник особый тип
неолитической культуры, которую назвали "гелиолитической" (то есть культурой
солнца и камня). Она распространилась на все регионы, населенные
средиземноморскими племенами, и даже вышла за их пределы и достигла (через
Индию, затем по тихоокеанскому побережью Китая и, наконец, через Тихий
Океан) Мексики и Перу. Ее носителями были племена, селившиеся на морском и
океаническом побережьях.
Для "гелиолитической" культуры характерно: 1) обрезание; 2) непонятный
пока (известный как "кувада") обычай, когда отца новорожденного ребенка
заставляли имитировать поведение роженицы; 3) практика массажа; 4)
бальзамирование мумий; 5)мегалитические сооружения (к примеру, Стоунхэндж);
6) искусственная деформация черепов у подростков с помощью тугих повязок; 7)
нанесение татуировок; 8) культовая ассоциация змеи и солнца; 9)
использование символа, известного как свастика, призванного принести удачу.
Впрочем, свастика, по всей видимости, неплохо себя чувствует и в
современном мире. Удивительно, как людям удалось дважды приспособить этот
символ для своих целей.
Все перечисленные характеристики объединяют Бретань с Борнео и Перу.
Там, где встречается одна из них, представлено и большинство остальных. Но
такое сочетание не подмечено ни у первобытных нордических народов, ни у
монголоидных племен, ни у тех, кто жил южнее экваториальной Африки.
Тысячелетиями (от 15 000 до 1 000 гг. до н. э.) "гелиолитическая
культура" и ее темнокожие носители проникали в самые отдаленные уголки
планеты теплого климатического пояса, преодолевая на своих каноэ подчас
значительные морские пространства. Это была наиболее развитая человеческая
культура того
времени, и ее основой были прочные, высокоразвитые общины. Местом
зарождения этой культуры, по всей видимости, было Средиземноморье и Северная
Африка.
Многие народности Индонезии, Меланезии и Полинезии все еше находились
на гелиолитической стадии, когда они были открыты
мореплавателями-европейцами в XVIII в. Первые цивилизации Египта и
Междуречья Тигра и Ефрата, вероятно, являются прямыми преемниками этой
обширной культуры. Кочевники-семиты Аравийской пустыни, по всей видимости,
также прошли через гелиолитическую стадию.
Коренными обитателями Америки являлись представители монголоидной расы.
Они скорее всего перебрались на Американский континент через Берингов
пролив. Затем, с течением времени (хотя не все этнологи согласны с этой
точкой зрения), новые племена и новые культурные идеи могли достичь Америки
по морю. Но если новые племена и присоединялись к исконному населению
Америки, то они или вовсе не сеяли пшеницу, или же со временем перестали это
делать. Основная зерновая культура Нового Света -- кукуруза -- была
совершенно неизвестна в Старом Свете. Но в обрядовой жизни американских
народов мы находим ту же связь человеческого жертвоприношения с началом сева
зерна, которая встречается в неолитический период по всему Старому Свету.
Там, где были благоприятные сезонные пастбища, американские индейцы
перешли к кочевому образу жизни, следуя за стадами бизонов. На крайнем
севере индейцы продвигались вслед за оленями-карибу (лошадей на Американский
континент завезли уже европейцы). Обитатели тропических джунглей охотились
на птиц и другую мелкую дичь. Но в двух или трех регионах с плодородной
почвой некоторые племена американских индейцев создали более сложный и
развитый общественный порядок. Эти племена обрабатывали и орошали свои
земли, возводили культовые сооружения из камня и украшали их сложным
орнаментом часто с фантастическими изображениями. Они создали свои города и
основали свои империи.
Глава двенадцатая. ЯЗЫКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
1
Маловероятно, что когда-то в мире существовал единый для всего
человечества язык. Нам ничего не известно о языке людей эпохи палеолита. Мы
даже не знаем, мог ли тогда человек вообще свободно разговаривать. Нам
известно, что у него, судя по рисункам, было острое чувство формы и
движения. Скорее всего он выражал свои чувства в основном с помощью жестов.
Те слова, которые все же использовал ранний человек, были или возгласами,
предупреждавшими об опасности и выражавшими радость, или наименованиями
каких-либо предметов. Во многих случаях это были звуки, имитировавшие, к
примеру, звуки животных. Сэр Артур Эванс* предположил, что в Америке язык
знаков возник раньше, чем собственно языки индейцев; он является общим для
всех индейцев Северной Америки, в то время как языки у них разные.
Понадобилось немало времени, чтобы человеческий разум научился
передавать действия и взаимосвязь между предметами с помощью языковых
средств. Современные языки насчитывают многие тысячи слов, но в первобытных
языках их могло набраться едва ли несколько сотен. Вполне вероятно, что даже
к началу неолита это был весь доступный человеку словарный запас. В те дни,
наверное, не к чему было пускаться в долгие беседы или в обстоятельный
пересказ событий. Если человек хотел о чем-то рассказать, то он скорее всего
делал это с помощью пляски или разыгрывал сцену перед своими соплеменниками,
которые были больше зрителями, чем слушателями.
Развитие речи поначалу шло очень медленно, а грамматические формы и
возможность передачи отвлеченных понятий появились в истории человечества
очень поздно, возможно, не ранее, чем четыреста или пятьсот поколений назад.
Эванс Артур Джон (1851 -- 1941) -- английский археолог. Открыл и
исследовал минойскую культуру на о. Крит.
Ученые-филологи, изучающие языки мира, выделяют несколько групп языков,
получивших распространение на значительных территориях. Эти группы имеют
общие корневые слова и сходные способы выражения одних и тех же понятий.
Одна из таких обширных языковых групп сейчас распространена почти по
всей Европе и до Индии включительно. В нее входят английский, французский,
немецкий, испанский, итальянский, греческий, русский, армянский, персидский
и различные индийские языки. Ее называют индоевропейской, или арийской,
языковой семьей.
Когда-то в далеком прошлом, в неолитическую эпоху (восемь тысяч лет
назад или около того) существовал простой исходный язык, от которого
произошли все индоевропейские языки. Где-то между Центральной Европой и
Западной Азией обитали многочисленные племена, достаточно перемешанные между
собой, чтобы создать один общий язык и пользоваться им. Для удобства назовем
их арийскими народами. В большинстве своем они принадлежали к светлокожей
расе, к северному светловолосому типу людей, то есть к нордическому типу.
Здесь самое время сделать одно предостережение. Было время, когда
филологи не различали такие понятия, как язык и народ, и предполагали, что
люди, говорящие на одном языке, являются одноплеменниками. Ясно, что это
совершенно не соответствует действительности. Достаточно упомянуть о неграх
в Соединенных Штатах, которые теперь все говорят по-английски. А ирландцы
больше не говорят на старом гэльском языке, разве что в целях политической
демонстрации. На самом деле существование общего языка указывает на тесную
связь и взаимное общение между народами. Общий язык (даже если он и не
обозначает общее происхождение) указывает на общее будущее.
Вероятно, арийская группа языков выделилась в обширном регионе, где
основными реками были Дунай, Днепр, Дон и Волга. Этот регион охватывает
степи на севере от Каспийского моря, на востоке простирается за Уральские
горы. Кочевые племена, говорившие на арийском языке, вероятно, очень долго
не могли достичь Атлантики или областей за пределами Малой Азии.
В те времена Дунай протекал в восточном направлении и впадал в огромное
море, выходившее за пределы региона Волги (в юго-восточной России) и
занимавшее часть Туркестана. Это древнее море включало в себя нынешние
Черное, Каспийское и Аральское моря. Возможно, в те времена оно сообщалось с
Ледовитым океаном. На юге морское побережье простиралось от Балкан до
Афганистана. Северо-западнее находилась обширная об-
ласть болот и заводей, упиравшаяся в Балтику. В любом случае, это было
серьезное препятствие на пути между арийскими племенами и обитателями
северо-восточной Азии.
Кроме индоевропейской (арийской), филологи выделяют еще одну группу
языков, которая, очевидно, возникла и развивалась обособленно. Это
семитская* языковая семья. К ней относятся, в частности, иврит и арабский
язык. Корневые слова у них совсем не такие, как в арийских языках,
по-разному они выражают взаимоотношения между понятиями, различные у них и
принципы строения грамматики. Скорее всего, эти языки складывались в
общинах, не имевших никаких контактов с древними ариями, независимо и
самостоятельно.
Местом исконного обитания носителей семитского языка, по всей
видимости, был или юг Аравийского полуострова, или северо-восточная Африка.
В эпоху раннего неолита древние арии и древние семиты жили, если можно так
сказать, в разных мирах.
Менее единодушны филологи в том, чтобы отдельной группой считать
хамитские языки. Некоторые склонны выделять третью самостоятельную языковую
семью, другие объединяют хамитские языки с родственными им семитскими.
Хамитская группа, несомненно, значительно шире и многообразнее, чем
семитская или арийская. Современные носители хамитских языков, как и
семитских, являются преимущественно представителями средиземноморской
этнической общности. Среди хамитских языков -- древнеегипетский и коптский,
берберские языки (то есть языки горных племен Северной Африки, к примеру,
язык туарегов), а также так называемая группа эфиопских языков в восточной
Африке, включающая язык сомалийцев. Эти языки могли распространиться из
центрального региона африканского побережья Средиземноморья.
Все три основные языковые семьи (арийская, семитская и хамитская) имеют
одну общую, отличающую их от других языков, черту -- грамматический род. Но
доказывает ли это общность
В других классификациях эта семья называется афразийская макросемья.
происхождения трех языков в далеком прошлом -- вопрос скорее для
ученого-филолога, чем для простого читателя.
На северо-востоке от арийских и семитских областей в свое время
находилась прародина еще одной языковой системы, известной как туранская,
или урало-алтайская*, языковая семья. Она включает в себя саамский язык
Лапландии и самодийский язык Сибири; финский, венгерский, тюркский,
маньчжурский и монгольский языки. До сих пор ведутся споры, в какой степени
относятся к этой группе японский и корейский языки.
Пятым регионом на нашей планете, где складывались языки, была
юго-восточная Азия. Преобладающей в этом регионе является группа языков,
использующих односложные слова, без окончаний или приставок.
Смысл такого односложного слова определяется по интонации, с которой
слово было произнесено. Эту группу называют китайской**, или
моносиллабической (то есть односложной). Сюда входят китайский, бирманский,
сиамский и тибетский языки. Отличие китайских языков от всех других очень
большое. Пекинский диалект китайского языка насчитывает всего 420 базовых
односложных слов, но в свою очередь каждое из них должно передавать
множество различных смыслов. Точное значение каждого такого слова
определяется или в контексте, или по интонации, с которой оно было сказано.
Грамматическая связь между словами устанавливается совсем не таким, как в
арийских языках, способом.
Многие авторы утверждают, что вообще не существует никакой китайской
грамматики. И это справедливо, если под грамматикой понимать привычные для
европейских языков способы образования и согласования слов. Сам способ
мышления у китайцев является не таким, как у европейцев.
Уральские языки -- крупное генетическое объединение языков, включающее
две семьи: финно-угорскую и самодийскую. Алтайские языки -- условный термин
для обозначения макросемьи языков, объединяющей тюркские, монгольские,
тунгусо-маньчжурские языки, а также изолированные корейский язык и японский
язык.Китайско-тибетские языки.
Кроме вышеперечисленных языковых семей, филологи выделяют еще несколько
обширных языковых групп. Ни один из языков американских индейцев не похож на
языки Старого Света. Языки американских индейцев можно выделить в особую
группу, не забывая при этом, что в данном случае имеем дело не столько с
языковой семьей, сколько с неоднородным конгломератом самых разнообразных
языков и наречий.
Вполне возможно, что отдельными языковыми группами являются дравидские
языки Южной Индии, а также малайско-полинезийские, площадь распространения
которых протянулась по всей Полинезии.
Теперь, исходя из названных фундаментальных языковых отличий, мы можем
сделать вывод: к тому времени, когда стали складываться большие общественные
образования, человечество уже было рассредоточено в нескольких обширных
регионах планеты, а люди очень мало общались между собой. Их разделяли
океаны, моря, непроходимые леса, пустыни и горы. В те далекие времена
(возможно, десять тысяч лет назад или больше) племена и семейные общины,
говорившие на арийских, семитских, хамитских, туранских и китайско-тибетских
языках, странствовали по своим отдельным областям, занимаясь охотой,
разведением скота и осваивая земледелие.
Каждая из этих групп по-своему развивала свои языки. Регулярное
земледелие в те времена только зарождалось, и только по мере развития
земледелия стала увеличиваться плотность населения в плодородных районах. До
этого общее число людей на планете не превышало нескольких десятков тысяч.
Мы очень часто не отдаем себе отчет в том, что вплоть до
позднепалеолитического периода человек был на редкость малочисленным
существом. Если к тому времени земледелие где-то и играло важную роль, а
плотность населения была выше, чем в других местах, то это было в
Средиземноморском регионе и, вероятно, на тех землях, которые теперь
оказались затопленными.
Кроме названных неолитических племен, в те времена, должно быть,
существовали и разнообразные, но все еще примитивные, обитатели тропических
лесов в Африке и Индии. Их численность вообще не превышала нескольких тысяч.
Они были так же малочисленны, как сейчас обезьяны гориллы. Центральная
Африка, начиная с верховьев Нила, была в те времена сплошным лесным
массивом. Современные леса Конго являются последними уцелевшими остатками
тех, некогда необозримых лесных пространств.
Языковое деление, установленное филологами, в целом совпадает с
делением человечества на расы и народы, которое поддерживается этнографами.
8
Зачатки человеческой речи эпохи Неолита и языки девяти основных
языковых семей (о которых говорилось выше) -- это совсем не одно и то же. Мы
говорили о более поздних языках, вытеснивших своих примитивных
предшественников.
До сих пор на земле существуют языки, которые не имеют никаких видимых
связей с другими языками. Иногда, впрочем, путем особо тщательного
исследования удается нащупать такие связи. Тогда, казалось бы, изолированные
языки становятся частью более древней, более простой формы человеческой
речи.
Одна из таких языковых групп -- это баскские диалекты. В настоящее
время баски живут на северных и южных склонах Пиренеев. Их численность в
Европе не превышает 600 тысяч. Это отважный и очень свободолюбивый народ.
Язык басков в том виде, в котором он существует теперь, является развитым и
полностью сложившимся. Однако его истоки совсем не такие, как у соседних
индоевропейских языков.
Газеты на баскском языке выходят в Аргентине и Соединенных Штатах на
средства богатых иммигрантов. Первыми "французами", переселившимися в
Канаду, были баски, и баскские фамилии по сей день часто можно встретить
среди франко-канадцев.
Судя по свидетельствам из прошлого, которые дошли до нас, баски и
баскский язык в древности были гораздо более распространены в Испании, чем
теперь. Долгое время история баскского языка оставалась загадкой для ученых.
Высказывались предположения, что его строение напоминает строение языков
американских индейцев. Исследовалась связь баскского языка с берберским
языком и через него -- со всей группой хамитских языков. Были мнения о том,
что язык басков -- это единственный сохранившийся, хотя и сильно
изменившийся и обособившийся, из когда-то распространенной и разветвленной
группы прото-хамитских языков. На этих языках, исчезнувших к нашему времени,
говорили в основном представители темноволосой средиземноморской народности,
когда-то заселявшей большую часть запада и юга Европы и Западную Азию. Можно
предположить, что баскский язык находился в близкой связи с дравидийскими
языками Индии и с языками народов гелиолитической культуры (которые
распространились через Индонезию в Полинезию и дальше).
Вполне возможно, что восемь-десять тысячелетий назад в западной и южной
Европе были распространены другие языковые группы, полностью исчезнувшие к
моменту появления в этом регионе индоевропейских языков. Они могли
объединяться в три основные группы: 1) древний критский язык; 2) шумерский
язык; 3) эламский язык.
Существует предположение, что древний шумерский язык мог быть связующим
звеном межу ранней кавказской и ранней монгольской группой языков. Если это
так, тогда у нас получается "баскско-кавказско-дравидско-протомонгольская"
языковая группа, еще более древняя исходная языковая система, чем основная
хамитская.
Таким образом, появляется своеобразное лингвистическое "недостающее
звено", гораздо более напоминающее исходный язык, чем все, что мы имеем в
настоящее время. Его можно соотнести с арийскими, семитскими, хамитскими
языками так, как примитивные ящерицы позднепалеозойских времен соотносятся с
млекопитающими, птицами и динозаврами.
С хамитскими языками, возможно, связан язык готтентотов. В
экваториальной Восточной Африке по-прежнему говорят на языке, похожем на
готтентотский с бушменскими включениями, и это только подтверждает мнение,
что вся Восточная Африка была в свое время хамитоязычной.
Языки банту и народности, говорящие на этих языках, распространились
сравнительно недавно из какого-то исходного центра в западной части
Центральной Африки и отрезали готтентотов от остальных хамитских народов.
Хотя не менее вероятно и то, что язык готтентотов является отдельной
языковой группой.
Среди других изолированных языков можно назвать язык папуасов Новой
Гвинеи и язык австралийских аборигенов. Вымерший тасманский язык так и
остался почти неизученным. То, что нам известно о нем, подтверждает тот
факт, что человек эпохи палеолита почти не имел членораздельной речи.
x x x
* Книга третья. ПЕРВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ *
Глава тринадцатая. РАННИЕ ЦАРСТВА
1. Ранние земледельцы и ранние кочевники. 2а. Шумеры. 26. Царство
Саргона I. 2в. Хаммурапи.2г. Ассирийцы, Ассирийское царство.2д. Иудейское царство. 3. Ранняя история Египта.4. Ранние цивилизации Индии. 5. Ранняя история Китая.6. Развитие цивилизаций. 7. Легенда об Атлантиде
1
Давайте теперь вернемся к тому, что было сказано в предыдущих главах о
развитии земледелия.
Формирование земледельческого уклада заняло длительный промежуток
времени (несколько тысяч лет). Временные границы этого промежутка можно
определить так: от двадцати до восьми тысяч лет назад. До этого времени
человек был (сравнительно) немногочисленным существом. Это был дикарь,
бродячий хищник, вооруженный примитивным оружием. Он жил небольшой семьей.
Его речь была, по-видимому, еще неразвита. Все свое имущество он мог унести
в руках. Его жизнь состояла из погони за добычей, из чередовавшихся периодов
голода и редких моментов сытости. Человек кочевал вслед за животными,
которые уходили к новым пастбищам. Жизнь человека была свободной,
полуголодной, наполненной чувством постоянной опасности.
Затем человек постепенно перешел к новой жизни. Он начал выращивать для
себя пищу и сохранять ее на случай голода. Он начал пасти стада животных, на
которых прежде охотился, и примечать те места, где можно было найти
съедобные плоды, корни и злаки. Теперь охотник не мог, как прежде, день за
днем преследовать диких животных. Ему нужно было присматривать за своими
(еще не совсем домашними) стадами и дожидаться всходов на делянках земли,
которые он засеял. Его орудия стали лучше и совершеннее. И сразу же
(примерно восемь тысяч лет назад) в отдельных регионах человек стал
исключительно много-
численным существом. Ни одна человекообразная обезьяна не могла
сравниться с ним по численности.
Человек начал строить для себя жилища и обзавелся имуществом. Он
перестал блуждать в поисках пищи и стал трудиться, обеспечивая себя
постоянным пропитанием. В его жизни решающую роль стал играть повседневный
труд.
Таким образом, человек -- это единственное животное, которое перешло к
хозяйственной деятельности. Никакого другого хозяйственного млекопитающего
природа не знает. Бобры строят запруды, делают себе логово и собирают
припасы на зиму; белки также запасаются кормом; собаки зарывают кости впрок;
муравьи и пчелы живут семьями и все время проводят в заботах о пропитании и
сохранении жилья -- но это несравнимо с хозяйственной деятельностью
человека.
Во времена первобытных людей-охотников человечество еще не знало такого
постоянного ежедневного занятия, которое мы могли бы охарактеризовать как
труд.
Большая часть утомительной хозяйственной работы тогда, вероятно,
перекладывалась на женщин. Первобытный человек не знал, что такое
галантность. Во время постоянных переходов женщины и дети несли на себе всю
имеющуюся у них поклажу, а в руках у мужчин, которые должны были быть
готовыми ко всяким неожиданностям, было только оружие. Забота о детях также
полностью была уделом женщин.
Считается, что именно женщины первыми занялись земледелием. И скорее
всего это было действительно так, ведь женщинам приходилось питаться злаками
и плодами, пока мужчины уходили в поисках добычи. Женщины первыми заметили,
что из семян, оброненных на прежних стоянках, вырастали новые растения.
Наверное, женщина первая придумала сеять зерна (как подношение племенному
божеству) в надежде, что зерно позже вернется ей сторицей.
Самой ранней формой земледелия было собирательство. Люди, занятые
преимущественно скотоводством, высевали злаки, чтобы через какое-то время
вернуться и собрать их. Вероятно, именно в период собирательного земледелия
зародилась тесная связь между севом зерна и человеческим жертвоприношением.
Высеянное зерно злаков оставляли расти и созревать, человека же убивали и
оставляли "присматривать" за посевами.
Самое раннее земледелие почти наверняка было лоскутным, когда вручную,
без помощи специальных орудий возделывали лишь небольшие участки земли
(вероятно, женскими руками). Это занятие еще не могло служить основным
источником пропитания.
Человеку не понадобилось много времени, чтобы заметить, насколько
выгодно было засевать те участки, которые регулярно
затапливались разливами рек. Пуская свой "хлеб по водам", люди были
уверены, что в изобилии получат его обратно. Вероятнее всего именно в Египте
земледелие из побочного занятия постепенно превратилось в основной способ
обеспечения себя пропитанием. Очевидно, не было еще другого такого места,
которое могло бы приучить человека сеять зерно в определенное время года.
Поначалу сев производился на заливаемых землях, а там уже было рукой подать
до орошаемого земледелия, то есть до ирригации.
Однако культивация земель -- это еще не цивилизация. Цивилизация -- это
нечто большее, чем эпизодическое выращивание пшеницы при благоприятных
условиях, это прежде всего заселение территории, где земли постоянно
возделываются и орошаются, где люди живут в домах по общему для всех закону,
в общем городе или крепости.
Необходимым условием того, что человек эпохи неолита перешел к
действительно оседлой жизни (в отличие от просто временных поселений в
местах с обильной пищей) было, конечно же, надежное круглогодичное
обеспечение водой, достаток пищи для людей и корма для скота, а также
строительного материала для жилищ.
Нет сомнения, что подобные благоприятные условия существовали во многих
европейских и азиатских долинах (вспомним уже известные нам швейцарские
озерные поселения). Но нигде не существовало до такой степени выгодных
условий, и нигде они не были настолько надежными и неизменными из года в
год, как в Египте и в верховьях Тигра и Евфрата, а также на северном
побережье Персидского залива. Здесь не было недостатка в воде, а щедрое
солнце давало возможность ежегодно рассчитывать на обильный урожай. В
Месопотамии пшеница, по словам Геродота, давала урожай один к двумстам.
Плиний пишет, что ее убирали дважды в год, и затем оставалось еще достаточно
корма для овец. В этих местах произрастало множество пальм и различных
фруктовых деревьев. Что же касается строительного материала, то в Египте
была глина и мягкий камень, а в Месопотамии из глины готовили кирпич-сырец,
высушенный на солнце.
Попадая в такие края, человек уже не искал лучших мест и сразу же
поселялся на благодатных землях. Племена становились все более
многочисленными, и человек постепенно понимал, что в численности -- сила.
Теперь он мог не бояться случайного нападения хищника. Никогда еще в истории
в одной местности не было такой плотности населения. Жилища людей
становились все более прочными, диких зверей в округе истребляли. Жизнь уже
была настолько безопасной, что человек мог ходить по городу или трудиться в
поле, не беря с собой оружия. Люди, по крайней мере в окружении
соплеменников, стали миролюбивыми. Человек "пустил корни" так, как никогда
прежде до этого.
Месопотамия и Египет оказались наиболее благоприятными местами для
первых постоянных поселений человека. На приведенной здесь карте показано,
как они выглядели примерно шесть-семь тысяч лет назад. К этому времени
долина Красного моря и восточно-средиземноморская долина уже были затоплены,
но берега Аравии, и в особенности земли на юго-западе Аравийского
полуострова, были в те времена значительно плодороднее, чем в наши дни.
Красное море соединялось со Средиземным через существовавший тогда пролив, а
Персидский залив был гораздо севернее, чем теперь.
В это же время на менее плодородных (более подверженных сезонным
изменениям) землях, в лесах Европы, в Аравийской пустыне и на сезонных
пастбищах Центральной Азии развивалось менее многочисленное, но более
активное население. Его образ жизни был непохожим на жизнь первых
земледельческих племен. Это были первые кочевые племена. В отличие от жизни
оседлых земледельцев, жизнь кочевников оставалась полной опасностей и не
была привязана к одному месту. Кроме скотоводства, значительным подспорьем
для них по-прежнему была охота.
За свои пастбища им постоянно приходилось сражаться с другими,
враждебными, племенами. Те новшества, которые появились у оседлых народов
(усовершенствованные орудия труда, умение пользоваться металлами), в свою
очередь появились и у кочевников.
Вслед за оседлыми племенами кочевые племена также перешли от
неолитического этапа развития к этапу бронзы. С лучшим оружием в руках
кочевники превратились в воинственных всадников, способных быстро
преодолевать значительные расстояния.
Не стоит думать, что кочевая стадия предшествовала оседлой стадии
развития человеческого общества. Первобытные племена действительно
постепенно переходили из одного места в другое в поисках добычи. Но затем
одна группа людей осела на облюбованных местах, а другая перешла к отчетливо
кочевому образу жизни. Для оседлых племен основным продуктом питания стало
зерно различных злаковых культур, а кочевники стали больше употреблять в
пищу молока.
Вражда между кочевыми и оседлыми племенами была неизбежна. Кочевники
казались земледельцам неотесанными варварами, а те в свою очередь
воспринимали жителей плодородных долин как изнеженных и беззащитных, одним
словом, как легкую добычу. Очевидно, не прекращались трения между отважными
и выносливыми кочевниками или горцами, с одной стороны, и более
многочисленными, но менее воинственными жителями городов и селений -- с
другой.
По большей части это были всего лишь набеги на пограничные области. За
оседлыми племенами всегда оставался перевес в численности. Всадники могли
стремительно ворваться в их селения, но не могли остаться там надолго.
Взаимная вражда длилась не одно поколение. Время от времени какому-либо
вождю удавалось силой установить некое подобие единства среди кочевников. А
затем сплоченная лавина всадников обрушивалась на ближайшую земледельческую
общину. И жители долин, у которых не было ни оружия, ни умения воевать,
оказывались беззащитными перед этой лавиной. Грабительский набег превращался
в завоевание. Вместо того чтобы только увести добычу из покоренных земель,
победители селились на этой земле, их добычей становилась вся земля вместе с
людьми.
Городским и сельским жителям теперь приходилось трудиться на своих
новых хозяев и содержать их. Вожди кочевников становились царями и
повелителями, господами и знатью. Они больше не кочевали, а перенимали
искусства и утонченный образ жизни у завоеванного народа. Но еще многие
поколения потомков завоевателей не расставались с привычками кочевников. Они
продолжали охотиться и много времени проводили в седле, теперь уже для
развлечения, устраивали верховые скачки и гонки колесниц. Однако
повседневный труд, особенно труд земледельца, воспринимался ими как удел
побежденных, ставших низшим слоем общества.
Все это в тысячах различных вариантов стало одним из основных мотивов
истории человечества, продолжаясь уже семь тысячелетий или даже более. Во
всех регионах, где существовала цивилизация, первая же правильно
расшифрованная древняя надпись сообщала нам о разделении неработающего
класса правителей и трудящегося большинства населения.
Уже через несколько поколений новая знать перенимала образ жизни и
привычки завоеванных племен и начинала поддерживать их покорность племенному
закону (необходимость оседлого существования). Новый владыка -- уже не
прежний кочевник, грубый и закаленный. Он брал в жены женщин из покоренного
племени, следил за тем, чтобы мир и взаимная терпимость установились между
покорителями и покоренными. Он заимствовал у своих новых соплеменников их
религиозные представления и делился с ними своими и в целом жил так, как
этого требовали условия местности и общества. Однако и для былого победителя
история не готовила спокойной жизни. Приходил день, и на горизонте
появлялись новые волны искателей наживы из "внешнего" мира, и все
повторялось сначала.
Настало время вкратце описать, как складывались цивилизации в Западной
Азии (разделы 2а, 2Ь, 2с) и соответствующие им
Этапы развития Египта (3).
2а
Последовательность, с которой чередовались возникновение поселений,
нашествия кочевников, культурный подъем, новые нашествия, новый подъем и т.
д., особенно наглядно можно проследить на примере междуречья Тигра и
Евфрата.
Как принято считать, первым народом, который основал самые ранние
города в этой части континента, были шумеры. Очевидно, они принадлежали к
темноволосой иберийской или дравидской народности. Для письма шумеры
пользовались глиняными табличками. Их язык удалось расшифровать. Он более
всего напоминает языки кавказской группы, чем какие-либо другие из
существующих языков.
Раскопки, проведенные в Эриду во время Первой мировой войны, выявили
следы неолитической раннеземледельческой культуры. Ниже самого раннего
шумерского слоя обнаружены остатки поселения, которое существовало еще до
появления письменности или знакомства людей с бронзой. Колосья в дошумерскую
эпоху жали серпами из обожженной глины.
Характерной чертой облика шумеров были бритые головы и простые одеяния
из шерсти, напоминающие туники. Поначалу шумеры селились в нижнем течении
полноводных рек, а также вдоль северного берега Персидского залива, который
в то время более чем на сто тридцать километров находился дальше в сторону
суши. Шумеры научились орошать свои поля, спуская воду по ирригационным
каналам. У них были коровы, ослы, овцы и козы, но лошадей у шумеров не было.
Скопления глинобитных хижин, в которых поначалу жили шумеры, постепенно
превращались в города. А для своих религиозных обрядов они возводили
высокие, напоминавшие башни, храмовые строения.
Глина, высушенная на солнце, играла очень важную роль в жизни этих
людей. В низовьях Тигра и Евфрата почти совсем не было камня. Из глины
шумеры научились делать кирпичи, изготавливать гончарные изделия и лепить
фигурки, а со временем они стали писать на глиняных табличках. По-видимому,
шумеры не знали бумаги и не использовали пергамента. Книги, памятные записки
и даже письма они писали на глиняных черепках.
В Ниппуре в честь верховного шумерского божества Энлиля была построена
величественная башня из кирпича. Вероятно, память об этой постройке
сохранилась в предании о Вавилонской башне.
Шумеры, по всей видимости, объединялись вокруг отдельных
городов-государств, которые многие столетия сохраняли свою независимость и
постоянно враждовали между собой. Шумеры во-
евали против других шумеров, выступая в плотном строю, их воины были
вооружены длинными копьями и щитами.
Очень долгое время никто из иноземцев не мог покорить шумеров. Но
постепенно они поддались натиску семитских племен.
Первое из всех известных нам царств было основано верховным жрецом в
шумерском городе Урук. Судя по одной из надписей, обнаруженной в Ниппуре,
это царство простиралось от Нижнего (Персидский залив) до Верхнего
(Средиземного или Красного?) моря. Память о том периоде, о первой половине
эры земледелия, погребена теперь среди глинистых равнин долины Тигра и
Евфрата. Именно там были возведены первые в истории человечества храмы и
свои первые ритуальные церемонии совершали жрецы-правители.
Несколько столетий с шумерами торговали, воевали, совершали набеги на
их поселения племена кочевников-семитов, которые в то время обосновались
вдоль западных границ Шумера. Наконец, эти племена были объединены под
властью одного правителя, Саргона (2750г. до н.э.), который не только
покорил шумеров, но и расширил границы своих владений от Персидского залива
на востоке до Средиземного моря на западе. Его народ называли аккадцами, а
царство -- Шумеро-Аккадским. Оно просуществовало свыше двухсот лет.
Со времен Саргона I и до IV--III вв. н.э. продолжалась эпоха господства
семитов во всей Передней Азии. Но, несмотря на то, что семиты были
покорителями шумеров, и их цари правили в шумерских городах, именно
шумерская цивилизация изменила примитивную культуру семитов. Пришельцы
научились шумерскому письму ("клинописи", как ее принято называть) и
шумерскому языку. Собственной семитской письменности они не изобрели.
Шумерский язык стал для этих варварских племен языком знания и власти, как
латынь была языком ученых и правителей варварских народов средневековой
Европы.
Шумерская ученость оказалась очень жизнестойкой. В долине двух рек ей
суждено было пережить многочисленные завоевания и перемены.
2в
Народ шумеро-аккадской державы понемногу утрачивал свою политическую и
военную активность. Новые воинственные племена эламитов хлынули на царство с
востока. Одновременно с запада вторглись семиты-амореи, и Шумеро-Аккадское
царство оказалось словно бы в тисках.
И язык, и расовая принадлежность эламитов остаются загадкой. Их главным
городом были Сузы. По мнению многих исследователей, эламиты были негроидного
типа.
Амореи относились к тем же народам, к которым принадлежали Авраам и
более поздние иудеи. Амореи поселились вначале в небольшом городе на берегу
реки. Он назывался Вавилон. И уже через столетие непрерывных войн вся
Месопотамия была под властью великого правителя Хаммурапи (2100 г. до н.
э.), который основал первое Вавилонское царство.
На некоторое время установились спокойствие и мирная жизнь. Но еще
через столетие на жителей Вавилонии, у которых за это время поубавилось
воинственного духа, обрушились новые кочевники, имевшие лошадей и боевые
колесницы. Это были касситы, установившие в Вавилоне власть своего
правителя.
Выше по течению Тигра, в местности, где было изобилие не только глины,
но и мягкого, пригодного для обработки камня, обосновалось еще одно
семитское племя, ассирийцы. Их города-государства возникли еще в то время,
когда Шумер не был покорен семитами. Среди этих городов главными были
Ниневия и Ашшур. У ассирийцев была неповторимая внешность: длинные носы и
мясистые губы, длинные бороды, длинные вьющиеся волосы. Носили ассирийцы
высокие шапки и длинные одеяния.
Совместно с хеттами ассирийцы постоянно совершали набеги на западные
окраины Междуречья. Саргон I покорил их, но затем они снова стали
свободными. Некий Тушратта, правитель Митанни, государства на северо-западе
Междуречья, захватил и какое-то время удерживал их столицу Ниневию.
Ассирийцы заключали союзы против Вавилона с Египтом, и египтяне
оплачивали их захватнические походы. Со временем ассирийцы достигли высокого
мастерства в искусстве ведения войны, и Вавилон был вынужден постоянно
платить им дань. Наконец, усилив свое войско конницей и боевыми колесницами,
заключив временный союз с хеттами, ассирийцы под предводительством
Тиглатпаласара I захватили Вавилон (около 1100 г. до н. э.) и присоединили
его к своим владениям. Однако им не удалось прочно закрепиться на этих более
древних, более цивилизованных землях. Ниневия, выстроенная из камня, в
отличие от кирпичного Вавилона, по-прежнему оставалась столицей Ассирии.
Много столетий верховная власть царства колебалась между двумя центрами.
Временами ассириец, а временами вавилонянин провозглашал себя "царем четырех
частей света".
На протяжении четырех столетий экспансия Ассирии в Египет сдерживалась
новыми семитскими племенами арамеев. Их главным городом был Дамаск.
Современные сирийцы являются по-
томками арамеев. Кстати, между словами "сириец" и "ассириец" нет
никакой связи. Это случайное сходство.
Через земли сирийцев ассирийцы пытались пробиться на запад, чтобы
расширить свои владения. В 745 г.до н.э. к власти в Ассирии пришел новый
царь Тиглатпаласар III, который распорядился переселить израильтян в Мидию
(они же "десять утраченных колен", судьба которых дала повод для самых
разнообразных догадок). Кроме того, он завоевал Вавилон и правил им, став
основателем державы, которую историки называют Новоассирийским царством.
Его сын Салманасар IV (4 Цар., 27:3) умер во время осады Самарии.
Власть оказалась в руках узурпатора. Тот принял древнее шумеро-аккадское имя
вне всякого сомнения, чтобы польстить вавилонской знати, и стал править как
Саргон II. Видимо, в его царствование у ассирийских войск впервые появилось
железное оружие. Скорее всего именно Саргон II наделе осуществил переселение
"десяти колен", которое затеял Тиглатпаласар III.
Подобные переселения разных народов из одной части ассирийского царства
в другую стали одним из отличительных политических методов нововавилонских
правителей. Население целых регионов, которое сложно было контролировать на
родных землях, целиком перемещалось в новые, неизвестные им районы. Там, в
окружении чужих, враждебных народов их единственной надеждой на выживание
была полная покорность верховной власти.
Сын Саргона Синахериб возглавил поход ассирийских войск к границам
Египта. Но внезапный мор охватил его армию. Это событие описано в Библии в
девятнадцатой главе Четвертой Книги Царств:
"И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень и поразил в стане
Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот, все тела
мертвые. И отправился, и пошел и возвратился Сеннахирим, царь Ассирийский, и
жил в Ниневии".
Чтобы затем пасть от рук своих сыновей.
Внук Синахериба, Ашшурбанипал, которого греки именовали Сарданапалом,
тем не менее, довел начатое дедом дело до конца и какое-то время удерживал в
своей власти Нижний Египет.
2с
После Саргона II Новоассирийское царство просуществовало сто пятьдесят
лет. Халдеи (еще одно кочевое семитское племя, пришедшее с юго-востока) при
поддержке двух северных арий-
ских народов, мидийцев и персов, объединенными силами взяли Ниневию в
606г. до н.э. Впервые в этой истории появляются арийскоязычные народы. Они
целыми племенными союзами переселялись из лесов и степей севера и
северо-запада. Это были воинственные, закаленные в долгих трудных переходах
племена. Часть из них повернула на юго-восток в Индию и принесла с собой
один из диалектов арийского языка, который впоследствии превратился в
санскрит. Другие племена двинулись на земли древних цивилизаций Междуречья.
Если раньше кочевниками-завоевателями освоенных земель Междуречья были
эламиты и семиты, то теперь на полтора столетия роль завоевателей отошла к
ариям. Эламиты же полностью исчезли с исторической арены.
Халдейское царство со столицей в Вавилоне (его еще называют
Ново-Вавилонским царством) просуществовало при Навуходоносоре II (Великом) и
его преемниках до 538 г. до н. э. и не смогло устоять перед Киром,
основателем великой Персидской державы. Но история на этом не заканчивается.
И уже в 330 г. до н. э., как мы узнаем позже, греческий завоеватель
Александр Великий стоял перед телом убитого последнего из правителей Персии.
История цивилизаций Тифа и Евфрата, представленная здесь лишь в виде
краткого очерка,-- это непрерывная, непрекращающаяся цепь войн. С каждым
новым завоеванием прежние правители и прежние правящие классы уступали место
новым. Народы, наподобие шумерского и эламитского, оказывались поглощенными
другими народами, смешивались с пришельцами, их язык исчезал из живого
общения. Ассирийцы вливались в состав халдейских и сирийских племен.
Утрачивали свои отличия хетты, семиты (которые поглотили шумеров). Они
покорялись новым завоевателям -- арийским пришельцам с севера. На месте
эламитов оказывались мидийцы и персы. Один арийский язык (персидский)
доминировал в новообразованной державе, пока другой арийский язык,
греческий, не вытеснил его из официального обихода.
На протяжении четырех тысяч лет это новое явление -- цивилизация,
пустив корни в долине двух рек, словно дерево, продолжала расти. Пусть
иногда его трепала буря, пусть какая-то из ветвей оказывалась отломленной,
дерево росло и продолжает расти. Цивилизация, как живой организм,
развивается. Может смениться доминирующий народ, может распространиться и
утвердиться другой язык, но в своей основе развитие будет продолжаться.
К моменту, на котором мы остановились (330г. до н.э.), люди уже имели
лошадей и железо, письмо и счет, деньги. У них уже были гораздо более
обширные знания о мире, чем те, что были у шумеров.
Время, протянувшееся между царствованием Саргона I и завоеванием
Вавилона Александром Македонским, приблизительно равно времени, которое
прошло с того момента до наших дней. И по меньшей мере еще столько же
времени до Саргона I люди селились на шумерской земле, основывали города,
поклонялись божествам в храмах, возделывали поля и жили по законам своих
общин. Эриду, Лагаш, Ур, Ларса, Исин, едва возникнув, уже имели за собой
историю, тянувшуюся с незапамятных времен. Половину истории человеческой
цивилизации и ключи к ее основным институциям следует искать во времени до
Саргона I.
События, происходившие в долине Нила, не слишком отличаются от тех,
которыми отмечена история Вавилонии. Но если Вавилония была со всех сторон
открыта для вторжений, Египет был защищен пустыней на западе и морем на
востоке. На юге он граничил лишь с мирными негроидными племенами.
Соответственно, история Египта знает меньше вторжений иноземцев, чем история
Ассирии или Вавилона. Вплоть до VIII в. до н. э. (когда Египет оказался под
властью Эфиопской династии) если какой-нибудь иноземный завоеватель и мог
проникнуть на его территорию, то только из Азии через Суэцкий перешеек.
Трудно судить о том, насколько неолитические племена скотоводов можно
считать предками более поздних египтян (много существенных отличий). Своих
умерших они хоронили, но перед погребением, по всем признакам, разрезали их
тела и съедали отдельные фрагменты плоти. Делалось это, очевидно, в знак
скорби по умершим. Живые надеялись таким образом сохранить в себе частичку
силы и доблести, которой обладали умершие.
Признаки существования подобных диких обычаев заметны и в культуре так
называемых "длинных могильников", разбросанных по всей Западной Европе. А у
отдельных племен черной Африки каннибализм и связанные с ним обычаи начали
отмирать лишь в недавнее время.
Примерно к 5000г. до н.э. следы первобытных народов теряются и на
исторической сцене уже появляются подлинные египтяне. Их предшественники
находились на начальных стадиях неолита и жили в примитивных глинобитных
хижинах. У египтян же неолитическая культура достигла своего расцвета. Они
умели строить дома из дерева и кирпича, обрабатывать камень. Очень быстро
египтяне перешли в век бронзы. У них была своя система письменности,
основанная на схематических изображениях --
пиктограммах. Она была не менее развитой, чем у шумеров, но серьезно
отличалась от шумерской по многим признакам.
Не исключено, что долина Нила могла заселяться выходцами из Южной
Аравии, которые (через Аденский пролив) появились вначале в Верхнем Египте,
а затем проникли к дельте Нила. Но их божества, их письменность, сам уклад
их жизни очень отличались от шумерского. Одно из наиболее ранних известных
изображений египетского божества -- это фигура богини-гиппопотама. Однако
этот образ несет на себе неповторимо африканский отпечаток.
Нильская глина не такая мягкая и пластичная, как месопотамская, поэтому
египтяне не стали использовать ее для письма. Они достаточно рано научились
изготовлять пригодные для этого свитки папируса из стеблей
тростника-папируса. От его названия, кстати, происходит и английское paper
(бумага).
Ассирийская клинопись наносилась на таблички особым штампом или стилем,
сделанным так, чтобы оставлять угловатые отпечатки на влажной глине.
Египтяне для письма пользовались кисточкой.
Общий обзор истории Египта выглядит проще, чем история Месопотамии.
Периодичность в истории Египта обычно определяют по последовательности
династий. Говоря о таком-то правителе Древнего Египта, указывают, к какой
(первой, четвертой, четырнадцатой и т. п.) династии он принадлежал. Египтяне
были окончательно завоеваны персами после того, как персы утвердились в
Вавилоне. Когда же в 322 г. до н. э. Египет достался Александру
Македонскому, XXXI династия перестала существовать.
Один из периодов в истории Египта известен как Древнее Царство.
Началось с того, что правитель Верхнего Египта Менес (Мена) объединил
Верхний и Нижний Египет. Кульминацией этого периода стало правление IV
династии. Египет тогда процветал; правители-фараоны были одержимы
стремлением увековечить память о себе в монументах, подобных которым ни до,
ни после того человечество не знало. Это знаменитые египетские пирамиды, из
которых самые значительные принадлежат фараонам именно этой IV династии:
Хеопсу, Хефрену и Микерину.
Великая пирамида Хеопса имеет высоту 136 метров, а длина склона
составляет 212 метров. Подсчитано, что она сложена из каменных глыб общим
весом 4 883 000 тонн. Весь этот камень перетаскивался и устанавливался почти
исключительно силой человеческих мускулов. Сооружение бессмысленных
погребальных построек невообразимых объемов, воздвигнутых в эпоху, когда
инженерная наука только зарождалась, истощило ресурсы Египта. Три долгих
царствования опустошили Египет, словно долгая изнурительная война.
История Египта от IV до XV династии отмечена конфликтами между разными
столицами и соперничающими религиями, разделением на несколько царств и
новыми объединениями. Этот период часто называют промежуточным. Из длинного
списка имен фараонов мы выделим только Пепи II, который правил дольше всех в
истории человечества -- девяносто лет -- и оставил после себя огромное
множество строений и надписей.
Около 1700г. до н.э. с Египтом случилось то, что так часто происходило
в Месопотамии: он был завоеван кочевым семитским племенем -- гиксосами. Они
основали так называемую "пастушескую" династию (XVI), но в конце концов были
изгнаны коренными египтянами. Длившееся больше ста лет господство чужеземцев
привело к всенародному восстанию. Ненависть к захватчикам сплотила египтян.
За освободительной войной (прибл. 1600г. до н.э.) последовал период усиления
Египта (Новое Царство). Египет превратился в единое государство с мощной
армией. Между Египетской и Ассиро-Вавилонской державами началось
многовековое соперничество за контроль над ближневосточными землями.
Некоторое время преимущество оставалось за Египтом. В XVв. до нашей эры
Тутмос III и Аменхотеп III (XVIII династия) правили землями от Эфиопии до
Евфрата. По многим причинам этим двум фараонам принадлежит особое место в
египетской истории. Они вели обширное строительство, после них осталось
множество построек и высеченных на камнях надписей. Аменхотеп III заложил
знаменитый храмовый комплекс в Луксоре, расширил и украсил храмы в Карнаке.
В современном египетском селении Тель-эль-Амарна, на месте прежней
столицы фараона Аменхотепа IV, археологи обнаружили множество писем. Это
была переписка фараонов с правителями Вавилонии, хеттов и других держав, в
том числе и с Тушраттой, захватившим Ниневию. Переписка, получившая среди
ученых название "тель-эль-амарнский дипломатический архив", проливает свет
на политические и социальные процессы того времени.
Потом Египет пережил непродолжительное сирийское завоевание. Из
последующих династий можно выделить XIX династию, к которой принадлежат
Рамзес II. Он правил шестьдесят семь лет (примерно с 1317 г. до н. э. до
1250 г. до н. э.) и прославился как величайший строитель храмовых
комплексов. Существует мнение, что именно он был фараоном Моисея.
Представитель XXII династии фараон Шешонк приблизительно в 930 г. до н. э.
совершил успешный поход против Иудейского и Израильского царств, захватил и
разграбил Иерусалим, в том числе и храм Соломона.
В 670 г. до н. э. один из эфиопских завоевателей с верховий Нила
основал XXV династию иноземных правителей, которая
пала еще до того, как возникло новое Ассирийское царство
Тиглатпаласара, Саргона II и Сенахериба, которых мы уже упоминали. Впервые
Вавилония стала диктовать свою волю и на берегах Нила.
Дни египетского господства над другими народами были сочтены. На
какое-то время Псамметиху из XXVI династии (664-- 600 гг. до н. э.) удалось
изгнать иноземцев и вернуть власть египтянам, а при Нехо II даже были
попытки восстановить утраченное влияние Египта в Сирии вплоть до Евфрата. В
это же время халдеи и мидийцы штурмовали Ниневию.
Однако на месте Ассирийского царства возникло Нововавилонское, одним из
правителей которого был великий халдейский царь Навуходоносор II
(Навуходоносор Библии). Борьба с Вавилоном оказалась не под силу Нехо II.
Позже мы подробнее поговорим о том, как евреи -- союзники Нехо были уведены
Навуходоносором в вавилонский плен.
В VIв. до н. э. халдеи не выдержали натиска персов, а затем наступила
очередь Египта. В результате восстания египтянам удалось еще на шестьдесят
лет получить свободу. А в 332г. до н.э. Египет приветствовал Александра
Великого как своего завоевателя. С той поры чужеземцы не переставали править
Египтом: сначала греки, затем римляне, потом арабы, турки, британцы.
Сведения о начальной истории Индии окажутся еще более сжатыми даже в
сравнении с нашим кратким изложением истории Египта. Развитие дравидских
племен долины Ганга во многом было сходно с развитием ранних обществ в
Шумере и Египте. В Северной Индии были найдены печати, имеющие близкое
сходство с шумерскими. Но по-прежнему остается спорным вопрос -- удалось ли
раннеиндийским общинам подняться на такую же высокую ступень общественного
развития, какой достигли Шумер и ранний Египет. Очевидно, что в те далекие
времена Индия не знала нашествий каких-либо семитских кочевников.
Примерно во времена Хаммурапи одна из групп кочевых арийских племен,
уже успевших занять северную Персию и Афганистан, через северо-западные
горные перевалы проникла в Индию. Этнически эти племена были очень близки к
предкам мидийцев и персов. Волна за волной вливались они на новые земли,
пока не стали более многочисленными, чем все темнокожее население Северной
Индии. В итоге весь полуостров Индостан оказался под влиянием ариев. Но
арийские племена так никогда
и не объединились. История Индии -- это история междоусобной вражды
отдельных царств.
Персидская империя в период экспансии, последовавшей за захватом
Вавилона, смогла продвинуть свои восточные границы за пределы реки Инд. А
войскам Александра Македонского удалось пройти еще дальше, они остановились
на краю пустыни, отделявшей Пенджаб от долины Ганга.
Пока что ограничимся этими краткими сведениями о ранней Индии и
вернемся к ее истории позже.
Одновременно с цивилизациями Индии и тех земель, где сходятся Азия,
Африка и Европа, развивалась еще одна, совершенно отличная от них
цивилизация. Ее территорией была когда-то плодородная, а теперь безжизненная
долина реки Тарим, и склоны гор Куньлунь. По мере своего развития эта
цивилизация распространялась в двух направлениях: вдоль течения реки Хуанхэ
и позднее по долине реки Янцзы.
Судя по археологическим находкам, эта часть света была заселена еще в
каменном веке. Обитатели неолитических стоянок мало чем отличались от
современных жителей Северного Китая. У них в ходу были топоры и
прямоугольные ножи из камня, а также наконечники стрел из костей, сланцев и
раковин моллюсков. Они жили в деревнях и уже одомашнили свиней.
В неолитических селениях на территории Китая уже умели пользоваться
гончарным кругом и изготавливать глиняную посуду, которая похожа на ту, что
и теперь распространена в Китае.
Помимо археологических данных, значительным источником сведений по
истории древнейшего Китая являются древнекитайские летописные своды и
хроники. Несомненно, от самых своих истоков это была цивилизация
монголоидной расы. Следы индоевропейского или семитского присутствия на
территории Китая (датируемые временем до Александра Македонского) очень
немногочисленны, не говоря уже о следах хамитского присутствия. Все эти
цивилизации оставались в другом, отделенном горами и пустынями мире. По всей
видимости, китайцы создали свою цивилизацию самостоятельно, без
вмешательства извне.
Правда, некоторые исследователи предполагают, что могла существовать
связь китайцев с древним Шумером. Особое внимание обращают на себя найденные
в Хэнани образцы керамики с рисованным орнаментом. Они того же типа, что и
образцы, обнаруженные во время раскопок неолитических стоянок в Цент-
ральной и Западной Азии, в Восточной Европе. Это также свидетельствует
в пользу возможного, пусть и очень древнего, соприкосновения двух культур.
Конечно, и Китай, и Шумер развивались на основе почти универсальной
ранненеолитической культуры, хотя долина реки Тарим и нижнее течение Евфрата
разделены такими обширными преградами (горами и пустынями), что возможность
миграций или взаимного общения этих двух, уже оседлых народов представляется
почти немыслимой.
Гораздо более вероятно, что северная цивилизация на каком-то этапе
своего развития могла встретиться с еще одной культурой, распространяющейся
с юга. Хотя цивилизацию Китая можно считать целиком цивилизацией
монголоидной расы, из этого не следует, что ее корни находятся только на
севере. Если ее первые ростки появились в долине реки Тарим, тогда (в
отличие от остальных цивилизаций, включая цивилизации индейцев Мексики и
Перу) китайская цивилизация не могла вырасти из геолитической культуры.
Как отмечено в ранних хрониках Китая, наиболее многочисленными и
влиятельными племенами иноземцев, которые граничили с китайцами на
северо-западе, были гунны. Они говорили на одном из языков урало-алтайской
семьи. Некоторые из ранних китайских императоров вели с гуннами войны.
Первых правителей Китая принято называть "пять императоров". До нас
дошли самые фантастические предания и об этих императорах, и об их
правлении, продолжавшемся примерно с 2700 по 2400гг. до н.э. Затем на смену
пяти императорам пришли несколько династий, известных нам по более полным и
более достоверным летописным свидетельствам.
История Китая изобилует пограничными войнами и непрерывными конфликтами
между кочевыми и оседлыми племенами. Подобно Шумеру и Египту, Китай на
первом этапе своей истории был страной городов-государств. Многочисленные
местные владыки лишь номинально признавали над собой власть императора, как
это было и в Египте (но у египтян со временем появилась централизованная
империя). На период раздробленности приходилось правление двух великих
династий: Шан (1700--1125 гг. до н. э.) и Чжоу (1125--250гг. до н.э.).
Впрочем, если судить по сохранившимся бронзовым сосудам прекрасной и
утонченной формы, относящимся ко времени правления более ранних династий, то
можно смело утверждать, что высокий уровень культуры существовал еще до
династии Шан.
Возможно, присущее народам Китая и Египта чувство симметрии дало
основание некоторым историкам говорить о схожести начальных этапов
формирования этих стран и сравнивать, к при-
меру, раннего императора Менеса в Египте с пятью первыми императорами
Китая.
Власть первых династий была гораздо менее централизованной, чем
последующих. К тому же, государственное единство, возникшее в Китае во
времена династии Шан, с трудом можно было назвать политическим объединением,
оно носило скорее религиозный характер. Император -- "сын неба" -- приносил
жертвы за всех китайцев. В немалой степени единству Китая способствовали и
общая для всех племен письменность и общий враг -- гунны.
Последний император династии Шан, жестокий и глупый, заживо сжег себя в
своем дворце (1125 г. до н. э.) после решающего поражения от У-вана,
основателя династии Чжоу. По всей видимости, У-ван воспользовался народным
восстанием против правления Шан, а также поддержкой юго-западных племен.
Какое-то время Китай оставался (при номинальном правлении императоров
новой династии Чжоу) прежним непрочным объединением фактически
самостоятельных государств. Власть Чжоу над ними в определенном смысле можно
сравнить с властью римских пап над христианскими королевствами Западной
Европы в средневековье. Императоры Чжоу провозгласили себя верховными
жрецами и пытались контролировать местную знать. Однако все попытки наладить
централизованное правление оказались неудачными. Постоянные набеги
кочевников-гуннов с севера и с запада уже не способствовали росту единства и
сплоченности различных китайских племен. Их правители вынуждены были
самостоятельно отражать внешнюю угрозу и становились все более независимыми
от центральной власти. Китай постепенно погружался в пучину междоусобной
борьбы, которая получила название эпохи "враждующих царств".
Неизвестно, когда именно китайцы познакомились с железом, однако
железное оружие появилось у них примерно около 500 г. до н. э., то есть
примерно на триста лет позже, чем оно получило широкое распространение в
Ассирии, Египте и Европе. Возможно, железо принесли в Китай с севера гунны.
Последних правителей династии Чжоу сместили цари государства Цинь. Они
захватили священный жертвенный треножник, а это означало, что к ним перешло
право на официальные жертвоприношения Небу за всех китайцев.
С правлением императора Цинь Ши Хуанди (что означает "первый единый
желтый император") обычно связывают завершение периода раздробленности в
истории Китая. Можно сказать, что ему была отведена роль объединителя
китайских племен, которую на Западе мог бы сыграть Александр Македонский. Но
Ши Хуанди прожил дольше, и единство, которое он устано-
вил, или восстановил, оказалось значительно прочнее, в то время как
империя Александра Македонского распалась после его смерти, о чем нам еще
предстоит поговорить.
Среди прочих мер, призванных упрочить внутреннее единство и порядок в
стране, Ши Хуанди предпринял строительство Великой Китайской стены для
защиты от гуннов. Вскоре после смерти Ши Хуанди началось массовое народное
восстание, которое привело к установлению новой династии Хань.
Во времена правления Хань территория Китая значительно расширилась,
выйдя далеко за пределы долины двух рек. Ханьским императорам удалось
обуздать гуннов. Сами же китайцы проникли на запад так далеко, что наконец
смогли открыть для себя культуры и цивилизации, отличающиеся от их
собственной.
К 100 г. до н. э. китайским войскам удалось перебраться через Тибет и
войти в Западный Туркестан. Караваны верблюдов, принадлежавшие китайским
торговцам, направились по Великому Шелковому пути в Персию, а оттуда --
дальше на запад.
Пока что на этом сделаем остановку в нашем общем обзоре истории раннего
Китая. Мы вернемся к рассмотрению отличительных особенностей китайской
цивилизации позже.
Посмотрим, что происходило во всем остальном мире. К северу от центров
цивилизации (от Рейна до Тихого океана) нордические и монголоидные народы
учились пользоваться металлами. Одни племена оседали на плодородных землях и
образовывали земледельческие общины, которые потом превращались в
города-государства. Другие племена, жившие на обширных равнинах, переходили
от медленной миграции в поисках пищи к сезонно-кочевому образу жизни.
Южнее зоны образования цивилизаций (в Центральной и Южной Африке), у
негритянских племен прогресс шел заметно медленнее, да и то, по всей
вероятности, не без влияния вторгавшихся белых племен из Средиземноморского
региона. Именно эти пришельцы принесли с собой умение возделывать землю и
обрабатывать металлы. Пришлые племена проникали в области обитания черных
племен двумя путями. Один из них -- через Сахару на западе. Так двигались
берберы, туареги и другие. Они смешивались с неграми и создавали такие
квази-белые народности, как фула. Второй путь проникновения иноземцев лежал
вдоль течения Нила (африканские леса в ту пору были значительно гуще и
простирались на восток и север от верховья Нила). У некоторых живущих там
племен, к примеру, угандийских бага-
унда, вполне может присутствовать в родословной элемент белого
происхождения.
Острова Индонезии три тысячи лет назад, по всей вероятности, были
населены малочисленными австралоидными племенами, находившимися еще на
палеолитической стадии развития. Расселение людей в этом направлении
происходило в те незапамятные времена, когда еще существовал почти сплошной
путь по суше от Индонезии до Австралии. Острова Океании пока оставались
необитаемыми.
Распространение племен -- носителей гелиолитической культуры морским
путем на каноэ по островам Тихого океана произошло значительно позже. Так,
достаточно поздно был заселен Мадагаскар. Прекрасные виды Новой Зеландии
также оставались недоступными человеческому взору. Высшей формой жизни на
этих островах были огромные, похожие на страусов, птицы моа, ныне вымершие,
и маленькие киви, птицы с едва заметными рудиментами крыльев, перья которых
похожи на грубую шерсть.
В Северной Америке группа монголоидных племен оказалась совершенно
отрезанной от Старого Света. Они постепенно распространялись к югу, охотясь
на бесчисленных бизонов в американских прериях. Американским индейцам еще
предстояло самостоятельно открыть для себя тайны возделывания земли и
приручить ламу в Южной Америке.
В трех центрах -- в Мехико, на полуострове Юкатан и в Перу -- возникли
три особенные, неповторимые цивилизации.
Когда человек достиг южной оконечности Американского континента,
ископаемые животные -- гигантский ленивец-мегатерий и гигантский
броненосец-глиптодонт -- еще водились в этих местах.
Изучение американских цивилизаций чрезвычайно важно для понимания
закономерностей развития человечества. Индейцы, вплоть до момента, когда
были захвачены конкистадорами-испанцами в XVI в., сумели сохранить те
основные признаки первичных цивилизаций, с которыми культуры Старого Света
расстались еще семь-восемь тысяч лет назад. Индейцы так и не научились
обрабатывать железо. Металлургия у них была на самом примитивном уровне, а
основные металлы, которые были в ходу, медь и золото добывались в виде
самородков. Однако в обработке камня, изготовлении гончарных изделий, в
прядении и особенно в окраске шерсти они достигли очень высокого мастерства.
Американские индейцы, как и их давние предшественники (примитивные
цивилизации Старого Света), тесно связывали периоды сева и сбора урожая с
человеческими жертвоприношениями. Но если в Старом Свете эти первичные
общественные представления смягчились и были оттеснены множеством других, у
амери-
канских индейцев человеческие жертвоприношения остались на первом
месте. Образ змеи стал доминирующим во всей культовой символике этих
цивилизаций.
По всей видимости, верховная власть находилась почти исключительно в
руках жрецов. Вождям, которые руководили своими народами, приходилось и в
дни войны, и в мирное время считаться с законами, установленными жрецами.
Астрономические познания у жрецов достигли высокой степени точности.
Они рассчитали длительность года гораздо лучше, чем вавилоняне. Цивилизация
майя создала свою письменность, состоящую из очень сложных знаков. Насколько
нам удалось понять, письменность эта использовалась для ведения точных и
сложных календарных записей, которым жрецы посвящали большую часть своих сил
и времени.
Искусство индейцев майя было особенно развитым. Некоторые ученые видят
сходство между наиболее простыми перуанскими и шумерскими скульптурами. Но
тому, что было создано индейцами майя, нет подобного в Старом Свете. Ближе
всего к барельефам майя (хотя на деле это совсем не так близко) были
некоторые образцы работ камнерезов из Южной Индии. Они поражают своей
исключительной силой выражения и пластикой, совершенством рисунка и
мастерством.
Впрочем, изображения майя могут озадачить непривычного наблюдателя.
Подчас они вызывают двойственные чувства своим подчеркнутым гротеском,
какой-то безумной путаницей, условностями. Разум майя словно бы развивался в
ином направлении, чем разум обитателя Старого Света; он жил другими идеями и
представлениями, которые, по меркам Старого Света, конечно же нельзя даже
назвать строго рациональными.
Своеобразие американских цивилизаций особенно заметно в их одержимости
пролитием человеческой крови.
Целые реки крови проливались у ацтеков (в районе современного Мехико).
Каждый год приносились в жертву тысячи людей. Заживо разрезать жертву,
вынуть еще бьющееся сердце -- это чудовищное действо составляло центральную
часть ритуалов, совершавшихся жрецами. Оно доминировало над разумом и жизнью
остальных индейцев. Их повседневная жизнь, сезонные празднества -- все
вращалось вокруг этой чудовищной идеи фикс.
Письмена майя не только вырезались на камне, но также рисовались на
шкурах животных. Эти рукописи, ярко раскрашенные, имеют странное сходство с
дешевыми комиксами, которые покупают современные дети в Европе и Америке. То
же повторение одинаковых фигурок с вариациями, словно последовательный
пересказ одной истории.
В Перу зачаткам письменности предшествовал своеобразный метод делать
заметки с помощью узлов, которые вывязывались на шнурах различного цвета и
формы. Говорят, что даже законы и указы можно было передавать с помощью
подобного кода. Эта связка шнуров называлась кипу. Но искусство чтения кипу,
по всей видимости, безвозвратно утеряно. Китайские историки сообщают, что
подобный метод ведения записей с помощью узелков существовал и в Китае до
того, как там появилась письменность.
Перуанцы также научились составлять карты и пользоваться счетами.
Когда испанцы появились в Америке, мексиканские индейцы ничего не знали
о перуанских, и наоборот (например, мексиканцы ничего не знали о картофеле,
который был основным продуктом питания у перуанских индейцев). Если и
существовали какие-то связи между двумя этими цивилизациями, то они были
давно утрачены и забыты. Пять тысяч лет до нашей эры шумеры и египтяне,
вероятно, также мало знали друг о друге. Приблизительно на шесть тысяч лет
Америка отстала от Старого Света.
Здесь, пожалуй, будет уместно упомянуть легенду о затонувшей Атлантиде.
Хотя нет никаких материальных подтверждений того, что в прошлом и в самом
деле была такая земля, многие убеждены, что три тысячи лет назад, или около
того, в Атлантике за Гибралтарским проливом существовала великая
цивилизация. Она ушла под воду в результате гигантской катастрофы.
Убежденность в существовании Атлантиды основывается на многочисленных
упоминаниях о ней в греческих и более поздних письменных источниках. В
Атлантиде, к примеру, если верить грекам, находились сады Гесперид. Однако
никакого подтверждения этой легенды в геологических, географических или
археологических фактах нет. И в то же время нет причин отрицать, что там,
где теперь плещутся волны Атлантики, когда-то была суша.
Говоря о цивилизации, мы можем принимать в расчет самое большее
последние двадцать тысяч лет, а скорее всего лишь последние десять тысяч.
Самого человека можно считать человеком лишь с плейстоцена. Остатки древних
поселений, которые обнаружены в Испании и Северной Африке, не дают оснований
предполагать, что существовала более высокая культура к западу от этих мест.
Ранние греческие авторы, Гомер или Гесиод, не знали даже о
существовании Испании, не говоря уже об Атлантическом океане.
Реджинальд Фессенден очень тщательно изучил все дошедшие до нас
предания об Атлантиде и пришел к выводу, что они повествуют на самом деле не
о какой-то затонувшей земле в Атлантике, а (что гораздо более вероятно и
правдоподобно) о существовавшей когда-то развитой цивилизации в районе
Кавказа. Нам известно, что на юге России и в Центральной Азии уже в период
расселения человека воды постоянно прибывали и отступали. Там, где теперь
пустыни, раньше были моря, а в тех местах, где едва хватает растительности,
чтобы поддержать самую скудную жизнь, когда-то простирались густые леса. Те
области, что расположены по берегам Черного моря, могли подвергнуться
значительным затоплениям еще до времени, когда началось продвижение на юг
арийских племен.
Возможно, некоторые из этих земель ушли под воду внезапно, и
последствия для поселившихся там людей оказались катастрофическими.
Достаточно уровню моря подняться на пятнадцать метров, чтобы Черное и
Каспийское моря снова слились воедино. Это может случиться, например, если
наступят более холодные влажные зимы, которые нарушат уровень испаряемости
влаги с поверхности этих морей.
Нам, вооруженным точными географическими картами и справочниками,
сложно вообразить, насколько туманными были географические представления
даже самых сведущих людей во II тысячелетии до н. э. Фантастические истории
о погибшей стране, путь к которой лежал через Дарданеллы, могли легко
измениться в устах греческих и финикийских торговцев (открывавших для себя
западное Средиземноморье) в такие же истории о такой же легендарной стране,
только теперь перенесенной за недавно открытые проливы.
Страна, в которой археологов ожидают значительные открытия,-- это,
несомненно, Грузия и в целом регион между Черным морем и Западным
Туркестаном. Множество греческих мифов и легенд связано с Грузией (это земля
золотого руна, конечная цель путешествия аргонавтов; к Кавказским горам был
прикован Прометей). Есть мнения, что в очень отдаленную эпоху могли
существовать связи между Колхидой (страной, расположенной у моря южнее
Кавказских гор) и доисторическим Египтом. Геродот отмечает некоторые общие
черты у колхов и египтян.
Глава четырнадцатая. НАРОДЫ МОРЯ И НАРОДЫ ТОРГОВЛИ
1. Первые корабли и первые мореплаватели.2. Эгейские города в доисторическую эпоху.3. Освоение новых земель. 4. Первые торговцы.5. Первые путешественники
1
Человек строил корабли, конечно же, с незапамятных времен. Первые
плавательные приспособления появились, вероятнее всего, в раннем неолите у
племен, живших по берегам рек и озер. Это были не более чем примитивные
плоты, зачастую просто стволы деревьев, при помощи которых человек мог
восполнить свое несовершенное природное умение плавать. Затем стволы стали
выдалбливать или выжигать изнутри. Наконец, с развитием плотничества и
появлением необходимых для этого инструментов началось строительство лодок.
В Египте и Месопотамии люди научились делать тростниковые лодки,
обмазанные для большей надежности битумом. Такой была и "корзина из
тростника", в которой Моисей был спрятан своей матерью.
Похожие лодки изготавливались из кож, натянутых на плетеный каркас.
Возможно, появлению кожаных лодок предшествовало изготовление плавательных
бурдюков.
В долинах больших рек лодки очень рано стали важным средством
передвижения. И, наверное, из устья большой реки человек (конечно же,
построив надежный, пригодный для морского плавания челн) впервые отважился
выйти в море.
Первыми в море вышли рыбаки, которые постепенно постигали основные
навыки мореплавания в заливах и лагунах. Очевидно, еще до того, как воды
Атлантики заполнили Средиземноморскую Долину, люди уже плавали на лодках по
Левантийскому озеру.
Каноэ -- это составная часть гелиолитической культуры. Вместе с этой
культурой оно плыло по теплым водам, пока наконец не достигло Америки.
Уже за семь тысяч лет до нашей эры по Тигру и Евфрату плавали лодки и
корабли шумеров. В те времена эти реки еще не сливались в одну и каждая сама
по себе впадала в Персидский залив.
Шумерский город Эриду, стоявший тогда на северо-западной оконечности
Персидского залива (теперь эту местность отделяют от него двести километров
наносных земель), был в то время и морской гаванью. Мы находим свидетельства
того, что в восточном Средиземноморье шесть тысяч лет назад существовала
вполне сложившаяся морская культура.
Есть также египетские неолитические изображения судов на Ниле,
относящиеся к додинастической эпохе, некоторые из этих судов были весьма
значительных размеров. На них даже можно было перевозить слонов.
Очень скоро те, кто был занят в корабельном деле, оценили преимущества
выхода на своем судне в открытое море. Можно было переселиться на острова,
можно было избавиться от власти вождя или царя: каждый капитан был сам себе
царь. Мореплаватели могли устроить себе пристанище на отдаленном острове или
труднодоступном участке материка; бросив якорь в какой-нибудь гавани, они
могли заниматься ловом рыбы или земледелием. Но все же их главным занятием и
основным ремеслом было плавать по морю. Чаще всего такие морские походы были
пиратскими, а не торговыми. На основе того, что мы знаем о человеке и
человечестве, приходится сделать вывод: первые мореплаватели грабили по
возможности, а торговали по необходимости.
Мореплавание формировалось в сравнительно спокойных и теплых водах
восточного Средиземноморья, Красного моря, Персидского залива и Индийского
океана в районе Африканского рога. На протяжении долгой эпохи мореплавание
сохраняло свои определенные особенности, которые существенно отличали его от
океанского мореплавания последних четырех столетий (с преимущественным
использованием парусной оснастки). В море, где часты штили, главным
инструментом навигации становились весла, а размещение весел -- главной
проблемой кораблестроения.
Арийские народы поздно вышли в море. Первые морские суда строились или
шумерами, или хамитскими народами. Семитские народы лишь последовали за
этими первопроходцами.
Финикийцы (семитский народ, живший на восточном побережье Средиземного
моря) создали в удобных морских гаванях ряд независимых городов. Главными из
них были Тир и Сидон, которые первоначально возводились на островах, и это
облегчало их защиту от вражеских набегов с суши. Впоследствии маршруты
путешествий финикийцев пролегли на запад, где они основали ряд колоний, в
том числе Карфаген. Вероятно, уже к 2000 г. до н. э. суда финикийцев стали
покорять просторы Средиземноморья.
Но прежде чем мы продолжим рассказ о морских странствиях и открытиях
этого выдающегося народа мореплавателей, расскажем еще об одной
неповторимой, своеобразной культуре ранних мореходов, остатки которой были
открыты на Крите.
Древние критяне жили не только на Крите, но и на Кипре, в Греции, Малой
Азии, Сицилии и Южной Италии. У них были родственные связи с иберийцами
Испании и Западной Европы, со смугло-белыми обитателями Малой Азии и
Северной Африки. До сих пор неизвестно, на каком языке они говорили. Этот
народ создал свою неповторимую цивилизацию задолго до того, как
светловолосые северные греки двинулись на юг через Македонию. В Кноссе, на
острове Крит, во время раскопок были обнаружены хорошо сохранившиеся остатки
дворцового комплекса, которые просто поражают воображение.
Кносс, несомненно, был главным городом этой, так называемой "эгейской"
цивилизации. Но у эгейцев было еще множество городов в разных уголках
Средиземноморья.
В Кноссе найдены неолитические останки, такие же древние или даже
древнее, чем любые из египетских находок, датируемых додинастической эпохой.
Бронзовый век на Крите начался в то же время, что и в Египте. Каменные вазы,
амулеты, оттиски печатей, найденные на Крите, указывают на то, что отношения
с обитателями долины Нила существовали еще до того, как в Египте появились
первые исторические династии. Форма некоторых критских каменных сосудов
характерна для эпохи фараонов IV династии (строителей пирамид). Нет
сомнения, что во времена XII династии между Критом и Египтом уже
существовали самые оживленные торговые связи, продолжавшиеся примерно до
1000 г. до н. э.
Первые попытки выйти в море критяне предприняли не позднее 4000 г. до
н. э., то есть тогда, когда ни арийские, ни семитские народы еще не
появились на исторической арене. Но дни величия Крита наступили, конечно же,
намного позже.
Лишь около 2500г. до н.э. критяне были объединены под властью одного
правителя. Затем наступила эпоха мира и процветания, невиданная в древнем
мире. Надежно защищенные от вражеских нашествий, живущие в условиях
приятного мягкого климата, критяне предавались всем радостям жизни.
Кносс, о котором мы уже упоминали, был не столько городом, сколько
просторным дворцом для царя и его людей. Он даже не был обнесен крепостной
стеной. Царей, по всей видимости, всегда именовали Минос, также, как
египетских царей -- фа-
раонами. Правитель Кносса упоминается в ранних греческих легендах как
царь Минос. Он жил в Лабиринте и держал там страшное чудовище, Минотавра,
получеловека-полубыка. Чтобы прокормить его, Минос забирал как дань у афинян
молодых юношей и девушек.
Эти легенды -- неотъемлемая часть древнегреческой литературы и,
казалось, они были известны всегда. Но лишь в середине XX в. раскопки в
Кноссе показали, насколько близки эти легенды были к действительности.
Критский Лабиринт оказался дворцом, не уступающим в величии, роскоши и
сложности другим подобным сооружениям античного мира. Раскопки показали
также, что Кносский дворец был оборудован водопроводом, ванными, что
отличает его от других построек того времени.
Гончарные изделия, ткани, скульптура и живопись критян, изделия из
драгоценных камней и слоновой кости, металлы и мозаика не уступали по
красоте и изяществу шедеврам, принадлежавшим другим народам.
Критяне очень любили различные празднества и зрелища. Особенно они
увлекались боями быков и представлениями с участием гимнастов. Одеяния их
женщин удивительно напоминают викторианские (корсеты и длинные юбки с
оборками).
У критян была и своя система письменности.
Стало общепринятым превозносить достижения критян, считая их народом
исключительного артистического дарования. Для того чтобы достичь подобного
мастерства в искусстве и ремеслах, понадобилось не одно столетие. К тому же,
изящное искусство критян, роскошь их дворцов перестают казаться нам чудом,
стоит лишь подумать о том, что три тысячи лет их остров не знал чужеземного
вторжения, тысячу лет они сами ни с кем не воевали. Столетие за столетием их
художники могли свободно развивать свое мастерство, а мужчины и женщины
наслаждаться плодами высокой культуры. Если бы у любого другого народа
появилась возможность жить так долго в мире, он, несомненно, достиг бы не
меньшей утонченности. При благоприятных условиях любой народ способен
раскрыть свое художественное дарование.
По греческой легенде о Дедале и Икаре, именно Крит стал родиной первого
летательного аппарата. Образ Дедала (в переводе с греческого "мастер",
"умелец") -- это своеобразное воплощение тех возможностей, которыми может
обладать искусный мастер. Небезынтересно поразмыслить над тем, какой именно
реальный факт мог быть в основе этой истории о Дедале и навощенных крыльях.
Согласно легенде, воск расплавился на солнце и сын Дедала, Икар, погиб в
море. Вполне возможно, что речь идет о каком-то подобии планера, а Икар
соответственно был первым планеристом.
В конце концов условия жизни критян изменились после того, как греки и
финикийцы начали выводить в море свои мощные флоты. Нам не известно, что
стало причиной катастрофы, постигшей эгейскую цивилизацию, и кто нанес
сокрушительный удар по этой цивилизации. Но где-то около 1400 г. до н. э.
Кносс был разграблен и сожжен, и хотя критской культуре удалось продержаться
еще около четырех столетий, это была уже скорее тень ее былого величия.
Около 1000г. до н.э. критской культуре был нанесен последний, смертельный
удар (это произошло в дни господства Ассирийской державы на Ближнем
Востоке). Дворец в Кноссе был разрушен и уже больше никогда не отстраивался
и не заселялся.
Возможно, это было делом рук варваров-греков (группа племен,
принадлежавшая к арийским народностям), которые постепенно стали осваивать
Средиземноморье. Их корабли могли появиться у берегов Крита, и это означало
падение Кносса, так же, как до этого под ударами греков пала Троя. Отголоски
подобного вторжения на Крит можно найти в легенде о Тезее. Он вошел в
Лабиринт (которым мог быть Кносский дворец), заручившись помощью Ариадны,
дочери Миноса, и убил Минотавра.
В "Илиаде" прямо говорится, что Троя была разрушена потому, что троянцы
похищали греческих женщин. Современные авторы, правда, стараются
перетолковать историю в свете нынешних представлений. Они настаивают на том,
что греки напали на Трою, чтобы обезопасить свои торговые пути в Колхиду или
преследуя какую-то подобную коммерческую цель. Если так, то автор "Илиады"
очень умело замаскировал подлинные причины похода греков.
Куда более вероятно, что гомеровские греки (народ варваров, полный сил,
имевший очень слабые представления о торговле и торговых путях) попросту
решили раз и навсегда покончить с похищением женщин. Вполне возможно (если
судить по легенде о Миносе и по находкам во время раскопок в Кноссе), что
критяне похищали или захватывали юношей и девушек, чтобы сделать из них
рабов, атлетов для боя быков; не исключено, что и для принесения в жертву.
Критяне поддерживали взаимовыгодные отношения с Египтом, но, вероятно, не
замечали растущей мощи греков. С ними они строили свои "отношения"
совершенно иначе и в конце концов за это поплатились.
Еще раньше греков вышли в море финикийцы. Это были великие
мореплаватели. Но прежде всего они были великими торговцами. Их колония
Карфаген, основанная до 800г. до н.э. выходцами из Тира, в конечном итоге
стала могущественнее, чем любой из более древних финикийских городов. Уже к
1500г. до н.э. выходцы из Тира и Сидона имели свои поселения на африканском
берегу.
Карфаген был недоступен для ассирийских и вавилонских воинов. Он только
выиграл от долгой осады Тира Навуходоносором II. В итоге Карфаген стал самой
великой морской державой, которую до этого видел свет. Карфагеняне
провозгласили свое владычество над всем западным Средиземноморьем и
захватывали любое судно, оказавшееся западнее Сардинии. У римских авторов мы
находим немало обвинений в адрес карфагенян в редкой, даже по тем временам,
жестокости. Они воевали с греками за Сицилию и позже -- с римлянами.
Александр Великий строил планы захвата Карфагена, однако, как мы узнаем
позже, он умер, не успев их осуществить.
3
Карфаген, находясь в зените своего могущества, имел неслыханное до той
поры население в миллион человек. Большинство его обитателей составляли
ремесленники. Исключительно ценились во всем древнем мире, к примеру,
шерстяные ткани из Карфагена.
Карфаген, заняв удобное положение между глубинными районами Африки и
Средиземным морем, продавал чернокожих рабов, слоновую кость, металлы,
драгоценные камни и т.д. всем остальным средиземноморским народам.
Карфагеняне разрабатывали медные рудники в Испании, их корабли вышли в
Атлантику, и, делая остановки на побережье Португалии и Франции, пробирались
на север, к Англии (полуостров Корнуолл) за оловом.
Около 520 г. до н. э. карфагенский флотоводец Ганнон совершил
путешествие, которое можно считать беспримерным в истории мореплавания.
Ганнон, если верить "Плаванию Ганнона" (греческому переводу его рассказа о
своих приключениях, который сохранился до наших дней), проследовал вдоль
африканского побережья на юг от Гибралтарского пролива до рубежей
современной Либерии. С ним вышло шестьдесят больших кораблей.
Основной задачей Ганнона было найти и усилить какую-то из карфагенских
торговых факторий на марокканском берегу. Затем Ганнон двинулся дальше на
юг. Он основал поселение в Рио-дель-Оро и проплыл мимо устья реки Сенегал.
Достигнув Гамбии, путешественники еще семь дней продолжали свое плавание, а
потом высадились наконец на каком-то острове. Но с этого острова им пришлось
спешно убираться. Днем на острове было тихо, насколько тихо может быть в
тропическом лесу, но ночью путешественники слышали звуки флейт, барабанов и
гонгов, а небо было красным от горящих кустарников. Несколько дней они
видели, как на побережье пылали джунгли. Потоки огня стекали
с холмов в море, и под конец огонь поднялся так высоко, что, казалось,
доставал до небес.
Покинув этот остров, путешественники через три дня оказались у другого,
на котором было озеро. На этом озере был еще остров, а на нем финикийцам
встретились дикие волосатые мужчины и женщины, которых переводчик называл
гориллами. Карфагеняне, поймав несколько самок этих "горилл" (на самом деле
это были, вероятно, шимпанзе), отправились в обратный путь. Правда, домой им
удалось привезти только шкуры пойманных ими существ: те оказались слишком
свирепыми пассажирами. Их шкуры в конце концов передали в храм Юноны.
Рассказ о еще более удивительном плавании финикийцев мы находим у
Геродота. По его словам, фараон Нехо из XXVI династии нанял финикийцев,
чтобы совершить плавание вокруг Африки. Отправившись в плавание от Суэцкого
перешейка на юг, финикийцы через три года вернулись в дельту Нила по
Средиземному морю. Каждый год они высаживались на берег, сеяли пшеницу и
собирали урожай, а затем продолжали свой путь.
В то время как семиты-финикийцы прокладывали морские маршруты, еще один
семитский народ, арамеи (мы уже упоминали о том, как они заняли Дамаск),
отправлял свои караваны через пустыни Аравии и Персии. Арамеи стали самым
выдающимся народом-торговцем во всей Западной Азии.
Существовали ранние морские пути из Персидского залива и из Красного
моря в южном направлении. На юге Африки были найдены наскальные рисунки
бушменов, очень похожие на рисунки людей эпохи палеолита на востоке Испании.
На этих рисунках изображены и белые люди с прическами, напоминающими
ассирийские.
Семиты, перешедшие к цивилизованному образу жизни раньше, чем арии,
всегда демонстрировали и продолжают демонстрировать гораздо более тонкое
чувство качества и количества во всем, что имеет товарную ценность (не в
пример арийским народам). Именно необходимость вести учет товарам и сделкам
привела к развитию буквенного письма.
Значительная часть достижений в области счета также принадлежит
семитам. Цифры, которыми мы пользуемся сейчас, не случайно названы
арабскими. Арифметика и алгебра также в своей основе -- семитские науки.
Семитские народы и по сей день, следует отметить, являются
"подсчитывающими" народами, у которых очень сильно развито
чувство равноценности и воздаяния. Моральное учение евреев было
пропитано подобными представлениями. "Какой мерой вы мерите, такой и вам
отмерится". В представлениях других рас и народов их многочисленные божества
отличались склонностью к импульсивным и своевольным поступкам, но именно
торговцы-семиты первыми стали думать о Боге как о справедливом торговце,
который держит свои обещания, который готов снизойти к самому смиренному
должнику, а мошеннику воздать по заслугам.
Древняя торговля до VI или VII в. до н. э. была почти исключительно
меновой торговлей. Чеканная монета в те времена только начинала входить в
обращение. Ранние царства и вовсе обходились без денег. Наиболее
распространенным эквивалентом стоимости у ранних ариев (и, возможно, у всех
остальных народов) до того, как они перешли к оседлой жизни, был скот. В
"Илиаде" стоимость двух щитов равняется стоимости коровы.
С одной стороны, за скотом нужен уход, ему нужна кормежка, но с другой
-- скот приносит приплод и таким образом сам увеличивает состояние своего
владельца. Однако скот очень неудобно перегонять или перевозить на корабле.
Поэтому в разное время в ходу были разные эталоны стоимости. В Северной
Америке в эпоху колонизации сделки заключались на вес табака. А в Западной
Африке налагали штраф в бутылках джина. В Азии от самого начала торговли
покупались и продавались, помимо прочего, и слитки металла. Слитки
определенного веса, пользовавшиеся постоянным спросом, которые было удобно
запасать и хранить, стали более ходовыми (как единица стоимости), чем овцы
или коровы.
Железо, которое, по всей видимости, первыми сумели выплавить из руды
хетты, поначалу было редким и потому на него существовал большой спрос.
Первыми деньгами, по утверждению Аристотеля, были слитки железа. Цезарь в
своих "Записках о галльской войне" упоминает о том, что в Британии монетами
служили слитки железа определенного веса. В собрании писем, найденных в
Тель-эль-Амарне, адресованных Аменхотепу III (о котором мы уже рассказывали)
и его преемнику Аменхотепу IV, один из хеттских царей обещает прислать
железо как исключительно ценный дар.
Золото тогда, как и теперь, было самым дорогим и поэтому самым ходовым
из всех металлов, служивших эталоном стоимости.
В раннем Египте серебро было почти таким же редким, как и золото,
вплоть до времен XVUI династии. Позже серебро, отмеряемое по весу, стало
универсальным стандартом стоимости на всем Востоке. Установилось нечто
подобное современному соотношению серебра и золота. С того времени стоимость
одной золотой монеты определяется в несколько серебряных.
Сначала металлы были в обращении в виде слитков и взвешивались при
каждой сделке. Затем на них стали ставить печать, чтобы подтвердить их
соответствие весу и гарантировать чистоту металла. Самые первые монеты,
появившиеся на западном побережье Малой Азии, чеканились из электрона --
сплава золота с серебром. Самые ранние из дошедших до наших дней монет были
отчеканены около 600 г. до н. э. в Лидии, державе на западе Малой Азии, где
добывалось золото. Золотые монеты чеканились в Лидии царем Крезом. Его имя
стало нарицательным для обозначения огромного богатства. Но досталось
богатство Креза, как мы узнаем позже, все тому же Киру, правителю Персии
(который взял Вавилон в 539 г. до н. э).
Вполне вероятно, что в Вавилонии чеканные монеты были в ходу еще до
этого времени. "Печатный сикль" -- слиток серебра с печатью на нем -- был
уже очень близок к монете. Еще около 2000 г. до н. э служители храма бога
Луны в Уре, отправляясь в путешествие, брали с собой глиняные таблички,
которые играли роль своеобразных кредитных писем. По ним можно было получить
все необходимое в тех городах, через которые пролегал путь.
Обещание уплатить столько-то серебра и золота за "кожу" (пергамент с
печатью какого-либо уважаемого торговца или торгового дома), вероятно,
появилось не позже, а то и раньше монет. Подобные "кожаные деньги" были в
ходу, например, в Карфагене.
Нам известно очень немногое о том, как выглядела мелкая торговля в
древности. Простые люди, которые оставались в зависимом положении,
по-видимому, вообще не имели денег. Они выменивали то, что им нужно бьшо для
повседневной жизни. Ранние египетские изображения показывают, как это
происходило.
Положение дел несколько изменилось перед началом эпохи Александра. У
афинян в ходу было несколько номиналов серебряных монет, чрезвычайно
маленьких. Самые маленькие из них были чуть больше булавочной головки. По
обыкновению, их носили во рту. Один из героев Аристофана, когда на него
внезапно напали, от испуга проглотил свою мелочь.
Можно представить, сколько сложностей было у того, кто решался
отправиться в путь, если иметь в виду, что в доалександровском мире
отсутствовали мелкие деньги или любое другое удобное средство обмена,
которое можно было носить с собой. Первые "гостиницы" (скорее всего некое
подобие караван-сарая) появились, как считается, в Лидии в III--IV в. до н.
э. Это, впрочем, слишком поздняя дата. Гостиницы, конечно
же, появились раньше. Есть достаточно достоверные свидетельства того,
что постоялые дворы существовали еще до VIв. до н.э. Эсхил дважды упоминает
о гостиницах. Словосочетание, которым он пользуется для этого, переводится
как "принимать всех" или "дом, где принимают всех".
Путешественники, которые отправлялись в путь по торговым делам,
представляли собой довольно обычное явление времени в греческом мире
(включая и колонии греков). Но вот путешественники, которые хотели
познакомиться с новыми местами, лучше узнать их, появились относительно
недавно. Одним из первых путешественников, посетивших почти весь известный
тогда мир, был "отец истории" Геродот.
Первыми путешественниками были торговцы, которые собирали караваны или
грузились на борт корабля и везли с собой свои товары, свои деньги и сикли
металла, драгоценные камни и тюки с ценным товаром. Это могли также быть
правительственные чиновники, отправлявшиеся в путь с верительными грамотами
и соответствующим эскортом. Кроме того, с места на место могли перемещаться
странствующие нищие, а также религиозные паломники, направлявшиеся к своим
святыням. В Египте достаточно безопасным был оживленный маршрут вверх и вниз
по течению Нила. В царствование Аменхотепа регулярно совершались поездки к
древним пирамидам в низовьях Нила. Именно там появились первые
"экскурсанты".
В более раннем мире, до 600г. до н.э., одинокий странник был редким и
непривычным существом. Он подвергал свою жизнь смертельной опасности, ведь
еще не было законов, которые бы защищали таких, как он. Поэтому немногие
решались покинуть родные пределы. Жизнь человека была неразрывно связана с
жизнью патриархального племени (если он был кочевник) или с земледельческой
общиной, или с одним из крупных храмовых учреждений (о которых мы вскоре
будем говорить); или же он был подневольным рабом.
Человек ничего не знал о мире, в котором он жил, кроме нескольких
фантастических легенд. Сейчас мы знаем о мире (каким он был к 600 г. до
н.э.) больше, чем кто-либо из живших тогда людей. Делая карты этого мира,
отмечая границы царств и владений, мы видим этот мир как единое целое со
всем тем, что было его прошлым и станет будущим. Нам не трудно понять, что
происходило в одно и то же время в Египте и Испании, Индии и Китае. Мы
сейчас уже можем объяснить, что так потрясло воображение мореплавателей,
спутников Ганнона. Мы знаем, что "огненные горы до самых небес", о которых
пишет автор "Плавания", это всего лишь явление выгорания сухих трав, которое
было обычным в ту пору года.
Глава пятнадцатая. ПИСЬМЕННОСТЬ
1. Рисуночная письменность.2. Слоговая письменность. 3. Буквенная письменность.4. Место письменности в жизни человека
1
В предыдущих главах мы в общих чертах описали развитие основных
общественных образований, от примитивных зачатков первых цивилизаций до
великих исторических царств и империй в VI в. до н. э. Теперь нам следовало
бы более пристально изучить общий процесс социальных изменений, формирование
представлений человека, развитие и усложнение отношений между людьми,
которые были на протяжении столетий между 10 000 г. до н. э. и 500 г. до н.
э.
Мы лишь обозначили на карте места Вавилона, Ассирии, Египта, Индии и
Китая и упомянули наиболее известных исторических лиц. Мы подошли к тому,
что в действительности составляет предмет исторических исследований,--
увидеть за этими внешними формами жизнь, мысли и стремления людей той эпохи.
Пожалуй, одним из наиболее значимых явлений этих пяти-шести тысячелетий
было изобретение и все возрастающая роль письменности. Она стала новым
инструментом человеческого ума, значительно увеличив и расширив его
возможности, еще одним средством непрерывной передачи человеческих знаний.
Прежде чем появилась подлинная письменность, в ходу было рисуночное
письмо, которым по-прежнему пользуются американские индейцы, бушмены и
другие дикие и неразвитые народы в разных частях света. Рисуночное письмо --
это изображение предметов и действий при помощи указателей, идентифицирующих
собственные имена и названия, а также черточек и точек, Для обозначения
количества дней, расстояния и тому подобных количественных представлений.
Одним из примеров рисуночного письма, знакомого всем, можно назвать
пиктограмму -- упрощенное рисуночное изобра-
жение слов или указаний, которое и по сей день широко используется
(например, для автомобилистов на дорогах). Маленький знак с изображением
чашки обозначает буфет с легкими закусками, а скрещенные вилка и нож --
ресторан. Для обозначения почты изображается конверт, телефона -- телефонная
трубка. Качество гостиниц обозначается звездочками от одной до пяти.
Подобным же образом передается информация с помощью установленных по
обочинам дорог знаков, по которым можно понять, что впереди скользкая дорога
(если есть знак с извивистой полосой) или ограничение по высоте (если на
знаке изображены ворота с перекладиной) и т. д. От этих пиктограмм уже рукой
подать до первых элементов китайской письменности.
По некоторым китайским иероглифам до сих пор можно проследить, от каких
рисуночных изображений они произошли. Хотя в большинстве иероглифов теперь
сложно узнать исходное изображение. Рот поначалу изображался в виде
отверстия, а потом он стал больше похож на квадрат, потому что так удобнее
было рисовать этот иероглиф кистью. Ребенок (первоначально вполне узнаваемый
маленький человечек) теперь стал резким извилистым мазком и крестиком.
Солнце, которое было большим кругом с точкой посредине, для удобства со
временем стали изображать в виде перечеркнутого овала (так его легче
рисовать кистью). Сочетая эти пиктограммы, можно передавать смыслы второго
порядка. К примеру, иероглиф "рот" в сочетании с иероглифом, обозначающим
пар, имеет смысловое значение "слова".
Следующий после подобных сочетаний шаг -- так называемые "идеограммы".
Сочетание знака "слова" и знака "язык" дает "речь". Знак "свинья" и знак
"крыша" вместе дают понятие "дом" (в раннем китайском хозяйстве разведение
свиней имело очень большое значение).
Китайский язык, как мы уже отмечали раньше, состоит из сравнительно
небольшого количества односложных слов, которые используются в самых
разнообразных значениях. Китайцы быстро заметили, что определенные
пиктограммы и идеограммы можно было использовать для выражения понятий,
названия которых произносятся одинаково с исходными иероглифами, но которые
не так-то просто представить в рисунке. Такие иероглифы называются
фонограммами. Например, слово, звучащее как "фан", означает "лодка", но
также: "дворец", "вращающийся", "хрупкий", "спрашивать" и еще несколько
значений в соответствующем контексте. Но если лодку довольно легко
изобразить, большинство других значений нельзя передать в рисунке. Как можно
нарисовать "хрупкий" или "спрашивать"? Китайцы берут тот же самый исходный
знак для звука "фан", но добавляют в соответствии с каждым новым значением
еще один знак, опреде-
литель, который показывает, какой именно "фан" имеется в виду. "Дворец"
обозначается таким же знаком, как и "лодка" ("фан"), и определительным
знаком "земля"; "вращающийся" -- знаком "фан" и знаком "шелк"; "спрашивать"
-- знаком "фан" и знаком "дом" и т. д.
Общеизвестно, что в китайском языке существует своеобразная и непростая
система написания иероглифов. Нужно выучить довольно большое число этих
знаков и привыкнуть к их написанию. Возможности иероглифического письма для
передачи каких-либо идей и представлений нельзя сопоставлять с западной
системой письма. Нельзя сопоставить и возможность равного и всеобщего
доступа к грамотности для тех, кто пользуется иероглифами, и для тех, у кого
в ходу простой и удобный алфавит. В Китае существовал даже особый класс
образованных людей ("мандарины"), который одновременно был и чиновничьим и
правящим классом. Их вынужденная поглощенность классическими формами (а не
идеями и реальностью), по всей вероятности,-- одна из причин, в силу которой
Китай, несмотря на очень высокие интеллектуальные способности людей,
значительно отставал в социальном и общественном развитии.
В то время, когда китайская культура создавала свой инструмент для
письма (слишком сложный по структуре, слишком громоздкий для работы и
недостаточно гибкий по форме, чтобы соответствовать современным требованиям
быстрой, точной, удобной и ясной передачи информации), развивавшаяся
цивилизация Запада решала проблему сохранения письменных записей другим и в
целом более выгодным способом. Впрочем, сами обстоятельства сложились таким
образом, чтобы сделать западное письмо быстрым и простым.
Рисуночное письмо шумеров приходилось наносить на глину маленькими
резцами -- стилями. Всякие закругления получались неточными, выполнить их
было сложно. Поэтому шумерское письмо очень быстро упростилось до нанесения
на влажную глину упрощенных клинообразных оттисков (отсюда и название
шумерского письма -- "клинопись"). Первоначальные рисунки изменились и
упростились теперь до неузнаваемости. Избавившись от необходимости
выписывать детали рисунков, шумерская письменность стала более доступной и
ее развитие пошло гораздо быстрее. Очень скоро она подошла к стадии
пиктограмм, идеограмм и фонограмм, как в китайском языке, а затем миновала и
эту стадию.
Многие знакомы со своеобразной словесной загадкой -- ребусом. Одно
какое-то слово в ребусе изображается несколькими картинками, каждая из этих
картинок означает и отдельное слово, и слог исходного большого слова. К
примеру, изображение цифры 100 и нескольких физиономий ("лица") означает
главный город в государстве ("столица"). Шумерский язык оказался очень
удобным для такого рода изображений. Он состоял в основном из многочисленных
слов, составленных из несхожих неизменяемых слогов; и многие из слогов,
взятые в отдельности, были названиями отдельных предметов. Поэтому клинопись
естественным образом переросла в слоговое письмо, в котором каждый знак
произносился как слог (так же, как каждая часть шарады содержит в себе
слог).
Семиты, которые впоследствии захватили шумеров, приспособили слоговое
письмо для своей речи, и таким образом этот тип письменности стал полностью
использоваться по принципу "знак -- звук". Так писали и ассирийцы, и халдеи.
Однако это было не буквенное письмо, а слоговое.
Долгие века клинопись безраздельно господствовала в Ассирии, Вавилоне и
по всему Ближнему Востоку. Следы ее можно обнаружить до сих пор в некоторых
буквах нашего алфавита.
В то же время в Египте и на Средиземноморском побережье начинала
складываться другая система письменности. Истоки ее, очевидно, следует
искать в рисуночном письме (иероглифах), которым пользовались египетские
жрецы. Частично это письмо также превратилось в слоговое. Как можно увидеть
на письменах, высеченных на египетских монументах, египетское
иероглифическое письмо складывается из живописных, но очень трудоемких форм.
Для написания писем, ведения текущих записей египетские жрецы пользовались
более упрощенным и слитным написанием этих иероглифов, так называемым
иератическим письмом.
От иератического письма отпочковалась и какое-то время развивалась
рядом с ним еще одна форма письма. Ее начальные образцы теперь утрачены.
Однако частично она состояла из логических иероглифов, а частично из
заимствованных из клинописи знаков. Таким письмом пользовались в своей
деловой переписке различные неегипетские народы Средиземноморья --
финикийцы, ливийцы, лидийцы, критяне и кельто-иберийцы. В руках у иноземцев
эта письменность оказалась, так сказать, пересаженной на другую почву. Она
потеряла последние оставшиеся черты своего рисуночного происхождения. Она
перестала быть пиктографической или идеографической и стала просто си-
стемой "звук -- знак" -- алфавитом. В Средиземноморье существовало
несколько таких алфавитов, значительно отличавшихся один от другого.
Следует, пожалуй, обратить внимание на то, что в финикийском алфавите
и, возможно, в некоторых других, отсутствовали гласные. Вероятно, финикийцы
произносили очень четко согласные с неопределенным гласным, как и сейчас
говорят некоторые племена Южной Аравии. Может быть, поначалу финикийцы
пользовались своим алфавитом не столько для письма, сколько для ведения с
помощью отдельных заглавных букв своих счетов и подсчета товаров.
Один из таких средиземноморских алфавитов достиг Греции (гораздо позже
того, как была написана "Илиада"). И греки принялись его усовершенствовать,
чтобы он мог передать чистые и прекрасные звуки их собственной
высокоразвитой арийской речи. Поначалу этот алфавит тоже состоял из
согласных, но греки прибавили и гласные. Они начали записывать то, что знали
о себе, чтобы сохранить и продолжить свои традиции, пришедшие из глубины
веков. С этих пор берет свое начало эпоха письменной литературы, тонкий
ручеек, который затем превратился в полноводный поток.
Так естественно из рисунка вырастала письменность. В самом начале и
потом еще долгие века она была уделом только посвященных, особого
немногочисленного класса. Долгое время письменность была только дополнением
к рисуночным летописям. Но у письменности были некоторые явные преимущества,
кроме ее все возрастающей выразительности. Письменность можно было
превратить в менее понятную и менее доступную, чем простые рисунки, сделав
начертание знаков более условным. Таким образом, содержание послания могло
быть понятным только для отправителя и получателя. Кроме того, можно было
вести различные текущие записи, расширить свою память и память своих
собратьев по классу, не делясь при этом знаниями с широкими массами. Среди
самых ранних египетских записей, к примеру, мы находим магические формулы и
медицинские рецепты.
Счета, письма, рецепты, генеалогии, путевые заметки -- вот такими были
самые первые письменные документы. По мере распространения искусства письма
и чтения у людей возникало странное желание -- удивить далекого незнакомца,
написав что-то необычное, поделившись какой-тайной, каким-то своим необычным
суждением, просто нацарапав свое имя на видном ме-
сте, чтобы и много лет спустя, когда жизненный путь автора уже окажется
пройденным, его имя все еще было на виду у потрясенного читателя. Даже в
Шумере люди писали на стенах, и все то, что дошло до нас из древнего мира
(его камни, строения), сплошь покрыто именами, а еще похвалой в адрес самых
первых в мире заказчиков рекламы -- правителей этого мира. Вероятно,
половина надписей древнего мира была подобного рода (если к родословным
царей и их деяниям мы также прибавим и эпитафии, которые во многих случаях
составлялись еще при жизни покойного).
Еще долго тяга к подобному примитивному самоутверждению (как и
стремление делать из знаний тайну) ограничивала возможности письменного
слова. В то жен время другое, подлинно массовое стремление рассказывать, все
чаше обращалось к письменным формам. Только спустя многие века стали
очевидными исключительные возможности письменности: способствовать широкому
распространению точных знаний и передавать знания последующим поколениям.
В этом месте нашего повествования будет небезынтересным еще раз
напомнить то, что мы знаем о жизни. Это поможет понять не только огромную
ценность письменности в истории человека, но и ту роль, которую ей предстоит
сыграть в будущем.
1) Жизнь поначалу представляла собой (не будем забывать) не связанную
воедино последовательность индивидуальных сознаний, чередование рождений
молодых существ и отмирание старых. У такого существа, как рептилия, мозг
способен накапливать индивидуальный опыт, однако он не передается потомству,
а отмирает вместе со смертью самого существа. Большинство его побудительных
импульсов носит исключительно инстинктивный характер, а вся мозговая
деятельность рептилии является результатом последовательности врожденных
инстинктов.
2) Уже самые примитивные млекопитающие прибавили к инстинкту
преемственность, передачу личного опыта с помощью подражания действиям
матери. У некоторых высокоразвитых животных, таких, как кошки, собаки или
обезьяны, существует даже своего рода воспитание. К примеру, кошка
наказывает своих котят за неправильные действия. Также поступают и самки
высших обезьян и бабуинов.
3) Первобытный человек прибавил к своим способностям передавать опыт
еще смысловую жестикуляцию и речь. Начинается рисуночная и скульптурная, а
также словесная традиция. Словесная традиция достигла своего наибольшего
развития у сказителей-бардов. Во многом мы им обязаны развитием образности и
гибкости современного языка.
4) С развитием письменности (из рисунков, которые первоначально служили
для запоминания предметов и действий) пре-
емственность человеческого опыта и знаний стала более полной и
значительно более точной. Словесная традиция, которая до этого менялась от
века к веку, закрепилась в письменных документах. Люди, разделенные многими
днями пути, смогли теперь общаться. Мышление человека расширялось, к нему
подключались и взаимодействовали с ним сотни людей, живших в разных местах и
в разное время. Этот процесс становился все более полным и всеобъемлющим.
5) На протяжении многих сотен поколений широкие возможности
письменности оставались неизвестными. Долгое время никто не представлял, что
можно делать множество оттисков одного экземпляра книги. Люди знали
единственный способ скопировать книгу -- переписать ее. Это делало книги
редкими и дорогими. Стремление превращать знания в тайну, в культ, не
делиться этими знаниями с другими людьми всегда было сильно в умах людей.
Только совсем недавно умение читать стало доступно значительной части
человечества, и оно смогло прикоснуться к сокровищнице мысли, которая была
накоплена в книгах.
Жизнь через человеческий разум начинает все больше и больше сознавать
саму себя и свой мир. В этом мире, где до сих пор безраздельно правили
невежество и забвение своего прошлою, появляются первые признаки
интеллектуального роста. Словно бы тонкий луч света через приоткрытую дверь
проник в темную комнату. И в комнате становится все светлее по мере того,
как открывается дверь. Вот она, с первым оттиском печатного станка в Европе,
начинает открываться все шире, и в комнату вливается ослепительный свет,
свет знаний, который перестал быть привилегией избранного меньшинства.
Мы тоже видим этот свет, хотя и теперь еще комната полна мрачных теней.
Дверь не открыта даже наполовину. Наши дни, наш мир сегодня -- это только
начало подлинного знания.
Глава шестнадцатая. БОГИ И ЗВЕЗДЫ, ЖРЕЦЫ И ЦАРИ
1. Появление жрецов. 2. Жрецы и звезды.3. Жрецы и начало учености. 4. Царь против жреца.5. Как Бел-Мардук боролся с царями.6. Божественные цари Египта. 7. Ши Хуан-ди уничтожает книги
1
Говоря о том, что именно в Египте и Месопотамии земледельческие общины
стали, как никогда прежде в истории, многолюдны, мы обращали внимание на
одну из наиболее примечательных деталей всех новообразованных городов -- на
храм. Как правило, рядом размещался и царский дворец. Но именно храмовое
сооружение доминировало над дворцом.
Храм был ядром, сердцевиной города, будь то финикийский, или только
начавшие возникать греческие и римские города. Дворец в Кноссе,
отличительной чертой которого было стремление к удобству и праздничности,
включал в себя алтарное помещение. Но на Крите были и отдельные храмовые
строения, независимые от дворцовых комплексов. По всему древнему
цивилизованному миру мы обнаруживаем храмы. Где бы ни пустила корни древняя
цивилизация -- в Африке, Европе или Западной Азии,-- там вырастали храмы.
Чем древнее цивилизация (как в Шумере или Египте), тем еще очевидней
становится ее сосредоточенность вокруг храма. Когда мореплаватель Ганнон
достиг, как он считал, западной оконечности Африки, он поставил там храм
Геркулесу. Зарождение цивилизации и появление храмов происходило в истории
одновременно. Их невозможно разделить; строительство города -- это
одновременно и возведение храма.
Центральной частью всех храмов был алтарь, а над ним, как правило,
возвышалась огромная фигура, обычно изображавшая какое-то чудовищное
существо, полуживотное-получеловека. Перед этим идолом непосредственно и
приносились жертвы. Впро-
чем, в более поздних греческих и римских храмах эта фигура имела
главным образом человеческий облик. Именно ее считали или божеством, или
символом божества, которому поклонялись.
Значительную, порой весьма значительную, часть городского населения
составляли жрецы или жрицы, а также храмовые слуги. Их всегда можно было
отличить по особым одеждам, которые они носили. Жрецы не принадлежали ни к
одному слою общества, а сами представляли собой новый слой. Это была особая
каста, отдельный класс, пополнявшийся одаренными выходцами из простого люда.
Основной обязанностью сословия жрецов было служение храмовому божеству
и принесение ему жертв. Эти ритуалы совершались не произвольно, а по особым
дням, или в связи с определенными событиями. Жертвоприношение, которое
приурочивалось к началу сева, было главным среди всех подобных ритуалов.
По мере развития скотоводства и земледелия человек все отчетливее
понимал, как отличаются времена года, и примечал особенные дни в году. В
храмах следили за чередованием таких дней и праздновали их наступление
(сейчас те же функции выполняют часы и календарь на столе у современного
человека). Но в храме не только совершали жертвоприношения и следили за
календарем, хотя это было основной задачей жрецов. Именно в древних храмах
жрецы стали отмечать смену владык и записывать текущие события, составлять
первые хроники. Письменность тоже началась в храмах; долгое время они
оставались центрами учености. Люди сходились туда не только на свои
празднества. Каждый член общины непременно приходил в храм за помощью --
первые жрецы были и врачевателями, и прорицателями.
По мере перехода от дикости к устойчивым формам общественной жизни, от
поиска пищи к оседлому хозяйствованию храмовая, культовая жизнь играла все
более важную роль. Знахарь, заклинатель удачи, неприметный прежде в племени
ранних охотников, теперь стал одной из видных фигур в своей общине. Очевидно
также, что те первобытные страхи (и ожидания помощи), которые сознание людей
связывало с неведомыми существами, желание задобрить неведомые силы, а также
первобытное стремление к очищению и у некоторых первобытное желание власти
стало составляющими элементами нового общественного явления -- храма.
Храм был вызван к жизни сложным комплексом причин и потребностей. Образ
бога формировался из множества импульсов, осознанных или полуосознанных. В
настоящее время нет недостатка в самой разнообразной литературе по истокам
религии, и зачастую один автор выделяет какое-то одно, главенствующее, по
его мнению, представление, а другой автор -- иное, как будто бы этими идеями
и исчерпывается вопрос о происхождении религии.
Ранние люди, триста-четыреста поколений назад, мыслили и чувствовали
почти так же, как и мы сегодня. Фантазии нашего детства и отрочества,
наверное, наилучший ключ к разгадке того, что же такое ранние формы религии.
Солнечные божества, вне всякого сомнения, очень рано заняли место в истории
храмов, но еще были и боги-гиппопотамы, и боги-ястребы, были богини в
обличье коровы, были мужские и женские божества со звериными чертами. А еще
были боги, которые на деле представляли собой обломки метеоритного железа,
чей огненный след в небе очаровал древнего человека, и были просто камни,
приметные своей необычной и неповторимой формой.
Некоторые божества, как Мардук у вавилонян и Ваал ("господь")
финикийцев, хананеев и т. д., вполне возможно, были не более чем сказочными
существами, какими и в наши дни дети любят пугать друг друга.
Оседлые народы, как только пришли к мысли о боге, сразу задумались о
жене для него. Большинство египетских и вавилонских богов имели жен. Однако
боги кочевых семитов не знали этой склонности к семейным узам. Вероятно, в
полуголодных условиях пустыни гораздо сложнее было сохранить и вырастить
ребенка, и семья для кочевника значила меньше, чем для земледельца в его
размеренной и устоявшейся жизни.
Еще более естественным, чем найти богу жену, было стремление построить
ему дом, где бог смог бы поселиться и куда можно было бы идти с
подношениями. Смотрителем этого дома становился служитель бога --
прорицатель, якобы знающий волю своего господина.
Таким образом, развитие и выделение раннего храма и раннего жречества
из сельскохозяйственной общины по мере перехода ее к оседлости является
вполне естественным, включая и появление собственно храма с фигурой
божества, святилищем и алтарем -- с одной стороны, и тех, кто пришел
поклоняться божеству--с другой.
Храм всегда был средоточием тайны, но, помимо этого, там регулярно
записывалось все, что имело отношение к повседневной жизни сообщества. В
храме можно было получить совет и наставление. Служили там те, кто отличался
умом и живым воображением. Вполне естественно, что храм стал своего рода
мозговым центром растущего сообщества.
Отношение к храму и к культу рядовых членов общины, которые трудились
на полях, пасли скот, оставалось простым и доверительным. Там обитал бог,
всевидящий, пусть и невидимый глазу простых людей. Его благосклонность
давала богатство, а гнев -- всевозможные несчастья. Небольшими подношениями
бога можно было задобрить и в свою очередь заручиться под-
держкой его служителей. Он был настолько чудесным существом, этот бог,
и обладал такой властью и знанием, что даже в мыслях нельзя было допустить и
тени неуважения к нему. В среде самих жрецов представление о божественном,
правда, не было таким ограниченным.
Здесь будет уместным обратить внимание на один весьма интересный
момент, касающийся египетских храмов и, насколько нам известно, храмов
Вавилонии (руины которых дошли до нас в гораздо худшем состоянии).
Речь о том, что они были особым образом "ориентированы", то есть при
строительстве все однотипные храмы возводились так, чтобы вход и алтарь
всегда были обращены в одном направлении. В большинстве случаев такие
строения ориентированы на восток, точнее -- в ту сторону, где восходит
солнце 21 марта и 21 сентября, в день равноденствия. Отметим также, что в
дни равноденствий Тигр и Евфрат становятся особенно полноводными. Пирамиды
Гизы также ориентированы по направлению восток-запад, на восток же обращен и
Сфинкс. Но некоторые храмы Египта, расположенные на юг от дельты Нила,
ориентированы не на восток, а в направлении, где солнце восходит в день
летнего солнцестояния. В Египте разливы Нила происходят приблизительно в это
время. Другие храмы, однако, обращены почти точно на север. Некоторые из них
ориентированы на восход Сириуса или других заметных звезд.
Возможно, такая ориентация тесно связана с тем, что люди уже в глубокой
древности в своих представлениях о божествах значительное место отводили
движению солнца и положению на небе неподвижных звезд. Какими бы
представлениями ни жила основная масса людей за пределами храма, жрецы
начинали связывать движение небесных тел с силами, обитающими в святилище.
Жрецы размышляли о воле богов, которым служили, и пытались понять, каким
образом те могут влиять на жизнь людей. Вполне естественным было
предположить, что светила, так неравномерно расположенные на небосводе,
каким-то образом могут предвещать человеческие судьбы.
Кроме всего прочего, ориентация храмов играла важную роль в
праздновании наступающего нового года. Утром одного из дней года, и только
этим утром, в храме, ориентированном на восход в день зимнего солнцестояния,
первые лучи солнца разгоняли полумрак вдоль длинного ряда колонн и освещали
фигуру божества, помещенную над алтарем, словно вливая в нее новую жизнь
и силу. Узкая, затемненная планировка древних храмов, словно намеренно,
была рассчитана на подобного рода эффекты. Люди, несомненно, сходились в
храм затемно, еще до рассвета. В полутьме они распевали религиозные гимны и,
возможно, приносили жертвы божеству. Само же божество оставалось
отстраненным, до поры невидимым во тьме храма, словно бы наблюдая за
поведением собравшихся. Те же еще сильнее взывали к своему божеству, молили
его появиться. И вот перед их глазами, уже привыкшими к темноте, в первых
лучах солнца, всходившего за их спинами, внезапно появлялся бог.
Такая ориентация характерна не только для большинства храмов Египта,
Ассирии, Вавилонии и всего Востока, ее можно встретить в греческих храмах.
На восход солнца в день летнего солнцестояния ориентирован и Стоунхэндж, а
также большинство мегалитических круговых храмовых сооружений Европы. Алтарь
Неба в Пекине ориентирован по зимнему солнцестоянию. В дни китайской империи
важнейшими из всех обязанностей императора были жертвоприношение и молитвы
за урожайный и благополучный год, совершаемые в храме в день зимнего
солнцестояния.
Египетские жрецы составили карту созвездий и выделили двенадцать знаков
зодиака уже к 3000г. до н.э.
Астрономические исследования -- наиболее очевидное, но не единственное
свидетельство той значительной работы ума, которая совершалась в древности в
стенах храмов. У многих современных авторов есть склонность принижать роль
жречества, говорить о жрецах так, будто бы они всегда были мошенниками и
трюкачами и только стремились обвести вокруг пальца темный люд. Да, долгое
время они оставались единственным образованным классом, только жрецы были
мыслителями и хранителями духовности того времени. Очень долгое время не
существовало другого пути приобщиться к духовной жизни, открыть для себя мир
литературы, вообще знаний, как только через жречество, монашество,
священничество. Храмы были не только обсерваториями, библиотеками и
лечебницами, они еще служили музеями, сокровищницами. Оригинал истории о
плавании Ганнона, например, хранился в одном из храмов Карфагена; шкуры
"горилл" были выставлены для обозрения в другом. Все, что представляло хотя
бы какую-то ценность и значимость для жизни общины, хранилось в храме.
Геродот, первый греческий историк (ок. 484--425 гг. до н. э.) большую
часть своего исторического материала собрал, общаясь
с жрецами в тех странах, в которых он побывал. И совершенно очевидно,
что жрецы были рады путешественнику-иноземцу и охотно беседовали с ним о
том, что интересовало Геродота в их стране.
За пределами храма мир по-прежнему жил заботами одного дня, не
задумываясь о его истоках и смысле. В древних источниках почти не
встречаются свидетельства того, что простые люди понимали, что жрецы их
обманывают, или испытывали к ним что-либо еще, кроме доверия и преданности.
Даже великие завоеватели более поздних времен старались привлечь на
свою сторону священнослужителей тех народов и городов, покорности которых
они добивались. И причина тому -- исключительная популярность жрецов.
Нет сомнения, что образованность и нравственность отдельных жрецов были
разными. Среди них могли быть жестокие, порочные и жадные, нередко
встречались недалекие или косные, не желавшие знать ничего, кроме догм
своего учения. Однако существовали строгие рамки -- и об этом не следует
забывать -- допустимой деградации жречества, или неэффективности его
служения. Брожение в умах верующих было губительно прежде всего для самого
жречества, и жрецы старались не переступать черту того, что люди могли
вытерпеть, ни в сторону тьмы, ни в сторону света.
Авторитет жреца в конечном счете основывался на всеобщем убеждении, что
его служение приносит благо.
4
Самые ранние цивилизованные формы правления были, таким образом,
правлением жрецов. Именно жрецы, а не цари или вожди, заставили людей
взяться за плуг и перейти к оседлой жизни. Именно они, насаждая
представления о боге, о плодородии и изобилии, преодолевали инертность
простых людей. Ранние правители Шумера, о которых нам известно, все были
жрецами, а царями лишь потому, что на них одновременно возлагались
обязанности верховного жреца.
Такое правление отличается как своеобразной силой, имеющей глубокие
корни, так и очевидной слабостью. Власть жреца распространялась только на
собственный народ. Очевидно, это было подчинение воли людей воздействием на
их подсознательные страхи и чаяния. Жрецы могли сплотить свой народ для
отпора врагу, но из-за отсутствия необходимой гибкости сами методы
жреческого воздействия на людей не годились для того, чтобы руководить
народом на поле брани. Против вражеского нашествия народ, управляемый
жрецами, оказывался бессильным.
Более того, жрец -- человек подневольный. Он имел особую подготовку,
посвящение и принадлежал к обособленному сословию, клану, поневоле живущему
корпоративными интересами; жизнь жреца принадлежала богу и храму. Он жил и
умирал только во славу своего бога. И это внутреннее горение наполняло силой
и его служение, и духовную жизнь его храма. Но в соседнем городе или селении
был другой храм с другим богом. И жрецу приходилось постоянно следить за
тем, чтобы не допустить своих верных в этот храм. Религиозным культам и
верованиям по природе присущ дух сектантства. Они могут подавлять друг
друга, переманивать или силой обращать людей в свою веру, но они никогда не
захотят добровольно объединиться.
Первое, что мы узнаем о Шумере,-- это вражда жрецов и богов. Пока
шумеры не были завоеваны семитами, они так и не смогли объединиться. Тот же
неизлечимый конфликт жрецов оставил свой отпечаток и на всех руинах храмов
Египта. Иначе и быть не могло, если принимать во внимание все те элементы,
из которых возникла религия.
В Старом Свете эпоха, когда жрецы безраздельно властвовали над
остальной общиной, закончилась около двух с половиной тысяч лет назад. Но в
Америке жречество, связанное с примитивным жертвоприношением, и тысячу лет
назад правило целой цивилизацией. Речь идет о цивилизациях Центральной
Америки и Юкатана. В Мексике жрецы и светская власть правили, так сказать,
рука об руку (как и в Вавилонии), храм соседствовал с дворцом правителя. В
Перу верховная власть принадлежала божественному правителю наподобие
фараона. А в цивилизации майя, оставившей после себя удивительные руины,
скрытые в джунглях южной Мексики, жреческая каста удерживала верховенство,
замешанное на крови и беспрекословном подчинении требованиям культа.
Во всем остальном мире верховная власть жрецов в определенное время
миновала пик своего могущества, уступив место другим формам правления. Но у
майя она достигла каких-то крайних форм, превратившихся в итоге в карикатуру
на сам жреческий класс. Жрецы усложняли и совершенствовали свой календарь,
пока он не превратился в головоломку, недоступную для непосвященных. Ритуал
человеческого жертвоприношения также был доведен до крайнего эмоционального
напряжения. Скульптура майя, очень сложная и мастерски выполненная, несет на
себе отпечаток помешательства, отчетливо видимого в переплетении причудливых
форм.
Два эти основные изъяна жреческого правления -- неспособность к
действенному военному руководству и неизбежная ревность ко всем иным
религиозным культам -- послужили причиной усиления положения светского
властителя. Им становился
или предводитель иноземцев, распространявший свою власть на завоеванный
народ, или военный лидер, сохранявший определенное влияние и в мирное время,
с которым жрецы, не желавшие уступать друг другу, соглашались.
Светский правитель окружал себя свитой чиновников и начинал, опираясь
на военные структуры, принимать участие в управлении народом. Таким образом,
из жреческой среды вырастал и постепенно начинал теснить жреца его защитник,
ставший соперником,-- царь. Не раз человечеству в его дальнейшей истории
придется переживать события, которые можно истолковать лишь как развитие,
усложнение или противодействие, подспудное или намеренное, между двумя
системами управления и контроля -- храмом и дворцом.
Этот антагонизм пережил свою кульминацию в тех местах, которые были
исходными центрами цивилизации. Варварские арийские народы, которые в итоге
стали править всеми древними цивилизациями Востока, возможно, миновали
стадию жреческого правления. Они поздно пришли к цивилизации, и эта часть
мировой драмы к их появлению уже была наполовину сыграна. Арийские народы
переняли оба понятия -- и храма, и царства -- у более цивилизованных
семитских и хамитских народов в уже сложившемся и развитом виде.
Огромное влияние жречества и культа проявлялось на ранних стадиях
развития цивилизации Месопотамии. Но постепенно светская власть начала
заявлять о своих правах, и в конечном итоге, ощутив силу, она повела борьбу
за главенствующее положение в обществе.
Поначалу дворец был малозаметен в сравнении с храмом. Ему не хватало
союзников в обществе. Чиновники были слишком невежественны, чтобы
соперничать со жрецами. На стороне жреца были образованность и знания, а еще
страх, который люди испытывали перед его магической силой. А шансом дворца
была постоянная вражда различных культов. Из других городов, из числа
пленников, служителей разгромленных храмов дворец набирал людей, которые
тоже умели читать и умели совершать чудеса напоказ. Сведения о жизни и
хозяйстве общины, кроме храма, стекались и в царский суд при дворце. Сам
царь начинал осмысливать свое место в жизни общины и становился политиком.
Торговцы и иноземные посланники стремились получить прием у правителя
страны. Пусть царскому дворцу и недоставало утонченной образованности и
глубины знаний в сравнении со жрецами, но во дворце больше и из первых рук
знали о том, чем жил окружающий мир. Царь был ближе к действительности, чем
жрец.
Жрец приходил в храм в еще очень молодом возрасте. Не один год длилось
его ученичество. Но и выучившись грамоте, жрец все
равно жил в основном среди теней прошлого, мало общаясь с окружающим
миром. Кое-кто из тех жрецов, кто был поживее и помоложе, с завистью
поглядывали на своих ровесников, состоящих на службе у царя.
На фоне борьбы за власть между жрецом и царем на протяжении многих
столетий разворачивалась не одна подобная драма. Малозаметная на первый
взгляд, она продолжалась со многими повторами и вариантами, в противостоянии
права рождения, наследования и права силы; учености и собственного мнения; в
столкновении обычаев и привычки -- с одной стороны, и творческой воли и
воображения -- с другой.
И не всегда, как мы увидим позже, жрец, священнослужитель, выступал в
роли консерватора-мракобеса. Иногда царь боролся с косным духовенством,
которое стояло на пути его политики. Иногда же только в священнической среде
удавалось сберечь последнюю искру былой культуры, сохранить ее среди
своеволия, жестокости и дикости сильных мира сего.
Мы можем здесь более-менее обстоятельно рассмотреть лишь один-два
примера подобного противостояния, от 4000г. до н.э. и до дней Александра
Великого.
Конфликты такого рода служили одной из движущих сил на ранних стадиях
формирования политических отношений.
5
В самые ранние дни Шумера и Аккада правители городов-государств были,
по сути, скорее жрецами и целителями, чем царями. Лишь с возникновением
реальной внешней угрозы различие между жрецом и царем становилось более
определенным. Но бог жрецов по-прежнему оставался господином и царя, и
жреца, верховным владыкой всего сущего. Богатство и влияние его храмов
затмевало все то, что имелось в распоряжении царя.
В особенности такое положение дел было заметно внутри городских стен.
Хаммурапи -- основатель первого Вавилонского царства -- был одним из первых
правителей, который, как нам известно, обладал реальной властью в своей
державе. Он пользовался этой властью с предельным выражением покорности и
преклонения перед божеством. Одну из сохранившихся надписей, в которой
перечислены труды Хаммурапи по орошению земель Шумера, он начинает так:
"Когда Ану и Бел доверили мне правление над Шумером и Аккадом..." Самый
ранний из известных нам сводов законов был составлен тем же Хаммурапи. Стела
со сводом законов в верхней своей части украшена рельефом с изображением
того, как вручает Хаммурапи этот закон сам его
изначальный составитель -- бог Шамаш. Еще более ранней является стела,
обнаруженная во время раскопок Ура. На ней бог Луны повелевает царю
Ур-Энгуру построить ему храм и помогает в этом строительстве. Сам же царь --
не более чем слуга бога.
Огромное политическое значение во время завоевания города имело
вынесение фигуры бога из храма. С этого момента прежний бог занимал
подчиненное положение в храме бога своего победителя. Это было куда важнее,
чем покорение одного царя другим. Эламиты вынесли статую Мардука --
вавилонского Юпитера, и вавилоняне не чувствовали себя свободными, пока не
вернули ее обратно.
Но случалось и так, что победитель боялся бога, которого он завоевал. В
собрании писем из Тель-эль-Амарны в Египте, адресованных Аменхотепу IV, о
котором мы уже упоминали, есть письмо от Тушратты -- царя государства
Митанни, который завоевал Ассирию и забрал статую богини Иштар. Пользуясь
случаем, он передал эту статую в Египет, чтобы таким образом
засвидетельствовать свою преданность Аменхотепу и вдобавок избавиться от
статуи и от гнева богини. В Библии рассказывается (1 Цар., 5:1-6), как
филистимляне в бою взяли у иудеев ковчег завета Господня и принесли его в
храм своего морского божества Дагона в Азоте. Однако на следующий день
жители Азота обнаружили, что статуя Дагона упала и разбилась, а затем и на
сам Азот обрушилась губительная эпидемия. Во всей этой истории действующими
лицами являются боги и жрецы, о царях же даже не упоминается.
На протяжении всей истории Вавилонского и Ассирийского царств ни один
правитель не мог быть уверенным в своей власти над Вавилоном, пока он не
"держал руку Бела", иначе говоря, пока жрецы Бела не объявляли его сыном и
представителем бога. По мере того как растут наши знания об истории Ассирии
и Вавилона, мы все больше убеждаемся в том, что политика тех дней
(перевороты, захваты власти, смены династий, интриги с иноземными державами)
в основном отражала взаимоотношения между влиятельным и богатым жречеством,
с .одной стороны, и растущими, но пока еще не соразмерными силами светской
власти -- с другой. Царь мог опереться на свое войско, но оно обычно
состояло из иноземных наемников, готовых в любой момент поднять бунт, если
не было платы или военной добычи. Такое войско было легко подкупить
противникам царя.
Мы уже говорили о Синахерибе, сыне Саргона II, одного из правителей
Ассирийского царства. Синахериб, который оказался втянут в жестокий конфликт
с вавилонским жречеством, так и не "взял Бела за руку". В результате он
узурпировал власть, разрушив храмовую часть города в Вавилоне (691 г. до н.
э.), и перевез статую Бела-Мардука в Ассирию.
Он был убит одним из своих сыновей, и его преемник, Асархаддон (его
сын, но не тот, что был убийцей) счел за лучшее вернуть Бела-Мардука на
прежнее место, отстроить его храм и таким образом помириться с богом.
Ашшурбанапал (Сарданапал у греков), сын этого Асархаддона, был особенно
интересной фигурой с точки зрения отношений жречества и царя. Примирение его
отца со жрецами Бела-Мардука зашло так далеко, что Сарданапал получил
вавилонское образование вместо военного ассирийского. Он стал выдающимся
собирателем клинописных документов прошлого. Его библиотека, которую удалось
раскопать, теперь является неоценимым источником сведений о той эпохе. Но,
несмотря на свою ученость, он не забывал и о своем войске. Ашшурбанапалу
удалось на какое-то время покорить Египет. Он подавил восстание в Вавилоне и
осуществил ряд успешных походов.
Это был один из последних ассирийских царей. Племена ариев, которые
больше интересовались войной, чем религиозными культами, и в особенности
скифы, мидийцы и персы уже давно наседали на северные и северо-восточные
границы Ассирийской державы. Мидийцы и персы вступили в союз с халдеями
(семитским племенем, кочевавшем на юге) для совместного похода на Ассирию.
Ниневия, столица Ассирии, пала в 606 г. до н. э.
Шестьдесят лет спустя после захвата Ниневии ариями, которые оставили
Вавилонию халдеям, последний правитель Халдейского царства (Нововавилонского
царства), Набонид, был свергнут царем персов Киром. Набонид, опять же, был
высокообразованным правителем, однако страсть к научным изысканиям и живое
воображение там, где нужно было проявить расчетливость и понимание
сложившейся политической ситуации, сослужили ему недобрую службу. Набонид
увлекался изучением древних клинописных табличек. Именно ему удалось
установить дату начала царствования Саргона I (3750 г. до н. э.) Эта
датировка по-прежнему поддерживается многими современными историками.
Набонид очень гордился своим открытием и повелел запечатлеть его в
торжественной надписи.
Очевидно, что с именем Набонида также связаны и религиозные новации. Он
строил и перестраивал храмы, предпринял попытку централизовать религиозный
культ в Вавилоне, перенеся изображения местных божков в храм Бела-Мардука.
Несомненно, он видел слабость и разобщенность своих владений, причиной
которых было соперничество культов. По всей видимости, все это было затеяно
с целью установить какую-то единую для всей страны форму религии.
Но события развивались слишком стремительно, чтобы эти замыслы смогли
воплотиться в жизнь. Своими нововведениями
Набонид только настроил против себя жрецов Бела. Они приняли сторону
персов. В итоге войско Кира без боя заняло Вавилон. Набонид был пленен,
персидская стража заняла место у врат храма Бела, в котором все это время не
прекращалась служба.
Кир, по сути, присоединил Вавилон к Персидской империи с благословения
Бела-Мардука. Он отблагодарил своих сторонников -- жрецов, вернув местных
божков обратно в их родные храмы. Он также разрешил евреям вернуться в
Иерусалим. Для Кира это был лишь политический ход, никак не связывавший его
с вероломным жречеством.
Оказавшись под властью равнодушных к религии ариев, вавилонской
жреческой касте пришлось заплатить слишком высокую цену за
неприкосновенность своего культа. Им лучше было бы согласиться с новшествами
еретика Набонида, прислушаться к его идеям и к требованиям изменившегося
мира. Кир вступил в Вавилон в 539 г. до н. э., а в 521 г. до н. э. в
Вавилоне снова вспыхнул бунт. В 520 г. до н.э. новый персидский правитель
Дарий, теперь уже штурмом, взял город.
За последующие двести лет жизнь постепенно ушла из храма Бела-Мардука,
и его в конце концов разобрали для строительства других зданий.
История взаимоотношений жреца и правителя в Египте во многом схожа с
вавилонской (но, естественно, в точности ее не повторяет). Цари Шумера и
Ассирии -- это жрецы, ставшие царями, иначе говоря, светские жрецы.
Египетский фараон, по всей видимости, пришел к власти несколько иным путем.
Уже в очень древних летописных хрониках мы видим, что власть и влияние
фараона несравнимы со жреческими. Он, по сути дела, сам являлся богом в
большей степени, чем жрец и царь вместе взятые.
Нам неизвестно, как фараонам удалось занять такое положение. Ни один из
правителей Шумера, Ассирии или Вавилона не смог бы заставить народ
воздвигнуть в свою честь гигантские строения, подобные тем, которые остались
после фараонов IVдинастии -- строителей пирамид.
Возможно, уже ранние фараоны считались воплощением верховного божества.
Бог-сокол Гор сидит в головах у огромной статуи Хефрена. Уже такой поздний
правитель, как Рамзес III (XX династия), запечатлен на своем саркофаге
(который хранится теперь в Кембридже) с отличительными символами трех
великих таинств египетского пантеона. Он держит в руках два скипетра
Осириса, бога дня и воскресения, на голове у него рога богини
коровы Хатор и солнечный диск и перья Амона-Ра. Он не просто украсил
себя этими символами, как преданный вавилонянин мог бы украсить себя
символами Бела-Мардука, он и есть эти три божества в одном обличье.
Некоторые сохранившиеся статуи и изображения также подтверждают, что
фараоны в действительности считались сыновьями бога. Божественное рождение
от божественного отца, к примеру, Аменхотепа III (из XVIII династии), в
деталях представлено в серии скульптур Луксора. Более того, по царившему
тогда убеждению, фараон, божественный по природе, не мог взять себе в жены
простую смертную. Поэтому постепенно укоренилась традиция близкородственных
браков, вплоть до того, что женами фараонов становились их родные сестры.
Борьба между дворцом и храмом в Египте, таким образом, проходила в
несколько иной плоскости, чем в Вавилонии. Профессор Маеперо* в книге "Новые
факты из истории Древнего Египта" приводит очень интересные подробности
борьбы Аменхотепа IV со жречеством и в особенности со жрецами верховного
бога Амона-Ра, повелителя Карнака. Мать Аменхотепа IV не была из рода
фараонов. По всей видимости, отец фараона, Аменхотеп III, остановил свой
выбор на женщине из покоренного народа, прекрасной сириянке по имени Тия.
Профессор Масперо считает, что корни будущего конфликта следует искать в
неприятии царицы и враждебности к ней со стороны жрецов Амона-Ра. Она могла,
по мнению профессора, воспитать у сына фанатичную ненависть к Амону.
Но, возможно, Аменхотеп преследовал более обширные цели. Подобно
вавилонянину Набониду, жившему на тысячу лет позже, фараон хотел обеспечить
с помощью реформы культа духовное единство своих подданных. Мы уже отмечали,
что Аменхотеп III правил землями от Эфиопии до Евфрата. Если судить по
письмам, в частности, к сыну, также найденным в Тель-эль-Амарне, отец
Аменхотепа IV отличался широким кругом интересов и был личностью очень
влиятельной.
Как бы то ни было, Аменхотеп IV принял решение закрыть все египетские и
сирийские храмы и учредить на подвластных ему территориях вместо множества
религий единый для всех культ бога Атона и поклонение солнечному диску. Он
оставил свою столицу, Фивы, которая еще больше была городом Амона-Ра, чем
позже Ва-
Масперо Гастон Камиль Шарль (1846--1916) -- французский египтолог.
Руководил археологическими раскопками в Египте, исследовал тексты на
внутренних стенах пирамид. Основал в 1881 г. в Каире французский Институт
восточной археологии.
вилон был городом Мардука, и перенес столицу в Тель-эль-Амарну. Он
также изменил свое имя с Аменхотепа, которым он посвящался Амону (Амен), на
Эхнатон, "Хвала Солнцу". На протяжении восемнадцати лет, до самой смерти
фараона, продолжался непримиримый конфликт, в котором ни одна из сторон не
хотела уступать.
Однако восемнадцатилетнего правления оказалось недостаточно, чтобы
революционные изменения в культе смогли закрепиться. Зять Эхнатона,
пришедший ему на смену, вернулся в Фивы и примирился с Амоном-Ра. Зятем и
наследником Эхнатона, кстати, был фараон Тутанхамон, открытие гробницы
которого наделало столько шума в египтологии. Это был молодой человек,
далекий от интриг и притязаний на власть. По всей видимости, он был целиком
в руках жрецов Амона. Он или умер молодым, или же его просто убрали. Вышло
так, что гробница Тутанхамона -- едва ли не единственное погребение
фараонов, которое впоследствии не было вскрыто и разграблено. Когда она была
открыта и исследована учеными, имя Тутанхамона стало предметом сенсации,
совершенно не соответствующей его прижизненному влиянию.
XVIII династия вскоре после смерти Тутанхамона сошла на нет, и новая,
XIX династия, основанная Херемхебом, стала одной из самых великих и
прославленных из всех династий Древнего Египта.
Представление о божественной природе царской власти на протяжении всей
истории Древнего Египта владело умами египтян и через их посредничество
овладевало правителями других народов. Когда Александр Великий подошел с
войском к Вавилону, культ Мардука уже мало кого вдохновлял. Однако в Египте
Амон-Ра был еще вполне в силах произвести впечатление на завоевателя-грека.
Жрецы Амона-Ра приблизительно во время XVIII или XIX династий (около 1400 г.
до н. э.) устроили в одном из оазисов храм с оракулом. В нем была статуя
божества, которая могла говорить, качать головой, принимать или отвергать
свитки с прошениями.
Этот оракул по-прежнему процветал и в 332г. до н.э. Молодой повелитель
мира, по преданию, также отправился к оракулу за прорицаниями. Он вошел в
храм, и навстречу ему из полутьмы святилища двинулась статуя божества.
Последовал впечатляющий обмен приветствиями. Оракул обратился к Александру с
примерно следующими словами (пишет профессор Масперо):
"Приди, сын моих чресл, любящий меня так, что я дарую тебе милость Ра и
милость Гора! Прими от меня силу и пусть твоя стопа попирает все страны и
все народы!
И пусть рука твоя поразит всех врагов, и все народы соберутся под руку
твою!"
Вот так жрецы Египта победили своего победителя, и арийский правитель
впервые стал богом.
Объем нашей книги не позволяет в подробностях рассмотреть
противостояние царя и жреца в Китае. Это противостояние, конечно же, имело
свои отличительные особенности подобно тому, как ситуация в Египте
отличалась от вавилонской. В Китае мы также обнаруживаем, что правитель
прикладывал усилия, чтобы разбить узы традиций, которые вели к разобщенности
его народа.
Китайский император, "Сын Неба", сам был верховным жрецом, его основной
обязанностью было совершать жертвоприношения. В истории Китая были смутные
времена, когда власть императора сводилась лишь к этим жертвоприношениям. И
этот обычай сохранился до сравнительно недавнего времени. Буквально за
несколько дней до падения императорской власти в Китае император перестал с
пришествием весны собственноручно прокладывать первую борозду. Образованный
класс в Китае также очень рано отделился от жреческого. Он превратился в
бюрократический аппарат, который обслуживал местных царей и правителей. В
этом, пожалуй, и заключалось одно из основополагающих различий в истории
Китая и любого западного государства.
В то время как Александр победоносным походом шел по Западной Азии,
Китай при последних жрецах-императорах династии Чжоу погружался в пучину
беспорядков и безвластия. Каждая из провинций не хотела отступать от своей
самобытности, а гунны тем временем опустошали одно царство за другим.
Правитель царства Цинь (живший восемьдесят лет спустя после Александра
Великого), потрясенный уроном, который, по его мнению, причиняло
противоборство учений, приказал уничтожить все книги без разбора. А его сын
Ши Хуанди, "первый единый император", приложил огромные усилия, чтобы
уничтожить и китайскую классику. Правил он по своему усмотрению, не опираясь
ни на какую традицию. И пока он правил, книги вроде бы исчезли. Ши Хуан-ди
удалось сплотить свою державу, и это единство продержалось несколько
столетий. Но после его смерти припрятанные книги стали потихоньку переходить
из рук в руки.
Китай сохранил единство, но правили им не наследники "Всеобщего
императора". После гражданской войны пришла к власти новая династия,
династия Хань (206 г. до н. э.). Первый правитель Хань отменил гонения на
образованный класс, а его преемник помирился с учеными и повелел
восстановить классические тексты.
Глава семнадцатая. СЛУГИ И РАБЫ. ОБЩЕСТВЕННЫЕ КЛАССЫ И СВОБОДНАЯ ЛИЧНОСТЬ
1. Простой человек в древности.2. Ранние формы рабства. 3. Первые "независимые"люди. 4. Общественные классы три тысячи лет назад.5. Классы и касты. 6. Кастовая система в Индии.7. Мандарины -- особый класс в Китае.8. Десять тысяч лет цивилизации -- некоторые итоги.9. Пластика и изобразительное искусство в Древнем мире.10. Литература, драма и музыка в Древнем мире
1
В последних четырех главах мы обрисовали, как из примитивного
неолитического земледелия вырастали цивилизованные государства. Этот процесс
начался около 15 000 лет назад в восточном Средиземноморье или в районах,
прилегающих к нему. Поначалу было скорее собирательство, затем примитивная
обработка земли, когда долгое время мотыга (а не плуг) была основным орудием
в руках земледельца. И само это мотыжное земледелие было не более, чем
подспорьем. Заботясь о пропитании, человек больше полагался на охоту и на
разведение коров, овец и коз.
В общих чертах мы постарались представить длительный и сложный процесс
роста первых поселений в регионах, наиболее выгодных для земледелия, и то,
как эти поселения со временем вырастали в многолюдные города, а затем -- в
города-государства.
В общинах, как мы описали, сельское святилище и сельский знахарь
постепенно сменялись многочисленными жрецами городского храма. Мы отмечали
также и то, что войны начинались как стычки между селениями, а затем уже
стали более организованной борьбой божества и его царя-жреца из одного
города со своими соперниками из другого.
Ход нашего повествования становился все быстрее и динамичнее -- от
первых признаков возникновения шумерского государства в 5000 -- 6000 гг. до
н. э. и до впечатляющего роста могущественных царств, с дорогами и армиями,
величественными
стелами, письменными документами, образованным жречеством, царями и
правителями.
На судьбе простого общинника все эти перемены, конечно же, не могли не
сказаться, потому что менялся способ хозяйствования и сама жизнь на общинных
землях. Однако по большей части роль простого человека в этих переменах была
пассивной, если не подчиненной.
Мнения и желания рядового общинника, трудившегося на земле, никто не
спрашивал. Читать и писать было занятием не для него. Он продолжал
возделывать свой клочок земли, любить жену и детей, бить собаку и давать
корм скоту, жаловаться на трудные времена, бояться, чтоб на него не навели
порчу колдуны и не разгневались боги. Если простому человеку и хотелось
чего-то, так это чтобы все те, кто наверху, поменьше вспоминали о его
существовании.
Такой была жизнь простого человека 10 000 лет до н. э., такой она была,
не изменившись по существу и по содержанию, во времена Александра Великого.
И такой она продолжает оставаться на большей части света и в наши дни.
Теперь простой человек работает с большим умением, пользуется лучшими
орудиями, живет в более удобных жилищах, обменивает плоды своего труда на
более организованных рынках. Но настоящая свобода и настоящее равенство ушли
из жизни человека еще тогда, когда он перестал странствовать.
Человеку пришлось расстаться со своей свободой в обмен на безопасность,
жилье и регулярное питание. Постепенно выяснилось, что участок, который
человек обрабатывал, уже не его собственный -- он принадлежит богу. И
человек отдавал часть своего урожая богу. Бог передал эту землю царю, и тот
стал собирать с людей пошлины и налоги. Царь вручил землю своему чиновнику,
который стал господином простого человека. Когда нужно было поработать
непосредственно на бога или царя, или для знатного человека, тогда простому
человеку приходилось оставлять свой участок и работать на господина.
Человеку никогда не было доподлинно известно, насколько тот участок
земли, который он обрабатывал, находится в его собственности. В Древней
Ассирии земля принадлежала свободным земледельцам, но каждому из них
приходилось платить за владение землей налог. В Вавилонии земля принадлежала
богу, и он разрешал землепашцу работать на ней. В Египте владели землей и
взимали налог за пользование ею храмы, боги-фараоны и местная знать.
Земледелец не был рабом, он считался свободным общинником, но был
привязан к земле настолько, что ему некуда было идти и ничего больше не
оставалось делать, как пахать эту землю.
Он жил в деревне или в городе и каждый день выходил работать на свой
участок. Впрочем, поначалу сама деревня представляла собой совместное
хозяйство семейной группы, возглавляемой старейшиной-патриархом, а ранний
город -- группу таких хозяйств под руководством старейшин.
Процесс порабощения свободного общинника углублялся с развитием
цивилизации. Власть и влияние старейшин и вождей росли, простой человек уже
не поспевал за своими более важными сородичами. Постепенно его зависимость и
подчиненное положение стали обычными и закрепились традицией.
В целом простые люди были не против жить в мире царей, господ, богов и
подчиняться их распоряжениям. Так было проще и спокойнее. Все животные, и
человек не исключение, начинают жить, подчиняясь старшим. Большинство
принимает условия, в которых им довелось родиться, как сами собой
разумеющиеся.
Из древних египетских текстов видно, что уже до 2000 г. до н. э.
существовало общественное недовольство, но оно носило наивный
нереволюционный характер. Это были жалобы на то, что люди вероломны, а судьи
несправедливы; что богачи своевольничают, облагают бедняков поборами и не
помогают им.
Можно было обвинять богатых в том, что они мало платят и плохо кормят,
заставляют работать в плохих условиях. Но ни у кого не возникало вопроса о
самом праве фараона на власть или о справедливости положения богачей. Никто
не бросал вызов социальному порядку. Жалобы так и не материализовались в
активное противодействие.
Ранние войны не были продолжительными и не превращались в дальние
походы. Воинство, нападавшее или отражавшее нападение соседей, состояло из
самих общинников. Однако война принесла с собой новый источник обогащения
(захват добычи) и новый социальный фактор (появление пленных). В более
ранние, кочевые времена пленнику сохраняли жизнь только для того, чтобы
подвергнуть мучениям или принести в жертву божеству, даровавшему победу.
Захваченные женщины и дети ассимилировались в племени. Рабы мало что могли
делать в условиях кочевого существования. Но впоследствии многих пленников
обращали в рабство, заметив их исключительные способности или необычные
навыки. Поначалу таких рабов забирали себе цари и вожди. Очень быстро они
поняли, что рабы -- их собственность в гораздо большей степени, чем
крестьяне-земледельцы и простой люд их же племени. Рабу можно было приказать
вы-
поднять любую работу для своего хозяина, в отличие от квазисвободных
общинников, которые неохотно оставляли свой собственный земельный участок.
Рабов можно было сгонять туда, где требовались усилия множества человеческих
рук,-- в каменоломни или рудники.
С очень давних времен ремесленниками были в основном рабы. Производство
тканей, ваз, изделий из разных металлов, которое полным ходом шло у Миноса в
Кносском дворце (представлявшем собой цельный хозяйственный комплекс), с
самого начала было делом рук рабов. Можно также привести в пример
вавилонские соглашения на обучение рабов ремеслам и последующую продажу
продукции, произведенной рабами. Рабы производили и детей-рабов. Их общее
количество увеличивалось, в том числе и за счет порабощения несостоятельных
должников.
Вполне вероятно, что рост городского населения был напрямую связан с
ростом численности рабов-ремесленников и рабов-слуг. При этом они не были
совершенно бесправными рабами. В позднем Вавилоне их жизнь и имущество
защищались специально разработанными законами. И не все они были
военнопленными. Родители могли продавать в рабство своих детей, братья
продавали сирот-сестер. Свободные люди, у которых не было средств к
существованию, могли даже себя продать в рабство. Рабство было неизбежной
участью несостоятельного должника. Подмастерье, поступивший на выучку к
ремесленнику, на этот срок становился рабом своего хозяина.
В общем процессе порабощения выделяется и обратный процесс -- появление
вольноотпущенников. Мужчины и женщины-вольноотпущенники трудились за плату и
имели уже более определенные личные права. В Вавилоне рабам не запрещалось
иметь личное имущество, многие из них откладывали деньги на выкуп и покупали
свою свободу. Вероятно, городской раб пользовался свободой практически в той
же степени, что и свободный земледелец. И по мере роста сельского населения
сыновья и дочери земледельцев вливались в ряды горожан-ремесленников, как
рабов, так и свободных.
Вместе с усилением и усложнением централизованной власти увеличивалось
и количество домашних хозяйств. Рядом с дворцом царя вырастали домашние
хозяйства его министров и чиновников, к стенам храма лепились хозяйства
храмовых служителей.
Не трудно понять, что эти дома и земельные наделы все в большей степени
становились собственностью тех, кто их занимал, и все в меньшей степени
принадлежали их первоначальному владельцу -- богу. На самых ранних стадиях
развития и египетское, и китайское государства проходили через эту стадию,
когда некоторые семьи, формально считаясь на службе у царя, были
одновременно независимой местной знатью.
На более поздней стадии вавилонской цивилизации мы обнаруживаем, что
существовал умножающийся класс собственников, которые не являлись ни рабами,
ни крестьянами, ни жрецами, ни чиновниками. Это были вдовы, потомки знати,
разбогатевшие торговцы и т. п. Все эти люди ни у кого не состояли в прямом
подчинении.
Торговцы зачастую были выходцами с чужих земель. В Вавилоне было
множество торговцев-арамеев, которые владели крупными предприятиями с
рабами, вольноотпущенниками и разного рода наемными работниками. В
цивилизации, не знавшей бумаги, уже сама по себе бухгалтерия была серьезным
предприятием. Приходилось накапливать огромное количество глиняных табличек,
которые хранились в просторных глиняных чанах.
К среде более или менее свободных и самостоятельных людей примыкали и
разные мелкие торговцы, менялы, поставщики продовольствия, старавшиеся
пристроиться к более состоятельным заказчикам.
Самой неприглядной чертой рабства всегда было массовое использование
рабов на тяжелых физических работах. Возможно, это не так бросалось в глаза
в древних городах, но, тем не менее, было в те времена явлением
повсеместным. Начнем с того, что сам царь был главным предпринимателем. Он
строил каналы и занимался орошением земель (вспомним здесь о начинаниях
Хаммурапи, упомянутых в предыдущей главе). Царь также разрабатывал рудники
(уже фараоны первой династии осваивали месторождения меди и бирюзы на
Синайском полуострове). По-видимому, царь (например, в Кноссе) организовывал
производство товаров для торговли с иноземными державами. Для многих
подобных целей труд рабов был более дешевым, а сами рабы были более
управляемой силой, чем наемные рабочие из народа.
Начиная с самых древних времен пленников приковывали к веслам галер
(хотя еще до Перикла (450 г. до н. э.) свободные афиняне также брались за
это дело). И, конечно же, цари охотно использовали солдат-рабов в своих
завоевательных походах. Можно было не бояться, что эти люди, оторванные от
своих корней, захотят сбежать домой: им некуда было бежать. Фараоны также
отлавливали чернокожих туземцев в Нубии, а затем готовили из них отряды для
походов в Сирию.
Очень близки были к положению рабов варвары-наемники, которых цари
привлекали на службу не силой, а разрешением грабить во время войны и
обещаниями кормить в мирные дни.
По мере развития древних цивилизаций подобные армии наемников все чаще
приходили на смену народным ополчениям
былых времен, а подневольный труд рабов становился все более важным и
значимым фактором экономической системы.
Труд рабов, лишенных имущества и прав, использовался не только на
строительстве каналов и крепостных стен, на рудниках и в армии, этот труд
применяли и в земледелии. Знать и храмы тоже использовали рабский труд.
Свободным земледельцам, возделывавшим свои клочки земли, было не под силу
конкурировать с армиями рабов, обрабатывавшими огромные поля. Вскоре
свободный труд в производстве основных продуктов земледелия был почти
полностью вытеснен трудом рабов.
Таким образом, несложная социальная структура ранних городов (которую
мы рассматривали на примере первых городов-государств Шумера) со временем
превратилась в многонациональные скопления людей, отличных по занятиям,
образованию, происхождению, неодинаковых по степени богатства, свободы,
власти и пользы для общества. Именно такими скоплениями стали крупные города
последнего тысячелетия до нашей эры. Самым примечательным во всем этом
разнородном многолюдье было постепенное умножение числа тех, кого мы можем
назвать свободными личностями. Это самостоятельные индивидуумы, которые не
являлись ни жрецами, ни царями, ни чиновниками, ни слугами или рабами;
которые в определенной степени были свободны от необходимости зарабатывать
на жизнь и имели время на то, чтобы читать и интересоваться всем вокруг.
Таких людей становилось все больше по мере того, как развивалась и
закреплялась частная собственность и жизнь в обществе становилась
безопаснее. Развивались также способы накопления и оплаты. Торговые операции
арамеев и других семитских народов привели к организации кредитной системы и
способов сбережения накопленных средств (в более ранние времена почти
единственным видом собственности было обладание землей или домами).
К числу свободных личностей принадлежал и Геродот, годы жизни которого
приходятся на середину периода Персидского царства. Геродот был одним из
первых авторов, чей подход к истории отличался всесторонним
исследовательским характером, в отличие от составителей храмовых и
придворных хроник. Позднее мы неоднократно будем обращаться к цитатам из
истории, которую написал Геродот.
Геродот родился около 484 г. до н. э. в Галикарнасе, малоазий-ском
греческом городе, который признавал власть персов (Вавилония была завоевана
персами под предводительством Кира
в 539г. до н.э.; владычество персов, пусть и непрочное,
распространилось и на Египет), а подчинялся непосредственно единоличному
правителю, или тирану.
Нет никаких свидетельств того, что Геродоту приходилось зарабатывать
себе на жизнь или проводить большую часть времени, распоряжаясь имуществом.
Нам неизвестны в деталях обстоятельства его жизни в Галикарнасе, однако
ясно, что в греческом городе, под чужеземным правлением у Геродота была
возможность приобретать, читать и изучать рукописи (почти все, что было
написано на греческом языке до него).
Геродот начал свое путешествие с островов Греческого архипелага. При
этом, как можно судить по его записям, он не был особо стеснен материально и
в свободе передвижений. Он задерживался там, где хотел задержаться, находя,
по всей видимости, вполне пристойный прием. Затем он посетил Вавилонию и
Сузы, новую столицу персов, возведенную восточнее течения Тигра. Далее его
путь пролегал вдоль побережья Черного моря, где он собрал обширные сведения
о скифах (арийском народе, который в те времена обосновался по всему югу
России).
Далее Геродот посетил южную Италию, изучал древности Тира,
палестинского побережья, побывал в Газе и на долгое время задержался в
Египте. Путешествуя по Египту, он рассматривал старинные храмы и монументы и
записывал все, что мог узнать о них. Нам известно, и не только со слов
Геродота, но и из других источников, что в те дни к древним храмам и
пирамидам (которым уже тогда насчитывалось почти три тысячи лет) тянулись
вереницы любопытных, стремившихся своими глазами увидеть эти памятники
старины. Были даже особые жрецы-экскурсоводы, приставленные к этим
"туристам". Те, кстати, не прочь были оставить и о себе память, нацарапав
свои имена на древних стенах. Эти надписи сохранились до наших дней, многие
из них переведены и опубликованы.
По мере того как накапливались знания и впечатления, Геродот проникался
мыслью написать обширную историю попыток Персии покорить Грецию. Но
вступлением к своей истории он сделал описание прошлого Греции, Персии,
Ассирии, Вавилонии, Египта, Скифии, а также географии и народов этих стран.
Сначала Геродот решил привлечь внимание своих друзей в Галикарнасе к
этой книге, зачитывая им отрывки, однако не добился признания. Тогда Геродот
отправился в Афины, самый процветающий из всех греческих городов того
времени. Там его труд был встречен с восторгом. Геродот оказался в центре
блестящего общества мыслящих и деятельных людей, а городские власти
наградили его суммой в десять талантов в знак признания достоинств его
книги.
Уже в V в. до н. э. становятся все более очевидными новые общественные
отношения. Чтение и письмо вышли за пределы храмов, перестали быть уделом
только придворных писцов. Письменная традиция уже больше не
сосредоточивалась только в храме и царском дворце. Новые люди, не
испытывавшие недостатка ни в средствах, ни в свободном времени, задавали
вопросы, обменивались знаниями и впечатлениями и формировали новые идеи и
представления.
Так в мире, заполненном завоевательными походами и своевластием
самодержцев, обыденной жизнью необразованных и нелюбознательных людей, мы
замечаем появление той силы, которая стала доминирующей в наши дни -- силы
свободного разума человечества. К разговору об этом свободном разуме мы
вернемся в следующей главе, когда речь пойдет о греческих
городах-государствах Малой Азии и греческого архипелага.
В двух последних главах мы обсуждали длительный процесс становления
вавилонской и египетской цивилизаций, одной из составляющих которого был
значительный рост населения. Составим теперь список основных элементов
общественной системы, какой она была две с половиной -- три тысячи лет
назад. Цивилизация, в которой мы живем сегодня, просто продолжила и развила,
усложнила и перестроила те общественные отношения. Наш мир мы получили в
наследство от прошлых эпох. Только после тщательного изучения первичных
общественных элементов ранних цивилизаций мы сможем стать выше узких
представлений и предрассудков нашего собственного класса, понять социальные
и политические вопросы нашего времени.
1. Первым элементом идет жречество, храмовая система, которая являлась
сердцевиной, разумом, направляющей роста примитивных цивилизаций. В более
поздние времена жречество продолжало оставаться одной из самых влиятельных
сил, но оно перестало быть всесильным, поскольку по своей природе
консервативно и негибко. Жречество перестало обладать монополи ей на знания
и давать жизнь новым идеям. Знание, перестав быть привилегией узкого круга
посвященных, стало инструментом свободной мысли более широкого и менее
контролируемого слоя населения. Вокруг храмовой системы группировались жрецы
и жрицы, писцы, знахари, заклинатели, а также светские со братья жрецов
(служители, казначеи, управляющие и т. п.) Храмы владели значительными
средствами и зачастую накапливали огромные богатства.
2. Жречеству противостояла дворцовая система (первоначально выросшая из
жречества). Ее возглавлял царь, или "царь царей", который был в поздней
Ассирии и Вавилонии чем-то вроде военного предводителя и светского
управляющего, а в Египте -- человеком-богом, освободившимся из-под контроля
жрецов. Вокруг верховного правителя скапливались его писцы, советники,
летописцы, посыльные, военачальники и стража. Многие из чиновников сами
имели в подчинении значительный административный аппарат и постоянно
стремились стать независимыми от верховного правителя.
3. В основе всей общественной пирамиды находился самый многочисленный и
самый необходимый в обществе класс -- земледельцы. Их статус варьировался от
века к веку и в различных странах был разным. Они были или свободными
крестьянами, платившими налоги; или крепостными на земле, принадлежавшей
богу; или крепостными, но уже арендаторами царя, знати или собственника
земли, который взимал с них арендную плату. В большинстве случаев налогом
или рентой служила часть урожая.
В государствах речных долин обрабатывались сравнительно небольшие
наделы. В целях безопасности земледельцы жили совместно в поселках, вместе
следили за состоянием оросительных каналов. Труд земледельца суров, и у
человека оставалось мало времени и сил для занятий чем-то еще. Ведь
благоприятная погода для сева или жатвы не станет ждать. Детей также нужно
было с самого раннего возраста приучать к посильному труду, поэтому класс
земледельцев, как правило, всегда был плохо образован, пользовался отсталыми
орудиями производства, был суеверным из-за незнания природных законов,
влияющих на смену погоды. Невежественного земледельца легко было обмануть
или подчинить своей воле. Временами этот класс был способен на значительное
пассивное сопротивление, однако у него не было других целей, кроме как сеять
и жать, а получив урожай, выбиться из долгов и отложить немного на черный
день. Таким этот класс остается и в наши дни на значительной территории
Европы и Азии.
4. Существенно отличался от земледельцев по происхождению и способу
существования класс ремесленников. Поначалу он, вероятно, состоял частично
из городских рабов, частично из крестьян, которые стали зарабатывать себе на
жизнь только одним ремеслом. Постепенно каждая из разновидностей ремесел
обретала определенную независимость и дух общности. Ремесленники могли
собраться вместе и обсуждать свои дела быстрее, чем земледельцы. Они могли
образовывать гильдии, чтобы предотвращать перепроизводство, поддерживать
определенный Уровень оплаты за труд и защищать общие интересы.
5. По мере того как власть правителей Вавилонии выходила за пределы
территорий, пригодных для земледелия, и распространялась на менее
плодородные, но пригодные для пастбищ регионы, возникал класс скотоводов. В
Вавилонии это были кочевники-семиты, бедуины (подобные нынешним бедуинам).
Вероятно, они выпасали свои стада на обширных пространствах. Оплата их труда
была значительно выше, чем оплата труда земледельцев, и относились к ним с
большим уважением.
6. Первыми в мире торговцами были или владельцы кораблей (подобно
жителям Тира и Кносса), или кочевники, которые, странствуя, перевозили
товары из одной области примитивной цивилизации в другую. В эпоху Ассирии и
Вавилона торговцами были преимущественно семиты-арамеи, предки современных
сирийцев. Торговцы оказывали заметное влияние на жизнь общества. Они
образовывали свои собственные домашние хозяйства.
Ростовщичество быстро развивалось в последнем тысячелетии до нашей эры,
хотя оно практиковалось даже во времена Шумера. Торговцам необходимо было
размещать свои средства, земледельцам нужно было заблаговременно
побеспокоиться о том, как сбыть урожай. В истории есть сведения о
вавилонском банковском доме, который существовал на протяжении нескольких
поколений и пережил Халдейское царство.
7. Класс мелких розничных торговцев, по всей видимости, возник по мере
усложнения структуры общества в более поздние дни первых империй. Но,
вероятна, этот класс не занимал сколько-нибудь значительного положения в
обществе.
8. Растущий класс независимых собственников.
9. По мере того как все более усложнялся повседневный быт человека, при
храмах, дворцах и зажиточных хозяйствах появились домашние слуги (рабы или
вольноотпущенники, или же молодые крестьяне, взятые на службу).
10. Рабы на массовых работах (пленники или люди, обращенные в рабство
за долги, а также преступники или ссыльные).
11. Солдаты-наемники. В их числе часто также были пленники или насильно
завербованные. Иногда их брали из числа дружественных соседних народов, не
утративших воинственный дух.
12. Моряки.
"Люди труда" были представлены пятью разными классами, отличными по
происхождению, традициям и образу жизни. А именно: классами 3, 4, 5, 9, 10
из нашего перечня, а также гребцами галер из класса 12. "Солидарность людей
труда", как мы увидим, разбирая революции XIX века нашей эры и участие в них
индустриальных рабочих,-- это новая идея и новые возможности в общественных
отношениях.
Давайте, прежде чем мы завершим с формированием общественных классов в
первых цивилизациях, немного поговорим о стабильности. Насколько эти классы
были отличны один от другого и до какой степени они были способны взаимно
смешиваться?
Что касается уже перечисленных классов (9, 10, 11, 12 -- слуг, рабов и
поденщиков, наемных солдат и -- в меньшей степени -- моряков, по крайней
мере гребцов на галерах), то они поколение за поколением пополнялись
пленниками, неудачниками из других классов, в особенности из класса мелких
торговцев, а также путем принуждения и насильственной вербовки из класса
землевладельцев. В том, что касается моряков, нам следует различать простого
гребца и мореплавателей -- владельцев судов из таких портов, как Тир и
Сидон. Судовладельцы, несомненно, постепенно переходили в торговый класс, а
матросы-мореплаватели, должно быть, образовывали своеобразную общность в
крупных портовых городах, обживаясь там и передавая секреты морского дела
своим сыновьям.
Положение класса 8 (независимые собственники), несомненно, было
непрочным. Он постоянно то увеличивался за счет наследников и иждивенцев
состоятельных и знатных людей, их вдов и членов семей; то сокращался с их
смертью и распылением их собственности. Жрецов и жриц также (во всяком
случае в регионах, расположенных на запад от Индии) нельзя было считать
репродуктивным классом. Многие жрецы давали обет безбрачия. К репродуктивным
слоям общества не относились и слуги. Они жили в имениях других людей, у них
не было ни собственного хозяйства, ни собственных больших семей. Таким
образом, у нас остаются следующие, действительно жизнеспособные классы
древнего цивилизованного общества:
а) правящий и аристократический класс (чиновники, военачальники и т.
д.);
б) торговый класс;
в) городские ремесленники;
г) земледельцы;
д) скотоводы.
Каждый из этих классов по-своему воспитывал детей и, вполне
естественно, сохранял свое отличие от других. Общее образование в древних
государствах не было организовано. Как правило, образованием занимались
внутри крупных домашних хозяйств.
Сыновья шли по стопам своих отцов и женились на женщинах, привычных к
ведению хозяйства их собственного типа. Впрочем, не исключены были случаи,
когда заключались браки с представителями другого класса или осуществлялись
переходы из одно-
го класса в другой. Бедные аристократы могли жениться на богатых
наследницах торговых классов. Предприимчивые скотоводы, ремесленники или
моряки могли стать богатыми торговцами. Ранее считалось, что в Египте
существовали жесткие границы между классами. Но, по всей видимости, это все
же ошибочное мнение, поводом для которого послужило неправильное прочтение
Геродота. Единственным исключительным классом в Египте, представители
которого вступали в браки только внутри своего класса, была полубожественная
семья фараона.
Общей тенденцией среди арийских народов было отличать благородные семьи
(патрициев) от простолюдинов (плебеев). Эта традиция не исчезла даже в
демократической Америке. Германия, самая систематичная из европейских стран,
в средние века создала очень ясную концепцию нерушимости подобных различий.
Ниже князей (которые сами по себе составляли исключительный класс и
заключали браки только в своей среде) на социальной лестнице располагались:
а) рыцари (военная и правящая каста со своими геральдическими гербами);
б) бюргеры (торговцы, моряки, ремесленники);
в) бауэры (крепостные крестьяне-земледельцы). '
Теперь, если мы обратимся на восток, к Индии, мы обнаружим значительные
и очень любопытные отличия. Первое -- это установление жестких границ между
классами, подобных которым мы не встречаем больше ни в одной части света.
Жесткое разделение классов известно европейцам как кастовая система (от
португальского "каста", индийцы называют это деление "варна" -- цвет).
Происхождение этого социального института доподлинно неизвестно, однако
он успел прочно укорениться в долине Ганга еще до времени Александра
Великого. Это сложное "горизонтальное" деление общественной структуры на
классы-касты, члены которых не могут ни жениться, ни даже есть с членами
низших каст под страхом оказаться в числе изгоев, а также "потерять касту"
из-за небрежного отношения к церемониям. Потеряв касту, человек не
опускается на более низкую ступень -- он становится изгоем.
Различные внутренние деления в середине каст очень сложны, многие из
них представляют собой объединения по роду занятий. Каждая каста имеет свою
жесткую организацию, которая следит за порядком, присматривает за своими
бедняками, распределяет помощь внутри касты, защищает общие интересы сво-
их членов, а также следит, чтобы пришельцы из других регионов не
оказались самозванцами.
Изначально первые касты складывались из четырех основных групп:
-- брахманы (жрецы и учителя);
-- кшатрии (воины);
-- вайшии (скотоводы, ростовщики, торговцы и земледельцы);
-- шудры.
И вне каст -- изгои, "неприкасаемые".
Но это первичное деление за долгие века усложнилось дальнейшим
дроблением на множество мелких каст, все из них самодостаточные, их члены
придерживались своего определенного образа жизни. В Бенгалии кшатрии и
вайшии по большей части исчезли. Однако это слишком запутанный вопрос, чтобы
здесь детально с ним разбираться.
Сразу же нужно отметить, что в этом чрезвычайно сложном и многослойном
социальном организме брахманы (жрецы и учителя) индийского социума, в
отличие от западных жреческих каст, являлись классом замкнутым. Брахманы не
привлекали в свою среду выходцев из других социальных слоев, дети брахманов
обучались у своих отцов, чтобы впоследствии самим занять их места.
Некоторые исследователи предполагают, что первые три из четырех
первичных каст, известные как "дваждырожденные", были потомками ведийских
ариев -- завоевателей Индии, которые раз и навсегда установили такие
размежевания, чтобы предотвратить межрасовое смешивание. Предполагается, что
шудры -- это представители предыдущей волны завоевателей с севера, а изгои
-- это исконное дравидское население Индии. Однако эти предположения
поддерживаются не всеми учеными. Вполне возможно, что общие условия жизни в
долине Ганга на протяжении многих столетий способствовали закреплению
различий между классами индийского общества.
Какими бы ни были истоки кастовой системы, ясно одно -- ее влияние на
сознание индийцев огромно. В VI в. до н. э. Гаутама, великий основатель
буддизма, провозгласил: "Как четыре потока, что впадают в Ганг, теряют свои
имена, только лишь их воды смешиваются с водами священной реки, так и все
те, кто верят в Будду, перестают быть брахманами, кшатриями, вайшиями и
шудрами".
На несколько столетий учение Будды стало преобладающим в Индии. Оно
распространилось также в Китае, Тибете, Японии, Бирме, на Цейлоне, в
Туркестане, Манчжурии. В настоящее время значительная часть человечества
исповедует эту религию. Однако в Индии буддизм не прижился и оказался в
конце концов вытеснен из жизни индийского общества жизнестойкостью и
упорством брахманов.
Китайская цивилизация в еще большей степени, чем индийская, была
приспособлена к существованию в условиях мира и воину была отведена весьма
незначительная роль.
Как и в индийской цивилизации, ведущим классом являлся ученый класс,
однако с менее выраженными, чем у брахманов, жреческими чертами и более
определенными чиновничьими. Но, в отличие от брахманов, мандарины (которые
представляли образованный слой Китая) -- это не каста.
Мандарином становились не по рождению, а по образованию. К обучению и
экзаменам мандарины привлекались из всех классов общества, и сын мандарина
не имел узаконенного права наследовать общественное положение своего отца. И
если индийские брахманы зачастую не знали даже содержания своих священных
книг, были безвольны и неэнергичны (но полны претенциозной самонадеянности),
то китайские мандарины отличались энергией, происходящей от напряженной
умственной работы. Но, поскольку образование мандаринов было почти
исключительно сведено к зубрежке классической китайской литературы, их
влияние в обществе было консервативно.
Еще до дней Александра Великого китайское общество сформировалось и
стало на путь, по которому оно продолжало идти и в XX веке. Завоеватели и
династии сменяли друг друга, однако образ жизни китайской цивилизации
оставался неизменным.
Традиционная китайская общественная система после жреца-императора
признавала четыре основных общественных класса:
а) образованный класс, который частично соответствовал чиновникам
западного мира, а частично учителям и священнослужителям Индии (во времена
Конфуция китайское образование включало верховую езду и стрельбу из лука,
изучение обрядов и музыки, а история и математика дополняли "шесть
совершенств";
б) земледельцы;
в) ремесленники;
г) торговцы.
Впрочем, с самых ранних времен в китайской традиции закрепился обычай
распределять земельный надел одного хозяина между всеми его сыновьями.
Поэтому в китайской истории никогда не было класса крупных землевладельцев,
сдававших землю арендаторам, как в большинстве других стран. Земля в Китае
всегда была поделена на небольшие хозяйства, принадлежавшие в основном
свободным крестьянам и интенсивно обрабатываемые. В Китае были
землевладельцы, имевшие одну или несколько ферм, сдаваемых арендаторам, но
не было обширных поместий.
Когда земельный надел после многократного дробления становился слишком
мелким, чтобы прокормить человека, землю продавали кому-то из более
зажиточных соседей, а ее прежний владелец отправлялся в один из крупных
китайских городов, чтобы там пополнить армию поденщиков.
В Китае на протяжении многих столетий в городах скапливались массы
людей, не обладавших почти никакой собственностью. Эти люди, не крепостные и
не рабы, были вынуждены браться за любую подвернувшуюся работу. Именно из
таких масс набирались солдаты в армии китайских правителей, а также рабочие
на строительство каналов, крепостных стен и т. п. Пленники и рабы в истории
Китая, по сравнению с любым западным государством, играли намного меньшую
роль.
И в Индии, и в Китае, и в западных странах образованный класс на ранних
стадиях цивилизации (до того, как царь или широкие слои общества начали
самостоятельно читать и как следствие самостоятельно делать выводы)
пользовался властью. В Индии брахманы сохранили свое влияние и по сей день.
В Китае класс мандаринов до последних дней Империи находился на
привилегированном положении (вспомним о сложности иероглифического письма).
В западном мире (очень разнородном, с разнообразной и насыщенной событиями
историей) развитие особых ученых элементов общества задержалось и, по всей
видимости, никогда уже не приведет к образованию наследственного класса. На
Западе, как мы уже отмечали, грамотность очень рано "просочилась" за пределы
какого-либо особенного класса. Ей удалось избежать ограничений каст,
клерикализма, условностей и стать составной частью повседневной жизни
общества. Чтение и письмо упростились до того уровня, когда из них уже
невозможно было сделать тайну или культ.
8
На протяжении 10--12 тысяч лет (иначе говоря, где-то между 300--400
поколениями) человек превращался в многочисленное общественное существо. За
этот период произошел переход от неолита (когда одетая в шкуры семья убирала
каменными серпами и хранила в своих глинобитных хижинах дикорастущие злаки)
ко времени (IV век до нашей эры), когда появились возделываемые поля (по
всему побережью Средиземного моря, по течению Нила, по всей Азии до Индии,
по обширным орошаемым землям Китая), построились оживленные города,
возвелись величественные храмы.
Торговые пути уже связывали один город с другими. Галеры и парусные
лодки входили в заполненные гавани и покидали их, осторожно пробираясь от
одного берега к другому, от материка к острову, стараясь не удаляться от
побережья. Финикийцы -- капитаны египетских кораблей -- проникли в Ост-Индию
и, возможно, еще дальше, к Тихому океану.
В Южной Африке на рисунках бушменов можно различить изображения белых
людей с прическами, которые одно время носили в Ассирии. Такие прически были
известны и в Северной Европе, но не среди коренного африканского населения.
Через пустыни Африки и Аравии, через Туркестан пролегали караванные
пути, соединявшие одну отдаленную часть света с другой. Шелк уже поступал из
Китая, слоновая кость из Центральной Африки, а олово из Британии в центры
нового способа жизни. В Дамаске уже производили дамаст -- камчатную ткань и
дамасскую сталь. Люди научились изготовлять тонкие ткани из разноцветной
окрашенной шерсти, научились отбеливать их и красить. Кроме меди, бронзы,
серебра, золота, у них уже было и железо.
Это было время исключительно изящных гончарных и фарфоровых изделий.
Наверное, не было такого драгоценного камня, которого в те времена не умели
бы добывать, шлифовать и полировать. Люди научились читать и писать,
изменять течения рек, возводить пирамиды и строить каменные стены в тысячу
миль длиной.
Десять тысяч лет (или около того), которые понадобились на все это,
могут показаться огромным сроком в сравнении с несколькими десятками лет
жизни одного человека. Однако даже этот промежуток в тысячи лет несопоставим
с протяженностью геологических эпох. Если отмерить время вспять от городов
времен Александра Великого до дней первых каменных орудий, грубо оббитых
галек-эолитов плейстоценовой эпохи, то получим отрезок времени в сотню раз
больший.
Можно нарисовать тысячи сцен повседневной жизни той эпохи: вот уличный
торговец разворачивает яркие одежды из Вавилона перед глазами богатой
знатной госпожи; вот живописная толпа стекается к пилонам храма на
празднество в Фивах. Или такая сцена: возбужденные черноглазые критяне,
совсем как современные испанцы, наблюдают за боем быков, а на матадорах, как
и в наши дни, узкие короткие штаны и широкие тугие пояса.
Может быть мы увидим, как дети старательно пишут клинописью на глиняных
табличках (в Ниппуре найдено множество подобных школьных табличек), или как
женщина, больной муж которой остался дома, проскальзывает в один из
величественных карфагенских храмов, чтобы просить богов о его выздоровлении.
А может, это будет дикий, одетый в шкуры грек, застывший в изумлении
на иллирийском берегу, впервые увидев многовесельную критскую галеру. А
та, как огромная сороконожка, ползет по аметистовой глади Адриатического
моря. Сжимая в руках свой бронзовый топор, грек поспешит к соплеменникам,
чтобы рассказать им об увиденном чудище.
Из миллионов подобных стежков соткано полотно истории. Но, пока нам не
попадется какой-нибудь важный шов или рубец, мы не можем задерживаться и
рассматривать каждый из этих стежков.
Условия существования, которые предлагала человеку цивилизация,
означали также (для счастливого меньшинства, конечно) высвобождение
значительных сил и свободного времени. Освобожденная энергия постепенно
направлялась на продолжение "детских игр" во взрослом возрасте и на
сознательный поиск удовольствий. Человек уже не был полностью поглощен
только поиском еды и пристанища. Он стал замечать прекрасное вокруг себя.
Даже неандерталец не был до конца животным. Он собирал раковины, необычные
камушки и тому подобные вещи и носил их, видимо, ради удовольствия и
красоты.
В позднем палеолите, как мы уже отметили, у человека открываются
значительные способности к рисованию и резьбе. Несомненно, рисункам
придавалось магическое значение (это было неизбежно). Все мы неисправимы в
том, что приписываем вещам свойство влиять на человека. До сего дня люди
склонны верить, что драгоценности и украшения приносят удачу или, наоборот,
несчастье. А палеолитический человек даже не сомневался, что его рисунки
станут притягивать удачу во время охоты. Однако пропорции некоторых его
статуэток носят определенно гротескный характер. Исследователи особо
отмечают тот факт, что значительная часть палеолитических рисунков, дошедших
до наших дней, выполнена в темных и труднодоступных пещерах. Но, может быть,
это лишь малая часть тех орнаментов, которыми ранний человек покрывал
деревья и камни. За считанные годы все, что не было надежно укрыто, могло
быть разрушено непогодой.
Человек позднего палеолита рисовал и, как подтверждают его рисунки,
танцевал. А танцы, вполне возможно, сопровождались ритмичными криками и боем
барабанов.
Впрочем, строго утилитарный характер пока еще имели хижины, строения и
укрытия человека эпохи раннего неолита. Лишь на заре цивилизации, в
результате значительного роста населения, хижина вождя и святилище перестали
быть просто укрытиями от непогоды. Человек, где-то в глубине души, начинал
ощущать, что строению также может быть присуще достоинство и тайна, оно
может впечатлять своим величием и красотой (зародилось первое сознательное
стремление к занятиям архитектурой).
Вероятно, самыми значительными строениями, на которые хватало сил и
способностей у человека в каменном веке, были могильники-курганы, где
предавали земле тела знатных людей того времени. Всегда в этих курганах
находилась погребальная камера, выложенная большими обтесанными камнями, а
затем кирпичом-сырцом снаружи, или обмазанная глиной. Египетские пирамиды,
эти огромные нагромождения каменных глыб, по сути своей -- тоже громадные
могильные холмы из камня. Силлберри Хилл в Англии -- это тоже пирамида,
только земляная. Эти сооружения очень тщательно ориентированы по сторонам
света. В случае египетских пирамид можно говорить и об определенных
технических навыках строителей, и о немыслимом физическом усилии, но едва ли
можно назвать архитектурой эти нагромождения земли или камня.
Взаимное влияние архитекторов Месопотамии и долины Нила было
минимальным или вообще отсутствовало. В любом случае в своих первых попытках
придать строению определенные архитектурные формы они исходили из
особенностей своего строительного материала -- кирпича-сырца и теса.
Шумеры, впрочем, всегда испытывали недостаток в строительном камне. У
египтян, напротив, было много разного камня, который легко было добывать и
доставлять к Нилу.
Кирпич-сырец, как правило, сжимается в кладке, следовательно, для
большей устойчивости стены следовало делать с расширением у основания,
поэтому шумерские и египетские дома отличались наклонной внешней стеной,
которая придавала им особый отпечаток несокрушимости и устойчивости.
Внутренние проходы были узкими (умение ставить крышу освоено было еще
недостаточно). В Шумере важные строения постепенно стали возводить в форме
"зиккурата", которая стала характерной для этой местности. Зиккурат -- это
ступенчатое многоэтажное здание, каждый этаж которого был уже предыдущего и
оборудован террасой и ступенями наверх. Мягкий кирпич выкладывался в
обрамлении более твердого обожженного кирпича, зачастую с изразцами. Остатки
подобных сооружений, которые открываются теперь во время раскопок,-- не
более чем основания первоначальных зданий, возвышавшихся подчас на семь --
восемь этажей.
Колонны очень редко использовались в ранней месопотамской архитектуре.
Для них не было подходящего материала. Арочное перекрытие также не было
известно. Строители, как правило, клали очередной ряд кирпичей на массивных
стенах чуть дальше внутрь, чем на предыдущем ряду. Впрочем, шумер-
ские здания в Уре и Кише отличаются массивными кирпичными колоннами.
Декоративный эффект достигался с помощью подпорок и кирпичных панелей. Лепка
и терракота также играли важную роль в отделочных работах. Для тех же целей
привозили и камень в обтесанных глыбах.
Только в архитектуре Ассирии, местности каменистой, мы обнаруживаем,
что дома щедро отделывались резным камнем. Только тогда, когда
устанавливается постоянное сообщение с Египтом (во II тысячелетии до н. э.)
каменные колонны появляются в междуречье Тигра и Евфрата.
В архитектуре Египта никогда не было многоярусных зданий, подобных
зиккуратам. За исключением пирамид, обелисков и пилонов, египетская
архитектура более тяготела к приземистым и широким зданиям. Камень поначалу
использовали как эквивалент дереву (каменным перекрытиям и балкам даже
придавали форму деревянных). Деревянные подпорки впоследствии уступили место
закругленным каменным колоннам, на которых затем появились живописные или
рельефные изображения людей и животных. Один из ранних храмов -- храм
Сфинкса. Ровесник пирамид, расположенный неподалеку от них, он в основном
вырублен в природной скале. В нем нет колонн. Колонны и колоннады появляются
приблизительно ко времени XII династии.
Расцвет египетского стиля архитектуры наступил во времена XVIII
династии. Именно в этот период появилось множество обширных храмовых
комплексов в Фивах. XIX династия также была династией великих строителей.
Скульптура и живопись в обоих центрах цивилизации поначалу были только
дополнением, призванным оттенить мастерство зодчего. Скульптура начиналась с
рельефов и резных пилонов. Рисунками заполняли пустое пространство на
стенах. Сухому египетскому климату мы обязаны сохранностью значительных
площадей замечательных рисунков; на них отражены тысячи деталей повседневной
жизни египтян. Благодаря уцелевшим до наших дней рисункам нам становится
понятным многое из того, чем жили, о чем думали и во что верили эти люди.
Находки, сделанные в Ассирии и Вавилоне, значительно уступают египетским в
этом отношении.
Эгейская архитектура имеет свое особенное качественное отличие. Однако
она по духу гораздо ближе египетской, чем вавилонской. Рано стали
использоваться колонны, а планировка зданий отличалась своеобразной
"лабиринтоподобностью", делающей их совершенно не похожими на египетские или
вавилонские строения. Фрески и мозаики, созданные эгейскими художниками,
имеют свой неповторимый характер и выполнены с высоким мастерством.
Одновременно с созданием произведений архитектуры, живописи и
скульптуры все цивилизации в огромных количествах производили предметы
роскоши: изделия из золота и других металлов, ограненные драгоценные камни,
маленькие статуэтки и разнообразные украшения и игрушки; а также стулья,
кровати, троны и другую изысканную мебель. Резьба по дереву и слоновой кости
отличалась неповторимой красотой.
Жители Крита особенно преуспели в изготовлении прекрасных украшений из
золота, а также в изготовлении ваз. Критскими вазами торговали по всему
древнему Востоку.
10
Художественная литература и музыка в древних цивилизациях, видимо, не
получили высокого развития. Сочинительство, правда, всегда жило в
человеческом обществе с тех пор, как человек научился говорить. Самые важные
элементы прозы -- чувство фразы, сюжет, детальная характеристика персонажей
-- все это можно встретить уже там, где соберутся две-три женщины какой
угодно расы.
Рассказчик всегда стремится усилить впечатление от своих слов
выразительными жестами, разыгрывая перед слушателями маленькие сценки
(исключение -- разве что самые суровые и сдержанные народы). С самых ранних
времен в передаче воспоминаний о великих событиях человек не мог обойтись
без помощи повествовательной пляски, в которой нераздельно переплетались
речь и пение, мимика и пантомима, ритмические движения и инструментальное
сопровождение.
Все это уже присутствовало в жизни человека до эпохи цивилизации. И
знакомые формы рассказа, описания и несложных, непритязательных танцев,
несомненно, были живы в простонародье древних цивилизаций даже после того,
как эпизодические празднования каких-либо памятных событий были вознесены до
уровня храмовых церемониалов. Несмотря на то что жрецы взяли различные циклы
легенд (к примеру, историю о Сотворении мира) и развили многие из
примитивных сюжетов до уровня сложных мифологических комплексов, языковая
сторона ритуальных действ не претерпела значительных улучшений. Зрелище --
вот что было и оставалось самым значительным. Но ни в Египте, ни в Вавилонии
драма как таковая не получила сколько-нибудь серьезного развития. Крестьяне,
вероятно, устраивали свои деревенские представления, но дальше этого дело не
пошло.
Возможные достижения в области драмы эгейских народов остаются все еще
недостаточно изученными. Вероятно, эгейцы
тоже не писали пьес. Их интересовали более жестокие, напряженные
зрелища. Бой быков был их привычным развлечением.
Этруски так же, как и доевропейские цивилизации Америки, развлекались,
проливая кровь рабов и заставляя пленников, чтобы сохранить себе жизнь,
убивать друг друга на радость зрителям.
Автору не удалось отыскать никаких свидетельств о существовании
профессиональных сказителей или о певцах-бардах. Если не существовало
профессиональных хранителей народной памяти, тогда, вплоть до развития
письменности, не могло быть и развития литературы. Кто-то мог испытать
художественное озарение, однако не было средств сохранить и развить его.
Самые ранние египетские записи -- это заклинания или медицинские рецепты,
нравственные поучения и иногда скупые хроники.
Вполне возможно, что и египтяне, и шумеры до такой степени серьезно
относились к жизни, что по прошествии детских лет редко позволяли себе
удивляться чудесам или мечтать о приключениях. Это был серьезный, практичный
народ. Даже к смерти египтяне относились поразительно прагматично. Они
тщательно и с удобствами обставляли свои посмертные жилища. Самое
замечательное из египетских творений -- "Книга Мертвых" (рассказ о
странствии отделившейся от тела души к Осирису) -- это простая, без всяких
литературных украшений история, скорее нравоучительная, чем фантастическая.
Иудеям еще только предстояло создать свою книгу, первую из книг,
изменившую человечество,-- Библию. В ней слились воедино, о чем мы будем
говорить позже, многие разрозненные прежде элементы старого семитского мира.
Арии также в своей лесной прародине слагали предания и гимны, в устной
традиции, по памяти передавая все то, о чем пели их сказители.
Во всем древнем мире музыка так и не смогла выделиться в особый вид
искусства. Ей приходилось довольствоваться ролью сопровождения к пению или
танцу. Древняя музыка обладала ритмом, мелодией, но у нее не было гармонии.
Ее выкрикивали, выстукивали, трубили, стараясь более-менее попасть в унисон.
Женщины и юноши пели на октаву выше, чем мужчины, помогая себе притопом,
прихлопом, ритмом примитивных ударных инструментов.
Это справедливо также и в отношении еврейской и греческой музыки,
вплоть до начала христианской эры. Музыка арабов до сих пор ничего не знает
о гармонии. Такая музыка состоит из ритмических каденций с довольно
монотонной мелодией. Голоса, струнные инструменты, кимвалы звучат в унисон с
непрестанной вибрацией тамбуринов.
Вероятно, все это -- в совершенстве сохранившееся до наших дней подобие
музыки Египта и Вавилона, что в точности под-
тверждают изображения игры на музыкальных инструментах древних
цивилизаций. Во множестве разновидностей показаны ударные, а также тамбурин
или тимпан. Без кимвал (их мы видим на ассирийских барельефах) и звона
египетского систра не обходилось в те времена ни одно музыкальное
исполнение. Вместе с ними звучали флейты, двойные флейты, флажолеты и губные
гармоники. Использовались также рожки, металлические трубы и прямые трубы,
которые "трубным гласом" отмечали самые патетические места.
И, наконец, поговорим о выросших из неолитического лука разнообразных
струнных инструментах: лире, арфе, лютне. На струнных инструментах музыкант
играл пальцами или смычком. Звук струн на лютне усиливался резонированием
полого корпуса, по форме напоминающего тыкву. Такая же форма корпуса у
современной мандолины. Банджо, этот примитивный вульгарный малыш, тоже
потомок лютни. Арфа, пожалуй, была самым крупным и самым совершенным из всех
музыкальных инструментов древности.
Так же, как литература древности не могла полностью раскрыть свои
возможности из-за несовершенства письменности, так и развитие музыки
сдерживалось отсутствием удобного и практичного нотного письма. Слух и
воображение у музыкантов древности были ничуть не хуже, чем у современных.
Однако их мастерство, их достижения, уходя вместе с ними, не могли послужить
отправной точкой для преемников.
x x x
* Книга четвертая. ИУДЕЯ, ГРЕЦИЯ, ИНДИЯ *
Глава восемнадцатая. СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ И ПРОРОКИ ИУДЕЕВ
1. Место израильтян в истории.2. Саул, Давид и Соломон.3. Иудеи -- народ смешанных корней.4. Значение еврейских пророков
1
Давайте теперь перейдем к израильтянам и поговорим об их роли в истории
человечества, а также о собрании древних текстов общемирового значения,
известного всем христианским народам как Ветхий Завет. Эти древние документы
-- самые яркие и значимые свидетельства того, как новая вера начала
овладевать умами и сердцами людей во времена, когда Египет и Ассирия
пытались подчинить себе их жизнь.
Все книги, которые составляют Ветхий Завет, несомненно, уже
существовали, причем в значительной степени в их нынешнем виде, самое
позднее -- к 100 г. до н. э. Большинство из них стали признаваться
священными, вероятно, ко времени Александра Великого (IV в. до н. э.).
Это была священная литература одного народа, евреев, которые, за
исключением немногих бедняков, были насильно переселены из своей страны в
Вавилонию в 586 г. до н. э. царем Навуходоносором II, представителем
халдейской династии. Затем они вернулись в свой город Иерусалим и
восстановили свой храм. Это стало возможным благодаря содействию Кира,
персидского завоевателя, который, как мы уже отмечали, в 539 г. сверг
Набонида, последнего из халдейских правителей Вавилона.
Вавилонское пленение евреев длилось около пятидесяти лет, и многие
исследователи единогласно признают, что этот период отмечен значительным
смешением -- и культурным, и этническим -- евреев и народов, населяющих
Вавилонию.
Весьма своеобразно местоположение Иудеи и ее столицы -- Иерусалима. Эта
страна представляет собой узкую полоску земли, протянувшуюся между
Средиземноморским побережьем на запа-
де и Аравийской пустыней за Иорданом -- на востоке. Через эту землю
пролегал кратчайший путь из Хеттского царства, Сирии, Ассирии, Вавилонии,
расположенных на севере, в Египет -- на юге.
Как следствие Иудее была уготована бурная история. Она стала ареной
борьбы за доминирование на Ближнем Востоке между Египтом и одной из тех
держав, что брала верх на севере.
Этой стране недоставало ни территории, ни плодородных земель, ни
полезных ископаемых, чтобы быть самостоятельной силой. Поэтому история ее
народа, которую сохранили древние хроники, проходит комментарием к более
значительной истории двух систем цивилизации на севере и на юге, а также
народов моря на западе.
Ветхозаветные тексты состоят из нескольких различных составляющих.
Пятикнижие, первые пять книг Библии, уже с ранних времен пользовалось особым
почитанием. Оно начинается как некая всеобщая история, повествующая о двух
великих Творениях -- мира и человека,-- о начальных временах человеческого
рода и о Великом потопе, который, за исключением нескольких избранных,
уничтожил все человечество.
История о Потопе очень широко распространена в древ ней традиции.
Вполне возможно, что основой для нее послу жило сохранившееся в памяти людей
затопление Средиземноморской долины в неолитическую эпоху или же какая-то
другая значительная катастрофа в Черноморском или Кас пийском регионе.
Во время раскопок были найдены и вавилонские версии обоих этих преданий
-- о сотворении мира и о Потопе. Они относятся к более ранней эпохе, чем
возвращение евреев на родину, и исследователи Библии склонны полагать, что
евреи заимствовали их во время своего пленения. Им посвящены первые десять
глав книги Бытия.
Затем следует история отцов и основателей еврейской нации -- Авраама,
Исаака и Иакова. Они предстают в образе патриархальных вождей -- скотоводов,
кочующих на землях между Вавилоном и Египтом. Современный библейский текст,
как считают исследователи, сведен воедино из нескольких прежде
существовавших вариантов. Но какими бы ни были его истоки, история о
праотцах в том виде, в каком мы ее знаем, исполнена живости и правдоподобия.
Палестина в те дни называлась Ханааном. Она была населена семитским
народом -- хананеями, близкими родственниками финикийцев, основателей Тира и
Сидона, и амореев, которые в начале второго тысячелетия до нашей эры
завоевали Двуречье и основали Первое Вавилонское царство. В те дни, когда
стада Авраамовы вступили на эти земли, хананеи уже были оседлым
народом. Бог Авраама, читаем мы в Библии, обещал Аврааму и его детям
эту благодатную землю, с ее богатыми и процветающими городами. Из книги
Бытия читатель узнает, что бездетный до того. Авраам усомнился в обещании,
но у него все же родились сыновья -- Измаил и Исаак. В Бытии также
повествуется о жизни Исаака и Иакова (его потом нарекли Израилем) и о
наступлении великого голода, из-за которого евреи бежали в Египет. На этом
Бытие, первая из книг Пятикнижия, заканчивается. Следующая книга, Исход,
посвящена фигуре Моисея.
История о том, как дети Израиля осели и были обращены в рабство в
Египте, на деле выглядит не так однозначно. В египетских летописях мы
находим упоминание о том, что некие семитские народы обосновались в земле
Гошен при фараоне Рамзесе II (1317--1251 гг. до н. э.). Утверждается, что
они прибыли в Египет, гонимые голодом.
Но о жизни и карьере Моисея в египетских хрониках нет ни слова. Не
говорится также и о том, чтобы в Египте была чума или что кто-то из фараонов
утонул в Красном море.
История Моисея, несомненно, не обошлась без домыслов и различных
истолкований, напоминающих фольклорные. Один из наиболее ярких примеров --
эпизод, когда мать прячет Моисея в плетеной корзине. Сравним его с древней
шумерской легендой.
Жизнеописание шумерского правителя Саргона I (конец III тыс. до н. э.)
гласит:
"Я -- Саргон, могущественный царь, царь Аккада. Моя мать была бедной,
отца я не знал. Брат моего отца жил в горах... Моя мать, потому, что была
бедной, родила меня втайне. Она положила меня в корзину из тростника,
запечатала ее битумом. Она пустила меня по водам реки, которые не поглотили
меня. Река унесла меня и принесла к Акки-оросителю. Акки-ороситель принял
меня в доброте своего сердца. Акки-ороситель взрастил меня. Акки-ороситель
сделал меня садовником. Моя служба садовником была угодна Иштар, и я стал
царем".
Сходство поразительное. Но на этом вопросы не заканчиваются. На
глиняной табличке, отправленной египетским наместником одного из ханаанских
городов фараону Аменхотепу IV (он принадлежал к XVIII династии, более
ранней, чем XIX династия Рамзеса II), помимо прочего^ названо и племя евреев
и сообщается, что они вторглись в Ханаан. Если евреи завоевали Ханаан во
времена XVIII династии, то как же тогда могли иметь место египетский плен и
рабство при Рамзесе II?
Впрочем, это вполне объяснимо. В тексте Исхода, написанном гораздо
позже тех событий, о которых в нем повествуется, исторические факты могли
быть сжаты и упрощены и, вероятно, одному человеку-символу были приписаны
деяния, которые на самом деле составляли продолжительную и совсем не
однозначную последовательность племенных вторжений. Одно ев-
рейское племя могло прийти в Египет и там попасть в рабство, в то время
как другие атаковали окраинные ханаанские города. Вполне возможно, что даже
сама страна пленения -- не Египет (по-еврейски Мицраим), но Мишрим на севере
Аравии, на другой стороне Красного моря.
Две других книги Пятикнижия -- Левит и Второзаконие -- посвящены Закону
и предписаниям для жрецов. Книга Чисел продолжает повествование о
странствиях потомков Израиля в пустыне и их вторжении в Ханаан.
Какими бы ни были действительные обстоятельства вторжения евреев в
Ханаан, несомненно, что эта земля значительно изменилась со времен
легендарного обещания ("обетования") Аврааму, сделанному несколькими веками
ранее. Тогда эти земли были, по всей видимости, преимущественно семитскими
по населению, с многочисленными городами, процветавшими на оживленных
торговых путях. Однако нашествия иноземцев волна за волной накатывались на
этот берег.
Мы уже говорили о том, как смуглокожие средиземноморские народы Италии
и Греции, создавшие эгейскую цивилизацию, кульминацией которой был Кносс,
оказались под натиском арийских племен, продвигавшихся на юг. Кносс, как уже
говорилось, был захвачен в XV--XIV вв. до н. э. и затем полностью разрушен
около 1000 г. до н. э.
Теперь мы знаем, что жители этих эгейских городов пересекали море в
поисках более безопасного пристанища. Они вторглись в дельту Нила и на
африканское побережье Египта, образовали союзы с хеттами и другими арийскими
или арианизированными народами.
Это происходило уже после времени Рамзеса II, при правлении Рамзеса III
(XIв. до н.э.). На египетских памятниках запечатлены масштабные морские
сражения, а также поход этих племен по палестинскому побережью на Египет.
Они пользовались воловьими упряжками, характерными для арийских народов, и
действовали в союзе с кем-то из ранних арийских завоевателей.
Военные конфликты, происходившие между XIII и Хвв. до н.э., нуждаются в
более последовательном и доскональном рассмотрении. Из библейского изложения
очевидно, что евреи, во время своего медленного покорения земли обетованной
под началом Иисуса Навина, столкнулись с этим новым народом --
филистимлянами. Те осели вдоль побережья, основав множество городов, из
которых главными были Газа, Геф, Ашдод (Азот), Ашке-лон (Аскалон) и Экрон.
Филистимляне, как и евреи, были пришельцами -- в основном, вероятно,
критянами, переселившимися из-за моря. Еврейское вторжение таким образом,
начавшееся с нападения на хана-
неев, быстро переросло в длительную и не очень успешную войну за эту
землю с куда более внушительными силами пришельцев-филистимлян.
Нельзя сказать, чтобы земля обетованная когда-либо была полностью в
руках евреев. Вслед за Пятикнижием в Библии идут книги Иисуса Навина, Судей,
Руфи, I--IV книги Царств и Хроники (Паралипоменон), которые в другом
изложении повторяют значительную часть содержания книг Царств. Описание
событий становится все более правдоподобным по мере того, как речь идет о
более поздней истории. В этих книгах мы видим, что филистимляне уверенно
удерживают плодородные земли на юге, а хананеи и финикийцы противостоят
израильтянам на севере.
Первые триумфальные победы Иисуса Навина больше не повторяются. Книга
Судей -- это унылое перечисление неудач и поражений. Израильтяне пали духом.
Они оставили поклонение своему единому богу Яхве и стали поклоняться Ваалу и
Астарте (Белу и Иштар). Они стали смешиваться с филистимлянами, хеттами и
другими народами, превратившись в этнически неоднородную нацию -- какими они
были и во все последующие времена.
Под предводительством нескольких мудрецов и вождей они продолжали в
целом безуспешную и никогда по-настоящему не сплоченную войну против своих
противников. Их завоевывали последовательно моавитяне, хананеи, мадианитяне
и филистимляне. История этих конфликтов, история Гедеона, Самсона и других
героев -- луч надежды среди непрерывных бедствий Израиля -- рассказывается в
Книге Судей.
Из Первой книги Царств мы узнаем, как филистимляне наголову разгромили
евреев.
Это было поистине сокрушительное поражение, стоившее израильтянам жизни
30 000 (!) человек. Они уже потеряли до этого четыре тысячи в стычке с
филистимлянами, после чего решили принести в свой стан самую великую
святыню, Ковчег Завета Господня.
2
Но само расположение этой земли препятствовало тому, чтобы евреи могли
на ней обосноваться. И их первый царь Саул оказался не более успешным, чем
судьи. Длительным интригам авантюриста Давида против Саула посвящена
оставшаяся часть Первой книги Царств. Гибель Саула знаменовала собой
поражение войска евреев в сражении на горе Гелвуе. Оно оказалось бессильным
перед ловкостью филистимских лучников.
"На другой день филистимляне пришли грабить убитых и нашли Саула и трех
сыновей его, павших на горе Гелвуйской.
И отсекли ему голову, и сняли с него оружие, и послали по всей земле
Филистимской, чтобы возвестить о сем в капищах идолов своих и народу.
И положили оружие его в капище Астарты, а тело его повесили на стене
Беф-Сана" (1 Цар., 31: 8-10).
Давид (около 1000 г. до н.э.) проявил больше политической смекалки и
был более успешен, чем его предшественник. Видимо, ему удалось заручиться
покровительством Хирама, царя Тира. Этот союз с финикийцами оказался весьма
на руку Давиду и был основой величия его сына Соломона. История Соломона, с
ее постоянными убийствами и казнями, походит скорее на историю вождя племени
дикарей, чем цивилизованного монарха. Она очень красочно описана во Второй
книге Царств.
С правления царя Соломона (около 950 г. до н.э.) начинается Третья
книга Царств. Для исследователя-историка самым любопытным здесь
представляется отношение Соломона к национальной религии и жречеству, в
частности, к первосвященнику Садоку и пророку Нафану.
Начало царствования Соломона стало таким же кровавым, как и
царствование его отца. Писание передает нам предсмертные слова Давида --
распоряжение об убийстве Семея. Последнее слово, произнесенное Давидом,--
"кровь". "Низвести седину его в крови в преисподнюю" (3 Цар., 2:9),--
требует он от своего сына. Давид поклялся Семею Господом, что "не умертвит
его мечом", пока жив. Однако Соломону, говорит он, ничто не мешает
поквитаться с тем, кто злословил Давида "тяжкими зло-словиями".
Соломон вслед за тем убивает и своего старшего брата, претендовавшего
на трон, но затем отступившего и подчинившегося младшему брату, после чего
легко разделывается со сторонниками брата. До какой степени религия мало
значила в этой этнической и общественной неразберихе, переживаемой еврейским
народом, видно по той легкости, с которой Соломон замещает враждебного ему
первосвященника своим сторонником Садоком. Еще более поразительно убийство
Иоава Вениамитянина, который до того был главным исполнителем кровавых
приказаний Соломона. Иоава не спасло и то, что он укрылся в скинии и даже
держался за рога жертвенника Яхве.
Далее Соломон берется переделывать религию своего народа. В этом он
также был не одинок, если судить по другим правителям того времени. Он
укрепляет союз с Хирамом, царем Тира, который использует царство Соломона
как перевалочный пункт на торговом пути к Красному морю. В результате этого
партнерства невиданные до того богатства скапливаются в Иерусалиме.
В Израиле начинает появляться массовый труд рабов. Соломон отправляет
своих людей заготавливать кедр в Ливане для союзни-
ка Хирама и обеспечивает доставку кедра по своей земле к портам на
Красном море, где финикийцы держали свои корабли.
Далее Соломон приступает к строительству дворца для себя и храма --
поскромнее размерами -- для Яхве. До этих пор ковчег Завета, божественный
символ древних евреев, пребывал в просторном шатре -- скинии, которую
переносили с одной возвышенности на другую; жертвоприношения Богу Израиля
отправляли на различных возвышенных местах.
Теперь же ковчег переносят в святая святых каменного, обшитого по
стенам кедровыми досками, сияющего золотым убранством храма.
Ковчег поместили между двумя крылатыми фигурами из позолоченного
оливкового дерева, и жертвоприношения должны были совершаться с тех пор
только на алтаре перед ковчегом.
Эта централизация культа не может не напомнить читателю о новациях
Эхнатона и Набонида. Успех подобным начинаниям сопутствует только тогда,
когда преемственность в жреческой среде, ее престиж и ученость опускаются до
очень низкого уровня.
"И установил он, по распоряжению Давида, отца своего, череды
священников по службе их, и левитов по стражам их, чтобы они славословили и
служили при священниках по уставу каждого дня, и привратников по чередам их,
к каждым воротам; потому что таково было завещание Давида, человека Божия.
И не отступали от повелений царя о священниках и левитах ни в чем, ни в
отношении сокровищ" (2 Цар., 8: 14--15).
Однако ни то, что сам Соломон установил на новой основе поклонение Яхве
в Иерусалиме, ни то, что его Бог в начале царствования Соломона являлся и
беседовал с ним, не помешало своего рода теологическим заигрываниям с
другими божествами в его преклонные годы.
Соломон охотно брал в жены женщин из самых разных регионов Ближнего
Востока и был не против того, чтобы вместе со своими многочисленными женами
участвовать в ритуалах их родных божеств --- от сидонской богини Астарты
(Иштар) до Ха-моса, божества моавитян. Молоха и др. Страницы Библии,
посвященные Соломону, наделе показывают нам царя непостоянного и ничуть не
более религиозного, чем какой-либо другой, а народ -- таким же суеверным,
пребывающим в таком же смятении, как и соседние народы.
Одно из довольно любопытных мест в истории Соломона, поскольку оно
красноречиво свидетельствует о том, как в этот момент обстояли дела в
Египте,-- это женитьба Соломона на дочери фараона. По-видимому, это был один
из фараонов XXI династии. В дни величия Египта, при фараоне Аменхотепе III,
как свидетельствуют письма из Тель-эль-Амарны, фараон мог сни-
зойти до того, чтобы принять в свой гарем вавилонскую принцессу. Но
отдать замуж за вавилонского правителя столь божественное создание, как
египетская царевна,-- это было совершенно немыслимо. Тот факт, что тремя
столетиями позже такой мелкий царек, как Соломон, считался ровней фараону и
взял в жены его дочь, указывает на значительное падение престижа Египта.
Впрочем, уже при следующей XXII династии Египет вступил в пору своего
возрождения. И фараон Шешонк (библ. Сусаким), основатель этой династии,
воспользовался расколом Израиля и Иудеи, намечавшимся уже при правлении
Давида и Соломона. Новый храм и дворец Соломона недолго удивляли людей
своими красотами. Шешонк захватил Иерусалим и вывез эти богатства в Египет.
Шешонку, по-видимому, удалось также подчинить своей власти филистимлян.
Замечено, что, начиная с этого периода, роль филистимлян становится все
менее значительной. Они уже успели утратить свой критский язык и переняли
язык семитов, которых покорили. Несмотря на то что их города сохранили
определенную степень независимости, филистимляне постепенно влились в общую
семитскую жизнь Палестины.
Совершенно очевидно, что первоначальное повествование о правлении
Соломона резкое, но убедительное, с его многочисленными убийствами, связью с
Хирамом, строительством храма и дворца, с его сумасбродствами, которые
ослабили, а затем и раскололи царство, подверглось многочисленным переделкам
и интерполяциям поздних авторов. Их целью было всячески преувеличить его
богатства и возвеличить мудрость.
Здесь не место для обстоятельного разбора библейского текста, тем
более, что очевидна правдивость и подлинность основной канвы повествования о
Давиде и Соломоне. Его автор что-то поясняет и что-то оправдывает, но
никогда не перетолковывает фактов, даже самых резких и неприятных. Так может
писать только очевидец и современник, или почти современник событий,
уверенный, что их все равно не удастся скрыть. Но вдруг в повествование
врываются откровенно льстивые пассажи -- там, где оригинальный текст
подвергался позднейшей переделке.
Иногда просто поражает, как способность убеждать, присущая письменному
слову, овладевает умами людей и народов. Это лишний раз подтверждается на
примере библейского повествования о Соломоне. Не только христиане, но и весь
мусульманский мир полагает, что Соломон был одним из величайших и одним из
мудрейших людей на свете. Однако из Третьей книги Царств можно в деталях
узнать, какими именно были, к примеру, те великолепные строения, которые
были созданы в расцвет царствования Соломона. В сравнении с масштабами и
красотой
строений, связанных с именами таких великих правителей, как Тутмос III,
Рамзес II и еще полдюжины других фараонов, или Саргон II, Сарданапал и
Навуходоносор II, все эти постройки покажутся просто заурядными.
Храм Соломона во внутренних замерах был двадцати локтей шириной, около
12 метров, и длиной в шестьдесят локтей -- скажем, в 35 метров. Величина
локтя разнится, по самым крайним меркам, на 44 дюйма. В таком случае, по
максимуму, строение будет примерно до 24 метров шириной и 70 метров длиной
-- это размеры небольшого современного поместья.
Что же касается мудрости Соломона и его державного ума, то достаточно
одной Библии, чтобы увидеть, что Соломон был лишь подручным в далеко идущих
планах Хирама, а его царство -- пешкой в политической игре Финикии и Египта.
Своим положением Соломон в значительной степени был обязан временному
ослаблению Египта, которое подстегнуло амбиции финикийского правителя, и
потребности последнего приблизить к себе того, кто держал в руках ключи от
альтернативного торгового пути на Восток.
В глазах собственного народа Соломон был расточительным и жестоким
правителем. И еще до его смерти неизбежный раскол его царства был очевиден
для всех.
С правлением царя Соломона заканчивается и короткий период славы в
истории евреев. Северная, более богатая часть его державы, которая столь
долгое время своими налогами поддерживала блеск царствования Соломона,
отделяется, чтобы стать независимым Израильским царством. Этот раскол
обрывает установившуюся связь между Тиром, Сидоном и Красным морем,
благодаря чему стали возможными богатства Соломона: они тоже остались в
прошлом. Теперь Иерусалим -- столица только племени иудеев, столица земли,
все богатства которой -- голые холмы, земли, отрезанной филистимскими
городами от моря и окруженной врагами.
Войны, религиозные конфликты, братоубийственные раздоры и узурпация
царского престола продолжаются еще три столетия. Это откровенно варварская
история. Израиль воюет с Иудеей и соседними державами, вступает в союзы то с
одними, то с другими из них. Зловещей звездой поднимается над израильским
небосклоном могущество арамейской Сирии. А за ней -- еще более мощное, не
знающее преград на своем пути, последнее Ассирийское царство.
Целых три века жизнь евреев напоминала жизнь человека, который решил
обустроиться посреди оживленного шоссе: после каждого очередного
столкновения ему приходится заново отстраивать свое жилище.
"Фул, царь Ассирийский" (по всей видимости, та же личность, что и
Тиглатпаласар III), по библейскому преданию, был первым ассирийским царем, с
которым довелось иметь дело евреям. Израильский царь Менаим откупился от
него в 738 г. до н. э. тысячей талантов серебра (талант -- мера веса, равная
26,2 кг). После этого агрессия Ассирии направляется в сторону дряхлеющего,
клонящегося к упадку Египта,-- и линия атаки пролегает через Иудею.
Тиглатпаласар возвращается, и вслед за ним идет Салманасар. Царь Израиля
заводит интриги, пытаясь заручиться поддержкой Египта, этой "трости
сломленой". Но безуспешно, и в 721 г. до н. э.. как мы уже говорили, его
царство было завоевано и исчезло с исторической арены. Подобная участь
грозит и Иудее.
Однако ей удается уцелеть на какое-то время. Мы уже упоминали о том,
как эпидемия поразила армию ассирийского царя Си-наххериба во время
правления Езекии, и о том, как Синаххериба убили его сыновья (4 Цар.,
19:37). Последующее покорение Египта Ассирией не находит упоминания в
Священном Писании, но очевидно, что еще до правления Синаххериба царь Езекия
поддерживал дипломатическую переписку с Вавилоном (около 700 г. до н. э.),
восставшим против ассирийского правителя Саргона II.
Далее следовало завоевание Египта Асархаддоном, а затем какое-то время
Ассирия была поглощена своими собственными неурядицами. Скифы, мидяне и
персы напирали на ее северные границы, никак не удавалось усмирить Вавилон.
Как мы уже говорили, Египет, на время избавившись от ассирийского гнета, при
фараоне Псамметихе, а затем при Нехо II вступил в стадию возрождения.
И снова маленькая страна, оказавшаяся между молотом и наковальней,
ошиблась в выборе союзников. Иосия выступил против Нехо II и был убит в
сражении при Мегиддо (608 г. до н. э.). Следующий иудейский царь был
вынужден платить дань Египту. Затем, когда Нехо, добравшийся до Евфрата,
погиб от руки Навуходоносора II, пала и Иудея (605 г. до н. э.).
Навуходоносор, сменив трех марионеточных царей, угнал большую часть народа в
вавилонский плен (586 г. до н. э.). Оставшиеся иудеи, после неудачного
восстания, сопровождавшегося резней вавилонских чиновников, были вынуждены
спасаться от гнева Халдеи в Египте.
"И все сосуды дома Божия, большие и малые, и сокровища дома Господня, и
сокровища царя и князей его -- все принес он в Вавилон.
И сожгли дом Божий, и разрушили стену Иерусалима; и все чертоги его
сожгли огнем, и все драгоценности его истребили.
И переселил он оставшихся от меча в Вавилон; и были они рабами его и
сыновей его, до воцарения царя Персидского" (2 Цар., 36:18--20).
Так завершились четыре столетия еврейского государства. От начала и до
конца этого периода оно выступало в эпизодиче-
ской роли в более продолжительной и значимой истории Египта, Ассирии и
Финикии. Но его существование принесло плоды, этические и интеллектуальные,
которым суждено было вскоре обрести первостепенную значимость для всего
человечества.
3
Те евреи, которые после промежутка более чем в два поколения вернулись
в Иерусалим из Вавилонии, были уже совсем другим народом, не похожим на
раздираемый противоречиями народ, поклонявшийся и Ваалу, и Яхве, приносивший
жертвы на возвышенностях и в Иерусалиме. Из Библии со всей очевидностью
следует, что евреи ушли в Вавилон варварами, а вернулись цивилизованным
народом. Они ушли в Вавилон разъединенным скопищем людей, не осознающим себя
народом, а вернулись с мощным национальным духом, полные чувством своей
исключительности. Они ушли людьми по сути не имеющими никакой литературы --
еще за сорок лет до пленения при царе Иосии, как написано о нем, жрец "нашел
книгу закона" в храме (4 Цар., 22: 8--13). Кроме того, мы нигде в этих
текстах не находим и намека на чтение книг. Но когда евреи вернулись, у них
уже была готова большая часть материала для Ветхого Завета. Совершенно
очевидно, что за время пленения, избавившись от своих вечно враждующих,
жестоких царей, отдалившись от политики, в интеллектуально благоприятной
вавилонской среде еврейское сознание сделало огромный шаг вперед.
Для Вавилонии это была эпоха учености, эпоха напряженных исторических
поисков. Вавилонское влияние, под воздействием которого ассирийский царь
Сарданапал собрал в Ниневии огромную библиотеку древних текстов, на
протяжении веков не становилось слабее. Мы уже говорили о том, как Набонид
так увлекся историческими изысканиями, что пренебрег защитой своего царства
от Кира.
Все, таким образом, способствовало тому, чтобы изгнанники-евреи
приступили к изучению собственной истории. Их вдохновляло к этому и слово
пророка Иезекииля. Из забытых и спрятанных хроник, которые были унесены с
собой, из родословных Царей, жизнеописаний Давида и Соломона, составленных
современниками, жизнеописаний других их царей, из легенд и преданий они
создали свою историю, чтобы рассказать ее Вавилону и самим себе. История
Сотворения мира и Потопа, значительная часть повествования о Самсоне были,
вероятно, заимствованы из вавилонских источников. Одна версия истории
Сотворения мира и одна об Эдеме, хотя и вавилонские по происхождению,
очевидно, были известны евреям еще до изгнания. Позднее, когда евреи
вернулись в Иерусалим, только Пятикнижие было сведено воедино; другим
историческим книгам еще предстояло дополнить общий свод.
Эта часть их литературы в течение нескольких столетий сберегалась в
виде отдельных книг, к которым относились со значительным почтением.
Некоторые из них -- это сочинения, явно принадлежащие эпохе после пленения.
Вся эта литература пронизана несколькими направляющими идеями. Первая
из этих идей -- которая на деле опровергается, как мы видели, подробностями
самих этих книг -- состоит в том, что весь еврейский народ -- единокровные
дети Авраама. Вторая идея -- об обетовании, сделанном Яхве Аврааму о том,
что он возвысит еврейский народ над остальными народами. И третья -- это
вера: поначалу в то, что Яхве был самым великим и сильнейшим из всех богов
еврейских племен, затем что он -- бог над богами и, наконец, что он --
единственный истинный бог. Евреи в итоге уверовали в то, что они --
избранный народ единого Бога для всей земли.
И совершенно естественно из этих трех идей возникает четвертая -- о
грядущем вожде, избавителе, Мессии, который осуществит долго откладывавшееся
обетование Яхве.
Сплочение евреев в один народ, спаянный единой традицией, за "семьдесят
лет" -- это первое проявление новой силы, силы письменного слова, которая в
дальнейшем все чаще будет оказывать влияние на общество. Эта духовная спайка
не просто объединила людей, вернувшихся в Иерусатим. Представление о своей
принадлежности к избранному народу, которому предуготовано возвыситься над
другими народами, оказалось очень привлекательным. Этим сознанием прониклись
и те евреи, которые решили остаться в Вавилонии, и евреи, обосновавшиеся в
Египте.
Эти идеи также вдохновили многих вавилонян и представителей других
народностей объявить Авраама своим отцом и влиться в ряды возвращающихся
евреев. Книга пророка Неемии полна скорби, вызванной этим покушением на
привилегии избранных. Евреи уже были народом, рассеянным по разным городам и
землям, когда их умы и надежды объединились осознанием своей избранности.
Поначалу эта идея исключительности призвана была лишь сохранять
нерушимость доктрины и неукоснительное соблюдение культа и избежать впредь
тех плачевных оплошностей, какие случались при царе Соломоне. Для искренних
прозелитов любой народности иудаизм еще долго держал двери открытыми.
Для финикийцев после падения Тира и Карфагена переход в иудаизм, должно
быть, оказался делом простым и привлека-
тельным. Вдобавок их язык был родственным еврейскому. Вполне возможно,
что значительное большинство испанских и африканских евреев на самом деле --
финикийцы по происхождению. Среди обращенных в иудаизм было и много арабов.
В южной России, как мы увидим позже, были даже иудеи-монголоиды.
4
Исторические книги, от Бытия до Неемии, которые позднее были
переработаны в духе идеи об обетовании избранному народу, несомненно,
являются опорой иудейской духовной общности. Но ими не исчерпывается та
еврейская литература, из которой в итоге была составлена Библия. Об одной из
таких книг, книге Иова, говорят, что она написана в подражание греческим
трагедиям. Песнь Песней, Псалтырь, Притчи -- мы не сможем рассказать обо
всех этих книгах в наших кратких "Очерках". Однако некоторые из неупомянутых
нами библейских книг -- известные как Пророки -- все же требуют отдельного
рассмотрения. Эти книги -- одни из самых ранних и, несомненно, самых лучших
свидетельств того, как новые устремления овладевают человечеством.
Пророки -- не новый класс в обществе. Их происхождение самое различное:
Иезекииль был выходцем из жреческой касты и сохранил симпатии к
священничеству, а Амос был простым пастухом. Но всех их объединяет то, что
они привнесли некую религиозную силу, неподконтрольную формальным ритуалам
жречества и храма.
Ранние пророки более всего похожи на тех же ранних жрецов. Это оракулы,
они дают советы и предсказывают события. Вполне возможно, что поначалу в те
дни, когда религиозные представления не были устоявшимися, не было и
значительного различия между жрецом и пророком.
Их прорицания сопровождались пляской, наверное, той же природы, что и
пляска дервишей. Как правило, они выделялись одеянием из грубых козьих шкур,
придерживались древней кочевой традиции в противовес "новым веяниям" оседлой
жизни. Но после возведения храма и организации жреческой службы тот тип
религиозного откровения, который представляли собой пророки, остался за
пределами формального религиозного устройства и выше этих пределов. Пророки,
по всей видимости, всегда вызывали неудовольствие жрецов. Пророки
становились неформальными советниками царей в политических вопросах, они
обличали грех и чуждые ритуалы, их "самопровозглашенная" роль в обществе не
нуждалась ни в чьей санкции, кроме внутреннего
озарения. "И было слово Господне ко мне..." -- с этого начинали свою
речь пророки.
В последние, самые бурные дни Иудейского царства, когда Египет,
Северная Аравия, Ассирия, а затем Вавилония, словно тиски, сомкнулись вокруг
этой земли, пророки приобрели исключительное влияние и авторитет. Они
взывали к испуганным, растерянным умам; и поначалу в их речах содержался
главным образом призыв покаяться, свергнуть то или иное капище "на
возвышенном месте", восстановить служение Яхве в Иерусалиме.
Однако в некоторых пророчествах начинает появляться новое звучание,
которое мы бы назвали теперь "общественно-реформаторским". Бедные вынуждены
трудиться "в поте лица своего", а богатые тем временем отбирают последний
кусок хлеба у ребенка. Знать подражает роскоши и порокам чужеземцев, выжимая
последние соки из простого народа. Все это ненавистно Яхве, и он, конечно
же, пошлет наказание этой земле.
Но более широкое мировоззрение, усвоенное в Вавилонском пленении,
изменяет и тональность пророчеств. Ревнивая мелочность, которая искажала
представление о Боге в ранние племенные времена, уступает место
представлениям о Боге как источнике всеобщей справедливости. Несомненно,
слову пророков усердно внимал не только еврейский народ. Весь семитский мир
в те дни жил подобными представлениями и пророчествами. Крушение великих
царств и народов, образование огромных, но непостоянных держав, деградация
культов и верований, их соперничество и взаимная вражда -- глядя на все это,
человек не мог не прийти к более широкому и свободному пониманию религии.
Храмам удалось скопить значительные запасы культовых сосудов из золота, но
они утратили власть над воображением людей.
Теперь сложно сказать, когда именно среди всех этих непрерывных войн
жизнь человека стала более нестабильной и более несчастной, чем когда-либо
прежде, но нет сомнений, что люди хорошо понимали, насколько неприглядно и
небезопасно их положение. Жертвоприношения, ритуалы, формальное поклонение в
храмах уже не приносили ни облегчения, ни утешения.
Именно в таком мире поздние пророки Израиля начали говорить о Едином
Боге и об Обетовании, о том, что однажды на земле воцарятся мир, единство и
счастье. Этот великий Бог, которого тогда начали узнавать люди, жил в храме
"нерукотворном, вечном на небесах". Несомненно, подобными представлениями и
настроениями полнились Египет, Вавилония и весь семитский Восток. И из этих
книг Библии мы узнаем, как и что говорили пророки того времени.
Нам уже приходилось обращать внимание на то, как письменность и знание
постепенно преодолели узкие рамки храмо-
вых притворов, той скорлупы, в которой они зародились и долго
вынашивались. В качестве характерного примера того, что можно назвать
свободным разумом человечества, мы говорили о Геродоте. Здесь мы имеем дело
с подобным случаем, когда нравственные представления ширились в сознании
общественных масс. Еврейские пророки, неудержимое распространение их
представлений о Боге по всему свету -- это важная стадия развития свободного
сознания человечества.
Начиная с этого времени, мысль человека постоянно будет обращаться,
поначалу неосознанно и слабо, а затем все увереннее к идее единого правления
на всей земле, возможности активного мира и счастья в отношениях между
людьми. Иудейская религия из храмовой религии старого типа во многом
превратилась в пророческую, творческую религию нового типа. Каждого пророка
сменял его преемник и духовный наследник.
Впоследствии, как нам предстоит увидеть, родился пророк невиданной
силы, Иисус, последователи которого основали мировую религию --
христианство. Еще позже Мухаммед, еще один пророк, живший в Аравии, станет
основателем ислама. Несмотря на значительные отличия, оба эти Учителя
приходят как наследники еврейских пророков.
В задачи историка не входит разбирать положительные и отрицательные
стороны религии, но он не может не отметить появление значимых и
конструктивных идей. Две тысячи четыреста лет назад -- и спустя шесть тысяч
лет после того, как выросли стены первого шумерского города -- этот мир
открыл для себя перспективу всеобщего единения и справедливости.
Глава девятнадцатая. АРИЙСКИЕ НАРОДЫ В ДОИСТОРИЧЕСКИЕ ВРЕМЕНА
1. Распространение арийских народов.2. Как жили арии на своей прародине. 3. Семья у ариев
1
Мы уже говорили, что вероятная родина арийского языка -- южная Россия и
дунайский регион, откуда и началось его распространение. Мы говорим
"вероятная", поскольку точных доказательств, что именно это и была родина
ариев, у нас в настоящее время нет. Самые разные предположения и доводы
высказывались в этой связи, поэтому мы приводим лишь то мнение, которое
можно считать преобладающим.
В своей основе это был язык группы народов, относившихся к северной
(нордической) ветви европеоидной расы. Арийский язык в результате своего
широкого распространения разделился на несколько производных языков.
На западе и на юге ему пришлось столкнуться с баскским языком,
преобладавшим в Испании, и другими средиземноморскими языками. До того как
арии двинулись на запад Европы из своих первоначальных земель, иберы
заселяли территории Великобритании, Ирландии, Франции, Испании, Северной
Африки, Южной Италии. На более высокой ступени цивилизации находились
средиземноморские народы Греции и Малой Азии. Их ближайшими родственниками
можно считать древних египтян.
Если судить по останкам, обнаруженным в погребениях на территории
Европы, это был низкорослый тип людей, как правило, с овальным лицом и
удлиненной головой. Они хоронили своих вождей и знать в мегалитических
камерах, сложенных из массивных каменных валунов, и сверху насыпали высокие
земляные курганы. Эти насыпи, которые в длину обычно значительно больше, чем
в ширину, называют еще "длинными могилами". Иногда этим людям случалось
укрываться в пещерах, и там они тоже хоронили своих умерших. Если судить по
находкам обо-
жженных, разбитых и раздробленных человеческих костей, следует
предположить, что они были каннибалами.
Низкорослые смуглокожие иберы (а также и баски, если они были отдельным
народом) были отброшены на запад, завоеваны и порабощены арийскими
племенами, в случае Западной Европы -- кельтами. Волна за волной они
продвигались на запад и на юг из Центральной Европы. Только баскам удалось
отстоять свой родной язык среди всеобщего доминирования арийской речи.
Постепенно кельты вышли и к Атлантическому океану, и все, что осталось
от иберского населения Западной Европы, теперь превратилось в неоднородный
конгломерат кельто-иберийских племен. До настоящего времени открытым
остается вопрос, до какой степени кельтское вторжение отразилось на
населении Ирландии. На этом острове кельты могли представлять собой касту
завоевателей, навязавшую свой язык покоренному большинству местного
населения. То же самое может быть справедливо и в отношении Испании.
Встречаются низкорослые темноволосые валлийцы и ирландцы, в которых
определенно заметны иберийские черты. Современные португальцы также имеют
значительную часть иберийской крови.
О языке этих кельтских племен иногда говорят, что он сочетал словарный
запас арийского языка с иберской грамматикой. Кельтский язык в свою очередь
разделился на галльский, валлийский, бретонский, ирландский, гэльский язык
Шотландии и другие наречия.
В то время как кельты продвигались на запад, другие арийские племена
потеснили смуглокожие средиземноморские народы на Балканах и Апеннинском
полуострове, образовав латинскую и греческую группы языков. Еще одни
арийские племена заселили Балтийское побережье и Скандинавию. Они говорили
на разновидностях арийского языка, которые впоследствии стали
древнескандинавским -- предком шведского, датского, норвежского и
исландского языков, а также готским -- предком верхне- и нижненемецкого.
Одновременно с разделением изначального арийского языка на дочерние
языки, которое происходило на западе, он распространялся и дробился на
востоке. На север от Карпат и Черного моря арийские племена говорили на
праславянском диалекте, из которого произошли русский, сербский, польский,
чешский и другие языки.
Другие же арийские языки, получившие распространение в Малой Азии и
Персии, также приобрели свои отличительные черты, среди этих языков --
армянский и индоиранский.
В этой книге мы называем всю эту языковую семью арийской, хотя иногда
еще ее называют индоевропейской, а термин
"арийские языки" употребляют в более узком значении -- для индоиранской
языковой семьи. Индоиранский язык в свою очередь разделился на несколько
языков, в том числе на персидский и санскрит.
На санскрите говорили некоторые арийские племена, которые во II
тысячелетии до н. э. вторглись в Индию и завоевали темнокожие дравидские
народы, которым тогда принадлежали эти земли.
Из тех мест, где они первоначально кочевали, другие арийские племена
распространились к северу и к югу от Черного моря. По мере того как уровень
Черного и Каспийского морей понижался, для них открылись также и
пространства прикаспийских степей на севере и востоке.
Очевидно, именно в этом регионе впервые была одомашнена лошадь. В
Европе и Азии найдены ископаемые останки трех-четырех подвидов лошадей, но
именно в условиях степей и полупустынь люди научились использовать лошадей
не только в пищу.
Все народы, обитавшие в российских и азиатских степях, как правило, не
задерживались на одном месте. Их перемещения были обусловлены сезонными
миграциями в поисках пастбищ. Вдоль северного побережья Черного моря и,
возможно, на север от Каспия, от земель, занимаемых тевтонскими племенами
центральной и северной Европы до иранских народов, ставших позднее мидянами,
персами и арийскими индийцами,-- на всех этих землях кочевало целое
множество самых разных арийских племен. Назовем из них лишь киммерийцев,
сарматов и скифов, которые вместе с мидянами и персами к 1000 г. до н. э.
начали вмешиваться в дела Ассирийского царства.
На восток и юг от Черного моря, между Дунаем, с одной стороны, и
мидянами -- с другой, и севернее семитских и средиземноморских народов,
двигалась еще одна группа арийских племен. Они оставили по себе память не
большую, чем кочевники прикаспийских степей, к великому огорчению историков.
Перемещаясь с места на место, они вступали в контакт и смешивались с другими
народами. По всей видимости, эти же племена разгромили хеттскую цивилизацию,
доарийскую по своему происхождению.
Как же выглядела жизнь этих доисторических ариев, прямых предков
большинства современных европейцев, большинства американских
колонистов-европейцев, а также персов и индусов из высших каст?
Ответить на этот вопрос нам помогут не только материалы раскопок и
памятники, сохранившиеся с древних времен. Мы можем также обратиться к самим
ариям, вернее, к их языку. Всестороннее исследование арийских языков
позволит нам сделать ряд выводов о том, что представляли собой эти народы
четыре-пять тысяч лет назад.
Все эти языки схожи друг с другом. В каждом из них, как мы уже
говорили, многие слова имеют общие корни. Когда мы обнаруживаем корневое
слово, общее для многих или всех этих языков, то мы вполне можем
предположить, что предмет или явление, которые это слово обозначает, были
знакомы и их общим предкам.
Конечно, совсем другой случай, когда в точности одно и то же слово
встречается в самых разных языках. Это может быть название новой вещи или
понятия, распространившегося по свету совсем недавно. К примеру, слово
"газ", перешедшее в большинство цивилизованных языков, придумал около 1625
г. голландский химик ван Гельмонт (1579--1644). Слово "табак" -- это
заимствование из языка американских индейцев, которое употребляется почти
повсеместно, где прижилась привычка курения.
Но если одно и то же слово существует в нескольких языках и если оно
следует характерным изменениям самого языка, то мы можем быть уверены, что
это слово не привнесено в этот язык, что оно в нем с самых истоков. К
примеру, слова, обозначающие колесо и повозку, имеют общий корень во многих
арийских языках. Мы можем сделать вывод, что арии времен древней арийской
общности уже пользовались повозками, хотя по отсутствию общих корней для
обозначения спиц, обода или оси очевидно, что это было не современное колесо
с ободом и спицами, а колесо из цельного ствола дерева.
Эти примитивные повозки приводились в движение воловьими упряжками.
Арии неолитической эпохи были скотоводами, они исчисляли свои богатства по
количеству скота. На воловьих упряжках они перевозили свои пожитки, как
южноафриканские буры. Хотя сейчас таких неуклюжих повозок, пожалуй, нигде не
встретишь.
Мы уже описывали, как выглядел тот тип жилища, которое строили древние
арии, и каким было их домашнее хозяйство, насколько нам позволяют это
сделать находки свайных поселений в Швейцарии. По большей части хижины
строились так, лишь бы выдержать непогоду, и, вероятно, человек без
сожаления оставлял их, собираясь в дорогу.
Арийские народы сжигали своих умерших; этот обычай они до сих пор
сохранили, например, в Индии. Их европейские предшественники --
представители культуры "длинных могил" -- хоронили покойников в положении
лежа на боку с подогнутыми
ногами, как бы сидя. В некоторых могильниках, оставленных арийскими
народами, погребальным урнам с прахом умерших придавали форму жилища. Судя
по этим урнам, это были крупные хижины с соломенными крышами.
Скотоводство значило в повседневной жизни ариев несравненно больше, чем
земледелие. Поначалу они вскапывали землю грубыми деревянными орудиями
наподобие мотыг. Затем, когда люди научились использовать тягловый скот, они
стали обрабатывать землю плугом в воловьей упряжке. В качестве плуга
использовали деревянную соху -- достаточно прочный изогнутый сук дерева. Но
прежде чем появились пахотные поля, люди обрабатывали лишь небольшие участки
земли возле своих домов. Большая часть земли, которую племя считало своей,
использовалась как пастбище общинного скота.
Арии, вплоть до исторических времен, никогда не использовали камень для
строительства стен домов. Они выкладывали из камня очаги, иногда фундаменты
домов. Впрочем, подобие каменного дома выкладывалось в центре высоких
земляных насыпей -- курганов, в которых хоронили прах знатных членов
племени. Арии могли перенять этот обычай у своих иберских соседей и
предшественников. Именно руками доиндоевропейских народов возведены такие
культовые сооружения, как Стоунхендж в Уилтшире или Карнак в Бретани.
Сообщества древних ариев сосредоточивались не в городах, но в местах,
пригодных для пастбищ. Они образовывали свободные племенные союзы под
главенством избранного вождя, призванные поддерживать друг друга. В минуту
опасности арии собирались вместе со своим скотом в укрытиях -- стоянках,
обнесенных земляным валом и частоколом. Следы многих таких лагерей и по сей
день можно обнаружить на изношенных временем и историей ландшафтах Европы.
Вожди, которые вели своих людей на войну, зачастую также были и
жрецами, приносившими очистительные жертвоприношения за свое племя.
В Европе поздно научились пользоваться бронзой. К тому времени в
общественной жизни арийских народов появилось деление людей по роду занятий
и по положению в общине. Мужчины занимались вырубкой леса и выделкой кож,
они были и гончарами, резчиками. Женщины пряли, ткали и вышивали. Были
семьи, которые уже считались благородными. Особое место в племени
принадлежало вождю.
Жизнь арийского племени не всегда была заполнена только кочевьем и
уходом за скотом. Они освящали опасные начинания и праздновали свои победы,
устраивали тризны и отмечали смену времен года. И все эти празднества
проходили бурно и весело.
Чем по обыкновению они питались, мы уже рассказывали, говоря о находках
в свайных поселениях. Но, кроме того, они с большой охотой употребляли
различные опьяняющие напитки. Готовили их из меда и ячменя. А когда арийские
племена распространились на юг -- то и из винограда.
На празднествах всегда находились личности с особым даром "валять
дурака", чтобы рассмешить своих друзей. Но были люди и другого типа,
занимавшие более важное место в племени и еще более значимые для
современного историка,-- сочинители и исполнители песен и легенд: барды,
сказители. Они существовали у всех без исключения арийских народов. Они были
связующим звеном в процессе развития человеческой речи, ставшей основным из
всех достижений человека в эпоху неолита. Барды пели или нараспев
рассказывали предания о прошлых временах или о подвигах нынешнего вождя и
его воинов.
Барды сочиняли и свои собственные истории, запоминали шутки и трюки,
подбирали и заучивали ритмы, рифмы, аллитерации и другие средства, скрытые в
языке. Вероятно, именно их стараниями совершенствовались и закреплялись
грамматические формы языка. Бардов по праву можно назвать первыми великими
творцами, инструментом которых были речь и слух, так же как
позднеориньякские авторы наскальных рисунков были первыми, кто создавал
шедевры с помощью глаза и руки.
Нет сомнения, что исполнение такого сказителя не могло обойтись без
усиленной жестикуляции. Очевидно, они придумывали подходящие жесты, когда
разучивали песни. Однако строй и благозвучность речи, воздействие на
слушателя словом имели для них первостепенное значение.
Появление бардов знаменует собой шаг вперед в возможностях и широте
применения человеческой мысли. Барды развивали и поддерживали в людях
чувство существования чего-то большего, чем они сами, чем племя, чувство
непрерывности жизни, которая соединяет их со всеми, кто остался в прошлом.
Они поминали не только о том, как племена враждовали и сражались в прошлом;
в словах бардов оживали для слушателей прежние союзы, подвиги давно ушедших
героев и все то, что предки оставили им в наследие. Арии с момента своего
рождения и до самой смерти ощущали эту непрерывную духовную связь.
Как и большинство творений человека, традиция устного слова развивалась
сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. К тому времени, когда
бронза пришла в Европу, не было такого арийского народа, где не было бы
своего сказителя и где бы он не готовил себе преемника. Их стараниями
красота песни отразилась в красоте и строе обыденной речи. Барды были своего
рода
живыми книгами, ожившей историей, хранителями и творцами новой великой
традиции в жизни человечества.
Так в поэтической форме передавалась из поколения в поколение
историческая память каждого арийского народа, его саги (у тевтонов),
эпические поэмы (у греков), ведийские гимны (на древнем санскрите). Арийская
традиция главным образом держалась на силе и воздействии слова. Песнопения,
по всей видимости, доминировали даже в тех ритуальных и драматизированных
танцах, которые у большинства народов также служили для передачи традиций.
В те времена у них еще не было письменности. Когда о ней стали узнавать
в Европе, как мы расскажем позже, этот способ хранить события в памяти,
наверное, казался людям слишком неуклюжим, медленным и безжизненным.
Особенно для того, чтобы отразить эти блистательные, всегда жившие в
народной памяти устные сокровища. Поначалу записывались только сухие
подробности текущих событий.
Барды и рапсоды процветали и много лет после того, как письменность
вошла в широкий обиход. Они сохранились и в средневековой Европе под именем
менестрелей.
К несчастью, устной традиции недостает неизменности, присущей
письменному тексту. Барды переделывали и исправляли то, что получили и чему
научились от своих предшественников, сообразуясь со своими вкусами и
запросами эпохи. Соответственно мы имеем теперь лишь значительно измененные
и искаженные варианты устных преданий доисторических времен.
Среди наиболее интересных и содержательных из подобных сочинений ариев,
сохранившихся до наших дней, можно назвать греческую "Илиаду". Ранние версии
"Илиады", вероятно, уже существовали к 1000 г. до н. э. Однако записана она
была скорее всего не ранее 800 г. до н. э. Несомненно, к ее созданию и
совершенствованию причастно немало авторов. Но поздняя греческая традиция
приписывает ее авторство слепому певцу Гомеру. Его также принято считать и
автором "Одиссеи", произведения, сильно отличающегося по духу и
мировоззрению.
Вполне вероятно, что многие барды у ариев были слепыми. Возможно, их
даже намеренно ослепляли, чтобы не дать уйти из племени. Славяне, например,
своего барда называли "слепак", что на их языке означает слепого.
Первоначальная устная версия "Илиады" была старше "Одиссеи". Обе эти
эпические поэмы в более поздние времена неоднократно переписывались и
переиначивались, подобно тому, как лорд Теннисон (1809--1892), поэт-лауреат
королевы Виктории, свои "Королевские идиллии" создал по мотивам "Смерти
Артура" сэра Томаса Мэлори (написанную последним в 1469 г. на ос-
новании старых легенд). Правда, Теннисон придал чувствам и характерам
своей поэмы более современное звучание. События же "Илиады" и "Одиссеи", дух
этих событий, образ жизни, который нашел в них отображение, принадлежат
завершающим векам доисторической эпохи.
В этом смысле все саги, эпические поэмы, веды являются третьим
источником сведений о тех ушедших временах в дополнение к археологическим и
филологическим. Вот, к примеру, один из заключительных фрагментов "Илиады",
в котором детально описывается, как насыпался доисторический курган:
"... и они лошаков и волов подъяремных
Скоро в возы запрягли и пред градом немедля собрались.
Девять дней они в Трою множество леса возили;
В день же десятый, лишь свет разливая, Денница возникла,
Вынесли храброго Гектора с горестным плачем трояне;
Сверху костра мертвеца положили и бросили пламень.
Рано, едва розоперстая вестница утра явилась,
К срубу великого Гектора начал народ собираться.
И лишь собралися все (неисчетное множество было),
Сруб угасили, багряным вином поливая пространство
Все, где огонь разливался пылающий; после на пепле
Белые кости героя собрали и братья и друга,
Горько рыдая, обильные слезы струя по ланитам.
Прах драгоценный собравши, в ковчег золотой положили,
Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим.
Так опустили в могилу глубокую и, заложивши,
Сверху огромными частыми камнями плотно устлали;
После курган насыпали; а около стражи сидели,
Смотря, дабы не ударила рать меднолатных данаев.
Скоро насыпав могилу, они разошлись; напоследок
Все собралися вновь и блистательный пир пировали
В доме великом Приама, любезного Зевсу владыки.
Так погребали они конеборного Гектора тело".
До наших дней дошла также и древнеанглийская сага "Беовульф",
сложенная, вероятно, еще до того, как англы и саксы покинули Германию. В ней
мы находим описание сходного погребального обряда. Впервые в этой поэме мы
находим описание того, как выглядел погребальный костер. Со всех сторон его
украшают щитами и кольчугами, кладут тело умершего, зажигают огонь. Затем на
месте сожжения воины в течение десяти дней насыпают величественный курган,
который мог бы видеть издалека всякий странник на суше и на море.
' Ил. XXIV, 782-804; пер. Н. Гнедича.
"Беовульфа" отделяет, по меньшей мере, тысяча лет от "Илиады". Он
интересен еше и тем, что одно из основных приключений, описанных в нем,--
разграбление сокровищ кургана, древнего уже в те дни.
В "Илиаде" и "Одиссее" перед нами предстают ранние греческие племена,
еще не знающие железа, не имеющие письменности, пока еще не основавшие ни
одного собственно греческого города на той земле, которую они совсем недавно
завоевали. Они двигались на юг из своих изначальных арийских земель. По всей
видимости, они были светловолосыми, эти пришельцы-чужаки на земле, которую
занимали до них средиземноморские народы.
Давайте, рискуя повториться, все же окончательно проясним один момент.
В "Илиаде" не идет речь о примитивной неолитической жизни в том регионе,
который можно считать прародиной ариев. "Илиада" повествует о жизни, которая
полным ходом движется к новому общественному укладу. Неолитический способ
существования распространился между XV и VI тысячелетиями до н. э. в лесах и
регионах с обильной растительностью на большей части Старого Света -- от
Нигера до Хуанхэ, от Ирландии до южной Индии -- как результат наступления
влажного, дождливого климатического периода.
Затем, когда климат на планете изменился, стал более жарким и
засушливым и снова появились обширные открытые пространства, ранняя и более
простая неолитическая жизнь развивалась в двух различных направлениях. Одно
из них, связанное с временными, а затем и постоянными миграциями между
летними и зимними пастбищами, принято называть номадизмом, или кочевым
образом жизни. В другом случае в долинах некоторых рек теплого
климатического пояса люди научились поддерживать плодородие земли регулярным
орошением. Они сосредоточились в первых городах и основали первую
цивилизацию.
Мы уже описывали некоторые из таких первых цивилизаций и их
подверженность повторяющимся набегам кочевых племен. Мы также отмечали, как
на протяжении многих тысяч лет имела место почти ритмическая повторяемость
завоеваний кочевниками земледельческих цивилизаций.
В случае же "Илиады" мы должны отметить, что греки, какими их
показывает "Илиада", не были ни примитивными неолитическими кочевниками,
далекими от цивилизации, ни цивилизованным народом. Это кочевники, у которых
только что пробу-
лился интерес к цивилизации, воспринимаемой ими пока лишь как
возможность для войны и грабежа.
Ранние греки "Илиады" ("ахейцы") -- это смелые воины, хотя в бою им
явно недостает дисциплины. Их сражения -- это сплошная неразбериха из
поединков один на один. У греков были лошади, но не было кавалерии; ее
заменяли грубые боевые колесницы. Использование лошадей и лошадиных упряжек
в целях войны само по себе в те времена было новшеством. Тем более что в
обычные упряжки, как видно хотя бы из цитированного отрывка "Илиады",
впрягали волов, а не лошадей.
Единственные, кого можно было бы назвать жрецами у этих древнейших
греков,-- это хранители капищ и священных мест. Жертвоприношения за племя
совершает вождь, которому подчиняются семьи, составляющие племя. К тому же
их верования, насколько можно судить, не отличались каким-то особым --
таинственным или мистическим -- характером.
Когда греки шли на войну, главы семей и старейшины собирали совет и
назначали царя, власть которого была обозначена довольно неопределенно.
Законов не было, жили сообразно обычаям, не было и жестких предписаний, кто
и как должен вести себя.
Общественная жизнь ранних греков была сосредоточена вокруг домашних
хозяйств этих вождей и старейшин. Там, несомненно, располагались хижины
пастухов и других работников. Чуть поодаль находились хозяйственные
постройки. Центром жизни всего племени являлись палаты вождя, куда все
ходили на празднества, послушать сказителей, принять участие в играх и
состязаниях. Там же сосредоточивались и местные умельцы, под той же крышей
располагались конюшни и стойла для коров. Простые люди устраивались на
ночлег, где случится, как незнатные вассалы в средневековом замке или
индейцы на стоянке. Личная собственность ограничивалась только самыми
необходимыми вещами. В племени царил дух патриархального коммунизма. Племя
или вождь как глава племени владели лишь пастбищами. Реки и леса по-прежнему
принадлежали дикой природе.
Общественный строй ариев, по-видимому, не знал, а ранние общины точно
не знали отдельных хозяйственных усадеб, которыми пользуется основная масса
населения в современной Западной Европе и Америке. Племя было большой
семьей, народ -- объединением племен-семей. В одном хозяйстве часто
трудились сотни людей. Если в настоящее время мужчины и женщины не привязаны
к своим семейным группам так, как это было раньше, то это потому, что
государство и общество предоставляют теперь защиту и поддержку, создают
условия существования, возможные ранее только в семейной группе.
Подобные обширные семейные хозяйства ранних стадий человечества можно
по-прежнему найти в индийском обществе. Один индийский автор, Бхупендранатх
Басу, недавно описал, как выглядит типичная индийская семейная община. Это
арийская община прежних времен, внутренние связи которой лишь стали стройнее
и понятнее с течением тысячелетий, но в сути своей -- та же семейная община,
о которой рассказывается в арийском эпосе.
"Жить одной большой семьей,-- пишет Басу.-- такой уклад жизни достался
нам в наследство от незапамятной древности. Господство патриархального
уклада времен арийской старины по-прежнему незыблемо в Индии. И этот уклад,
каким бы древним он ни был, все так же полон силы. Единая семья -- это
совместная корпорация, в которой каждые мужчина или женщина занимают свое
определенное место. Во главе этой корпорации -- глава семьи, как правило,
самый старшие мужчина. Однако в его отсутствие руководство переходит к самой
старшей женщине". (Ср. Пенелопа в "Одиссее".)
"Все трудоспособные члены семьи,-- продолжает автор,-- обязаны
приносить заработанные ими средства от торговли, работы в поле или занятия
каким-либо собственным промыслом в общую копилку. Калеки, вдовы, сироты, а
также нуждающиеся родственники обеспечиваются и содержатся за счет этой
семейной копилки. К сыновьям, племянникам, двоюродным братьям отношение
должно быть равным, всякое незаслуженное предпочтение грозит разрушить
семью.
В нашем языке нет слова "двоюродный брат", а "троюродный" и подавно.
Все они -- просто братья и сестры. Дети твоего двоюродного брата, твои
племянники и племянницы,-- все равно, что дети твоего родного брата. Так же,
как мужчина не может жениться на своей родной сестре, не может он жениться и
на любой родственнице по женской линии, каким бы отдаленным это родство ни
было, за исключением некоторых областей в Мадрасе, где мужчина может
жениться на дочери дяди по материнской линии. Отношения внутри семьи,
семейные узы всегда очень сильны, поэтому равное отношение ко всем в такой
обширной семье -- совсем не так сложно, как может показаться на первый
взгляд.
Более того, сама жизнь отличается простотой. До недавнего времени в
домах не было кожаной обуви, только сандалии, и те без кожаных застежек. Я
знал одну обеспеченную семью, принадлежавшую к среднему классу, где на
нескольких родных и двоюродных братьев было всего две-три пары кожаной
обуви, которую надевали только по особому случаю. Так же поступали и с более
дорогой одеждой, например, с шалями, которые передавались из поколения в
поколение. С возрастом их начинали ценить еще больше, памятуя о предках,
надевавших эти веши.
Единая семья объединяет в себе несколько поколений, пока не становится
со временем слишком громоздкой. Тогда она распадается на несколько меньших
семей: неудивительно, что иногда целые деревни населены членами одного
семейного клана. Я уже говорил, что семья -- это корпоративное предприятие,
но ее также можно сравнить с маленьким государством, которое держится на
строгом порядке, основа которого -- взаимная любовь и послушание. Почти
ежедневно можно видеть, как младшие члены семьи подходят к ее главе и
прикасаются к пыли на его ногах, в знак благоговения перед ним. Отправляясь
куда-либо по делам, они должны прежде обратиться к нему за
благословением..."
"И ни одна семья не может обойтись без семейного божества, изображения
или статуэтки Вишну-Хранителя. Его место -- в отдельной комнате, которую
принято называть обиталищем Бога. В более зажиточных семьях это может быть
примыкающий к дому семейный храм, где семья совершает ежедневное поклонение.
Между семьей и фигуркой божества существует чувство неразрывной личной
связи. Как правило, эта фигурка находится в семье уже не одно поколение.
Зачастую ее чудесным образом обретает какой-то отдаленный благочестивый
предок ..."
"Картина жизни нашей семьи была бы неполной без домашних слуг.
Служанка, которую называют "джи" -- "дочь" по-бенгальски -- для семьи
действительно, как родная дочь. Она зовет хозяина и хозяйку отцом и матерью,
а младших мужчин и женщин в семье -- братьями и сестрами. Служанка участвует
в жизни семьи, вместе с хозяйкой совершает паломничество к святым местам,
поскольку хозяйка не может ходить одна. Как правило, всю свою жизнь служанка
проводит в семье, принявшей ее; семья принимает на воспитание и ее детей.
Так же относятся и к мужчинам-слугам.
Эти слуги -- мужчины и женщины -- обычно принадлежат к низшим кастам,
но между ними и членами семьи складывается личная привязанность, и уже
младшие члены семьи ласково называют постаревших слуг дядями, тетями и т.
д.".
"При зажиточной семье всегда живет и учитель, который занимается с
детьми этой семьи, а также с другими мальчиками из селения. Обходятся без
дорогостоящего здания школы. Для занятий собираются на какой-нибудь веранде
или под навесом во дворе. В такую школу свободно допускаются и мальчики из
низших каст. Уровень преподавания в таких местных школах не очень высокий,
однако подобные учебные заведения обучают грамоте самые широкие слои
населения, чего, вероятно, нельзя сказать о многих других странах..."
"Индийский образ жизни неразрывно связан с традиционным законом
гостеприимства. Хозяин дома обязан накормить любого незнакомца, если тот
попросит об этом до наступления полудня. Хозяйка дома не станет есть сама,
пока не будет накормлена вся семья. Иногда бывает так, что вся ее еда --
лишь то, что осталось от общей трапезы, но хозяйка не притронется к еде до
полудня на случай, если в доме появится голодный странник и попросит, чтобы
его накормили ..."
Мы не могли удержаться, чтобы не процитировать так обстоятельно г-на
Басу. Это живой пример того, как выглядел тип домашнего хозяйства, который
преобладал в общинах ариев, начиная с неолитического времени. Он по-прежнему
является доминирующим в Индии, Китае и на Дальнем Востоке.
Однако давайте вернемся к истории, которую сберег для нас эпос ариев.
В санскритских эпических произведениях мы встречаемся с событиями,
очень похожими на те, что описываются в "Илиаде". Светловолосый народ --
скотоводы, основу питания которых составляли молоко и мясо коров (только
позднее они стали вегетарианцами!), вторглись из Персии на равнины северной
Индии, постепенно захватывая новые земли по течению реки Инд. От Инда они
распространились по всей Индии; они многое по-
заимствовали у покоренных дравидов и, по-видимому, утратили свои
варварские традиции.
Устная литература кельтских народов, двигавшихся на запад, не
сохранилась в такой полноте, как греческая или индийская. Она была записана
много столетий спустя и, как древнеанглийская сага о Беовульфе, утратила
какие-либо четкие свидетельства о периоде переселения на земли,
принадлежавшие прежде другим народам. Если доарийские племена и фигурируют
где-либо в кельтском фольклоре, то только в роли сказочных персонажей
ирландских преданий. Ирландия, самая изолированная из кельтоязычных
сообществ, дольше других сохраняла доисторический уклад жизни. Ирландский
эпос, подобно "Илиаде", повествует нам о жизни племен скотоводов, о
сражениях, в которых все еще используются боевые колесницы и боевые собаки,
а головы сраженных врагов увозят с поля боя, привязав к шее коня. Это также
истории о грабительских набегах и похищении скота. Как и в "Илиаде", мы
видим здесь то же общественное устройство: вожди восседают и пируют в
просторных палатах, барды поют и рассказывают легенды о подвигах древних --
и все это сопровождается безудержным весельем.
О жрецах нет почти ни слова, хотя одного из персонажей можно назвать
знахарем, также сведущим в заговорах и предсказаниях.
Глава двадцатая. ГРЕКИ И ПЕРСЫ
1. Греческие народы.2. Отличительные черты греческой цивилизации.3. Монархия, аристократия и демократия в Греции.4. Лидийское царство. 5. Образование Персидского царства.6. История Креза. 7. Война Дария со скифами.8. Сражение при Марафоне. 9. Фермопилы и Саламин.10. Платеи и Микале
1
Мы впервые встречаемся с греками на заре истории (в начале II тыс. до
н. э.) -- кочевыми арийскими народами, которые постепенно расширяли свои
пастбища на юг Балканского полуострова, вступали в конфликты и смешивались с
народами предшествовавшей эгейской (крито-микенской) культуры, вершиной
которой был Кносс.
В гомеровских поэмах эти греческие племена говорят на одном общем
языке. Традиция, которой следуют и эпические поэмы, объединяет их в единый
племенной союз. Они называют свои различные племена одним общим именем --
эллины.
Вероятно, греческое вторжение продвигалось несколькими
последовательными волнами. Что касается языка, на котором говорили греки, то
отличают три основных наречия: ионийское, эолийское и дорийское. Диалектов
было значительно больше. Ионийцы, по-видимому, предшествовали остальным
грекам и очень близко смешались с цивилизованными народами, ими покоренными.
Вполне вероятно, что этнически население таких городов, как Афины и Милет,
было скорее средиземноморским, чем нордическим. Дорийцы представляли собой
третью, самую мощную и наименее цивилизованную волну миграции.
Эгейская цивилизация не смогла оправиться от удара, нанесенного
дорийскими племенами. И на ее развалинах греки построили свою цивилизацию.
По морю, передвигаясь от одного острова к другому, греки проникли и в
Малую Азию. Пройдя через Дарданеллы и Босфор, они основали поселения на
южном, а впоследствии и на северном берегах Черного моря. Греческие колонии
распространились также и по южной Италии, которую в итоге даже стали
включать в состав Великой Греции, и по северному побережью Средиземного
моря. Они основали Марсель на месте ранней финикийской колонии. Соперничая с
Карфагеном, греки стали основывать поселения в Сицилии (с IX--VIII вв. до н.
э.).
Вслед за греками пришли и родственные им племена македонян и фракийцев.
Фригийцы, переправившись через Босфор, осели в Малой Азии.
Расселение греческих племен произошло еще до начала письменной истории.
К VII в. до н. э. -- к тому времени, когда евреи были угнацы. в вавилонский
плен,-- основные очертания древнего мира догреческой эпохи в Европе
оказались стерты. Тиринф и Кносс превратились в незначительные поселки,
Микены и Троя остались жить в легендах. Великие центры новой греческой
цивилизации -- Афины, Спарта, Коринф, Фивы, Самос, Милет, тот мир, который
принято называть античным, или древнегреческим, вырос на руинах полузабытой
и еще более древней крито-микенской Греции, во многом не менее
цивилизованной, достижения которой открываются нам стараниями археологов.
Но собственно античная Греция, о которой пойдет речь, по праву остается
частью духовной жизни современного человечества, не в последнюю очередь
благодаря тому, что она переняла средиземноморский алфавит и
усовершенствовала его, добавив гласные. Чтение и письмо с этого момента
стали общедоступным занятием, и множество людей, овладев ими, оставили
память о своем времени грядущим векам.
Греческая цивилизация, становление которой мы обнаруживаем в Южной
Италии, Греции и Малой Азии в VII в. до н. э., по многим важным аспектам
отличается от тех двух великих цивилизационных систем, развитие которых мы
уже прослеживали,-- цивилизаций долины Нила и Месопотамии.
Эти цивилизации прошли долгий путь развития на тех же землях, на
которых они сложились, постепенно переходя от примитивного земледелия к
городской жизни вокруг храма. Цари-жрецы и цари-боги объединяли ранние
разрозненные города-государства в единые царства.
Кочевые племена варваров-греков во время своего вторжения на юг
оказались в мире, для которого цивилизация давно не была чем-то новым.
Мореплавание и сельское хозяйство, города, окруженные стенами, письменность
уже были в этом мире. Греки не создали цивилизацию на пустом месте. Они
разрушили прежнюю и построили свою из ее обломков.
Именно с этим мы должны связывать отсутствие стадии города-храма и
стадии жрецов-царей в греческой истории. Греки сразу перешли к жизни в
городах-государствах, которые на Востоке вырастали вокруг храма. Идею связи
храма и города они переняли в готовом виде.
Вероятно, больше всего в городах их впечатляли стены. Сомнительно, что
греки сразу же заселили города, завоеванные ими, а жители стали считаться
гражданами. Поначалу они жили в открытых селениях за пределами этих городов,
ими же разрушенных. Но город, словно постоянное напоминание, как готовая
модель, всегда был у них перед глазами. Город поначалу представлялся им
безопасным убежищем в неспокойное время, а храм -- неотъемлемой частью
города.
Это наследие досталось им от цивилизации-предшественницы, хотя традиции
и привычки, связанные с жизнью в их родных, покрытых лесами краях, были еще
сильны в них. Общественная система героических времен "Илиады", пустив корни
на новой почве, впитала в себя и новые условия жизни. С течением времени
греки становились все более религиозными и суеверными: эти верования
завоеванных ими народов исподволь проникали в их жизненный уклад и сознание.
Мы уже говорили о том, что социальная система ариев состояла из двух
классов -- знати и простолюдинов. Между ними не было четкой грани. На войне
все они выступали под началом царя (вождя), который просто был главой одной
из благородных семей, первым среди равных.
После покорения местного населения и с началом строительства городов к
этому простому двухклассовому общественному устройству прибавился нижний
слой земледельцев, а также квалифицированных и неквалифицированных
работников, являвшихся по большей части рабами.
Впрочем, не все общины греков имели характер завоеваний. Некоторые
города создавались людьми, которые собиралась из распавшихся поселений. В
таких общинах прослойка из покоренного местного населения отсутствовала.
Во многих подобных случаях прежнее население, если кому-то удавалось
выжить, становилось зависимым классом, классом государственных рабов, как
илоты в Спарте. Знать и простолюдины превратились в хозяев земли и свободных
земледельцев.
Торговля и мореплавание также были занятием свободных членов общины.
Правда, некоторые из наименее зажиточных граждан становились ремесленниками,
поденщиками и даже соглашались, как мы уже говорили, за плату быть гребцами
на галерах.
Жрецы, какими их знал греческий мир той эпохи, были либо хранителями
святилищ и храмов, либо чиновниками, в обязанность которых входило
отправление раапичных ритуалов. Аристотель (384--322 до н. э.) в своей
"Политике" отводит им ничем не примечательное место среди других групп
чиновного люда. В молодости гражданин находился на военной службе, в зрелом
возрасте принимал участие в управлении государством, а в старости совершал
религиозные ритуалы. Жреческий класс, в сравнении с соответствующими
классами в Египте и Вавилонии, был немногочисленным и маловлиятельным.
Собственно греческие боги, боги героической эпохи, были теми же людьми,
только бессмертными, и греки относились к своим небожителям без особого
трепета или благоговения. Но были живы и боги покоренных, находившие
ревностных последователей и почитателей среди рабов и женщин. От исконных
арийских богов никто не ожидал, что они будут совершать чудеса или управлять
жизнью человека. Но в Греции, как и в большинстве стран Востока в I
тысячелетии до н. э., весьма популярным было обращаться за советом к оракулу
или прорицателю.
Особенно знаменитым был Дельфийский оракул.
"Когда старейшина племени не мог дать совета, как поступить,-- читаем
мы у профессора Гилберта Мюррея*,-- следовало отправиться к могиле
прославленного предка. Все оракулы располагаяись у усыпальниц Героев. Они
давали ответ, угодный Фемиде, о том, как нужно было поступить или, как
сказали бы религиозные люди теперь, какова была воля Божья".
Жрецы и жрицы храмов не были объединены в единый класс и не имели той
власти, которой обладает класс. Только два класса -- знать и свободные
простолюдины -- образовывали единое сообщество граждан, составлявшее
греческое государство. Во многих случаях, в особенности в крупных
городах-государствах, численность рабов и чужеземцев, лишенных права голоса,
значительно превышала численность граждан. Государство, таким образом, лишь
терпело их присутствие, своими законами защищая исключительно избранное
общество граждан. Государство могло проявлять или не проявлять терпимость по
отношению к рабам и чужакам, но у тех не было законного голоса в свою
защиту.
Мюррей Г. (1866--1957) -- британский классический филолог, переводчик
древнегреческих драматургов.
Подобное социальное устройство значительно отличается от устройства
восточных монархий. Исключительное положение греческого гражданина наводит
на мысль об исключительности детей Израиля в позднем Иудейском царстве.
Однако с греческой стороны мы не встречаем ничего подобного пророкам,
первосвященникам и представлениям о всесильном Яхве.
Сравнивая греческие полисы (города-государства) с любой из тех
общественных систем, которые мы прежде рассматривали, нельзя не заметить
постоянной и необратимой тенденции греческого общества к дроблению.
Цивилизации Египта, Шумера, Китая и, несомненно, Северной Индии -- все они
начинались с нескольких независимых городов-государств.
Каждое из них представляло собой город, окруженный возделываемой землей
и связанными с городом селениями. С этого начинался процесс их объединения в
царства и империи.
Но до самого конца своей независимой истории греки не знали подобного
объединения. Обычно эту ситуацию объясняют теми географическими условиями, в
которых довелось жить грекам. Греция -- страна, разделенная горными
массивами и морскими заливами на множество долин. Это затрудняло взаимное
сообщение до такой степени, что лишь немногие города были способны
удерживать в своем подчинении некоторое число других городов-государств на
протяжении сколько-нибудь длительного времени.
Кроме того, многие греческие полисы располагались на островах,
разбросанных вдоль отдаленных побережий.
Вплоть до конца эпохи независимых полисов самые крупные из них владели
территорией, меньшей территории большинства английских графств. Афины, один
из самых великих греческих городов, в период своего максимального расцвета
имел население, не превышавшее трети миллиона. Другие греческие города лишь
изредка превосходили по численности 50 000 жителей. Из этого числа половину
или более составляли рабы и чужеземцы, а две трети свободного населения --
женщины и дети.
Власть в греческих полисах не была везде однотипной. Перейдя после
своих завоеваний к оседлой жизни, греки на какое-то время сохранили власть
царей. Но аристократический класс в этих царствах со временем играл все
более заметную роль в управлении.
В Спарте (Лакедемоне) в VI в. до н. э. цари занимали особое положение.
Там существовала любопытная система двоевластия: вместе правили два царя,
избранных из двух различных царских семей.
Но большинство греческих городов-государств стали аристократическими
республиками задолго до VI в. до н. э. Одна из при чин этому -- безволие и
неспособность к эффективному управлению большинства семей, которые
претендовали на верховную власть, пользуясь наследственным правом. Рано или
поздно эти семьи вырождались. И по мере того как греки осваивали морские
просторы и ширились их колонии и заморская торговля, новые разбогатевшие
семьи вытесняли старые и приводили к власти новых людей.
Эти "новые богачи" античности становились членами растущего правящего
класса, олигархии, противостоящей аристократии. Хотя понятие "олигархия"
("правление немногих") в строгом смысле должно включать в себя и
аристократию ("власть лучших") как частный случай.
Во многих городах отдельные личности, обладавшие исключительной
энергией, воспользовавшись общественными конфликтами или трениями между
классами, обеспечивали себе более или менее постоянную власть в государстве.
Подобную комбинацию индивидуальности и случая отчетливее всего можно
наблюдать в Соединенных Штатах Америки, где людей, пользующихся различного
рода неформальным влиянием и властью, называют боссами. В Греции их называли
тиранами. Однако тиран был все же больше, чем босс. Его признавали как
монарха, и он правил, требуя подчинения себе как монарху. Современный босс,
в свою очередь, скрывается за легальными формами правления, которые он
"держит в руках" и использует в собственных целях.
Власть тирана стояла особняком от царской, которая претендовала,
например, на право наследования верховной власти. Тираны, скорей всего,
опирались на недовольство менее зажиточных слоев. К примеру, Писистрата,
тирана Афин с 561 по 527 гг. до н. э., с двумя промежутками изгнания,
поддерживали жившие в постоянной нищете афинские низы. Иногда, впрочем, как
в греческой Сицилии, тиран отстаивал интересы богатых против бедных. Когда
позднее персы начали подчинять себе греческие города Малой Азии, они ставили
там проперсидских тиранов из местной знати.
Аристотель -- великий философ, который родился в условиях
наследственной македонской монархии и несколько лет был наставником царского
сына,-- в своей "Политике" проводит различие между двумя типами верховной
власти. Это власть царя, который пользуется признанным и наследственным
правом на власть (как царь Македонии, которому служил Аристотель), и власть
тирана, который не пользуется поддержкой тех, кем он правит.
На самом деле сложно представить, чтобы тиран смог оставаться у власти
без поддержки и активного участия многих своих
подданных. С другой стороны, "подлинные цари", декларируя на словах
преданность державе и заботу о благе народа, приводили порой свою страну к
раздорам и разрухе. Аристотелю также принадлежат слова о том, что царь
правит для блага страны, а тиран -- для своего собственного блага. В этом,
как и своем утверждении, что рабство -- природное положение вещей, а женщина
не создана для свободы и политических прав, Аристотель вполне был сыном
своего времени.
Третья форма правления, которая постепенно начинала преобладать в
Греции на протяжении VI--IV столетий до н.э., была известна как демократия.
Современный мир поглощен разговорами о демократии, но наше представление о
демократии мало похоже на демократию греческих полисов. Вполне уместным
будет внести ясность в то, что же означало это слово в Древней Греции.
Демократия в то время была властью третьего сословия, демоса ("демос"
-- народ, толпа). Это было правление сообщества граждан, власть большинства,
отличная от власти немногих избранных. Здесь нужно акцентировать внимание на
понятии "гражданин". Раб не входил в число граждан, не был гражданином и
свободный чужеземец, и вольноотпущенник. Даже трек, родившийся в этом
городе, отец которого жил за пределами городской черты, исключался из числа
граждан. В некоторых ранних демократиях существовал еще имущественный ценз,
а имуществом в те времена была земля. Впоследствии требования несколько
смягчились, но читатель не может не заметить, что здесь мы имеем дело с
чем-то, сильно отличающимся от современного понимания демократии.
К концу V в. до н. э. имущественный ценз был отменен в Афинах. Однако
Перикл (ок. 490--429 до н. э.) -- великий государственный деятель Афин, о
котором нам еще предстоит говорить,-- утвердил закон, запрещавший давать
гражданство Афин тем, кто не сможет подтвердить свое афинское происхождение
с обеих сторон.
Таким образом, в греческих демократиях, равно как и в олигархиях,
граждане образовывали сплоченную корпорацию для управления огромным порой
населением рабов и иноземцев, как это было в Афинах периода расцвета.
Аристотель в своей "Политике" очень ясно показывает, в чем на деле
выражалась эта разница между демократией и олигархией. Налоги в олигархиях
затрагивали богатых в очень незначительной степени, в то время как при
демократии богатых обкладывали ощутимыми налогами, а несостоятельным
гражданам, как правило, выплачивали пособия и содержали их за счет городской
казны. В Афинах гражданам платили даже за посещение об-
щего собрания. Но большинство людей, не входивших в число
счастливчиков, пользовавшихся гражданскими правами, трудились и вели себя
так, как им было приказано. Если кто-либо из них хотел прибегнуть к защите
закона, он должен был обратиться к гражданину, чтобы тот выступил от его
имени. Только граждане могли обращаться в суд и ожидать законного
разбирательства своего дела. Наше современное представление о том, что
каждый живущий в государстве имеет право быть его гражданином, до глубины
души потрясло бы привыкших к привилегиям афинских демократов.
Монополизация государства гражданами привела к появлению чрезмерного и
специфического патриотизма. Греки образовывали союзы, но никогда не
объединялись с другими греческими полисами в единое государство. Это в
конечном итоге сводило на нет все те преимущества, которыми они обладали.
Стесненные географические условия греческих государств только усиливали
острогу их патриотических чувств. Любовь к родине означала непосредственно
любовь к своему городу, своей религии, своему дому, поскольку все это в
греческом полисе было единым целым. Конечно, рабы не разделяли этих чувств,
и в олигархических государствах привилегированный класс часто преодолевал
свою неприязнь к иноземцам из-за еще большей неприязни к тем, кто
противостоял ему внутри общины. Но в целом патриотизм в Греции был глубоко
личным чувством, отличавшимся остротой и вдохновлявшим порой на крайности.
Как и отвергнутая любовь, он был готов обратиться в нечто, напоминающее
ненависть. Грек в изгнании походил на французского или русского эмигранта,
готового не щадить родную отчизну, лишь бы избавить ее от бесов в
человеческом обличье, которые наводят теперь свои порядки, а его выставили
вон.
В V в. до н.э. (478 г.) Афины вместе с несколькими греческими полисами
образовали так называемый Афинский морской союз, о котором историки иногда
говорят как об Афинском царстве. Однако все города-государства, входившие в
этот союз, сохранили свои правительства. Одним из главных результатов
деятельности Афинского союза было полное и эффективное подавление пиратства,
другим -- установление некоего прообраза международного права. В
действительности это были те же законы, которыми пользовались в Афинах. Но,
тем не менее, появилась возможность для совместных действий и равных прав в
суде для граждан различных государств союза, что невозможно было прежде.
Афинское царство по сути выросло из оборонительного союза против
Персии. Первоначально его центром был остров Делос, и союзники делали взнос
в совместную казну на Делосе. За-
тем казну перенесли в Афины, опасаясь возможного нападения персов.
После города один за другим стали предлагать денежные взносы вместо участия
своих граждан в военных действиях, и в результате Афины почти все делали
самостоятельно, оставляя у себя почти все деньги. В военных мероприятиях их
поддерживали только один-два крупных острова.
Союз стал, таким образом, постепенно превращаться в "царство", но
граждане государств-союзников оставались, по большому счету, иностранцами в
отношениях друг с другом. И именно от беднейших граждан Афин, составлявших
основу оборонительных сил союза, зависела безопасность и процветание
Афинского царства.
Каждый гражданин Афин считался военнообязанным с восемнадцати до
шестидесяти лет и мог принять участие в военных действиях на родине или за
пределами Афин -- собственно в афинских интересах либо для защиты городов
союза, граждане которых предпочли заплатить Афинам. Вероятно, в те времена в
Афинском союзе не было ни одного мужчины старше двадцати пяти лет, который
не принимал бы участия в нескольких кампаниях на берегах Средиземного моря
или в Черноморских колониях и не ждал бы нового призыва.
Еще одним отличием демократии греческих полисов было то, что каждый
гражданин имел право выступать и голосовать в народном собрании. Учитывая
небольшие размеры городов-государств, это означало обычно собрание не более
чем нескольких сотен человек. Самое многочисленное собрание насчитывало
несколько тысяч граждан.
В более поздних греческих демократиях назначение общественных
должностных лиц (кроме тех случаев, когда необходим был специально
подготовленный чиновник) происходило с помощью жеребьевки. Предполагалось,
что это оградит права всех законных граждан от длительного доминирования
богатых, влиятельных или склонных к чрезмерному лидерству личностей.
В некоторых демократиях (в Афинах, Милете и др.) существовал институт
остракизма -- от слова "остракон", черепок. Так во времена кризисов и
конфликтов принимали решение, следует ли кого-то из граждан отправить в
изгнание на десять лет. На ос-траконах -- кусках черепицы, обломках глиняных
горшков писали имя возможного изгнанника, затем складывали их в урну, а
результат оглашали в народном собрании.
Современному читателю может показаться, что основной движущей силой
остракизма были зависть и желание свести личные счеты. Однако на деле этот
институт был задуман совсем не Для этого. Он предоставлял способ принять
решение в ситуации, когда политические разногласия грозили расколоть
общество.
В греческих демократиях были партии и партийные лидеры, но не было
постоянного правительства и постоянной оппозиции. Не было, таким образом,
механизма проводить в жизнь определенную политику, даже если она
пользовалась поддержкой народа, если против нее выступал сильный лидер или
влиятельная группа людей. С помощью остракизма наименее популярный или
пользовавшийся наименьшим доверием лидер из числа предводителей разделенного
общества отстранялся от власти на какой-то период, без потери чести или
имущества.
С остракизмом связана история об одном неизвестном, и вдобавок
неграмотном, афинском гражданине. Аристид (ок. 540-- 467 до н. э.), лидер
афинян и позднее один из основателей Афинского союза, заслужил огромную
популярность своим справедливым судейством. Он вступил в спор с Фемистоклом
(ок. 525--460 до н. э.) по поводу морской политики. Аристид ратовал за
армию, Фемистокл -- за сильный флот; узел противоречий затягивался все туже.
Остракизм оставался единственным способом разрешить этот конфликт. О том,
что было дальше, мы читаем у Плутарха (45--127 гг. н. э.).
В день голосования, когда Аристид шел по улице, его окликнул
незнакомец, видимо, крестьянин из пригорода, не умевший писать. Он попросил,
чтобы Аристид написал свое имя на протянутом ему черепке расколотого горшка.
-- Но почему? -- спросил тот. -- Разве Аристид тебя чем-то обидел?
-- Нет,-- ответил гражданин,-- я его никогда даже не видел. Просто
надоело, что все вокруг только и говорят, что об Аристиде Справедливом.
При этих словах, пишет Плутарх, Аристид, не проронив ни слова, взял
черепок и написал так, как просил незнакомец ... Когда начинаешь понимать
подлинное значение греческих установлений и законов, и в особенности
ограничение всех видов власти, будь то демократии или олигархии, в пользу
местного привилегированного класса граждан очевидной становится
невероятность любого эффективного объединения сотен греческих городов,
разбросанных по Средиземноморью, или хотя бы эффективного сотрудничества
между ними ради обшей цели.
Каждый город был в руках нескольких людей или нескольких сотен, для
которых его обособленность была самым ценным в жизни. Только внешняя угроза
могла объединить греков. Но пока Греция была свободной, она не знала
политического единства.
Впрочем, греков всегда объединяла общая традиция, основанная на одном
языке и письменности, на общем для всех греков героическом эпосе и на
постоянном сообщении между различными островами. Важная связующая роль
принадлежала и единой религии. Некоторые святыни -- к примеру, храм Аполлона
на острове Делос и храм в Дельфах -- содержались не отдельны-
ми государствами, но межгосударственными союзами, или амфиктиониями
("союзами соседей"). В отдельных случаях (Дельфийская амфиктиония) эти союзы
были широкими и очень влиятельными религиозно-политическими объединениями.
Такой союз заботился о сохранности святилища, обеспечивал безопасность
паломников, следил за состоянием дорог. Амфиктионии поддерживали порядок во
время праздников, а также устанавливали внутри союза специальные законы,
чтобы не допустить войны между его членами, и в особенности Дельфийский
союз, подавляли пиратство.
Еще более важным связующим фактором были Олимпийские игры, проводимые
каждые четыре года в Олимпии. Состязания в беге, кулачный бой, борьба,
метание диска и копья, прыжки, соревнования на лошадях и колесницах были
основными видами спорта. Непрерывно велся список победителей и важных
гостей, посетивших Олимпиады. Начиная с 776 г. до н. э. эти игры проводились
регулярно почти тысячу лет. Они имели важное значение в укреплении
общегреческого чувства (панэллинизма), которое дополняло ограниченную
политику полисов. 776 г. до н. э. -- год первой Олимпиады -- также и весьма
важная точка отсчета в греческой хронологии.
Впрочем, чувство духовного единства не слишком помогало, когда в игру
вступал упрямый "сепаратизм" греческих политических институтов. Из "Истории"
Геродота мы узнаем, насколько упорной и интенсивной была вражда
городов-государств, которая держала греческий мир в состоянии затяжного
военного конфликта. В древние времена (вплоть до VI в. до н. э.) в Греции
преобладающим влиянием пользовались обширные семьи-кланы, во многом похожие
на древнюю систему семейных хозяйств у ариев, с их чувством тесных
родственных уз и склонностью к кровной мести и длительной межклановой
вражде.
История Афин на протяжении многих лет пронизана враждой двух знатных и
влиятельных семейств, Алкмеонидов и Писистратидов. Последние, хоть и
принадлежали к афинским аристократическим фамилиям, опирались на поддержку
беднейшего населения Афин и использовали в своих интересах их недовольство.
Позднее, в VI и V вв. до н. э., этот процесс интриг и мести привел к
исчезновению старых аристократических кланов. Войны наступивших времен были
вызваны разногласиями, связанными с торговлей, и народными волнениями,
подогреваемыми скорее отдельными искателями приключений, чем семейными
вендеттами.
Легко понять, помня о сепаратизме греков, почему ионийцы Малой Азии и
Архипелага с такой готовностью перешли под покровительство Лидийского
царства, а затем персов, когда Кир
сверг Креза, царя Лидии. Со стороны кажется, что они бунтовали только
для того, чтобы быть снова завоеванными. Затем пришел черед и европейской
Греции столкнуться с Персидской державой. Удивительно -- и сами греки не
скрывали своего удивления -- как им удалось избежать владычества персов,
этих варваров-ариев, повелителей древних цивилизаций Западной Азии. Но
прежде чем мы расскажем об этой борьбе, давайте уделим некоторое внимание
самим этим азиатам -- в особенности мидянам и персам, которые к 533г. до
н.э. уже овладели древними цивилизациями Ассирии и Вавилона и намеревались
покорить Египет.
4
Раз мы упомянули о Лидийском царстве, будет уместным, прежде чем мы
продолжим, рассказать о лидийцах. Исконное население большей части Малой
Азии, вероятно, было родственным древним обитателям Греции и Крита. Если это
так, оно также принадлежало к средиземноморской группе. Либо это была еще
одна ветвь изначального ствола смуглокожих народов, от которого отделились
средиземноморские народы на западе и дравиды -- на востоке. Своеобразные
художественные изделия, характерные для Микен и Кносса, встречаются по всей
Малой Азии.
Но как нордические греки, переселившиеся на юг, завоевали и смешались с
местными обитателями, так и другие родственные грекам нордические племена
проникли через Босфор в Малую Азию. В некоторых областях арийские народы
преобладали, став основой населения и сохранив свою арийскую речь. Такими
были македонцы и фригийцы, языки которых были близки греческому. Однако в
других областях арии составляли меньшинство. В Лидии коренному населению
удалось выстоять и сохранить свой язык. Лидийцы были неарийским народом,
говорившим на неарийском языке, из которого в настоящее время известно всего
несколько слов. Их столицей были Сарды.
Их религия была также неарийской. Они поклонялись Великой
Богине-Матери. Фригийцы, хоть и сохранили свой язык, близкий греческому,
прониклись их загадочной религией, и значительная часть тех таинственных
мистерий, которые проникли позднее в Афины, была фригийской либо фракийской
по происхождению.
Поначалу лидийцы удерживали западное побережье Малой Азии, но были
оттеснены ионийскими греками, прибывшими по морю и основавшими свои города.
Правда, впоследствии эти города снова оказались под властью лидийских царей.
История Лидии по-прежнему остается малоизученной. Однако начиная с
правления царя Гига (Гигеса) в VIII в. до н. э. роль Лидии становится более
заметной. Стране, которой правил Гиг, пришлось отражать еще одно арийское
вторжение. Кочевые племена, известные как киммерийцы, хлынули на земли Малой
Азии, и отразить это нашествие Гигу, а затем его сыну и внуку стоило больших
усилий. Эти варвары дважды захватывали и сжигали Сарды.
Из летописей известно, что Гиг платил дань Сарданапалу, и это поможет
нам соотнести роль Лидийского царства с нашими представлениями об истории
Ассирии, Израиля и Египта. Позднее Гиг восстал против Ассирии и послал
войска на помощь Псамметиху I, чтобы освободить Египет от непродолжительного
правления ассирийцев.
Внук Гига Алиатт превратил Лидию в сильную державу. За его семилетнее
правление большинство ионийских городов Малой Азии признали свое зависимое
положение. Страна превратилась в центр оживленной торговли между Азией и
Европой. В Лидии издавна добывали золото, и лидийский царь приобрел
репутацию самого богатого царя Азии.
Оживленные торговые пути связывали в те времена Черное и Средиземное
моря, Восток и Запад. Считается, что Лидия была первой страной в мире, где
начали чеканить монеты и открывать постоялые дворы для торговцев и
путешественников. Лидийская царская династия, по всей видимости, была
торговой династией того же типа, что и минойская династия на Крите, где
обороту и накоплению денег уделялось особое внимание.
Итак, в то время как одни арийские племена обосновались в Великой
Греции и по побережью Черного моря, другие арийские племена, вероятно,
частично смешавшись с монголоидами, распространялись и оседали по северным и
восточным окраинам Вавилонского и Ассирийского царств.
Мы уже говорили о прародине нордических арийских народов, охватывавшей,
словно дуга, северные побережья Черного и Каспийского морей. Двигаясь на юг
и юго-восток, индоиранские народы начали постепенно заселять территорию
нынешней Персии и распространились, с одной стороны, на восток в Индию (во
II тысячелетии до н. э.), а с другой -- расселялись по Иранскому нагорью,
пока не стали достаточно сильны, чтобы напасть сначала на Ассирию (605 г. до
н. э.), а затем на Вавилон (539 г. до н. э.).
Пока еще много неясного в том, как менялся климат в Евразии последние
10 тыс. лет. Льды последнего ледникового периода отступили, сменившись
длительным периодом степных, похожих на прерии, условий на большей части
евразийских равнин.
Около 10--12 тысяч лет назад, как принято теперь считать, степи стали
уступать место лесам. Мы уже обращали внимание, как на смену охотникам на
диких лошадей пришли рыбаки и охотники на лесных оленей. Их в свою очередь
сменили неолитические скотоводы и земледельцы. На протяжении нескольких
тысяч лет европейский климат, по всей вероятности, был мягче и теплее, чем
сейчас. Огромное море простиралось от берегов Балканского полуострова,
занимая значительную часть Средней Азии, до центральной России на севере.
Пересыхание этого моря и последовавшее за этим изменение климата южной
России и юго-западной Азии в сторону более засушливого происходило
одновременно с развитием первых цивилизаций речных долин.
Множество фактов со всей очевидностью указывают на существование более
мягкого климата и на большее изобилие растительной жизни в Европе и Западной
Азии 3--4 тысячи лет назад, чем теперь. Южная Россия и западный Туркестан,
где сейчас преобладают степи и пустыни, тогда были покрыты лесами. С другой
стороны, аралокаспийский регион был, вероятно, засушливее, а сами моря --
меньше, чем в настоящее время.
В этой связи следует отметить, что фараон Тутмос III (в XV в. до н. э.)
во время своей экспедиции по ту сторону Евфрата охотился в этом регионе на
слонов, стадо которых насчитывало 120 особей. На микенском кинжале ахейской
эпохи, датируемом приблизительно 2000 г. до н. э., изображена сцена охоты на
львов. Охотники, вооруженные копьями и большими щитами, выстроились в ряд
один за другим. Первый из них ударяет льва копьем и, когда раненый зверь
прыгает на него, падает на землю, прикрываясь своим большим щитом. В это
время наносит удар второй человек -- и так далее, пока лев не погибает под
ударами копий. Такой способ охоты практикуют современные масаи (в Кении и
Танзании): он мог быть придуман только обитателями тех земель, где львы
водились в изобилии. Но львам необходима добыча, а это, в свою очередь,
означает изобилие растительности и травоядных животных в тех местах.
Около 2000 г. до н. э. климат в центральных областях Старого Света,
сменившись на более суровый, заставил кочевников-ариев обратить свои взоры
на юг, где обитали оседлые и более цивилизованные народы.
Что касается львов, то они встречались на Балканах вплоть до IV в. до
н.э., если не позже. Слоны, вероятно, исчезли из западной Азии к VIII в. до
н.э. Львы (значительно более крупные, чем
современные разновидности) водились в южной Германии вплоть до эпохи
неолита. Леопарды были в Греции, южной Италии и южной Испании в начале
исторического периода (около 1000 г. до н. э.).
Переселение арийских народов из восточно-каспийского региона и их
появление на исторической сцене относится примерно к тому периоду, когда
Микены, Троя и Кносс пали под натиском греков. Непросто отличить различные
племена и народности в том многообразии названий, под которыми они впервые
появляются в древних хрониках и надписях. К счастью, это не особенно важно
для нашего исторического очерка.
Народ, который называли киммерийцами, появился в районе озер Урмия и
Ван вскоре после того, как арии распространились по Иранскому нагорью. С IX
в. до н. э. в ассирийских надписях начинает упоминаться такой народ, как
мидяне -- ближайшие родственники персов, жившие к востоку от последних.
Тиглатпаласар III и Саргон II, имена которых уже знакомы нам по предыдущим
главам, заявляли, будто бы они заставили эти племена платить дань. В
ассирийских надписях о них говорится как об "опасных мидянах". Этот народ
все еще сохранял родоплеменную систему, не объединившись под властью одного
царя.
Около VII в. до н. э. Элам и эламиты, столицей которых был город
Сузы,-- народ, обладавший традицией и цивилизацией, по меньшей мере, такими
же древними, как и шумерская,-- внезапно исчезают с исторической арены. Нам
неизвестно, что стало тому причиной. По всей видимости, они были завоеваны и
ассимилированы персами. Сузы также оказались в руках у персов.
Четвертый народ, родственный этим арийским племенам, о жизни которых
рассказывает Геродот,-- скифы. Какое-то время ассирийским правителям
удавалось подкупом настраивать друг против друга эти родственные народы --
киммерийцев, мидян, персов и скифов. Ассирийских царевен (например, дочь
Асархаддона) отдавали замуж за скифских вождей. Навуходоносор Великий (в
конце VII в.), со своей стороны, сам взял в жены дочь Киаксара, "царя всех
мидян".
Так арии-скифы стали союзниками семитов-ассирийцев, а арии-мидяне стали
союзниками семитов-вавилонян. В 606 г. до н. э. именно Киаксар взял Ниневию,
столицу Ассирии, и освободил вавилонян от ассирийского гнета. Далее
последовало образование Ново-Вавилонского царства под правлением халдеев. С
этого времени союзники ассирийцев скифы больше не вмешиваются в ход
дальнейших событий. Они продолжают жить своей жизнью на северных окраинах
Междуречья, лишь изредка вступая в контакты с народами, обитавшими южнее.
Взглянув на
карту Центральной Азии того периода, мы увидим, как за две трети
столетия мидийский лев, словно ягненка, зажал в лапах Второе Вавилонское
царство.
Мы не будем вдаваться здесь в подробности той внутренней борьбы,
которая шла между мидянами и персами и которая в конечном итоге привела к
тому, что трон мидянина Киаксара достался персу Киру в 558 г. до н. э.
(правил до 530 г. до н. э.). В этот год Кир принял царство, которое
простиралось от Лидии на западе до Индии на востоке. Набонид, последний из
вавилонских правителей, в это время изучал исторические летописи и строил в
Вавилоне храмы.
Впрочем, один из соседних царей отдавал себе отчет в той угрозе,
которая исходила от крепнущей на его границах новой силы. Это был Крез, царь
Лидии (годы правления 560--546 до н. э.). Его сын погиб, и на какие-то время
Крез в своей глубокой скорби забыл обо всем. Послушаем, что рассказывает об
этом Геродот:
"И так два года провел Крез в великой скорби по своему сыну. Но по
прошествии того времени, за которое Кир лишил власти сына Киаксара и еще
больше выросло величие Персии, Крезу довелось оставить свой траур и
задуматься о том, как укротить персов, если он имел для этого возможность,
пока их сила еще росла и они не стали непобедимы".
Крез принимает решение обратиться за советом к оракулам.
"Индийцам, которые должны были отнести дары оракулам, Крез поручил
спросить у них следующее: стоит ли Крезу выступить против персов, и если
так, то следует ли объединить его армию с армией его друзей. И когда лидийцы
прибыли туда, куда отправил их царь, и принесли обещанные подношения, они
обратились к оракулам и сказали: "Крез, царь лидийцев и других народов,
рассудив, что это единственные подлинные оракулы, известные людям, подносит
вам эти дары, которые заслужили вы своими прорицаниями,-- ответьте же,
следует ли ему выступить против персов, и если так, взять ли ему с собой
другие воинства, как своих союзников?" Таким был вопрос, и ответы обоих
оракулов сошлись в одном, объявив Крезу, что если он выступит против персов,
то разрушит великое царство...
Когда же оба ответа были доставлены Крезу и он услышал их, то был очень
обрадован пророчествами оракулов. Ожидая, что ему действительно суждено
разрушить царство Кира, он снова послал дары пифии, а жителям Дельф, выяснив
их количество, даровал по два статира золота каждому. В ответ на это
дельфийцы установили за Крезом и всеми лидийцами первенство в обращении к
оракулу и освободили от всякой платы за это и право на передние места на
всех играх, сохранив за ними эти привилегии на все времена, а также чтобы
каждому из лидийцев, кто пожелает, позволено было стать гражданином Дельф".
Итак, Крез заключил оборонительный союз с Лакедемоном и Египтом.
"И пока Крез готовился выступить против персов,-- продолжает Геродот,--
один из лидиицев, который и до этого почитался среди них как мудрец,
обратился к Крезу со следующим советом: "О царь, готовишься ты пойти на
народ, одеяние которого -- штаны из кожи, и прочее их одеяние также из кож,
и едят они не то, что пожелают, но то, что смогут добыть, живя в суровом
краю. И больше того, не знают они вина, но пьют воду, и не могут порадовать
себя ни смоквами, ничем другим, столь же приятным. С одной стороны, если ты
победишь, что возьмешь у них, видя, что нет у них ничего? А если потерпишь
поражение, подумай, сколь многих прекрасных вешей лишишься. Ибо, однажды
попробовав то, что есть у нас, они быстро привыкнут к этому, и невозможно
будет их прогнать. Сам же я не перестаю благодарить богов за то, что они не
надоумили персов пойти на лидиицев". Так он говорил, не убедив Креза; но это
правда, что персы до того, как покорили лидиицев, не знали роскоши и не
имели никаких богатств".
Крез и Кир сразились возле Птерии, но победа не досталась ни одной из
сторон. Крез отступил к своей столице, и Кир, последовав за ним, дал бой в
окрестностях Сард.
Главной силой лидийцев была конница. Искусные, хоть и не слишком
дисциплинированные всадники были вооружены длинными копьями.
"Кир, увидев, как лидийцы занимают боевой порядок, и опасаясь их
всадников, поступил, как посоветовал ему один из мидян, Гарпагос, а именно:
всех верблюдов, которые были в его обозе, груженных провизией и разной
поклажей, он собрал вместе и, сняв с них их ношу, посадил на них воинов,
вооруженных, как конница. И, так подготовив их, он повелел им идти впереди
его армии на всадников Креза. За передним рядом верблюдов шла пехота, а за
пехотой он поместил всю свою конницу. Затем, когда его люди стали в боевом
порядке, он приказал им не щадить никого из лидиицев, убивая всех, кто
попадется им на пути, но самого Креза не убивать, даже если он окажет
сопротивление, будучи пойманным. Таким был его приказ; а верблюдов он
поставил против конницы по той причине, что лошадь боится верблюда и не
выносит ни его вида, ни запаха. Для того была задумана эта уловка, чтобы
сделать бесполезной конницу Креза, на которую лидийский царь и полагался
более всего. И когда они сходились на поле боя, только лишь лошади почуяли
запах верблюдов и увидели их, так сразу же понесли прочь, и надежды Креза
вмиг обернулись в ничто".
Через четырнадцать дней Сарды пали и Крез был взят в плен.
Итак, персы, захватив Креза, привели его к Киру. Он же сложил огромный
костер и заставил закованного Креза взойти на него и вместе с ним дважды по
семь сыновей лидийских -- то ли потому, что намеревался таким образом
пожертвовать первые плоды своей победы какому-то богу или хотел исполнить
какую-то клятву. А может быть, прослышав, что Крез всегда чтил волю богов,
заставил его взойти на костер, желая убедиться, что кто-то из богов спасет
Креза, чтобы не быть ему сожженным заживо. Вот так, как рассказывают, решил
поступить Кир.
Крезу же, стоявшему на костре, хотя он был и в смертельной опасности,
вспомнились слова Солона, что никто из живущих
не может быть назван счастливым, доколе не известно, какой смертью ему
суждено умереть.
И когда эта мысль пришла ему на ум, все увидели, как он глубоко
вздохнул, а затем горько заплакал, хотя до этого долгое время хранил
молчание, и трижды произнес имя Солона. Услышав это, Кир повелел
переводчикам спросить Креза, кто был тот человек, чье имя он упомянул. И те
приблизились и спросили его об этом. Крез, как рассказывают, в ответ только
молчал, но персы не отступали. Тогда он сказал: "Хотел бы я, чтобы каждый из
правителей, вместо того, чтобы искать богатств, поговорил бы с этим
человеком". Персы же, поскольку смысл этих слов остался им неясен, не
отступали с расспросами и не давали ему покоя. Тогда Крез рассказал, как
однажды афинянин Солон посетил его и, осмотрев все его богатства, нимало не
поразился, обратившись к Крезу с такими-то и такими то словами; и как все
обернулось с ним так, как говорил Солон, хотя тот вовсе не имел в виду
Креза, а говорил о человечестве в целом, и в особенности о тех, кто почитал
себя счастливым человеком.
Пока Крез говорил обо всем этом, уже зажгли огонь и пламя со всех
сторон/охватило костер. Но тут все увидели, как Кир, услышав от переводчиков
то, о чем поведал Крез, изменил свое решение. Рассудив, что он, тоже всего
лишь смертный, подвергает другого человека, который однажды был не менее
счастлив, чем он, сожжению заживо, Кир устрашился возмездия. Поэтому, как
передают, он повелел немедля загасить огонь, который уже охватил весь
костер, и свести Креза и тех, кто был с ним, на землю. Но, как ни старались,
укротить бушевавшее пламя они уже были не в силах. Тогда, по словам
лидийцев, когда Крез понял, что Кир изменил свое намерение, и, видя, что все
пытаются загасить огонь, но уже не могут справиться с ним, воскликнул,
призывая Аполлона. Если какой из его даров был угоден богу, говорил он, то
он придет к нему на помощь и избавит от той беды, что обрушилась на него.
Так он со слезами взывал к богу, и внезапно, так говорят, хотя стояла тихая
погода и небо было ясным, собрались тучи и налетел вихрь, обрушившийся на
землю неистовым ливнем, и костер был погашен.
Затем Кир, убедившись, что Крез был добрым человеком и к нему
благоволят боги, повелел свести его с костра и обратился к нему со
следующими словами: "Крез, скажи мне, кто был тот человек, что убедил тебя
пойти на нас войной и так стать моим врагом, вместо того чтобы быть мне
другом?" И тот отвечал: "О царь, на счастье тебе и на свою беду я поступил
так, и причиной этому был бог эллинов, который побудил меня выступить во
главе моей армии. Ибо никто по своей воле не бывает столь бесчувственным,
чтобы предпочесть войну миру, поскольку в мирное время сыно-
вья хоронят своих отцов, но на войне отцы хоронят сыновей. Но так,
полагаю, было угодно богам, чтобы все завершилось таким образом".
Когда Лидия была покорена, Кир обратил свой взор на Вавилонское царство
Набонида. Он нанес поражение вавилонской армии в окрестностях города, а
затем осадил Вавилон. Содействие жрецов Бела, как мы уже говорили, вероятно,
помогло Киру войти в город (538 г. до н. э.).
Киру наследовал его сын Камбиз (правил в 529--522 до н. э.), который
привел свои войска в Египет (525 г. до н. э.). В дельте Нила произошло
сражение, в котором греческие наемники принимали участие с обеих сторон.
Геродот сообщает, что ему довелось видеть кости убитых, которые спустя
пятьдесят или шестьдесят лет все еще лежали на поле битвы. И, кстати,
отмечает, что черепа персов показались ему слишком тонкими -- Геродот и тут
не упускает возможности выразить свое отношение к персам. После этого
сражения Камбиз получил Мемфис и большую часть Египта.
В Египте, как мы узнаем, у Камбиза стали появляться первые признаки
безумия. Он очень вольно обходился с египетскими святынями; в Мемфисе он
задержался, "чтобы вскрывать древние гробницы и исследовать останки
умерших". Еще до того как двинуться на Египет, он убил Креза, бывшего царя
Лидии, и своего брата Смердиса. Умер Камбиз в Сирии, на пути в Сузы
(тогдашнюю столицу Персидской державы), случайно нанеся самому себе рану
мечом, оказавшуюся смертельной. У него не осталось прямых наследников, и
персидский трон занял Дарий (правил с 522 по 486 до н. э.), сын Гистаспа,
одного из главных советников Кира.
Царство Дария I было больше, чем какое-либо из прежде существовавших
государств, возникновение и развитие которых мы прослеживали на предыдущих
страницах. Оно включало всю Малую Азию и Сирию, иначе говоря, древние
Лидийское и Хеттское царства, все земли Ассирийского и Вавилонского царств,
Египет, Кавказский и Каспийский регионы, Мидию, Персию и, вероятно, часть
Индии до реки Инд. Кочевые арабы, единственные из всех народов Ближнего
Востока, не платили в те времена дань сатрапам (наместникам провинций)
Дария.
Персидское царство отличалось, по всей видимости, гораздо большей
организованностью, чем ему предшествовавшие. Провинции соединялись друг с
другом магистральными дорогами.
Была налажена система царского почтового сообщения. Через определенные
промежутки пути стояли наготове почтовые лошади, предназначенные доставлять
царского посланника или путешественника, если у него было разрешение от
властей, до следующей остановки на маршруте. Мощеные дороги, видимо,
существовали еще у хеттов задолго до персов; но это первый пример
организации почтового сообщения, известный нам.
Если не считать главенства центральной власти персидского царя и
необходимости платить дань, местная власть пользовалась значительной
степенью свободы. Персы не допускали никаких междоусобиц, что тоже пошло ей
на пользу. Поначалу и греческие города на азиатском побережье платили дань и
были частью Персидской державы.
Напасть на греков в Европе подстрекал Дария некий греческий лекарь при
его дворе, который любой ценой хотел вернуться в Грецию. Дарий уже составлял
планы похода в Европу, однако не на Грецию, а севернее. Переправившись через
Босфор я Дунай, он хотел вторгнуться в земли северного Причерноморья,
которые, по его убеждению, были родиной скифов-кочевников, угрожавших его
северным и северо-восточным границам. Но к нашептываниям лекаря-грека он
тоже не остался равнодушным и отправил своих лазутчиков в Грецию.
Этот великий поход, предпринятый Дарием, открывает для нас много
нового. Он поднимет завесу над теми балканскими землями за пределами Греции,
о которых мы еще не имели возможности рассказать. Вместе с армией Дария мы
отправимся к Дунаю и перейдем его.
Ядро этой армии составляли войска, вышедшие вместе с Дарием из Суз,
обраставшие пополнениями по пути к Босфору. Там его греческие союзники --
ионийские греки Малой Азии -- построили понтонный мост.
Пока войска Дария переправлялись по нему, союзники-ионийцы на своих
кораблях вошли в устье Дуная и в двух днях пути вверх по течению построили
еще один понтонный мост. Тем временем Дарий и его воинство двигались вдоль
берега современной Болгарии, тогдашней Фракии. Войска переправились через
Дунай и приготовились дать бой скифской армии и взять города скифов.
Но у скифов не было городов, и от сражений они предпочитали уклоняться.
Победоносный поход на деле оказался изматывающим и совершенно безуспешным
преследованием неуловимых и вездесущих врагов. Кочевники испортили колодцы и
уничтожили пастбища. Скифские всадники постоянно висели на флангах огромного
войска. Скифы, как могли, старались убедить ионийцев, которые построили и
охраняли мост через Ду-
най, разрушить его и тем самым обеспечить поражение Дария. Но пока
Дарий продолжал наступать, греческие союзники предпочитали быть на его
стороне.
Однако лишения, усталость и болезни слишком измотали персидскую армию.
Дарий потерял много людей и лишился припасов и, наконец, пришел к
неутешительному выводу, что единственный способ спасти свою армию от
окончательного истощения -- это отступление через Дунай.
Чтобы незаметно отвести свои войска, Дарий решил пожертвовать больными
и ранеными. Он объявил им, что атакует скифов после полуночи. Под этим
предлогом он вывел лучшую часть своей армии из лагеря и двинулся на юг,
оставив за своей спиной лагерь с его кострами и обычными для стоянки шумом и
суетой.
На следующий день люди, брошенные в лагере, поняли, как поступил с ними
их владыка, и сдались на милость скифов.
Дарию удалось выиграть время, и он оказался у моста раньше, чем
преследователи настигли его. Скифская конница была более подвижна, чем
отряды Дария, однако в темноте скифы упустили свою добычу. Но у реки
отступающих персов "ожидало зрелище, наполнившее их невыразимым ужасом". Они
обнаружили, что мост частично разрушен, а его северный конец уничтожен ...
В такие драматические моменты далекие столетия словно оживают для нас.
Мы видим, как персы в отчаянии сгрудились вокруг своего повелителя на берегу
бурного течения. Перед нашими глазами -- голодные, измученные тяжелым
походом люди. Потрепанные колонны вытянулись до самого горизонта, на котором
в любой момент может появиться авангард преследователей, несомненно, уже
пустившихся вдогонку. Шума не слышно, несмотря на огромное скопление людей;
все затаили дыхание, надеясь на счастливую звезду своего вождя. А прямо
перед ними, словно причал, выступает с противоположного берега великой реки
остаток понтонного моста.
Мы не можем рассмотреть, есть ли на этом мосту люди. Корабли ионийских
греков, похоже, все еще стоят у другого берега, но до него все же очень и
очень далеко. "Но был в стане у Дария один человек, египтянин, имевший голос
более зычный, чем у кого бы то ни было на всем свете. И этому человеку Дарий
приказал стать на берегу Истра (Дуная) и звать Гистиея из Милета".
Наконец, этот самый Гистией -- придет день, как мы узнаем позднее, и
его отсеченную голову отправят Дарию в Сузы -- медленно подплывает к ним на
лодке.
Греки решились на переговоры, и мы понимаем, что положение Дария не так
уж безнадежно. Гистией начинает свое долгое и путаное объяснение. Они
увидели каких-то скифов, которые появились и затем снова исчезли. Вероятно,
это была разведка.
Не обошлось и без переговоров между греками и скифами. Мост необходимо
разрушить, настаивали скифы, тогда они приложат все силы, чтобы покончить с
персидским войском. А это, говорили они, будет означать конец Дария и его
царства. Азиатские греки смогут освободить свои города.
Афинянин Мильтиад был за то, чтобы принять это предложение. Но Гистией
решил действовать более уклончиво. Хотелось бы, сказал он, воочию увидеть
гибель персов до того, как греки скажут свое окончательное слово. Не лучше
ли скифам вернуться и покончить с персами, пока греки будут разбирать мост?
Грекам было ясно: чью бы сторону они не заняли, будет разумнее
разобрать северную часть моста, пока сами скифы не ворвались на него. Само
собой, еще не успели закончиться переговоры, а греки уже стали поспешно
уничтожать тот край моста, который соединял их со скифами.
Скифы же умчались на поиски персов, оставив греков дожидаться, чья
возьмет) В любом случае им ничто не угрожало. Если Дарию удастся уйти от
погони, они по-прежнему его союзники. Если же его ожидает поражение, скифам
тоже не на что будет жаловаться.
Однако Дарию Гистией не стал всего этого рассказывать. Ведь он сохранил
большую часть моста и все корабли. Гистией предпочел представить себя
преданным союзником Персии, а у Дария не было настроения тщательно во всем
разбираться. Немедля подошли ионийские корабли. С несказанным облегчением
беглецы-персы смотрели, как свинцовые воды Дуная все дальше отделяют их от
преследователей...
Поход в Европу больше не привлекал Дария. Он вернулся в Сузы, оставив
армию во Фракии под началом своего верного полководца Мегабаза. Тот занялся
покорением Фракии; среди прочих держав, которые с неохотой признали
владычество Персии, мы узнаем впервые и о Македонском царстве. Эту страну
населял народ, настолько близкий грекам, что сын одного из его царей
участвовал в Олимпийских играх и стал победителем.
Дарий хотел наградить Гистиея, позволив ему построить себе город во
Фракии. Но Мегабаз был иного мнения о его преданности. Он настоял на том,
чтобы царь взял его с собой в Сузы. Под видом своего советника Дарий мог
держать грека, как пленника, при своем дворе.
Гистией поначалу был польщен этим предложением, но потом понял его
истинный смысл. Персидский двор ему надоел, и он хотел вернуться обратно в
Милет. Он решил поссорить ионийских греков с персами, и ему даже удалось
подбить мало-азийские города на восстание.
Перипетии этой истории, включавшей в себя сожжение Сард ионийцами и
поражение греческого флота, слишком сложны, чтобы пересказывать их здесь.
Это темная и запутанная история, полная измен и жестокости, в которой смерть
хитреца Гистиея кажется едва ли не светлым эпизодом. Персидский наместник
Сард, через которые везли пленного Гистиея в Сузы, был такого же мнения о
нем, как и Мегабаз. Зная способность грека хитростью втираться в доверие к
Дарию, он решил не рисковать и отправил своему господину только его голову.
В конфликт, спровоцированный Гистиеем, были втянуты Кипр, греческие
острова и в конечном итоге Афины.
Дарию стало ясно, как он ошибся, повернув направо, а не налево, перейдя
Босфор. И он принял решение завоевать всю Грецию и начал с островов.
Тир и Сидон, эти два великих морских города, были подвластны Персии.
Вместе с ионийскими греками финикийцы предоставили свои корабли персидской
армии, которая один за другим подчинила себе греческие острова.
8
Первая атака на континентальную Грецию была предпринята в 490 году до
н.э. Это был штурм Афин с моря силами, долго и тщательно подбиравшимися для
этой цели. Флот был снаряжен специально построенным транспортом для
перевозки лошадей. Эта экспедиция высадилась возле Марафона в Аттике. Персов
провел к Марафону изменник-грек Гиппий, сын Писистрата, бывшего тирана Афин.
Если бы Афины пали, то, опираясь на поддержку персов, тираном должен был
стать Гиппий.
Тем временем чувство общей опасности настолько овладело греками, что из
Афин в Спарту был отправлен гонец. Невзирая на прежние распри, он должен был
сказать: "Лакедемоняне, жители Афин просят вас прийти им на помощь и не
позволить, чтобы древнейший из эллинских городов был порабощен силою
варваров. Ибо такая участь уже постигла Эретрию, и Эллада стала слабее на
один прославленный город".
Но прежде чем успело прибыть подкрепление из Спарты, две
противоборствующие силы уже сошлись на поле битвы. Афиняне первыми бросились
на врага. Для атаки они выбрали "невиданный доселе прием: они были первыми
из всех эллинов, которые стали атаковать неприятеля бегущим строем, и
первыми, кто не испугался мидийских одежд и людей, носивших их. А ведь до
этого времени эллины страшились одного имени мидян".
Фланги персов подались под этой стремительной атакой, но центру удалось
выстоять. Афиняне, однако, сражались столь же хладнокровно, сколь и
самоотверженно. Они не преследовали бегущих, а сомкнулись вокруг центра, в
то время как основная масса персидского воинства бежала, пытаясь спастись на
судах. Афинянам досталось семь кораблей, остальным удалось уйти. После
бесплодной попытки подплыть к Афинам с другой стороны и взять город прежде,
чем вернется греческая армия, персидский флот отступил к берегам Азии.
Завершим этот раздел еще одним отрывком из Геродота, из которого
явствует, какой неоспоримой репутацией пользовались индийские воины в то
время: "Лакедемонян подошло к Афинам две тысячи сразу же после полнолуния.
Шли они в великой спешке, так что прибыли в Аттику на третий день после
того, как покинули Спарту. И хотя они не успели к сражению, но им тоже не
терпелось увидеть мидян. Итак, они отправились к Марафону и смотрели там на
тела убитых. А когда отправлялись домой, то хвалили афинян и то дело,
которое они совершили".
Так Греция, на какое-то время объединенная страхом перед общим врагом,
одержала свою первую победу над Персией. Это известие пришло к Дарию
одновременно с известием о восстании в Египте. Так и не решив, в какую
сторону отправиться, он вскоре умер. Его сын и преемник Ксеркс (царь в
486--465 гг. до н. э.) сперва вернул себе Египет и посадил там персидского
сатрапа, а затем четыре года готовился к походу на Грецию. Послушаем, что
говорит об этих событиях грек-патриот Геродот, приближаясь к кульминационной
части своей "Истории":
"И какой народ не повел Ксеркс из Азии против Эллады? И какие источники
не иссякли после того, как из них напилось его воинство, за исключением
разве что самых великих рек? Ибо некоторые из народов поставили ему свои
корабли, а другим было ведено идти в пешем строю; некоторые должны были
оснастить конницу, а другие -- суда, чтобы перевозить лошадей; а самим также
присоединиться к походу; одним было велено предоставить корабли для
плавучего моста, а другим -- корабли с провиантом".
Ксеркс перешел в Европу не как Дарий, через Босфор, но через Геллеспонт
(то есть Дарданеллы). В повествовании о том, как Ксеркс набирал свое
огромное войско и о походе этого войска от Сард к Геллеспонту, поэт в
Геродоте берет верх над историком. Великое воинство появляется в тех местах,
где некогда стояла Троя. Ксеркс, будучи персом и варваром, все же был не
чужд и духу классической старины. Он решил, как повествует наш ис-
торик, свернуть в сторону и посетить крепость Приама. Через Геллеспонт
был переброшен мост и на холме был установлен мраморный трон, восседая на
котором Ксеркс мог обозревать свои выстроенные в боевом порядке войска.
"И увидев весь Геллеспонт покрытым кораблями и все берега и равнины
Абидоса полными людей, Ксеркс во всеуслышание заявил, что считает себя
счастливым человеком, но затем слезы покатились по его щекам. Артабан, его
дядя, заметив эту перемену -- а он поначалу открыто отговаривал Ксеркса от
похода на эллинов -- так вот, этот человек, заметив, что Ксеркс плачет,
спросил его: "О царь, что за различные чувства владеют тобою теперь и еще
мгновение назад! Ты назвал себя счастливым человеком, и вот уже проливаешь
слезы". Ксеркс же отвечал ему: "Да, стоило лишь мне почувствовать себя
счастливым, я тут же опечалился от мысли, как коротка жизнь человека, видя,
что из этих несметных множеств ни одного не будет в живых, не минует и сотня
лет".
Персидский флот, двигаясь от мыса к мысу, сопровождал это несметное
множество сухопутных войск во время их марша на юг. Однако пронесшийся по
морю шторм жестоко потрепал этот флот: 400 кораблей было потеряно, включая и
транспорт с фуражом.
Объединенные силы греков вышли, чтобы встретить врага возле горы Олимп,
но затем отошли назад через Фессалию и решили ждать наступающих персов в
ущелье, которое называлось Фермопилы. В те времена -- за 2400 лет это место
сильно изменилось -- там находился огромный утес, преграждавший путь из
Фессалии в Среднюю Грецию, так что свободной оставалась лишь тропа на берегу
моря, по которой едва могла проехать колесница.
Преимущество греков в узком проходе Фермопил было в том, что персы не
могли использовать здесь ни свою конницу, ни колесницы. Кроме того, сужалась
линия противостояния войск, сводя на нет огромное численное превосходство
персов. Тут им и пришлось сразиться с греками летним днем 480 г. до н. э.
В течение трех дней греки сдерживали натиск этой огромной армии и даже
нанесли персам значительный урон с небольшими потерями для себя. Затем, на
третий день, в тылу у греков показался персидский отряд, который узнал об
окольном пути через горы от одного крестьянина. Греки стали поспешно
совещаться. Некоторые высказывались в пользу отступления, другие стояли на
том, чтобы держаться до последнего.
Командовавший всеми силами греков спартанский царь Леонид был за то,
чтобы сражаться. И с ним останутся, говорил он, его 300 спартанцев.
Остальная часть греческой армии могла бы, воспользовавшись этим, отступить к
следующему ущелью, где можно было держать оборону. Отряд феспийцев,
насчитывавший 700 человек, тоже отказался оставить поле боя. Они предпочли
стоять до конца и умереть вместе со спартанцами. Также остался и отряд
фиванцев из 400 человек. Учитывая то, что Фивы
затем перешли на сторону персов, говорили, будто бы этих фиванцев
заставили сражаться против их воли. Но с военной и исторической точки зрения
это кажется маловероятным.
Эти 1400 человек остались на боевой позиции и все до единого погибли,
проявив чудеса героизма в последней схватке. Двое из спартанцев не принимали
участия в военном совете, страдая болезнью глаз. Когда до них дошла весть о
начавшемся сражении, один был слишком болен, чтобы передвигаться
самостоятельно, другой же приказал своему илоту отвести его на поле боя, где
он бился вслепую, пока не был убит. Оставшегося в живых спартанца,
Аристодема, взяли с собой отступающие войска. Вернувшись в Спарту, он не был
наказан за то, что не принял участия в сражении, однако получил прозвище
"отступник". Это прозвище, словно клеймо, отделяло его от остальных
спартанцев, но год спустя он героически сражался и погиб в битве при
Платеях.
Сутки небольшой отряд удерживал ущелье, отбивая с фронта и тыла атаки
всей персидской армии. Ему удалось обеспечить отступление основных сил
греков, нанести огромный урон неприятелю и еще больше поднять престиж
воина-грека, его превосходство над мидянами даже в сравнении с победой,
одержанной при Марафоне.
Пока персидская конница и транспорт медленно просачивались через
Фермопилы и двигались в сторону Афин, несколько сражений состоялось и на
море. Греческий флот отступил перед натиском персидских кораблей. Этот
натиск, впрочем, существенно сдерживался переменчивостью погоды и
незнакомством персов с рельефом дна возле береговой линии.
Подгоняемая своим численным превосходством, персидская армия неудержимо
стремилась вперед, к Афинам. Теперь, с утратой Фермопил, ближайшую линию
обороны можно было выставить только у Коринфского перешейка, а это означало,
что врагу придется уступить всю промежуточную территорию, включая и Афины.
Афинянам оставалось либо спасаться бегством, либо покориться персам.
Покориться решили Фивы и вся Беотия, кроме одного городка, Платеи, жители
которого бежали в Афины.
Были люди, прилагавшие все усилия, чтобы убедить афинян сдаться. Но
вместо этого жители Афин решили оставить все и уходить из города на
кораблях. Женщин и тех, кто не мог держать в руках оружие, переправили на
остров Саламин и соседние острова. В городе остались лишь те, кто был
слишком стар, чтобы идти, да небольшая кучка несогласных с этим решением.
Персы заняли Афины и сожгли их. Вернувшиеся впоследствии афиняне собрали
обгоревшие в пожаре алтари, статуи и тому подобное и захоронили их в
Акрополе. Они были извлечены из-под земли уже в наши дни, со все еще
заметными следами пожара.
Ксеркс вошел в разрушенный город и предложил сыновьям Писистрата,
которых привез с собой, принять то, что им принадлежало по праву
наследования.
Тем временем объединенный греческий флот подошел к Саламину. На военном
совете завязалась перепалка. Коринф и государства за перешейком настаивали,
чтобы флот отошел с этой позиции, оставив противнику Мегары и Эгину.
Афинский стратег Фемистокл доказывал, что сражение нужно дать в узком
Саламин-ском проливе. Однако большинство не хотело ни о чем слышать, кроме
отступления. Внезапно пришло известие, что путь к отступлению отрезан.
Персидские корабли обошли вокруг Саламина и заняли позиции в море в тылу у
греческого флота.
Эту весть принес тот самый Аристид Справедливый, об остракизме которого
мы уже рассказывали. Его красноречие и благоразумие оказались очень кстати,
и Фемистоклу удалось убедить колебавшихся предводителей греков. Эти два
человека прежде были непримиримыми антагонистами, но с великодушием, редким
в те дни, они забыли о своих разногласиях перед лицом общей опасности. На
рассвете греческие корабли вышли на боевые позиции.
Перед ними был флот, гораздо более разнородный и менее сплоченный, чем
их собственный. Однако он был почти в три раза больше. Одно крыло держали
финикийцы, другое -- ионийские греки Малой Азии и островов. Флот
союзников-греков по большей части был укомплектован свободными людьми,
готовыми любой ценой отстаивать свой родной дом. Первые несколько часов
битва больше походила на беспорядочное смешение судов. Затем стало ясно, что
персидский флот отступает, не выдерживая ожесточенного натиска греков. Это
отступление закончилось катастрофой.
Ксеркс, для которого установили трон на высоком берегу, мог видеть все
подробности развернувшегося сражения. Он видел, как греки таранили его
тяжелые галеры острыми носами своих подвижных галер, брали их на абордаж,
как под градом стрел гибли его солдаты, В те времена таран был основным
приемом морского боя. Галеры таранили суда противников, пользуясь
значительной силой удара, либо ломали им весла, лишая их маневренности и
возможности уйти от абордажной атаки.
Ксеркс видел, как некоторые из его поврежденных кораблей сдаются
грекам. На воде там и тут были видны головы греков, плывших к берегу, "но из
варваров многих поглотила пучина, поскольку те не были привычны плавать".
Неуклюжая попытка передней линии персидского флота сделать разворот привела
к неописуемой сумятице. Некоторые из кораблей были протаранены своими же,
напиравшими сзади, судами.
Западный ветер, не утихавший все время сражения, сносил многие из
поврежденных кораблей Ксеркса к берегу, где они раз-
бивались о скалы. Других греческие корабли тащили к Саламину. Способные
сопротивляться корабли отступали к побережью, занятому персами, под защиту
персидской армии. Ксеркс видел, как разбросанные по всему морю, его
беспомощные корабли пытались спастись от преследовавших их греков.
Постепенно перед Ксерксом открылась картина постигшей его катастрофы.
Еще утром Ксеркс объявил, что тех из его командиров, кто особо отличится в
бою, ожидает щедрая награда. Но с последними лучами заходящего солнца
закатилась и морская мощь Персии. Корабли Ксеркса были потоплены, разрушены,
рассеяны в море. А невредимый греческий флот, ликующий и победоносный, снова
занимал боевой порядок у Саламина, еще не веря в свою победу.
Персидская армия, словно бы в нерешительности, еще несколько дней
оставалась неподалеку от места, где произошло морское сражение, а потом
начала отступать в Фессалию. Там персы собирались перезимовать и затем
продолжать кампанию.
Но Ксеркс, как и Дарий до него, проникся отвращением к европейскому
походу. Он боялся, что может быть разрушен понтонный мост. С частью своей
армии он направился к Геллеспонту, оставив в Фессалии основные силы под
командованием Мардония. Это отступление так описано у историка:
"Где бы они ни шли, земли какого народа ни проходили, везде отбирали
урожай у этих людей, чтобы накормить свое войско. А если не находили
посевов, тогда рвали траву, росшую на земле, и сдирали кору с деревьев,
обрывали листья и поедали их, не делая различия между садовыми деревьями и
дикими, ничего не оставляя после себя. Так они поступали по причине голода.
Затем чума обрушилась на это войско, многих погубив по пути. Заболевших царь
оставлял там, где они в это время проходили, на попечение городов. Так,
некоторые из персов остались в Фессалии, некоторые в Сирии, в Пеонии,
некоторые в Македонии. Затем, пройдя Фракию, они подошли к проливу и, спеша
в Абидос, пересекли Геллеспонт на кораблях, поскольку плавучий мост уже
больше не соединял оба берега пролива, он был разрушен бурей. Задержавшись
там на некоторое время, они получили пищи в изобилии, которого не знали в
пути, и по той причине, что безудержно утоляли голод, а также от перемены
воды умерло множество из тех, кто до того времени оставался невредим. Прочие
прибыли с Ксерксом в Сарды".
10
В следующем году персидские войска, которые находились в Фессалии под
командованием Мардония, вторглись в Среднюю Грецию. Они были разгромлены --
и сам Мардоний погиб -- в кровопролитной битве при Платеях в 479 г. до н.э.
В тот же самый день сокрушительное поражение потерпели одновременно
корабли и сухопутные войска персов около мыса Микале на малоазиатском
побережье, между Эфесом и Милетом. Опасаясь греков, персы вытащили свои
корабли на берег и обнесли их стеной. Однако греки решительно атаковали и
взяли приступом это укрепление. Затем они отплыли к Геллеспонту и уничтожили
то, что еще оставалось от плавучего моста.
Персам, бежавшим из Платей, впоследствии с огромным трудом удалось
переправиться через Босфор.
Воодушевленные поражениями прежде могучей Персии, ионийские города, как
пишет Геродот, во второй раз подняли восстание против персов.
На этом завершается девятая книга "Истории" Геродота. Он родился в 484
г. до н. э., так что во время сражения при Платеях ему было девять лет.
Многое из того, что нашло отражение в его "Истории", Геродот узнал от
участников и свидетелей этих событий.
Боевые действия тянулись еще достаточно долго. Греки поддержали
восстание в Египте против персидского владычества и безуспешно пытались
взять Кипр. Можно считать, что эта война окончилась лишь около 449 г. до н.
э. К этому времени греческое побережье Малой Азии и греческие города на
Черноморском побережье в большинстве своем были освобождены, но Кипр и
Египет все еще оставались под властью персов. Геродоту, родившемуся в
персидском подданстве в ионийском городе Галикарнасе, к тому времени уже
исполнилось тридцать пять, и после заключения мира он, должно быть,
воспользовался первой же предоставившейся возможностью посетить Вавилон и
Персию. Когда он приехал в Афины около 438 г. до н.э., его книга, вероятно,
была уже написана.
Мысль о всегреческом союзе для похода на Персию не была совершенно
новой для Геродота. Некоторые его современники полагали, что Геродот взялся
за написание "Истории", чтобы заставить греков еще раз задуматься об этой
возможности. Геродот описывает, как зять Гистиея Аристагор показывает
спартанцам "бронзовую табличку, на которой была вырезана карта всей земли со
всеми морями и реками". Он вкладывает в уста Аристагора следующие слова:
"Эти варвары трусливы в бою. Вы, напротив, достигли наивысшего умения в
ведении войны. Они сражаются с помощью луков и стрел, и коротких копий, они
идут в бой, одетые в кожаные штаны и шапки. Ваше вооружение и дисциплину
можно считать безупречными. Их легко завоевать. Нет на земле народов,
которые обладали бы тем, что есть у них: золото, серебро, бронза, вышитые
ткани, животные и рабы. Все это станет вашим, если вы того пожелаете".
Это было сказано за сотню лет до того, как нашелся человек, который
смог осуществить это.
Ксеркс был убит в своем дворце около 465 г. до н. э., и с тех пор
Персия больше не предпринимала попыток продолжить завоевания в Европе. А
Греция внезапно принялась создавать свою литературу и оставила по себе
память, какой не оставил прежде нее ни один народ.
После 479 г. до н. э. выдохшаяся империя Царя царей вступила в эпоху
своего заката. На сцене появляются Артаксеркс, Ксеркс II, Дарий II; восстают
Египет и Сирия, восстают мидяне; Артаксеркс II и Кир III, его брат, борются
за престол.
Персия повторяет историю Вавилонии, Ассирии и Египта более древних
времен. Это автократия, вернувшаяся к своему естественному состоянию
дворцовых заговоров, запятнанному кровью величия и нравственного убожества.
Но эти склоки послужили причиной появления на свет одного из шедевров
греческой литературы. Кир III набрал армию из греческих наемников и повел ее
на Вавилон против своего брата, и был там убит в самый миг своей победы над
Артаксерксом II. Десять тысяч греков, лишившись своего нанимателя, отступили
к побережью (401 г. до н. э.), и это отступление было увековечено в
"Анабасисе", первых военных мемуарах, их предводителя Ксенофонта (ок.
430-355 до н.э.).
Убийства, бунты, подавление бунтов, различные бедствия, коварные союзы
и низкие измены; таков характер истории Персии тех дней.
"Артаксеркс III, как говорят, был бит Багоасом, который посадил Арса,
младшего из царских сыновей, на престол только для того, чтобы убить его,
как только он стал пытаться править самостоятельно".
История тем временем идет своим чередом. Афины, вступившие в эпоху
процветания после изгнания персов, были опустошены эпидемией чумы в 429 г.
до н. э. От эпидемии умер Перикл, величайший из их правителей. Но среди всей
этой неразберихи "десять тысяч" Ксенофонта, которые разбрелись по греческим
городам, не переставали повторять, уже из своего собственного опыта,
высказывание Аристагора о том, что Персидская держава -- это богатая
развалина, которую легко будет прибрать к рукам решительному человеку.
Глава двадцать первая. ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ, ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
1. Афины времен Перикла. 2. Сократ.3. Платон и Академия. 4. Аристотель и Ликей.5. Философия начинает рассуждать о неземном.6. Достижения и ограниченность греческой мысли.7. Первая художественная литература греков.8. Греческое искусство
1
Греческую историю в сорокалетие после Платей и Микале можно считать
сравнительно спокойной и мирной. Случались и войны, но они не носили
долговременный характер. В Афинах у тех, кто не испытывал недостатка досуга
и средств, появилась возможность реализовать свои самые разнообразные
наклонности. И благодаря счастливому стечению обстоятельств, а также
исключительным свойствам характера небольшой группы людей, эти возможности и
свободное время принесли самые выдающиеся, неповторимые плоды.
Письменность, которая передавала звуки и особенности разговорной речи,
сделала возможным существование литературы. Появилось множество прекрасных
литературных произведений. Эпоху своего расцвета переживала и греческая
скульптура. Были собраны и обобщены первые основания науки, заложенные
ранними философами (Фалесом и др.) из городов ионийской Малой Азии. Но затем
долго тлевшая вражда между Афинами и Спартой прорвалась наружу ожесточенной
и изнурительной войной, подорвавшей в конце концов жизненные силы этого
творческого расцвета.
Эта война в истории известна как Пелопоннесская война. Она продолжалась
почти тридцать лет (с 431 по 404 до н. э.), и на нее были истрачены все силы
Греции. Поначалу верх брали Афины, затем Спарта. Затем наступил черед Фив
(города, расположенного в Беотии), которые затмили собой Спарту. Последний
проблеск величия Афин пришелся на период, когда они стали во главе сил
союзников. История этой войны -- это история кон-
фликта узких личных интересов, взрыва необъяснимой ненависти, и она
давно стерлась бы из памяти людей, если бы ее перипетии и воспоминания о ней
не сохранила великая литература.
Все это время Персия постоянно присутствовала на греческом небосклоне,
поддерживая то один союз, то другой. К середине IV в. до н. э. Греция
понимает, что ее политику будет определять и новая сила -- Филипп, царь
Македонский. Усиление Македонии значило для безнадежно разделенной и
враждующей Греции то же, что и появление мидян и персов на рубежах
Халдейского царства. Наступит время, когда Греция оторвется, наконец, от
своих споров и междоусобиц и в полной растерянности обернется в сторону
Македонии.
Бесцельные и губительные раздоры все так же бесцельны и губительны,
даже если о них пишет великий Фукидид. В нашем кратком очерке мы не можем в
подробностях рассказать об этих конфликтах, о походах и набегах, которые
оставляли за собой дымящиеся развалины одного греческого города за другим.
На земном шаре размером в один метр Греция -- слишком маленькое пятнышко, а
для короткой истории человечества столетие раздоров, отделяющее Саламин и
Платеи от времени возвышения царя Филиппа, сжимается до мелкого, почти
неслышного всплеска противоречий, неприметного эпизода в быстро меняющихся
обстоятельствах судеб как отдельных людей, так и целых народов.
Но чему не суждено утратить своего значения -- так это литературе,
которую создавала Греция во время кратких передышек, в те неспокойные дни,
которые отвела ей история. Этой литературе суждено было в значительной мере
повлиять на формирование интеллектуального процесса у всех сложившихся в
дальнейшем европейских наций и стать неотъемлемой основой нашей духовности.
Вот что говорит в этой связи профессор Гилберт Мюррей:
"Внешнеполитическая история греков, конечно же, как и всех других
наций,-- это война и дипломатия, жестокость и обман. Внутренняя история,
история мысли, чувств и характеров -- вот в чем их величие. Им приходилось
справляться с трудностями, которые теперь почти не преграждают нам путь. У
них практически не было опыта, все приходилось делать впервые, они были
исключительно ограничены в материальных ресурсах, но их эмоции, их "желания,
страхи и гнев", видимо, были сильнее и неукротимее наших. И все же они
создали Афины Перикла и Платона".
Афины -- это замечательная вершина долго копившейся творческой силы
греческого ума. Они и спустя двадцать три столетия продолжают вдохновлять
людей разума, оставаясь для них путеводной звездой, которая зажглась после
сражений при Марафоне и Саламине. Эта победа научила Афины оставаться
свободными и неустрашимыми и, не прилагая излишних усилий, добиваться
главенствующего положения в своем мире.
И все это было создано трудами и усилиями весьма немногочисленной
группы единомышленников. Отдельному поколению афинян довелось прожить лучшую
часть своей жизни в условиях, которые во все века располагали людей к
созидательной работе. Они были свободны, они жили в безопасности, они были
горды собой и своей страной. И они не знали искушений безраздельной власти,
которая заставляет причинять несчастья собратьям.
И когда политика снова привела к разорительной и преступной войне --
братоубийственной войне со Спартой,-- зажженное этим поколением пламя
интеллектуальных исканий пылало уже так ярко, что его хватило на все
потрясения и неурядицы этой войны, и на короткую жизнь Александра
Великого,-- на период, значительно превышающий столетие.
Окрыленный победой и чувством обретенной в праведной борьбе свободы,
народ Афин на какое-то время возвысился до благородства и великодушия. Под
руководством Перикла -- великого оратора и "демагога", то есть народного
вождя,-- афиняне принялись отстраивать свой город и расширять его торговые
связи. Ему принадлежало главенствующее место в народном собрании Афин. Он
был деятелем, равным которому в современной истории можно назвать разве что
Гладстона или Линкольна.
В личности Перикла самым удивительным образом сочетались политическое
дарование и живая страсть ко всему великому и прекрасному. Он держал власть
в своих руках на протяжении тридцати лет и был человеком исключительной
духовной силы и широты взглядов. Эти качества оставили отпечаток и на его
времени. Как заметил Винклер*, у афинской демократии было "лицо Перикла".
Опорой Периклу служила великая и благородная дружба с женщиной,
отличавшейся необычайной образованностью, Аспазией из Милета. Перикл не мог
на ней жениться, потому что закон запрещал давать гражданство Афин
иноземцам, хотя фактически Аспазия была его женой. Ее заслугой было то, что
вокруг Перикла собрались люди исключительных дарований. С Аспази-ей были
знакомы все великие писатели того времени, и они похвально отзывались о ее
мудрости.
Плутарх, правда, обвиняет Аспазию в том. будто бы именно по ее наущению
началась трудная и опасная, хоть в конечном итоге и успешная война против
Самоса. Однако, как он сам далее показывает, эта война была обусловлена
необходимостью: самосцы угрожали афинянам на море. От этого страдала
заморская торговля Афин, которая была экономической основой их процветания.
Винклер Г. (1863--1913) -- немецкий историк и археолог.
Устремления людей, как правило, сообразуются с теми нормами, по которым
живут их близкие. Перикла больше устраивало служить Афинам и быть их
лидером, чем править ими как тиран. Под его руководством создавались новые
союзы, основывались новые колонии и торговые центры на пространствах от
Италии до Черного моря. Казна Союза также была перевезена при Перикле с
Делоса в Афины. У Афин, по убеждению Перикла, больше не было причин
опасаться угрозы со стороны Персии. Поэтому он пустил часть денег, которые
союзники отложили на случай войны, на украшение своего города.
Эти средства, появившиеся как результат сокращения военных расходов,
предоставили исключительные возможности архитекторам и художникам. Афинский
Парфенон, руины которого по-прежнему поражают своей красотой, стал
своеобразной короной, увенчавшей перестроенные Периклом Афины. По
сохранившимся до нашего времени скульптурам Фидия, Мирона и Поликтета (все V
в. до н. э.) можно судить о том, каких художественных успехов достигла эта
эпоха.
Именно неповторимый гений этого человека и та атмосфера, которая
сложилась в его окружении, помогли открыться великим дарованиям и привлекли
в Афины людей огромной интеллектуальной энергии.
Афины "с лицом Перикла" были похожи на человека в маске, которому
однажды неудержимо захочется сбросить эту маску. Среднего афинянина едва ли
можно было назвать человеком благородным и великодушным. Мы уже рассказывали
о том, как некий оставшийся неизвестным гражданин отдал свой голос в пользу
остракизма Аристида.
С самодовольным упрямством этот средний гражданин будет впоследствии
протестовать против прекрасных зданий, окружавших его, против почестей,
которые оказывались таким скульпторам, как Фидий, а не его соперникам --
любимчикам толпы, против денежной поддержки простых чужеземцев, вроде
Геродота из Галикарнаса. Для толпы казалось оскорбительным то, что Перикл
отдает предпочтение обществу женщины из Милета. Общественная жизнь Перикла
была подозрительно порядочной; соответственно человек с улицы приходил к
мысли, что его личная жизнь должна быть очень безнравственна. Можно
предположить, что Перикл старался быть "выше" всего этого, но иногда в нем
прорывалось презрение к своим согражданам, которым он служил.
"Перикл усвоил не только высокий образ мысли и возвышенность и чистоту
речи, значительно отличавшие от низости и грубых манер, свойственных
простонародью, но также и серьезное выражение лица, которое не смягчалось
смехом, строгий и ровный тон голоса, простоту в обращении и пристойность в
одежде, которая всегда была в порядке ввиду сдержанности его манер. Все это
и многое другое, отличавшее поведение Перикла,
вызывали восхищение у тех, кто его видел. Таким было его самообладание,
что однажды, когда какой-то подлый и необузданный мужлан целый день досаждал
ему своими жалобами и оскорблениями, он сносил их терпеливо и молча и
продолжал в собрании заниматься какими-то безотлагательными делами. Вечером
он неспешно отправился домой, а этот грубиян пошел следом за ним, осыпая его
по пути градом самых непристойных ругательств. И поскольку уже стемнело,
когда Перикл подошел к двери своего дома, он приказал одному из своих слуг
взять факел и посветить этому человеку по дороге домой.
Поэт Ион, однако, говорил, что Перикл в общении отличался гордостью и
высокомерием и что к достоинству его манер примешаны были тщеславие и
презрение к другим... Он не появлялся на улицах, разве что в тех случаях,
когда он шел на площадь или в Совет. Он отклонял приглашения друзей и
уклонялся от всякого дружеского общения и развлечений настолько, что за все
то время, что продолжалась его общественная деятельность, а это был немалый
срок, он ни разу не сел за стол со своими друзьями, за исключением свадьбы
своего племянника Эвриптолема, и оставался там только до той поры, пока
церемония празднования не была окончена. Он считал, что свобода развлечений
идет во вред должностному лицу и что достоинство мало совместимо с
фамильярностью..."
В ту эпоху еще не было желтой прессы, которая поведала бы всем желающим
о низменных наклонностях тех, кто достиг успеха и славы. Но простой человек,
разочаровавшись в самом себе, находил особое утешение в искусстве комедии,
которое необычайно процветало в те времена. Авторы комедий удовлетворяли это
едва ли не повсеместное стремление осуждать и высмеивать тех, чье явное
превосходство оскорбляет наше самомнение. Они настойчиво, не жалея сил,
поливали грязью Перикла и его друзей. Перикла привычно изображали в шлеме, и
этот шлем стал неотъемлемой частью его образа. Было так приятно порассуждать
о том, что этот шлем скрывает пугающее уродство головы -- луковицеподобную
голову! А встречи с Аспазией служили еще одной темой для домыслов толпы...
Некоторые мечтательные души, устав от вульгарности нашего времени,
страстно желали бы перенестись в возвышенный век Перикла. Однако, оказавшись
посреди тех Афин, они попали бы в атмосферу, напоминающую современный
мюзик-холл худшего пошиба: тот же настрой, тот же чванливый "патриотизм", те
же потоки громогласной клеветы и грязных домыслов. По мере того как
стиралась память о Платеях и Саламине, а новые великолепные здания
становились привычными, Перикл и гордость Афин все более и более
противоречили непритязательным наклонностям толпы.
Периклу удалось избежать остракизма -- его престиж среди более
уравновешенных граждан спас его от этого. Но нападки становились со временем
все более сильными и неприкрытыми. Он жил и умер в бедности. Вероятно, он
был самым честным из демагогов, но, тем не менее, его пытались, пусть
тщетно, обвинить в растра-
те. Когда это обвинение провалилось, недруги Перикла стали действовать
более уклончиво: они принялись за его друзей.
Религиозная нетерпимость и обвинения в безнравственности -- вот то
оружие, которое всегда под рукой у завистников, когда они решаются выступить
против лидеров. Один из друзей Перикла, Дамон, был подвергнут остракизму. На
Фидия обрушились с нападками, называя его безбожником. На щите
величественной статуи богини Афины Фидий дерзнул изобразить в числе
сражающихся греков амазонок, Перикла и самого себя. Фидий окончил свои дни в
тюрьме.
Анаксагор (ок. 500--428 до н. э.) -- иноземец, приглашенный в Афины
Периклом,-- говорил самые необычные вещи о солнце и звездах и совершенно
недвусмысленно намекал, что нет в мире никаких богов, а только один
животворящий Ум (нус). Авторы комедий внезапно открыли у себя глубокие
религиозные чувства, которые подверглись глубокому оскорблению, и Анаксагору
пришлось бежать, спасаясь от грозившего ему судебного преследования.
Затем пришел черед Аспазии. Афиняне были непреклонны в том, что ее
следует выслать. Перикл разрывался между чувством к женщине, в которой была
вся его жизнь, и служением неблагодарному городу, который он защитил и
сделал более прекрасным, чем любой другой город его времени. Он стойко
защищал ее в народном собрании, и, когда он говорил, слезы текли у него по
щекам. Его слезы спасли Аспазию на время.
Афиняне охотно пошли на то, чтобы унизить Перикла, но он служил им так
долго, что никто уже не представлял, как можно обойтись без него. Он был их
лидером треть столетия.
В 431 г. до н. э. началась война со Спартой. Плутарх обвиняет Перикла в
том, что именно он настоял на необходимости этой войны, чувствуя, что его
популярность падает и нужна война, чтобы снова сделать его незаменимым.
"И по той причине, что он сам стал уязвим в связи с обвинениями против
Фидия и боялся, что примутся и за него, он настоял на войне, пока еще не
столь очевидной, и сам стал раздувать то пламя, которое прежде удавалось
подавлять. Таким образом он надеялся избежать обвинений, грозивших ему, и
смягчить гнев завистников, ибо столь велики были его сила и достоинство, что
во всех важных событиях и во всех великих опасностях отечество могло
довериться только ему одному".
Военные события разворачивались медленно, а народ Афин был нетерпелив.
Некоему Клеону удалось стать заметной фигурой, и он исполнился амбициозных
намерений оттеснить Перикла от лидерства. Поднялась шумиха, все только и
говорили, что о скором и победоносном завершении войны, а Клеона
преподносили как человека, который ее выиграет. Популярный поэт так
откликнулся на эти события:
" Ты, царь сатиров, ...похваляешься своей отвагой,
Но бледнеешь, лишь заслышав, как острят мечи,
Страшась укусов смелого Клеона?"
Военная экспедиция под руководством Перикла оказалась неудачной, и
Клеон не упустил возможности обвинить в этом своего конкурента. Перикла
отстранили от командования и оштрафовали. Рассказывают также, что его
старший сын -- не от Аспазии, а от прежней жены -- выступил против него и
преследовал самыми отвратительными и невероятными обвинениями. Этого
молодого человека унесла эпидемия чумы, начавшаяся в Афинах. Потом умерла
сестра Перикла, а затем и его последний законный сын. Надевая, по обычаям
того времени, на голову мальчика погребальный венок, Перикл не скрывал своих
слез. Впоследствии он сам заразился и умер (429 г. до н. э.).
Все приведенные в этом кратком разделе факты дают возможность увидеть,
до какой степени не соответствовал Перикл течению жизни, которой жил его
город. Особенные условия того времени благоприятно сказались на
интеллектуальном и художественном подъеме в Афинах, но отчасти он был вызван
появлением нескольких очень необычных людей. Это творческое движение не было
общественной тенденцией: оно было движением маленькой группы людей,
обладавших исключительными характером и дарованиями.
2
Еще одной выдающейся фигурой, которой эта эпоха также обязана своим
непреходящим величием, был сын каменщика по имени Сократ (ок. 469--399 до н.
э.).
Он родился на шестнадцать лет позже Геродота, и о нем заговорили
незадолго до смерти Перикла. Сам он ничего не писал, но имел обыкновение
выступать в общественных местах. То время было отмечено усиленными поисками
мудрости. Множество учителей, которых называли софистами, проводило время в
беседах и спорах об истине, красоте и правильной жизни, и молодежь, движимая
юношеским любопытством и воображением, обращалась к ним как к наставникам.
Учителя-софисты со своими кружками учеников появились потому, что в Греции
не существовало больших жреческих школ. И вот в их споры вступил этот
человек, босоногий, неуклюжий и неопрятный, но собиравший вокруг себя толпы
поклонников и учеников.
Его метод был глубоко скептичным; Сократ полагал, что единственной
подлинной добродетелью было истинное знание. Он не терпел ничьей веры,
ничьей надежды, если они не могли выдержать испытание этим пробным камнем.
Для него это и означало добро-
детель, но для многих духовно его более слабых последователей это
означало утрату убеждений и моральных устоев, которые сдерживали их порывы.
Эти слабые превратились в подлецов, которые всегда и во всем себя
оправдывали и потакали своим прихотям.
В числе его молодых спутников был Платон, впоследствии обессмертивший
его метод в серии философских диалогов и основавший Академию -- философскую
школу, которой суждено было просуществовать девятьсот лет. Кроме Платона,
учениками Сократа были Ксенофонт (см. выше), который оставил воспоминания о
своем учителе; Исократ (436--338 до н. э.), один из самых проницательных
политических мыслителей Греции. Но учеником Сократа был также и Критий (убит
в 403 г. до н. э.), лидер Тридцати тиранов, поставленных Спартой, чтобы
держать в покорности Афины, когда они потерпели окончательное поражение в
Пелопоннесской войне. Был среди них и Хармид, убитый вместе с Критием, когда
Тридцать были низвергнуты; и Алкивиад (ок. 450--404 до н. э.) -- предатель,
отличавшийся необыкновенным умом и расчетливостью, приложивший немало сил,
чтобы втянуть Афины в гибельную военную экспедицию против Сиракуз, которая
подорвала их силы, предавший Афины и перешедший к спартанцам, и в конце
концов, замышляя очередную измену, убитый на пути к персидскому двору.
Эти последние были не единственными молодыми учениками Сократа, чью
бесхитростную веру и патриотизм он разрушил, ничего не дав взамен. Его самым
закоренелым врагом стал некий Анит, сын которого, преданный ученик Сократа,
стал безнадежным пьяницей. Именно Анит добился, чтобы Сократа, в конечном
итоге, обвинили в "совращении" афинской молодежи и приговорили к смерти,
которую Сократ принял, выпив отравленный напиток из яда цикуты (399 г. до н.
э.).
Его смерть очень выразительно описана в диалоге Платона "Федон".
Платон родился в 427 г. до н. э. и прожил восемьдесят лет.
По своему духовному темпераменту Платон принадлежал к совершенно
отличному от Сократа типу. Его труды отличались художественностью и
утонченностью стиля, а Сократ за всю жизнь не написал ничего сколько-нибудь
связного. Платон огромное значение придавал упорядочению общественных
отношений и много размышлял над тем, как правильно устроить жизнь людей, в
то время как Сократ, которому одинаково безразличны были жара, стужа и то,
что думают о нем его собратья, сосредоточился на раз-
венчивании иллюзий. Жизнь, говорил Сократ, это обман, подлинной жизнью
обладает только Душа.
Платон был очень привязан к своему старому неотесанному учителю. Он
считал, что метод Сократа исключительно ценен для прояснения и выявления
подлинного содержания различных суждений. Он сделал Сократа центральной
фигурой своих бессмертных диалогов. Однако его собственные мысли и
устремления вели его в направлении, противоположном учению Сократа. Во
многих платоновских диалогах звучит голос Сократа, но высказываемые им мысли
-- это всегда мысли Платона.
Платон жил в то время, когда сомнениям и полному пересмотру подверглись
отношения между людьми. В великие дни Перикла в Афинах, казалось, все были
довольны существовавшими социальными и политическими институтами. Тогда не
было причин для сомнений. Люди чувствовали себя свободными, общество
процветало, страдания причиняла разве что зависть. В "Истории" Геродота мы
почти не находим никаких признаков того, что существовало недовольство
афинскими политическими институтами.
Но Платон, который родился примерно в то время, когда умер Геродот, и
рос в годы разрушительной войны и великих социальных потрясений, мог воочию
наблюдать разлад отношений и несоответствие общественных институтов
изменившимся условиям.
Его разум принял этот вызов. Как одна из его ранних работ, так и его
последнее произведение -- это открытые и проникновенные беседы о возможном
переустройстве и улучшении общественной жизни. Сократ научил его ничего не
принимать на веру, даже привычных отношений между мужем и женой, родителем и
ребенком. Платоновское "Государство", первая из всех Утопий человечества,--
это мечта о городе, в котором жизнь людей устроена по новому и лучшему
замыслу. Его последняя, неоконченная книга "Законы" -- это беседа о том, как
лучше обустроить еще одну подобную Утопию.
Но не только неурядицы тех дней направляли мысль Платона в этом
направлении. Во времена Перикла Афины основывали множество заморских
поселений, и это приучило людей к мысли, что сообществу не обязательно
разрастаться вширь, его также можно основать на новом месте.
Очень близок с Платоном был один молодой человек, который впоследствии
также основал школу в Афинах и дожил до еще более преклонного возраста. Это
был Исократ. Его, говоря современным языком, можно было бы назвать
публицистом, скорее писателем, чем оратором; свою главную задачу он видел в
развитии идеи Геродота об объединении Греции, как средства противодействия
низости и неразберихе ее политики, запустению и разорению ее междоусобиц.
Политический кругозор Исократа был в некоторых отношениях шире, чем
Платона. В свои поздние годы Исократ стал склоняться к монархии, в частности
к македонской монархии Филиппа, более способной обеспечить единство
Греческого государства, чем демократия полисов. Такой же уклон к идее
единовластного правления мы наблюдаем и у Ксенофонта; о его книге "Анабасис"
мы уже упоминали. В старости Ксенофонт написал "Киропедию" ("Воспитание
Кира"), "оправдание как в теории, так и на практике абсолютной монархии,
показанное на примере организации Персидской империи".
Платон учил в основанной им Академии. К нему, уже в его преклонные
годы, пришел некий молодой человек из Стагир в Македонии. Аристотель, сын
придворного врача царя Македонии, был человеком совершенно иного склада ума,
чем великий афинянин. От природы он скептично относился к силе образа и с
огромным уважением -- к возможности постижения установившихся фактов.
Позднее, уже после смерти Платона, Аристотель основал школу в Ликее (отсюда
"лицей"), неподалеку от Афин, и учил там, достаточно жестко критикуя Сократа
и Платона. В те дни тень Александра Великого уже легла на Грецию, и в учении
Аристотеля заметно благожелательное отношение к рабству и монархии. Прежде
Аристотель несколько лет был наставником юного Александра при дворе Филиппа
Македонского.
Мыслящими людьми в то время владело отчаяние; их вера, что человек в
силах сам создавать те условия, в которых хотел бы жить, постепенно
исчезала. Больше уже не было Утопий. Та стремительность, с которой
развивались события, говорила не в пользу того, что их возможно осуществить.
Легко было думать о переустройстве человеческого общества, когда само это
общество -- не более чем полис в несколько тысяч граждан.
То, что в действительности происходило вокруг, походило на мировую
катастрофу. Это был политический передел всего известного мира, процесс, в
который даже тогда было вовлечено около ста пятидесяти миллионов человек.
Это была перестройка, масштабы которой человеческий разум пока что не был
способен осознать. Мысль снова оказалась отброшена к представлениям о
вездесущей и неумолимой Судьбе. Люди в те времена цеплялись за все, что
могло обеспечить хоть какую-нибудь стабильность и единение.
Монархия, несмотря на все свои очевидные недостатки, казалась вполне
приемлемой формой правления для миллионов, по крайней мере, действенной. Она
навязывала свою руководящую волю там, где коллективная воля была бессильна.
Эта перемена в общем умонастроении вполне сочеталась у Аристотеля с
неизменным уважением к установившемуся факту. Если, с одной сто-
роны, что-то заставляло его одобрять монархию, рабство и подчиненное
положение женщин, то, с другой стороны, он еще более старался понять эти
факты и приобрести упорядоченное знание этих реалий человеческой природы,
которые теперь с такой очевидностью восторжествовали над творческими мечтами
предшествовавшего поколения.
Аристотель отличался огромной эрудицией и здравомыслием и был очень
требователен в своем самоотверженном энтузиазме. В своем понимании важности
организованного знания Аристотель предвосхитил Ф. Бэкона (1561--1626) и
современную науку.
Он сам принялся за систематизацию знания. Аристотель стал
родоначальником естественной истории. Другие до него рассуждали о природе
вещей, но он с теми молодыми людьми, которых сумел приобщить к этой задаче,
взялся за классификацию и сравнение вещей. Платон в сущности говорил:
"Давайте возьмем жизнь в свои руки и перестроим ее"; его более
трезвомыслящий преемник -- "Давайте сначала побольше узнаем о жизни, а пока
послужим на благо царю". И это не столько противоречие, сколько комментарий
к словам его учителя.
Своеобразные отношения Аристотеля с Александром Великим позволили ему
обеспечить свою работу средствами, которые и многие века спустя оставались
недоступны для научных изысканий. Он располагал сотнями талантов (талант
равен 26,2 кг золота) для своих расходов. Одно время он имел в своем
распоряжении тысячу человек во всех уголках Азии и Греции, которые собирали
материал для его естественной истории. Конечно же, это были совершенно
неподготовленные собиратели, однако, насколько нам известно, ничего
подобного не предпринималось и даже и не мыслилось до Аристотеля. С этого
началось не только естествознание, но и политическая наука. Ученики Ликея
под его началом сделали анализ почти всех политических образований своего
времени.
Это был первый опыт организованного научного исследования о мире.
Ранняя смерть Александра и распад его едва сложившейся империи положили
конец материальной поддержке подобных изысканий на две тысячи лет. Только в
Египте, в Александрии еще продолжались научные исследования, да и то на
протяжении всего нескольких поколений. Об этом нам вскоре предстоит
говорить. Но уже через пятьдесят лет после смерти Аристотеля Ликей полностью
утратил свое былое значение.
Мысль заключительных лет IV столетия в. до н. э. не склонялась больше к
Аристотелю, к усердному и последовательному на
коплению упорядоченного знания. Вполне возможно, что без материальной
поддержки со стороны царя Аристотель остался бы в интеллектуальной истории
лишь одной из малоприметных фигур. Он смог опереться на эти средства и в
полную силу раскрыть возможности своего блестящего разума.
Простой человек предпочитает выбирать легкие пути и упрямо не хочет
ничего слышать о том, что легкие пути приводят в конце концов в тупик. Когда
выяснилось, что поток событий слишком сложен, чтобы его можно было направить
в желаемое русло, большинство философов предпочло придумывать прекрасные и
утешительные способы для бегства от этой жизни.
Возможно, это сказано слишком несправедливо. Но давайте послушаем, что
профессор Гилберт Мюррей думает по этому поводу:
"Киников заботила только добродетель и отношение души к Богу; мир, его
ученость и почести они почитали за ничто. Стоики и эпикурейцы, такие далекие
на первый взгляд, были очень похожи в своих конечных целях. Что для них в
действительности было значимым, так это этика -- как на практике следует
человеку распорядиться своей жизнью. Конечно же, оба эти течения не были
чужды науке, эпикурейцы -- физике, стоики -- логике и риторике, но только
как средству, должному привести к намеченной цели. Стоик пытался завоевать
умы и сердца людей утонченностью абстрактных аргументов и блистательной
возвышенностью мысли и выражения. Эпикуреец был настроен дать человечеству
возможность идти своим путем, без подобострастия перед капризными и
непостоянными богами, не жертвуя своей свободной волей. Его убеждения
уложились в четыре максимы: "бога не стоит бояться; смерть нельзя
почувствовать; благо можно завоевать; все, к чему мы стремимся, может быть
взято силой".
А поток событий продолжал свое течение, не обращая внимания на
философию.
Если современный человек обратится к греческим классикам, надеясь
извлечь для себя пользу из чтения, он должен учитывать их традиции, их
возможности и ограниченность. Восхищаясь, мы склонны все преувеличивать.
Большинство классических текстов очень искажены; все они создавались людьми,
испытывавшими свои трудности, жившими во времена такого дремучего невежества
и косности, что наш собственный век в сравнении с ними может показаться
периодом невиданной просвещенности.
То, что мы теряем, без привычной почтительности обращаясь с этими
трудами, мы должны восполнить симпатией, сочувствием к этим обеспокоенным,
растерянным и очень по-современному мыслящим людям. Афинские авторы,
безусловно, были первыми современными людьми. Они обсуждали то, что и мы не
перестаем обсуждать, они начали бороться с теми великими про-
блемами, которые стоят перед нами сегодня. В их поисках, в их работе --
заря нашей эпохи.
К. Г. Юнг* в "Психологии бессознательного" очень хорошо показал
различие между древним (доафинским) и современным мышлением. Первое -- это
мифологическое мышление, мышление в образах, сходное со сновидениями. Второе
-- это мышление в словах и понятиях. Древность до первых греческих
мыслителей оставила нам в наследство мифологию. Наука же -- это способ
организации логического мышления.
Древний мир человека был миром субъективных фантазий, подобно миру
детей и необразованной молодежи, сравнимый с миром дикарей, миром
сновидений. Фантазии детей -- это отголоски доисторических и дикарских
методов мышления. Мифы, говорит Юнг, это массовые фантазии людей, а фантазии
-- это мифы индивидуумов.
Мы уже обращали внимание на сходство первых богов цивилизации с
фантазиями детей. Работа упорного и дисциплинированного мышления, которая
была начата греческими мыслителями и продолжена философами-схоластами
средневековья, была первым необходимым шагом к современной науке.
Греческие философы начали этот поиск и не пришли ни к каким однозначным
ответам. Мы и сегодня не можем претендовать на то, что нам известны ответы
на большинство вопросов, заданных ими. Еврейскому уму, как мы уже говорили,
открылась бесконечность страдания и неурядиц жизни и то, что причина этого,
главным образом, в беззаконии и неправедных поступках людей. Они пришли к
выводу, что спасение может прийти только через подчинение себя служению
единому Богу, который правит землей и небом.
Грек, придя к такому пониманию, не был готов прийти к подобным выводам,
потому что не был изначально знаком с идеей единого патриархального
божества. Он жил в мире, в котором был не Бог, но боги. И если он
чувствовал, что и сами боги не всесильны, он думал, что за богами стоит
Судьба, холодная и безликая. Поэтому грек пытался найти ответ в поисках
правильного образа жизни, без какого бы то ни было соотнесения человека,
живущего правильной жизнью, с волей Бога.
Для нас, смотрящих на этот вопрос с точки зрения чисто исторической,
общая проблема может быть представлена в форме, которая объединяет еврейский
и греческий пути изложения этой проблемы. Мы видели, как род человеческий от
бессознательности животного перешел к непрерывному самосознанию различ-
Юнг К. Г. (1875--1961) -- великий швейцарский психолог и психотерапевт.
ных народов, постигая неизбежную трагедию индивидуального самопознания
и вслепую нащупывая путь к взаимной связи и объединяющей идее, которые
должны спасти человечество от страданий и случайностей изолированного
индивидуума.
Идеи богов, царя-бога, племени, города -- вот те идеи, за которые
хватались и которым некоторое время были верны люди. Ради этих идей они были
готовы частично пожертвовать своим эгоизмом, обеспечивая себе возможность
более продолжительной жизни. Но, как видно из наших войн и катастроф, все
эти замечательные идеи пока что слабо показали себя на деле. Боги оказались
бессильны защитить человека, жизнь племени -- безнравственной и жестокой.
Город подвергал остракизму самых лучших и верных своих представителей, а для
царя-бога не существовало никаких человеческих рамок...
Когда мы перечитываем философские произведения этого великого периода
Греции, нам становятся очевидны три преграды, словно три стены, которыми
греческий разум окружил себя и из которых ему очень редко удавалось
вырваться.
Первое из этих ограничений -- это сосредоточенность греческой мысли на
идее города как предельной формы государства. В мире, где одна империя
сменялась еще большей империей и где люди и идеи становились все более
свободными и самостоятельными; в мире, который уже тогда шел к объединению,
греки, ввиду своих своеобразных географических и политических особенностей,
по-прежнему предавались неосуществимым мечтам о небольшом компактном
городе-государстве, недоступном для внешних воздействий, отважно
отстаивающем свою уникальность от посягательств окружающего мира.
Идеальное количество граждан совершенного государства, по Платону,
колеблется от 1000 ("Государство") до 5040 ("Законы"). Аристотель так
говорит об этом в своей "Политике":
"Для надлежащего установления правосудия и для распределения власти
необходимо, чтобы граждане были знакомы с характерами друг друга. Там, где
это невозможно, в результате причиняется множество вреда -- и в
использовании власти, и в совершении правосудия, поскольку там, где
население избыточно, решения зачастую принимаются произвольно". Подобное
локальное государство, прообраз которого набросан в его книге, должно было
воевать и не покоряться другим городам-государствам. А ведь не прошло еще и
нескольких поколений с тех пор, как воинство Ксеркса перешло Геллеспонт!
Возможно, греки думали, что дни мировых империй миновали безвозвратно,
тогда как это было только их начало. Самым большим, что греки могли себе
представить, были союзы и альянсы. А при дворе Артаксеркса, несомненно,
находились люди, мыслившие гораздо шире мелких представлениями острова,
скалистой гавани и долины, окруженной горами.
Однако греческий разум упрямо игнорировал необходимость объединения
против более значительных сил, которые действовали за пределами его мира.
Чужаки-персы были варварами, о которых лишний раз не стоило вспоминать, их
выгнали из Греции раз и навсегда. Можно было брать деньги у Персии -- и все
брали деньги у Персии -- но что из того?! На какое-то время можно было
завербоваться в их армию (как поступил Ксенофонт) и надеяться, что тебе
повезет и тебе заплатят богатый выкуп за какого-нибудь пленника. Афины
вмешивались в египетскую политику, вели локальные войны против Персии,
однако не существовало никакого представления об общей политике или общем
будущем для Греции...
Пока в Афинах не раздался встревоженный крик: "Македония!". Словно
сторожевой пес, всполошивший всех, оратор и демагог Демосфен (384--322 до н.
э.) сыпал предостережениями, обвинениями и угрозами в адрес Филиппа
Македонского. Царь Македонии в своей политике использовал советы не только
Платона и Аристотеля, но также Исократа и Ксенофонта. Он учился на примере
Вавилона и Суз и без лишнего шума, умело и уверенно готовился овладеть всей
Грецией, а затем покорить весь известный грекам мир.
Вторым, что связывало греческий ум, был институт домашнего рабства.
Рабство было неотъемлемой частью греческой жизни, без него человек не мог
помыслить ни о личном удобстве, ни о собственном достоинстве. Однако рабство
лишает человека не только взаимопонимания с классом своих же зависимых
собратьев, оно отделяет рабовладельцев как класс ото всех чужеземцев.
Человек сам относит себя к избранному племени.
Платон, которому чистота разума и благородная рассудительность духа
позволяли возноситься над повседневностью, стоял скорее за то, чтобы
отменить рабство; общественное мнение и Новая комедия были в основном
настроены против Платона. Стоики и эпикурейцы, многие из которых были в
прошлом рабами, проклинали рабство, как противоестественное явление, однако
находили его слишком сильным, чтобы сокрушить, и полагали, что оно не
отражается на душе и может не приниматься в расчет. Мудрому все едино,
свободный ты или раб.
Но для прагматичного Аристотеля, как и для большинства практичных людей
его времени, отмена рабства была немыслима. Было провозглашено, что в мире
есть люди, которые являются "рабами от природы".
Наконец, в-третьих, мысль греков была скована тягой к знанию, почти
непостижимой для нас сегодня. У них не было знания о прошлом человечества, в
лучшем случае, только отрывочные догадки. Не было знаний по географии, за
пределами Сре-
диземноморского бассейна и границ Персии. Мы сегодня знаем гораздо
больше о том, что происходило в Сузах, Персеполе, Вавилоне и Мемфисе во
времена Перикла, чем он сам. Астрономические представления греков
классической эпохи были на зачаточной стадии. Анаксагор (V в. до н. э.),
обладавший безудержным воображением, полагал, что Солнце и Луна -- это
огромные сферы, настолько огромные, что Солнце, вероятно, "величиной с
Пелопоннес". Их представления в области физики и химии носили исключительно
умозрительный характер; удивительно, что они все-таки додумались до
атомарного строения материи.
Но нельзя забывать о том, что античные греки были исключительно бедны в
том, что касалось экспериментального оборудования. У них было цветное стекло
для украшений, но не было прозрачного; не было никаких точных приспособлений
для измерения малых промежутков времени, эффективной системы исчисления,
точных весов, никаких зачатков телескопа или микроскопа.
Современный ученый, окажись он в Афинах времен Перикла, испытал бы
величайшие затруднения, попробуй он, хотя бы приблизительно,
продемонстрировать элементы своего знания людям, которых бы встретил там.
Ему пришлось бы из чего попало собирать простейшие приборы, в то время как
Сократ распространялся бы о том, насколько абсурдно искать Истину с помощью
куска дерева, ниток и железа, какими мальчишки ловят рыбу.
Надменность, с какой философ сторонился ремесленника, не позволяла
первому пользоваться какими-либо приборами. Ни один благородный грек не стал
бы возиться со стеклом и металлами. А нашему ученому, помимо всего прочего,
грозила бы еще и кара по обвинению в безбожии.
Наш сегодняшний мир может оперировать огромным фактическим материалом.
Во времена Перикла был заложен едва ли не первый камень в необъятной
пирамиде фиксированных и проверенных фактов. Когда мы задумываемся об этом
различии, нас перестает удивлять то, что греки, со всей их способностью к
политической спекуляции, были слепы в отношении опасностей, подстерегавших
их цивилизацию извне и изнутри, не осознавали необходимости действенного
объединения. И последующее развитие событий на долгие века подавило хрупкие
свободы человеческого разума.
Не результаты, которых достигли греки, а усилия, которые они
предпринимали,-- вот в чем подлинная ценность греческих ораторов и
писателей. Не в том, что они ответили на вопросы, но в том, что они
осмелились задать их. Никогда прежде человек не бросал вызов этому миру и
условиям той жизни, в которой ему довелось родиться. Никогда прежде он не
говорил, что в силах изменить эти условия. Традиция и кажущаяся
необходимость
привязывали человека к жизни, которая сама собой разворачивалась вокруг
него в его племени с незапамятных времен.
Итак, мы видим, что в V и IV вв. до н. э. -- особенно отчетливо в Иудее
и Афинах, но не ограничиваясь этими центрами -- в человечестве появляется
новый интеллектуальный и моральный процесс, призыв к праведности и призыв к
истине, на фоне страстей, неразберихи и суеты существования.
Это можно сравнить с зарождением чувства ответственности у молодого
человека, который внезапно открывает, что жизнь не является ни простой, ни
бесцельной. Человечество тоже взрослеет. История последующих двадцати трех
столетий пронизана развитием и распространением, взаимодействием и более
четким оформлением этих двух главных направляющих идей. Постепенно люди
осознают реальность общечеловеческого братства, необходимость избавиться от
войн, жестокости и насилия, возможность общей цели для всех живущих на земле
людей. В каждом поколении с этих пор мы обязательно будем встречать людей,
ищущих этот лучший порядок, к которому, как они это чувствуют, должен прийти
наш мир.
Повсюду, где в человеке проявляются великие созидательные идеи, жгучая
зависть, подозрительность и нетерпимость, которые также являются частью
нашей природы, борются с этим порывом к великим целям. Последние двадцать
три столетия истории похожи на попытки импульсивного и торопливого
бессмертного мыслить ясно и жить праведно. Один просчет сменяется другим,
многообещающее начало приводит к гротескным разочарованиям, потоки живой
воды, из которых хочет напиться жаждущее человечество, оказываются опять
отравлены. Но надежда неизменно воскресает после очередной неудачи...
Мы уже отмечали в наших Очерках, что развитие литературы вынуждено было
ждать появления письменности достаточно разработанной для того, чтобы
передать выразительные обороты речи и красоту языка. До этого времени
письменная литература могла передавать лишь смысл. У ранних арийских
народов, как мы уже говорили, устная ритмическая словесность возникла еще до
того, как появилась письменность. У ариев были песни сказителей, поэмы,
исторические предания, нравственные наставления. Все они сохранялись особой
группой людей -- бардами.
Эти традиционные накопления не потерялись благодаря тому, что были
записаны. Два основных эпических произведения греков, "Илиада" и "Одиссея",
по всей видимости, впервые были
записаны около VIII в. до н. э., и оба -- на ионийском диалекте
греческого языка. Говорят, что первым собирателем поэм Гомера был Писистрат.
Существовали различные версии этих эпических произведений. Нынешний
текст впервые был составлен во II в. до н. э. Существовали и другие поэмы --
продолжения, перепевы, переделки "Илиады" и "Одиссеи", а также отдельные
приключенческие истории, которые к настоящему времени почти полностью
утрачены.
Общепринятым мнением у греков было то, что обе эти поэмы являются
творением одного поэта. Гомера, родившегося в одном из семи вероятных
городов, в период между 1100 и 800 гг. до н. э. С уверенностью традиция
сообщает лишь о том, что он был слеп. Эти два произведения пользовались
такой любовью и почетом у греков, что вплоть до II в. до н. э. никто не
обращал внимания на тот факт, очевидный даже в переводе, что эти два великих
творения настолько же отличаются по духу и тональности, как звук трубы от
звука флейты.
Но пусть с этим разбираются наши ученые мужи. Тем более что лишь им
доступно наслаждаться во всей полноте этими произведениями. Эти поэмы,
скажут они, отличаются величием, красотой и мелодией, которые не в силах
передать ни один перевод.
И в самом деле, какой нужен перевод, чтобы сполна оправдать восторги
просвещенного общества этими первоначальными шедеврами европейской
литературы?! В работу каждого переводчика вкрадывается определенная
монотонность, легковесность. Но и сами неописуемо мелодичные звуки
греческого языка, случись знатоку процитировать их некоему невежественному
скептику, покажутся сродни звукам, которые бездушный монтер извлекает из
засорившегося водопровода.
И все же для нас в этих эпических поэмах открывается редкая красота и
поучительность. Они переполнены очаровательным ребячеством, вспышками
неукротимых чувств и живописными наблюдениями, и очень жаль, что неуемные
восторги ученых почитателей, которые говорят о них, как о чем-то
величественном, недоступном и далее в том же духе, заставили широкого
читателя воспринимать их почтительно, но без особого интереса.
Рядом с именем Гомера стоит имя Гесиода (VIII--VII вв. до н. э.).
Гесиода с большей вероятностью можно считать реально существовавшей
личностью. Его поэмы, "Труды и дни" и "Теогония" ("Происхождение богов"),
сохранили для потомков, первая -- черты жизненного уклада и труда
беотийского земледельца, а вторая -- современные поэту представления о
происхождении и взаимоотношениях греческих богов.
Эпическая поэзия была в Греции основанием для всякой другой поэзии. В
течение столетий иной просто не существовало. Это была первоначальная
арийская поэзия. Затем появились и другие жанры поэтических произведений --
элегическая поэзия, мягкая и нежная, которая сопровождалась звуками
лидийской флейты, и лирическая поэзия, спутником которой была семиструнная
лира.
Мы не имеем права рассказывать здесь о поэзии, как и приводить имена
поэтов, ни словом не обмолвившись о природе и особенностях их произведений.
Имена Пиндара (518--438 до н. э.) и Симонида (556--468 до н. э.) будут
что-то означать для нас, если мы уделим определенное время тому, что
доступно нам из их трудов. Стоит лишь отметить, что одним из самых ранних
греческих поэтов--сочинителей любовной лирики была женщина, Сапфо (род. ок.
612--?), родом с острова Лесбос.
Письменная драма, также как и письменная поэзия, берут свое начало в
греческом мире. Драма родилась как составная часть сезонных празднеств,
связанных с прославлением Диониса, бога виноделия. Первоначально
празднование состояло из хоровых песнопений, повествующих о деяниях этого
бога. Затем предводитель хора, корифей, выходил вперед и декламировал текст,
который подхватывался хором. Эсхил (525--456 до н. э.) ввел второго актера,
который стоял на сцене и отвечал первому. При Софокле (496--406 до н. э.) на
сцене появился и третий актер. Это сделало возможным развитие диалога и
сценического действия, а хор занял подчиненное положение по отношению к ходу
драмы. Поначалу драма исполнялась на деревянных подмостках, которые
специально сооружались к этому случаю. В дальнейшем, начиная с VI в., начали
строить театры.
Это все, что мы можем рассказать о греческой драме в нашем Очерке.
Добавим лишь, что приблизительно столетие продолжайся период, который можно
назвать днями величия греческой драмы. Произведения Эсхила, Софокла и
Еврипида (480--406 до н. э.) являются вершиной греческой трагедии, которая,
как и эпические поэмы, с годами не стала недоступной для современного
читателя и зрителя.
Одновременно с развитием трагедии более приземленная сторона поклонения
Дионису нашла отображение в ироничной и развлекательной форме сценического
действа -- комедии. С самого своего начала комедия была более гибкой, чем
трагедия; иногда она пародировала трагедию, но порой превращалась в грубые и
неприкрыто шаржированные зарисовки характеров и забавных сторон жизни.
Очаровательная смесь фарса и политической сатиры была создана Аристофаном
(ок. 445--385 до н. э.) в V в. до н. э. Сотню лет спустя Менандр (342--290
до н. э.) стал выдающимся мастером комедии нравов.
Греческая трагедия была недолговечным и искусственным явлением, она
развилась и достигла своих вершин менее чем за столетие, но комедия -- это
необходимая потребность всех человеческих сообществ. Как только люди стали
общаться, стоило лишь троим или более людям собраться вместе, начинались и
передразнивания, подражание, комедия. Поток литературной комедии не
прекращался в мире с тех пор, как появилась возможность записать первый
комический диалог. И лишь по мере того как грамотность стала
распространяться в обществе, литературный рассказ или повесть смогли
сравниться в популярности с комедией. В Греции существовали сборники
"занимательных историй" и т. п., но развитие художественной прозы как вида
искусства ожидало появления широкой читательской публики и быстрого
распространения книг. К несчастью, большая часть комедий и трагедий Греции
навсегда исчезла из нашего мира.
Прозаическая литература появилась вначале как история и как приглашение
к серьезной беседе. Мы уже рассказывали о Геродоте и цитировали отдельные
места из его книги. Читателю стоит обратить внимание на то, что "отец
истории" посещал Афины во времена Перикла; когда он писал, афинская трагедия
уже миновала свою золотую пору. Живший позднее Фукидид (460--396 до н. э.)
оставил нам свою "Историю Пелопоннесской войны". О Ксенофонте и его
"Анабасисе" мы уже говорили.
Еще одной важной частью греческой литературы, которая по-прежнему
сохраняет для нас свое значение, являются речи, написанные великими
ораторами. Наконец, нельзя пройти мимо простых и строгих утверждений и
аргументов философской литературы, которая выходила из-под пера Аристотеля,
и ее художественной драматизации в живых дискуссиях и беседах платоновских
диалогов.
Прежде чем было открыто догреческое искусство эгейских народов и в
своем подлинном объеме и значении предстала обширная художественная
продукция ранних империй, современный мир, по крайней мере, от Ренессанса и
до конца XIX века, несоразмерно высоко оценивал достижения греческого
пластического искусства. Греческой скульптуре отводилось особое место, она
казалась неизменной в своей каноничности, словно бы появившись из небытия
сразу в своем совершенном виде, так, будто до нее были лишь неуклюжие
подделки, а после -- одна вульгаризация и упадок. Она вызывала у отдельных
рафиниро-
ванных поклонников экстазы, которые нам теперь покажутся скорее
забавными.
Теперь мы знаем, что в то время как литература и интеллектуальные
новаторства Греции отмечают новый этап в опыте человечества, пластическое
искусство Греции -- не более чем продолжение опыта предшествовавших
цивилизаций. Работы по золоту, ювелирные изделия, печати, небольшие
статуэтки, вазы и т.п. греческой работы также появляются в этот
замечательный период, однако они не превосходят подобных им изделий
предшественников греков -- эгейских народов или мастеров времен XVIII
династии Египта.
Своим особым изяществом и неповторимым совершенством отличается
греческая архитектура. Ее преобладающая черта -- колоннада, строгая и
благородная, с тяжеловатой дорийской капителью, изящной ионийской или словно
бы увенчанной цветами коринфской. Коринфский канон и его ответвления в
римскую эпоху, словно вездесущий сорняк, заполонили собой архитектуру, и
теперь он цветет повсюду, где ни встретишь какой-нибудь банк или дорогой
отель.
Но именно на греческую скульптуру всегда обращают внимание, когда
заходит речь о неповторимом превосходстве той эпохи. Формальная поначалу,
она достигает в период между Писистратом и Периклом небывалой ранее
естественности и раскрепощенности. Во времена Эхнатона египетская скульптура
также пришла к реализму и раскованности, однако достигнутое тогда не идет ни
в какое сравнение с той свободой, которую удалось выразить грекам.
Как принято теперь считать, большинство греческих изваяний были еще и
раскрашены в различные цвета. Та неповторимо-прекрасная строгая белизна,
которая поражает сейчас наше воображение, когда мы сталкиваемся с
памятниками греческой скульптуры, словно бы облагородившая их прикосновением
смерти и совершенства, на самом деле не являлась частью замысла художника.
Руины греческих храмов также обладают неземной, только им присущей магией,
которая, пожалуй, лучше воспринимается при лунном свете; несомненно, этого
не было в их блистательной молодости.
О греческой живописи нам известно очень немного. Сохранились упоминания
о шедеврах той эпохи, но ни один из них не уцелел до нашего времени. Мы
можем судить о ней лишь в той мере, в какой ее традиции отразились и не
успели выродиться в дни Римской империи. Образная живопись Помпеи и
Геркуланума исполнена артистизма и жизнерадостности и несравнимо более
естественна и реалистична, чем живопись Египта или Вавилона.
Глава двадцать вторая. ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО
1. Филипп Македонский. 2. Убийство царя Филиппа.3. Первые завоевания
Александра. 4. Поход Александра.5. Был ли действительно Александр великим?6. Преемники Александра.7. Пергам -- последнее прибежище греческой культуры.8. Александр как предвестник мирового единства
1
Подлинный герой истории Александра Великого (356--323 до н. э.) -- не
столько Александр, сколько его отец Филипп. Автору произведения никогда не
удается предстать перед зрителем в тех лучах славы, в которых предстает
перед нами актер, исполнитель написанной им роли. Именно Филипп заложил
основание и выковал оружие того величия, которого достиг его сын. Именно
Филипп, по сути, начал персидский поход в последний год своей жизни.
Филипп Македонский, вне всякого сомнения, был одним из величайших
монархов, которых когда-либо знал свет. Он был человеком невероятного
интеллекта и способностей. Его мировоззрение было значительно шире
представлений его времени. Филипп сделал Аристотеля своим другом; он, должно
быть, обсуждал с ним те проекты организации подлинного знания, которые
философу удалось позже реализовать благодаря денежной поддержке Александра.
Филипп, насколько мы можем судить, был "единственным мужем, облеченным
властью", который читал произведения Аристотеля. К нему Аристотель
обращался, как обращаются к тому, кем восхищаются и кому доверяют. К Филиппу
взывал Исократ -- как к великому правителю, которому по силам избавить
Грецию от беспорядков, объединить и облагородить греческое общество.
Во многих книгах утверждается, что Филипп был человеком большого
цинизма, безудержно стремившимся к пороку. Правда, что на празднествах, как
и все македоняне того времени, он мно-
го пил и иногда сильно напивался. Но, по-видимому, в те времена это
считалось признаком дружеского расположения -- пить на пирах, не зная меры.
Прочие же обвинения не подтверждены ничем серьезным, тем более что мы узнаем
о них только из нападок на Филиппа его непримиримых антагонистов -- таких,
как Демосфен (384--322 до н. э.), афинский демагог и оратор, человек,
склонный к безответственной риторике. Можно процитировать одну-две его
фразы, чтобы увидеть, куда мог завести Демосфена его патриотический гнев. В
одной из "Филиппик", как называются его гневные обличения Филиппа, он дает
волю своему негодованию:
"Филипп, человек, который не только не грек, но даже и общего ничего не
имеет с греком -- это даже не варвар из достойной страны -- нет, это
несносный мужлан из Македонии, страны, из которой у нас нет даже пристойного
раба". И так далее, в том же духе. Мы знаем, что македоняне были арийским
народом, который находился в ближайшем родстве с греками, и что Филипп,
вероятно, был одним из самых высокообразованных людей своего времени. Но
именно в таком духе писались сочинения, враждебные Филиппу.
Когда Филипп в 359 г. до н. э. стал царем Македонии, это было небольшое
государство, не имевшее ни морского порта, ни значительных городов. Ее
население состояло главным образом из сельских жителей, почти греков по
языку и готовых к объединению с греками, но сохранивших больше нордических
черт, чем народы, жившие южнее. Филипп превратил эту маленькую варварскую
страну в великую державу. Он создал самую эффективную военную структуру,
какую когда-либо знал древний мир, и ко времени своей смерти смог собрать
большую часть Греции в единый союз государств под своим началом. Огромная
проницательность Филиппа, способность видеть дальше представлений своего
времени очевидна не столько по этим делам, сколько по тому, как тщательно он
готовил сына продолжить политику, творцом которой был.
Филипп -- один из немногих монархов в истории, который позаботился о
том, чтобы воспитать себе преемника. Александр был в числе тех немногих
правителей, которых с рождения готовили для Империи. Аристотель -- лишь один
из нескольких выдающихся наставников, которых выбрал для него его отец.
Филипп вел свою политику с учетом того, что его сменит Александр, доверял
сыну принимать самостоятельные решения в управлении государством с того
времени, когда ему исполнилось шестнадцать. Александр под присмотром отца
командовал конницей в сражении при Херонее. Его растили для власти -- ничего
для него не жалея и ничего от него не скрывая.
Каждому, кто знакомится с жизнеописанием Александра, очевидно, что он
начал свой путь, уже обладая подготовкой и знани-
ями беспримерной для правителя ценности. Когда же он выходил за рамки
здравого смысла, в котором был воспитан, то совершал поступки, порой
чудовищные в своей глупости. Изъяны его характера восторжествовали над его
воспитанием задолго до того, как он умер.
Филипп был царем старого образца, царем-вождем, первым среди равных,
какими были цари древних ариев. Ядром армии, которую Филипп создал в
Македонии, были пешие воины, а также всадники -- знать, так называемые
гетайры, или "товарищи царя". Македонцы в большинстве своем были
земледельцами и охотниками, возможно, склонными к пьянству, однако готовыми
к дисциплине и обладавшими настоящим бойцовским духом. И если народ был
непритязателен, то жизнь при дворе отличалась разнообразием и широтой
интересов. На протяжении нескольких поколений языком знати был аттический
(афинский) диалект греческого языка, и двор был достаточно цивилизован,
чтобы принимать и поддерживать таких выдающихся людей, как Еврипид, который
умер в Македонии в 406 г. до н. э., и художник Зевксис (IV в. до н. э.).
Более того, сам Филипп, прежде чем занять македонский трон, провел несколько
лет в изгнании в Греции. Он обладал самым лучшим образованием, какое только
могла дать Греция в то время.
Надо полагать, он был знаком и с идеей Исократа -- идеей великого союза
греческих полисов Европы для подчинения Востока. Филиппу было известно
также, до какой степени неспособна афинская демократия из-за своего
устройства и традиций воспользоваться теми возможностями, которые лежали
перед ней. Ведь в таком случае пришлось бы с кем-то разделить эти
возможности. Для афинян и спартанцев это означало бы допустить "множество
чужеземцев" к преимуществам своего гражданства. Это означало бы снизойти до
равенства и партнерства с македонянами -- народом, из которого "у нас нет
даже пристойного раба".
Не существовало иного способа, кроме революционного по своей сути
политического действия, чтобы обеспечить необходимое для задуманного
предприятия единство греков. Не миролюбие удерживало греков от этого
опасного, но заманчивого начинания, а отсутствие у них политического
единства. Ресурсы некоторых полисов были истощены постоянными
междоусобицами, которые начинались по самым незначительным поводам и
раздувались громогласными призывами демагов. Вспашка неких священных земель
возле Дельф фокейцами, к примеру, послужила предлогом для кровопролитной
Священной войны между Дельфийской амфиктионией и Фокидой.
Первые годы своего царствования Филипп посвятил подготовке и обучению
армии. До этого большинство сражений в ми-
ре велось строем пеших воинов. На очень древних шумерских изображениях
батальных сцен мы видим копейщиков в тесном порядке; между двумя такими
противоборствующими линиями происходило основное сражение. Так сражались и
отряды зулусов в XIX столетии.
Войска греков во времена Филиппа по-прежнему сражались таким же
образом. Фиванская фаланга была строем пеших воинов-копейщиков; задние ряды
просовывали свои более длинные копья между воинами передних рядов.
Подобный строй легко проходил через менее дисциплинированное войско,
что противостояло ему. Конные лучники, конечно, могли нанести значительные
потери пешему строю людей, и как только для войны стали использовать
лошадей, всадники появились во всех армиях тех времен, как вспомогательные
силы в основном ходе сражения. Читатель должен помнить, что в западном мире
лошадей стали эффективно использовать для ведения войны лишь после
ассирийцев и поначалу это были только колесничные упряжки. Колесницы на
полном ходу мчались на строй пехоты и старались разрушить его. И если
дисциплина пехоты была не очень прочна, им удавалось достичь назначенной
цели. Сражения у Гомера -- это сражения колесниц.
Только в последнем тысячелетии до нашей эры мы обнаруживаем, что
воины-всадники (верховые, а не те, что сражались в колесницах) начинают
играть самостоятельную роль в общей картине боя. Поначалу они, очевидно,
сражались сами по себе, а не как единое целое. Каждый стремился лично
выделиться в бою: так лидийцы сражались против Кира.
По-видимому, именно Филиппу принадлежит первенство в создании
наступательной кавалерии. Он приказал "товарищам царя" тренироваться в
нанесении массированных конных атак. И он укрепил свою фалангу, углубив ее
строй до шестнадцати-двадцати рядов и вооружив людей в задних шеренгах более
длинными, чем до того (до 6 метров), копьями. Македонская фаланга была
попросту усиленным вариантом фиванской фаланги. Но ни одно из этих массовых
пехотных образований не было достаточно гибким, чтобы выдержать саму по себе
атаку с флангов или с тыла. Маневренность их была ограничена.
Поэтому и победы Филиппа, и его сына следовали одной общей схеме
взаимодействия двух родов войск -- конницы и пехоты. Фаланга наступала по
центру и сдерживала основные силы противника; на одном или на обоих крыльях
сражения атаковала конница, сметая конницу врага и устремляясь с флангов и
тыла на вражескую пехоту, передние ряды которой уже были разрушены
македонской фалангой. Боевой порядок неприятеля разваливался, и битва
превращалась в резню. Когда у Александра
накопилось больше военного опыта, он прибавил к этой схеме еще и
использование на поле боя катапульт, способных осыпать ряды неприятеля
градом огромных камней. До этого катапульты использовались во время осады,
но никогда -- в полевых боях. Александру принадлежит первенство в
изобретении "артподготовки".
Имея в руках обновленную и сильную армию, Филипп первым делом обратил
внимание на север Македонии. Он осуществил походы в Иллирию, дошел до Дуная,
а также распространил свою власть по балканскому побережью вплоть до
Геллеспонта. Теперь в его владениях был и порт, Амфиполь, и прилегающие к
нему золотоносные рудники. После еще нескольких фракийских походов Филипп
полностью переключился на походы в южном направлении. Он воспользовался, как
поводом, враждой Дельфийской амфиктионии со святотатцами-фокейцами, представ
в этом конфликте в роли защитника религии эллинов.
Нужно учитывать, что среди греков существовала сильная партия, так
называемая панэллинская партия, которая была настроена в пользу
всегреческого лидерства Филиппа. Главным поборником панэллинского движения
был Исократ. Афины, с другой стороны, возглавляли силы, оппозиционные
Филиппу. Они не скрывали своей симпатии к Персии и даже посылали эмиссаров к
Великому царю, чтобы предупредить его о той угрозе, которую представляет для
него объединенная Греция. Не будем здесь вдаваться в подробности этого
противостояния, затянувшегося на семнадцать лет. В 338 г. до н. э. долгая
борьба между сепаратизмом и панэллинизмом подошла к решительной развязке --
в сражении при Херонее Филипп нанес сокрушительное поражение Афинам и их
союзникам. Он даровал Афинам мир на исключительно великодушных условиях;
Филипп всегда был последователен в том, чтобы склонить на свою сторону этот
неумолимый город. И в 338 г. до н. э. Коринфский общегреческий конгресс
полисов признал его главнокомандующим в войне против Персии.
К этому времени Филиппу исполнилось сорок семь. Казалось, что мир лежит
у его ног. Он превратил свою маленькую страну в ведущую державу
греко-македонского союза. Это объединение должно было стать прелюдией к еще
более значительному объединению Западного мира и Персидской империи в единую
мировую державу всех известных тогда народов. Можно ли сомневаться, что у
него была такая мечта?! Сочинения Исократа убеждают нас, что была. И кто
сможет отрицать, что Филипп был в силах осуществить ее? У него была вполне
обоснованная надежда деятельно прожить еще хотя бы четверть века. В 336 г.
до н. э. авангард его войска переправился через Геллеспонт в Азию...
Но Филиппу не суждено было возглавить свои основные силы. Он был убит.
Следует теперь сказать несколько слов о том, как выглядела домашняя
жизнь царя Филиппа. На его жизни и жизни Александра оставила свой отпечаток
личность неугомонной и жестокой женщины, Олимпиады, матери Александра.
Она была дочерью царя Эпира, страны на запад от Македонии, такой же
"полугреческой", как и Македония. Она встретила Филиппа на одном из
религиозных собраний на острове Самофракия. Плутарх утверждает, что это была
женитьба по любви. Это говорит в пользу обвинений против Филиппа в том, что
он, как и большинство людей, наделенных энергией и воображением, был склонен
к неудержимым любовным порывам. Он женился на ней, когда уже был царем, и
она родила ему Александра три года спустя.
Но очень скоро болезненный разрыв произошел в отношениях Филиппа и
Олимпиады. Она ревновала его, но гораздо больше неприятностей приносила ее
страсть к религиозным мистериям. Нам уже приходилось говорить о том, что под
покровом прекрасной и сдержанной нордической религии греков страна полнилась
религиозными культами более древними, темного характера -- культами
исконного населения, с тайными посвящениями, оргиастическими празднествами и
зачастую с жестокими и непристойными ритуалами. Эта религия тьмы, эти обычаи
женщин, крестьян и рабов дали Греции ее орфические культы, культы Диониса и
Деметры; они пронизывают традиции Европы едва ли не до настоящего времени.
Колдовство средневековья, с его использованием крови младенцев, частями
плоти казненных преступников, заклинаниями и магическими кругами -- не что
иное, как сохранившиеся пережитки древних доарийских ритуалов.
Олимпиада была знатоком и фанатичным приверженцем всего этого. Плутарх
упоминает, что она достигла значительной славы, используя для своих
"благочестивых" занятий ручных змей. Змеи были повсюду в ее жилище, и не
совсем ясно, вызывали ли они недовольство у Филиппа или религиозный трепет.
Но бесспорно, что эти увлечения жены причиняли ему серьезные неудобства.
Македоняне все еще находились на той здоровой стадии общественного развития,
когда не приветствуется ни чрезмерная религиозность жен, ни их
бесконтрольное поведение.
Острая неприязнь, существовавшая между матерью и отцом, видна во многих
деталях дальнейшей биографии Александра. Олимпиада открыто завидовала
завоеваниям Филиппа; она ненавидела его славу. Множество примеров указывает
на то, что она изо всех сил старалась настроить сына против отца и полностью
привязать его к себе. Сохранилась история (в "Жизнеописаниях" Плутарха), что
"только лишь приходила весть о победах Филип-
па, о взятии города или успехе в каком-либо великом сражении, Александр
никогда не выказывал своей радости, услышав ее". Напротив, в таких случаях
он обычно говорил, обращаясь к своим товарищам по играм: "Все достанется
одному лишь отцу, друзья, он не оставит на нашу долю ни одного великого
деяния".
Если мальчик так сильно завидует своему отцу, нисколько не вдохновляясь
его успехами, то такую зависть едва ли можно считать нормальной. Эти слова
будут сохранять свою значимость на протяжении всей истории Филиппа и
Александра.
Мы уже говорили о том, что Филипп однозначно считал своим преемником
Александра, и о том, сколь велико было его желание оставить славу и власть
своему сыну. Он был поглощен мыслями о том политическом устройстве, которое
создавалось его руками, а мать Александра ничего не заботило, кроме
собственного величия и славы. Олимпиада скрывала ненависть к мужу под маской
материнской заботы, якобы беспокоясь о будущем сына. В 337 г. до н. э.
Филипп, по обычаю царей тех времен, женился еще раз. Его второй женой стала
местная уроженка, Клеопатра, "в которую он был страстно влюблен", и теперь
Олимпиаду уже ничто не могло сдержать.
Плутарх приводит в биографии Александра описание той постыдной сцены,
которая произошла на свадьбе Филиппа и Клеопатры. Во время праздничного пира
было выпито много вина, и у Аттала, отца невесты, который "потерял разум от
выпитого", вырвались слова, выдавшие общую неприязнь македонян к Олимпиаде и
к Эпиру. Он надеется, сказал македонянин, что этот брак принесет Македонии
подлинного наследника. Тогда Александр, не вынеся оскорбления, закричал:
"Так кто же тогда я?" и швырнул свою чашу в Аттала. Взбешенный Филипп
вскочил и, как пишет Плутарх, хотел вытащить меч и броситься на сына, но
лишь покачнулся и упал. Александр, ослепленный гневом и ревностью, принялся
насмехаться над отцом:
"Македоняне,-- сказал он,-- вот тот полководец, который собирается
пройти от Европы до Азии! Да он не может дойти от одного стола до другого!"
Какая живая сцена -- неуклюжее движение, вспыхнувшие лица, звенящий от
гнева голос юноши! На следующий день Александр с матерью покинул Македонию
-- и Филипп не сделал ничего, чтобы удержать их. Олимпиада уехала к себе в
Эпир, Александр отправился в Иллирию, откуда впоследствии Филипп убедил его
вернуться.
Новые неприятности не заставили себя долго ждать. У Александра был
слабоумный брат, Арридей, замуж за которого персидский наместник Карий хотел
отдать свою дочь.
"Друзья Александра и его мать снова стали внушать ему подозрения, хотя
и совершенно необоснованные, что такой благородной парой, и последующей за
этим поддержкой, Филипп приготовил Арридею царский венец. Александр,
обеспокоенный подозрениями, послал некоего Фессала, трагического актера, в
Карию, предложив этому вельможе отвергнуть Ар-ридея, который был
незаконнорожденным и к тому же не сполна разумен, а вместо этого породниться
с законным наследником царства. Пиксодар был несказанно рад этому
предложению. Но Филипп, лишь только проведал об этом, тут же отправился в
покои Александра, взяв с собой Филоту, сына Пармениона, одного из наиболее
близких его товарищей, и в его присутствии стал корить Александра, называя
его человеком низменным, недостойным царства, раз он решил быть зятем
карийцу, рабу царя варваров. Вместе с тем Филипп написал коринфянам, требуя,
чтобы они заковали в цепи и прислали ему Фессала. Он выслал и некоторых
других товарищей сына -- Гарпала и Неарха, Эригия и Птолемея. Но Александр
затем снова призвал их и принял с большими почестями".
Есть что-то очень трогательное в этой истории об отце, взывающем к
благоразумию любимого сына, стараясь пробиться к нему сквозь паутину клеветы
и домыслов, которыми опутано его воображение.
Филипп был убит на свадьбе своей дочери с ее дядей, царем Эпира и
братом Олимпиады. Он шел в праздничной процессии, направлявшейся к театру,
когда один из его телохранителей пронзил его мечом. Убийца приготовил лошадь
для бегства, и ему удалось бы уйти, но нога лошади запуталась в лозе дикого
винограда. Споткнувшись, она сбросила его, вскоре подоспели и
преследователи...
Так в возрасте двадцати лет Александр стал царем Македонии и мог больше
не беспокоиться о судьбе своего наследства.
Олимпиада вернулась в Македонию и могла считать себя полностью
отомщенной. Говорят, она настаивала на таких же пышных похоронах убийцы, как
и для Филиппа.
В Греции это событие вызвало нескрываемое ликование. Демосфен, когда
эта новость дошла до него, появился в народном собрании Афин в лавровом
венке, несмотря на то что всего семь дней миновало со дня смерти его
собственной дочери.
Как бы Олимпиада не поступила с убийцей своего мужа, историки не
сомневаются в том, какая участь постигла ее соперницу, Клеопатру. Как только
Александру случилось отлучиться (ему сразу же пришлось заняться восстанием
горцев), новорожденный ребенок Клеопатры был убит прямо в руках у матери, а
затем и сама Клеопатра была задушена. Говорят, что это крайнее проявление
женских эмоций потрясло Александра. Однако это не помешало ему оставить свою
мать в Македонии и наделить ее весьма значительной властью. Олимпиада писала
сыну письма, делилась своим мнением по политическим и религиозным вопросам,
он же выказывал ей должное расположение, отправляя значительную часть
захваченных на войне ценностей.
Нам важны эти детали потому, что без них невозможно понять историю.
Огромный мир лежал между Индией и Адриатикой, готовый, как никогда прежде, к
единству, к единому правлению. Государственное устройство Персидской
империи, с ее дорогами, почтовыми станциями, ее всеобщим миром и
процветанием, полностью созрело для того, чтобы на эту плодородную почву
были привиты достижения греческой цивилизации. И вот мы узнаем, какого рода
людям выпали эти невиданные возможности. Вот перед нами Филипп, выдающийся и
благородный человек, и при этом пьяница, неспособный навести порядок у себя
дома. Вот Александр, во многом значительно более одаренный, чем любой из его
современников,-- а также тщеславный, подозрительный и вспыльчивый, разум
которого был беспощадно испорчен его матерью.
Мы постепенно начинаем представлять, каким может быть наш мир, какие
перспективы ожидают человечество, если мы созреем для этих перспектив. Нас и
Александра разделяют какие-то семьдесят поколений, а между нами и нашими
предками, дикарями-охотниками, которые жарили свою еду на углях или просто
ели ее сырой,-- всего четыре или пять сотен поколений. Стоит только
разбудить в любом из мужчин или женщин ревность и страх, разозлить или
напоить -- налитые кровью глаза пещерного человека будут смотреть на нас и
сегодня. У нас есть письменность и образование, знание и сила, мы укротили
диких животных и овладели молнией. Мы приручили и облагородили животных, но
нам еще предстоит приручить и облагородить самих себя.
С самого начала своего правления Александр показал, как хорошо он
впитал замыслы своего отца и как велики его собственные способности. Для
рассказа о том, как прошла его жизнь, понадобится карта известного тогда
мира. Поначалу, получив заверения Греции, что именно он остается
главнокомандующим объединенных греческих сил, Александр прошел через Фракию
к Дунаю, переправился через эту реку и сжег скифскую деревню. Он стал вторым
из великих правителей, который вторгся на скифские земли за Дунаем. Затем он
снова пересек Дунай, пошел на запад и вернулся в Македонию через Иллирию. К
этому времени восстали Фивы, и свой следующий удар он нанес в Греции.
Фивы, конечно же не поддержанные Афинами, были взяты штурмом и
разграблены. С захваченным городом Александр обошелся с крайней жестокостью.
Все дома, кроме храма и дома поэта Пиндара, были снесены, а тридцать тысяч
жителей проданы в рабство. Вся Греция содрогнулась в страхе, и Александр мог
свободно начинать персидскую кампанию.
Разрушение Фив выдает склонность нового вершителя судеб мира к
приступам неконтролируемой жестокости. Слишком тяжел был этот удар, чтобы
легко от него оправиться. Совершить такой поступок мог только варвар. Если
стремление к бунту и было подавлено, то в той же степени -- и стремление к
сотрудничеству. На время греческие города занимают бездеятельную позицию, не
вмешиваясь и не помогая Александру. Они не дали ему своих кораблей, что
немало затруднило отправку его войск в Азию.
У Плутарха мы находим историю о резне в Фивах: об одном из македонских
командиров и фиванской женщине. Случившееся якобы свидетельствует в пользу
Александра, но на деле показывает, насколько конфликтовали между собой
здоровая и безумная стороны его личности. Этот воин, вместе с остальными,
предавался разграблению города. Ворвавшись в дом к одной женщине, нанеся ей
непередаваемые словами оскорбления, он, наконец, стал допытываться, не
припрятала ли она где-нибудь золота или серебра. Та отвечала, что все свои
богатства она бросила в колодец, провела его к нему, а когда солдат
нагнулся, чтобы заглянуть в колодец, внезапно толкнула его и убила, бросая
вниз тяжелые камни. Солдаты, занимавшиеся грабежом вместе со своим
предводителем, схватили и повели ее прямиком на суд к Александру.
Перед царем она держалась с не меньшим хладнокровием и достоинством. К
тому времени разрушительный импульс, который спровоцировал это массовое
злодеяние, уже ослабел, так что Александр не только освободил фиванку, но
даже вернул ей семью и имущество. Плутарх объясняет это великодушием
Александра. Но здесь все обстоит сложнее. Именно Александр потерял рассудок,
полностью ограбил и поработил Фивы. Тот недалекий македонянин, свалившийся в
колодец, лишь выполнял приказ своего царя, предаваясь грабежу и насилию. Но
разве, будучи в здравом рассудке, командир приказывает сначала творить
расправу, а затем награждает того, кто убил исполнителя этого приказа?!
Незначительный проблеск раскаяния в случае с этой женщиной, весь облик
которой, надо думать, был исполнен трагического достоинства и красоты,--
слабое оправдание уничтожения целого города.
Безумие Олимпиады сочеталось в Александре со здравым умом Филиппа и
Аристотеля. Все случившееся в Фивах, очевидно, стало серьезным потрясением
для рассудка Александра. Впоследствии, если ему приходилось встречать
фиванцев, он старался оказывать им особые почести. Нужно отдать ему должное,
призрак Фив неотступно следовал за ним.
Однако воспоминания о Фивах не спасли три других города от подобной
участи. Он приказал разрушить Тир, Газу и еще один город в Индии, где во
время штурма его в честном поединке сбили с ног и ранили. Здесь Александр не
оставил в живых ни одной Души, не пощадил даже детей. Должно быть, он очень
сильно испугался, раз решил так жестоко отомстить.
В начале войны на стороне персов было значительное преимущество -- они
были хозяевами на море. Корабли афинян и их союзников беспомощно сновали от
острова к острову. Александру, чтобы попасть в Азию, пришлось идти в обход и
переправ-
ляться через Геллеспонт. Но, слишком углубившись на территорию
Персидской империи, он рисковал оказаться полностью отрезанным от своих
тылов. Его первой задачей было, следовательно, лишить противника
превосходства на море, а это можно было сделать, пройдя вдоль побережья
Малой Азии, захватывая один за другим порты, пока морские опорные пункты
персов не оказались бы в его руках.
Если бы персы избегали сражений и пытались, насколько возможно,
растянуть его коммуникации, они, возможно, смогли бы его разгромить. Но
персы поступили иначе. Персидская армия, численно не намного превосходившая
македонскую, дала бой на берегу реки Граник (334 г. до н.э.) и была разбита.
Теперь Александр смог без помех взять Сарды, Эфес, Милет и после упорной
осады -- Галикарнас. При этом персидский флот все время угрожал ему с
правого фланга, но так и не смог ничего предпринять.
В 333 г. до н. э., продолжая свои атаки на морские базы персов,
Александр прошел вдоль малоазийского побережья, вплоть до залива, который
сейчас называется Александретта (Искендерун). Огромная персидская армия,
которой командовал сам царь Дарий III, находилась в Сирии на большой
равнине, отделенной горами от побережья, где пролегал маршрут армии
македонян. Александр успел сблизиться со своим противником, прежде чем ему
или персам стало ясно, что их войска находятся рядом. Разведка, очевидно,
была одинаково плохо поставлена как у персов, так и у греков.
Воинство персов была огромным, многолюдным, плохо организованным
сборищем солдат, вьючных животных, обоза и так далее. Дария, к примеру,
сопровождал его гарем, при нем было великое множество рабов, музыкантов,
танцовщиц и поваров. Многие из персидских военачальников везли с собой свои
семьи, чтобы те могли посмотреть, как будет идти охота на
пришельцев-македонян.
Воинов для этой армии набирали из всех провинций Персидской империи. У
них не было ни опыта совместных действий, ни единого плана. Увлекшись
замыслом отрезать Александра от Греции, Дарий двинул это несметное войско
через горы к морю. Ему посчастливилось перейти через горные проходы, не
встретив сопротивления, и он расположился лагерем на Исской равнине между
горами и берегом.
Там Александр развернул свои боевые порядки и ударил по войскам Дария
(333 г. до н. э.). Кавалерийская атака и фаланга вдребезги разнесли его
наспех сколоченное воинство, как камень разбивает бутылку. Его разгром был
полным. Дарию удалось выбраться из своей боевой колесницы -- далеко не
самого современного на тот момент военного средства -- и спасаться верхом,
оставив даже свой гарем в руках Александра.
Все, что нам известно об Александре после этой битвы, показывает его с
самой лучшей стороны. Он был сдержан и великодушен. С персидскими царевнами
он обошелся предельно учтиво. И эта победа не вскружила ему голову: он
продолжал неукоснительно следовать намеченному плану. Александр не стал
преследовать Да-рия и позволил ему бежать в Сирию, а сам продолжил свой
поход на морские базы персов -- на финикийские города Тир и Сидон.
Сидон сдался ему без боя, Тир оказал сопротивление.
Именно осада и взятие Тира более чем что-либо еще свидетельствуют о
великом полководческом таланте Александра. Македонскую армию создал его
отец, но сам Филипп никогда не был особо успешен в осаде городов. Александр
еще шестнадцатилетним юношей видел, как укрепленный город Византии на
Босфоре отразил приступ его отца. Теперь же Александр был один на один с
городом, который славился своей неприступностью и выдерживал одну осаду за
другой,-- с городом, который Навуходоносор Великий не мог взять четырнадцать
лет. В том, что касалось удерживания осад, семитские народы держали пальму
первенства.
Тир в те времена располагался на острове в километре от берега, а его
флот еще не знал поражений. Но Александр многому сумел научиться во время
взятия укреплений Галикарнаса. Он привлек к планированию и подготовке осады
механиков Кипра и Финикии. На его сторону перешел и сидонский флот. Позднее
царь Кипра прибыл к нему со ста двадцатью кораблями, которые дали ему полное
преимущество на море. В дополнение к этому великий Карфаген, то ли
рассчитывая на силы города-матери, то ли в знак неповиновения и к тому же
связанный собственной войной в Сицилии, не прислал Тиру помощи.
Александр начал с того, что соорудил насыпь от материка к острову. Эта
дамба сохранилась и до наших дней. Когда насыпь подошла вплотную к стенам
Тира, он окружил их своими осадными башнями и стенобитными орудиями.
Напротив стен стали на якорь корабли, на которых также были возведены башни
и тараны. Жители Тира пытались поджечь брандерами (судами, начиненными
взрывчаткой) корабли этой объединенной флотилии и отваживались на вылазки из
двух своих гаваней. Но во время одной из таких вылазок, намереваясь
атаковать кипрские корабли, они сами попали в ловушку и сильно пострадали.
Множество их кораблей было протаранено, одну большую галеру с пятью рядами
весел и одну с четырьмя сразу же взяли на абордаж. Наконец, в крепостной
стене удалось пробить брешь, и македоняне, высыпавшие из трюмов кораблей,
ринулись на штурм города.
Эта осада продолжалась семь месяцев. Газа продержалась два. Взятие
каждого города сопровождалось резней, грабежом и продажей тех, кто остался в
живых, в рабство. К концу 332 г. до н. э.
Александру покорился и Египет, и теперь его владычество на море было
безоговорочным. Греция, все это время колебавшаяся, какую политику ей
избрать, решила, наконец, что ее место на стороне Александра. Совет
греческих полисов в Коринфе присудил вручить своему "предводителю" золотой
венец победителя. С этого времени греки были с македонянами.
На сторону македонян стали и египтяне. Но они с самого начала были на
стороне Александра. Египет провел под персидским владычеством почти двести
лет, и приход Александра для них означал только смену хозяев; но в целом это
была перемена в лучшую сторону. Вся страна сдалась, не оказав никакого
сопротивления. Александр с величайшим почтением отнесся к верованиям
египтян. Он не стал разворачивать мумий, как Камбиз, не позволял себе
никаких вольностей с Аписом, священным быком Мемфиса. Здесь, среди
величественных храмов, Александр соприкоснулся с мистической и
иррациональной религиозностью, которая напомнила ему о таинствах его матери,
оставивших неизгладимый отпечаток на его детстве. Все четыре месяца, что он
провел в Египте, продолжались его заигрывания с религией египтян.
Не будем забывать, что он был еще очень молод и к тому же его
разделенный разум не знал покоя. Крепкое физическое здоровье, склонность к
физическим упражнениям, занятиям военным делом и рассудительность,
унаследованные им от отца, сделали его великим воином; учение Аристотеля
привило ему живой интерес и склонность к знанию. Он разрушил Тир, но в
Египте, в дельте Нила, основал Александрию -- новый город, взявший на себя
роль этого древнего торгового центра. На север от Тира, возле Исса, он
основал второй порт, Александретту (Искендерун). Оба эти города процветают и
в наши дни, а Александрия одно время, вероятно, была самым большим городом
мира. Из этого следует, что место для городов выбиралось со знанием дела.
Но Александру также была присуща впечатлительность и эмоциональная
неустойчивость его матери, и с его созидательной работой уживались самые
невероятные затеи на религиозной почве. Его разум оказался покорен богами
Египта. Александр проделал путь в четыреста миль к отдаленному оазису, где
находился оракул Амона. Ему страстно хотелось развеять свои сомнения -- кто
же в действительности был его настоящий отец? Воображение Александра
разожгли намеки и туманные речи его матери о некой тайне, с которой связано
его появление на свет. Разве мог Филипп Македонский, простой смертный, на
самом деле быть его отцом?!
На протяжении почти четырех столетий Египет оставался страной, с
политической точки зрения, ничтожной. Им правили то эфиопы, то ассирийцы с
вавилонянами и, наконец, персы.
По мере того как унижения реального мира становились все нестерпимее,
их прошлое, мир их былого величия все больше значил в глазах египтян.
Самоуверенная религиозная пропаганда, словно прорвавшийся гнойник, черпает
свои силы в подобном человеческом унижении. Побежденному всегда есть, чем
ответить торжествующему победителю: "Твои победы -- ничто перед величием
подлинных богов".
Так вышло и с сыном Филиппа Македонского, предводителем похода,
повелителем Греции. Древняя страна заставила его почувствовать собственную
незначительность перед величием гигантских храмов. Вдобавок болезненное
сочетание нормальных для каждого молодого человека амбиций бросалось в глаза
каждому, кто хотел сыграть на этом с выгодой для себя. С какой, должно быть,
благодарностью Александр открыл, что он не просто смертный, добившийся
успеха, не один из заурядных современников-греков. Нет, он древнего и
божественного происхождения, сын бога, бога-фараона, сын Амона-Ра!
Нельзя сказать, чтобы молодой человек поверил в это безоговорочно. У
него бывали и более здоровые периоды, когда все происшедшее воспринималось
почти как розыгрыш. В компании македонян и греков его божественное
происхождение казалось ему самому сомнительным. Если вдруг случалось в такой
момент услышать раскаты грома, насмешник Аристарх обычно спрашивал его: "Не
хочешь ли и ты сделать нечто подобное, о, сын Зевса?" Но эта безумная идея
все же закрепилась с той поры у него в сознании, чтобы под воздействием вина
или лести снова и снова вспыхивать с новой силой.
Следующей весной (331 г. до н. э.) он вернулся в Тир и направился в
Ассирию, оставив Сирийскую пустыню по правую сторону от себя. Возле руин
забытой Ниневии он встретил огромную персидскую армию, которая ожидала его,
восстанавливаясь после сражения при Иссе. Это снова было огромное сборище
разнородных отрядов, и главную ставку персы опять делали на использование
своего устаревшего оружия -- боевых колесниц. Их в войске Дария
насчитывалось около двух сотен. Каждая колесница была оснащена серпами,
прикрепленными к колесам, оси и корпусу колесницы. Насколько мы можем
судить, такая колесница приводилась в движение упряжкой из четырех лошадей.
Было очевидно, что колесницу легко вывести из строя, если хотя бы одна из
лошадей будет ранена дротиком или стрелой.
Против нарушенного строя пехоты или беспорядочной свалки, где каждый
сражается сам за себя, подобное оружие было бы превосходным, но Дарий начал
сражение, направив колесницы на кавалерию и легкую пехоту. Только немногим
из этих колесниц удалось дойти до рядов македонян. Те же, которым это уда-
лось, были с легкостью отброшены или опрокинуты; для того чтобы сберечь
строй, на выбранной македонянами позиции было достаточно места для маневра.
Хорошо обученные македоняне по диагонали прошли через персидские ряды, не
потеряв при этом свой порядок. Персы, следуя за этим движением на фланг,
открыли бреши в своем строю. Внезапно натренированная македонская конница
устремилась в один из этих разрывов и смела центр персидского войска.
Немедленно за этим последовала атака македонской пехоты. Центр и левое крыло
персов оказались смяты.
Какое-то время легкая кавалерия правого фланга персов успешно теснила
левый фланг Александра, но лишь для того, чтобы быть разорванной в клочья
конницей из Фессалии, которая к этому времени почти не уступала своему
македонскому образцу.
Персидское воинство утратило всякое сходство с армией. Оно превратилось
в несметное множество бегущих людей, даже не пытавшихся сгруппироваться.
Сквозь пыль и толпы спасавшихся бегством персов проносились победители, разя
направо и налево, пока ночь не остановила побоище. Дарий бежал одним из
первых.
Таким было сражение у Гавгамел. Оно произошло 1 октября 331 г. до н. э.
-- мы знаем точную дату, потому что спустя одиннадцать дней после него
прорицателей, как персов, так и греков, сильно обеспокоило случившееся
лунное затмение.
Дарий бежал на север в страну мидян. Александр вошел в Вавилон.
Древний город Хаммурапи (правившего семнадцатью веками ранее),
Навуходоносора Великого и Набонида, в отличие от Ниневии, процветал и не
утратил своего былого значения. Как и египтян, вавилонян не слишком волновал
переход власти от персов к македонянам. Храм Бела-Мардука лежал в руинах,
теперь это была каменоломня, которую разбирали по камню на новые постройки.
Но традиция халдейских жрецов все еще была жива, и Александр пообещал
отстроить здание.
Затем он направился в Сузы, когда-то главный город исчезнувших и
забытых эламитов, а теперь персидскую столицу.
Следующая остановка была в Персеполе -- там, в разгар пьяного разгула,
Александр сжег дотла огромный дворец Царя царей. Позднее он объявил, что это
была греческая месть за сожжение Афин Ксерксом.
Так начинался новый этап в истории Александра. Следующие семь лет он
странствовал с армией, состоявшей в основном из македонян, по северным и
восточным окраинам известного тог-
да мира. Поначалу это было преследованием Дария. Но чем это стало
после? Было ли это систематическим исследованием мира, который он
намеревался сплотить в один великий порядок, или это было погоней за тенью?
Его солдаты и приближенные были убеждены во втором и, наконец, остановили
этот поход -- уже за пределами Инда. Если посмотреть на карту, становится
ясно, что это была охота за тенью -- бесцельная, ведущая в никуда.
Правление Дария вскоре подошло к своему скорбному завершению. После
сражения у Гавгамел его собственные военачальники восстали против слабости и
беспомощности своего царя. Они насильно увезли его с собой, несмотря на
желание Дария сдаться на милость победителя. Своим предводителем они выбрали
Бесса, сатрапа Бактрии. Итогом стало отчаянное преследование каравана, в
котором держали плененного Царя царей.
С рассветом, после преследования, продолжавшегося всю ночь, вдалеке
показался караван. Погоня превратилась в стремительный рывок. Бесс и его
сообщники бросили поклажу и женщин; они избавились и еще от одной помехи.
Возле пруда, в стороне от дороги один из македонских солдат обнаружил
брошенную повозку, запряженную мулами. В ней лежал Дарий, со свежими
кровоточащими ранами, умирающий от потери крови. Он отказался последовать за
Бессом, отказался сесть верхом на лошадь, которую подвели ему. После этого
его приближенные пронзили его в нескольких местах копьями и так бросили
умирать. Дарий попросил у своих преследователей воды. Что еще он мог
сказать, мы не знаем. Историки сочинили за него совершенно немыслимую
предсмертную речь. Но на самом деле он, вероятно, мало что мог сказать.
Когда вскоре после рассвета подъехал Александр, Дарий был уже мертв...
Для того, кто пишет всемирную историю, маршрут походов Александра
представляет отдельный интерес, связанный не только с тем, что они проливают
свет на особенности его характера. Так же, как кампания Дария I приподняла
занавес за пределами Греции и Македонии и показала нам фрагменты того
молчаливого северного фона, на котором развивалась история ранних,
оставивших по себе память цивилизаций,-- так теперь кампания Александра
приводит нас в регионы, о которых в ту пору не существовало никаких
достоверных сведений.
Мы узнаем, что это были не пустынные регионы, а земли, где кипела своя
неповторимая жизнь.
Александр прошел до каспийских берегов, откуда затем проследовал на
восток через ту местность, которая теперь называется Западный Туркестан. Он
основал город, известный ныне как Герат; отсюда он пошел на север к Кабулу и
к нынешнему Самар-
канду, в горы Центрального Туркестана. Он возвращался по южному пути и
прошел в Индию через Хайберский перевал. В верховьях Инда он дал сражение --
ему противостоял один из индийских раджей, Пор, отличавшийся очень высоким
ростом и благородством. Македонской коннице пришлось иметь дело с армией, у
которой были боевые слоны, но и в этот раз победа была за македонянами.
Возможно, Александр так и пробивался бы все дальше на восток, через
пустыни и джунгли, к долине Ганга, но его войска отказались идти дальше.
Если бы это не произошло, Александр так бы и шел вперед, пока не затерялся
бы где-нибудь на востоке. Но его заставили повернуть обратно.
Александр построил флот и спустился к устью Инда. Там он разделил свои
силы. Основные части он повел вдоль пустынного побережья к Персидскому
заливу. На пути македоняне столкнулись со страшным зноем, голодом и жаждой:
многих людей они потеряли из-за нехватки питьевой воды. Флот следовал за
Александром по морю и воссоединился с основными силами у входа в Персидский
залив.
На протяжении этого шестилетнего похода Александр давал сражения,
покорял многие неизвестные народы и основывал города. Он увидел мертвое тело
Дария в июне 330 г. до н. э., а вернулся в Сузы в 324 г. до н. э. В империи,
которую он оставил, углубившись в Индию, воцарился хаос. Провинциальные
сатрапы собирали свои собственные армии, Бактрия и Мидия восстали, Олимпиада
сделала невозможным какое-либо действенное управление Македонией. Гарпал,
царский казначей, бежал, прихватив все, что можно было унести из царской
сокровищницы, и направился в Грецию, подкупая всех на своем пути. Говорят,
кое-что из этих денег перепало и Демосфену.
Но прежде чем мы перейдем к завершающей главе истории Александра, нужно
сказать несколько слов о тех северных регионах, через которые ему довелось
пройти. Все эти земли, от Дуная через всю Южную Россию и до
Восточно-Каспийского региона, вплоть до горного массива Памира, населяли
родственные племена и народы, находившиеся примерно на одной стадии развития
и по большей части арийские по языку и нордические по происхождению. У них
было мало городов -- в основном они вели кочевой образ жизни. Временами они
оседали и переходили к возделыванию земли. Конечно, в Центральной Азии
происходило смешение арийских племен с монголоидными, но монголоидные
племена в те времена еще не были преобладающими в этих местах.
Последние десять тысяч лет в этой части света происходил обширный
процесс пересыхания и подъема земель. До этого времени здесь, возможно,
существовал постоянный водный барьер
между бассейном Оби и Аралокаспийским регионом. По мере его пересыхания
и по мере того, как болотистая земля превращалась в лесостепь, здесь
постепенно встречались и смешивались нордические кочевники с запада и
монголоидные кочевники с востока. Очевидно, что на этих великих
пространствах скапливалось великое множество самых разных кочевых народов и
племен. Они не старались держаться тех земель, на которых кочевали. Их
жилищем были шатры и крытые повозки, а не дома. Непродолжительный
плодородный период или приостановка межплеменных столкновений при сильном
вожде -- и эти племена значительно прибавляли в численности. Затем двух-трех
тяжелых лет бывало достаточно, чтобы вся эта масса людей снова снималась с
места в поисках пропитания.
Еще до зари письменной истории в этом регионе между Дунаем и Китаем
постоянно скапливались огромные массы людей. И с таким же постоянством, как
дождливая туча проливается дождем, из этого региона обрушивались шквалы
нашествий кочевников на запад и на восток. Словно грозовая туча над мирным
ландшафтом, этот регион постоянно грозил все новыми и новыми осадками --
нашествиями. Мы уже обращали внимание, как упорно, словно моросящий дождь,
кельтские племена пробивались на запад, как италийцы, греки и их сородичи --
фригийцы и македоняне переселялись на юг. Мы видели также и киммерийцев,
которые, как неожиданный ураган, обрушились на Малую Азию; как скифы, мидяне
и персы хлынули на юг; мы видели и арийское наводнение в Индии. Примерно за
столетие до Александра произошло новое вторжение кельтских племен в Италию,
которые осели в долине реки По.
Эти различные народы вышли из тени своей северной прародины на свет
истории, а степной резервуар тем временем продолжал копить силы для новых
осадков.
Поход Александра в Центральную Азию открыл для нас новые, прежде не
встречавшиеся нам имена: парфян, народ всадников, вооруженных луками,
которым суждено было сыграть важную роль в истории через столетие-другое, и
бактрийцев, разводивших верблюдов в своей пустынной стране. Повсюду войскам
Александра встречались арийские народы. О существовании диких монголоидных
племен к северо-востоку они даже не подозревали. Никто и вообразить не мог,
что существует еще одна подобная "туча" за землями скифов и их сородичей,
которая в свое время принесет новую грозу -- новые набеги кочевников на
запад и на юг, которые увлекут за собой встретившихся на их пути скифов с
родственными им народами. О существовании гуннов знали только китайцы; ни в
западном Туркестане, ни где-либо еще в Центральной Азии не было ни тюрков,
ни татар.
Этот взгляд на положение дел в западном Туркестане IV в. до н. э. --
один из наиболее интересных результатов похода Александра. Другой -- это его
рейд через Пенджаб. С точки зрения рассказчика историй, любопытно
предположить, что бы произошло, если бы он вошел в долину Ганга. Как
следствие в нашем распоряжении были бы независимые сведения греческих
авторов о том, как выглядела жизнь в древней Бенгалии. Впрочем, на эту тему
существует значительная литература на различных языках Индии, которая
повествует об индийской истории и жизни индийского общества, ее только нужно
сделать доступной европейскому читателю.
Шесть лет продолжалось бесспорное владычество Александра над Персидским
царством. Ему уже исполнился тридцать один год. За эти шесть лет им было
создано очень мало нового. Александр особенно не вмешивался в управление
персидскими провинциями, назначая только новых сатрапов или сохраняя
прежних. Дороги, порты, организация жизни империи в целом оставались теми
же, что и при Кире, его великом предшественнике. В Египте Александр всего
лишь поменял прежних наместников на новых. В Индии он нанес поражение Пору,
но тот сохранил свое царство, разве что именовался теперь у греков сатрапом.
Александр, правда, основал несколько городов, и некоторым из них
суждено было стать великими городами. Только Александрии он основал
семнадцать. Названия многих из них со временем изменились на другие:
Кандагар (Искендер) и Секундерабад. Но он разрушил Тир, а с ним и
безопасность морских путей, которые вели прежде в главные морские ворота
Месопотамии.
Историки говорят, что Восток был эллинизирован Александром. Но
Вавилония и Египет и до его походов имели самые тесные отношения с греческим
миром. Александр не был причиной эллинизации, он был ее составной частью.
Какое-то время весь этот конгломерат государств, от Адриатики до Инда,
находился под единым правлением; в этом ему удалось воплотить в жизнь мечты
Исократа и Филиппа, своего отца. Но было ли суждено созданному им единству
стать долговременным и прочным или, как уже бывало, остаться блистательным,
но недолговечным пустоцветом?
Александр не прокладывал дорог, не создавал надежных морских
коммуникаций. Было бы несправедливо обвинять его в том, что он не занялся
созданием общей культуры. В те времена еще никто не представлял, что империи
должны быть сцементированы общей культурой. Но он не окружил себя группой
искусных
политиков, не думал он и о преемнике. Он не создал никакой традиции --
ничего, кроме легенды вокруг своего имени. Представить, что мир будет жить,
как жил, и после него, и не будет жить одними лишь разговорами о его
величии,-- было выше его умственных возможностей. Он был все еще молод, это
правда. Но еще до того, как Филиппу исполнился тридцать один год, он уже
думал о воспитании Александра.
Был ли вообще Александр государственным деятелем?
Некоторые ученые уверяют нас, что это так; что, возвратившись в Сузы,
он планировал создание могущественной мировой империи, представляя ее не как
покорение мира македонянами, но как объединение разнородных культур в единый
сплав. По крайней мере, один из поступков Александра дает основания для этой
версии. Он устроил грандиозное празднество -- бракосочетание, в котором он и
девяносто его военачальников и друзей взяли в жены лучших персидских невест.
Сам он женился на дочери Дария, несмотря на то что у него уже была
жена-азиатка, Роксана, дочь правителя Самарканда. Эта женитьба была
превращена в пышное торжество. Кроме того, все из македонских солдат, кто
женился на азиатках, а таких насчитывалось несколько тысяч, получили от
своего царя щедрые подарки. Названо все это было "бракосочетанием Европы и
Азии" -- чтобы два континента объединились, как писал Плутарх, "в законном
супружестве и в общности потомства".
Следующим шагом Александра стало обучение специально отобранной
молодежи, отпрысков персидской знати и северян -- бактрийцев, парфян и
других, военной тактике и построению македонской фаланги и конницы. Было это
также задумано для слияния Европы и Азии или же для того, чтобы избавиться
от своих строптивых македонян? Те, во всяком случае, пришли именно к такому
выводу и взбунтовались. Александру стоило немалых усилий, чтобы успокоить их
и убедить принять участие в общем для македонян и персов празднестве.
Историки в этой связи придумали для него долгую и витиеватую речь, но по
сути он дал понять македонянам, что больше не задерживает их, если они хотят
уйти. И не объяснил, как и за какие средства им возвращаться домой из
Персии. Пошумев три дня, они уже просили его о прощении.
Вот еще один повод для вполне предметной дискуссии. В самом ли деле
Александр планировал слияние народов или он просто увлекся помпой, созданием
ореола божественности вокруг правителя -- непременным атрибутом восточной
монархии -- и хотел избавиться от европейцев, для которых он был всего лишь
царем-предводителем? Историкам -- его современникам, и тем, кто жил чуть
позднее, было известно многое об этой по-
следней альтернативе. Они в один голос утверждают, что Александр
отличался исключительным тщеславием. Из их рассказов мы узнаем, как он начал
надевать мантии и тиару персидского монарха. "Поначалу он выходил в таком
облачении только перед варварами и в узком кругу, но потом стал появляться
так на виду у всех, когда принимался за рассмотрение дел". Впоследствии он
стал требовать восточного поклонения и от своих друзей.
Не только это свидетельствует об огромном личном тщеславии Александра.
Его рисованные и скульптурные изображения создавались довольно часто, и
Александр всегда представал в образе прекрасного юноши, с чудесными
локонами, откинутыми назад с широкого лба. До этого большинство мужчин
носило бороду, но Александр, влюбленный в свою очаровательную молодость, не
разделял этой моды. В тридцать два ему больше нравилось походить на
мальчика: он брил лицо, и тем установил новую моду в Греции и Италии,
которая сохранялась и много столетий спустя.
Последние годы жизни Александра изобилуют историями о его жестокости и
тщеславии. Он прислушался к наговорам на Филоту, сына Пармениона, одного из
самых доверенных своих военачальников. Говорили, что Филота хвастался одной
женщине, своей любовнице, что Александр -- просто мальчишка, что если бы не
такие люди, как он и его отец, то не было бы никакого завоевания Персии, и
далее, в том же духе. В этом доносе была определенная доля правды. Женщину
привели к Александру, и он выслушал ее признания. Впоследствии Филота был
обвинен без веских доказательств в организации заговора, подвергнут пыткам и
казнен.
Затем Александр позаботился и о Парменионе, двое других сыновей
которого погибли за него в сражениях. Он отправил своих приспешников
прикончить старика, прежде чем тот узнает о смерти сына! А ведь Парменион
был одним из наиболее доверенных военачальников Филиппа, именно Парменион
вел македонские войска в Азию перед тем, как убили Филиппа.
В том, что в основе этой истории лежат подлинные события, нет никаких
сомнений, как и в обстоятельствах казни Каллисфена, племянника Аристотеля.
Тот не захотел воздавать божественные почести Александру и "всем своим видом
показывал, что он отвергает тиранию, в то время как другие молодые люди
следовали за Александром, как если бы он был одним свободным из многих
тысяч".
В одном ряду с подобными инцидентами очень показательная история о том,
как в пьяной ссоре был убит Клит. Монарх и его приближенные предавались
усиленному пьянству, и выпитое развязало им языки. Шумные и несдержанные
разговоры состояли главным образом в выражении лести в адрес "молодого бога"
и злословии Филиппа, и все эти речи Александр принимал
с довольной улыбкой. Это пьяное самодовольство вызвало раздражение у
македонян, участвовавших в попойке, и Клит, молочный брат Александра, не
выдержал. Он стал с горячностью укорять Александра в том, что тот променял
своего отца Филиппа на Аммона и что на его пирах нет места свободному
человеку, только рабам и варварам. Началась шумная перепалка, и чтобы
уберечь Клита от неприятностей, друзья вытолкали его из пиршественного зала.
Но Клит был настолько пьян, что уже не отдавал себе отчета в своих
действиях. Он решил вернуться через другой вход, и все услышали, как он,
приближаясь, цитирует Еврипида "грубым и непочтительным тоном":
"Вот каковы обычаи у вас? Так, Греция, ты чтишь
Своих героев? На все, что завоевано мечами тысяч,
Лишь один заявит право?"
При этих словах Александр выхватил копье у одного из стражников и
пронзил Клита, когда тот откинул занавес, чтобы войти в зал...
Не остается ничего, кроме как поверить, что такой и была атмосфера, в
которой проходила жизнь молодого покорителя мира. Тогда история о неистовой
и безжалостной демонстрации скорби по одному из ближайших друзей и
соратников, Гефестиону, не может быть полностью выдуманной. Если эта история
правдива или отчасти правдива, она свидетельствует о разуме, утратившем
равновесие и полностью поглощенном личными переживаниями. Для него империя
была не более чем средством для эгоизма и выставления напоказ своих эмоций,
а ее ресурсы -- материалом для причуд того сорта "великодушия", при котором
до нитки обирают тысячи людей, чтобы добиться восхищения у одного
потрясенного поклонника.
Заболевшему Гефестиону была предписана строгая диета, но пока его врач
был в театре, он съел жареную дичь и выпил бутыль охлажденного вина, после
чего и умер. Горе Александра не знало границ, и о том, что царь скорбит,
должна была узнать вся империя. Александр утратил последнюю каплю разума,--
о чем говорит хотя бы то, что он приказал распять врача! Кроме того,
приказано было остричь гривы всех мулов и лошадей в Персии и снести зубцы на
крепостных стенах у всех близлежащих городов. На долгое время он запретил
музыку в своем лагере, а захватив несколько деревень народа коссеев,
распорядился убить всех взрослых в качестве жертвоприношения на могиле
Гефестиона. На погребальные торжества он выделил ни больше ни меньше десять
тысяч талантов. Для тех времен это была огромная сумма. Ничто из этих
поступков не прибавило славы Гефестиону, но зато потрясенный мир увидел, что
это такое, когда скорбит Александр.
Пусть эта последняя история или одна из подобных ей окажется выдумкой,
искажением или преувеличениям. Говорят они об одном и том же.
В июне 323г. до н.э. в Вавилоне, после очередной попойки, на Александра
напала лихорадка, ему стало плохо, и он вскоре умер. Александру было всего
тридцать три года от роду. И тотчас же мировая империя, которую он завоевал
и держал в руках, как ребенок, который схватил и не выпускает из рук дорогую
вазу, пала и разбилась на куски.
Единый мировой порядок, каким бы он ни рисовался в воображении людей,
стал невозможен с его смертью. Далее последовала совершенно варварская
история автократии и неразберихи. Провинциальные правители взяли власть в
свои руки. За несколько лет погибла вся семья Александра. Его жена -- дочь
бактрийского царя Роксана -- поспешила устранить свою соперницу, дочь Дария.
Роксана вскоре после смерти мужа родила ему сына, которого также назвали
Александром. Прошло несколько лет, и он был убит вместе с Роксаной в 309 г.
до н. э. Геркулес, другой и единственный оставшийся в живых сын Александра,
также был убит. Эта же участь ждала и Арридея, его слабоумного единокровного
брата. Плутарх повествует о последнем непродолжительном периоде, когда
Олимпиада еще была у власти в Македонии, обвиняя то одного, то другого из
приближенных Александра в том, что они его отравили. Многих в своей слепой
ярости она приказала убить. Она повелела извлечь из могил тела некоторых из
тех, кто входил в круг Александра, но вряд ли удалось таким способом пролить
свет на причину его смерти. Олимпиада была убита в Македонии друзьями тех,
кто был казнен по ее приказу (316 г. до н. э.).
На фоне этой преступной неразберихи впоследствии обозначились три
ведущие фигуры. Большая часть прежней Персидской империи, от Инда на западе
и почти до пределов Лидии на востоке, отошла к одному из полководцев
Александра, Селевку, который основал новую династию, династию Селевкидов.
Македония досталась другому македонскому полководцу, Антигону, и его
потомкам. Третий македонец, Птолемей, завладел Египтом и, сделав Александрию
своей столицей, добился значительного морского владычества, которое
позволило ему также удерживать Кипр и большую часть побережья Финикии и
Малой Азии.
Империи Птолемеев и Селевкидов просуществовали довольно значительное
время. Возникшие в Малой Азии и на Бал-
канах государственные образования оказались менее устойчивыми. Две
приведенные здесь карты помогут читателю почувствовать калейдоскопическую
природу государственных границ в III в. до н. э.
Антигон потерпел поражение и был убит в битве при Ипсе (301 г. до
н.э.), оставив после себя Лисимаха правителем Фракии и Кассандра в Македонии
и Греции, правление которых оказалось столь же недолговечным. Более мелкие
наместники кроили под себя еще меньшие государства.
Тем временем варвары снова получили полную свободу действий в
ослабленном и разделенном цивилизованном мире, вторгаясь в него с запада и с
востока. С запада пришли галлы, народ, близкородственный кельтам. Разоряя и
грабя все на своем пути, они прошли через Македонию и Грецию до Дельф (279
г. до н. э.). Отделившиеся от них две группы пересекли Босфор и оказались в
Малой Азии. Сначала они становились наемниками у местных правителей, а затем
сами стали хозяевами тех земель, на которых осели. Добравшись почти до
Таврских гор, они поселились на древней фригийской земле, обложив данью
местное население. Эти фригийские галлы стали галатами, известными нам по
Посланию св. апостола Павла.
Армения и южное побережье Черного моря также оказались охвачены
круговоротом сменявшихся один за другим правителей. Цари с эллинистическими
идеями появлялись в Каппадокии, в Вифинии и в Пергаме. С востока скифы,
бактрийцы, парфяне стали переселяться на юго-запад...
В течение последующего времени эллинизированные греко-бактрийские
государства приобретали все более азиатские черты. Во II столетии до н. э.
греки -- искатели приключений из Бактрии вторглись в северную Индию и
основали там недолговечные государства -- результат последнего броска греков
на восток. Затем варварство, как занавес, снова опустилось на земли между
западной цивилизацией и Индией.
Среди всех этих разрозненных обломков эллинистической империи нельзя не
выделить одно небольшое царство, которое требует, по меньшей мере, чтобы ему
посвятили отдельный раздел. Речь идет о Пергамском царстве. Впервые мы
слышим об этом городе как о независимом центре во время конфликта, который
завершился сражением при Ипсе. В то время, когда вихрь галльского вторжения
захлестнул всю Малую Азию между 241 и 227 гг. до н. э. Пергам некоторое
время платил галлам дань, однако ему
удалось сберечь свою независимость. И, наконец, при царе Аттале I
(правил с 241 по 197 до н. э.) Пергам отказался платить дань и разбил галлов
в двух решающих сражениях.
На протяжении более чем столетия с той поры Пергам оставался свободным
и был в этот период, вероятно, самым высокоразвитым государством в мире. На
холме Акрополя был возведен роскошный архитектурный ансамбль: дворцы, храмы,
музей и библиотека, не уступающие александрийским, о которых мы впоследствии
расскажем, и, возможно, самые первые в мире. При правителях Пергама получило
новый расцвет греческое искусство. Остатки алтаря в храме Зевса и статуи
сражающихся и умирающих галлов, которые были сделаны в Пергаме, бесспорно,
принадлежат к художественной сокровищнице человечества.
Вскоре, как мы расскажем позднее, влияние новой силы стало ощущаться в
Восточном Средиземноморье -- Римской республике, благосклонно настроенной к
греческой цивилизации и к Греции. В этой силе эллинистические государства
Пергама и Родоса обрели полезного союзника и поддержку против галатов и
ориентализированной империи Селевкидов. Мы расскажем, как, наконец, римское
владычество пришло в Азию, как римляне разгромили армию Селевкидов в
сражении при Магнесии (190 г. до н. э.) и изгнали парфян из Малой Азии за
Таврские горы. Последний царь Пергама Аттал III (138--133 до н. э.),
осознавая всю необходимость этого шага, сделал своим наследником Римскую
республику. Так Пергамское царство стало римской провинцией Азия.
8
Почти все историки склонны расценивать эпоху Александра Великого как
водораздел в истории человечества. Она объединила весь известный тогда мир,
за исключением разве что Западного Средиземноморья, в место действия единой
драмы. Но мнения, которые сложились у историков относительно самого
Александра, очень сильно расходятся. Они разделяются в большинстве своем на
два основных направления. Одни ученые очарованы юностью и величием этого
человека. Преклоняясь перед Александром, они готовы судить его по его же
собственным меркам. Они готовы примириться со всеми его преступлениями и
безумствами, как с несдержанностью и склонностью к крайностям, присущими его
великой натуре, либо же объяснять их суровой необходимостью правления. Им
противостоят историки, которые видят в нем губителя медленно зревших
тенденций свободного и безмятежного эллинистического сообщества.
Прежде чем мы станем приписывать Александру или его отцу Филиппу
глобальные политические замыслы, которые пришлись бы по вкусу историку XX
столетия, давайте сначала рассмотрим тот предельный уровень знаний и идей,
который был возможен в те дни.
Не одно поколение воспринимало Александра Великого как воплощение и
символ мирового порядка и мирового правления. Александр еще при жизни стал
легендой. Его голова, украшенная божественными символами полубога Геркулеса
или бога Амона-Ра, появляется на монетах его преемников, притязавших на то,
чтобы называться наследниками его империи. Затем идею общемирового правления
перенял другой великий народ, который на протяжении нескольких веков
проявлял немалый политический гений,-- римляне. Как результат фигура другого
выдающегося авантюриста, Юлия Цезаря, затмила в западной половине Старого
Света фигуру Александра.
Итак, мы видим, что к началу III в. до н. э. в западной цивилизации уже
появляются три великих структурирующих представления, которые и в настоящий
момент доминируют в сознании человечества. Мы проследили, как письменность и
знание вырвались из плена мистерий и инициации древнего жречества и как
развивались представления об универсальном знании, доступном для всех, в
изложении истории и философии. Мы приводили в качестве примера Геродота и
Аристотеля как типичных представителей этой первой великой идеи, идеи науки
в ее самом широком и непосредственном смысле, означающем отчетливое видение
человеком всего того, что его окружает. Мы проследили также обобщение
религии у вавилонян, иудеев и других семитских народов от тайного поклонения
в храмах и освященных местах своим местным или племенным богам к открытой
службе единому для всех Истинному Богу, храм для которого -- весь мир. И вот
мы видим, наконец, как впервые зарождается представление об общемировой
политике. Последующая история человечества -- это по большей части история
этих трех идей: науки, всеобщей справедливости и общечеловеческого
сообщества. Появившись в умах немногих, самых выдающихся людей и народов,
они овладели помыслами всего человечества, придав сначала новый оттенок,
затем новый дух и в итоге -- новое направление его развитию.
Глава двадцать третья. НАУКА И РЕЛИГИЯ В АЛЕКСАНДРИИ
1.Наука в Александрии.2. Александрийская философия.3. Александрия -- фабрика религий.4. Александрия и Индия
1
Одной из самых процветающих частей империи Александра Великого, которая
досталась Птолемеям, был Египет. Мы уже рассказывали о Птолемее -- одном из
тех приближенных Александра, которых изгнал царь Филипп. Египет находился в
безопасном отдалении от разрушительных набегов галлов и парфян, а разгром
Тира и финикийского флота позволил Александрии надолго прибрать к своим
рукам морские пути в Восточном Средиземноморье.
Александрия вскоре достигла размеров, не уступавших Карфагену. На
востоке она вела активную заморскую торговлю по Красному морю с Аравией и
Индией. Что же касается Западного Средиземноморья, то там александрийская
торговля составляла серьезную конкуренцию карфагенянам. Александрии было
предначертано на многие века занять главенствующее положение во всем
Средиземноморье и стать крупнейшим торговым и культурным центром античного
мира. Ее значимость максимально возросла, конечно же, при римских
императорах.
В македонских и греческих правителях династии Птолемеев египтяне обрели
власть, более приемлемую и более благосклонную, чем любая из известных им с
тех пор, как они перестали самостоятельно править своей страной. Скорее, это
Египет покорил и сделал Птолемеев выразителями своих интересов, чем признал
верховенство македонян.
Новые правители предпочли обратиться к египетским политическим
представлениям, вместо того чтобы пытаться править Египтом на греческий лад.
Птолемей стал фараоном, царем-богом, его царствование продолжило древнюю
традицию фараонов Пепи, Тутмосов, Рамзесов и Нехо. Александрия, в то же
время оставаясь под-
властной божественному фараону, имела конституцию по образцу греческого
полиса для регулирования внутригородской жизни. Языком, которым пользовались
в официальном обиходе и в суде, был аттический диалект греческого.
Греческий стал настолько общепризнанным языком образованных людей в
Египте, что иудейская обшина Александрии сочла необходимым перевести свою
Библию на греческий язык. К тому времени многие из египетских евреев были
уже неспособны понимать еврейский язык. Аттический диалект греческого, на
несколько столетий до и после Христа стал языком всех образованных людей от
Адриатики до Персидского залива.
Из всех молодых людей -- спутников Александра, Птолемей, видимо, сделал
больше всего, чтобы воплотить в жизнь идеи систематической организации
знания, с которыми Аристотель познакомил двор Филиппа Македонского. Птолемей
был человеком, чрезвычайно одаренным интеллектуально, творческим и скромным
одновременно. Он с понимаемым скептицизмом и снисхождением относился к
наклонностям, привитым Александру Олимпиадой. Написанная им история похода
Александра, история очевидца, не сохранилась до наших дней, однако ей многим
обязаны все дошедшие до нас позднейшие сочинения об Александре.
Основанный им в Александрии Мусей (Мусейон) был по сути первым
университетом в мире. Как видно из его названия, он был посвящен служению
музам, также, как и школа перипатетиков (последователей Аристотеля) в
Афинах. Однако он только формально был религиозным учреждением, лишь в той
мере, в какой это необходимо в мире, который не представлял себе возможности
интеллектуального процесса, независимого от религии. Это был коллегиум
образованных людей, занятых главным образом исследованиями и
документированием, но также, в некоторой степени, и преподаванием.
В начальный период на протяжении двух-трех поколений Мусей в
Александрии являл собою созвездие ученых умов, с которым не могли сравниться
даже Афины в лучшую свою пору. Особенно значимыми и успешными были
исследования в области математики и географии. Достаточно назвать имена
Евклида, о котором в наши дни знает каждый школьник, Эратосфена, измерившего
диаметр Земли (его результат лишь на пятьдесят миль отличается от
современных вычислений!), Аполлония (ок. 260-- 170 до н. э.), рассчитавшего
конические сечения. Гиппарх (190-- 125 до н. э.) сделал первую попытку
описать движение небесных светил и составил первую карту звездного неба,
чтобы отмечать любые изменения, которые наблюдаются на небе. В Александрии
учился Архимед и впоследствии сохранял постоянную переписку с Мусеем.
Не менее знаменитой была и александрийская медицинская школа. Впервые в
мировой истории был установлен стандарт профессиональных медицинских знаний.
О Герофиле (III в. до н. э.), величайшем из александрийских анатомов,
говорили, что он проводил вивисекции трупов преступников, приговоренных к
смертной казни. Другие ученые, в противовес Герофилу, осудили занятия
анатомией и посвятили себя науке составления лекарственных снадобий.
Научному взрыву в Александрии не суждено было продлиться больше
столетия. В организации Мусея не было заложено механизма сохранения
преемственности и продолжения научных открытий его начинателей. Это был
"придворный" колледж, его учителя и "профессора", как бы мы сказали сегодня,
назначались и оплачивались фараоном. "Республиканский характер" школ и
академий в Афинах был гораздо более устойчивым и независимым. Верховный
патронат над Мусеем был благотворен, пока фараонами были Птолемей I или
Птолемей II. Но впоследствии тысячелетняя традиция египетского жречества
поглотила Птолемеев и погубила аристотелевский настрой Мусея. Не прошло и
сотни лет, как его научная энергия полностью иссякла.
Одновременно с Мусеем Птолемей I создал себе и более долговечный
памятник -- знаменитую Александрийскую библиотеку. Это была комбинация
государственной библиотеки и государственного издательства в невиданных до
той поры масштабах. Одна из ее задач была энциклопедическая: если кто-то из
иностранцев привозил неизвестную в Египете книгу, он был обязан сдать ее для
копирования. Эта копия пополняла собрание библиотеки. Все более-менее
популярные произведения непрерывно тиражировались внушительным штатом
переписчиков.
Александрийская библиотека, словно современное университетское
издательство, постоянно предлагала к продаже свои копии имевшихся книг. При
Каллимахе (III в. до н. э.), возглавлявшем библиотеку во времена Птолемеев
II и III, регулярно проводилась систематизация и составление каталогов
книжных накоплений.
В те дни, не будем забывать, книги не перелистывали страница за
страницей, а сворачивали в свиток. Для того чтобы отыскать нужное место в
тексте, читателю приходилось разворачивать и сворачивать эти свитки, от чего
страдали и книги, и нервы читателей. Поневоле представляешь какое-нибудь
незамысловатое приспособление, с помощью которого можно было бы, не тратя
лишних усилий, просматривать свиток от начала до конца. Но ничего подобного
так и не было придумано. Каждый раз, когда книгу читали, ее непременно
вертели две, и не всегда чистые, руки.
Для того чтобы сберечь время и силы читателей, именно Каллимах придумал
разбивать пространные сочинения, такие, как
"История" Геродота, на отдельные книги, или тома, как бы мы теперь
назвали,-- каждая на отдельном свитке.
Александрийская библиотека привлекала огромное множество учащихся, куда
большее, чем Мусей. Все эти посетители из самых разных концов света
представляли немалый денежный интерес для александрийских торговцев и
содержателей постоялых дворов.
Поразительно, но в Александрии, по всей видимости, не предпринималось
никаких попыток что-либо напечатать -- не только книги. Этот факт вначале
кажется совершенно непостижимым: весь тогдашний мир требовал книг, а кроме
книг, постоянно нужны были разного рода афиши, листовки, объявления и тому
подобное. Однако до XV в. в истории западных цивилизаций не появлялось
ничего, что можно было бы назвать книгопечатанием.
И дело не в том, что искусство книгопечатания было технически слишком
сложным или зависело от каких-то предварительных открытий и изобретений.
Печать -- это простейшее и самое очевидное из приспособлений. В принципе о
ней знали всегда. Как мы уже говорили, есть основания предполагать, что
палеолитический человек мадленского периода украшал свою кожаную одежду,
нанося на нее костяным валиком отпечатки различных узоров. "Печати" древних
шумеров -- это опять же печатные приспособления. Монеты также изготовляли с
помощью подобной технологии.
Неграмотные люди во все века использовали металлические или деревянные
печатки, чтобы поставить свою подпись. Вильгельм Завоеватель, норманнский
герцог и король Англии, пользовался подобной печатью и чернилами, когда
нужно было подписывать документы. В Китае классические тексты размножали,
делая оттиски с печатной доски, еще во II столетии до н. э. Но то ли из-за
формы книг или из-за сопротивления со стороны владельцев рабов-переписчиков,
защищавших свои прибыли; а может быть, потому, что скорописное
"демотическое" письмо было и так достаточно легким и быстрым, чтобы еще
думать о его ускорении и развитии (что было совершенно неизбежно в случае с
китайскими иероглифами или готическим шрифтом); или же потому, что пропасть
разделяла в общественной жизни человека мысли и знаний и человека
технических умений -- но книгопечатание так и не появилось, даже в
простейшем виде для воспроизводства иллюстраций.
Главная причина того, что не удалось организовать книгопечатание,
заключается, очевидно, в том, что не было в достатке материала необходимой
плотности и удобной формы, пригодного для печати книг.
Снабжение папирусом было строго ограничено. К тому же не существовало
единого формата для книжной страницы. Бума-
re еще предстояло прийти из Китая, чтобы сыграть свою роль в
освобождении разума в Европе. И даже если бы появились книгопечатные станки,
они все равно простаивали бы без дела, а в это время продолжалось бы
неспешное изготовление папирусных свитков. Но этим сложно объяснить, почему
не использовали копировальные доски или штампы для воспроизведения
иллюстраций или чертежей.
Египет -- единственный регион, где растет папирус. Это помогают нам
понять, почему Александрии так быстро удалось достичь значительных успехов в
области знания. Того же Эратосфена, учитывая те скудные приспособления,
которыми он пользовался, можно поставить на один уровень с Ньютоном или
Пастером. При этом Александрия почти никак не повлияла на политику или на
духовную жизнь своего времени.
Мусей и Библиотека в Александрии были средоточием света, который можно
сравнить с затемненным фонарем, скрытым от остального мира. Не существовало
никаких средств донести эти достижения до благожелательно настроенных людей
за пределами Александрии, за исключением утомительного переписывания книг
вручную. В те времена не было способа общения, доступного большинству людей.
Ученым приходилось, тратя значительные средства, добираться до этого
многолюдного научного центра, потому что не было иного способа добыть хотя
бы крупицу знаний. В Афинах и Александрии единичному искателю можно было
приобрести самые разные манускрипты по разумной цене, но любая попытка
заняться образованием масс немедленно вызвала бы критическую нехватку
папируса.
Впрочем, образование вообще не шло в массы. Чтобы приобрести нечто
большее, чем поверхностные знания, необходимо было пожертвовать своей
размеренной жизнью, поменять ее на долгие годы ненадежного существования в
отдельном мирке неустроенных и перегруженных утомительной работой мудрецов.
Ученость, конечно, не означала такого полного разрыва с повседневной жизнью,
как посвящение в жрецы, однако по своей природе это были явления одного
порядка.
И очень быстро это чувство свободы, открытость и прямота суждений,
которые, как воздух, необходимы для подлинной интеллектуальней жизни,
исчезли из Александрии. С самого начала покровительство Птолемея I ставило
предел возможной политической дискуссии. Впоследствии разногласия между
школами впустили суеверия и предрассудки уличной толпы в научную жизнь.
Мудрость покинула Александрию, оставив вместо себя педантизм. Работа с
книгой заменилась преклонением перед ней. Очень скоро ученые превратились в
изолированный класс, со всеми присущими этому классу неприглядными
особенностями. Не успело
смениться и несколько поколений в Мусее, как Александрия познакомилась
с новым типом человеческого существа -- неуклюжим эксцентриком,
непрактичным, незнающим самых простых житейских вещей. С буквоедом, у
которого привычка выходить из себя из-за каждой мелочи сочеталась с зоркой
ревностью к коллегам по цеху и презрением к необразованной толпе за
пределами его мирка. Одним словом, миру явился Книжный Червь. Он отличался
такой же нетерпимостью, как жрец, только не имел алтаря, и таким же
невежеством, как знахарь, хоть и не жил в пещере. Его ничуть не утомляли
долгие часы, проведенные за переписыванием книг. Его можно было бы назвать
побочным продуктом интеллектуального процесса, но для многих поколений людей
этот побочный продукт оказался серьезной помехой, заграждая свет знаний,
зажженный человеческим разумом.
Поначалу творческая активность Александрии была сосредоточена вокруг
Мусея и носила главным образам научный характер. Философия в более
энергичный век была учением о контроле над собой и материальным миром и
побуждала к активным действиям. Не отвергая этих претензий, философия в
Александрии стала в действительности наукой о тайных, охраняемых от
непосвященных, способах примирения с этим миром. Стимулятор превратился в
наркотик. Философ не препятствовал миру катиться в пропасть -- миру, частью
которого был он сам,-- и утешался красивыми умозрительными построениями. В
них мир представал иллюзией, за которой скрыта некая квинтэссенция. Афины,
уже утратившие политический вес, но все еще многолюдные и знаменитые,
вступали в эпоху своего интеллектуального упадка почти незаметно для
постороннего взгляда. Они всегда пользовались странным уважением воюющих
государств и авантюристов всего мира и были еще одним центром подобного
философского учения.
Если в Александрии поздно сложилась своя особая философия, то уже с
самых ранних своих времен она стала заметным Центром создания и общения
религиозных идей.
Мусей и Библиотека представляют собой только одну из граней
тройственной природы этого города. Это были ее аристотелевский,
эллинистический, македонский элементы. Птолемею I
удалось ввести в жизнь Александрии еще два фактора, дополняющие
неповторимое своеобразие этого центра.
Первый -- это значительное количество иудеев, частично из Палестины, но
по большей части из тех поселений в Египте, в которых иудеи уже давно жили.
Этими последними были иудеи-диаспоры той ветви еврейского народа, что не
знала вавилонского пленения. Эти иудеи имели Библию и находились в тесном
общении со своими единоверцами во всем мире. Они населяли один из самых
обширных кварталов Александрии. Этот город стал самым большим еврейским
городом в мире: евреев в Александрии тогда было больше, чем в самом
Иерусалиме. Мы уже отмечали то, что они сочли необходимым перевести свои
священные тексты на греческий язык.
И, наконец, в Александрии жило множество египтян, в основном также
говоривших на греческом языке. Однако была жива их традиция, насчитывавшая
сорок веков храмовой религии и культов.
В Александрии сошлись три типа белой расы, три типа разума и духа:
здравомыслящий критицизм ариев-греков, нравственное рвение и монотеизм
семитов-иудеев и древняя египетская традиция мистерий и жертвоприношений.
Насколько ей удалось сохранить свою жизнеспособность в мире, мы уже видели
на примере таинственных обрядов и культов Греции. Подобные обряды хамитский
Египет открыто и торжественно совершал в своих величественных храмах.
Вот эти три элемента и были составляющими александрийской "закваски". В
порту и на рынках, где общались люди всех известных народностей и рас,
неизбежно взаимодействовали и сравнивались их религиозные представления и
обычаи. Сообщается, что в III в. до н. э. буддийские миссионеры,
отправленные царем Ашокой, прибыли в Александрию из Индии, и нет сомнений,
что в более поздние времена в Александрии постоянно существовала колония
индийских торговцев. Аристотель в своей "Политике" замечает, что религиозные
представления людей охотно заимствуют свои формы из их политических
институтов. "Люди заимствуют образ жизни своих богов в не меньшей степени,
чем их телесные формы, из своей собственной".
В эпоху огромных эллинистических империй, управляемых автократическими
монархами, уже было недостаточным поклонение лишь местным божествам, старым
покровителям племени и города. Людям нужны были боги, такие же
всеобъемлющие, как и царства, и всюду, кроме тех мест, где на пути стояли
интересы влиятельного жречества, шел любопытный процесс ассимиляции богов.
Как оказалось, все эти многоликие и разнообразные боги во многом схожи между
собой. Люди приходили
к заключению, что вместо различных богов на самом деле должен быть один
бог со множеством имен. Он был повсюду, но только под другим "псевдонимом".
Римский Юпитер, греческий Зевс, вавилонский Бел-Мардук, египетский Амон --
тот, с которым пробовал бороться Аменхотеп IV (он же Эхнатон), и
предполагаемый "отец" Александра Македонского -- все они были достаточно
схожи, чтобы слиться в единый образ.
Там, где различия между божествами казались слишком заметными, их
удавалось преодолеть, говоря, что это различные "аспекты" одного божества.
Однако Бел-Мардук давно уже утратил былое величие, от него осталось лишь
одно воспоминание, а такие старые боги, как Ашшур, Дагон и им подобные, боги
павших народов, и вовсе исчезли из памяти людей.
Осирис -- бог, популярный у египетского простонародья, стал
отождествляться с Аписом, священным быком Мемфисского храма. Осириса уже
путали и с Амоном. Под именем Сераписа он стал верховным божеством
эллинистической Александрии. Египетская богиня-корова Хатор, или Исида,
также предстает теперь в человеческом облике, как жена Осириса, которому она
родила сына Гора. Тот в свою очередь должен снова стать Осирисом, как только
вырастет.
Подобная простота, с которой боги превращались друг в друга, покажется
странной современному человеку. Но эти отождествления и смешения богов очень
показательны, как попытки набирающего силу человеческого разума сберечь с
помощью религии эмоциональные связи и близость людей, в объединении религий
сделать своих богов более понятными и универсальными. Подобное слияние
одного бога с другим называют "теокразией", и нигде в мире она не шла так
энергично, как в Александрии. Только два народа в этот период не поддались
этой тенденции: иудеи, которые уже имели свою веру в единого Бога Небес и
Земли -- Яхве, и персы, у которых был монотеистический культ Солнца.
Птолемей I основал в Александрии не только Мусей, но и Серапеум,
посвященный божественному триединству, которое отражает результат теокразии
богов Греции и Египта. Эта троичность объединяла в себе бога Сераписа
(Осирис + Апис), богиню Исиду (она же Хатор, богиня-корова и лунная богиня)
и бога-ребенка Гора. Так или иначе, почти все остальные боги могли быть
сопоставлены с одним из трех аспектов этого единого божества,-- даже Митра,
солнечный бог персов.
Эти три аспекта божества переходили один в другой; божеств было трое,
но при том они были единым целым. Поклонение им отличалось великим рвением и
страстностью и сопровождалось звоном особого музыкального инструмента,
систра -- металлических пластин, нанизанных на одну скобу.
Здесь мы впервые обнаруживаем, что идея бессмертия становится
центральной идеей религии. Она вышла со временем далеко за пределы Египта.
Ни ранних ариев, ни ранних семитов проблема бессмертия особо не волновала,
на духовной жизни монголоидных народов она также отразилась незначительно.
Но для египтян с самых ранних времен представление о том, что индивидуальное
существование не прекращается со смертью, а продолжается в потустороннем
мире, было исключительно важным.
Бессмертию души была отведена значительная роль и в поклонении
Серапису. В культовой литературе о нем говорится, как о "спасителе и
проводнике душ, ведущем души к свету и вновь принимающем их". О Сераписе
писали, что он "воскрешает мертвых, показывает долгожданный свет солнца тем,
кто видит, тем, чьи благословенные могилы содержат во множестве священные
книги", и снова "нам не миновать встречи с ним, он спасет нас, после смерти
мы будем спасены его промыслом".
Ритуальное зажжение свечей и подношение привесков -- маленьких
изображений различных частей человеческого тела, которые нуждались в
исцелении,-- было частью религиозного ритуала в Серапеуме. Многих
приверженцев, которые решали посвятить этой религии свои жизни, привлекал
культ Исиды. В храмах стояли ее изображения, в которых она представала как
Владычица Неба, с ребенком Гором на руках. Свечи горели и плавились перед
ней, а весь алтарь был увешан привесками. Неофита подвергали долгим и
тщательным испытаниям, затем он принимал обет безбрачия, после чего проходил
обряд посвящения; ему обривали голову и одевали в льняные одежды...
Гор был любимым и единственным сыном Осириса (Сераписа). Он был также и
богом солнца, его символом был скарабей с раскрытыми крыльями. Когда во
время солнечного затмения появляется солнечная корона, она действительно
напоминает раскрытые крылья скарабея. Гор был "солнцем праведности с
раскрытыми крыльями". В итоге он "восходил к отцу" и становился с отцом
единым целым. В более древней египетской религии Гор был посредником и
заступником перед своим отцом за грешников. В египетской Книге Мертвых Гора
изображали просящим о помиловании покойного; эту книгу обязательно клали в
могилу каждого, кто имел возможность заказать для себя копию. Многие из
гимнов, посвященных Гору, необыкновенно похожи на христианские песнопения по
своему духу и фразеологии. Такой прекрасный гимн, как "Свет моей души -- Ты,
о, Спаситель мой", в свое время пели в Египте Гору.
Культ Сераписа, широко распространившийся по всему цивилизованному миру
в III и II вв. до н. э., предвосхитил, как мы со всей очевидностью
наблюдаем, те ритуальные формы и прак-
тики, которым суждено было возобладать в Европе с наступлением
христианской эры. Живой дух христианства, та благая весть, которую оно
принесло человечеству, были, как мы увидим впоследствии, чем-то неожиданно
новым для разума и воли человека. Но одеяние, в которое было облачено
христианство, его символика, формулы и ритуалы были к тому времени уже
порядком изношены. Они остаются такими во многих странах и ныне. Это
одеяние, несомненно, было соткано в храмах и культовых практиках
Юпитера-Сераписа и Исиды, которые начали распространяться по всему
цивилизованному миру в век теокразии, во II и I столетии до Христа.
Значение Александрии, как торгового и интеллектуального центра,
сохранялось еще много веков. Предвосхищая наши дальнейшие страницы, скажем,
что во времена Римской империи Александрия стала крупнейшим торговым центром
мира. Александрийские торговцы римской эпохи имели многочисленные поселения
в южной Индии. В Кранганоре на Малабарском побережье был храм, посвященный
Августу, а поселение вокруг него охраняли две римские когорты. Император
отправлял свои посольства к различным индийским владыкам. Более того, у
Климента, Хризостома (Златоуста) и других раннехристианских авторов мы
читаем об индийцах в Александрии и об их верованиях.
Глава двадцать четвертая. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАСПРОСТРАНЕНИЕ БУДДИЗМА
1. История Гаутамы. 2. Конфликт учения и легенды.3. Проповедь Гаутамы Будды. 4. Буддизм и Ашока.5. Два великих китайских учителя. 6. Искажение буддизма.7. Современное состояние буддизма
1
Интересно будет теперь обратиться от научных и нравственных достижений
Афин и Александрии и развития социальных представлений на Западе к почти
совершенно изолированной интеллектуальной жизни Индии. Эта цивилизация, как
кажется поначалу, выросла на собственных корнях и обладает своим уникальным
характером. Она была отрезана от цивилизаций на востоке и на западе
пустынями и горными преградами. Арийские племена, которые переселились на
полуостров Индостан, вскоре утратили связь со своими сородичами на западе и
стали развиваться по своему собственному пути. В особенности это относится к
тем из них, кто прошел в долину Ганга и далее.
Они обнаружили, что во всей Индии уже была распространена цивилизация,
древняя цивилизация дравидов. Она возникла независимо от других -- также,
как, по всей видимости, возникли шумерская, критская и египетская
цивилизации, в результате развития распространявшейся неолитической
культуры, черты которой мы уже рассматривали. Арии оживили и изменили
дравидийскую цивилизацию в той же мере, в какой греки изменили эгейскую, или
семиты -- шумерскую.
Условия жизни индийских ариев отличались от тех, в которых продолжали
жить родственные им арийские племена, все еще преобладавшие на
северо-западе. Это были земли с более теплым и влажным климатом, и привычный
рацион, включавший мясо и хмельные напитки, стал бы теперь губительным. Им
пришлось перейти на преимущественно вегетарианский способ питания, а
плодородная почва почти что сама давала все необходимое для
этого. Больше не было надобности кочевать, можно было смело полагаться
на надежность урожаев и климата. Тут ни к чему были теплые одежды или дома.
Для жизни нужно было так немного, что торговля у индийских ариев поначалу
была неразвита. Земли хватало для каждого, кто желал обрабатывать свой
участок, и даже с маленького клочка земли можно было снять достаточный
урожай, чтобы прожить, не зная голода.
Их политическая жизнь также была проста и сравнительно бестревожна. В
самой Индии пока еще не появилось никаких великих завоевателей, а природные
барьеры вокруг нее останавливали ранних империалистов на западе и на
востоке. Тысячи сравнительно мирных селений-республик и подворий племенных
вождей были разбросаны по всей стране. Не существовало никакого
мореплавания, не было ни набегов пиратов, ни торговцев-иноземцев. Можно
написать историю Индии почти на четыре тысячелетия в глубь веков, не
употребляя при этом слова море.
История Индии на протяжении многих столетий была более счастливой,
менее кровопролитной и больше похожей на прекрасный сон, чем история любой
другой цивилизации того времени. Знать, раджи -- развлекались охотой. Их
жизнь, главным образом, состояла из сватовства и женитьбы на новых женах. То
здесь, то там среди раджей появлялся какой-нибудь знаменитый махараджа
("великий царь"). Он закладывал город, отлавливал и приручал слонов,
истреблял тигров в своих владениях и оставлял в последующих поколениях
память о своем величии и своих великолепных процессиях.
Однако и эти ориентализированные арии жили активной духовной жизнью.
Складывались и передавались в устной традиции великие эпические произведения
-- в те времена еще не было письменности. Это также было и время глубоких
философских исканий; их лишь недавно удалось соотнести с философскими
системами Запада.
Между 560 и 550 гг. до н. э., когда в Лидии Крез еще был на вершине
славы, а Кир только готовился отобрать Вавилон у Набонида, в Индии появился
на свет будущий основатель буддизма. Он родился в маленькой племенной общине
на севере Бенгалии, в предгорьях Гималаев, в местности на границе с Непалом,
ныне покрытой непроходимыми джунглями. Это маленькое государство управлялось
одной семьей из племени шакьев, членом которого был и этот человек --
Сиддхартха Гаутама. Сиддхартха -- это его личное имя, как Гай или Джон,
Гаутама или Готама -- его фамильное имя, как Цезарь или Смит, а Шакья --
родовое, как Юлий.
Кастовая система в те времена еще не окончательно утвердилась в Индии,
и брахманы, уже тогда привилегированные и влиятельные, еще не пробились на
самую вершину общественной
системы. Но все равно сильны были различия между общественными слоями,
и практически непроницаемый барьер разделял благородных ариев и темнокожие
низшие группы общества. Гаутама принадлежал к народу завоевателей. Его
учение, обратим внимание, называлось "арийской правдой".
Лишь в конце XIX в., когда ученые основательно взялись за изучение
языка пали, на котором написано большинство оригинальных текстов раннего
буддизма, мир узнал, какова в действительности была жизнь и подлинная мысль
Гаутамы. До этого его история оставалась погребенной под чудовищным
напластованием легенд, а его учение самым нещадным образом искажалось.
Однако теперь перед нами открыто очень человечное и правдоподобное
повествование о нем.
Гаутама был красивым, одаренным и состоятельным молодым человеком и,
пока ему не исполнилось двадцати девяти, жил обычной жизнью, подобно другим
знатным людям своего времени. Эта жизнь, ее духовная сторона, вряд ли могли
удовлетворять его. Тогда еще не было литературы, за исключением традиции
ведийского эпоса, да и та была в основном монополизирована брахманами.
Научных знаний было еще меньше. Мир был ограничен снежными вершинами
Гималаев на севере и тянулся до бесконечности на юге. Город Бенарес
(Варанаси), в котором жил царь их земель, находился примерно в сотне миль от
них. Главными развлечениями были охота и флирт с многочисленными женами.
Все то лучшее, что могла предложить жизнь, Гаутама, по-видимому, имел в
полном достатке. В возрасте девятнадцати лет он женился на прекрасной
двоюродной сестре. Несколько лет они оставались бездетными. Гаутама
охотился, развлекался, наслаждался прогулками в своем ярком мире садов,
тенистых рощ и рисовых полей.
Именно эта жизнь заставила его однажды почувствовать великую
неудовлетворенность. Это была неудовлетворенность, которую всегда испытывает
ищущий разум, устав от праздности. Он жил среди изобилия и красоты, переходя
от удовольствия к удовольствию, но его душа не знала мира. Все складывалось
так, как если бы сама судьба его народа взывала к нему. Гаутама чувствовал:
все то, что окружает его,-- это не подлинная жизнь, это всего лишь праздник.
Праздник, который слишком затянулся.
Гаутама не переставал размышлять об этом, и пришло время, когда ему
открылись четыре незнакомые прежде стороны существования, задавшие
направление его мысли. Как-то он совершал прогулку на колеснице, и навстречу
ему попался старик, обезображенный годами. Нищий, согбенный, выбившийся из
сил, он потряс его воображение. "Такова жизнь,-- сказал на это его
возница,-- мы все будем такими". Гаутама еще не успел прий-
ти в себя, как им повстречался человек, испытывавший невыносимые
страдания от какой-то страшной болезни. "Такова жизнь",-- снова повторил
возница. И было третье зрелище, на котором остановился его взгляд:
непогребенное тело, распухшее, безглазое, истерзанное зверями и птицами и
самое ужасное. "Вот такова наша жизнь",-- только и мог сказать на это
возница.
Эти неожиданные открытия -- что все люди подвержены болезням и смерти,
что жизнь открыта для страданий, а счастье не приносит полного
удовлетворения,-- глубоко потрясли Гаутаму.
А затем с колесницей поравнялся один из тех бродячих аскетов, которые
уже тогда во множестве странствовали по дорогам Индии. Жизнь этих людей была
подчинена строгим правилам, они проводили свои дни в созерцании и духовных
беседах. Многим людям и до Гаутамы жизнь в этой залитой солнцем, небогатой
событиями стране казалась непостижимой и наполненной несчастьями. Эти аскеты
посвятили свою жизнь поискам истинного содержания жизни, и страстное желание
последовать их примеру охватило Гаутаму.
Он все еще раздумывал над тем, как ему следует поступить, когда, как
повествует предание, Гаутаме принесли известие, что его жена разрешилась от
родов и принесла ему первенца. "Вот еще одно звено в цепи, которую предстоит
разорвать",-- произнес он.
Он вернулся в свое селение, где все люди его племени ликовали, радуясь
появлению на свет этого нового звена в цепи. Весь день продолжалось
празднество, а ночью Гаутама проснулся, испытав ужасный приступ духовных
мучений, "словно человек, которому сказали, что пламя охватило его дом". Он
позвал возницу и приказал приготовить лошадь. Затем он подошел к комнате
жены, тихо переступил через порог и увидел в мерцающем свете масляного
светильника, как она спокойно спит, окруженная цветами, прижимая к груди
новорожденного.
Гаутама почувствовал огромное желание в первый и последний раз взять на
руки своего сына перед тем, как отправиться в путь, но побоялся разбудить
жену. Он вышел во двор, залитый прозрачным сиянием индийской луны, где уже
ждал возница с двумя лошадьми. Гаутама сел на лошадь и выехал в открытый
мир.
Когда двое всадников неторопливо ехали сквозь ночь, Гаутаме казалось,
что демон Мара, Искуситель человечества, заполнил собой все вокруг, стараясь
отвратить его от избранного пути. "Возвращайся,-- говорил ему Мара,-- и будь
царем, и я сделаю тебя величайшим из царей. Продолжай свой путь, и тебя ждет
неудача. Я всегда буду идти за тобой по пятам. Вожделение, зависть или гнев
когда-нибудь сломят тебя, в неизбежный миг твоей слабости. Рано или поздно,
но ты будешь моим".
Они проехали очень много за эту ночью, и, когда достигли границ земель
его рода, на песчаном берегу реки Гаутама остановил лошадь. Он обрезал мечом
свои длинные волосы, снял все свои украшения и отдал их вознице, чтобы тот
отвез их назад, вместе со своей лошадью и мечом. Дальше Гаутама пошел
пешком. Встретив на пути нищего, он поменялся с ним одеждой. Так,
освободившись от всех земных пут, он открыл себе путь к поискам истины.
Гаутама направился на юг -- туда, где в отрогах гор Виндхья, своим
краем задевающих Бенгалию, неподалеку от города Раджгир, обосновались
отшельники и мудрецы. Там, в пещерах, они нашли себе приют, лишь изредка
выходя в город за подаянием, и делились словом знания со всеми, кто
потрудился бы их посетить.
Индийский разум издавна был склонен верить, что знание и сила
достигаются крайним аскетизмом, постом, отказом от сна и самоистязаниями, и
теперь Гаутама решил проверить на себе действенность этих представлений. Он
поселился вместе с пятью своими спутниками и учениками в джунглях на склонах
гор Виндхья и там принялся испытывать себя крайним постом и тяжкими
испытаниями. Слава о нем распространялась, как "звук великого колокола,
звеневшего под сводом небес". Однако и после этого он не чувствовал, что
достиг истины.
Однажды Гаутама прогуливался по лесу, хоть очень и ослабел от голода,
стараясь сосредоточиться,-- и внезапно покачнулся и потерял сознание.
Очнувшись, он понял всю очевидную нелепость этих шаманских методов
постижения истины.
Гаутама удивил и напугал своих спутников, попросив у них обычной еды и
отказавшись дальше заниматься умерщвлением плоти. Теперь ему было ясно:
какой бы ни была истина, ее нужно постигать здоровым разумом в крепком теле.
Подобные взгляды были совершенно чуждыми в то время и в тех краях. Его
ученики покинули его и в разочаровании удалились в Бенарес. Звон великого
колокола умолк. Великий Гаутама пал.
Какое-то время он странствовал в одиночестве, не оставляя попыток
пробиться к свету.
Когда разум сталкивается с великой, неразрешимой задачей, он движется
вперед, шаг за шагом отвоевывая одну позицию за другой и не осознавая своих
успехов, как внезапно, с неожиданным озарением, приходит долгожданная
победа. Так, по всей видимости, было и с Гаутамой. Он сел на землю под
огромным деревом на берегу реки, чтобы вкусить пищу, и вдруг чувство ясного
и всеобъемлющего прозрения пришло к нему. Казалось, он явственно видел, что
представляет собой жизнь. Как говорит предание, весь день и всю ночь он
просидел в глубоком раздумье, а затем поднялся, чтобы поделиться своим
откровением с миром.
Такой предстает история Гаутамы без прикрас, насколько о ней можно
судить по ранним буддийским текстам. Однако представление заурядности
неизменно требует своих дешевых прикрас и чудес.
Разве не чудо само по себе, что эта маленькая планета произвела на свет
человека, который задумался о прошлом и будущем и основополагающей природе
существования?! Но было неизбежно, что однажды рукой некоего достойного
переписчика на языке пали будут выведены следующие строки:
"И когда начался поединок между Спасителем Мира и Князем Тьмы, тысячи
сверкающих метеоров упали с небес... реки потекли вспять к своим истокам,
могучие вершины и горы, поросшие вековыми деревьями, с грохотом обрушились
на землю... солнце покрыла ужасная тьма, и небеса наполнились сонмами
бесплотных духов".
История не сохранила достоверных свидетельств об этих явлениях. Вместо
этого перед нами -- только темный силуэт одинокого человека, идущего по пути
в Бенарес.
Исключительного внимания удостоились и дерево, под которым к Гаутаме
пришло чувство духовного просветления. Это было дерево из рода смоковниц, и
с самых ранних времен оно было окружено чрезвычайным почтением. Теперь его
называют Деревом Бодхи. Его самого уже давно нет, но рядом с этим местом
растет другое такое же, которое вполне может быть его непосредственным
отводком. На Цейлоне и до наших дней сохранилось дерево, возможно, самое
старое из деревьев на планете, о котором точно известно, что оно выросло из
черенка, взятого от дерева Бодхи в 245 г. до н.э. С того времени и до наших
дней за ним заботливо ухаживают и поливают; его огромные ветви
поддерживаются подпорками, поддерево постоянно подсыпают землю, чтобы оно
всегда могло пускать свежие корни.
Вот, кстати, хорошая иллюстрация того, насколько коротка история
человечества: сменилось так много поколений, пока живет только одно дерево.
К несчастью, ученики Гаутамы больше заботились о сохранении его дерева, чем
его мысли, которую с самого начала они неверно поняли и исказили.
В Бенаресе Гаутама отыскал пятерых своих учеников, которые все еще
продолжали аскезу. Рассказывают, что они, увидев, как учитель приближается к
ним, не сразу согласились принять его. Для них он оставался вероотступником.
Но теперь от Гаутамы исходила какая-то неведомая сила, переборовшая их
отчужденность. И Гаутаме удалось добиться, чтобы они прислушались к его
новым убеждениям.
Пять дней они не переставали спорить. Когда, наконец, ему удалось
убедить учеников в своем просветлении, они объявили его Буддой. Уже в те дни
в Индии верили, что через длительные промежутки времени Мудрость
возвращается на Землю и открывается людям через избранного, Будду. В
соответствии с верованиями индийцев таких Будд было много, Гаутама Будда --
лишь последний из их числа. Но сомнительно, что он сам принимал этот титул
или признавал эту теорию. В своих беседах он никогда не называл себя Буддой.
Далее он и его воспрянувшие духом ученики основали нечто вроде Академии
в Бенаресе. Они построили для себя хижины, и постепенно вокруг них стали
собираться последователи, пока их не набралось около шестидесяти человек.
Сезон дождей они проводили в беседах с Гаутамой, оставаясь в своем
поселении. В засушливую пору года новообращенные расходились по стране, и
каждый проповедовал учение так, как сам его понимал.
По всей видимости, все их миссионерские труды заключались в устных
беседах и проповедях. Вероятно, в те времена в Индии письменность была еще
мало распространена. Поэтому проповеднику приходилось сочинять емкие и
запоминающиеся строфы, афоризмы и "статьи", которые затем распространялись и
истолковывались его учениками непосредственно в беседах со слушателями.
Гораздо легче было запомнить такие афоризмы и главные моменты учения,
пронумеровав их. Современному человеку покажется слишком дотошной склонность
индийской мысли преподносить все в числовом выражении, и не исключение --
буддистские Четыре Благородные Истины, Восьмеричный Путь и так далее. Но
этот мнемонический прием был необходим в мире, где идеи еще нельзя было
доверить бумаге.
Основополагающее учение Гаутамы, как мы можем судить сейчас на
основании оригинальных источников, отличается простотой и доступностью и
целиком гармонирует с представлениями сегодняшнего времени. Вне всякого
сомнения, это учение создано одним из самых проницательных умов, которых
когда-либо знал мир.
В нашем распоряжении теперь имеются тексты, которые с высокой
вероятностью можно считать достоверным изложением его бесед с пятью
учениками, в которых раскрывается сущность ранней буддийской доктрины.
Причина всех несчастий и неудовлетворенности жизнью заключена в
неутолимом эгоизме. Страдания, учит Будда, причиняют страсти челове-
ка, его ненасытное вожделение. Пока человек не преодолеет все виды
личных вожделений, его жизнь будет беспокойной, а конец -- печальным.
Существует три главные формы, которые принимает жажда жизни, и все они злы
по своей природе. Первая -- это стремление потакать своим чувствам,
чувственность. Вторая -- стремление к личному бессмертию. Третья --
поглощенность житейскими заботами, мирская суета.
Только преодолев эти преграды -- иначе говоря, перестав жить для себя,
человек может рассчитывать на то, что его жизнь станет безмятежной. Когда
эти страсти укрощены и больше не управляют жизнью человека, когда его "я"
исчезло из его помыслов, тогда он достигает высшей мудрости, нирваны,
умиротворения души. Нирвана не означает, как думают некоторые, прекращения
существования. Это прекращение суетных устремлений человека, которые
неизбежно делают жизнь порочной, несчастной или наполненной невыносимым
страданием.
В этих буддийских текстах содержится, несомненно, самый полный анализ
проблем, которые стоят на пути к достижению душевного мира и покоя. Любая
религия, любая философия, достойные называться этими именами, требуют от нас
поглощенности чем-то большим, чем мы сами. "Кто хочет спасти свою жизнь,
потеряет ее" -- это по существу тот же урок.
Все, чему учит история, как мы убеждаемся на страницах нашей книги,
находится в полном соответствии с учением Будды. Невозможны, как мы видели,
ни социальный порядок, ни безопасное существование, ни мир и счастье, ни
справедливые вожди, если люди не станут поглощены чем-то большим, чем они
сами. Изучение биологического прогресса открывает ту же закономерность:
поглощение тесного индивидуального мирка более широким существованием.
Забыть себя в более широких интересах -- значит вырваться из тюрьмы своего
замкнутого личного мира.
Но самоотречение должно быть полным. С точки зрения Гаутамы, страх
смерти и стремление к бесконечному продолжению своей ничтожной жизни,
которые двигали египтянами и ради которых они старались умилостивить
бессмертных богов,-- столь же преходящи, уродливы и порочны, как похоть,
алчность или ненависть. Религия Гаутамы прямо противостоит религиям
"бессмертия". Его учение настроено крайне отрицательно к аскетизму, для
буддизма это -- не более чем попытка приобрести силу через преодоление боли.
Но когда мы переходим к закону жизни, к Арийскому пути, который призван
спасти нас от тройственности низменных устремлений, умаляющих человеческое
существование, учение становится менее понятным. И это отсутствие ясности
вызвано одной очевидной причиной -- у Гаутамы не было ни знаний, ни
представления об истории. Он не мог знать, насколько бесконечно и
многообразно то приключение жизни, что разворачивается в пространстве и во
времени. Его мысль была ограничена представлениями его эпохи и народа. В
целом индийское мировоззрение сложилось под влиянием идеи об извечной
повторяемости бытия, о застойном круговращении Вселенной: один мир сменяет-
ся другим, на смену Будде настоящего придет Будда будущего.
Представление о человечестве, как о великом Братстве, которому предстоит
бесконечное существование в царстве Бога Праведных (оно в то время уже
создавалось семитскими умами в Вавилоне), его миру было незнакомо. И все же
буддийский Восьмеричный Путь, несмотря на эти ограничения, содержит в себе
глубокую мудрость.
Давайте вкратце перечислим эти восемь элементов Арийского пути.
Первый из них -- правильные взгляды. Гаутама подвергал основательной
проверке все представления и идеи. Настойчивая потребность в истине --
первый исходный принцип его последователей. Не должно быть никакой
привязанности к показным суевериям. Он порицал, к примеру, общепринятую в
Индии веру в переселение душ. В хорошо известном раннем буддийском диалоге
дается критический анализ представлений о бесконечно длящемся существовании
индивидуальной души.
Следующим за правильным пониманием идут правильные устремления: природа
не терпит пустоты, и если низменные желания должны быть искоренены, то
другие стремления должны поощряться -- любовь и служение другим, желание
совершать и оберегать правосудие и так далее. Первоначальный, неиспорченный
буддизм был нацелен не на искоренение, но на изменение стремлений.
Преданность науке и искусству, стремление улучшить жизнь людей находятся,
очевидно, в согласии с целями буддизма, такими, как свобода от ревности или
стремления к славе.
Следующие три пункта -- правильная речь, правильное поведение и
правильная жизнь -- не нуждаются в специальном пояснении.
На шестом месте в этом списке идут правильные усилия. Гаутама не терпел
добрых намерений с небрежным исполнением. Ученик должен был постоянно
критически анализировать свое духовное продвижение.
Седьмой элемент Арийского пути, правильный образ мыслей -- это
постоянная защита от соблазна отдаться личным переживаниям или желанию
прославиться своими делами или недеянием.
И завершает Восьмеричный Путь правильное блаженство. Этот пункт,
по-видимому, был направлен против бесцельных экстазов посвященных, безумных
радений,-- как те, что совершались под звон александрийских систров.
Мы не будем здесь обсуждать буддийскую доктрину кармы, потому что она
принадлежит к тем представлениям, которые уже отжили свой век. Добрые или
злые дела в каждой индивидуальной жизни, по теории кармы, обусловливают
счастье или несчастье в последующей жизни, которая каким-то непостижимым
образом отождествляется с предшествовавшей.
Теперь мы понимаем, что жизнь все время продолжается в
последовательности причин и следствий. У нас нет оснований полагать, что
каждая индивидуальная жизнь подвержена повторению. Представления индийцев
были основаны на идее цикличности; считалось, что все повторяется снова и
снова.
Нет ничего странного, что люди могли прийти к такому убеждению. Все в
мире выглядит так, пока мы не проанализируем, как все обстоит на самом деле.
Современная наука дает нам ясно понять, что в мире не существует точной
повторяемости, как это
может показаться на первый взгляд. Каждый новый день на бесконечно
малую толику длиннее прежнего, ни одно поколение в точности не повторяет
предыдущего, история не знает повторений, и переменам, как мы понимаем
теперь, не будет конца. Все в этом мире является вечно новым.
Но эти различия между нашими общепринятыми представлениями и теми
идеями, которыми располагал Будда, не должны ни в коей мере заслонять от нас
невиданные прежде мудрость, добродетельность и величие этого плана
освобождения жизни, который изложил Гаутама в VI столетии до Христа.
Возможно, ему недоставало теоретических знаний, чтобы собрать воедино
волю всех последователей и повести во всех сферах человеческой деятельности
борьбу против смерти. Но на практике он превратил свою собственную жизнь и
жизни всех своих непосредственных учеников в одно непрерывное приключение,
которым были проповедь и распространение учения о достижении нирваны,
умиротворения души, в нашем одержимом мире. Для его учеников, по крайней
мере, его учение было совершенным и полным.
Во многих важных аспектах первоначальный буддизм отличается от всех
религий, которые мы до того рассматривали. Это была, в первую очередь,
религия поведения, а не религия празднеств, обрядов и жертвоприношений.
Буддизм Гаутамы не строил храмов, не совершал жертвоприношений, не имел
священнослужителей или жрецов. Не знал он и какой-либо теологии. Буддизм не
принимал и не отвергал реальности многообразных и зачастую комичных богов,
которым в то время поклонялись в Индии. Он просто прошел мимо них.
Но с самого начала это учение понимали неправильно. Начнем с того, что
один изъян был изначально заложен в самом учении: пока люди ничего не знали
о непрерывном поступательном движении жизни, было очень легко перейти
незаметно от идеи отказа от эгоизма к отказу от активности. Как показал
собственный опыт Гаутамы, легче убежать от этого мира, чем от себя самого.
Его ранние ученики были привычны к энергичным размышлениям и проповедям. Но
вернуться к монашескому уединению казалось очень легким и привлекательным, в
особенности в таком климате, как индийский, где жизнь исключительно проста,
а любое усилие изматывает больше, чем где бы то ни было.
Гаутаму ожидала та же участь, что и многих основателей религий. Его не
самые здравомыслящие ученики превратили Будду
в некое диво в своем стремлении произвести впечатление на внешний мир.
Мы уже видели, как один из его благоговейных приверженцев просто не мог
поверить, что в момент просветления учителя весь мир не содрогнулся в
космическом катаклизме. И это лишь один пример того, как накапливались
вульгарные чудеса, которые впоследствии совершенно заслонили собой память о
Гаутаме.
Нет сомнения, что для великого множества людей тогда, как и сейчас,
идея освобождения от оков своего эго постигалась с великим трудом. Вероятно,
среди тех проповедников, которых Будда разослал из Бенареса, многие сами не
понимали ее и еще менее способны были объяснить эту идею своим слушателям. В
их изложении, естественно, все было сведено лишь к одному аспекту спасения:
не от себя -- это было выше их понимания,-- но к спасению от всевозможных
несчастий и страданий, нынешних и грядущих. В уже существовавших
предрассудках своего народа -- и в особенности в идее переселения души после
смерти, хоть она противоречила учению их наставника -- эти адепты
почувствовали то переплетение страхов и надежд, с которым можно было
работать в дальнейшем. Вести добродетельную жизнь необходимо, учили они,
чтобы не переродиться в худшем образе, не подвергнуться еще большим
страданиям или не оказаться в одном из тех неисчислимых слоев преисподней,
где грешников подвергают нестерпимым мукам, о чем уже успели поведать
учителя-брахманы. Будда в их представлении оказывался спасителем от почти
беспредельного страдания.
Похоже, фантазия, с которой преданные, но недалекие ученики могут
прославлять своего наставника, не знает предела, в особенности, если эти
выдумки, как им кажется, будут способствовать скорейшему обращению в их
веру. Люди, которые с негодованием отвергают даже незначительную ложь в
своей частной жизни, оказываются способны на самую беззастенчивую ложь и
обман, если вдруг откроют в себе талант пропагандиста и агитатора,-- это
одна из тех несуразиц, которыми полна человеческая природа. Эти искренние
души -- а большинство из них были совершенно искренни -- описывали
впоследствии своим слушателям те чудеса, которыми сопровождалось появление
на свет Будды; его уже больше не называли слишком простым именем Гаутама.
Они расписывали его подвиги, которыми он прославился в молодые годы, чудеса,
совершенные им в повседневной жизни, и под конец сообщали зачарованным
слушателям, что в смертный час от его тела исходило сияние.
Конечно, трудно было поверить, что отцом Будды был простой смертный. Он
был зачат чудесным образом, когда его мать увидела во сне белого слона!
Будда сам в одном из предыдущих перерождений был белым слоном с шестью
бивнями, которые он великодушно пожертвовал бедному охотнику и даже помог
ему отпилить эти бивни. И так далее в том же духе.
Более того, вокруг Будды выросла своя теология. Выяснилось, что он был
богом. Он был одним из последовательности бо-
жественных существ -- Будд. Наш мир полнится извечным "духом всех
Будд". В прежние времена было множество Будд прошлого, и в наш мир еще
предстоит прийти Буддам будущего (или боддхисатвам). У нас здесь нет
возможности вдаваться во все эти хитросплетения азиатской теологии.
"Под всепоглощающим воздействием этого болезненного воображения
нравственное учение Гаутамы оказалось почти неразличимым. Появлялись и
расцветали различные теории; каждый новый шаг, каждое новое предположение
неизбежно порождали все новые и новые, пока сверкающая лавина вымыслов и
метафизических экзерсисов не погребла под собой ясное и благородное учение
основателя этой религии".
В III в. до н. э. к буддизму пришли власть и богатства. Маленькие
хижины, в которых жили учителя общины Гаутамы, уступили место основательным
монастырским строениям. К этому периоду относится и появление буддийского
искусства. Если мы вспомним, что еще совсем недавно отгремели походы
Александра, еще весь Пенджаб находился под властью Селевкидов и вся Индия
полнилась греками -- искателями приключений и было открыто морское и
сухопутное сообщение с Александрией,-- неудивительно, что раннему буддизму
присущи многие греческие черты. Новый александрийский культ Сераписа и Исиды
также сыграл исключительно важную роль в становлении и развитии буддийского
искусства.
Типичным местом встречи индийской и греческой культур было царство
Гандхара, расположенное на северо-западной границе двух этих миров, в районе
современного Пешавара, процветавшее в III в. до н. э. Здесь были найдены
ранние буддийские скульптуры. С ними соседствуют изображения, в которых
безошибочно можно различить фигуры Сераписа, Исиды и Гора, уже успевшие
вплестись в ту легенду, которая творилась вокруг Будды. Несомненно,
греческим художникам, которые осели в Гандхаре, проще было копировать свои
наработанные образцы, чем иноземные. Но как нам говорят, перед нами больше
не Исида -- это Харити, богиня чумы, которая обратилась, благодаря Будде, в
истинную религию и стала добрым божеством.
Из этого центра, вероятно, можно проследить появление образа Исиды и в
Китае, хотя там оказались примешаны и другие влияния. В Китае есть даосское
божество, Священная Мать, Владычица Небес, которая приняла имя
(первоначально мужское) Гуань-инь; ее образ очень напоминает знакомые
изображения Исиды. В Японии ее называли Каннон.
По всей очевидности, в те времена существовал постоянный обмен
религиозными формами между Востоком и Западом. Мы читаем в "Путешествиях"
Гука, как поразили его и его спутников-миссионеров некоторые из подобных
сходных традиций религиозного поклонения. "Крест, митра, ризы, далматика,
которые ламы надевают в своих поездках,-- пишет он,-- или
когда готовятся к какой-то церемонии вне стен храма; служба с двойным
хором, напоминающим псалмопение; экзорсизм; кадильница, подвешенная на пяти
цепях, которую можно по своему усмотрению открывать и закрывать;
благословение, которое дают ламы, протягивая правую ладонь над головами
верных; четки, обет безбрачия, духовное уединение, поклонение святым,
шествия, литании, освященная вода -- во всем этом существует подобие между
буддистами и нами".
Культ и учение Гаутамы, обрастая искажениями и наполняясь вариациями
брахманизма и эллинизма, распространялись по Индии все возрастающим число
учителей в IV и III веках в. до н. э. По меньшей мере, еще несколько
поколений могли прикоснуться к его духовному величию и той первозданной
простоте, которая была присуща его начальной эпохе. Многие, кому не под силу
было понять подлинное значение самоотречения и беспристрастности, все же не
усомнились в реальности и величии этих качеств. Ранний буддизм порождал
великих людей, и их слово находило отклик в душах тех, кто, возможно, и не в
силах был понять тонкостей вероучения. Буддизм распространялся не благодаря,
а вопреки уступкам, на которые он шел ради вымыслов, бытовавших в
простонародье. Ранний буддизм ширился потому, что первые буддисты были
добросердечными, услужливыми и благородными людьми, которые смогли наполнить
живой верой дух и букву учения.
Довольно рано буддизму в своем развитии пришлось столкнуться с
интересами набиравших силу брахманов. Как мы уже отмечали, эта жреческая
каста во времена Гаутамы еще только боролась за доминирование в индийском
обществе. Но они уже тогда пользовались огромными преимуществами. У них было
исключительное право на обладание традицией, на совершение ритуалов. Вызов
их власти бросило влиятельное воинское сословие (каста кшатриев), поскольку
большинство родовых вождей и царей не принадлежало к касте брахманов.
Импульсом к возвышению воинской касты послужили персидское и греческое
вторжения в Пенджаб. Мы уже упоминали царя Пора, которого, несмотря на его
слонов, Александр победил и превратил в сатрапа. В это же время в стан
греков возле реки Инд прибыл некий искатель приключений по имени Чандрагупта
Маурья (ум. ок. 293 до н. э.), которого греки называли Сандракот, с планами
завоевания земель в долине Ганга. Эти планы не нашли поддержки у македонян,
которые взбунтовались, отказавшись от какого-либо дальнейшего продвижения в
глубь Индии, и Чандрагупте пришлось бежать из их лагеря.
Он решил заручиться поддержкой племен, живших в пограничных
северо-западных районах, и когда Александр со своим войском ушел,
Чандрагупта захватил Пенджаб, выгнав из него македонский гарнизон. Затем он
завоевал долину Ганга (около 321 г.
до н. э.), успешно воевал (303 г. до н. э.) с Селевком I, который
попытался было вернуть себе Пенджаб, и сплотил под своей властью в одной
огромной империи земли всей североиндийской равнины от западной границы до
восточного моря.
Чандрагупте тоже не удалось избежать конфликта с растущим влиянием
брахманов, того конфликта между царской властью и жречеством, который мы
отмечали на примерах Вавилонии, Египта и Китая. Чандрагупта увидел в
набирающем популярность буддизме своего союзника против крепнущей жреческой
касты. Он встал на его сторону и обеспечил поддержкой общину, поощряя
проповедь буддийского учения.
Чандрагупте наследовал его сын, на смену которому пришел Ашока (правил
приблизительно в 268--232 гг. до н. э.), один из величайших монархов в
истории человечества, владения которого простирались от Афганистана до
современного Мадраса. Он единственный из известных в истории правителей,
который, одержав победу, отказался от продолжения войны.
Ашока вторгся в Калингу (около 255 г. до н. э.), страну, расположенную
на восточном побережье Индостана. Возможно, он намеревался завершить
завоевание, полностью захватив и южную оконечность полуострова. Его поход
был успешным, но Ашока решил остановить свои войска, глубоко потрясенный
жестокостью и ужасами войны. Он провозгласил, и до нашего времени эти слова
сохранились на древних стелах, что отныне он будет стремиться покорять
страны не войной, а проповедью религии. Остаток своей жизни Ашока посвятил
распространению буддизма по всему миру.
Он сумел сохранить мир в своей огромной империи, продолжая умело
править страной, но не как религиозный фанатик. В годы своей первой и
единственной войны он принял буддийское учение сперва как мирянин, а затем
как полноправный член монашеской общины, и посвятил свою жизнь достижению
нирваны, следуя по Восьмеричному Пути.
Ашока служит примером того, насколько в те времена управление
государством могло сочетаться с полезной и добродетельной деятельностью на
благо общества. Его жизненный путь прошел под знаком правильных устремлений,
правильного усилия и правильного образа жизни. По его приказу по всей Индии
стали рыть колодцы и сажать деревья, создавая тенистые рощи. Он назначил
специальных чиновников, которые следили за эффективностью благотворительных
работ. Он основывал больницы и разбивал общественные сады. Отдельно
создавались сады, в которых произрастали целебные травы и растения. Если бы
у него был свой Аристотель, который вдохновил бы его на проведение научных
изысканий, несомненно, они проводились бы на самом широком уровне.
Ашока также создал министерство, которое заботилось о коренном
населении Индии и покоренных народов. Он не забывал и об образовании женщин.
Им была предпринята попытка -- первым из правителей -- научить свой народ
правильному образу жизни.
Ашока всегда исключительно щедро поддерживал буддийских
монахов-проповедников и побуждал их к лучшему изучению своей собственной
духовной литературы. По всей стране были установлены стелы с обстоятельными
надписями-манифестами, в которых излагались основы учения Гаутамы,-- и это
было простое и человечное изложение, а не позднейшие, противоречащие
здравому смыслу напластования. Тридцать пять из этих стел, сохранились до
наших дней.
Более того, он направил миссионеров распространять благородное и
разумное учение своего наставника по всему миру -- в Кашмир, на Цейлон, к
Селевкидам, к Птолемеям. Именно одна из таких миссий привезла на Цейлон
черенок дерева Бодхи, о котором мы уже рассказывали.
Двадцать пять лет Ашока неустанно трудился, стараясь на деле помочь
людям в их нуждах. Среди десятков тысяч правителей, имена которых полнят
исторические анналы, всех этих высочеств, величеств и святейшеств
по-настоящему сияет, как звезда на небосклоне, едва ли не одно только имя
Ашоки. В Азии его имя по-прежнему окружено почетом. Китай, Тибет и даже
Индия, хоть она и не последовала за той верой, которую исповедовал Ашока,
сохраняют память о подлинном, а не показном величии этого человека. Перед
ней преклоняется в наши дни больше людей, чем перед именами Константина или
Карла Великого.
Принято считать, что значительные пожертвования Ашоки в пользу буддизма
в конечном счете стали причиной его упадка, так как они привлекали в общину
много неискренних и корыстолюбивых последователей. Но несомненно, что
широкое распространение буддизма в Азии обусловлено главным образом его
миссионерскими усилиями.
Буддизм проник в Центральную Азию через Афганистан и Туркестан, а затем
достиг Китая. Буддийское учение впервые попало в Китай где-то около 64 г. н.
э., во времена династии Хань. Первым проповедовал буддизм в Китае пандит
Кашьяпа, за которым последовал ряд других выдающихся учителей. Наибольшим
успехом проповедь буддизма пользовалась в Китае в III и IV веках н. э. За-
тем он подвергся серьезным гонениям, но вернул себе утраченные позиции
с наступлением династии Тан (VII в. н. э.).
Общепризнанной и распространенной религией в Китае, с которой пришлось
соприкоснуться буддизму, был даосизм, развившийся из очень древних и
примитивных магических практик. В годы династии Хань он был преобразован в
религиозный культ со своей отличительной обрядностью. "Дао" означает путь,
что очень близко соотносится с представлениями Арийского пути. Две эти
религии после открытого соперничества затем развивались и распространялись
совместно, претерпев сходные изменения, так что в настоящее время их
обрядовая сторона в Китае отличается очень немногим.
Буддизму также пришлось столкнуться и с конфуцианством, обладавшим еще
менее религиозным характером и более походившим на кодекс нравственного
поведения. Еще одним соперником буддизма было учение Лао-цзы, "анархиста,
эволюциониста, пацифиста и моралиста", которое также было не столько
религией, сколько философским переосмыслением жизни. Учение Лао-цзы
впоследствии стало частью религии даосизма.
Конфуций (Кун-цзы), основатель конфуцианства, так же, как Лао-цзы и
Гаутама, жил в VI в. до н. э. Его жизнь имеет ряд интересных параллелей с
жизнями греческих философов V и IV веков. VI век в Китае -- это время
правления династии Чжоу, однако эта династия в те дни обладала лишь показной
властью. Император совершал традиционные ритуалы Сына Неба и пользовался
неким формальным почетом. Но даже его номинальная империя не превышала по
размерам шестой части современного Китая. Мы уже рассматривали, как обстояли
дела в Китае в ту эпоху. Фактически Китай представлял собой множество
враждующих государств, открытых для набегов северных варваров.
Конфуций был подданным царства Лу -- одного из таких государств. Он
происходил из благородной, но обедневшей семьи и, сменив несколько
чиновничьих должностей, основал подобие Академии в Лу, чтобы искать Мудрость
и делиться ею. Конфуций также странствовал от царства к царству в Китае в
поисках правителя, который взял бы его к себе советником, чтобы с этого
царства начать переустройство Поднебесной. Платон, двумя столетиями позднее,
движимый теми же побуждениями, прибыл в Сиракузы, чтобы стать советником
тирана Дионисия; связь Аристотеля и Исократа с Филиппом Македонским мы уже
имели возможность обсудить.
Ключевым моментом учения Конфуция было понятие о достойной жизни,
которое он воплотил в идеале человека, названного им "благородный муж". Это
словосочетание часто перево-
дят как "почтенная особа", однако эти слова, и "почтенный", и "особа",
давно приобрели некий насмешливый оттенок, что, конечно же, совершенно не
уместно в связи с конфуцианством. На деле он представил своей эпохе идеал
человека, посвятившего свою жизнь служению обществу.
Общественная сторона этого идеала была очень важна для Конфуция. В том,
что касалось политики, его взгляды были гораздо более конструктивны, чем у
Гаутамы или Лао-цзы. Конфуцию были далеко небезразличны судьбы Китая, и его
"благородные мужи" главным образом были призваны обеспечить появление
благородного государства. Стоит процитировать одно из его высказываний:
"Невозможно удалиться от мира и общаться со зверями и птицами, которые не
имеют подобия с нами. С кем же мне общаться, как не со страдающими людьми?
Возобладавшие повсюду беспорядки -- вот что требует моих усилий. Если
царство будет зиждиться на правильных установлениях, тогда не будет нужды
изменять положение вещей".
Под непосредственным влиянием политических идей его учения сложились
нравственные представления, характерные для китайцев. Прямое обращение к
роли Государства в конфуцианстве мы встречаем чаще, чем в любом из
европейских или индийских этических и религиозных учений.
На какое-то время Конфуций был назначен судьей в царстве Лу, где он
предпринял попытку упорядочить жизнь людей в самой немыслимой степени,
подчинив все их действия и взаимоотношения очень сложным предписаниям.
"Церемониальные правила, которые обычно встречаются разве что при дворах
правителей или в имениях высоких сановных особ, теперь стали обязательными
для большинства людей. Все моменты повседневной жизни были учтены и
регулировались жесткими установлениями. Даже то, какую пищу можно было есть
представителям различных классов, также подлежало регламентации. Мужчины и
женщины должны были ходить по разным сторонам улицы. Даже толщина гробов, а
также форма и местоположение могил были предметом строгого регулирования".
Все это, как мы бы сказали, весьма в китайском духе. Никакой другой
народ не пытался достичь нравственного порядка и общественной стабильности
через детальную регламентацию того, как должны вести себя граждане. Но в
Китае методы Конфуция возымели огромное влияние, и ни одна нация в мире в
настоящий момент не имеет такой всеобъемлющей традиции этикета и
сдержанности.
Впоследствии влияние Конфуция на правителя Лу ослабло, и ему снова
пришлось вернуться к жизни частного лица. Его последние дни были омрачены
смертью самых близких и способных учеников. "Нет разумного правителя,--
говорил он,-- который согласился бы взять меня в наставники, и мне пришло
время умереть..."
Однако он умер, чтобы продолжать жить. По словам Хэрта, "Конфуций
оказал большее влияние на станоатение китайского национального характера,
чем все императоры вместе взятые. Ему, следовательно, должно уделяться
первоочередное внимание, если речь идет об истории Китая. То, что Конфуцию
удалось в такой степени повлиять на жизнь своего народа, следует отнести,
как мне кажется, более к особенностям этого народа, чем к его собственной
личности. Если бы он жил в какой-либо другой части света, его имя, возможно,
было бы забыто. Как мы видели, его взгляды на характер и его личное
восприятие человеческой жизни сформировались после тщательного изучения
документальных источников, тесно связанных с моральной философией, которая
культивировалась прежними поколениями. То, что он проповедовал своим
современникам, следовательно, не было во всем совершенно новым для них. Но,
услышав, изучая древние памятники, отдаленный голос мудрецов прошлого, он
стал рупором, поведавшим народу о тех воззрениях, что происходят из ранней
эпохи развития самого народа... Огромное влияние личности Конфуция на жизнь
китайского народа было обусловлено не только его сочинениями и словами,
сохранившимися в передаче других, но также и его деяниями. Черты его
характера, о которых поведали его ученики, а также более поздние авторы,
стали образцом для миллионов, склонных подражать манерам великого
человека... Что бы он ни совершал публично, было отрегулировано до
мельчайшей детали церемонией. И это не было его собственным нововведением,
поскольку церемониальная жизнь культивировалась в Китае за много столетий
перед Конфуцием. Но его авторитет и пример во многом послужил закреплению
того, что он признавал как желательный общественный порядок".
Учение Лао-цзы, который долгое время заведовал императорской
библиотекой династии Чжоу, было гораздо более таинственным, менее доступным
и постижимым в сравнении с конфуцианством. По всей видимости, он
проповедовал стоическое равнодушие к мирской суете и славе и возвращение к
мнимо простой жизни прошлого. Лао-цзы оставил после себя писания, очень
разные по стилю, смысл которых не всегда поддается истолкованию. Лао-цзы
предпочитал высказываться притчами. После смерти Лао-цзы его учение, как и
учение Гаутамы Будды, подверглось искажениям и обросло различными легендами.
Вдобавок на нем прижились самые немыслимые и запутанные обряды и
предрассудки. Но учение Конфуция оказалось менее подвержено позднейшим
переделкам, потому что оно было обращено к обществу без всяких околичностей
и не делало уступок различным искажениям ради завоевания большего числа
приверженцев.
Китайцы говорят о буддизме и об учениях Лао-цзы и Конфуция, как о Трех
Учениях. Вместе они составляют основу и отправную точку для всей позднейшей
китайской мысли. Их глубокое изучение является первоочередным условием,
когда речь идет об установлении подлинного духовного и нравственного
единства между этим великим народом Востока и Западным миром.
Можно выделить некоторые общие моменты в этих трех учениях, из которых,
бесспорно, великое учение Гаутамы является наиболее глубоким; его доктрины и
по сей день властвуют мыс-
лями огромного множества людей. В определенных моментах эти учения
расходятся с теми мыслями и настроениями, которым суждено было вскоре
овладеть Западным миром. И в первую очередь эти доктрины отличаются своей
терпимостью. Они обращены непосредственно к самому человеку. Это учения
Пути, образа жизни, великодушия, а не догм церкви или общих правил. Они не
выступают за или против существования и поклонения общепринятым богам.
Афинские философы, отметим это особо, также стремились отстраниться от
теологии: Сократ вполне охотно отдавал почести любому божеству, оставляя за
собой право на собственные суждения.
Это отношение прямо противоположно тем умонастроениям, которые
складывались в еврейских общинах Иудеи, Египта и Вавилонии, где
представление о едином Боге было изначальным и очень влиятельным. Ни у
Гаутамы, ни у Лао-цзы или Конфуция нет никаких намеков на подобное
представление о "ревнивом" Боге, который требует "да не будет у тебя других
богов",-- Боге, который не потерпит никаких древних обрядов, подспудных
верований в магию и колдовство, жертвоприношений богу-царю или любого
свободного обхождения с "нерушимым" миропорядком.
Нетерпимость иудейского ума и в самом деле смогла сохранить основы
своей веры простыми и понятными. Теологическая всеядность великих учителей
Востока, с другой стороны, способствовала усложнениям и нагромождению
ритуальных правил. Если не считать того, что Гаутама настаивал на Правильных
Представлениях, которые легко игнорировались,-- ни в буддизме, ни в даосизме
или конфуцианстве не существовало действенного запрета на суеверные
практики, заклинания, экстатические состояния и поклонение различным
божествам. Уже на самой ранней стадии развития буддизма началось вкрапление
в него подобных представлений, которое не прекращалось и впоследствии. Эти
новые религии Востока, как оказалось, подхватили почти все болезни тех
испорченных верований, которые они стремились заменить; они переняли идолов
и храмы, алтари и кадильницы.
Тибет в наше время -- это буддийский регион, однако Гаутама, случись
ему вернуться на Землю, мог бы исходить его вдоль и поперек в напрасных
поисках своего учения. Он увидел бы на троне самый что ни на есть древний
тип человеческого правителя, царя-бога -- далай-ламу, "живого Будду".
Гаутама обнаружил бы огромный храм в Лхасе, с многочисленными жрецами,
служителями и ламами,-- а ведь сам он строил только хижины и не назначал
жрецов. Его взгляду предстал бы алтарь, с огромным золоченым идолом на
возвышении, имя которого, как он с удивлением бы уз-
нал,-- "Гаутама Будда"! Он услышал бы торжественные гимны, обращенные к
его божественности, а некоторые из наставлений, которые читались в храме,
показались бы ему отдаленно знакомыми. Звону колоколов, каждению,
иступленным чувствам также было отведено место в этих удивительных
церемониях. В один из моментов службы раздавался удар колокола, и
поднималось зеркало, в то время как все собравшиеся, в избытке благоговения,
отвешивали низкий поклон...
По всей этой буддийской стране он обнаружил бы множество любопытных
приспособлений, вращающихся ветряных и водяных барабанов, на которых были
начертаны короткие молитвы. Каждый раз, когда совершался поворот такого
барабана, как он узнал бы, это засчитывалось за молитву. "Кому?" --
наверное, спросил бы он. Более того, он обнаружил бы по всей стране
множество шестов с прекрасными шелковыми полотнищами, надпись на которых,
вполне возможно, озадачила бы его -- "Ом мани падме хум", "жемчужина в
лотосе". Каждый всплеск полотнища -- тоже молитва, очень благотворная для
того щедрого человека, который заплатил и за его установку. Целые бригады
работников, нанятые такими благочестивыми людьми, ходили по всей стране,
вырезая эту драгоценную формулу на камнях и скалах. Наконец он бы понял, как
мир обошелся с его религией! Под этим внешним благолепием был погребен
Арийский Путь, который вел к душевной безмятежности.
Мы уже отмечали отсутствие какой-либо исторической идеи в
первоначальном буддизме. В этом он снова контрастирует с иудаизмом.
Представление об обетовании наделяло иудаизм свойствами, которыми до того не
обладала ни одна из религий,-- предшественниц или современниц иудаизма.
Обетование оправдывало его ревностную нетерпимость, потому что оно
направляло его на определенную и единую цель в будущем. Несмотря на всю
правдивость и глубину психологической стороны учения Гаута-мы, недостаток
подобной направляющей идеи привел к застою и искажению буддизма. Иудаизм,
следует признать, на своих ранних стадиях не слишком вторгался в души людей;
он позволял им оставаться порочными, алчными, суетными или суеверными. Но
своей убежденностью в обетовании и божественном водительстве иудаизм был, не
в пример буддизму, всегда наготове к действию, словно тщательно отточенный
меч.
Некоторое время буддизм процветал в Индии. Но брахманизм, с его
многобожием и бесконечным разнообразием культов, чувствовал себя не менее
уютно у него под боком, а организация брахманов становилась все более
могущественной. Наконец, им представилась возможность всерьез заняться этой
религией, отрицающей касты, и полностью вытеснить ее из Индии. Мы не станем
пересказывать здесь, как проходила эта борьба; она было отмечена
преследованиями и противодействиями им, но к XI в.,
кроме общины в Ориссе, буддийское учение перестало существовать в
Индии. Многое из его милосердия и доброты было, однако, впитано самим
брахманизмом.
Буддизм по-прежнему исповедуют во многих странах мира. Вполне возможно,
что в контакте с западной наукой первоначальное учение Гаутамы, ожившее и
очищенное, еще сыграет значительную роль в судьбах человечества.
Но с уходом из Индии Арийский Путь перестал управлять жизнями арийских
народов. Любопытно отметить, что в то время как одна арийская религия в
настоящее время исповедуется почти исключительно монголоидными народами,
сами арийские народы находятся под влиянием двух других мировых религий,
христианства и ислама, которые, как мы увидим позже, являются семитскими в
своих истоках. Кроме того, буддизм, даосизм и христианство носят схожее
одеяние ритуалов, которые пришли к ним через эллинизм, из страны храмов и
жрецов -- Египта, от более древней и основополагающей ментальности
смуглокожих хамитских народов.
x x x
* Книга пятая. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И КРУШЕНИЕ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ *
Глава двадцать пятая. ДВЕ ЗАПАДНЫЕ РЕСПУБЛИКИ
1.Истоки латинян. 2. Новый тип государства.3. Карфагенская республика богатых.4. Первая Пуническая война.5. Катон Старший и катоновский дух.6. Вторая Пуническая война. 7. Третья Пуническая война.8. Как Пунические войны подорвали свободу римлян.9. Римская республика и современный тип государства
1
Настало время перейти к истории двух республик Западного
Средиземноморья, Рима и Карфагена, и рассказать, как Риму за несколько
столетий удалось создать империю, еще более великую, чем держава Александра
Македонского. Эта новая империя была, как мы постараемся показать,
политической системой, глубоко отличной по своей природе от любой из тех
восточных империй, которые предшествовали ей. Огромные перемены в структуре
человеческого общества и в условиях общественных отношений происходили на
протяжении нескольких столетий. Гибкость и удобство в перемещении и
расчетах, которыми обладала денежная система, превратили ее в силу, и как
любая сила в неопытных руках, она стала опасной для человеческих отношениях.
Она изменила отношение богатых людей к государству и к его более бедным
согражданам. Эта новая, Римская империя, в отличие от всех предыдущих
империй, не была созданием одного великого завоевателя. У истоков Римской
империи не было личности, подобной Саргону, Тутмосу, Навуходоносору, Киру,
Александру или Чандрагупте. Эта империя была создана республикой. Ее
появление было неизбежностью, обусловленной действием тех объединяющих и
сплачивающих сил, которые все больше заявляли о себе в отношениях людей.
Но прежде необходимо в общих чертах обрисовать положение дел в Италии в
те столетия, что предшествовали появлению Рима в мировой истории.
До XII в. до н. э., иначе говоря, еще до возвышения Ассирийской
империи, до осады Трои и до окончательного разрушения Кносса, но уже после
Аменхотепа IV, Италия, как и Испания, была населена преимущественно смуглыми
европеоидными народами средиземноморского типа. Это коренное население, по
всей видимости, было малочисленным и довольно отсталым. Но в Италии, как и в
Греции, уже началось продвижение на юг арийских племен. К X в. до н. э.
переселенцы с севера обосновались на большей части северной и центральной
Италии. Как и в Греции, они смешались со своими предшественниками и
образовали группу арийских языков -- италийскую группу -- более всего
близкую к кельтским языкам, чем к каким-либо другим.
Наиболее интересной, с исторической точки зрения, была группа латинских
племен, обосновавшихся на равнинах к югу и востоку от реки Тибр. К тому
времени греки, уже обосновавшиеся на Балканах, вышли в море и, добравшись до
южной Италии и Сицилии, основали там свои колонии. Впоследствии они стали
создавать свои колонии вдоль нынешней французской Ривьеры и основали Марсель
на месте старой финикийской колонии.
Еще один примечательный народ прибыл в Италию по морю. Это были
смуглокожие коренастые люди, если судить по тем изображениям, которые они
оставили после себя. Вполне вероятно, что это было одно из племен тех
эгейских народов, которых вытеснили из Греции, Малой Азии и островов между
ними греки. Мы уже рассказывали о судьбе Кносса и о том, как родственные
критянам филистимляне поселились в Палестине.
Об этрусках, как их называли в Италии, еще в античные времена
существовало мнение, что они выходцы из Азии. Было бы очень соблазнительно,
хотя и не совсем верно, объединить эту традицию с "Энеидой", эпической
поэмой римского поэта Вергилия, в которой основание латинской цивилизации
приписывается троянцам, бежавшим из Малой Азии после разрушения Трои. Но
троянцы, скорее всего, были арийским племенем, родственным фригийцам,
этруски же -- народ неарийский. Этруски отвоевали большую часть Италии к
северу от Тибра у арийских племен, разбросанных по всей стране. Вероятно,
этруски правили покоренным италийским населением в противоположность Греции,
где главенствовали арии.
Из всех народов, которые в то время населяли Италию, этруски
значительно опережали остальных по своему развитию. Они строили мощные
укрепления по типу микенских (так называемых "циклопических"), обрабатывали
железо, завозили очень изящную керамику из Греции. Латинские племена на
другом берегу Тибра были варварами в сравнении с ними.
Основным занятием латинян тогда было примитивное земледелие.
Центральным местом их поклонения был храм племенному богу Юпитеру на
Альбанской горе, как показано на карте "Ранний Лаций". Там они собирались на
свои празднества. Это место собраний не было городом, скорее, это было
место, куда сходились различные племена, чтобы решить возникшие вопросы.
Постоянного населения там не было. Впрочем, в Латинском союзе было
двенадцать независимых городов. В одном месте на Тибре был брод, и время от
времени происходила меновая торговля между этрусками и латинянами. Возле
этого брода берет свое начало Рим. Там собирались торговцы, и беглецы из
двенадцати городов нашли себе прибежище и постоянное занятие в этом торговом
центре. На семи холмах возле брода было разбито несколько поселений, которые
в итоге слились в один город.
Большинство людей слышали историю о братьях Ромуле и Реме, легенду о
том, как они младенцами были оставлены на произвол судьбы и были вскормлены
волчицей. Современные историки не слишком высоко оценивают достоверность
этого сюжета. 753 г. до н. э. принято считать датой основания Рима, но под
римским Форумом обнаружены этрусские погребения гораздо более раннего
периода, а на так называемой гробнице Ромула существует нерасшифрованная
пока этрусская надпись.
Апеннинский полуостров не был тогда приветливой землей виноградников и
оливковых рощ, каким он стал впоследствии. Это была еше суровая земля,
изобиловавшая болотами и лесами, которую земледельцам приходилось расчищать
под участки для пастбищ и посевов. У Рима, расположенного на границе между
латинянами и этрусками, было не слишком выгодное месторасположение для
обороны. По всей видимости, поначалу в Риме правили латинские цари. Затем
город оказался в руках этрусских правителей, тирания которых, наконец, и
послужила причиной их изгнания: так Рим стал латинской республикой.
Этрусские цари были изгнаны из Рима в VI в. до н. э., приблизительно в
то время, когда преемники Навуходоносора правили в Вавилоне при поддержке
мидян, когда Конфуций искал царя, чтобы реформами избавить Китай от
беспорядков, и когда Гаутама учил Арийскому пути своих учеников в Бенаресе.
Детально остановиться на борьбе между этрусками и римлянами у нас нет
возможности. Этруски были лучше вооружены, более многочисленны и более
цивилизованны, и римлянам, вероятно, пришлось бы туго, случись им
противостоять этрускам в одиночку. Но два бедствия обрушились на этрусков,
ослабив их настолько, что римлянам удалось в итоге полностью совладать с
ними. Первое -- это война в Сицилии с греками Сиракуз, в ко-
торой погиб этрусский флот (474 г. до н. э.), а второе --
разрушительное нашествие в Италию галлов. Этот народ вторгся в северные
области Апеннин и осел в долине реки По в конце V в. до н. э., так же, как
пару столетий спустя родственные им племена заполонили Малую Азию и
обосновались в Галатии. Этруски таким образом оказались между молотом и
наковальней, и после долгой, эпизодически прерывавшейся и возобновлявшейся
войны римлянам удалось захватить Вейи, этрусскую крепость, которая прежде
была для них постоянной угрозой.
Именно к этому периоду относится борьба римлян против этрусских царей
Тарквиниев, правивших в Риме, о которой знает каждый школьник из своего
курса истории.
Однако набег галлов был одним из тех общественных потрясений, которые
изменяют привычный ход жизни. Галлы прошли походом по Апеннинскому
полуострову, опустошая всю Этрурию. В 387 г. до н. э. они захватили и
разграбили Рим. По легенде, достоверность которой вызывает сомнения,
выстоять удалось только укреплению на Капитолии, но и его галлам удалось бы
взять, если бы не гуси, заслышавшие шум и разбудившие своим гоготом
защитников крепости. После этого галлы, которые не были знакомы с ведением
осадных операций, и, вероятно, страдая от мора, обрушившегося на их лагерь,
согласились на выкуп и удалились на север. Впоследствии они не раз совершали
подобные набеги, но дойти до Рима им уже не удавалось.
Предводителем галлов был вождь по имени Бренн. О нем рассказывают, что,
когда положили на весы золото для выкупа, начались споры, насколько точно
показывают весы. Тогда Бренн бросил на чашу весов свой меч со словами "горе
побежденным", и с тех пор эту фразу часто повторяют, когда доходит дело до
контрибуции или попытки ценой золота купить собственную свободу.
Полстолетия, миновавшие с тех пор, прошли для Рима в войнах за
утверждение своего главенства среди остальных латинских племен. Сожжение
города галлами не парализовало, а скорее даже стимулировало его, энергию.
Как бы ни пострадал Рим, его соседи пострадали еще больше. К 290 г. до н. э.
Рим стал главным городом центральной Италии от реки Арно на севере и до
Неаполя на юге. Он полностью покорил этрусков, и теперь его владения
граничили с теми самыми галлами на севере и с областями на юге Италии,
которые входили в состав Великой Греции. Вдоль галльской границы протянулась
линия укрепленных военных поселений и римских колоний, и, несомненно, что
именно с появлением этой оборонительной линии набеги галлов переместились
восточнее, в сторону Балкан.
Мы уже обсуждали особенности истории Греции и устройства ее городов,
поэтому читатель не удивится, узнав, что греки Сици-
лии и Италии были разделены на два союза несколькими
городами-государствами, главными из которых были Сиракузы и Тарент
(современный Таранто), и что у них не было ни общей власти, ни общего
направления в политике. Распространение римского владычества встревожило их,
и они обратили свой взгляд за Адриатику, надеясь получить оттуда помощь, и
получили ее в лице амбициозного Пирра (319--273 до н. э.), царя Эпира. Между
Эпиром и Римом греки Италии оказались в том же положении, что и сама Греция
за полстолетия до того между Македонией и Персией.
Читатель помнит, что Эпир, та часть Греции, которая ближе всего
расположена к каблуку Апеннинского "сапожка", был родиной Олимпиады, матери
Александра Македонского. В последовавшей за смертью Александра
калейдоскопической смене правителей Эпир то оказывался поглощенным
Македонией, то снова становился независимым. Царь Пирр был родственником
Александра, монархом способным и предприимчивым и, по всей видимости,
настроился на успешный завоевательный поход в Италии и Сицилии. Пирр
командовал прекрасной армией, против которой сравнительно неопытное римское
ополчение поначалу казалось беспомощным. Его армия была оснащена всеми
известными на ту пору достижениями военного искусства -- пехотной фалангой,
фессалийской конницей и двенадцатью боевыми слонами с Востока.
Пирр наголову разгромил римлян у Гераклеи (280 г. до н. э.) и, тесня
их, нанес еще одно поражение у городка Аускул (279 г. до н. э., "Пиррова
победа") на их собственной территории. Затем, вместо того, чтобы отбросить
римлян еще дальше, он заключил с ними перемирие и сосредоточился на
покорении Сицилии, чем настроил против себя Карфаген, которому принадлежало
бесспорное господство на море. Карфаген не мог допустить, чтобы в Сицилии, в
непосредственной близости от самого Карфагена, появилось новое сильное
влияние.
Рим в те времена казался карфагенянам гораздо менее серьезной угрозой,
их намного больше страшила возможность перехода Сицилии под власть
очередного "Александра Великого". Как следствие карфагенский флот вошел в
устье Тибра, чтобы поощрить или принудить римлян возобновить войну -- где
Рим и Карфаген выступили на одной стороне против нового претендента на
власть в Сицилии.
Вмешательство Карфагена оказалось фатальным для замыслов Пирра. Ему
необходимо было решающее сражение, чтобы восстановить свое влияние, но после
сокрушительного разгрома, с которым была отбита его атака на лагерь римлян в
битве при Беневенте, ему пришлось убраться обратно в Эпир (275 г. до н. э.).
По преданию, когда Пирр уходил из Сицилии, он сказал, что оставляет ее
полем сражения между Карфагеном и Римом. Три года спустя он был убит во
время уличных боев в Аргосе.
Война против Пирра была выиграна флотом карфагенян, но и Риму досталась
добрая половина плодов этой победы. Сицилия полностью отошла к Карфагену, но
римляне смогли беспре-
пятственно присоединить к своим владениям носок и каблук "Итальянского
сапога". Лишь Мессинский пролив отделял теперь их от нового соперника, и
через одиннадцать лет пророчеству Пирра суждено было сбыться. Началась
первая война с Карфагеном, первая из трех так называемых Пунических войн
("пунический" от латинского punicus, финикиец, то есть карфагенянин).
Употребляя слова "Рим" и "римляне", мы, однако, так и не пояснили, что
представляли собой эти люди, которые так успешно расширяли свои завоевания,
что до них было уделом лишь воинственных и одаренных царей.
Их государство было в V в. до н. э. республикой арийского типа, очень
схожей с греческими аристократическими республиками. Самые ранние сведения
об общественной жизни Рима дают нам картину весьма примитивной арийской
общины.
"Во второй половине V столетия до Христа Рим все еще оставался
аристократическим сообществом свободных земледельцев, занимавших площадь
около 400 квадратных миль, с населением, не превышавшим 150 тысяч человек,
почти исключительно земледельцев, разделенных на семнадцать округов или
земледельческих родов, так называемых триб. Большинство семей владело
небольшим хозяйством и собственным имением, где жили и работали сообща отец
с сыновьями. По большей части, они выращивали пшеницу, иногда -- виноград и
оливы. Свой немногочисленный скот они пасли на общинной земле. Одежду и
несложный рабочий инструмент они делали сами для себя в домашних условиях.
Только изредка или по особым обстоятельствам они направлялись в укрепленный
город, в котором сосредоточивалась религиозная и общественная власть. Там
были храмы богов, дома богачей и лавки ремесленников и торговцев, где
небольшое количество зерна, оливкового масла или вина можно было обменять на
соль, грубые земледельческие орудия или железное оружие" .
Эта община следовала традиционному делению на граждан-аристократов и
незнатных граждан, в Риме их называли патрициями и плебеями. Это были
граждане. Рабы и чужеземцы принимали участие в управлении государством не
более, чем в Греции. Однако строение римского общества отличалось от любого
греческого общественного устройства тем, что значительными властными
полномочиями обладал особый орган управления, называвшийся сенатом, который
не состоял исключительно из наследственных членов, но и не был
непосредственно избираемым представительным органом власти. Членов сената
назнача-
Из книги итальянского филолога-классика Гильемо Ферреро "Величие и
упадок Рима".
ли, и в раннем периоде римской истории сенаторы назначались
исключительно из числа патрициев. Сенат существовал и до изгнания царей:
тогда сенаторов назначал непосредственно царь. Но после изгнания царей (510
г. до н. э.) верховные полномочия были переданы в руки двух избираемых
правителей -- консулов. Теперь именно к консулам перешло право назначать
сенаторов.
В начальном периоде Республики только патриции имели право занимать
пост сенатора или консула, а участие плебеев в управлении государством
сводилось лишь к праву голоса за консула или иного общественного
должностного лица. И даже в этом их голоса не имели того же веса, что и
голоса их сограждан-патрициев. Хотя голоса плебеев значили достаточно, чтобы
заставить многих кандидатов-патрициев с более или менее искренним вниманием
откликаться на нужды плебеев. Более того, на ранних стадиях римского
государства плебеи были не только исключены из общественной службы, им
запрещалось также вступать в брак с представителями класса патрициев.
Управление государством было, бесспорно, привилегией одних патрициев.
Ранний этап римского общества, следовательно, носил отчетливо
выраженный аристократический характер, и вся внутренняя история Рима за те
два с половиной столетия, что миновали после изгнания последнего этрусского
царя, Тарквиния Гордого, и начала 1-й Пунической войны (264 г. до н. э.),
прошла по большей части в борьбе за влияние между двумя этими социальными
группами, патрициями и плебеями. Она носила во многом сходный характер с
борьбой аристократии и демократии в городах-государствах Греции, и, как и в
случае с Грецией, целые классы общества: рабы -- вольноотпущенники, неимущие
свободные граждане, чужеземцы -- были полностью исключены из этой борьбы.
Мы уже обращали внимание на существенное различие греческой демократии
и того, что принято называть демократией в современном мире. Еще одно
неверно употребляемое слово -- это римский термин "пролетариат", который на
современном политическом жаргоне подразумевает всех неимущих в государстве.
В Риме "пролетарии" были общественным слоем, обладавшим правом голоса,
полноправными гражданами, имущество которых было менее 10 тысяч медных
монет-ассов. Единственным имуществом римских пролетариев на деле было лишь
их потомство (латинское "пролес" и означает "потомство"), и именно из
пролетариев набирались колонисты для новых римских городов или укрепленных
поселений в пограничных районах. Но пролетарии совершенно отличались по
происхождению от рабов или вольноотпущенников, или же разнородных обитателей
городских трущоб. К сожалению, в наших политических дискуссиях совершенно не
принимается во внимание тот факт, что этот термин --
пролетарии -- употребляется неверно и не имеет точного эквивалента в
современной социальной классификации.
Множество подробностей, которыми изобиловала борьба патрициев и
плебеев, мы можем опустить в наших "Очерках". Стоит отметить лишь, что
римлянам, если судить по обстоятельствам этих конфликтов, был присущ на
удивление практичный и жесткий, иногда до бесчувственности, характер. Не
доводя это противостояние до необратимого кризиса, римляне, однако, в
пределах имеющихся у них возможностей были хваткими и алчными дельцами.
Патриции, пользуясь своими привилегиями, всегда умели обогатиться во время
завоевательных войн, причем не только за счет побежденного врага, но и
обедневшего воина-плебея, хозяйство которого осталось заброшенным, а сам он
за время воинской службы успел погрязнуть в долгах. Плебеев не допускали и к
дележу завоеванных земель, которые опять же доставались патрициям. С
появлением денег возможности кредитора еще больше усилились и осложнилось
положение должника.
Плебеям довелось прибегнуть к трем типам давления на патрициев, которое
в итоге обеспечило им большую степень участия в управлении государством и
дележе тех богатств, которые возрастающим потоком стекались в Рим по мере
усиления его могущества. Первым из них была, выражаясь современным языком,
всеобщая забастовка плебеев ("сецессия" -- уход). Они дважды покидали Рим,
угрожая построить для себя новый город выше по течению Тибра, и оба раза эта
угроза оказывалась действенной.
Вторым способом давления была угроза прибегнуть к тирании плебеев
против патрициев. Так же, как в Аттике, в Афинах, Писистрату удалось
захватить власть, опираясь на поддержку беднейших пригородов, так и в те
времена, когда недовольство плебеев становилось особенно острым, находились
амбициозные люди, готовые побороться за власть с сенатом. Долгое время
римским патрициям хватало рассудительности, чтобы совладать с подобными
потенциальными тиранами, идя в чем-то на уступки плебеям.
И наконец были и патриции, достаточно дальновидные и разумные, чтобы
самим настаивать на необходимости примирения с плебеями.
В 509 г. до н. э. консул Валерий Попликола ввел закон, гласивший, что
если жизнь или права любого из граждан находятся под угрозой, магистраты
должны обратиться к всеобщему собранию. Этот закон, "Лекс Валериа", стал
римским аналогом закона о неприкосновенности личности и освободил римских
плебеев от худших проявлений классовых гонений в государственных судах.
В 494 г. до н. э. произошла и первая забастовка. "После Латинской войны
долговая кабала стала совершенно нестерпимой, и плебеи с негодованием
увидели, как их товарищей, зачастую ве-
рой и правдой служивших державе, заковывают в кандалы и продают в
рабство по требованию кредиторов-патрициев. В самом разгаре была война с
вольсками, но легионеры, вернувшись с победой домой, отказались более
повиноваться консулам и проследовали, но не допуская беспорядков, к
Священной горе (вверх по течению Тибра). Там они приготовились основать
новый город, поскольку им отказано было в соблюдении гражданских прав в
старом. Патриции вынуждены были уступить, и плебеи, вернувшиеся после
"Первого выхода", получили привилегии избирать собственных должностных лиц,
трибунов и эдилов"*.
В 486 г. до н. э. консулом снова стал Спурий Кассий, который предложил
аграрный закон, по которому плебеи также участвовали бы в пользовании
общественной землей. Но в следующем году он был обвинен в притязаниях на
тиранию и приговорен к смерти. Его закон так и не был принят.
Далее последовала длительная борьба плебеев за то, чтобы римские законы
были записаны, так чтобы им больше не приходилось полагаться лишь на память
патрициев. В 451--450 гг. до н. э. был издан Закон Двенадцати таблиц, основа
всего римского права.
Но для того чтобы составить положения этого Закона Двенадцати таблиц,
вместо обычных магистратов был назначен так называемый комитет десяти
(децемвират). Второй децемвират, назначенный следом за первым, предпринял
попытку осуществить нечто вроде аристократической контрреволюции под
руководством Аппия Клавдия. Плебеи снова ушли из Рима, уже во второй раз, на
Священную гору, и Аппий Клавдий был заточен в тюрьму, где покончил жизнь
самоубийством.
В 440 г. до н. э. наступил голод, и многочисленные злоупотребления и
притеснения плебеев привели к тому, что богатый плебей Спурий Мелий
предпринял вторую попытку создать народную тиранию, которая закончилась его
убийством.
После захвата Рима галлами (387 г. до н. э.) Марк Манлий, который
руководил обороной Капитолия тогда, когда "гуси спасли Рим", выдвинулся как
народный вождь. Плебеи жестоко страдали от послевоенного ростовщичества и
спекуляции патрициев, оказавшись опутанными огромными долгами, пытаясь
отстроить свои дома и восстановить хозяйство. Манлий истратил все свое
состояние, выкупая несостоятельных должников. Патриции обвинили его в
намерениях установить тиранию и предали суду. Марка Манлия постигла участь
всех осужденных изменников в Риме: его сбросили с Тарпейской скалы --
отвесного края того самого Капитолийского холма, который он защищал (384 до
н. э.).
В 376 г. до н. э. Лициний, который был одним из десяти народных
трибунов, начал долгую борьбу с патрициями, внеся
Уэллс Дж. Краткая история Рима до смерти Августа
предложение, ставшее известным как Лициниевы молебствия, суть которого
сводилась к следующему: размеры наделов, выдаваемых из общественных земель в
пользование одному гражданину, должны быть ограничены; просроченные долги
должны быть прощены, а выплаченные проценты засчитаны в счет долга; и,
начиная с этого времени, один из двух консулов должен быть плебеем. Это
предложение снова повергло римское общество в затянувшийся на десятилетие
конфликт между плебеями и патрициями. Теперь представители плебеев --
народные трибуны -- могли наложить вето на любое принимаемое решение, и они
вполне пользовались этим своим правом.
В Риме существовал обычай: в случаях крайней угрозы государство имело
право отменять все принятые формы городского правления, то есть магистраты,
и назначать единоличного правителя -- диктатора. Рим и прежде так поступал в
случае военной необходимости, но теперь патриции назначили диктатора в
совершенно мирное время только для того, чтобы полностью сокрушить Лициния.
Диктатором был назначен Камилл (ум. в 364 до н. э.), который осадил и взял
Вейи у этрусков. Но Камилл оказался более разумным, чем те, кто его
поддерживал. Ему удалось добиться компромисса между двумя этими
общественными группами, в котором были учтены большинство требований плебеев
(367 г. до н. э.). Затем он основал храм, посвятив его Согласию, и отказался
от единоличной власти.
С этого времени противостояние между патрициями и плебеями стало
ослабевать. Среди прочих причин к этому привело и постепенное стирание
социальных различий между двумя этими слоями римского общества. Рим
становился влиятельным торговым центром, и теперь плебеи получили
возможность наживаться на успешной торговле. Многие патриции в сравнении с
ними были значительно беднее. Был отменен закон, запрещающий браки между
патрициями и плебеями, что положило начало смешению этих групп.
Пока богатые плебеи приобретали если не аристократические, то
олигархические привычки и наклонности, в Риме складывались новые классы, с
новыми интересами, но не имевшие политической опоры. В особенности
многочисленными были вольноотпущенники -- рабы, получившие свободу, по
большей части ремесленники, но среди них были и торговцы, наживавшие немалые
богатства. И сенат -- который больше не был исключительно патрицианским
учреждением с тех пор, как различные государственные посты стали открыты для
плебеев, и эти плебеи-чиновники становились сенаторами -- все больше
превращался в собрание всех богатых, знающих, предприимчивых и влиятельных
людей в государстве. Владычество Рима продолжало шириться, и прежнее
противостояние классов раннего латинского общества утратило смысл. На смену
пришли новые союзы и новые антагонизмы. Общие интересы всех богатых людей,
независимо от их происхождения, сближали их против "коммунистически"
настроенной бедноты.
В 387 г. до н. э. Рим был незначительным городком на окраинах Этрурии,
разграбленный галлами. В 275 г. до н. э. он объединял всю Италию, от Арно до
Мессинского пролива, и правил ею. Согласие, достигнутое Камиллом (367 г. до
н. э.), положило конец внутренним раздорам и освободило энергию для
дальнейшей экспансии. Та же самая любопытная комбинация дапьновидности и
агрессивного эгоизма, которая отличала борьбу общественных слоев внутри Рима
и давала возможность его обитателям найти равновесие сил, не доводя дело до
катастрофы, отмечает и его внешнюю политику. Рим знал цену союзникам, он был
готов открыть им допуск к своему гражданству. За своими пределами, как и у
себя дома, он мог,-- по крайней мере, в те дни,-- "брать и давать" с
известной долей справедливости и здравомыслия. В этом заключается
своеобразие римского могущества. И этим он преуспел там, где Афины постоянно
терпели неудачу.
Римляне осторожно, но непрерывно распространяли свое гражданство.
Некоторые города получали одинаковые с Римом права гражданства, даже с долей
голосов в его управлении. Другие сохраняли свое самоуправление и получали
право беспошлинно торговать с Римом и вступать в брак с его гражданами, не
становясь при этом полноправными гражданами Рима. Крепости и гарнизонные
города с полноправными гражданами устанавливались на стратегически важных
местах, и колонии с различными привилегиями создавались среди недавно
завоеванных народов.
Необходимость поддерживать постоянное сообщение внутри такой огромной и
постоянно растущей массы граждан была очевидна с самого начала. Пока еще не
были известны бумага и печатный станок, но система магистральных дорог
следовала за распространением латинской речи и римского правления. Первая из
них, Аппиева дорога, пролегла от Рима до самого каблука Италии. Ее
строительство началось при цензоре Аппии Клавдии (не путать с децемвиром
Аппием Клавдием, который жил столетием раньше) в 312 г. до н. э.
В соответствии с переписью населения, проведенной в 265 г. до н. э., в
римских владениях, то есть в Италии на юг от Арно, уже насчитывалось 300
тысяч граждан. Все они разделяли общий интерес к процветанию государства,
всех их, в той или иной степени, касалась разветвленная римская
государственная машина. Таким образом, Римская республика, как мы неизбежно
приходим к выводу, была абсолютно новым явлением в истории человечества. Все
значительные державы, царства и империи до этого времени представляли собой
сообщества, державшиеся исключительно на покорности своему правителю,
некоему монарху, настроение и характер которого со всей неизбежностью
отражались на состоянии общества. Ни одной республике прежде не удава-
лось стать чем-то большим, чем город-государство. Так называемая
Афинская "империя" была попросту городом-государством, руководившим своими
союзниками и подчиненными городами.
Через несколько десятилетий Римской республике предстояло расширить
рамки своего гражданства, включив в него своих ближайших
родственников-галлов, живших в долине реки По, ассимилировать их, заменив их
язык латинским, и основать латинский город Аквилею на самом северном краю
Адриатического моря. В 88 г. до н.э. все свободные жители Италии стали
римскими гражданами. В 212 г. н. э. римское гражданство распространилось на
всех свободных людей Империи.
Это невиданное прежде политическое образование совершенно очевидно
является прямым предшественником всех современных западных государств. Оно,
следовательно, представляет такой же интерес для всех, изучающих
политическую историю, как рептилия каменноугольного периода или археоптерикс
для ученого-биолога. Это первобытный предок современного господствующего
вида. Его опыт проливает свет на всю последующую политическую историю.
Первым вполне естественным результатом становления этой демократии
сотен тысяч граждан, разбросанных по большей части территории Италии, был
рост влияния сената. В римском государственном устройстве по мере его
развития сложилось несколько форм народного собрания: собрание плебеев,
собрание по трибам, собрание по центуриям и так далее -- у нас нет
возможности подробнее рассмотреть особенности этих форм. Но по сложившимся
представлениям именно народное собрание пользовалось правом выдвигать
законы. Следует отметить, что эта система представляла собой некое подобие
параллельного правительства. Собрание по трибам или по центуриям было
собранием всех имевших право голоса граждан, патрициев вместе с плебеями.
Собрание плебеев, конечно же, представляло только класс плебеев. Каждое
собрание имело своих должностных лип; в первом случае это были консулы, во
втором -- народные трибуны.
Пока Рим был маленьким государством двадцать на двадцать миль, вполне
возможно было организовать нечто вроде представительного собрания всего
народа. Но с течением времени все более очевидным становилось,-- при том
уровне сообщения, что существовал тогда в Италии,-- что значительную часть
римских граждан невозможно даже поставить в известность, что происходит
сейчас в Риме, не говоря уже о том, чтобы подключить их к действенному
участию в политической жизни. Аристотель в своей "Политике" уже обращал
внимание на фактическое лишение права голоса тех избирателей, которые жили в
сельской местности и не имели возможности оставить свои хозяйства.
Этому физическому ограничению избирательных прав подвергалось
подавляющее большинство римских граждан. С ростом Рима по этим причинам в
политическую жизнь проникли непредвиденные сложности. Народное собрание все
больше пре-
вращалось в сборище "политических проституток" и городской черни и все
меньше напоминало представительное собрание добропорядочных граждан.
Достойнее всего народное собрание выглядело в IV в. до н. э. После этого
времени его авторитет неуклонно снижался. Новый сенат уже не был
исключительно патрицианским учреждением, с его однобокой, но в целом
благородной традицией. Теперь это было учреждение богачей, бывших
магистратов, влиятельных чиновников, смелых авантюристов и т. п. Он
склонялся к распределению должностей по наследственному праву и на три
столетия стал правящей силой в римском мире.
Существует два способа, известных миру, которые могли бы обеспечить
народному правительству Рима дальнейшее развитие после дней его расцвета во
времена Аппия Клавдия Цензора, в конце IV в. до н. э.. Но ни один из них не
был известен римлянам.
Первым из этих способов является надлежащее использование печати. В
нашем повествовании о ранней Александрии мы уже отмечали тот странный факт,
что печатные книги так и не появились в мире в IV и III вв. до н. э. Теперь,
рассказывая о событиях в Риме, нам придется повторить это замечание. Для
современного человека вполне очевидно, что правительство, действующее на
обширной территории, должно обеспечить устойчивое поступление ко всем
гражданам точной информации об общественной жизни для поддержания их
интереса к участию в делах государства. Народные правительства современных
государств, появившиеся по обе стороны Атлантики в последние два столетия,
стали возможны только посредством более-менее честного и исчерпывающего
обсуждения вопросов общественной жизни в прессе. Но в Италии единственным
способом, которым правительство Рима могло сообщаться с группой своих
избирателей в какой-либо отдаленной части государства, было отправить к ним
вестника. С отдельным гражданином у него вообще не было никаких способов
поддерживать связь.
Вторым способом в истории человечества, который появился главным
образом благодаря англичанам, но так и не появился у римлян, и почти столь
же очевидный,-- является использование представительного органа власти
(парламента). У старого народного собрания (в его трисоставной форме) еще
бьиа возможность заменять собой собрание представителей. Позднее в истории,
по мере роста государства, англичане осознали эту необходимость. Отдельных
лиц, рыцарей графств, созывали в Вестминстер, чтобы дать им возможность
выступить и проголосовать, отстаивая местные интересы. Их формально избирали
с этой целью. С современной точки зрения, ситуация в Риме просто взывала к
созданию подобного института. Но это так и не было предпринято.
Народное собрание по трибам (комиция трибута) -- одна из трех основных
форм народного собрания -- созывалось вестниками за семнадцать дней до
назначенной даты сбора. Но большинство граждан Италии неизбежно оставалось в
неведении относительно его созыва. Авгуры, жрецы-предсказатели, которых Рим
унаследовал от этрусков, в ночь непосредственно перед от-
крытием собрания исследовали внутренности жертвенного животного, и если
они находили уместным объявить, что эти забрызганные кровью предзнаменования
неблагоприятны, собрание распускалось. Но если авгуры сообщали, что печень
своим видом предвещает успешное проведение собрания, тогда с Капитолия и с
городских стен трубили в горны, и собрание открывалось.
Оно проводилось на открытом воздухе, то на малом Форуме под
Капитолийским холмом, то на тихой лужайке за пределами Форума или на
Марсовом поле, где занимались военными упражнениями,-- самой оживленной
части современного Рима, но в те времена просто открытой местности. Все
начиналось с рассветом, после прочтения молитвы, открывающей собрание.
Сидений не было, и это, вероятно, помогало приучить граждан к правилу, что с
государственными делами следует управляться до наступления ночи.
Сперва начиналось обсуждение тех вопросов, ради которых созывалось
собрание, тех решений, какие следовало принять. Перед собравшимися
зачитывались предложения. Разве не удивительно, что в такой ситуации не
раздавались отпечатанные листки с вопросами, предложенными к обсуждению?! Но
если такие листки и предлагались, то только рукописные, с возможными
ошибками, а то и намеренными фальсификациями. По-видимому, задавать вопросы
не разрешалось, но каждый участник имел право выступить перед собранием с
позволения председательствовавших магистратов.
Затем все собравшиеся расходились по специально огороженным делянкам,
напоминавшим загоны для скота, каждая для отдельной трибы, где после
обсуждения триба голосовала за предложенное решение. Окончательное решение
принималось не большинством граждан, но большинством триб. И оно во
всеуслышание объявлялось вестниками.
Народное собрание по центуриям (комиция центуриата) проходило по очень
схожим правилам, за исключением того, что вместо тридцати пяти триб, в III
в. до н. э., было 373 центурии. Это собрание опять же начиналось с
жертвоприношения и открывающей молитвы. Центурии, первоначально воинские
подразделения (подобно "сотням" средневекового местного самоуправления), к
тому времени уже давно утратили всякое отношение к числу сто. В состав
отдельных центурий входило всего несколько человек, а некоторые были весьма
многочисленны. Было восемнадцать центурий всадников, которые изначально
включали в свой состав людей, обладавших достаточным состоянием, чтобы иметь
коня и снаряжение, необходимое для службы в коннице. Позднее сословие
римских всадников, как и рыцарское в Англии, стало заурядным общественным
подразделением,
не имевшим никакого военного, духовного или нравственного значения.
Всадники превращались в очень влиятельный класс, по мере того, как Рим
торговал и богател; какое-то время они были тем классом, который двигал все
римское общество. Сенаторам примерно с 200 г. до н. э. не разрешалось
заниматься торговлей. Всадники, таким образом, превратились в крупных
торговцев (негоциантов), а как откупщикам государственных доходов
(публиканам) им принадлежало право собирать налоги.
Существовало еще восемьдесят центурий состоятельных людей (имевших
более 100000 ассов), двадцать две центурии тех, чье состояние приближалось к
75 000 ассов, и так далее. Было две центурии механиков и музыкантов, и одну
центурию составляли пролетарии. Решения принимались по большинству центурий.
Не удивительно, что с ростом римского государства и усложнением его
деятельности власть перешла от народных собраний к сенату, сравнительно
компактному властному органу. Число сенаторов варьировалось от (самое
меньшее) трехсот сенаторов до девятисот (до этого числа сенат был увеличен
Цезарем). Это были люди, имевшие отношение к политике и крупным торговым
операциям, более-менее знавшие друг друга, знакомые с традициями управления
и государственной жизни.
Властью назначать и собирать сенат в Республике сначала были наделены
консулы, а затем, некоторое время спустя, была учреждена должность
"цензора", к которому перешла значительная часть полномочий консулов, в том
числе право назначать и собирать сенаторов. Аппий Клавдий, один из первых
цензоров, который воспользовался этим правом, внес вольноотпущенников в
списки триб и призвал сынов вольноотпущенников избираться в сенат. Однако
это мероприятие шокировало консервативные инстинкты того времени. Консулы
отказались признать его сенат, и следующие цензоры отклонили его
предложения.
Однако эта попытка весьма показательна в том, насколько сенат про
двинулся за первоначальные рамки исключительно патриархального вла стного
органа. Как и современная британская палата лордов, он стал со бранием
крупных бизнесменов, энергичных политиканов, успешных про ходимцев, крупных
землевладельцев и прочего подобного люда. Его патриархальное достоинство
было не более чем колоритным притворством в духе римской старины. Однако, в
отличие от британской палаты лордов, законное право контролировать сенат
имело лишь малоэффективное на родное собрание, которое мы уже описывали, и
трибуны, избираемые со бранием плебеев. Этот правовой контроль над консулами
и проконсулами был незначительным; он обладал малой исполнительной силой.
Интересы членов сената, вполне естественно, были противоположны интересам ос
новной массы граждан. Но на протяжении нескольких поколений эта об ширная
масса простых людей была неспособна выразить свой протест на действия
сенатской олигархии.
Прямое народное управление государством не ужилось в Италии, поскольку
еще не было ни общественного образования, ни прессы; не было и
представительной политической системы. Оно провалилось по причине этих
технических трудностей еще до начала 1-й Пунической войны. Но его
возникновение представляет огромный интерес, как первая попытка распутать
тот клубок проблем, с которым пытается разобраться политический разум в
настоящее время.
Сенат обычно собирался в здании сената на Форуме, но в особых случаях
он мог созываться в одном из храмов. Когда же ему приходилось принимать
иноземных послов или своих собственных полководцев (которым не позволялось
вступать в город, пока они командовали войсками), сенат собирался на
Марсовом поле, вне городских стен.
Государственное устройство Карфагена не отнимет у нас много времени.
Италия под властью Рима была республиканским государством; Карфаген
представлял собой более древнее образование -- город-республику. У Карфагена
была своя "империя", подобная той "империи", что была у Афин: подчиненные
города и народы не любили его. Кроме того, огромную часть его населения
составляло множество враждебно настроенных к Карфагену рабов, занятых в
различных ремеслах и производстве.
Городом правили два избираемых "царя", суффекты, как они названы у
Аристотеля, которые представляли собой эквивалент римских цензоров. На
семитском языке их называли так же, как у евреев назывались их судьи.
Подобно Риму, тут были и бессильное народное собрание, и сенат, состоящий из
представителей правящих классов. Два комитета этого сената, формально
выборные, но избираемые легко контролируемыми способами, так называемые Сто
Четыре и Тридцать, представляли собой в действительности сплоченную
олигархию самых богатых и влиятельных людей. Они редко посвящали в свои
планы союзников и сограждан и советовались с ними еще реже. Они составляли
планы, в которых благополучие Карфагена, несомненно, зависело от их
собственной выгоды. Карфагенская верхушка была враждебно настроена ко всем
новым людям и идеям и пребывала в полной уверенности, что их морское
владычество, продолжавшееся уже два столетия, является само собой
разумеющимся.
Новый сенат расширившегося Римского государства все больше входил во
вкус военной добычи. Теперь он бросал алчные взгляды через Мессинский пролив
на владения карфагенян в Сицилии.
Впрочем, эту алчность сдерживал страх перед морской силой Карфагена. У
"патриотов" из римской толпы, однако, карфагеняне вызывали зависть, и они не
склонны были поразмыслить над тем, какую цену потребует конфликт с
Карфагеном. Тот союз, который невольно был навязан Пирром Карфагену и Риму,
продержался одиннадцать лет, и Рим уже созрел для того, что на современном
политическом жаргоне называется "оборонительно-наступательная война". Случай
к этому представился в 264 г. до н. э.
Не вся Сицилия тогда была в руках карфагенян. Ее восточная окраина все
еще находилась под властью греческого царя Сиракуз, Гиерона (правил в
268--215 до н. э.), преемника того Дионисия, у которого придворным философом
одно время был Платон. Некая банда наемников, которые прежде состояли на
службе у Сиракуз, захватили Мессину (Мессану; 288 г. до н. э.) и принялись
грабить торговые пути, ведущие к Сиракузам, так что Гиерон в конце концов
был вынужден принимать меры, чтобы подавить их (268 г. до н. э.). Карфаген,
который также был жизненно заинтересован в подавлении пиратства, пришел ему
на помощь и разместил в Мессине свой гарнизон. Это было законное и
обоснованное действие. Теперь, когда Тир был разрушен, единственным, кто был
в состоянии следить за соблюдением морских законов в Средиземноморье,
являлся Карфаген. Подавление пиратства было его задачей, как по обычаю, так
и по традиции.
Мессинские пираты попросили помощи у Рима, и копившиеся зависть и страх
перед Карфагеном стали причиной того, что римляне решили помочь им. В
Мессину была отправлена экспедиция под командованием Аппия Клавдия (это уже
третий Аппий Клавдий, которого мы упоминаем в нашей истории).
Так началась первая из серии самых разрушительных и катастрофических
войн, которые когда-либо омрачали историю человечества,-- 1-я Пуническая
(264--241 до н. э.).
Но вот как один историк, проникшийся фантастическими политическими
представлениями нашего времени, счел уместным написать об этой вылазке:
"Римляне знали, что тем самым они начинают войну с Карфагеном; но
политические инстинкты римского народа не подвели его, поскольку
карфагенский гарнизон в Сицилийском проливе был явной угрозой миру в
Италии". Поэтому они решили защитить мир в Италии от этой "угрозы", развязав
войну, которая продлилась почти четверть столетия! И потеряли в этой войне
свою, с таким трудом приобретенную политическую мораль.
Римляне захватили Мессину, и Гиерон переметнулся от карфагенян к
римлянам. Затем борьба какое-то время шла вокруг города Агригент. Римляне
осадили его, и эта осада затянулась достаточно долго. Обе стороны
значительно пострадали от чумы и нерегулярных поставок продовольствия.
Римляне потеряли в этой осаде 30 тысяч человек, но, в конце концов,
карфагеняне оставили этот город (262 г. до н. э.) и отвели свои силы в
укрепленные города на западном берегу острова, главным из которых был
Лилибей. Им бы не составляло особого труда поддерживать их с африканского
побережья, и пока ничто не угрожало их морскому владычеству, любые силы
римлян выдохлись бы, пытаясь взять эти укрепления карфагенян.
И здесь начинается новый, неожиданный поворот в течении этой войны.
Римляне вышли в море и, к удивлению карфагенян, да и к своему собственному,
нанесли поражение карфагенскому флоту.
Со времен Саламина произошло значительное совершенствование конструкции
кораблей. Тогда главным типом боевого корабля была трирема, галера с тремя
рядами весел; теперь основным боевым кораблем у карфагенян стала квинкверема
(пен-тера), гораздо большая по размерам галера с пятью палубами гребцов,
которая могла таранить или ломать весла у любого менее мощного судна.
Римляне вступили в войну, не имея на вооружении подобных кораблей. Но они
принялись за работу и сами стали строить квинкверемы. Им, как говорят,
сильно упростило работу по конструированию собственного корабля то, что
перед ними был готовый образец -- один из захваченных карфагенских кораблей
подобного типа.
За два месяца римляне построили сто квинкверем и тридцать трирем. У них
не было ни опытных лоцманов, ни привычных к такому типу судна гребцов, но и
эти затруднения им удалось преодолеть частично с помощью своих
союзников-греков, а частично с использованием новой тактики ведения морского
боя. Вместо того чтобы полагаться главным образом на таран или на ломание
весел противника, для чего требовалось большее умение в морском деле, чем у
них было, они решили брать суда противника на абордаж. Для этого было
сконструировано подобие подъемного моста (по латыни "корвус"),
прикрепленного на их кораблях блоком к мачте, снабженного крючьями и шипами
на конце. Римляне также укомплектовали свои галеры множеством солдат.
Теперь, когда карфагенский корабль шел на таран или проходил недалеко от
борта, абордажный мостик сразу же опускался и римские солдаты перебирались
на вражеский корабль.
Несмотря на свою простоту, это приспособление обеспечило полный успех
римлянам. Оно изменило ход войны и судьбы че-
ловечества. Тот минимум изобретательности, который был необходим, чтобы
свести на нет использование абордажного мостика, был, очевидно, за пределами
возможностей карфагенских правителей. В сражении при Милах (260 г. до н. э.)
римляне одержали свою первую морскую победу, захватили или уничтожили
пятьдесят кораблей.
В огромном сражении у мыса Экном (256 г. до н. э.), "вероятно, самом
значительном морском сражении античности"*, в котором были задействованы от
семисот до восьмисот кораблей, карфагеняне показали, что они ничему не
научились у прежней катастрофы. Они снова превосходили римлян в
маневренности и морском мастерстве и нанесли бы им поражение, но корвус
опять решил исход дела. Римляне потопили тридцать кораблей и захватили
шестьдесят четыре.
Война продолжалась и дальше, с жестокими колебаниями фортуны, но при
этом все заметнее становилось, как растет энергия, сплоченность и инициатива
римской стороны. После Экнома римляне вторглись в Африку с моря.
Высадившимся войскам поначалу сопутствовал успех -- римлянам даже удалось
захватить Тунис (в десяти милях от Карфагена). Но к ним не пришло
подкрепление, и в итоге римский десант был полностью разбит.
Римляне утратили свое морское превосходство, потеряв корабли во время
шторма, и снова вернули его, построив за три месяца второй флот из двухсот
двадцати кораблей. Они взяли Палермо и разгромили там огромную карфагенскую
армию (254 г. до н. э.), захватив в числе прочего сто четыре боевых слона, и
устроили триумфальное шествие в Риме, равного которому город прежде не
видел. Затем они предприняли безуспешную осаду Лилибея, главного оплота
карфагенян из тех, что еще оставались у них в Сицилии. Они потеряли свой
второй флот в огромном морском сражении у Дрепана (249 г. до н. э.), утратив
сто восемьдесят из двухсот двадцати кораблей. И третий флот из ста двадцати
боевых кораблей и восьмисот транспортов был потерян ими в том же году
частично в сражениях, частично из-за штормов.
На протяжении семи лет подобного рода война продолжалась между двумя
сторонами, почти полностью выбившимися из сил, война набегов и непрочных
осад, на протяжении которой у Карфагена все же лучше получалось
противостоять римлянам на море, чем на суше. Затем неимоверными усилиями
Риму удалось создать четвертый флот, в две сотни судов, и полностью разбить
карфагенский флот в сражении у Эгатских островов (241 г. до н. э.) -- после
чего Карфаген запросил мира.
Уэллс Дж. Краткая история Рима до смерти Августа.
По условиям этого мира, вся Сицилия, за исключением владений Гиерона в
Сиракузах, становилась "земельной собственностью" римского народа. Процесса
ассимиляции, подобного тому, который происходил в Италии, на этот раз не
было: Сицилия стала завоеванной провинцией, платила дань, принося прибыль,
как провинции более древних империй. Вдобавок Карфаген заплатил контрибуцию
в размере 3 200 талантов (около 83 тонн золота).
На двадцать два года установился мир между Римом и Карфагеном. Это был
мир без процветания. Обе воюющие стороны испытывали нужду и дезорганизацию,
которые неизбежно проистекают из всех крупных войн. Карфагенские земли были
охвачены безудержным насилием: возвращавшиеся солдаты не могли получить свою
плату, бунтовали и занимались грабежами. Земли Карфагена лежали
невозделанными. Карфагенский полководец Гамилькар подавлял эти беспокойства
с ужасающей жестокостью, распиная людей тысячами. Восстали Сардиния и
Корсика.
"Мир в Италии" едва ли был счастливее. Галлы восстали и двинулись на
юг; их разгромили, и 40 тысяч из них было убито. Было очевидно, что римские
владения в Италии будут неполными, пока к ним не присоединятся все земли до
Альп. Римские колонии были размещены в долине реки По, и началось
строительство великой северной артерии -- дороги Виз Фламиния. О
нравственном и духовном упадке этого послевоенного периода можно судить хотя
бы по тому, что, когда галлы наступали на Рим, решено было принести
человеческие жертвоприношения, и они были совершены.
Старый карфагенский морской порядок был уничтожен. Возможно, он был
односторонним и не отвечал интересам римлян, но на море действительно
существовал порядок. Теперь же Адриатика кишела иллирийскими пиратами, и в
результате вспыхнувшего конфликта, вызванного этим положением дел, Иллирию
после двух войн пришлось аннексировать в качестве "второй провинции".
Отправив экспедиции на захват Сардинии и Корсики, восставших карфагенских
провинций, римляне подготовили почву для 2-й Пунической войны.
1-я Пуническая война проверила и подтвердила силу и Рима, и Карфагена.
Если бы каждая из сторон проявила больше благоразумия, если бы Рим был более
великодушен, никогда не возобновилась бы эта борьба. Но Рим был
неблагородным победителем. Он захватил Сардинию и Корсику без законных
оснований, он увеличил размер контрибуции на 1200 талантов, он навязал
предел -- реку Эбро -- для продвижения карфагенян в Испании. В
Карфагене была сильная партия, возглавляемая Ганноном, выступавшая за
уступки Риму и за скорейшее примирение с ним. Но вполне естественно, что у
большинства карфагенян их недавний противник вызывал лишь отчаянную и
непримиримую ненависть.
Ненависть -- одна из тех страстей, которые способны подчинить себе
жизнь человека, в особенности определенный тип людей: с темпераментом,
слишком склонным к крайностям. Эти люди готовы превратить свою жизнь в
мстительную мелодраму, находя стимул и удовлетворение в пугающих
демонстрациях "возмездия" и расплаты. Страх и зависть первобытного существа
продолжают приносить ужасающие плоды и в наших жизнях: от каменного века нас
отделяют не более чем четыре сотни поколений. Во время великих войн, как
известно всей Европе, этот "ненавидящий" темперамент может дойти до крайнего
предела. Те жадность, гордыня и жестокость, которые выпустила на свободу 1-я
Пуническая война, приносили теперь свой обильный урожай безумной ненависти к
иноземцам.
Заметной фигурой на стороне Карфагена был выдающийся полководец и
государственный деятель Гамилькар Барка, который принялся за осуществление
планов по захвату и разрушению Рима. Он был тестем Гасдрубала и отцом
мальчика Ганнибала, которому суждено было стать самым ненавистным врагом,
который когда-либо наводил ужас на римский сенат.
Первоочередной задачей Карфагена было восстановление флота и морских
коммуникаций, утраченного морского владычества,-- но Гамилькару этого, по
всей видимости, не удалось осуществить. В качестве альтернативы он решил
устроить в Испании плацдарм для сухопутного вторжения в Италию. Он
отправился завоевывать Испанию в 241 г. до н. э., и, как рассказывал
впоследствии Ганнибал, отец заставил его -- одиннадцатилетнего мальчика --
поклясться быть до самой смерти непримиримым врагом Рима.
Граничившая с безумием нацеленность всех дарований семьи Барка на
возмездие -- лишь один пример того озлобления и сужения мировоззрения,
которые вызвали в людях потрясения и всеобщее чувство нестабильности этой
долгой войны.
Четверть столетия войны сделали западный мир несчастным и бездушным.
Пока одиннадцатилетний Ганнибал клялся в непримиримой ненависти к Риму, по
сельскому дому в римском Тускуле бегал вредный двухлетний мальчишка,
которого звали Марк Порций Катон (234--149 до н.э.). Этот мальчик дожил до
восьмидесяти пяти лет, и единственной, всепоглощающей страстью его жизни
была ненависть к любому человеческому счастью, кроме его собственного.
Катон был хорошим солдатом и сделал успешную карьеру как политик. Одно
время он командовал в Испании, где сумел отличиться своей жестокостью. Он
всегда любил покрасоваться в роли защитника религии и общественной
нравственности и под этим удобным прикрытием всю жизнь вел войну против
всего, что было молодо, привлекательно или красиво. Все, что пробуждало в
нем зависть, он осуждал и клеймил, как безнравственное. Катон был неутомим в
том, что касалось поддержки исполнения тех законов, которые были направлены
против вольностей в одежде, украшений для женщин, развлечений и возможности
свободно общаться. Ему посчастливилось стать цензором, что дало ему власть
вторгаться в личную жизнь государственных деятелей. Как следствие он начал
уничтожать своих политических оппонентов, устраивая показательные скандалы
из их личных неурядиц. Он изгнал Манлия из сената за то, что тот среди бела
дня поцеловал свою жену на глазах их дочери.
Катон прославился также как гонитель греческой литературы, о которой до
последних лет своей жизни он не имел ни малейшего представления.
Впоследствии, правда, он читал и восторгался Демосфеном. Сам он писал о
сельском хозяйстве и об утраченных древних доблестях Рима. Эти сочинения
также проливают свет на то, что за человек был Марк Порций Катон. Одна из
его сентенций: когда раб не спит, он должен работать. Другая: состарившегося
вола и раба следует немедля продать. Возвращаясь в Италию, он бросил в
Испании своего боевого коня, который побывал с ним во всех сражениях, чтобы
сэкономить на стоимости перевозки.
Особую ненависть Катон питал к чужим садам и, будучи должностным лицом,
сократил подачу воды для садовых нужд в Риме. Пообедав в компании гостей, он
не находил ничего предосудительного в том, чтобы, взявшись за кнут, сразу же
идти проверять недоработки в своем хозяйстве. Он был чрезвычайно высокого
мнения о собственных достоинствах и непременно упоминал о них в своих
писаниях. О сражении в Фермопилах против селевкидского царя Антиоха Великого
он писал так: "Все, кто видели, как Катон атакует врага, как он обратил его
в бегство, преследовал и наголову разгромил его, заявляли, что Катон меньше
обязан римскому народу, чем римский народ -- Катону" .
Состарившись, Катон сам предался похоти и стал сожительствовать с
рабыней. Когда его собственный сын возмутился этим безобразиям, он обзавелся
молодой женой, дочерью своего секретаря, положение которого не позволяло ему
отклонить предложение. О том, что сталось с рабыней, история умалчивает.
Вероятно, он ее продал.
Этот человек -- воплощение всех доблестей истинного римлянина -- умер в
глубокой старости, окруженный всеобщим почтением и страхом. Главное, чем он
смог отличиться на ниве общественной деятельности, было настойчивое
требование начать 3-ю Пуническую войну и окончательно разгромить Карфаген.
Катон однажды посетил Карфаген в числе уполномоченных, которым поручили
уладить некоторые разногласия между Карфагеном и Нумидией, и ужаснулся,
обнаружив приметы, говорившие о достатке и даже о счастливой жизни в этой
стране. Вернувшись до-
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Катон.
мой, Катон в дальнейшем завершал каждое свое выступление в сенате
хриплым "Карфаген должен быть разрушен".
Такие вот люди смогли выделиться в Риме за время Пунических кампаний. С
Катоном предстояло иметь дело Ганнибалу и карфагенскому реваншу, и по ним
обоим мы можем судить, каков был дух того века.
Две эти великие западные державы,-- и Рим, вероятно, более, чем
Карфаген,-- были истощены духовно и нравственно потрясениями 1-й Пунической
войны. Темная сторона жизни стала преобладающей. История 2-й и 3-й
Пунических войн (с 218 по 201 и 149 по 146 гг. до н. э.) -- это не история
благополучных и здравомыслящих народов. Абсурдно историкам писать о
"политических инстинктах" римлян или карфагенян. Совершенно другие инстинкты
тогда были выпущены на свободу. Кровавые глаза первобытной обезьяны
вернулись обратно в наш мир. Это было время, когда тех людей, которые еще
были в своем уме, преследовали, травили и убивали. Подлинный дух того
времени виден по тому, что в Риме пошли на человеческие жертвоприношения во
время всеобщей паники перед битвой с галлами у Теламона, по тому, как искали
благоприятное знамение, пристально осматривая еще дрожащую печень жертвы.
Две великие силы Западного мира оказались, несомненно, ослеплены
самоубийственным психозом. Два великих народа, каждый из которых был
необходим для мирового развития, набросились друг на друга. И, наконец, Рим
успешно покончил с Карфагеном.
Мы можем лишь вкратце затронуть обстоятельства 2-й и 3-й Пунических
войн. Мы уже рассказывали, как Гамилькар стал готовить в Испании войска для
реванша и как римляне запретили ему переходить Эбро. Он умер в 228 г. до н.
э., и продолжателем его дела стал его зять Гасдрубал, убитый в 221 г. до н.
э. После него дело войны с римлянами перешло к двадцатишестилетнему
Ганнибалу. Непосредственный повод для начала войны дали сами римляне,
которые, в нарушение их же собственных постановлений, стали вмешиваться в
дела карфагенян к югу от Эбро. Пользуясь этим, Ганнибал прошел маршем через
всю южную Галлию и, перейдя через Альпы (218 г. до н. э.), оказался в
Италии.
История последующих пятнадцати лет -- это история самого блестящего и
самого безрезультатного похода, какой только видело человечество. Целых
пятнадцать лет Ганнибал наводил страх на всю Италию, одерживая победу за
победой и не зная поражений.
Римские полководцы были не ровня этому карфагенянину, и как только они
встречались на его пути, они оказывались разбиты.
Лишь один римский полководец, Публий Корнелий Сципион (погиб в 211 до
н. э.), обладал достаточным чувством стратегии, чтобы найти верную схему
действий и в итоге отобрать у Ганнибала все плоды его побед. Еще в самом
начале войны его направили в Марсель, чтобы перехватить Ганнибала. Сципион
опоздал на три дня, но вместо того чтобы броситься в погоню, он пошел в
Испанию и перерезал доставку Ганнибалу подкреплений и продовольствия. На
протяжении всех последовавших военных действий римская армия оставалась в
Испании между Ганнибалом и его тылами. Ему так и пришлось всю войну провести
в "подвешенном" состоянии, не имея возможности проводить осады и закрепить
результаты своих побед.
Когда Ганнибал встречался с римлянами в открытом поединке, он всегда
побеждал. Он одержал две большие победы в северной Италии и сумел привлечь
на свою сторону галлов. Далее он вторгся в Этрурию, где устроил засаду,
окружил и полностью уничтожил римскую армию у Тразименского озера. В 216 г.
до н. э. Ганнибал был атакован значительно превосходящими силами римлян при
Каннах, но и здесь одержал полную победу. Пятьдесят тысяч римлян, как
говорят, были убиты и десять тысяч взято в плен. Однако развить свой успех и
захватить Рим Ганнибал не мог, потому что у него не было осадных машин.
Канны принесли другие плоды. Значительная часть южной Италии перешла на
сторону Ганнибала, включая Капую, второй по размерам город после Рима. Его
союзниками стали македоняне. Более того. Гиерон, правитель Сиракуз,
преданный союзник Рима, к тому времени уже умер, а его преемник предпочел
быть с карфагенянами.
Римляне, однако, продолжали вести войну с неизменным упорством и
решительностью. Они отказались от переговоров с Ганнибалом после Канн и
организовали медленную, но в конечном итоге успешную блокаду и осаду Капуи,
а затем римская армия приступила к взятию Сиракуз. Осада Сиракуз памятна
главным образом участием в ней знаменитого философа Архимеда, которому долго
удавалось удерживать римлян в гавани, не давая перейти к штурму города. Мы
уже упоминали Архимеда как одного из учеников и корреспондентов школы при
александрийском Мусее. Он был убит во время завершающего штурма города.
Тарент (209 г. до н. э.), основной порт для Ганнибала, откуда шло
подкрепление его войскам, постигла та же участь, что и Сиракузы, а следом за
ними и Капую (211г. до н. э.), и его связь со своими тылами стала
нерегулярной.
Испанию также удалось, шаг за шагом, вырвать из-под контроля
карфагенян. Когда подкреплению, которое направлялось к Ганнибалу под
командованием его брата Гасдрубала (не путать с его зятем, носившим то же
имя и погибшим в Испании), наконец, удалось прорваться в Италию, оно было
разбито в сражении у реки Метавр (207 г. до н. э.). Первой вестью об этой
катастрофе, которая дошла до Ганнибала, была отрубленная голова брата,
заброшенная в его лагерь.
После этого Ганнибал оказался запертым в Калабрии, каблуке Итальянского
сапога. У него уже не было сил, чтобы вести сколько-нибудь значительные
операции, и он вернулся в Карфаген -- как раз вовремя, чтобы возглавить
карфагенян в последнем сражении этой войны.
Последнее сражение, битва при Заме (202 г. до н. э.), произошла уже в
окрестностях Карфагена.
Это было первое поражение, которое испытал Ганнибал, так что следует
уделить немного внимания и личности его победителя, Сципиона Африканского
Старшего (235--183 до н. э.), который оставил след в истории и как
благородный человек, и как великий воин. Мы уже упоминали некоего Публия
Корнелия Сципиона, который атаковал тылы Ганнибала в Испании. Победителем
Ганнибала был его сын. До Замы он носил то же имя -- Публий Корнелий
'Сципион; затем ему было дано прозвище Африканский.
Сципион Африканский был воплощением всего того, что вызывало недоверие,
ненависть и неприятие у римлян старого закала, вроде Катона. Он был молод,
счастлив и талантлив, с легкостью тратил деньги, был начитан в греческой
литературе и более склонялся к фригийским новшествам в религии, чем к
строгим божествам Рима. И он не верил в ту предельную осторожность, которая
была тогда единственной римской стратегией.
После поражений, с которых началась для римлян 2-я Пуническая война, на
всех их действиях отпечаталась личность полководца Фабия Максима (ум. в 293
до н.э.), который возвел уклонение от решительного сражения с Ганнибалом до
уровня священного принципа. На протяжении десяти лет "фабиева тактика"
превалировала у римских военачальников в Италии. Они устраивали блокады,
отрезали обозы карфагенян, нападали на отставших -- и тут же отступали, как
только появлялся Ганнибал.
Нет сомнений, это было оправдано послетих первых неудач, но обязанность
сильнейшей стороны -- а Рим оставался более сильной стороной на протяжении
всей 2-й Пунической войны -- не втягиваться в бесконечную войну, но
восстановить потери, подобрать способных командиров, подготовить лучшие
войска и уничтожить силы противника. Решимость -- это одна из обязанностей
силы.
Для таких людей, как юный Сципион, уклончивое и нерешительное
бездействие Фабия Максима, которое заставляло и Карфаген, и Италию медленно
истекать кровью, было неприемлемо. Он призвал к нападению на сам Карфаген.
"Но Фабий по этому случаю забил тревогу, всполошив весь Рим, как будто
бы Республика подвергалась самой крайней угрозе со стороны безрассудного и
опрометчивого юнца. Он прилагал все усилия, стараясь словом или делом
разубедить сограждан от принятия этого предложения. В сенате он также
отстаивал свое мнение. Но, по всеобщему убеждению, причиной его нападок на
Сципиона была либо зависть его успехам, либо тайное опасение, что, если этот
молодой герой совершил какое-либо заметное деяние, положит конец войне или
даже сумеет перенести ее за пределы Италии, его собственные неспешные
предприятия на протяжении столь многих лет могут быть расценены как
бездействие или робость... Он обратился к Крассу, товарищу Сципиона по
консульству, и что было сил убеждал его не уступать эту провинцию Сципиону,
но если он считает целесообразным продолжать войну таким образом, самому
выступить против Карфагена. Он даже воспрепятствовал выделению денег на эту
экспедицию, так что Сципиону самому пришлось побеспокоиться о снаряжении
своих войск... Он пытался помешать тем молодым людям, которые хотели
отправиться вместе со Сципионом записываться к нему в войско, и во
всеуслышание заявлял и на Форуме, и в сенате, что "этот Сципион не только
сам избегает встречи с Ганнибалом, но намерен увести с собой оставшуюся силу
Италии, убеждая молодежь покинуть своих родителей, своих жен и родной город,
в то время как непокоренный и могучий враг все еще стоит у его ворот". Этими
речами он так устрашил людей, что Сципиону позволено было взять с собой
только те легионы, что были в Сицилии, и три сотни солдат из тех, что верой
и правдой служили под его началом в Испании... После того как Сципион
высадился в Африке, вскорости в Рим поступило известие о его славных и
замечательных подвигах. Эта весть была подкреплена и богатой добычей,
которая только убеждала в ее правдивости. Нумидийский царь был взят
пленником, два лагеря были сожжены и разрушены, а с ними множество людей,
оружия и лошадей, карфагеняне же послали приказ Ганнибалу оставить свои
бесплодные усилия в Сицилии и возвращаться домой, чтобы защищать теперь свою
родную страну. В то время как все восхваляли подвиги Сципиона, Фабий
предложил, чтобы тому был назначен преемник, ничем не подкрепляя своего
мнения, кроме известного изречения: "Опасно доверять дела такой важности
удаче одного человека, ибо сомнительно, чтобы счастье всегда улыбалось
одному и тому же..." И даже тогда, когда Ганнибал погрузил свою армию на
корабли и покинул Италию, Фабий не оставил своих усилий омрачить всеобщую
радость и надежды римлян, ибо он позволил себе вольность заявить, "что
теперь Республика подошла к своему последнему и худшему испытанию, что у нее
есть все основания опасаться усилий Ганнибала, когда тот прибудет в Африку и
нападет на ее сынов под стенами Карфагена, что Сципиону предстоит иметь
дело, с армией, на мечах которой еще не высохла кровь стольких римских
полководцев, диктаторов и консулов". Город был встревожен этими речами, и,
хотя война и переместилась в Африку, казалось, что опасность близка к Риму,
как никогда прежде".*
Плутарх. Сравнительные жизнеописания.
Битве у Замы предшествовали краткое перемирие и переговоры, которые
провалились по вине карфагенян. Так же, как и в случае битвы при Гавгамелах,
точная дата сражения при Заме известна нам благодаря затмению, которое
произошло на этот раз во время сражения. К римлянам присоединились
нумидийцы, жители глубинных районов Карфагена, под командованием своего царя
Масиниссы, и это дало римлянам, впервые за время их всех сражений с
Ганнибалом, значительное превосходство в коннице. Фланги конницы Ганнибала
были оттеснены, а более совершенная выучка пехоты Сципиона позволила ей
создать просветы в своих порядках перед атакой боевых слонов карфагенян, не
дав им посеять панику в своих рядах.
Ганнибал попытался растянуть строй своей пехоты, чтобы охватить с
фланга позиции римской пехоты. Но если в Каннах преимущество в выучке и,
следовательно, в маневренности было на его стороне и он смог окружить и
затем перебить беспорядочно сгрудившуюся пехоту, то в этот раз он обнаружил,
что ему противостоял порядок, лучший, чем его собственный. Строй карфагенян,
растянувшись, разорвался, римские легионы перешли в стремительную атаку, и
дело было сделано -- для римлян.
Римская кавалерия прекратила преследование бежавшего верхом Ганнибала и
обрушилась на карфагенян, превратив то, что уже было поражением, в
сокрушительный разгром.
Карфаген сдался без какого-либо дальнейшего сопротивления. Условия
сдачи были суровыми, но они все же позволяли Карфагену надеяться на какое-то
достойное будущее. Ему пришлось уступить Испанию Риму, отдать весь свой
военный флот, за исключением десяти судов, выплатить Риму 10 тысяч талантов
контрибуции и, что было самым трудным условием из всех, согласиться не вести
войн без позволения Рима. Вдобавок было поставлено условие о выдаче
Ганнибала как величайшего врага Рима. Но он избавил своих соотечественников
от этого унижения и бежал в Азию.
Таковы были совершенно непомерные условия Рима. Но есть нации,
настолько малодушные, что им недостаточно одной победы над врагом. Они не
успокоятся, пока не добьют его окончательно. То поколение римлян, которое
почитало за образец величия и добродетели людей вроде Катона Цензора,
неизбежно сделало из своей страны ненадежного союзника и трусливого
победителя.
История Рима последующих пятидесяти трех лет, которые прошли между
битвой при Заме и последним актом этой трагедии, 3-й Пунической войной,
повествует о грубой, назойливой
экспансии Рима и о медленном упадке свободного земледельческого
населения внутри страны из-за ростовщичества и жадности богатых.
Дух нации стал низменным и безжалостным: не было больше ни дальнейшего
расширения числа римских граждан, никакого следа былой щедрости, с которой
чужеземные племена включались прежде в состав римского народа. Испанией
управляли плохо, заселяли медленно и с большими трудностями. Сложные
политические интриги привели к тому, что Иллирия и Македония были низведены
до уровня провинций -- плательщиков дани. Рим, очевидно, решил перейти к
принципу "пусть налоги платит чужеземец" и освободить свое собственное
население от уплаты налогов.
После 168 г. до н. э. старый земельный налог уже больше не взимался в
Италии и единственные поступления, которые приходили из Италии, получали с
государственных земельных владений и через пошлины на иноземные товары.
Поступления из провинции, которая получила название Азия, должны были
покрывать расходы римского государства. У себя дома люди типа Катона
приобретали земельные угодья, давая ссуду, а потом не позволяя выкупить
закладные прежним владельцам,-- зачастую тем, кто оставил свое хозяйство
ради воинской службы. Они сгоняли свободных граждан с их земли и управляли
своими имениями, нещадно эксплуатируя ставших дешевыми рабов, которых по
ходу завоеваний в великом множестве свозили в Рим. Такие люди рассматривали
всех иноземцев на покоренных территориях, как еще не привезенных рабов.
Сицилия перешла в руки ненасытных откупщиков. Состоятельные люди, используя
труд рабов, могли выращивать там пшеницу и с большой выгодой продавать ее в
Рим, а свои земли в самой Италии использовать только для разведения скота.
Как следствие, начался приток неимущего населения Италии в города, и в
частности в Рим.
У нас нет возможности подробно рассказать о первых конфликтах растущей
Римской державы с Селевкидами и о том, как Рим вступил в союз с Египтом.
Греческие города, оказавшиеся в тени крепнущего Рима, стараясь не прогадать,
переходили то на одну, то на другую сторону, пока не оказались в полном
подчинении у Рима. Карта, которую мы приводим здесь, поможет представить,
как выглядели теперь его расширившиеся владения.
Но и в этом веке всеобщего упадка нравов слышны были протестующие
голоса. Мы уже говорили о том, как изнурительной болезни 2-й Пунической
войны -- болезни государства, при которой алчные богачи появлялись на его
теле, как на больном теле высыпают нарывы,-- был положен конец решительными
действиями Сципиона Африканского. Когда казалось невероятным, что сенат
может предоставить ему, как римскому полководцу
свободу действий, он пригрозил обратиться напрямую к народу.
Впоследствии он приобрел не меньшую известность своим противостоянием
сенатской шайке, которая последовательно превращала Италию из страны
свободных земледельцев в страну скотоводства и пастбищ, в страну рабского
труда. Сенаторы попытались уничтожить его еше до того, как он достигнет
Африки, когда дали, как они надеялись, недостаточно войск для победы. А
после войны сенаторы сразу же лишили Сципиона всех полномочий. Личный
интерес, как и врожденная злоба, побуждали Катона нападать на него.
Сципион Африканский Старший, по всей видимости, обладал великодушным
характером и не был склонен эксплуатировать ради собственной выгоды
общественное недовольство сложившимся положением дел и свою огромную
популярность в народе. Он пошел в подчиненные к своему брату Луцию Сципиону,
когда тот командовал первой римской армией, вступившей на землю в Азии. У
Магнесии, в Лидии, огромное и разнородное воинство под командованием Антиоха
III (242--187 до н. э.), Селевкидского правителя, постигла та же судьба (190
г. до н. э.), что и очень похожее на него персидское войско сто сорок лет
назад. Эта победа навлекла на Луция Сципиона враждебность сената, и он был
обвинен в незаконной растрате денег, полученных от Антиоха.
Это обвинение вызвало у Сципиона Африканского праведный гнев. В тот
момент, когда Луций поднялся в сенате, держа в руках счета, готовый отразить
все обвинения своих недоброжелателей, его брат выхватил у него из рук эти
документы, порвал и бросил их на землю. Его брат, сказал он, положил в
государственную казну 200 тысяч сестерциев (серебряных монет). Что же
теперь, ему держать отчет по каждой мелочи, пока недруги будут стараться
запутать его и уличить во лжи? Когда же впоследствии Луций все же был
обвинен в растрате и осужден, Сципион прибег к силе, чтобы выручить его. Но
когда и его отстраняли от должности, он напомнил народу, что этот день (так
совпало) был годовщиной битвы при Заме, и под рукоплескания и одобрительные
выкрики народа отказался повиноваться властям.
Римский народ никогда не отказывал в поддержке Сципиону Африканскому.
Такие люди и теперь, две тысячи лет спустя, вызывают симпатию. Он был
способен бросить порванные счета в лицо сенату, а когда Луций снова
подвергся нападкам, один из народных трибунов наложил свое вето и тем
прекратил дальнейшее его преследование. Но Сципиону Африканскому все же
недоставало того закала, который делает людей выдающимися демократическими
лидерами. Он не был Цезарем. У него не было тех качеств, которые позволяют
лидеру принять в силу необходимости правила грязной политической игры. После
всех этих
событий он, не желая больше оставаться в Риме, удалился в одно из своих
поместий, где и умер в 183 г. до н. э.
В том же году умер и Ганнибал. Он отравил себя, отчаявшись спастись от
непрестанного преследования римлян. Страх, который все еще испытывал перед
ним римский сенат, гнал его от двора одного владыки к другому. Несмотря на
возмущенные протесты Сципиона, Рим одним из условий мира с Карфагеном
поставил выдачу Ганнибала и продолжал требовать его выдачи у каждого из
государств, где тот находил себе прибежище. Когда был заключен мир с
Антиохом III, это снова было одним из условий. Ганнибала, наконец, выследили
в Вифинии. Царь Вифинии задержал его с целью отправить в Рим, но Ганнибал
давно уже приберег для такого случая яд, который хранил в кольце. Смерть
спасла его от последней встречи с римлянами.
Также к чести семьи Сципионов можно добавить и то, что один из них,
Сципион Назика (ум. в 132 до н. э.), передразнивая Катона, завершал все свои
речи в сенате словами "Карфаген должен стоять". У него было достаточно
здравого смысла, чтобы видеть, что партнерство с Карфагеном может стать еще
одним стимулом к процветанию Рима.
Но именно второму Сципиону Африканскому (185--129 до н. э.), приемному
внуку Сципиона Африканского Старшего, выпало взять и разрушить Карфаген.
Единственным вызовом со стороны карфагенян, который привел к 3-й и последней
Пунической войне, было то, что они продолжали торговать и богатеть. Их
торговля при этом нисколько не соперничала с римской; когда уничтожили
Карфаген, почти вся его торговля угасла вместе с ним, и Северная Африка
вступила в стадию экономического упадка. Однако его процветание будило
жгучую зависть. Богатому сословию всадников нестерпимо было любое
процветание в мире, кроме их собственного. Рим спровоцировал войну, поощряя
нумидийцев совершать набеги на Карфаген, пока доведенным до отчаяния
карфагенянам не оставалось ничего иного, как прибегнуть к силе. Рим затем
набросился на Карфаген с обвинениями, что тот нарушил договор -- ведь
Карфаген начал войну без разрешения!
Карфагеняне согласились отправить заложников, которых требовал Рим, они
отказались от сопротивления, они были готовы отказаться и от своих
территорий. Но это повиновение только усилило нетерпимое высокомерие Рима и
безжалостную жадность всадников, которые руководили его действиями. Рим
предъявил требование, чтобы жители Карфагена оставили свой город и
переселились в местность по меньшей мере в десяти милях от моря. И это
предлагалось сделать жителям города, который почти всецело зависел от
морской торговли!
Это абсурдное требование вызвало отчаянный протест у карфагенян. Они
отозвали заложников и стали готовиться к защите своего города. За
полстолетия бездумного и безнравственного правления военные навыки римлян
постепенно пришли в упадок, так что первые атаки на город в 149 г. до н. э.
едва не закончились катастрофой для Рима. Юный Сципион во время этих
действий сумел отличиться разве что скромными способностями. Следующий год
также ознаменовался провалом для бездарей из сената.
Теперь уже пришел черед сенаторам, еще недавно таким задиристым,
трястись от страха. Римская чернь была еще более напугана. Юного Сципиона,
главным образом из-за громкого имени, сделали консулом, хоть он не подходил
для этой должности ни по возрасту, ни по личным качествам, и спровадили в
Африку спасать родину.
Последовавшие за этим осада и взятие Карфагена были беспримерны по
своему упорству и жестокости. Сципион приказал насыпать дамбу через всю
гавань, и теперь осажденные не могли получать подкрепления ни с моря, ни с
суши. Карфагеняне страдали от страшного голода, но держались, пока город не
был взят приступом. Уличные бои продолжались шесть дней, а когда, наконец,
сдалась и главная городская цитадель, в живых осталось лишь около пятидесяти
тысяч карфагенян из почти полумиллионного населения города. Все уцелевшие
были проданы в рабство, город сожжен, а развалины срыты до основания. В знак
окончательного падения Карфагена провели соответствующую торжественную
церемонию и наложили проклятие на каждого, кто попытается восстановить его.
В том же году (146 г. до н. э.) римский сенат и всадники убили -- иначе
не скажешь -- еще один великий город, Коринф. У них был предлог: Коринф
выступил против них, однако едва ли это может служить достаточным
оправданием.
Нам следует обратить внимание в этом кратком разделе на те перемены
после 3-й Пунической войны в военной системе Рима, которые оказались
исключительно важны для его дальнейшего развития. Вплоть до этого периода
римское войско представляло собой ополчение свободных граждан. Право
сражаться и право голосовать были тесно связаны. Народное собрание по
центуриям следовало порядку военной мобилизации; на Марсово поле процессия
двигалась, возглавляемая всадниками, словно ополченцы на защиту родного
города.
Эта система очень напоминала ту, что существовала у буров во время
англо-бурской войны. Обычный римский гражданин, как и обычный бур, был
земледельцем; и по призыву своей страны он становился в строй, когда это
было необходимо для защиты государства. Буры сражались исключительно хорошо,
но в глубине души у каждого из них было нестерпимое желание поскорее
вернуться к своим фермам. Для продолжительных военных операций, таких, как
осада Вей, римляне подводили свои силы посменно, давая передышку предыдущей
смене осаждающих; таким же образом буры поступили при осаде Ледисмит в
1899г.
Когда после 2-й Пунической войны пришла очередь покорения Испании, все
понимали, что нужна армия совершенно иного типа, чем прежде. Испания была
слишком далеко, чтобы можно было периодически заменять там свои войска на
новые, и война требовала более тщательного обучения солдат, чем это было
возможно при регулярно призываемом и распускаемом ополчении. Поэтому людей
начали призывать на более долгий срок и платить им за службу. Так впервые
наемные солдаты появились в римской политике. К оплате прибавился и такой
фактор, как доля в военной добыче. Катон разделил испанское серебро между
своими солдатами; известно также, что он нападал на Сципиона за то, что тот
часть военной добычи роздал своим солдатам в Сицилии.
Появление платы за воинскую службу привело к возникновению
профессиональной армии и столетием позднее -- к разоружению среднего
римского гражданина, который теперь влачил жалкое существование в Риме и
более-менее крупных городах государства. Эти вооруженные ополченцы
выигрывали великие войны, и прочное основание государства до 200 г. до н.э.
сохранялось также благодаря вооруженным земледельцам. Но впоследствии
народное ополчение свободных римских граждан постепенно исчезло.
Те изменения, которые начались после 2-й Пунической войны, были
окончательно завершены к концу столетия в реорганизации римской армии
Марием, о чем мы расскажем в свое время. С этого момента, когда мы будем
говорить об "армии", мы будем писать "легионы", и как нам предстоит узнать,
это будет совершенно новый тип армии, больше не знающей сплоченности общего
гражданства. С разрывом этой связи легионы создают себе новый "корпоративный
дух", главный интерес которого противоположен интересам общества. Теперь они
более привязаны к своему предводителю, который, как они знают, позаботится о
том, чтобы у них было жалованье и возможность пограбить во время похода.
Перед Пуническими войнами честолюбивые люди в Риме старались обратить на
свою сторону плебеев; теперь для них стала важнее поддержка легионов.
Юлий Цезарь (60 г. до н. э) принял меры, чтобы решения сената получали
большую огласку, и с этой целью их писали на досках для объявлений, in albo
(то есть на побеленных досках). До того времени существовал обычай
публиковать таким образом ежегодный указ претора. Тогда были
профессиональные переписчики, которые со специальным курьером отправляли
новости для провинциальных богатых корреспондентов, а те уже переносили эти
новости на побеленную доску. Цицерон (106--43 до н. э.) в те времена, пока
был наместником Сицилии, получал текущие новости от такого профессионального
переписчика. Он жалуется в одном письме, что ему доставляют совсем не то,
что нужно: выписки обилуют сведениями о гонках колесниц, и ни слова -- о
текущей политической ситуации. Очевидно, эта система писем-новостей была
доступной только для общественных деятелей и только в благополучные для
страны годы.
Политическое устройство Рима гораздо более походило на цивилизованное
государство, чем какое-либо из тех, что мы рассматривали прежде. Но в
некоторых моментах оно еще было удивительно первобытным и
"нецивилизованным". Когда, перелистывая страницы римской истории, переводишь
ее в термины дебатов и мероприятий, политики и кампаний, капитала и труда,
сталкиваешься то тут, то там с вещами, от которых вздрагиваешь,-- как если
бы случилось открыть двери дома на неожиданный звонок и протянуть в
приветствии руку только для того, чтобы пожать волосатую лапу неандертальца
и заглянуть в его звероподобное низколобое лицо.
Рабство в Риме было дикарским рабством, гораздо более бесчеловечным,
чем рабство в Вавилоне. Мы уже имели возможность посмотреть на
добродетельного Катона в окружении его рабов во II столетии до н. э.. Более
того, когда царь Ашока правил Индией, опираясь на добро и ненасилие, римляне
воскресили этрусское развлечение: бои военнопленных за собственную жизнь.
Говоря о происхождении этого развлечения, снова невольно вспоминается
Западная Африка, доисторические обычаи проливать кровь пленников на
похоронах вождя. В этом спорте был и свой религиозный штрих: рабы, которые
крючьями вытягивали мертвые тела с арены, надевали маски перевозчика душ в
подземном царстве, Харона.
Когда в 264 г. до н. э. в Индии правил Ашока, началась 1-я Пуническая
война и состоялись первые упоминаемые гладиаторские бои на римском Форуме,
чтобы отметить таким образом похороны представителя старой римской фамилии
Брутов. Пока что это было довольно скромное зрелище, с тремя сража-
ющимися парами, но скоро гладиаторы уже сотнями выходили на арену. Вкус
к этим боям рос с невероятной быстротой, а войны с избытком поставляли
пленников для гладиаторских школ. Те же, кто так любил поучать других, кто
был так строг к поцелуям, женским украшениям и греческой философии, только
приветствовали это нововведение. Пока кто-то страдал, кому-то причиняли
боль, за нравственность в Риме, по-видимому, можно было не беспокоиться.
Если республиканский Рим и был первым в ряду современных
самоуправляемых национальных государств, то это был, несомненно, их
неандертальский прообраз.
За два или три последующих столетия гладиаторские зрелища в Риме
выросли до немыслимых размеров. Поначалу, пока войны случались часто,
гладиаторами становились военнопленные. Они выходили с привычным для своего
народа вооружением, их объявляли как бриттов, мавров, скифов, негров и т.
д., и в этих представлениях была хотя бы какая-то польза с военной точки
зрения. Затем стали использовать и преступников из низших слоев общества,
приговоренных к смерти. Древний мир не задумывался над тем, что и у
преступника, приговоренного к смерти, есть свои права, так что использование
преступников в гладиаторских боях несравнимо даже с тем, что их трупы
становились "материалом" для вивисекторов в александрийском Мусее.
Но по мере того как этот своего рода шоу-бизнес становился все более
прибыльным и потребность в жертвах все возрастала, в гладиаторские школы
стали продавать обычных рабов. Теперь любой раб, навлекший на себя
подозрения хозяина, мог в один момент оказаться в заведении, откуда был
только один выход -- на арену. Там же можно было увидеть не только рабов, но
и свободных -- молодежь, промотавшую свое состояние, а также разного рода
отчаянных парней, готовых добровольно поставить на кон свою жизнь и сноровку
ради доли в барышах, которые приносило это зрелище.
Гладиаторов со временем также стали использовать и как вооруженную
охрану -- состоятельные люди покупали группу гладиаторов, вооружали их и
использовали как телохранителей, либо сдавали своих гладиаторов для боев
внаем за оплату.
Само представление начиналось с пышной процессии (помпа) и
импровизированных батальных сцен. Настоящие схватки начинались по сигналу
трубы. Гладиаторов, которые отказывались сражаться по какой-либо причине,
выгоняли на арену кнутами или раскаленными прутьями. Раненый мог призвать к
милосердию зрителей, подняв указательный палец. Зрители тогда махали
платками в знак помилования; если же они протягивали руку, сжав кулак и
по-особому выставив большой палец, то это означа-
ло, что они приговаривают его к смерти. Каким именно был этот знак,
мнения различных авторов расходятся. Одни говорят, что большой палец вверх
(к груди) означал смерть, а вниз -- "опусти меч". Но по общему убеждению
именно опущенным вниз большим пальцем требовали смерти поверженного
гладиатора.
Убитых и полумертвых вытаскивали с арены в особое место, сполиарий, где
с них стаскивали гладиаторское облачение, а тех, кто еще дышал, добивали.
По тому, как убийство было превращено в спорт и зрелище, можно судить о
том, насколько велик разрыв между нравственными стандартами римского
общества и нашими. Несомненно, не менее жестокие и вопиющие ущемления
человеческого достоинства случаются и в наши дни, однако мы не можем
сказать, что они происходят в рамках закона и без единого голоса протеста. В
самом деле, до времени Сенеки (I столетие н. э.) неизвестно, чтобы кто-либо
открыто высказывался против подобных занятий. Сознание человечества было
слабее и менее разумно, чем теперь.
Однако впоследствии новая сила наполнила собой разум человечества, и
связано это было с распространением христианства. Дух Иисуса, который
принесло христианство в позднее римское государство, стал непримиримым
противником рабовладения и подобного рода жестоких зрелищ. С
распространением христианства эти два неприглядных явления постепенно
приходят в упадок и исчезают.
Профессор Гилберт Мюррей также добавляет в этой связи, что
"гладиаторские бои давали основание грекам относиться к римлянам как к
варварам. Случались даже бунты, когда один из римских проконсулов задумал
провести их в Коринфе". Неприятие этих жестоких развлечений древности, как
мы видим, нельзя назвать исключительно христианским. "У римлян лучшие люди
также, очевидно, не питали любви к ним, однако они не решались открыто
назвать их жестокими. К примеру, Цицерон, когда был вынужден посещать цирк,
брал с собой таблички и секретаря и старался не смотреть на то, что
происходит на арене. Особое отвращение у него вызывали травля и убийство
слонов. Эти зрелиша решительно осуждались греками-философами, и в разное
время два киника и один христианин, протестовавшие против них, отдали свои
жизни на арене, прежде чем эти игры были окончательно отменены".
Глава двадцать шестая. ОТ ТИБЕРИЯ ГРАКХА К БОГУ-ИМПЕРАТОРУ В РИМЕ
1. Наука обманывать простых людей.2. Финансы в Римском государстве. 3. Последние годы республиканской
власти.4. Эпоха полководцев-авантюристов.5. Конец Республики. 6. Появление принцепса.7. Почему Римская республика потерпела неудачу
1
Мы уже описывали, как происходил созыв народных собраний -- комиций.
Описание внешней стороны этого неуклюжего сборища в овечьих загонах не
раскрывает в полном объеме тех махинаций с народным представительством,
которые совершались в Риме. Всякий раз, когда происходило очередное
пополнение числа римских граждан, повторялось и исключительно ловкое
мошенничество с целью распределить новых граждан по как можно большему числу
"старых" тридцати триб и по возможности создать для них как можно меньше
новых триб. Вся триба имела только один голос, поэтому, каким бы
значительным ни было число новых граждан, мнение их всех учитывалось только
в одном голосе, поданном их трибой. Впрочем, новые граждане получали не
больше прав и если их включали в состав нескольких триб, старых или новых.
С другой стороны, если их рассредоточивали по слишком многим трибам, их
влияние в одной отдельной трибе оказывалось незначительным. Тому, как
происходили эти манипуляции, может позавидовать любой современный политикан.
И, как результат, комиция трибута временами принимала такие решения, которые
шли полностью вразрез с общим настроением народа. Вдобавок значительное
число избирателей Италии, живших за пределами Рима, было фактически лишено
возможности голосовать.
В период между первыми карфагенскими войнами в Риме насчитывалось свыше
300 тысяч граждан; к 100 г. до н. э. их было уже более 900 тысяч, но в
действительности подача голосов в народ-
ное собрание была ограничена лишь теми из них, кто жил в Риме или его
окрестностях. Как правило, это были почти сплошь представители городских
низов. Что же касается того, как были организованы выборы в Риме, то здесь
современный избирательный механизм, со всеми его вопиющими недостатками,
покажется честным и бесхитростным. Римские избиратели были объединены в
собрания, collegia sodalica ("товарищества"), обычно с благородным
религиозным оттенком, и у начинающего политика, который только пробивался к
вершинам власти, не было иного пути, как идти сначала к ростовщикам, а потом
с одолженными деньгами в эти объединения. Если избиратели, жившие за
пределами города, были слишком взволнованы каким-то вопросом, то, чтобы не
допустить их в город, всегда можно было отложить голосование, объявив
предзнаменования неблагоприятными. Если они приходили невооруженными, их
несложно было усмирить, если же оказывалось, что они вооружены, тогда стоило
только поднять крик, что это заговор, что Республика в опасности,-- и
следовало избиение толпы.
Нет сомнения, что вся Италия, все государство испытывали смятение,
страх и недовольство в столетие, последовавшее за разрушением Карфагена.
Некоторым удалось нажить исключительные богатства, но большинство населения
неожиданно для себя оказалось опутано по рукам и ногам скачками цен,
неустойчивостью на рынках и вдобавок долгами. Но еще не существовало способа
выразить копившееся всеобщее недовольство. Мы не имеем никаких свидетельств
о том, чтобы предпринимались какие-либо попытки превратить народное собрание
в действенный, обладающий политическим весом властный орган. Бессловесный
пока гигант общественного мнения и общественной воли прорастал сквозь толщу
напускного преуспевания Римского государства. Общество ценой значительных
политических усилий пыталось справиться со своими проблемами с помощью
избирательной системы, опускаясь порой до отрытого насилия. До тех пор пока
дело не доходило до насилия, сенат и дельцы продолжали вести свою
губительную линию. Только когда правящие клики или партии действительно были
всерьез напуганы, они воздерживались от очередной бесчестной затеи и
вынуждены были считаться с интересами общества.
Подлинным способом продемонстрировать народное мнение в те дни были не
комиция трибута, а забастовки и бунты, справедливые и неизбежные методы
протеста всех обманутых или подавленных народов. Мы видим в наше время в
различных европейских странах падение престижа парламентского правления и
уклон к неконституционным методам со стороны широких масс. Причина их та же,
что и в Римской республике,-- неиспра-
вимая склонность политиканов вольно обращаться с избирательной машиной,
пока общество не окажется на грани взрыва. Но, чтобы возглавить бунт,
недовольному населению необходим лидер, и вся политическая история римского
общества последующего столетия -- это история лидеров-бунтарей и
лидеров-контрреволюционеров. Среди первых большинство -- это беспринципные
проходимцы, которые пытались выдвинуться, сыграв на недовольстве и
страданиях народа. Многие из историков, которые пишут об этом периоде,
склонны принимать одну или другую сторону, они или аристократичны, или
неистово демократичны в тоне своих высказываний. Но, несомненно, ни одна из
сторон в этом сложном и запутанном противостоянии не может похвастаться
высокими целями или чистыми руками. Сенат и богатые всадники были движимы
грубыми и корыстными побуждениями, враждебностью и высокомерным презрением к
неимущей толпе. А простонародье было невежественным, непостоянным и в не
меньшей степени алчным. Сципионы на этом фоне воспринимаются не иначе, как
пример великодушия и благородства. В мотивах еще одной из фигур этого
периода, Тиберия Гракха, мы также можем сомневаться. Но в отношении
остальных -- это прекрасный пример того, каким разумным в своем коварстве
может быть человек, каким изворотливым в препирательствах, неповторимым в
притворстве и до какой степени лишенным здравого смысла или благородства
духа. "Косолапое, волосатое, звероподобное, ограниченное и при этом очень
хитрое существо, сильное задним умом" -- так кто-то охарактеризовал этого
"хомо неандерталенсиса".
Еще в одном аспекте римская система была прообразом современной и
кардинально отличалась от любой предшествовавшей политической системы,
которые мы рассматривали. Речь идет об активном обороте кредитных и наличных
денежных средств. Лишь несколько столетий этот мир был знаком с деньгами.
Однако их использование шло по нарастающей, деньги стали гибким инструментом
торговли и предпринимательства, в корне изменяя экономические условия
государства. В республиканском Риме финансисты и "денежный интерес" стали
играть роль, вполне сопоставимую с их ролью в нашем мире.
До Рима крупные города были центрами ремесел и торговли. Такими были
Коринф, Карфаген и Сиракузы. Но Рим никогда не имел значительного
промышленного населения, его склады не могли сравниться с александрийскими.
Маленький порт в Остии всегда был слишком велик для потребностей Рима. Он
был
столицей политической и финансовой, и по крайней мере в этом последнем
аспекте он стал городом нового типа. Он импортировал дань и военную добычу и
очень немногое в свою очередь отдавал взамен. На причалах в Остии кипела
работа, главным образом по разгрузке зерна из Сицилии и Африки, а также
награбленного в войнах по всему свету.
С падением Карфагена в воображении римлян рисовались неведомые до того
финансовые возможности. Как и с большинством изобретений, человечество
"споткнулось" о деньги, и людям приходилось совершенствовать -- и в наши дни
тоже приходится -- науку и мораль денег. Можно проследить, как это новшество
"осваивалось" на примере известной жизни и сочинений Катона Цензора. В свои
ранние годы он гневно критиковал ростовщичество, а в поздние -- уже
изобретал беспроигрышные схемы -- как, не рискуя, давать деньги в долг.
Деньги текли в Рим широким потоком; каждый успел узнать, что такое вкус
денег, при этом большинство -- самым простым способом, то есть влезть в
долги. Восточная экспансия Римского государства была вызвана главным образом
погоней за богатствами, хранившимися в сокровищницах и храмах Востока, чтобы
удовлетворять денежный голод, вызванный этой новой потребностью. Влияние
сословия всадников, в частности, держалось на деньгах. Все старались
обзаводиться собственностью. Земледельцы прекращали заниматься пшеницей и
скотоводством, занимали деньги, покупали рабов и принимались за более
выгодное использование земли под виноградники и оливы.
Деньги были чем-то совершенно новым в опыте человечества, чем-то, что
просто-таки рвалось из рук. Удержать их никто не был в силах. Текучесть
денег была огромной. Сегодня деньги были в изобилии, а завтра их уже
недоставало. Люди изобретали коварные и жестокие комбинации, что бы прибрать
их к рукам, чтобы накопить их, взвинчивали цены, выбрасывая на рынок
припасенный металл. Небольшому числу исключительно смекалистых и
беспринципных людей удалось скопить огромные богатства. Многие из патрициев
обнищали, обозлились и потеряли остатки патрицианской добродетели. У
среднего класса было много надежд, много рисковых предприятий, но еще больше
разочарований. Растущие массы людей, лишившихся последнего имущества, были
охвачены пока еще неясным и безысходным чувством, что их каким-то
непостижимым образом обвели вокруг пальца. Такое чувство всегда предшествует
судьбоносным революционным движениям.:
Первым заметным лидером, который призвал к копившимся революционным
чувствам Италии, был Тиберий Гракх (163--133 до н. э.). Он больше, чем
кто-либо другой из заметных личностей
того периода, похож на честного человека. Поначалу Тиберий Гракх был
умеренным реформатором скорее реакционного типа. Он хотел восстановить в
правах собственности класс мелких землевладельцев, потому что этот класс,
как он верил, являлся стержнем римской армии. В падении боеспособности
легионов он мог убедиться на собственном опыте военной службы в Испании, до
и после разрушения Карфагена.
Его реформа была направлена, так сказать, "назад к земле". Тиберий не
понимал -- как, впрочем, и теперь многие не понимают,-- что подтолкнуть
сельского жителя перебраться в город намного легче, чем убедить его
вернуться обратно к полному упорного труда существованию земледельца. Он
хотел воскресить Лициниевы законы, установленные в те времена, когда Камилл
построил храм Согласия, почти два с половиной столетия назад (см. гл. 25,
2), чтобы на их основе ликвидировать крупное землевладение, разросшееся за
счет дешевого труда рабов. Эти законы то и дело восстанавливали, после чего
с той же настойчивостью опять отменяли.
После того как крупные землевладельцы в сенате отклонили его
предложение, Тиберий Гракх обратился к народу и начал неистовую агитацию за
то, чтобы народ сам высказался по этому поводу. Он создал комиссию,
призванную расследовать законность прав на владение землей для всех
землевладельцев. В это время (133 г. до н.э.) произошло одно из самых
необычайных событий в истории: умер Аттал, царь богатого Пергамского царства
в Малой Азии, завещав все свои владения римскому народу.
Нам сложно теперь понять мотивы этого поступка. Пергам был страной,
союзной Риму, что устраняло угрозу возможной римской агрессии. Естественным
следствием этого шага была ожесточенная схватка внутри сенатской шайки и
раздоры между ней и народом по поводу того, каким именно образом будет
поделено это новое приобретение. Фактически Аттал отдал свою страну на
разграбление. В этой стране, само собой, было немало римских дельцов, а
также влиятельная партия богачей из местного населения, находившаяся в
тесных отношениях с римлянами. Для них слияние Пергама с римской системой
выглядело вполне приемлемо.
Пергамское наследство, удивительное само по себе, имело еще более
удивительные последствия в целой серии подобных наследований в других
регионах. В 96 г. до н. э. Птолемей Апион завещал римскому народу Киренаику
в Северной Африке. В 80 г. до н. э. Птолемей Александр II, царь Египта, так
же поступил с Египтом. Этот подарок оказался слишком большим, если не для
аппетитов, то для смелости римских сенаторов, и они отклонили его. В 74 г.
до н. э. Никомед IV, царь Вифинии, отрекся от престола в пользу Рима... У
нас нет необходимости подробно рас-
сматривать эти причудливые изъявления последней воли. Скажем лишь, что
завещание Аттала предоставило огромные возможности Тиберию Гракху, чтобы
обвинить богатых в алчности. Он предложил передать сокровища Аттала простому
народу и использовать эти новые средства для закупки семян, скота и
сельскохозяйственных инструментов для повторного заселения земли свободными
крестьянами.
Начатое им движение вскоре оказалось опутано всеми сложностями римской
избирательной системы. Без простой и открытой избирательной системы все
народные движения во все века неизбежно оказываются в ловушке
законодательных уловок и почти так же неизбежно приводят к кровопролитию.
Чтобы продолжить начатое им дело, Тиберию Гракху было необходимо оставаться
трибуном. Однако занимать должность трибуна два срока подряд было незаконно.
Гракх переступил закон и выдвинул свою кандидатуру в трибуны на второй срок.
Крестьяне из окрестностей, поддерживавшие его, пришли с оружием. В
сенате поднялся крик, что Тиберий стремится к тирании. "Друзья закона и
порядка", подбадривая друг друга, бросились к Капитолию в сопровождении
слуг, вооруженных кольями и дубинками. Произошло столкновение, вернее,
избиение сторонников реформы, в результате чего было убито около трех сотен
человек. Самого же Тиберия Гракха, упавшего в толчее, забили до смерти
обломками скамьи двое сенаторов.
За этим последовало нечто вроде контрреволюции, инспирированной
сенатом. Многие последователи Тиберия Гракха оказались внесенными в списки
проскрипций, то есть объявлены вне закона. Однако положение в обществе
оставалось настолько напряженным и взрывоопасным, что до реального
преследования дело не дошло. Сципиону Назике, на которого указывали как на
убийцу Тиберия Гракха, пришлось покинуть Италию, чтобы избежать
неприятностей, хотя он и занимал должность верховного жреца -- понтифика и
по роду своих обязанностей должен был оставаться в Риме.
Волнения, прокатившиеся по всей Италии, побудили Сципиона Африканского
Младшего выступить с предложением наделить правом римского гражданства все
население Италии. Однако он внезапно умер до того, как успел осуществить это
предложение.
Далее Рим стал свидетелем неоднозначной карьеры Гая Гракха (153--121 до
н.э.), брата Тиберия. Относительно целей, которые преследовала его
уклончивая "политика", и по сей день у историков нет общего мнения. Гай
Гракх увеличил бремя налогов, которыми были обложены провинции. В основном,
как принято считать, его реформы были направлены на то, чтобы настроить
класс дельцов (всадников) против сенаторов-землевладельцев.
Он отдал на откуп всадникам только что полученные поступления от
пергамского наследства и, более того, позволил им контролировать специальные
суды, установленные для того, чтобы предотвратить злоупотребления в
провинциях.
По инициативе Гая Гракха начались огромные общественные работы, в
частности сооружение новых дорог, причем его обвиняли в политическом
использовании этих мероприятий. Он возобновил предложение предоставить
римское гражданство всей Италии. Увеличилось также распределение дешевой
пшеницы для римских граждан на государственной субсидии... Мы не станем
здесь пытаться разгадать его планы, тем более -- судить его. Но что его
политика была враждебна тем группам, которые контролировали сенат, можно не
сомневаться. Он был убит поборниками "закона и порядка" вместе с
приблизительно тремя тысячами своих последователей в схватке на улицах Рима
в 121 г. до н. э. Его отсеченную голову принесли в сенат на острие копья. (В
награду за этот трофей, как пишет Плутарх, обещали золото, равное ее весу, и
тот, кому она досталась, показал себя настоящим "бизнесменом", успев до
своего прихода в сенат наполнить черепную коробку свинцом.)
Несмотря на эти скорые и жестокие меры, сенату не пришлось долго
наслаждаться покоем и преимуществами контроля над государственными
ресурсами. Через десять лет народ снова восстал.
В 118 г. до н. э. в Нумидии, полуварварском царстве, которое возникло
на развалинах цивилизованной карфагенской державы, трон захватил
предприимчивый внук царя Масиниссы Югурта (ок. 160--104 до н. э.). Он служил
в римской армии в Испании и хорошо знал, что представляет собой римский
характер. Своими действиями, в том числе в отношении римских граждан,
посещавших по торговым делам североафриканское побережье, он спровоцировал
военное вмешательство Рима. Но римлянам вскоре довелось узнать, что их
военная мощь под началом сената финансистов и землевладельцев уже совсем не
та, что была хотя бы в дни Младшего Сципиона Африканского. Югурта подкупил
членов комиссии, присланных наблюдать за ним, сенаторов, которые должны были
наказать их, и полководцев, посланных с войсками против него. Есть поговорка
еще с римских времен -- "деньги не пахнут" (pecunia поп olet), но запах
денег Югурты дошел даже до Рима.
Всеобщее негодование захлестнуло Рим. Широкие массы римского населения
увидели в этой истории с Югуртой яркий пример неспособности сенатской
верхушки защитить интересы государства и его граждан. На волне массового
недовольства выдвинулся одаренный полководец Гай Марий (156--86 до н. э.).
Незнатного происхождения, выбившийся из простых солдат, он был избран
консулом в 107 г. до н. э.
Марий не стал предпринимать попыток по примеру Гракхов восстановить
костяк римской армии, укрепив положение мелких земледельцев. Он был
профессиональным солдатом, требова-
тельным к дисциплине и действенности своих войск, и был склонен
добиваться намеченной цели простейшим способом. Марий попросту набрал свое
войско из неимущих римлян, не делая различий между городской или сельской
беднотой, хорошо платил им, усиленно муштровал и в 105 г. до н. э. закончил
войну с Югуртой. Африканского вождя, закованного в цепи, провели по Риму во
время триумфа Мария. При этом никто не обратил внимания, что попутно Марий
создал профессиональную армию, сплоченную лишь одним общим интересом --
платой за войну.
Марий далее сохранял за собой консульство, более или менее нарушая при
этом закон, на протяжении нескольких лет, а в 105 и 102 гг. до н. э. отбил
угрожавшее Италии нашествие германцев (впервые мы упоминаем о них в нашей
истории), несметными ордами двигавшихся через Галлию на Италию. Он одержал
две победы, одну из них на земле Италии. Его чествовали как спасителя своей
страны, второго Камилла (100 г. до н. э.).
Однако сравнение с Камиллом не могло восприниматься иначе, как
насмешка, на фоне того общественного напряжения, что царило в то время.
Реформа Мария, укрепившая боеспособность армии, пошла только на пользу
сенату, и сенат с удвоенной энергией взялся за международные дела. Но
зловещее, пока еще не оформившееся недовольство народных масс по-прежнему
искало действенного выхода. Богатые в это время становились богаче, а бедные
-- беднее. И подавить последствия этого процесса политическими махинациями
было невозможно.
Население Италии до сих пор не получило гражданских прав. Два крайних
политических лидера, Сатурнин и Главций, были убиты; но это, уже испытанное
сенаторами средство в данном случае не принесло ожидаемого результата --
умиротворить римскую толпу не получилось. В 92 г. до н. э.
чиновник-аристократ Рутилий Руф, который попытался устранить незаконные
поборы римских дельцов в Малой Азии, был осужден по обвинению во
взяточничестве, при этом настолько очевидно сфабрикованном, что причина
этого обвинения была ясна всем. В 91 г. до н.э. был убит Ливии Друз,
новоизбранный народный трибун, который нажил политический капитал на
обвинении Рутилия Руфа. Он снова предложил включить в число римских граждан
всех жителей Италии, а также предрекал в своих публичных выступлениях не
только еще один земельный закон, но и всеобщую отмену долгов.
Но, несмотря на все эти усилия со стороны сенаторов-откупщиков,
погрязших в ростовщичестве и захвате земель разорившихся крестьян, в рядах
голодных и недовольных в Риме росли мятежные настроения. Убийство Друза
стало последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. По всей
Италии прокатилась волна народного негодования.
За этим последовало два года непримиримой гражданской войны, которую
принято называть Союзнической войной (bel-lum sociale). Это была война идей,
идеи единой Италии и идеи правления римского сената. Это не была
"социальная" война в современном смысле, но война между Римом и
союзниками-италиками (лат. socius -- союзник, товарищ), стремящимися к
равноправию с Римом.
"Римские военачальники, привычные к ведению боевых действий на
территории противника и к захвату новых колоний, не зная пощады, прошли по
всей Италии, сжигая селения, захватывая города, уводя мужчин, женщин и детей
для того, чтобы продать их на рынке рабов или заставить работать в своих
поместьях".
Марий и еще один военачальник-аристократ, Корнелий Сулла (138--78 до н.
э.), который был с ним в Африке и впоследствии стал его непримиримым врагом,
командовали войсками на стороне Рима. Но, несмотря на то, что восставшие
терпели поражение и подвергались безжалостному истреблению, никому из
римских полководцев не удалось довести войну до конца. Она была окончена (89
г. до н. э.) фактической капитуляцией сената перед необходимостью реформы.
Сенат, правда, ограничился лишь видимостью уступок, согласившись принять
требование восставших "в принципе", но когда их силы рассеялись,
возобновился обычный обман избирателей теми способами, которые мы описывали
в первом разделе этой главы.
На следующий год (88 г. до н. э.) тлевший конфликт вспыхнул с новой
силой. Теперь к прежним трениям оказались примешаны и личные интриги Мария и
Суллы друг против друга. Эта борьба осложнялась еще и тем, что в результате
военной реформы Мария появился новый тип римского легионера -- безземельный
профессиональный солдат, которого интересовали лишь плата и военная добыча и
который был верен только удачливому командиру. Народный трибун Сульпиций
выдвинул проект законов, снова обещавших отмену долгов, и консулам ничего не
оставалось, как попытаться переждать собиравшуюся грозу, объявив о временной
приостановке заседаний. Но в результате им удалось вызвать лишь привычный
взрыв насилия: сторонники Сульпиция изгнали консулов из Форума.
Именно в этот момент в игру вступили новые силы, появившиеся с реформой
армии. Царь Митридат Евпатор (132--63 до н. э.), эллинистический правитель
Понта -- государства на южном побережье Черного моря, на восток от Вифинии,
вынудил Рим начать с ним войну. Один из законов, внесенных Сульпици-
Ферреро Г. Величие и упадок Рима.
ем, давал Марию возможность возглавить армии, которые направлялись на
войну против Митридата. В ответ на это Сулла повел армию, которой он
командовал во время Союзнической войны, на Рим. Марию и Сульпицию пришлось
бежать.
Так началась новая эпоха, эпоха военных переворотов и правителей,
приведенных к вершине власти силой преданных легионов.
Мы не будем детально описывать, как Сулла сделал сам себя
главнокомандующим в походе против Митридата и отбыл из Италии; как верные
Марию легионы вернули ему власть и как Марий отметил свое возвращение в
Италию уничтожением своих поли тических противников и, удовлетворив свой
гнев, умер от лихорадки. Однако одна из тех мер, что были приняты в эпоху
марианского террора,-- отмена на три четверти всех просроченных долгов,--
все же значительно уменьшила общественную напряженность в Риме. Также мы не
можем детально рассказать, как Сулла заключил позорный мир с Митридатом
(который вырезал тысячи римских граждан в Малой Азии) лишь для того, чтобы
поскорее вернуться со своими легионами в Рим; как он разгромил марианцев в
сражении у Коллинских ворот Рима в 82 г. до н.э. и отменил решения, принятые
Марием. Сулла восстановил в Риме мир и поря док, занеся в списки проскрипций
и казнив пять тысяч человек. После его диктатуры целые области Италии
обезлюдели. Сулла вернул власть сенату, отменил многие из принятых ранее
законов, хоть и оказался бессилен восстановить отмененное долговое бремя.
Утомившись от политики, накопив огромные богатства, он с достоинством
удалился от дел и стал жить как частное лицо, предаваясь неслыханным
порокам, и так умер, буквально съеденный заживо какой-то отвратительной
болезнью, вызванной этими излишествами.
Кровопролития и переделы собственности Мария и Суллы не столько
успокоили, сколько ошеломили политическую жизнь Италии. Рамки, которых мы
вынуждены придерживаться в нашем Очерке, не позволяют нам рассказать о
многих незаурядных авантюристах, которые, все более и более полагаясь на
поддержку легионов, некоторое время спустя начали строить планы и заговоры,
стремясь к диктаторской власти в Риме. В 73 г. до н. э. вся Италия была
напугана восстанием гладиаторов под предводительством гладиатора из Фракии,
Спартака. Он и восемьдесят других гладиаторов бежали из школы гладиаторов в
Капуе. Подобные восстания рабов уже происходили до этого в Сицилии.
Силы повстанцев, которыми командовал Спартак, неизбежно превращались в
разнородный сброд, стекавшийся к нему со всех концов Италии рабов и
бедняков. Сами же гладиаторы-беглецы не имели никаких далеко идущих планов,
кроме намерения поскорей рассеяться по Италии и добраться до своих домов.
Тем не менее Спартаку удалось продержаться в южной Италии около двух лет,
используя в частности и кратер Везувия, тогда еще спящего вулкана, как
природную крепость.
Жителям Италии, несмотря на всю их любовь к гладиаторским играм, не
понравилось, что их страна могла превратиться в одну большую гладиаторскую
арену. И когда Спартак, наконец, был разбит, их страх обернулся безумной
жестокостью. Шесть тысяч его сторонников, захваченных живыми, были распяты
на крестах. На многие мили вдоль Аппиевой дороги тянулись эти кресты с
пригвожденными к ним жертвами.
Мы не можем подробно рассказать и о Лукулле (ок. 117--56 до н.э.),
который вторгся в Понт и разгромил Митридата, и привез в Европу, кроме всего
прочего, вишневые деревья. Также мы не можем рассказать о том, как
изобретательно Помпеи Великий (106--48 до н. э.) украл у него этот триумф и
большую часть тех побед, которые Лукулл одержал в Армении, за пределами
Понта. Лукулл, как и Сулла, удалился к роскошной частной жизни, но более
утонченной, сравнительно с Сулой, и с более счастливым концом. Мы не можем
также детально описать, как Юлий Цезарь (о котором пойдет речь ниже) сделал
себе имя своими победами на западе, завоевав Галлию, нанеся поражение
племенам германцев и осуществив карательный поход на племена бриттов, первым
из римлян преодолев пролив, отделяющий Британские острова от Галлии. Все
более и более значимыми в Риме становились легионы, все менее и менее
значимыми -- сенат и собрания. Но вот в истории Красса (115--53 до н. э.)
есть свой мрачный юмор, которым просто невозможно пренебречь.
Красе был крупным землевладельцем и откупщиком. Это был типичный
представитель нового типа сословия всадников, социальный эквивалент
современного военного промышленника. Он сколотил свое состояние, скупая
имущество тех, кто пострадал во время проскрипций Суллы. На поле брани он
впервые отличился в кампании против Спартака, которого Крассу в конце концов
удалось разбить в результате огромных затрат после длительной и
дорогостоящей кампании. Затем он после долгого и сложного торга в сенате
обеспечил себе командование восточными легионами, намереваясь превзойти
славой Лукулла, которому удалось пройти на востоке от Пергама через Вифинию
и Понт до Армении, и Помпея, который завершил разграбление последней.
Пример Красса очень показателен в том, насколько возросло невежество
римлян, с которым они начинали свои предприятия в это время. Красс
переправился через Евфрат, рассчитывая обнаружить в Персии еще одно
эллинистическое царство наподобие Понта. Но, как нам уже известно, огромное
скопление коче-
вых народов, протянувшееся дугой от Дуная через северное Причерноморье
до Средней Азии, постоянно обрушивало новые волны кочевников на земли между
Каспием и Индом, которые Александр в свое время открыл для эллинизации.
Крассу снова противостояли "скифы", и снова это были неуловимые племена,
возглавляемые вождем в мидийском одеянии.
Те "скифы", с которыми пришлось столкнуться Крассу, назывались
парфянами. Возможно, что в парфянах монголоидный элемент сочетался с
арийским. Поход Красса за Евфрат необыкновенно похож на поход Дария за Дунай
-- то же грузное продвижение пехоты следом за подвижными легкими всадниками.
Правда, Красе не так быстро, как Дарий, понял необходимость
отступления, а парфяне оказались более меткими лучниками, чем скифы, с
которыми пришлось иметь дело Дарию. По всей видимости, их стрелы обладали
необыкновенной силой и скоростью, совсем не такой, как обычная стрела. Как
считают ученые, в арсенале у парфян был так называемый составной лук,
который получил такое название потому, что состоял из нескольких (около
пяти) роговых пластин, наложенных одна на другую, наподобие автомобильной
рессоры. Этот лук выпускал стрелу с неповторимым тонким звоном. Такой лук
был и у монгольских кочевников. Подобным составным луком (это был короткий
лук) на протяжении веков неоднократно пользовались самые различные народы.
Это был лук Одиссея; из таких луков, в несколько видоизмененной форме,
стреляли ассирийцы. Постепенно он исчез в Греции и сохранился именно как
монгольский лук. Он был совсем короткий, очень жесткий в натяжении, с
плоской траекторией полета стрелы, стрелявший на огромное расстояние и на
редкость громко. В Средиземноморье им перестали пользоваться, так как климат
не совсем подходил для него и было мало животных, рог которых годился для
изготовления составного лука.
Итогом этой кампании стало длившееся два дня избиение голодных,
измотанных, страдающих от страшного зноя и жажды римских легионеров, память
о котором история сохранила под названием битвы при Каррах (53 г. до н. э.).
Легионы Красса пробивались сквозь раскаленный песок и нападали на врага,
который неизменно уклонялся от их атак и, мгновенно зайдя им в тыл,
расстреливал римлян из своих дальнобойных луков. Двадцать тысяч из них
погибло, еще десять тысяч, оставшихся в живых, захватили в плен и погнали на
восток, в рабство.
Что сталось с самим Крассом -- неясно. По преданию, которое придумали
скорее всего для нашего назидания, намекая на ростовщичество Красса, он
попал живым в руки парфян, и его казнили, заливая в глотку расплавленное
золото.
Но сама эта катастрофа очень многое значит для нашей общей истории
человечества. Она еще раз напоминает нам, что от Рейна до Евфрата, вдоль
альпийских склонов, вдоль Дуная и Черного моря простиралось непрерывное
облако кочевых и полукочевых народов. Их не смогла умиротворить и
цивилизовать державная мощь Рима, не смогла подчинить и его военная мощь. Мы
уже обращались к карте, которая показывает, как Ново-Вавилонское царство
(Халдейское царство), словно ягненок, лежало в объятиях Мидийской державы.
Таким же точно образом и Римское государство оказалось окружено этой великой
дугой варварских племен, которая растянулась вдоль всех его северных и
восточных границ.
И Риму не только не удалось отбросить или же ассимилировать нависавшие
над его границами народы. Он оказался неспособен наладить хотя бы в
Средиземноморском регионе безопасную и упорядоченную систему сообщения между
разными частями его владений. Монголоидные племена Северо-Восточной Азии,
пока что совершенно неизвестные Риму гунны и родственные им народы,
остановленные Великой китайской стеной и выгнанные из Китая императорами
династий Цинь и Хань (III в. до н. э.), теперь двинулись на восток,
смешиваясь по пути с парфянами, скифами, тевтонами или же гоня их перед
собой.
Никогда за все время существования Римской державы римлянам не
удавалось продвинуть свои владения за пределы Месопотамии, и даже над
Месопотамией их контроль всегда был ненадежен. Еще до завершения периода
Республики сила ассимиляции, которая была секретом их успеха, начала слабеть
под натиском "патриотической" исключительности и "патриотической" алчности.
Рим разграбил и опустошил Малую Азию и Вавилонию, которые могли бы стать
плацдармом для дальнейшего продвижения к Индии, таким же точно образом, как
он разграбил и опустошил Карфаген, лишившись оплота для продвижения в
Африке. Разрушив Коринф, Рим точно так же отрезал себе простой путь к сердцу
греков. Западноевропейские авторы остаются под неизменным впечатлением того,
что римляне романизировали и цивилизовали Галлию и Южную Британию и,
поначалу опустошив, сделали Испанию снова процветающей. При этом они склонны
игнорировать тот факт, что римское вмешательство ослабило обширные регионы
на юге и востоке и тем самым способствовало возвращению к варварству гораздо
более внушительные завоевания греческой цивилизации.
Но у политиков Италии I в. н. э. не было карт Германии, России, Африки
и Центральной Азии, и даже если бы такие карты и существовали, вряд ли
появилось бы желание изучить их. В Риме так и не прижились любознательность,
стремление стать первопроходцами наподобие тех, что двигали финикийцем
Ганно-
ном и мореплавателями фараона Нехо, отправившихся в плавание вдоль
побережья Африки. Когда в I столетии до н. э. посланники китайской династии
Хань добрались до восточных берегов Каспийского моря, они обнаружили там
лишь воспоминания о цивилизации, к тому времени уже отхлынувшей от этих
берегов. Память об Александре Македонском все еще жила в этих краях, но о
Риме люди знали только то, что Помпей подошел к западным берегам Каспия и
отступил и что римлянина Красса разбили со всем его войском.
Рим больше волновало то, что происходило внутри его стен. Та энергия
мысли, которую римский гражданин еще не успел израсходовать в попытках
обогатиться и обеспечить личную безопасность, уходила на отражение замыслов,
ударов и контрударов многочисленных проходимцев, которые теперь открыто
боролись за верховную власть.
По обыкновению эта борьба за власть пользуется неизменным вниманием и
почтением со стороны наших историков. В частности, фигуре Юлия Цезаря
(100--44 дон.э.) всегда отводят особое место, словно светилу непревзойденной
яркости и непреходящего значения в истории человечества. Однако
беспристрастное изучение всем известных фактов полностью развенчивает теорию
о Цезаре-полубоге. Даже Александр Великий, безрассудно загубивший
открывшиеся перед ним блестящие возможности, и тот не был так возвеличен и
специально приукрашен, чтобы вызвать восхищение у несведущего и некритичного
читателя. Есть такой тип ученого, который, опираясь на самые двусмысленные
факты или ни на что не опираясь вовсе, просто сидит и выдумывает задним
числом самые невероятные замыслы переустройства мира для личностей, сумевших
так или иначе выделиться на фоне истории.
Нам говорят, что Александр планировал покорение Карфагена и Рима и
полное покорение Индии и что только его преждевременная смерть стала на пути
этих замыслов. Что нам доподлинно известно, так это то, что он завоевал
Персидскую империю и не смог продвинуться дальше ее пределов, а также что он
успел допиться до смерти за то время, пока якобы составлялись эти обширные и
величественные планы. Так и Юлию Цезарю приписывают планы последовательного
завоевания и цивилизации всей Европы, вплоть до берегов Балтики и Днепра. Он
хотел пройти в Германию, пишет Плутарх, через Парфию и Скифию, вдоль
северных берегов Каспийского и Черного морей. Как говорят, если бы этот
замысел осуществился, это спасло бы Римскую империю от постигшей ее в конце
концов гибели.
Однако как совместить с этим мудрым и величественным замыслом тот факт,
что, находясь в зените славы и власти, Цезарь -- лысеющий, уже немолодой
человек, давно оставивший позади
горячие порывы юности, проводил лучшую часть года в Египте, в пирах и
любовных утехах с египетской царицей Клеопатрой (69--30 до н. э.)?! А
впоследствии он привез ее с собой в Рим, где ее влияние на Цезаря стало
причиной острого недовольства народа. Подобная связь выдает в нем скорее
стареющего сластолюбца и чувственника -- к моменту начала их отношений ему
было сорок пять,-- чем вдохновителя великих свершений.
В пользу представлений о Цезаре как о сверхчеловеке говорит бюст из
Неаполитанского музея. Это лицо, с тонкими и интеллектуальными чертами,
отличается своим благородством, и мы можем прибавить к этому рассказы о том,
что голова Цезаря, даже при рождении, была необычайно большой, красивой
формы. Но у нас нет по-настоящему удовлетворительных свидетельств того, что
этот бюст и в самом деле изображает Цезаря, и очень непросто соотнести
отстраненную сдержанность этого лица с той репутацией, которую Цезарь
снискал своей импульсивностью и приступами неконтролируемой жестокости. К
тому же и другие бюсты, на которых представлено совершенно другое лицо, с
определенной долей вероятности приписываются Юлию Цезарю.
Можно не сомневаться в том, что он был распущенным и расточительным
молодым человекам. В пользу этого свидетельствует нагромождение скандалов
вокруг его недолгого пребывания в Вифинии, куда он бежал от Суллы. Цезарь
был сообщником подлеца Клодия и заговорщика Катилины*. Ничто в его
политической карьере не дает оснований предполагать, что у него была
какая-то цель, более высокая или отдаленная, чем собственное продвижение к
власти, которая сулила личную славу и безнаказанность.
Мы даже не будем пытаться здесь рассказать обо всех ухищрениях, на
которые он шел на протяжении своей политической карьеры. Несмотря на то что
он происходил из старой патрицианской фамилии, Цезарь вошел в политику как
любимчик простонародья. Он тратил огромные суммы на устроение пышных
празднеств, не жалея средств, и наделал множество значительных долгов.
Цезарь выступал против начинаний, связанных с именем Суллы, и всегда с
почтением относился к памяти Мария, который приходился дядей его первой
жене. Какое-то время он выступал в союзе с Помпеем и Крассом (так называемый
Первый триумвират), но после смерти Красса последовал разрыв между ним и
Помпеем.
В 49 году до н. э. он и Помпеи со своими легионами, Цезарь с запада, а
Помпеи с востока, вступили в открытую борьбу за власть в Римском
государстве. Цезарь первым нарушил закон, переведя свои легионы через реку
Рубикон, который был границей между территорией, находившейся под его
управлением, и соб-
Публий Клодий Пульхр (ок.92--52 до н. э.) и Луций Сергий Каталина
(108-62 до н. э.) -- политики, стремившиеся к единоличной власти.
ственно Италией. В сражении при Фарсале в Фессалии (48 г. до н. э.)
Помпеи потерпел полное поражение и был убит, пытаясь найти пристанище в
Египте, оставив Цезаря единоличным хозяином римского мира -- еще большим,
чем был Сулла.
Его объявили диктатором на десять лет в 46 г. до н. э., а в начале 45
г. до н. э. он был назначен пожизненным диктатором. Это уже была монархия,
если и не наследственная, то уже, по крайней мере выборная пожизненная
монархия. И это была небывалая возможность послужить человечеству. По духу и
по характеру того, как он использовал эту диктаторскую власть на протяжении
четырех лет, мы вполне можем судить, что за человек был Цезарь. Он
осуществил определенную перестройку местной власти и, по-видимому,
планировал восстановление двух уничтоженных римлянами морских портов,
Карфагена и Коринфа. Совершенно очевидно, это было насущной потребностью тех
дней: с их разрушением пришла в упадок морская жизнь в Средиземноморье.
Но еще более очевидным было то влияние, которое оказывали на его разум
Клеопатра и Египет. Как и Александр перед ним, Цезарь не устоял перед
традицией царя-бога, и в этом, несомненно, не последнюю роль сыграло
низкопоклонство очаровательной наследственной "богини" Клеопатры. Перед нами
-- тот же конфликт, на той же почве притязаний на божественность, теперь
между Цезарем и его личными друзьями, который мы уже отмечали в случае с
Александром. Пока это касалось эллинизированного Востока, в оказании
божественных почестей не было ничего из ряда вон выходящего, но все еще
сохранявшийся в Риме арийский дух продолжал испытывать к ним отвращение.
Марк Антоний (82--30 до н. э.), его правая рука в сражении при Фарсале,
был первым среди его льстецов.
Плутарх описывает сцену, произошедшую на играх при стечении народа,
когда Антоний силой пытался возложить корону на Цезаря, а тот с напускной
скромностью перед открытым неудовольствием со стороны народа отверг ее. Но
он принял скипетр и трон, которые были традиционными символами древних царей
Рима. Его изображение вносили во время торжественного шествия-помпы на арену
вместе с прочими богами, а в одном из храмов поставили его статую с надписью
"Непобедимому богу". Для ритуальных почестей божественному Цезарю были даже
назначены жрецы. Это скорее говорит не о великом уме, а о мании величия
посредственности.
Все, что нам известно об усилиях Цезаря способствовать этой пародии на
собственный государственный культ,-- это глупые и постыдные потуги на личное
обожествление. Они никак не увязываются с представлениями о Юлии Цезаре как
о мудром, невиданном прежде сверхчеловеке, призвание которого -- навести
порядок в этом беспомощном мире.
В конечном итоге (44 г. до н. э.) он был убит своими же друзьями и
последователями, которым стали нестерпимы эти притя-
зания на божественность. Ему преградили дорогу, когда он направлялся в
сенат, и, получив двадцать три кинжальные раны, Цезарь умер -- у подножия
статуи Помпея Великого, своего поверженного соперника.
Это событие говорит также о полной деморализации верховного властного
органа Рима. Брут (85--42 до н.э.), предводитель убийц, хотел обратиться к
сенаторам, но те, захваченные врасплох всем случившимся, разбежались кто
куда. Большую часть дня Рим не знал, как поступить. Убийцы Юлия Цезаря с
окровавленным оружием в руках прошли по улицам замершего в нерешительности
города. Никто не выступил против них, и лишь немногие осмелились к ним
присоединиться. Затем общественное мнение обратилось против них, толпа
штурмовала дома некоторых из заговорщиков, и им пришлось бежать, спасая свою
жизнь.
Сам ход событий неотвратимо вел Рим к монархии. Еще тринадцать лет
продолжалась борьба претендентов на верховную власть. На этом фоне можно
выделить лишь одного человека более широких взглядов, который не
руководствовался только эгоистическими мотивами,-- Цицерона (мы упоминали о
нем выше).
Он был человеком незнатного происхождения, но его красноречие, сила его
слова завоевали ему выдающееся место в сенате. Стиль Цицерона несколько
страдает склонностью к личным выпадам против оппонента -- наследство
Демосфена -- но, тем не менее, только его благородная и бессильная фигура,
призывающая окончательно деградировавший, подлый и трусливый сенат вернуться
к высоким идеалам Республики, заметна среди прочих действующих лиц того
времени. Речи и письма, которые оставил нам Цицерон и отличительная черта
которых -- тщательная проработка стиля и слога, могут показаться интересными
и современному читателю.
Цицерону не удалось избежать проскрипций, и он был убит в 43 г. до
н.э., спустя год после убийства Юлия Цезаря. Его отрубленные голова и руки
были прибиты на римском Форуме. Гай Октавиан (63 до н. э.-- 14 н.э.),
который позднее одержал полную победу в борьбе за Рим, пытался спасти
Цицерона. Это убийство, без сомнения, не на его совести.
Здесь мы не станем распутывать тот клубок союзов и измен, которые
привели в конечном итоге к возвышению Октавиана, внучатого племянника и
наследника Юлия Цезаря. Тем не менее судьба всех основных действующих лиц
оказалась так или иначе переплетена с судьбой Клеопатры.
После смерти Цезаря она решила покорить Антония, сыграв на его чувствах
и тщеславии. Антоний был гораздо моложе Цезаря, и Клеопатра, вероятно, уже
была с ним знакома. На какое-то
время Октавиан, Антоний и третий персонаж этой истории, Лепид (ок.
90--12 до н. э.), поделили между собой римский мир (так называемый Второй
триумвират), как это сделали Цезарь и Помпеи до своего окончательного
разрыва. Октавиан взял более суровый запад и принялся за укрепление своей
власти. Антоний выбрал более роскошный восток -- и Клеопатру. Лепиду тоже
бросили кость -- африканский Карфаген.
Лепид, по всей видимости, был порядочным человеком, который скорее был
занят восстановлением Карфагена, чем личным обогащением или удовлетворением
тщеславных прихотей. Антоний же пал жертвой тех древних представлений о
божественности царской власти, которые оказались непосильными и для
душевного равновесия Юлия Цезаря. В обществе Клеопатры Антоний предавался
любовным утехам, развлечениям и чувственному блаженству, пока Октавиан не
решил, что пришло время покончить с этой парочкой египетских божеств.
В 32 г. до н. э. Октавиан принудил сенат отстранить Антония от
управления востоком и открыто выступил против него. Исход решающего морского
сражения при Акции (31 г. до н. э.) был предрешен неожиданным бегством, в
самый разгар сражения, Клеопатры и ее шестидесяти кораблей. Сейчас уже
совершенно невозможно понять, чем было вызвано такое решение, то ли это была
заранее обдуманная измена, то ли просто прихоть очаровательной женщины.
Отход ее кораблей поверг флот Антония в замешательство, которое еще
более усилилось после того, как сам флотоводец бросился вдогонку за неверной
возлюбленной. Даже не поставив в известность своих командиров, Антоний решил
догнать Клеопатру на быстроходной галере, оставив своих людей сражаться и
умирать за него. Какое-то время они не могли поверить, что Антоний бежал,
оставив их на произвол судьбы.
Но сеть Октавиана уже успела накрыть его соперника. Не исключено, что
Октавиан и Клеопатра договорились за спиной Антония, как, возможно, и при
Юлии Цезаре египетская царица и Антоний смогли найти общий язык. Теперь
Антоний уже разыгрывал трагедию, перемежаемую любовными сценами.
Действительно наступил последний акт его маленькой личной драмы. Антоний
какое-то время изображал из себя киника, потерявшего веру в человечество,
хотя у брошенных им при Акции моряков было больше оснований считать себя
обманутыми.
Наконец, они с Клеопатрой дождались того, что Октавиан оказался под
стенами Александрии. Была осада с внезапными вылазками и незначительными
успехами, Антоний громогласно вызывал Октавиана решить все личным поединком.
Когда же его убедили, что Клеопатра покончила с собой, этот герой-любов-
ник пронзил себя мечом, да так неловко, что смерть пришла к нему не
сразу, и он еще успел умереть у нее на глазах (30 г. до н. э.).
Плутарх рассказывает об Антонии, в значительной степени опираясь на
свидетельства тех, кто лично знал его. Он характеризует Антония как
образцового героя, сравнивая его с полубогом Геркулесом, которого Антоний
объявил своим предком, а также с Бахусом (Дионисом). Мы находим у Плутарха
неприглядную, но очень красноречивую сцену: как однажды пьяный Антоний
пытался выступить в сенате, и в этот момент с ним случилось одно из самых
отвратительных последствий, которыми сопровождается опьянение.
Клеопатра еше какое-то время боролась за жизнь. Наверное, она
надеялась, что и Октавиана удастся заразить теми божественными фантазиями,
на которые оказались так падки, не без ее помощи, Юлий Цезарь и Антоний. Она
имела встречу с Октавианом, явившись на нее в образе страдающей красавицы, в
ничего не скрывавшем наряде. Но когда стало ясно, что Октавиан не собирается
изображать из себя полубога, а ее безопасность волнует его лишь настолько,
чтобы провести ее в триумфальной процессии по улицам Рима, Клеопатра тоже
совершила самоубийство. Ей принесли, обманув римскую охрану, маленькую змею,
спрятанную в корзине с фигами, и от ее укуса Клеопатра умерла.
Октавиан, как видится, был почти полностью лишен божественных
притязаний Юлия Цезаря и Антония. Он не был ни богом, ни романтическим
героем; он был человеком, при этом гораздо большей широты взглядов и
способностей, чем любой другой персонаж этого последнего акта
республиканской драмы в Риме. Насколько можно судить, он представлял собой
наилучший вариант правителя, который мог появиться в Риме на тот момент.
Сорокатрехлетний Октавиан добровольно отказался от тех чрезвычайных
полномочий, которыми прежде обладал, и, по его собственным словам, "вернул
Республику под власть сената и римского народа". Старая законодательная
машина была снова приведена в движение; сенат, собрания и магистраты
возобновили исполнение своих обязанностей, а Октавиана приветствовали как
"спасителя государства и защитника свободы".
"Теперь было непросто определить, какое положение ему, действительному
хозяину римского мира, придется занять в этой воскресшей Республике. С его
отречением, в любом подлинном смысле этого слова, все снова бы вверглось в
прежний хаос. Интересы мира и порядка требовали, чтобы он сохранил за собой
как минимум значительную часть своих полномочий. И эта цель была в
действительности достигнута с учреждением имперской формы правления,
способом, который не имеет параллелей в истории. Говорить о восстановлении
монархии не приходилось, и сам Октавиан решительно отказывался от
диктаторства. Обошлись также и без создания специально для него нового поста
или нового официального титула. Но сенат и народ передали ему в соответствии
со старыми конституционными формами определенные полномочия, как и многим
гражданам до него, и таким образом Октавиан занял свое место рядом с законно
из-
бранными высшими должностными липами Республики. Но, чтобы подчеркнуть
его превосходство как первого среди прочих, сенат постановил, что он должен
принять дополнительное имя -- "Август", в то время как в просторечии он с
тех пор именовался как принпепс -- не более чем уважительный титул,
привычный в республиканском обиходе и обозначавший всего лишь общепризнанное
первенство и превосходство над своими согражданами.
Идеал, очерченный Цицероном в его речи "О республике" ("О
государстве"), идеал конституционного правителя свободной республики был, на
первый взгляд, воплощен в жизнь. Но это была только видимость. В
действительности особые прерогативы, пожалованные Октавиану, давали ему по
существу ту единоличную власть, от которой он якобы отказывался. Между
восстановленной Республикой и ее новым принцепсом баланс сил был определенно
на стороне последнего" .
Так республиканское устройство нашло свое завершение в принципате, или
единоличном правлении, и первый великий эксперимент самоуправляемого
общества в масштабах, больших, чем племя или город, окончился неудачей.
Основная причина неудачи заключалась в том, что этому обществу не
удалось сохранить свое единство. На начальном этапе его граждане -- и
патриции, и плебеи, подчинялись традиции справедливости, добропорядочности и
лояльности закону. Общество придерживалось этой идеи закона и
законопослушного гражданина до I в. до н. э. Но с появлением и широким
обращением денег, с соблазнами и разрушительным влиянием имперской
экспансии, путаницей в избирательных методах эта традиция была подорвана.
При таких условиях у общества не оставалось иного выбора, кроме хаоса
или возвращения к монархии, то есть признания за одной избранной личностью
объединяющей государство власти. При таком возврате всегда таилась надежда,
что этот монарх, словно по волшебству, перестанет быть простым смертным,
будет мыслить и поступать, как нечто более великое и благородное -- как
государственный муж. И, конечно же, раз за разом монархия оказывалась
неспособной оправдать эти ожидания. Мы увидим позднее, как шел этот развал
Империи в главе, где пойдет речь о римских императорах. Один из более-менее
конструктивных императоров, Константин Великий (нач.IV в. н. э.), отдавая
себе отчет в своем несоответствии роли объединяющей силы, обратился за
поддержкой к вере, к системе одного из новых
Джоунс Г. С. Энциклопедия Бритаиника. Рим.
религиозных течений Империи, чтобы дать людям то связующее и
объединяющее начало, которого им так явно недоставало.
При цезарях цивилизации Европы и Западной Азии снова вернулись к
монархии, и впоследствии немалую роль в этом сыграло и христианство. С
помощью монархии европейская цивилизация почти восемнадцать веков стремилась
обрести спокойствие, справедливость, счастье и упорядочить свой мир. Затем
почти внезапно она совершила крутой поворот к республике, сначала в одной
стране, потом в другой. В этом немалую поддержку оказали новые силы,
завоевавшие место в общественной жизни,-- книгопечатание, пресса и всеобщее
образование, а также объединяющие религиозные идеи, которые наполняли мир на
протяжении нескольких поколений.
На практике для императора стало обычным явлением назначать и готовить
себе преемника, предоставляя эту честь своему родному или приемному сыну,
либо ближайшему родственнику, которому он мог доверять. Власть принцепса
была сама по себе слишком велика, чтобы передать ее в руки одного человека
без соответствующего контроля. В дальнейшем она укрепилась традицией
обожествления монарха, которая из Египта распространилась по всему
эллинизированному Востоку и которая приходила в Рим в голове каждого раба
или эмигранта из восточных провинций Империи. Ничего удивительного, что
почти незаметно представление о боге-императоре распространилось и на весь
романизированный мир.
После этого лишь одно не давало римскому императору забывать, что он
тоже смертный,-- армия. Бог-император никогда не чувствовал себя в
безопасности на своем Олимпе Палатинского холма в Риме. Он мог быть спокоен
за свою жизнь только до тех пор, пока оставался обожаемым предводителем
своих легионов. И как следствие только энергичные императоры, державшие свои
легионы в постоянном движении и в постоянной связи с собой, правили долго.
Меч легионера всегда висел над головой императора, принуждая его к
активности. Если же он перекладывал свои обязанности на плечи
военачальников, один из них впоследствии занимал его место. Этот стимул
можно, пожалуй, назвать компенсирующим фактором римской имперской системы. В
большей по территории, более густонаселенной и безопасной Китайской империи
не было такой постоянной потребности в легионах -- соответственно не было и
скорой расправы с ленивыми, беспутными или инфантильными монархами, которая
неизбежно ждала подобных правителей в Риме.
Глава двадцать седьмая. ЦЕЗАРИ МЕЖДУ МОРЕМ И ВЕЛИКОЙ. РАВНИНОЙ
1. Несколько слов о римских императорах.2. Римская цивилизация и Рим в зените своего величия.3. Искусство в эпоху Империи.4. Ограниченность воображения римлян.5. Великая равнина приходит в движение.6. Западная (собственно Римская) империя рушится.7. Восточная (возрожденная эллинистическая) империя
1
Западные авторы в своем патриотическом порыве склонны переоценивать
организованность Римской империи эпохи цезарей августов, преувеличивать ее
усилий по насаждению цивилизованности римского образца на покоренных
территориях. От римской абсолютной монархии берут свое начало политические
традиции Британии, Франции, Испании, Германии, Италии, и для европейских
авторов они часто оказываются важнее, чем традиции остального мира.
Превознося достижения Рима на Западе, они стараются не замечать того, что он
разрушил на Востоке.
Но по меркам мировой истории величие Римской империи не кажется столь
непревзойденно высоким. Ее хватило всего на четыре столетия, прежде чем она
распалась окончательно. Византийскую империю нельзя считать ее
непосредственной продолжательницей, это была, пусть урезанная, но
вернувшаяся к своим истокам эллинистическая империя Александра Великого. Она
говорила по-гречески; ее монарх носил римский титул, это так, однако такой
же титул был и у болгарского царя. Своим путем после римского периода
развивалась и Месопотамия. Ее эллинистические приобретения были дополнены
уникальными местными чертами благодаря гению персидского и парфянского
народов. В Индии и Китае влияние Рима не ощущалось вовсе.
На протяжении этих четырех столетий Римской империи случалось
переживать периоды разделения и полного хаоса. Годы, когда она процветала,
если сложить их, не превышают пары сто-
летий. В сравнении с неагрессивной, но уверенной экспансией ее
современницы, Китайской империи, с уровнем ее безопасности и
цивилизованности или же в сравнении с Египтом между 4000 и 1000 гг. до н. э.
и с Шумером до семитского завоевания -- эти столетия покажутся лишь
небольшим эпизодом Истории.
Персидская империя Кира, которая простиралась от Геллеспонта до Инда,
тоже имела свой высокий стандарт цивилизации, и ее исконные земли оставались
непокоренными и процветали больше чем два столетия. Ей предшествовало
Мидийское царство, просуществовавшее полстолетия. После краткого периода,
когда персидское государство оказалось под властью Александра Македонского,
оно возродилось как Селевкидская империя, история которой также насчитывает
несколько столетий. Владения Селевкидов в итоге протянулись к западу от
Евфрата до границ Римской империи. Сама же Персия, воскреснув при парфянах
как новая Персидская империя, сначала при Аршакидах, а затем при Сасанидах,
пережила Римскую империю. Она приняла у себя греческую науку, когда на нее
начались гонения на Западе, и явилась источником новых религиозных идей.
Сасанидам неизменно удавалось переносить военные действия на
византийские земли и держать пограничную линию по Евфрату. В 616 г. в
царствование Хосрова II персам принадлежали Дамаск, Иерусалим и Египет, они
грозили Геллеспонту. Но успехи Сасанидов теперь почти никто не помнит на
Западе. Слава Рима благодаря процветанию его наследников оказалась прочнее.
И римская традиция представляется теперь более значимой, чем была на самом
деле.
История сохранила для нас память о нескольких династиях или фамилиях
римских императоров, и некоторые из императоров были великими правителями.
Первый, кто открывает последовательность римских императоров, это -- цезарь
Август, единоличный правитель с 30 г. до н. э., император с 27 г. до н. э.
по 14 г. н. э. (Октавиан из предыдущей главы). Он приложил значительные
усилия, чтобы реорганизовать управление провинциями и провести финансовую
реформу. Ему удалось также заставить чиновничий аппарат хранить прежнюю
верность закону и искоренить в провинциях открытые произвол и коррупцию. При
Августе римские граждане из провинций получили право обращаться напрямую к
цезарю.
Август закрепил европейские границы Империи по Рейну и Дунаю, оставив
варварам Германию, без которой невозможна стабильная и процветающая Европа.
Такая же разделительная черта была проведена им и на восток от Евфрата.
Армения, сохранив свою независимость, стала с тех пор постоянным яблоком
раздора между римлянами и персидскими правителями из династий
Аршакидов и Сасанидов. Едва ли он считал, что устанавливает в этих
пределах окончательные границы Империи. Но Августу казалось более
своевременным посвятить несколько лет сплочению уже существующих римских
владений, прежде чем пытаться дальше расширять их границы.
О Тиберии (14--37 н. э.) также писали как об умелом правителе. Однако
он снискал себе на редкость дурную славу в Риме, которую приписывали его
грязным и постыдным наклонностям. Но его безнравственность и тяга к
жестокости и тирании не мешали Империи процветать. Сложно объективно судить
о Тиберии, почти все существующие исторические источники настроены
откровенно враждебно к нему.
Калигула (37--41 н. э.) был сумасшедшим, но это никак не отразилось на
общем состоянии Империи, во главе которой он пробыл четыре года. В конце
концов его убили собственные приближенные в его же дворце. За этим,
по-видимому, последовала попытка восстановить правление сената, попытка,
которую быстро подавили преторианцы -- легионы личной гвардии цезаря.
Клавдий (41--54 н. э.), дядя Калигулы, на которого пал выбор
легионеров, был человеком неуклюжим и странноватым, однако показал себя как
усердный и достаточно способный правитель. При Клавдии западные пределы
Империи снова раздвинулись, к ней была присоединена южная часть Британии.
Клавдий был отравлен женой Агриппиной, матерью его приемного сына Нерона,
женщиной огромного личного очарования и силы характера.
Нерону (54--68 н. э.), как и Тиберию, приписывают чудовищные пороки и
жестокости, но Империя уже получила достаточный импульс, чтобы продержаться
четырнадцать лет его пребывания у власти. Он определенно убил свою любящую,
но слишком неугомонную мать, и свою жену -- последнюю, как знак искренней
любви к еще одной женшине, Поппее, которая потом женила его на себе.
Впрочем, домашние неурядицы цезарей не являются частью нашего повествования
Читателю, жаждущему криминальных подробностей, следует обратиться к
классическому источнику: Светонию*.
Мы лишь отметим, что все эти цезари, а также женщины из их окружения
были, по своей сути, не хуже остальных слабых и подверженных страстям
человеческих существ. Но оказавшись в положении живых богов, сами они не
знали настоящей веры. Они не имели широты знаний, которая оправдывала бы их
притязания, их женщины, необузданные и зачастую невежественные, не знали
запретов закона или обычая. Их окружали личности, готовые потакать самым
незначительным прихотям своего властелина, исполнять едва заметные его
порывы. Те темные мысли и агрессивные импульсы, которые подспудно живут в
каждом из нас, в их случае немедля осуществлялись. Прежде чем кто-то станет
обвинять Нерона, как отличное от себя существо, пусть получше присмотрится к
потаенным уголкам своей души.
Транквилл Гай Светоний (ок. 70 -- ок. 140) -- автор хроник "Жизнь
двенадцати цезарей", от Юлия Цезаря до Домициана.
Нерон в итоге стал крайне непопулярен в Риме. Интересно отметить, что
эта непопулярность была вызвана не тем, что он убил или отравил своих
ближайших родственников, но поражениями римских войск в Британии, при
подавлении восстания царицы Боудикки (61 г. н. э.)- Немалую роль сыграло
также и страшное землетрясение в Южной Италии. Римляне никогда не были
особенно религиозны, но зато всегда были крайне суеверны -- в этом сказалась
этрусская сторона их характера. Они были не против порочного цезаря, но
очень недоброжелательны к тому, на кого указывали дурные предзнаменования.
В конце концов, взбунтовались испанские легионы под предводительством
семидесятиоднолетнего полководца Гальбы, которого они провозгласили
императором. Гальба пошел на Рим, причем самого будущего императора пришлось
нести в паланкине. Нерон, утратив надежду на поддержку, совершил
самоубийство (68 г. н. э.).
Гальба, однако, был лишь один из числа возможных претендентов на
императорскую власть. У других полководцев под началом бьши еще германские
легионы, преторианские войска и восточные армии, и каждый старался прибрать
власть к своим рукам. В один год Рим увидел четверых императоров -- Гальбу,
Отона, Вителлия и Веспасиана. Четвертый из них, Веспасиан (69--79 н.э.),
командовавший войсками на востоке, оказался наиболее решительным. Он и стал
следующим римским императором.
С Нероном прервалась и линия Цезарей, носивших это имя или по рождению,
или приемных. С этих пор "цезарь" -- уже не фамильное имя римских
императоров, но титул, divus caesar, божественный цезарь. Монархия сделала
еще один шаг к ориентализму, с каждым разом все более настойчиво требуя
божественных почестей верховному правителю. Так завершилась первая фамильная
линия цезарей, которые в целом были у власти восемьдесят пять лет.
Веспасиан (69--79), его сыновья Тит (79) и Домициан (81) составляют
вторую династию римских императоров, династию Флавиев. Затем, после убийства
Домициана, их -сменила линия императоров, связанных друг с другом не узами
кровного родства, а преемственными (усыновленные императоры-преемники).
Нерва (96) был в ней первым, а Траян (98) -- вторым. За ними следовали
Антонины: неутомимый Адриан (117), Антонин Пий (138) и Марк Аврелий
(161--180).
При Флавиях и Антонинах границы Империи еще более раздались вширь. В 84
г. была захвачена северная Британия, заполнен треугольник между Рейном и
Дунаем, а земли нынешней Румынии превратились в новую провинцию Дакию. Траян
также вторгся в Парфию и захватил Армению, Ассирию и Месопотамию. В период
его правления Римская империя достигла своих наибольших размеров.
Адриан, преемник Траяна, был человеком по характеру осторожным и
склонным скорее сокращать, чем расширять территории. Он оставил новые
завоевания Траяна на востоке, не стал также удерживать и север Британии. На
западе Адриану принадлежит первенство в изобретении нового способа ограждать
свои владения от варваров (уже давно известного китайцам) -- с помощью
стены. Но, как оказалось, эта идея хороша, пока давление населения на эту
стену с имперской стороны больше, чем снаружи, и совершенно бесполезна в
обратном случае. С его именем связана постройка Адрианова вала поперек всей
Британии, а также линии укреплений между Дунаем и Рейном. Девятый вал
римской экспансии уже миновал, и преемнику Адриана пришлось побеспокоиться о
защите западных границ Империи перед угрозой нашествия тевтонских и
славянских племен.
Марк Аврелий Антонин (121--180) -- одна из тех фигур в истории, о
которых высказывают самые разные, часто противоречивые суждения. Некоторые
критики воспринимают его как дотошного педанта, склонного вникать во все
мелочи и детали. Он был не прочь исследовать всякие религиозные тонкости, и
сам, в одеянии жреца, охотно совершал религиозные обряды, что было
совершенно нестерпимо для простонародья. Они также негодуют по поводу того,
что Марк Аврелий якобы оказался не в состоянии сдерживать порочные
наклонности своей жены Фаустины.
Его семейные неурядицы, правда, не подтверждены ничем достаточно
основательным, но несомненно, что в приличном доме не появилась бы на свет
такая слишком "необычная" личность, как его сын Коммод (161--192). С другой
стороны, Марк Аврелий, бесспорно, был императором, преданным своему долгу
правителя. Он прилагал все силы, чтобы поддерживать в обществе порядок в
следовавшие один за другим годы неурожая, наводнений и голода, восстаний,
набегов варваров и в конце его правления -- ужасной эпидемии чумы, которая
опустошила всю Империю.
В соответствующей статье "Британской энциклопедии" так говорится о
Марке Аврелии: "По его собственному мнению, он был слугой всех. Судебные
тяжбы граждан, возрождение нравственности общества, забота о подростках,
сокращение бюрократических издержек, ограничение гладиаторских игр и зрелищ,
забота о состоянии дорог, восстановление сенаторских привилегий, контроль за
тем, чтобы в магистраты избирались только достойные, даже регулирование
уличного движения -- все эти и бессчетное множество других обязанностей
настолько поглощали его внимание, что император, несмотря на слабое
здоровье, проводил в трудах весь свой день, с утра до поздней ночи. Его
положение, несомненно, требовало присутствия на играх и зрелищах, но и в
этих случаях он был занят чтением или читали ему, или же он делал заметки.
Марк Аврелий был одним из тех людей, которые убеждены, что ничего нельзя
делать поспешно и что мало какие преступления хуже бесполезной траты
времени".
Но не его труды на благо Империи сохранили память о нем. Марк Аврелий
был одним из величайших представителей стоической философии. Его
"Размышления", которые он продолжал писать и в суде, и в походном лагере,
вкладывая в свои слова столько человечности, приносят ему с каждым
поколением новых почитателей и друзей.
Со смертью Марка Аврелия эта стадия единства и качественного управления
подошла к концу. Приход к власти его сына Ком-мода ознаменовал собой начало
эпохи волнений. Римская империя внутри своих владений жила в относительном
мире уже два столетия. Но с этого момента начинается период правления
бездарных императоров, затянувшийся на целое столетие. В это время границы
Империи трещали по швам под натиском варваров.
Только нескольких из них можно считать умелыми правителями -- такими
были Септимий Север (193--211), Аврелиан (270--275) и Проб (276-- 282).
Септимий Север был карфагенянин, и его сестра так и не смогла овладеть
латынью. Она и в Риме в домашнем кругу говорила на пуническом языке, отчего
Катон Старший, должно быть, переворачивался в гробу.
Остальные императоры были по большей части авантюристами, слишком
незначительными, чтобы выделять кого-то особо. Временами было даже по
нескольку императоров, правивших в отдельных частях разрываемой внутренними
противоречиями Империи. Отметим лишь тот факт, что во время великого
нашествия готов в 251г. потерпел со своим войском поражение и был убит во
Фракии император Деций (правил с 249 г.). Император Валериан (правил с
253г.), а вместе с ним и целый город -- Антиохия оказались в руках
Сасанидского царя Персии в 260г. Эти примеры очень показательны в том,
насколько небезопасным стало внутреннее состояние всей римской системы и
насколько сильно было внешнее давление на нее. Обратим внимание и на то, что
император Клавдий (268--270), "победитель готов", одержал значительную
победу над этим народом возле Ниша в современной Сербии (269) и умер, как
Перикл, во время эпидемии чумы.
На протяжении этих веков разные эпидемии то и дело прокатывались по
ослабевшей Империи. Их роль в ослаблении народов и изменении общественных
условий еще предстоит как следует изучить нашим историкам. К примеру,
Великая чума, продолжавшаяся со 164 по 180 г., охватила всю империю во время
правления императора Марка Аврелия. Она, вероятно, не в последнюю очередь
сказалась на дезорганизации жизни общества и подготовила почву для
беспорядков, последовавших за приходом к власти Коммода. I и II вв. н.э.
также были отмечены существенными переменами климата, которые стали причиной
значительных миграций народов.
Но прежде чем мы перейдем к нашествиям варваров и попыткам некоторых
императоров более поздней эпохи, Диоклетиана (284) и Константина Великого
(306--337), выровнять кренившийся корабль Империи, нам следует сказать
несколько слов о том, как жилось людям в Римской империи в два века ее
процветания.
Читателю, нетерпеливо листающему страницы истории, эти два столетия
порядка между 27 г. до н.э. и 180 г. н.э. могут показаться временем
утраченных возможностей. Это была скорее эпоха величия, чем эпоха созидания,
эпоха архитектуры и торговли, когда богатые богатели, а бедные становились
беднее. Упадок все сильнее проявлялся и в мыслях, и в настроениях людей.
Тысячи городов были обустроены многокилометровыми акведуками (их
величественные руины и по сей день поражают нас), соединялись друг с другом
прекрасными дорогами. Возделанные поля раскидывались повсюду (ежедневно на
эти поля сгоняли огромные армии рабов).
Многое за эти века изменилось в лучшую сторону. Со времен Юлия Цезаря
нравы заметно смягчились, общество стало утонченнее и изысканнее. Можно даже
сказать, что общество стало более терпимым и человечным. Это означало, что
Рим поднялся на высокий уровень цивилизации, который задолго до него прошли
Греция, Вавилон и Египет.
За время правления Антонинов были приняты законы о защите рабов от
крайних проявлений жестокости, их запретили продавать в гладиаторские школы.
И не только города строились значительно лучше, заметно шагнуло вперед
декоративное искусство -- правда, увидеть это можно было только в домах
богатых. Грубые и непристойные празднества, травля людей животными на
аренах, вульгарные зрелища на потеху городских низов -- то, чем отмечены дни
подъема римского общества,-- уступили место более сдержанным и утонченным.
Стала богаче, красивее и дороже одежда -- с далеким Китаем велась
обширная торговля шелком. Тутовое дерево и шелкопряд еще не были в те
времена завезены на Запад. Шелк под конец своего долгого путешествия по
самым разным странам стоил на вес золота, однако торговцы шелком не знали
отбоя от покупателей. На Восток в обмен на шелк постоянным потоком текли
драгоценные металлы.
Гастрономия и искусство развлечения также не стояли на месте. Петроний
(ум. в 66 н. э.) описывает в своем "Сатириконе" один такой пир, устроенный
богатым вольноотпущенником, во времена ранних цезарей. Изысканные блюда, из
которых одни отличались вкусом, другие же -- способом приготовления или тем,
из чего они приготовлены, превосходят все, на что способно даже смелое
воображение наших дней. Гостей развлекают танцоры-канатоходцы, жонглеры и
музыканты, яства перемежаются декламацией отрывков из Гомера и так далее.
По всей Империи обращала на себя внимание, как мы бы сказали теперь,
"культура достатка". Книг было великое множество,
значительно больше, чем во времена Юлия Цезаря. Библиотеки стали
предметом гордости. Состоятельные люди охотно хвалились своими библиотеками,
даже если им было недосуг в заботах и трудах, которые приходят с богатством,
удостоить свои книжные сокровища чего-то большего, чем беглый просмотр.
Греческий язык распространялся на запад, а латынь -- на восток. Если кто-то
из знати, даже в самом отдаленном городке, где-нибудь в Галлии или Британии,
чувствовал, что ему не хватает глубокой греческой культуры, на выручку ему
спешил ученый раб, высшая степень учености которого была гарантирована
работорговцем.
Совершенно невозможно говорить о латинском искусстве и латинской
литературе, как об отдельном явлении. Они во многом являются продолжением
более значительной и протяженной во времени греческой культуры. От греческой
культуры отпочковалась латинская ветвь. Ствол существовал, прежде чем
выросла эта ветвь; продолжал он расти и лишившись этой ветви.
Изначальный импульс латинского ума в литературе, еще до подражания
греческим образцам, выразился в форме "сатуры" -- сатиры. Сатура походила на
современное варьете: грубая брань вперемешку с пантомимой и музыкой. Некое
подобие бардов, "ваты", развлекали латинских поселян непритязательными,
зачастую непристойными частушками, разыгрывали сатирические диалоги. Римляне
знали также торжественные речитативы, погребальные песни и религиозные
литании.
Сатура в письменном виде развивалась в виде сборников рассказов
прозаической и стихотворной формы, и далее -- как более пространные
прозаические произведения. Значительная часть латинской литературы утрачена,
многое в ней, вероятно, не показалось средневековым монахам-переписчикам
достойным сохранения. Но ширилось копирование книг, и читателей становилось
все больше, а следом шло и повсеместное распространение прозаической
литературы, из которой до наших дней дошло лишь несколько фрагментов.
Римлянам времен поздней республики и начала Империи, несомненно, была
хорошо знакома художественная проза. "Сатирикон" Петрония, датируемый
временем Нерона,-- прекрасный тому пример. Каждый, кто когда-либо писал
прозу, не может не отметить той высокой техники, которая отличает это
произведение. Сотни подобных книг, вероятно, продавались и переходили из рук
в руки в те дни. И прежде чем сочинение, подобное "Сатирикону", стало
возможным, не одно поколение авторов должно было проторить для этого дорогу.
Духу сатуры многим обязаны поэтические сатиры Горация (65--8 до н. э.)
и Ювенала (ок. 60--127), развивавшиеся в другом направлении. Подобные
сочинения также были хорошо знако-
мы римским читателям и во множестве представлены в их библиотеках.
Начиная с III в. до н. э. и далее, греческое влияние несло с собой в
качестве образца греческую комедию, и латинскую комедию можно назвать скорее
латинизацией греческого прообраза, чем оригинальным жанром. Читатель,
который захочет сравнить их, может обратиться к произведениям Плавта (ок.
250--184 до н. э.) и Теренция (ок. 195--159 до н. э.), римских авторов
комедий.
Латинская литературная традиция в особенности замечательна своим
неповторимым прозаическим стилем -- выразительным и в то же время простым и
ясным. В его становлении не последнюю роль сыграли сочинения Катана Цензора.
Сравнивая "Записки о галльской войне" Юлия Цезаря с Фукидидом, нельзя не
отметить отличающей их широты и доступности изложения.
Престиж греческой образованности классического типа был так же высок в
Риме Антонина Пия, как и в Оксфорде и Кембридже викторианской Англии.
Греческого ученого встречали с тем же невежественным почтением, сочетавшимся
с деловитым пренебрежением.
Греки писали очень много научных исследований, а также критических
работ и комментариев. Правда, все так восхищались греческим слогом, что от
греческого духа этих научных работ почти не осталось и следа. Научные
наблюдения Аристотеля ценились так высоко, что никто не пытался возродить
метод его наблюдений для продолжения дальнейших исследований!
С греческим оратором Демосфеном своими речами состязался в красноречии
Цицерон. Катулл (87--54 до н. э.) в своих сердечных излияниях также учился
на лучших греческих образцах и следовал им. И раз у греков были свои
эпические поэмы, римляне чувствовали, что им нельзя отставать. К тому же сам
век Августа был веком величественных подражаний. Превосходно справившись с
этой задачей, Вергилий (70--19 до н. э.) скромно, но решительно поставил
свою "Энеиду" в один ряд с "Одиссеей" и "Илиадой". С лучшими элегическими и
лирическими поэтами Греции вполне выдерживают сравнение Овидий (43 до н.
э.-- ок. 18 н. э.) и Гораций.
Одновременно с Золотым веком латинской литературы не прекращался
свободный и полноводный поток греческой литературы. И много после того, как
импульс латинской литературы исчерпал себя, греческий мир продолжал обильно
плодоносить. Без каких-либо значительных перерывов греческая литература
влилась в раннехристианскую. Мы уже рассказывали о блистательных
интеллектуальных начинаниях Александрии и упадке сравнительно с прежним
величием Афин. Если наука в Александрии впоследствии угасла, ее литература
ничуть не уступала рим-
ской. В Александрии продолжали усердно переписывать книги, без них был
немыслим дом любого состоятельного человека.
Продолжали трудиться историки и биографы. Полибий (ок. 200--120 до н.
э.) рассказал о завоевании Римом Греции. Свои неподражаемые "Сравнительные
жизнеописания" великих людей составил Плутарх. Множество переводов делалось
в это время с латыни на греческий, и наоборот.
Сравнивая два столетия пика возможностей Рима, I и II вв. н. э., с
двумя столетиями греческой и эллинистической жизни, начиная с 460 г. до н.
э. (со времени Перикла в Афинах), что более всего поражает, так это полное
отсутствие науки в Риме. Нелюбознательность богатых римлян и римских
правителей была еще более монументальной, чем их архитектура.
Можно было ожидать, что хотя бы в одной области знаний -- в географии
-- римляне окажутся энергичными и предприимчивыми. Их политические интересы
диктовали необходимость постоянно изучать, как обстоят дела за пределами их
владений. Но подобных исследований так никогда и не предпринималось.
Практически нет литературы, из которой мы бы узнали о
римлянах-путешественниках, как нет и наблюдательных, интересных очерков,
подобных тем, что оставил Геродот о скифах, африканцах и так далее. В
латинской литературе нет ничего, что можно было бы сравнить с описаниями
Индии и Сибири, которые мы встречаем в ранней китайской литературе. Римские
легионы одно время были в Шотландии, но мы не находим никакого более-менее
обстоятельного повествования о пиктах или бриттах, тем более -- попыток
узнать, а что же лежит за морями, которые омывают эти земли. Исследования,
подобные тем, что предпринимались Ганноном или моряками фараона Нехо, по
всей видимости, выходили за пределы римского воображения.
Возможно, это было результатом того, что после разрушения Карфагена
почти прекратилось судоходство из Средиземного моря в Атлантику через
Гибралтарский пролив. Римлян, по-видимому, не интересовало, что за люди ткут
шелковые ткани, готовят специи или собирают янтарь и жемчуг, которыми
изобилуют их рынки. А ведь все пути для такого исследования были открыты,
проторенные тропы вели хоть на край света, лишь бы кто-то из искателей
потрудился туда забраться.
"Самые отдаленные страны Древнего мира посылали все, что было у них
ценного, искушенному в роскоши Риму. Леса Скифии поставляли ценные меха,
янтарь везли с берегов Балтики к Дунаю, и варвары только диву давались,
сколь велика та цена, которую римляне были готовы платить за такой
бесполезный товар. Неиссякаемым спросом пользовались вавилонские ковры и
другие произведения ремесленников Востока. Но самый важный маршрут заморской
торговли шел из Аравии и Индии. Каждый год, примерно ко времени летнего
солнцестояния, флотилия из ста
двадцати кораблей отплывала из Миосформоса, египетского порта на
Красном море. Подгадывая ко времени сезонных муссонов, она пересекала океан
примерно за сорок дней. Целью плавания, как правило, был Ма-лабарский берег
Индии или остров Цейлон. Там прибытия этих кораблей уже ожидали торговцы из
самых отдаленных стран Азии. Возвращение торговой флотилии в Египет обычно
приурочивали к декабрьским или январским месяцам. И как только их богатый
груз перевозили на верблюдах от Красного моря к Нилу, а затем спускали по
реке до Александрии, он без промедления отправлялся в столицу Империи" .
Римские торговые склады постоянно находились в Южной Индии, две когорты
были расположены в Кранганоре, на Малабарском берегу, также там был и храм
Августа.
Однако Рим удовлетворялся лишь тем, что пировал, взимал дань, богател и
развлекался гладиаторскими боями, не предпринимая ни малейших попыток узнать
что-либо об Индии, Китае, Персии или Скифии, о Будде или Зороастре, о
гуннах, неграх, обитателях Скандинавии, либо разведать секреты западных
морей.
Когда мы осознали, насколько сама атмосфера в обществе не располагала к
подобным поискам, становится понятным, почему Риму во времена своего
процветания не удалось развить подобие физической или химической науки, то
есть добиться практических знаний о природе. Еще сложнее представить, чтобы
в этом мире вульгарного богатства, порабощенного знания и бюрократического
правления могла дальше развиваться астрономия или философия Александрии.
Большинство врачей в Риме были греками, значительное их число было рабами.
Богатые римляне не понимали того, что купленный разум -- это испорченный
разум. И причина этого безразличия к науке не в том, что у римлян
отсутствовала склонность к изучению природы; оно было обусловлено
исключительно общественными и экономическими условиями.
Начиная со средних веков и до настоящего времени, Италия дала великое
множество выдающихся научных умов. И одним из наиболее замечательных ученых
-- уроженцев Италии, был Лукреций (ок. 96--55 до н. э.), писавший
вдохновенно и проницательно. Он жил во времена Мария и Юлия Цезаря.
Это был удивительный человек, из той же породы, что и Леонардо да Винчи
(тоже итальянец) или Ньютон. Он написал объемистую латинскую поэму "О
природе вещей", в которой с поразительной интуицией предугадал строение
материи, а также раннюю историю человечества. Осборн** в своем
"Древнекаменном веке" охотно цитирует длинные отрывки из Лукреция о перво-
См.: Гиббон Э. Истории упадка и крушения Римской империи.Осборн Г. (1857--1935) -- американский палеонтолог.
бытном человеке, настолько они хороши и, что интересно, вполне
современны. Но это был единичный талант, зерно, которое не дало плода.
Римская наука с самого начала была мертворожденной в удушающей атмосфере
богатства и военной агрессии. Подлинное отношение Рима к науке олицетворяет
не Лукреций, но тот римский солдат, который во время штурма Сиракуз пронзил
мечом Архимеда.
И если физическая и биологическая науки поникли и увяли на каменистой
почве римского процветания, политическая и социальная науки вообще не смогли
зародиться. Политическая дискуссия представляла собой угрозу для императора,
социальные или экономические исследования угрожали интересам богатых.
Поэтому Рим, пока катастрофа не обрушилась на него, так и не удосужился
заняться проверкой своего общественного здоровья, не поинтересовался ценой,
которую он платит за свой неуступчивый официоз. Как следствие, никто не
осознавал, чем грозит Империи отсутствие духовного единства, способного
удержать ее от развала. Никто тем более не потрудился в эти два века
воспитать общие представления, которые заставили бы людей работать и
сражаться за Империю,-- тогда люди отстаивали бы то, что им по-настоящему
дорого.
Но правители Римской империи не желали, чтобы их граждане с
воодушевлением отстаивали что бы то ни было. Богатые приложили все силы,
чтобы обитатели Империи превратились в покорных и безвольных рабов, и были
довольны полученным результатом. Римские легионы сплошь состояли из
германцев, бриттов, нумидийцев и так далее. До самого конца богатые римляне
продолжали оплачивать наемников-варваров, пребывая в уверенности, что те
защитят их от врагов извне и ненадежной бедноты внутри державы.
Как мало было сделано римлянами в образовании, видно из того, что они
все же смогли сделать. По словам Г. Стюарта Джонса, "Юлий Цезарь даровал
римское гражданство учителям "свободных наук". Веспасиан обеспечил
постоянным доходом греческих и латинских учителей ораторского искусства в
Риме. И в дальнейшем императоры, особенно Антонин Пий, расширили эти
благотворительные начинания на провинции. Образование не осталось без
внимания и местных властей. Из писем Плиния Младшего мы узнаем, что их
стараниями и на их пожертвования общественные школы были открыты в городах
Северной Италии. Но хотя образованность была широко распространена в эпоху
Империи, подлинного интеллектуального процесса на самом деле не было.
Август, правда, собрал вокруг себя самых заметных литераторов своего
времени, и дебют новой монархии совпал с Золотым веком римской литературы.
Но ему недолго суждено было продлиться. Начало христианской эры увидело
триумф классической строгости и первые приметы упадка, которые неотвратимо
ожидают те литературные начинания, которые обращены скорее в прошлое, чем в
будущее".
Диагноз этого интеллектуального упадка мы находим в "Трактате о
возвышенном" одного феческого автора, писавшего, возможно, во II--IV вв. н.
э. Вполне возможно, что это был Лонгин Филолог (III в. н. э.), как считает
Гиббон. Одна очевидная примета духовной слабости римского мира указана у
него вполне отчетливо.
Процитируем Гиббона: "Возвышенный Лонгин, уже в более поздний период,
при дворе сирийской царицы Зенобии, где еще жив был дух древних Афин,
оплакивает вырождение, уже вполне приметное в его современниках. Их чувства
стали грубее, они утратили свою отвагу и подавили свои таланты. "Таким же
образом,-- говорит он,-- как некоторые дети остаются карликами, если их
детские конечности скованы слишком долго, так и наш слабый ум, опутанный
обычаями и безропотным послушанием, более не способен развиваться или
достичь тех величественных пропорций, что так восхищают нас у древних. Им
выпало жить, когда правителем был народ, и писать столь же свободно, как и
жить".
Но этот критичный взгляд выделяет только один момент из тех, что
сдерживали творческую активность римлян. Узда, которая держала энергию Рима
в состоянии постоянного инфантилизма -- его двойное рабство, как
политическое, так и экономическое. Гиббон приводит рассказ о жизни и
деятельности Герода Аттика (101--177), который жил во времена Адриана. По
нему можно судить, насколько мала была доля простого гражданина во внешнем
величии того времени.
Этот Аттик имел огромное состояние и развлечения ради
облагодетельствовал разные города огромными архитектурными строениями. Афины
получили ипподром и театр, отделанный кедром, с причудливой резьбой -- он
решил выстроить его в память о своей жене. Театр был построен в Коринфе,
Дельфы получили ипподром, Фермопилы -- термы, Канузию был дарован акведук, и
так далее, и так далее. Невольно поражаешься этому миру рабов и
простонародья, где, не спрашивая их и без какого-либо участия с их стороны,
этот богач демонстрировал свое чувство "вкуса". Многочисленные надписи в
Греции и Азии по-прежнему сохраняют имя Герода Аттика, "патрона и
благодетеля", который не оставил без внимания ни одного уголка Империи,
словно вся Империя была его имением.
Герод Аттик не ограничивался только величественными зданиями. Он был
также и философом, хотя до наших дней не сохранился ни один из примеров его
мудрости. Он выстроил для себя огромную виллу возле Афин, и там философы
были желанными гостями. Патрон был высокого мнения о них до тех пор, пока им
удавалось почтительно выслушивать его рассуждения и не дерзить в ответ.
Мир, совершенно очевидно, не прогрессировал в эти два столетия римского
процветания. Но был ли он счастлив в своем за-
стое? Есть безошибочные признаки того, что значительная масса людей,
насчитывавшая около ста миллионов, не знала счастья и под видимостью
внешнего величия в действительности испытывала жестокие страдания. Правда, в
пределах Империи не случалось значительных войн и завоеваний, большинство
населения почти или совсем не знало голода, меча и пожара. Но, с другой
стороны, оставались жесточайшие притеснения со стороны чиновников и еще
более -- со стороны не знавших удержу богачей. Эти притеснения сказывались
на свободе каждого. Жизнь великого большинства тех, кто не был богачом или
чиновником, либо прихлебателем богача или чиновника, была наполнена
изнурительным трудом, монотонной, настолько неинтересной и несвободной, что
едва ли современному человеку удастся это представить.
Три момента стоит отметить особо, подтверждающих, что этот период был
периодом массовых страданий. Первый из них -- это невероятная апатия
населения Империи, безразличие к ее политике. Оно с полным безразличием
наблюдало, как один претендент на императорский трон сменял другого. Никто
этим не интересовался --люди уже утратили всякую надежду. Когда впоследствии
варвары хлынули на просторы Империи, некому было, кроме легионов,
противостоять им. Пришельцев не встретили народным восстанием. Повсюду, куда
приходили племена варваров, они были меньшинством. Едва ли бы им удалось
совладать с народом, если бы тот оказал сопротивление.
Но люди не стали сопротивляться. Очевидно, большинство римского
населения не воспринимало Римскую империю как то, за что стоит сражаться.
Для рабов и простонародья приход варваров был связан с ожиданиями большей
свободы и меньших унижений, чем те, что доставляли напыщенные имперские
чиновники или выматывающий труд на чужом поле. Грабежи и поджоги дворцов,
сопровождавшиеся резней их владельцев, едва ли пугали римские низы так, как
они ужасали богатых и образованных людей. Но именно глазами последних мы
видим, как происходило крушение римской имперской системы. Огромное
множество рабов и простонародья, вероятно, сами присоединялись к варварам, у
которых не было расовых или патриотических предрассудков. Скорее, они готовы
были принять каждого желающего в свои ряды. Но нет сомнения и в том, что во
многих случаях римское население обнаруживало, что варвары приносили еще
большие страдания, чем сборщик налогов и работорговец. Это открытие, однако,
происходило слишком поздно, чтобы сопротивляться или восстанавливать старый
порядок.
В качестве второго симптома, который также говорит о том, что жизнь
была небольшой ценностью для рабов, бедноты и большинства населения в эпоху
Антонинов, нужно отметить постоянную депопуляцию, вымирание Империи. Люди
отказывались иметь детей. Можно предположить, что они шли на это потому, что
их дома больше не служили им безопасным прибежищем, потому что у рабов не
было уверенности, что муж с женой не будут разлучены, потому что дети не
приносили больше ни гордости, ни оправданных ожиданий. В современных
государствах население увеличивается больше всего за счет рождаемости в
деревне, за счет более-менее уверенного в завтрашнем дне крестьянства. Но в
Римской империи крестьянин, мелкий землевладелец, был либо вечным должником,
либо запутывался в сети ограничений, становясь несвободным крепостным, коло-
ном. Или же его ожидала вполне определенная участь: оставить свое поле,
не выдержав конкуренции с массовым рабским трудом.
Третий признак того, что этот период показного процветания был наполнен
глубокими страданиями и духовным брожением, можно увидеть в распространении
новых религиозных течений, охвативших всю Империю. Мы уже говорили о том,
как в маленькой Иудее целый народ проникся убеждением, что жизнь в целом
неправильна, что она не приносит должного удовлетворения и что-то в ней
необходимо исправить. Духовные искания иудеев, как мы знаем, сосредоточились
вокруг представлений об Обетовании Единого Праведного Бога и пришествии
Спасителя, или Мессии.
Несколько иные идеи в это время имели хождение в римском обществе. Это
на самом деле были различные варианты ответа на один вопрос: "Что нам нужно
сделать, чтобы спастись?". Неприятие, отвращение к жизни, как она есть,
вполне естественно заставляли людей задумываться о посмертной жизни.
Возможно, там их ждет награда за все несчастья и несправедливости, которые
они претерпели здесь, в этой жизни. Вера в посмертное воздаяние -- могучий
наркотик, которому по силам снять боль от земных страданий. Религия египтян
уже давно была проникнута предчувствием и ожиданием бессмертия. Мы видели,
насколько важным было это представление в александрийском культе Сераписа и
Исиды. Древние мистерии Деметры и Орфея, мистерии средиземноморских народов,
возродились в теокразии с этими новыми культами.
Вторым массовым религиозным движением был митраизм, развившийся из
зороастризма. Оба они уходят корнями к древнему арийскому прошлому. Истоки
зороастризма, в частности, прослеживаются еще во времена единого
индоиранского народа -- до того, как он разделился на персов и индийцев.
Здесь у нас нет возможности разбирать сколько-нибудь подробно митраистские
мистерии*. Скажем лишь, что Митра был богом света, "Солнцем Праведности", на
алтарях его всегда изображали закалывающим священного быка. В жертвенной
крови священного быка было заключено зерно новой жизни.
Культ Митры, вобравший в себя также множество привнесенных элементов,
пришел в Римскую империю примерно во времена Помпея Великого и начал очень
активно распространяться при Цезарях и Антонинах. Как и религия Исиды, он
обещал бессмертие. Его последователями были по большей части рабы, солдаты и
угнетенные низы общества. В своей обрядовости, в возжигании свечей перед
алтарем и т. д., он имел некоторое внешнее сходство с христианством --
третьим великим религиозным движением римского мира.
См.: Легг Э. Предшественники и соперники христианства
Христианство также было учением о бессмертии и спасении и также
поначалу распространялось главным образом среди униженных и несчастных.
Некоторые современные авторы осуждающе называют христианство "религией
рабов". И это действительно так. Христианство шло к рабам, ко всем
угнетаемым и притесняемым. Христианство смогло дать им надежду и вернуть
уважение к себе, так что они, не зная страха, стояли за свою веру,
подвергаясь преследованиям и мучениям. Но о происхождении и особенностях
христианства мы подробнее расскажем в следующей главе.
Мы уже говорили о том, что художественная культура Рима была не более
чем ответвлением великой греческой культуры. В наследство ей досталось все,
чем были богаты Греция, а также Передняя Азия, Вавилон и Египет. Но в
определенных направлениях культура Римской империи имеет собственные
неповторимые признаки, в первую очередь в архитектуре.
Римская империя стала эпохой в истории, которая отмечена массивностью,
простором и огромными размерами построек. Главным вкладом Рима в архитектуру
были цемент и повсеместное использование арок. Где бы ни появлялись римские
легионы, приходили цемент и арка. Использование цемента давало возможность
сооружать просторные купола и своды, которые затем отделывались мрамором.
Перенятый у греков богатый коринфский ордер был изменен и усложнен и
использовался в сочетании с аркадами. Аркада -- это типично римская
архитектурная черта. То же можно сказать и о склонности римских зодчих
строить круглые стены зданий и поэтажно располагать арки.
Везде, куда приходили римляне, они оставляли амфитеатры, триумфальные
арки, улицы с колоннадами, акведуки и великолепные дворцы. Римляне повсюду
прокладывали качественные дороги с крепким покрытием и прекрасные мосты. И в
наши дни итальянец -- это самый лучший строитель дорог в мире.
Развитие архитектуры Рима не носило такого самобытного и
последовательного характера, как в Египте и Греции. Ее ранние усилия
следовали традициям, заложенным еще этрусками. Первые дома в Риме строились
в основном из дерева, облицованного терракотой. Постепенно камень вытеснил
дерево. Но с наступлением Империи в Рим пришел архитектор-грек, и он не
преминул воспользоваться новыми возможностями и новыми материалами, которые
были предоставлены ему. Римская архитектура стала результатом не столько
развития, сколько рывка. И вырвавшись вперед, она пошла дальше семимильными
шагами.
Энергичная скульптура, тоже греческая в своей основе, шла следом за
римскими орлами. Общество богатых неизбежно требует и множества портретов.
Портретная живопись, а также портретные бюсты и статуи, которые не перестают
восхищать нас своей неповторимой индивидуальностью, достигли своего
наивысшего расцвета в период поздней Республики и первых цезарей.
Живопись также не утратила прежней энергии и силы. Помпеи и Геркуланум,
погибшие в извержении Везувия, дали возможность современному миру
собственными глазами увидеть, каким разнообразным и прекрасным было
изобразительное искусство I столетия до н. э. Эти города служили местом
отдыха состоятельных, но не самых богатых людей, и изящество предметов
повседневного быта, которые они сохранили для нас, свидетельствует, по каким
меркам создавалась более изысканная домашняя утварь, не дошедшая до нашего
времени.
В чем ранняя Римская империя затмила все предшествовавшие цивилизации,
так это в мозаике. Изделия из стекла риской эпохи также отличались
невиданными прежде красотой и мастерством, главным образом в работах
греческих и восточных мастеров.
Потрясения и беспорядки, которые начались в Римской империи в конце II
в., существенно сказались на задержке художественной продуктивности.
Портретная живопись продолжила развитие, со временем ожила и архитектура. Но
после III в. скульптура, отличавшаяся прежде живым натурализмом, под
влиянием Востока приобрела более скованные и условные черты.
Римская имперская система была крайне нездоровым политическим
образованием. Давайте теперь отметим основные факторы, которые обусловили
несостоятельность римской имперской системы.
Ключ ко всем ее просчетам лежит в отсутствии свободной духовной
активности и организации, которая способствовала бы накоплению, развитию и
приложению знаний. Рим уважал богатство и презирал науку. Он отдал бразды
правления богачам, оставаясь в уверенности, что знающих людей, когда в них
возникнет потребность, можно будет купить по сходной цене на невольничьем
рынке. Как следствие Империя была потрясающе невежественной и ограниченной.
Она не могла предвидеть ровным счетом ничего.
Римская империя была лишена стратегической дальновидности, так как
оставалась совершенно несведущей в географии
и этнологии. Она ничего не знала о том, как обстоят дела за пределами
ее владений в Европе, в Центральной Азии и на Востоке. Империи было довольно
того, что она удерживала свои рубежи по Рейну и Дунаю; она не прикладывала
никаких усилий, чтобы романизировать Германию. Но достаточно взглянуть на
карту Европы и Азии, на которой показаны границы римских территорий, чтобы
убедиться -- Германия, как неотъемлемая составляющая, жизненно необходима
для безопасности Западной Европы. Исключенная из римских границ, Германия
стала тем клином, который только и ждал удара гуннского молотка, чтобы
развалить все на части.
Более того, римляне из-за нежелания продвинуть границы далее на север
оставили Балтийское и Северное моря северянам -- викингам Скандинавии и
фризского побережья. В этом регионе они были вольны оттачивать свое
мореходное мастерство и набираться опыта. А Рим упрямо шел своим путем, не
желая замечать, как растет новое опасное пиратство на севере.
О непредусмотрительности римлян говорит и то, что они оставили
средиземноморские морские пути в неразвитом состоянии. Когда впоследствии
варварам удалось пробиться к теплым морям, ни в одной хронике не
упоминается, что из Испании, Африки или Азии для спасения Италии и
Адриатического побережья по морю быстро перебрасывались войска. Вместо этого
мы видим, что вандалы стали хозяевами Западного Средиземноморья -- без
единого морского сражения!
У Евфрата римлян остановили подвижные отряды конных лучников. Было
ясно, что легион в своем прежнем виде, каким он показал себя в войнах в
Италии, Галлии или Греции, неэффективен на широкой, открытой со всех сторон
степной равнине. И не нужно особой проницательности, чтобы понять: однажды,
рано или поздно, кочевые племена восточной Европы или Парфии непременно
постараются испытать Империю на прочность. Но римляне и спустя двести лет
после Цезаря полагались по старинке на свои закованные в броню когорты.
Несмотря на всю их выучку, строевые порядки римлян легко окружала, заходя в
тыл, и рвала в клочья неуловимая конница кочевников. Империю ничему не
научило даже сокрушительное поражение Красса при Каррах.
Поражает также неспособность римского империализма придумать что-либо
новое в способах коммуникации и транспорта. Их сила, единство их державы
явно зависели от быстроты передвижения войск и подкреплений из одной части
Империи в другую. Республика строила великолепные дороги; Империя ничего не
сделала, чтобы улучшить их. За двести лет до Антонинов Герои Александрийский
сконструировал первую паровую машину. Замечательные свидетельства подобных
зачатков науки пылились на
полках библиотек в богатых особняках по всей Империи. Но гонцы и войска
Марка Аврелия все так же медленно тащились по дорогам Империи, как и армии
Сципиона Африканского за три столетия до них.
Римские авторы оплакивали нравы своего изнеженного века. Это была их
любимая песня. Они признавали, что свободные обитатели лесов, степей и
пустынь были более выносливыми, более отчаянными воинами, чем их сограждане.
Но самое простое решение -- противопоставить варварам боеспособные войска,
набранные из огромных масс городской бедноты,-- никогда не приходило им в
голову. Вместо этого римляне вербовали в легионы самих варваров, обучали их
искусству ведения войны, гоняли их по всей империи -- и, наконец, те
возвращались с хорошо усвоенными уроками в свое родное племя.
Учитывая эти явные признаки государственной недальновидности, не стоит
удивляться, что римляне совершенно проглядели куда более тонкую материю --
душу своей Империи и не прикладывали никаких усилий, чтобы подготовить или
привлечь простой народ для осознанного участия в ее жизни. Подобное обучение
народа, конечно же, шло вразрез с представлениями богачей и имперских
чиновников. Они превратили религию в свое орудие; науку, литературу и
образование они перепоручили заботам рабов, которых выращивали, натаскивали
и продавали, как собак или лошадей. Невежественные, напыщенные и жестокие,
проходимцы от финансов и собственности -- создатели Римской империи
распоряжались ею по своему усмотрению, пока семена бури, которые они
посеяли, прорастали в самой Империи и за ее пределами.
Ко II--III вв. перегруженная, обремененная чрезмерными налогами
имперская машина уже трещала по швам, и ее окончательное крушение было лишь
вопросом времени.
Необходимо, говоря о ситуации в Римской империи, взглянуть также на мир
за ее северными и восточными пределами, на мир великой равнины, которая
почти безраздельно простиралась от Голландии через Германию и Россию до гор
Центральной Азии и Монголии. Мы также уделим внимание еще одной империи,
которая развивалась параллельно Римской,-- Китайской империи. В этот период
она представляла собой гораздо более мощное морально и интеллектуально,
более стойкое и единое государство, чем когда-либо знали римляне.
"Обычная практика,-- говорит Е. Г. Паркер,-- даже среди наших наиболее
образованных людей в Европе, пускаться в велеречивые рассуждения о том, что
римляне были "повелители мира", "привели все нации под европейское
правление" и так далее, когда в действительности речь идет только об одном
уголке Средиземноморья или символических вылазках в Персию и Галлию. Кир и
Александр, Дарий и Ксеркс, Цезарь и Помпеи -- все они совершали очень
интересные походы, но, по большому счету, их нельзя ставить на одну доску с
кампаниями, касавшимися значительно большей части человечества, которые
происходили на другом краю Азии. То, чего удалось достичь западной
цивилизации в области науки и культуры, никогда не интересовало Китай. С
другой стороны, китайцы добились успехов в исторической и критической
литературе, в этикете, изысканности одеяний, а также создали
административную систему, которой могла бы позавидовать Европа. Одним
словом, история Дальнего Востока не менее интересна, чем история Дальнего
Запада. Ее только нужно суметь прочитать. Если мы сами презрительно
отмахиваемся от тех масштабных событий, которые происходили на Татарской
равнине, не стоит осуждать китайцев за то, что они не интересуются тем, что
происходило в малозначительных, как им кажется, государствах, которыми были
усеяны берега Средиземного и Каспийского морей. В нашем же понимании это и
был практически весь мир, который мы знаем в Европе"*.
Мы уже упоминали о Ши Хуан-ди, который сплотил под своей властью
империю пусть и значительно меньшую, чем Китай в нынешних его границах, но
все же огромную и многолюдную, протянувшуюся от Хуанхэ до Янцзы. Он стал
правителем государства Цинь в 246 г. до н. э., императором в 220 г. до н. э.
и правил до 210 г. до н. э. За эту треть века он успешно проделал во многом
ту же работу по сплочению своих земель, что и Август в Риме два столетия
спустя. С его смертью последовал период династических неурядиц,
продолжавшийся четыре года, и затем (206 г. до н. э.) установилась новая
династия Хань, правившая на протяжении двухсот двадцати девяти лет.
Первая четверть столетия христианской эры в Китае была отмечена
волнениями, вызванными появлением узурпатора. Затем так называемая Поздняя
(Младшая) Хань восстановила мир и спокойствие в стране и правила еще два
столетия. Во времена Антонинов по всему Китаю прошла опустошительная
эпидемия чумы, затянувшаяся на одиннадцать лет, которая ввергла страну в
беспорядки. Эта же эпидемия, как мы отмечали, сыграла не последнюю роль в
столетии общественных потрясений, охвативших Западный мир (см. раздел 1). Но
пока этого не произошло, более чем четыреста лет Китай жил в целом мирной
жизнью и хорошо управлялся. Этот период могущества и процветания,
определивший во многом культурные и политические традиции Китая, сложно
сопоставить с чем-то подобным в опыте Западного мира.
См.: Паркер Е. Г. Тысячелетие татар.
Только первый из правителей Хань продолжил политику Ши Хуан-ди,
направленную против образованного класса. Его преемник вернул на их прежнее
место классические тексты. Прежняя сепаратистская традиция была уже
сломлена, и единство образования, как он видел, могло обеспечить единство
Китая. Пока римский мир оставался слеп к необходимости создания единой
духовной системы, способной сплотить общество, ханьские императоры были
заняты построением всеобщей системы образования и ученых степеней,
охватывавших бы весь Китай. Китайскому обществу в итоге удалось сберечь
единство и преемственность в этой огромной и все время расширявшейся страны,
вплоть до нашего времени. Бюрократы Рима имели самое разнородное
происхождение и традиции; бюрократы Китая были и по-прежнему остаются
скроенными по одной обшей мерке, порождением одной и той же традиции. Со
времен Хань Китай испытал немало превратностей в своей политической судьбе,
но никогда не терял свой характер. Его разделяли, и он всегда возвращался к
своему единству, его завоевывали, но Китай неизменно поглощал и
ассимилировал своих завоевателей.
Возвращаясь к нашей теме, самым важным последствием объединения Китая
при Ши Хуан-ди и Ханях стало его ответное воздействие на неоседлые племена,
кочевавшие вдоль северных и западных границ Империи. Все несколько
неспокойных столетий до времени Ши Хуан-ди племена хунну, или гуннов,
занимали Монголию и обширные районы Северного Китая, беспрепятственно
вторгаясь в Китай и вмешиваясь в политику китайских правителей. Обретя новые
силы и новое государственное устройство, китайская цивилизация стала в корне
менять сложившиеся отношения с кочевниками.
Мы уже упоминали при нашем знакомстве с истоками китайской цивилизации
этих гуннов. Необходимо теперь вкратце рассказать, кто они были и чем жили.
Употребляя слово "гунн", мы вступаем на достаточно зыбкую почву. Когда
речь шла о скифах, мы отмечали, что непросто четко различить киммерийцев,
сарматов, мидян, персов, парфян, готов и другие, более или менее кочевые и
более или менее арийские народы, которые свободно перемещались по великой
дуге между Дунаем и Центральной Азией. Пока одни волны ариев двигались на
юг, перенимали и развивали цивилизации, другие арийские народы становились
более подвижными и приспособленными к существованию в условиях кочевья.
Они учились жить в условиях походного шатра, повозки и стада, питаться
преимущественно молоком и утратили те незначительные земледельческие навыки,
даже собирательство, которые у них были. Становлению кочевого уклада в этих
краях способствовали
и медленные перемены климата, из-за которых болота, леса и лесостепи
Южной России и Центральной Азии сменялись степями. Перед кочевыми народами,
с одной стороны, открывались бескрайние степные просторы, где можно было
пасти огромные стада. С другой стороны, в их жизнь вошла необходимость
постоянной сезонной миграции между зимними и летними пастбищами.
Эти народы имели только самые зачаточные политические формы; они с
легкостью разделялись, не менее легко и смешивались. Разные племена имели
сходные обычаи и образ жизни -- вот почему так сложно, почти невозможно
провести между ними четкую разделительную черту.
В случае монголоидных народов на север и северо-восток от Китайской
империи все очень похоже на ситуацию с арийскими кочевниками. Можно не
сомневаться, что хунну, гунны, и более поздние народы, которых назвали
монголами, это во многом один и тот же народ. В дальнейшем от этого кочевого
монголоидного населения отделились тюрки и татары. Калмыки и буряты -- это
еще более поздние ответвления от того же ствола. Поэтому под словом "гунн"
мы будем понимать все эти племена, с той же вольностью, с какой мы говорили
о "скифах" на Западе.
Сплочение Китая стало серьезной проблемой для этих гуннских народов.
Прежде их орды в периоды перенаселения наводняли собой пространства на юге,
вливаясь в раздираемый беспорядками Китай, словно вода, которая впитывается
губкой.
Теперь на пути у них была Великая китайская стена; а кроме того --
крепкая власть и хорошо обученная армия отрезали их от плодородных равнин.
Эта стена сдерживала гуннов, но она не мешала экспансии китайцев. Их
население многократно возросло в эти столетия мира. Они заселяли новые
пространства, принося с собой, где это позволяла почва, плуг и дом. Они
распространились на запад -- в Тибет, на север и северо-запад -- до границ
пустыни Гоби.
Китайцы приходили на земли, занятые кочевьями, пастбищами и охотничьими
угодьями гуннов в точности так же, как белые люди Соединенных Штатов шли на
запад, на нетронутые просторы североамериканских индейцев. Несмотря на
ответные набеги и нападения кочевников, они были столь же непобедимы. За
ними был перевес в численности и сильное, способное постоять за себя
государство. И даже без его поддержки земледельческая цивилизация Китая
обладала огромной силой проникновения и расширения. Более трех тысяч лет
продолжается ее неустанное и постепенное распространение.
Часть гуннов была цивилизована и ассимилирована китайцами. Те гунны,
что обитали севернее, были остановлены, а их избыточная энергия обращена на
запад. Южные гунны смешались с основным населением Империи.
Если читатель взглянет на карту Центральной Азии, он увидит, что
обширные и труднопреодолимые горные барьеры разделяют южные, западные и
восточные азиатские народы. От центрального горного массива, Тибета,
отделяются три великие горные системы: Гималаи на юг, Куньлунь на восток и
на север, Тянь-Шань на северо-восток, соединяясь с горами Алтая. Дальше на
север простирается огромная равнина, которая все еще продолжает оттаивать и
подсыхать. Между Тянь-Шанем и горным массивом Куньлунь находится область
реки Тарим, где реки не впадают в море, но заканчиваются в болотах и
сообщающихся друг с другом озерах. Бассейн реки Тарим в прошлом был
значительно плодороднее, чем сейчас.
Горный барьер на запад от бассейна Тарима труднодоступен, но его нельзя
назвать непроходимым. Множество дорог ведут по горным склонам в Среднюю
Азию. Туда можно пройти либо вдоль западных предгорий Куньлуня, либо на
запад по долине Тарима через Кашгар (где эти дороги сливаются) и дальше --
через горы к Коканду, Самарканду и Бухаре. Эти земли со всей неизбежностью
стали местом встречи арийских и монголоидных народов.
Мы уже рассказывали о том, как Александр Великий подошел к одной
стороне этого барьера в 329 г. до н. э. Высоко в горах Туркестана одно из
озер по-прежнему хранит его имя. Неудивительно, ведь в Центральной Азии
почти любую руину готовы приписать "Искандеру", настолько жива память о его
походе! После того как эти края на непродолжительное время оказались в самом
центре творимой истории, они на какое-то время опять отступили в тень. Когда
же свет истории еще раз загорелся над этим регионом, на первый план выходит
уже не западная, но восточная сторона Центральноазиатского горного массива.
Еще дальше на восток Ши Хуан-ди остановил гуннов и отгородил Китай от
них стеной. Какая-то часть этого народа осталась на севере Китая, и этому
остатку предстояло слиться в единое целое с китайским народом при Ханях, но
значительная их часть повернула на запад.
Родственный гуннам народ -- юэчжи -- был вытеснен гуннами с восточных
на западные окраины Куньлуня и двинулся в III-- II вв. до н. э., как
выяснилось недавно, впереди гуннов. Перейди горный барьер, они оказались в
прежде арийском регионе Запарного Туркестана.
Юэчжи завоевали Бактрийское царство, еще сохранявшее следы эллинизации,
и смешались с его арийским населением. Позднее, уже единым народом, так
называемые индоскифы прошли через Хайберский перевал и завоевали северные
районы Индии вплоть до Бенареса (100--150 гг. н. э.). Этим нашествием были
стерты последние остатки влияния греков в Индии.
Этот мощный бросок на запад монголоидных народов был, вероятно, не
первым, когда избыточное население устремлялось в западном направлении.
Юэчжи -- первые из монголоидных кочевников, кто оставил о себе память в
истории. Следом за ними двигались гунны. Гуннов теснила на север мощная
китайская династия Хань. В правление величайшего из монархов Хань, У-ди
(140--87 гг. до н. э.), гуннов покорили или вытеснили на север, полностью
освободив от них весь Восточный Туркестан. Долину реки Тарим теперь обживали
многочисленные китайские переселенцы, и на запад пошли торговые караваны с
шелком, нефритом, китайскими лакированными изделиями в обмен на золото и
серебро Армении и Рима.
Юэчжи оставили о себе память в истории, но исторические хроники почти
ничего не сообщают о том, как шли на запад другие многочисленные гуннские
народы. С 200 г. до н. э. по 200 г. н. э. Китайская империя уверенно
противостояла кочевым племенам и отвоевывала у них земли. Это вызывало
постоянный отток избыточного кочевого населения на запад. Китайцы не стали
создавать для себя кордонов -- пределов для своей экспансии, как это сделали
римляне на Рейне и Дунае.
Столетие за столетием волны кочевников под китайским натиском
устремлялись на юг, поначалу в направлении Бактрии. Парфяне I столетия до н.
э., вероятно, сочетали в себе скифский и монгольский элементы. "Поющие
стрелы", которые уничтожили армию Красса, в начале появились, по всей
видимости, на Алтае и Тянь-Шане.
После I столетия до н. э. линия наибольшего притяжения и наименьшего
сопротивления для потока кочевых народов пролегала какое-то время вдоль
северного берега Каспия. За столетие или около того вся область, известная
как Западный Туркестан, была "монголизирована" и остается такой по сей день.
Второй существенный натиск Китая на кочевников начался около 75 г. н. э. и
только ускорил их отток в западном направлении. В 102 г. китайцы отправили
из своего передового лагеря лазутчиков на Каспий (или, как говорят некоторые
исследователи, к Персидскому заливу), чтобы более подробно узнать об
устройстве римского государства. Но, выслушав их сообщения, они решили не
следовать дальше.
К 1 в. н. э. кочевые монгольские народы появились и на восточных
рубежах Европы. Они уже основательно перемешались с северными кочевниками и
с неоседлыми арийскими племенами Каспийско-Памире кого региона. Между
Каспийским морем и Уралом к тому времени уже обитали гуннские народы. На
запад от них были аланы, вероятно, также монгольский народ с нордическим
элементом. Именно аланы сражались с Помпеем, когда
тот вошел в Армению в 65 г. до н. э. Пока что эти народы продвинулись
западнее других в этом новом наступлении монгольских племен и не
предпринимали попыток пробиться дальше на запад до IV столетия. На
северо-западе осели финны, родственный монголам народ, который уже давно
вышел к самим берегам Балтики.
Западнее гуннов, за Доном, обитали уже собственно нордические племена,
готы. Готы распространились на юго-восток из своих исконных земель в
Скандинавии. Это был тевтонский народ; на нашей карте, на которой мы
отмечали пути расселения ранних арийских народов, отмечено, как готы
пересекли Балтику.
Готы продолжали двигаться на юго-восток по рекам России -- в этом им
пригодилось умение строить и управлять лодками, полученное на Балтике. Нет
сомнения, что они значительно смешивались со скифским населением, пока шли
до берегов Черного моря. В I в. н. э. готы делились на две основные ветви:
остготы, или восточные готы, заселили земли между Доном и Днепром; вестготы,
или западные готы, осели западнее Днепра. Все первое столетие на великих
равнинах царило затишье, но продолжали появляться новые племена, росла их
численность. II и III вв., очевидно, были периодом довольно влажным, и
кочевники не испытывали недостатка в пастбищах. Далее, в четвертом и пятом
веках, климат стал суше, обильные в прошлом пастбища оскудели, и дикая степь
снова пришла в движение.
В первое столетие христианской эры Китайская империя была достаточно
сильна, чтобы изгнать со своей территории и отбросить от своих северных
рубежей избыток кочевого монгольского населения. Набравшись сил, покорив
северную Индию и смешавшись там с арийскими кочевниками, монгольские
племена, словно лавина, обрушились на ослабевшую Римскую империю.
Далее нас ожидает рассказ об этом нашествии и о попытках немногих
великих людей отсрочить окончательное ее крушение. Но прежде скажем
несколько слов о том, что представляли собой и как жили эти варварские
монгольские народы, устремившиеся на запад -- от границ Китая к Черному и
Балтийскому морям.
В Европе и теперь принято вслед за римскими авторами писать о гуннах и
народах, следовавших за ними, как о невероятно жестоких, бесчеловечных
варварах. Но те свидетельства, которые оставили нам римляне, нельзя считать
беспристрастными. Римлянин мог клеветать на своего недруга с легкостью,
которой позавидовал бы современный пропагандист. Он мог говорить о пунийцах,
как о воплощении вероломства, и при этом самым отвратительным образом
предавать Карфаген. Обвинения того или этого народа в прирожденной
жестокости были прелюдией
и оправданием чудовищного избиения, порабощения и грабежа со стороны
римлян. У римлян была вполне современной страстью к самооправданию.
Вспомним, что эти рассказы о дикости и страшных зверствах гуннов исходили от
людей, основным развлечением которых были гладиаторские бои, а единственным
ответом всем недовольным и восставшим -- медленная и мучительная смерть на
кресте. От первых дней и до последних Римская империя уничтожила, должно
быть, сотни тысяч людей таким способом. Значительная часть населения
Империи, которая могла бы жаловаться на варварство со стороны нападавших,
состояла из рабов, подвластных любым прихотям и желаниям своих владельцев.
Следует помнить обо всем этом, прежде чем сокрушаться о том, что Рим
заполонили варвары.
Факты же говорят о том, что гуннские народы, по всей видимости, были
восточным эквивалентом древних ариев. Несмотря на глубокие расовые и
языковые отличия, они легко и успешно смешивались с остатком кочевых и
полукочевых арийских народов на север от Дуная и Персии. Вместо того чтобы
убивать, они принимали их в свои ряды и заключали смешанные браки с
представителями народов, которых покоряли. Кочевники-монголы обладали
качеством, обязательным для всех народов, которым суждено политическое
доминирование -- толерантной ассимиляцией.
Они позже, чем первобытные арии, начали свое переселение, и их кочевой
уклад был более развит, чем у ариев. Кочевник-гунн рос вместе с лошадью.
Монгольские племена научились ездить верхом где-то между 1200 и 1000 гг. до
н. э. Удила, стремена, седло -- все это далеко не примитивные
приспособления, без них не обойтись, если человеку и лошади предстоит многие
и многие дни проводить в пути. Не стоит забывать, как недавно в жизни
человека появилась езда верхом. В целом человек провел в седле не более чем
три тысячи лет.
Конечно же, эти азиатские народы были совершенно неграмотны и не
создали великого искусства. Но не будем спешить с выводом, что это были
примитивные варвары, застрявшие на том уровне, который давно оставила позади
земледельческая цивилизация. Это не так. Они также развивались, только в
другом направлении -- более свободными, оставаясь проще духовно и,
несомненно, в более близких отношениях с ветром и небом.
Первые большие нашествия германских племен на Римскую империю начались
в III в., вместе с упадком центральной власти. Мы не станем утомлять
читателя перечислением спорных назва-
ний, отличительных черт и запутанных взаимоотношений различных
германских племен. Даже историкам порой стоит больших трудов не путать их
друг с другом, тем более что самих германцев не слишком интересовало,
отличают их друг от друга или нет.
Нам известно, что в 236 г. народ, который называли франками, прорвал
границу на Нижнем Рейне; и еще один народ, алеманны, заполонили Эльзас.
Более серьезный рывок на юг совершили готы. Мы уже отмечали, как этот народ
расселился в южной России и их деление по Днепру на западных и восточных
готов. Осев на побережьях Черного моря, они вспомнили свои былые навыки
мореходов. Не исключено, что путь миграции готов из Швеции в южном
направлении пролегал по течению полноводных рек. Даже в наши дни вполне
возможно добраться на лодках, за исключением некоторых участков, где лодки
нужно тащить волоком, прямо из Балтики через Россию до Черного или
Каспийского морей. Вскоре готы полностью отобрали у Рима господство над
восточными морями.
В результате участились пиратские нападения готов на берега Греции. А в
247 г., переправившись через Дунай, огромные полчища готов уже с суши
двинулись на Балканы, разгромили римские войска и убили самого императора
Деция (251) на территории современной Сербии. Провинция Дакия навсегда
исчезла из римской истории. В 269 г. император Клавдий разбил готов возле
Ниша в Сербии, но в 276 г. они снова вышли в море и принялись грабить Понт.
Вполне характерно для всеобщего безвластия тех времен, что легионам Галлии
удалось совладать с франками и алеманнами, избрав себе отдельного императора
Галлии и проделав всю работу самостоятельно.
Затем какое-то время варваров удавалось сдерживать, и в 276 г.
император Проб оттеснил франков и алеманнов снова за Рейн. Об общей
атмосфере надвигающейся угрозы красноречиво свидетельствует тот факт, что
император Аврелиан (270--275) обнес крепостной стеной Рим, который оставался
открытым и безопасным городом все ранние годы Империи.
В 321 г. готы снова были за Дунаем, разоряя земли современной Сербии и
Болгарии. Их выгнал Константин Великий, о котором нам еще предстоит говорить
в следующей главе. Примерно к концу его правления теснимые готами вандалы,
народ близкородственный готам, получил позволение перейти Дунай и занять
Паннонию, часть современной Венгрии на запад от Дуная.
К середине IV в. гуннские народы на востоке снова стали агрессивны. Они
уже давно покорили аланов и сделали своими данниками остготов, восточных
готов. Вестготы, западные готы, последовали примеру вандалов и начали вести
переговоры о разрешении перейти через Дунай на римскую территорию. Были
долгие споры, на каких условиях разрешить им переселиться, и разъяренные
вестготы пошли в наступление. Возле Адрианополя они разбили войска
императора Валента, который был убит в этом сражении. В результате им было
позволено поселиться на территории нынешней Болгарии. Армия вестготов
формально стала частью римской армии, хотя вестготы сохранили своих вождей,
главным из которых был Аларих. Это демонстрирует уже вполне свершившуюся
"варваризацию" Римской империи. Готу Алариху с римской стороны противостоял
Стилихон, вандал из Паннонии. Легионами Галлии теперь командовал франк, а
импе-
ратор Феодосии I (правил в 379--395 гг.) был испанцем, которого
поддерживали войска, набранные из готов.
Империя необратимо распадалась на Восточную, говорившую по-гречески, и
Западную, латинскую половины. Феодосию Великому наследовали два его сына,
Аркадий в Константинополе и Гонорий в Равенне. Восточный император был
марионеткой в руках Алариха, а западный -- Стилихона.
Гунны впервые появились в пределах Империи, как вспомогательные войска,
нанятые Стилихоном. В этой борьбе Востока и Запада, под натиском восточных
племен на Западную Римскую империю, ее границы продолжали все больше и
больше сжиматься. (Если вообще можно говорить о какой-то границе между
вольными варварами за ее пределами и нанятыми варварами внутри!) Новые
вандалы, снова готы, аланы, свевы свободно проходили на запад, живя за счет
грабежа захваченных земель. Среди наступившего всеобщего смятения наконец
настал и кульминационный момент для одряхлевшей Империи. Гот Аларих,
беспрепятственно войдя в Италию, после короткой осады захватил Рим (410).
Примерно около 425 г. вандалы (которые до того находились в восточной
Германии) и часть аланов (которых мы прежде упоминали как обитателей
юго-восточной России) пересекли Галлию и Пиренеи, смешались и осели на юге
Испании. Паннония уже была в руках гуннов, а Далмация -- готов. Славяне
появились и осели в Богемии и Моравии. В Португалии и на север от вандалов в
Испании осели вестготы и свевы. Галлию поделили вестготы, франки и бургунды.
В Британию вторглись нижне-германские племена ютов, англов и саксов; под их
натиском британским кельтам с юго-запада острова пришлось бежать за море.
Бритты переселились в нынешнюю французскую Бретань. Принято говорить о 449
г., как о начале англо-саксонского вторжения, но вероятно, что оно началось
раньше.
В 429 г., поссорившись с имперской властью, вандалы юга Испании под
предводительством своего короля Гейзериха (Генсериха) сели на корабли,
переправились в Северную Африку и овладели Карфагеном. Обеспечив себе
господство на Средиземном море, они затем захватили и разграбили Рим (455).
Вандалы не обошли стороной и Сицилию, основав королевство в западной
Сицилии, которое продержалось столетие (вплоть до 534). На момент своего
максимального расширения (477), это королевство вандалов вместе с Северной
Африкой включало в себя также Корсику, Сардинию и Балеарские острова.
Факты и цифры, которые известны нам об этом королевстве вандалов, очень
ясно показывают, какова была подлинная природа варварских вторжений. Перед
нами не завоевания того рода, когда победивший народ занимает место другого.
Мы имеем
дело с чем-то совершенно иным, с социальной революцией, начавшейся и
скрытой под внешней видимостью иноземного вторжения. Весь народ вандалов --
мужчины, женщины и дети, которые переправились из Испании в Африку,--
численно не превышал восьмидесяти тысяч человек (нам в деталях известно,
сколько понадобилось кораблей для этого переселения).
В то время как вандалы все еще были в Африке, у гуннов появился великий
вождь Аттила. На равнинах к востоку от Дуная расположился его стан, откуда
он правил своими племенами. На какое-то время в подчинении у Аттилы
оказалась огромная по размерам империя гуннских и германских племен, и его
правление простиралось от Рейна до Центральной Азии.
Аттила на равных вел переговоры с китайским императором. Десять лет он
помыкал Равенной и Константинополем. Гонория, внучка Феодосия II -- одна из
тех увлекающихся молодых дам, вокруг которых было столько шума в истории,--
оказавшись в заточении из-за своего романа с одним из придворных, отправила
свое кольцо Аттиле и призвала вождя гуннов стать ее мужем и освободителем.
Напасть на Восточную империю убеждал Аттилу и вандал Гейзерих, которому
пришлось иметь дело с союзом восточного и западного императоров. Аттила
отправился походом на юг, дошел до самых стен Константинополя, полностью
разрушив по пути, как пишет Гиббон, семьдесят городов, и заставил императора
заключить с ним мир на крайне невыгодных для того условиях. Судя по всему,
эти условия не включали освобождение Гонории и ее союз с ее избавителем.
Теперь сложно понять после стольких веков, каковы были мотивы этого.
Аттила продолжал говорить о ней как о своей обрученной невесте и использовал
их отношения как повод для агрессии на Империю. В последовавших затем
переговорах некоему Приску выпало сопровождать константинопольское
посольство в лагерь гуннского правителя. Сохранились фрагменты описания
этого путешествия, которые оставил Приск; они позволяют нам взглянуть на
лагерь и на то, как жил великий завоеватель.
Это посольство было необычно уже по своему составу. Возглавлял его
честный дипломат Максим, который совершенно искренне взялся выполнять данное
задание. В полной тайне от него и некоторое время от Приска выполнял свое
настоящее поручение Вигилий, переводчик посольства. При дворе Феодосия ему
приказали устроить с помощью подкупа убийство Аттилы.
Эта маленькая экспедиция выступила из Ниша. Дунай они пересекли на
плоскодонных лодках, вырубленных из цельного ствола дерева. Припасы для
экспедиции поступали из деревень, которые лежали у них на пути, и посланники
вскоре отметили, насколько отличается обычный рацион местных жителей от
привычного. Приск упоминает о меде, который им подносили вместо
вина, о просе вместо пшеницы, а также о напитках, которые обитатели
этих мест варили из ячменя. По пути посланникам в знак уважения несколько
раз предлагали принять временных жен.
Столица Аттилы представляла собой просторный лагерь или поселок, а не
город. Только одно здание в нем было из камня -- баня, построенная по
образцу римской. Основная масса людей привычно устраивалась в хижинах и
шатрах. Аттила и его приближенные жили в деревянных хоромах, обнесенных
частоколом, вместе со своими многочисленными женами и слугами.
Повсюду на всеобщее обозрение были выставлены трофеи, захваченные в
походах, но сам Аттила не отступал, как и подобало кочевнику, от простоты.
Ел он из деревянных чаш и тарелок и даже не прикасался к хлебу. Он также
чуждался праздности, суд вершил на открытом воздухе перед воротами своего
дворца и привычно держался в седле.
Обычай собираться на празднества в пиршественном зале, присущий
одинаково ариям и монголам, был все еще силен, и эти празднества, по
обыкновению, сопровождались неумеренными возлияниями. Приск рассказывает,
как барды пели перед Аттилой. Они "пели песни, сочиненные ими, чтобы
прославить его отвагу и его победы. Глубокая тишина стояла в зале, внимание
гостей было зачаровано гармонией голосов, в которых оживала память об их
подвигах, чтобы сохраниться на долгие века. Воинственный блеск то и дело
вспыхивал в глазах соратников предводителя гуннов, которым не терпелось
принять участие в новых битвах; слезы на глазах стариков выдавали искреннее
сожаление, что те более не могут разделить опасности и славу ратных дел. За
этим представлением, которое можно назвать школой воинской доблести,
следовал фарс, унижающий достоинство человеческой природы. Поочередно
скифский и мавританский шуты вызывали громкий смех у зрителей своими
уродливыми телами, смехотворным одеянием, своими кривляньями, бессмысленной
болтовней и странным, невразумительным смешением латыни, готского и
гуннского языков. Зал то и дело отзывался на все увиденное взрывами
громогласного хохота. Посреди этого разнузданного веселья один Аттила
неизменно сохранял мрачное достоинство, ни разу не выказав своих чувств" .
Хотя Аттила был извещен о тайном задании Вигилия -- ему признался в
этом тот, кому Вигилий предлагал стать убийцей,-- он позволил посольству
беспрепятственно вернуться, отправив с ним в Константинополь дары: множество
лошадей и т. д. Затем он направил своего посланника к Феодосию II, чтобы
передать императору согласно преданию следующие слова: "Феодосии, сын
славного и почитаемого родителя; также и Аттила принадлежит к благородному
народу. Аттила в своих деяниях не отступает от достоинства, которое он
унаследовал от своего отца Мунжука. Но Феодосии запятнал честь своего отца.
Согласившись же платить дань, низвел себя до положения раба. Справедливость
тре-
Иосиф Флавий.
бует, чтобы он почитал того, кто волею судьбы и благодаря своим
достоинствам возвысился над ним, вместо того чтобы, как низкий раб, втайне
замышлять недоброе против своего повелителя".
На этот вызов ответом была демонстрация раболепной покорности.
Император попросил прошение и откупился от Аттилы огромными подношениями.
В 451 г. Аттила объявил войну Западной империи и вторгся в Галлию. Пока
ему противостояли только имперские войска, он нигде не встретил
сопротивления, беспрепятственно захватил и разграбил большинство городов
Франции, продвинувшись на юг вплоть до Орлеана. Затем франки, вестготы и
имперские силы объединились против него. Упорная и кровопролитная битва
около Труа (451), в которой с обеих сторон было убито свыше 150 тысяч
человек, положила конец вторжению и спасла Европу от повелителя монголов.
Этот разгром, правда, ни в коей мере не подорвал людских ресурсов Аттилы. Он
обратил свои взоры на юг и вторгся в северную Италию. Он сжег Аквилею и
Падую, разграбил Милан, но согласился на мир, уступив мольбам папы Льва I.
Умер Аттила в 453 году.
После этого гунны, или те народы, которых так называли в Европе,
исчезают из нашей истории. Они растворились среди соседних народов.
Вероятно, гунны уже представляли собой смесь различных народов, притом
преимущественно арийских, чем монгольских. Примерно через сто лет с востока
в Венгрию пришел еще один гуннский или смешанный народ, авары, но их снова
прогнал на восток Карл Великий в 791--795 гг. Мадьяры, современные венгры,
переселились на запад позднее. Они были тюрко-финским народом. Венгерский
язык принадлежит к финно-угорской группе урало-алтайских языков. Мадьяры
жили на Волге в VI в. Они переселились в Венгрию в IX--X вв...
Но мы слишком забегаем вперед в нашей истории, и нам следует
возвращаться в Рим.
В 493 г. гот Теодорих стал королем Рима. К тому времени уже семнадцать
лет, как не было римского императора. Так, среди полного общественного
упадка и разрухи наступил конец рабовладельческого "мирового владычества"
римских богачей и божественных цезарей.
Несмотря на то что по всей Западной Европе и Северной Африке римская
имперская система лежала в руинах, никто не давал кредитов, не производил
предметов роскоши, а деньги были припрятаны до лучших времен -- традиция
цезарей продолжа-
лась в Константинополе. У нас уже был случай упомянуть две выдающиеся
фигуры среди поздних цезарей, Диоклетиана (284-- 305) и Константина Великого
(306--337). Именно Константину мир обязан тем, что столица Империи была
перенесена в Константинополь.
Уже в ранний период Империи сказалось невыгодное положение Рима как ее
центра из-за неумения римлян использовать морские пути. Разрушение Карфагена
и Коринфа погубило и мореплаванье на основных путях Средиземноморья. Для
народа, который не умел пользоваться морем, иметь административным центром
Рим означало, что каждый легион, каждый чиновник или правительственный указ
должны проехать пол-Италии на север, прежде чем повернуть на восток или на
запад. Как следствие почти все более энергичные императоры переносили свою
столицу в какой-нибудь из меньших, но более удобно расположенных городов.
Сирмий (на реке Сава), Милан, Лион и Никомедия (в Вифинии) были среди таких
вспомогательных столиц. Равенна, расположенная на севере Адриатики, стала
столицей последних римских императоров при Аларихе и Стилихоне.
Именно Константин Великий принял решение обосноваться на Босфоре и
перенести туда центр имперской власти. Мы уже обращали внимание на
существование такого городка, как Византии,-- Константин решил сделать его
своей новой столицей. Византии сыграл свою роль в истории интригана Гистиея,
он также отбросил от своих стен Филиппа Македонского. Если читатель
внимательно взглянет на нашу карту, он увидит, что в руках нескольких
выдающихся императоров как центр народа, обладающего сплоченностью,
единодушием и еще мореходным талантом (история, увы, не наделила византийцев
хотя бы одним из этих качеств), местоположение Константинополя исключительно
выгодно. Его галеры могли бы подниматься по течению рек в глубь России и
отрезать пути нашествия варваров. Все удобные торговые пути на восток
проходили через Константинополь, и при этом он сам был на выгодном
расстоянии, чтобы влиять на Месопотамию, Египет, Грецию и все более-менее
цивилизованные регионы мира в тот период. И даже при правлении неумелых и
бездарных императоров, при дезорганизованных общественных условиях обломок
Римской империи с центром в Константинополе смог продержаться еще почти
тысячу лет.
Константин Великий совершенно очевидно намеревался сделать его центром
неразделенной Империи. Но, учитывая способы передвижения той эпохи,
географические условия Европы и Западной Азии не способствовали
существованию единого центра управления. Если Рим был обращен лицом к Западу
вместо Востока и поэтому ему не удалось пройти за Евфрат,-- Константино-
поль, в свою очередь, оказался безнадежно далеко от Галлии. Ослабленная
средиземноморская цивилизация, поборовшись какое-то время за Италию,
проглядела растущую силу Запада и сосредоточилась лишь на том, что было
остатками старой империи Александра Македонского. Греческий язык,
остававшийся языком широких народных масс этого региона, вернул себе и
прежний государственный статус -- который, впрочем, и не был никогда
серьезно подорван официальным использованием латыни. Об этой "Восточной" или
Византийской империи принято говорить, как о продолжении римской традиции.
На деле же это более походило на возобновление традиций империи Александра.
Латинский язык не имел за собой той интеллектуальной мощи, не имел той
литературы и науки, которые бы делали его незаменимым для образованного
человека, чтобы таким образом утвердиться в своем превосходстве над
греческим. Ни один официальный язык не устоит в соперничестве с языком,
который может предложить преимущества великой литературы и энциклопедической
информации. Агрессивные языки должны приносить свои плоды, а плоды
греческого были несравнимо больше, чем плоды латыни. Восточная империя была
с самого момента разделения грекоязычной и являлась продолжением, пусть и
деградировавшим, эллинистической традиции. Ее интеллектуальным центром была
теперь не Греция, а Александрия. Ее духовная жизнь больше не была жизнью
свободно мысливших и открыто выражавших свои мысли граждан: Аристотеля из
Стагир и афинянина Платона. В Восточной империи тон задавали педантичные и
политически бессильные люди. Ее философия была высокопарным и бесплодным
бегством от реальности, а ее наука оказалась мертворожденной. И все же она
была греческой, а не латинской.
Мы видим, как на значительных территориях Западной империи изменилась и
продолжала изменяться латинская речь. В Галлии франки учились галльской
разновидности латыни и постепенно привыкали говорить на этом языке. В Италии
под влиянием германских пришельцев, лангобардов и готов, латынь
видоизменилась в различные итальянские диалекты. В Испании и Португалии
народная латынь стала испанским и португальским языками. Эта латынь, лежащая
в основе языков этих регионов, еще раз напоминает нам, насколько
незначительными численно были все эти франки, вандалы, авары, готы и
подобные им германоязычные пришельцы. Можно смело утверждать: то, что
произошло с Западной империей, было не столько завоеванием и вытеснением
одних народов другими, сколько политической и социальной революцией.
Латинскую в своей основе речь сохранили также округ Вале в южной
Швейцарии и кантон Граубюнден (ретороманский язык).
Что еще более примечательно -- в Дакии и Малой Мезии, значительная
часть которых к северу от Дуная стала современной Румынией (то есть
Романией), также сохранилась латинская речь, несмотря на то, что эти области
были поздно присоединены к Империи и рано утрачены.
В Британии латынь была сметена нашествием англов и саксов, их различные
диалекты были корнями, из которых впоследствии вырос английский язык.
Но в то время, когда разгром римской общественной и политической
структуры был полностью завершен, когда на востоке она была отброшена к
более старой и сильной эллинистической традиции, а на западе ее
раздробленные фрагменты начинали жить новой, своей собственной жизнью,--
единственное, что не погибло и продолжало расти,-- это традиция мировой
Империи Рима и верховной власти цезаря. Оторвавшись от реальности, легенда
получила полную свободу распространяться по свету. Представление о
величественном, умиротворяющем римском владычестве над миром -- теперь,
когда его нельзя было проверить на практике,-- постепенно овладело
воображением людей.
Еще со времен Александра мысль человека постоянно возвращалась к идее
политического единства всего человечества. Все эти своевольные вожди,
предводители и короли варваров, совершавшие набеги на угасавшую, но все еще
обширную империю, знали, что эти пространства объединил некий царь, более
могущественный, чем они. Более того, этот великий царь дал единый подлинный
закон всем своим народам. Они также были готовы поверить, что однажды
наступит время, и такой Цезарь, царь над царями, вернется, чтобы
восстановить свое прежнее главенство. Титул цезаря они почитали и завидовали
ему куда больше, чем своим собственным титулам.
История европейских наций с той поры -- это в значитель
ГЕРБЕРТ ДЖ. УЭЛЛС
(1866-1946)
ГЕРБЕРТ ДЖ. УЭЛЛС