себе несколько поколений, пока не становится
со временем слишком громоздкой.  Тогда она распадается на  несколько меньших
семей:  неудивительно,  что  иногда  целые деревни  населены  членами одного
семейного клана. Я  уже говорил, что семья -- это корпоративное предприятие,
но ее  также можно сравнить  с маленьким государством, которое  держится  на
строгом  порядке, основа  которого --  взаимная любовь  и  послушание. Почти
ежедневно можно  видеть, как  младшие  члены семьи  подходят  к  ее  главе и
прикасаются к пыли на его ногах,  в знак благоговения перед ним. Отправляясь
куда-либо   по   делам,   они   должны   прежде   обратиться   к   нему   за
благословением..."
     "И ни  одна семья не может обойтись без семейного божества, изображения
или  статуэтки  Вишну-Хранителя. Его место  -- в отдельной  комнате, которую
принято называть обиталищем Бога. В более  зажиточных  семьях это может быть
примыкающий к дому семейный храм, где семья совершает ежедневное поклонение.
Между семьей  и фигуркой  божества  существует  чувство  неразрывной  личной
связи. Как правило, эта фигурка находится  в семье  уже  не  одно поколение.
Зачастую  ее чудесным  образом  обретает  какой-то  отдаленный благочестивый
предок ..."
     "Картина  жизни  нашей  семьи  была  бы  неполной  без  домашних  слуг.
Служанка,  которую  называют  "джи"  --  "дочь" по-бенгальски --  для  семьи
действительно, как родная дочь. Она зовет хозяина и хозяйку отцом и матерью,
а младших мужчин и женщин в семье -- братьями и сестрами. Служанка участвует
в  жизни семьи, вместе с хозяйкой  совершает паломничество  к святым местам,
поскольку хозяйка не может ходить одна. Как правило, всю свою жизнь служанка
проводит в  семье,  принявшей ее; семья принимает  на воспитание и ее детей.
Так же относятся и к мужчинам-слугам.
     Эти слуги -- мужчины и женщины --  обычно принадлежат к  низшим кастам,
но  между  ними  и членами семьи  складывается личная  привязанность, и  уже
младшие члены семьи ласково  называют постаревших  слуг дядями, тетями  и т.
д.".
     "При зажиточной семье  всегда живет  и  учитель,  который занимается  с
детьми  этой семьи, а также с другими  мальчиками из селения. Обходятся  без
дорогостоящего здания школы. Для занятий собираются на какой-нибудь  веранде
или под  навесом во дворе. В  такую школу свободно допускаются и мальчики из
низших каст. Уровень преподавания в таких  местных школах не  очень высокий,
однако  подобные  учебные  заведения  обучают  грамоте  самые  широкие  слои
населения, чего, вероятно, нельзя сказать о многих других странах..."
     "Индийский  образ  жизни  неразрывно   связан  с  традиционным  законом
гостеприимства.  Хозяин  дома обязан  накормить любого  незнакомца, если тот
попросит об этом до  наступления полудня. Хозяйка дома не  станет есть сама,
пока не  будет накормлена вся  семья. Иногда бывает так,  что  вся ее еда --
лишь то, что осталось  от общей трапезы, но хозяйка не  притронется к еде до
полудня на случай, если  в доме появится голодный странник и попросит, чтобы
его накормили ..."
     Мы  не могли  удержаться, чтобы не процитировать  так обстоятельно г-на
Басу. Это живой пример того, как выглядел тип  домашнего хозяйства,  который
преобладал в общинах ариев, начиная с неолитического времени. Он по-прежнему
является доминирующим в Индии, Китае и на Дальнем Востоке.
     Однако давайте вернемся к истории, которую сберег для нас эпос ариев.
     В санскритских  эпических  произведениях  мы  встречаемся  с событиями,
очень  похожими на те, что  описываются в  "Илиаде".  Светловолосый народ --
скотоводы,  основу  питания которых составляли молоко  и мясо коров  (только
позднее  они стали вегетарианцами!), вторглись из Персии на равнины северной
Индии,  постепенно захватывая новые  земли по  течению реки Инд. От Инда они
распространились по всей Индии; они многое по-
     заимствовали  у  покоренных  дравидов  и,  по-видимому,  утратили  свои
варварские традиции.
     Устная  литература   кельтских  народов,   двигавшихся  на   запад,  не
сохранилась в такой полноте, как  греческая или индийская. Она была записана
много столетий  спустя  и, как древнеанглийская сага  о  Беовульфе, утратила
какие-либо   четкие  свидетельства   о   периоде   переселения   на   земли,
принадлежавшие прежде другим народам. Если  доарийские  племена и фигурируют
где-либо в  кельтском  фольклоре,  то  только в  роли  сказочных  персонажей
ирландских  преданий.   Ирландия,  самая   изолированная   из  кельтоязычных
сообществ,  дольше  других сохраняла  доисторический уклад жизни. Ирландский
эпос,  подобно  "Илиаде",  повествует  нам  о  жизни  племен  скотоводов,  о
сражениях, в которых все  еще используются боевые колесницы и боевые собаки,
а головы сраженных врагов увозят с поля боя, привязав к шее коня. Это  также
истории о грабительских набегах  и  похищении скота. Как  и  в "Илиаде",  мы
видим  здесь  то  же  общественное устройство: вожди  восседают  и пируют  в
просторных палатах, барды поют  и рассказывают легенды о подвигах древних --
и все это сопровождается безудержным весельем.
     О жрецах нет  почти ни слова, хотя одного из  персонажей можно  назвать
знахарем, также сведущим в заговорах и предсказаниях.


        Глава двадцатая. ГРЕКИ И ПЕРСЫ
     1. Греческие народы.
     2. Отличительные черты греческой цивилизации.
     3. Монархия, аристократия и демократия в Греции.
     4. Лидийское царство. 5. Образование Персидского царства.
     6. История Креза. 7. Война Дария со скифами.
     8. Сражение при Марафоне. 9. Фермопилы и Саламин.
     10. Платеи и Микале

        1
     Мы впервые встречаемся с греками на  заре истории (в  начале II тыс. до
н. э.)  -- кочевыми  арийскими народами,  которые постепенно расширяли  свои
пастбища на юг Балканского полуострова, вступали в конфликты и смешивались с
народами  предшествовавшей  эгейской  (крито-микенской)  культуры,  вершиной
которой был Кносс.
     В гомеровских  поэмах  эти  греческие племена говорят  на  одном  общем
языке.  Традиция, которой следуют  и эпические поэмы, объединяет их в единый
племенной союз.  Они называют свои различные племена одним  общим именем  --
эллины.
     Вероятно,     греческое      вторжение     продвигалось     несколькими
последовательными волнами. Что касается языка, на котором говорили греки, то
отличают три основных наречия: ионийское, эолийское и  дорийское.  Диалектов
было  значительно  больше.  Ионийцы,  по-видимому,  предшествовали остальным
грекам и очень близко смешались с цивилизованными народами, ими покоренными.
Вполне вероятно, что этнически  население таких городов,  как Афины и Милет,
было скорее средиземноморским, чем  нордическим. Дорийцы представляли  собой
третью, самую мощную и наименее цивилизованную волну миграции.
     Эгейская  цивилизация   не  смогла  оправиться  от  удара,  нанесенного
дорийскими племенами. И на ее развалинах греки построили свою цивилизацию.
     По морю, передвигаясь  от одного острова к другому,  греки проникли и в
Малую Азию.  Пройдя через Дарданеллы  и Босфор,  они основали  поселения  на
южном, а впоследствии и на северном  берегах Черного моря. Греческие колонии
распространились  также  и  по южной  Италии,  которую  в  итоге даже  стали
включать  в  состав Великой Греции,  и  по северному  побережью Средиземного
моря. Они основали Марсель на месте ранней финикийской колонии. Соперничая с
Карфагеном, греки стали основывать поселения в Сицилии (с IX--VIII вв. до н.
э.).
     Вслед за греками пришли и родственные им племена македонян и фракийцев.
Фригийцы, переправившись через Босфор, осели в Малой Азии.
     Расселение греческих племен произошло еще до начала письменной истории.
К VII в. до н. э. -- к  тому времени, когда евреи были угнацы. в вавилонский
плен,--  основные   очертания  древнего  мира  догреческой  эпохи  в  Европе
оказались стерты.  Тиринф и  Кносс  превратились в  незначительные  поселки,
Микены  и Троя остались  жить  в  легендах.  Великие центры  новой греческой
цивилизации  -- Афины, Спарта, Коринф,  Фивы, Самос, Милет, тот мир, который
принято называть античным,  или древнегреческим, вырос на руинах полузабытой
и  еще   более   древней  крито-микенской  Греции,   во   многом  не   менее
цивилизованной, достижения которой открываются нам стараниями археологов.
     Но собственно античная Греция, о которой пойдет речь, по праву остается
частью духовной  жизни  современного человечества,  не в  последнюю  очередь
благодаря   тому,    что    она   переняла   средиземноморский   алфавит   и
усовершенствовала  его, добавив гласные.  Чтение и  письмо с  этого  момента
стали общедоступным занятием,  и  множество  людей,  овладев  ими,  оставили
память о своем времени грядущим векам.
     Греческая цивилизация,  становление  которой мы  обнаруживаем  в  Южной
Италии, Греции и Малой  Азии  в  VII в. до н. э.,  по многим важным аспектам
отличается от тех двух великих  цивилизационных систем, развитие которых  мы
уже прослеживали,-- цивилизаций долины Нила и Месопотамии.
     Эти  цивилизации прошли  долгий путь  развития  на  тех же  землях,  на
которых  они сложились,  постепенно переходя от  примитивного  земледелия  к
городской  жизни  вокруг  храма. Цари-жрецы  и цари-боги  объединяли  ранние
разрозненные города-государства в единые царства.
     Кочевые  племена  варваров-греков  во  время  своего  вторжения  на  юг
оказались в  мире,  для которого  цивилизация  давно не  была  чем-то новым.
Мореплавание и сельское хозяйство, города, окруженные  стенами, письменность
уже были  в  этом мире.  Греки не  создали цивилизацию на пустом месте.  Они
разрушили прежнюю и построили свою из ее обломков.
     Именно  с  этим мы должны  связывать отсутствие  стадии  города-храма и
стадии  жрецов-царей  в греческой  истории. Греки сразу перешли  к  жизни  в
городах-государствах, которые на Востоке вырастали вокруг храма.  Идею связи
храма и города они переняли в готовом виде.
     Вероятно, больше всего в городах  их впечатляли стены. Сомнительно, что
греки сразу  же заселили города, завоеванные ими, а жители  стали  считаться
гражданами. Поначалу они жили в открытых селениях за пределами этих городов,
ими же  разрушенных.  Но город,  словно  постоянное напоминание, как готовая
модель,  всегда был  у них  перед глазами. Город  поначалу  представлялся им
безопасным  убежищем  в неспокойное  время,  а храм --  неотъемлемой  частью
города.
     Это наследие досталось им от цивилизации-предшественницы, хотя традиции
и привычки, связанные  с жизнью в их родных, покрытых лесами краях, были еще
сильны в них. Общественная система героических времен "Илиады", пустив корни
на новой почве, впитала в  себя и  новые условия жизни.  С  течением времени
греки  становились  все  более  религиозными  и  суеверными:  эти  верования
завоеванных ими народов исподволь проникали в их жизненный уклад и сознание.
     Мы уже  говорили  о том, что социальная  система ариев состояла из двух
классов -- знати и простолюдинов. Между  ними не было четкой грани. На войне
все они выступали под началом царя (вождя), который  просто был главой одной
из благородных семей, первым среди равных.
     После  покорения местного населения и с началом строительства городов к
этому  простому двухклассовому  общественному  устройству прибавился  нижний
слой   земледельцев,   а   также   квалифицированных  и  неквалифицированных
работников, являвшихся по большей части рабами.
     Впрочем, не  все общины  греков  имели  характер завоеваний.  Некоторые
города создавались людьми,  которые собиралась из  распавшихся  поселений. В
таких общинах прослойка из покоренного местного населения отсутствовала.
     Во  многих подобных случаях прежнее население,  если кому-то  удавалось
выжить, становилось зависимым  классом, классом  государственных рабов,  как
илоты в Спарте. Знать и простолюдины превратились в хозяев земли и свободных
земледельцев.
     Торговля и мореплавание также были занятием  свободных  членов  общины.
Правда, некоторые из наименее зажиточных граждан становились ремесленниками,
поденщиками и даже соглашались, как мы уже говорили, за плату  быть гребцами
на галерах.
     Жрецы, какими их  знал  греческий мир  той эпохи, были либо хранителями
святилищ   и  храмов,  либо  чиновниками,  в   обязанность  которых  входило
отправление  раапичных ритуалов.  Аристотель  (384--322  до н.  э.)  в своей
"Политике" отводит  им  ничем не  примечательное место  среди  других  групп
чиновного люда. В молодости гражданин находился на  военной службе, в зрелом
возрасте принимал  участие в управлении государством, а в  старости совершал
религиозные   ритуалы.  Жреческий  класс,  в  сравнении  с  соответствующими
классами в Египте и Вавилонии, был немногочисленным и маловлиятельным.
     Собственно греческие боги, боги героической эпохи, были теми же людьми,
только  бессмертными, и греки  относились к  своим  небожителям без  особого
трепета  или  благоговения.  Но  были  живы  и  боги покоренных,  находившие
ревностных  последователей  и почитателей среди рабов и женщин.  От исконных
арийских богов никто не ожидал, что они будут совершать чудеса или управлять
жизнью  человека. Но  в  Греции, как  и  в большинстве  стран  Востока  в  I
тысячелетии до н. э., весьма популярным было обращаться за советом к оракулу
или прорицателю.
     Особенно знаменитым был Дельфийский оракул.
     "Когда старейшина  племени не мог  дать совета, как поступить,-- читаем
мы  у  профессора  Гилберта   Мюррея*,--  следовало  отправиться   к  могиле
прославленного предка.  Все оракулы располагаяись  у  усыпальниц Героев. Они
давали  ответ, угодный  Фемиде, о  том,  как нужно  было  поступить или, как
сказали бы религиозные люди теперь, какова была воля Божья".
     Жрецы и жрицы храмов не были  объединены в единый класс и не имели  той
власти, которой  обладает класс.  Только  два класса  --  знать и  свободные
простолюдины   --  образовывали   единое  сообщество  граждан,  составлявшее
греческое   государство.  Во  многих  случаях,  в   особенности   в  крупных
городах-государствах, численность рабов и чужеземцев, лишенных права голоса,
значительно превышала численность граждан. Государство, таким  образом, лишь
терпело их  присутствие,  своими законами  защищая  исключительно  избранное
общество граждан. Государство могло проявлять или не проявлять терпимость по
отношению  к  рабам и  чужакам, но у тех не  было законного  голоса  в  свою
защиту.
     <i>Мюррей Г.  (1866--1957) -- британский классический филолог,  переводчик
древнегреческих драматургов.</i>
     Подобное  социальное  устройство значительно  отличается от  устройства
восточных монархий. Исключительное положение  греческого гражданина  наводит
на мысль об исключительности  детей  Израиля  в  позднем Иудейском  царстве.
Однако с греческой  стороны  мы  не  встречаем  ничего  подобного  пророкам,
первосвященникам и представлениям о всесильном Яхве.
     Сравнивая   греческие  полисы  (города-государства)   с  любой  из  тех
общественных систем,  которые  мы прежде рассматривали,  нельзя не  заметить
постоянной  и  необратимой  тенденции  греческого   общества  к   дроблению.
Цивилизации Египта, Шумера, Китая  и, несомненно, Северной Индии --  все они
начинались с нескольких независимых городов-государств.
     Каждое из них представляло собой город, окруженный возделываемой землей
и связанными с городом селениями. С этого начинался процесс их объединения в
царства и империи.
     Но до самого  конца своей независимой истории  греки не знали подобного
объединения. Обычно эту ситуацию объясняют теми географическими условиями, в
которых  довелось  жить  грекам.   Греция  --  страна,  разделенная  горными
массивами и  морскими  заливами на множество долин. Это затрудняло  взаимное
сообщение  до  такой  степени,  что  лишь   немногие  города  были  способны
удерживать в своем подчинении  некоторое число  других городов-государств на
протяжении сколько-нибудь длительного времени.
     Кроме  того,  многие  греческие   полисы  располагались   на  островах,
разбросанных вдоль отдаленных побережий.
     Вплоть до конца эпохи независимых полисов  самые крупные из них владели
территорией,  меньшей территории большинства английских графств. Афины, один
из самых великих греческих городов, в  период своего  максимального расцвета
имел население, не превышавшее  трети миллиона. Другие греческие города лишь
изредка превосходили по  численности 50 000 жителей. Из этого числа половину
или более составляли рабы и чужеземцы, а  две трети свободного  населения --
женщины и дети.
     Власть в греческих полисах  не  была  везде  однотипной.  Перейдя после
своих  завоеваний к оседлой жизни, греки  на какое-то время сохранили власть
царей.  Но  аристократический  класс  в этих царствах со временем  играл все
более заметную роль в управлении.
     В Спарте (Лакедемоне) в  VI в. до н. э. цари занимали особое положение.
Там  существовала  любопытная система двоевластия: вместе  правили два царя,
избранных из двух различных царских семей.
     Но большинство греческих  городов-государств  стали  аристократическими
республиками задолго до VI в.  до н. э. Одна из при чин  этому -- безволие и
неспособность  к   эффективному   управлению  большинства   семей,   которые
претендовали на  верховную власть, пользуясь наследственным правом. Рано или
поздно  эти  семьи вырождались. И по  мере того как греки осваивали  морские
просторы и  ширились их колонии и  заморская  торговля,  новые разбогатевшие
семьи вытесняли старые и приводили к власти новых людей.
     Эти "новые богачи" античности становились членами  растущего  правящего
класса,  олигархии, противостоящей аристократии.  Хотя  понятие  "олигархия"
("правление   немногих")   в   строгом  смысле  должно  включать  в  себя  и
аристократию ("власть лучших") как частный случай.
     Во  многих   городах   отдельные  личности,  обладавшие  исключительной
энергией,  воспользовавшись  общественными  конфликтами  или трениями  между
классами, обеспечивали себе более или менее постоянную власть в государстве.
Подобную   комбинацию  индивидуальности  и  случая  отчетливее  всего  можно
наблюдать  в Соединенных Штатах  Америки, где людей, пользующихся различного
рода неформальным влиянием и властью, называют боссами. В Греции их называли
тиранами. Однако  тиран был  все  же больше, чем  босс.  Его  признавали как
монарха, и он правил, требуя подчинения себе  как монарху. Современный босс,
в  свою  очередь, скрывается  за легальными  формами  правления,  которые он
"держит в руках" и использует в собственных целях.
     Власть  тирана  стояла  особняком  от  царской,  которая  претендовала,
например, на  право  наследования верховной власти.  Тираны,  скорей  всего,
опирались  на  недовольство менее зажиточных слоев.  К  примеру, Писистрата,
тирана Афин  с 561  по  527  гг.  до н. э., с  двумя  промежутками изгнания,
поддерживали жившие в постоянной нищете афинские низы. Иногда, впрочем,  как
в греческой Сицилии, тиран  отстаивал интересы богатых против  бедных. Когда
позднее персы начали подчинять себе греческие города Малой Азии, они ставили
там проперсидских тиранов из местной знати.
     Аристотель   --   великий   философ,   который   родился   в   условиях
наследственной македонской монархии и несколько лет был наставником царского
сына,--  в своей "Политике" проводит различие между  двумя типами  верховной
власти. Это власть  царя,  который  пользуется  признанным и  наследственным
правом на власть  (как царь Македонии, которому служил Аристотель), и власть
тирана, который не пользуется поддержкой тех, кем он правит.
     На самом деле сложно  представить, чтобы тиран смог оставаться у власти
без поддержки и активного участия многих своих
     подданных. С другой  стороны, "подлинные  цари",  декларируя на  словах
преданность державе и заботу о  благе народа, приводили порой свою  страну к
раздорам  и  разрухе. Аристотелю также принадлежат  слова  о том,  что  царь
правит для  блага страны, а тиран -- для своего собственного блага. В  этом,
как и своем утверждении, что рабство -- природное положение вещей, а женщина
не создана  для  свободы  и  политических прав, Аристотель  вполне был сыном
своего времени.
     Третья  форма  правления,  которая постепенно  начинала  преобладать  в
Греции  на протяжении VI--IV столетий до н.э., была известна как демократия.
Современный мир поглощен разговорами о демократии, но наше  представление  о
демократии мало похоже  на демократию  греческих  полисов.  Вполне  уместным
будет внести ясность в то, что же означало это слово в Древней Греции.
     Демократия в то  время была властью третьего сословия, демоса  ("демос"
-- народ, толпа). Это было правление сообщества граждан, власть большинства,
отличная от власти немногих избранных. Здесь нужно акцентировать внимание на
понятии "гражданин". Раб  не входил в  число  граждан, не  был гражданином и
свободный чужеземец,  и  вольноотпущенник.  Даже  трек,  родившийся  в  этом
городе, отец которого жил  за пределами городской черты, исключался из числа
граждан. В некоторых ранних  демократиях существовал еще имущественный ценз,
а имуществом  в  те  времена была  земля.  Впоследствии требования несколько
смягчились, но читатель не может  не заметить,  что  здесь  мы имеем дело  с
чем-то, сильно отличающимся от современного понимания демократии.
     К концу V в. до н. э. имущественный  ценз был отменен в Афинах.  Однако
Перикл (ок. 490--429 до н.  э.)  -- великий государственный деятель Афин,  о
котором  нам еще  предстоит говорить,--  утвердил закон,  запрещавший давать
гражданство Афин тем, кто не сможет подтвердить свое афинское  происхождение
с обеих сторон.
     Таким  образом,  в  греческих  демократиях, равно  как  и в олигархиях,
граждане  образовывали  сплоченную корпорацию  для управления огромным порой
населением рабов и иноземцев, как это было в Афинах периода расцвета.
     Аристотель  в  своей "Политике" очень  ясно показывает, в  чем на  деле
выражалась  эта разница между  демократией и олигархией. Налоги в олигархиях
затрагивали  богатых  в очень  незначительной степени,  в  то время как  при
демократии  богатых  обкладывали  ощутимыми   налогами,   а  несостоятельным
гражданам, как правило, выплачивали пособия и содержали их за счет городской
казны. В Афинах гражданам платили даже за посещение об-
     щего   собрания.   Но   большинство   людей,   не  входивших   в  число
счастливчиков,  пользовавшихся гражданскими  правами, трудились и  вели себя
так, как  им было приказано. Если кто-либо из них хотел  прибегнуть к защите
закона, он должен был  обратиться к гражданину,  чтобы тот выступил  от  его
имени.  Только  граждане  могли  обращаться  в  суд  и   ожидать   законного
разбирательства  своего  дела.  Наше  современное представление  о том,  что
каждый живущий в  государстве  имеет право  быть его гражданином, до глубины
души потрясло бы привыкших к привилегиям афинских демократов.
     Монополизация государства гражданами привела к  появлению чрезмерного и
специфического  патриотизма.  Греки   образовывали  союзы,  но  никогда   не
объединялись  с  другими греческими  полисами в  единое  государство.  Это в
конечном итоге сводило на нет все те преимущества, которыми они обладали.
     Стесненные географические условия греческих государств только усиливали
острогу их патриотических чувств. Любовь  к родине означала  непосредственно
любовь к своему городу, своей  религии,  своему  дому,  поскольку все  это в
греческом полисе было единым целым. Конечно, рабы не разделяли  этих чувств,
и  в  олигархических государствах привилегированный класс  часто преодолевал
свою  неприязнь  к  иноземцам  из-за  еще  большей  неприязни  к   тем,  кто
противостоял ему внутри общины. Но в  целом  патриотизм в Греции был глубоко
личным чувством, отличавшимся  остротой и вдохновлявшим порой на  крайности.
Как  и отвергнутая любовь,  он был  готов  обратиться  в нечто, напоминающее
ненависть.  Грек в изгнании походил на французского или русского  эмигранта,
готового  не  щадить  родную  отчизну,  лишь  бы  избавить  ее  от  бесов  в
человеческом обличье, которые наводят  теперь свои порядки, а его  выставили
вон.
     В  V в. до н.э. (478 г.) Афины вместе с несколькими греческими полисами
образовали так называемый Афинский морской союз, о котором  историки  иногда
говорят как об Афинском царстве. Однако все  города-государства, входившие в
этот союз,  сохранили  свои  правительства.  Одним  из  главных  результатов
деятельности Афинского союза было полное и эффективное подавление пиратства,
другим  --  установление   некоего   прообраза   международного   права.   В
действительности это были те же законы, которыми  пользовались в Афинах. Но,
тем не менее, появилась возможность для совместных действий и равных прав  в
суде для граждан различных государств союза, что невозможно было прежде.
     Афинское  царство  по  сути  выросло из  оборонительного  союза  против
Персии. Первоначально  его центром был остров Делос, и союзники делали взнос
в совместную казну на Делосе. За-

     тем  казну перенесли  в  Афины,  опасаясь возможного  нападения персов.
После города один за другим стали предлагать денежные взносы  вместо участия
своих граждан в  военных  действиях,  и в результате Афины почти все  делали
самостоятельно, оставляя  у себя почти все деньги. В военных мероприятиях их
поддерживали только один-два крупных острова.
     Союз  стал,  таким  образом, постепенно  превращаться  в  "царство", но
граждане  государств-союзников оставались, по большому счету, иностранцами в
отношениях друг  с другом. И именно  от беднейших граждан Афин, составлявших
основу  оборонительных  сил  союза,   зависела  безопасность  и  процветание
Афинского царства.
     Каждый  гражданин  Афин  считался  военнообязанным  с  восемнадцати  до
шестидесяти лет и мог принять участие  в военных действиях  на родине или за
пределами Афин -- собственно в  афинских интересах либо для  защиты  городов
союза, граждане которых предпочли заплатить Афинам. Вероятно, в те времена в
Афинском союзе  не  было ни одного мужчины старше двадцати пяти лет, который
не принимал бы участия в нескольких кампаниях на  берегах  Средиземного моря
или в Черноморских колониях и не ждал бы нового призыва.
     Еще  одним  отличием демократии греческих полисов  было то, что  каждый
гражданин имел  право выступать  и голосовать  в народном собрании. Учитывая
небольшие размеры городов-государств,  это означало обычно собрание не более
чем  нескольких  сотен  человек.  Самое многочисленное собрание  насчитывало
несколько тысяч граждан.
     В   более   поздних  греческих  демократиях   назначение   общественных
должностных  лиц  (кроме  тех   случаев,  когда  необходим  был   специально
подготовленный чиновник) происходило с  помощью жеребьевки.  Предполагалось,
что это  оградит права  всех законных граждан от  длительного  доминирования
богатых, влиятельных или склонных к чрезмерному лидерству личностей.
     В некоторых  демократиях (в Афинах, Милете и др.) существовал  институт
остракизма  -- от  слова  "остракон",  черепок.  Так во времена  кризисов  и
конфликтов принимали  решение, следует  ли  кого-то  из граждан отправить  в
изгнание на десять лет. На ос-траконах -- кусках черепицы, обломках глиняных
горшков  писали  имя возможного  изгнанника, затем складывали их в  урну,  а
результат оглашали в народном собрании.
     Современному  читателю может  показаться,  что основной  движущей силой
остракизма были зависть и желание свести личные  счеты. Однако на деле  этот
институт был задуман  совсем не  Для этого. Он предоставлял  способ  принять
решение  в  ситуации,  когда  политические   разногласия  грозили  расколоть
общество.
     В греческих  демократиях были партии  и  партийные  лидеры, но  не было
постоянного  правительства и  постоянной оппозиции. Не было,  таким образом,
механизма   проводить  в   жизнь  определенную   политику,  даже  если   она
пользовалась  поддержкой народа,  если против нее выступал сильный лидер или
влиятельная  группа  людей.  С  помощью  остракизма  наименее популярный или
пользовавшийся наименьшим доверием лидер из числа предводителей разделенного
общества отстранялся от  власти  на  какой-то период, без  потери  чести или
имущества.
     С  остракизмом  связана  история  об  одном   неизвестном,  и  вдобавок
неграмотном,  афинском гражданине. Аристид (ок. 540-- 467 до  н. э.),  лидер
афинян  и позднее  один  из  основателей Афинского союза,  заслужил огромную
популярность своим  справедливым судейством. Он вступил в спор с Фемистоклом
(ок.  525--460  до  н. э.)  по поводу морской  политики. Аристид ратовал  за
армию, Фемистокл -- за сильный флот; узел противоречий затягивался все туже.
Остракизм оставался  единственным способом  разрешить этот конфликт. О  том,
что было дальше, мы читаем у Плутарха (45--127 гг. н. э.).
     В   день  голосования,  когда  Аристид   шел  по  улице,  его  окликнул
незнакомец, видимо, крестьянин из пригорода, не умевший писать. Он попросил,
чтобы Аристид написал свое имя на протянутом ему черепке расколотого горшка.
     -- Но почему? -- спросил тот. -- Разве Аристид тебя чем-то обидел?
     -- Нет,-- ответил  гражданин,--  я его никогда  даже не  видел.  Просто
надоело, что все вокруг только и говорят, что об Аристиде Справедливом.
     При  этих словах, пишет  Плутарх, Аристид, не проронив ни  слова,  взял
черепок и  написал  так, как  просил незнакомец ... Когда начинаешь понимать
подлинное  значение  греческих  установлений  и  законов,  и  в  особенности
ограничение всех видов власти,  будь то демократии или  олигархии,  в пользу
местного    привилегированного   класса    граждан   очевидной    становится
невероятность  любого  эффективного  объединения  сотен  греческих  городов,
разбросанных  по  Средиземноморью,  или хотя бы  эффективного сотрудничества
между ними ради обшей цели.
     Каждый город  был в  руках  нескольких людей или нескольких сотен,  для
которых его обособленность была самым ценным в жизни. Только  внешняя угроза
могла  объединить  греков.  Но  пока  Греция  была свободной, она  не  знала
политического единства.
     Впрочем,  греков всегда объединяла общая традиция, основанная  на одном
языке  и письменности,  на общем  для  всех  греков героическом  эпосе и  на
постоянном  сообщении  между  различными  островами. Важная  связующая  роль
принадлежала и единой религии. Некоторые святыни -- к примеру, храм Аполлона
на острове Делос и храм в Дельфах -- содержались не отдельны-
     ми государствами,  но  межгосударственными  союзами, или  амфиктиониями
("союзами соседей"). В отдельных случаях (Дельфийская амфиктиония) эти союзы
были широкими и очень влиятельными религиозно-политическими объединениями.
     Такой  союз заботился о сохранности святилища, обеспечивал безопасность
паломников, следил за состоянием дорог. Амфиктионии поддерживали  порядок во
время праздников,  а  также устанавливали  внутри союза  специальные законы,
чтобы не допустить войны  между  его  членами, и  в особенности  Дельфийский
союз, подавляли пиратство.
     Еще более важным связующим фактором  были  Олимпийские игры, проводимые
каждые четыре  года  в Олимпии.  Состязания  в  беге, кулачный  бой, борьба,
метание диска и копья, прыжки, соревнования  на  лошадях  и  колесницах были
основными  видами  спорта. Непрерывно  велся  список  победителей  и  важных
гостей, посетивших Олимпиады. Начиная с 776 г. до н. э. эти игры проводились
регулярно  почти   тысячу  лет.  Они  имели  важное  значение  в  укреплении
общегреческого   чувства  (панэллинизма),   которое  дополняло  ограниченную
политику полисов. 776 г. до  н. э. -- год первой Олимпиады -- также и весьма
важная точка отсчета в греческой хронологии.
     Впрочем, чувство  духовного единства  не слишком помогало, когда в игру
вступал упрямый "сепаратизм" греческих политических институтов. Из "Истории"
Геродота   мы  узнаем,   насколько   упорной  и   интенсивной   была  вражда
городов-государств,  которая  держала греческий мир  в  состоянии  затяжного
военного конфликта.  В древние времена (вплоть до  VI в.  до н. э.) в Греции
преобладающим влиянием пользовались обширные семьи-кланы,  во многом похожие
на  древнюю  систему  семейных  хозяйств  у  ариев,  с  их  чувством  тесных
родственных  уз  и  склонностью  к  кровной мести  и длительной  межклановой
вражде.
     История Афин  на протяжении многих лет пронизана враждой двух знатных и
влиятельных  семейств,  Алкмеонидов  и  Писистратидов.   Последние,  хоть  и
принадлежали к афинским  аристократическим фамилиям,  опирались на поддержку
беднейшего населения Афин  и использовали в своих интересах их недовольство.
Позднее, в  VI  и V  вв. до  н.  э.,  этот процесс интриг и  мести  привел к
исчезновению старых аристократических кланов.  Войны наступивших времен были
вызваны  разногласиями,  связанными  с торговлей,  и  народными  волнениями,
подогреваемыми  скорее  отдельными  искателями  приключений,  чем  семейными
вендеттами.
     Легко  понять, помня о сепаратизме греков, почему ионийцы  Малой Азии и
Архипелага  с  такой  готовностью  перешли  под  покровительство  Лидийского
царства, а затем персов, когда Кир
     сверг Креза, царя  Лидии.  Со стороны кажется, что они бунтовали только
для того, чтобы быть снова  завоеванными.  Затем  пришел черед и европейской
Греции столкнуться  с Персидской державой.  Удивительно --  и  сами греки не
скрывали своего  удивления  -- как  им удалось избежать владычества  персов,
этих  варваров-ариев,  повелителей  древних  цивилизаций  Западной Азии.  Но
прежде чем  мы  расскажем  об этой борьбе, давайте уделим некоторое внимание
самим этим азиатам  --  в особенности мидянам и  персам, которые  к 533г. до
н.э. уже  овладели  древними цивилизациями Ассирии и Вавилона и намеревались
покорить Египет.
        4
     Раз мы упомянули о Лидийском  царстве, будет  уместным,  прежде чем  мы
продолжим,  рассказать  о лидийцах. Исконное население  большей части  Малой
Азии, вероятно, было родственным древним обитателям Греции и Крита. Если это
так,  оно также принадлежало  к средиземноморской группе. Либо это  была еще
одна  ветвь изначального ствола смуглокожих  народов, от которого отделились
средиземноморские  народы на  западе  и дравиды -- на  востоке. Своеобразные
художественные изделия, характерные  для Микен и Кносса, встречаются по всей
Малой Азии.
     Но как нордические греки, переселившиеся на юг, завоевали и смешались с
местными  обитателями, так  и  другие родственные грекам нордические племена
проникли  через  Босфор в Малую Азию. В  некоторых  областях арийские народы
преобладали, став основой населения  и сохранив  свою  арийскую речь. Такими
были  македонцы и фригийцы, языки которых  были близки  греческому. Однако в
других  областях арии составляли  меньшинство. В Лидии  коренному  населению
удалось  выстоять  и  сохранить  свой язык. Лидийцы были неарийским народом,
говорившим на неарийском языке, из которого в настоящее время известно всего
несколько слов. Их столицей были Сарды.
     Их   религия   была   также   неарийской.   Они   поклонялись   Великой
Богине-Матери. Фригийцы,  хоть и  сохранили свой  язык, близкий  греческому,
прониклись их загадочной религией,  и  значительная  часть тех  таинственных
мистерий, которые  проникли позднее в Афины, была фригийской либо фракийской
по происхождению.
     Поначалу  лидийцы  удерживали  западное  побережье Малой  Азии, но были
оттеснены ионийскими греками, прибывшими по морю и  основавшими свои города.
Правда, впоследствии эти города снова оказались под властью лидийских царей.
     История  Лидии  по-прежнему остается  малоизученной. Однако  начиная  с
правления царя Гига (Гигеса) в VIII в. до н. э. роль Лидии  становится более
заметной. Стране,  которой правил Гиг, пришлось отражать  еще  одно арийское
вторжение. Кочевые племена, известные как киммерийцы, хлынули на земли Малой
Азии, и отразить это нашествие Гигу, а затем его сыну и внуку стоило больших
усилий. Эти варвары дважды захватывали и сжигали Сарды.
     Из летописей известно,  что Гиг платил дань Сарданапалу, и  это поможет
нам соотнести роль Лидийского царства  с нашими  представлениями об  истории
Ассирии,  Израиля и  Египта. Позднее  Гиг  восстал против  Ассирии  и послал
войска на помощь Псамметиху I, чтобы освободить Египет от непродолжительного
правления ассирийцев.
     Внук Гига  Алиатт превратил Лидию в сильную  державу. За его семилетнее
правление большинство ионийских городов  Малой Азии  признали свое зависимое
положение.  Страна превратилась в  центр  оживленной  торговли между Азией и
Европой.  В  Лидии  издавна  добывали  золото,  и  лидийский  царь  приобрел
репутацию самого богатого царя Азии.
     Оживленные торговые пути связывали  в  те времена  Черное и Средиземное
моря, Восток и Запад. Считается, что Лидия была  первой страной  в мире, где
начали  чеканить   монеты  и  открывать  постоялые  дворы  для  торговцев  и
путешественников.  Лидийская  царская  династия,  по  всей  видимости,  была
торговой династией  того  же  типа, что  и минойская  династия на Крите, где
обороту и накоплению денег уделялось особое внимание.
     Итак,  в то  время как одни арийские  племена  обосновались  в  Великой
Греции  и по  побережью  Черного  моря,  другие арийские  племена, вероятно,
частично смешавшись с монголоидами, распространялись и оседали по северным и
восточным окраинам Вавилонского и Ассирийского царств.
     Мы уже говорили о прародине нордических арийских народов, охватывавшей,
словно дуга, северные побережья Черного и Каспийского морей. Двигаясь на  юг
и  юго-восток,  индоиранские народы  начали постепенно  заселять  территорию
нынешней Персии и  распространились, с одной стороны,  на восток в Индию (во
II  тысячелетии  до н. э.), а  с другой -- расселялись по Иранскому нагорью,
пока не стали достаточно сильны, чтобы напасть сначала на Ассирию (605 г. до
н. э.), а затем на Вавилон (539 г. до н. э.).
     Пока еще много неясного в том, как  менялся климат в Евразии  последние
10  тыс.  лет.  Льды последнего  ледникового  периода отступили,  сменившись
длительным  периодом степных,  похожих  на прерии, условий  на большей части
евразийских равнин.
     Около 10--12 тысяч лет назад,  как принято  теперь считать, степи стали
уступать место  лесам. Мы уже  обращали внимание, как на  смену охотникам на
диких лошадей пришли рыбаки и охотники на  лесных оленей. Их в свою  очередь
сменили  неолитические  скотоводы  и  земледельцы.  На протяжении нескольких
тысяч  лет европейский климат, по всей вероятности, был мягче и  теплее, чем
сейчас.  Огромное  море простиралось  от  берегов  Балканского  полуострова,
занимая  значительную  часть  Средней Азии, до центральной России на севере.
Пересыхание  этого  моря  и  последовавшее  за  этим изменение климата южной
России  и  юго-западной  Азии  в  сторону  более   засушливого   происходило
одновременно с развитием первых цивилизаций речных долин.
     Множество фактов со всей очевидностью указывают  на существование более
мягкого климата и на большее изобилие растительной жизни в Европе и Западной
Азии 3--4 тысячи лет  назад, чем теперь. Южная Россия  и западный Туркестан,
где сейчас преобладают степи и пустыни, тогда были покрыты лесами.  С другой
стороны, аралокаспийский регион был,  вероятно,  засушливее, а сами  моря --
меньше, чем в настоящее время.
     В этой связи следует отметить, что фараон Тутмос III (в XV в. до н. э.)
во время своей экспедиции  по ту  сторону Евфрата охотился в этом регионе на
слонов, стадо которых насчитывало 120 особей. На микенском  кинжале ахейской
эпохи, датируемом приблизительно 2000 г. до н. э., изображена сцена охоты на
львов.  Охотники, вооруженные копьями и  большими щитами,  выстроились в ряд
один за  другим.  Первый  из  них ударяет льва копьем и, когда раненый зверь
прыгает на  него, падает на землю, прикрываясь своим большим  щитом.  В  это
время наносит удар  второй человек -- и так далее, пока  лев не погибает под
ударами копий.  Такой способ охоты практикуют  современные масаи (в  Кении и
Танзании):  он мог  быть придуман  только обитателями тех  земель,  где львы
водились в изобилии. Но  львам необходима  добыча,  а это,  в  свою очередь,
означает изобилие растительности и травоядных животных в тех местах.
     Около  2000 г. до н. э. климат в  центральных  областях Старого  Света,
сменившись на более  суровый, заставил кочевников-ариев обратить свои  взоры
на юг, где обитали оседлые и более цивилизованные народы.
     Что касается львов, то  они встречались  на Балканах вплоть до IV в. до
н.э., если не позже. Слоны,  вероятно, исчезли из западной Азии к VIII в. до
н.э. Львы (значительно более крупные, чем
     современные разновидности)  водились в южной Германии вплоть  до  эпохи
неолита.  Леопарды были в  Греции, южной  Италии и  южной  Испании в  начале
исторического периода (около 1000 г. до н. э.).
     Переселение  арийских  народов  из восточно-каспийского  региона  и  их
появление на исторической  сцене относится  примерно к  тому периоду,  когда
Микены, Троя и Кносс пали под  натиском греков.  Непросто отличить различные
племена и народности в  том многообразии названий, под которыми они  впервые
появляются в древних хрониках и  надписях. К счастью,  это не особенно важно
для нашего исторического очерка.
     Народ, который  называли  киммерийцами, появился  в районе озер Урмия и
Ван вскоре после того, как арии распространились по Иранскому нагорью. С  IX
в.  до  н. э.  в ассирийских надписях начинает упоминаться такой народ,  как
мидяне  --  ближайшие родственники  персов,  жившие к востоку  от последних.
Тиглатпаласар III и Саргон II, имена которых уже знакомы нам  по  предыдущим
главам,  заявляли,  будто бы  они  заставили  эти  племена платить  дань.  В
ассирийских надписях  о них  говорится как об "опасных мидянах".  Этот народ
все еще сохранял родоплеменную систему, не объединившись под  властью одного
царя.
     Около  VII в. до  н.  э. Элам  и  эламиты, столицей  которых  был город
Сузы,-- народ, обладавший традицией и цивилизацией, по меньшей мере,  такими
же древними,  как и шумерская,-- внезапно исчезают с исторической арены. Нам
неизвестно, что стало тому причиной. По всей видимости, они были завоеваны и
ассимилированы персами. Сузы также оказались в руках у персов.
     Четвертый народ, родственный этим  арийским  племенам, о жизни  которых
рассказывает  Геродот,--  скифы.  Какое-то   время  ассирийским   правителям
удавалось подкупом настраивать  друг против друга эти родственные народы  --
киммерийцев,  мидян,  персов и скифов. Ассирийских  царевен (например,  дочь
Асархаддона)  отдавали замуж  за скифских  вождей.  Навуходоносор Великий (в
конце VII в.), со  своей стороны, сам  взял в жены дочь Киаксара, "царя всех
мидян".
     Так арии-скифы стали союзниками семитов-ассирийцев, а арии-мидяне стали
союзниками семитов-вавилонян. В 606 г. до н. э. именно Киаксар взял Ниневию,
столицу  Ассирии,   и  освободил  вавилонян  от  ассирийского  гнета.  Далее
последовало образование Ново-Вавилонского царства под  правлением халдеев. С
этого  времени  союзники  ассирийцев  скифы  больше  не  вмешиваются  в  ход
дальнейших событий. Они  продолжают жить своей  жизнью на северных  окраинах
Междуречья,  лишь изредка вступая в контакты с  народами, обитавшими  южнее.
Взглянув на
     карту  Центральной  Азии  того  периода,  мы увидим, как  за  две трети
столетия  мидийский лев,  словно ягненка, зажал  в лапах  Второе Вавилонское
царство.
     Мы  не  будем  вдаваться здесь в  подробности  той  внутренней  борьбы,
которая  шла между мидянами и персами и которая в конечном  итоге привела  к
тому, что трон  мидянина  Киаксара достался  персу Киру  в 558  г. до  н. э.
(правил  до  530 г.  до  н. э.).  В  этот год Кир  принял  царство,  которое
простиралось от Лидии на  западе до Индии на востоке. Набонид, последний  из
вавилонских правителей,  в это время изучал исторические летописи и строил в
Вавилоне храмы.
     Впрочем, один  из  соседних царей отдавал  себе  отчет  в  той  угрозе,
которая исходила от крепнущей на его границах новой силы. Это был Крез, царь
Лидии (годы правления 560--546 до н. э.). Его сын погиб, и на какие-то время
Крез в своей глубокой скорби забыл обо всем.  Послушаем, что рассказывает об
этом Геродот:
     "И так  два  года провел Крез в  великой  скорби по  своему сыну. Но по
прошествии того времени, за  которое Кир  лишил власти сына  Киаксара и  еще
больше  выросло  величие  Персии,  Крезу  довелось  оставить  свой  траур  и
задуматься  о том, как укротить персов, если  он имел для этого возможность,
пока их сила еще росла и они не стали непобедимы".
     Крез принимает решение обратиться за советом к оракулам.
     "Индийцам,  которые  должны были  отнести  дары оракулам,  Крез поручил
спросить у них следующее:  стоит ли Крезу выступить  против персов,  и  если
так, то следует ли объединить его армию с армией его друзей. И когда лидийцы
прибыли туда,  куда отправил их  царь, и принесли обещанные  подношения, они
обратились к  оракулам и сказали:  "Крез,  царь лидийцев и  других  народов,
рассудив, что это единственные подлинные оракулы,  известные людям, подносит
вам  эти  дары,  которые  заслужили вы  своими прорицаниями,--  ответьте же,
следует  ли ему  выступить против персов, и если так, взять  ли ему  с собой
другие  воинства,  как  своих союзников?"  Таким  был вопрос, и ответы обоих
оракулов сошлись в одном, объявив Крезу, что если он выступит против персов,
то разрушит великое царство...
     Когда же оба ответа были доставлены Крезу и он услышал их, то был очень
обрадован  пророчествами  оракулов. Ожидая,  что  ему действительно  суждено
разрушить царство Кира, он снова послал дары пифии, а жителям Дельф, выяснив
их  количество, даровал  по  два  статира золота  каждому.  В  ответ  на это
дельфийцы  установили за Крезом и  всеми  лидийцами первенство в обращении к
оракулу  и освободили от всякой  платы за это  и право на передние места  на
всех играх, сохранив за  ними  эти привилегии на все времена, а  также чтобы
каждому из лидийцев, кто пожелает, позволено было стать гражданином Дельф".
     Итак, Крез заключил оборонительный союз с Лакедемоном и Египтом.
     "И пока Крез готовился выступить против персов,-- продолжает Геродот,--
один  из лидиицев,  который и  до этого  почитался  среди  них  как  мудрец,
обратился к Крезу  со следующим советом: "О  царь,  готовишься ты  пойти  на
народ, одеяние которого -- штаны из кожи,  и прочее их одеяние также из кож,
и едят они не то,  что  пожелают, но то,  что смогут добыть,  живя в суровом
краю. И больше того, не знают  они вина, но пьют воду, и не могут порадовать
себя ни смоквами,  ничем другим, столь же приятным. С одной стороны, если ты
победишь, что возьмешь у  них, видя, что нет у них ничего? А если  потерпишь
поражение, подумай, сколь  многих  прекрасных  вешей лишишься.  Ибо, однажды
попробовав то, что есть  у  нас, они быстро привыкнут к этому,  и невозможно
будет их прогнать.  Сам же я не перестаю благодарить богов за то, что они не
надоумили персов пойти на лидиицев". Так он говорил, не убедив Креза; но это
правда,  что персы  до того,  как покорили лидиицев, не знали  роскоши и  не
имели никаких богатств".
     Крез и Кир  сразились возле Птерии, но  победа не досталась ни одной из
сторон. Крез отступил к своей  столице, и Кир, последовав за ним, дал бой  в
окрестностях Сард.
     Главной силой  лидийцев  была  конница.  Искусные,  хоть  и  не слишком
дисциплинированные всадники были вооружены длинными копьями.
     "Кир,  увидев,  как лидийцы занимают  боевой  порядок,  и  опасаясь  их
всадников, поступил, как посоветовал  ему один из мидян, Гарпагос, а именно:
всех  верблюдов,  которые были в его обозе,  груженных  провизией  и  разной
поклажей,  он собрал вместе и, сняв с  них  их ношу, посадил  на них воинов,
вооруженных,  как конница. И, так подготовив  их, он повелел им идти впереди
его  армии на всадников Креза. За передним рядом верблюдов шла пехота, а  за
пехотой он поместил всю свою  конницу.  Затем, когда его люди стали в боевом
порядке, он  приказал им не щадить  никого  из  лидиицев,  убивая всех,  кто
попадется  им на  пути,  но  самого  Креза  не убивать, даже если он  окажет
сопротивление,  будучи  пойманным. Таким  был  его  приказ; а  верблюдов  он
поставил против конницы  по  той причине,  что  лошадь боится верблюда и  не
выносит ни  его  вида, ни запаха. Для  того была задумана  эта уловка, чтобы
сделать  бесполезной конницу  Креза, на которую лидийский царь  и  полагался
более всего. И когда они сходились  на поле боя, только лишь лошади  почуяли
запах верблюдов и увидели  их,  так сразу же  понесли прочь, и надежды Креза
вмиг обернулись в ничто".
     Через четырнадцать дней Сарды пали и Крез был взят в плен.
     Итак,  персы, захватив Креза, привели его к Киру. Он же сложил огромный
костер и заставил закованного Креза взойти на  него и вместе с ним дважды по
семь  сыновей  лидийских --  то  ли  потому, что  намеревался таким  образом
пожертвовать  первые плоды своей победы  какому-то богу или  хотел исполнить
какую-то  клятву. А может быть, прослышав,  что Крез всегда чтил волю богов,
заставил его взойти  на костер, желая убедиться, что кто-то из богов  спасет
Креза, чтобы не быть ему сожженным заживо. Вот  так, как рассказывают, решил
поступить Кир.
     Крезу же, стоявшему на костре, хотя он был  и в смертельной  опасности,
вспомнились слова Солона, что никто из живущих
     не может быть назван счастливым, доколе не известно, какой  смертью ему
суждено умереть.
     И  когда  эта  мысль пришла  ему  на ум, все  увидели,  как он  глубоко
вздохнул,  а затем  горько  заплакал,  хотя  до  этого долгое  время  хранил
молчание,  и   трижды  произнес  имя  Солона.  Услышав   это,  Кир   повелел
переводчикам спросить Креза, кто был тот человек, чье  имя он упомянул. И те
приблизились  и спросили его об этом. Крез, как рассказывают, в ответ только
молчал, но персы не отступали. Тогда он сказал: "Хотел бы я, чтобы каждый из
правителей,  вместо  того,  чтобы  искать  богатств,  поговорил  бы  с  этим
человеком".  Персы  же,  поскольку  смысл  этих слов  остался им  неясен, не
отступали  с расспросами и не  давали ему  покоя. Тогда Крез  рассказал, как
однажды афинянин  Солон посетил его и, осмотрев все его богатства, нимало не
поразился,  обратившись к Крезу  с такими-то и такими то словами;  и как все
обернулось с  ним  так, как  говорил Солон, хотя тот вовсе не  имел  в  виду
Креза, а  говорил о человечестве в целом, и в особенности о тех, кто почитал
себя счастливым человеком.
     Пока  Крез говорил обо всем  этом,  уже  зажгли огонь и  пламя со  всех
сторон/охватило костер. Но тут все увидели, как Кир, услышав от переводчиков
то,  о чем поведал Крез, изменил свое решение. Рассудив, что  он, тоже всего
лишь смертный, подвергает  другого человека,  который однажды  был не  менее
счастлив, чем он, сожжению заживо,  Кир  устрашился возмездия. Поэтому,  как
передают,  он  повелел  немедля  загасить огонь,  который  уже охватил  весь
костер, и свести Креза и тех, кто был с ним, на землю. Но, как ни старались,
укротить  бушевавшее  пламя  они  уже  были не  в  силах. Тогда,  по  словам
лидийцев, когда Крез понял, что Кир изменил свое намерение, и, видя, что все
пытаются  загасить огонь, но уже  не  могут  справиться с  ним,  воскликнул,
призывая Аполлона. Если какой из его даров был угоден  богу, говорил  он, то
он придет к  нему на  помощь и избавит  от той беды, что обрушилась на него.
Так он со слезами  взывал к богу, и внезапно, так говорят, хотя стояла тихая
погода  и  небо было ясным, собрались тучи и налетел вихрь,  обрушившийся на
землю неистовым ливнем, и костер был погашен.
     Затем  Кир,  убедившись,  что  Крез  был  добрым  человеком  и  к  нему
благоволят  боги,  повелел  свести  его  с  костра  и  обратился  к нему  со
следующими  словами: "Крез, скажи мне, кто  был тот человек, что убедил тебя
пойти на нас войной и так  стать моим  врагом, вместо  того  чтобы быть  мне
другом?" И тот отвечал: "О царь, на счастье тебе  и на свою беду я  поступил
так, и  причиной этому был  бог  эллинов, который  побудил меня выступить во
главе моей армии. Ибо никто по  своей  воле  не бывает столь бесчувственным,
чтобы предпочесть войну миру, поскольку в мирное время сыно-
     вья хоронят своих  отцов,  но на войне  отцы хоронят сыновей.  Но  так,
полагаю, было угодно богам, чтобы все завершилось таким образом".
     Когда Лидия была покорена, Кир обратил свой взор на Вавилонское царство
Набонида.  Он  нанес поражение  вавилонской  армии в окрестностях  города, а
затем осадил Вавилон. Содействие жрецов Бела, как мы уже говорили, вероятно,
помогло Киру войти в город (538 г. до н. э.).
     Киру наследовал его сын Камбиз (правил в  529--522  до н. э.),  который
привел свои  войска  в Египет  (525 г. до  н.  э.). В  дельте Нила произошло
сражение, в  котором греческие  наемники  принимали участие с  обеих сторон.
Геродот  сообщает, что  ему довелось  видеть  кости  убитых, которые  спустя
пятьдесят  или  шестьдесят лет  все еще  лежали  на  поле  битвы. И, кстати,
отмечает, что  черепа персов показались ему слишком тонкими -- Геродот и тут
не  упускает  возможности выразить  свое  отношение  к персам.  После  этого
сражения Камбиз получил Мемфис и большую часть Египта.
     В Египте, как  мы  узнаем, у Камбиза стали  появляться  первые признаки
безумия.  Он очень вольно обходился с египетскими  святынями;  в Мемфисе  он
задержался,  "чтобы   вскрывать  древние   гробницы  и  исследовать  останки
умерших". Еще до того как двинуться  на Египет, он убил  Креза, бывшего царя
Лидии,  и  своего  брата  Смердиса.  Умер Камбиз в  Сирии,  на  пути в  Сузы
(тогдашнюю  столицу Персидской державы),  случайно  нанеся самому себе  рану
мечом,  оказавшуюся смертельной.  У  него не осталось  прямых наследников, и
персидский  трон занял Дарий (правил  с 522 по  486 до н. э.), сын Гистаспа,
одного из главных советников Кира.
     Царство Дария I  было больше,  чем какое-либо  из прежде существовавших
государств, возникновение и  развитие которых мы прослеживали  на предыдущих
страницах.  Оно  включало  всю  Малую Азию  и Сирию, иначе  говоря,  древние
Лидийское и Хеттское царства, все земли  Ассирийского и Вавилонского царств,
Египет,  Кавказский и  Каспийский  регионы, Мидию, Персию и, вероятно, часть
Индии  до  реки Инд.  Кочевые арабы,  единственные из всех народов  Ближнего
Востока,  не  платили  в  те времена  дань сатрапам (наместникам  провинций)
Дария.
     Персидское  царство  отличалось,  по  всей  видимости, гораздо  большей
организованностью,  чем ему предшествовавшие.  Провинции  соединялись друг с
другом магистральными дорогами.
     Была налажена система  царского почтового сообщения. Через определенные
промежутки пути  стояли наготове почтовые лошади, предназначенные доставлять
царского  посланника или путешественника,  если у  него было  разрешение  от
властей,  до  следующей  остановки  на  маршруте.  Мощеные  дороги,  видимо,
существовали   еще  у  хеттов  задолго  до  персов;  но  это  первый  пример
организации почтового сообщения, известный нам.
     Если  не  считать  главенства центральной  власти  персидского  царя  и
необходимости  платить   дань,   местная  власть  пользовалась  значительной
степенью свободы.  Персы не допускали никаких междоусобиц, что тоже пошло ей
на пользу. Поначалу и греческие города на азиатском побережье платили дань и
были частью Персидской державы.
     Напасть на греков в Европе подстрекал Дария некий греческий лекарь  при
его дворе, который любой ценой хотел вернуться в Грецию. Дарий уже составлял
планы похода в Европу, однако не на Грецию, а севернее. Переправившись через
Босфор  я  Дунай,  он  хотел вторгнуться  в  земли северного  Причерноморья,
которые,  по  его убеждению,  были родиной скифов-кочевников, угрожавших его
северным  и  северо-восточным  границам. Но  к нашептываниям лекаря-грека он
тоже не остался равнодушным и отправил своих лазутчиков в Грецию.
     Этот  великий  поход,  предпринятый  Дарием,  открывает  для нас  много
нового. Он поднимет завесу над теми балканскими землями за пределами Греции,
о которых мы еще  не имели возможности рассказать.  Вместе с армией Дария мы
отправимся к Дунаю и перейдем его.
     Ядро этой армии составляли  войска,  вышедшие вместе с Дарием  из  Суз,
обраставшие пополнениями по пути к Босфору. Там  его  греческие союзники  --
ионийские греки Малой Азии -- построили понтонный мост.
     Пока  войска  Дария переправлялись по нему,  союзники-ионийцы  на своих
кораблях  вошли в устье Дуная и в двух днях пути вверх  по течению построили
еще один понтонный  мост. Тем временем  Дарий и его воинство двигались вдоль
берега современной  Болгарии,  тогдашней  Фракии. Войска переправились через
Дунай и приготовились дать бой скифской армии и взять города скифов.
     Но у скифов не было городов, и от сражений они предпочитали уклоняться.
Победоносный поход на  деле  оказался изматывающим и  совершенно безуспешным
преследованием неуловимых и вездесущих врагов. Кочевники испортили колодцы и
уничтожили пастбища. Скифские всадники постоянно висели на флангах огромного
войска. Скифы, как  могли, старались убедить  ионийцев, которые  построили и
охраняли мост через Ду-
     най,  разрушить его и тем самым  обеспечить  поражение  Дария. Но  пока
Дарий  продолжал наступать,  греческие  союзники  предпочитали  быть на  его
стороне.
     Однако лишения, усталость  и болезни слишком измотали персидскую армию.
Дарий  потерял  много   людей  и  лишился  припасов  и,  наконец,  пришел  к
неутешительному  выводу,  что  единственный  способ  спасти  свою  армию  от
окончательного истощения -- это отступление через Дунай.
     Чтобы незаметно отвести  свои войска, Дарий решил пожертвовать больными
и  ранеными.  Он объявил  им,  что атакует  скифов  после полуночи. Под этим
предлогом он  вывел лучшую часть  своей армии  из лагеря и двинулся  на  юг,
оставив за своей спиной лагерь с его кострами и обычными для стоянки шумом и
суетой.
     На следующий день люди, брошенные в лагере, поняли, как поступил с ними
их владыка, и сдались на милость скифов.
     Дарию удалось  выиграть  время,  и  он  оказался  у моста  раньше,  чем
преследователи  настигли его.  Скифская  конница  была более  подвижна,  чем
отряды  Дария,  однако  в  темноте  скифы  упустили свою добычу. Но  у  реки
отступающих персов "ожидало зрелище, наполнившее их невыразимым ужасом". Они
обнаружили, что мост частично разрушен, а его северный конец уничтожен ...
     В такие драматические моменты  далекие столетия словно оживают для нас.
Мы видим, как персы в отчаянии сгрудились вокруг своего повелителя на берегу
бурного  течения.  Перед  нашими глазами  --  голодные,  измученные  тяжелым
походом люди. Потрепанные колонны вытянулись до самого горизонта, на котором
в  любой момент  может появиться авангард  преследователей, несомненно,  уже
пустившихся вдогонку. Шума не слышно, несмотря на  огромное скопление людей;
все  затаили дыхание, надеясь на счастливую звезду  своего  вождя.  А  прямо
перед ними, словно причал, выступает с противоположного  берега великой реки
остаток понтонного моста.
     Мы не можем рассмотреть,  есть ли на этом мосту люди. Корабли ионийских
греков,  похоже, все  еще стоят у  другого берега, но до него все же очень и
очень далеко. "Но был в стане у Дария один человек, египтянин, имевший голос
более зычный, чем у кого бы то ни было на всем свете. И этому человеку Дарий
приказал стать на берегу Истра (Дуная) и звать Гистиея из Милета".
     Наконец,  этот самый Гистией -- придет день,  как  мы узнаем позднее, и
его отсеченную голову отправят Дарию в Сузы -- медленно подплывает  к ним на
лодке.
     Греки решились на переговоры, и мы понимаем, что положение Дария не так
уж  безнадежно. Гистией  начинает  свое  долгое  и путаное  объяснение.  Они
увидели каких-то скифов, которые  появились и затем снова исчезли. Вероятно,
это была разведка.
     Не  обошлось и без переговоров между греками и скифами. Мост необходимо
разрушить, настаивали скифы, тогда они приложат все силы, чтобы  покончить с
персидским войском.  А это,  говорили они, будет  означать конец Дария и его
царства. Азиатские греки смогут освободить свои города.
     Афинянин Мильтиад был за то, чтобы  принять это предложение. Но Гистией
решил действовать  более уклончиво. Хотелось  бы, сказал  он, воочию увидеть
гибель персов до того, как греки скажут  свое  окончательное слово. Не лучше
ли скифам вернуться и покончить с персами, пока греки будут разбирать мост?
     Грекам  было  ясно:  чью  бы  сторону  они  не  заняли,  будет разумнее
разобрать  северную часть моста, пока сами скифы  не ворвались на него. Само
собой,  еще  не  успели  закончиться переговоры, а греки  уже стали поспешно
уничтожать тот край моста, который соединял их со скифами.
     Скифы же  умчались на поиски  персов, оставив  греков  дожидаться,  чья
возьмет) В любом случае  им ничто не  угрожало.  Если  Дарию удастся уйти от
погони, они по-прежнему его союзники. Если же  его ожидает поражение, скифам
тоже не на что будет жаловаться.
     Однако Дарию Гистией не стал всего этого рассказывать. Ведь он сохранил
большую часть  моста  и  все  корабли.  Гистией предпочел  представить  себя
преданным союзником Персии, а у Дария не  было  настроения тщательно во всем
разбираться.  Немедля  подошли ионийские  корабли. С несказанным облегчением
беглецы-персы смотрели, как свинцовые воды  Дуная  все дальше отделяют их от
преследователей...
     Поход  в Европу больше не привлекал Дария. Он вернулся в Сузы,  оставив
армию во Фракии под началом своего верного  полководца Мегабаза. Тот занялся
покорением  Фракии;  среди  прочих  держав,  которые  с   неохотой  признали
владычество  Персии,  мы узнаем впервые и о Македонском  царстве. Эту страну
населял народ,  настолько близкий  грекам,  что  сын  одного  из  его  царей
участвовал в Олимпийских играх и стал победителем.
     Дарий хотел  наградить  Гистиея, позволив ему  построить себе  город во
Фракии.  Но  Мегабаз был иного мнения  о его преданности. Он настоял на том,
чтобы  царь взял его  с собой в Сузы. Под видом  своего советника Дарий  мог
держать грека, как пленника, при своем дворе.
     Гистией  поначалу  был  польщен этим предложением, но потом  понял  его
истинный смысл. Персидский  двор ему надоел, и он  хотел вернуться обратно в
Милет. Он решил поссорить ионийских греков с  персами,  и  ему даже  удалось
подбить мало-азийские города на восстание.
     Перипетии этой  истории,  включавшей в  себя сожжение Сард  ионийцами и
поражение греческого  флота, слишком сложны,  чтобы пересказывать  их здесь.
Это темная и запутанная история, полная измен и жестокости, в которой смерть
хитреца  Гистиея кажется  едва ли не  светлым эпизодом. Персидский наместник
Сард,  через которые везли пленного  Гистиея  в Сузы, был такого же мнения о
нем, как и  Мегабаз. Зная  способность грека хитростью втираться в доверие к
Дарию, он решил не рисковать и отправил своему господину только его голову.
     В конфликт,  спровоцированный Гистиеем,  были втянуты  Кипр,  греческие
острова и в конечном итоге Афины.
     Дарию стало ясно, как он ошибся, повернув направо, а не налево, перейдя
Босфор. И он принял решение завоевать всю Грецию и начал с островов.
     Тир  и Сидон,  эти два великих морских города, были  подвластны Персии.
Вместе  с ионийскими греками финикийцы предоставили свои  корабли персидской
армии, которая один за другим подчинила себе греческие острова.
        8
     Первая  атака на континентальную Грецию была предпринята в 490  году до
н.э. Это был штурм Афин с моря силами, долго  и тщательно подбиравшимися для
этой  цели.  Флот  был  снаряжен   специально  построенным  транспортом  для
перевозки лошадей. Эта экспедиция высадилась возле Марафона в Аттике. Персов
провел к Марафону изменник-грек Гиппий, сын Писистрата, бывшего тирана Афин.
Если бы Афины  пали,  то,  опираясь на поддержку персов, тираном должен  был
стать Гиппий.
     Тем временем чувство общей опасности настолько овладело греками, что из
Афин в Спарту был отправлен гонец. Невзирая на прежние распри, он должен был
сказать:  "Лакедемоняне, жители  Афин  просят вас прийти им на  помощь и  не
позволить,  чтобы  древнейший  из  эллинских  городов  был  порабощен  силою
варваров.  Ибо такая участь уже  постигла Эретрию, и  Эллада стала слабее на
один прославленный город".
     Но  прежде   чем   успело   прибыть   подкрепление   из   Спарты,   две
противоборствующие силы уже сошлись на поле битвы. Афиняне первыми бросились
на врага. Для атаки они выбрали "невиданный доселе прием: они  были  первыми
из  всех  эллинов,  которые стали  атаковать  неприятеля  бегущим строем,  и
первыми, кто  не испугался  мидийских одежд и людей, носивших  их. А ведь до
этого времени эллины страшились одного имени мидян".
     Фланги персов подались под этой стремительной атакой, но центру удалось
выстоять.  Афиняне,  однако,  сражались  столь   же  хладнокровно,  сколь  и
самоотверженно. Они не  преследовали бегущих, а сомкнулись вокруг  центра, в
то время как основная масса персидского воинства бежала, пытаясь спастись на
судах.  Афинянам  досталось  семь  кораблей, остальным удалось  уйти.  После
бесплодной попытки подплыть к Афинам с другой стороны и взять город  прежде,
чем вернется греческая армия, персидский флот отступил к берегам Азии.
     Завершим  этот  раздел еще  одним  отрывком из  Геродота,  из  которого
явствует, какой неоспоримой  репутацией  пользовались индийские  воины в  то
время: "Лакедемонян подошло к  Афинам  две тысячи сразу же после полнолуния.
Шли они  в великой спешке, так  что  прибыли в Аттику на третий  день  после
того, как  покинули Спарту. И хотя  они не успели к сражению, но им  тоже не
терпелось увидеть мидян. Итак, они отправились к  Марафону и смотрели там на
тела  убитых.  А когда  отправлялись  домой, то  хвалили  афинян и  то дело,
которое они совершили".
     Так Греция, на какое-то время объединенная страхом перед общим  врагом,
одержала  свою  первую  победу  над Персией.  Это известие  пришло  к  Дарию
одновременно  с известием  о  восстании  в Египте. Так  и не решив,  в какую
сторону отправиться,  он  вскоре  умер. Его  сын и преемник  Ксеркс  (царь в
486--465 гг. до н. э.)  сперва вернул себе Египет и  посадил там персидского
сатрапа, а затем четыре года  готовился к  походу  на Грецию. Послушаем, что
говорит об этих событиях грек-патриот Геродот, приближаясь к кульминационной
части своей "Истории":
     "И какой народ не повел Ксеркс из Азии против Эллады? И какие источники
не  иссякли  после того,  как из них  напилось его воинство,  за исключением
разве  что самых  великих рек? Ибо  некоторые из народов поставили  ему свои
корабли,  а  другим было ведено  идти  в  пешем строю; некоторые должны были
оснастить конницу, а другие -- суда, чтобы перевозить лошадей; а самим также
присоединиться  к  походу;  одним  было   велено  предоставить  корабли  для
плавучего моста, а другим -- корабли с провиантом".
     Ксеркс перешел в Европу не как Дарий, через Босфор, но через Геллеспонт
(то  есть  Дарданеллы).  В  повествовании  о том,  как  Ксеркс  набирал свое
огромное  войско и о  походе этого войска  от  Сард  к  Геллеспонту, поэт  в
Геродоте берет верх над историком. Великое воинство появляется в тех местах,
где некогда стояла Троя.  Ксеркс,  будучи персом и варваром, все же  был  не
чужд и духу классической старины. Он решил, как повествует наш ис-
     торик, свернуть в сторону и посетить крепость Приама.  Через Геллеспонт
был переброшен мост и на  холме был установлен  мраморный трон,  восседая на
котором Ксеркс мог обозревать свои выстроенные в боевом порядке войска.
     "И  увидев  весь Геллеспонт покрытым  кораблями и все  берега и равнины
Абидоса  полными  людей, Ксеркс во всеуслышание  заявил,  что  считает  себя
счастливым человеком, но затем слезы покатились по его щекам.  Артабан,  его
дядя, заметив эту перемену --  а  он поначалу открыто отговаривал Ксеркса от
похода  на  эллинов  -- так вот, этот  человек,  заметив, что Ксеркс плачет,
спросил  его: "О царь, что за различные чувства владеют тобою теперь  и  еще
мгновение назад!  Ты назвал себя счастливым  человеком, и вот уже проливаешь
слезы".  Ксеркс  же отвечал ему:  "Да,  стоило лишь  мне  почувствовать себя
счастливым, я тут же опечалился от мысли, как коротка жизнь человека,  видя,
что из этих несметных множеств ни одного не будет в живых, не минует и сотня
лет".
     Персидский  флот, двигаясь  от мыса  к мысу, сопровождал  это несметное
множество сухопутных  войск во время их марша на  юг.  Однако пронесшийся по
морю шторм жестоко потрепал этот флот: 400 кораблей было потеряно, включая и
транспорт с фуражом.
     Объединенные силы греков вышли, чтобы встретить врага возле горы Олимп,
но затем отошли назад  через Фессалию  и  решили ждать наступающих  персов в
ущелье, которое называлось Фермопилы. В те времена  -- за 2400 лет это место
сильно  изменилось  --  там находился  огромный утес,  преграждавший путь из
Фессалии в Среднюю Грецию, так что свободной оставалась лишь тропа на берегу
моря, по которой едва могла проехать колесница.
     Преимущество  греков  в узком проходе Фермопил было в том, что персы не
могли использовать здесь ни свою конницу, ни колесницы. Кроме того, сужалась
линия противостояния войск, сводя на нет  огромное  численное  превосходство
персов. Тут им и пришлось сразиться с греками летним днем 480 г. до н. э.
     В течение трех дней  греки сдерживали натиск этой огромной армии и даже
нанесли  персам значительный урон с небольшими потерями  для себя. Затем, на
третий день, в тылу у  греков показался персидский отряд,  который узнал  об
окольном  пути  через  горы  от одного  крестьянина.  Греки  стали  поспешно
совещаться.  Некоторые  высказывались в пользу отступления, другие стояли на
том, чтобы держаться до последнего.
     Командовавший всеми силами  греков спартанский царь  Леонид был  за то,
чтобы сражаться.  И  с  ним  останутся,  говорил  он,  его  300  спартанцев.
Остальная часть греческой армии могла бы, воспользовавшись этим, отступить к
следующему   ущелью,  где  можно  было  держать  оборону.  Отряд  феспийцев,
насчитывавший  700 человек, тоже отказался оставить поле  боя. Они предпочли
стоять до  конца  и умереть вместе  со спартанцами. Также  остался  и  отряд
фиванцев из 400 человек. Учитывая то, что Фивы
     затем  перешли на сторону  персов,  говорили,  будто  бы этих  фиванцев
заставили сражаться против их воли. Но с военной и исторической точки зрения
это кажется маловероятным.
     Эти 1400 человек  остались на боевой позиции  и все до единого погибли,
проявив чудеса героизма в последней схватке. Двое из спартанцев не принимали
участия в военном совете,  страдая болезнью глаз. Когда до них дошла весть о
начавшемся   сражении,   один   был  слишком  болен,   чтобы   передвигаться
самостоятельно, другой же приказал своему илоту отвести его на поле боя, где
он  бился  вслепую,  пока  не  был  убит.  Оставшегося  в  живых  спартанца,
Аристодема, взяли с собой отступающие войска. Вернувшись в Спарту, он не был
наказан  за  то, что  не принял участия в сражении, однако получил  прозвище
"отступник".  Это   прозвище,  словно  клеймо,  отделяло  его  от  остальных
спартанцев,  но  год спустя он героически  сражался  и  погиб  в  битве  при
Платеях.
     Сутки  небольшой отряд удерживал ущелье,  отбивая с фронта и тыла атаки
всей  персидской  армии. Ему  удалось  обеспечить  отступление основных  сил
греков,  нанести  огромный  урон  неприятелю  и еще  больше поднять  престиж
воина-грека,  его  превосходство над мидянами даже  в  сравнении с  победой,
одержанной при Марафоне.
     Пока  персидская  конница  и  транспорт  медленно  просачивались  через
Фермопилы  и двигались  в сторону  Афин, несколько сражений  состоялось и на
море.  Греческий флот  отступил  перед  натиском персидских  кораблей.  Этот
натиск,   впрочем,   существенно   сдерживался   переменчивостью  погоды   и
незнакомством персов с рельефом дна возле береговой линии.
     Подгоняемая своим численным превосходством, персидская армия неудержимо
стремилась  вперед, к  Афинам. Теперь,  с  утратой Фермопил, ближайшую линию
обороны можно было выставить только у Коринфского перешейка, а это означало,
что врагу придется  уступить всю промежуточную территорию, включая и  Афины.
Афинянам  оставалось  либо  спасаться  бегством,   либо  покориться  персам.
Покориться  решили Фивы  и вся  Беотия, кроме одного городка, Платеи, жители
которого бежали в Афины.
     Были  люди, прилагавшие  все усилия, чтобы  убедить  афинян сдаться. Но
вместо  этого  жители Афин  решили оставить  все  и  уходить  из  города  на
кораблях. Женщин  и тех,  кто не  мог держать в руках оружие, переправили на
остров  Саламин и соседние острова.  В  городе остались  лишь  те,  кто  был
слишком  стар, чтобы  идти,  да небольшая кучка несогласных с этим решением.
Персы заняли  Афины и  сожгли  их. Вернувшиеся впоследствии  афиняне собрали
обгоревшие  в пожаре  алтари,  статуи  и  тому  подобное и  захоронили их  в
Акрополе. Они  были  извлечены из-под  земли  уже  в  наши дни,  со все  еще
заметными следами пожара.
     Ксеркс  вошел  в  разрушенный город и  предложил  сыновьям  Писистрата,
которых  привез  с  собой,   принять  то,  что   им  принадлежало  по  праву
наследования.
     Тем временем объединенный греческий флот подошел к Саламину. На военном
совете  завязалась перепалка. Коринф и государства за перешейком настаивали,
чтобы флот  отошел с  этой  позиции,  оставив  противнику  Мегары  и  Эгину.
Афинский  стратег  Фемистокл  доказывал,  что сражение  нужно дать  в  узком
Саламин-ском проливе. Однако большинство не хотело ни  о чем  слышать, кроме
отступления.  Внезапно пришло  известие,  что  путь  к отступлению  отрезан.
Персидские корабли обошли вокруг  Саламина  и заняли позиции в море в тылу у
греческого флота.
     Эту весть принес тот самый Аристид Справедливый, об остракизме которого
мы уже рассказывали. Его красноречие и  благоразумие оказались очень кстати,
и  Фемистоклу  удалось убедить  колебавшихся  предводителей  греков. Эти два
человека прежде были непримиримыми антагонистами, но с великодушием,  редким
в  те дни, они  забыли о  своих разногласиях перед лицом общей опасности. На
рассвете греческие корабли вышли на боевые позиции.
     Перед ними был флот,  гораздо более разнородный и менее сплоченный, чем
их  собственный. Однако он был  почти в три раза больше. Одно  крыло держали
финикийцы,   другое  --  ионийские   греки  Малой  Азии  и  островов.   Флот
союзников-греков  по большей  части  был  укомплектован  свободными  людьми,
готовыми  любой  ценой  отстаивать свой родной  дом. Первые несколько  часов
битва больше походила на беспорядочное смешение судов. Затем стало ясно, что
персидский флот отступает, не  выдерживая ожесточенного натиска греков.  Это
отступление закончилось катастрофой.
     Ксеркс, для которого установили трон на высоком берегу, мог  видеть все
подробности  развернувшегося сражения.  Он  видел, как  греки  таранили  его
тяжелые  галеры острыми носами  своих подвижных галер, брали их на  абордаж,
как под градом стрел  гибли его  солдаты, В  те  времена таран был  основным
приемом  морского   боя.  Галеры   таранили   суда  противников,   пользуясь
значительной силой удара,  либо  ломали им весла,  лишая  их маневренности и
возможности уйти от абордажной атаки.
     Ксеркс  видел,  как некоторые  из  его  поврежденных  кораблей  сдаются
грекам. На воде там и тут были видны головы греков, плывших к берегу, "но из
варваров многих поглотила пучина,  поскольку те  не были привычны  плавать".
Неуклюжая  попытка передней линии персидского флота сделать разворот привела
к неописуемой  сумятице. Некоторые  из  кораблей были протаранены своими же,
напиравшими сзади, судами.
     Западный ветер, не  утихавший  все  время  сражения, сносил  многие  из
поврежденных кораблей Ксеркса к берегу, где они раз-
     бивались о скалы. Других греческие корабли тащили к Саламину. Способные
сопротивляться корабли отступали к  побережью, занятому персами, под  защиту
персидской  армии.  Ксеркс  видел,  как  разбросанные  по  всему  морю,  его
беспомощные корабли пытались спастись от преследовавших их греков.
     Постепенно  перед Ксерксом открылась картина  постигшей его катастрофы.
Еще утром Ксеркс объявил,  что тех  из его командиров, кто особо отличится в
бою,  ожидает  щедрая  награда.  Но с последними  лучами  заходящего  солнца
закатилась и морская мощь Персии. Корабли Ксеркса были потоплены, разрушены,
рассеяны в море. А невредимый греческий флот, ликующий и победоносный, снова
занимал боевой порядок у Саламина, еще не веря в свою победу.
     Персидская  армия,  словно  бы  в  нерешительности,  еще несколько дней
оставалась неподалеку от места,  где  произошло  морское сражение,  а  потом
начала  отступать  в Фессалию.  Там  персы  собирались перезимовать  и затем
продолжать кампанию.
     Но  Ксеркс, как  и Дарий до  него,  проникся отвращением к европейскому
походу. Он  боялся, что может быть разрушен понтонный  мост. С  частью своей
армии он  направился к Геллеспонту,  оставив  в Фессалии основные  силы  под
командованием Мардония. Это отступление так описано у историка:
     "Где  бы  они ни  шли, земли какого народа ни проходили, везде отбирали
урожай  у  этих  людей,  чтобы накормить  свое  войско. А  если  не находили
посевов,  тогда  рвали  траву, росшую на земле, и  сдирали кору  с деревьев,
обрывали листья  и поедали их, не делая различия между садовыми деревьями  и
дикими, ничего не оставляя после себя. Так они  поступали по причине голода.
Затем чума обрушилась на это войско, многих погубив по пути. Заболевших царь
оставлял там,  где они  в  это время проходили,  на попечение городов.  Так,
некоторые  из  персов  остались  в Фессалии,  некоторые в  Сирии,  в Пеонии,
некоторые в  Македонии. Затем, пройдя Фракию, они подошли к проливу и, спеша
в  Абидос,  пересекли Геллеспонт на  кораблях,  поскольку плавучий мост  уже
больше не соединял оба  берега  пролива, он был разрушен бурей. Задержавшись
там  на  некоторое время, они получили пищи в изобилии, которого не  знали в
пути,  и по той причине, что  безудержно  утоляли голод, а также от перемены
воды умерло множество из тех, кто до того времени оставался невредим. Прочие
прибыли с Ксерксом в Сарды".
        10
     В следующем году персидские войска,  которые находились в  Фессалии под
командованием Мардония, вторглись в Среднюю  Грецию. Они были разгромлены --
и сам Мардоний погиб  -- в кровопролитной битве при Платеях в 479 г. до н.э.
В тот же самый день сокрушительное поражение потерпели одновременно
     корабли и  сухопутные войска  персов около мыса Микале на малоазиатском
побережье,  между Эфесом  и Милетом. Опасаясь  греков,  персы вытащили  свои
корабли  на  берег и обнесли их стеной. Однако греки решительно  атаковали и
взяли приступом это укрепление. Затем они отплыли к Геллеспонту и уничтожили
то, что еще оставалось от плавучего моста.
     Персам,  бежавшим  из  Платей,  впоследствии с огромным трудом  удалось
переправиться через Босфор.
     Воодушевленные поражениями прежде могучей Персии, ионийские города, как
пишет Геродот, во второй раз подняли восстание против персов.
     На этом завершается девятая книга "Истории" Геродота.  Он родился в 484
г.  до н. э., так  что  во время сражения  при Платеях ему было девять  лет.
Многое  из того,  что  нашло отражение  в его  "Истории", Геродот  узнал  от
участников и свидетелей этих событий.
     Боевые  действия   тянулись  еще  достаточно  долго.  Греки  поддержали
восстание  в  Египте против персидского владычества  и  безуспешно  пытались
взять Кипр. Можно считать, что эта война окончилась лишь около 449 г.  до н.
э.  К  этому времени греческое побережье  Малой Азии  и греческие  города на
Черноморском  побережье  в  большинстве своем  были  освобождены, но  Кипр и
Египет  все  еще  оставались  под властью  персов.  Геродоту, родившемуся  в
персидском подданстве в ионийском  городе  Галикарнасе,  к тому времени  уже
исполнилось  тридцать  пять,  и  после  заключения  мира  он,  должно  быть,
воспользовался  первой  же предоставившейся возможностью посетить  Вавилон и
Персию. Когда он приехал в Афины около 438 г.  до н.э., его книга, вероятно,
была уже написана.
     Мысль  о всегреческом  союзе для похода на  Персию не  была  совершенно
новой для  Геродота. Некоторые его современники полагали, что Геродот взялся
за  написание "Истории",  чтобы заставить греков еще  раз задуматься об этой
возможности.  Геродот  описывает,  как  зять  Гистиея  Аристагор  показывает
спартанцам "бронзовую табличку, на которой была вырезана карта всей земли со
всеми морями и реками". Он вкладывает в уста Аристагора следующие слова:
     "Эти варвары трусливы в бою. Вы, напротив, достигли наивысшего умения в
ведении  войны. Они сражаются с помощью луков и стрел, и коротких копий, они
идут  в  бой, одетые в  кожаные штаны и шапки. Ваше  вооружение и дисциплину
можно  считать  безупречными.  Их  легко  завоевать. Нет на  земле  народов,
которые обладали  бы  тем, что  есть у них: золото, серебро, бронза, вышитые
ткани, животные и рабы. Все это станет вашим, если вы того пожелаете".
     Это было сказано за  сотню лет до  того, как  нашелся  человек, который
смог осуществить это.
     Ксеркс был убит  в своем дворце  около 465  г. до н. э., и  с  тех  пор
Персия  больше  не предпринимала попыток  продолжить завоевания  в Европе. А
Греция  внезапно  принялась  создавать  свою литературу  и оставила  по себе
память, какой не оставил прежде нее ни один народ.
     После 479 г. до  н. э. выдохшаяся империя  Царя царей вступила в  эпоху
своего заката. На сцене появляются Артаксеркс, Ксеркс II, Дарий II; восстают
Египет  и Сирия, восстают мидяне; Артаксеркс II и Кир III, его брат, борются
за престол.
     Персия  повторяет историю  Вавилонии,  Ассирии  и Египта более  древних
времен.  Это  автократия,  вернувшаяся  к  своему  естественному   состоянию
дворцовых заговоров, запятнанному кровью  величия и нравственного убожества.
Но  эти  склоки послужили причиной  появления  на свет  одного  из  шедевров
греческой литературы. Кир III набрал армию из греческих наемников и повел ее
на Вавилон против своего брата,  и был там убит в самый миг своей победы над
Артаксерксом II. Десять тысяч греков, лишившись своего нанимателя, отступили
к  побережью  (401 г. до  н.  э.),  и  это отступление  было  увековечено  в
"Анабасисе",  первых  военных  мемуарах,  их  предводителя  Ксенофонта  (ок.
430-355 до н.э.).
     Убийства,  бунты, подавление бунтов, различные бедствия, коварные союзы
и низкие измены; таков характер истории Персии тех дней.
     "Артаксеркс III,  как говорят, был бит Багоасом,  который посадил Арса,
младшего  из царских сыновей,  на престол только для того, чтобы убить  его,
как только он стал пытаться править самостоятельно".
     История  тем  временем идет  своим  чередом. Афины,  вступившие в эпоху
процветания после изгнания персов,  были опустошены эпидемией чумы в  429 г.
до н. э. От эпидемии умер Перикл, величайший из их правителей. Но среди всей
этой неразберихи "десять тысяч" Ксенофонта, которые разбрелись  по греческим
городам,  не  переставали  повторять,  уже  из  своего  собственного  опыта,
высказывание  Аристагора  о  том, что  Персидская  держава  --  это  богатая
развалина, которую легко будет прибрать к рукам решительному человеку.


        Глава двадцать первая. ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ, ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
     1. Афины времен Перикла. 2. Сократ.
     3. Платон и Академия. 4. Аристотель и Ликей.
     5. Философия начинает рассуждать о неземном.
     6. Достижения и ограниченность греческой мысли.
     7. Первая художественная литература греков.
     8. Греческое искусство

        1
     Греческую  историю  в сорокалетие после Платей  и Микале  можно считать
сравнительно спокойной  и  мирной. Случались  и  войны,  но  они  не  носили
долговременный характер.  В Афинах у тех, кто не испытывал недостатка досуга
и  средств,  появилась  возможность  реализовать  свои  самые  разнообразные
наклонности.  И  благодаря  счастливому   стечению  обстоятельств,  а  также
исключительным свойствам характера небольшой группы людей, эти возможности и
свободное время принесли самые выдающиеся, неповторимые плоды.
     Письменность, которая передавала звуки и особенности  разговорной речи,
сделала возможным  существование литературы.  Появилось множество прекрасных
литературных произведений. Эпоху  своего  расцвета  переживала  и  греческая
скульптура.  Были  собраны и  обобщены  первые  основания науки,  заложенные
ранними философами (Фалесом и др.) из городов ионийской Малой Азии. Но затем
долго тлевшая вражда между Афинами  и Спартой прорвалась наружу ожесточенной
и  изнурительной  войной,  подорвавшей в  конце концов  жизненные силы этого
творческого расцвета.
     Эта война в истории известна как Пелопоннесская война. Она продолжалась
почти тридцать лет (с 431 по 404 до н. э.), и на нее были истрачены все силы
Греции.  Поначалу  верх брали Афины, затем Спарта.  Затем наступил черед Фив
(города,  расположенного в  Беотии), которые затмили собой Спарту. Последний
проблеск  величия  Афин пришелся на  период, когда они  стали во  главе  сил
союзников. История этой войны -- это история кон-
     фликта  узких личных  интересов,  взрыва необъяснимой ненависти,  и она
давно стерлась бы из памяти людей, если бы ее перипетии и воспоминания о ней
не сохранила великая литература.
     Все  это время Персия постоянно присутствовала на греческом небосклоне,
поддерживая  то  один  союз,  то  другой. К середине IV в.  до н.  э. Греция
понимает,  что ее  политику будет определять  и  новая сила --  Филипп, царь
Македонский.  Усиление  Македонии  значило   для  безнадежно  разделенной  и
враждующей  Греции  то  же,  что и  появление  мидян  и  персов  на  рубежах
Халдейского царства.  Наступит время, когда Греция  оторвется,  наконец,  от
своих споров  и  междоусобиц и в полной растерянности  обернется  в  сторону
Македонии.
     Бесцельные и губительные раздоры  все  так  же бесцельны и  губительны,
даже если о них пишет великий Фукидид. В нашем  кратком очерке мы не можем в
подробностях  рассказать  об этих конфликтах, о  походах и набегах,  которые
оставляли за  собой дымящиеся  развалины одного греческого города за другим.
На земном шаре размером в один метр Греция -- слишком маленькое  пятнышко, а
для  короткой  истории человечества столетие раздоров,  отделяющее Саламин и
Платеи  от времени  возвышения  царя Филиппа, сжимается  до  мелкого,  почти
неслышного всплеска противоречий, неприметного эпизода в  быстро  меняющихся
обстоятельствах судеб как отдельных людей, так и целых народов.
     Но  чему  не суждено утратить  своего значения --  так это  литературе,
которую создавала Греция во время кратких  передышек, в  те неспокойные дни,
которые отвела ей история. Этой литературе суждено  было в значительной мере
повлиять  на формирование  интеллектуального процесса у  всех  сложившихся в
дальнейшем европейских наций и стать неотъемлемой основой нашей духовности.
     Вот что говорит в этой связи профессор Гилберт Мюррей:
     "Внешнеполитическая  история  греков,  конечно  же,  как и всех  других
наций,--  это война и дипломатия, жестокость  и  обман.  Внутренняя история,
история мысли, чувств и характеров -- вот  в чем их  величие. Им приходилось
справляться с трудностями, которые теперь почти не преграждают нам  путь.  У
них  практически не было  опыта,  все приходилось  делать впервые,  они были
исключительно ограничены в материальных ресурсах, но их эмоции, их "желания,
страхи и гнев", видимо,  были  сильнее  и  неукротимее  наших.  И все же они
создали Афины Перикла и Платона".
     Афины  -- это  замечательная вершина долго  копившейся творческой  силы
греческого ума. Они  и  спустя двадцать три  столетия продолжают вдохновлять
людей разума, оставаясь для них путеводной звездой,  которая зажглась  после
сражений  при  Марафоне и  Саламине.  Эта  победа научила  Афины  оставаться
свободными  и  неустрашимыми  и,  не прилагая  излишних  усилий,  добиваться
главенствующего положения в своем мире.
     И  все  это  было  создано трудами и усилиями  весьма  немногочисленной
группы единомышленников. Отдельному поколению афинян довелось прожить лучшую
часть  своей жизни  в условиях,  которые во  все  века  располагали  людей к
созидательной работе. Они были  свободны, они жили в безопасности, они  были
горды собой и своей страной. И они  не знали искушений безраздельной власти,
которая заставляет причинять несчастья собратьям.
     И  когда политика  снова привела к разорительной и преступной войне  --
братоубийственной  войне  со  Спартой,--  зажженное  этим  поколением  пламя
интеллектуальных исканий  пылало уже  так  ярко,  что  его  хватило  на  все
потрясения  и  неурядицы  этой   войны,  и  на  короткую  жизнь   Александра
Великого,-- на период, значительно превышающий столетие.
     Окрыленный  победой и чувством обретенной  в  праведной борьбе свободы,
народ  Афин  на какое-то время возвысился до благородства и великодушия. Под
руководством  Перикла  -- великого оратора и "демагога", то  есть  народного
вождя,-- афиняне принялись отстраивать  свой город и расширять  его торговые
связи.  Ему принадлежало главенствующее место в  народном собрании Афин.  Он
был деятелем, равным которому в современной истории можно  назвать разве что
Гладстона или Линкольна.
     В  личности  Перикла самым удивительным образом сочетались политическое
дарование и живая страсть ко всему великому  и прекрасному. Он держал власть
в своих руках  на протяжении  тридцати лет  и  был человеком  исключительной
духовной силы и широты  взглядов.  Эти качества  оставили отпечаток и на его
времени. Как заметил Винклер*, у афинской демократии было "лицо Перикла".
     Опорой  Периклу  служила  великая  и  благородная  дружба  с  женщиной,
отличавшейся  необычайной образованностью, Аспазией из Милета. Перикл не мог
на  ней   жениться,  потому  что  закон  запрещал  давать  гражданство  Афин
иноземцам, хотя фактически Аспазия была его женой.  Ее заслугой было то, что
вокруг Перикла  собрались люди  исключительных дарований. С  Аспази-ей  были
знакомы все великие  писатели того времени,  и они похвально отзывались о ее
мудрости.
     Плутарх, правда, обвиняет Аспазию в том. будто бы именно по ее наущению
началась трудная и опасная, хоть в конечном итоге  и  успешная  война против
Самоса. Однако, как он  сам далее показывает,  эта  война  была  обусловлена
необходимостью:  самосцы  угрожали  афинянам  на  море.  От  этого  страдала
заморская торговля Афин, которая была экономической основой их процветания.
     <i>Винклер Г. (1863--1913) -- немецкий историк и археолог.</i>
     Устремления людей, как правило, сообразуются с теми нормами, по которым
живут  их  близкие.  Перикла  больше устраивало служить  Афинам  и  быть  их
лидером, чем править ими  как тиран. Под его руководством создавались  новые
союзы,  основывались  новые  колонии  и торговые центры на  пространствах от
Италии до Черного моря.  Казна Союза  также  была  перевезена  при Перикле с
Делоса  в  Афины.  У  Афин, по  убеждению Перикла,  больше  не  было  причин
опасаться угрозы со стороны Персии. Поэтому он пустил  часть  денег, которые
союзники отложили на случай войны, на украшение своего города.
     Эти  средства, появившиеся  как результат сокращения военных  расходов,
предоставили исключительные  возможности архитекторам и художникам. Афинский
Парфенон,  руины  которого   по-прежнему  поражают   своей   красотой,  стал
своеобразной   короной,   увенчавшей   перестроенные   Периклом  Афины.   По
сохранившимся до нашего времени скульптурам Фидия, Мирона и Поликтета (все V
в. до н. э.) можно судить  о том, каких художественных успехов достигла  эта
эпоха.
     Именно  неповторимый  гений  этого человека  и  та  атмосфера,  которая
сложилась в его окружении, помогли открыться великим  дарованиям и привлекли
в Афины людей огромной интеллектуальной энергии.
     Афины  "с  лицом Перикла"  были  похожи на человека в  маске,  которому
однажды неудержимо  захочется сбросить эту маску. Среднего афинянина едва ли
можно было назвать человеком благородным и великодушным. Мы уже рассказывали
о том,  как некий оставшийся неизвестным гражданин отдал свой голос в пользу
остракизма Аристида.
     С  самодовольным упрямством этот  средний гражданин будет  впоследствии
протестовать  против прекрасных  зданий,  окружавших  его,  против почестей,
которые оказывались  таким скульпторам,  как  Фидий, а не его  соперникам --
любимчикам  толпы,  против  денежной  поддержки  простых  чужеземцев,  вроде
Геродота  из Галикарнаса. Для толпы  казалось оскорбительным то,  что Перикл
отдает предпочтение  обществу женщины из Милета. Общественная  жизнь Перикла
была  подозрительно  порядочной; соответственно  человек с улицы  приходил к
мысли,  что  его  личная  жизнь  должна  быть  очень  безнравственна.  Можно
предположить, что Перикл  старался быть "выше"  всего этого, но иногда в нем
прорывалось презрение к своим согражданам, которым он служил.
     "Перикл усвоил не только  высокий образ мысли и возвышенность и чистоту
речи,  значительно  отличавшие  от  низости  и  грубых  манер,  свойственных
простонародью,  но также и серьезное выражение лица, которое  не  смягчалось
смехом,  строгий и ровный тон голоса, простоту  в обращении и пристойность в
одежде, которая всегда была в порядке  ввиду сдержанности его манер. Все это
и многое другое, отличавшее поведение Перикла,
     вызывали восхищение у тех, кто его видел. Таким было его самообладание,
что однажды, когда какой-то подлый и необузданный мужлан целый день досаждал
ему  своими  жалобами и  оскорблениями,  он сносил  их  терпеливо и  молча и
продолжал в  собрании заниматься какими-то безотлагательными делами. Вечером
он неспешно отправился домой, а этот грубиян пошел следом за ним, осыпая его
по  пути  градом самых непристойных ругательств. И  поскольку уже  стемнело,
когда  Перикл подошел к  двери своего дома, он приказал одному из своих слуг
взять факел и посветить этому человеку по дороге домой.
     Поэт Ион, однако, говорил, что  Перикл в общении отличался гордостью  и
высокомерием  и что  к  достоинству  его манер  примешаны были  тщеславие  и
презрение к  другим... Он не  появлялся на улицах, разве что  в тех случаях,
когда он  шел  на площадь или в  Совет.  Он отклонял  приглашения  друзей  и
уклонялся от всякого дружеского общения и развлечений настолько,  что за все
то время, что  продолжалась его общественная деятельность, а это был немалый
срок, он ни  разу не сел за стол со своими друзьями,  за исключением свадьбы
своего  племянника Эвриптолема,  и оставался  там только  до той поры,  пока
церемония празднования не была окончена. Он считал,  что свобода развлечений
идет  во  вред  должностному  лицу  и  что  достоинство  мало  совместимо  с
фамильярностью..."
     В ту эпоху еще не было желтой прессы, которая поведала бы всем желающим
о низменных наклонностях тех, кто достиг успеха и славы. Но простой человек,
разочаровавшись  в  самом себе, находил особое утешение в искусстве комедии,
которое необычайно процветало в те времена. Авторы комедий удовлетворяли это
едва  ли  не повсеместное стремление  осуждать  и высмеивать  тех, чье явное
превосходство  оскорбляет наше самомнение. Они  настойчиво,  не  жалея  сил,
поливали грязью Перикла и его друзей. Перикла привычно изображали в шлеме, и
этот шлем стал неотъемлемой частью его образа. Было так приятно порассуждать
о том, что этот шлем  скрывает пугающее уродство  головы -- луковицеподобную
голову! А встречи с Аспазией служили еще одной темой для домыслов толпы...
     Некоторые  мечтательные  души,  устав  от вульгарности  нашего времени,
страстно желали бы перенестись в возвышенный век Перикла. Однако, оказавшись
посреди  тех  Афин,  они  попали бы  в атмосферу,  напоминающую  современный
мюзик-холл худшего пошиба: тот же настрой, тот же чванливый "патриотизм", те
же  потоки  громогласной клеветы  и  грязных  домыслов.  По  мере  того  как
стиралась  память  о  Платеях   и  Саламине,  а  новые  великолепные  здания
становились  привычными,   Перикл  и   гордость  Афин  все  более  и   более
противоречили непритязательным наклонностям толпы.
     Периклу  удалось  избежать  остракизма  --  его   престиж  среди  более
уравновешенных граждан спас его от этого. Но нападки становились со временем
все более  сильными и неприкрытыми. Он жил  и умер в бедности.  Вероятно, он
был самым  честным  из  демагогов, но,  тем не  менее,  его пытались,  пусть
тщетно, обвинить в растра-
     те. Когда это обвинение провалилось, недруги Перикла  стали действовать
более уклончиво: они принялись за его друзей.
     Религиозная  нетерпимость и обвинения  в безнравственности  --  вот  то
оружие, которое всегда под рукой у завистников, когда они решаются выступить
против лидеров. Один из друзей Перикла, Дамон, был подвергнут остракизму. На
Фидия   обрушились   с  нападками,   называя   его   безбожником.  На   щите
величественной  статуи  богини   Афины  Фидий  дерзнул  изобразить  в  числе
сражающихся греков амазонок, Перикла и самого себя. Фидий окончил свои дни в
тюрьме.
     Анаксагор  (ок. 500--428 до н. э.)  -- иноземец, приглашенный  в  Афины
Периклом,-- говорил  самые  необычные вещи о солнце и звездах  и  совершенно
недвусмысленно  намекал,  что  нет  в  мире  никаких  богов,  а  только один
животворящий  Ум  (нус).  Авторы комедий внезапно  открыли  у себя  глубокие
религиозные чувства, которые подверглись глубокому оскорблению, и Анаксагору
пришлось бежать, спасаясь от грозившего ему судебного преследования.
     Затем  пришел черед  Аспазии. Афиняне были непреклонны  в  том,  что ее
следует выслать.  Перикл разрывался между чувством к женщине, в которой была
вся его  жизнь,  и служением  неблагодарному городу,  который он  защитил  и
сделал  более  прекрасным,  чем  любой  другой город его времени. Он  стойко
защищал ее в народном  собрании, и, когда он говорил, слезы текли  у него по
щекам. Его слезы спасли Аспазию на время.
     Афиняне охотно пошли на то, чтобы унизить Перикла, но  он служил им так
долго, что никто уже не представлял, как  можно обойтись без него. Он был их
лидером треть столетия.
     В 431 г. до н. э. началась война со Спартой. Плутарх обвиняет Перикла в
том, что  именно он настоял  на необходимости этой войны, чувствуя,  что его
популярность падает и нужна война, чтобы снова сделать его незаменимым.
     "И по той причине, что он сам стал  уязвим в связи с обвинениями против
Фидия и боялся, что  примутся  и за него, он настоял на войне,  пока  еще не
столь  очевидной, и  сам стал раздувать то пламя,  которое  прежде удавалось
подавлять. Таким  образом он  надеялся избежать обвинений, грозивших ему,  и
смягчить гнев завистников, ибо столь велики были его сила и достоинство, что
во всех  важных  событиях  и  во  всех великих  опасностях  отечество  могло
довериться только ему одному".
     Военные события разворачивались медленно, а народ Афин был  нетерпелив.
Некоему  Клеону удалось стать заметной  фигурой, и он исполнился амбициозных
намерений  оттеснить  Перикла от лидерства.  Поднялась шумиха, все  только и
говорили,  что   о  скором  и  победоносном   завершении  войны,   а  Клеона
преподносили  как  человека,  который   ее  выиграет.  Популярный  поэт  так
откликнулся на эти события:
     " Ты, царь сатиров, ...похваляешься своей отвагой,
     Но бледнеешь, лишь заслышав, как острят мечи,
     Страшась укусов смелого Клеона?"
     Военная  экспедиция  под  руководством Перикла оказалась  неудачной,  и
Клеон не упустил возможности  обвинить  в  этом  своего  конкурента. Перикла
отстранили  от командования  и  оштрафовали.  Рассказывают  также,  что  его
старший сын -- не от  Аспазии, а от прежней  жены -- выступил против него  и
преследовал  самыми   отвратительными   и  невероятными  обвинениями.  Этого
молодого человека  унесла  эпидемия чумы, начавшаяся в Афинах. Потом  умерла
сестра  Перикла,  а затем  и его последний законный сын. Надевая, по обычаям
того времени, на голову мальчика погребальный венок, Перикл не скрывал своих
слез. Впоследствии он сам заразился и умер (429 г. до н. э.).
     Все приведенные в этом  кратком разделе факты дают возможность увидеть,
до какой  степени  не  соответствовал Перикл течению жизни, которой жил  его
город.   Особенные   условия   того  времени   благоприятно   сказались   на
интеллектуальном и художественном подъеме в Афинах, но отчасти он был вызван
появлением нескольких очень необычных людей. Это творческое движение не было
общественной   тенденцией:  оно  было   движением  маленькой  группы  людей,
обладавших исключительными характером и дарованиями.
        2
     Еще одной  выдающейся фигурой, которой  эта  эпоха также  обязана своим
непреходящим величием, был сын каменщика по имени Сократ (ок. 469--399 до н.
э.).
     Он  родился на  шестнадцать  лет  позже  Геродота, и  о нем  заговорили
незадолго  до смерти  Перикла. Сам он ничего не  писал, но имел  обыкновение
выступать в общественных  местах. То время было отмечено усиленными поисками
мудрости. Множество учителей, которых называли  софистами, проводило время в
беседах и спорах об истине, красоте и правильной жизни, и молодежь, движимая
юношеским любопытством и  воображением, обращалась к ним как  к наставникам.
Учителя-софисты  со своими кружками  учеников появились потому, что в Греции
не существовало  больших  жреческих  школ.  И вот в  их  споры вступил  этот
человек, босоногий, неуклюжий и неопрятный, но собиравший вокруг  себя толпы
поклонников и учеников.
     Его  метод был  глубоко  скептичным;  Сократ полагал,  что единственной
подлинной добродетелью  было  истинное знание.  Он не  терпел  ничьей  веры,
ничьей надежды, если  они не могли выдержать испытание этим  пробным камнем.
Для него это и означало добро-
     детель,  но  для  многих  духовно  его  более слабых последователей это
означало утрату убеждений и моральных устоев,  которые сдерживали их порывы.
Эти  слабые  превратились  в  подлецов,  которые  всегда  и  во   всем  себя
оправдывали и потакали своим прихотям.
     В числе его молодых спутников был Платон,  впоследствии  обессмертивший
его метод  в серии философских диалогов и основавший Академию -- философскую
школу, которой суждено было  просуществовать  девятьсот лет. Кроме  Платона,
учениками Сократа были  Ксенофонт (см. выше),